Ольга (джен)

Глаза к темноте так и не привыкли. От нехватки воздуха голова кружилась. А может от голода. Нет. Еду-то ей исправно приносили. Но Ольга для себя решила, что с неё хватит. Пущай игумен думает, что победил. Тень с ним. Пусть готовится к потопу, огню небесному и ангелам с медными трубами. А у неё своих дел по горло.

Первое время все хандрила. Сидит она тут совсем без пользы, а дело встало. Дозорные её обыскались. А почто им работу лишнюю выполнять? И без боярыни Головиной дел невпроворот. Посему нечего время терять. Все равно выхода нет. У неё нет. С монахами договориться не получится. Женщину она, как ни крути, жизни лишила. И отвечать за это должна. Так что решила особо не затягивать. Иной, он ведь после смерти в Тени обитает. Там от Ольги и пользы больше будет, чем сейчас. Хоть сможет показания по делу о братьях-оборотнях дать. Да и про монастырь этот, где иных больше, чем в обоих Дозорах, поведать не мешало бы.

Что выбраться отсюда никак не получится, Ольга сразу поняла. Из одежды ей одну рубаху да платок оставили. Сапоги да портки забрали. И не жалко было. Все равно ноги не слушались. Даже до ведра, что ей взамен нужника поставили, ползти приходилось. Хорошо, хоть сперва руки ещё сильные были. Хотя, надобность в ведре быстро отпала. Есть она с первого дня отказывалась. А что не пьет, никто проверить не мог. Она воду на землю выливала. Один раз только лицо умыла. Да и не следил за девушкой никто. С нею даже не заговаривали. Еду на пол ставили, и молча удалялись.

Смерть все не шла. Помнила она, как Басманов рассказывал про ладью, где ни еды, ни воды не было. И как целый месяц на грязной морской воде да сырой рыбе уцелевшие иные продержались. А про тех, что в первые дни померли, никто так и не поведал. Сейчас бы то знание пригодилось. Месяц от голода угасать шибко долго выходило. Была надежда, что Тень сжалится, взамен жизни отнятой у несчастной старухи к себе приберет. Но, хоть и чувствовала Ольга за собой вину неподъемную, а почему-то не развоплотилась.

Время в одну бесконечную ночь слилось. Девушка то засыпала, тяжело без снов. А то сидела с открытыми глазами, и в темноту смотрела. Но порою и понять-то не могла, спит она, и сон про заключение свое видит, или правда бодрствует. Но вскоре во сне воду видеть начала. То дождь весенний, прохладный, а то колодец. И вода в нем такая чистая, и такая близкая была, что ведра не надобно. Руку протяни, да пей, сколько хочешь.

И вдруг во всем монастыре этом подземном едой пахнуть начало. Яблоками, похлебкой. А то и просто хлебом. Первый раз в жизни Ольга голод узнала. И поражена была несказанно. Одно дело, когда в сказке у какого-то царевича живот от голода подвело. Или, как Фёдор сказывал про казни римские, когда живьем людей в келье замуровывали. Страшно, конечно. Но ведь не с тобою происходит.

Собственный голод совсем другой оказался. Живот сводило совсем недолго. Все больше голова болела, да сил не хватало даже руку поднять. А потом вдруг холод настиг нестерпимый. Ольгу всю трясло, как будто она на стылой земле без одежды лежит. И согреться нечем было. Ни одеяла у неё не было, ни кафтана. Рубаха была тонкая совсем, вовсе не согревала. Из всех теплых вещей у неё один платок шерстяной был. В него и куталась.

Сколько времени прошло, не поняла, но показалось, что долго она тут. Стал все чаще захаживать Пров. В коридоре тоже темно было. Но его нимб она хорошо в темноте различала. Он своей Верой всю келью освещал. И все больше в том нимбе тревоги становилось. А от сочувствия его она Силой подпитывалась. Да так монаха за то невзлюбила, что готова была дверь чем-нибудь подпереть, лишь бы не входил он сюда. Не задерживал её здесь.

