Огненноликая (гет)

Айрин

Мы вернулись в Портленд. Всю дорогу из Италии Эдвард почти не отходил от меня и Орландо, словно пытался наверстать упущенное время. Его нежность и забота по отношению ко мне и сыну наполняли мое сердце тихой радостью.

Эдвард казался довольным и даже счастливым. Но порой, когда он думал, что на него не смотрят, его лицо неуловимо менялось, на нём проступало выражение тщательно скрываемой ото всех душевной боли. Это меня сильно тревожило. Эдварда что-то мучило, не давая в полной мере насладиться вновь обретенной семейной идиллией. Как впрочем и меня. Меня и саму порой мучили свои собственные переживания, которыми я не могла с ним поделиться. Мы не отдалились друг от друга, но каждый из нас скрывал от другого свои тревоги и боль, от которых не так-то просто было избавиться. И это угнетало.

Дом Калленов встретил нас тишиной и прохладой. Оставленный меньше двух месяцев назад, он казался дорогим и милым сердцу уголком из далекого прошлого. Удастся ли нам вернуть то счастье, которое он олицетворял.

Первое, что сделал Эдвард, едва переступив порог дома, это подошел к своему роялю. Черная лакированная поверхность инструмента за время нашего отсутствия покрылась довольно толстым слоем пыли. Эдвард присел на банкетку, медленно поднял крышку рояля, трепетно коснулся пальцами пыльных клавиш и, прикрыв глаза, заиграл. Будящие воспоминания переливы наполнили дом. Все, кто в тот момент был в холле, остановились и стали вслушиваться в звучащую мелодию. Я присела на кушетку рядом и тоже окунулась в потоки чарующих звуков, волшебным образом перенесших меня в недалекое счастливое прошлое, когда зарождались наши чувства и мы только-только узнавали друг друга. Эдвард играл так проникновенно, полностью отдаваясь музыке, растворяясь в ней. И меня все больше охватывало блаженное ощущение покоя и умиротворенности.

Внезапно музыка оборвалась. Эдвард перестал играть и уставился куда-то перед собой. Приглядевшись, я поняла, на что он смотрит. На пюпитре лежало то самое помолвочное кольцо — кольцо его матери, которое когда-то он подарил мне, попросив моей руки и сердца, и которое после его решения расстаться со мной я, уходя, оставила на его рояле. Эдвард протянул руку, взял кольцо и какое-то время молча его разглядывал, словно увидел впервые, а затем просто убрал в карман брюк.

Умом я понимала, что ничего особенного в этом его действии не было. Но сердце почему-то сбилось с ритма. Мне показалось, что теперь Эдвард не был уверен в том, что наш брак — хорошая идея. Да и меня эта идея с недавних пор немного пугала. Не потому, что я не хотела быть с ним. Этого я хотела больше всего на свете. Но нам нужно было во многом разобраться и многое обсудить друг с другом. Только вот я не знала, как это сделать. Мы оба не решались подступиться к этому запутанному клубку, сделать первый шаг, найти смелость и нужные слова. Наши отношения словно застыли на том моменте, когда мы вновь воссоединились в Италии. Мы по-прежнему любили друг друга, но между нами оставалась некая недосказанность, которая грозила вырасти в невидимую стену непонимания, и всё из-из опасения и даже страха, что, открыв друг другу свои переживания, мы ненароком друг друга раним и разобьем наш хрупкий мир на тысячи осколков.

В последующие дни, если мы и не отдалялись друг от друга, то и былая душевная близость уже была не столь полной и всеобъемлющей. А физической близости не было и вовсе. Эдвард слишком сильно меня опекал и, словно, боялся лишний раз прикоснуться ко мне, чтобы ненароком не ранить. И мне порой думалось, что, возможно, ему неприятна сама мысль о близости со мной. Я же все больше испытывала чувство вины перед ним. Мне казалось, что я его предала и разочаровала: не смогла справиться с ситуацией и достойно выйти из неё. И теперь он, быть может, никогда больше не сможет смотреть на меня прежними глазами.

Мое состояние не укрылось от Розали. В один из дней под каким-то предлогом она вытащила меня из дома. Гуляя по лесу и болтая о том о сем, мы дошли до берега бурной речки, и там под неумолкающий шум воды она неожиданно сказала:

— Айрин, прости, что, возможно, лезу не в свое дело. Но я вижу, что у вас с Эдвардом что-то не клеится. Вы делаете вид, что все нормально, но между вами точно что-то не так. Я ведь права?

