Ольга (джен)

На снегу у коновязи топтались три лошади. У седла каждой из них были приторочены короткая метла и мертвая собачья голова*. Хозяин помрачнел. Зачем пожаловали к нему опричники, он примерно представлял. Сейчас погромы по имениям столбовых дворян стали чуть ли не регулярными. Ещё лет десять назад, когда царь только окружал себя этими злыми, вечно напряжёнными людьми, Андрей уже тревожился. А сейчас откровенно паниковал. Надо было хорошо встретить гостей, чтобы не дать повода прогневаться.

В соседней гостевой горнице, богато украшенной, расписной, с иконой в золотом окладе, уже стояли трое. Дети притихли. По традиции кто-то должен был поднести гостям кубок. Этим правилом в доме не пренебрегали. Поднос с чашей уже стояли на столе, осталось выбрать, кто понесет. Тут выходила заминка. Нести следовало Наталье, как старшей из дочерей. Но она была на выданье, а приехавшие опричники не были ни сватами, ни женихами. Их и не приглашали-то, что уж. Показываться перед ними Наталье было неприлично. Ольгу отец отчего-то разом отодвинул, как и Марью. Сделал знак слуге, чтобы тот взял поднос.

Он тяжело прошёл к дверям, намереваясь сам выйти к гостям. Ольга, растерявшаяся и обиженная от того, что её даже стыдятся вывести к гостям с кубком, покраснела и прижалась к Ульяне. Наталья тоже притихла и метнулась за отцом к двери, подсмотреть, нет ли на приехавших белых полотенец, не сваты ли. Борис остался стоять, где был. Весь он стал какой-то тревожный, нервно теребил на пальце перстень. Маша хлюпала носом.

— Здрав будь, боярин Андрей Севастьянович!

Голос у гостя был веселый, какой-то зычный. Он привык говорить при большом стечении народа. Привык, что его слушают. Он не кланялся, а с чего бы? И встретил Андрея сидя, подбоченившись. Поблёскивая серьгами, перстнями и золотым шитьем на кафтане, поверх которого было надето черное одеяние опричника.

— Всё ли ты здоров, Фёдор Алексеевич? — Андрей поклонился в пояс, хотя не обязан был. Фёдор даже и боярином-то не был, не то, что столбового рода. Но злить Басманова не решился бы никто в здравом уме. Царскому фавориту кланялись все, включая царицу.

— Благодарствую, не жалуюсь, — Басманов встал и степенно приблизился, раскинув руки, намереваясь обнять хозяина.

Слуга уже стоял в дверях с кубком.

— А мы ж не просто так, — обойдя его и будто и не заметив, продолжал Фёдор, — вот, слухи ходят по Москве: товар у тебя залежался.

При этих словах Наталья, подслушивающая у двери, побледнела и отпрянула.

— У вас товар, — продолжал Фёдор, глядя куда-то за спину Андрею, — а у нас купец!

Андрей Севастьянович стоял сам не свой. Видно было, что Фёдор издевается. Он это знал, как никто. Они виделись каждый день. Если бы царский фаворит и собирался засылать сватов к Наталье, то мог бы и предупредить! И что же он, сам, что ли, вознамерился жениться? Ему-то зачем, мужеложцу?!

Ольга тоже высунула нос в дверь. Её Басманов поразил приятно и неприятно одновременно. Он сейчас подошел совсем близко и было видно, что глаза у него подведены сурьмою, а губы чуть подкрашены алым. Чуть-чуть совсем, но всё же заметно. Она вдруг вспомнила, что как-то они с Натальей, заигравшись, подкрасили брату глаза и губы. Борис как раз прикладывал к себе девичий кокошник, когда на смех вошел отец. Он холодно улыбнулся дочерям, а брата поманил за собою. Вывел его из дома на задний двор и хорошенько приложил кулаком в лицо.

— Всё понял? — тихо, без злобы спросил он.

Борис кивнул. И с тех пор ни разу к сестрам просто так не входил и кокошника в руках не держал.

С другой стороны, гость был красив. А улыбался, как будто дарил золотым рублём. Двигался, как танцевал. Весь он был по-кошачьи гибкий, какой-то тягучий. И пахло от него чем-то приятным, хотя и тяжёлым. Ольга такой запах однажды слышала в доме у купеческой дочери свой подруги. Семья была баснословно богата, и у них водилась ароматная вода и масла из Аравии. Но стоили они так дорого, что им, боярским дочерям, никто сроду не стал бы покупать такое. Зачем? Они и выходят-то только в церковь. Да на гулянья раз в сто лет. А дома и так хороши!

— А что же ты, друг сердечный, — продолжал Фёдор, обойдя Андрея и приблизившись к слуге с подносом, — кубка гостю не подносишь? Или не ко времени? Или не рад мне?!

— Не прогневайся, — боярин провожал гостя тяжелым взглядом, — пожалуй!

— Стар ты, — рассмеялся Басманов, — с тобой целоваться. А с холопом твоим и подавно не стану. Есть у тебя товар по мне. Брезгуешь, прячешь, так и скажи!

Он остановился совсем рядом и глянул в двери за спиной у боярина уже пристальным, недобрым взглядом. Ольга охнула, когда мимо неё, как во сне, прошёл Борис. Он вышел в горницу, миновал растерянного отца. Забрал у слуги поднос и с поклоном поднёс кубок Басманову. Андрей молчал.

— Хорош, — кивнул опричник, пригубив вина.

Затем потянулся поцеловать боярского сына. Ольга сроду не видела, чтобы мужчины так целовались. Долго, да в губы.

— Со мной пойдёшь, — выдохнул Фёдор и потянул Бориса к себе. — Остальных сюда, живо!

Андрей обернулся. Ольга увидела его глаза. Вопреки ожиданиям, в них не было страха, только решимость и какая-то сосредоточенность. А ещё они вдруг стали стремительно расти. И лицо его, всегда такое чистое, с ровно остриженной бородой, вдруг потемнело и стало покрываться волосами. Через миг перед нею вместо отца стоял огромный бурый медведь.

Она, не помня себя от страха, бросилась вон, слыша за спиной, как с грохотом распахнулась деревянная дверь и стучат чьи-то окованные железом каблуки. Бежала, не разбирая дороги, сама не понимая куда. Очнулась в подвале. Дальше убегать было некуда. Кругом стояли бочки с заготовками, да куча соли на скоблёном поддоне. Сзади послышались тяжелые шаги. Один из опричников догнал её, и теперь они вместе стояли тут, в большой кладовой. В глазах у девочки потемнело. От страха и запаха редких, дорогих привозных специй. Мочёных яблок, квашеной капусты, мореного дуба и вяленого мяса.

Ольга уже и глаза прикрыла. Всё. Некуда дальше бежать, негде спрятаться. Дом, который ещё час назад казался неприступной крепостью, перестал быть её защитой. Мелькнула мысль, что дружина не спешит её защищать, и вообще дом как-то опустел. Но тут…

За спиной у опричника кто-то легонько ступил на пол. Мужчина, уже готовившийся схватить свою добычу, враз выпрямился, глаза его остекленели. Он стоял, вертел головой, но будто бы и не видел её. Между ними вдруг протиснулась её старая нянька, вытянув перед собою руку. Она будто прикрывала мужчине глаза. Ольге почудилось какое-то движение воздуха. Неприятно покалывало кожу. И звук от её движения был, как гудение закрытого улья, только ещё тише. От страха она стояла ни жива ни мёртва, а старуха всё водила перед собой ладонью. Второй рукой она поймала Ольгу за руку и чуть сжала её кисть.

— Что там? — послышалось сверху.

— Нет никого, — проорал опричник, — в окно выскочила, наверное.

— Так не стой там, — потребовал Фёдор, — сюда давай!

Мужчина ещё чуток поискал кого-то глазами и вышел.

— Цела? — шепнула Ульяна, бегло осматривая Ольгу, тряся её за плечи. Девочка кивнула.

— Наверх пока нельзя, — сообщила нянька, — уедут, выйдем.

— Батюшка в медведя превратился?! — хрипло выдавила девочка.

— Ой, дитятко, — вздохнула женщина, — всё расскажу, всё объясню. Но не сейчас.

Комментарий к Сваты

Опри́чнина — в Русском государстве 1565—1572 годах личный удел царя Ивана Грозного с особой территорией, войском и государственным аппаратом, доходы с которого поступали в государственную казну.

Часть государственной политики в Русском государстве с 1565 по 1572 годы, состоявшей в реализации чрезвычайных репрессивных мер, конфискации феодального имущества и земель в пользу государства (национализация)

Опричниками назывались люди, составлявшие личную гвардию царя Ивана Васильевича и непосредственно осуществлявшие политику опричнины. На поясе они носили метлу и собачью голову: это означало (символически), что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают всё лишнее из страны.(с)

Каблуки над головой стучали долго. Ольга сидела на полу, поджав ноги, а Ульяна всё ходила кругом и водила по воздуху руками. Несколько раз стук каблуков приближался почти к самой двери, но внутрь больше никто не входил. Девочка боялась лишний раз вздохнуть. Это что же такое получается? У неё отец оборотень?!

Нянька как-то враз переменилась. Не помолодела, конечно. Но движения у неё стали твердыми, уверенными, а взгляд — колючим.

— Добрались-таки, — бормотала она, прохаживаясь, — упыри проклятые!

Из кладовой вышли только к ночи. Давно уж в доме стало тихо, но Ульяна опасалась засады и погони. Осторожно прошли по лестницам, мимо горниц. В одной из них на распахнутом огромном сундуке лежала девушка с растрёпанной косой. Ольга вскрикнула.

— Не смотри! — нервно потребовала Ульяна, — Машеньку тоже. НЕ СМОТРИ!

Не давая девочке опомниться, нянька тащила её по комнатам, где не было ни одной живой души. В прямом смысле. Трупами прислуги был полон дом. Не пожалели даже безымянного мальчика-сиротку, приставленного к поварихе. Хорошо хоть, темно было. Иначе насмотрелась бы Ольга на всю оставшуюся жизнь!

Вышли на широкий боярский двор. Ульяна осмотрелась. Ольге показалось, что глаза у неё чуть светятся в темноте. Сама она была, как каменная, и всё теребила косу. Нянька тем временем потянула её в угол двора, туда, где были конюшни. Кони стояли непривычно тихо. И тут девочке почудилось, что их глаза тоже светятся.

— Лошадей, и тех не пожалели, демоны окаянные! — прошипела старуха, обходя стойла, — на вот! Одевайся. Пешком пойдем. Не так далеко.

— Батюшка где? — тихо просила девочка, — он так медведем и остался?

— Не видела, — отмахнулась Ульяна, — ты про это сейчас не думай. Не для того отец тебя столько лет от Басманова прятал, чтобы ты сейчас от страха с ума спрыгнула.

Ольга натянула поверх парчового сарафана простой тулуп, пахнущий потом и навозом, весь ледяной и чуть влажный. Сразу замёрзла. Ноги пришлось сунуть в чьи-то брошенные валенки. Тоже грязные, стоптанные и очень тяжёлые. На голову Ульяна намотала ей свой платок. Не слушая никаких возражений, заставила встать и заглянула в лицо.

— Слушай, — твёрдо сказала она, — твой отец, ну, ты сама видела. Медведь. Со мной всё понятно. Ты у нас в умненьких числишься, как Фомушка говорит, сама думай.

— Вы другие? — прошептала Ольга, — не такие, как мы?

— Да, — кивнула нянька, — но и ты другая. Брат с сестрицами просто люди. А вы с отцом ДРУГИЕ!

— Я же не оборотень? — испугалась девочка.

— Да кто ж тебя знает, — улыбнулась Ульяна, — мала ты ещё. Чтобы себя узнать, надо в Тень ступить. А тебя по малолетству она и развеять может. Идти можешь? Нам стоять нельзя.

Шли долго. Сперва вышли на дорогу, заснеженную, с редкими следами от полозьев. Потом на тракт, где от таких следов стало можно по снегу не проваливаясь ступать. А к утру и до крепостной стены добрались. Москва в предрассветный час показалась Ольге неприступной, страшной и чёрной. Ульяна истолковала её взгляд правильно.

— Черно, — кивнула она, — потому что чёрные люди городом управляют. До места дойдем, там тебе всё объяснят.

Ольга шла из последних сил. Привычки ходить пешком у неё не было, выходили редко. Всё больше на санях да в карете. И раньше казалось, что недалеко до Москвы. А вот ведь, всю ночь шли. В город вошли беспрепятственно, Ульяна ткнулась куда-то в дверку прямо в стене, там и отперли. Встречал их стрелец, с которым женщина обменялась парой неразборчивых фраз. Мужчина махнул рукой, и Ольга, уже прислонившаяся было к стене, вынуждена была тащиться дальше.

По городу бродили тоже долго. Мучительно долго. Уже стало светать, и начали попадаться первые прохожие. На удивление, раньше всех на улицу вышли нищие. Но девочка так утомилась, что даже не осматривалась.

— Пришли, — бодро сообщила нянька, толкнув тяжёлую дверь в какой-то длинной и высокой стене без окон, — как войдешь, поклониться не забудь. И поздороваться.

Внутри оказалось тепло. Так тепло, что девочка, порядком намучавшись за ночь, скинула сразу и тулуп, и валенки. И даже платок. Так и стояла, простоволосая, чумазая.

— Ульянушка? — раздался откуда-то низкий приятный мужской голос, — ты чего тут? ЧТО С АНДРЕЕМ?

Повисла тишина. Ольга от усталости ничего перед собой не видела. Поклонилась в пояс, пробормотала приветствие и отошла к печи. Присела на лавку.

— Нету больше Андрея Севастьяновича, — говорила тем временем нянька, — Басманов в гости зашёл!

— Ой, нехорошо, — сокрушался мужчина, лица которого девочка в полумраке не видела.

Глаза слипались, голова отяжелела. Когда собеседники вновь обратили на неё внимание, девочка уже спала.

* * *

— Одна она спаслась, — сообщила Ульяна, расстёгивая полушубок и с удовольствием сбрасывая тяжёлые овчинные одежды на пол, — куда её девать, пока не знаю, не спрашивай, Осип, миленький. Ей бы в себя придти.

— К Буслаю, что ли? — мужчина перешел на шёпот. — У них и так пятеро. И не по возрасту ей уже. В Тень ещё не ступала?

— Куда ей?! — возмутилась тоже шёпотом Ульяна, — у неё только что вся семья в одночасье сгинула. В кого она в той Тени превратиться?

— И то верно, — вздохнул Осип, — к себе возьми.

— Я завтра в дозор заступаю, — отмахнулась женщина, — ей сейчас одной нельзя.

— Ксюха! — Осип поднял палец вверх.

Он помолчал, поводил головой по сторонам. Что-то пробормотал, прикрыв глаза. Где-то в глубине дома послышались тяжёлые шаги. Распахнулась деревянная дверь в соседнюю светлицу, и оттуда, пригнувшись, вышла очень высокая и очень широкая баба. Одетая против обыкновения не в сарафан, а по-мужски, в штаны и домашнюю рубаху с закатанными рукавами. Волосы её тоже были коротко острижены. Но уши проколоты.

Раскланялись.

— Ну вот, Ксеньюшка, — Осип указал на спящую девочку, — принимай! Анри Себастьяновича дочка. Прошу любить и жаловать. И не бить шибко, когда провинится. Боярышня как-никак.

— А я страной правила, — буркнула женщина, подойдя ближе. — Что с ним сталось? Почему девочка одна?

— Басманов, котяра проклятущий, в гости заходил, — Ульяна опасливо отпрянула от широкого жеста женщины. — И Андрея со всей фамилией порешили подчистую.

— Трупы сама видела? — всё так же жестко спросила Ксения.

— Только дочерей, — старуха пожала плечами.

— Надо бы вернуться, — нахмурилась женщина, — днём терем осмотреть. Не той породы оборотень Анри, чтобы его вот так запросто, в одно лицо, завалили. Да хотя бы и Басманов со всем их поганым Дозором нагрянул. Я Анри хорошо знала, сколько лет вместе бились. Он перед смертью ещё рыл двадцать с собой бы забрал. Не то, что одного высшего.

— Это не ко мне, — нахмурилась старуха, — у меня сила не та. А ты попробуй.

Осип кивнул. Ксения, нагнувшись, легко подняла Ольгу на руки и вынесла из горницы.

— Сколько за последний год? — спросила Ульяна, оставшись наедине с главным Ночным стражем Москвы.

— Это уж пятый, — тяжело вздохнул Осип, присаживаясь на освободившуюся лавку, — Святославу надо отписать. Он дружину собирал, он этих оборотней по всем Европам разыскивал. Только из Дунайского похода троих привел. Горевать будет… Надо бы тризну. Но я во французских обычаях не силён.

— По-нашему помянем, — кивнула Ульяна, — а Святославу я сама отпишу.

Ксению в миру звали Кая. Родом она была с далёкого острова, который сейчас назывался Готланд. Несмотря на свой устрашающий вид, женщина она была душевная, даже добрая. Временами. Дала Ольге, которую упорно называла Хельге, выплакаться с недельку. Придти в себя, осмотреться на месте. Жила Ксения уединённо, как и все дозорные. Найти её дом мог только тот, кто знал про него или мог шагнуть в Тень. И это при том, что дом этот был огромным. Гигантским! Хозяйка называла его «длинным».

Презрев все прелести пятистенков и теремов, женщина возвела для себя строение, привычное ей с детства. Дом чуть уходил в землю. Полы в нём, хоть и дощатые, не скрипели и не были холодными, как дома у Головиных. Посреди огромного пространства пылал огонь. Никакой печи: открытое пламя горело в чём-то, похожем на каменный сундук без крышки. Всё, что варилось, пеклось или жарилось, делалось тут же. Здесь месили тесто, разделывали рыбу, потрошили кур. Вся посуда была развешана по стенам или стояла на полках. Еда готовилась самая простая. А такого странного хлеба девочка отродясь не видела. Дверь не запиралась. Ксения, похоже, не боялась ни пожаров, ни воров.

Слуг в доме было четверо. Все светловолосые, ясноглазые и молчаливые, как и сама хозяйка. И очень высокие. Две женщины хлопотали по хозяйству, стирали, стряпали, убирали, стелили постели. В свободное время шили, что-то вязали, ткали. Двое мужчин ходили за скотиной, проживавшей тут же, в доме, споро чинили всё, что бы ни сломалось, и охотились. А в свободное время резали по дереву и лепили посуду.

Ксения не ела ничего, что не было добыто её работниками. Не покупала ничего на базаре или у купцов. Оно и понятно, ткани были для неё слишком тонкими и узкими, а всякая хозяйственная утварь — слишком мелкой. Даже топоры и пилы были ей «малы». Она редко выходила за пределы ограды не под защитой Тени: на неё непременно обратили бы внимание. К немалому удивлению девушки, эта суровая женщина, способная, бросив топор, пробить насквозь толстую дверь, любила простые глиняные и стеклянные бусы. Но носила их только дома. Там же Ольга в первый и последний раз видела её в платье.

Спала Кая на огромной резной кровати. Ольге выделила деревянный настил у стены рядом. Вместо привычной для девушки пуховой перины пришлось перелечь на тонкий травяной матрас. Одеяла Ксению не интересовали. Все постели были застелены овчиной. Слуги спали в другом конце дома, там, где жили козы и две овцы. Все четверо как-то помещались вместе на одной большой простенькой кровати. И никто не выказывал ни беспокойства, ни недовольства. Ни о каком уединении тут даже и думать не приходилось, внутри дома не было ни одной перегородки. Всё проходило на глазах живущих здесь людей. Говорили все пятеро на каком-то языке, отдаленно напоминавшем Ольге шведский, но общались между собою так мало и так редко, что она не могла выучить ни слова. Дома ходили в грубых льняных рубахах и чём-то, отдаленно похожем на вязаные носки. Холодно не было совершенно. Но на улицу одевались так же, как и обычные люди. Овчинные тулупы аккуратно висели на одной из балок.

Первые дни для девочки прошли, как в тумане. Непривыкшая находиться не дома, она дичилась. Много и тихо плакала, ничего не ела. Её не беспокоили. Через неделю Ксения просто села на её постель и спокойно сообщила:

— Надо косу резать.

Ольга испугалась, что сейчас останется стриженой, как и её новая хозяйка. Или мачеха? Она ещё не поняла, в каком качестве тут находится.

— Не дам, — решительно насупилась она.

— Тогда иди в баню, — хозяйка махнула рукой куда-то на улицу, — а после переоденься. Даже если на дворе Рагнарёк, мыться, есть и спать нужно всё равно.

Ольга осмотрела свой замурзанный сарафан. Ксения бросила ей что-то серое, жёсткое и пахнущее баней и овцой.

— Покажи руки, — потребовала она, когда встретила переодетую девочку на пороге огромной бани, тоже немного уходящей в землю.

Ольга протянула ладони.

— Что делать умеешь, боярышня? — совершенно без злобы, но довольно строго продолжила женщина.

Ольга потупилась. Читать тут вряд ли кому-то придет в голову. Книг в доме не было, даже библии. Была крещёной и молилась только сама хозяйка. Остальные как-то обходились.

— Понятно, — коротко кивнула Ксения, — что же. Будем учиться жить.

За следующий год Ольга уяснила, что еда не появляется из ниоткуда. Есть можно всё, что растет, если осторожно. И всё, что хоть как-то дышит. Опять же, осторожно. Воду можно пить прямо из речки и там же мыться. Её платье сделано из травы и стриженной овцы. Она даже поняла, как именно. Стирать тоже нужно в речке. Трава, песок и зола — это мыло. Рагнарёк может наступить в любой момент, и нужно быть готовой ко всему.

— Ты пойми, Хельге, — ласково трепала её по огрубевшей руке Ксения, — за твою долгую жизнь ты чего только не увидишь. Всего натерпишься. Узнаешь и голод, и холод. Сдаваться нельзя никогда. НИКОГДА!

Сама Кая вела себя так, словно будь в её распоряжении только кусок льда, она немедленно сварила бы себе из него обед на три перемены блюд с пивом. Из того же льда развела бы огонь. На том же льду легла бы спать и не замерзла. И утром отправилась бы на оставшейся льдине в плавание.

Ксения не была ей ни хозяйкой, ни мачехой. Сама она считала себя кем-то вроде няньки. Ульяна лишь раз зашла в гости, проведать. Удовлетворенно осмотрела сшитое Ольгой платье, с аппетитом отведала приготовленный ею обед. Одобрительно хмыкнула, осматривая поленницу наколотых боярышней дров. Похвалила девушку и отбыла. Ей нужно было в дозор.

Саму боярышню Головину ждали на новой работе только следующей зимой. Ксения, как могла, подробно, объясняла ей каждый день, в чём теперь будет состоять её жизнь. К немалому удивлению самой Ольги, она прекрасно ориентировалась во всех видах ведьм, вампиров и оборотней. Знала виды и назначения практически всех заклинаний и даже имела представление о Договоре. Кто бы мог подумать, что Ульяна вместо сказок потихоньку, год за годом, рассказывала ей про Ночной Дозор? А она-то думала, что её воспитание пущено на самотёк!

Про отца ей Кая тоже много рассказывала. Происходил он из знатного французского рода. На родине был рыцарем. Бывал в Ерсалире (даже будучи несколько сотен лет православной, Ксения не могла научиться называть его Иерусалимом). Там у него не было ни жены, ни детей. И денег тоже не было: рыцари давали обет бедности. Но вот с орденом Анри не повезло. У тамплиеров деньги водились. Да в таких количествах, что под конец им был должен сам король. Братьев ждал костер, Анри же суждено было пересечь всю Европу и осесть, наконец, в Московии. Святослав, охотник на оборотней, сам лично его в Польше встречал. Чтобы закрепиться на новом месте, пришлось жениться на дочери местного аристократа. Так брат Анри стал Андреем Севастьяновичем.

— Я ведь и в доме у вас была, — тихо сообщила Кая, — прямо утром, как тебя к Освальду в Дозор привели. Все там были мертвые. И сёстры твои. Уж извини, что напоминаю. А вот отца твоего среди них не было. Освальд потом в Тень уходил глубоко, надолго. Искал Анри. И тот не отозвался!

— Что это значит? — насторожилась Ольга.

— Ты сама решай, во что тебе верить, — твердо заявила Ксения, — а только нет Анри среди мертвых. Он мне жизнь спасал не раз и не два. Я его искать буду.

Битва за Договор была для Ксении больной темой. По возможности она старалась её избегать. Ольге удалось выяснить только, что до войны у Каи было своё королевство, муж и девятеро детей. И время для неё четко разделено на «до» и «после». Про семью она говорила, что их «поток унес». И каждый раз гладила девочку по голове. Ладонь у неё была огромная.

— Тебе кажется, — смеялась она, глядя на свою воспитанницу в бане, — что мы, те, кого ты тут видишь, большие да высокие? Но раньше все такие были. И много больше нас. У меня на Родине я была среднего роста. Мой народ стоил длинные дома из больших камней. Таких, как эта баня. И плавали на стругах размером с мой дом.

На самом деле Ольга ничего такого не думала. А лишь с ужасом разглядывала два параллельных огромных рубца у Ксении на спине. След от зубов неведомого зверя проходил от правого плеча женщины до самой поясницы.

— Это Хена меня отметил! — гордо заявила Кая, узнав о подлинной причине опасливых взглядов девушки. — Это теперь он инквизитор. А за Договор на стороне Тёмных бился. Если я из первых людей, то Хена из тех, кто был до нас.

— А где остальные «первые люди» и родственники Хены? — от любопытства Ольга даже высунулась из бадьи с водой.

— Поток унес, — грустно пожала плечами Кая, — потом всё сама узнаешь.

Настроение главы: песня Moskau группы Чингизхан

За свои пятнадцать лет Ольга, как выяснилось, ни разу и не видела Москву по-настоящему. Не по дороге в Церковь, не из ползущих по заснеженному городу саней, не из-за широкой спины отца. А прямо вот так, перед собой. С тех пор, как ей каждый день приходилось самой пешком добираться из дома в казарму Ночного Дозора, она насмотрелась и на город и на людей. И не насмотрелась. И насмотреться не могла! Дозор занимал даже не терем, а небольшой дворец. Белый, с цветным муранским стеклом в окнах и двумя стрельцами-оборотнями у входа, он был окружен высокими деревянными домами. Дорога была дальняя, но легкая. Весь путь был выложен струганными досками.

Ольга старалась даже выйти пораньше, чтобы увидеть всех ещё раз и подольше побыть среди ярко одетых людей. Московских купцов, одетых в бобровые шубы, покрытые узорной парчой. Лавки у них были полны привычного товара: меда, мехов, украшений из самоцветных камней. Прямо с телег торговали сырами, медовухой, мясом всех сортов. Дети толпились у лотка со сладостями, отечественными и восточными, жутко дорогими. Повара из богатых домов приценивались к специям, стоившим целое состояние. Длинные прилавки с огромной рыбой тоже были местом посещаемым. Но Ольге особенно нравилось проходить мимо пекарни и скорняка. Здесь начинались лавки, торгующие дёгтем, пенькой и дровами. В воскресенье тут с трудом можно было протиснуться из-за саней и лошадей. Это девушке тоже нравилось.

Затейливо одетые, трясущиеся на холоде с непривычки, итальянские и английские негоцианты, с бритыми лицами, торговали тканями, пергаментом, чернилами. Узорными книгами на разных языках. Здесь она стояла подолгу, под удивленные взгляды иноземцев, пролистывая и просматривая дорогие издания. И с неудовольствием оглядываясь на шумных итальянцев, размахивающих узорными шелковыми отрезами. Нашли, что предложить! То ли дело, камешки для изготовления красок и кисти! У Ольги уже был целый ящик разных цветных меловых кусочков. Рисовала она в свободное время. Нравились её картинки только Кае. Но остановиться она не могла.

Нравилось ей в торговых рядах ещё и потому, что в остальном городе было довольно мрачно. То тут, то там попадались наглые злые всадники в черном с метлами у седел. Ольга старалась сразу свернуть с их пути, едва какой-нибудь опричник выезжал на улицу. Впрочем, все старались побыстрее убраться с их пути. На девушку никто не обращал внимания. Ксения для надежности дала ей амулет, отводящий непрошенные взгляды.

До ворот Дозора она добегала за час. Впорхнув по лестнице, неловко задевая длинными рукавами шубы охрану, и старательно глядя в пол, как того требовали приличия, она влетала в сени. Осип, деланно хмурясь, указывал ей в окно, мол, смотри, солнце скоро сядет, где тебя носит?!

На самом деле Осип, для Ольги теперь Освальд, был добр, хоть и старался казаться строгим. Это он, чтобы не расхолаживались, пока Святослава нет. Святослава Игоревича прочили в свое время в воеводы Ночного Дозора Москвы. Но он был, скорее, воин, нежели правитель. Вечно был в походах, собирал сильных светлых иных по всем странам, куда мог беспрепятственно въехать. Руководить дозорными на месте ему и не хотелось, и казалось скучным. А Освальд, старый саксонец, пришелся в московском дозоре ко двору.

Осмотрев девушку в её первый «работный» вечер, Осип решительно отверг предложение немедленно шагнуть с нею в тень. Тонкое свечение вокруг неё, которое он называл нимбом, а, к примеру, Иаков, казначей и летописец дозора, старый иудей, именовал ореолом, у Ольги было не светлым и не темным. Никто, даже она сама не знали, кем она выйдет из тени.

-Это от того, душа моя, — говорил Иаков, потирая свой внушительный нос, — что ты ещё не остыла. Мстить хочешь. Горюешь. И, хотя правды ищешь и справедливости, но только для себя пока что. Обождать надобно. В тень шагнуть всегда успеешь.

Пока что Ольгу поставили на важную должность, не требующую долгих прогулок по городу — она встречала гостей. А было их много, да все разные. Те же англичане. Светловолосые, рыжие, улыбчивые, непривычно стеснявшиеся, когда молодая девушка с поклоном подносила кубок, и потом нужно было целоваться, но только очень целомудренно. Необходимость как-то обозначить себя в столице порой тяготила их. В отличие от тех же шведов. Эти, хоть и были светлыми, входили со строгими лицами. Страны меж собой уже не воевали, но и не примирились окончательно. Как утверждал Освальд, Швеция и Московия были, как два дерущихся человека, остановившиеся передохнуть, но все ещё держащие друг друга за горло. Шведы же считали, что война ими выиграна. И держали себя гордо.

-Будет ещё буря, — вздыхал он, — будет. Где-то на одна тысяча семисотые все указует. Или чуть ранее.

-Так зачем я шведский учила? — надулась Ольга, примерно подсчитав, сколько лет у неё в запасе.

-А вдруг потом времени не будет? — пожал плечами Освальд, — а язык на войне надо хорошо знать.

Помимо всего прочего Осип постоянно заглядывал в будущее, только не настоящее, а, как бы, возможное. Делал какие-то пометки на туго свернутом пергаменте со множеством линий, и тяжело вздыхал.

Представители Казани были традиционно веселы, очень корректны, но целовать незнакомую девушку отказывались. Как и пить вино. Харам! Зато им ничего не стоило подарить золотое ожерелье или перстень. Освальд сказал, что брать у них ничего нельзя, могут запросто воспринять, как согласие на брак. Да девушка и не стала бы. Как выяснилось, ей не давались не только татарский, но и монгольский, и языки других народов, населявших степи, калмыков, узбеков, башкирцев. Освальд, Иаков, и даже Ульяна с легкостью считывали по светящемуся нимбу, что да как. А девушке приходилось обходиться интуицией.

Но больше всего её занимали чинийцы. Желтолицые, с длинными косами и бритыми лбами, они всегда чуть улыбались. Одежды у них были яркие, голову покрывали странные шапки. И почти у всех были тонюсенькие усики и длинная бородка, похожая на капли стекающего по лицу застывшего дегтя. И лишь иногда приезжали безволосые, загадочно улыбающиеся мужчины, у которых в глазах можно было утонуть на долго, если внимательно смотреть. Эти были из Тибета. Ольга к ним более всех благоволила.

Иногда она видела чьи-то тени, проходящие по горнице. Эти шли сразу к Освальду. Иной раз это были гости заморские. Довольно часто сами дозорные, стеснявшиеся поначалу показываться перед девушкой. А порою, и довольно часто, надо сказать, выглянув в окно, она видела, как топчется на снегу лошадь с привязанной у седла метлой и мертвой собачьей головой. Дневной Дозор, имевший в своем распоряжении даже не один дворец, а два, присылал депеши чуть ли ни ежедневно. Казанское ханство беспокоило разраставшейся чернотой, здоровье царя оставляло желать лучшего. Дозоры обменивались планами. А у самой Ольги от этих гостей холод по спине пробегал. Прав Иаков. Не перегорела ещё.

-А как ты его узнал? — допытывалась Ольга, разглядывая грязного, нервного и сильно отощавшего юношу, примостившегося на полу в горнице Освальда.

-У оборотня всегда остается что-то человеческое в глазах, — пояснил старик, поднося трясущемуся цыганенку кусок сырого мяса. Тот отрицательно мотнул головой, — ну, вот и добре!

Недоросля звали Яшкой, но цыгане прозвали Яхонтом, пока он медведем сидел на цепи. Так он и привык, и ещё долго на другие имена вообще не отзывался. Был он сиротой, где цыгане его выкрали, не говорил. И ещё пару недель вздрагивал от слов и прикосновений. Но нимб у него был чистый, ровный и очень светлый. Хотя, мораль оставляла желать лучшего.

-Ты что, — улыбнулась Ольга, разглядывая его тонкие пальцы, — любой замок вскрыть можешь?

-Ото ж! — просиял Яша, — и замок, и узел на веревке, если придется. Только сперва перекинуться надо. У медвежьей лапы сила, а у человечьей руки — мастерство.

-Так ты вор, получается? — не поверила девушка.

Яхонт обиделся.

-Не вор! — он шмыгнул носом, — освободитель. Посиди сама на цепи, узнаешь, каково медведям базарным!

Ольга не обиделась. Тут главное было следить, чтобы Яша ненароком не «освободил» чужую лошадь. Особенно с привязанной метлой. Оборотень, как назло, был очень подвижным и любопытным. Совал нос во все щели, за что получил увесистый, хоть и шуточный, подзатыльник от Ксении.

-От же баба! — восторженно пробормотал он, провожая взглядом женщину, которой он ростом и до плеча-то не доходил, — мужняя?

Венчанными, если верить Освальду, в Ночном Дозоре были только Буслай с Ириной. Но оба были в отставке, растили детей. Иногда высокий, широкоплечий Буслай забегал в гости. Они с Ксенией были почти одного роста. С его приходом в казарме заканчивалась тишина. Буслай, которого почему-то никто не звал по имени, Василием, был сыном купчихи. Мать, по отзывам любящего сынка, боевая женщина, давно умерла, оставив ему немалое владение и большую торговлю. Вместе с крестом Василий носил круглый золотой коловрат с тонкими острыми лучами. Вместо приличествующей его возрасту и богатству, шубы бегал в хорошо выделанном овечьем тулупе. Рубаха у него была вся расшитая, в ухе блестела золотая серьга. Кафтана он не надевал, чтобы не мешался. Буслай любил при случае ввернуться в хорошую уличную драку. Тогда он скидывал тулуп, и бросался в самую гущу дерущихся.

По прибытии он первым делом смачно лобызал Ольгу. Та быстро поняла, что отбиваться бесполезно. Поднесенное ею вино он относил в подпол, где стоял идол. Потом, если Освальд был на месте, Буслай склонял к нему свою большую курчавую голову, буркнув: «Благослови!» В Дозоре многие так делали, и девушка быстро привыкла. Тут вообще все молились, как попало. После же, собрав всех новичков, садился у печи, и начинал травить байки. Выходило у него одновременно и смешно, и грустно, и страшно. Сам Буслай боялся только жены. Ирину, в миру Ингигерду, Ольга видела лишь однажды. Тоненькая, очень маленького роста девушка с ребенком на руках. Глядя на неё, трудно было представить, что лет ей чуть более пятисот. Нимб у неё был сияющий, как утверждал Осип. А детей в настоящее время пятеро.

-Это что! — восхищенно сообщил Иаков, когда семья Буслая покинула казарму, — она в первом браке восемнадцать душ детишек нарожала! И, говорят, десятеро выжили. Богиня! Исида!

-Так эти ж пятеро — приемыши, — уточнила Ксения, — Ирина сказала, «Все! Больше никаких родов!» А у Буслая детей не будет. Он, когда за Договор бились, под заклинание подставился, жену свою будущую выручая.

Ольга представила, как эта маленькая, тщедушная девочка, бьется с огромным, почему-то черным, всадником на огромном коне и нахмурилась. Что, спрашивается, могла делать на поле боя эта женщина?

Улучив минутку, Ольга подступила с расспросами к Иакову. Тот жил полторы тысячи лет. И помнил не только саму Битву, но и то, как было раньше, в до договорную эпоху.

-Тебе зачем про это знать? — тревожно осведомился тот, — сейчас по иному все. И так, как раньше было, уже не будет никогда.

-А как было-то? — не отступала девушка.

Иаков только тяжело вздохнул. Была пятница. Ему было пора домой, встречать царицу-субботу, как он говорил. Жил он один. Говорил мало, много читал. И Ольге велел много читать. По субботам никогда в казарме не появлялся. На службе ведал всем архивом Ночного Дозора, вел переписку, в том числе иностранную. Знал двенадцать языков. А что не понимал, считывал по нимбу.

-Да я, ведь, и не бился, — скромно потупился он, — у меня сила не та. Не того порядка, понимаешь?

Ольга кивнула.

-Ксения билась. А когда Битва закончилась, со Святославом в ладье плыла. Он всех без разбору из воды вытаскивал, — продолжал старик, — а потом…

-Из какой воды? — к ним подсел Яшка.

-Известно, из какой, — Иаков невесело усмехнулся, — Северные моря из берегов вышли. Все, что на пути было, начисто снесло. И молнии в ту воду били. А кто это заклинание прочел, сразу же и развоплотился. И спросить потом было не с кого.

Ольга обернулась на Ксению. Так вот каким потоком унесло её семейство!

-Люди раньше были другие, — продолжал старик, как бы про себя, — иные другие. Оборотней было много. Даже слишком. Леса, реки, даже небо. Все было по-другому. Так уже не будет никогда, не стану вспоминать. Дозоров не было. Вы сейчас и представить не можете, как раньше жили. Когда в сказках сказывают, «налетели вороги тучею черною», верьте. Вот так они и налетали. Из ниоткуда. Придут темные, и при них словно бы ночь наступает. Всех огнем пожгут, и в тень ныряют. Люди, те, что не иные, в страхе жили. Добровольно в рабство шли, лишь бы день ещё прожить.

-Так битву «тёмные» начали? — шепотом уточнила Ольга.

Кабы все так просто было! Не темные и не светлые. А каждый со своей стороны. И сейчас-то не разберешь, что у кого на душе. А тогда все перемешано было. Темные не все были заодно. Да и светлые тоже. Чем у иного больше силы, тем он увереннее, что его дело верное. И те и другие считали себя правыми. Схлестнуться могли, где угодно. Не считаясь с окружением. Простые люди одинаково под руку попадались. Маги, они ж препятствий на пути своем не видят. Особенно сильные. И что уж там, сила есть, а ума не надо, оно и к магам относится. Кто мог далеко провидеть в будущее, видели сразу, что Битва плохо закончится. Из них теперь инквизиция образовалась. Но когда бои по всему миру шли, им тоже пришлось сражаться. Куда бы они делись? Тут либо ты, либо тебя. Стычки были не год и не два. И не в одном каком-то месте, как сейчас бывает. А везде. Буквально везде! А сама Битва, короткая оказалась, если в днях считать. Но разрушительная.

-У меня на глазах из цветущего поля пустыня произошла за минуты. И все от одного заклинания! — старик для значимости поднял вверх указательный палец, — воздух горел, даже в тени, на первом ярусе. Слабые, да те, кто в тень ниже ступить не успел, враз развоплотились. А меня один светлый спас, протащил через третий ярус. Инквизитор он сейчас. Век Богу за него молиться буду. Остальные-то людей спасали. Иным без людей никак нельзя. А кому я, старик, тогда был нужен?

-А когда это было-то? — Яшка от нетерпения давно уж на месте подскакивал.

-Не так давно, как хотелось бы, — тяжело вздохнул Иаков.

Жалование Ольга получала небольшое, поскольку официально в Дозор её принять не могли, пока в тень не ступит. Но вполне достаточное. Могла при случае прожить и одна. Но Ксения категорически настаивала на том, чтобы девушка осталась жить с нею. Она даже выделила девушке небольшой сундук, раз уж ей так его хотелось. И Ольга уже успела туда кое-чего накупить. Ксения же со своей стороны подарила ей несколько простеньких золотых украшений и пару тонких, но тоже очень дорогих книг. Жития и какие-то стихи.

Ольга уже поняла, что замужество теперь для неё вещь вовсе не обязательная. Даже Освальд, царев духовник, смотрел сквозь пальцы на свободные нравы иных. Для девушки, выросшей в строгости, было дико, что дозорные, даже женщины, живут, как им удобно. Она знала, что у каждого из них есть кто-то в городе. Иные, не особо стесняясь, жили с людьми, заводили детей. Церковный брак для них практически ничего не значил.

Многие, если не сказать, все, в её новом окружении, жили не первую сотню лет. Они застали времена многоженства, и идолопоклонства. В Дозоре было полно язычников. Кто-то, как Буслая, принял крещение. Но для них Бог Отец и Христос были всего лишь ещё двумя Богами, среди десятка других, таких же значимых. Иаков, как был иудеем в Египте, так им и остался. Судя по рассказам Ксении, крещеной, но не шибко религиозной, Святослав вообще остался верен Перуну. Никого это не смущало.

-Оленька, — порой просил кто-то, — сбегай завтра с утра, выбери на базаре мяса посвежее. Жертву принести надо.

За самым свежим мясом нужно было идти через всю Москву, на бойню. Чтобы по дороге никто не задержал, у неё было уже несколько амулетов. Ольгу знали в лицо в обоих дозорах. Иногда с ней увязывался Яшка, хотя он не одобрял убийства невинных коров, но не отпускать же девку одну, да ещё по темноте. Сам он с роду никаких жертв не приносил. Он вообще ни во что не верил и не молился никогда.

Перед утренней зарею, они медленно шли вдоль добротных городских заборов. По дороге разговорились. Яшке было девятнадцать, хоть он и выглядел подростком. Он с первого взгляда влюбился в Ксению. И, хотя пока она не отвечала ему взаимностью, отступать не собирался.

-Да о чем вы с нею говорить-то будете? — удивилась Ольга, — ты же для неё младенец!

-Разберемся, — успокоил её Яхонт, — женщина, она ведь, ласку любит. Слова добрые. А возраст в таком деле не самое главное.

-Ты же ростом ей по пояс!

-Буслай тоже намного выше Ирины, — не сдавался цыган, — а пятерых детей растят.

-Так они ж приемные, — оторопела Ольга, — они сироток-иных по всей Москве собирали.

-И мы наберем, — мечтательно улыбнулся он.

На бойне уже кипела работа. Яшка даже близко подходить отказался, сославшись на то, что коровы, те, что ещё живы, все понимают. И сейчас плачут, прощаются. Ольге тоже стало не по себе. Но делать было нечего. Она осторожно толкнула калитку, и вошла во двор, ступая по кровавому разовому снегу. Мясники не обращали на неё внимания. Амулеты для того и были нужны. Пришлось пройти в самый конец, туда, где уже свежевали огромную тушу, подвесив на толстой деревянной перекладине за ноги.

Там уже стояла какая-то вдова с ребенком. Ольга не сразу их увидела, женщина почему-то спряталась. Заметила только тогда, когда мальчик, осторожно выглянул из-за окровавленного коровьего бока, и показал ей язык. Девушка в ответ улыбнулась. Малыш тоже улыбнулся, и в сером утреннем свете девушка увидела, что клыки у него большие, неестественно длинные. Вампир!

Сперва оторопела, с непривычки. Ольга в дозоры не ходила, и с вампирами на улицах не сталкивалась. А в казарму им ходу не было. За разрешением на кормежку подходили к забору. И если воеводы на месте не было, так и топтались при входе. Освальду вампиры были безразличны. Остальные, та же Ульяна, отзывались о вампирах с прохладцей, даже с презрением. «Кровь пиющие» не вызывали ни в ком симпатии. Но вот же мальчик, и выглядит таким живым, шалит, улыбается. И, на тебе, мертвый!

Вампиры дозорных боялись. Во всяком случае те, кто послабже. Мужчины вели себя смелее. Но особой агрессии не проявляли. Все до единого знали, что от хорошей репутации напрямую зависит возможность поесть в следующий раз. Женщина, было, подвинулась, пропуская Ольгу вперед, и прижимая к груди большую крынку. Но тут откуда-то сзади подошел мужчина в черном, опричном, одеянии.

-Дневной Дозор, — холодно сообщил он, демонстрируя повязанные на руку белую и серую ленты, — сейчас наше время.

Ольга невольно дернулась. Яшки не было рядом, и на бойню он с роду не зайдет. А время Ночного Дозора, и правда, уже вышло. Смену вахты определяли с помощью двух лент, белой и серой, вынося их на улицу. Пока обе ленты были серыми для глаза, значит, ночь ещё. А как начинают различаться — день настал. Летом ночная вахта короче, зимой — дневная. Опричник глянул на девушку, потом на женщину с ребенком.

-Я попущу, — буркнула Ольга, — я не по работе.

Вдова чуть поклонилась, и вновь подставила крынку под стекающую алую струйку. Девушка глянула туда. Кровь была грязная, с черной коровьей шерстью.

-Зато законно, — зло процедил опричник, оттесняя Ольгу к забору.

Клыков у него не было, значит просто иной. Или оборотень. Девушка ещё не научилась их отличать. В руках мужчина тоже держал крынку.

-Ну, — недовольно спросил он, — чего уставилась? Это для брата. На дежурстве он, в казарме. А есть-то все равно надо.

-А что с ним случилось? — машинально поинтересовалась Ольга.

-С сердцем что-то, — хмуро отозвался опричник, — я сам к нему вампира привел. И на желаю! Нас из всей семьи двое осталось.

-А у нас горячка была, — к ним подошла женщина с полной крынкой, — муж помер. А нас дозорные спасли.

-А ты чего влезла-то? — продолжал наступать дозорный, — мы ж не людей на улице распотрошили, а по вашей указке, за звериной кровью пришли. Вы же решаете, что и когда вампирам есть.

Опричник был так зол, как будто это Ольга лично запрещала его брату пить человеческую кровь. Вдова поклонилась, ухватила за руку сына и поспешила обратно в город.

-Да нам и на это надо бумагу испрашивать, — ворчал дозорный, подставляя свою крынку, — ты вот, пробовала раз в месяц есть? Да ещё сперва в Дневном Дозоре разрешения просить на каждый раз? Сами бы побегали за Басмановым, враз бы все поняли!

-Ты чего такая смурная, — Яшка ткнул Ольгу в бок, — тебя там кто-то обидел?

Она отрицательно покачала головой. А ведь и правда, есть тут какой-то перекос. Получается, что вампиры как бы выпадают из стройной системы обмена разрешениями между Ночным и Дневным Дозорами. Им же деваться некуда. Каждый месяц, хочешь, не хочешь, надо на поклон идти. Это Басманов Фёдор Алексеевич с рассыльными свои записочки отправляет. От Освальда чернец какой-то ходит, секретарь наверное. Главы Дозоров и вовсе не видят друг друга, если не хотят. А вампиры? Им в любую погоду у забора стоять, разрешение выпрашивать. И, хотя отказа они, как правило, не получают, все равно унизительно. А этой вдове с мальчиком приходится, наверное, пол Москвы прийти пешком.

Жалко Ольге вампиров. Всех жалко.

В своих ухаживаниях цыганенок, кажется, преуспел. Стоял он сейчас, шептал что-то на ухо своей зазнобе. Для удобства Ксении пришлось присесть на низкий табурет. Судя по тому, как она разрумянилась, говорил он что-то нежное, хотя и пахабное. Ольга улыбнулась. Вот ведь, неугомонный! Того и гляди, придет жить в Длинный Дом насовсем. Куда же тогда Ольге деваться? На неё так никто и не взглянул ни разу. И если бы не Буслай, вообще бы не целованная осталась.

Была уже глубокая ночь, когда Яшка выскользнул за дверь, а за ним и Ксения потихоньку вышла. Оставили в казарме скучающего оборотня пятого порядка, да Ольгу. Девушка даже обиделась. Бросили Дозор на дежурстве. Что делать, если кто придет? А если беда какая? И вообще, нарушение это, с работы обжиматься уходить. А ну, как Освальд узнает? Надо бы их догнать да образумить!

Ночь была ветреная, вьюжная. Снег тут ж набился в валенки, за ворот. Норовил залепить глаза. Ресницы махом покрылись инеем. Да все равно пришлось бы идти с опущенной головою, следы высматривать. Следы у Ксении были большие. На каждый её глубокий след приходилось по два Яшкиных шага. И ушли они уже довольно далеко, на силу догнала.

-Стойте! — потребовала она, — а дежурство!

-Мы по работе, — буркнул Яшка, не оборачиваясь.

Двое встречных «темных» шарахнулись к стене, Ксения и ухом не повела. Шла себе вперед, как будто и не заметила, что Яшка отстал. Ольга кинулась следом, и через два дома догнала подругу.

-Ксения, — пришлось повысить голос, чтобы перекричать свист ветра, — ты что? А как же Дозор? Дежурство?

-Я по работе, — спокойно отозвалась женщина, — ступай обратно, пока далеко не отошли. Утром все объясню.

Пришлось вернуться не солоно хлебавши, и всю ночь от каждого звука вскакивать, да оглядываться. Освальд у царя был, его не ждали. Никто не приходил, не приносил дурных вестей. Но вот ощущение близкой беды Ольгу все никак не отпускало. Ксения с Яшкой вернулись поздно утром, когда две ленты на свету уже различались по цвету, и время Ночного Дозора давно уж вышло. Ольга засуетилась, заварила смородинового листа, и встала над ними, укоризненно глядя на раскрасневшихся с мороза дозорных.

-Надобно Освальда дождаться, — мрачно пробормотала Ксения, — тут все серьезно. Договор затрагивает.

Дела, затрагивающие Договор, были действительно сложными, порою запутанными до предела. Ольга, хоть и пыталась вникать, пока что терялась в них. Список всех выданных разрешений хранился у Освальда в горнице. Был так же и большой список разрешений, которые были получены от Дневного Дозора, но не использованы. И такой же, на разрешения, которые должно было получить, ежели оказия выйдет. Отдельно лежали вампирские грамоты. Все вампиры были под наблюдением. И если кто был заподозрен, как охотник на людей, то ему грамоту на кровь не выдавали. А если в преступлении уличен, то и вовсе развеять могли. И тут только заступничество Темнейшего помогло бы. За этим Освальд лично следил.

Воевода появился ближе к вечеру, расстроенный, уставший. Царь на молебен ездил, и всю опричнину с собой таскал. Сам двое суток не спал, и всем приказал молиться. Парни, что дозорные, что люди, и так были не шибко добры, а тут и вовсе обозлились. Тёмным иным в монастыре ловить было особо нечего среди умиротворенных молящихся людей. Опричники чаяли вернуться в город, да поскорее.

-Что-то последнее время лихорадит Иоанна Васильевича, — тревожился Освальд, — А Басманов как будто нарочно вид делает что не замечает. Готовит что-то!

-Вот как раз о нем и разговор пойдет, — серьезно сообщила Ксения, делая приглашающий жест наверх. Туда же она потащила и Яшку. Ольгу пока что никто не звал. А она за ночь утомилась так, что прикорнула у печки, и проснулась только тогда, когда Освальд её за плечо тронул.

Разговор и правда, был не веселый. Перво-наперво Ксения зачем-то уточнила, хорошо ли Ольга помнит в лицо своего брата. Ну, конечно! Да как же его не помнить, когда кроме них с отцом девушка толком и людей-то не видела. Только зачем же рану бередить? Увел его Басманов к Малюте, не иначе.

-Да, похоже, что нет, — развел руками Яшка.

Он за воеводой темнейшим давно следил. Чего там следить-то, когда опричниками полна Москва? А Федор Алексеевич человек видный. А для иного ещё и выделяющийся, инкуб как-никак. Долго следил цыган, а все никак не мог дом разглядеть. Хорошо спрятан терем, не подберешься.

-И только вчера я первый раз их вдвоем у ворот увидел, — доверительно сообщил Яхонт, — только ведь я твоего брата в лицо не знаю. Рассмотрел, что парень из терема вышел, стремя Темнейшему подержать, да обратно зашел. Высокий, чернобровый. Видный!

Ольга вся встрепенулась. Она-то думала, что одна осталась. Но тут же радость её и померкла. Как же так? Неужто живет Борис с человеком, который и отца его убил, и всех сестер? И как так мужчина с мужчиной живет?!

-Вот и выходит, — вступила в разговор Ксения, — что нам без тебя никак не справиться.

-С чем? — удивилась Ольга. Её ещё ни разу в дозор не звали, с чего бы?

-Вишь, какое дело, — продолжала женщина, — раз брат твой жив, то и отец может тоже. А может нет, пока непонятно. Но трупа в доме не было. Крови не было. А с оборотня крови много, если он ранен.

-Я сам спрашивал Темнейшего, — Освальд откинулся на спинку резного деревянного кресла, — куда он Анри Себастьяновича упрятал. Отвечал он, что ничего незаконного не сделал. Не говорил, что убил, или Малюте отдал. От Малюты, понятное дело, никто живым не уходит. Если только не под топор. Но и не казнили никого с такими приметами, я сам проверял.

-А от меня что нужно? — насторожилась девушка.

Нужно было Борису на глаза попасть. И, если получится, конечно, как-то с ним поговорить. Может сам знает, а может подскажет что, все ж таки они с Басмановым вместе живут. А уж если в терем получится попасть, то Ольга и сама все увидит. Не воровать же пришла, а к брату в гости! Не числившаяся ни за одним из Дозоров девушка, формально не подпадала и под Договор. Она ещё не ступала в Тень, и не одной из враждующих фракций не принадлежала. Так что никто не мог ей помешать войти в дом Басманова в качестве гостьи Бориса.

-Нам, конечно, по шапке настучат, что в Дозоре «ничья» иная находится, — рассуждал Освальд, — но тебе ничего не сделают. А я выкручусь, не в первой. Мы с Басмановым, почитай, с самой Битвы друг друга изводим. Привыкли уже. И средство против него есть, если все плохо обернется. Но это на крайний случай. Если он Андрея у себя держит, то мы хоть знать будем. Сможем дальше действовать.

Ольга согласилась не раздумывая. По брату она скучала безмерно. Мысль о том, что он жив, буквально окрыляла. Она готова была бежать тот час же куда угодно, но Ксения настояла, чтобы девушка сходила домой поесть и одеться потеплее. Неизвестно, сколько придется ждать. Да может статься, что Яшка ошибся. Мало ли, с кем там Басманов живет. Сама не своя от предстоящей встречи с братом, едва проспавши три часа, она отправилась за цыганом. И всю дорогу до новых, возведенных опричниками, теремов, гадала. Узнает ли её Борис? Что с ним? Уже скоро начиналась смена Ночного Дозора, когда Яхонт кивнул ей на два небольших белых терема, возведенных почти рядом.

-Туда смотри, — шепнул он зачем-то, хотя до теремов было ещё идти да идти, — вон там я его видел.

К воротам одного из теремов как раз подъезжали всадники в черном. Ольгу передернуло. Басманова она узнала сразу. И тут прямо из воздуха между теремами вышел Борис. От неожиданности она оторопела настолько, что чуть не бросилась к нему обниматься. Яшка удержал. Борис тем временем, придержал Темнейшему стремя, и, как бы невзначай, положил всаднику голову на колено. Тот в ответ потрепал ему волосы и улыбнулся. Ольга поморщилась. Её брат вел себя, как соскучившаяся девица. Фёдор Алексеевич спешился, не торопясь отдал какие-то распоряжения, огляделся вокруг. Все это время Борис крутился рядом с ним. Ольге несколько раз показалось, что она замечена. Они даже встретились взглядами. Но брат и виду не подал что узнал её, или хотя бы заметил.

