Ольга (джен)

Золотоносный рудник вблизи будущего Екатеринбурга. 1712 год.

Александр Данилович легким пинком распахнул дверь казармы, и с удовольствием вдохнул воздух, пропитанный гарью, запахом смолы, сосен и недавно прошедшего дождя. Звуки работающей штольни, гомона сотни голосов, далекого рокота барабана и утренний птичий щебет радовали слух. Вид двух повешенных на широком дворе мужчин, раскачивающихся на легком ветру, не угнетал. Обоих наблюдателей, светлого и темного, накануне придали смертной казни за нарушение Договора. Строго в духе нового времени, через повешение. Настроение у воеводы было отменное. Аппетит превосходный. Жизнь била ключом.

Что за чудный это был год! Меньшикову удавалось буквально все, что он задумывал. Старые прожекты завершались вполне благополучно. Оленька, умница, свое «северное» дело с большим успехом завершила. Убийство светлого отшельника расследовала, все до единого скиты, по лесам упрятанные, нашла. Правда, сама третьего дня чуть в штольне не потопла, светлых каторжников спасаючи. Книги, что отчим её требовал, опять же сама по раскольничьим тайникам собрала. За день отоспалась, в бане отмылась, и снова под ружье встала. Цены бабе нет!

Город, что с таким трудом и огромными затратами на болотах возводили, стал столицей. У Светлейшего там и дворец уж построен. Со своею пристанью, высокими потолками, просторными комнатами. С прекрасным видом на широкую реку, и крошечный каменный дом, в котором ютится все царское семейство, значительно разросшееся. Царь-плотник со своими хоромами не поспешал. Все строительство в убогой избушке прожил. Он и жену молодую туда бы привел, кабы не Меньшиков.

Растроганный бескорыстным поступком своей беременной любовницы, Петр Алексеевич тотчас же по возвращении сделал ей официальное предложение. Зимою свадьбу сыграют. Всех детей от Катюхи законными признал. Орден в её честь учредил. И ни разу за все это время никто магией не воспользовался. Любовь, что тут поделаешь? Сядет на законный трон светлая ворожея. Не для одинокого жития царевой жены-затворницы. И не наследников плодить. Править! Хотя, детьми эту семью тоже судьба не обидела. Да и сам Александр Данилович о прошлом годе отцом стал. Жена, правда, девку принесла. Но зато здоровую, миловидную и зело забавную. Машкой нарекли. Машенькой! Это у царя дети мрут, как мухи. А свою кровиночку Меньшиков убережет.

И самое главное, Ночному Дозору казарму прямо у себя в доме определил. Комнат немерено. Посреди нового города. Везде рукою подать. Трудиться на благо Света можно беспрепятственно. Сперва-то Меньшиков прямо у царя в доме обосновался. Но там дети шумели, места мало было. Да и Катя воспротивилась. Почто детишкам на задержанных оборотней да ведьмаков глядеть? Правда, Дневной Дозор на задворках поселить инквизиция не дала. В «немецкую» слободу определили. Тоже у царя под боком. А все ж во второй линии. С видом на речку поменьше, берег которой как-то позабыли одеть в гранит.

Старик Брюс поглядывал на Светлейшего недобро. Вестимо, о чем-то догадывался. Заговор подозревал. Но в инквизицию жалоб не строчил, и на «завод» со светлым воеводой не поехал. В новом городе остался. Вроде, как у него тоже кто-то должен был родиться. Он, правда, на столичной дворянке жениться не сумел. Да и не стремился. Зело занят был, немецкую слободу по линейке ровнял. Что сказать, при строительстве землемеры были крайне небрежны. Цветники разбивал, да мундиры вводил. Приводил вверенное ему хозяйство в военно-полевой вид. Ему раскольники были глубоко безразличны, как и местные темные.

Вместо него в дальнюю дорогу отправился заместитель, Франц Лефорт. Который тоже был болезненно аккуратен, так же любил порядок, и тщательно следил за своими дешевыми кафтаном и париком. И лицом уж больно хорош был, хоть и не инкуб. Фёдор Алексеевич это с большим знанием дела отметил. Голос у Франца был громкий, зычный, и какой-то бархатный. Он некоторое время командовал малочисленным российским флотом, привык перекрикивать свистящий ветер и штормовое море. Жил заместитель скромно, по своим, темным, меркам. Окружал себя милыми безделушками. И первый, кто появился у него в доме из прислуги, был садовник.

Меньшиков оценивающе осмотрел казарму, разоренный лес вокруг, неприветливые лица работников, и усмехнулся. Неплохо было бы ссылать сюда темных коллег. Начать, по его мнению, следовало с нового воеводы Московского, Завулона. Ластится к Брюсу, ходит на поклон в инквизицию, опустивши глаза. А на Светлейшего пренебрежительно поглядывает, собака. Кичится древностью рода, своим царским происхождением. А сам-то бастард! Взять бы его, да и отправить сюда, в эту грязь непролазную. И не придерешься. Хорошее место для темного. Все друг друга ненавидят и работу, которую выполняют. Что ни день проклинают кого-то. Режут, убивают, насилуют. Романтика!

Лефорт таких нелепых ошибок не допускал. Был со всеми предельно вежлив. Увидавши Ольгу, отощавшую, грязную, в насквозь промокшем холщевом сарафане, даже глазом не моргнул. Набросил ей на плечи свой безукоризненно вычищенный кафтан, вина горячего налил. Женщины не были его большой слабостью, но к политесу он относился весьма серьезно. Да и боярыня хорошо его помнила, и зело уважала. Когда возвратившийся из своей затянувшейся европейской поездки царь вознамерился расстаться с женою, то сперва хотел её отправить в монастырь. А после и вовсе казнить. Уж больно женщина упорствовала, малолетством сына прикрывалась. Всем тогда её судьба была безразлична. Обоим Дозорам женщина только мешала. Один Лефорт в тот момент удержал царя. Почему он это сделал, и чего хотел, Ольга не ведала. Но хорошо запомнила.

