Огненноликая (гет)

У меня к ней необъяснимое,

Нелогичное, необдуманное.

У меня к ней неизлечимое,

На двоих неделимое, глупое.

У меня к ней крышесносное,

Сердцервущее, внутривенное.

У меня к ней невозможное,

Непрерывное, неизменное.

У меня к ней абсолютное,

Без возможности отречения.

Сексуальное и преступное

В своей чувственности влечение.

Маргарита Демченко (butuzik84)

А тот Амур смеётся надо мной

И метит вновь в меня своей стрелой…

Катя Алеса

Сал

Со мной в последние дни происходило что-то невообразимое. Я будто ожил, стал ярче чувствовать, острее ощущать краски жизни. Эмоции во мне забили ключом. Я снова любил. Любил жизнь, любил тех, кто рядом со мной, любил это давно забытое состояние радостной наполненности, желание дарить другим свое тепло, заботу, нежность, силу. Во мне будто прорвало плотину, так давно и надежно возведенную мною, отгородившую меня от всего мира, и теперь бушующий поток чувств вырвался на свободу. А толчком к этому послужило появление на свет одного маленького чудесного создания, сразу и навсегда завладевшего моим сердцем. Теперь каждый раз от одного взгляда на меня этих кристально-чистых зеленых глазок-пуговок мою душу затапливает нежность, такая невыразимая и щемящая, что за это хочется отдать все на свете. И жизнь больше не кажется мне одной сплошной болью, она снова соткана из улыбок и прикосновений, тепла и нежности, искристого смеха и неподдельного счастья.

Но «таять» я начал намного раньше, еще задолго до рождения малыша Орландо. И растопила лед в моем сердце эта необыкновенная девушка, ставшая помимо моей воли мне очень близкой и родной. Ей удалось заронить в мою душу новое чувство, пусть и не такое всепоглощающее, какое было у меня к Бьянке, но такое же настоящее, живое и трепетное. После Бьянки ни одна женщина не забиралась так глубоко мне под кожу и не вызывала во мне хотя бы малую толику этих чувств. И все же поначалу мои чувства к Айрин были платоническими, чистыми, без примеси чувственного. Она казалась мне вновь обретенной сестрой, которой у меня никогда не было. Но не стану больше себя обманывать, в последнее время это чувство стало уже далеко не братским, оно как-то незаметно трансформировалось в нечто большее. И это меня реально пугало. Я даже не успел дать себе отчет в том, когда именно это произошло. Но поразмыслив, начинаю приходить к выводу, что все это началось после рождения Орландо. До этого я не испытывал подобных переживаний. А после стал все чаще ловить себя на том, что чувствую в присутствии Айрин томление и желание. Это желание казалось мне постыдным и порочным, и не потому, что я желал кого-то кроме Бьянки. Нет, я не был монахом, и за прошедшие столетия у меня были другие женщины, много женщин, я даже не возьмусь назвать их точное число. Но те отношения всегда были лишь физической потребностью и никогда не касались души. Сейчас же все было иначе, потому что чувственность и влечение возникли не в пустоте, а на фундаменте глубокой симпатии, душевной близости, ощущения родственности душ. Это раньше я счел бы, что, испытывая столь глубокие чувства к кому-то, тем самым предаю память любимой. Но после того волшебного сна, подаренного мне Орландо, я наконец смог отпустить Бьянку и понял, что готов к новым отношениям. Но именно чувство почти братской привязанности к Айрин почему-то делало это желание неправильным, греховным в моих глазах, но от того еще более сильным и неодолимым. Кроме того, за прошедшие столетия чувственное, физическое утратило для меня чистоту, не будучи больше неотъемлемой составляющей любви. И теперь снова привыкать к этому было сложно.

Ко всему прочему, нас с Айрин по-прежнему глубоко разделяло то, что она, скорее всего, все еще считала меня врагом, хоть и испытывала ко мне симпатию и благодарность за мою заботу о ней и ее малыше. И в довершение ко всему я был уверен, что она до сих пор любит своего бывшего жениха. Я не мог не видеть, как она тосковала по нему. Она подолгу бывала молчалива, и я не раз замечал в ее глазах бисеринки притаившихся слез. Она много рисовала, и на всех ее рисунках неизменно был он и только он. А еще плод их любви — маленький Орландо. При взгляде на них я ощущал себя очень мерзко, понимая, что разрушил счастье этой маленькой семьи. А еще мне было больно, да, именно больно. Я завидовал Эдварду, а порой и просто начинал ненавидеть его за то, что он есть, мне невыносимо хотелось оказаться на его месте, чтобы по мне так же сильно тосковали и так же меня любили…

Наша поездка во Флоренцию обернулась для меня настоящим испытанием на прочность. Находиться больше часа рядом с ней в салоне одной машины, где все буквально пропиталось ее пьянящим ароматом, ощущать ее сладчайшее дыхание, чувствовать ее совсем рядом, так мучительно близко, но не сметь дотронуться, оказалось еще той пыткой. Мне пришлось всю дорогу курить, чтобы только как-то справиться со все нараставшим желанием прикоснуться к ней, дотронуться до нежной сливочной кожи ее щек, на которых время от времени розовыми лепестками расцветал нежный румянец, припасть губами к тонкой лебединой шее, запустить руки в огненное облако ее волос, сжимать в объятиях и ласкать ее идеальное и такое чувственное тело. Я пытался не смотреть на нее, но как стрелка компаса неизменно находит север, так и я снова и снова находил взглядом ее. Она притягивала к себе как магнит. Мне хотелось смотреть на нее, любоваться ею, впитывать глазами ее облик, каждое движение ее души, сквозившее в выражении ее лица, в движениях ее гибкого, стройного стана. Я много говорил, все время о чем-то рассказывал, даже пытался неуклюже шутить, только бы не выдать себя и хоть как-то унять ту сладкую дрожь, которая ручейком пробегала по моему позвоночнику от одного чувственного звука ее голоса, от одного ее божественного запаха — нежного и тонкого флера цветов апельсина с нотками лаванды.