И только поздно ночью, когда уже все окна в обои теремах погасли, и на улицу давно вышел Ночной Дозор, а сама Ольга уже замерзла и вконец обессилила, и вполне готова была упасть и уснуть в ближайшем сугробе, в темном поле вдали вдруг сам собою появился большой белый терем.

Она ткнула в бок Яшку, который едва различал очертания терема через тень, и спокойно дремал стоя, ни на что не опираясь, и они вместе побрели в темноту. В тереме Басманова тоже не горело ни одно окно. Двор был широкий, обнесенный железной невысокой оградой из редко стоящих острых прутьев. Действительно, кому в голову придет воровать у опричника? А светлый иной не токмо воровать не пойдет, а и вовсе того терема не видит.

Ну, насчет «воровать не пойдет», это Ольга рано подумала. Яшка настоял, чтобы она обошла двор по третьему разу. Выяснилось, что собак нигде не видно, и терем вообще никак не охраняется. Можно дверь отомкнуть.

-Стой, — прошипела Ольга, придерживая цыгана под руку из последних сил. Пальцы от холода не слушались, — мы же хотели по-хорошему зайти. По приглашению. Мы ж не воры!

-Так это и есть приглашение, — насупился Яхонт, — ты бы терем в жизни не увидела, кабы Борис тебя не приметил. У Ксении и у Буслая дома так же упрятаны, сам проверял.

Ольга задумалась. Но мысли путались. Она уже порядком замерзла, и глаза прямо на ходу закрывались.

-Давай завтра, — попросила она, — я сейчас усну.

-Завтра ты его можешь снова не увидеть, — Яшка потянул девушку к запертым невысоким воротам, — пошли! Ты мне покажи, где дверь. Я тебе любой замок в слепую отопру. Ты по-тихому пройдись. Туда больше не заходил никто, они одни живут. Никого не встретишь.

-С чего ты взял? — удивилась девушка.

-За такое житье ноздри рвут, — тоном осведомленного в любовных делах человека заявил цыган, — мужчина с мужчиной жить не может. Их бы давно в каторги отправили. Сейчас и за меньшее ссылают. Я за Басмановым не первый день слежу. Он сюда всегда с дозорными приезжает, людей с собой не приводит. Иные-то ко всему привычные. Даже если знают все, то кому они расскажут? Оттуда кроме брата твоего ни разу никто не выходил. Ни по воду, ни на базар. Темнеший, он, конечно, высокого порядка иной. Но и ему что-то есть надобно. На двоих сколько еды нужно? А на толпу? Понимаешь? Он все с собой привозит. А воду где-то за теремом в колодце берут. Потому что они там одни.

Кабы выспалась Ольга, и была бы в силах, ни в жизнь не пошла бы на такое. А тут её от усталости здравый разум покинул. Спорить с Яшкой никакой возможности не было. Он в миг разомкнул едва различимый для него замок, и ей ничего не оставалось, как войти в темные сени. Она скинула шубу у двери, чтобы не мешала, и потихоньку проскользнула в горницу.

В доме было темно. Прав был Яшка, действительно, ни одного человека. Печь была недавно топлена, но погашена. На столе были остатки ужина. Судя по запаху даже с вином. Была бы ключница, уже давно бы прибралась. Да и печку бы мальчонка какой сторожил, не давал бы огню погаснуть. Зима все ж таки. Хотя и холодно в тереме не было. А может с мороза Ольге так показалось. Цыган поклялся стоять на стреме, и если что — бежать за подмогой. Благо, дозорные тут часто проходят. И до казармы не так далеко. Простые-то дозорные Темнейшему не соперники.

На первом этаже было только две горницы, да изразцовая печь. Пришлось подниматься наверх. Под ногами чуть поскрипывала деревянная лестница. А в остальном доме везде ковры были. Басманов жил богато. Спальню она почти сразу нашла, и плутать не пришлось. Тут тоже было темно, но на маленьком столике рядом с постелью догорала небольшая свечка под дорогим стеклянным куполом. Такие итальянцы продавали, но кто их покупал, для Ольги до сих пор оставалось загадкой. Теперь понятно.

На большой постели спали двое. Бориса она узнала безо всякой свечи. Он всегда так спал, на спине, закрыв лицо согнутым локтем. Второй мужчина спал на боку, и лица его она не видела из-за руки брата. Темнейший лишь по-хозяйски закинул на своего соседа руку. Ольга тихонько обошла постель, и легко толкнула брата в плечо. Борис открыл глаза, и глянул на неё. Сперва испуганно. Но сразу же улыбнулся, и потянулся к ней.

-А я уж думал, не придешь, — шепнул он, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить Фёдора, — мне говорили, что ты жива, а я не верил. Оленька!

Она хотела что-то ответить, но не успела. Федор, ещё мгновение назад спокойно спавший, сейчас резко поднял голову, и глянул на неё зло и тревожно.

Все, что было дальше, Ольга запомнила на всю жизнь. Вот она летит по морозному воздуху из окна терема, вот падает навзничь. Сперва ничего не почувствовала. Только взорвался вокруг снег, показавшийся удивительно твердым при падении. А после все разом навалилось. Боль в спине и затылке, шею ломило так, будто она горит. А вниз, туда, где из платья торчали два стальных прута от забора, она и вовсе смотреть боялась. Там быстро расползалось черное в темноте пятно. Трясущимися руками она тоже чувствовала соседние прутья. Почему-то подумалось, что железная ограда на Москве, наверное только у Басманова и есть.

Из терема выбежал Борис в одной рубахе. Упал возле сестры, и что-то кричал и даже плакал, как ей показалось. А потом она увидела Фёора. Он шел по снегу, в наброшенной на рубаху шубе и сапогах на голу ногу. Казалось, Темнейший ничем не был расстроен и никуда не спешил. От боли Ольге он виделся алым, и даже дымящимся.

-В терем ступай, — коротко бросил Федор, отпихивая Бориса. Тот путался под ногами, и все просил: «Спаси её, ты же можешь!»

Что потом было, Ольга не помнила, сознание теряла, наверное. Очнулась, когда вместе с резью от прутьев в животе, гудением в голове и леденящим холодом, почувствовала адскую головную боль. Федор, склонившись над нею, смотрел прямо в глаза, и от этого взгляда у неё заметно отнимались язык и губы. Все внутри сжималось.

-Понятно, — буркнул он, и выпрямился, осматриваясь, — Эй! Цыган! Как тебя там?

Ответа не было. Ольга застонала.

-Дура везучая, — проворчал Басманов, и стало темно.

Очнулась она уже в сенях Ночного Дозора. Все платье было в крови, но на плечи была кое-как наброшена её шубка из покрытой бархатом лисы. Коса была распущена. Басманов, полностью одетый, очень недовольный, подтолкнул её вперед. Туда, где сидели дежурные дозорные, Ксения и Освальд. Рядом стоял запыхавшийся Яшка. Все были очень бледные, сосредоточенные. Но никто особо не удивился ни Ольге, ни Басманову. Ксения сама поднесла ему кубок. Он недовольно поморщился, но не отказался.

Ольга прислушалась к своим ощущениям. Живот болел, но не сильно. Голова тоже. И все тело как-то ломило. Но определенно она была жива, и кровью больше не истекала. В продранных рукавах платья виднелись свежие порезы.

-Изволь объясниться, воевода, — голос у Фёдора был такой же, каким она его помнила. Зычный, приятный. И движения его, кошачьи, перетекающие, напомнили ей о последней встрече. Басманов не был бодр и весел, как тогда. Во всем его облике сквозила усталость. Ему принесли кресло, и он в него тут же опустился, как у себя дома, свободно откинувшись на резную спинку. Шубу он сбросил прямо на пол, там она сейчас и лежала. Кафтан у него был дорогой, бархатный. И какой-то большой. Как будто ватный. Руки почти до пальцев были спрятаны в рукава, и Ольга увидела в их концах тонкий мех. Так у него и кафтан на меху!

-Потолковать бы надо, — осторожно начал Освальд, но Фёдор его перебил.

-Записку бы прислал, если только потолковать. Не слишком ли, а, Светлейший? Вот только светлых воров Москва ещё не видела!

-Ты что с Ольгой сделал? — так же спокойно поинтересовался воевода, игнорируя его желчный тон.

-Я сломал, я и починил, — отмахнулся Фёдор, — думать надо, прежде чем бывшего гладиатора среди ночи будить! Скажи спасибо, что она удачно на колья приземлилась.

-А что она на кольях делала? — зло встряла Ксения.

-А что она у меня в спальне ночью делала? — в тон ей поинтересовался Темнейший, — постучалась бы, как нормальный человек, раз терем увидела. Борька бы ей двери отпер. Посидели, потолковали. А? Девица! Чего молчишь?

Ольга шмыгнула носом. От стыда она не знала, куда смотреть.

-Ты моего отца убил, — тихо произнесла она, — и сестер. Брата похитил. Не стану я к тебе стучать, Темнейший.

-Я твоему брату жизнь спас! — огрызнулся Фёдор, — и отцу.

-Так жив Анри? — Освальд подался вперед.

-А что ему сделается, — отмахнулся Басманов, — жив, и относительно здоров.

-Ах ты!!! — Ксения резко вскочила, и как-то вздрогнула всем телом. Ольга даже опомниться не успела, как та уже перекинулась в ощетинившуюся, готовую к прыжку снежно-белую волчицу, размером с большую лошадь. Одежда на ней натянулась, отчетливо был слышен треск рвущейся материи.

Басманов только рукой махнул. Волчицу отбросило к дальней стене, да так, что весь терем задрожал, а на деревянном полу за её лапами остались глубокие борозды.

-Не клеится разговор, воевода, — недобро усмехнулся Темнейший, поднимаясь. Ольга видела, как он складывает руками знак, и поняла, что он готовиться напасть. Но тут откуда-то сверху спустилась маленькая, тоненькая девушка и встала у Освальда за спиной.

-Ингигерду пригласил? — лицо у Федора в минуту стало каким-то серым, нездоровым. И сам он стал неожиданно тихим, — добро. Дозволь, и я приглашу.

Он опустился обратно в кресло, и в наступившей тишине прозвучал чуть напряженный его голос:

-Дневной Дозор взывает к помощи инквизитора Московского!

Он выступил из темного угла. Прошел по горнице, даже не глянув на Ольгу, и начинавшую приходить в себя Ксению. Одетый в простые черные одежды монаха, инквизитор Московский, Филипп, остановился посреди мало освещенной горницы. Освальд и Фёдор одновременно поднялись, подошли к нему, и встали с двух сторон. Главы Дозоров стояли теперь молча, глядя друг другу в глаза.

Ольга уже видела, как это делали Осовальд и какой-то тибетский монах. Но как могут говорить, не размыкая уст трое, ей пока что видеть не приходилось. Ксения пришла в себя, и, перекинувшись, вернулась к столу. Вид у неё был потерянный, из уха шла кровь. Она нервно теребила порванный ворот рубахи. Яшка подошел к ней, и потерся носом об её руку, куда дотянулся. Судя по тому, что женщина его не оттолкнула, ухаживания и впрямь были успешными. Потом, глянув на инквизитора, кивнула, и легко поднесла к столу второе тяжеленное деревянное кресло. Ольга поняла, что Филипп зашел не на минутку.

Было видно, как постепенно бледнеет Освальд. Видимо, решение инквизитора выходило не в пользу Ночного Дозора. Суд проходил недолго, вскоре Филипп кивнул, вернулся к остальным дозорным, и спокойно сел за стол в кресло воеводы. Сами же правители Дозоров встали у стола. Пока что сесть в присутствии инквизиции никто не решался. Девушка не могла понять, до чего же в итоге договорились стороны. Как могут наказать провинившийся Дозор. Или дозорного. Развоплотить на месте? Превратить в смертного? А может светлых и вовсе вампирам скармливают?! Её только начали посвящать в тонкости работы в рамках Договора. О судебной системе Дозоров она ничего не знала.

-Решение инквизиции устраивает глав Дозоров? — тихо поинтересовался Филипп.

Мужчины кивнули.

-Какой виры желает пострадавший Дозор? — все так же тихо спросил инквизитор.

-«Ничья» иная. — Фёдор кивнул на Ольгу, у которой от этих слов подогнулись колени.

-Девицу, одну, да к мужчине в терем?! — встрепенулась Ксения.

-Я правильно понял, — криво усмехнулся Басманов, — у вас тут трудится Фома, у которого в каждом доме на Москве по девке. Буслай, который, если постарается, залижет всех насмерть. И Гесер, от которого в степи беременна каждая вторая кобыла. А вы опасаетесь МЕНЯ?!

С минуту в горнице стояла пронзительная тишина. А потом она как-то сразу взорвалась от смеха. Смеялись все, включая Филиппа. Смеялась даже Ирина. Смех у неё был странный, беззвучный. Ольга, которая вовсе не уловила смысла сказанного, вдруг вспомнила, что ни разу не слышала её голоса. Её беспокоило, что никто особо не пытается её отстаивать, или как-то отговорить Темнейшего. Он смеялся пуще всех. И смех у него был заливистый, заразительный и громкий, он утирал выступавшие слезы и не мог остановиться. В конце концов, девушка пришла к выводу, что общее веселье, скорее, нервного характера.

Атмосфера сразу разрядилась. Воеводы так же присели к столу.

-Так что же с Анри, — спросил Освальд, уже спокойно.

-Осужден приговором Дневного Дозора, — пожал плечами Темнейший, и выудил из-за пазухи несколько свитков, плотно свернутых и вложенных один в другой. Свитки он протянул инквизитору. Тот развернул, и бегло просмотрел, — Оборотень на меня напал. Дуэль была незаконная, без вызова, да и без инквизитора. Я имел право его наказать.

-Законно, — кивнул Филипп, — имеется документ на право лишения человеческой ипостаси одного оборотня.

-Но тут же не сказано, что светлого! — возмутился Освальд.

-А мне что за печаль? — деланно удивился Фёдор, — я эти бумаги не сочиняю. От тебя получил, светлейший. Обзовете своих оборотней по-иному, буду по новому закону жить, куда денусь.

-А сына его зачем похитил? — хрипло, но уже почти спокойно спросила Ксения.

-Не похищал, — холодно отозвался Басманов, — Борис Головин ушел со мною доброй волей. Мы давно уговорились, он только время выбрать не мог. А тут оказия нам вышла. Царь на Анри осерчал. Опричников послал, велел всех убрать, включая всю домашнюю скотину и рыбу в пруду. Я и не собирался туда ехать. Что я, мало боярских усадеб спалил? Но кто бы тогда этих двоих выручил?

-А кто царя надоумил? — спросил инквизитор. Все сразу притихли.

-Тут сам Андрей Севастьянович виноват, — простодушно отозвался Темнейший, разглядывая свои холеные ногти, — бояре ему свою казну на хранение отдали. А он взял, и честно сохранил. Уже и бояре-то все у Малюты в подвале сидели, а казну нигде найти не могли. А тут один-то боярин, по слабости душевной, возьми, да проговорись. Так что моей вины тут нету. Я стараюсь в государевы дела не встревать. Помню наш уговор. Ты мне, воевода, лучше расскажи, как вы тут Договор нарушаете, «ничью» иную к свету склоняете второй год?

-Так все в ней на свет указывает — пытался защищаться Освальд, — у Ольги к служению большая склонность.

-Так это оттого, друг мой сердечный, — улыбнулся Фёдор, — что она при светлой няньке, да при Фомушке выросла. У батюшки-рыцаря в доме. А нимб у неё прозрачный. И не склоняется она пока что ни к свету, ни к тьме.

-Законно, — подтвердил Филипп, — «ничьи» иные по Договору должны все поровну узнавать. И свет, и тьму.

-А раз поровну, — Темнейший бросил на Ольгу короткий острый взгляд, — то давайте считать. Лет ей сейчас шестнадцать. Няньку можно не считать, какой там разум у ребенка. А Филиппа к ней приставили лет с двенадцати?

Все обернулись на Ольгу, она кивнула.

-Получается, — Фёдор чуть закусил губу, раздумывая, — четыре года к ней не подпускали ни одного темного. Разве не будет справедливо теперь четыре года не подпускать к ней ни одного светлого? Это, кстати, и сироток касаемо, что на воспитании у Буслая находятся. Слышишь, Ингигерда? Я к ним из своих кого-нибудь зашлю, когда время придет.

Ирину вскинулась, было. Но инквизитор глянул на неё так, что она сразу сникла, а потом и вовсе отступила в тень.

-Выйдите все, — бросил Филипп, — мне нужно с девочкой поговорить.

Всех, включая дежурных дозорных, как ветром сдуло. Ольга даже пикнуть не успела, как все до единого светлые вышли на улицу, в чем были.

-Не тревожься о них, — Филипп как будто прочел её мысли, — у них амулеты, им не холодно. Они за твоими вещами ушли. Понимают, для тебя это пока важно.

-Почему «пока»? — она не знала, как себя держать, и от волнения ляпнула первое, что в голову пришло.

-Потому, — улыбнулся инквизитор, — что лет через пятьсот тебе все материальное может стать глубоко безразлично. А то и раньше.

-Как всем СВЕТЛЫМ? — с надеждой сбросила девушка.

-Как всем ИНЫМ, — уточнил инквизитор.

-Что-то не бросается в глаза, что Басманову материальное опостылело, — надулась Ольга, — сам весь в золоте, а дома у него ступить некуда от ковров. Да и терем каменный.

-Ну не знаю, — загадочно улыбнулся мужчина, — после Битвы со всеми вместе на голой земле спал и не жаловался. Ты, вот что. Сейчас тебе кажется, что все это неправильно. Несправедливо. И тебя, бедную, от добрых светлых к злым темным уводит строгий инквизитор.

Ольга шмыгнула носом. Слезы сами на глазах выступили.

-А ты поверти это дело в голове, — посоветовал Филипп, — ты знаешь только Свет. Но его без Тьмы нет и не будет. Прав Фёдор. Есть какая-то беда с этими названиями. Но, покамест чем богаты. Знай только, что нет ни доброго ни худого отдельно ни у светлых, ни у темных. Все мы суть одно. Все за счет людей живем. Смотри на эту перемену в жизни не как на наказание. А как на новые возможности. Как на обучение.

Она кивнула, хоть и не поняла ни слова. Но когда вновь подняла было глаза на собеседника, кресло было уже пусто.

Басманов, ссадив её с саней, и сдавши на руки Борису, который всю ночь не спал, и был бледнее молока, бросил ему:

-Два дня чтобы на глаза мне не показывались оба, коли жить хотите!

Борис уснул, как только его голова коснулась подушки. А Ольга всю ночь глаз не сомкнула. Перед отъездом Ксения, забирая обратно светлые амулеты, шепнула ей на ухо, чтоб не тревожилась. Легко ей говорить! Она-то к себе домой вернулась. А Ольге тут голову приклонить негде. Да ещё и смертью грозят. Кто его знает, может шутит Фёдор Алексеевич, а может и нет. Но из спальни своей Бориса выдворил и глазом не моргнул. Так и пришлось лечь брату с сестрой на одной кровати в соседней горнице.

Басманов чуть свет куда-то ушел. Ольга слышала, как сапоги по лестнице стучат. Значит, можно встать и осмотреться. Она пока не знала, можно ли выходить, и как тут вообще себя держать. А спрашивать Темнейшего побоялась. А брата будить не стала. Прошлась по терему, затопила печь, прибралась. Переоделась в свои вторые, а теперь и единственные рубаху и сарафан. Долго расчесывалась и заплеталась. А Борис все не просыпался. Что же делать, если Басманов вернется? Обратно в горницу прятаться?

Брат проснулся чуть не под вечер. Вышел, улыбаясь во весь рот, как был, в одной рубахе. Присел перед Ольгой, обнял её за ноги, положил голову на колени.

-Он нас и правда убьет? — тихо спросила она.

-Не думаю, — отозвался Борис, подняв голову, — Фёдор добрый, хоть и вспыльчивый. Но наказать может, если ослушаться.

-Ты же боярин! — она обратила на брата недовольный взгляд, — кто посмеет тебя наказывать?! Где твоя гордость?!

-Я ОПАЛЬНЫЙ боярин, — пожал плечами Борис, — а он колдун. И ты тоже будешь, как научишься. Я знаю и про Ульяну, и про Фому. Он мне все рассказывает.

-Так ты давно все знал, — рассердилась Ольга, — и не искал меня?!

-Да как бы я тебя нашел в невидимом тереме? — обиделся брат, — а про тебя он мне ещё год назад сказал, что у тебя все хорошо. Живешь у доброй женщины. Пристроена к хорошему делу, не пропадешь.

-Темнейший так сказал?! — не поверила Ольга, — так может ты и про сестер своих убитых знаешь? И про отца, в медведя обращенного?

-Знаю, — кивнул Борис, — про Наталью и Машку знаю, что мертвые. А батюшка у Малюты. Ты только не сердись. Но меня это почему-то совсем не печалит. Знаю, что должен был все глаза выплакать, но ничего не чувствую.

Взгляд у Бориса стал растерянный. Ольга нахмурилась.

-Ладно, — она оттолкнула брата и поднялась, — еда в доме есть? Вода?

-Есть, — засуетился он, — и Фёдор вечером ещё привезет. Ты, если что надо, у него проси.

-А если он забудет? — разозлилась Ольга, — или заупрямится? Что значит: «Может наказать?» Без еды оставит?

-Сомневаюсь, что он тебя, как меня, наказывать станет, — Борис почему-то покраснел, — а кормить будет. Он же сам тебя сюда привел. Значит, нужна ему. Зачем тебя теперь голодом морить?

-Не буду просить, — Ольга даже ногой топнула, — не стану унижаться! Выходить отсюда можно?

-Можно, — пожал плечами Борис, — только зачем? Мясо там, или хлеба Фёдор привезет. А если сам уедет, то кто-то из слуг его обязательно останется. Белье прачка заберет. Дров до весны хватит. Вода в колодце. Что тебе ещё надобно?

-Мёда, — она пожала плечами. — Или, может я леденец хочу, как в детстве?!

-Так ты, я чаю, грамотная, — улыбнулся брат, — напиши, тебе все прямо сюда доставят. Зачем по морозу лишний раз бегать?

-А мне нравится! — зло бросила она через плечо, уже просовывая руку в рукав шубы.

На дворе, и правда, было морозно. Ольга выбежала на знакомую дорогу, и быстрым шагом направилась в казарму Ночного Дозора. По дороге надеялась встретить кого-то из своих, но как назло, по пути только нищие да бродячие собаки встречались. Вот и знакомый перекресток. А за ним…

Пусто. Там, где ещё сегодня ночью была знакомая калитка, сейчас просто один забор, добротный, деревянный, переходил в другой, поплоше. Кривенький, старый и щербатый. Девушка прислонилась к тому, что получше, и тяжело вздохнула. Решение инквизиции было окончательным, и никакому обсуждению не подлежало. В казарму больше хода не было. А как там дела в Длинном Доме?

Привычной каменной ограды и заснеженного двора за нею тоже больше не было. Ольга только напрасно простояла на морозе, глядя на унылый серо-белый пустырь. Вот интересно, а слуги Каи её изнутри видят? Видел же Борис накануне. На всякий случай нацарапала на снегу: «Ксения! Нужно поговорить!» Постояла ещё, пока зубы сами не застучали от холода. Потом пришлось уйти восвояси. Но, сперва, забежала на базар. Торговля сегодня была плохая. Лавки были почти все закрыты. Что ж за день такой?!

Вернулась к Басманову, когда уже темнеть начало. Все плутала по городу, ждала, может встретиться знакомый дозорный. Но Москва как будто враз опустела. Окна в тереме были освещены, занавески задернуты. Кто его знает, можно ли внутрь заходить? Может взойдет она сейчас на крыльцо, а там закрыто. Пропадай, боярышня Головина на морозе, раз уж без спросу вышла! Или встретит её Фёдор Алексеевич крепкой оплеухой, чтобы впредь знала, как из дома убегать, и в Ночной Дозор ходить.

Приятно пахло горящими дровами и морозным ночным воздухом. Где-то за домом топилась баня. И это в будний день! Похоже, дрова тут не шибко экономили. В сенях никого не было. Но и следов присутствия хозяина пока не наблюдалось. Шубы нет, кафтана его мехового, вроде тоже. Ни валенок, ни сапог. Ольга осторожно приоткрыла двери, и поняла, что в тереме не ладно. В горнице на полу лежала сброшенная знакомая шуба, сапоги Басманова стояли у лавки. На столе у печки были расставлены дорогие тарелки с какой-то нехитрой снедью, но все было как-то разбросано по столу. Даже скатерть лежала как-то неровно, а край её и вовсе сполз со стола на пол. Тут же на скамье стояла крынка меду, почему-то открытая. Ковер при входе лежал криво. И тут откуда-то из соседней горницы послышалось: «Я убью тебя!»

Не помня себя, Ольга бросилась к двери, и резко рванула за ручку. Сама не поняла, чего больше испугалась. Басманова, который стоял прямо тут же, у двери. Своего брата, в которого чуть не врезалась, потому как сперва не заметила. Тот стоял на коленях. Вида обнаженного мужского тела. Или того, чем эти двое занимались. У Фёдора глаза закрыты были, он девушку не заметил, зато Борис испугался, не меньше сестры. Та выскочила обратно, и сейчас стояла, не зная, куда девать глаза. От стыда закрыла лицо руками. Кровь стучала в висках, как после бега. Щеки горели. Руки дожали.

-Завтра мастеров пришлю, — отсмеявшись, выдохнул Фёдр, — построим тебе отдельный пятистенок. Нельзя же так врываться, боярышня!

Он потянулся потрепать её по голове, но Ольга отпрянула. Борис, все ещё красный, стыдливо пряча глаза, стирал с лица медовые разводы.

-Ты тут мёд заказывала — улыбнулся Темнейший, — так я привез. Доставил, а тебя нет!

-В жизни больше к меду не прикоснусь, — прошипела Ольга, — и ты сам сказал, чтоб два дня на глаза не попадалась.

-А ты прям побежала исполнять, — прыснул Фёдор, — и чего так перепугалась-то?

-Ну что ты, — вступился за сестру Борис, — у нас воспитание строгое было. Это не у вас в Риме, когда все напоказ. Забыл уже, как я всего стыдился? А чего, спрашивается, я там не видел?

— Ступай, покуда, в баню, — Фёдор настойчиво подтолкнул его к двери, — мне с твоей сестрой переговорить надобно.

Борис надулся, но всё же вышел, набросив на плечи шубу, которой у него в отцовском доме ещё не было, Ольга это точно помнила.

-Смелая ты, Ольга Андреевна, — вздохнул Темнейший, — но сперва думать надобно. А потом уже двери с петель сносить.

-Ты Борису смертью грозил, — нахмурилась Ольга.

-И чтобы ты стала делать, если бы не напрасно? — хитро прищурился Басманов, — подумаешь, чего в постели не говориться!

-Так то ж в постели, — она снова покраснела.

-Я у себя дома, — твердо сказал Фёдор, — и таиться не собираюсь. А ты, если хочешь эти четыре года прожить, Каю больше не беспокой. Ты не в рабстве, не в опасности. Нечего понапрасну людей тревожить. Леденец твой, как из детства, на столе где-то. Сама найдешь, не маленькая.

Басманов слово сдержал. На другое утро привезли струганных бревен и человек двадцать молчаливых мужичков с инструментами. Вся царева дворня готовила царскую свадьбу. Басманов же, раздав приказы, остался дома. По случаю нежданно выпавшего отдыха вышел во двор, по-хозяйски оглядел постройки и вздохнул.

-Тесно!

Ольга с Борисом, прижавшись друг к другу, и накрывшись одной шубой, смотрели, как Фёдор колдует. Борис уже видел, и хотел, чтоб сестрица тоже подивилась. Темнейший одним жестом, больше всего напоминающим движения бабы, разравнивающей тесто для пирога, раздвинул и без того широченный двор вместе с заборами. А вторым отодвинул от себя дальний ряд стальных кольев да так, что теперь к тому забору нужно было ехать на лошади. Убедившись, что двор все более размерами и формой напоминает одну ему известную площадь в Риме, он удовлетворенно хлопнул себя по бедру и, гордо подняв голову, прошел мимо Головиных в терем.

Борис по случаю появления в доме девицы, был на время из хозяйской спальни выселен. Фёдор после недолгих уговоров и, как Ольге через стенку послышалось, слез, отселил Бориса в горницу на первом этаже. Брат теперь хандрил, вздыхал, и то и дело подгонял строителей. А Ольга взялась пока что за хозяйство. В отличие от Освальда, Темнейший не спешил девушку в Дневной Дозор пристраивать.

-Обожду пока что, — отмахивался он, — там у нас опасно, не то, что в Ночном. Будет ещё случай, убедишься.

На диво, Фёдор оказался спокойным, и на редкость не требовательным к разносолам человеком. Мяса практически не ел, овощи предпочитал сырые, а то и вовсе голодал. Пил только воду. А вино так сильно разбавлял водою, что от него одно название оставалось. Пирогов, блинов и ржаного хлеба он даже не касался. Мог при случае поклевать бобов или чечевицы, купленных у итальянцев. У них же разживался морской вяленой рыбой. Англичане снабжали его маринованными устрицами. Чинийцы — морской капустой и какими-то черными грибами. Темнейший делал вид, что не завидует Ксении, для которой готовила привезенная из родных краев прислуга.

-Не серчай, боярышня, — улыбнулся он, глядя на рассыпчатую гречку в чугунке, — но у нас такое только свиньи едят.

-Что ж тебе стряпать-то? — обиделась Ольга.

-А не надо ничего, — неожиданно легко отмахнулся Темнейший, — я у вас тут даже рыбу есть не могу. Воняет. И лебеди, и баранина. Да ты и не поймешь, пока по миру не поездишь. Везде разное едят. Я вот, гарум* уважаю. А Борька его на дух не переносит.

-Даже не вздумай пробовать! — предостерег её Борис, — гадость несусветная!

-Много ты понимаешь! — надулся Фёдор, — стану я на вас последнее тратить!

Черный, жидкий «гарум» шел у него за приправу. Вонял тухлой рыбой, и Ольге казалось что употреблять его в пищу можно только в виде наказания. Но вслух она не высказывалась. Не мудрено, что с таких харчей Темнейший все время мерз, и все его кафтаны, даже летние, были на меху. Порой ему не помогали даже амулеты.

-Много ты понимаешь! — ворчал он, кутаясь по утру в бархатную накидку, подбитую песцом, — у нас жарко. Как у вас в бане, только на улице. Всегда. А у вас холодно. Всегда, даже летом. Сколько лет тут живу, все никак привыкнуть не могу.

-В Риме что, и зимою тепло? — не поверила девушка.

-У нас зимой, как у вас летом, — поежился Темнейший, — я там зимой в речке купался.

-У нас тоже можно, — простодушно заявила Ольга.

-Ну, перед смертью, чего не сделаешь, — пожал плечами Фёдор, — не токмо в прорубь влезешь, и не токмо кашу для свиней съешь. Мы, вот, месяц на ладье с Хеной и Каей прожили. Сырую рыбу ели и соленую воду пили. И каждый день жалели, что иные. Своей смертью не помрем, раз на Битве не сподобились. А колдовать не с чего было. Людей слишком мало осталось.

-Что же, — Ольга присела напротив, подперев голову рукою, — иной вообще помереть не может?

-Может, — помрачнел Басманов, — только там, где человек в одночасье помирает, иной ещё неделю промучается. Ты, вот, на забор упала, и не пикнула. И это даже в тень не ступивши ни разу. А я гладиатором на Родине был. Меня чем только не били, чем не кололи. И жив, как видишь.

-Что такое гладиатор? — не поняла девушка.

-Это как у вас на ярмарке цыган с медведем дерется, — поджал губы Темнейший, — токмо зрителей побольше. И без медведей. У нас все больше львы. Ну, или другие люди. Я знаменит был, мне три раза деревянный меч дарили**, чтобы я ушел, не дрался больше.

-И ты ушел?

-Я переезжал, — улыбнулся Фёдор, — чтоб не объяснять, отчего не старюсь. Меня ещё по молодости иной купил. И в тень утянул, даже не спросясь.

-Как так, купил? — удивилась она.

-А как скотину покупают. Для утех, себе или гостям, — невесело усмехнулся Темнейший, — я рабом родился. Удобно, когда раб-инкуб. Он не старится.

-Ты и меня не спросясь в тень толкнешь? — насторожилась Ольга.

-Ещё чего удумала! — разозлился Фёдор, — насчет тебя от инквизитора распоряжение отдельное есть. Четыре года остаешься, как есть. А потом Тень сама решит, куда тебя определить. Может и развеять, а может к себе забрать.

-И неволить не будешь? Как моего брата.

-Борис тут, как в раю живет, — улыбнулся Темнейший, — а что о смерти сестер не тревожится, так это ж просто совсем. Мне-то зачем, чтобы он о них тревожился.

-И что, до старости будет так жить? А как надоест тебе?

-Отпущу, — равнодушно отмахнулся Фёдор, — он даже помнить ничего не будет, если я захочу. Да и я не буду. Инкубы любят, пока их кто-то любит. А потом быстро забывают. А сейчас Борис мне нужен. Я с него силу тяну. Ты, как в тень шагнешь, тоже себе кого-то в дом возьмешь, для удобства.

-Что ж ты меня не заставишь про сестер и отца не вспоминать? — спросила она тихо, — для удобства.

-Заставить-то я тебя могу, но не стану, — пожал плечами Басманов, — ты тут, вроде как, под руку попала. Когда срок выйдет — отпущу. Мне женщина в доме ни к чему, сама видишь. Но и светлым я тебя оставить не мог. Я Договор соблюдаю, и Освальд должен соблюдать. А он слишком часто о нем забывать стал. К тому же, я первого порядка, и лет мне больше тысячи. Стану я мараться об девчонку шестнадцатилетнюю! Не по чину мне.

-А я думала, — обиделась Ольга, — что инкубы ниже магов.

-Так я ж не знал, — рассмеялся Темнейший, — после Битвы тут особо выбирать не из кого было. А у меня и порядок был высокий, и способности к такой должности. Это я родился рабом. А под конец свою школу держал. Бойцов учил. Чем сейчас и пробавляюсь.

-Видала я твою работу, — процедила девушка, — полон дом! Детей хоть бы пожалел. Отчего это Освальд к тебе тогда инквизитора не вызвал?

-От того, — спокойно объяснил Темнейший, — что Освальд не дурак. Знает, что я просто так бы на иного не напал. Я Договор соблюдаю. Он мне дорого обошелся. А дети что, они же смертные. Все равно умрут. И в Ночном Дозоре это тоже понимают.

-Отпустил бы ты отца! — потребовала Ольга, — Он хороший, добрый. Людям помочь хотел. Год уж прошел, пора бы про дуэль незаконную забыть.

-Ежели твой отец такой хороший, — Фёдор глянул на неё недобро, — отчего с остальными Тамплиерами костер не разделил? Сбежал. Отчего его Освальд не выкупает? Я мало прошу. Мне медведь даром не нужен. Что мне с ним делать? Разве только цыганам продать. И то не возьмут. С ним окромя Малюты никто не справляется.

А на следующее утро, чуть не с первыми петухами, Ольгу Борис разбудил.

-Ты, чем о всякой ерунде печалиться, о брате своем подумай! — раздраженно потребовал он, бросая ей одежду, — Хожу неделю, как наказанный. Не целован, не обласкан. Дом скоро готов будет, поехали к итальянцам, что ли. Изразцы для печки выбери, кружева там, лен потоньше. А то в пустую избу выселю! Будешь на соломенном тюфяке спать, как у Ксении.

-Это все, что тебя печалит? — удивилась Ольга.

-Будет тебе издеваться! — надулся Борис, — ты сама не понимаешь что ли? У меня окромя Фёдора нет никого. А ему только свистнуть — тут очередь встанет. Не серчай, сестрица. Но ты в тень ступишь, и уйдешь. Тебе вечно жить. А я вечно молодым не буду.

*Гарум — рыбный соус в древнеримской кухне, популярный среди всех сословий Рима. Готовился из крови и внутренностей рыбы путём ферментации.

** Деревянный меч — Предлагался известному гладиатору решением его поклонников. Мог быть принят бойцом, решившим завершить карьеру, либо отвергнут.

Дом, о котором Басманов отзывался как об избушке, и даже землянке, получился большой. Великоват для одного человека. Построили его чуть ли не за неделю. Но добротно. Все бревна уже напилены были, оставалось только сложить. Ничего особенного, обычный пятистенок. Под конец даже резные перила и наличники навесили. Пока обставляли, Ольга все про Наталью с её сундуком вспоминала. Уж больно часто пришлось за тканями ездить. Она даже не думала, что в доме столько всего понадобится. Поначалу Борис много чего привез, но потом отвлекся. Он вообще быстро забывал все, что не касалось Фёдора. А сам Темнейший как-то привез ей штук десять разных отрезов на платья, и больше ею не занимался.

-Мне не досуг с тобой возиться, — пожал он плечами, — деньги в ларце бери, сколько надо, езди, куда хочешь.

Дневной Дозор сдавал свой пост в царских палатах Ночному. Басманов был так занят, что ночевать не каждый день приезжал. И тогда Борис спал по целому дню. А вечером слонялся по терему с пустыми глазами. Ольге не нравилось такое житье. Брат как будто и не замечал, что ничего не делает. Если ждал Темнейшего, он оживлялся, топил баню, готовил ужин к его приходу. А как сестра появилась, так он и стряпать перестал. И лицо у него было не как дома. Стало совсем отрешенное, хоть и счастливое.

-Зачем ты с ним такое творишь? — не выдержала она, дождавшись, когда брат выйдет за дверь, — он же ничего не делает целыми днями! Не читает, и даже в шахматы не играет.

-Да он и был такой, — отмахнулся Фёдор, — просто отца боялся. Оттого и читал, учился, и в палаты царские ездил. Зачем бы мне ему шахматы запрещать? Но ты не забывай, что мне он не ради шахмат нужен.

-А отец мой тогда зачем нужен? — не унималась девушка, — отпусти!

-Не твоего ума дело! — огрызался Басманов, — отдаст Освальд откуп, так я сразу батюшку твоего в Ночной Дозор отвезу. А нет, так и помрет у Малюты в подвале.

-Дай хоть глянуть на него, — Ольга решила не сдаваться.

-Как же я тебя в палатах царских покажу? — зло усмехнулся Фёдор, — ты себя в зеркало видела?

-Чай, медведь не в палатах живет, — обиделась девушка, — и откуда бы мне зеркало взять?

-На базаре в английской лавке, — подсказал Борис, вернувшись в горницу и садясь ногах у Фёдора. Его судьба отца-медведя сейчас вовсе не волновала.

-Правда что, — Басманов бросил на стол кожаный мешок, тяжело звякнувший при падении, — даже меня твой вид затрапезный смущает.

Отделаться от Ольги Темнейшему не удалось. Может, был он слишком занят, чтобы сани перед поездкой проверить. А может никогда не проверял. Кого ему бояться, со своим первым порядком? А только в дорожном сундуке она преспокойно, хоть и тряско, доехала до самой Александровской слободы. И только когда мост проезжали, услышала:

-Не тесно тебе, Ольга Андреевна?

Пришлось при всех у крепостной стены неловко из сундука вылезать. Басманов не помог, посмеивался только.

-Смотри! — пригрозил он, смеясь, — назад пешком пойдешь. Я один ездить люблю.

Ольга надулась. К Темнейшему тем временем опричник подбежал. Невысокий, крепкий. С рыжей бородой. В возрасте уже, не молоденький, как остальные.

-Царя ждем, — сообщил он, косясь на девушку, — а это кто?

-Приживалка моя, умалишенная, — буркнул Басманов, — ты, Дэвид Лукьяныч, сведи её в подвал. Пусть на медведя подивится. Только потом не выпускай. Не хватало ещё, чтобы она Иоанну Васильевичу на глаза попалась.

Скуратов, царев палач, которого все за глаза, а порою и в лицо звали Малютой, чуть прихрамывал. Заговорить с ним Ольга не решилась. Уж больно дикий у него был взгляд. Басманов их не провожал, остался царя встречать. До небольшой деревянной двери окованной железом, дошли в молчании. Малюта подтолкнул Ольгу вниз по ступенькам, а сам наверху остался. В подвале была полутьма. Стены были обложены красным кирпичем. Несколько толстых, образующих низкие своды, колонн держали потолок. Свет проникал только через маленькие оконца у самого верха. И ещё тут странно пахло, как на псарне, или в хлеву. И в дальнем конце длинного коридора, где все стены и полы были покрыты длинными светлыми полосами, кто-то громко и тревожно дышал.

Ольга пошла по коридору, осторожно выглядывая из-за каждой колонны. Всякий раз надеясь, что сейчас наткнется на клетку с медведем. И точно, наткнулась. Медведя она уже в самом конце заметила, когда поздно было. Он в темноте притаился. Только и успела, что в угол метнуться. В жизни своей не думала она, что медведь так странно бегает. Да так быстро. Кабы не был на цепи, разорвал бы тотчас же. Он уж и лапу вытянул. Ольга только сейчас заметила, что светлые полосы, это следы от когтей. А лапа у оборотня была и так огромная. Да ещё когти. Длинные, острые. Места ей осталось только в углу прижаться.

Несколько раз когти мимо неё пролетали. Цепь медведя дальше не пускала. От страха у девушки колени подгибались и голос пропал. Да и кого тут на помощь звать? Коридор длинный, дверь далеко. Окна маленькие. На улице царя встречают. Тут кричи, не кричи, не услышит никто. Открыла глаза. Раз все равно помирать, то хоть видеть, откуда смерть придет. А ещё надеялась, что увидит она у оборотня в глазах то самое, «что-то человеческое», о чем Освальд говорил, когда Яшку на базаре выкупал.

-Батюшка! — тихо проговорила она, дождавшись, когда медведь рычать перестанет, — не узнаешь?

Какое там?! Только когти ещё раз мимо щеки просвистели. Сколько она так простояла, сама не поняла. Показалось, что долго. В окошках уже свет померк. И за это время лапа медвежья, кажется, ближе стала. Несколько раз чуть шубу не зацепила. А может сама Ольга утомилась, отошла от стены.

-Ты что, Малюта, — раздалось откуда-то издалека, — опять Анри с цепи спустил? А если бы царь пришел? Он этого медведя любит, говорит, глаза как у человека.

-В мыслях не было, — тревожно отозвался рыжий палач, — я сам проверял. Замок на месте был. Цепи только сидеть хватало.

-Вот, Освальд, — продолжал спокойно Басманов, — я своё слово сдержал. Оборотень жив, здоров. Только одичал маленько. Твой черед!

-Не могу, Фёдор, — тихо отозвался где-то у двери старик, — не я ЕЁ хранитель.

-Так я ж не прошу мне ЕЁ насовсем отдать. Мне бы только иногда пользоваться. От НЕЁ не убудет.

Ольга напряглась и прислушалась. Где-то у дальней стены слышался скрежет железа о камень. Медведь продолжал рычать и скалиться, и все пытался до девушки достать. А кольцо, что его цепь у стены удерживало, тем временем, расшаталось. Что же они, не видят её что ли?

Воеводы подошли совсем близко. Медведь и ухом не повел.

-Я никуда не спешу, — лениво сообщил Фёдор, — Ольга Андреевна, я думаю, тоже.

-Раз в месяц! — выдохнул Освальд, не спуская глаз с девушки, — и предупреждай заранее.

Басманов призадумался. Глянул на Ольгу, потом на Освальда.

-Раз в месяц мало, — деловито заявил Темнейший, — я там портить ничего не собираюсь. Не пострадает твое сокровище!

-Ну, хорошо, два! — твердо сказал старик, — но не более!

-По рукам, — выдохнул Фёдор, и тут же, без заметного перехода бросился на медведя.

Ольга пикнуть не успела. Только с ужасом и восторгом смотрела, как стройный и тонкий на вид Басманов ловко удерживает оборотня за морду возле дальней стены. Огромный медведь только рычал, да пытался его сбросить, ничего не выходило. Другой рукой он быстро сунул в середину цепи огромный кованый гвоздь. Цепи теперь не хватило бы, чтобы даже встать. Темнейший поднялся, отряхнулся, и придирчиво осмотрел кафтан.

-Грязища! — проворчал он, отвернувшись, и уже собираясь уходить, — Боярышня! Здесь останешься, или домой поедем?

В санях дорогой молчали оба. Ольга, вся бледная, растрепанная, теребила косу. Фёдор правил. Он всегда без кучера ездил.

-Зеркало завра же купи! — приказал он, выталкивая её из саней в сторону её нового дома, — а сегодня в баню сходи, пока не остыла.

Засыпая в новой постели с кружевным бельем, Ольга все гадала. Что же такое обещал Освальд за батюшку. И, неужто не увидятся они, когда его Темнейший из подвала выпустит?

За зеркалом с утра и отправилась. С роду ничего дороже золотых серег в руках не держала, А тут ЗЕРКАЛО! Отец не одобрял, говорил, что грех на себя смотреть. Наталья мечтала, конечно. Да и Машка с Борисом бы не отказались. А Ольге в то время все равно было. Сейчас же она от цены слегка опешила. Да за такие деньги корову можно купить!

Получила она за свои огромные деньжищи даже не одно, а два зеркала. Одно побольше, в золоченой квадратной раме. А второе маленькое, в резной деревянной рамке. Прическу сзади осматривать, как утверждал купец. Что уж там можно рассмотреть, девушка не стала уточнять. От волнения руки дрожали. Вот узнает Басманов сколько зеркало стоит, осерчает. Велит вернуть. Только глянула на себя в маленькое зеркальце. Сова совой! Волосы под съехавшим кокошником растрепанные. Глаза большие, карие, чуть на выкате. Нос длинный с горбинкой. Рот маленький, губы тонкие.

Повздыхала Ольга, убрала зеркало в резной ящик, в котором его продавали. Небось, ещё ларец этот в половину цены обошелся. Вечно у заморских купцов обертка дороже товара выходит. Девушка подняла глаза, и обомлела. В соседней лавке стояла настоящая красавица. Богиня, как бы сказал Иаков. Длинные черные косы были перевиты жемчугом. Бобровая шапка плотно облегала высокий чистый лоб. Воротник шубы искрился вокруг лебединой шеи. А взгляд огромных черных глаз был завораживающим. Вся она была по-кошачьи грациозна, стройна. Тонкой белой рукою она брала один за другим стеклянные пузырьки с какими-то порошками, рассматривала, и ставила на место.

-Скоро ты?! — к ней подошел такой же, как она, красивый, высокий, с тонкими чертами лица, мужчина, — надо было под вечер идти. Видная ты больно. Заметят.

-Не тревожься, — тонко улыбнулась Красавица, не разжимая губ, — тут немного осталось. Держи!

И, на глазах удивленной Ольги, она стянула прямо с полки узорную бутылочку с перекатывающимся внутри блестящим комом, и сунула её мужчине в ладонь. Тот, воровато оглядевшись, сразу кинулся в толпу. А женщина, бросив туда же на полку пару больших серебряных монет, медленно «поплыла» вдоль торговых рядов.

Дома у Басманова были гости. Борис сидел, надувшись, за столом у печки. Перед ним стояло блюдо с какими-то сладостями, но он к ним и не прикасался. Фёдор о чем-то беседовал с невысоким, крепко сбитым опричником. У двери топтался совсем молодой парень с почти белыми, курчавыми волосами. Глаза у него были пронзительно голубые, прозрачные.

-Не могу ничего поделать, — Фёдор отстранился от опричника, и Ольга его узнала. Это он собирал кровь на бойне для брата.

-Сделаю, что прикажешь, — шепнул мужчина, преданно заглядывая в лицо воеводы.

-Разрешение на охоту одно на весь Дозор выдается, — терпеливо объяснял Темнейший, — и оно уже обещано. Сам знаешь, кому.

-А ты не обещай, — шепнул опричник, чуть коснувшись щеки Басманова губами, — просто вспомни, когда что нужно будет.

Брат нервно теребил скатерть. Ольга подсела к нему. Со стуком водрузила перед собою ларец с зеркалами. Настроение сразу стало хуже некуда. Зато Фёдор расцветал на глазах. Даже зарумянился. Злость Бориса подпитывала его прямо сейчас. Девушка смотрела на него, и представляла, как в будущем и она, сама того не желая, будет тянуть эту чудодейственную силу из ничего не подозревающих людей.

Опричник на прощанье подержал Темнейшего за руку, ещё раз быстро глянул ему в глаза, и вышел. Юноша с белыми кудрями ушел следом, боязливо глянув на Фёдора, а после на Бориса.

-Чего притихла, — Темнейший, весь какой-то радостный, взвинченный, как после охоты или верховой езды, тоже присел за стол, — показывай, что принесла!

Ольга толкнула тяжелый ларец в его сторону. Фёдор Алексеевич одобрительно кивнул, едва глянув. Про цену даже не спросил. Но, судя по общему богатству убранства в тереме, он был в курсе.

-Я тебе там тряпок каких-то на днях привез, — вспомнил он, — сшей себе что-нибудь. А лучше найди человек десять девок, пусть они сошьют. Так быстрее.

-А куда спешить-то? — буркнула Ольга.

-Ты в безделье страшна, — улыбнулся Темнейший, — а я решил тебя к делу пристроить. Но в таком виде нельзя.

-Это кто был? — строго спросила она.

-Тебе что за печаль? — сразу рассердился воевода, — своим делом займись. Через неделю чтобы все было готово! И девчонку какую-нибудь найди, чтобы в хибаре у тебя убирала, одеваться помогала, причесывала.

-Сама справляюсь, — надулась Ольга.

-Я вижу, — нервно рассмеялся Темнейший, — ладно, сам поищу. Иной раз и сами приходят, работы ищут.

-А этот чего искал? — она кивнула на дверь.

-Хочет сапоги с темнейшего снимать*, — процедил Борис, отвернувшись к окну, — я же говорил. Очередь выстроилась!

-И очень хорошо! — бросила Ольга, поднимаясь, — так, может, мы пойдем уже? Домой вернемся. Раз тебе замену нашли.

-А чего не пойти, — согласился Фёдор, — вы оба можете уйти в любой момент. Вот только…

Он медленно поднялся, подошел к Борису со спины, положил руки на плечи. Тот сразу как-то напрягся. Потом помрачнел. А после и вовсе заплакал, и стал вырываться.

-Я обещал, — продолжил Басманов, — что ты все забудешь. Но, только если я сам тебя выгоню. Уходишь своей волей — скатертью дорога. Но с собой ты унесешь все сокрытые мною воспоминания. И про отца, опального боярина. И про сестер своих, моими людьми убитых. И про меня. Дом ваш, к слову, в казну отошел. Идти вам некуда. Ко мне и правда, сразу очередь выстроится. На Москве вообще много желающих с меня сапоги снимать, как бы ни подрались ненароком. Вернуться будет нельзя.

Борис плакал, закрыв лицо руками.

-Теперь с тобою, боярышня, — взгляд Темнейшего обратился к Ольге, — тебя, конечно, не держит никто. Ты мне даже в чем-то мешаешь. Но ни Ксения, ни Освальд «ничью» иную назад не возьмут. Инквизиции тебя мне передала. И четыре года, хочешь или нет, ты должна тьму познавать.

-А инквизитор знает, — тихо спросила Ольга, — на что ты нашего отца обменял?

Басманов выпрямился, и, оставив рыдающего Бориса, отошел от них, и прислонился спиной к дальней стене. Он ничего не делал, только пристально глядел на него.

-Есть только один человек, — начал он спокойно, — с которым я веду переговоры на равных.

Борис поднялся, и медленно подошел к печи.

-Я ему жизнью обязан, — продолжал Темнейший.

Ольга видела, как брат отодвигает заслонку.

-Ему можно, — Фёдор чуть улыбнулся, — хоть он и светлый.

Ольга испуганно смотрела, как Борис медленно протягивает руку к остывающим, но все ещё красным углям. Ещё немного, и он обожжется. И неизвестно, отпустит ли сразу. Внушение было доступно многим иным. Она уже видела, как это происходит. Ульяна на такие дела была большая мастерица.

-Захочу, — Фёдор как будто не замечал происходящего, — прямо сейчас этих молодцов верну. А твой брат нам свечку подержит. И в баньке нас попарит. А потом у меня под дверью спать ляжет. А захочу — он есть перестанет. И не начнет, даже если отсюда уйдет. Выбирайте.

Ольга знала, что это правда. И она понимала, что Басманову ничего не грозит. Он не угрожал другому иному, светлому. Он собирался навредить человеку. А на смертных иные смотрят, как на еду. Ну, не будет у её брата руки. Жить он от этого не перестанет. Плохо соображая, что делает, она вскочила, и, оттолкнув Бориса, встала спиной к открытой печи. Если брат снова потянется к угольям, она снова его оттолкнет. Она смотрела Фёдору прямо в глаза, и не отвела взгляда даже тогда, когда почувствовала запах горящих волос.

-Сгоришь, Ольга Андреевна! — весело предупредил Темнейший.

-Косу отрежу! — огрызнулась она, — не велика потеря.

-Добре, — кивнул Фёдор, — и чего я с тобою вожусь? Ты же светлая на всю голову!

Ольга гордо выпрямилась.

-Думаешь, — спокойно продолжал Басманов, — тебя задеть нечем? Железная?

-Попробуй!

-У тебя детей не будет, — бросил Фёдор, и поманил Бориса к себе. Тот, хоть и с неохотой, приблизился. Положил голову на плечо. И через минуту уже был снова спокоен. И пока Ольга острым ножом отрезала добрую часть своей рыжеватой косы, глотая слезы, они о чем-то ворковали с Фёдором.

На этом бунт бояр Головиных в тереме у Басманова и закончился.

Комментарий к Надо косу резать

*Старинный обычай, когда невеста должна снимать с жениха сапоги в первую брачную ночь. Сохранился до революции 1917. Часто выступал в качестве эротической игры, флирта.

Приближалась весна. Снег быстро стаивал, на улицах было грязно. Про случай с отрезанной косой никто более не вспоминал. За все это время девушке не было высказано ни слова упрека, а сам Басманов все больше дома отсутствовал. Пока Ночной Дозор готовил царскую свадьбу, Дневному выпало следить, как укрепляют город. Прошлым летом сгорела часть защитных стен, и новые были нужны до зарезу. Фёдор приходил иной раз глубокой ночью, и не поужинав, валился спать прямо в горнице на лавке. Кафтан у него был всегда грязный, как и сапоги. Баню стали топить ночью или под утро, а на лавке Ольга сама с вечера стелила.

-Всё равно лучше, чем девок на смотрины по окраинам сбирать, как светлейший! — упрямо буркнул Фёдор на недовольное ворчание Бориса.

Вместе со своею вахтой в Александровской Слободе Дневной Дозор, как оказалось, уступал и место в царской опочевальне. Кому уж там его передал Басманов, Ольга понятия не имела. А сейчас «темную» царицу меняли на «светлую». Девушка смутно помнила, что две предыдущие жены Ивана Васильевича как-то внезапно скончались. Басманов только плечами пожимал. Его работницы Освальда мало интересовали. А вампиршу Марию он уже года два, как отправил в отставку, наградив за работу. Больше никаких сведений из него выудить не удалось, он слишком утомлялся на строительстве.

Впрочем, случались у Басманова и такие дни, когда он бывал дома. Борис их ждал, как праздника. У Освальда таких дней не было. По словам Фёдора, он и вовсе дома не появлялся. В царевом семействе было не все ладно, и воевода Ночного Дозора метался между Александровской Слободой, казармой и Московским Кремлем. По обоюдному согласию, дозоры вступили в период недеяния. Город практически был предоставлен сам себе. Все дозорные с обоих сторон были заняты. Тем не менее, к Басманову в его праздные дни иной раз забегали молодые мужчины с горящими глазами и двумя лентами на рукаве. Кафтаны их теперь были не черными, а красными, длинными. Бориса, бледного и молчаливого, всякий раз выставляли в «хибару» к сестре. Ольга бесилась за двоих.

