Огненноликая (гет)

Это жестокий мир… и любовь не может оградить от него. Она может только залечить нанесенные раны.

Клайв Баркер

Сал

На обратном пути я пару раз пытался дозвониться до Айрин, чтобы успокоить и обрадовать хорошей новостью, но ее телефон был недоступен. Тогда я не придал этому особого значения, но теперь… теперь я понимал, что это было неспроста.

Секунду спустя, словно подтверждая мою страшную догадку, в кармане завибрировал телефон: разрывающий тишину противный писк уведомил о новом СМС-сообщении. Сообщение было отправлено с неизвестного номера, но его содержание не оставляло сомнений в том, кто был его автором. Оно гласило:

«В прошлый раз ты посмел помешать мне. Но я всегда получаю то, чего хочу. Я сыт. Что ж, вот теперь она твоя. Найдешь ее там же».

Я весь похолодел от понимания того, что это означало. Липкое чувство страха за дорогое мне существо парализовало все мое тело.

За первым сообщением последовало второе:

«Кстати, твоя жена сама мне отдалась. Ее даже не пришлось долго упрашивать».

Когда я в полной мере осознал весь оскорбительный и мерзкий смысл этих слов, они привели меня в бешенство. От нахлынувшей ярости я с такой силой сжал телефон в кулаке, что едва не раскрошил его, но вовремя остановился.

О Боги! Все это время я был слеп, не видел очевидного. Вот для чего понадобилось похищать Орландо. Использовав его как приманку, он заманил Айрин в свою ловушку, не оставил ей выбора, шантажируя, угрожая убить ребенка. Теперь я видел всю его двухходовку так ясно, что просто ненавидел себя за свою беспросветную тупость. Как я мог быть таким самоуверенным, как мог так недооценить этого коварного и злопамятного бездушного монстра?!

Ужас произошедшего со всей беспощадностью неумолимо обрушился на меня. Меня буквально душило и разрывало на части от внезапно вспыхнувшей ненависти и гнева, мои ладони непроизвольно сложились в кулаки, челюсти сжались до хруста в висках. Лишь Орландо, которого я все еще держал на руках, удерживал меня от того, чтобы в ту же секунду не сорваться с места и не побежать — не то спасать Айрин, хотя, увы, было уже слишком поздно, не то убить того монстра, что все же добрался до нее.

— Что случилось? — испуганно спросила Белла, видя мое почти неадекватное состояние.

Едва сдерживая бушевавшие во мне эмоции, я молча передал ей Орландо, трясущимися от гнева пальцами набрал номер Деметрия и едва смог членораздельно объяснить, чего от него хочу — чтобы он пришел и вместе с Беллой оставался с ребенком, пока я не найду Айрин. На его вопрос, что с ней, я выплюнул одно единственное ненавистное мне слово: «Кайус».

Затем, не помня себя от клокочущей во мне ярости, я выбежал из комнаты и помчался туда, где находилась она. Мстительное чудовище заманило ее в ту самую камеру, где она была заключена в самом начале, решив довершить свое паскудное дело именно там и тем самым желая доказать, что идти против его воли никому не удастся.

Подгоняемый не только неистовым гневом, но и страшной тревогой, я остановился только у самой двери в камеру, она не была заперта, лишь прикрыта. Схватившись за ручку двери, я вдруг осознал, что боюсь входить в комнату, до ужаса боюсь увидеть ее там. Я прикрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь набраться храбрости. Усилием воли я наконец поборол сковавший меня страх, рванул на себя дверь и вошел в полумрак камеры, словно в ледяную воду…

Как бы мне хотелось развидеть, стереть из памяти то, что я там узрел. Она лежала, поджав ноги к животу, на простынях, насквозь пропитанных кровью, растерзанная, едва прикрытая лохмотьями, в которые превратилось ее платье. Израненное тело сильно дрожало, лицо было ужасно бледным, словно вырезанным из слоновой кости, а в широко раскрытых, потухших глазах застыла абсолютная пустота.

У меня внутри словно что-то оборвалось и стало тихо рушиться. В голове гулкими ударами невидимого барабана стучало лишь одно: не сумел! не уберег! Из моей груди вырвался стон, а на глаза навернулись слезы. Я не плакал уже несколько сотен лет — со смерти Бьянки, а сейчас меня просто разрывало от боли, гнева и отчаяния. Злые слезы душили меня, давили, жгли, распирали изнутри. Слезы отчаяния, вины и беспомощности. Я ощущал ее боль как свою собственную. Ее раны стали моими и жгли огнем мои тело и душу. Как я мог так ее подвести?! Как мог не разобраться?! Не сумел защитить, не смог оградить, хоть и обещал. Жалкий ублюдок! Я ненавидел себя сейчас не меньше, чем то чудовище, сотворившее с ней такое.