Вздохнув, я лишь молча кивнула.

— И я даже догадываюсь о причине. К тому же Элис уже все уши мне прожужжала. Она говорит, что не видит вашей свадьбы и не понимает, что происходит.

Надо же. Мне даже в голову не приходило, что Элис может забить тревогу только потому, что чего-то просто не увидела в будущем.

— Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь со мной поделиться, — между тем, продолжила Розали. — Мы с тобой теперь сестры. Если я могу хоть чем-то помочь, только скажи.

— Спасибо, Роуз.

Она смотрела на меня с таким пониманием и сочувствием, что все, что я до тех пор держала в себе, наконец излилось из меня бурным потоком.

— Мне кажется, Эдвард не может до конца принять то, что случилось. И это причиняет ему боль… Я причинила ему эту боль. И я чувствую вину перед ним.

Она приблизилась и взяла мои руки в свои.

— Эдвард — большой мальчик, он справится с этим. Но послушай, то, что с тобой случилось, не твоя вина. Даже не думай винить себя в этом, — с жаром произнесла она.

Я молча кивнула. Конечно, Розали была права. Но это изводящее чувство вины было сильнее доводов рассудка. Воспоминания о том ужасном дне всколыхнули в душе мучительную боль. На глаза помимо моей воли навернулись горькие слезы. Увидев это, Роуз притянула меня к себе и обняла, и ее объятия чудесным образом меня утешили. Мы стояли так какое-то время, и я чувствовала ее искреннее сочувствие и сопереживание, за что была ей бесконечно благодарна.

Именно тогда Роуз поделилась со мной страшной историей из своей жизни: как ее изнасиловал и избил до смерти ее собственный ублюдочный жених вместе со своими пьяными дружками. Ее история была, чудовищной, совершенно немыслимой. Но то, как Розали справилась с ее последствиями, вселяло надежду. Но между тем, что случилось со мной и с ней, было одно существенное отличие. Я, хоть и вынужденно, но сама уступила монстру, не сумев справиться с ситуацией, и меня это мучило больше всего.

— Тебе пришлось уступить мерзкому шантажисту, — отмела Розали мои робкие возражения. — Он знал, чем тебя шантажировать. Помнишь, Клэр рассказывала, что он и её шантажировал ребёнком, но Ларт успел спасти её дочь.

— Я уступила, потому что допустила мысль о том, что Эдвард может убить Орландо, — справившись с чувствами, прошептала я. — Я поверила, что он на это способен. Способен убить ребенка. И хоть Эдвард ни в чем не упрекает меня, но иногда мне кажется, что это ранило его больше всего остального.

Розали чуть отстранилась и пристально посмотрела на меня, а потом промолвила:

— Милая, а если бы Эдвард все же оказался на это способен? Он бы никогда себя не простил. Да и ты себя не простила бы. Не забывай, в каком состоянии он был. Ему стерли память о тебе, он ничего не знал о ребенке, был ментально обработан и полностью подчинялся главарям Вольтури. Поэтому не вини себя, у тебя просто не было другого выхода.

Она вновь была права. Разумом я это понимала. Но тихая невысказанная боль в глазах Эдварда меня резала на части.

— Ему больно от того, что он не смог защитить самых дорогих ему людей — тебя и сына. И винит он, как всегда, лишь себя, но уж точно не тебя, поверь. Уж я-то своего брата знаю как облупленного, — словно читая мои мысли, промолвила Роуз. — Я знаю, как тебе тяжело и мерзко вспоминать все это, потому что сама прошла через этот ад. Но поверь мне, со временем боль поутихнет, и воспоминания станут не такими болезненными. И еще. Вы должны поговорить с Эдвардом об этом. Не держите всё в себе. Только вместе вы это преодолеете.

И я ей поверила. В тот день она мне очень помогла. С тех пор в наших с ней отношениях появилась новая грань: мы стали по-настоящему близки — как сестры. Снежная королева открыла передо мной своё пусть и не бьющееся, но горячее сердце.