-Ты, чем дуться, — огрызался Темнейший, — скажи мне, ты какую-нибудь бабскую работу знаешь? Вышивать там, или прясть?

-Всякую работу знаю, — обиделась Ольга ещё пуще, — что надо-то?

-К царице светлой тебя пристроить надо, — серьезно заявил Темнейший, — развлекать её будешь, она девка веселая, смелая. Подружитесь.

-Кто ж меня туда возьмет? — удивилась девушка, — опального боярина дочь. «Ничью» иную.

-Не твоя печаль, — улыбнулся он, — Малюта, к примеру, никуда от царя не ушел. Он вообще бессменно работает. Палачи царству при любом Дозоре нужны. А Ночной Дозор ими не богат. И тебя давно пора к хорошему делу пристроить. Очень к месту пришлось, что ты «ничья».

-Так до свадьбы-то ещё полгода, — удивилась девушка, — откуда ты знаешь, что царица веселая, да смелая? Или царь давно её выбрал?

-Кто ему выбирать-то дозволит?! — рассмеялся Фёдор, — Марфу ещё лет десять назад на это место назначили. Дневной Дозор только что в палаты заступил. Смотрины это так, для Москвы. Для послов. Она, конечно, отказывалась сперва. И первая жена тоже не хотела. Даже Мария наша, уж на что мертвая, и то сомневалась. Все через «не хочу», через слезы. Царица — это труд тяжкий. Невыносимый! Хуже во сто крат, чем укрепления строить!

-А ты откуда знаешь? — Ольга присела к нему за стол, подперла рукой щеку. Когда Фёдора удавалось застать праздным, то рассказывал он интересно. И в отличие от Ксении, Иакова или Освальда, он никогда не отмахивался, а всегда хоть что-то, да объяснял.

-Так я Ивану Васильевичу, чай, не чужой, — улыбнулся Фёдор, и, неожиданно, покраснел, — я со своим первым порядком, и то всяким его видел. А девки с ним чего только не натерпелись.

-На руку не сдержан? — сочувственно поинтересовалась Ольга.

-Сама увидишь, — помрачнел Басманов, — так не объясню. А только того царевича, что кормилица в речке утопила, царица сама родила. Всех детей, что померли, сама. Вампирше-то мы подкидыша полудохлого нашли. Так у светлых и тут недобор. Их царицы, считай, без защиты совсем. А порядок у них невысокий, иначе инквизиция не одобрит. Вот тут ты и пригодишься. Следить будешь.

-За царицей? — растерялась Ольга.

-За теми, кто за нею следит, — уточнил Басманов, — и сама поберегись. При царе везде опасно.

Секрет смены черных кафтанов Дневного Дозора на красные тоже вскоре раскрылся. Интересы темных иных требовали упразднения опричнины, и вступления в регулярные войска. Близилась война. Армия была далеко в прибалтийских краях, и царь активно вербовал ополчение. Мрачное настроение горожан сменилось патриотическим подъемом, и, как следствие, магическим голодом бывших опричников. А война, это для темных хорошо. Это смерть, мрачная радость победителей. Насилие. Да и не само по себе, а та радость, то чувство опьянение от легко обретаемой власти, которое с ним связано. Басманов тоже собирался отбывать. В тереме появлялись то кольчуга, то меч, то блестящий шлем.

Интересовало Ольгу не столько то, как они с братом проживут одни, без Темнейшего. И даже не то, что они будут делать, если тот погибнет. Интересно девушке было, как этот тонкий, изнеженный человек будет сражаться. Понятно, что магически. А вот зачем он с собой меч берет? С другой стороны, у неё так и стоял перед глазами прижатый к стене медведь. Фёдор только довольно улыбнулся, когда Ольга об этом заговорила.

-А ты уж, небось, обидеться успела на Освальда, что от медведя не защитил? — уточнил он.

Ольга кивнула. Успела. Освальд, да и сам Темнейший, могли в два счета оборотня усыпить. А не тянуть время, не делить непонятное нечто, что можно получать только раз или два в месяц!

-Знает, старый саксонец, что люблю я это дело, — довольно потянулся Фёдор, — без магии, руками, бороться. И мечом махать. Скучаю, понимаешь? По крикам толпы, по чужой смерти. По школе своей иногда скучаю, по бойцам. Даже по клетушке моей первой, с решетками ещё, и то бывает, тоскую.

-Да как же ты? — встрепенулась Ольга, — руки у тебя как у девицы! Ешь одну траву! Как?!

-Расскажу, — Басманов присел к столу, и взял с тарелки огромный грецкий орех, — только сперва скажи, боярышня, зачем тебе это понадобилось?

-Красиво, — потупилась девушка, — и так ладно вышло! Но ведь ростом ты ниже, чем батюшка. Даже, когда он человеком был. А медведем уж и подавно. И особо сильным ты не выглядишь.

-Что, самой захотелось попробовать? — Фёдор все ещё улыбаясь, расколол орех одной рукой, и подал половину Ольге, — а если я скажу, что всякий так может, и ты тоже, поверишь?

Она пожала плечами. С Басмановым никогда не было понятно до конца, шутит он, или серьезен. Всегда ведь улыбается.

-Весь секрет не в том, — он чуть понизил голос, — чтобы быть сильнее медведя. Дело в том, что медведь тяжел, а я нет! Если захочу, то любого зверя к земле прижму, и сколь мне надобно, удерживать буду. И любого воина.

Ну, вот! Так и знала Ольга, что будет шутить да издеваться. Одно слово, Темнейший!

-Не веришь? — Фёдор расколол ещё пару орехов, — я тоже сперва не верил. Но потом бестиарием поработал, и мигом научился. Это, когда со зверями борешься. Насмерть.

-Почему насмерть? — оторопела Ольга.

-Потому, — Басманов, наконец, принял серьезный вид, — что звери не знают, что их в цирке показывают. Они за свою жизнь сражаются. Тут либо ты либо тебя.

-Так и Ксения говорит, — потупилась девушка, — и Иаков. Про Битву.

-Иакова не видел, — пожал плечами Темнейший, — а как Хена Каю отметил, посмотреть довелось.

-А почему никто об этом не рассказывает? — чего не спросить, раз объясняют?

-А как про такое расскажешь? — вздохнул Фёдор, — инквизиция, опять же, не одобряет. Вот, кабы можно было тебе довериться, я бы показал. А сейчас рано.

Ну вот, и Басманов туда же! Что ж за напасть с той Битвой?

Ольга жила, словно в перевернутом мире. То, что плохо, для Темнейшего было хорошим. А то, что хорошо, вообще не было ему нужно. Она-то думала, что все людской пользой определяется. А Фёдор все на Силу переводит, на равновесие. Обычно он объяснял ей про светлых да темных на примере весов, подкладывая по одному зернышку. Но, когда доходило до дела, девушка терялась в назначении вещей и дел.

Вот сейчас строит вся Москва укрепления. Тратит на это время и деньги немалые. И сам Фёдор Алексеевич по ночам, да без отдыха работает. И сам же эти укрепления ругает да осмеивает. Знает, как надо, но никому не подскажет.

-До куда, говоришь, хан дойдет? — не поверила Ольга, услышав впервые, что войну этой весною город не сдюжит.

-До последнего посада все сожгут, — весело отозвался Темнейший, — но ты не тревожься. Даже если вся Москва сгорит, мой двор целым останется.

-А люди? — испугалась девушка.

-Кого-то в полон угонят, — пожал плечами Басманов, — кого-то убьют. Дань назначат. Все, как обычно. Ты, чего, переполошилась-то? С тебя дани никто требовать не станет. Или ты в Ногайской Орде чего позабыла? Так ты токмо намекни!

-А что сделать, чтоб не сгорели посады? — спрашивает Ольга, а сама чуть не плачет, — чтоб не прошло войско ханское.

-Каменную стену строить надобно было, — объяснил Басманов, — но, ответь мне, боярышня, кому она больше нужна, мне или Москве. Кто об этом думать должен был, я, или бояре? Да я бы и на войну даже с постели не вставал, если б не темные да не вампиры!

-Человечину есть будут? — Ольга поморщилась, — и кровь пить? Вампиры охотиться станут?

-А зачем бы им ещё в такую даль тащиться? — усмехнулся Фёдор, — вампиры с этим разрешением на охоту из меня всю душу вытрясли! А на войне никакого разрешения не надобно. Ни вампиру, ни оборотню. Гуляют, как хотят. Да я и сам заскучал, что скрывать. На Москве особо мечом не помашешь. С Гесером давненько не бился, тоже скучает, поди. Там и Филипп будет, и Хена. Нам ведь нельзя друг с другом магически сразиться. Договор не дает. А в рукопашную всегда пожалуйста! Да и приятно это. Сама единожды попробуешь, ни за что потом не откажешься.

-И светлые воевать пойдут? — девушка шмыгнула носом.

-Ой, а с кем же темные за Договор-то бились?! — ухмыльнулся Басманов, — не напомнишь, а, девица Головина?

Ольга только фыркнула. Спорить или шутить в ответ у неё ещё слов не хватало.

-У каждого в той войне свой интерес, — терпеливо разъяснял Фёдор, — и ты не забывай, что у светлых церкви да монастыри. Им сила оттуда приходит. А темным только война и остается. Или нужно нищими да пьяными весь город запрудить. Да и то ещё не все они озлобятся. Обычно иные и вовсе в войну не ввязываются. Но тут сейчас такая туча надвигается, такая гроза, что даже инквизитор настоял, чтобы темные в ополчении в первых рядах бились. Сама смотри: идет к нам тысяч сорок бойцов отборных. Злы на Ивана Васильевича за Казань, да за Астрахань. А у Москвы ополчение из неопытных птенцов, да стариков. Тысяч шесть, не более. При таких именинах хоть всех дозорных в армию забирай, не сдюжит та армия. Нет таких сил на Москве, чтобы прямо сейчас Давлет-Гирея бить. Можем мы токмо злости в противнике поубавить. На то и созданы Тенью темные иные. Помнишь, я тебе с весами объяснял?

-А хан тоже своих иных приведет? — вдруг опомнилась девушка.

-Надеюсь! — рассмеялся Темнейший, — только хан про них не знает ничего. Они сами придут. Силы-то сколько будет! Бери, не хочу. Всем хватит. Опять же, старых друзей повидаем, посидим, Битву вспомним. Тризну справим, если кто недавно помер. А то с этой работой я совсем выезжать перестал. Я ЖИТЬ перестал. Брат твой заскучал совсем. Сидит, как наказанный с самых Святок!

-Его с собою возьмешь? — удивилась девушка.

-Зачем? — не понял Темнейший, — там и без него будет, с кем одеяло разделить. Это ж действующая армия!

-Ну неужто без войны никак нельзя? — допытывалась Ольга.

-Ой, светлая ты, девка! — усмехнулся Темнейший, — вожусь с тобою, вожусь. А потом Освальду своими руками отдать придется. Не мы ту войну начали. Люди сами управились. Иные токмо пользуются.

-Я к тебе не напрашивалась, — обиделась она, — и ты только время понапрасну тратишь.

-По мне, так лучше самому себе врага вырастить, — рассмеялся Фёдор, — чем готового получить. Думаешь, ступишь в Тень и все? Кто-нибудь тебя туда в первый раз сведет, а потом чему-нибудь научит? Так до конца времен со своим шестым порядком и протянешь?

Ольга неуверенно кивнула.

-А я могу сделать так, чтобы за тебя все светлые на этом куске суши смертным боем бились! — Басманов чуть подался вперед, — а потом лучший из них учил тебя так, как тебе надобно. И быть тебе боевой колдуньей первого порядка. И Освальд, если бы умел, так же делал бы. Но сам он не может, а более некому. Поэтому у вас боевых магов нет почти. В тень ступать надо умеючи, с правильным настроем, да в нужное время. И учиться перед этим надобно не менее трех лет. Чтобы каждый удар магией только усиливать, а не вызывать. До Битвы боевых магов с обеих сторон хватало. Теперь среди светлых их, как видишь, поубавилось.

Девушка призадумалась. Стать боевой колдуньей первого порядка ей хотелось намного сильнее, чем гостей встречать в Ночном Дозоре. Но не слишком ли Темнейший об её благе печется?

-А тебе это зачем? — она подозрительно прищурилась.

-Есть у меня один интерес, — прищурился Темнейший, — как обживешься тут, покажу. Мне без этого жизнь не мила. Только получить ЭТО я никак не могу. Сейчас не могу. А через тебя можно попробовать. От того и тебе польза будет, и мне.

-Что ж у тебя, своей силы не хватает что ли? — удивилась девушка, — ты ж всю Москву под себя подмял! В Битве выжил. Мир посмотрел. Чего же тебе ещё?

-Можно мир посмотреть, — улыбнулся Фёдор, — а можно сделать так, чтобы мир вокруг тебя одного крутился. И все тебя хотели кто в друзья, кто в соратники, а кто и во врагах бы иметь не отказался. Я чужою завистью да ревностью жив. Мне с моим первым порядком знаешь, сколько силы надо на моё колдовство?! Брат твой мне столько не даст, даже если я его живьем резать стану.

Борис, который с самой зимы ходил за Темнейшим с грустными глазами, сейчас начал проявлять беспокойство, а порою и злость. Срывался даже на сестру. Фёдор клялся, что уезжает лишь на два месяца, но для брата это было, как два года.

-Что ты за ним носишься?! — шипела Ольга, вороша в печи остывающие угли, и готовясь печь хлеб, — гордости имей хоть немного!

-Ты не поймешь, — огрызнулся Борис, — не могу я без него, понимаешь?! Я тебе даже объяснить не могу, что да как. Ты девица ещё.

-Я могу, — послышался сверху из спальни голос Басманова, — да токмо покуда Ольга Андреевна девица, то и правда не поймет, чего тебе одному не сидится. И как ты тут эти два месяца жить будешь.

Борис покраснел. Ольга глянула на него с непониманием. Ну, ладно, когда Басманов дома. Кто прознает — позора не оберешься. А чего стыдного одному-то жить?

-Я, вот, только не пойму никак, — Фёдор вышел к ним, и остановился на лестнице, — ну, не хотел тебя отец замуж отдавать. И правильно, чего Иной там делать? Токмо время зря терять, да силы в родах подтачивать. Но нянька-то могла тебе хоть на пальцах-то объяснить, чем молодцы от девиц отличаются!

Теперь и Ольга покраснела.

-А ваш батюшка мастер детишек-то воспитывать! — рассмеялся колдун, — передам ему поклон, как встречу!

И он ушел наверх, поманив за собою Бориса.

Май как будто подкрался к терему Басманова. Ещё вчера ни одной набухшей почки, ни одной оттаявшей лужицы. А на утро весь двор в молодой зеленой траве, а на двух молодых яблоньках, посаженных Борисом прошлой весною, все почки разом набухли, и даже проклюнулись. А значит, настала пора Фёдору уходить. Давлет-Гирей чуть не у стен уже стоял.

Борис, с которым по словам Темнейшего, в последнее время было страшно ложиться в одну постель, притих. Ольга время от времени случайно ловила то тихие стоны, то его нервный шепот, принося в баню квас или стоя у печи. Но Басманов зорко следил, чтоб девица больше их с Борисом забав не видела.

Ольга же, напротив, ходила нервная. Её официально переселяли ко двору. По случаю военного положения царь временно вернулся в Москву, в дедовскую вотчину. Вместо себя Фёдор оставлял Скуратова. Дневной Дозор чуть ли не в полном составе состоял в то время в ополчении. Из Ночного ушли только Ксения с Яшкой, Буслай, да оборотни. Неприятно было думать, что светлые оборотни будут рвать людей на части. Сама Ольга не видела, ей Басманов все рассказывал. А ещё он велел ей к его возвращению научиться колоть орехи в ладони. Пока у девушки ни шиша не получалось, но велено было стараться.

Платья её были уж давно готовы. Хотя и дана было на работу всего неделя, Ольга взялась шить сама, и, конечно, не успела. А Темнейший не торопил. Платья получились неплохие. Не хуже, чем у остальных. Фёдор разрешил выбрать золотого шитья, да кружева, сколько ей понадобиться. Он вообще на цены никогда не смотрел. И откуда у его столько денег девушка даже думать боялась. А сам Фёдор перед отправкой сундука к Скуратовым, бросил туда что-то черное.

-И голову покрывай, — резко бросил он, — тебе Малюта все объяснит. Сама увидишь, не маленькая.

Манеры у Ольги были под стать двору, недаром в боярском доме выросла. Пристроили её на первых порах непосредственно к Скуратову, до прихода во дворец Марфы Собакиной. Жить девушке предстояло прямо в его доме. Несмотря на войну, во всю шел фальшивый смотр невест. Басманов посмеивался, обещал, что последнюю дюжину будут и вовсе голыми разглядывать.

-Нет бы радоваться, — возразил он на бурное возмущение девушки, — вот жила б сейчас у батюшки, и тебя бы на тот смотр привезли. Укрыть свою девку в семье никак нельзя. Но ты бы до последней дюжины не дошла, уж прости. И даже если бы тебя к этому времени в Дозор уже пристроили, там смотрины построже будут, чем у царя. Голыми их, конечно, никто не осматривает, но вот нитки дают распутывать, на терпение проверяют. А тут ты бы не сдюжила. Терпения тебе недостает, Ольга, свет Андреевна.

Ольга даже уже и не обижалась. Возразить тут было нечего. Чем-чем, а красотой и терпением она уж точно никогда не отличалась. Басманов со своей яркой красотой, наверное, должен был считать её чем-то отвратным. Он, тем не менее, ничего такого обычно не говорил, и внешнею непривлекательностью Ольгу практически не попрекал. Сам обращался с нею, как с неразумной младшей сестрой. Отдавая её на руки Скуратову, он лишь попросил её шибко далече не убегать.

-У Дэвида дел полно, — он потрепал девушку по плечу, — ловить тебя по Москве ему некогда будет. Да и тебе уж пора за ум браться. Одна останешься — пропадешь!

Скуратов жил в огромном каменном тереме. Отдав приказ отнести Ольгин сундук в её комнату, подхватил девушку под руку и потащил по узкому коридору.

-Значит так, — голос у него был скорее приятный, но тон суровый, — есть да пить можно только тут! В царевых покоях ничего не жрать и руками не трогать. Книги, свечи, платки там всякие. Поняла?

Ольга кивнула.

-При любой беде, даже малой, сразу ко мне. Поняла?

Девушка что-то буркнула.

-При дворе всегда поверх одежды черное платье накидывай, — предупредил он, когда сундук поставили в угол и открыли.

Ольга глянула внутрь. Черная тряпка оказалась монашеским одеянием.

-К царю близко не подходить! — продолжал Дэвид, — Если сам заговорит, молчи, да слушай. Если он начнет посохом грозить, сразу беги. Зазорного в том нет ничего, все от него бегают. Он на завтра и не вспомнит. Поняла?!

Ольга вся побледнела. Куда её Фёдор отдал-то?

Малюта был женат на добрейшей женщине, а дочка его Мария, была лишь немного старше Ольги. И уже просватана. Будущий супруг сейчас тоже ушел в ополчение, и девушка с радостью встретила новую компаньонку. Младшая сестра на богомолье уехала, и девушка отчаянно скучала. Жили богато. Сам Скуратов дорого одевался, хотя и не так странно, как Басманов. Происходил он из саксонцев, как и Освальд. Басманов звал его Дэвидом, а жена Григорием. Ел он все подряд, любил непроцеженное пиво и баранину. Для развлечения или на спор мог согнуть стальной прут. И Фёдор уже предупредил Ольгу, чтобы она с ним про Битву особо не говорила. Он не любил.

Руки у него всегда были горячие безо всяких амулетов. На Москве особо не мерз, и меховых кафтанов не носил. Но любил золотые перстни да серьги. И ароматную воду. В доме было много книг. Мария была грамотная, и они с Ольгой пару раз успели сбегать на базар, глянуть, нет ли чего нового у немцев. При этом её будущий муж ни читать, ни писать не умел.

-Да, — отмахнулась Марьюшка, — не важно это. Батюшка не станет абы кого в мужья мне давать.

Уверенность Марьи в завтрашнем дне и её горячая любовь к отцу поразили Ольгу. Она помнила, как строг был с ними всеми её собственный отец. Царев палач баловал последних незамужних дочерей, и старался во всем угодить жене. Оно и понятно. Ведь он должен был их всех пережить. Рядом с ним девушка снова ощутила ту особенную безопасность, которую чувствуешь в родительском доме. Правда, теперь она точно знала, что это чувство ложное.

Ольга попала прямо на смотр невест. Мария, хихикая, показала ей небольшое окошечко забранное узорной решеткой. Через него царь наблюдал за девушками, когда они рукодельничали или все вместе обедали. Девушки тоже заглянули внутрь. На удивление, Ольга сразу распознала среди присутствующих двух «иных». Обе девушки были просто сказочной красоты. От нечего делать стала наблюдать, пытаясь выявить среди них Марфу. У одной девушки было чуть более печальное лицо. И движения у «печальной» были резче, смелее. Походка увереннее. В какой-то момент она глянула прямо на Ольгу через решетку, задорно подмигнула и улыбнулась. И невозможно было удержаться и не улыбнуться в ответ. Улыбка у Собакиной была светлая, заразительная. Как у Фомы.

Вторая иная была чуть спокойнее. Обе девушки либо делали вид, что не знакомы, а может и правда не знали друг друга. Но внешне их принадлежность к общему делу в глаза не бросалась. Мария поймала её взгляд.

-Это Сабурова, — ткнула она пальцем в ту из девушек, что была потише. Она мне тут более всех нравится. Хотя, царю виднее.

-А это? — Ольга поняла, что Мария не в курсе, что жена царю уже назначена.

-Вон та, наглая? — Мария улыбнулась и поморщилась одновременно, — Собакина. Батюшка ею уж очень восхищается. А по мне так себе, обыкновенная.

Значит, угадала Ольга. Ну, здравствуй, Марфа, свет Васильевна!

Сперва Ольга очень боялась, что её будут спрашивать об отце. Но, проведя в Кремле неделю, убедилась, что её тут попросту никто не замечает. Не важно, как она одета, что делает целыми днями, как себя чувствует. Никому не было до неё никакого дела. Приставили её к собранным со всей страны «царским невестам». Будучи девчонкой на посылках, она то и дело носила какие-то записки, бегала на кухню за сладостями, читала вслух для всех невест, но по большей части тихо сидела в углу и слушала чужие разговоры.

В длинных галереях и больших изукрашенных залах Кремля собирались бояре. Мужчины говорили о войне. Ольгу чрезвычайно интересовали как сами эти разговоры, ведущиеся с большим знанием дела, так и то, отчего эти люди не вошли в ополчение. Бояре обсуждали цены на рожь да овес, предстоящую свадьбу. Иной раз и государя, но шепотом. Девушка царя ни разу ещё не видела, но, судя по разговорам, с этой встречей торопиться не стоило.

Невесты тоже обсуждали государя. Но в куда более сдержанных выражениях. У того было двое сыновей, одному из которых тоже сейчас подбирали жену. Сам царевич ни разу не подошел к резному окошечку. Или ему было все равно, или такой важный выбор отец не мог доверить молодому ещё сыну. Царевичи вообще из своих покоев не показывались.

-Это не от безразличия, — пояснил Скуратов, — у Ивана Васильевича вся семья взаперти живет. Всех детей потерял, эти последние остались. Трясется над ними, никуда не выпускает. И жен их тоже запрет. И внуков, если будут. И сам запирается.

-Заботливый, — тяжко вздохнула Ольга.

-Да, — кивнул Дэвид, — токмо это ему не помогает. Скоро сама увидишь.

С утра Марфа записочку в руку сунула. Для Скуратова. Тот, как прочел, в лице переменился. Поманил Ольгу за собой, ничего толком не объясняя. Невесты в комнатах по двое жили. Малюте в комнату ходу не было, за этим специально приставленные монахини сладили. А Ольга беспрепятственно прошла. Собакина ожидаемо делила комнату с Сабуровой. Обе иные встали, когда Ольга вошла. Та сразу почувствовала, как в комнате хорошо. Как было в Ночном Дозоре. Не оттого, что тепло, или как-то особенно пахло. Просто хорошо.

-Передай Дэвиду, — прошептала Марфа ей в самое ухо, — что я Темрюкова видела. Третьего дня мимо смотрового окошка прошел.

Ольга только плечами пожала и кивнула. Ей это имя ничего не говорило. Но вид у Собакиной был такой, что сомнений не оставалось. Дело было серьезное и неотложное. Опять же, надо привыкать. Царица будущая, как-никак.

-А кто такой этот Темрюков? — тихо спросила Ольга.

-Оборотень, — буркнула девушка, — брат предыдущей царицы, темной. Она-то дозволение на охоту получила, и может сейчас где угодно пребывать. А он что тут делает? Остальные оборотни всеми правдами и неправдами вместе с армией напросились. Следующая война ещё когда случится?! Оборотень не станет без причины в городе отсиживаться, когда такое гулянье. У меня только шестой порядок, я ничего сама не могу. А Освальд может в будущее глянуть.

-Так нешто он до свадьбы будущее твое не глянул? — удивилась девушка.

-А зачем? — грустно усмехнулась Марфа, — кого моё будущее волнует? Тут дела большие, царевы, воевод Дозорных да инквизиции. А мы с Евдокией в них пылинки.

-Что же, вам на защиту никого не отрядили? — тихо спросила Ольга.

-А Насте кого отряжали? — всхлипнула Марфа, — Мария, та уже мертвая, что ей сделается?

-А зачем вообще все это нужно? — удивилась Ольга, — жил бы царь со смертной женщиной.

-С Анастасией он на царство взошел, — как маленькой объяснила будущая царица, — она светлая была. При ней бояр поприжали мирно, не как при Марии. Духовному росту его способствовала. Умиротворению после тяжелого детства. Их же с братом тут голодом морили, да в обноски одевали! Царь сироткой при боярах вырос. Сама понимаешь, как он тех бояр «возлюбил». При первой царице все больше реформы были, тут много чего переделывать пришлось.

-Тогда зачем потом темную царицу ему давать?

-За тем, — Марфа насупилась, — что не всем те реформы по нраву были. Тем же боярам. Тут без крови никак. А светлые по этой части не мастера, сама понимаешь. Опять же, Басманов с Иваном Васильевичем оба охотники. Разбираются, как зверя загонять, как в засаде сидеть. У них за десять лет прямо дружба сердечная завалялась. Сама знаешь, какая. С мятежными боярами враз разочлись. Это Фёдор Алексеевич настоял, чтобы царскую семью оберегали. Инквизиторам-то что, ну, будет новый царь, лишь бы Рюриковной крови.

-Почему именно Рюриковой? — насторожилась девушка.

-Филипп знает, — пожала плечами Марфа Васильевна, — Освальд, да и Басманов, скорее всего. Мне-то без разницы. Я на службе.

Скуратова аж перекосило. Услышав про загадочного миролюбивого оборотня, он нервно заметался по узкому коридорчику, где ожидал новостей. И глаза у него снова стали безумными, как при их первой встрече.

-Марфе Васильевне что-нибудь передать? — попыталась Ольга прервать его беспорядочное брожение. В ответ он глянул на неё, как безумный.

-Освальду надо передать, — прошептал он, прижимая Ольгу к стене так, как будто она собиралась уйти, — только вот в казарму к нему тебе хода нет. А мне послать более некого. Хоть самому идти. Все на постах стоят, кто не в ополчении.

-А ежели исхитрюсь? — потупилась девушка, — что за то получу?

-Чего это тебя Темнейшй за светлую держит? — проворчал Малюта, — что хочешь?

-Правду хочу услышать, — Ольга чуть отстранила палача, — почему все царицы иные?

-Я не знаю, — буркнул Скуратов, — у Фёдора спроси, он в курсе.

-Тогда не пойду, — пожала плечами девушка, — я и так ничего не теряю.

-Пойдешь! — саксонец придержал её за плечо — я тебе за то кое-что покажу. Басманов сказал, тебе понравится.

Уговорившись, они расстались. Малюта скрылся в темноте коридорчика, а Ольга поспешила в город. По дороге все думала, что же такое ей может царев палач показать? Что темным верить нельзя? Или, может, в подвал к себе спустит, да гадость какую предъявит? Руку отрезанную, или как человека живьем резать будут. С него станется.

У двух заборов, где раньше для неё был вход в казарму, Ольга остановилась. Достала из-за рукава записочку от Скуратова, да на один из заборов и прицепила. А сама отошла, чтобы и на виду остаться, и не стоять рядом. Обернулась, а нету записки, исчезла. Испугалась было, что ветер унес. Покрутила головой. Вроде нет нигде обрывка бумажного. Никто по улице с той запискою не удаляется, значит, сторожа забрали.

Времени прошло прилично. Девушка уже и замерзнуть успела на обманчивом весеннем солнышке, и все дома на улице по сотому разу оглядеть. Глянула на забор, а там новая записка висит, на ветру колышется. И нет никого. Даже непонятно, когда успели подложить, ведь вроде и глаз-то не отрывала!

Малюта посланием остался доволен. Сразу как-то обмяк, и взгляд чуть спокойнее стал. Хотя и не сказать, чтобы он совсем в себя пришел.

-Молодец, — буркнул он, поманив Ольгу за собой, — придет ночью охранитель для светлых. Ну, пойдем, покажу, что обещал.

Девушка пошла за ним, поминутно спотыкаясь в плохо освещенных коридорах. Шли долго. Вышли, наконец в маленький узенький внутренний дворик. С трех сторон его высокие стены окружали, а с одной стороны он дверью заканчивался. Ольга глянула, нет никого. Куда привел её палач? Что хочет тут показывать?

И тут Малюта нож достал. Большой, острый. И взгляд у него стал ещё хуже. Злой. Ольга чуть отпрянула.

-Чего скукожилась? — усмехнулся мужчина, — Басманов сказал ты орехи учишься колоть, руки к оружию готовишь. А нож, он легкий. Тебе в самый раз.

И он, резко замахнувшись, бросил свой нож в противоположную стену. Тот, просвистев, с тихим стуком воткнулся в единственную деревянную колоду, стоявшую в самом дальнем углу.

-Нравится? — довольно улыбнулся Скуратов, — я всех дочерей научил, и тебя научу.

Ночью Марфа с Евдокией не спали. Ольга к Скуратовым не пошла, осталась при «невестах». Малюта не возражал. Народу в Дневном Дозоре осталось так мало, что он был рад любой помощи. Девушки бросили пуховичок прямо на поп, и все трое, удобно устроившись на нем, принялись болтать, уплетая засахаренные фрукты.

Марфе предстояло работать царевой женой. Лет ей было чуть за сотню, и она ещё не утратила своей юношеской веселости. Единственное, чего она очень не хотела, так это рожать. Услышав, что у Ольги не будет детей, обе невесты завистливо повздыхали.

-У Иоанна Васильевича дети все больные были, — потупилась Собакина, — и сам он болен. Ещё лет пять назад на охоту сам ездил, на праздники. Воевал сам. А сейчас порой едва ходит. А ведь ему сорок только-только исполнилось. Мальчик совсем!

Евдокию Сабурову назначили женой Ивана Ивановича, молодого царевича семнадцати лет отроду. Девушке было слегка за семьдесят. Она смущалась больших компаний и новых людей, но манеры у неё были боярские.

-Это оттого, — Собакина толкнула её так, что соседка скатилась с тюфячка на пол, — что она боярышня, как ты. А я купеческого рода. У нас все по-простому. Нас с нею за хорошее знание договорных отношений выбрали. За терпение, сообразительность. И за красоту, будь она неладна. Так что ты, Ольга Андреевна, не печалься, что лицом не вышла.

Поздно ночью кто-то тихо постучал. Девушки уже успели уснуть, как были, на полу. Ольга сразу вскочила. Она привыкла у Ксении в доме с первыми петухами подниматься, а потом у Басманова, он тоже рано вставал. Обождала, пока «невесты» себя в порядок приведут, покровы набросят. Потом отперла. На пороге стояла Ульяна. Молча улыбнувшись, протиснулась в комнату. А за нею в темноте стоял Филипп.

Ольга вздрогнула от неожиданности. Но быстро оправилась. Поклонилась и поздоровалась. Инквизитор тоже улыбнулся и чуть склонил покрытую черным голову. Сделал знак, чтобы девушка вышла. Молча прошли темным коридором, вышли в расписанную узорами и цветами залу. В темноте краски на стенах казались серыми, а рисунки пугающими. Филипп повел ладонью, и между ним и девушкой стало светло. А более нигде.

-Все ли ты здорова, Ольга Андреевна? — вежливо поинтересовался он.

Ольга кивнула.

-Тьму познаешь? — продолжал спокойно инквизитор, — не обижает тебя Темнейший?

-Равновесие познаю, — Ольга отрицательно помотала головой.

-Хороший из Басманова наставник получается, — довольно ухмыльнулся инквизитор, — недаром я его в инквизицию рекомендовал!

-А почему мне раньше нельзя было светлых видеть, — в свою очередь поинтересовалась Ольга, — а теперь даже к двоим приставили. И вот, Ульяна теперь тут. Что бы мне тогда доступ к казарме снова не открыть?

-С казармой молодец, хорошо сообразила, как Освальда известить, — похвалил Филипп, — доступ тебе не надобен, ты и так обходишься. А светлые сами тебя видеть не хотят. Если через четыре года ты темной из Тени выйдешь, то расходиться по разные стороны барьера будет ещё больнее, чем сейчас. Я знаю. Я после Битвы разводил старых друзей по разным Дозорам. Такого наслушался, да натерпелся!

-Поэтому про Битву никто не рассказывает? — напряглась девушка.

-И потому, — кивнул инквизитор, — что это больно. Многие потеряли все. Ты что-то ещё хочешь спросить. Я по нимбу вижу. Спрашивай.

-А расскажете? — встрепенулась Ольга.

-Сам предлагаю, — любезно отозвался Филипп, присаживаясь на резной подоконник и указывая на место подле себя.

-Почему все царицы «иные»? Чего царю с обычной женщиной не живется, со смертной?

-Не такие уж «иные» царицы и бессмертные, — вздохнул инквизитор, слушай, коли интересно.

Дед нынешнего царя, тоже, кстати, Иоанн Васильевич, был человек прямой да честный. Дозоры в ту пору мало с официальной властью пересекались. Воеводы в покоях раз в десять лет не менялись. Вдвоем потихоньку наблюдали. На мелких должностях при дворе числились. Темнейший при егерях служил. Светлейший — при домовой церкви царевой, младшим служкой. А сам инквизитор чернецом сидел, где придется. Духовные книги вслух читал, или про себя, как получится. Звали тогда всех по-другому, сейчас не важно, как.

Но тут горе случилось. Померла царица. Молодая совсем, двадцати пяти лет отроду. Хорошая была женщина, праведная. Царь в ту пору в военном походе был, о смерти жены из письма узнал. Он вообще дома редко появлялся. Может оттого у них с женою только один сын-сиротка и остался. Иван Васильевич вдовствовал целомудренно. На женщин даже не глядел. У него других забот полно было. С одной стороны Орда, с другой Ливония. С третьей бояре напирали, с четвертой Новогрод бунтовал. Царь только зубами скрипел. При таком раскладе не знаешь, за что и взяться.

От горя, чтобы печали чуть поуменьшить, стал Иван Васильевич в Кремле порядок наводить. И нашел ЕЁ! БИБЛИОТЕКУ. Филипп ничего не подозревал. В мыслях не было беспокоиться, династия последние годы доживала. По всем нитям выходило Ивану Васильевичу в военном походе голову сложить. А сын его давно иными за живого не числился. Должен был молодым умереть, и очень скоро. Но тут однажды подошел к чернецу, сидящему чуть ни у входа, человек в черном, и молча за собою поманил.

С удивлением все трое иных встретились в темном каменном помещении без окон, сплошь книгами заполненном. И не простыми книгами. Филипп их сразу узнал. Он, римлянин, видели их до Битвы в каждой публичной читальне. Смысла нет все перечислять, Ольга и названий таких не знала, потому, как все «поток унес». Оказывается, не все!

Царь, крепко сбитый мужчина, сидевший за резным столом, очень спокойно поинтересовался:

-Слыхали, как в Гишпании колдуны на кострах горят?

Все трое иных замялись. Не токмо слыхали, а уже и тризны справили. Жгли, конечно, смертных. Но пара-тройка слабеньких иных среди них случилась.

-И в Ливонии жгут, — царь задумчиво перелистывал старинный фолиант в деревянных обложках, — и в землях французских. А с чего им там костры-то разводить? Деревьев-то совсем не осталось опосля потопа, вами устроенного!

Инквизитор от неожиданности опешил. Кто это, интересно, на такое вопиющее нарушение Договора пошел? Смертному все разболтал?

-У меня леса много, — продолжал тем временем Иван Васильевич, — на имеющихся колдунов, я так думаю, хватит. Ну-ка, ты, чернявый, глянь! Никого не узнаешь?

Темнейший глянул, и побледнел. Царь показывал ему трактат, по которому в его время бестиариев готовили. А в трактате том был его собственный портрет! Уж больно известен при своей гладиаторской должности он был. Даже в книгу попал. А таланту римских художников можно было только подивиться.

-Ну, вас троих я легко высчитал, — сообщил Иван Васильевич, смерив иных суровым взглядом, — с остальными пришлось повозиться. Глянь ты, старый!

Светлейший взял протянутый список. Царь угадал почти всех бывших при дворе иных, числившихся в обоих Дозорах. Но это же невозможно! Не иначе, кто-то ему рассказал!

-Я знаю, — Иван Васильевич постучал пальцами по столу, — что вам троим делать нечего меня тут же и положить. Или околдовать. Но знайте. Этот список будет тут же моими верными людьми обнародован. А народ российский хоть и не зол, но на расправу скор. А в дровах, как я уже говорил, у нас недостатка не имеется. Вы втроем, может, и спасетесь, сила в вас немалая. А кто помельче, враз на костре окажется. Ну как? Поговорим, или будем и дальше Ваньку валять?

-Мы предпочли бы не вмешиваться в дела людей, — мягко начал инквизитор, но царь его перебил.

-Вы все, — он ткнул пальцем в список иных, — живете здесь. Давно живете. Стало быть, всё вам тут по нраву. А что враг у ворот стоит, вам и дела нет?!

-Это твои враги, — пожал плечами Освальд, — мы все родились в других землях.

-А нынче на моей земле живете, — задумчиво произнес Иван Васильевич, — хлеб русский едите? Значит, русские вы.

-Дела такого рода предполагают равновесие, — вступил в разговор Темнейший, — эти двое светлые колдуны, а я темный.

-Ничего, — ухмыльнулся царь, — я за тебя буду.

Что царь не иной, было понятно даже без магии. Но, бегло осмотрев книги на полках, Филипп пришел к выводу, что ни прочесть их, ни даже понять, что это, Иван не мог. Часть книг была на языках народов, которых уже не было на земле. Царь обратился к иным от безысходности. Ему просто нечего было терять. По его нимбу было видно, что он в курсе, сколько ему осталось, и страха в нем нет ни на полушку.

Кто-то нарушил договор. Кто-то рассказал смертному об иных и дал ему ещё какие-то сведения. Это нужно было проверить. Но лезть к царю в голову прямо сейчас было опасно. Иным он, может и не был, но переговоры вел, как светлый, а торговался, как темный. И определенно знал о Договоре, Битве и последующей катастрофе. А об этом точно никаких книг написано ещё не было. Инквизитор знал это, как никто. И тут, неожиданно, Басманов, от которого соратники не ожидали ничего подобного, тихо произнес:

-Царицу тебе дам, темную. Половину твоих бед уменьшит.

-И что? — не поняла Ольга, — какое дело темной иной до дел государственных?

-Большое заблуждение, — улыбнулся инквизитор, — думать, что темным ни до кого окромя себя дела нет. Это правда, да только отчасти. Темные жены подчас мужьям такую помощь оказывают, что никакая самая преданная жена и не потянула бы!

Тёмную иную Софью аж из Италии привезли. И, что правда, то правда. Стала она своему мужу помощницей во всех делах. Даже в тех, о которых он и не догадывался. Правда, умолчал Темнейший, чего та помощь наследнику Рюрика стоить будет. Прежде всего, привезла она с собой трон магический. Сев на него, можно было любое одно дело поправить. Но не бесплатно, и только одно. Цена той помощи была немалая. Об этом Иван Васильевич уже не узнал. Ему-то казалось, что все само происходит. А жена молчала, да улыбалась. И детей рожала, как под заказ. Двенадцать человек! А что некоторые из них младенцами помирали, так это у всех было.

Царю по нраву пришелся новый жизненный уклад. За десять лет Иван Васильевич уже успел так с Дозорами срастись, что под самое сражение при Угре ему на верность не только армия присягнула, но и проживающие в Москве Иные. К тому времени, как всех братьев, да старшего сына, схоронил, мать в монастырь ушла, а сноха в тюрьме померла, Софья как раз мужа подбила свои отношения с колдунами узаконить. Чтобы всем его потомкам так же вольготно жилось. И был заключен Договор о Вечном Служении. По нему оба дозора Москвы в любой войне за неё сражаются, любую прихоть царя по первой просьбе исполняют, и жен-иных поставляют по мере надобности. А про трон магический ни слова!

-Поэтому у нашего царя все дети больные? — догадалась Ольга, — из-за трона волшебного?

-У него они хотя бы есть, — кивнул инквизитор, — его отец ради продолжения рода тоже на «трон» дважды присаживался. Только ему уже не так помогало, как Ивану Васильевичу. Хоть и был женат на двух иных. Один сын больным роился, а второй сейчас за его дела, да за дедовы, страдает. Мы промеж собою решили ничего нынешнему царю про тот трон не говорить. Убрали с глаз долой. А сам Василий Иванович до разумного возраста своих детей не дожил, не успел рассказать. Да и кто б ему поверил?

-Вы же могли Ивана Васильевича убить! — удивилась Ольга, — усыпить. Памяти лишить.

-А зачем? — усмехнулся Филипп, — люди мало живут. Для иных как будто миг проходит, а человека уж и нету. Я на Родине юристом был. Договор так составлен, что помогаем мы только потомкам Рюрика. А их осталось четверо. Трое смертных, да один иной. Можно и без крови при таких именинах, как Басманов говорит.

-Библиотеку тоже заберете, когда последний Рюрикович помрет? — потупилась девушка.

-А вот с библиотекой незадача, — нахмурился инквизитор, — заколдованная оказалась. Ни одной книги вынести нельзя. Вообще ничего оттуда вынести нельзя, даже тот Договор, что в ней был подписан. Поэтому сейчас туда ничего нового не вносят. Чтобы потом Хранителю не мешало.

-Кто же Хранитель? — насторожилась Ольга.

-Последний иной Рюрикович знает, — ухмыльнулся инквизитор, — Освальд с ним дружен, через четыре года сама у него спросишь. Доступом в хранилище пока что тоже Светлейший заведует. Басманов на это крепко серчает, а сделать ничего не может.

-Из-за этого он оборотней светлых истребил? — насупилась девушка.

-Нет, — отмахнулся Филипп, — по цареву приказу. И не без удовольствия тот приказ исполнял, надо сказать.

-Так нешто нынешний царь про иных ведает?

-Даже не подозревает! — задумчиво протянул инквизитор, — а только у каждого иного оборотня на Москве семья была. А женаты они были сплошь на боярынях. И сами боярами были, как вы с отцом. Об этом ещё Софья позаботилась. Иван Васильевич сделал оборотней боярами столбовыми, а внук его, тоже Иван Васильевич, истребил их чуть ли не под корень.

-А где она сейчас? — спросила Ольга, — Софья.

-Басманов её лично до границы проводил, — объяснил инквизитор, — наградил, как положено. Все ж таки немалую работу сделала.

-Что ж она царю сейчас не поможет? — удивилась девушка, — внук же.

-У неё тех внуков полная Европа! — отмахнулся Филипп, — да и все равно ей. Ни одного иного среди её потомков нету. И у всех, кто жив ещё, жизнь плохо сложилась. И сама она на «трон» ни разу не садилась. И не все свои беды магией поправляла. Даже темные иные, и те лишний раз не колдуют, наперед просчитывая. А людям и вовсе нельзя давать доступ к магии. Они о последствиях не думают, у них жизнь слишком короткая. Им все и сразу подавай.

Ольга задумалась, на сей раз надолго. Уже светать начало, и комната алым светом озарилась. Поднялся с подоконника Филипп, поманил за собою девушку.

-А как вас раньше звали? Откуда вы родом? — спросила она, пока в спальню к царевым невестам возвращались.

-Гай, — улыбнулся инквизитор, — означает «радостный». А Бамсанова Флор. Значит, «цветущий»! Жили мы в одних землях, но родились в разное время. И даже знакомы не были. Я из знатной семьи, а он раб-вольноотпущенник. А вот Освальд с Дэвидом солдаты. Они уже были отличными бойцами, когда мне только предстояло научиться владеть мечом. И надо ж было всем вместе далеко на севере пересечься в той злополучной Битве!

Уже у самой двери Ольга встрепенулась.

-А трон-то где?

-Так в библиотеке, — улыбнулся инквизитор — смертным до неё сейчас никак не добраться. А из иных только мы трое знаем, где в неё вход. Будет ещё бедствие, подобное землетрясению, что перед свадьбой Софьи на Москве случилось. И погибнет та библиотека. Али пожар какой. А может и потоп. Жаль тех книг, да делать нечего.

И так захотелось Ольге в те книги заглянуть, что спасу никакого нет. Ничего, вернется Фёдор, поглядит ещё, что за письмена у народов, которых больше нет на земле!

Два с лишним месяца пролетели, как один миг. По крайней мере для Ольги. У Малюты же к тому времени начал заметно подергиваться глаз. Он продолжал учить девушку бросать нож, но пока бросок у неё был слабый. В колоду она пока что не попадала по причине её чрезмерной удаленности.

-Ночей не сплю, — пожаловался он, подправляя ей руку для более точного попадания, — скорей бы уж Фёдор Алексеевич воротился! Ты, вот что. Рука у тебя не того. Слаба больно. Тебе бы на поморской ладье поплавать с год, или на сенокосные работы. Дрова рубишь?

Ольги кивнула.

-Тут пока что не до того, — продолжал палач, — а ты, вот что! Масло сбивать на кухню пристройся!

Марфа, выслушав про сбивание масла, не возражала. С каждым днем она становилась все печальнее, хотя и старалась показываться всем веселою. Фальшивые смотрины закончились, и её официально переселил в отдельные покои для царевой невесты. И, хотя там у неё было все, что душа пожелает, и даже целый выводок молодых веселых девчонок для компании, Собакина большую часть времени была молчалива и задумчива.

Теперь невеста часто, хотя и понемногу, виделась с будущим мужем. После каждой такой встречи она тихо плакала в темном коридорчике, пока Ольга караулила, чтобы никто этого не видел. Невеста царевича больше не появлялась, и как ей живется, девушки не знали.

Ульяна, разрывающаяся между двумя своими подопечными, пожурила Собакину, и прислала к ней в покои совсем уж юных девушек, почти детей. Они с утра до ночи плясали да пели, играли друг с другом в какие-то девичьи игры. Иногда Марфа присоединялась к ним. Ольга видела, как они грустнели в присутствии будущей царицы. Тогда как сама она прямо расцветала, стоило ей пройти мимо любой из них.

-Ты меня не суди, — грустно улыбнулась Собакина, взглянув однажды на Ольгу, — в тень ступишь, и тоже будешь с людей силу тянуть. Нам на то люди и даны. Раньше вообще говорят, им в обязанность вменялось своею силою делиться.

-Так нешто раньше иные не таились? — удивилась Ольга.

-Не токмо не таились, — в комнату вошла Ульяна, притворив за собою тяжелую резную дверь, — люди на иных молились! Да и сейчас молятся. Иисус Христос тебе кто?

-Неужто тоже иной? — не поверила девушка.

-Не просто иной, — старуха указала в небо пальцем, — сам Свет! Такому знаешь, сколько силы надобно?!

-Так я сколько иных-христиан знаю, — нахмурилась девушка, — что ж они, себе подобному молятся?

-Ты прям, как Святослав говоришь, — прыснула Марфа, — он тоже по сею пору Перуну жертвы приносит. Да и не он один.

-А Перун тоже иной? — растерялась девушка, — почему ему иные молятся?

-По привычке, — пожала плечами Ульяна, — с детства приучены. Хотя, Святославу бы на жену свою молиться! Да и нам всем.

-С чего бы? — Ольга совсем потерялась в новых для себя сведениях.

-А чего нет — то? — нахмурилась Ульяна, — Малуша, тогда ещё рабыня его, Битву предсказала. Она и княгиню убедила, что бежать надо, спасаться. Что волна идет. А Ольга, та иной не была!

-И что? — не поняла девушка, — княгиня рабыне поверила?

-А как же! — просияла старуха, — и сама с неё ярмо сняла. Сына потом на ней женила. Всю Европу, Францию там, Гишпанию да Италию, а тем более земли северные, повторно заселяли, новые люди пришли. А здесь просто назад воротились, когда вода схлынула. Погибли многие, конечно, пока с неба падало всякое. Не без этого. Первую стену* всю разбило, а что осталось, то потом потоком снесло. Но Рюриковичи уцелели!

-А что с неба-то падало? — испуганно поинтересовалась Ольга. Её тема Битвы интересовала не меньше, чем драки Басманова со львами.

-Ты, вот что, — замялась Ульяна, — Темнейшего лучше пытай! Они с Филиппом дружны, ему ничего не будет. А ещё лучше самого инквизитора, ежели ещё увидитесь. Не станет же он сам себя наказывать. Запретная это тема, Битва. Для иного моего порядка запретная. Понимаешь?

Ольга насупилась, но понимающе кивнула.

Стремительное наступление татар быстро завершилось сожжением практически всего, что окружало Москву. В Кремле с утра до ночи сновали богато одетые люди со скорбными лицами. Не имея другой возможности уединиться, Ольга иногда пряталась в маленькой комнатке с низким потолком, которую нашла в укромном месте Кремля. Выход из неё был в мрачную, не расписанную цветами залу где-то в закоулках, куда не попадали ни послы, ни бояре. Даже слуги здесь бывали не часто.

И как же Ольга удивилась, когда однажды встретила тут монаха. Старик сидел, прислонившись к стене в пролете одного из окон, и сам с собою играл в маленькие костяные шахматы. Девушка потихоньку приблизилась, и стала наблюдать. Вот уж не думалось ей, что чернец станет в шахматы играть вместо того, чтобы жития перечитывать или так, молиться.

Старик чуть вздрогнул, когда её заметил. Глаза у него были добрые, умные, но не спокойные, как обычно у таких людей. Он поманил Ольгу к себе, и, ткнув пальцем в доску, коротко поинтересовался:

-Разумеешь?

Она кивнула, и тоже присела на резной подоконник. Монах выделил ей играть белыми, но девушка все равно позорно сдалась через несколько ходов. Слишком давно не играла. Монах отнесся к этому с обычным для чернецов спокойствием. Он просто повторно расставил фигуры, и они снова принялись играть. Уже было далеко за полдень, когда Ольга спохватилась, что ей, наверное, обыскались. Она поднялась и, поклонившись, извинилась, что ей, мол, пора. Старик тоже глянул в окно, и тут стало заметно, как у него мелко и часто дрожат зрачки. А сам он как будто уснул, не смыкая век. Девушка глянула на улицу, там собирались бояре.

Чернец тем временем, уже весь затрясся. Зрачки его глаз часто-часто вздрагивали. Ольга испугалась, подумав, что у него, должно быть, падучая. Или другое что, или какое безумие. Вокруг никого не было, нужно было звать на помощь. Вдруг старик прямо тут умрет? Лет ему, верно, за семьдесят. Ни зубов толком, ни волос. Вся кожа в мелких морщинах. Она вскочила, и бросилась вон и залы. И тут же врезалась в своего старого знакомого, бывшего опричника, у которого братом был юный вампир.

Тот мигом оценил обстановку, свистом кого-то позвал, а сам бросился на помощь. Он обнял старика за плечи, и тихо стал ему что-то говорить. Постепенно тот успокоился, сел прямо, и даже дрожать перестал. К тому времени уже подоспел второй такой же молодой, и явно «светлый» иной, мужчина с аккуратной русой бородою, чисто и не слишком дорого одетый, коротко остриженный. Он просто положил голову монаху на плечо, и тот совсем успокоился. Так они втроем простояли довольно долго. Потом «светлый» сказал:

-Пора, Иоанн Васильевич!

Монах одним быстрым движением как бы стряхнул с себя обоих иных, поднялся и, гордо выпрямив спину, прошел мимо Ольги. Иные сопровождали его, а девушка, не зная, как прилично распрощаться, засеменила следом. Мужчины довели старика до большой резной двери, что вела на внешний, парадный двор Кремлевских палат, и остались внутри. А монах, скинув с себя черное одеяние, и оставшись в одной власянице, толкнул дверь, и медленно вышел на лестницу. От подножья лестницы на него обернулись какие-то богато одетые татары. Ольга, стоявшая от входа далее всех, и та догадалась, что это послы, или переговорщики.

-Не будет Москва дани платить! — спокойно заявил Иоанн Васильевич, степенно спускаясь к ним, — нечем! Смотрите, сам в рубище хожу!

Девушка опешила. Это царь?

Комментарий к Иоанн

* Имеется в виду Великая Русская Стена. Проходила через такие ныне сохранившиеся города, как Ахтырка, Орлов, Воронеж, Тамбов. В настоящий момент практически полностью разрушена.

Нового светлого при царе звали Эдвард, а, зачастую и просто Вард. Его привез с собой из Аглицких земель Фома, которого на Родине звали Томасом. Фёдор Алексеевич, который не признавал никакого мнения, окромя своего, упорно именовал его Томазо. А вот Варду не повезло. Он стал для Темнейшего Варенькой. И с его легкой руки более никак его никто и никогда не называл. Борис при одном упоминании его хмурился и поджимал губы.

Варя не занял места Темнейшего в царевой спальне. Что бы там не связывало Басманова с Иваном Васильевичем, но оно осталось в прошлом. Никаких противоестественных романов царь более не заводил, и вообще никаких не заводил. Варя был приставлен к нему в качестве целителя. Обо всем этом Ольге поведал Гордей. Бывший опричник, имевший на своем попечении брата-вампира Устина. Сам же он стал новым наблюдателем от Дневного Дозора.

Гордей с Варей невзлюбили друг друга с первой встречи. Но работать вместе как-то надо было, и отношения между ними установились по-деловому прохладные. Такие же у Гордея были решительно со всеми, включая Ольгу и Марфу. Хотя, последней он неизменно кланялся.

Дневной Дозор располагался в стрелецкой казарме. Было здесь по-военному строго, и по-казарменному шумно, немного не прибрано, и очень весело. В отличие от Ночного Дозора тут было несколько вампиров, но практически не было оборотней. Басманов вернулся из похода сразу на работу. Был он уставший, но довольный. Сунул Ольге ларец амулетов и попросил ещё внимательнее за царевной приглядывать.

-А ты, ежели, царя снова больным увидишь, — напутствовал он, выталкивая её за двери, — ты ему один амулет на шею надень. Авось поможет.

Больным?! Да нечто сорокалетний человек может на семьдесят лет выглядеть, и считаться при этом здоровым?! Этими невеселыми размышлениями она поделилась с Гордеем, которому выпало её обратно к Малюте отвести. Тот после встречи с Фёдором пребывал в задумчивости, и на её слова только отмахнулся.

-Станешь тут старым выглядеть, когда тебя ртутью травят!

Так Ольга впервые услышала слово «ртуть».

В ответ на известие об отравлении Марфа не удивилась, как ожидала Ольга, а только отмахнулась.

-Да знаю я, — буркнула она, — кабы токмо ртуть! Тут со своими свечами надобно приезжать, да с платьями. Ни одной вещи коснуться нельзя. Книги тут, кстати, не читай, даже если дарить будут.