Когда я увидел ее в том соблазнительном, почти призывном черном платье, у меня на миг перехватило дыхание, и желание с новой силой вспыхнуло в крови — настолько она была прекрасна и обольстительна в нем. Мне вспомнились истории о прекрасных роковых ведьмах, сводивших с ума, отнимавших сердце и разум, ведущих к погибели, за один взгляд которых мужчины готовы были отдать душу. Теперь я понимал этих бедняг, сопротивляться ее очарованию и шарму было выше любых сил.

А когда ей понадобилась помощь, чтобы снять с себя это платье, я не смог удержаться и предложил ей свою, хотя и знал, что могу не устоять. Ведь это было самым настоящим сумасшествием, безумием, как если бы вампир вошел в комнату, залитую кровью, где только что человеку перерезали артерию. Когда же я успел разучиться контролировать свои эмоции и действия?! Боже, в тот момент я желал только одного — сорвать с нее это платье и взять ее прямо там, в примерочной, нетерпеливо, страстно и даже немного грубо. Мне понадобились неимоверные усилия, чтобы устоять перед этим дьявольским искушением. Я не помню, как унес оттуда ноги. И это первобытное, дикое желание меня самого тогда ужаснуло.

Но эта поездка открыла мне еще кое-что. Я с трепетом стал подмечать, что похожее волнение, смущенные и чуть затуманенные желанием взгляды, неясное ожидание чего-то властвовали и над нею. Помогая ей снять то платье, я чувствовал ее дрожь, ее волнение, слышал ее участившееся дыхание, оглушающий стук ее сердца. Ее сердце тоже заходилось в рваном ритме, а кровь по венам текла намного быстрее обычного. Уж мне ли не знать. И это невольное, вопреки ее желанию, признание ее тела сводило меня с ума. Когда я, не в силах удержаться, прикоснулся дрожащей рукой к ее лилейной спине, она вздрогнула и отпрянула, и это, наверное, удержало меня от последнего безумного шага.

Теперь я знал, что мы оба были во власти этих запретных, но сладостных чувств, оба чувствовали себя преступниками, оба, быть может, неосознанно, знали, что должно произойти, но не ведали, как и когда это случится, и оба предоставили эти чувства самим себе, живя трепетом ожидания и мучаясь чувством вины. Но если раньше я еще пытался противиться этому мощному инстинкту, то осознав, что наше влечение взаимно, я больше не мог сопротивляться тому волнительному трепету под сердцем всякий раз, когда слышал ее легкие, быстрые шаги, ее пленительный, нежный голос и даже просто представлял себе ее облик.

* * *

Вечером накануне венчания я принес Айрин ужин. Я мог не делать этого лично, а приказать кому-то из слуг. Но соблазн вновь увидеть ее оказался сильнее. Я постучал в дверь, но никто не ответил, тогда я медленно приоткрыл ее и заглянул внутрь. В комнате никого не было, было тихо, лишь иногда из ванной доносились тихие всплески воды. Я вошел и поставил поднос с ужином на столик, а когда уже собрался уходить, меня привлекла тонкая полоска света, льющегося из ванной. Дверь была чуть приоткрыта, и какая-то неведомая, но мощная сила потянула меня к ней. Я знал, что там была Айрин, она принимала ванну. Накануне венчания невесте полагалось пройти ритуал очищения — обязательное омовение. Я сам приказал приготовить ей специальную ванну с цветами и травами, но, идя сюда, в ее покои, совсем об этом не думал. Все произошло спонтанно. Соблазн был слишком велик, я не устоял. И я увидел ее. Она лежала в ванне с лепестками роз, прикрыв глаза и томно улыбаясь, водя тонкой, изящной ручкой по воде, которая едва скрывала ее белоснежные упругие груди. Ее влажное манящее тело мерцало и переливалось капельками воды в свете горящих по периметру ванны свечей. Как последний вуайерист я не мог оторваться от нечаянно открывшейся мне картины. Во мне с неистовой силой вспыхнуло желание. Я обмер, забыв, как дышать, испытывая одновременно и эйфорию, и жгучий стыд, словно мальчишка, едва вступивший в пубертат и не способный справиться с натиском бушующих в его теле гормонов, не желая упустить ни единой детали представшего передо мной захватывающего зрелища и одновременно боясь быть застуканным на месте преступления.

Вдруг Айрин слегка качнулась, подалась вперед, приоткрыла подернутые поволокой неги глаза и потянулась за лежащим на полке тюбиком. При этом нежные идеально очерченные полукружья грудей с розовыми жемчужинками сосков на какой-то миг появились над поверхностью воды и снова исчезли, укрывшись от посторонних глаз в розовых лепестках…

Я стоял и умирал от всепоглощающего, жгучего желания обладать этим восхитительным телом, этой божественно прекрасной и самой желанной для меня женщиной. Я из последних сил боролся сам с собой, но мое самообладание стремительно разлеталось в клочья и летело ко всем чертям. Еще мгновение и я бы, рванув на себя дверь, переступил порог ванной… и будь что будет…

Меня отрезвил и спас донесшийся из гостиной веселый смех Орландо. Он вместе с няней возвращался с вечерней прогулки. Я отпрянул от двери ванной и бросился к окну в попытке сбросить с себя одуряющий морок желания, этого неконтролируемого вожделения, что овладело еще мгновение назад моим телом и разумом, делая их безвольными. Но это оказалось не так просто. Я сделал несколько судорожных вдохов, стараясь усмирить сбившееся в хлам дыхание. Наконец, немного придя в себя, я обернулся.