Что наполняло нас с Эдвардом безусловным и безмерным счастьем, так это наш сын Орландо, который с воодушевлением бегал по новообретенному дому — большому и светлому, изучая каждый его закуток. Для него это был первый настоящий дом после тех комнат, в которых он родился и рос первые дни, а также мрачных коридоров и холодных залов дворца Вольтерры. Новоиспеченные бабушка с дедушкой, а также дяди и тёти наперебой, без устали и с большим энтузиазмом носились с новообретенным внуком и племянником, всё показывая и рассказывая маленькому любопытному карапузу. Эсми и Карлайл казались как никогда счастливыми в своей новой ипостаси. Эсми даже как-то в разговоре со мной заметила, что они о таком и мечтать не смели и очень благодарны мне за этот невероятный подарок судьбы.

Каллены также не скупились на выражение мне благодарности за спасение всей семьи от расправы со стороны Вольтури. Я в ответ лишь смущенно улыбалась, мне было неловко слышать слова признательности, ведь я поступила так, повинуясь естественному чувству — Каллены стали для меня семьей, и я просто не смогла бы поступить иначе.

Сильнее всех к Орландо привязалась Розали. Ее глаза при виде нашего сына теплели и наполнялись каким-то особенным светом. И малыш, чувствуя, что его искренне любят, тянулся к источнику этой любви в ответ. Розали могла часами играть с Орландо, то посадив его к себе на колени и читая ему книжку, то сидя вместе с ним прямо на пушистом ковре в гостиной и собирая какой-то конструктор, то играя с ним по всему дому в прятки, а то укачивая его на руках. Наблюдая за ними в эти мгновения, я невольно отмечала, как часто Розали тянулась к моему малышу, то и дело ласково гладила его по бронзовой головке, целовала, обнимала, щекотала, а он в ответ с удовольствием заливисто смеялся и обнимал ее в ответ своими маленькими ручонками. Я не ревновала сына к ней, зная ее историю и то, какой болезненной для Розали была тема невозможного для женщин-вампиров материнства. Наоборот, я была рада, что Орландо дарит женщине хоть немного тех эмоций, которые она отчаялась когда-либо познать.

Глядя на красавицу Розали, я только сейчас до конца осознала, как несправедлива к женщинам-вампирам судьба и как мне самой повезло переродиться не в полноценного вампира, а в некую химеру — смесь вампира и ангела.

Эммету, раньше безраздельно царившему в сердце своей красавицы-жены, теперь пришлось немного потесниться и разделить его с нашим маленьким ангелочком. Возможно, иногда он даже чувствовал себя немного обделенным её вниманием. Но к чести мужчины надо сказать, что, если он и испытывал что-то подобное, то никак этого не показывал, наоборот, с удовольствием присоединялся к играм Розали и Орландо, выступая то в роли «качелей», то в роли «лошадки», а то и в роли рычащего медведя, гоняющегося по дому за маленьким сорванцом. Эммет тоже невероятно быстро привязался к Орландо, и малыш отвечал ему взаимностью.

Дом наполнился бесчисленным количеством игрушек и детской одежды, которые Эсми и Элис, каждый раз выбираясь в город, с любовью выбирали и покупали в лучших магазинах Портленда, что в какой-то мере было оправдано, ведь рос Орландо быстро, поэтому игрушки очень скоро становились ему неинтересны, а одежда — мала.

Эсми с неутомимым рвением, присущим лишь любящим бабушкам, готовила Орландо вкуснейшие стейки, которые он с удовольствием уплетал за обе щеки.

Элис со свойственным ей энтузиазмом и самоотдачей тоже полюбила племянника и всякий раз, смотря на него, умилялась его поразительному внешнему сходству с Эдвардом.

Карлайл, хоть и был подолгу занят в больнице, но в свободные от работы часы с удовольствием проводил время с внуком: впускал его к себе в кабинет, позволял усесться в свое большое крутящееся кресло, которое так нравилось Орландо, выдавал ему большую кипу белых листов бумаги и пачку карандашей и с удовольствием наблюдал, как малыш рисует. К слову, у Орландо проявился талант к рисованию, видно, в этом он пошёл в меня.

Даже Джаспер, поначалу смущавшийся открытого проявления эмоций, в конце концов не смог устоять перед обаянием нашего с Эдвардом сына и тоже поддался волне всеобщей орландомании. Словом, Орландо стал любимцем и бесценным сокровищем всей семьи, центром её Вселенной, вокруг которого вращались теперь все помыслы и чаяния всех без исключения её членов.