-Ты все знаешь?! — удивилась Ольга.

-Все знают, — кивнула Собакина, — я думала, ты тоже. С тобой же Филипп беседовал.

-Его что, иные травят? — Ольга просто не могла в это поверить.

-С чего бы? — простодушно удивилась царская невеста, — иные бы вампира прислали. Всех дел на час! Из послов кто-то. Я Варю спрашивала, он сказывал, что не англичане.

-А почему царя никто не спасает? — возмутилась девушка.

-Зачем? — сперва не поняла Марфа, — ты что, не понимаешь? Иным все равно, кто тут царем сядет. Мы в границах всего мира живем. Всего, что после Битвы обитаемого осталось. Варя с Фомой — из Англии. А Темнейший твой, вообще из несуществующей сейчас страны, как и Ксения. Святослав с Гесером все никак остановиться не могут. Как после Битвы начали по всей земле разъезжать, пока пусто было, так и скачут по сей день. А что Москва? Просто стены. И, ты уж извини, но это стены с нашим кормом внутри. Я-то думала, тебе Басманов уже все уши этим прожужжал.

Ольга задумалась.

-Тогда отчего ты тут сидишь, — спросила она, провожая печальную, и какую-то осунувшуюся Собакину взглядом, — а не по всему миру ездишь?

-А куда я поеду с моим шестым порядком? — та шмыгнула носом, — Хорошо Гесеру да Святославу. Первый порядок. Того и гляди и вовсе над порядком поднимутся. Иному деньги не нужны, его везде бесплатно накормят, напоят и спать положат. Гуляй, не хочу. А моей силы только и хватает, что на доброе дело какое вдохновить. А вот чего тут Басманов приклеился, я не понимаю. Его инквизиторы давно к себе зовут. А у него нимб какой-то неопределенный. Возвышения ищет. Хотя, казалось бы, куда выше-то, чем инквизиция.

-Так ты по нимбу читаешь? — Ольга прикусила губу.

-Немного, — кивнула Марфа, — темный ваш, Гордей, влюблен в кого-то. А ты знаний алчешь. И, по-моему, высветляешься.

-А зачем царю целитель, — вдруг вспомнила девушка, — если всем все равно, жив ли он вообще?

-Это смотря, как жив, — Собакина устало присела на застеленную лавку под окном, — если будет не в себе, снова казнить начнет. А будет здоров — так лет до шестидесяти, глядишь, и протянет. А после него какая-то смута начнется, мне Освальд сказал. Нити все переплетены, сложно очень. Сам пока не понимает, что будет. Так что велено Иоанна Васильевича поберечь пока что.

Ольга понимающе закивала.

-Ты пойди на кухню, — глаза у Марфы сами собою закрывались, — тебе там масло надобно взбивать? Ступай, занимайся. И мне принеси чего. Земляника должна была уж поспеть.

И девушка уснула, даже не договорив. Ольга насторожилась. Собакина в последнее время засыпала на ходу. Она уже заметно исхудала, и выглядела утомленной. А иные ведь втроем следили, чтобы царская невеста ничего не ела, что не приготовлено без присмотра. С этой новостью девушка пошла сперва к Скуратову. Но того на месте не было. Воротился дочкин жених, и будущий тесть вводил его в круг избранных бояр. Ульяны тоже нигде не было. Оставались только Гордей да Варя.

Последние обнаружились вдвоем, чего Ольга никак не ожидала, читающими какие-то бумаги, свернутые в плотные свитки. Варя приветствовал её вставая, он ещё не отвык от хороших манер, вывезенных с исторической Родины. Гордей только нахмурился. Выслушал девушку очень внимательно, кивнул, и, схватив англичанина за плечо, поволок в сторону царициной опочивальни. А сама Ольга отправилась дальше, на кухню.

Повара трудились, не покладая рук. Ольгу встретили со сдержанной признательностью. Масло она взбивала хорошо, тщательно и очень быстро. Делать это надо было каждодневно, так что сильные руки грозили появиться у неё несколько раньше, чем на поморской ладье. Её отвели в «молочную», где на холодном полу стояли несколько ушатов молока и огромная ступа для взбивания масла. Снятые сливки тоже надо было взбить, топить их, как любила Марфа, было сейчас некому. Приставленная к «молочной» девушка куда-то запропастилась.

Пока Ольга возилась с молоком, пока искала фартук, девица так и не появилась. Делать нечего, придется работать самой! Она порылась на столе в поисках маленькой ступки, и вдруг застыла. У самого края, среди глиняных чашек притаилась красивая стеклянная бутылочка. Пустая, узорного литья, она была чем-то Ольге знакома. Кухня, хоть и царская, была не богата стеклом. Тут все больше в ходу было дерево, да глина. Берестяные туеса с ягодами можно было не считать, их, то приносили, то уносили. Не спросясь никого, Ольга сунула бутылочку в рукав.

Уже вечером, когда в городе давно уж началась смена Ночного Дозора, она, прихватив с кухни туесок земляники, бодро прошла по коридору в сторону опочивальни царской невесты. По случаю позднего времени Кремль обезлюдел. Бояре сидели по своим богатым хоромам, решали, как побыстрее переехать обратно в Александровскую Слободу, где готовилась предстоящая свадьба.

Марфа спала. Её переложили на кровать, у изголовья все ещё сидел Варя. Ольга застала его спящим. Он встрепенулся, коротко по-английски извинился и улыбнулся. Улыбка у него была такая же приятная, как у самого Фомы. Девушка сунула ему туесок, он вежливо отказался.

-Пока не понимаю, что с нею, — буркнул он, уступая место у постели девушке, — но определенно есть какой-то упадок сил. В том числе и магических. Надо бы Освальда предупредить. Все это странно и очень не вовремя.

-Ты, часом, не знаешь, — спросила девушка, выуживая из длинного рукава бутылочку, — что тут было раньше? Уж больно знакомая вещица, а вспомнить не могу.

-Дай-ка глянуть, — задумчиво протянул Варя, всматриваясь в мутноватое узорное стекло, — знаю. Тут была ртуть.

-Ты, девицу-то отпусти, — миролюбиво, но как-то напряженно, процедил Темнейший, спускаясь в горницу, и натягивая поверх измятой домашней рубахи свою меховую накидку, — если чего ей сказать хочешь, ты мне сперва скажи. А то вдруг непотребство какое. Я бы тоже поучаствовал.

-Не моим именем арест наложен, — возразил тонкокостный юноша, из Ночного Дозора, — инквизиторами.

Фёдор тяжело вздохнул, глянул на бледную, растрепанную и простоволосую Ольгу, на встревоженного Бориса, спустившегося за ним из спальни. На мальчика-дозорного. Затем вальяжно прошел мимо светлого и выплыв в сени, чуть приоткрыл дверь. Только чтобы нос на улицу высунуть.

-Ледяной ад! — буркнул он, уходя наверх, — я сейчас. Присядьте покуда!

Против своей воли присели все. Там, где стояли. Ольга в одной рубахе и дозорный в тулупе прямо на узорный шелковый ковер в горнице, а Борис, тоже в рубахе, как с постели вскочил, на лестницу.

-Сестрица, — прошептал он, — что же ты не можешь спокойно хоть один день-то прожить?!

-Так я и не виновна ни в чем! — огрызнулась та, приглаживая волосы. Мысль о том, что на неё смотрит посторонний мужчина, уже не приходила ей в голову. За время проживания с Темнейшим в одном дворе она и сама всякого насмотрелась, и стыдиться перестала. Басманов говорил, что стыдиться чего либо противоестественно. И чем боец лучше свое тело знает, тем дольше проживет.

Басманов спускался вниз, полностью одетый, в новом бархатном кафтане на белом меху, и двух согревающих амулетах. Проходя мимо Бориса, он потрепал его по волосам.

-Не жди, почивать ложись. Это до утра.

Борис только вздохнул. Фёдор, хоть и был от службы при дворе сейчас свободен, отсутствовал в тереме так же часто, как и раньше. Вот как сейчас, его поднимали посреди ночи, и он шел работать. То вызволять кого-то из Ночного Дозора, то на допрос пойманного беглого вампира. В последнее время много их бежало из под Польского подданства. Малюта тоже вскакивал среди ночи, но по совершенно другим поводам. Царь снова начал казнить.

-Ты в рубашке её к Филиппу повезешь? — холодно спросил Темнейший, проходя мимо дозорного, — одеться-то ей можно?

Юноша неуверенно кивнул.

Ольгу арестовали среди ночи. Подняли с постели, и хотели сразу же везти к инквизитору. Но она, чуя неладное, вырвалась, и бросилась в терем к Басманову. Тот мгновенно проснулся, и нарочно сейчас тянул время, чтобы решить для себя, на чьей стороне ему выступать, и как защищаться. В «хибару» вернулись втроем. Пока девушка одевалась у себя в спальне, он недовольно разглядывал дозорного, теребя на пальце перстень. Ольга глянула на него, пытаясь определить, в каком он настроении. Выходило, что в скверном. Оделся, как на престольный праздник. Серьги не просто золотые, а с камнями нацепил. Перстень свой любимый. Амулеты. Это уж не для красоты. А на случай нечаянной опасности. Если вдруг придется оказаться на нижних слоях Тени, где ему было холодно. Или выскочить без шубы на улицу. Что для теплолюбивого Фёдора было едино с Тенью.

И самой ей пришлось, как на именины нарядиться. Тоже не для красы. Тут ей Фёдора никогда не переплюнуть. Просто красиво одеваться да причесываться долго. За это время можно и успокоиться, и с мыслями собраться. Дозорный ни слова не сказал, куда и зачем её везти собирается. Про инквизицию он только Басманову объяснил. А девушку собирался так забрать, без разъяснений.

У ограды стояли запряженные крепкой пегой лошадкой сани. Ноябрь выдался снежным и очень морозным. Вода замерзала даже в колодце, и утром Ольге приходилось каждый раз разбивать ледяную корку, чтобы принести в терем хотя бы ведро воды, чаю напиться. Темнейший не имел привычки хранить воду в доме, как было принято у русских. И, что правда, то правда. Постоявшая в деревянном ушате хоть одну ночь, вода начинала пахнуть баней уже к утру. А к этому Басманов был крайне чувствителен. Кроме того, в сенях вода тоже замерзала. Не ставить же огромный ушат в доме на шелковый ковер!

Вопреки её ожиданиям, Дозорный повез их не в казарму, а в Александровскую слободу. Дорогой молчали. Ольга видела, как по лицу юноши проходит судорога. Басманов тихонько над ним подтрунивал в своей манере, не размыкая уст. Обычно нашептывал он что-то на грани приличия. То, что можно было истолковать двояко. Судя по тому, как дозорный постепенно краснел, Темнейший особо не сдерживался. И пока до места добрались, юноша уже и глаза поднять стыдился. Ольга чуть улыбнулась. С нею Басманов тоже пробовал так шутить, но она ничего не понимала, и ему быстро наскучило. А Борис выставлял сестру в «хибару», стоило Темнейшему глянуть на него своим долгим взглядом.

Встречать один Скуратов вышел. Мрачно глянул на дозорного, кивнул Ольге, обнялся с Басмановым. В Кремль вошли через дальний вход. Пришлось ещё по коридорам поплутать, да дважды на открытую галерею выходить, где такой ветрище дул, что длинные тяжелые рукава шубы на нем, как шелковые тряпки колыхались. Дошли, наконец, и до царских покоев. Тут их Гордей с Варей встретить вышли. Оба бледные да молчаливые. А в огромной спальне их уже и Филипп дожидался.

Марфа спала на большой, богато застеленной кровати, как была, не раздеваясь. После свадьбы Марфу Васильевну Ольга почти не видела. А третьего дня её, как часть «девичьей» жизни царицы, в отставку отправили. Теперь Марфой, как законной женой монарха, занимался непосредственно Варя. И сейчас девушка поразилась её бледности. Даже при свечах было видно, что губы у Собакиной белые, даже с синевой. И что же мужчин набилась полна горница? Замужняя женщина, позора не оберешься!

-Давно? — быстро глянув на спящую, поинтересовался Басманов.

-Вечор, — потупился Варя, — я ей капли принес. Гляжу, а она мертвая!

-Две недели после свадьбы! — шепотом возмутился инквизитор, — мне что, сейчас опять Дозоры в палатах менять?

-Зачем же? — равнодушно отозвался Фёдор, — кто у них по очереди следующая?

Все глянули на Варю.

-Котловская Анна, — тихо отозвался он, — но она живет далече. Пока привезут, пока обвенчаются.

-А тут спешить некуда, — зевнул Темнейший, — царю сейчас никакой жены не надобно. Силы не те. Я так понял, тут (он кивнул на мертвую девушку) тоже ничего не было? А следующим летом к нам татары по второму разу в гости заглянут. Иоанн Васильевич занят шибко будет.

-Он и теперь занят, — мрачно проворчал Скуратов, — сейчас пойдет "потеха". Он за царицу мстить будет.

-Кому? — машинально поинтересовался Варя.

Взгляды обратились на Ольгу. Та стояла, ни жива, ни мертва.

-Как ни крути, — печально проговорил инквизитор, — а ты ей последняя служила. Ты к еде доступ имела, ты бутылку из-под ртути принесла.

-А когда я каждый день говорила, что неладное твориться, — огрызнулась Ольга, — где ж ты был?

-В голову глянуть дозволишь? — инквизитор как будто и не обиделся.

Ольга кивнула. Хотя, кабы знала, что так больно будет, пожалуй, второй раз в окно бы выпрыгнула.

-Ну, извини, коли обидел, — равнодушно бросил Филипп, отстраняясь от девушки, которая тут же упала Гордею на руки, — сбирай общий Дозор, воевода. Не можно то дело так оставить.

Назад возвращались в тех же санях уже под утро. Молодой светлый дозорный с ними наотрез ехать отказался. Гордей вызвался воеводу до терема проводить, якобы с тем, чтобы потом сани назад вернуть. На прощание Темнейший парню из Ночного Дозора на ухо что-то шепнул, тот в ответ токмо потупился да разрумянился. Гордей же стал ещё серьезнее, ежели такое вообще было возможно.

По дороге они с Басмановым какие-то свои дела обсуждали, вовсе со смертью царицы не связанные. Ольга, послышав немного, пришла к уверенности, что Гордей Басманова не первый год знает, и довольно близко. Говорил с ним, как с отцом. Фёдор пожурил его за что-то, а тот только кивнул. От того, что мало в их разговоре смыслила, да от усталости девушку сморило. И сколько она так дремала, сама не поняла. А только вдруг имя знакомое в разговоре всплыло. Темрюков. Ольга встрепенулась, было, но промолчала, не стала встревать в чужую беседу. Что, если ослышалась? А Фёдор как будто ничего и не заметил.

Как приехали, воевода сразу спать отправился. Борис почивал, встречать не вышел. Гордей этому, кажется, обрадовался. Ольга у своей двери чуть задержалась, чтобы посмотреть, как темные прощаются. Увидела, как Басманов, потянувшегося было на прощание обняться да поцеловаться, Гордея, отстранил. И глянул на него строго. Тот сразу сник.

-Делом лучше займись, — бросил Фёдор, — сказано тебе было, и не раз. Я тебя в Тень свел. Не должно ученику с учителем любиться. Освальду передай, в полдень буду в Дозоре, пусть своих присылает. И Анри обязательно.

Ольга так и застыла. Значит, отец не токмо в себя пришел, но и в Ночной Дозор снова принят! Так обрадовалась, думала, вовсе спать не сможет. А уснула, едва коса до подушки достала. Проснулась поздно. Басманова уже не было. Борис сразу к ней с расспросами бросился. Девушка и объяснить-то ничего толком не могла. Ну, померла царица. Она-то к тому не причастна. А ведь, пожалуй, к новой-то светлой её больше не приставят, побоятся.

Пока Фёдора ждала, вся извелась. От нетерпения все дела в обоих домах переделала. Хлеба на неделю напекла, и даже такого, который Темнейший любил, белого, пышного. И к итальянцам в лавку сбегала, рыбы этой колючей морской ему купила. И устриц, серых, склизких, в белом бульоне да в глиняных горшочках у англичанина. Старик Ольгу привечал за то, что с нею на родном языке можно было поговорить и поторговаться. Даже на холод проводить вышел. Соседняя лавка была заперта.

-А что у аптекаря случилось? — удивилась девушка. По аптекарю — выходцу из Фландрии можно было солнце сверять, вовремя ли встает и садиться. Может, захворал?

-А его служители порядка ещё утром куда-то увели, — помрачнел старик, — и его, и итальянца, что стеклом торгует.

И тут у Ольги в голове как будто набат ударил. Так и встали перед глазами две черные косы, жемчугами увитые.

«Надо было вечером придти»

Рубли серебряные, взамен узорной бутылочки на полку брошенные.

«Заметная ты больно!»

С негоциантом-английским даже не попрощалась. Схватила все покупки в охапку, и в терем побежала. Пока Басманова дома не было, чтобы успокоиться, в бане попарилась. И Фёдора уже во всей красе встречала. Вся красная, с мокрыми космами, в валенках на босу ногу. Как была, в одной рубахе да домашнем пуховом платке выскочила, едва услышала, как брат у ворот воркует.

-И как ты не мерзнешь?! — поёжился Темнейший, спускаясь с коня и подхватывая Бориса в охапку, — в дом пошла быстро! Захвораешь, что я с тобой делать стану?

-А у тебя аптекарь арестованный имеется, — огрызнулась Ольга, протискиваясь в дверь за мужчинами со своим ушатом и мокрым веником.

-Ишь ты, — улыбнулся Фёдор, присаживаясь на скамью, и глядя не неё поверх головы Бориса, — что ещё узнала?

-Купца-итальянца, что стеклом торговал, тоже стрельцы забрали, — выпалила она, и, перешагнув через первый снятый братом с Темнейшего сапог, плюхнулась за стол, — я тут тебе сготовила, как ты любишь. Гарума нет, не обессудь.

-Едет мой гарум, — улыбнулся Фёдор ещё шире, — к зиме тут будет. Шустрая ты девица, боярышня. Жаль будет тебя Освальду отдавать.

Он поднялся, потрепал Бориса по щеке, набросил Ольге на плечи свою меховую накидку и тоже сел к столу. И пока они с братом на чай с медом налегали, он свои устрицы омерзительные ел.

-А скажи мне, боярышня, — поинтересовался он, вытирая руки и берясь за рыбу, — что это ты давеча в санях так вскинулась, когда про Темрюкова услыхала?

-Мне Собакина чуть ни в первый день сказала, что видела его у окна смотрового, — припомнила Ольга, — я Дэвиду докладывала.

-А кроме Скуратова ещё кто-то знал, что ты на кухню отправлена, масло взбивать?

-Повара. И Панька, — пожала плечами девушка, — девчонка, что к молоку приставлена.

-Это, которую сегодня из колодца достали? — уточнил Темнейший.

Ольга вздрогнула. Рассказала Фёдору про бутылку, которую сперва у аптекаря прямо с полки увели, и которая потом на кухне нашлась. Про то, что Марфа спала на ходу. И про то, как сама она по всему Кремлю бегала, чтобы хоть кому-то рассказать, что неладное происходит. А не было никого. Басманов мрачнел на глазах.

-Ну, Гордей с Варенькой, оба ещё птенцы желторотые, — буркнул он, — Ульяна со своим порядком в опасное дело не сунется. А вот с Дэвидом я сам поговорю. Ты пока что никому ничего не рассказывай. И из дому без надобности не выходи.

-А Темрюков в казарме был, когда я за амулетами приходила? — спросила Ольга.

-Нет, — покачал головой Темнейший, — я его с глаз долой сплавил, ещё когда Марию, сестрицу его, в отставку отправлял. Вот вроде и не пустой, и не затхлый. А не по сердцу мне пришелся! Себе на уме, прям как ты!

Ольга улыбнулась.

-И нечего веселого в том нет, — насупился Фёдор, — оборотни в работе и так похуже вампиров. То без повода перекидываются, то вешаются. То дичают. В общем, одна морока, а не дозорные. А с этим и вовсе беда была. Ни к какому делу в Дозоре его пристроить не смог. И вот ведь, сестра у него, дельная ж баба, хоть и мертвая! А у этого все через одно место! Я десять лет ждал, когда его с рук сбыть можно будет. А как я рад был, что он со мной воевать не пошел! Хоть и странно, что он с сестрой не уехал.

-Куда?

-Они домой сбирались, — пожал плечами Басманов, — то ли на юг куда-то, то ли в горы. Мне без разницы, лишь бы от Москвы подальше.

Тут Борис, многозначительно глянув на сестру, потянул Фёдора за собою. Видя, что тот не отказывается, Ольга скинула с плеч его накидку, и отправилась к себе. На дворе было морозно. После бани-то не почувствовала сразу, а теперь ветром обдало, да снегом в лицо бросило. Ольга враз окоченела. Благо, идти было недалече. Но тут её как будто кто за собою поманил. Сразу тепло стало. Где-то за забором как будто что-то важное произошло, или кто-то знакомый её там ждал. Видела, что никого нет, а все равно пошла.

А хорошо-то как! Спокойно, как с батюшкой. А может, это он? Давно ведь не виделись, скучает, поди. Да что же она не бежит к нему? Ольга взялась за железный прут, и тут прямо в лицо ей глянули из темноты глаза, обрамленные черными густыми ресницами. И краше тех глаз она с роду не видала. Захотела поближе подойти. Уже и за калитку взялась, как вдруг глаза у самого лица оказались. И чья-то рука ласково плечо погладила. И мягкие губы к щеке прикоснулись. И к виску. У Ольги дыхание перехватило. А тут ей на ухо и шепнул кто-то: «В дом к себе пригласи, красавица! Чаю, замерзла ты. Давай, я тебя согрею?»

-Заходи, — выдохнула девушка, открывая гостье калитку, — Добро пожаловать!

-Я все в толк не возьму, — старуха в черном покрове настороженно глянула ей в лицо, — чего ты в мороз ночью возле кремля делала?

-Не знаю, — отозвалась девушка, — не помню.

-И где живешь, тоже не помнишь?

Она мотнула головой. Перед глазами все ещё плыло, руки и ноги покраснели и болели нестерпимо. Волосы смерзлись.

-Зовут-то тебя как? — матушка-игуменья сунула ей в руку деревянную кружку с дымящейся водой.

-Панька, — потупилась девушка.

Её привели в женский монастырь при Вознесенской церкви. Добрые люди, углядевшие одинокую девчонку, бредущую куда-то мимо высокой кремлевской стены в одной рубахе и валенках на босу ногу. Дело было ночью. Сестры девочку обогрели, как могли накормили, во что пришлось, одели. Женщины, пошептавшись, решили, что её кто-то сильно испугал, а может что и похуже.

Кроме своего имени она ничего не помнила. Ни родителей, ни где живет. Но руки у Паньки были натруженные, плечи и ноги крепкие. Было видно, что она или сиротка, или из небогатой семьи. Только рубаха смущала, тонкого льна. Панька сильно обморозилась, но за неделю полностью поправилась. Была она молчалива, знала любую работу, и в монастыре прижилась. Матушка-игуменья уже хлопотала ей послушничество, но тут за Панькой пришли. Аж из самых царских палат.

-Девица эта на кухне у нас работает, — голос у мужчины был приятный, тихий. Глаза добрые, борода и волосы курчавые, темные, — к молоку приставлена. Так сейчас коровы не доятся, вот и осталась не у дел.

-А что она на улице ночью делала? Раздета — разута!— недоверчиво поинтересовалась игуменья, разглядывая богатую шубу и красные, тонко выделанные сапоги его.

-Не в себе она, — печально отозвался мужчина, — умом скорбна.

Хоть убейся, девушка его впервые видела. Но он, определенно, её знал.

-А рубаха такая тонкая у ней откуда? — сощурилась старуха.

-Царицы-покойницы на бедность много жертвовали, — вновь улыбнулся мужчина, — Паньке рубаха досталась.

Деваться было некуда. Мужчина привез с собой одежду. Простую, но добротную. Девушке все подошло, рубаха и сарафан явно не были с чужого плеча. Черную рясу и подрясник царедворец аккуратно сложил, и оставил на лавке. И пока девушка переодевалась, не присутствовал. За это время игуменья успела шепнуть, что, мол, всегда обратно ждет, если что. Девушка кивнула.

У монастырских ворот ждали богато убранные сани. То, что за кухонной девчонкой прибыл кто-то из царедворцев, да ещё в таких санях, настораживало игуменью и безмерно ей не нравилось. Но деваться было некуда. Сама Панька беспокойства не проявляла и обратно в монастырь не рвалась. Мужчины не дичилась. Села в сани, меховую накидку на колени бросила привычным жестом. И укатила.

«Ох, не простая ты девица, Панька, к молоку приставленная!» — подумала игуменья, и через минуту уже о девушке позабыла.

До палат царевых было рукою подать. Но тащились на диво долго. Пока ехали вдоль стены, все молчали. А как к воротам стали подъезжать, мужчина забеспокоился.

-Ольга, — он легонько толкнул её локтем, — ты в себе ли? Марьюшка по тебе уж больно убивалась. Григорий Лукьянович весь извелся. Фёдор Алексеевич тебя обыскался!

-?

-Ты меня знаешь, — улыбнулся он своей добродушной улыбкой, — просто запамятовала. Борис, Годунов сын. Скуратова зять!

-А где мы могли увидеться? — удивилась девушка.

-Когда царица Марфа Васильевна ещё жива была, ты однажды мне на ногу наступила, — рассмеялся Борис, — на кухню спешила. А другой раз двери «черные» искала, и меня плечиком толкнула. А на свадьбе у неё я дружкой был. Тебя там уже не видел.

-Хорошая у тебя память, боярин! — буркнула Ольга.

-Читать не разумен, — отмахнулся он, — а памятью Бог не обидел. Только не боярин я. Так, в опричнину из помещиков попал. Хотя, тесть хлопочет.

Борис был приятный, обходительный и на первый взгляд совершенно безобидный. Но, доехав до ворот, сани ещё более замедлил. Ждал кого-то или чего-то, подоткнув заботливо Ольге меховую накидку.

-А мы не в царские палаты разве? — равнодушно спросила она.

-Так царь опять в Александровскую слободу переехал, — пожал плечами Годунов, — здесь только «службы» остались, да отряд стрельцов.

-Что ж мы тут забыли? — девушка на всякий случай покрепче в сиденье вцепилась, на случай, если выскочить придется.

-Сейчас, — улыбнулся Борис, — дружка своего встречу, и поедем.

За спиной отчетливо раздавался конский топот. Но Ольга не оборачивалась. Впереди, там, где уже виднелись открытые деревянные ворота, кто-то стоял. Не в шубе, иначе бы на ветру длинные рукава неизменно бы пришли в движение. Но и не в кафтане. А в чем-то вроде длинного плаща. И шапка на нем была, не как у бояр, высокая бобрового меха. И не как у купцов, низкая, с широкой меховой опушкой. И как будто перо сверху воткнуто. Диковинная такая шапка, вся меховая. Ольга таких с роду не видывала.

-Все ли ты здоров, — всадник поравнялся с ними. Ольга подняла голову. Фёдор не смотрел на сидящий в санях. Он тоже всматривался в человека в странной шапке в воротах.

-Благодарствую, Фёдор Алексеевич, — чуть поклонился Годунов, — вот, Ольгу Андреевну в кремль везу.

-Почто в кремль? — Темнейший чуть приподнял бровь, делая вид, что заинтересован, — разве царь не в Слободе?

-Твоя правда, — лучезарно улыбнулся Борис, — я в Москву на часок только. Со старым дружком нужно парой слов перемолвиться.

-Так чего же дружок твой в отдалении застыл? — Басманов прищурившись, оглядел мужчину, — али стыдится тебя?

Ольга снова глянула в стону ворот. Стоявшего там уже не было. Басманов неожиданно сильно ударил лошадь, и чуть ли не мгновенно оказался у ворот. Только снег за ним взметнулся на ветру. Там он коня остановил, хотя тот и продолжал топтаться на месте, все время норовя подняться на дыбы. Не найдя никого, Фёдор воротился к саням.

-Не дождался тебя дружок твой, Боренька, — притворно ласково сообщил он, — а давай, ты меня лучше проводишь. Да и Ольга Андреевна, чай, замерзла уже. Да и что ей в Слободе делать? Скучно там, траур. Ты, кстати, не слишком ли празднично оделся?

-Жена платье выбирает, — потупился Годунов, — поклон передать?

-Передай, — милостиво дозволил Темнейший, — и жене, и тестю. На днях заеду. Так вот, передай, чтобы ХОРОШО встретили. Ты понял, Боренька?

На лице Годунова не отражалось ни единой дурной мысли. Ольгу от этого его благодушия почему-то бросило в дрожь. Но, к счастью, они уже выезжали к пустырю с двумя теремами.

-Ты, знаешь что, Боренька, — Фёдор спрыгнул с коня прямо в сугроб, — домой поспеши. К жене, к тестю. Мы с Ольгой Андреевной сами дойдем. Тут недалече.

Годунов пожал плечами, помог Ольге покинуть сани, и уехал так быстро, что на повороте чуть не перевернулся.

-Хитра лисица, — зло процедил Темнейший, придерживая коня за поводья, — далеко пойдет. Правда, ненадолго. Ну, здравствуй, Ольга Андреевна.

-Как ты меня нашел? — спросила девушка, беря коня под уздцы с другой стороны.

-Следил, — бросил он, — Вампирша прощения просит. Не со зла она. От испуга зов послала. Ждет тебя. Подарок тебе сделалась хочет. Борька весь извелся. Думал, ты в монастыре останешься. Что, и правда уже раньше сбиралась?

Ольга пожала плечами.

-Даже не думай! — погрозил ей Темнейший, — если уж и захочешь себя живьем похоронить, ты лучше к Темрюковой обратись. Хоть и помрешь, а все с пользой! И, тут такое дело…

Он толкнул дверь в «хибару», и навстречу Ольге пахнуло чем-то приятным, вроде ароматной воды, что за безумные деньги можно у купца-француза сторговать. Обладательница пленительных черных глаз, вся бледная, стояла прямо в сенях, теребя косу, перевязанную простой лентой.

-В общем, Мария у тебя пока что поживет, — буркнул Басманов, — от неё пользы более, чем вреда. Подружитесь!

-А чего ты Панькой назвалась? — спросил Борис за ужином, — Мы же по всему городу Ольгу искали!

-Про Паньку два человека точно знали, — пожала она плечами, — Фёдор, и тот, кто её в колодец бросил. Хотя, вряд ли он перед этим у неё имя спрашивал. Так что кроме Басманова более никому это имя знакомым не показалось бы.

-Вообще не глупо, — одобрил Темнейший, — Сестра Ольга в каждой обители есть, хоть одна. А попробуй сестру Панькой наречь. Но опасно. Вишь, как сразу забегали!

Все это время Ольга на Марию поглядывала. В простой домашней одежде она, как будто, ещё краше стала. Беззащитнее как-то. Косы свои черные простыми лентами заплела. Но голову не покрывала, как другие замужние женщины. Так и сидела при всех простоволосая. Вампирша, хоть и не ела, за общим столом примостилась. Фёдор ей где-то крови раздобыл, и она её пила потихоньку. А ещё у неё грудь не вздымалась от дыхания. Темнейший проследил за взглядом девушки.

-Мария, — буркнул он, — «дышать» забываешь! Смотри мне, при польском дворе так не осрамись, не то Витезслав тебя враз назад отправит!

Вампирша молча кивнула.

-С Ночным Дозором я договорился, — продолжал Темнейший, — развоплощение твоё как случайность обставят. Тогда и разрешение на охоту больше не понадобится.

-Как же так?! — Ольга от удивления тоже на минуту дышать перестала, — вампиры спят и видят, как того разрешения добиться!

-Ведаю, — тяжело вздохнула Мария, — по три раза на дню мне смертью грозили! И что я сделаю? У меня шестой порядок. Разрешения токмо охотиться дозволяет. А защищать вампира никто не обязуется.

-И как? — сочувственно поинтересовалась девушка.

-Брата пришлось с собой водить, — отмахнулась Мария, — а он просто так помогать отказывался. Вот, и с ртутью этой эдак нехорошо вышло. И с Марфой.

-Хочешь сказать, — Ольга пристально глянула на вампиршу, — что это вы с братом её отравили?

-Не мы! — та зло стукнула недопитым стаканом об стол. Кровь выплеснулась на скатерть, — Брат один все придумал, и сам делал! Я только в лавку сходила!

-Как будто ты не знала, зачем ему яд понадобился, — огрызнулась девушка.

-А если бы и знала, — тяжело вздохнула Темрюкова, — как бы помешала? У него четвертый порядок. И Скуратов замешан, а он и вовсе второго! Я как им могла помешать?

-Ты Марию не цепляй, — жестко потребовал Фёдор, — она ещё день-два побудет, и в Речь Посполитую отправится. Там Витезслав большое дело задумал, бьется с инквизицией, чтобы всем вампирам разрешить охотиться. Только Скуратов с её братцем просто так сбежать не дадут, нужно, чтоб Марьюшка для них померла. Совсем, понимаешь?

-Вообще ничего не поняла, — буркнула Ольга.

Вампир Витезслав попал в воеводы Дневного Дозора Кракова вполне законным способом. Старый воевода помер, а новый с таким же высоким порядком не объявился. Делать нечего, пришлось инквизиторам назначить вампира. Препятствий к тому никаких не обнаружилось, новый воевода был всей душей за Договор, да и роду-племени Витезслав хорошего, шляхтич. Нравом выдержан, справедлив, умен.

Начал новый воевода с того, что собрал всех знатных вампиров Речи Поспоитой в одном поместье, да приказал тем, кто желает по Договору жить, остаться. А остальным пожелал доброго пути, прямо от этого гостеприимного порога. Защиты не обещал. Не желаешь по чести жить, не живи! Проредив таким образом вампирскую шляхту, стал он потихоньку почву готовить к тому, чтобы всем вампирам разрешили вместо звериной крови человечью пить. Не сразу, конечно. И не всем такая честь будет оказана. Сперва высшим вампирам, потом шляхтичам. Ну а под конец и остальные подтянутся.

Инквизиторы сперва опешили. Но воевода разъяснил что пить будут не до смерти, да и не выгодно это. А потихоньку, понемногу. И токмо те вампиры, у которых совесть чиста. Кто себя в руках держать умеет. Головы от вида крови не теряет. Понятное дело, будут и ограничения. Не будет такой вампир пить кровь у ребенка, или бабы на сносях. Будет жертву свою усыплять, чтобы не напугалась. А ежели по согласию, то обезболивать. Все равно половина шляхты со смертными жила, у кого муж или жена, у кого другие родичи, все как-то выкручивались. Да, незаконно. Но можно, пока инквизиция не прознает.

Как и на Москве, в Кракове разрешение охотиться одно на Дозор выдавали. Отсюда и большое число вампиров на службе. Но разве они на ту службу по доброй воле попали, да по зову сердца? Разрешения добивались, и не всегда законным способом. Кто-то, как Гордей, для своего брата, выпрашивал. А кто-то и отнимал. Разрешение именное было, да с описанием нимба. Так они, стервецы, убивать начали. И так-то разрешение на год выдавали, а теперь и вампир с такой бумагой и года мог не прожить.

А ведь, если хорошо подумать, вампиры не все злые да кровожадные. Они такие, какими при жизни были. Мария вот, княжна кабардинская, о чести в первую очередь пеклась. А брат у Гордея, как мальчишкой был, так и в смерти им остался. Добрый да отзывчивый. Пугливый. А вот ведь, и ему пришлось ради заветной бумаги на службу в Дозор поступить.

Подумали-подумали инквизиторы, и дали десять лет на подготовку. Задумался Витезслав. Выгнать-то вампиров из страны выгнал. А где взять новых? Да чтобы честно жить захотели, и перед инквизицией без страха за них поручиться можно было. Кинул клич по всем Дозорам. И в Московию, конечно тоже. Басманов давно про то же думал, да только у него, живого, до дел мертвых москвичей все руки не доходили. А тут оказия вышла, Мария царицей свой срок отбыла, разрешение на охоту получила, и, как Темнейшему казалось, домой уехала, прихватив братца своего, бездельника. Зря он так подумал. Темрюковы в Кабарду только собирались. И тут Михаил (на родине у него другое имя было, как и у самой вампирши) заартачился. Там-то он кто? Оборотень. Дозоров на Родине и в помине нет. А местные с ним церемониться не станут. Убьют, да шкуру на стену повесят.

Мария без брата даже на улицу не выходила. С её невысоким порядком, да с опасной бумагой на руках, она для всех желанной добычей оказалась. И стал он её для всякого дела использовать, где красивая женщина нужна была. Купцы про ртуть и думать позабыли. И на допросе у Малюты молчали, как об лед ушибленные. Помнили, что куплена была бутылка. А кем, никто сказать не мог.

-А как бутылка на кухне оказалась? — перебила Ольга, — да и с чего вдруг Марфу травить? Ведь только что царицей стала.

Марфа под руку попалась. Темрюкова при царском дворе увидела, да и рассказала об этом Скуратову. Как Дэвид в том деле замешан, Темнейший пока что наотрез отказался поведать. Но кабардинец тут же из кремля убрался, пока не поймали. Даже вещи кой-какие побросал. А с бутылкой все и так ясно. Панька её просто украла. Как и Ольга, сунула в рукав и вынесла из опустевших покоев Михаила. Девка замуж собиралась. И денег у неё было накоплено прилично по деревенской мерке. На корову совсем немного недоставало. А такая бутылка рубль стоит, а то и больше, если сторговаться. Жених-конюший её в колодце и нашел.

-Что же её, бедняжку, за рублевую бутылку порешили? — опешила Ольга.

-Я бы на твоем месте об том волновался, — буркнул Басманов, — что вы всем двором из того колодца воду пили три дня! Воровку ей жалко. Тебя кто пожалел? Твое счастье, что иная. Прогулялась по морозу с мокрой головой в одной рубахе, даже не чихнула. А кабы не в монастырь тебя повезли, а к стрельцам, за реку?

-Ты прости меня, боярышня, — вампирша погладила Ольгу по руке, — я ведь давно померла. Уж и не помню, как это, «замерзнуть». Знаю, что всем холодно, когда снег. А помнить уже не помню.

-А от чего ты умерла? — тихо спросила девушка, — и почему тебя иной не сделали?

-Других иных не было, — пожала плечами Мария, — у меня чахотка была. Скоротечно умирала, окромя вампира некому было помочь. Да и брата одного оставлять не хотела. Он же дурак совсем. Пропадет.

Соседкой Мария оказалась странной. С одной стороны, удобно. Ни есть, ни спать ей не надобно. Ночью она в горнице сидела, вышивала, пряла да за печкой следила. А вот стряпать вовсе не могла. Вкуса еды не чувствовала. Зато про то, чем молодцы от девиц отличаются, да про то, чем вдвоем на сеновале заняты, поведала во всех подробностях. А так же просветила, почему Басманов с её братом живет, и что у Фёдора на Родине такое было в обычае, оттого он и не стыдится.

А одежды да уборов драгоценных у неё было несколько сундуков. Она Ольге разрешила себе взять, что глянется. Девушка и в мыслях не имела такие дорогие украшения себе забирать. Да и не к лицу пришлись. Слишком все тяжелое, да блестящее. Все с камнями, да с жемчугами. Сама вампирша драгоценные уборы с удовольствием перебирала да примеряла. Могла часами возле зеркала просиживать. Только сейчас Ольга увидела, для чего второе маленькое зеркальце надобно.

-Ваня много дарил, — с грустью вздыхала Темрюкова, — хороший он. Даже жаль, что помрет.

-Он моего отца убить велел, — напомнила Ольга.

-Анри чужие деньги у себя прятал, — твердо возразила Мария, — ворованные. У царя ворованные. Из казны.

-Он не знал! — стояла на своем девушка.

-Ой ли? — женщина обернулась к ней, придерживая тяжелый венец рукой, — казначей не знал, что бояре из казны воруют? Просто он по старой своей рыцарской памяти, решил, что и тут можно будет при деньгах устроиться. И как Тамплиеры привыкли, золото в рост отдавать. И чтобы царь ему должен был. А кто там царем будет, и вовсе не важно. Анри умеет. У истоков ордена стоял.

Ольга нахмурилась.

-Почему я тебе верить должна? — спросила она, наконец, — про тебя чего только не говорили, пока ты царицею была! При тебе царь опричнину собрал! Бояр столбовых под топоры подвел.

-Бояр, которые армию прокормить не давали? — не сдавалась вампирша, — Не знали, Ливонцам город отдать, или Татарам? Кто из них на войну с Иваном ходил? Единицы! Кто стену каменную строить не дает? Деньги прижимает! А кто его травит? Ведь не послы, не жены. Бояре!

-Казнить-то зачем? С женами, с детьми!

-А люди по-другому не понимают, — спокойно объяснила Темрюкова, — по-хорошему Ваня пробовал. Много лет пробовал. Жену первую, иную, между прочим, потерял. Всех детей. Скажи мне, боярышня, чем твои сестры лучше, чем у Иоанна Васильевича дети? Почему ты об них не сокрушаешься? Из шести детей четверо померли, один сейчас болен. Одного и вовсе нянька утопила. А он детей любил. И жену первую, боярами отравленную, тоже.

-Жена хоть светлая была, — буркнула Ольга, — на добрые дела его подбивала.

-Настенька его чуть в огне не спалила, — усмехнулась вампирша, — Пожар был, никто тушить не бросился. Так он и пошел. Один! А я его на борьбу подвигла. Опричники, хоть и воровали не хуже бояр, но уж не из казны. И главных зачинщиков таки приструнили. И с помещичьими детьми куда проще расплеваться, чем с боярами столбовыми, ворами родовитыми.

На этот раз замолчали надолго. Ольга все в себя придти не могла. А Мария прибираться начала. Глянула на неё девушка, и залюбовалась. У вампирши была плавная походка, и легкие, точные движения. Женщина поймала её взгляд, и усмехнулась.

-Тебя Ксения учила? — уже совсем спокойно поинтересовалась она.

Ольга кивнула.

-Заметно, — прыснула Мария, — у неё такая же походка. Тяжелая.

Девушка насупилась.

-У тебя сестра-красавица, или матушка? — продолжала Темрюкова, — Твоей красы никто не видел.

-Сестра, — вздохнул Ольга, — Наталья.

-Идем! — тоном, не терпящим возражений, потребовала Мария, — вставай.

И, придерживая Ольгу за прядь волос на макушке, подтолкнула её вперед, заставляя сделать шаг.

-Хорошую походку осанка делает, — пояснила она, руками выравнивая Ольгину голову, — а где походка, там и краса. На лицо да фигуру не смотри. Сегодня одни девицы красавицами кажутся, завтра другие. А походка хорошая, она и для здоровья полезна, и внимание привлекает.

Пришел Темнейший. Глянул на женщин.

-Ты её ещё через кольцо огненное прыгать научи, — буркнул он, — и можно в Ночной Дозор отдавать. На вот, держи свою подорожную. Сопровождающего Ночной Дозор приставит.

Мария тут же бросила Ольгу, и кинулась Фёдору на шею.

-Теперь с тобой, — отстраняя вампиршу, проворчал он Ольге, — ты какой награды хочешь за свое молчание? Мария должна хотя бы до границы доехать, неузнанной. И про ночные свои скитания, и про Скуратова ты молчать должна.

-И про Марфу, отравленную? — напомнила Ольга.

-Пока да, — кивнул Басманов, — а ежели инквизиторы скажут, то и навсегда.

-Что ж, выходит, — потупилась она, — коли ты светлая девка шестого порядка, то в расход тебя? Ни защиты, ни хоть малого наказания?

-Иной всегда сам по себе, — продолжал Басманов, — светлый он, али темный, никому нет до него дела. Ежели порядок у него высокий, он сам себе защита и опора. А ежели низкий, как у покойных цариц, то их под замес первыми пустят. Разменяют, и на другой день забудут, как звали. Так что не хочешь на их месте оказаться — бейся за то, чтобы в Тень правильно ступить.

-Что для этого надобно? — Ольга подняла на него глаза.

-Сильным быть без магии, — Темнейший чуть подался вперед, — если можешь голыми руками противника побить, Тень порядок повыше назначает. Да и бить-то не надобно. Главное, в душе знать, что можешь. Вот, вроде ты и так силен, а Тень тебе ещё силы прибавит.

-А потом порядок можно вырастить? — испугалась девушка.

-И потом можно, — кивнул Фёдор, — только долго. Ульяна, да и девчонки эти покойные, даже стараться не стали. Взяли, что дают и успокоились. А в тебе покоя нет. Ты сможешь!

-Ты зачем мне все это говоришь? — удивилась девушка, — для кого стараешься? Сам же сказывал, что в Ночной Дозор отдать придется.

-Затем, — усмехнулся Басманов, — что я сегодня в Дневном Дозоре воевода, а завтра инквизитор. И мне перекос по силе между Дневным и Ночным дозорами не надобен будет. А у светлых уже и народу меньше, и по силе уступают. У меня только Мария была шестого порядка. А у них чуть ни пол Дозора!

-И что? — не поняла Ольга.

-А то! — огрызнулся Темнейший, — что от перекоса смута может развязаться нешуточная. Тень из покоя выйдет. А второй раз Святослав может ко мне на выручку на своей ладье не поспеть!

-Я знаю, чего хочу, — твердо заявила Ольга, — я хочу, чтобы ты мне про Битву рассказал. И как раньше все было. И Библиотеку показал.

Темнейший надолго замолчал, глядя то на девушку, то на вампиршу, то себе под ноги.

-Все сделаю, но в свое время, — отмахнулся он, в конце концов, — может тебе прямо сейчас чего-то хочется?

-Отца увидеть, — потупилась Ольга, — и поговорить.

-Это можно, — согласился Темнейший, — ежели сам Анри согласится.

Вампирша отбывала ночью. Сидела она теперь, нервно теребя шелковый платочек, а Темнейший Бориса наставлял.

-Как мы от ворот отъедем, сразу в терем ступай, — по третьему разу повторял он, — я никого в гости не звал, и не жду. Никому не открывай! В терем никому хода нету. Даже во двор нету, пока ты никого не позовешь. А запру-ка

я тебя лучше в доме на всякий случай!

-Опасное затеял, — жалобно начала Мария, — может, Ольгу не брать?

-Хотела в Дозор, — огрызнулся Басманов, — стало по слову её!

Девушка, непривычно дорого одетая, с головой, убранной тяжелой песцовой шапкой с золотыми нашивками, нахмурилась и отвернулась. Сам говорил, что учиться ей надобно, среди «светлых» не дал остаться. А сам все скрывает, да в доме чуть не под замком держит! По хозяйству хлопотать высокого порядка не надобно. Темнейший в её сторону даже не глянул. Вышел на двор, а вернувшись, сунул ей в руки дохлую курицу.

-По следу нимба должны понять, что в санях что-то мертвое едет, — пояснил он, — а если сама жить хочешь, меня слушайся. Чуть что — шубу скидывай и беги. В лесу затеряешься промеж деревьев, авось искать не станут. Кому ты надобна!

Мария тяжко вздохнула. Сняла с шеи и протянула Ольге амулет на золотой цепочке.

-Вот, — она вложила его девушке в ладонь, — от «зова». Чтобы более не пришлось по монастырям прятаться. А то и похуже чего не случилось.

Темнейший вышел на крыльцо, поёжился, запахнул поплотнее шубу. Махнул рукой, и полная луна тут же за тучей скрылась. В сани только они с Ольгой садились, Марию светлый дозорный провожал. Раскланялись они при встрече, как влюбленные, так и не скажешь, что по разные стороны воюют. А потом вдвоем пешком ушли, совсем в другую сторону. Сундуки княжны так и остались в «хибаре». Фёдор обещал их с ближайшими купцами вослед вампирше отправить.

Бывшая царица ещё неделю у светлого будет жить. А Басманову сейчас нужно было братца её, да сообщников, коли есть, за охотою поймать. Для того, чтобы самому наказать, а не пред инквизиторам позориться, что с низшими в собственном Дозоре совладать не смог. И чтобы Ночному Дозору за ту работу не задолжать. Довольно с них и того, что совместно вампиршу опекают, развоплотить не дают.

Сани споро* по морозному снегу заскользили. Лошадь сразу хорошо пошла, и пока за стену не выехали, молчали. А как к лесу стали подъезжать, Фёдор чуть оттаял.

-Не страшно тебе, — подмигнул он девушке, — боярышня?

-Не поняла ещё, — пожала плечами Ольга, поправляя мертвую птицу на меховом одеяле, — вроде и боязно. А вроде интересно. Оборотней уже видела, вампиров видела. Медведь меня пугал.

-Да чем тебя напугать-то можно? — сразу заинтересовался Басманов.

-Испугаюсь, ты сразу поймешь, — буркнула она.

-Мужчин без одежды видела, — шутил Темнейший, — гарум пробовала. Ночью одна по Москве бродила. Чем же пронять-то тебя а, девица Головина? Не отступлюсь, покуда не пойму!

И тут вдруг замолчал настороженно. Как раз мимо леса проезжали, а дальше дорога проезжая кончалась, и, как Ольге почудилось, въезжали они в черную стену. А это небо ночное, безлунное, за рекою чернело. Фёдор чуть головой повел, к шуму ветра прислушиваясь. Сани тем временем на речной лед выкатились. Враз топот лошадиный по-иному зазвучал. И примешивалось к тому глухому топоту что-то звериное. Как будто кто-то ещё рядом бежит. И дыхание его, то слышно, а то нет.

-И теперь не боязно? — прошептал Фёдор. И, вдруг, мир вокруг завертелся. Лед речной, снегом присыпанный, то над головой у Ольги показывался, то сбоку, а то вновь под ногами. Это сани, шедшие до того бойко, отчего-то по льду, как игрушечные, боком покатились. Все это Ольга уже после поняла, когда очнулась. Осторожно руками пошевелила, ногами. Вроде все цело. Болит, конечно, но вроде не сломано ничего.

И ещё подумала она, глядя на лошадь растерзанную, что в отдалении лежала, отчего это она не билась, не хрипела перед смертью. И только когда с огромным волком, над лошадью стоявшим, глазами встретилась, поняла: не успела. Оборотень ей в один присест голову откусил. Ольга часто слышала от знающих людей, что перед смертью всякая ерунда в голову лезет. Сейчас вот, думала она, что лошадей зря разумнее другой домашней скотины считают. Чего же это их лошадь, раз такая умная, знак какой не подала, что волка почуяла? Хотя, чем бы им это помогло?

Оборотень тем временем, будто человек, усмехнулся. И даже, как будто, рассмеялся беззвучно. Как раз луна из-за тучи показалась. Глянула Ольга волку в глаза и только теперь увидела. Да, остается что-то человеческое. И в глазах, и в чертах. Хорош совет Басманов дал, шубу сбросить и бежать. Куда от такого зверя убежишь? Да ещё на открытом месте! И где сам Темнейший?

Тут волка с лошадиного трупа скинуло, да ещё по льду протащило. Даже Ольга тот удар почувствовала. А следом и Фёдора увидала. Шел он по снегу, чуть прихрамывая, все быстрее и быстрее. Пока, наконец не побежал. И, как был, в расстегнутом кафтане, без оружия, так на оборотня и накинулся. В это время луна хорошо светила, и видно было, как волк его несколько раз скинуть пытался. Кусал, куда попало. Весь снег вокруг, весь лед, кровью залило.

Ольга, наконец, выбралась из-под опрокинутых саней. Шубу даже сбрасывать не пришлось, она так на льду и осталась вместе с меховым одеялом. Не раздумывая, да не оглядываясь, девушка кинулась в сторону берега. Московская то сторона, али нет, думать некогда было. Если оборотень бывшего гладиатора загрыз, то и ей недолго осталось. Куда Ольге до Басманова?

До занесенного снегом берега на одном дыхании добежала. Несколько раз провалившись в снег, что у склона был нанесен, взобралась наверх. Пока бежала, не мерзла. А вот теперь остановиться пришлось. Потому, как услышала Ольга, что на реке лед треснул. Обернулась. Да только и успела увидеть, что волк с держащим его Темнейшим под воду уходит. Сразу тихо стало. Ульяна про такую тишину любила говаривать «Как в Раю».

Сперва растерялась, конечно. Куда идти? К кому за помощью бежать? А потом вдруг вспомнила, как в детстве на озере мальчишка деревенский на корыте медном катался, да вот так же, с всей дури под лед улетел со склона. Шубу да шапку скинул, и стал на лед выбираться, а не тут то было! Лед под детскими руками ломался, и по всему выходило мальчишке потонуть. Спасал его кузнец. Ремень бросил, а сам лежа, чтобы весом своим ещё более льда не ломать, стал потихоньку к полынье подбираться. Так и вытащил. И тем же ремнем тут же и отходил, чтобы меньше на корыте катался, а больше матери помогал.

Ремня не было, а вот амулет на толстой золотой цепи имелся. Ольга, хоть и страшно было, назад поспешила. Ближе к обломанному льду стала тише ступать, а потом и вовсе лечь пришлось, когда скрип услыхала. Только как теперь Фёдора из-подо льда достать? Умеет он плавать, али нет? Утонул, наверное, давно. Сколько иной, хотя бы и высокого порядка, может в ледяной воде прожить?

-Ты, лучше, рубашку бы сняла, — раздался незнакомый голос откуда-то сзади, — порвется твоя цепь!

Комментарий к На льду

* Споро (устар.) — быстро, хорошо.

Ольга обернулась. В отдалении на льду стоял молодой мужчина. В простой крестьянской шапке, старом тулупе, и без рукавиц. Домотканые шерстяные портки были заправлены в стоптанные валенки. Лицо у него было спокойное, как будто на реке он каждый день видел тонущих. А может и видел, кто его знает?

-У тебя ремня нет? — с надеждой спросила Ольга.

Мужчина мотнул головой. Распахнул тулуп, и продемонстрировал потрепанную рубаху, вовсе не подпоясанную. Он виновато развел руками, и, опустившись сперва на колени, а потом и вовсе прижавшись ко льду, тоже подполз на животе к девушке.

-Давно нырнули? — спокойно, даже как-то задорно поинтересовался он.

-Давно, — Ольга шмыгнула носом, — я до берега успела добежать, и обратно сюда.

Мужчина понимающе присвистнул. Девушка только сейчас углядела, что он, вроде бы иной. Дозорный? Откуда тут? Следил? На темного не похож. Глаза большие, светлые, смотрит спокойно. Лоб гладкий. На лице несколько глубоких морщин, или шрамов. Не понятно в темноте.

-Светлый? — спросила она, — помочь можешь?

-Могу, — мужчина смутился, глянул на девушку внимательнее, — только не просто так. Сделаешь дважды, что скажу. Или сама мыкайся.

Ольга кивнула. Мужчина отполз от полыньи, которая уже начала схватываться льдом, встал, и вытянул вперед руки, как будто удочку забросил, али сеть. Над поверхностью черной воды сперва показалось несколько пузырей, как в чугунке, когда вода кипеть начинает. Потом выплеснулось немного грязноватой воды вместе с ещё живой рыбой. По случаю холодного времени она лишь немного побилась на льду и замерла. И тут из воды показался Фёдор.

Он вырвался на поверхность, и поплыл по воздуху. Кафтан остался под водой. На Темнейшем были только штаны, сапоги, да рубаха, вся изодранная. Кровь частью смыло, а частью она впиталась в тонкий лен, образовав огромные бледные пятна, в лунном свете казавшиеся серыми. Ольга только сейчас сообразила глянуть незнакомцу на рукав. Лент не было. Этот человек не служил в Дозоре.

Спаситель тем временем аккуратно плюхнул тело Басманова в снег. Не сходя с места, сложил руки, и несколько раз взмахнул ими, как будто работал невидимым молотком. Каждый раз тело Фёдора вздрагивало, а изо рта у него выливалась вода.

-Теперь первая твоя служба, девица, — спокойно сообщил мужчина, убедившись, что спасенный вновь дышит, хоть и слабо, — не серчай, но надо так. Твои сестры, опричниками убитые, где похоронены?