Сама она, одетая в новый зеленый мундир, болтавшийся на плечах, поджидала у опушки леса. Накануне она привела и передала в руки Лефорту двух темных. Девку, которая на вид была ещё ребенком, и отощавшего запуганного до последней крайности оборотня. Вел он себя смиренно, все больше молчал. Ел у девочки с рук, и сидел подле неё на земле. Для службы он в таком виде не был пригоден. Но договорные формальности между Дозорами были соблюдены, и Францу пришлось согласиться. Да и девица эта двоих стоила. Остальные бывшие при «заводе» темные наотрез отказались покидать родные места. Светлых, спасенных из затопленной штольни, ещё вчера публично помиловали. Инквизитор Тобольский снял с каждого наложенное клеймо. Но трое из них выразили желание остаться тут, и продолжить служение в только что созданном Ночном Дозоре.

Остальные светлые, пришедшие от раскольников, тоже не все пожелали работать в далеком большом городе. Но, худо-бедно, девять человек набрать удалось. Александр Данилович не больно-то сокрушался. Не всех наказанных монахов сюда привезли. Разыскать оставшихся было делом одного-двух, лет. Учет крепостных вели строго. Ни один мимо списка не проскользнул. Коли не убиты на войне, или не померли ещё от причин менее очевидных, все они постепенно в Ночной Дозор вольются. Дайте только время. Соблазнить шаманку сколь угодно большим жалованием не удалось. Женщина осталась руководить Дозором. А к темным приставили какого-то зажиточного старика, тоже из местных.

Дело оставалось за малым. Найденных раскольников надлежало привести к общему для всей страны церковному уставу. Что делать с несогласными, все прекрасно ведали. Новая держава требовала новых, приравненных к уже признанным, религиозных обрядов. Иначе церковь Российская оставалась бы отделенной от церкви Греческой. Ворожить иным запретили. Люди должны были договориться меж собою. Меньшиков, Лефорт и один из Тобольских инквизиторов присутствовали в качестве наблюдателей. А Ольга к скиту провести вызвалась. Уж больно старательно старообрядцы свою самую большую деревню упрятали. Да и шаманы расстарались. Ни один «коридор» невозможно было создать. Возле скитов не действовала половина известных Меньшикову заклинаний.

Прочесали два леса. Раскольники основательно забрались в лесную чащу. А поставленная ещё покойным стариком-шаманом защита пока что служила безотказно. Дождь, а потом и град, не прекращались всю дорогу. За три недели пути подлесок стал значительно напоминать тропики. Только вот жарко не было. Напротив, под утро дождь прекращался, и промокшие походные шатры насквозь промерзали. К тому времени, как на месте оказались, солдаты притомились.

Бунтовщики не оказали никакого сопротивления. Спокойно выслушали новый указ, и так же спокойно пропустили мимо ушей предложение перестать «валять дуру». Все до единого были одеты в чистое, женщины надели белые платки. Отец Варлаам со смирением на лице вошел в приготовленную для сожжении избу, а его паства безропотно проследовала за ним. Раскольники хотели жить, но ещё больше они хотели, чтобы пришедшие к ним солдаты не согрешили кровавым убийством. Ведь если один человек загоняет людей в сарай, второй двери запирает, а третий поджигает, то ни один из них убийцей не является. И совсем другое дело, когда солдаты, догнавши в лесу бабу с ребенком, убьют обоих своими руками.

Александр Данилович глубоко сожалел о несговорчивости этих людей. Просто он, не веривший ни в одного из многочисленных Богов, как никто был убежден в необходимости «причесать» всех верующих под одну гребенку. Этот эксперимент успешно прошел во многих странах, и обещал дать прекрасные результаты здесь, в Новой России. Но тут, неожиданно, последней в избу вошла Ольга. Потеснила людей у двери, и осталась стоять в темноте между вязанками хвороста, глядя Светлейшему в глаза. Инквизитор с Лефортом вопросительно уставились на воеводу. Меньшиков тяжело вздохнул, и тоже вошел в избу.

-Хорошо стоим, — одобрительно крякнул он, поглядывая вокруг, — чего желает твоя душенька, Ольга Андреевна?

-Поджигай, — равнодушно отозвалась дозорная, — я тоже «старого образца». Коли всех жечь, то с меня начинать надобно.

-Ты не в себе что ли? — обеспокоенно переспросил Светлейший, — сказывай по-человечьи, чего хочешь?

-Оставьте скиты в покое, — пожала плечами девушка, — живут, никому не мешают. Силой не проповедуют, к власти не рвутся. Манси, что здесь проживают, пущай в опытах наших по улучшению человечьего бытия, не участвуют. Им и так тяжело. Да и мало их осталось. Согласитесь, тогда выйду. А нет — так поджигай. Жить с грузом такой вины я все одно не смогу. А силой вам меня не взять, даже втроем.

Мужчины переглянулись, и отправились совещаться. А Ольга обернулась, поискать глазами бывшего мужа. Несчастным он не выглядел. Держал за руку какую-то крепкую бабу с детём.

-Это что ль твой благоверный? — раздался у боярыни в голове веселый голос Басманова, — Никогда твоего вкуса на мужчин не понимал. Выходи! Будет по-твоему.