В Тень ступать не спешила. Силы понапрасну не тратила. Кто знает, может пригодится напоследок. Пробовала самоисцеляться, но отчего-то не получалось. Только тошноту и головную боль удалось унять. И странно ей это было. Ведь иная она. Тело само должно было хребет переломленный срастить давно. Да и Пров, казалось, какого-то чуда от неё ожидал. И все дольше оставался. Уже и еду сам носил, и воду. И пробовал заставлять девушку пить и есть, но без особого успеха. В конце концов, светлый иной в нем победил.

-Грешное задумала, — буркнул он, присаживаясь на земляной пол где-то у двери.

-Тебе что за печаль? — потрескавшиеся пересохшие губы не слышались. Язык был на точильный камень более похож. А в горле отчетливо ощущался крупный песок.

-Ты хоть попробуй помолиться, — предложил монах, — Господь милостив. Поможет. И сама уверуешь.

-Ты когда уверовал? — прошептала она, с трудом приподнявшись, и севши спиной к стене.

-Да почитай сразу, как игумен мне показался, — отозвался из темноты Пров, — он чудеса разные ведает.

-Ты тоже так можешь, — хрипло ответила она, — почто в себя не веришь?

-Где мне, — усмехнулся Пров, — тебя токмо с его помощью одолел. А чего тебя не побить-то? Руки, как лучины.

Ольга тяжело вздохнула, и прикрыла глаза. Руки! Да нешто в руках сила-то? В чем-то прав монах. По слабости своей Ольга дважды сдавалась. Пила по глотку. Но после окрепла в своем намеренье с жизнью расстаться. Объяснять ничего не стала. Говорить, сидеть, и даже думать сил не осталось.

-Помолись, — голос монаха прозвучал совсем близко. Перед уходом он бросил девушке свой кафтан , — сказано: «Просите, и обрящете».

Молись, молись! Да не может она поверить, сколько бы ни молилась. Оттого, что знает точно, кто и на какие чудеса способен. И ведает, почему. В чем грешна, и какое за то наказание ожидает. Куда денется, когда помрет, и как «тот свет» для иных устроен. Все знает. Игумен со своими чудесами ей для этого не надобен. Но все же высунулась ненадолго на второй слой. Силы ей после смерти не понадобятся. А здесь хоть кашей не пахло, и то счастье. После долгого пребывания во тьме глазам больно стало, хоть и свет здесь тусклый был. Пришлось крепко зажмуриться.

-На все твоя воля, — выдохнула она, — чего ждешь от меня?

Сон сморил её нежданно. И сперва она даже не поняла, что спит. А потом как будто сотня солнц враз мир осветила. И в том белом свете Ольга себя на склоне холма увидала. Стояла, как раньше, на своих ногах. И так хорошо это было, так привольно, что ей пробежаться захотелось. Склон поросший молодой зеленой травой, был пологим. И вершина уж видна была. Постояла девушка, да и двинулась наверх. Захотела место с высоты осмотреть. Глянула, а рядом Гесер идет. Смотрит на неё, и улыбается, как он умеет. Немного совсем, и все больше глазами. И показалось ей, что идут они давно, и даже о чем-то говорят. Долго, обстоятельно. А может и спорят.

-Детей воспитывать не надобно, — сказал он и поморщился, — только портить. Себя в них повторять.

-А как же? — удивилась девушка. Во сне Гесер говорил с нею по-русски. Очень чисто, и совершенно не затрудняясь.

-Как на ноги встанет, — ответил степняк, — так пущай дальше сам. Степь лучший учитель.

-И чему они сами научатся? — недоверчиво буркнула Ольга, взобравшись на последний уступ, за которым уж и путь её заканчивался.

Неожиданно Гесер оказался совсем рядом. Как будто и не было между ними малого непреодолимого расстояния. И всегда он так близко подойти мог, когда бы ни пожелал. Ольга и в глаза его темные успела глянуть. И волосы, в жгуты спутанные, её лица коснулись. Даже стук вплетенных в них бусин усыхала. Колдун придвинулся совсем близко, и прямо на ухо ей шепнул: «За каждой вершиной стоит другая вершина».

Поглядела она, и правда. В небольшом отдалении за уступом начинался новый подъем, куда более крутой. Обернулась, а нет никого. Одна она.

Вздрогнула Ольга, и проснулась. Все поняла!