У Ольги дыхание перехватило. Сто раз она приступала с этим разговором к Освальду, и к Фёдору. Все молчали. Светлейший мрачнел, да глаза отводил, а Темнейший делал вид, что не расслышал.

-В общую могилу сброшены, — спокойно сообщил спаситель, — с остальной прислугой. Известью засыпаны. Теперь, даже если твой отец и захотел бы их по-людски упокоить, не различить уже кто его дочери, а кто на кухне пол мыл. Где теперь Наталья со своими соболиными бровями? Некому тебя своею красою заслонять!

Ольга вспыхнула. Враз холод чувствовать перестала. И так захотелось ей разбежаться, и столкнуть этого светлого в ту же воду, откуда он только что Басманова выудил!

-Да и не станет отец их искать, — мужчина будто бы и не видел, что с девушкой происходит, — иным на смертных детей плевать. Все равно помрут!

Ольга всхлипнула. Не от слез, а, скорее, от бессилия.

-Ты, вот, с ним увидеться хотела, — он глянул себе под ноги, поскреб валенком снег, — а отец отказался. Ты с Темнейшим живешь. Кто тебя знает, может уже и втроем спите. Ты, Феденька, да братец твой. Как его? Боря?

Девушка от ярости даже видеть его перестала. Но тут рядом Фёдор застонал. Ольгу тут же и «отпустило».

-Амулеты порастерял, — сокрушенно буркнула она, — замерзнет, римлянин.

-У тебя там шуба осталась, — глянув куда-то вдаль, сообщил мужчина, — и одним ловким взмахом руки перевернул треснувшие сани с изломанными полозьями.

Ольга бросилась туда, и принесла сразу все. И меховое одеяло, и свою шубу. Осмотревшись, заметила черное пятно на льду далеко впереди. Свою шубу Темнейший то ли потерял при падении, то ли специально сбросил перед боем. Сбегала и за нею.

-Надо бы его как-то в терем переправить, — сообщила она, укутывая раненого, но живого Басманова во все имеющиеся меха. Сама она накрылась уголком одеяла.

-И это можно, — кивнул мужчина, — но я только его в тень сведу, а тебе рано. Ты, вот что. Там следы от саней. Уехали вы недалече. К утру, самое позднее, в Москве будешь. Сразу дуй к целителю их темному. Я пока что Фёдора брату твоему отдам, пусть сам с ним возится. Заодно и силой «подкормит». Басманов знает, как с него ту силу быстро вытянуть.

Ольга глянула на своего нового знакомого ещё раз. Тот оставался спокоен, снова закутался в тулуп, и движением, похожим на вытягивание парома за канат, подтащил к себе Басманова. Тот вскрикнул, и исчез. Только пятно темное на снегу осталось, да куча мокрого меха. «Светлый» глянул на девушку в последний раз, улыбнулся, и собрался было уходить.

-Стой! — вспомнила она вдруг, — а вторая служба какая?

-Вот же, чуть не запамятовал! — встрепенулся мужчина, — не говори Фёдору, как его из реки доставали. Скажи, что не видела.

-Почему? — удивилась Ольга.

-Не простит, — просто ответил спаситель.

-Кого?

Но он уже уходил, не оборачиваясь.

-Как тебя звать-то? — бросилась ему вослед Ольга, но мужчина только отмахнулся. И тут же исчез.

А девушке пришлось, закутавшись во влажную шубу, без шапки, обратно в город пешком идти. Вспомнился дорогою первый в её жизни долгий поход из усадьбы в Москву. Тогда с Ульяной, как сестер убили. Хорош «светлый»! Кто ж будет про такое напоминать? И откуда он вообще взялся в чистом поле, один? А может, привиделось ей все? Может умирает она сейчас под санями перевернутыми, а все это сон её, как у замерзающих бывает?

Так до городской стены и дошла. И опять ей город черным показался. А ведь дозоры-то у власти сменились! Видать, не от того Москва мрачна, что опричники в ней, да царь, боярами отравленный. Сам по себе город темен.

Когда она, в сопровождении сонного темного лекаря в дом входила, ей навстречу брат вышел. Печальный, даже злой. Все лицо в слезах. А из горницы Басманов выскочил. Раненный, но живой. Тоже какой-то взвинченный. И правда, умел он с Бориса силы тянуть!

-Кто это был? — кинулся он к Ольге, прямо с порога, не дав даже шубу скинуть.

-Не знаю, — отмахнулась она зло,— не видала!

А и правда, лицо как-то сразу из памяти выпало. Помнила только тулуп поношенный, да валенки стоптанные.

-Вечор не один приду, — бросил Фёдор, уходя, — у сестрицы переночуй. И завтра тоже.

Борис потупился и кивнул. Ольга, суетившаяся у печи, резко выпрямилась, и гневно глянула на брата. Почему он позволяет делать это с собою молча, со смирением? Почему не стукнет по столу кулаком, как батюшка? Или на худой конец не накричит. А Басманов, колдун, конечно. Но неужто по нраву ему с безвольным исполнителем воли своей жить?

Фёдор будто и не заметил, что брат с сестрою его планами на вечер не довольны. Ходил, напевал что-то на непонятном языке. Глаза у него горели огнем ожидания близкой встречи с кем-то, кто ему действительно дорог. Борис делал вид, что ему все едино. Но по лицу его было видно, что привыкнуть к этому невозможно, как ни старайся.

Ольга топнула от бессильной злобы ногой, и тут Темнейший как будто её первый раз приметил.

-Теперь с тобою, — он указал на девушку пальцем, — как стемнеет, дела свои бросай, баню истопи. И ко мне! Оденься хорошо да причешись. Борису можешь у себя в спальне постелить. У меня останешься. Слышишь, боярышня? Не ранее, чем Ночной Дозор в свои права вступит.

Ольга слышала, как брат поперхнулся и уронил что-то. Фёдор неделю, как хромать перестал, а про поединок свой с оборотнем и вовсе не вспоминал. Может, отыграться решил, за то, что не призналась девушка, кто его из воды спас? А может и похуже что. Не зря же отец думает, что Басманов на такое непотребство способен, втроем жить!

Вечером, когда время Дневного Дозора давно уж вышло, и на улице была такая темень, что не только ленты по цвету не отличались, а и вовсе видны не были, она услышала, как прямо к терему кто-то подъехал на лошади. Значит, темный иной. Кто ещё может жилище Темнейшего увидеть? Для кого ещё ворота отперты? С улицы тем временем было слышно, как распахнулись в тереме двери. Вышел Фёдор, и с кем-то заговорил. Слух у Ольги и без того был отменный, так она ещё и окну придвинулась.

-Свет мой, — ворковал Басманов, — я уж и не чаял. Думал, заплутал ты. Давно ведь на Москве не был.

-Будет смеяться! — отозвался приятный мужской голос, — в степи да в лесу не плутаю, а на Москове заблужусь? Давай в терем! Я тебе привез кой чего.

Весь вечер в тереме было тихо. Ольга, как приказано было, баню истопила, причесалась. Оделась, правда, не как в царевы палаты, но во все новое. Шубу на плечи набросила, и к Темнейшему отправилась. Только что же это? Весь снег перед крыльцом истоптан был, хотя приехал-то один только всадник. Окна в тереме темные, будто хозяин давно спать лег. Но внутри определенно кто-то был. Кто-то, кто быстро одернул на окне занавеску, когда девушка мимо проходила. И кто же это наследил на снегу?

Про себя Ольга рассуждала, что мог бы Фёдор хоть пару свечек на стол поставить. Любовные игры много света не требуют, но неужто Басманов с полюбовником и вовсе в темноте сидят? Дверь была не заперта. Знать бы, зачем им женщина-то понадобилась? Разве что на стол накрыть. Ну, и потом прибрать. Да и на входе не помешало бы. Вот в сенях, поленница разбросана, овчинка, что у порога лежала, в самый угол сдвинута.

В горнице ковер тоже был не на месте. Ольга в темноте наклонилась по привычке поправить. Тихо было, хоть и слышно, как дышит кто-то. Обещал же Басманов допытаться, чего боярышня страшится, вот и дразнится. Подняла она глаза к присутствующим, и вскрикнула от неожиданности. Да ещё прибавила пару бранных слов, которые от плотников иной раз слышала, когда молоток на ногу себе уронят.

-Это она выучила, — буркнул Фёдор, — а татарский не может!

А кричать было от чего. За накрытым столом в полумраке сидело человек десять-двенадцать гостей. Да только назвать их людьми можно было с очень большой натяжкой. Одетые в черные одежды, с непокрытыми головами. На неё обернулись их песьи морды. Или лица. На каждом застыло испуганное, растерянное выражение. Руки у псоглавцев были как у людей, с отделенным от остальных большим пальцем, но покрытие шерстью, и с когтями вместо ногтей. Ни одной свечи в горнице не горело, и светло было только над столом, безо всякого огня.

Среди присутствующих резко выделялся крепко сбитый невысокий мужчина с бритой головой и длинным чубом светлых волос. С золотою серьгой в ухе и золотым же коловратом на простой веревке на шее. На молодом лице его были шрамы, похожие на морщины. Большие глаза в полутьме блеснули хитро. Он улыбнулся и подмигнул.

Откуда-то сзади Фёдор подкрался. Обнял Ольгу осторожно, но крепко, и сразу рот ей зажал, чтобы не снова не закричала.

-Просьбу свою помнишь? — сурово спросил он, — про Битву узнать хотела, да как оно раньше было. Чего же теперича запричитала? Я своё слово сдержал. Обратного хода у этого знания нету. Сможешь об этом всю жизнь молчать?

Ольга задумалась. А и правда, как про такое смолчишь?

-Не сможешь, — спокойно объяснял Темнейший, — сразу сказывай. Я прямо сейчас тебя на дворе повешу!

Тут все повыскакивали, и заговорили одновременно. Речь у псоглавцев была не похожа на лай. А скорее на говор очень простуженных людей. Ольга могла поклясться, что они говорят по-шведски. Она практически все понимала. Тут «человечий» гость из-за стола вышел, и к девушке вплотную подошел. Не ошиблась она. И без тулупа и стоптанных валенок легко его узнала. По улыбке его, да по голосу.

-Ты очумел, что ли? — весело спросил он, — ещё при мне ребенка не вешали!

-Ты где тут ребенка увидал, Светославушка?! — зло бросил Темнейший, — кобыла семнадцатилетняя! Инквизитору вас отдаст и не пикнет!

-Сам говорил, — вступил светлый, — умная девка. Договоримся?

Хватка Фёдора чуть ослабла. Ольга коротко кивнула. Не потому, что не хотелось прямо сейчас на дворе в петле болтаться. А потому, что уж больно интересно стало. Слыхала она что-то краем уха про Святослава этого. Освальд часто сокрушался, что не желает он на Москве трудиться, а все бы ему по военным шатрам ночевать. И Собакина как-то обмолвилась, что Святослав этот после Битвы по пустому миру скачет, все не успокоиться.

Басманов девушку отпустил. Она только сейчас поняла, что не поздоровалась толком, да не поклонилась. Псоглавцы тоже головы склонили. С полгода назад Ольга заметила, что различает иных среди людей, и даже друг от друга может отличить, если хорошо присмотрится. И видела она сейчас, что среди гостей и темные есть, и светлые.

А вот Святослав, второй после Освальда человек в Ночном Дозоре, он светлый. А с Темнейшим сейчас говорят, как друзья. Обернулась к гостям. Они продолжали трапезничать, и еда на столе была самая обычная. И, кстати, постная. Присмотрелась. На всех, кроме самих дозорных, кресты были. Только не православные, а совсем простые. И не золотые. Деревянные.

-Вы христиане? — шепотом спросила она у ближайшего плоглавца по-шведски.

-Мы монахи, — тоже сиплым шепотом ответил он. И, как Ольге показалось, улыбнулся.

-И это все?! — Басманов, не особо церемонясь, подтолкнул её, и присел рядом, — они тут на два дня, а ты хочешь знать, кому они молятся?!

Вместо ответа гости молча соединили руки, и тот из них, что сидел к девушке ближе всех, осторожно положил свою волосатую руку на её плечо. Тут же исчезла горница, печка, ухмыляющийся Фёдор. Вместо привычного терема прямо на Ольгу неслась по бурлящей воде огромная ладья с драконьей мордой на резном носу.

Прямо из бушующей серо-черной воды торчала крыша какой-то постройки, покрытая золотом и увенчанная чем-то отдаленно напоминавшим крест с несколькими перекладинами. Ингигерда, маленькая, хрупкая, стояла спиной к сверкающему куполу, на каменной площадке у самой воды. Платье давно уж намокло, распущенные длинные волосы прилипли к лицу и телу. Каждым порывом ветра её, казалось, сдует в бушующие волны, и она уж не выплывет. Но девочку это, по-видимому, не заботило. Она, прикрыв глаза, на одной ноте тянула какую-то прерывающуюся мелодию. И голос у неё был не человеческий. Не то глухой, не то гортанный. Спать захотелось непреодолимо.

Но спать нельзя! На вершине какого-то каменного гладкого строения примостилось что-то, с телом змеи. Но огромное, гладкое, и как казалось, железное. Глаза у змеи были ну совершенно человеческие. И такие жуткие, глядящие с такою ненавистью, что захотелось прямо сейчас под воду нырнуть, чтобы хоть там спрятаться. Змея открыла рот, и в девочку на каменном мокром пьедестале полетело что-то алое.

Первый раз мимо прошло. А потом из воды кто-то выскочил. Ольга уже не видела что или кто это. Её потоком уносило. Заметила только, как змея, покачавшись ещё немного, с грохотом и лязгом по гладкой каменной стене соскальзывает, и в воду падает. Как же спать хочется! Мочи нет! Глаза сами закрылись, а сердце остановилось.

Видела Ольга себя, уходящей под воду. Вокруг головы плыли черные густые волосы, уходящие куда-то верх, закрывавшие лицо. Сердце ещё пару раз в груди стукнуло, и замерло. И как же обидно ей стало! Столько боев пройти! Столько шкур львиных на плечах носить! И вот так, от простого заклинания погибнуть! Даже не ей предназначенного!

Через воду вдруг что-то кипящее пронеслось. И ещё, уже ближе. А вот, осветивши её лицо, что-то невысоко над водой пролетело. И вдруг как будто все тело разом на куски рвать начали. Болью каждый зуб пронизало, каждый палец. Лицо. Спину. Вода вокруг закипела. И сердце так застучало, как будто минуту отдыха своего сразу наверстать решило. Да поздно! Она уж и воды вдохнула, и ушла глубоко.

Вот чья-то рука потянулась, как показалось, прямо с неба. И золотое солнце на цепочке вниз опустилось. Ольга так и потянулась к нему, и схватилась. Не может же солнце её подвести! Но тут кусок золота у неё в руке остался, цепочка через кольцо проплыла, и куда-то вниз утекла. А вместо неё чьи-то сильные руки за волосы схватили, и наверх потянули.

В себя пришла уже на ладье. Огляделась. Кая металась по палубе от одного борта к другому. Её слуги вчетвером с трудом удерживали огромное рулевое весло. Волосы у женщины были непривычно длинные, заплетенные в сложные косы. Платье дорогое, мерцающе-гладкое, голубое. Бусы цветные на груди, золотые пряжки какие-то. Все руки в перстнях. И Кая складывала то один знак, то другой. А вместе с нею и Святослав, то к одному борту подбегал, и в воду чуть не по пояс нырял, то к другому. Борта у ладьи уж больно низкие были. И драконья морда на носу. Порванный парус болтался над головами сидящих на палубе.

Кроме Ольги там был старик с хищным лицом, ещё какие-то иные, незнакомые. Ингигерда. Сейчас было видно, что она совсем ещё девочка, лет четырнадцать человеческих. Раненый Буслай положил ей на колени свою большую лохматую голову. Волосы у него были тоже длинные, плетеные в неряшливые косы, увитые какими-то амулетами. Над ним иногда останавливалась Кая, и что-то шептала на своем странном языке, водя руками над телом. Василий каждый раз вздрагивал и кашлял кровью.

Судя по тому, что с неба светило тусклое солнце, и молнии били лишь изредка, и то где-то вдалеке, прошло довольно времени. Людей на палубе поубавилось. Светлые и темные были тут вперемешку. Ольга была, как в оцепенении. Иные тихо переругивались, обвиняли друг друга в чем-то. Она ни слова не понимала. Ужасно хотелось есть, и пить. Пить особенно. Губы стали сухими и шершавыми. И руки. А волосы пришлось собрать в хвост, как попало. Они тоже пропитались солью.

Кая спорила со стариком. Они оба вскочили, и сейчас чуть ни с кулаками бросались друг на друга. Святослав не вмешивался. Он что-то обсуждал со слугами великанши на корме. Наверное поэтому никто не заметил, как старик перекинулся в огромного зверя, похожего сразу и на тигра, и на льва. Зубы у него были огромные, когда он стоял, они чуть не палубу царапали! Кая перекинуться не успела. Зверь набросился на неё, а она только и смогла, что спиною развернуться.

Какое-то время они молча боролись, женщина безуспешно пыталась сбросить с себя зверя, но тот лишь сползал ниже по её окровавленной спине. Платье трещало. Ольга видела кровь, слышала крики женщины, рычание зверя. Вопли окружающих. И только когда на корме с большими печальными глазами встретилась, как будто разом в себя пришла. Вскочила, и, не готовясь, на оборотня бросилась. Голову ему назад запрокинула, и принялась голыми руками пасть ему разрывать.

Глянула она себе на руки, а руки-то не её! Мускулистые, загорелые. И волосы черные на плечо упали. Старик уж и в себя обратно перекинулся, а она все держала его этими чужими руками, да чужим коленом к полу прижимала. Пока ей на плечо чья-то рука не легла. И непонятными словами ласково не поблагодарил её светлый.

Девушка уж и обернулась ему в лицо глянуть, а оно вдруг поплыло, развеялось на ветру. Вместо этого она себя в комнате большой увидела, среди каменных светлых стен. Цветные стекла в окне частью выбиты были. Вместо некоторых лишь пустая железная рамка осталась. И вода прямо под окошком этим плескалась, иногда переливаясь через каменный подоконник. Звенел где-то колокол, а в лицо ей ладья неслась. Морда драконья прямо в окно влетела! Ольга только отпрянуть успела, да толкнуть себе за спину человек трех, таких же как она сама… псоголовых монахов.

Видела она Каю, с пустым лицом сидящую в углу, а рядом Ингигерду, молча державшую её за руку, и медленно пьющую не слишком чистую воду. И брата-монаха в черных одеждах, склонившего к ним своё доброе лицо. Женщина потеряла всю семью, дом свой, народ. Ранена была, и чудом спаслась. Темный спас!

Смотрела на двух мужчин, темного и светлого, склонивших друг к другу головы, и о чем-то тихо говоривших. А рядом на полу третий сидел, к стене прислонившись. И тоже воду пил, да на женщин поглядывал. А в окне видно было, как солнце из-за тучи выходит. Продолжается жизнь!

Очнулась она, когда уже светало. Монахи участливо глядели ей в лицо. Басманова не было, за столом только Святослав остался. Сидел, клевал носом, и все равно улыбался.

-А что за змея? — хрипло спросила она, — чье-то заклинание?

-Тугарин, — отмахнулся светлый и зевнул, не прикрывая рта.

-Не, — из сеней зашел Темнейший, — Тугарин к тому времени пал давно. Но все равно из его стада кто-то.

-Они не выжили? — насторожилась Ольга.

-Кабы выжили, — усмехнулся Басманов, — ты бы сейчас молилась, чтобы тебя завтра на еду не пустили, а хоть день ещё в яме продержали.

-Это оборотни такие были? — не поняла она.

-Оборотнями Фафнир со своим кланом были, — покачал головой Святослав, — хоть и темные, да все ж получше, чем племя это змеиное.

-А монахи эти?

-Люди, — пожал плечами Фёдор, — если ты не заметила, шведы! Их там целый монастырь спасся. Почти все иные. Сперва они всем помогали, нам вот, тоже. Ксению с Ингигердой крестили. Буслая. Но потом сглупили, воевать не на той стороне вздумали. Теперь вот, к чинийцам за стену идут. Это все, кто остались. В Тибете есть ещё такие же люди, как они. За вторую стену вода не прошла, там много кто спасся.

В это время распахнулась дверь, и в горницу вступила женина.

-Порядком Освальд город запустил!

Мимо Ольги смотрели глаза её, совершенно закрытые белыми бляшками. Женщина была слепая. Светлая. И, кажется, стоящая вне порядка.

-Ты только тут не танцуй, — предупредил Басманов, — не то весь двор мне высветлишь.

-Да тут нешто одним двором отделаешься? — нервно отмахнулась женщина, садясь на скамью напротив Ольги, — завтра Ингигерду возьму, пройдемся по улицам. Хоть немного высветлить надобно. Отчего такой перекос, Флор?

-Освальд не следит, — пожал плечами Темнейший, — а мне недосуг. И что делать прикажешь, Малуша? Колдунов моих, что выше четвертого порядка, порешить всех?

-И Герда хороша! — продолжала возмущаться женщина, — нашла время за детьми ходить! Я-то думала, она уж успокоилась, как внуку моему осьмнадцать душ нарожала.

-Ну что ты ворчишь? — вступился за темных Святослав.

-Ты город видел?! — зашипела Малуша, — яма черная! А это кто?

Белые глаза уставились куда-то за Ольгу. Та чуть поклонилась, не уверенная, что надо. Все равно же не видят её. Лицо у Малуши было волевое, решительное. Волосы рыжие, длинные. В тугую косу заплетенные. Губы тонкие, плотно сжатые. «Добрым» светлым в семье она явно не была.

-Москва и правда, темна, — кивнула Ольга, — я ещё первый раз когда увидела, удивилась. А сейчас и того пуще. Хоть и светлые при царе главные.

-Я что должен сделать? — ворчал Фёдор, — Ночной Дозор иных низкого порядка плодит. Сели при царе, а что толку? Сила не в троне!

-Гостей в баню проводи! — строго потребовала Малуша, — ругаться будем!

-Ты сейчас на матушку мою более обычного похожа,— улыбнулся Святослав.

Малуша враз оттаяла. Провела рукою по столу, Темнейший ей в кружку вина разбавленного плеснул, а сам псоглавцев всех за собою из дому увел.

-Что это у нас Флор, детей что ли возжелал завести? — уже спокойнее рассуждала сама с собою гостья, — тебя как звать-то, красна девица?

-Ольга, — пискнула девушка, — Фёдор с братом моим живет.

-А я-то было невесть что удумала! — весело рассмеялась Малуша, — свекрови-матушки тезка, значит. А с нимбом что?

Ольга пожала плечами. Вместо неё ответил Святослав.

-Ничья пока что. Инквизиторы четыре года дали на познание равновесия, — он тоже присел возле жены.

-Что ж они, пакостники, — вновь рассвирепела Малуша, — сами-то за городом не проследили? Ну не может быть такая разница между Дозорами по силе!

-Ты, чем ворчать, — миролюбиво попросил Святослав, — Ольге поведай, как ты моей женою стала.

-Как-как! — огрызнулась Малуша, — твоей матушки железной рукою!

Святослав был молод. Он рано лишился отца, и князем стал в три года. По малолетству его, пока что мать правила, воевала, вела хозяйство. Женила его рано. По тогдашним меркам Ольга была матерью живого бога. Иного родила! Рожали тогда мало. Одного, ну двоих. До Битвы иные в силе нехватки не знали, ну и Святослав тоже не нуждался. А с войны мать ему ещё и иную рабыню привезла.

Малуша чуть помладше была. В ту пору она ещё не ослепла. Не понравились они друг другу с первого взгляда. Общего у них только и было, что способность у людей силу светлую тянуть. Они и в одну постель бы не легли, кабы Ольга не приказывала. Кто его знает, может ребенок иной родится. А не родился, так и ладно. Малуша к сыну равнодушно отнеслась. Родился — пусть бегает. У неё других забот полно было.

Ей в те поры сны сниться начали. Будто терем княжеский, да стены городские, да и все вообще, что вокруг построено, вода сносит. Святослав в походе был. Предслава, его жена, с детьми возилась, ей не до того было чтобы рабыню слушать. Да и власти такой она не имела, чтобы помочь. Пошла Малуша прямо к Ольге. Княгиня была женщиной умной, жесткой. И очень осторожной. Не будучи иной, она к любым проявлениям силы в человеке с интересом относилась. Выслушала рабыню спокойно, обещала подумать. И кабы не ухватила её девушка за руку, так бы и пропал род Рюриковичей. Сгинул бы в мутном потоке.

Малуша тогда как раз в ключницы выбилась. Но все равно даже вольной крестьянке не ровня была. А княгине уж и подавно. И хватать последнюю за руки было очень неосмотрительно. Ольга по тем временам и убить могла, не смотря, что иную. А только надо было как-то показать княгине ту воду. Видела Малуша, что не поверила ей хозяйка.

Вечером встревоженная Предслава, обняв детей, наблюдала, как свекровь-матушка по терему ходит. А слуги вещи собирают. Глянув на Владимира, сына ключницы-рабыни, княгиня кивнула. И его тоже с собою забирали. Уезжали не одни князья. Ольга подняла весь стольный Киев. Кто хотел, с ними в сторону стены чинийской отправились. А кто не хотел, тут остались. Женщине все равно было, кто тут погибнет. Да и времени до потопа оставалось достаточно. Год, или около того.

Вернулся князь в Киев, получив письмо от матери. Ольга прямо на порог терема ему Малушу вывела, сняла прилюдно с неё ярлык рабский, и объявила сыну и собравшимся людям, что теперь у их князя две жены. Такого поворота «молодой» не ожидал, и сперва протестовать пробовал. Но тут новая жена и ему показала, как и куда вода разольется.

Святослав был равнодушен ко всякого рода удобствам, княжеским почестям и роскошной одежде. Собрался мигом, но поехал не в сторону спасительной стены, а совсем наоборот. И жену новую с собою прихватил. По дороге все больше ругались. Да и сейчас бывает, ссорятся, хотя лет прошло достаточно. А поехали они к Гесеру, да к Завулону. Да хоть к кому-то, кто Договор заключал.

-Так нечто Договор не после Битвы заключили? — воскликнула Ольга.

-Ну, не то, чтобы, — уклончиво отозвался Святослав. — Договор заключили задолго до Битвы. Очень задолго.

-Насколько? — девушка переводила взгляд с одного иного на другого.

-Лет за пятьсот до того, — проворчал светлый, — не такой, каким ты его знаешь. Ни о каких Дозорах тогда ещё не помышлял никто. Первый Договор был о мире.

-И ты в силу своего девичества не можешь представить, — в дом вернулся Басманов, и тоже присел к столу, — какого размера инструмент на тот договор положили обе заинтересованные стороны!

-О ДА! — подтвердил князь, — Гесер, Завулон, Хена, и, как говорят, сам Свет, лично ездили по миру, и каждому чуть ни в ноги кланялись.

-Как мы знаем, не помогло, — вздохнула Малуша, — не нашли мы никого. Все в разъездах были. Каю нашли.

-Это она вам помогла? — догадалась Ольга.

-Не-е! — рассмеялся Святослав, — она нас прогнала. Но как вода пошла, я в первую попавшуюся ладью прыгнул. Кто же знал, что там правительница окажется? Вся до самых ушей в амулетах. С них мы весь месяц лечились, иначе бы не справились. Людей-то в мире поубавилось!

-А Ингигерда, она кто? Она вообще человек?

-Жрица, — пожал плечами светлый, — из её народа одна она и осталась. Не так сама страшна, как её колыбельные. Змея усыпила, с её-то пятым порядком! И всех, кто рядом был, окромя Буслая. У него уши от воды заложило. Тем и спасся.

-А я с темным войском пришел, — усмехнулся Фёдор, — и пока в меня молния не попала, ещё сомневался. Но в ладье за месяц понял, что я за Договор.

-Флор уют любит, — улыбнулся Святослав, — ковры, побрякушки золотые, платье богатое. Я его еле выманил в Москве Дозор возглавить!

-Обманул, — нахмурился Темнейший, — говорил, что тут тепло!

-Так тут и было тепло! — рассмеялся светлый, — ну, скажи ему, Малуша!

-Было, — кивнула женщина, глядя за Ольгу, — и тут тепло было, и севернее, где снега сейчас.

-А Иаков говорил, — встряла Ольга, — что небо другое было.

-Ой, вот теперь все будут тосковать, что вторая луна с неба пропала, — проворчал Фёдор, — забудь. Поверь, не самое лучшее зрелище, видеть, как её обломки вниз падают. Мне не понравилось. Небо ещё не скоро поменяется, я надеюсь.

Монахов положили спать в дальней горнице на первом этаже. Ольга только присвистнула, когда внутрь заглянула. Маленькая до того комнатка стала огромной, с высоким расписным полком, и широкими, богато застеленными кроватями. Правда, внутри было прохладно. Братья были из северной страны, и спать привыкли в холоде.

-Ничего, — утешил её Фёдор,— в тень ступишь — тоже так сможешь!

Малушу с мужем он к себе в спальню пустил, а сам и вовсе не ложился. Сидел у окна, да вино свое разбавленное цедил. И Ольга к нему подсела. А потом и Святослав спустился. Посидели, помолчали. Мужчины сами вино пили, и девушке плеснули.

-А где Малуша после Битвы была? — наконец, спросила Ольга, — я её не видела в ладье. И как она в рабстве оказалась? Отчего подчинилась, не сбежала?

Малуша до Битвы не была в Тени ни разу. Княжеский воевода, Свенельд, её сам из мертвых отцовских рук вырвал. Была она тогда, как Ольга сейчас. Вроде, как ничья. Самого Святослава специально приглашенный светлый иной ещё по молодости во время битвы в Тень свел. И пока юный князь колдовские премудрости изучал, все в Киеве жил. А как срок ему вышел, к войску светлому отбыл.

Как увидел князь, что из-за горизонта волна поднимается, понял. Поздно. Если не сейчас жену в Тень свести, то погибнет она. А сил на это много надобно. Не каждый может в той Тени долго быть. И не везде. И ступать-то правильно надо, и время верное выбрать. Все это помнил Святослав, да только волна приближалась. И деваться было некуда. Собрал он все свои силы, и просто толкнул Малушу в тень, как мог глубоко. А сам в ближайшую ладью прыгнул, что в бурлящей уже реке к берегу прибилась.

Видел он перед тем, как жена его, руки раскинув, пыталась от той волны его закрыть. Собою пожертвовать решила. Не от большого ума, а так, по зову сердца. И весь месяц, который они в ладье обретались, думал он, что погибла женщина. Что убийца он. А поговорить ни с кем толком не мог. Пробовал учить язык от великанов, но те все чаще особняком держались. Даже с Флором, бывшим гладиатором, смог побеседовать только в монастыре, когда монахи ему амулет дали, что чужие языки понимать позволяет.

И в следующий раз он Малушу уже в Киеве увидел, когда вода давно сошла и все назад вернулись.

-Слепую, с огромными крыльями, если через Тень на неё смотреть, — шептал он заворожено, — и с ВО-ОТ таким (он резко развел руки, и Ольге с Басмановым пришлось назад податься) глазом на лбу! Она из Тени сразу вне порядка вышла. Шутка ли! Себя на смерть готова была отдать, за чужого, нелюбимого человека!

-Говорю же, — буркнул Басманов, — Тень сильных любит. Она теперь все через Тень видит. От людей только нимбы, от города равновесие его. А чашки-ложки и вовсе не видит, да и не надо ей.

-А почто вы ночью прибыли, почто этих монахов здесь прячете? — Ольгу быстро проняло от выпитого, и она для удобства облокотилась на Фёдора. Тот не возражал.

-Договор нарушаем, — пожал плечами Святослав, — и они нарушают. Договор что велит? Темным со Светлыми отдельно быть. За каждое дело отчет держать. А при желании в Дозор соответственный вступать. А эти! Как в монастыре своем совместно жили, так и сейчас. Разделяться не желают. С Дозрами не соприкасаются. Отчета никому не дают. Колдуют, как хотят и сколько могут. Инквизиция их не то, что не любит, а опасается. Да и где ты слыхала, чтобы сейчас они в мире свободно проживали?

Девушка признала, что вовсе не слыхала.

-А до Битвы их знаешь, сколько было?! — воодушевился светлый, — везде жили. И не только псы-рыцари. Разные, понимаешь?

-Всех потоком унесло? — сочувственно прошептала Ольга.

-Сгорели, — помрачнел Святослав, — Они все больше на юге жили. Да и поток тот лишь у самых берегов своих был чистым. А на юг он уже пополам с землею да песком дошел. Два моря по дороге оставил. У Федора Алексеевича на Родине храмы огромные под тем песком до сей поры погребены! Музеумы, цирки. Читальни!

Он отпил из своей кружки, и вдруг встрепенулся.

-Мы же книги новые в Библиотеку привезли! Монахи сохранили.

-Покажи! — Басманов так резко вскочил, что Ольга не удержалась, и чуть на пол не скатилась.

Глаза у Темнейшего горели лихорадочным блеском. Светлый достал из простой кожаной торбы аккуратно завернутые в тряпицу книги. Одну в простом кожаном переплете, а вторую всю в золотых накладках, богато изукрашенную.

-Толкователи, — выдохнул светлый, — на два языка. Третья книга у псоглавцев. Отдадут, когда за стену их выведу. А там их местный проводник встретит.

-Это ты хранитель! — обрадовалась Ольга.

-Малуша хранительница, — уточнил князь, — я только книги собираю. После Битвы не все погибло. Да, людей не было. Но хранилища-то их остались! Я за некоторыми книгами знаешь, куда нырял?! Через Тень смотрел, куда плыть, где пергаменты тесненные лежат, уцелевшие. Таблички глиняные. А что в той воде тогда плавало, ты себе и представить не можешь!

Ольга уже было успокоилась, и вдруг прямо подскочила. Схватила Святослава за рукав.

-Последний иной Рюрикович! Это же ты Царю Иоанну все рассказал!

Повисло неловкое молчание.

-За веревкой могу сходить, — тихо предложил Басманов, но светлый его остановил.

-Договоримся? — он глянул на девушку, — что хочешь за свое молчание?

-Сейчас не знаю, — подумав, сообщила она, — мне подумать надо. А то я уж про Битву ляпнула, не подумавши. Пока что помолчу и так. И хватит мне смертью грозить!

-Опасная ты девица, — вздохнул светлый, — умная. Ежели в Свет определишься, сам тебя учить буду. Токмо в Тень не поведу. Видишь, какой я «мастер»? — он махнул рукой наверх, в сторону спальни.

Засыпая, Ольга слышала, как мужчины спорили. Обо всем. Подумала, что ведь Фёдор Святослава намного старше. А дурачатся, как ровесники. Святослав сокрушался что папирусов каких-то много погибло. Что, бывало, достанешь книгу, а она вся плесенью покрыта. Или чернила так размыты, что и не прочесть уже. У чинийцев много книг сохранилось. Даже бумажных! А Фёдор все просил ему доступ к Библиотеке дать. И хранителем его поставить. Он-то в Москве постоянно проживает. Из-за Святослава, между прочим. Про толкователи много спорили, а потом и вовсе ругаться начали.

И когда она по утру проснулась, как была, на скамье, шубой накрытая, уже ни князя дома не было, ни самого Басманова. А в горнице псоглавцы тихо что-то красивое пели хором. Молились, наверное. Вышла Ольга на широкий двор, и глазам не поверила. Город за стальным забором, как на престольный праздник принарядился! Снег искрился, дым из труб шел белый, чистый. Ровный! Небо, ярко синее над головою, вдали было чуть белесым. А там, где за теремом хозяйственные постройки стояли, Малуша танцевала. Молча, широко раскинув руки. Как будто летала по снегу, то подпрыгнет, то присядет.

-Таки высветлила! — улыбнувшись, буркнул подошедший Фёдор, набросил свою шубу Ольге на плечи, и в дом пошел.

Монахов Святослав выводил через Тень и сам с ними отбывал. А Малуша в Москве оставалась. Сидела она сейчас в горнице за столом, какие-то знаки на скатерти выводила.

-Красивое у тебя колдовство, — Ольга присела напротив.

-Раньше все иные женщины так умели, — вздохнула женщина, — и не иные тоже немного. Так, чтобы в доме все ладно было. Но это они у нас подсмотрели.

-А что же там для иного запретного может быть? — удивилась девушка, — это же просто танцы!

-И песни, — уточнила светлая, — Гесер умеет. Ежели встретитесь, сама увидишь. Про колыбельные, что Ингигерда поет, слыхала, небось?

-Она Ириной крещеная, — уточнила Ольга.

-Да знаю, — отмахнулась Малуша, — Тезка твоя, моя свекровушка, почитай весь мир по эту сторону стены чинийской на ту дорогу вывела.

Возвращаясь домой, видя по дороге пустые, мертвые города, с почти невредимыми каменными постройками, Ольга призадумалась. Иным этого не простят. Мстить будут. И сыну её, что собою готов был пожертвовать, чтобы всех спасти, тоже. Не одни они спаслись. Видела она высоко в горах шатры. Придут ещё люди. Нужно было что-то решать, и очень быстро.

Святослав, как вернулся, ушам своим не поверил. Мать не просила, она требовала сбора иных, желающих заключения нового договора. То, что за год до Битвы им с женой не удалось никого найти, княгиню не волновало. На то они и иные, чтоб другими тропами ходить.

Поговорила лично с каждым прибывшим вместе с сыном. Василия Буслая, коренного Новгородца, сразу в сторону отодвинула. Достала спрятавшуюся за него светлую иную Ирину. Девочка была смелая, пригожая. Даром, что из погибшего народа. Голос у неё был странный для человеческого уха. Но мысли на расстоянии передавала быстро и внятно. Ольга её тут же себе в охранители определила. Кто знает, может Змеи где ещё остались, и вообще, умение молча говорить, оно полезное.

Флора долго и с большим интересом разглядывала. Чернявыми мужчинами Русь была небогата. Посмотрела, как он с медведем борется, как рысь голыми руками ловит, едва та на шею норовит с дерева спрыгнуть. И приставила его воспитателем к внукам пока что. Из них троих они сразу с Владимиром сдружились. Оба рабами родились! Да так спелись, что Флор через полгода свой амулет для лучшего понимания языка чужого княгине отдал. И так все понимал.

Ксению и её четырех великанов княгиня с поклоном встретила. Челядь на постой определила, а с бывшей царицею они всю ночь проговорили. Про христианство Ольга и раньше слыхала что-то. Но других верований много было. Разным иным люди молились. А теперь, вот, могли начать резать да жечь. Кая же, приняв крещение, стала спокойнее. Рассуждала, что за грех её семья ответила. И правда, что за царица дом и семью в нем бросила, да в лодке одна спаслась с четырьмя рыбаками? Не нужна семья, значит и не будет более. Рассуждение это Ольге понравилось.

В Хену княгиня буквально зубами вцепилась. И все про Договор у него выспросила. Да про то, как иные промеж собой силу делят. Малуше, было, показалось в одно время, что они сожительствовали. Ольга-то давно овдовела, а раньше нравы свободнее были. Даже Флор себе кого-то нашел, и двух слов связать не умеючи.

Года не прошло, как в Киев вернулись. А у княгини уж и план созрел. Хену к иным отправила, договариваться, сама в Византию отбыла, с греками совет держать. Малушу да Ингигерду послала в земли северные. Чтобы по дороге с ними ничего не приключилось, увязался вослед и Буслай. А Флор при детях оставался. Он к разъездам непривычен был. Один Святослав в Киеве жил, никуда его мать не снарядила.

-А ты, сынок, — сказала она ему как-то, спровадив Предславу, — умереть должен.

Святослав Игоревич уж на что привычен был к характеру её суровому, а и то испугался. С ума сошла матушка!

-И Малуша твоя, — продолжала Ольга, расхаживая перед сыном, — и остальные из ваших.

-Ты в уме ли, мать! — огрызнулся князь, — может ещё и сама нас всех порешишь?

-Может и сама, — нахмурилась княгиня, — я пока не решила. За детей не волнуйся. Сама воспитаю. Все равно ты не состаришься, а им уже в другом мире жить, где все стареют да помирают.

План у Ольги был сказочным и несбыточным даже по меркам допотопного мира. Иные должны исчезнуть. Навеки! Ни одного упоминания, никаких сказок-легенд-слухов! Книги, что ещё остались, изъять. Отовсюду. Людей, что выжили, в одном месте собрать, и следить, чтоб ни с кем не говорили. Росписи, что скалы до потопа украшали, стереть. На их месте новых наделать. Детскими руками нарисованные.

Пусть лучше потом думают, что предки дикарями в лесах жили, читать-писать не умели. Говорить не умели! Чем из века в век передавались между людьми рассказы о том, как колдуны мир чуть не спалили, да не потопили. Как луна с неба упала, да как змеи крылатые, да псогоолвые святые по свету свободно разгуливали. Потому, как один раз набедокурили, и второй раз так же будет.

А те иные, которым люди молились, пусть останутся. Но в памяти. И не как волшебники, по воде ходившие, а как святые, по воде верою проведенные. Только, чтобы мертвые обязательно! Для того ей греки и понадобились. До туда вода не дошла, там огнем все пожгло. Все, окромя храмов их, злато-каменных.

А себе она роль страшную избрала. Мстительницы, воительницы. Городов захватчицы. Рассуждала она так. Что проку быть доброю язычницей, а после стать доброю же христианкой? А вот злой, да мстительный язычник, добровольно другую стезю избравший, это и потомкам в назидание, и врагам в устрашение.

Последний раз все, что в Киеве иными были, собрались, да вместе и закляли людей, сколько смогли, навеки, чтобы детей много было. Мир заселять. Все иные так делали, не токмо на Руси. Теперь уж не по одному, не по двое детишек у всех рождалось, а десять и более. Пока жена родить может. Если вдуматься, проклятие это. И ведь светлого происхождения!

Хена как мог, собрал иных первого, да высшего порядка. Долго это длилось, не враз все нашлись. И уж были это совсем другие люди. Потерявшие все. Ряды иных вне порядка тоже значительно поредели. Первые дни у своих шатров молча сидели. Поминали. А потом думу думали, как иных между светом и тьмою разделить. Куда оборотней девать, когда светлые они? Чуть было для них один Дозор не создали! Да передумали. Дичают оборотни, когда без присмотра остаются. Дуреют от силы своей.

Вампиров так мало осталось, что их и вовсе извести хотели. Свет заступился. Всеми, кого Тень создала, должно землю населять. Тень просто так ничего не делает, уберешь вампиров, ещё кто-то исчезнет, из светлых. А кто? Пути тени непредсказуемы. Может, вообще все светлые исчезнут, а может сама Тень мир поглотит, уж не через воду, а через тьму, через пустоту.

-Мы ведь и библиотеку эту Ольге назло собирать начали, — задумчиво протянула светлая, — чтобы хоть кто-то помнил! Сказки, легенды тоже никуда не делись. Про Тугарина-змея даже сейчас все помнят. А что он хорошего-то содеял? И про Соловья, что свистом войско останавливал. Никого не напоминает? Ирину?

-А Святослав ещё на Москву вернется? — с надеждой спросила Ольга.

-Ты шибко не жди, — грустно отзывалась Малуша, — есть у него один недостаток, что сильно жизнь окружающим осложняет. Там, где он живет, обязательно война случается. Победоносная, но неизбежная. А ты, когда захочешь посмотреть, как сражение в той Битве происходило, с Флором напросись. Все своими глазами увидишь. Ты ведь ещё не придумала, что за свое молчание просить?

Когда Ольга уже к себе уходила, Малуша её окликнула.

-Чуть не забыла! — она подошла совсем близко, и Ольге в самое ухо шепнула, — не учи татарский. Не пригодится. Учи французский!

Оказалось, у Святослава и Малуши есть свой дом. Они просто не хотели, чтобы кто-то знал, что они раньше прибыли, чем их на Москве ждали. Вопреки княжескому званию, это оказался обыкновенный пятистенок. Даже без резных деревянных украшений.

-А на кой они? — пожал плечами потомок Рюрика, — жена не видит, а мне не надобно.

«Не надобно» ему было решительно все. В то время, как Басманов менял белье на все более тонкое, наполнял дом коврами да дорогой посудой, бывший князь спал на одеяле, постеленном поверх голых досок. Всю свою жизнь он провел в военных походах. И по его словам, мягко спать да сладко есть, любят только малы дети, да красны девицы. Ольга до конца не уразумела, куда от причисляет Фёдора. Порою, тот вел себя, как малое дитя. Швырял вещи, разбивал дорогое стекло, выламывал двери. А с Борисом миловался, как девица. Святослав не замечал ни того, ни другого. Или вид делал.

Разница в возрасте у них была огромная. В Битву князь вступил, ему и тридцати не было. Но когда он приходил утихомирить воеводу Дневного Дозора, то вел себя, как отец или старший брат. Он ставил на место выдранные с деревом петли, глядя на осколки, журил Темнейшего. Тот только хмурился и фыркал. Борис ревновал страшно, хоть и знал, что князя с бывшим бестиарием не связывает ни единый поцелуй.

Спорить или браниться со Святославом Игоревичем по-настоящему, хоть и недолго, могла только Малуша. Ругаться с ним было совершенно невозможно. Он кивал, да улыбался. Светлее него Ольга мало кого знала. И все же с ним пришла война. На этот раз Басманов занимался снабжением, порохом, копьями, стрелами. Работал, неделями не ночуя дома. Да и армия в этот раз была побольше. Значительно больше, чем её помнила Ольга прошлым летом.

-Тем годом почему не выстояли? — князь вопросительно глянул на девушку, — в ополчении народу мало было. А все почему?

-?

-Один бьется, трое смотрят! — сердито буркнул Святослав, — армия в другой стороне была, воевала. А холопы почто не бьются? Не на Москве что ли живут? Засадные полки надо оставлять. Телеги ставить, чтобы за них лошадь не прошла. На тех телегах даже псы-рыцари спотыкнулись, не смотря, что иные были все до последнего. Как наш друг сердешный, под воду ушли.

-Это как? — не поняла Ольга.

-Боевой прием такой есть, навроде молота, или толкушки для репы, — объяснил Святослав, для наглядности демонстрируя руками, — он любую преграду сносит. Ежели вот так махнуть…

От его взмаха со стола слетел стеклянный кубок, и, конечно, разлетелся в дребезги. Светлый чуть покраснел, собрал остатки стекла с пола, и вертелся в нерешительности, не зная, куда их можно выбросить.

-Ещё раз разобьешь, — послышалось из сеней, — я твоему коню осколки скормлю!

Басманов, злой, не спавший которые сутки, протопал, не кланяясь, мимо них, и сразу поднялся в спальню, схватив в охапку вышедшего было на лестницу Бориса. Ольга подобрала сброшенную в сенях шубу, и оставленный на ступеньках кафтан на меху. Отняла у Рюриковича разбитое стекло.

-Тепло одевается, — поморщился Святослав, — мерзнет сердешный, никак не привыкнет. А лет-то прилично прошло! Так вот! Приём этот, коли правильно его свершить, позволяет любую подвижную преграду с пути убрать.

-Так чего телегу-то не сдвинуть? — удивилась Ольга.

-Оттого, — улыбнулся светлый, — что телега боком не ездит. Можно даже не переворачивать, хотя для надежности надо бы. Но это не самое важное. Важно, это куда та сила денется, когда препятствие непреодолимое встретит.

-И куда?

-Может, конечно, и вверх уйти, — объяснял Святослав, поставив на стол глиняную крынку, и водя вокруг неё руками, — но не станет, не того вида заклинание. Телегу не сдвинуть. Куда остается пойти? Вниз! Там непрочный лед. Басманов хотя и один был, оборотень его сдвинуть не смог. Лед треснул. А рыцарей целый отряд набежал. Но супротив новгородской телеги тот отряд слабоват оказался*. И супротив князя из рода Рюриковичей, двадцати лет отроду**.

-Другого приема нет, — недоверчиво протянула девушка, — чтоб сперва телегу поднять?

-Верно мыслишь, — похвалил князь, — есть. На то есть вторая хитрость. Чтобы вверх не ушла, да по недогляду куда не уехала от удара, телеги промеж собою связать надобно.

-Сжечь? — предположила девушка, — на куски разбить?

-Ты, главное, в свет обратись, — помолчав, попросил собеседник, и обезоруживающе улыбнулся, — не хочу с тобою на разных сторонах биться. И сжечь можно, и разбить. И дружину, что в кольце засела, оглушить. И сжечь живьем. И на куски разорвать. Токмо все это трудно сделать, когда ты вместе с толпою людей в ледяную воду погружаешься. И доспеха на тебе ещё на один твой вес. Мы опосля битвы всем Ночным Дозором тех рыцарей из озера ещё месяц доставали. А оставить никак нельзя было. На них шлема под собачью голову, да и скелеты приметные. Инквизиторы угрожали. Пришлось быстро научиться тела из-под воды вылавливать. Но с Басмановым потом пригодилось, как видишь.

-А ты вообще как узнал, что Фёдор тонет? — тихо, чтобы не услышали наверху, поинтересовалась Ольга.

-Я всегда знаю, когда ему смертельная опасность грозит, — пожал плечами Святослав, — после битвы ещё заметил. Остальные, кого я из воды вытащил, ещё в первые дни на ладье померли. Проверить не на ком.

Ольга тоже отправлялась с войском. Ожидала, что Басманов воспротивится, но он только опытным взором окинул её, и на другой день откуда-то новую кольчугу принес. Тонкую, маленькую, но на удивление тяжелую.

-Биться не будешь, не надейся, — сообщил он, — но кольчужка, хоть и детская, от случайной стрелы убережет. Орехи по одному колоть ещё не получается?

У Ольги получалось разбить в ладони два ореха. С одним не выходило никак. Она уж и дрова колола, и масло взбивала, все было без толку.

-Хоть один орех в ладони расколешь, — напомнил Темнейший, — скажи. Дальше пойдешь. Мне недосуг всё равно сейчас. Я один в Дозоре остался. Сбежал Малюта.

-Как сбежал? — новость была настолько нежданной, что девушка присела. А из-за веса кольчуги сама встать не смогла, так на полу и осталась.

-Пока на войну Ливонскую, — пожал плечами Басманов, — а потом не ведаю, куда. Не будет у него «потом», чует мое сердце.

-К Марии? — предположила Ольга, — Темрюкова нет, кому её теперь ловить?

-То-то и оно, что есть, — Фёдор даже не сделав попытки помочь, присел на скамью, — на реке другой оборотень был. Я его с роду не видал. И откуда он взялся, не ведаю. У меня в Дозоре не было его. Я уж вампирше отписал, защитит её Витезслав, я думаю. У меня на примете ещё пара вампиров есть, кого к нему переправить. Должен постараться, чтобы они согласились. Пасть они и тут могут, на что им в Речь Посполитую тащиться? Тем паче, война на носу, раздолье, веселье.

-Гордеева брата отправишь? — догадалась девушка.

-И его тоже, — кивнул Темнейший, — он взрослый давно. Ему пора одному жить. Брат его своею любовью душит. К тому же, Гордеюшка теперь в Дозоре второй человек. Работы у него прибавилось. Негоже при таком брате быть несмышленышем беспомощным. Назад его тянуть. Я Гордея в Тень свел, я за него в ответе.

Ольга скинула кольчугу на пол, и поднялась. Темнейший осуждающе глянул в её сторону.

-К отъезду чтоб научилась одевать, снимать и песком чистить! — буркнул он, — вещи пока собирай. Бабское не бери, не понадобится. И помни! Сама напросилась, тебе себя и беречь. Я далече буду, не смогу помочь. Скарб свой, одёжу да девичество сама бережешь. Поняла?

* Битва на Чудском озере. 5 апреля 1242 года

** Александр Ярославич Невский (ок. 1221 — 1263)

Святослав уныло оглядел её вещи.

-Много, — твердо объявил он, — половина лишняя.

Что спать придется без подушки Ольга и так сразу поняла. Но тюфячок был такой тоненький! Чем бы он помешал? Басманов и вовсе с шелковым бельем едет! Пришлось оставить котел, глиняную миску, поварешку. Хорошо, хоть ложку взять дозволил! Из всего собранного князь оставил только её да одеяло. Он спокойно, будто так и надо, вошел в «женский» закуток, куда обычного мужчину и под страхом смерти бы не загнали. Порылся в сундуке, нашел нож и соль. Сказать ему, что это не «половина» у девушки язык не повернулся.

-Все равно многовато, — буркнул он, — но на первый раз можно и так. Подрастешь, я тебя научу, как с одним ножом прожить. Всех сыновей научил, одну девку как-нибудь выучу. Нож бросать умеешь?

Ольга кивнула. К этому времени она научилась не только в колоду за тридцать шагов попасть, но и в лист на дереве по желанию. Даже Басманов одобрил. Нож, что Скуратов подарил, отнял, а взамен дал другой, чуть потяжелее.

Брат как приклеенный возле Фёдора сидел. Если не рядом на скамье, то на полу, и голову ему на колени клал. Басманов его баловал, журить совсем перестал. Обещал, что месяц, не более в походе проведет. Но Борис все равно хандрил, и так мало ел, что от него за неделю одни глаза остались. Ольга тоже аппетит утратила, и сон. И только спать наладилась, как пора было уже выезжать.

Темнейший её до свету поднял, и, указав на стоящую у калитки телегу, приказал своё добро туда сложить. Борис неотступно следовал за ним, провожал чуть не со слезами, но сопровождать не просился. А сестру как будто и вовсе не замечал. Басманов ловко вскочил на коня, позволил ему себя немного за руку подержать, и так с места рванул, что сразу из виду пропал. А Ольга в телеге осталась. Правил какой-то молчаливый оборотень. Ему, верно, тоже казалось, что телега еле тащится, но виду не подавал. Вел себя степенно. Правил аккуратно.

Ехали долго. Чуть не неделю только в дороге провели. Хотя по словам того же Святослава, не так далече собирались. Рядом все время люди пешие шли, с оружием, большими котомками, а то и вовсе с дровами. Все это время оборотень об Ольге заботился, кашу варил, в дождь укрывал. Спали тоже в телеге, только укрывались разными одеялами. Попутчик её за все время и двух слов не произнес, даже не сказал, как звать. Телега их постепенно влилась сперва в небольшой обоз, а к концу, так и вовсе тех телег стало, как в базарный день у сенного ряда. Все тут были люди. Иных кроме них с дозорным девушка более не видела. На неё не смотрел никто, будто телега пустая едет. Зато сама она во все глаза глядела. Как ни много народу было на Москве, а тут как будто втрое больше собралось.

А как в лагерь въехали, так она и вовсе растерялась от шума, неразберихи да одежд цветных. Особенно Ольгу удивил отряд наемников-немцев. Уж больно непохожи на привычных ей людей они были. А она всякого насмотрелась, пока у Темнейшего в доме жила. Сам Басманов обосновался в лагере, где только иные стояли. Поселился, как привык. В большом алом шатре, где внутри ступить негде было от подушек. Там что-то дымилось, пахло, как в райском саду. Поговаривали, что у него своя баня, но Ольгу он туда не звал. А недалече от его шатра на голой земле лежало не то одеяло, не то плащ походный. Тут и объяснять не надо было ничего. Святослав рядом ночевал. Он ещё месяц назад приехали, и уж вовсю планы строил.

Девушка с удивлением разглядывала все вокруг. Думала она, что военный лагерь весь из шатров да костров состоит. А тут из телег целый город построили. Даже стены сделали. И внутри уже сундуков с порохом понаставили, да пищали* аккуратно к стенам прислонили. У людей в лагере все красно было от стрелецких кафтанов.

Лагерь иных был невидимой чертой на две части разделен. Светлые с оной стороны, темные с другой. А все же вместе. Ольга с интересом остальных «высших» разглядывала. Стройного, строгого и отчего-то очень печального Завулона ей Фёдор украдкой указал. Тот смотрел как будто сквозь людей, и сам говорил немного, и очень тихо. Хену она сразу узнала. На диво он почти не изменился. Говорил о чем-то с Филиппом, который по случаю битвы тоже из монашеского в стрелецкое платье переоделся. И многих других, кого Ольга ни разу не видела, и знать о них ничего не знала.