Орландо вошел в комнату, семеня ножками и держась маленькой ручкой за руку Сильвии. Малыш рос очень быстро, каждый день преподнося нам все новые сюрпризы. Еще несколько дней назад он делал свои первые нетвердые шажки, а теперь уже вовсю ходил по комнатам, лишь иногда хватаясь рукой за опору. Его речь развивалась так же стремительно. Он уже говорил целыми предложениями. А ведь с его рождения прошло не больше двух недель. Увидев меня, Орландо звонко защебетал и бросился в мою сторону, отпустив руку няни. При виде его веселой мордашки я почти овладел собой и, к счастью, успел в последний момент подхватить бежавшего на заплетающихся ножках малыша, не дав ему упасть. Хотя, возможно, он справился бы и без моей помощи, попросту раскрыв свои чудесные крылышки.

— Сал, смотри, бабочка, — затараторил Орландо, протягивая ко мне и раскрывая свою ладошку, на которой сидела, подрагивая крылышками, красивая синяя бабочка.

* * *

Через несколько часов, одевшись для церемонии, я зашел за Айрин. Постучав и не дождавшись ответа, я с легким трепетом тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Девушка была уже одета и стояла у зеркала, тщетно пытаясь застегнуть на шее подаренное Аро изумрудное колье. Ее томный взгляд блуждал где-то в бездонных глубинах зазеркалья. Я вошел в комнату, подошел и встал у нее за спиной, не удержавшись, опустил руки на ее обнаженные нежные плечи, так призывно белевшие на фоне черного шелкового платья. От прикосновения к атласной коже по моим пальцам побежал ток удовольствия. Я ощутил, как тело Айрин слегка вздрогнуло под моими пальцами. Я поймал в зазеркалье ее нежный, слегка смущенный взгляд, желая понять, испытывает ли она в эту секунду то же, что и я, или ей неприятны эти прикосновения. Я улыбнулся ей, взял у нее из рук колье и без труда застегнул его у нее на шее.

От меня не укрылось, как дрожали ее тонкие пальчики и как наливались нежным румянцем щечки, когда она прикалывала бутоньерку к лацкану моего пиджака. У меня самого сердце то замирало в восторге от ее невыразимой грации, а то заходилось в бешеном ритме от этой близости. Стоя так близко ко мне и пытаясь держаться невозмутимо, она была так пленительна и так невыносимо желанна, что я впервые безумно пожалел о том, что наша свадьба — лишь формальность. Как же все это нелепо!

В коридоре нас встретила небольшая процессия с факелами, которую возглавляли шафер и подружка невесты. Распевая свадебные гимны на древнегреческом языке, они сопроводили нас в зал для церемоний, расположенный в подземной части дворца и представляющий собой не что иное, как часть древнего языческого храма, на руинах которого позже был построен дворец приоров.

Пока мы шли по пустынным темным коридорам дворца, освещаемым лишь неровным, дрожащим светом факелов, меня не покидала одна назойливая мысль: вот умеет же судьба повернуться ко мне задом! Ведь я совершенно не собирался влюбляться и мучиться от этого как какой-то подросток, боясь обнажить свои чувства, боясь не справиться с ними. И имею ли я вообще право претендовать на что-то большее, чем просто дружба и этот фиктивный брак? Не будет ли это c моей стороны принуждением? Возможно, поддавшись ответному порыву, но не питая ко мне глубоких чувств, она потом возненавидит меня. Или все же судьба ко мне более благосклонна, чем мне сейчас кажется, и Айрин рано или поздно ответит мне взаимностью, и не только телом, но и душой? И тогда эти навязчивые мысли о неправильности моего влечения к ней наконец оставят меня. Наверное, мне нужно сказать судьбе спасибо уже за то, что она станет моей, пусть и формально, но все же моей. Надо же, во мне проснулся инстинкт собственника! Теперь я не желал ее отпускать — ни за что и никогда!

Мы вошли в довольно просторный зал, освещенный светом множества горящих факелов, некоторые из них были вдеты в железные кольца на стенах, а другие держали в руках члены клана, уже собравшиеся здесь почти в полном составе. В дальней части зала был расположен большой мраморный алтарь, на котором ярко пылал священный огонь, озаряя все вокруг себя, а откуда-то из-под самого потолка на него лился косой поток молочно-белого лунного света. Вокруг алтаря стояли старейшины с женами и свитой.

Аро был главным жрецом этой церемонии, представлявшей из себя причудливую смесь древних языческих обрядов и более современных свадебных традиций, немного приправленную дошедшими из глубины веков вампирскими обычаями. Но основой свадебного ритуала, через который мы с Айрин должны были пройти, были, конечно же, верования древних греков, одним из которых был сам Аро — «живой» осколок давно минувшей цивилизации. Он свято чтил традиции эпохи, из которой сам был родом, и поощрял в клане поклонение древним культам, но никому их не навязывал. Лично я довольно равнодушно относился ко всем этим мистериям, считая их лишь красивой, романтизированной данью далекому и не столь радужному прошлому. Я довольно быстро избавился от иллюзий и теперь был скорее агностиком, не отрицающим существование богов, но и не принимающим сторону какой-либо религии или веры. И все же, не скрою, этот обряд меня волновал, ведь в глазах клана он навечно связывал меня с Айрин.