Этот демон, удовлетворяя свою животную похоть, даже не заботился о том, что причиняет ей страшную боль. С жестокостью маньяка-садиста он безжалостно терзал ее нежное тело. Ярость накрыла меня с головой. Кровь свинцовым молотом стучала в висках, а сердце бешено колотилось в груди. Мерзкий выродок! Я убью его! Убью за то, что он с ней сделал! — пульсировала в голове одна единственная мысль. Я закрыл глаза, дожидаясь, когда кровавая пелена ярости немного рассеется.

Я медленно склонился над ней, со страхом вглядываясь в ее глаза, в которых прежде было столько жизни и яркой зелени, теперь, казалось, безвозвратно выцветшей, увядшей, надеясь увидеть в них хоть что-нибудь — страх, боль, ужас, ненависть, только не эту ужасающую пустоту.

Кажется, она узнала меня. Ее зрачки расширились, взгляд стал чуть более осмысленным. Она пошевелила распухшими, окровавленными губами и с невероятным трудом тихо, почти неслышно произнесла одно слово:

— Ор-л-ан-до…

— Мы нашли его, он в порядке, — я едва смог выговорить эти слова из-за застрявшего в горле противного царапающего кома.

Она моргнула, а затем медленно прикрыла веки, и из ее груди вырвался тихий жалобный стон.

Я предполагал, что после таких физических травм Айрин понадобится какое-то время на восстановление. Хоть она, подобно дампирам, и обладала способностью к довольно быстрой регенерации, но при тяжелых травмах не могла тягаться в этом с вампирами. И все же ее тело, хоть и медленно, но верно регенерировало. Вот только ее душа… что будет с ней? Сможет ли она исцелиться после пережитого?

Очень медленно и осторожно, не желая причинять ей дополнительных страданий, я взял ее на руки и прижал ее искалеченное, дрожащее тело к себе в попытке согреть и хоть немного унять эту дрожь. Сейчас она казалась такой хрупкой, тоненькой, почти невесомой, прозрачной. Она никак не реагировала, словно впала в забытье. Я понес ее к себе в лабораторию, подальше от чужих глаз. Да и ребенку незачем было видеть мать в таком состоянии.

Уже в лаборатории, служившей мне одновременно и кабинетом, и спальней, уложив Айрин на кушетку, я стал оценивать степень повреждений. Все оказалось не так плохо, как казалось вначале: ее переломы и ушибы быстро заживали, кровоподтеки заметно бледнели, разорванные ткани постепенно срастались. И лишь одна рана, боюсь, еще долго не затянется — та глубокая и кровоточащая, что была нанесена ее душе.

В тот момент, когда я увидел Айрин в этом жутком состоянии, я поклялся самому себе, что Кайус за все заплатит. Я заставлю его заплатить за все. Но прямо сейчас я не мог ее оставить. Моя праведная ярость и неукротимое желание размазать этого маньяка по стенке никуда не делись, но на время отошли в сторону, притаились, уступив место тревоге и заботе. Я был ей нужен. Кто еще кроме меня мог сейчас позаботиться о ней? Я не отходил от нее ни на миг, все сидел и всматривался в ее лицо, ловил едва различимое прерывистое дыхание, молился впервые за сотни лет всем возможным богам, чтобы она справилась, чтобы не сломалась. Боже, если бы только она немного подождала… Ох, Айрин, Айрин.

Укрытая одеялом, которое я отыскал в глубине одного из шкафов, она почти перестала дрожать, но все еще пребывала в забытьи. Кажется, именно так она черпала силы. Я наблюдал за ней, отмечая, что к ней постепенно возвращается нормальный цвет лица.

Как врач я не мог не подумать еще об одном тяжелом с моральной точки зрения аспекте того насилия, которому подверглась Айрин. Поскольку она в отличие от женщин-вампиров была способна к зачатию, после совершенного над ней надругательства она вполне могла забеременеть. Вероятность такого исхода хоть и была не слишком высока, но все же была и была реальной. Как именно на возможную беременность, ставшую результатом изнасилования, отреагирует Айрин, сказать сейчас было сложно. Но из своего медицинского опыта я знал, что женщины в подобной ситуации всегда вставали перед тяжелейшим выбором между абортом, отказом от ребенка и его воспитанием, который серьезно их травмировал при любом исходе. И чтобы в будущем Айрин не столкнулась с подобной дилеммой, ей сейчас нужна была экстренная контрацепция, способная эффективно предотвратить возможную беременность. Увы, прямо сейчас у меня не было ничего из того, что могло ей помочь. Но об этом нужно было позаботиться в самое ближайшее время.

Пока я размышлял об этом, Айрин медленно открыла глаза и еле слышно прошептала:

— Я хочу помыться, чувствую себя такой грязной.

— Я приготовлю тебе ванну, — я встал, чтобы направиться в ванную.

В этот момент она попыталась сесть, но едва приподнялась, как снова бессильно упала на кушетку.