Среди светлых народу прибавилось. Святослав на битву весь Ночной Дозор вывел, даже Буслая с Ириной. Василий вертелся, как белка. Весь он был в предвкушении скорой драки. Ирина в шатре прибиралась. Ольге кивнула, и только. Освальда не сразу узнала в доспехе. Он не дичился, подошел спросить, как девушке у Темнейшего живется. А она все отца высматривала, да так и не высмотрела. Только Ксения всюду на глаза попадалась, высокая, гордая, и какая-то «цветущая». Яшку возле неё не сразу углядела. А он, когда взгляд её поймал, улыбнулся, и руку с кольцом поднял. Обвенчались, стало быть.

Темные и светлые, хоть промеж собой и не говорили, но взгляды на другую половину бросали недобрые. Завулон по-русски не говорил, но английский у Ольги был достаточно хорош, чтобы его понимать. Он всех темных приглашал во Францию, принять посильное участие в какой-то ночной религиозной бойне**. Что-то, что он называл «воротами» было уже готово* * *

. Говорил, что страна искрит, как пороховой склад, и вот-вот взорвется. Ещё он много шутил, и довольно смешно. Но на Ольгу смотрел, как на пустое место.

Святослав, как оказалось, уехал куда-то с отрядом казаков два дня назад. Там его ждал Гесер, с которым они затевали какой-то ложный маневр. Фёдор с большим уважением отзывался о царском воеводе, но Ольгу в ход битвы не посвятил, занят был. Все иные были чуть на взводе. И девушка не заметила, как Ирина исчезла. Спохватилась только ночью, когда Буслая одного увидала.

Спать ей определили в маленьком шатре с ещё двумя темными женщинами. Одной ведьмой, мало разговорчивой, и очень занятой. Она раскладывала прямо на земле многочисленные заряженные амулеты. И одной вампиршей. Та прямо сияла от предстоящего разгула. Собиралась, как на пир. Обе женщины вежливо, но очень настойчиво от помощи отказались. Ольга, было, вышла воды с реки принести, но тут её Басманов окликнул.

-Кольчугу в зубы, — резко потребовал он, — и бегом во-он на тот холм. И чтоб я тебя тут не видал! Пожевать с собой возьми дня на три. И воды флягу.

-Так не началось же ещё! — удивилась девушка.

-Да?! — огрызнулся Темнейший, — а Ингигерда тогда где? Батька твой, да остальные оборотни светлые? Сама не слышишь что ли?

Ольга прислушалась. Ничего особенного. Гул голосов, топот сотен ног. Лошадиное ржание.

-Видишь пыль? — Фёдор указал вдаль, — это войско. Идет оно к Москве. Хотят свой прошлогодний подвиг повторить. А мы, — он обвел рукою лагерь, — на пути стоим. Войско через нас пройдет. Поэтому тебе, чтобы целой и невредимой остаться, да все как следует рассмотреть, лучше отойти подальше. Но, ежели войско в твою сторону развернется, али увидишь, что лагерь горит, беги! С другой стороны река. Село тут недалеко, если не выстоим. Молоди, кажется.

Пришлось, взявши одеяло да кольчугу, отправляться на вершину самого ближнего холма. Шла долго, хотя казалось, что рядом совсем. Вид отсюда был, и правда удобный. Весь небольшой полевой городок как на ладони. Но Ольга тут была совершенно одна. Чтобы не скучать, она принялась бросать нож в давно засохший пень. Больше ничего тут не было. Ночью выли волки, было жутковато, но не холодно. Одежда на ней была теплая, толстая. Из тех, что под кольчугу надевают. Ночью-то хорошо. А как бойцы днем, да по жаре, да в пыли этакую тяжесть на себе таскают, да ещё и бьются?

Сон сморил Ольгу под утро. Перед самым рассветом послышалось было, что где-то очень далеко люди кричат, да звенит что-то. Ещё пение тихое, гортанное, на одной ноте. Почудилось, наверное.

* Пищаль — старинное стрелковое оружие.

** Имеется в виду Варфоломе́евская ночь (фр. massacre de la Saint-Barthélemy — резня св. Варфоломея) — массовое убийство гугенотов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея.

* * *

Битва при Молодях проходила со 29 июля по 2 августа 1572 года. Завулон любезно приглашает к порталу всех темных, прекрасно зная, что воспользоваться им смогут только высшие. Путешествие из России во Францию в 16 веке занимало от 3 до 6 месяцев в зависимости от погоды и состояния дорог.

Битва, которую Ольга представляла себе, как что-то стремительное, затянулась на несколько дней. И сколько раз она за то время думала, что все пропало, и не счесть. Еда, которую она взяла с собой, закончилась на второй день, а вода вся вышла ещё в первый. И если пить с реки ей было не впервой, то Ксению с её советами она не однажды вспомнила, и с большой благодарностью. Весь камыш на реке повыдрала, корни искала. Рыбу прямо рубахой из воды тягала, благо, много её было. И даже запруду сделать успела. Но мысли покинуть место боя не было ни разу.

Сперва, как ей показалось, в лощину меж двух холмов, влился «человеческий ручеек». Небольшая колонна солдат, кто пешие, а кто конные. Но уже к обеду он превратился в человеческое море. Войско крымчан было так велико, что они ближе к вечеру заполнили всю лощину, а к «Ольгиному» холму так близко стояли солдаты, что она речь их слышала. На всякий случай отползла за холм.

Военный лагерь, где было войско, и почти все её знакомые иные, и холм, на котором он стоял, быстро окружили. Девушка видела, как его обстреливают, и несколько раз подъезжали всадники. В ответ из города тоже стреляли. Сперва стрелы летели, а когда белые дымки показались, да гулкие звуки, похожие на удары кнута, она поняла, что в дело пустили пищали.

В один момент так испугалась, что чуть не бросилась на выручку. Прав Басманов. Сперва бы думать, а опосля бежать, спасая неведомо кого. В ответ на редкие выстрелы осажденных, в стане атакующих сперва вышло замешательство. А после как будто волна прошла. Это лучники построились в два ряда почти непрерывных. И через очень короткое время и костры заполыхали. Сперва первый ряд стрелял, как будто стая комаров, те стрелы беспорядочно пролетали над лагерем. Со своего холма Ольга видела, как внутри стен что-то передвигают, щиты наверное.

Второй ряд уже зажженные стрелы посылал. Частью в стены попали, но пожара к удивлению Ольги не случилось. Она все ждала, когда пороховые сундуки начнут гореть да взрываться, но тоже обошлось. Не даром иные на битву вышли. Раненых, небось, полный лагерь. И, если сперва девушка сомневалась, надо ли надевать в такую жару тяжелый стеганый кафтан да кольчугу, то первые же прилетевшие к ней на холм случайнее стрелы её сомнения враз рассеяли. Более она не раздевалась даже на ночь. Даже, когда к воде спускалась. Страшно было.

А лагерь «поливали» стрелами до вечера. О том, чтобы биться, обороняющиеся верно и не помышляли. За два дня ханское войско несколько раз в атаку ходило. Все больше на конях, и сперва хорошенько обстреляв лагерь. Вдали было видно, что кто-то атакует незащищенные фланги крымчан, но без особого успеха. Воздух заметно пах кровью, порохом и потом.

На третий день на холме появились гости. Фёдор, легко раненный, в драном кафтане, наброшенном на плечи, притащил на себе какого-то старика. Сунул в руки Ольге кусок сырого мяса, и без объяснений исчез. Через час он вновь возник, как и прежде, из ниоткуда, а с ним пришло ещё человек десять иных, темных и светлых, с ведрами. Все они спустились с холма к реке. Одни набирали воду, другие тут же исчезали, как бы растворялись. Возле старика засуетились сразу несколько целителей.

-Воеводу стрелой ранило, — устало кивнул Басманов на старика, уже пришедшего в себя, — не заскучала, боярышня?

-Что это? — Ольга не без труда подавила порыв тут же броситься ему на шею, и вместо этого указала на мясо, лежащее в тени, и завернутое в сорванный лист лопуха.

-Конина, — просто ответил он, — у нас там все закончилось. И еда, и вода. Вот, пришли через Тень, чтоб набрать. Что же я, к боярской дочери в гости, да с пустыми руками пойду?

-А конина откуда? — удивилась она.

-Лошадей под нож пустили, — усмехнулся Фёдор, — помирать на войне от голода никто не хочет. Зато вампирам раздолье! Третий раз за стену ходят.

-И как?

-Пока стоим, — пожал он плечами, поморщившись от боли, — Святослав сказал, помирать, но выстоять. Куда мы денемся?

-И как ты биться будешь, с такой раной? — она потянулась было, но Басманов только удивленно глянул себе на плечо.

-Пустое, — бросил он, — меня целитель подлатает. Нам на выход только завтра. Все, что до этого происходило, так, светлых работа была. А завтра темные заступают. Хотела Битву глянуть, будет тебе зрелище. Это всё простые бойцы, а завтра мурзы да янычары в атаку пойдут. Их к Москве ни в коем разе подпустить нельзя. Надобно сперва обезглавить армию. Без воеводы войско что? Толпа неразумная.

На прощание Темнейший запалил для неё небольшой костерок, но велел под холм спуститься, не светить ночью огнем. Ни то кроме Иных ещё гости набегут. Но не есть же девке сыру конину! Ольгу же всю трясло от ожидания завтрашнего дня. Она и мясо кое-как приготовила, и рыбу из садка тянуть не стала, ну её. Что, если не выстоят? Вся эта бездна солдат пойдет к Москве? Перебьют всех, кто этот лагерь защищает? Отца, Ксению, Буслая с женой. Фёдра. А что тогда она брату скажет?

Битва чуть не затемно началась. Ольга тот день хорошо запомнила, потому, как на день её рождения пришелся. Еще солнце не взошло, а среди войска ханского движение началось. Всю ночь в стане тишина была, спали, или так, отдыхали. Готовились. А сейчас тихо, очень тихо, к стенам на холм крались. У девушки дыхание перехватило, а в ушах кровь так и застучала. Возьмут сейчас этот маленький лагерь, вон, сколько сразу народу в атаку двинули! Холма не видно стало. Стен не видно.

Атакующие, меж тем, облепили хлипкие на вид дощатые стены, и принялись рубить их, чем попало, тянуть доски руками, а то и пытаться перелезть, не так высоко было. И тут все разом отпрянули, будто кто кипятком ошпарил. И в свете восходящего солнца стало видно, что стены, что на уровне роста человеческого, кровью залиты. А люди с холма бегут, а кто-то и вовсе катится.

Следом за тем из лагеря с разных сторон сразу несколько человек вышли. Кто это, издали было не видно. Но хорошо заметно было, что выходят они прямо из досок. И сразу лощина криком наполнилась. Один из вышедших просто шел, а потом побежал. Фёдор, конечно. Всё бы ему просто так биться, без магии. А точно ли? Ольга присмотрелась, и заметила, что за Темнейшим остается в толпе прогалина, как в поле, когда жатва идет. Вроде как колосья примятые, валились на землю люди.

Некоторые из вышедших сразу в зверей обернулись. И принялись рвать солдат зубами. Сразу не ели, а с огромной силою тела в стороны разбрасывали. Тут же в ханском войске паника началась. Оборотней пытались бить мечами, стреляли в них. Но вреда им это наносило, похоже, мало.

Что было со стороны холма, скрытого от глаз, она не видела. Но крики оттуда доносились такие, что до неё долетали все ещё громкими. Вампиры, небось! Интересно даже, сколько их. За все время битвы из-за стены ни один не иной не вышел. Как, интересно, им все это объяснили? Или спрятали, и видят они простых солдат-героев? А может и спят. Есть такие чары, Ольга специально уточняла.

Спящие в поле тоже появились. Валились, как подкошенные. Но не так много, как за Фёдором. Он, то появлялся, то исчезал, и толпа за ним значительно поредела. Бить его тоже пытались, все больше копьями. Подойти к нему было невозможно. Иной раз он из Тени откуда-то сверху выпрыгивал, а иной раз из окружившей его толпы, как птица взлетал. И сейчас она видела, что он по пояс голый. Надето что-то на плече, а так никакого доспеха!

Но самым страшным был последний вышедший. Он медленно ступая, нес что-то в руке. От стрел, летевших в него, просто отмахнулся. А ношу свою как будто оземь бросил. Было это что-то, похожее на змею. В руке у него только хвост оставался, а тело по земле тянулось, да извивалось. И вот, когда к нему уже вплотную подбираться начали, он рукою махнул. И все, кто вокруг стоял, замертво рухнули, пополам порезанные. Земля вокруг сотряслась, и далеко впереди у людей головы слетали, да руки.

Ольга от ужаса сразу глаза прикрыла. А щелчок того бича ещё много раз слышала. Только смотреть больше не хотела. Но когда рычание услыхала, вновь осмелилась глянуть. Совершенно с другой стороны в самую гущу сильно поредевшего войска вламывалась человеческая колонна. Было среди нападающих несколько оборотней, Каю с отцом она ещё на подходе узнала. Стало заметно, как солдаты вражеские отступают. Пока не бегут, но и не нападают более. Сразу от сердца отлегло. Поняла, что выстояли.

Всю ночь лагерь не спал. Народу осталось чуть. Те, кто ранен не был, в том числе все иные, за ханским войском выступили. Догнать надобно было. Там, как Фёдор объяснил, Святослав с Гесером уже заждались со своими дружинами. По остаткам наступающих удар готовили. Сам Темнейший велел девушке не скучать, и спать ложиться. Более ничего интересного по его словам не будет, что можно сидя на холме поглядеть. Дальше конница в бой вступала. А дело это быстрое, так что либо самой биться надобно, либо в шатре оставаться.

Чем попусту в полог пялиться, Ольга пристроилась к целителю, раненных выхаживать. Все больше стрелами пронзенные да с ожогами были. Когда огонь сверху полетел, бойцы щитами прикрывались. Кто себя спасал, а кто и ящики с порохом. Ведь взлетел бы на воздух весь лагерь, и открылась бы дорога к Москве. Целители поработали на славу. Солдат было прилично, несколько тысяч, а сейчас совсем немного раненными тут оставалось. Остальные, стало быть, живы и здоровы. Вон, даже могут биться.

Внутри ступить негде было от стрел. Сломанных и целых. Стрельцы, из тех, кто мог сам встать, взяли с собой колчаны, и ушли охотиться. Многие раненные спустились к реке за водою. Кто-то чинил порванную одежду, кто-то спал. Как будто не было ничего. Только земля вытоптанная почти везде кровью окрасилась. Но к вечеру все притоптали.

И только через два дня Басманов, а с ним и все иные назад воротились. Счастливые, веселые. Их ещё издали по смеху слышно было. Иные обоих Дозоров сперва не в лагерь пошли, а мимо, в речке искупаться. Только Фёдор к себе в шатер вернулся. У него и правда своя баня была. Как он туда воду доставил, знали только он, да Тень. Темнейший неодобрительно осмотрел порванный случайными стрелами полог, и в несколько приемов колдовских все подлатал.

-Понравилась битва? — устало поинтересовался он, расправляя свои обнаженные плечи, и стягивая с одной руки что-то кожаное, с ремнями.

Ольга кивнула. Видела она Фёдора и голым и одетым, а вот так, грязного, в крови всего, после боя, ещё не видала.

-А почему у тебя шрамов нет, — спросила она, обходя Темнейшего кругом, — а у Святослава все лицо в следах? И ведь ранят тебя часто. И даже оборотень кусал.

-Ему все равно, — пояснил довольный Фёдор, — а мне нет. Тебе самой-то красивые больше по нраву, али как?

Она задумалась. Ну, наверное всё же красивые.

-Вот потому я целителя хорошего для себя выучил, — объяснил Басманов, прежде чем окончательно нырнуть к себе в шатер, и пропасть на весь оставшийся день.

Ольга осталась среди иных одна. Поискала глазами, высмотрела отца, и потихоньку подошла. Думала, хоть сейчас поговорить захочет. Но он только равнодушно глянул на неё, и, ни слова не сказав, отвернулся. И все вокруг как-то отстранились. Даже Яшка. И представилось ей, как возвращается она через три года в Ночной Дозор, а там все чужие. И отец вот так же не замечает её. Хороша будет у Ольги служба!

Девушку никто не пас, как в детстве. Никто не помешал ей из лагеря выйти, да с холма спуститься. Небось, и не заметили, что нет её. А она так до вечера у реки и просидела. Сперва просто так, в воду глядя, а потом раздеваться начала. Скинула кафтан да портки. Осталась в одной короткой рубахе. Вода ещё теплая была, солнцем за день согретая. И течение у реки в этом месте было спокойное. Везде, кроме едва заметного омута почти у другого берега. Собралась она в воду зайти, а тут к берегу два солдата какие-то спустились. Пришлось от них за камень спрятаться.

Привели бойцы с собою мальчишку, на вид чуть младше Ольги, смуглого, наголо бритого, в полосатом платье не на русский манер пошитом. Сперва побили чутка, а после в реку загнали. И, грозя оружием, заставляли зайти все глубже. А когда не шел, упрямился, постреливали из лука. Тут она поняла, что мальчика топить привели. Не выдержала, выскочила, как была, из укрытия своего, и на самого старшего стрельца набросилась.

-Ты чего? — удивился стрелец, — татарин же!

-Что ж его теперь, живьем резать? — огрызнулась девушка.

-А ты как здесь?

На берегу стало как-то странно тихо. Ольга даже дыхание татарского пленника услыхала.

-Из деревни что ль? — вновь спросил солдат подходя ближе, — ай да подарочек!

Ольга едва успела назад отскочить, чтоб не схватили. Давно она с людьми не виделась. Отвыкла. Иные-то не насильничали, даже темные. Ей бы бежать, как Басманов советовал. Но как парня бросить? Утопят же. Али порежут всего, стрелами пронзят, и все равно помрет. А у него, небось, мамка старая, сестрицы. Может даже невеста молодая. И чего же он сам не убегает? Нельзя же вот так сдаваться, жизнь свою задаром отдавать, ради чьей-то потехи!

Забежала она в реку, и стала татарина тормошить. А он не понимает, что бежать надо, стоит, всхлипывает. Кто его такого на войну пустил?! А солдат тем временем Ольгу догнал, да чуть в воду не опрокинул. Вырвалась она, было, но по воде шибко не побегаешь. Хорошо, хоть вспомнила, как Фёдор однажды показывал, что с тяжелым противником делать надобно, как его за руку тянуть, чтобы сам упал. Сама удивилась, что смогла. И урок солдату, и не глубоко, не утонет.

Да только с двумя уж не справилась. И не то чтоб надеялась. Но свои же солдаты, не татарские. Не думала, что нападать станут. А кого на помощь звать? Ну не отца же!

-Девку оставь! — раздался с берега зычный голос.

Ольга обернулась. И солдаты тоже остановились, даже вроде как испугались. На берегу стоял ещё очень молодой, но смотревшийся внушительно мужчина. Бритый, с длинным темным чубом, длинными усами и в расстегнутой рубахе. Штаны у него были закатаны, сапоги в руке. Купаться шел. Девушка подумала, что вот кого точно надо бы опасаться. Вон, плечи, как у быка!

-Мыкола! — отозвался наконец один из нападавших, — твоя что ль? Так ты б сказал!

-Чейго-й то я не помню, — встрял второй солдат, — чтоб ты с бабой ехал!

Названный Мыколой не был мастером слова. Он спокойно вздохнув, поставил сапоги в траву у берега, и, не тратя времени на объяснения, вошел в воду. Обладатель хорошей памяти враз от Ольги отцепился, и прямо как был, одетый и обутый, бросился в воду и уплыл на другой берег. А второй замешкался. Татарин тоже испугался, но не побежал, хотя был ростом казаку по пояс. Он только охнул, и что-то пискнул по-своему, когда второй солдат рядом в воду упал.

-Как звать? — поинтересовался Мыкола, глядя на девушку.

-Ольга, — сказала, и отчего-то потупилась.

-Полюбовник твой? — он кивнул в сторону мальчика.

-Не знаю его вовсе, — обиделась девушка, — солдаты топить привели.

-А ты чего?

-Пять дней бились, — отрезала она, — кто не убит, не ранен, значит надо так. Судьба такая.

Мыкола почесал бритый затылок.

-С батькой, али с братом приехала? — буркнул он.

-С отцом, — вздохнула Ольга.

-Пошли! — он сделал приглашающий жест, и девушка, а за нею и татарский мальчик, пошли в лагерь иных.

Сведения о языке, на котором говорили на Запорожской сечи, сильно разнятся. В любом случае, состав бойцов был разнообразен по национальному признаку. Язык России в 1572 году значительно отличается от современного русского языка. Не знала, как ещё можно показать разницу. Не факт, что она вообще была.

Баня у Фёдора в шатре была походная, гладиаторская. Воды чуть надо было, все больше маслом обходился. Пока грязь с кожи стирал, да масло после соскребал, все о Борисе думал. Соскучился до ужаса. Но не брать же с собой такого «бойца» в армию! Да и незачем. Полон лагерь молодых парней. Вот он уж неделю назад себе двух близнецов среди немцев заприметил. Они уж и сами на глаза начали попадаться, значит, можно в гости звать.

С тем и спать лег. Думал, выспится после боя, а к ночи, как проснется, с друзьями малость у костра посидит, и к немцам. Ежели сами братья к тому времени его шатер приметный не отыщут. Но долго спать не пришлось. И вроде сам проснулся, и уж разговоры у костра послушал. Завулон все надо светлыми подтрунивал. А те отшучивались, без злобы. А над Гесером, что с ними вернуться не пожелал, и вовсе все вместе смеялись. Да и правда, ну что ему делать в лагере, где ни одной бабы?

Но тут смятение случилось. И шум какой-то Фёдора окончательно разбудил. За пологом уж темнеть начало. И мясом на весь лагерь от костра запахло. Хоть и неприятно, а есть все равно хотелось страшно. Пришлось встать, и выйти. Да и столкнулся у самого выхода с оборотнем светлым, Головиным. Тот его в недавно подлеченное плечо нарочно толкнул. Хоть и больно было, Темнейший и виду не показал. Будет он ещё, перед зверем свою слабость выставлять!

-Почто Ольга здесь? — напустился на него Андрей, — что такое между вами?

-Её мертвые сестры, — огрызнулся Басманов, — а между вами?

Бывший боярин без объяснений бросился на Темнейшего с кулаками, да не рассчитал. Басманов по привычке увернулся, и Головин упал прямо в шатер на подушки.

-Осторожно боярин, — усмехнулся Фёдор, — опасно ко мне задом оборачиваться. Али забыл?

Сидевшие у костра замерли в ожидании. Только Завулон рассмеялся, да Филипп чуть улыбнулся.

-Побить меня захотел? — продолжал Темнейший, — воля твоя. Давай, без магии только. Не то снова год на цепи просидишь. Инквизитор не возражает?

Тот мотнул головой. Остальные одобрительно закивали. Это ж не поединок магический. Так, добрая драка. Оно и полезно, и для зрителей веселее.

Подошедшая Ольга в сопровождении Мыколы и безымянного мальчика-татарина застала кулачный бой уже в разгаре. Стемнело, свет только от костра шел. Не сразу поняла, что происходит. Фёдор стоял на одном колене, прижав противника к земле, и заломив ему руки за спину. Зрители восторженно вопили на весь лагерь. К иным присоединились люди. Стрельцы, казаки да немцы. Басманов держал противника так крепко, что тот дышать не мог. Но тут Темнейший к нему нагнулся, и громко, чтобы все слышали, на ухо ему заговорил:

-Что тебе до Ольги? Предлагал же встретиться вам, как люди бы посидели. Сам отказался! Я вот токмо не пойму никак. С кем жена от тебя гуляла? Умную девку где-то прижила. Не от тебя же, дурака старого!

В толпе кто-то засмеялся. Ольга покраснела.

-Борька вот, весь в отца, — продолжал Фёдор, — по виду медведь, а по сути кот домашний. А ласковый какой! Отдается, как шлюха из греческого квартала. Надоест, так и быть, тебе обратно отдам. За два года стал, как шелковый. Я его даже рукоблудить отучил! А дочку твою себе оставлю. Ночному Дозору не …

И тут Темнейший с Ольгой взглядом встретился и осекся. Не выпуская Андрея, оценивающе оглядел её спутников. Задержался взглядом на казаке с его широкими плечами и бычьей шеей. Брезгливо глянул на мальчика.

-Свататься пришел? — бросил он Мыколе.

Тот кивнул.

-Это к тебе, — Фёдор встал сам, и хотел помочь подняться боярину. Но тот дернул плечом, сбрасывая его руку. Зло глянул на дочь, на казака. Растолкал зрителей, и стремительно вышел из круга света.

-А чего, казалось бы, недовольным быть? — усмехнулся Басманов, — все дети в дом по мужику привели. А некоторые и двоих!

-Андрей! — кинулся было за боярином Буслай, — ты чего? Хоть бы благословил. Дочка все ж таки.

-Темнейший пущай благословит, — отмахнулся уже из темноты бывший боярин.

-Совет да любовь! — ухмыльнулся Фёдор, — иконы нет, не обессудь, боярышня.

Ольга его не слушала. Смотрела отцу вослед. Потом обвела взглядом стоящих вокруг иных. Светлые, как сговорившись, глаза отводили, даже Филипп. Поняла. Не сможет она в Ночной Дозор вернуться. Боярин Головин для них свой, а она пришлая. Беглянка из Дневного. Сообщница Темнейшего. И за три года только хуже станет. И так тошно вдруг стало! Захотелось выйти из круга этого, где только темные да светлые. Где вражда ни на миг не прекращается. Вот только что вместе бились, друг за друга насмерть стояли, а теперь снова каждый за свою черту отошел. Ольга резко развернулась, и быстро пошла вперед, не разбирая дороги.

Мыкола догнал её далеко в поле. Она о нем к тому времени и думать забыла. И даже сперва испугалась, когда в темноте её кто-то за руку поймал. Дернулась, уже по привычке. Казак чуть не упал, но удержался. И Ольгу заставил остановиться.

-Кто это нас благословил? — поинтересовался он спокойно.

-Воевода, — она не нашла другого объяснения присутствия Басманова в своей жизни, понятного простому солдату.

-Коханый* твой? — спокойствию Мыколы можно было только позавидовать.

-Брата моего.

В темноте не видно было лицо казака. И Ольга не поняла, какие выводы он сделал из сказанного. От лагеря отошли уже так далеко, даже шум был уже почти не слышен.

-А твой где? — не унимался мужчина, — биться с ним буду!

-Что ты заладил?! — огрызнулась она, — девица я!

Мыкола так резко остановился, как будто врезался в невидимую стену.

-Ты чего? — Ольга тоже замерла в нескольких шагах впереди.

-Ничё, — буркнул казак, — с дивчиной обережно** надо.

И пока она раздумывала, что такое «надо», он сгреб её в охапку, и, как ему казалось, нежно, поцеловал. Ноги девушки оторвались от земли. Губы у казака оказались неожиданно мягкие. И усы. Но сама Ольга отчего-то испугалась. И все время думала, что Басманов бы посмеялся от души. Он-то её оборотнями пугал, да монахами псоглавыми, а надо-то было мужика привести.

Мыкола девушку выпустил, и, видимо, тоже смутился. Прошелся несколько раз вокруг, собрал сухой травы и обломков стрел, развели костер. Он на землю свою рубаху постелил. Ольге кафтан снять не дал, прохладно уже. Грудь у него была широкая, но почти безволосая. Вся кожа в неглубоких шрамах, а спина в частых крестообразных полосах, давно, впрочем, заживших.

-Побежный* * *

я, — пояснил он.

И этот рабом родился! Рассказывать беглому холопу, что она боярская дочь, ужасно не хотелось. И что сейчас с того боярского роду? Отца вон, только что на его глазах, били. А про остальное как расскажешь? И что он из того понять сможет? К счастью, Мыкола не был любителем поговорить. Хотя и дураком не был тоже.

Все понимал, как-то переосмысливал, и выводы делал верные. Ольгу у костра согрел, осторожно раздел, и вел себя спокойно. Она даже с какой-то ревностью думала, что девица ему не в первый раз попадалась. Казак дал ей себя рассмотреть, куда не надобно, руками не лез, и недовольных рож, как Фёдор, не корчил. Лицом неказистым да грудью маленькой не попрекал. Шрамами её не смутился.

На землю лечь не дал. Холодно, неровно. На колени к себе лицом посадил. Медленно косу расплел. Ласково в глаза смотрел, целовал нежно. Ласкал страстно. Ольга уж и сама поторопить захотела. Как сказать, не знала, но он и сам догадался. Да и больно почти не было. И крови совсем чуть выступило.

-Это ничего, что худа, — утешил её Мыкола, когда после у костра обнимал, — до дому приедем, отоспишься, отъешься. Мамки у мене нэмае, лаяти тебя некому буде* * *

.

Ну, при таких именинах, можно и замуж.

* любимый (укр.)

** осторожно (укр.)

* * *

беглый (укр.)

* * *

Матери у меня нет, ругать тебя некому будет (укр.)

У казаков в лагере было шумно, многолюдно, но никто особо не удивился девушке в мужском кафтане. Мыколу, приведшего её к себе в телегу, сопровождали завистливые взгляды. Скарба у него не много было. Ольга, у которой из вещей был один нож, даже не нашла, что собирать. Жених побросал как попало плащ, штук двести стрел и целую гору железного оружия, и пошел искать свою лошадь. Часть лошадей во время битвы пустили под нож, никто сейчас точно не знал, как будут домой добираться.

Девушка чуть смутилась, оставшись одна, но все вещи собирали, и на неё только изредка поглядывали. А смеяться и вовсе никто не смел. Все тут были бритые, с чубами. Встречались и совсем старые, и очень молодые. И даже мальчишки. Где-то на другом конце раздавался звук молебна. Поминали погибших. Бывшие вокруг неё мужчины быстро крестились, не прерывая сборов. Ольга тоже потянулась было перекреститься, но вспомнила, что креста не носит. Давно уж. А в церкви сколько не была? Года два, наверное. Освальду однажды исповедалась. Трудно будет обратно в мир людей возвращаться.

Мыкола вернулся в сопровождении двух старых мужчин. Одного Ольга сразу узнала, царский воевода, тот, что ранен был, и на холме у неё отлеживался. А второй оказался воеводой казаков. Старик, отведя Ольгу в сторонку, очень осторожно поинтересовался, добровольно ли она уезжает от дозорных, и ведомо ли про то Басманову. Она пожала плечами. Кто ж его знает, есть ли до неё дело Темнейшему. А вот осведомленность воеводы её смутила. И то, что старик, видевший её лишь однажды, запомнил в лицо. Но тут Мыкола его успокоил. Девица взрослая, благословение от опекуна получено, едет доброй волей. Казацкого воеводу и вовсе ничего не волновало, даже то, что у девушки креста нет.

Жених принес собой кое-какой еды, сам быстро запряг лошадь, и легко усадив Ольгу в телегу, повез прочь из лагеря. Она только раз обернулась, лагерь глазами проводить. Показалось, что кто-то на дороге стоит да вослед смотрит, а когда второй раз глянула, уж не было никого. Дорогой останавливались возле реки. Ольга рыбы наловила, рубаху постирала. Мыкола, не смущаясь, на правах жениха, свою одежду тоже ей кинул. У него тоже было только то, что сам носил. Ночевать тут же остались.

Девушка всю ночь глаз не сомкнула. Зря она уезжает. Мыкола сильный, красивый. Ласковый. Но не любимый. Может быть, потом когда-нибудь и полюбится. Только что, если нет? А мир людей? Отвыкла. Безвозвратно отвыкла. Как она со своим знанием об иных вновь к людям вернется? Снова будет в церковь ходить, да к исповеди? Там, куда они едут, церкви-то есть? Детей, опять же, у неё не будет. Кто их знает, казаков этих, может они баб неплодных живьем топят?

Мыкола же, казалось, ни чем таким не озабочен. Ночью спал, как убитый. Утром ласков был сверх всякой меры. И все в глаза заглядывал. Говорили мало. Казак-то Ольгу хорошо понимал. А ей его речь странной казалась. Он одобрительно поглядел, как невеста нож в сухое дерево бросает. И тоже побросал. Он бы и лучной стрельбе её обучил, да лук его девушка даже натянуть не смогла. Зато сам в лесу пару зайцев подстрелил. И помог освежевать. Ему вообще все нравилось.

Как ни плохо она его речь понимала, а кое-что все же выяснила. Был он сиротой, служил подпаском. Кто-то украл у него свинью, и его чуть насмерть не забили. Понятно, свинья денег стоит! А тут мужики начали в Сечь бегать, ну и он с ними увязался. Ольге же нечего было о себе рассказать. Ни читать, не писать, не в шахматы играть Мыкола не умел. Про шахматы даже никогда не слыхал. Не говорить же ему про отца-боярина да цареву службу. Сказала в итоге, что в монастырь сбиралась да передумала. Это объяснение жениха полностью устроило.

Не спавши ночью, днем Ольга притомилась. Устроилась в телеге между позвякивающим оружием, плащом накрылась, и спать наладилась. Снилось ей, что ночь уже. Мыкола вроде как спит, а вроде как и нет. Глаза открыты, а не видит ничего. И что рядом с их телегой всадник едет. Медленно, степенно. И вроде как Басманов это. Глядит на неё печально, да вздыхает. А потом руку её через край телеги берет, да нож туда вкладывает. Простой совсем, какие девкам в приданое дают.

-Хлеб резать и такой пойдет, — говорит, — нож хороший я у тебя заберу. Нечего на хозяйстве боевому ножу пропадать. А это я тут оставлю. Передумаешь, вернешься. Не передумаешь — подарок тебе будет.

И исчез.

Вскинулась она, за ножны схватилась. Не отдаст нож! Тут же проснулась. Все на месте. На дворе и правда, ночь. В руке пусто. А рядом с телегой конь вороной потихоньку идет. Узда через край наскоро перевязана. Обернулась на Мыколу, и верно, спит. Голову ниже плеч повесил, но повода не выпустил. Лошадка его медленно вперед идет, как будто сама дорогу ведает.

Головой повертела. Никого! Спрыгнула с телеги, коня отвязала, да так резво на него вскочила, как будто только этим всю жизнь и занималась. Бросила жениху последний взгляд, и обратно к лагерю поскакала. И так сразу на душе легко стало, как будто домой из чужедальней стороны возвращается.

До лагеря только следующим вечером добралась. Сразу заметила, как мало народу осталось. Почти все уж разъехались. Вся земля была истоптана, а вот стрелы, даже сломанные, исчезли. Кто-то из них костры жег, а целые себе забрали.

В шатер к Басманову, как к себе домой влетела. Иные все разъехались, и женщины, с которыми она походное жилье делила, тоже. Фёдора не было. Встретил ей, очень радостный, мальчик-татарин. Улыбался и кланялся, воды с дороги налил, и каких-то сладостей поднес.

-Что с мальчонкой твоим делать прикажешь? — окликнул её Фёдор откуда-то с улицы, — смышленый он. Может, себе оставим?

-Что ж он домой не поедет? — удивилась Ольга, выходя наружу.

-Некуда ему ехать, — Темнейший с присущим ему удобством устроился на ковре. Возлежал, пил вино свое разбавленное, да на реку смотрел. — Его бай на войну вместо сына отправил. Сирота он. Вернется — ему голову отрежут. Да и куда он пойдет? Ты его видала? По дороге прибьют где-нибудь. Я ему и имя уже дал.

Он похлопал по ковру подле себя, Ольга присела, облокотилась об его колени.

-Не пожалеешь, что вернулась? — спросил Темнейший, — хороший парень. Могла бы жить по-людски. Состариться, помереть, как все.

-С чего ты взял, что хороший? — прищурилась она.

-А то как же! — огрызнулся иной, — я и живу-то первый день, и людей совсем не ведаю! От насилия незнакомую девку спас. В чистом поле тебя поимел, и сразу жениться повез. Опять же, ласков был. Терпелив. А с тобою это сложно. Жаль даже, что не иной. Хитрый. Умный.

-А это ты как узнал?

-Видал, что не по сердцу пришелся, — пояснил Басманов, — а все старался. Думал, со временем привыкнешь. Понял, что не ровня он тебе, но смолчал. Меня издали дважды видел, но тебе ничего не сказал. Когда уезжала, небось, спящим притворился. Я бы тоже так сделал, если бы при мне человек в воздухе исчез.

-И как он понял, что не ровня? — Ольга ещё больше удивилась.

-Персты у тебя тонкие, — Фёдор протянул ей свою чарку, — нога маленькая. Черты лица непривычные, не местные. И не крестьянские. Даром, что отец француз. Но и без того он с тебя натерпелся, будь уверенна. Ты взгляд-то свой со стороны видала? Даже я тебя порой робею! Но у казака твоего выбор был невелик. В Сечи на триста голов одна баба.

-Так чего ж ты время тратил? — обиделась Ольга, — оставил бы все, как есть.

-Тебе выбор оставил, — довольно улыбнулся Басманов, — больно надо мне. Чтобы ты меня всю вою жизнь попрекала, что я тебе замуж сходить не дал! Да и проку тебе в том замужестве? Портки стирать да стряпать и Сахар может.

-Ты что, парня Сахаром назвал? — рассмеялась Ольга.

-Гесер меня так называет, — кивнул Темнейший, — по-арабски «рассвет», а по вашему «сладкий». Тоже хитрый, собака!

-А Гесер сам, он кто? — Ольга уже не первый раз слышала это имя.

-Вроде монгол, — пожал плечами Фёдор, — а может татарин. Кто ж его разберет? Знаю, что царских кровей. Остальное мне без интереса. Святослав позвал, Гесер пришел. Да что там, Завулон пришел! А ему с самого Альбиона добираться!

-А сам он где? — Ольга осмотрелась.

-Не ищи, — отмахнулся Басманов, — как битва закончилась, Святослав сразу в Москву поскакал. Малуша говорит, не высветляется город. И нам бы поспешать.

Сахар в доме прижился. Лет ему на вид было четырнадцать, может чуть больше. Он и сам не знал. Ещё в дороге выучился немного говорить по-русски, но как его на самом деле звать, так и не признался. С ужасом отвергал возможность возвращения на Родину. Фёдору понравилось его так пугать. Хотя тиранить мальчика было не за что. Вставал до свету. Ходил за лошадьми. Носил воду. Мыл посуду. Есть не просил. Вообще. Отчего Ольга про него частенько забывала. Зато Басманов, имевший опыт владения живыми людьми, мальчика баловал и кормил сам. От Бориса Сахар прятался. Ольгу боготворил. Но как хозяина воспринимал только Темнейшего.

Борис, как будто внезапно вспомнив, что у него сестра есть, в гости зашел. Весь сияя, палец с простым золотым кольцом показал. Фёдор, как ночью вернулся, так и надел. Ольга и не удивилась даже. Басманов, когда только к Москве подъезжали, не утерпел, вперед ускакал, бросив своих попутчиков и телегу на дороге. Пришлось самим добираться, через пост сторожевой проезжать, да со стрельцами объясняться. Хотя чем именно официальный статус брата от его прошлого житья отличается, Ольга так и не поняла.

Брату же, как оказалось, более всего нравилось, что можно из дому не выходить, кроме, как в баню. Так он и раньше не выходил! Всю работу по хозяйству брат с сестрой благополучно свалили на Сахара, он не возражал. А после того, как ему старые рубахи да портки Бориса отдали, он и вовсе от радости спать перестал. С той поры, как официальный фаворит единожды выказал свое недовольство новым обитателем терема, местом для сна мальчику определили пятистенок. Ольга часто его у себя подле кровати находила поутру, хотя с вечера он в кухне на лавке ложился.

Борис, хоть и стал в жизни Фёдра первым человеком, ревновал страшно. А Гордей нового слугу просто возненавидел. И когда Басманов испытывал нужду в избытке Силы, он собирал всех четверых за одним столом. Вернее, звал Гордея в гости, а Сахар на стол собирал*. После таких посиделок Темнейший был, как пьяный. После возвращения он то и дело амулеты заряжал, и Силы ему много надобно было. После каждой встречи Гордей шел плакать у Ольги на плече.

И не то, чтобы они особо сдружились. Ученик Басманова вообще ко всем прохладен был кроме брата своего. Но Фёдор распорядился инкуба девушке выделить, и на Гордея это дело благополучно повесил. Но в отличие от вампиров, инкубами Московский Дневной Дозор похвастать не мог. Стало быть, надобно было извернуться, и такового произвести из обычного не ступавшего в тень иного, которого тоже надо было где-то найти. И чтоб Ольге непременно по нраву пришелся. Да с правильной ведьмой его в нужный момент свести. В общем, затея обернулась долгой работой, а за это время Гордей к Ольге чуть потеплел.

-Вот чем я ему не хорош? — вздыхал он, глядя через окно пятистенка на терем Басманова, — отчего брата твоего он год обхаживал, кольцо вот теперь подарил. А на меня даже не глядит?

-Любят они друг друга, — утешала его Ольга.

-Когда любят на цепь подле себя не сажают, — огрызался Гордей, забывая, как сам не дает брату и шагу ступить, — хотя, ежели Фёдор по-другому не хочет, я и посидел бы.

Девушка только вздыхала. Второй человек Дневного Дозора и без колец с цепями занимал слишком много места в её жизни.

А времени у девушки стало в обрез. Хоть и не могла она пока что одного ореха в руке разбить, но видя заметное улучшение, Фёдор стал её с собой в Дневной Дозор брать, и две ленты выдал. Так, чтобы дозорные не ревновали, что ничья без дела за воеводой ходит. Кроме того, велено ей было до свету вставать, и бегать. Зачем, Фёдор не сказал, но приказал для начала до Китайгородского поста и обратно пробегать.

Сперва Ольга ленилась, пешком ходила. Потом Басманов прознал, с нею один раз пробежаться изволил. Сразу же из виду исчез. А за отставшею девушкой вдруг собака огромная, откуда ни возьмись, появившаяся, погналась. Темнейший, даже не запыхавшийся, ждал возле самой стены. Смеяться против обыкновения не стал, только спросил, нужна ли собака на каждый день, или нет.

Ещё велено было полено небольшое каждый день поднимать по многу раз. Так же пересадил её Басманов на лошадь окончательно. Теперь Ольга везде верхом ездила. Сначала болело все, потом привыкла. Когда через преграды прыгать начинала, падала раз двадцать. Басманов только хмурился, да велел чаще упражняться. Так и научилась.

Нравилось Ольге в её новом житье и то, что не нужно было больше в сарафан рядиться. В штанах да кафтане удобнее, да и теплее. Осень на Москву разом обрушилась с дождями и холодом. Бабьего лета не было вовсе. Все листья с деревьев разом облетели. Месяца не прошло, иней по утрам появляться стал. А вскоре и первый снег. Фёдор ворчал, кутался в свои меховые кафтаны, а в шубу оделся уже в конце сентября.

Сахар мерз намного меньше Темнейшего, хоть и родился в теплых краях. Просто всю свою жизнь, сколько себя помнил, он спал на улице. Хозяева не пускали его в юрту даже в дождь. Деревянные дома Москвы были первыми в его жизни настоящими увиденными им постройками. А каменный терем Басманова он воспринял, как дворец. Мальчик сам брил себе голову, молился пять раз в день, а в остальное время был тише воды, ниже травы. И в прятки мог играть на деньги.

Способности Сахара к языкам мог позавидовать даже Иаков из Ночного Дозора. К концу сентября мальчик сам начал ходить на базар и объяснялся с торговцами без затруднений. Торговался мастерски, по-восточному. Темнейший ему амулет дал, чтобы не обижал никто. Татарин все-таки. По всему городу вдовы да сироты после недавней войны остались.

Под самую зиму в гости нежданно зашла Малуша.

-Что, — как всегда глянув куда-то за мальчика, буркнула она, — Флор себе игрушку новую нашел? Брату твоему на замену, али как?

Ольга пожала плечами. Басманов Сахара и пальцем не тронул. Борис за тем зорко следил. Сахара даже в баню с квасом не пускал. В дом-то не пустил бы, когда бы не дрова, да не вода. Хотя, Фёдор на мальчика с интересом поглядывал. А тот, может не понимал, что к чему, а может в обычае у него на Родне было во всем хозяину угождать. Не прятался, не бегал. Даже не дичился, когда иной раз Темнейший его по голове гладил, задумавшись.

Тут в сенях дверь хлопнула. Малуша встречать вышла, даже двери в горницу толком не прикрыв. Впустила в дом холодного воздуха, а заодно дала Ольге возможность чужой разговор подслушать.

-Да не может такого быть! — огрызался на что-то Темнейший, — это ж времени-то сколько надобно!

-Было у него время, — ворчала женщина, — лет пятнадцать, а то и более.

-Освальду сказала?

-Не верит, — буркнула Малуша, — ты, вот, тоже не веришь, хоть и в обычае это у темных.

-Верить или нет, я могу сколько мне угодно, — отозвался Басманов, и, судя по звуку, сел на что-то в сенях. Шуба зашуршала, — но царицы не просто так помирают. Москва черна. Тут подумать надобно. В два дозора. Только где ж такую прорву народу спрятать можно? Теремов-то таких на Москве нету.

-Видать, время пришло, — тихо сказала Малуша, — кому-то на трон сесть. Иначе беда неминучая.

-Кому? — голос у Темнейшего стал глухой, и какой-то испуганный.

-Ты садись, — настаивала волшебница, — у тебя детей не будет.

-У Освальда тоже не будет, — буркнул было Фёдор, — а, черт. Он же прижил пару сыновей с кем-то! Ольга?

-Ты сам дело затянул, а теперь на девке выехать решил? — разозлилась женщина.

-Ладно, — согласился в конце концов Басманов, — но опосля себя хранителем меня сделаешь!

* Собирать на стол (устар. Толковый словарь Ушакова) — накрывать на стол.

Басманов перестал спать ночами. Из своего окна Ольга видела, как он ходит по горнице из угла в угол. Да и Борис жаловался. Что происходит, было не вполне понятно. Темнейший ни на что не жаловался, а только с каждым днем становился все мрачнее. Девушка понимала, что это как-то связано с Малушей и тем странным разговором. Но чем помочь, и как об этом с Фёдором поговорить, не знала.

Случай помог. Войдя однажды, как привыкла, без предупреждения в терем, она задержалась в холодных сенях. В горнице были гости. Освальд, Малуша, Святослав и Басманов, сидели вокруг стола. В приоткрытую дверь был виден Сахар. Он притулился в ногах Темнейшего, положив голову тому на колени. Борис ещё из бани не пришел, и никто не мешал мальчику. Фёдор гладил его бритую голову, и вид имел какой-то отстраненный. Как будто решился на что-то. Ольга даже дышать старалась тихо. Кто, интересно, дверь приоткрытой оставил?

-Горит, — говорила Малуша каким-то не своим, глухим голосом, — вся улица вкруг казармы Ночного Дозора горит. Флора мертвым куда-то несут. Но не в Дневной. Там тоже все мертвые.

-Видел, — отмахнулся Святослав, — Ты и про воду видала, что все затопит. А на севере, у «переходов», все сухо было!

-Ты чем недоволен-то? — огрызнулась женщина, — Теми переходами только высшие и смогли спастись. Ты от разговора-то не уходи. Кто этих оборотней со всего свету собирал? А почто? Они и так себе подобных могут произвести. В изрядном количестве!

-Так сперва согласие надо получить! — улыбнулся князь.

-Стало быть, согласились, — пожал плечами Освальд, — что с темными оборотными делать будем? Я за светлых головой ручаюсь.

-Не спеши, — остановил его Фёдор, — побереги голову. Они все в сговоре. Светлые тоже.

-Не может быть! — старик резко встал и прошествовал мимо растерявшейся было девушки. Хлопнул дверью сперва в горнице, а затем и на улицу.

-Завтра, — коротко бросил Фёдор уходящему Святославу. Тот кивнул и оставив на столе какой-то ключ, повел жену домой.

Ольге пришлось весь вечер об услышанном молчать. Как на иголках вертелась. Борис на Сахара злился, Фёдора теребил. А тот, напротив, ко всему стал равнодушен. За ужином и не ел толком. А поздно ночью к Ольге в пятистенок пришел. Она и не раздевалась, знала, что разговор предстоит. Сахар, который уже носом клевал, вмиг на пол с лавки скатился и притих.

-Что задумала? — спокойно поинтересовался он, едва переступив порог.

-Ты на трон волшебный сесть хочешь, — отозвалась девушка, — в библиотеку пойдешь. Я с тобой.

-Чего это? — беззлобно огрызнулся Темнейший, — а кто тебя туда возьмет?

-Ты обещал, — Ольга была непреклонна, — Ты расскажи, может чем помочь смогу. Что-то происходит. С оборотнями что-то. Из-за брата нашей вампирши, да? Который меня искал зачем-то, из монастыря велел выкрасть. Это он был, в странной шапке. Он потому тогда прямо от ворот дворцовых сбежал?

Басманов ненадолго задумался.

-Все так, — кивнул он, — Малуша говорит, в городе оборотни расплодились. Но на битве я и более, чем обычно, не видал. У меня в Дозоре они не объявлялись. Ни Гордей, ни Варенька о них ничего не знают, я спрашивал. И отчего-то Темрюков, который тут задержался, от меня прятался, а во дворце как-то зацепился. Спрашивается, где? Опять же, кроме покойной царицы его не видал никто. С кем он там был? Откуда столько людей взял, чтобы в оборотней превратить. Согласие нужно. А кто на такое добровольно пойти может? Муки адские раз в месяц испытывать не каждый захочет.

-Тот, кто на плахе голову сложить не хочет! — догадалась Ольга, — Скуратов! Через него много народу проходило!

-Да, — кивнул Фёдор, присаживаясь к печке, — но казнят теперь не так много, как три, а то и четыре года назад. А Малуша говорит, целая армия новых оборотней. Значит, обращали тогда, когда боярские усадьбы громили. А, стало быть, «светлых» в той армии предостаточно. В каждом роду хоть один да был, из тех, кого Святослав с собой привел. Все это время оборотням нужно было где-то жить, что-то есть. Дозорным на глаза не попасть, да инквизиторам. Сложна задача даже для старика, а с непривычки и вовсе непосильна.

-А зачем на трон садиться? — удивилась Ольга, — чтобы сразу все померли? Или сами сдались?

-Чтоб себя проявили, — пожал плечами Басманов, — мне достаточно. Убить я и сам могу. Трон победу может дать. Жизнь мою продлить. Но что-то заберет.

-Так, может мне сесть? — Ольга отчего-то ужасно не хотела, чтобы Фёдора убили.

-Не выйдет, — печально вздохнул Басманов, — я тоже сперва про тебя подумал. Да только трон тот моё дело поправить должен. Самое важное. А что для меня важнее жизни? Да и оборотням своим в глаза глянуть хочется, перед тем, как убивать стану. И Освальду не помешает поглядеть. Оборотень, он все равно зверь. Темный он, али светлый.

* * *

-Красиво! — Ольга разглядывала белое резное кресло.

Темнейший был так потерян последние дни, что ей почти без сопротивления удалось увязаться за ним. Библиотека и правда была прекрасна. А таких затейливых книг, или того, что раньше было книгами, девушка с роду не видала. Басманов более с собой никого не позвал. И пока девушка книги разглядывала, он все вокруг трона ходил. Да никак сесть не решался.

-А как он работает? — тихо поинтересовалась Ольга, одновременно подхватывая с полки тяжелый плотно свернутый пергамент. От воды он стал жестким.

-Его Тень питает, — вяло отозвался Фёдор, — ежели ты сядешь, твою беду поправит. А Гордей сядет — его дело разрешится.

-Но потом дети будут умирать? — она не понимала, что Басманов тянет. Ведь бездетный он.

-Не обязательно, — покачал головой бывший гладиатор, — Тень сама решит, что для просящего дорого. Это и отнимет. Просто для царя наследники важнее всего были. Жизни важнее.

-А что для тебя дорого-то? — удивилась Ольга, — Жизнь? Ковры твои, да терем каменный?

Темнейший ничего не ответил. Глянул одновременно зло и печально. Девушка пожала плечами, и отправилась дальше полки осматривать. А когда обернулась, Басманов уже с трона вставал. Решился, стало быть. Что ж, хотя бы понятно станет, чем дорожил, когда в тереме пожар случится или с должности инквизиторы попрут.

Комната, где старинные книги хранились, оказалась неожиданно большой, даже с поворотом. Когда Филипп про неё рассказывал, описывал её, как маленькую.

-Ну, понятно, — отмахнулся Басманов, враз утративший вялость, и вновь ставший злым и веселым, — сын консула. Он с детства к высоким потолкам привык. У них, небось, сад на вилле больше был, чем у меня двор.

-Он на Битве где бился? — Ольга решила воспользоваться неожиданно улучшившимся настроением Темнейшего.

-Со мной рядом где-то, на севере, — спокойно объяснил он, — но когда вода пошла, через двери волшебные ушел. Они по всему миру есть, только не для всех открыты. Змея помнишь? Он совсем немного не успел. Крыша, на которую он взобрался, как раз от храма, где та дверь и была.

-И куда те двери ведут? — насторожилась девушка.

-В другие такие же двери. Переходы это. Между собою соедненные. — Басманов порылся на полке и выудил оттуда толстую книгу в деревянной обложке и, открыв, потянул за лист. Тот оказался сложенной во много раз картой. Ольга ничего не поняла, и ему пришлось пояснять да показывать. Бумаги руками не касался более, берег книгу.

Переходы были повсюду. На каждом куске суши. И даже под водою. Моря, образовавшиеся после потопа, тоже скрывали старые переходы, которыми больше нельзя будет воспользоваться. Двери все ещё работали, но пользоваться ими никто не спешил, больно много силы забирали. А высшие нынче предпочитали сами те двери создавать. Не такие громоздкие, не из камня, а из чистой Силы.

Три двери были в землях Египетских, одна на севере, совсем рядом, можно сказать. Ещё три стояли там, где сейчас все покрыто снегами да льдами. И многие из дверей были в землях, лежащих за огромным синим полем — морем, разделявшим континенты. К удивлению девушки было ещё несколько карт, показывающих двери на совсем уж незнакомых землях. Басманов велел не думать о них даже. На других звездах располагались. Слишком далеко даже для Малуши и таких же как она. Да и что там делать, ежели корм в виде людей живых тут останется?

-Попадешь туда — враз погибнешь, — предупредил он так, как будто Ольга уже могла сотворить такое колдовство, — и вообще с дверями поосторожнее. С любыми. Особливо с теми, что Завулон создает. Он просто так ничего не делает. Его двери и силу из высших тянут, и мелочь всякую, и даже иного третьего порядка, попросту убить могут! А ему за то ничего не будет. Он вне порядка, давно уж. Его колдовство для многих опасное, даже для темных.

-Думаешь, меня светлые обратно не примут? — Ольга шмыгнула носом.

-Будешь правильно себя вести, — пообещал Темнейший, — и я сделаю так, что Ночной Дозор тебя с руками оторвет. И ещё сперва побегают. Я тебе когда-нибудь врал?

-И чего ты в светлые так рвешься? — удивился Темнейший, когда домой из Кремля ехали, — у них же не жизнь, а морока сплошная! Не то, что проклясть кого, выругаться спокойно не могут. Опять же, люди по природе злы, алчны. Жестоки не в меру. Темному везде раздолье. Мы и живем богаче. Да хоть на Святослава погляди. Думаешь, Малуша не хотела бы на перине спать, да в тереме жить? А ему не надобно. Он в детстве на золоте ел!

-А почему так много иных, что после Битвы спаслись, князья, да цари? — Ольга только сейчас это осознала, — даже темные.