Наше появление вызвало прокатившуюся по залу волну любопытного шепота и восхищенных взглядов, сосредоточившихся в основном на Айрин. Я видел, что она чувствует себя не очень уютно под пристальными взглядами нескольких десятков вампиров. Она была бледна и напряжена, я крепко держал ее руку в своей, чувствовал учащенное биение ее пульса, ощущал кожей ее трепет. Ее глаза испуганно заметались по залу, видимо, в поисках Эдварда. Не найдя его среди присутствующих, она с едва заметным вздохом облегчения опустила их долу. Я, как никогда, был благодарен Аро за то, что он по моей просьбе согласился отослать Эдварда под каким-нибудь благовидным предлогом вроде очередного задания, чтобы только еще больше не мучить Айрин его присутствием. Несколько секунд я наблюдал за Айрин, пытаясь поймать ее взгляд. Наконец она посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах обреченность и печаль. А что еще я надеялся в них увидеть? Глупец!

Аро стоял перед алтарем. Он был весьма органичен в своей роли верховного жреца и просто сиял, пребывая в самом чудесном расположении духа. Он смотрел на нас глазами любящего отца, испытывающего радость и гордость за своих отпрысков. В обращенном на нас взгляде Сульпиции светилась нежность. Она одобрительно кивнула мне и улыбнулась, я ответил ей такой же искренней улыбкой. Маркус пребывал в своем обычном состоянии отстраненности и апатии, но все же, встретившись со мной взглядом, едва заметно кивнул в знак приветствия и одобрения. А вот взгляд Кайуса был устремлен исключительно на Айрин. И этот взгляд мне совсем не понравился. Он словно хотел прожечь ее насквозь и в то же время сочился каким-то садистским злорадством. Меня же он удостоил лишь беглым, коротким взглядом, полным ненависти. Я поймал еще несколько неприязненных взглядов, брошенных в мою сторону, но, как обычно, не придал этому значения. Меня никогда не волновало мнение других, особенно тех, кто страдает надменностью, высокомерием и ложным чувством превосходства.

Мы с Айрин подошли и встали напротив Аро. По обе стороны от нас теперь стояли Деметрий и Белла. Когда стих последний гименей⁽¹⁾, по знаку владыки они возложили на наши с Айрин головы венки, сплетенные из цветущих веток боярышника. Именно это растение древние греки считали символом брачных уз, и именно венок из его веток бог брака Гименей держал в руке на многих своих изображениях. Боярышник еще называют «невестиным деревом», и он считается символом верности, целомудрия, любви, нерушимой клятвы, семьи, счастливого брака и даже долголетия, а еще много чего другого, включая тьму, несчастье и смерть. Его также считают защитником от темных сил, главным образом от вампиров (какая ирония!), и в то же время «ведьминым» растением, приносящим людям несчастье, чуть ли не воплощением зла, приютом для русалок и других духов и священным деревом фей. В христианской традиции он тоже играл немаловажную роль. Согласно легенде, терновый венец Христа был сплетен именно из ветвей боярышника. А еще христиане считают это дерево с белоснежной россыпью маленьких нежных цветов оберегом от молний, веря, что молния никогда не попадет в дерево боярышника, потому что еще во время путешествия с младенцем по Египту дева Мария уснула под его кроной. В общем это самый противоречивый в представлениях людей и самый мифический представитель флоры. А еще говорят, что аромат цветков боярышника напоминает запах женщины, и поэтому он считается эротическим символом.

Боярышник зацветает в мае и является символом этого месяца. Люди всегда считали май несчастливым для брака, так же как и время полнолуния, но для вампиров все было иначе. Сейчас как раз май и полнолуние, можно сказать, брачный период для вампиров. Аро был особенно доволен этим совпадением, считая, что наш с Айрин союз может стать настоящим, крепким и плодотворным, причем в самом прямом смысле последнего слова, ведь мы, в отличие от вампиров, способны иметь потомство, но при этом являемся наполовину вампирами. И никакие возможные доводы о том, что Айрин или я могли бы никогда по-настоящему не принять этого союза, его, конечно же, не волновали.

Согласно мифу, греческая богиня весны и волшебства Майя колдовала именно боярышником, поэтому греки, с помощью факелов из древесины этого дерева старались умилостивить богиню на время свадьбы. Сегодня факелы вновь горели в честь этой сварливой богини, ненавидящей свадебные обряды.

В руках у шафера и подружки невесты сегодня также были ветки боярышника, покрытые мелкими нежными цветами, и по знаку Аро они возложили их на жертвенный алтарь для сожжения, тем самым призывая Гименея и других богов Олимпа освятить наш с Айрин союз.

— О Гименей, снизойди и прими сей дар! — изрек Аро на своем родном наречии, приложив руку к тому месту, где располагалось его каменное сердце.

Сотрясая стены подземелья, хор мощных голосов почти четырех десятков вампиров вторил ему, произнося слова древнего обряда.

Затем пришло время для приношений невесты. В дар богине любви, красоты и плодородия Афродите Айрин принесла на алтарь букет невесты, составленный из нежных роз, анемонов, фиалок, нарциссов и лилий — любимых цветов прекрасной и любвеобильной богини. Аро громко возгласил:

— О, Афродита, снизойди и прими сей дар!

И снова под сводами зала раздался на удивление стройный хор множества голосов.

Затем правитель вынул из ножен очень древний греческий кинжал чудесной работы и протянул его рукоятью к Айрин, чтобы она срезала локон своих волос в качестве искупительной жертвы вечно юной целомудренной богине-деве Артемиде, которая также считалась богиней Луны, покровительницей охоты и защитницей дев, дающей счастье в браке и помощь при родах. Этот традиционный дар богине был знаком прощания с юностью и вступления в брак. Так невеста отказывалась от защиты Артемиды, чтобы потом принести клятву верности другой богине — Деметре, которая считалась богиней урожая, плодородия и материнства, покровительницей замужних женщин.

Айрин осторожно взяла в руку кинжал с острыми как бритва гранями, а другой потянула локон своих шелковистых огненных волос. Одно легкое движение — и жертвенная прядь оказалась у нее в руке. Она возложила ее на алтарь, пламя вспыхнуло и рассыпалось яркими искрами.