— Погоди, не вставай, я сам тебя отнесу, — сказал я, подойдя и взяв ее холодную руку в свою, — полежи еще немного, пока я не вернусь, ладно?

Она ничего не ответила, лишь опустила веки, пребывая в каком-то оцепенении.

Я прошел в ванную комнату и открыл краны. Вода с шумом полилась, наполняя белоснежное нутро ванны. Теперь, когда первый этап заживления травм прошел, теплая ванна была как раз кстати, она поможет Айрин согреться и расслабиться, а также поспособствует рассасыванию глубоких гематом.

Вернувшись в комнату, я нашел Айрин все в том же полуоцепеневшем состоянии. Подойдя к кушетке, я откинул одеяло и поднял ее на руки. Она ни словом, ни стоном не выказала боли, которая наверняка все еще пронзала ее тело от любого прикосновения и движения, лишь ее глаза на миг широко распахнулись и с немой жалобой посмотрели на меня. В их бездонной глубине, казалось, навсегда поселилась невыразимая тоска. В следующее мгновение она отвела взгляд и устало опустила голову мне на плечо.

Я отнес ее на руках в ванную, осторожно поставил на кафельный пол, придерживая одной рукой, снял с нее обрывки платья, при этом стараясь не смотреть на ее израненное тело, а затем, вновь подняв, медленно погрузил ее в теплую воду. В первый момент, когда вода коснулась ее ран, она поморщилась от боли, но потом быстро расслабилась. Она подняла на меня отрешенный взгляд, а затем медленно прикрыла веки. Боже, каждый ее взгляд словно вытрясал из меня душу.

— Зови меня, если что-то будет нужно, ладно?

Я вышел из ванной, поскольку не желал лишний раз ее смущать, но оставил дверь чуть приоткрытой и сам остался за дверью на случай, если понадоблюсь. Я не подглядывал, просто время от времени бросал мимолетный взгляд через приоткрытую дверь, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она лежала в воде неподвижно с закрытыми глазами. Еще совсем недавно я видел перед собой почти такую же картину. Но только тогда все было по-другому… и на ее нежном теле еще не было страшных синяков и кровоподтеков, а душа еще не помертвела, не покрылась тонкой, но такой прочной коркой льда от перенесенных боли и унижения.

В какой-то момент послышался плеск воды, видимо, Айрин зашевелилась. Но потом я услышал сдавленные стоны, а плеск усилился. Я снова глянул через приоткрытую дверь. Айрин с остервенением терла ладонями лицо и шею, словно пыталась содрать с себя кожу. Сердце мое мучительно сжалось от боли за нее и ненависти к вампиру, причинившему ей невыносимые мучения. Не раздумывая, я распахнул дверь и метнулся к ней, схватил ее ладони в свои и прижал их к губам.

— Не надо так, родная, успокойся, все пройдет, — шептал я, целуя ее руки.

Она пораженно уставилась на меня, словно не понимая, что я делаю, а затем резко отняла руки и отпрянула от меня, с отчаянием произнеся:

— Н-нет, не прикасайся… я грязная.

Я отвел мокрые волосы от ее лица и заглянул ей в глаза. Они горели лихорадочным огнем. Я притянул ее к себе и обнял. Жестокая боль жгла меня изнутри, рвала мое сердце на части. В моих глазах набухли слезы, а в горле вырос противный ком.

— Это не так, милая. Ты чиста, слышишь? Чиста, девочка моя, — шептал я, изо всех сил сдерживая вырывавшиеся наружу глухие рыдания. — Прости меня, родная, прости, что не уберег...

Глотая злые слезы, я снова стал покрывать поцелуями ее прозрачные кисти рук, ее осунувшееся лицо: лоб, щеки, глаза и словно безумец повторял эти слова снова и снова.

Она молчала, но рук больше не отнимала, все глядела на меня прояснившимся взором, а затем одними губами прошептала:

— Он сказал, что Эдвард убьет Орландо, если я…

— Я знаю, родная, знаю, — прошептал я в ответ, — ты ни в чем не виновата. Он заплатит за то, что с тобой сделал. Заплатит за все!

Я осторожно и нежно, стараясь не причинять ей боли, омыл ее тело, помыл ее спутавшиеся волосы, а затем укутал ее в большое банное полотенце и отнес на руках обратно на кушетку. Там я осторожно обтер ее и надел на нее свой махровый халат. Мне так хотелось в тот момент любить ее нежной неторопливой любовью, чтобы она знала, как она чиста и прекрасна для меня, как глубоко любима (я окончательно осознал это только теперь). Но я понимал, что делать этого сейчас было нельзя прежде всего из-за ее физического и психологического состояния, а кроме того это было бы неправильно после всего, что произошло между нами до этого. Ведь если в своих чувствах к ней я больше не сомневался, то в ее чувствах ко мне я был совершенно не уверен.