-У них возможности были, — странно, но в голосе Басманова не было ни злобы, ни даже зависти, — учителей нанимали, в Тень ступать чуть ни с детства готовили. И куда проще до убежища на коне доскакать, чем своими ногами добежать. Я вот не успел, хоть и бегал быстро. Да ты сама видала. Кая, правительница, в ладью прямо с домашней пристани спустилась. А слуги её нынешние и вовсе погибли бы, кабы в той ладье уже не сидели. Филиппу отец хорошего коня перед отъездом подарил. Быстрого. Его отец ему и образование дал, и место теплое подготовил. А я своей матери не знал. Мне силой пришлось себе дорогу расчищать, вверх самому рваться. Вольную чуть ли не зубами у хозяина выдирал. Зато теперь они правители бывшие, а я нынешний. И останавливаться не собираюсь.

-В инквизицию перейдешь? — улыбнулась Ольга.

-Подумаю ещё, — Фёдор состроил недовольную гримасу, — инквизиторов много. А я хочу один быть. Что бы таких как я больше не было. В мире не было.

-Не шибко высоко мостишься? — огрызнулась девушка.

-По силам, — ухмыльнулся Темнейший, — я и в юности не сомневался, что мне консулы* да патриции** кланяться будут.

-И как? — недоверчиво бросила она.

-Кланялись, — улыбнулся Басманов, — и сейчас кланяются. А брат твой на колени передо мной дважды в день становится, хоть и боярин он, а я раб бывший.

-Зачем? — не поняла Ольга.

-И когда тебе уже Гордей инкуба подыщет?! — обиделся Темнейший, — эдак мне с тобою и заскучать недолго.

А Ольга для себя решила, что в жизни ни перед кем на колени вставать не станет. Особенно перед…

-Что это там? — Басманов глядел в сторону стремительно светлеющего пространства где-то в городе. В закатном свете зарево пожара сперва казалось белым, но вскоре стало алым. И пока девушка тоже присматривалась, Фёдор уже лошадь вперед послал. До дому как на крыльях долетели.

-Быстро твой трон работает, Софьюшка, — проворчал Темнейший, выталкивая Ольгу из саней, — дома сидеть! Сахара никуда не выпускать! Ворота только Гордею открывать.

Борис, который про пожар впервые от сестры услыхал, не на шутку встревожился. Басманов никаких объяснений не дал. В дом только на минутку заскочил. По терему пробежал, и тут же уехал. А Ольга с Борисом в терем пошли, ужинать. Хотя поесть толком не получилось. Тревожно было. И за Фёдора боязно.

Среди ночи он так и не вернулся. Ольга, помнившая разговор с Малушей о том, что Темнейшего куда-то несут мертвым, не находила себе места. Что же это получается? Где-то оборотни на казарму Ночного Дозора нападают, а она тут отсиживается? А Басманов. Ладно, если выгонят его взашей из Дневного Дозора. В конце концов, им четверым можно как-то прожить. Не так, как Фёдор привык, значительно скромнее, но можно. А если терем сгорит, и они с братом и мальчиком-татарином вместе с ним, с коврами этими да полными сундуками добра всякого? И так вдруг страшно стало! Вот бы Темнейший порадовался.

Очнулась уже на улице. С ножом в руке, в расстегнутом кафтане и с единственным согревающим амулетом на шее. Сама не поняла, как тут оказалась. Но до казармы Ночного Дозора тут было рукою подать. А до дому уже довольно далеко. Ольга даже не помнила, заперла ли ворота. Да во двор к Темнейшему никто не взойдет, даже если забора не будет. Сильное колдовство охраняет.

Судя по приближающемуся гулу, запаху паленой шерсти и горящего дерева, пожар и правда бушевал на улице, выходящей к двум знакомым заборам. И тут Ольга остановилась. И даже попятилась. Ещё на подходе все было черно от ощетинившихся зверей. Были тут собаки, медведи, даже белые, и животные похожие на полосатых и черных кошек, только в разы больше их по размеру. Собаки тоже были не простые. Не из тех, какие по улицам бродят. Огромные. Оборотни заполонили всю улицу, и если бы девушка не остановилась, да назад не попятилась, то учуяли бы её и непременно разорвали. А бежать-то и некуда. С одной стороны заборы эти, будь они не ладны. С другой Ольга. А впереди пожар да оборотни эти. Пришли, видать, брать штурмом казарму Ночного Дозора. Вот только зачем?

В это время далеко впереди вспыхнул свет, и появился Фёдор. Спокойно прошел сквозь заборы, и вышел к зверям. Толпа подалась вперед и зарычала. Но оборотни из первых рядов со страху головы к земле пригнули, и ощетинились.

-Кто жить хочет, уходите! — объявил Темнейший спокойно, — остальные помрут!

Ольга присмотрелась. А и правда, не все тут были темные. Несколько светлых оборотней стояли совсем недалеко от неё. А где же Ксения, да Яшка? В Ночном Дозоре своих оборотней предостаточно. Сейчас должны на защиту выйти. Да только не вышел никто. Вообще кроме Темнейшего никто не выходил. А сам он скинул шубу прямо на снег, и остался, как на битве. С голым торсом, и в какой-то невнятной защите на одну руку. Да разве защитит его эта тряпица, кожею перемотанная, от зверя, размером с быка?

Тем временем Басманов вроде, как нападать приготовился. Руки раскинул, в каждой по ножу большому зажато, и исчез. Оборотни зашумели, зарычали. Оглядываться начали. А крайние, что рядом с Ольгой стояли, назад попятились. И тут где-то посреди улицы один за одним попадали сразу несколько тигров. Кровь так хлестала, что весь снег вмиг алым сделался. Это девушка хорошо в огненных всполохах разглядела. А Басманов лишь на секунду показался, а потом вновь исчез. И уж в другом месте появился. Звери в панике кто бежать вздумал, а кто стоял, прижав уши, и нападения ждал. Обороняться собирался.

Ещё несколько раз Темнейший так из Тени выходил, не спеша, силы рассчитывая. Оборотни как подкошенные валились. Но тут удача к Фёдору спиной обернулась. Откуда-то из темноты за Ольгиной спиной огромная черная кошка выпрыгнула, и прямо воеводе на грудь. Он увернулся, конечно, и кошка та огромная мимо пролетела, да по снегу покатилась. Но пока он ей вослед смотрел, да примеривался, его уже другая такая же тварь лапой ударила. А когда упал, на грудь вспрыгнула. Басманов только и успел, что рукой ей в горло упереться. А далеко от пасти оскаленной держаться у него уже сил не было. И тут он на Ольгу глянул. Ни страха в том взгляде не было, ни удивления. Думала она, что все. Конец Темнейшему. Стояла, нож в руке сжимая, и не знала, чем помочь. А как в глаза ему глянула, тут и поняла. И когда он рукою своей, что в тряпицу была обернута, оборотню голову с трудом вверх отодвинул, тут Ольга нож и метнула. И прямо в глаз той кошке попала.

Оборотни как будто только что её заметили. И пока она соображала, что ж ей теперь без ножа делать, на неё уже ближайшая собака накинулась. Но даже покусать не успела. Снова кто-то сзади подоспел, да только теперь уж на помощь. Как будто вихрь пронесся. Тех оборотней, что справа на девушку бросились, пополам на лету рассекло. Глянула она в ту сторону откуда помощь пришла, а это Гордея брат. Волосы светлые на ветру развеваются, кафтан нараспашку. Глаза шальные. А за ним ещё человек пять дозорных темных в стрелецких кафтанах бегут.

И тут откуда-то с другой стороны песня зазвучала. Глухая, гортанная. Ольга сразу узнала, как бывшая жрица свою колыбельную затянула. Увидела, как Фёдор уши зажал. И как на него тут же сразу два оборотня обрушились. Даже отсюда треск костей слышно было, да лязг зубов. А потом тишина настала. Да такая пронзительная, как будто огонь, и тот уснул. Тут Ольга тоже спохватилась уши закрыть. Мало ли, может сердце у Темнейшего не от заклинания остановилось, а от колыбельной этой. И надо же, снова он помирает, а Ингигерда поет!

* Ко́нсул — высшая выборная магистратура в эпоху республики в Древнем Риме.

** Патриций — лицо, принадлежавшее к исконным римским родам, составлявшим правящий класс и державшим в своих руках общественные земли.

Казарму Ольга так и не увидела. Для неё Ирина прямо у забора снаружи стояла. И колыбельную свою пела. Хотя и не слышала уже девушка, но что рот открыт, видно было. А вот как стрела откуда-то из темноты прилетела, не заметила. Увидала, когда Ирина уже на снег упала. И лежала теперь на спине, с пронзенным горлом, раскинутыми руками и удивленно распахнутыми глазами. Сперва девушка не поверила. Даже оставшиеся на ногах оборотни в замешательство пришли. Подходили медленно, чуть ли не на брюхе ползли, чтобы только убедиться, что песня, смертельный сон навевающая, навсегда закончилась.

Странно было, что никто не выходит из казармы. Мертвые там все, что ли? А что, если вообще все оставшиеся в живых дозорные, это гордеев брат, да те стрельцы. И кто стрелял? Где инквизитор, когда он так нужен? Ольга, опасаясь повторного выстрела, держалась ближе к той стороне горящей улицы, откуда стреляли. Жутко было видеть, что люди внутри словно бы беззвучно кричат, сидя на скамьях и печках с открытыми ртами. Это было видно из пустых окон с прогоревшими наличниками. В ночной тишине слышен только гул пламени. А жар и запах на улице были такие, что быть тут было просто невыносимо. Девушка только сейчас почувствовала, как голова болит, да тошнит. И как тяжело стоять.

А мимо, как в Малушином видении, протащили умирающего. Стрельцы несли его на снятом с одного из них красном кафтане, как на носилках. Одна рука у него болталась, как у сломанной куклы. А может он и мертвый уже. Больно Ольга в мертвых разбирается. Это в Тень ступавшие сразу нимб смотрят, а ей и глянуть некуда. И не увидит ничего. Устин, брат Гордея, молодой вампир, начертил в воздухе несколько знаков, и вся улица словно бы оделась в паутину. Запер, стало быть, оставшихся нападавших меж двух рядов горящих домов, и ушел. Он брел впереди, и на оборотней даже не глянул. Те жались теперь друг к другу, сторонясь горящих домов и паутины. А Ольга решила от греха подальше домой воротиться. Что ей тут одной делать? Да и Басманова, скорее всего, туда несут.

Обогнала дозорных, толкнула Устина в бок. Тот вздрогнул, словно проснувшись.

-Спасибо тебе, — чуть поклонилась она.

Вампир улыбнулся невесело, да рукою махнул. Работа у него такая. Дозорный он.

— Ты как узнал, что сюда идти надобно? — не унималась она.

-Фёдор велел, — спокойно объяснил юноша, — он сперва у нас бился. Там и амулеты разрядил. Да ещё всю Силу порастратил. Он и у нас-то уж измотан был, но все же сюда пошел. Сказал, чтоб мы раненых целителю определили, а сами сюда, кто уцелел.

-Это все уцелевшие?! — Ольга впервые осознала, что именно сегодня произошло.

-Потрепали нас изрядно, — задумчиво отозвался юноша, — неожиданно напали.

-Тоже улицу подожгли? — догадалась Ольга. Устин кивнул.

-Даже не знаю, — продолжал вампир, — чего это оборотней на битву понесло. Почти все необстрелянные. Многие из них не знали, что делать. Ни напасть толком не смогли, ни защититься. Сюда, к светлым, хотя бы новички пришли. А к нашей казарме сплошь матерые, старики да берсерки. Молодые там тоже были, но их вперед пускали, чтобы силы Дневного Дозора проверить, да подточить, где получится. Мы их из простого оружия перестреляли почти всех. А берсерки с крыши бросались. Да как пантера эта, что на Фёдора напала, из-за толпы сзади. Кабы на Темнейший, перебили бы всех.

-А дозорные-то, оборотни светлые куда смотрели?! — возмутилась девушка.

-Оборотней не видал, — развел руками Устин, — а дозорные на улицах, где ж им ещё быть? В казарме, небось, только Ирина и оставалась.

-Инквизиция-то где? — недоумевала Ольга.

-Вроде бы я Филиппа видел, — отозвался один из дозорных, — тоже по улицам рыщет. Живьем взять надобно. Эти твари ж не просто казармы штурмовать ринулись. Они город захватить вознамерились. Тут уже не просто война. Это нарушение Договора. И виновных не убивать будут, а судить.

-Так вроде бы Басманов только что человек сорок поубивал, — Ольга тревожно глянула на Темнейшего.

-Сказал же, — огрызнулся вампир, — сюда слабые оборотни пришли. Из новых. Их не жалко. Не они восстание учинили, пользы от них ни на полушку. А кто к нам пришел, вот среди них то и есть главные зачинщики. Сейчас под замком сидят. Всей казармой ловили! Попробуй при моем росте медведя побороть! Хорошо, хоть Фёдор Алексеевич Гордея в свое время научил, а он меня.

-А он-то где?

-Они с Варей царскую семью охраняют, — предположил вампир, — опять же, оборотней ловят, которым вздумается Александровскую Слободу навестить.

-Вдвоем?

-Работа такая, — равнодушно отмахнулся Устин, — пришли. Отпирай!

К несказанному удивлению Ольги калитка была заперта, даже и на заклинание. Все, как было. Как же ей выйти удалось? Да так далеко отойти. Не иначе, как Тень вмешалась. В тереме темно было. Оно и понятно, утро скоро. Борис спит, небось. Растревожился с вечера, а теперь отдыхает. Будить не стали. Положили Фёдора прямо на стол в горнице, да отправили стрельца за лекарем. Благо, тот жил недалеко.

Сахара в тереме не было. Тоже спит, бедный. Умаялся. Вся работа на нем. Но Ольге сейчас было не до страданий мальчика-татарина. Басманов выглядел мертвым. Не успеет целитель, так хоронить придется. А кто их знает, этих римлян, как у них принято? Может в землю зарывают, а может и жгут. Что ежели ему для правильного упокоения целый корабль сжечь надо будет? Или курган огромный насыпать, по заслугам. Хотя, Филипп же знает. Да и с чего это она Фёдора раньше срока хоронить вздумала? Помочь же можно! Бориса надо разбудить! С него столько Силы сразу нахлынет, что Темнейший враз в себя придет.

Ольга оставила Устина одного, и наверх поднялась. Против обыкновения, Борис спал в темноте. А может, свечка догорела? Проверила попутно свечу. Купол цел, свеча почти в три пальца высотою. И как она погасла? Не стала зажигать, толкнула брата в плечо. Да только что это, рука во что-то влажное попала. Заболел Борис, али из бани с мокрой головой воротился, и сразу спать лег. Вот только баню с вечера не топили. И чем тут так воняет в таком случае?!

Спустилась в кухню, огниво поискала. Басманов наверху не держал никогда, терялось все, что по мелочи лежало. Устин спал, уронив голову на руки. А может плакал. Не стала тревожить. Мужчины не любят, когда их слезы видят. А брат у Гордея нежный, чувствительный. Порою даже слишком. Запалила потихоньку моток пакли, и осторожно в чарке наверх отнесла. И все время на тлеющие ниточки глядела боялась, что погаснут. То и дело поддувала. Слыхала, что внизу дверь хлопнула, и целителя голос знакомый зазвучал в сенях. Старик ворчал, да все равно пришел. Попробуй к Темнейшему не приди! Устин носом шмыгнул. Значит, точно плакал. А вот и свеча загорелась, наконец-то!

* * *

Целитель глянул на лежащее на столе тело. Он лечил Темнейшего не первый раз. И даже не первый год. Аура его была так истрепана, как будто её рвали заклинаниями несколько высших. А кости-то! Ребра так потрескались, что одно в сердечной сумке оказалось. Как ещё сердце не остановилось? И легкое пробито. Простой человек уже помер бы, не стал бы посередь ночи целителя беспокоить. А Басманов ничего, держится, хоть и дышит через раз, да с кровью.

Старик уже и амулеты на столе разложил, и знаки кое какие на коже у воеводы вывел, когда послышался ему шорох под печкой. Глянул, а оттуда чертенок вылез!

-Это Сахар что ли? — разозлился Устин, — ты чего там делал? Грязный весь! Да не маши ты тут руками-то! Не видишь, хозяин твой болен?

Но мальчик на Темнейшего и не глядел почти. Он все наверх рукой махал. И что-то говорил, но не совсем понятное. Вроде «Бурэ! Бурэ!»* В конце концов вампиру это надоело, и он схватил Сахара за грязное плечо. Мальчик вырвался, и бросился наверх.

-Чем трепать ребенка понапрасну, — пробурчал себе под нос целитель, — напугай его хорошенько. Тут Силы бы подбавить, и совсем хорошо будет!

Устин ушел. И не прошло и пяти минут, как в тереме случился такой выброси Силы, что у самого старика мурашки по спине пошли. А Басманов враз глаза открыл. Не вовремя, конечно. Сперва бы кости срастить. Но лучше, чем ничего. Наверху Устин и Сахар что-то шумно осуждали, и, похоже, ругались. Фёдор без удивления прислушался. Вампир невзлюбил мальчика так же сильно, как и его брат.

-Ольга! — вдруг закричал Устин, — не молчи! ОЛЬГА!

*"Волк! Волк!" (тат.)

Трупа в спальне было два. Мужчина на постели, с перегрызенным горлом, и оборотень-медведь на полу, весь когтями да зубами истерзанный. Кровищи было! Но все ковры да перина впитали. Ну, стены, понятно, все залило, оборотень перед смертью метался, боролся. Устин то трупов насмотрелся. Ему, как вампиру, даже в удовольствие было глянуть. Он и крови бы набрал, кабы дали. Зато Фёдор, когда узнал, чуть не помер. Целитель еле поспел. Не даром у Парацельса* учился! Но с Ольгой особо не возился, не того полета птица. Не помирает, и ладно.

-Что с ней? — Святослав снова потряс девушку за руку.

-Ступор, — равнодушно отозвался целитель. И, видя, что достаточное по его мнению объяснение не устроило князя, тяжело вздохнул, — разум спит, а тело бодрствует.

-А вылечить никак не можно? — нахмурился светлый.

-Можно, — старик и бровью не повел, — достаточно сильный испуг все поправит.

-Так нешто она ещё недостаточно напугалась, когда трупы увидала? — удивился Святослав, — может Фёдор чего наколдует?

-У тебя с ним, князь, цели разные, — цинично заявил лекарь, — тебе надобно, чтобы у девки свет в голове зажегся. А ему выжить бы. Для начала.

У бывшего бестиария в первую ночь трижды сердце останавливалось. Но Устин не растерялся, Ольгу на руки подхватил, да посадил к столу. Нимб у неё, до того мигавший, как у иного, что вот-вот развоплотится, тут же прояснился да выровнялся. И Басманову сразу полегчало. Даже сознание не терял, только кольцо на пальце теребил. К удивлению Устина, сердце у Фёдора оказалось сильно изношенным, не единожды латанным. Лекарь дивиться не переставал, как он на войне бился без магии, да ночью так долго продержался. Впредь строго настрого без колдовства драться запретил. Басманов только отмахнулся.

А вот Ольга, хоть и видала уже сестру свою мертвой, да прислугу домашнюю, так в себя и не пришла. Стояла, смотрела в одну точку. Или сидела. Или лежала. Но взгляд её был низменно направлен куда-то вдаль. Целитель приказал все окна в доме ставнями закрыть, чтобы не выпрыгнула. Сперва усомнись. Куда ж она выпрыгнет, когда даже не ходит сама? Но через три дня девушка, сидевшая наверху в горнице, вдруг вскочила, и ринулась прямо в стекло. Разбила, конечно. Порезалась вся. Но в окно не выпала. Стояла рядом, истекая кровью. Так её Сахар и нашел. Целитель сказал что пройдет. Тогда Басманов приказал всем в пятистенок перебраться.

Сахар от них не отходил. Фёдор быстро поправлялся, и уж Филипп в гости заходил, бумаги какие-то занес. И Гордей захаживал, чуть не каждый вечер. Днем-то работы было невпроворот. На пятый день, вот, Святослав забежал. Темнейшего дома не было, Сахар вокруг девушки один суетился. Целителя её судьба не шибко волновала. Для него Ольга была лишь средством для лечения Басманова. Уж больно много Силы она давала, хоть и угасала, и пятый день не ела ничего и не пила.

Оборотней почти всех живьем изловили. Бояр опальных среди них чуть не половина оказалась. Остальные кто слуги их, а кто и родственники. Старицких** одних почитай сорок человек собралось! Было похоже, что спасшись от неминуемой смерти, заговорщики сплотили вокруг себя всех, кого знали. Стаю собирали терпеливо, долго. Какая в том была выгода для Скуратова, никто так и не признался. А самого Дэвида пока что не изловили. Кого-то уж и обучить успели, и если бы не Трон волшебный, что их раньше времени на восстание заведомо проигрышное поднял, то лет через пять в том войске одни хорошие бойцы, да берсерки были бы. Тогда не выстоять Москве.

Светлых оборотней среди восставших предостаточно оказалось. Они, правда, про Договор слыхом не слыхивали. Все из «новых» были. Но те, что уже трудились в Ночном Дозоре отчего-то на улицы не вышли, чтобы с восставшими сразиться. А у Фёдора под началом и было-то двое их всего. Он о той потере и не сокрушался. Никогда оборотням не доверял, за людей их не считал. Это Святослав их по всему миру разыскивал, да у себя под началом собирал. Думал, оборотни сильные, да верные. Хорошее войско получалось.

Что приведенные им оборотни на защиту города не поднялись, тоже Святославу в вину ставили. Казнить не казнят, но с должности могли сместить. Сам он этой новости равнодушно отнесся. Все равно он в Москве лишь раз в несколько лет появлялся. Не большая для него потеря выходила. Освальд вступился. Боевых светлых магов на Москве только и было, что Святослав, Буслай да Ксения. И если суд инквизиторский так выведет, что оборотней всех казнить, и не причастных тоже, так и вовсе один Василий останется. А в Дневном Дозоре каждый второй хоть как-то, да бьется магически. Приговорили потомка Рюриковичей в итоге к пожизненному проживанию на Москве.

-А чего оборотни-то добивались? — Устин решил расспросить бывшего князя, пока Басманов не пришел. Ему Святослав тоже был приятен. И беседу с ним вампир почитал за благо для себя. Во время осады вампир себя хорошо показал, Фёдор тут же его и повысил. Теперь вот, за бумагами велел зайти.

-Власти, — пожал плечами Рюрикович, — их на совет после Битвы не звал никто. Вроде как вместо них все решения принимали. Практически без участия оборотней их судьбу на многие годы вперед решали. Что там один Хена мог сделать?

-Так ведь оборотень выше четвертого порядка сроду не будет! — возмутился вампир, — куда им?

-Поди знай! — отмахнулся Святослав, — если бы вышло у них, Хену во главе инквизиции Московской поставили бы. А с годами, глядишь, и по всему миру восстали. Расплодились бы. У них это быстро. Оборотни сильные. Людей бы в миг обратно в рабов обратили. Да и иных, кто послабже. Высших-то не так много. А магов боевых и того менее.

-А что светлые-то оборотни? Из Ночного.

-Все заодно! — хлопнув дверью, вошел Фёдор. Новый Московский инквизитор в рясе ходить отказывался, предпочитал черный кафтан на меху, — испугались. А может схитрили. При новой власти им бы тоже перепало. Хоть и светлые, а тоже звери. Хотя, кто их знает. Может, сами Дозоры бы сохранили. Ведь, по сути, тоже самое все. Только без магов.

-И что с ними теперь станется? — Святослава не допустили на инквизиторский суд, он специально пришел, узнать судьбу друзей.

-Децимация* * *

, — коротко бросил Басманов, — сами свою стаю уменьшат. Нечего иным руки пачкать.

-Это все? — не поверил светлый.

-С чего бы? — нехорошо усмехнулся Фёдор, — клеймить будут. Отныне и навеки. Всех оборотней. Чуть что — через знак в расход пускать. Любой иной это сможет сделать, даже шестого порядка.

-Дозорных оборотней тоже коснется? — Святослав опустил глаза.

-Всех! — бросил Фёдор через плечо, — золотые они тебя, али особенные? Те же звери.

-Ты не злись, — светлый примирительно улыбнулся, — неужто нет средства, чтобы жребия избегнуть?

Инквизитор первый раз пристально посмотрел ему в глаза.

-Есть, — протянул он, — но с чего мне стараться? Оборотень моего Бориса на части разорвал. Сестра его вон, как кукла сидит. Того и гляди помрет.

-Анри своих детей спасти хотел, — настаивал князь.

-Чем докажешь? — снова вскинулся Басманов, — А может он меня убить пришел? Вместе с Темрюковым. Он это был, я у Сахара в памяти порылся. Зачем-то же Борис ворота отпер. Почто ему незнакомца в терем пускать? А тут такое дело, отец. Мириться пришел.

-Не верю! — Святослав вскочил, — Анри не мог! Вызови его из Тени, пусть подтвердит!

-Стану я руки марать, — отозвался Фёдор, — мне не надобно. И решение не только моё было, все равно не отменим.

-С Филиппом сговорился? — догадался князь, — кто ещё римскою казнью людей убивать станет?

-Лично я предлагал всех ЗВЕРЕЙ в землю живьем зарыть, — огрызнулся инквизитор, — но Филипп светлый, руки пачкать не захотел. Пожелал, чтобы сами своих перебили. Виру мне за то выплатил. И я уж согласился. Хена, опять же, поддержал. Его тоже касается. Решение Московской инквизиции по всему миру силу имеет.

-И чем тебя купили? — поинтересовался Святослав.

-Одного оборотня на свой выбор спасти могу, — хитро улыбнулся Фёдор.

-Кого спасешь? — тут же встрепенулся светлый.

-Для начала девицу свою, — Басманов подошел к Ольге, и, вложил ей в руку орех, — да и мне пора из запоя силового выходить. Работы много.

Девушка не шелохнулась.

-Средь боевых магов не место слабым, — громко сказал инквизитор, — разбей орех, или уходи!

Ничего не произошло. У Ольги только ресницы чуть дрогнули. Святослав, Устин и Сахар замерли в напряженном ожидании. Даже лекарь поближе подошел.

-Может помочь? — неуверенно предложил светлый.

-Пущай сама! — огрызнулся Фёдор, — сколько ещё крови увидит? Сколько близких потеряет? Сказано, Тень сильных любит. Слабым в Дозоре места нет. В жизни места нет. Никому не надобен иной, который от любой потери сломаться может! Не может сама себя спасти, так пущай помирает.

Но тут с тихим треском на пол посыпались осколки скорлупы.

* Парацельс — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм. Швейцарский алхимик, врач.

** Бояре Старицкие — родственники царя Ивана 4 по линии деда (Ивана 3 Васильевича).

* * *

Децима́ция (от лат. decimatio, от decimus — «(каждый) десятый») — казнь каждого десятого по жребию, высшая мера дисциплинарных наказаний в римской армии.

Решение Московской инквизиции никакого протеста среди иных не вызвало. Правда, казнить каждого десятого в других землях отказались. Излишка оборотней более нигде не наблюдалось. Но предложение клеймить всех устроило. Попыток повторения бунта Зверей боялись во всех Дозорах. Жребий бросили чуть не в тот же день, как суд был. Но месяц взяли на сбор заинтересованных сторон. Другие Дозоры наблюдателей присылали, да оборотней по одному, чтобы тоже посмотрели, за что страдать будут. И чего избегли.

-Хену тоже клеймить будут? — равнодушно поинтересовалась Ольга.

-Удивляешь ты меня, боярышня, — усмехнулся Фёдор, — я тебя привык за умную почитать.

Басманов стал, как прежде. Злой да веселый. Но девушка видела, что глаза у него не смеющиеся. Улыбка как приклеенная, а взгляд часто замирает. Самой ей от болезни только новые шрамы остались. Ничего не помнила. Инквизитор видя, что боярышне вид её безразличен, вновь лекаря вызвал. Тот пофыркал, но помог, все следы на теле у неё убрал даже и от кольев. А то, что раздеться при нем пришлось, Ольгу и вовсе не смутило. Её вообще ничего более не задевало, и как будто не интересовало.

Месяц был уж на исходе. К тому времени в терем она ходить и вовсе перестала. Жила у себя в «хибаре» вдвоем с мальчиком. Он тоже был, как в воду опущенный. А ночью плакал так горько, как будто и у него кто-то умер. Этого Ольга никак понять не могла. Не по брату же он так убивается. Сахар Бориса всегда боялся. И Гордея тоже, тот каждый вечер приходил. И тоже сидел у Ольги. Басманов в терем его не пускал. И, как оказалось, никого не пускал вообще. Даже друзей.

-А чего заперся-то? — ворчал Святослав. Ольга впервые видела его мрачным и растерянным.

-Дай ты ему в горе-то побыть спокойно! — разозлилась Малуша, — у него, можно сказать, муж помер!

-Да какое там горе? — буркнула Ольга, — он моего брата в грош не ставил. То и дело из дому выставлял. Чуть ни на глазах у него с другими миловался. Муж! Нешто он его с цепи отпустил? В церкви венчались?

-Брак не в церкви, а в голове, — авторитетно заявила женщина, — кольцо подарил, клятвы принес. Для римлянина вполне достаточно. А что с крючка не снял, так у Флора это вместо заботы. Он кого попало к себе не привязывает, возьми хоть того же Гордея. Сколько бегает, а все без толку. И что до других, с кем он по углам обжимался, так для инкуба это мало ещё. Он же хочет всех, кто его захотел. А с ним и сам Филипп не отказался бы возлечь. Иоанн Васильевич не устоял, хоть и не приемлет ласк мужских. Так что по своим меркам Флор как монах жил. Да ещё с человеком.

-Позорно? — не поняла девушка.

-Неудобно, — отмахнулась Малуша, — люди, они ведь умирают. Вот он сейчас один остался. А любить не перестал. Хоть и быстро прогорит, а все ж пострадать придется. Для инкуба одно дело, когда его любят. Он может ответить, а может и нет. И совсем другое, когда сам полюбил. Так что пущай поплачет. Не впервой. После будет, как новый.

-Некогда мне ждать, пока он проплачется, — отрезал Святослав, — мне дружину мою спасать надобно. Жребий на Каю пал.

Ольга невольно дернулась. Неужто из всей толпы вновь созданных оборотней некого больше было выбрать? Хоть и знала, что жребий свободно выпадал, а все же такая ярость вдруг накатила! Толкнула плечом Святослава, и в терем отправилась. Дернула с силой запертую дверь, и тут только задумалась. Ото всех заперто, значит и от неё тоже. Прошлась вокруг, терем осмотрела. Двери запер, а про ставни позабыл. Или в темноте сидеть не желает. Окно, что под крышу ведет, так и вовсе нараспашку.

К её пятистенку была лестница придвинута, трубу чистить, да крышу от снега. Ни разу ею не пользовались, Басманов чары навел, снег на крыше не задерживался. Хватило той лестницы только до окна на втором этаже. И на том спасибо. Оттуда по украшениям каменным Ольга легко до открытого чердачного окна добралась. Давно хотела глянуть, что тут, а все руки не доходили. Оказалось, что сено лежит. Много. Свежее, мягкое. Не как в сарае, лошадей зимой кормить.

Пока через всю эту гору сухой травы к двери пробралась, пока по хлипкой лесенке с чердака спустилась да отряхнулась. Голову подняла, и с Фёдором взглядом встретилась. И верно, глаза красные, сам небрит, даже волосы как будто длиннее стали*. Был инквизитор в черной рубахе да туфлях домашних, стоял, держался за косяк двери, что в спальню ведет. Ольга только сейчас подумала, что он, ведь, все это время в той же постели спит, где брата убили. Сама она даже в комнату зайти бы не смогла.

-И что? — Басманов поймал её взгляд, и оглянулся, — мне теперь что, всю Москву снести, чтобы о нем не вспоминать? Кремль, где познакомились. Александровскую Слободу, поля вокруг вашей боярской усадьбы? Тебя куда девать прикажешь? Сахара?

-Он-то при чем? — удивилась Ольга.

-Одежды ЕГО донашивает, — огрызнулся Фёдор, протискиваясь мимо девушки на лестницу, — хоть и стираны, а все одно запах остался.

Ольга спустилась вслед за ним в горницу. Хоть и не грязно тут было, и даже прибрано. Но пусто, неухожено. Печь не топлена. Правда, и холодно в тереме не было. Ни одной крошки на столе, скатерть чистая, ровно лежала.

-Ты когда последний раз ел-то? — поинтересовалась она тихо, глядя на пустые полки.

-Не помню, — отмахнулся инквизитор, — не хочу ничего.

-Может Сахара за вином послать? — сочувственно спросила она, — далеко это. Пока сходит, пока обернется. Только завтра и доставит**.

-Питие горя не уменьшает, — покачал головой Фёдор, — ты лучше скажи, боярышня. Что тебе тут надобно. Святослав послал?

-Ксению казнить будут, — кивнула Ольга.

-И? — он устало вздохнул.

-У тебя помилование есть, — она присела на скамью.

-За темного тоже пришла бы просить? — инквизитор глянул, чуть ли не с интересом, — за того, что тебя на битву подвозил? Заботился о тебе, кормил по дороге. В дождь укрывал.

Ольга промолчала. Стыдно стало. Даже имени не спросила.

-А за светлых? — продолжал Фёдор, — У них полон Дозор оборотней. Ты их всех в лицо знаешь.

-Наверное, — она пожала плечами, — если бы узнала, что казнят. Я и про Ксению случайно от Святослава услыхала.

-Так передай ему, — инквизитор развернулся, и пошел наверх, — всем помилование будет, ежели Бориса мне вернет.

-Ты ж говорил, — не выдержала она, — что через час его забудешь!

-Рад бы, — буркнул он уже сверху, — прощевай, боярышня. Дверь за собой прикрой.

Но Ольга не желала сдаваться. Тоже наверх поднялась, и, как ни страшно, как ни трудно, но в спальню вошла. Басманов лежал на кровати, смотрел в потолок.

-Я тебя когда-нибудь о чем-нибудь просил? — вяло поинтересовался он.

Ольга мотнула головой. Просил, как же! Приказывал.

-Так вот, — так же спокойно продолжал инквизитор, — я тебя очень прошу. Уйди, пожалуйста! Я в обоих Дозорах попросил, чтоб меня в покое оставили дали траур отбыть. Все как люди, ждут. Ты одна человечьего языка не понимаешь.

-Если ты брата так любил, — буркнула она, — что ж ты его на привязи держал?

-Дважды отпускал, — отозвался Фёдор, — он не уходил. А просто так я при себе никого держать не стану.

-Почему? — удивилась она.

-Как умею, так и люблю, — обиделся инквизитор, — Гордей вот, мечтает у меня на цепи посидеть, хоть немного.

-Ты бы хоть спросил, — выпалила Ольга, — как мы там живем, без тебя. Закрылся тут один!

-А на кой вы мне надобны со своими бедами? — разозлился Басманов. Было видно, что он от Ольги хлебнул Силы, хоть и не хотел, и теперь вся его хандра враз слетела, — За вами Гордей присматривает. Деньги нужны будут — он даст. Еды купит. А обо мне кто заботится? Оборотней ты пожалела, просить пришла. А меня кто пожалел?! Анри с Ксенией друзья, не разлей вода, и она все знала! Знала, что Головин к сыну идет, что убивать меня идет. И смолчала. Я за что сейчас стараться должен?

-Зачем тогда помилование для одного оборотня попросил? — Ольга присела на край постели.

-С паршивой овцы хоть шерсти клок, — Фёдор шмыгнул носом, совсем, как Устин, — Бориса не вернуть. А мне должник в лице Святослава пригодится.

-Расскажи, — попросила она, — я даже не знала, что вы встречались. А Гордей говорит, год почти. И тебе полегчает.

Вместо ответа инквизитор со вздохом взял её за руку. И сразу Борис перед глазами встал. Живой, молодой ещё. Можно сказать, мальчишка.

* Мужчины Древнего Рима в знак траура отпускали броду и волосы.

**В Москве времен Ивана IV нельзя было покупать и продавать вино. Питейные заведения располагались далеко за городом.

-Это кто? — голос у Басманова тоже был другой. Веселый. Ольга с первой встречи такого не слышала.

-Головин сына на службу привел, — отозвался незнакомый боярин. Память инквизитора своего собеседника не сохранила почти. Плотный, с длинной, но не шибко густой бородой и в высокой шапке. Судя по тому, как недовольно он отвечал, боярин был из будущих опальных. Но лицо его как-то плыло, и кто это, не было понятно.

А сам Фёдор смотрел неотрывно на Бориса. И, наверное, улыбался. Потом как брат тоже на него глянул, улыбнулся и покраснел.

Зато царя девушка сразу признала. И если первое воспоминание было коротким и смутным, то память о царской охоте сохранила почти все детали. Басманов с царем рядом ехал. Чуть впереди два псаря стаю собак вели. Лай стоял на весь лес. А Фёдор все назад оглядывался, на Бориса, что среди опричников позади тащился. В седле он держался уверенно, но охотился, видимо, впервые. Приехал в шубе, длинные рукава которой пришлось на спине завязать, чтобы соседям не мешали. Весело и робко глядел вокруг, иногда встречаясь взглядом с Басмановым. Даже царь один раз оглянулся. Ольга удивилась тому, насколько моложе он тогда выглядел. И глаза ещё блестели, зубы были почти хорошими. А вот голова уже была побрита.

Загнали собаки медведя. Дело шло к вечеру, получается, весь день то в седле, то в снегу по колено провели. И только под вечер на добычу набрели. Разбуженный со сна медведь, напуганный собаками, был зол, бросался на свору, и грозил кинуться на царя, тот без страха подъехал почти вплотную. Но тут Фёдор прыгнул на зверя прямо с лошади, и покатился с ним по снегу. Наверху неглубоко было, да и притопталось уже. А потом медведь его в овраг стащил.

Потом будущий инквизитор долго сидел где-то в овраге, почти утопая в снегу, утирая кровь с лица и глядя на бурую тушу рядом. За ним высоко по склону уходил кровавый след. И вокруг было много где красно. Где-то наверху собаки лаяли, люди кричали. А Басманов нож прятал, да руки замерзшие грел. И тут откуда-то Борис подъехал. То ли заблудился, то ли специально встречи искал, пока не видит никто. Лошадь в снегу по колено стояла. Спешился, тоже в снег провалившись. И, с трудом подойдя к опричнику, рукавицы протянул. Дорогие, внутри меховые, да все расшитые. А Фёдор вместо того, чтобы взять их, схватил Бориса за руку и к себе потянул. Тот неловко повалился в сугроб и рассмеялся. И опричник смеялся, да по руке казначейского сынка гладил.

-Дичишься, — мурлыкнул он, — в гости зову, нейдешь.

-Батюшка с тобою даже говорить не велит, — простодушно ответил Борис, — да и как это?

-А вот как, — Басманов быстро наклонился, и осторожно в губы поцеловал. Брат смутился, но не отстранялся.

-Обиды тебе никакой не сделаю, — пообещал Басманов, — а вечор жди. Приду стихи твои послушать.

-Вечор я домой уеду, — Борис опустил глаза, — и чего тебе в тех стихах? Грех это.

-На моей Родине стихотворцы в большом почете, — вздохнул Фёдор, — я же говорил. У тебя привычки патриция.

-Ты очень странный, — Борис потупился, — и обыкновения твои, и речи.

-Так что же ты не бежишь от меня? — и Басманов, рассмеявшись, подхватил собеседника, посадил пред собою, и спешно расстегнув на нем широкую шубу, завернулся в неё с ним вместе. Борису некуда было деваться, он не мог выбраться из длинных рукавов без посторонней помощи. Да и не пытался особо.

— К лету мой будешь, — прошептал ему на ухо опричник, прижимаясь плотнее, — тепло с тобой как!

-Чего ты тогда без шапки, да на снегу сидишь, — улыбнулся Борис, краснея пуще прежнего, — раз так мерзнешь.

-Шапку обронил, — признался инквизитор, — и ногу повредил. Идти не могу.

Борис испугался так, как будто нога у бывшего бестиария и вовсе оторвана. Он с большой аккуратностью помог ему сеть на свою лошадь. И, как бы случайно, коснулся колена всадника щекой.

Все поплыло. Снег сменился высокой зеленой травой и камышами. Ольга даже запах речной почувствовала. Фёдор стоял на вытоптанной в траве дорожке меж двух высоких рядов осоки, держа в руках скомканную расшитую рубаху. А Борис из воды выходил. Абсолютно голый. И если бы не был он девушке братом, впору было бы глаза отвести. Увидал Басманова, покраснел, и потупился.

-Рубаху отдай! — тихо потребовал он.

-Отними, — опричник протянул ему одежду. Но в руки не дал, когда брат к нему потянулся, — я так весь день могу.

-Увидят, — буркнул Головин, продолжая бороться за свою рубаху, — деревня рядом. Бабы белье полоскать пойдут. Отдай!

-У вас всей семье в банях парятся, — задумчиво протянул Фёдор, — голыми по ночам вокруг озера с венками бегают. И я многажды видал, как молодые люди в этом поле прямо в траве женихаются, не всегда по двое. А ты голым пройти стыдишься? Или, может, ты меня устыдился? Признавайся. Не мил?

-Чей-то сразу не мил, — запротестовал Борис, краснея, — а у вас в Риме как в бане парились?

-Да так же примерно, — пожал плечами Басманов, — а баб гулящих на базаре вместе с хлебом покупали. Меня удивить трудно.

-Как так, на базаре, — глаза у брата заметно округлились. Ольга невольно улыбнулась. Вот так же он удивлялся своим проигрышам в шахматы, — нешто с любым пошла бы?

-Куда б она делась? — в свою очередь удивился опричник, — но ты не бойся. Сроду никого неволить не стал бы. Других полно. Я и обождать могу.

-Так отдашь рубаху? — улыбнулся Борис, но отчего-то одежду свою отнимать перестал.

-На поцелуй сменяю, — рассмеялся опричник, — да не в губы. А как я тебя вчера целовал.

Борис замялся.

-Мальчишка совсем, — деланно надулся Басманов, — не смотря, что лоб здоровый! Как принимать такие ласки, так всегда пожалуйста, а как дарить, так в кусты?

-Я не умею, — буркнул брат. А с румянцем его сейчас не могла соперничать никакая свекла.

Возможно, Фёдор что-то ему ответил. Ольга не поняла. Потому, что все поплыло, исчезли озеро и камыши, а в предвечернем небе появилась вторая Луна. Чуть больше, чем та, которую девушка с детства видала. И все вокруг было непривычным, это совершенно точно была не Москва. Длинные тонкие зеленые деревья тянулись к небу немного непривычного оттенка синего. Стоял просто одуряющий цветочный аромат. И какой-то мужчина, указывая на Фёдора, говорил на непонятном языке. Голос у него был приятный, черты лица тонкие, нос правильный, хотя чуть великоват. Волосы коротко острижены. Одежды белые. А глаза лучистые, сияющие. И что он иной было видно невооруженным глазом. Да и что не светлый тоже. Но из разговора его Ольга лишь три слова поняла. «Марс*», «денарий**» и «Флор».

Второй мужчина, с которым, видимо и велся этот разговор, был попроще. В кожаной рубахе, надетой поверх другой, короткой серой. Руки и ноги у него были голые, а обувь была из каких-то кожаных веревок. Волос у него не было, а вся кожа на открытых участках был покрыта шрамами. На Фёдора он глядел искоса, оценивающе. И, судя по тому, что мужчин в белом время от времени отрицательно качал головой, собеседники о чем-то спорили, а возможно даже торговались.

В какой-то момент Фёдор как будто услышав что-то страшное, разрыдался. Кинулся в ноги к мужчине в белом. Он целовал его колени, и что-то кричал, временами срываясь на истерический визг. Тут Ольга ни слова не поняла, но запомнила слово «амор* * *

». Часто повторялось. В ответ иной попросту отпихнул его и ушел, унося с собой туго набитый кожаный мешок. А Фёдор остался на посыпанной цветными камешками дорожке. Мужчина в коже ухватил его за длинную черную прядь, заставил подняться, и потащил куда-то за собою.

Ольга удивилась безмерно. Какое отношение это все имело к её брату? Отняла было руку, и увидела, что ночь давно. За окнами темень непроглядная. А Фёдор попросту уснул. Положил ей голову на колени, и спит, как ребенок.

* Марс — Бог войны в Древнем Риме.

** Денарий — древнеримская серебряная монета весом 10 ассов.

* * *

Амор (лат.) — любовь.

-А почему ты не убежал? — спросила Ольга.

-У меня клеймо было со смертельным заговором, — Фёдор поплотнее закутался в меховую накидку, — я бы на пороге развоплотился. А если бы каким-то чудом и смог к хозяину бывшему вернуться, то там бы убит был.

Девушка к себе в «хибару» не пошла, у инквизитора осталась. Печку вновь растопила. Еды в доме не было ни крошки, воды тоже. Сахар чуть свет тихонько поскребся в терем, но Басманов ему только кошель в окно выбросил. Велел купить, что сам захочет. Да Ольга за водой вышла. А так весь день в горнице просидели за разговорами. Фёдор выспался, и чуть оттаял.

-Неправда твоя, боярышня, — улыбнулся Фёдор, — любил меня хозяин. Продал, ежели не в лучшую гладиаторскую школу, то в одну из лучших. Определил к хорошему наставнику. И на играх часто бывал. Он богат был, в самых ближних рядах к арене сидел.

-И ты не жалел никогда? — удивилась Ольга.

-Как же?! — усмехнулся бывший бестиарий, — ночами не спал. Все понять не мог, что я не так сказал, или сделал. Думал, что надоел. Но потом все понял.

-?

-Кем бы я стал у него в доме? — вздохнул инквизитор, — Лучшим танцором? Лучшим любовником? Обо мне знали бы только его гости. А после школы я на весь Рим известен стал. Как и мечталось мне.

-И тогда ты тоже один на весь мир быть хотел? — улыбнулась она.

-Тебе что за печаль?! — обиделся инквизитор, — я тебя за твои привычки дурные светлые, не попрекаю.

-Это за какие?! — вскинулась Ольга.

-Одеваешься, как в коровник, — он принялся загибать пальцы, — на слово сдержана, на крик, на ругань. Нельзя все в себе держать, вредно.

-Да я…

-Помогать всем ломишься, снося заборы, — он ткнул в неё пальцем, — боком выйдет. Но порою даже полезно. На зов мой, вон куда примчалась без шубы, в одном кафтане.

-Так это ты меня позвал? — удивилась девушка.

-Ото как же! — просиял Басманов, — помощи от тебя было чуть, но своё дело ты добре сделала. Зверей отвлекла. А там и настоящие помощники подоспели.

-Так и звал бы сразу Святослава Игоревича, — буркнула она.

-Не можно, — отрезал Фёдор, — должен останусь.

-Ирине, стало быть, не должен? — сам хотел, чтоб на слово не сдерживалась!

-Ингигерду жаль. — вздохнул инквизитор, — Смелая была баба. Помогла. Мстить за неё буду.

-А за меня? — обиделась девушка.

Басманов встал, и несколько раз прошелся по горнице. Потом навис над Ольгой.

-Ты, вот что, — начал он, — по-хорошему должно тебя Гордею передать. Я теперь к Дневному Дозору не причастен. А инквизитор тебя на обучение в Дозор отдавал.

Девушка подняла на него глаза.

-Но, — продолжал Фёдор, — я человек не злой, что бы там про меня твоя нянька не думала. Ты сирота, конечно, но лет тебе уже прилично. Сама жить можешь. Гордей молодой ещё, ты при нем на задворках окажешься, у него вся жизнь брату посвящена. Обучение твое он, ежели и продолжит, то в пол силы. А я при хорошем наставнике учился, и сам учу на совесть. Жениться я на тебе не могу. Сама видишь, без надобности оно мне. Да и тебе тоже. Брак, он ведь ради детей заключается.

Ольга покраснела.

-Сестер твоих я вернуть не могу, — он присел рядом на скамью, и взял девушку за руку, — и с отцом покойным тебя уже не помирить. А вот отчимом тебе буду хорошим. Ежели согласишься, конечно. Буду при случае биться за тебя, и в любом споре твою сторону приму. Детей у меня по понятным причинам не будет. Все, что имею, с тобой разделю. От этого и тебе польза будет, и мне.

-И мне надо будет ко тьме обратиться? — испугалась Ольга.

-На кой? — тихо рассмеялся Басманов, — иди, куда Тень определит. Плохо дураком быть, а не темным или светлым. Раньше по-другому называли, никто и в мыслях не имел какой-то стороны бояться. Нынче все наперекосяк. Для меня во всяком случае. Вот так, доверишь Освальду книги править, а потом однажды проснешься — ты уж и «темный», и «злой». Плохой. Токмо казарму светлую оборонять пригоден. Ну, что, боярышня. Звать Филиппа усыновление свидетельствовать?

Светлый инквизитор выслушал Басманова спокойно. Чего-то подобного он давно ожидал, с самой битвы летней, когда Темнейший её вместо отца благословить согласился. Ольгу расспросил, согласием её заручился и кивнул. Девушка готова была в чужую семью полностью перейти. Передавал её светлый инквизитор, за отсутствием отца. Фёдор по римскому обычаю ему кошелек через стол передал. Филипп деньги принял, не считая.

-Продаю, — кивнул он, забирая кошель себе.

-Отпускаю, — произнес Басманов, и легонько Ольгу от себя оттолкнул, — всё, теперь ты дочь мне. Мой очаг — твой очаг. Твои враги — мои враги.

Он хотел ещё что-то сказать. Но тут, не стучась и не кланяясь, в горницу оборотень вступил.

Яшка в тереме у Басманова смотрелся странно. Чужим, как будто не из этого мира. С последней встречи он как будто усох. Летом щеки были круглые, да румяные. Плечи широкие. Глаза живые. А сейчас был он худ и бледен. Глаза прятал даже от Филиппа. Тот сидел за столом, и вид имел отрешенный. Цыган даже не надеялся. Святослав, и тот глядел на них с женой волком. Басманов же был настроен по-деловому.

-Так чего же ты хочешь? — спросил он у цыгана.

-Ксеньюшку казнить никак нельзя, — буркнул Яшка, — брюхатая* она.

-Я к тому непричастен, — пожал плечами Фёдор, — ты в её десятку попал что ли? Самому забивать предстоит?

Цыган мотнул головой.

-Что твоя баба по десятому разу щениться вздумала, — продолжал новый инквизитор, — так я её не заставлял. Казнь по этому случаю я отложить не могу. Хоть и зол я на вашу братию звериную, а все же пытка это, более полугода смерти ждать. И для казны накладно такую ораву кормить. Оборотни много едят. Тебе её убивать не надобно. В этом радость для тебя большая должна быть.

-Меня за неё возьмите, — попросил Яшка.

-А чего? — деланно удивился Басманов, — с детём сидеть не придется. Ты у Буслая спроси, каково это. Он теперь один пятерых растит. Ингигерду-то бунтовщики убили. Как он там, кстати?

Яшка шмыгнул носом.

-Где вы оба были, когда звери Дневной Дозор штурмом брали? — строго поинтересовался Филипп, — почему сейчас только пришел? Не буду вступаться. Прав Басманов. Через три дня Ксению забьют. А сбежит — дома достану. Ступай!

Ольга коротко глянула, как отчим с инквизитором о чем-то говорит, и в сени выскользнула. Цыган не ушел ещё. Ждал её, наверное.

-Значит, поздравить тебя можно? — буркнул он, — старого отца на нового поменяла.

Но девушка его не слушала. Схватила за ворот, да об стену приложила, чтобы замолчал.

-Что Кая знает, а более никто? — прошипела она, — думай, дурак. Спасешь жену.

-Топором дверь прибивает, — неуверенно начал перечислять любящий муж, — ладью построить может. И даже дом.

-А полезное что-то умеет? — допытывалась девушка, прижимая собеседника к стене, — как она с княгиней говорила? Как с Хеной на ладье ругалась?

-Говорит на четырех языках, — пожал плечами Яшка, — да кому оно теперь надобно? Ну и силища у тебя!

-Читает и пишет? — Ольга пропустила комплемент мимо ушей.

-Ну да, — кивнул цыган, — да языки-то мертвые!

-Не твоего ума дело, — огрызнулась Ольга.

А и правда, сразу легче становится, когда себя не сдерживаешь.

* Беременная (устар.)

Ольга страдала бесконечно. Знала она, что смерть многих десятков оборотней страшною ей покажется. Да не знала, что настолько. На казнь они с Фёдором ещё затемно приехали. В поле никого не было. Инквизитор лично прошелся, осмотрел место предстоящей расправы и остался доволен. Филипп тоже приехал, и пока он с Басмановым какие-то бумаги читали да подписывали, уж рассвело. И первые зрители прибыли. Оборотней-наблюдателей, кого свои дозорные сопровождали, а кто и сам приехал. По доброй воле. Но таких мало оказалось.

Оборотней пешком пригнали. Мужчин и женщин, одетых по-разному. Кто в собольих да бобровых шубах, кто в тулупах. А кто и вовсе в рубахах, несмотря что зима. Ольга глянула на них, и поняла. Не нужны им шубы. Не вернутся. Среди приговоренных резко выделялись двое. Ксения, высокая, большая, тоже в рубахе. За нею Яшка шел. Хоть и не в её десятку попал, но, видно, решил хоть напоследок рядом пройтись. И совсем маленькая девочка, лет семи не более. Её какой-то мужчина на руках нес. Отец, должно быть.

Ольга понурилась. Третьего дня Басманов обещал про Каю подумать. Пришлось о спасении из проруби прошлым годом рассказать. Видать, с другой стороны Святослав хлопотал. Да Фёдор и сам догадался давно. А девушке велел не вмешиваться. Но ребенок! Глянула на Филиппа. Тот её взгляд неверно истолковал.

-Интересная девочка, — прошептал он, провожая взглядом проходящих людей, — Старицкая Мария. Отец всех детей обратить задумал, одна она выжила. Светлая. Даже жалко.

-Так нешто она в нападении участвовала? — удивилась Ольга.

-Кто б её взял? — отмахнулся инквизитор, — но каждый десятый казнен будет. Боярин думать должен был, прежде, чем ребенка обращать да заговоры затевать. А ты не удивляйся, боярышня. Девочке так и так жить не судьба. Старицкие они ведь тоже от темной иной Софьи пошли. У неё все потомство постепенно вымирает.

Фёдор который не без удовольствия прибывающих оборотней оглядывал, тоже к ним подошел.

-Что, — буркнул он, — девочку пожалела?

Ольга кивнула.

-На пожаре более пяти сотен смертных погибли. Среди них и дети были, правда сколько, сказать точно не могу. Младенцы, те полностью сгорели. А сколько там было баб на сносях, и вовсе не считал никто. Их тебе не жаль?

-Зачем они вообще дома поджигали? — она шмыгнула носом.

-Чтобы вынудить иных в тень ступать. У многих это неосознанно происходит, при любой опасности. А на той стороне засада ждала. Я там тоже немного побился. Да и меня потрепали.

-Почему за девочку родственники не вступились? — возмутилась Ольга, — Яшка же пришел, себя предложил на замену.

-Кто ж их знает, — Филипп пожал плечами, — может из гордости. А может рассчитывают быстро придушить сами. Чтобы без мучений. Её родители забивать будут. У них вся семья тут.

-И сами-то живы останутся, — усмехнулся Басманов, — ещё нарожают. Сейчас не как до Битвы. Можно сколько угодно детей родить.

-А как у Ксении до потопа девять детей родилось? — тут же вспомнила Ольга.

-Наворожила наверное, — ответил Филипп, — много родить и раньше можно было. Не хотел никто. Зачем? Земля бесконечно много людей прокормить не может. Да ещё таких! А может само так получилось. Таинство это, дети. Другой раз никакая магия не поможет. У иных особенно. Кто-то хочет, а зачать не может. Кто всю жизнь иного ребенка ждет, и не дождется. А кому-то и хватит уже, да остановиться не получается. Все только Тень ведает.