— О, Артемида, снизойди и прими сей дар! — снова прогремел голос Аро под сводами древнего храма, и снова его поддержал хор голосов.

Затем я снял из петлицы пиджака бутоньерку, составленную из цветов и веточек мирта, и передал ее Айрин для подношения богине Деметре. Символическое значение этого дара восходит к древнему мифу о похищении дочери Деметры Персефоны богом подземного царства Аидом. Ведь именно мирт считается ключом от врат Аида, символом освобождения от смерти, позволяющим вернуть матери дочь, пусть и не навсегда, а лишь на две трети года.

— О, Деметра, снизойди и прими сей дар! — в очередной раз воскликнул Аро после того, как и этот дар оказался на алтаре.

И в очередной раз пространство огласили голоса собравшихся.

Наконец настала кульминация. Аро поставил на алтарь красивую чашу, а Деметрий и Белла подали ему пару белых голубей, которым он моментально свернул голову и выцедил их кровь в чашу. Вообще-то в этом ритуале вместо голубей должна была быть человеческая пара — девственные отрок и отроковица, но поскольку мы с Айрин не совсем вампиры и не принимаем человеческую кровь, то их заменили на голубей. Затем Аро взял чашу с жертвенной кровью и подошел к нам. Каждый из нас сделал кинжалом небольшой надрез на своей ладони и сцедил несколько капель своей крови в подставленную Аро чашу.

— Войдя в мир сей поодиночке, встретились вы в мире сём. И далее последуете вместе, рука об руку, во все дни вашей жизни. Перенесите вместе все радости и горести, испейте вместе чашу страдания и чашу счастья, — торжественно возвестил Аро и по очереди дал нам испить по глотку из этой чаши, а оставшуюся кровь вылил на алтарь в жертву всем богам небесного и подземного царств.

— О боги! Снизойдите и примите сей дар! Снизойдите, Зевс и Гера, благословите молодую чету! Снизойди, Афродита! Снизойди, Артемида! Снизойди Деметра! Снизойди, Амур! Снизойди, Гименей! — воззвал Аро к небожителям, воздев руки к темному своду зала.

Настал черед обменяться клятвами и скрепить наш союз обручальными кольцами. Ответственное задание — принести кольца — было доверено Орландо. Его вместе с няней сопроводил сюда в самом начале церемонии мой личный помощник из временной стражи Калеб, которому я всецело доверял.

Несмотря на то, что уже все в клане знали о рождении ребенка Айрин, однако большинство членов клана сегодня увидели его впервые, и у многих в первый момент на лицах непроизвольно отразилось замешательство и даже страх. Видимо, память о жестоких расправах, связанных с созданием бессмертных детей, все еще была свежа. Но на смену первому шоку сразу пришло осторожное любопытство, а затем и умиление, особенно со стороны женской половины клана.

Орландо не подвел, справился со своей миссией просто замечательно, причем без помощи Сильвии, хотя та все же шла за ним, страхуя на всякий случай. Это стало сюрпризом для Айрин, так как мы с Орландо репетировали его выход в тайне от нее. Когда она увидела своего маленького сынишку, медленно и немного обескураженно ступающего к нам и прижимающего к груди подушечку с кольцами, то не смогла сдержать слез умиления. В знак одобрения я поднял большой палец вверх, хваля малыша за смелость и безукоризненно выполненное задание, а затем присел на корточки и, приняв его в объятия, крепко обнял.

После того как кольца были переданы шаферу, мы с Айрин произнесли клятвы.

— Перед всеми Богами и всеми присутствующими здесь я, Диотисальви Галеотто Вольтури, беру тебя, Айрин Фелисити Спенсер, в жены и клянусь быть тебе верным мужем, любить и почитать тебя как свою супругу во все дни моей жизни, — произнес я и надел кольцо на безымянный палец левой руки Айрин.

— Перед всеми Богами и всеми присутствующими здесь я, Айрин Фелисити Спенсер, беру тебя, Диотисальви Галеотто Вольтури, в мужья и клянусь быть верной женой, любить и почитать тебя как своего супруга во все дни моей жизни, — дрожащими губами в ответ проговорила Айрин, надевая кольцо мне на палец.

Теперь на наших руках сверкали обручальные кольца — знаки нашей принадлежности друг другу. Надевая платиновое кольцо с россыпью бриллиантов на тонкий изящный пальчик Айрин, я испытал странное волнение и вспомнил, что древнегреческий писатель Плутарх объяснял этот красивый обычай, по которому принято носить обручальные кольца именно на безымянном пальце левой руки, тем, что при вскрытии человеческих тел по принятому в Египте обычаю, который греки, а вслед за ними и мы, называем анатомией, было найдено, что от одного этого пальца отходит и достигает сердца некий тончайший нерв. Свяжут ли эти кольца не только наши судьбы, но и наши сердца?

— Отныне брак скреплен священною печатью — твердо и навечно! Да будет он благословен, счастлив и плодовит! — провозгласил Аро. — Пусть муж поцелует жену, а жена — мужа.

При этих словах у меня по спине побежали табуны мурашек. Наш первый и, возможно, последний поцелуй должен был произойти прилюдно, у всех на виду. Предвкушение этого момента было и сладким, и одновременно пугающим.

Я смотрел на Айрин, а она смотрела на меня, смотрела, не отрываясь, прямо в глаза, а то и в душу, своими бездонными колдовскими глазами. Мы словно вели друг с другом немой диалог, больше не скрывая своих чувств, открывая их друг другу, но эти чувства пребывали в смятении. В глазах Айрин я видел отражение своих переживаний, своих страхов и, как мне казалось, своих желаний.