Но самым трепетным было отношение Эдварда. Он души не чаял в сыне, готов был сделать для него все возможное и невозможное, хоть луну достать с небес, хоть солнце, и поэтому нещадно баловал.

Орландо рос подобно детям из сказок — не по дням, а по часам, и при всей своей детской непоседливости с каждым мгновением становился все умнее и не по годам рассудительнее. Говорил он уже грамматически правильно, четко выговаривая все звуки и складывая из слов длинные, сложные предложения, был очень любознательным и задавал кучу заковыристых вопросов. Карлайл вёл с ним увлекательные беседы на самые разные темы, на пару с Эдвардом взяв на себя его образование.

Кроме того, Эдвард учил сына игре на фортепиано, Эммет — тонкостям охоты, а Джаспер — боевым навыкам. Розали знакомила его с искусством обращения с автомобилями. А со мной Орландо осваивал основы живописи и графики. И всё без исключения давалось ему легко, чуть ли не играючи. Одним словом, наш сын ускоренными темпами рос и развивался в гармоничную личность.

Появившаяся было у нас тревога из-за стремительного роста Орландо вскоре развеялась, поскольку нам был известен пример точно такого же быстрого развития — сын Клэр, Лука. Карлайл часто созванивался с Клэр и Гвидо, сверял с ними динамику роста и развития Орландо. Судя по тому, что рассказали Фиоретти, его развитие и рост постепенно будут замедляться и примерно за год Орландо достигнет семилетнего возраста. Затем в течение шести лет ежегодно он будет прибавлять сначала по три, а после по два года. В итоге за семь лет он достигнет примерно двадцатидвухлетнего возраста. Дальше рост очень сильно замедлится и на протяжении десятилетий будет практически не заметен, а в какой-то момент и вовсе остановится.

Как поведали нам Фиоретти, периоды сна у Орландо тоже с течением времени станут менее продолжительными, а периоды бодрствования будут удлиняться, достигая сначала нескольких дней, а затем недель и месяцев. В итоге Орландо станет обходиться и вовсе без сна.

Но одно обстоятельство все же всех нас сильно огорчало: мы чувствовали, что не успеваем насладиться чудесными мгновениями его так быстро пролетающего детства. В остальном всё у нашего любимого малыша складывалось хорошо. Чего нельзя было сказать о его родителях.

Вняв совету Розали, я решила не откладывать разговор с Эдвардом в долгий ящик. Как только представился случай и мы остались с ним одни в доме, что, предполагаю, было подстроено близкими намеренно, я сразу же направилась в его комнату, где и застала Эдварда, кажется, за написанием музыки. Сидя на диване, он что-то наигрывал на гитаре, а перед ним в беспорядке были разбросаны ноты.

— Айрин? — увидев меня, растерянно проговорил он. — Я тут пишу кое-что. Хочешь послушать?

— Конечно, хочу, милый. Но давай сначала поговорим, ладно?

Эдвард обреченно вздохнул, видимо, уже заранее зная, о чем будет наш разговор, и согласно кивнул.

— Хорошо. О чем ты хочешь поговорить? — все же спросил он, откладывая инструмент в сторону.

Я подошла и села рядом с ним, взяв его ладонь в свою и сцепив наши пальцы.

— О том, что случилось с нами.

В его взгляде промелькнула боль. Снова эта боль.

— Айрин, не нужно… — начал он, но я прервала его.

— Эдвард, мы не можем больше делать вид, что ничего не произошло и что у нас всё хорошо. Я вижу, как ты страдаешь. Мы оба страдаем.

Несколько долгих секунд он молчал, глядя куда-то вдаль через большое панорамное окно, за которым жил своей привычной жизнью лес, а потом тихо, почти шепотом, но с надрывом заговорил:

— Ты права. Я не могу перестать думать о том, что произошло. О том, что мы пережили. О том, как всё изменилось. О том, что я не смог тебя защитить. Что ты из-за меня… — он замолк, вырвал свою ладонь из моей и сжал ее в кулак.

— Не говори так. Ты в этом не виноват.

— Правда? — он горько усмехнулся. — Потому что внутри меня все кричит о том, что это я подвел тебя. Я не уберег тебя, я позволил этому случиться. И теперь… я не знаю, как смотреть тебе в глаза. Я должен был быть с тобой и Орландо, и я не могу избавиться от чувства, что не справился, не выполнил своего главного предназначения — не защитил вас.