Я взял Айрин за руки, наклонился к ней и, даже не знаю зачем, прошептал:

— Не бойся, это лишь формальность, principessa.

Формальность? Только не для меня!

Я прикоснулся легким, невесомым поцелуем к ее влекущим словно спелая вишня губам, изо всех сил стараясь вложить в этот церемониальный поцелуй лишь братские чувства, чтобы он вышел как можно более целомудренным. Но, неожиданно ощутив робкий, но достаточно внятный ответ ее нежных, податливых губ, я совсем потерял контроль, растворился в оглушающих ощущениях. Впервые соприкоснувшись, наши губы уже не хотели расставаться. Я чувствовал на своих губах ответный трепет ее благодарных губ, я впивался в них, вдыхая в себя ее теплое дыхание. Между нами все вдруг вспыхнуло и заискрилось, и то, что должно было стать лишь формальным символическим жестом, стремительно переросло в страстный и всепоглощающий поцелуй. Мир вокруг нас в одночасье перестал существовать, остались лишь мы вдвоем, растворившиеся в этом безумном поцелуе на грани помешательства… из которого нас не сразу, но все же вызволило довольно долгое и выразительное покашливание Аро.

Мы отпрянули друг от друга, испугавшись того, что только что произошло. Нас обоих накрыла волна горячего стыда. Но, к нашему удивлению и облегчению, все вокруг смотрели не на нас. Кое-что другое, еще более занимательное, привлекло всеобщее внимание: мерно взмахивая в воздухе переливающимися на свету серебристыми крыльями, высоко над нами завис Орландо.

— Да это же вылитый Амур! Ему только лука и стрел не хватает! — спустя несколько секунд всеобщего немого изумления в тихом восхищении проговорил Аро.

Из нас двоих первой опомнилась Айрин. Она негромко позвала Орландо, и малыш послушно опустился к ней на руки. Айрин крепко прижала его к себе и поцеловала в макушку.

* * *

Обряд завершился, по традиции шафер и подружка невесты должны были сопроводить нас в специально предназначенные новобрачным покои и запереть там до рассвета.

Айрин передала Орландо Сильвии, и та под охраной Калеба повела уже уставшего от длинной церемонии и клевавшего носом малыша обратно в покои Айрин.

После этого маленькая процессия во главе с Деметрием, прокладывавшая нам путь туда, где мы с Айрин должны были провести остаток этой ночи, двинулась по коридорам дворца в обратном направлении.

— Украшайте, слуги, брачные покои! О, Гименей! Жених уже рядом, прекрасный, как Арес! Он выступает величавее величавых, высок и прекрасен, — звучал в ночной тишине под дворцовыми сводам сильный, чистый голос Деметрия. — Невеста подобна цветущей розе, ее красота сияет ярче золотого блеска, сравнимая лишь с золотой Афродитой, голос ее слаще звуков лиры; лик ее подобен нежному цветку, — пел он на чистейшем греческом времен славной древней Эллады.

— Бейби, может и нам с тобой уединиться? — бесцеремонно предложил шедший перед нами Феликс, обращаясь к своей спутнице Элис.

Провидица посмотрела на него с явным неудовольствием и в ответ скорчила донельзя обиженную рожицу, а затем ткнула любвеобильного кавалера маленьким кулачком в бок. Этот тычок тому был как слону комариный укус. Он лишь загоготал, словно от щекотки.

Когда под древние свадебные гимны мы наконец дошли до дверей приготовленной для нас опочивальни и переступили ее порог, Деметрий, весело распевавший всю дорогу песни своей родины, затворяя за нами двери, хитро подмигнул мне и, похлопав по плечу, шепнул на ухо:

— Эй, женишок, удачи тебе этой ночью.

— Дем, ты же знаешь, ничего не будет… — прошипел я.

— Ага, мы все видели это «ничего», — рассмеялся он и захлопнул за нами дверь.

Я невольно подумал, что в роли жениха и невесты сейчас уместнее смотрелись бы Деметрий с Беллой, и мысленно пожелал им именно этого, а затем растерянно и немного зло оглядел комнату. Аро не пожалел ничего для воплощения своего замысла в жизнь. Его возражения против нашего брака в самом начале были насквозь фальшивыми. На самом деле этот брак идеально вписывался в его планы, и ничье мнение, включая наше, его не интересовало. Все было идеально приготовлено для первой брачной ночи: посреди комнаты располагалось большое, почти королевское ложе, убранное роскошным шелковым покрывалом, на столике у кровати стояли поблескивавшие в приглушенном, теплом свете горящих повсюду свечей хрустальные бокалы и графины с горячительными напитками, один из которых был с кровью, ястребиной, как мы оба с Айрин любим, и совсем свежей, еще теплой.

Айрин сидела на краешке кресла у дальней стены комнаты, опустив голову, словно пугливая птичка, готовая упорхнуть в любую секунду. Я почувствовал себя голодным хищником, загнавшим в ловушку трепетную лань, которая от страха не может пошевелиться. Мне стало так погано на душе. Совсем не этого я добивался, когда принял решение жениться на ней. Я отвернулся, не желая смущать ее еще больше, и направился в противоположную сторону — к балкону. Нащупав в кармане пачку сигарет и зажигалку, я распахнул стеклянную дверь балкона и вышел наружу. Свежий ночной воздух приятно охладил лицо, которое, как мне казалось, сейчас просто горело. Я зажег сигарету, прикрыл глаза и с наслаждением затянулся, чувствуя, как никотин пощипывает горло и наполняет легкие, а затем медленно выдохнул густое облако дыма. Никотин всегда расслаблял и успокаивал меня лучше алкоголя, но от стаканчика хорошего виски я бы сейчас тоже не отказался.

Я уже с предвкушением представлял, как вернусь внутрь и плесну себе в бокал немного этого янтарного напитка, как неожиданно до моего слуха долетел тихий всхлип, а потом еще один. Боже, только не это! Она плакала. В две затяжки докурив сигарету, я направился в комнату. Айрин все так же сидела в кресле, только теперь прикрыв лицо ладонями. Ее тоненькая фигурка поникла, хрупкие плечи подрагивали от рыданий. Я не мог этого вынести. Видеть, как она плачет, и понимать, что я являюсь тому причиной, было нестерпимо больно.

Я подошел и присел перед ней на корточки, нежно взял ее руки в свои и отвел их от лица. Она медленно подняла на меня заплаканное лицо: слезы катились у нее по щекам, а в глазах было столько боли и тоски, что у меня сжалось сердце.

— Не плачь, пожалуйста, не плачь, — тихо проговорил я. — Я никогда не причиню тебе боли, обещаю, и не сделаю ничего против твоей воли. Ты в безопасности, слышишь?

Она кивнула со слезами на глазах и тихо всхлипнула. Меня затопила острая жалость и нежность к ней.

— Ну, все, все, успокойся, principessa.

Я мягко притянул ее к себе, она, не сопротивляясь, прильнула ко мне, уткнулась в мою грудь и снова горько разрыдалась.

— Прошу, не плачь, все будет хорошо, — прошептал я, сам едва веря тому, что говорил. 

Я гладил ее по спине, утешая как мог, а сам все больше увязал и тонул в ее сводящем с ума аромате, в ее огненной ауре и горячем, немного судорожном дыхании. Мои ладони непроизвольно касались ее шелковистых волос, ее подрагивающих плеч, и от каждого прикосновения к ней меня бросало в жар. Я ощущал, как в каждой клеточке моего тела, словно разряды тока, зарождаются волны желания, все нарастая и нарастая и грозя слиться наконец в одну огромную и неудержимую. Я чувствовал, как ее близость постепенно, но неотвратимо сводит меня с ума. Но я дал ей слово и должен был его сдержать, чего бы мне это ни стоило. Поэтому я попытался сосредоточиться на чем-то другом, нужно было срочно отвлечься. Я подумал об Орландо, о том, как мы с ним накануне запускали воздушного змея, подумал о том, как скоро отвезу его на море и буду учить плавать. И это на какое-то время сработало, напряжение потихоньку спало, я смог перевести дыхание и немного успокоиться. Постепенно она совсем затихла в моих руках, но ее плечи все еще иногда вздрагивали. Так мы просидели какое-то время, наслаждаясь теплом друг друга, но с каждым мгновением мое самообладание снова предательски таяло.

— Тебе нужно отдохнуть, сегодняшняя ночь была тяжелой, — наконец сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

Я взял ее на руки и отнес к кровати. Она не сопротивлялась, робко обвив руками мою шею. Ее выровнявшееся дыхание приятно обжигало мне щеку, тепло ее тела будоражило кровь, а запах волос кружил голову. Одной рукой откинув покрывало, я опустил ее на прохладные батистовые простыни, а затем укрыл тем же покрывалом. Перестав ощущать ее тепло, я почувствовал, как холод завладевает моим телом и прокрадывается в душу. Но я все же нашел в себе силы отвернуться и уже хотел отойти, как вдруг тонкие горячие пальцы сжали мое запястье.

— Не уходи, останься, пожалуйста, — попросила она.

Я обернулся и посмотрел ей в глаза, не зная, что увижу в них. Они мерцали в неровном свете свечей и звали меня назад. Я сел рядом, она все еще держала мою руку в своей.

— Все это, этот обряд, это ведь намного серьезнее, чем я думала? — сказала она, приподнявшись на локте.

— Не думай и не переживай об этом, — я нежно погладил ее по голове. — Я обещал позаботиться о тебе и Орландо, и я это сделаю. А все остальное неважно. Теперь перед кланом ты моя жена, и никто не в праве на тебя покуситься. Ты теперь тоже член клана. Когда я сообщу, что наш брак консумирован, состоится официальная церемония принятия тебя в клан.

— Но ведь Аро ожидает от нас…

— Потомства? Это неважно. Мы можем сколь угодно долго поддерживать иллюзию реального брака, — успокоил я ее, сам понимая всю нелепость своих слов. Как мне поддерживать эту иллюзию, когда все мое самообладание рядом с ней просто трещит по швам.

— Но рано или поздно он потребует… — испуганно проговорила Айрин.

— Тогда мы скажем, что ты просто больше не можешь иметь детей.

Она вздохнула с облегчением и грустью.

— А теперь отдыхай, я буду на балконе, если понадоблюсь.

Я потянулся, чтобы оставить на ее лбу целомудренный поцелуй, но в этот момент она неожиданно заерзала и отклонилась в сторону. Не ожидая этого движения, я неловко уткнулся губами в ее шею, обхватив ее плечи руками, отчего она слегка вздрогнула, но не отстранилась. Наши сердца заколотились, сбиваясь с ритма. Я ощущал губами нежный бархат ее кожи, чувствовал дрожащую под ней тонкую жилку, зарывшись носом в ее волосы, вдыхал ее пьянящий запах. Я был просто не в силах от нее оторваться.

Неожиданно она обвила руками мою шею, прижавшись ко мне всем телом, насколько это было возможно в том положении. Я растерял последние крохи самоконтроля. Воздух между нами вмиг раскалился от страсти и взаимного желания. На секунду мы застыли, а затем, словно потеряв опору, полетели в эту пропасть желания и страсти. И хотя разум все еще безнадежно увещевал меня, что нужно остановиться, но мои губы больше его не слушали, они ожили и стали жить своей собственной жизнью, страстно лаская изгиб ее тонкой белой шеи, оставляя на ней дорожки поцелуев, спускаясь ниже к соблазнительной ямочке между ключицами, осыпая поцелуями ее плечи и ту часть груди, которая не была скрыта под шелковой тканью платья.