Он говорил все это, глядя в пол. Его голос дрожал, в нем звучали тоска и отчаяние.

— А я не знаю, как смотреть в твои, — прервала я его долгий монолог. — Чувствую, будто предала тебя. Хотя я не могла иначе. Я тоже не могу избавиться от чувства вины перед тобой, Эдвард. Но еще я боюсь тебя потерять, боюсь, что мы так и не сможем вернуть то, что между нами было.

Слёзы обожгли мне глаза. Эдвард повернулся и посмотрел на меня с удивлением.

— Почему ты винишь себя?

— Потому что я… я уступила. Я поверила, что ты мог бы навредить нашему сыну, и позволила монстру манипулировать мной.

Он вздохнул и мягко коснулся моего лица, стирая пальцами омочившие его слезы.

— Я никогда не смог бы сознательно причинить вред ребенку, тем более нашему сыну. Но тогда… я был другим. Я не знал, кто я. Я не был собой. Поэтому не вини себя за то, что тебе пришлось сделать. Ты приняла трудное и единственно верное в тот момент решение. И ты спасла нас, Айрин. Нас обоих. И нашего сына. Поэтому не смей даже думать о том, что ты предала меня. Тебе не в чем себя упрекнуть.

— Тогда почему между нами словно выросла стена? Почему ты больше не прикасаешься ко мне? — не сдержав дрожь в голосе, спросила я.

— Потому что боюсь, что причиню тебе боль. Что это напомнит тебе… о нем, — горько прошептал он.

— Мне больно, когда ты не прикасаешься ко мне. Мне кажется, что я теряю тебя, уже потеряла…

Он пару секунд потрясенно смотрел на меня, а затем притянул и нежно обнял. Я приникла к его груди и заревела как ребенок, хлюпая носом и глотая соленые слезы. Эти объятия стали первыми после нашего примирения в Италии. Но тогда не обошлось без вмешательства Орландо.

— Ты никогда меня не потеряешь. Я люблю тебя, Айрин, — шептал он мне в макушку, нежно гладя по спине, — никого и никогда так не любил. И моя любовь к тебе неизменна и вечна. Прости меня, любимая, если невольно заставил тебя думать, что ты больше не любима и не желанна. Это не так.

— Тогда давай больше не будем закрываться друг от друга из-за чувства вины, — кое-как успокоившись и чуть отстранившись, проговорила я. — Я не хочу, чтобы это нас сломало. Я тоже люблю тебя, Эдвард.

— Ты права. Не будем больше скрывать друг от друга свои чувства.

— Нам понадобится время, чтобы пережить всё это, но мы справимся.

— Да, любимая.

— Поцелуй меня, — прошептала я.

Эдвард взял мое заплаканное лицо в ладони и с такой нежностью и любовью посмотрел мне в глаза, что у меня не осталось больше никаких сомнений. А затем он осторожно коснулся моих губ. Это был поцелуй с привкусом слёз, но без прежней горечи. В этот момент невидимая стена из боли и вины, которую мы все это время так старательно возводили между собой, стала медленно рушиться. Я понимала, что это еще не конец, но верила, что первый шаг к исцелению был нами сделан.

Эдвард наконец прервал наш долгий поцелуй и извлек из кармана брюк кольцо, которое, как оказалось, носил все это время с собой.

— Ты тогда вернула его.

— Мне пришлось.

— А теперь мне кажется, что я тебя не достоин.

— Это не так, Эдвард. Прошу, хватит винить себя во всем. Ты не можешь брать на себя вину за всё на свете.

— Но тогда я был неправ.

Я молча кивнула.

— С этим я согласна.

— Ты простишь меня?

— Давно простила.

Эдвард виновато вздохнул и робко взял мою руку в свою.

— И примешь это кольцо вновь? — тихо спросил он.

— Я принимаю тебя, значит приму и его, — улыбнулась я.

— Я обещаю, что больше не буду принимать единоличные решения. Отныне все решения мы будем принимать вместе, — проговорил он.

Я обвила руками его спину и прижалась к его груди. Так мы сидели некоторое время, и мне было хорошо в объятиях Эдварда. Я верила ему. Верила, что так и будет.

Спустя несколько минут он слегка отстранился, взял мою ладонь в свою, поднес к губам и поцеловал, преданно смотря мне в глаза, затем отвел мою руку и осторожно надел кольцо мне на безымянный палец.