Из ее полуоткрытых губ вырывались тихие страстные стоны, они еще больше распаляли мое желание. Ее тело поощряло меня, каждый раз живо откликаясь на прикосновения. Я нашел ее губы и припал к ним, словно изнемогающий от жажды путник к прохладному роднику, мягко раздвинув ее губы и проникнув языком внутрь, завладел ее языком. Она отвечала мне немного застенчиво, но очень нежно и страстно, движения ее губ и языка заставляли трепетать каждую клеточку моего тела. Мои руки блуждали по ее прекрасному стройному телу. У меня сладко кружилась голова, я обнимал ее все крепче, снова и снова жадно целуя открытые горячие губы.

— О, нет! — вдруг вырвалось у нее из груди, но ее податливое тело продолжало отвечать на мои ласки. — Что со мной происходит? Я не понимаю, — шептала она, прерывисто дыша. — Я ведь все еще люблю его, я знаю, что люблю. Но я хочу тебя.

На миг я застыл, ее слова и больно ранили, и в то же время разжигали мое желание еще сильнее. Я понимал, что нужно остановиться, нужно проявить здравомыслие. Потом она пожалеет об этом и не простит меня за то, что я воспользовался ее слабостью. Но, боже мой, мне было слишком хорошо с ней, это было выше моих сил, я просто не мог оторваться от нее. Она еще теснее прижалась ко мне и, поцеловав, слегка прикусила зубами мою губу, исторгая из моей груди стон наслаждения.

— Я знаю, что это неправильно, но ничего не могу с собой поделать, — с ее горячих губ продолжали срываться слова вперемежку с рваными вздохами и поцелуями. — Я не знаю, что именно испытываю к тебе, но все равно хочу тебя. Хочу тебя обнимать, касаться твоего тела, чувствовать твои прикосновения. Наверное, я безнравственная, раз хочу тебя, но я уже несколько дней мечтаю, чтобы ты взял меня. Не могу поверить, что говорю тебе такое. Боже, я схожу с ума.

При последних словах она чуть отстранилась. Ее щеки пылали то ли от стыда, то ли от возбуждения, она прикрыла лицо ладонями. Пару секунд я потрясенно молчал, не ожидая такого откровенного признания, хотя ее тело не менее красноречиво говорило о том же самом.

— Если тебе интересно, ты не одна такая. Кажется, со мной происходит то же самое, наверное, я тоже схожу с ума, — наконец проговорил я охрипшим от возбуждения напряженным голосом. — Я уже несколько дней думаю лишь о тебе. Хочу тебя до безумия. Но если ты сейчас скажешь остановиться, я постараюсь. Ты хочешь, чтобы я прекратил?

После этих слов она убрала руки от лица и медленно подняла на меня затуманенный взгляд. Я заглянул в ее ошеломленные, огромные глаза, ожидая увидеть в них после этого признания страх, но увидел лишь огонь желания и пропал в них окончательно.

Я уложил ее на кровать и, одним рывком скинув с себя пиджак, склонился над ней, чувствуя под собой трепет ее тонкого, хрупкого тела, медленно провел пальцами по виску, щеке Айрин, убирая упавшие на лицо пряди, а затем снова прильнул горячими губами к губам девушки, жадно терзая их, пил ее сладкое дыхание.

Сминая шелк черного платья, я ласкал ладонями ее стройные ноги, медленно поднимаясь от колен к атласным бедрам, ощущая под пальцами жар и трепет ее тела. Я чуть раздвинул ее колени, а затем провел ладонью по невероятно нежной внутренней поверхности бедра, достигнув заветного треугольника, обтянутого тончайшим шелком, и стал нежно его гладить. От этой ласки Айрин выгнулась всем телом, вцепившись пальцами в простыни. Еще один греховно сладкий, умоляющий стон сорвался с ее губ, от которого мое желание стало просто невыносимым.

— Прости меня, — прохрипел я, — теперь я не смогу остановиться…

— И не надо, — со стоном наслаждения выдохнула она.

Меня бросило в пот, когда я представил ее обнаженной. Не отрываясь от нежных, отзывчивых губ Айрин, я нащупал у нее на спине язычок молнии и медленно потянул его вниз. Под моими настойчивыми руками платье наконец, шурша, опустилось до пояса. Обнажив розовую девичью грудь, едва скрываемую под тонким черным кружевом, я на секунду остановился, любуясь ее пленительной красотой, а затем, припав губами, начал покрывать бессчетными поцелуями. Боже, как она была прекрасна. Айрин стонала и выгибалась навстречу моим прикосновениям, отдаваясь мне со всем пылом молодого страстного тела…

Неожиданный громкий и настойчивый стук в дверь и чьи-то испуганные крики заставили нас оторваться друг от друга и настороженно застыть. Кто-то усиленно колотил в дверь и жалобно кричал:

— Господин, откройте! Господин!

Я безошибочно узнал голос Сильвии. В сердце мгновенно прокрался липкий страх. Я резко вскочил и подошел к двери, но на пару мгновений застыл перед ней, чтобы схлынуло возбуждение. Затем одним рывком распахнув дверь, я успел подхватить упавшую на меня девушку. За моей спиной раздался вскрик Айрин. Поставив Сильвию на ноги, я слегла встряхнул ее и требовательно спросил, уже предчувствуя что-то плохое:

— Что случилось?

Она несколько раз, словно рыба, выброшенная из воды на сушу, беззвучно открывала и закрыла рот, но затем все же смогла произнести единственное слово:

— Орландо.

1) гименей — свадебный гимн в Древней Греции.

Вернуться к тексту