Прибыли Дозоры. Ольга глянула через плечо. Освальд да Святослав рядом совсем стояли. Остальные у них за спиной. Оборотней своих пришли проводить. Бывший князь был мрачен. Казалось, что сам бы встал на место приговоренных. Да ему и терять нечего было. Безвылазное проживание на Москве казалось ему хуже смерти. К Фёдору со спины подошел Буслай и они начали о чем-то шептаться. А потом и спорить. Вскоре к ним и второй инквизитор присоединился. Наконец Василий не выдержал, растолкал своих собеседников, и бросив короткое: «Не дам!», быстро пошел за оборотнями. Там он, оттолкнув в сторону растрепанную простоволосую женщину, вырвал из рук отца девочку, и быстро направился обратно. Его никто не удерживал.

-Кого на её место поставишь? — поинтересовался Филипп, отодвигаясь и пропуская Буслая с ребенком себе за спину.

-Никого, — буркнул тот, — виру выплачу. Не позволю ребенка убить! Иринка бы не дала!

-Светлое вмешательство в ход судебного производства, — обратился инквизитор к Фёдору, — у инквизиции есть возражения?

-Есть, — кивнул тот, — Святослав!

Мужчина у него за спиной встрепенулся, и совершено не по-княжески в два прыжка оказался подле инквизиторов.

-Я Буслаю вину его отпущу, — требовательно заговорил Фёдор, — ежели ты мне долг простишь. За Битву и за прорубь прошлогоднюю. А нет, так и суда нет. Пущай Василий девчонку осужденную на казнь обратно возвращает.

Святослав молчал, потупившись.

— Понимаю, — кивнул Басманов, — девочка тебе никто, а с Каюшкой ты вместе на ладье спасался. Да потом бок обок служили. Что, князь? Кого теперь спасать будешь?

-Флор! — прошептал наконец Святослав, — спаси Ксению. Должен тебе буду.

-Другой разговор! — тут же отозвался Фёдор, потирая руки, — я забираю Каю. Себе. Полностью. И ключ. Сам хранителем стану. На два свободных места ставлю родителей девочки. Ещё мне тут Старицкие не плодились!

-Светлый инквизитор не возражает, — кивнул Филипп, — Выполняйте!

И пока дозорные с мужа и жены Старицких шубы снимали, да оборотней по новым десяткам разбивали, из стоявших у Ольги за спиною вышел Устин. Обернулся к зрителям, и громко, чтоб до самого края поля собравшиеся его услыхали, объявил:

-За нарушение Договора, приведшее к смерти пятисот тридцати смертных, девяти темных иных и одного светлого, оборотни, не взирая на прошлые заслуги, приговариваются к умерщвлению каждого десятого. Решение инквизиции окончательно. Изменению не подлежит.

И ещё долго видела Ольга во сне окровавленный снег, покрытый клочьями разодранной одежды. И крики те слышала. И ещё взгляды благодарные. Яшкин, и боярыни Старицкой. Только вот отца девочки совсем не помнила. Басманов отвернуться велел. А за спинами людей и обротней, собравшихся на казнь посмотреть, в поле Буслай с Машей Старицкой уходил. Не стал оставаться.

Тем же вечером Басманов собрал у себя в тереме гостей.

-Бери, да помни уговор, — Малуша бросила на стол уже знакомый Ольге ключ.

Басманов коротко кивнул. Святослав вздохнул, хоть и печально, но как девушке показалось, и облегченно. Библиотека, о которой Фёдор грезил все эти годы, наконец, перешла в его полное распоряжение. В обмен на две спасенные жизни он выторговал многое. Даже слишком. Ольге до смерти интересно было узнать, что за уговор такой между Малушей да Басмановым заключен, но инквизитор молчал, только ухмылялся. А женщину она и вовсе спрашивать побоялась.

Кая, хоть и получила освобождение от смерти, наказана все же была. Женщину очень удручало, что на её место в десятке тут же попал другой оборотень, уже посчитавший себя спасшимся. Ольга на казни рядом со своей бывшей воспитательницей стояла, видела, как у неё дрожат губы. Впрочем, поводов для горя у Ксении и своих хватало. От смертельного клейма её никто не освобождал, а кроме того, Басманов настоял на железном ошейнике с цепью. И если саму печать бывшая правительница ещё хоть как-то приняла, то с ошейником все никак не могла примириться.

-Может не надобно цепи? — попробовал вступиться Святослав.

-Трон из библиотеки вынеси, — предложил в ответ Басманов, — или ты Ксению за руку держать будешь, чтобы она на него не садилась? Учти, Дневной Дозор сейчас за Москву сразиться не сможет. Девятерых похоронили. А я помру, так и вовсе некому будет!

Святослав кивнул.

Ксения, хоть и была малость не в себе после нежданного спасения, рабским своим положением была крайне недовольна. Басманов же был спокоен, и даже весел, как девушке показалось. Сам привез их с Ольгой на санях в Кремль. Провел женщину мимо полок с книгами, велел выбрать те из них, что на известных языках писаны. Кая просмотрела переплеты, и одну единственную книгу вынула. У девушки сердце замерло. Вот, скажет сейчас Фёдор, что ради одной тонкой книжицы и мараться не стоило. Но инквизитор её снова удивил.

-Вот и договорились, — улыбнулся он, — пристегивая цепь к железному кольцу в стене, — а как переведешь, толкователи мне напишешь. Образцы я дам. А то помрешь невзначай родами, и языки мертвые вместе с тобою исчезнут.

Посчитав свою шутку удачной, он, счастливо улыбаясь, покинул библиотеку. Теперь его собственную.

Весна выдалась ранняя, теплая. В Москву скоро должны были вернуться дозорные, посланные за рекрутами. На это дело снарядили Малушу. Они с Филиппом объездили за это время чуть не полстраны, то и дело уходя в Тень, для ускорения. Из Дневного Дозора только Устина смогли отрядить. Иных по соседним городам он не чуял, как слепая предсказательница, и присутствовал в качестве наблюдателя. Чтобы светлые по дороге никого в Тень не водили. Басманов сам себе дозорных отбирал, и сам над ними колдовал.

Гордей ходил мрачнее тучи. Брат его, получивший повышение, и дома-то бывать перестал. Юноша, в жизни своей не ступавший за порог без дозволения брата, собрался за час. Ни малейшего сожаления на его лице не отражалось, когда он отбывал. Ольга сама видела, Устин за амулетами к Басманову заезжал. В жизни Гордея образовалась зияющая пустота.

Ольга слушала в пол-уха, что Устин пропадет, и как именно он будет мыкаться при чужих людях без брата-заступника. То, что брат его давно мертвый и ни в чем, кроме крови, не нуждается, Гордей понимал, но не осознавал до конца. Теперь он приходил часто, но к Басманову в терем даже не совался. Мог бы, конечно, по работе заходить хоть каждый день. Да боялся сойти за малохольного. Из тех, кто от любого дела за чью-то спину прячутся. Больше всего ему не хотелось, чтобы так думал новый инквизитор.

А по делам своим сердечным и вовсе соваться не решался. Хоть и был он теперь воеводой Дневного Дозора, но все же молодой и незначительный для иного, ему и ста лет не было. Не из тех, кого инквизитор у себя привечал. И не знатный, как инкуб любил. Роду-племени он был простого из посадских. Батя плотничал, и сына кой-чему успел выучить. А матушка, сколько помнилось, болела, да брюхатая ходила. Дети их, впрочем, долго не жили.

Они рано остались сиротами, мать родами померла вместе с младенцем, Устину и трех лет не было. А отец тою же зимой замерз, в метели снежной заплутал. Гордей взрослый был, «в людях»* уже год жил. Остался один с братом-задохликом на руках. Устин все детство болел. Синел и задыхался. А сердце у него так стучало, что рядом сидя услыхать можно было. Гордей давно привык по первому его хрипу с места срываться. И когда однажды брат прямо на улице упал, соседушки судачили, мол, добро бы помер. Брату руки развязал. Взрослый уже, жениться давно пора.

Так Гордей про иных узнал. И про Басманова. Сперва осерчал на всадников проезжих, что посередь улицы поглазеть на его беду остановились. А потом приметил, не простые всадники. С этакими вот клыками, не как у всех. Сам тогда в кузне работал, старый кузнец при нем часто зубы драл, так Устин всякого насмотрелся. И даже сам пробовал. Да и не токмо зубы странны были. И сами мужчины были, как не отсюда. Не лицами, не беседою своею не походили на остальных москвичей.

А Фёдор, тот и вовсе показался ему выходцем из сна сказочного. Как девка, только краше. На девок-то Гордей с роду не смотрел. И не думал о них даже. Он вообще кроме брата больного ни о ком не думал. А тут на минуту и про Устина позабыл, Темнейшему в глаза заглянувши. И Басманов тоже на него долго смотрел, пристально. Потом кивнул своим, те братьев к ним в избу сопроводили. Не так далеко было. И когда Фёдор его к умирающему Устину подвел, да на ухо шепнул: «Иной ты. С собою тебя уведу. А брат твой помрет сейчас». Так внутри все и оборвалось. И оказался Гордей в месте непонятном, сплошь мхом поросшем. Это он сейчас Тень хорошо знает везде, докуда дойти может. А сперва испугался.

Наделила его Тень четвертым порядком. Фёдор плечами пожал, да и собрался уходить. Вышел за ним и Гордей. Все он теперь видел по-другому. Враз понял, что Фёдору лет много, и что силы у него немеряно. И себя по-иному осознал. А как вампиров, с воеводой пришедших, увидал, так и вовсе на лавку сел от неожиданности. Мертвые, а ходят, говорят.

-Ну, ежели не боишься, — пожал плечами Басманов, — то хватай любого из моих молодцов, да к брату веди. И помрет, а ходить будет, работать. Все польза. Да и тебе руки развяжет.

-А ежели нет? — насупился кузнец.

-Похоронишь, — бросил Фёдор, сочувственно оглядывая самую богатую на улице избу, — Деньги-то есть на похороны? А то могу ссудить, до первого жалования. Тебя бы в целители, конечно. У брата твоего сердце на честном слове работало. С такой болезнью долго не живут, не то, что до семнадцати, до трех лет не дотягивают. Но и боец из тебя знатный выйдет. Брат с тобою вместе останется, тоже в Дозор к себе пристрою. Порядка у него высокого не будет. Но я много и не жду. Сам не пропадет, и ладно пока. Жалование у нас большое. А вас двое. Проживете как-нибудь.

Говорил, а сам все поглядывал, как он умеет. Гордей был взрослый, даже слишком, другой какой мужчина на посаде в его лета троих детей родить успевал. Двадцать семь. Серьезный возраст. Не тот, когда из кузни уходят, куда глаза глядят. Кузнецы богато жили, учились долго. А мастерство, хоть за день и не забывается, а все ж практики требует. Куда ему в Дозоре служить? Он и верхом-то не ездил ни разу. Но плечи у него были широкие, руки сильные. И сам не из робких. Выучился.

-Чего это к тебе Гордеюшка зачастил? — задумчиво поинтересовался Басманов, просматривая присланные из Ночного Дозора свитки, — свататься что ли надумал? Так я благословлю. Он полезный. Брат из дома вырвался, служить более некому. Тебе послужит.

-Больно надо, — фыркнула Ольга.

-Не хочет боярыня за посадского идти, — констатировал инквизитор, — брезгует.

-Да мне просто чужого не надобно, — обиделась девушка, — Гордей тебя любит. Чего ты его гонишь?

-Ему любви подавай, — нахмурился Фёдор, — мне пока не надобно. Да и красы его не вижу. А что бегает, так много таких. Он из того ряда ничем не выделяется. И от брата твоего я ещё не совсем отошел.

-Отойдешь тут, — сочувственно буркнула она, — Живешь в том же тереме, даже спишь на той же кровати. И не страшно тебе, и не противно?

-Видел я вещи и пострашнее, да и сам делал, — мрачно ухмыльнулся отчим.

-Неужто никто ещё не перешиб? — удивилась Ольга, — времени-то прилично прошло. Весна уж. Ты же говорил, что инкубы забывают быстро.

-Забывают, — вздохнул Фёдор, — да не всех. И не так быстро. Что о брате твоем извожусь, так не железный я. Да что там. Кабы хозяин мой бывший жив был, я бегом бы к нему побежал. Плюнув и на Святослава с его Библиотекой, и на Бориса.

-Так тебя тут токмо библиотека держит? — обиделась девушка.

-Не только. Но по большей части, — разозлился Басманов, — кабы можно было, я бы все оттуда вывез. Домой бы уехал. Там тепло, еда вкусная, море. Парни красивые. Искусства разные в почете, стихосложение опять же. Родина моя там, понимаешь? Изменилось все, конечно. И люди другие, и одежды. Но тянет, все равно.

-Неужто никак нельзя заклинание преодолеть? — Ольга поджала губы, — Нешто Святослав намного тебя сильнее?

-Они там вдвоем с женой чего только не навешали, — вздохнул Фёдор, — пробую. Каждый день ищу. Мне триста лет дано, чтобы секрет прознать. А не смогу, Малуша ключ обратно заберет. Но я успею! Ты поможешь.

-Чем я тебе помогу-то? — удивилась она, — я и в Тень-то не ступала.

-Какие твои годы? — заверил инквизитор, — и потом, разве нужно все самой делать? Помощника найдешь, посильнее. И сама сильной станешь. Ты не думай так, как будто семьдесят лет только проживешь. Думай, как будто тысячу или больше жить станешь. Тут за год иной раз чего только не произойдет. А за триста лет и вовсе все поменяется.

-А вдруг не стану сильной? — она шмыгнула носом.

-Станешь, — твердо заявил Басманов, — учитель у тебя, считай, уже есть. Святослав сам возьмется. К тому времени, как тебе в Тень ступить придется, ты медведя с одним ножом валить будешь. Поведет тебя сильный маг. Об этом я позабочусь. А дальше уже твоя забота, чтобы порядок твой рос.

-А чего ты с Гордеем так не возишься? Ученик все ж таки.

-Возился, — обиделся Фёдор, — у него второй порядок. Больше сам не берет, боится. Тень все видит. Он и с братом своим специально хороводится до сих пор, только чтобы дальше не расти. Просто сам пока не понимает. Сперва-то резво взялся. Я думал, с его напором он вне порядка через сто лет будет. А он воеводой стал, и остыл. И я остыл.

* Жить в людях — традиционное для бедных семей переселение подростка 11-13 лет в чужой дом. Подростки выполняли работу по хозяйству или учились какому-то делу.

Фёдор со Святославом после казни оборотней перестали разговаривать, и князь не ходил больше в гости. Девушка не знала, что с ним. Басманов нервно отмахивался от её вопросов. Он скучал, но на примирение не шел. Но тут Малуша как раз воротилась, и сразу же за инквизитора взялась.

-Ты не видишь что ли? — строго поинтересовалась она, глядя в окно за его головою, — народу на Москве поубавилось.

-Не мудрено, — пожал плечами Басманов, — два года подряд воевать, а потом ещё и пожар этот. Тут какой угодно город обезлюдит.

-Что делать думаешь? — она чуть подалась вперед.

-Не пойму, — усмехнулся инквизитор, — к чему ты беседу ведешь. Мне самому баб топтать? У вас Фома да Гесер. Зовите в гости, девки по их части.

-Плясать надобно! — рявкнула женщина, — траур все отбыли, кто горевал. Теперь празднику время. Двумя дозорами сойдемся, как раньше.

На минуту повисло неловкое молчание.

-Кто зовет? — буркнул Басманов, — ты, или муж твой?

-Я, — слишком быстро для правды отозвалась Малуша, — Мы.

-А чего «мы» с тобой не пришел? — так же мрачно спросил он.

-Зол пока что, — женщина ткнула пальцем точно ему в грудь, — это ты виновен. Вы с Филиппом его на Москве остаться вынуждаете. Мало вам было битвы летней? Продолжения желаете? Каю зачем в неволю забрал? Ей родить скоро. Библиотеку к рукам прибрал. На что тебе?

-А тебе на что? — вскочил Басманов, — вы же по несколько лет на Москве не показывались! Книги ухода требуют. Их читать надобно, переводить! Книга жить должна! Она для того и написана!

С этими словами он с силой ударил кулаком о стол, и, легко взлетев по лестнице, хлопнул дверью спальни. Ольга осталась с Малушей наедине.

-А что, — тихо спросила девушка, — без Фёдора и сплясать некому?

-У него пляски особенные, — улыбнулась женщина, — после моих танцев город высветляется. А как Флор спляшет, по всему городу люди любятся. А потом дети родятся.

Ольга прыснула.

-Веселого мало, — пригорюнилась Малуша, — Святослав на Москве остался. Значит, войне быть. Не сегодня и не завтра, но и дети не сразу в кольчуге родятся. Время пройти должно.

-А почто сейчас именно? — допытывалась девушка.

-Новолетие весеннее*, — пояснила слепая княгиня, — Раньше в эту пору тепло было, уж трава вовсю росла. Прямо на меже любились, кто влюблен был. Сейчас не так. Снег ещё не везде сошел, конечно. Но уже тепло, и весна только что в лицо не дышит. Хорошо.

Она поднялась, и ощупью добравшись до лестницы крикнула:

-Тебе где плясать сподручнее, Флор?

-Нигде! — раздалось из-за двери приглушенное ворчание.

-Значит, в Ночном Дозоре «Сороки»** спразднуем, — кивнула женщина.

-А кифаред* * *

будет? — капризно поинтересовался сверху инквизитор.

-Гусляр будет, — улыбнулась Малуша, — лучший на Москве!

-Тогда у себя на дворе плясать буду, — он чуть приоткрыл дверь, и глянул на Ольгу, — в Ночной Дозор падчерицу мою не пустят. Да и места у меня больше будет, чем у Освальда в развалюхе.

На праздник и правда собрались оба дозора в полном составе. Даже рекруты. Ночная Москва была для них в новинку. Дозоры, иные. Все было странным и непривычным. Но со своих старых мест доброй волею ушли, и Басманов для Дневного Дозора уже троих отобрал. Теперь они в сторонке стояли. А Ольга с Гордеем их издали разглядывали. Один был высокий, плечистый. Чем-то отдаленно похожий на Буслая. Второй тоже высокий, но тонкий, с чуть женственными жестами и чертами лица. Гордей глядел на него с нескрываемой неприязнью.

Третий новобранец ростом не вышел. Но Ольга отчего-то на него не отрываясь глядела. Был он восточных кровей. Но не татарин, не монгол. И не чиниец. По-русски хорошо говорил. Глаза у него были чуть раскосые, черные. Волосы ровно острижены, брови густые. И тоже ровно выщипаны. И весь он был какой-то аккуратный, лощеный. Не из крестьян. А взгляд такой, что девушка засмотрелась, и слова Гордея не сразу услыхала.

-Красивый парень, — повторил он, — чосон* * *

. С посольством по дороге встретились, и забрали, прямо из каравана вместе с лошадью. Из благородных. На трех языках говорит. И на дудке играет, заслушаешься!

Парень тоже Ольгу заметил. И улыбнулся. Зубы у него были белые, крупные и такие ровные, как будто хорошим мастером выточены. Фёдор тоже подошел, и на чосона поглядывал. Гордей губы поджал, да отвернулся.

-Этого тебе отдать? — инквизитор указал Ольге на юношу, — красивый, молодой. Только скажи, я его мигом с хорошо обученной ведьмой в Тень столкну.

-А почто просто так нельзя познакомиться? — удивилась она, — зачем мне темный инкуб? Я уйду, а его куда?

-Поглядим, — загадочно улыбнулся Басманов, — может и останешься. Время ещё есть. С инкубом удобно. Всегда хотеть его будешь.

-А он? — Ольга подняла на отчима грустные глаза.

-Тебе что за печаль? — удивился тот, — моя забота, чтобы тебе хорошо было. А инкуб не пропадет. На меня посмотри!

Тем временем откуда-то послышались мелодичные переливы гуслей, и Басманов как-то сразу подтянулся, и пошел на музыку. Ольга вновь поразилась его походке. Как будто все тело его было мягким, как у кота. Да и в Ночном Дозоре Фёдора иначе, как «котярой», не называли. Инквизитор, провожаемый любопытными взглядами, махнул руками, и перстами прищелкнул. Вокруг сразу место освободилось.

И так на дворе не холодно было, а тут ещё кто-то подшаманил, и вовсе тепло стало. А Фёдор все кружился, и танцевал уже свободно, сильно отгибаясь назад, так, что отросшие его волосы почти касались земли. Постепенно он в несколько красивых свободных жестов освободился и от кафтана, и от рубахи. Остался в одних штанах да сапогах. И танец его не походил ни на один, виденный Ольгой когда либо. Всю её жизнь танцы были чуть ли не под запретом. А тут!

К гусляру присоединилось двое темных. Один с дудкой, а второй с бубном. И музыка окончательно перестала напоминать русскую. А за Фёдором, у которого все тело изгибалось в каждом суставе без затруднений, все замерев, наблюдали. И лица у зрителей заметно зарумянились. Даже у Малуши. К ней Сахар притулился, голову на колени положил, и тоже на Басманова глядел. И отчего-то плакал. Мальчик все больше в «хибаре» жил. В терем только убраться приходил.

-Не печалься, — Малуша погладила мальчика по бритой голове, — это он сейчас тебя не гладит, не ласкает. А подрастешь — так на тебя запрыгнет, что ты сидеть не сможешь.

Ольга тоже почувствовала себя странно. Уже не понимала, жарко на улице, или это у неё жар. Оглянулась, а чосон совсем рядом стоит. И улыбается. И она в ответ улыбнулась. Потом тут же устыдилась, глаза отвела. И только сейчас заметила, что на гуслях Святослав играет. Глянула недоумении на Филиппа, который случайно рядом оказался. И тоже взгляда от Басманова не отрывал.

-Ничего удивительного, — пожал он плечами, — княжеское воспитание. Он и песни умело складывает. Правда, все больше про войну, да про смерть. И танцы у него все с оружием. Танцует Святослав Игоревич знатно.

Дозорные тем временем, насмотревшись на танцующего инкуба, начали по двое, а то и по трое, отходить. И весь воздух, казалось, острым стал, покалывающим. И тут Ольгу за плечо кто-то тронул. Обернулась — а это чосон. Тоже румяный, дышит тяжело.

-Ты Ольга? — поинтересовался он, — инквизитора дочь?

Ольга кивнула.

-Я Мэй, министра сын, — он протянул ей небольшой желтовато-розовый камень, покрытый искусной резьбой, — это тебе. У нас так принято. Перед тем, как возлечь с женщиной, нужно ей подарить что-то драгоценное.

Уводя юношу к себе в «хибару» Ольга осмотрелась, и удивилась. Все, кто за рекрутами ездил тут давно, а где же Устин?

*День весеннего равноденствия Основная встреча весны на Руси праздновалась в день весеннего равноденствия — 22 марта.

**"Сороки" — другое название новолетия.

* * *

Кифаред — музыкант, играющий на кифаре, музыкальном инструменте древних греков, родственном лире.

* * *

Чосон — древнее название Кореи, времен правления династии Чосон (1392 — 1897)

Жизнь состоит из множества «никогда». Его никогда не звали по имени. Никто не потрудился его хоть как-то назвать. Никогда не кормили досыта. Его едой всегда были чьи-то объедки. Он никогда не знал новой одежды. Даже, прогоняя его на войну, бай нарядил его в старый халат своего пастуха. Никогда не видел своей матери. Говорили, что она была воровкой. Не смогла работать без руки*. Никогда не играл с детьми. Вернее, они с ним иной раз играли. Но пинки и тычки развлекали только их.

Все, что у него сейчас было, дал ему Хозяин. Имя, еду, новую одежду. Легкую работу. Большой теплый дом. Сон на настоящей кровати. Даже с бельем! Нежные прикосновения. И пускай хозяин у него теперь демон. Лучше, чем с ним, мальчику никогда не жилось. Пусть даже приходится всякий раз прятаться от его мужчин. Что бы не случилось, Сахар знал, что место ног Хозяина всегда принадлежит ему.

Сейчас демон отчего-то сердится на него. Наверное оттого, что Сахар позволил впустить в дом волка. Но ведь медведь такой большой, и тот не смог волка одолеть. А мальчик слабый и маленький. Что он мог сделать? Неужто теперь не видать ему прощения? Да хоть бы демон гневался, дрался, ругал его. Нет же. Отослал из дворца и забыл.

Сахар как раз размышлял о своей несчастливой судьбе, когда хлопнули двери в сенях и горнице. Сперва тихо, когда Хозяин вошел. А потом громко. Как будто нарочно кто с силой дверь толкнул. Со злостью. Но шаги были гордеевы. Мальчик без труда отличал его тяжелую поступь от легких шагов той же Ольги. Не так много людей было в доме, чтобы не выучить. Он шустро метнулся в угол под лавкой и затих.

-Почто шумишь? — голос Хозяина был веселый, как раньше. И какой-то нечеткий, как будто язык заплетался. Как у слегка выпившего человека. Шел он плавно, но тоже немного покачиваясь, волоча за рукав свой кафтан на меху. Из одежды на нем были только болтающиеся на бедрах штаны с почти развязавшимся поясом, да сапоги.

-Ушел из Дозора, так и вовсе уйди! — зло прошипел Гордей, — почто Устина в такую даль отправил? Пропадет же один!

Хозяин молчал. Сахар видел, как Гордей нависает над ним, прижав к стене, и не давая пройти к лестнице.

-Меня, воеводу, кто спросил? — продолжал он горячо, — и перестань совать мне полюбовников своих! Из новых троих с кем ещё не повалялся? Забирай себе всех, кого покрыть успел! Мне не надобно!

-Ты везде такой командир? — игриво хихикнул демон. Сахар высунулся из-под лавки, и видел, каким взглядом он одарил собеседника. У мальчика тоже в животе что-то сжалось, когда Хозяин на Гордея глянул, и сухие губы чуть облизал.

Вместо ответа Гордей подхватил демона, и потащил к столу. Сахар много раз видел, как люди любятся. Из тесных семейных юрт часто в степь бегали, и не токмо со своими женами. Да и хозяева прежние не особо стеснялись. У бая три жены было. И все трое постоянно брюхатые ходили. А дети, чай, не с неба берутся. Из-под лавки было видно только дальний край стола и ноги.

На ковер упал красный стрелецкий кафтан, потом рубаха. Было слышно, как любовники шумно целуются, и шепот: «Феденька!». Потом Гордей присел, и торопливо стянул с Хозяина сапоги вместе с онучами**. Почти тут же упали на пол черные штаны. Демон снова хихикнул, и отвернулся. Скатерть к тому времени уже так сползла, что мальчику не было видно ничего, кроме широко расставленных босых ног, и сапог Гордея. Слышались прерывистое частое дыхание, страстные стоны, и ритмичные звуки, напоминающие шлепки. Стол, поскрипывая, понемногу сдвигался. Шелковая скатерть у него перед глазами постепенно поднималась, за неё кто-то тянул с другой стороны. Наконец она сползла совершенно, и соскользнула на пол.

Сахар залюбовался. У демона были стройные, очень красивые ноги. В одежде Хозяин казался тощим, а сейчас было видно, что он весь, как будто из одних мускулов. У Гордея тоже, насколько можно было видеть из-за спущенных до самых сапог широких штанов. Но он был плотный, широкий. Какими бывают грузовые носильщики. И волосы. У Хозяина ни одного волоска нигде не было. А у Гордея ноги были светлым пушком покрыты.

-Обожди, не поспешай, — выдохнул демон, и развернулся, чтобы дать себя поцеловать, — я скоро.

В ответ Гордей, судорожно вздохнув, в последний раз резко подался вперед, и сразу отстранился. Было видно, что по ноге Хозяина стекает белая струйка. Не дожидаясь приказа, воевода опустился на колени, и Сахару пришлось отползти к самой стене чтобы не быть замеченным. Хотя, едва ли он кому-то сейчас был надобен. Голова Гордея не была вина, а плечи неспешно двигались, то приближаясь то отстраняясь. Пальцы впились в кожу демона. Тот издал протяжный сладкий стон. Было слышно, что воевода поперхнулся.

-Ничего, — усмехнулся демон, — научился ещё.

Гордей не спешил его отпускать. Стоял на коленях, прижавшись к его ногам.

-Не гони меня, Феденька, — шептал он, — люблю тебя. Жить не буду, коли прогонишь!

На какое-то время повисла напряженная тишина. Потом Хозяин буркнул:

-Ладно, герой. Идем наверх, покажешь, чему ещё выучился.

Мальчик уже думал, что его не заметили, но демон уходя, бросил ему:

-Сахар! Баню истопи!

И голос у него стал, как раньше. Не злой, и даже, как будто, веселый. Простил?

Мальчик не стал раздумывать лишний раз. Выполз из-под лавки, и побежал баню топить, благо дрова все наколотые лежали.

Рано утром, когда уже не только петухи пропели, но и светать начало, Ольга с Гордеем на широком дворе встретились. Она из своего пятистенка за водой выскочила, а воевода в наброшенном на плечи кафтане, из терема не спеша выходил.

-Благодарствую, Ольга Андреевна, — буркнул он, печально улыбаясь, — не прогнал. Дозволил дня через три в баню пожаловать.

-Тогда чего ты кислый такой? — удивилась девушка. Она зябнуть начала, выбежала в одной рубахе, едва набросив на плечи платок. Гости давно разошлись. Стыдиться было некого.

-Что ему во мне? — тяжело вздохнул Гордей, — он всяким премудростям обучен. С ним любиться, как в сказке побывать. Все так говорили, кого я спрашивал. Я ведь после него всех перепробовал. А я что? И приласкать-то толком не умею.

-Научишься ещё, — утешила его Ольга.

-Тебе за помощь отслужу, — пообещал Гордей, — и с чосоном своим не шибко сближайся. Ты ему надобна, потому как инквизитора дочь. Он при дворе воспитан, там так принято.

Ольга кивнула. Что-то такое она сразу чувствовала. Не раз уже сожалела, что по нимбу мыслей прочесть не может. Можно считать, отслужил ей Гордей. Лучше горькую правду сразу узнать, когда ещё с чувствами совладать возможно. Значит, и ей не стоит шибко чосона беречь. Обещан ей инкуб, пусть будет инкуб. На том и распрощались.

Басманов только к обеду проснулся. Вышел, довольный, веселый, как раньше. Бросил на лавку подушку и сел.

-Отвык, — пояснил он Ольге, — а ты хороша! Выдала меня Гордею!

-От тебя не убудет, — холодно заметила девушка, — Борис помер. Прекрати его хоронить. Дальше жить надобно. И тебе, и мне.

-Про чосона предупреждена? — даже не спросил, а так, уточнил, Фёдор.

Девушка кивнула.

-Ничего, — утешил её отчим, — он все одно тебя не стоил. Тебе не надобен такой, что ради отцовской должности на тебя запрыгнул. А надобен тот, кто вопреки мне тебя выберет. И сам за тобою ходить будет, пока не выходит. И на смерть, ежели придется, за тебя пойдет. В любой битве на твоей стороне сражаться будет. И со мной, если понадобится.

-Что ты такое говоришь? — насторожилась Ольга, — знаешь что-то?

-Ты пока не думай об этом, — хитро прищурился инквизитор, — думай о том, что как бы хорош ни был твой чосон, а я тебе получше найду.

* У многих восточных народов за воровство отрубали правую кисть. На Руси так же отрезали кисть за воровство, но только при повторном преступлении.

** Онучи — устаревший заменитель носков. Полоса ткани, которой обматывали ногу. См. портянки.

Чосон и правда был хорош. Лет ему было двадцать, но выглядел намного моложе. Сперва Ольга усомнилась в своем выборе. Уж больно парень был щуплый. А по сравнению с Мыколой и «достоинством» не вышел, не только ростом. Но Мэй все окупил мастерством. Поначалу-то девушка стыдилась ласк его непривычных. Но потом рукою махнула. Слишком хорошо было. Да и с утра чосон был вежлив и предупредителен. Как проснулся, чаю заварил, что с собою принес. Но сегодня магия танца рассеялась, и Ольга что-то неладное почувствовала.

Накануне поздно ночью, когда Мэй спал давно, она во двор вышла, голову проветрить, и баню затопить. Гости уже почти разошлись. Во дворе остались лишь немногие. Стояли у костра, тихо беседовали. Только Буслай один был, молча пил что-то из фляги своей в отдалении ото всех. Да Гордей, зло поглядывавший на то, как Фёдор со Святославом вместе пляшут. Ольга тоже засмотрелась, да так, что про баню и думать забыла. Князь с саблей вместе вокруг себя кружился, не быстро, но и не медленно. То поднимет руку, то опустит. И сабля вращалась то высоко, а то и низко. А инкуб вокруг него оборачивался, да каждый раз отклонялся, когда сабля мимо него пролетала. Гусли остались на скамье. Один Филипп потихоньку на бубне стучал, да улыбался.

-Знатно, — буркнул Гордей.

-А где все? — спросила Ольга, чтобы разговор поддержать.

-В город ушли, — пожал плечами воевода, — по бабам. Вдов на Москве осталось, и за месяц со всеми не возляжешь. Да им всех и не надобно.

-А ты чего не пошел? — спросила, и осеклась под его взглядом.

-Фёдор с Филиппом брата моего в Речь Посполитую отослали, — грустно сообщил Гордей, — даже попрощаться не заехал.

-Он давно сбирался, — вспомнила девушка, — говорит, у брата твоего талант. Способности к такой работе. Ему расти надобно.

-Так нешто и проститься нельзя, раз талант у него открылся? — Гордей зло сплюнул на землю, — мне-то можно было сказать. Я воевода!

Ольга пожала плечами и развернулась, было, в дом вернуться.

-И Фёдор хорош! — продолжал Гордей, не замечая утраты интереса Ольги к беседе, — как помощь моя нужна, так подай. Только за тобою сколько присматривал! За братом твоим. И за другими, что у него раньше жили. По любому его слову с места срываюсь, все дела бросивши. А мне в ответ один холод.

-И сколько ты уже за ним ходишь? — устало поинтересовалась Ольга.

-Лет двадцать, — потупился Гордей.

-ДВАДЦАТЬ! — от возмущения у неё весь сон враз пропал, — тряпка ты, а не воевода!

-А что я сделаю, когда у него то один, то другой? — возмутился он, — то брат твой. Знаешь, сколько раз я Борису смерти желал? И откуда взялся только, с бровями собольими, да с красою своею? И так Фёдор меня не замечал, а тут и вовсе заслонили. Конечно! Я не боярин, стихов не слагаю. Красы моей не видно.

-Красы он твоей не видит, — ворчала девушка, — да он характера твоего не видит. Как ты воеводою стал, понять не могу?

-?

-Ты все к брату моему ревновал, — продолжала она зло, не обращая внимания на его недовольство, — а он по хозяину своему покойному изводится. Ему не слуга надобен. Слуг полно. Он победителя ищет. Того, кому подчиниться на зазорно.

-Не верю, — отрезал Гордей и отвернулся.

-Пошли! — она, не просясь, ухватила его за руку, и потащила к Филиппу.

Тот только глянул на танцующих, и спокойно свой бубен на скамье оставил. Не надобно им было. Помирились заклятые друзья. Теперь им и так хорошо, без музыканта. Отошли вглубь двора, сюда и свет-то от костра не доставал.

-Сможешь прочесть и другому передать, что покажу? — Ольга протянула инквизитору руку.

Тот кивнул, и принял рукопожатие. Гордей положил свою руку поверх. На какое-то время все трое замерли, потом Филипп улыбнулся. Ольга почувствовала, как между их сомкнутыми руками теплая волна прошла.

-Давно так умеешь? — поинтересовался инквизитор.

-Только пробовать начала, — Ольга потупилась и покраснела, — перевести можешь?

-«Не отдавай меня», — равнодушно перевел Филипп, — «люблю тебя. Жить без тебя не стану». Красивый! Ему с длинными волосами лучше. И хозяина его я, как мне кажется, знал.

Ольга улыбнулась, поблагодарила инквизитора, и обернулась к Гордею. Тот стоял в задумчивости.

-Рискни, коли дорог тебе Фёдор, — предложила она, — Филипп молчать будет. Ты ничего не теряешь. Инквизитор воеводу с должности не уберет. Да и ты хоть раз ему скажешь, что на самом деле думаешь. И характер свой покажешь.

-А ты ревновать не станешь? — осторожно поинтересовался Гордей, — брат твой не так давно помер.

-Я своего брата второй раз оплакала, — твердо стояла на своем Ольга, — хватит уже.

-Благодарствую, — и Ольге показалось, что Гордей и вправду благодарен.

Она глянула на стоявший у костра. Слвятослав с Малушей уходить собрались, прощались. Басманов их до ворот проводил, на остальных даже не глядя. А как ушли, обернулся, да к Буслаю подошел. И долго они вместе молча стояли. Ольга тоже подошла.

-Машка прижилась, — долетел до неё тихий разговор, — плачет, конечно. Но все больше о себе пока. Мала ещё. Не разумеет, что родители померли.

-Ирина тебе кланяться велела, — Басманов отобрал у Василия флягу, и сделал небольшой глоток, — просит тебя не печалиться. В Тень уйдешь, снова вместе будете.

-Когда оно ещё будет? — грустно вздохнул Буслай, — да мы и разлучались только, когда она замуж выходила. Ну, ты помнишь, когда ей детей захотелось родить. За князя этого, как его…

-Ярослава, — напомнил Фёдор, — воспитанника моего сын. Уважал я его. Книгочей был, и воин.

Басманов кивнул. Мужчины снова выпили.

-А когда ты с Ириной говорил? — встряла Ольга.

-Инквизиция расследование проводила, — охотно поделился Фёдор, — отца твоего тоже вызывали. Но он говорить отказался. А Ингигерда подробно все рассказала, что сама видала. И ещё кое-что интересное. Но сейчас всего тебе не скажу, сперва уточнить надо бы. Я Устина на расследование снарядил.

-Знаю, — буркнула Ольга, — Гордей все глаза проплакал.

-Ничего, — весело отмахнулся Басманов. Он был уже чуть навеселе, и новость показалась ему забавной, — ты вот, брата своего и вовсе похоронила. А Устин-то мертвый давно. Не пойму, чем воевода не доволен.

-Дал бы ты ему уже, — буркнул Буслай, и печально усмехнулся.

-Не могу, — рассмеялся Басманов, — уже очередь набежала. Опять Гордеюшку оттеснили.

Ольга обернулась, и встретилась глазами с воеводой. Взгляд его не предвещал ничего хорошего ни ей, ни Буслаю, ни Фёдору. Но тут откуда-то из темноты в круг света от костра шагнул новичок. Невысокий, с женственными чертами лица. Он поднял с земли рубаху, что была инкубом во время танца сброшена, и принялся вертеть головою. Было видно, что для более близкого знакомства с инквизитором он вполне созрел, искал только повода для разговора. И Басманов улыбнулся, на него глядя. Но разговора не прервал, остался с Буслаем и Ольгой. И правда что, куда ему спешить?

-Больно тебе, — он глянул на Василия, — помочь могу, коли не побрезгуешь. У меня порядок выше, я могу с тебя чуть силы вытянуть.

Буслай недолго подумал, а потом кивнул. Мужчины обнялись. Ольга видела, как угасает печаль в глазах у Василия. Как проясняются его черты, разглаживается складка на лбу. И Басманов заметно повеселел, стал, как пьяный. Он отстранился, глянул на Ольгу и прижал палец к губам.

-ТЦССС! — хихикнул он, — только ты никому!

Ольга улыбнулась. Не по рангу темному первого порядка из простой жалости светлому иному помогать. Позору не оберешься. Обернулась глянуть на Гордея, а его и нет. Ушел. Обиделся. Ну и Тень с ним. И только когда сегодня утром с Гордеем на дворе встретилась, она поняла. КАКОГО ЖЕ ОНА МАХУ ДАЛА! Аукнется ей ещё та помощь. Чует сердце, аукнется. Не зря Устин, сломя голову, за границу сбежал.

Мэй на самом деле носил сложное и довольно неблагозвучное имя, включавшее имена нескольких его предков по линиям отца и матери. Был он четвертым сыном министра. Правда, чем его отец при дворе занимался, Ольга так и не поняла. И не интересовалась толком. Было ему двадцать лет. Но выглядел он совсем юным. Семья была богатая, только сам юноша особо на наследство не рассчитывал. Отец был не стар и полон жизни, а братья только что заняли самые низшие должности при дворе, да и к тому были все до единого родственники привлечены. Ему, самому младшему, оставалось надеяться только на себя. Помощь, какая могла быть ему оказана, не сочеталась с его амбициями.

Да и не нуждался особо. Ум и силу духа в себе осознавал и пребывал в покое. Был, правда, возраст, где-то между тринадцатью и шестнадцатью годами, когда он, подсчитав примерно, сколько лет ждать до получения наследства, пришел в отчаяние. Жизнь проходил мимо, лучшие годы предстояло провести, выполняя мелкие поручения придворных. Хоть и в императорском дворце, но не у трона. Не больно-то почетно, к тому же не прибыльно. А жить хотелось сейчас. Кто знает, может и не суждено Мэю отца пережить. Заболеет, или с лошади свалится. Утонет. Мало ли. Да и что с того, что переживет? Братья к тому времени женятся, и большую часть семейного богатства растащат по своим домам.

Но ведь люди, и правда, умирают от самых неожиданных причин в довольно юном возрасте. А отец с матерью не молоды. Мысли об этом так захватили мальчика, что несколько лет он ни о чем другом и думать не мог. Он увлекся судебным делом, принялся много читать, и, беседуя с уважаемыми судьями и юристами, ловил каждое их слово. Беседы не утешали. Убить пять человек, и при этом остаться безнаказанным, было довольно сложно.

Мэй думал о поджоге, отравлении, удушении и разбойных нападениях так много, что в конце концов перешел от мыслей об убийстве родных к мыслям о том, как убить, и не попасться. Наказания в Чосоне были жестокими даже за самое незначительное преступление. А тут убийство! Так что постепенно он и вовсе к этой идее остыл. Зато нашел себя. Вот, чем он хочет всю жизнь заниматься! Не стоять, склонившись перед придворным, ступенью повыше. Не строчить оды хвалебные да кляузы. Его призвание — раскрытие преступлений. Особенно тех, что на первый взгляд выглядят, как несчастия или совпадения.

Вот тут заминка выходила. В семье все отец решал. Кому когда и на ком жениться, кому где и кем при дворе служить. Где жить, как себя вести, чему учиться. И таким неблагородным делом, как розыск злоумышленников да воров, мальчику никто не позволил бы заняться. Даже мечтать об этом вслух нельзя было. Но, поскольку, Мэй, как и Ольга, в «умненьких» ходил, он молча отцу кланялся да кивал. Сам же со временем надеялся, занявши должность, приличную его званию при дворе, любимому делу себя посвятить. Ведь и под золоченой крышею преступления свершаются.

Чосон много читал, и даже на трех языках. Красиво играл на флейте и двух струнных инструмента, названия которых не задерживались у Ольги в памяти. Послушать его приходили и Басманов, и Филипп, и даже Святослав с Малушей. Все остались довольны. Стихи он тоже слагал, но переводить отказывался. Объяснил девушке, что смысл восточного стиха в рождаемых ими чувствах, а вовсе не в словах. А «иные» по нимбу считывали и тоже хвалили. Вещей у него с собой было на диво много. То, что Гордей называл «увели с одной лошадью», на деле означало, что юноша уехал из каравана на своей собственной груженой повозке.

Говорил он почти без акцента. Слух имел тонкий, а манеры и воспитание придворные. Безошибочно определял, кому и как низко надобно кланяться. Гордея безропотно принял, как своего патрона, хотя тот и вырос в семье простого плотника. Чосон по дороге все разузнал у его брата, который с помощью «зова» его из каравана увел. Устин же поведал ему, что Басманов по положению выше Гордея, кем бы он там не родился. И про Ольгу он тоже от вампира узнал. Способности молодого человека пристроиться при нужных людях можно было только позавидовать.

Он долго, низко земно кланяясь, извинялся перед самою Ольгой, и перед Басмановым, за то, что своим незнанием обычаев Московии навлек позор на себя и свою семью. Ведь он же не виноват, что у инквизитора такая красивая дочь. Его воспитывали для придворной жизни. Для него было естественно начать поиски счастья на чужбине с попытки закрепиться в достойной и уважаемой семье. К его великой печали, на Москве девушки оказались вовсе не такими, как у него на Родине. Все больше широкие, краснолицые. А Ольга Андреевна, даром, что собою шибко хороша, да стройна, как стебель лотоса. Так ещё в шахматы играть обучена, читать и даже сражаться. И её уважаемый опекун оказался ценителем тонкой музыки и поэзии. Мэй просто не мог пройти мимо такого подарка судьбы.

На первых порах инквизитор юношу неподалеку от себя поселил. Но тот вскоре нашел дом, подходивший ему размерами и положением относительно ближайшего холма и сторон света, и переехал. Обустроился с удобством, как привык. Тут же обзавелся мальчонкой, который убирал дом и двор, да ходил за лошадью. Спал, ел и сидел чосон прямо на полу, для удобства выложенном циновками и большими плоскими подушками. Сожалел, что колдовать пока что не может. Басманов Гордею строго настрого запретил без его разрешения в Тень вести. Сперва узнать надо было, сколь силен, что умеет, чего боится.

Умел чосон тоже на удивление многое. Знал до некоторой степени даже медицину. В той её части, что с убийствами связана. Ну и так, ежели подавится кто, голова заболит или зуб. Владел искусством тонкой беседы на трех языках. Беседы с дамами (тут его Басманов расстроил, поведав, что в Московии «дамы» от мужчин отдельно беседуют). И на взгляд Ольги совершенно бесполезным навыком болтать «ни о чем». Филипп, проговорив с ним, одобрительно кивнул.

К немалому удивлению Ольги, боялся Мэй только навлечь позор на себя и свою семью. Но это не мешало ему три с лишним года мечтать о смерти домочадцев. Грязи не любил всякой. Там, где девушка спокойно пробегала, не обращая внимания, он крошечную лужицу обходил. А когда она с размаху с лошади соскакивала, чосон подолгу разглядывал землю, прежде, чем аккуратно соскользнуть.

Несмотря на свой досадный проступок, к Ольге Мэй ходить не перестал. Наоборот. Всячески её в свои повседневные занятия вовлекал, почти вытеснив из пятистенка Гордея. Да тот особо и не расстроился. Чосон был чем-то похож привычками на вампиршу Марию. Мог часами сидеть перед зеркалом, тщательно за собою ухаживал, и девушку к тому же склонял. У него был хороший вкус к ароматной воде и тонким шелкам.

В лавку к итальянцам, что материей торговали, Мэй входил, как в нужник*. Брезгливо осматривал слишком грубые на его взгляд бархат и парчу. А на итальянские шелка смотрел с нескрываемым презрением. К английскому сукну относился, как к добротной, но избыточно дорогой, материи для прислуги. Но на меховые кафтаны инквизитора поглядывал задумчиво, да все спрашивал, когда летние холода начнутся.

Басманов, присмотревшись к чосону, мигом его ко двору пристроил. Гордей облегченно выдохнул, ибо инквизитор уже с интересом на молодого человека заглядываться начал. Но Мэй твердо и недвусмысленно дал понять, что предпочитает женщин. В Александровскую слободу его Гордей сопровождал, побоялся одного с Фёдором отправить. Ольга об его уходе ни капли не сожалела. Он со своими ласками ей по ночам спать не давал, а ей вставать рано. Бегать с нею «влюбленный» тоже отказался.

-И правильно, — одобрил Святослав, — тебе не надобно.

-Чего? — насторожилась Ольга.

-Того, кто тебя менять надумает, не надобно, — улыбнулся князь, — и так хороша. Без шелков итальянских. Да и рассудочные вы оба. Не сладится у вас. В любви хотя бы один с придурью быть должен.

Ну, без шелков, так без шелков.

* Уборная (устар.)

Как Гордей стал воеводой Дневного Дозора, Ольга поняла уже к лету. Он обладал поистине внеуровневым терпением, а к заветной цели шел, не замечая препятствий. Оставалось только дивиться тому, что у него до сей поры второй порядок. Устин с дороги черкнул ему лишь пару коротких писем. Он благополучно добрался до места, и поступил под начало пана Витезслава. Было совершенно очевидно, что опека ему более не нужна. Все нерастраченное внимание бывший кузнец устремил на Фёдора.

Спальня последнего и раньше была более на проезжий тракт похожа. Нынче он и вовсе, никого не таясь, каждый день разных мужчин привечал. И сам куда-то ездил. А однажды Ольга с Филиппом поутру в горнице встретилась. Тот смутился, и быстро ушел. Гордею же, как «своему», был выделен один день в неделю. И сперва он делал вид, что ему того достаточно будет.

Но постепенно воевода захватывал все новые позиции. Делал он это без ссор и упреков. Вид имел спокойный, даже когда со своими подчиненными в горнице встречался. Сначала он с ними просто вежливо здоровался, да раскланивался. Но вскоре Ольга стала замечать, что при встрече с Басмановым Гордей норовит его, то за руку подержать, а то и с поцелуям подступает. И дозорные это видели.

Отчего-то Фёдор против такого сближения не возражал. Дошло до того, что приходившие к нему мужчины Гордея смущать перестали, и он часто оставался в тереме, пока инквизитор в бане с кем-то парился. И третьим, насколько могла судить Ольга, часто присутствовал. Он готов был участвовать в любом непотребстве, что угодно подставить, и что захочешь, сделать. Лишь бы рядом быть. Сначала.

Ни слова упрека он инквизитору не высказывал. Был всегда весел, приветлив с его полюбовниками. Но из терема уходил все реже. Девушка эту его манеру ввинчиваться в чужую жизнь по себе знала. Гордей как будто границ не чувствовал. И стоило ему сделать шаг вперед, назад он уже не отступал. И то, что было ему не по нраву, потихоньку поправлял, как сам хотел.

Не нравилось ему, к примеру, что Фёдор с ним не милуется. С Борисом-то он чуть не в обнимку сидел. То и дело рукой его касался, даже во сне. И, по словам Гордея, Басманов все ещё ночью просыпался, когда Бориса рядом не находил. Взялся он за это дело решительно, но действовал осторожно. И начал с того, что на нужную сторону кровати спать перелег.

Сперва просто рядом с инквизитором за столом садиться начал, да все ближе придвигаться. Потом Ольга стала замечать, что Гордей, когда меховую накидку Фёдору на плечи набрасывает, норовит приобнять. А потом и вовсе в затылок целовать начал. И снова Басманов не возражал. Как и следовало ожидать, вскоре нежности эти вошли в обычай, и все дозорные то видели. Теперь уж не токмо у Фёдора спрашивали, можно ли на ночь остаться, но и на воеводу взгляд бросали. Точно ли можно. И пока что он не возражал.

Труднее оказалось вытеснить из постели инквизитора толпу любовников. Ольга и раньше догадывалась, что Фёдор дозорных под себя набирал. Как будто все мужеложцы огромной страны в одной службе враз оказались! Но после Басманов растолковал, что не все так просто. Тут и воспитание, и отсутствие девок доступных. Любопытство. Ну, и природная склонность, но не так часто, как ему бы хотелось.

Потеснить Гордея было, кому. На защите Дозора многие погибли, конечно. Но из новых рекрутов один подходящий нашелся. Имени его Ольга даже узнать не успела, хотя одно время он зачастил. И даже дня три в тереме прожил. Как воевода это терпит, осталось для девушки загадкой. Как и то, отчего его заботливость и терпение не перетянули Гордея в свое время на «светлую» сторону.

Ольга как раз наладилась из лука стрелять. Давно хотела научиться, да все не так просто оказалось, как со стороны выглядело. Промахиваясь мимо цели второй час, она нервно поглядывала на Гордея, который в гости зашел, а в терем не поспешал. Сидел на скамье перед дверью. Оно и понятно. По случаю весеннего тепла в спальне на втором этаже окна были нараспашку, и стоны на весь двор слыхать было. Новый любимчик в гости зашел.

-Руку разверни, — посоветовал он, равнодушно глянув на её стрельбу.

-Без тебя знаю, — огрызнулась девушка, — не люблю, когда смотрят. Пришел бы вечером, видишь ведь, не до тебя ему.

-Ничего, — холодно улыбнулся Гордей, — обожду. Это ненадолго.

-С тобой так же? — она кивнула на распахнутое окно.

-Когда как, — его лицо было непроницаемо спокойно. Только жилка на лбу набухла и билась.

-Ревнуешь? — посочувствовала Ольга.

-Не без этого, — он поднял взгляд на девушку, — всегда есть кто-то лучше. Краше, сильнее. Но жить Фёдор со мною будет.

И было в его взгляде столько неприкрытого эгоизма, что она поежилась, как от нежданного мороза. Вся любовь Гордея, его забота и нежность были лишь способом привязать к себе, заставить с собою считаться. Он отдавал немногое, чтобы потом взять всё. Судя по всему, Ольга тоже входила в его планы.

-Ольге шуба нужна, — говорил он, и вез девушку к меховщику.

Инквизитор не возражал. Скорняжные работы — дело долгое. И ежели весной заказать, только к осени та шуба и будет готова. Ольга про такие вещи и думать не думала. Ей-то шубу отец готовую привез. Да она и сама могла себе пошить. Долго, и не так красиво, а все ж могла. Но Гордею виделась шуба соболья или бобровая. Он в мехах разбирался лучше, да и через Тень мог глянуть, правда ли соболь зимой бит, а не весной или осенью, когда линька идет. И не летом, когда совсем другой мех. Сам же ходил в стрелецком кафтане, и большего не требовал.

-Ольге учитель нужен, — заявил он, и в тот же вечер привёл маленького сухонького мужчину, с огромным носом и реденькими черными волосами. Выходец из Анжу*, мсье Реми, был обычным человеком. Работал в книжной лавке у ливонцев и по-русски едва понимал. Про иных даже не догадывался. Но раз Малуша велела девушке учить французский, то Гордей не мог пройти мимо.

На Святослава с Малушей он тоже покушался, правда, менее успешно. Они в последнее время все чаще наведывались. Кае подошло время родить, и Фёдор грозился ребенка от матери забрать. Яшка не знал, кому в ноги пасть. Ксения обреченно поглядывала на Ольгу, да строчила свитки дрожащей рукою. Все пальцы у неё были в чернилах. А на шее заметно отпечатался след от ошейника. Ночевать-то она домой возвращалась. Но если бы решила в библиотеку больше не приходить, Басманов убил бы её, не задумываясь.

Удивляло Ольгу даже не то, что Гордей со светлыми засиживается у Фёдора в тереме, да ведет переговоры. А то, что Малуша с ним секретничает, по сеням да горницам о чем-то шепчется. Гордей только кивает да улыбается. Думала сперва, что княгиня от мужа загуляла. Чего не бывает. Сказывали ей, что светлые с темными не любятся. Слишком уж разные. Но приветил же Басманов Филиппа, хоть и на одну ночь. Да тут случай вышел, все и разрешилось.

Басманов приболел. Был он и ранен, и при смерти, и заклинания в него не раз попадали. А тут продуло после бани. Да так неудачно, что от боли ни припарки, ни заклинания до конца не помогли. Лекарь Ольгу с Сахаром на пороге развернул. Инквизитор по терему метался, и всякого вошедшего грозил проклясть. Мог и развеять, с него бы сталось. Сам старик что смог сделал, и к утру боли должны были уже пройти, но поди ту ночь перетерпи.

Гордей ожидаемо к вечеру появился. Узнал, что Фёдор застудил что-то, что целитель назвал «nervus trigeminus*» Тут же в терем бросился, никого не слушая. Он привык за больным братом ходить, ему в радость было. Ночью Ольга его в горнице нашла. Воевода на полу у печи сидел. Басманов спал, положив голову ему на грудь. Гордей поправил ему меховое одеяло, и сурово глянул на девушку, выпустившую холодный воздух из сеней.

-Чего тебе? — буркнул он, — Не топчись понапрасну. Федя только спать наладился.

-Ври, да не завирайся, — усмехнулась Ольга, — ты его заклинанием усыпил. Он теперь только утром проснется.

-?

-Что у тебя с Малушей? — решительно поинтересовалась девушка.

-Обмен, — чуть улыбнулся Гордей, — она мне пропуск в терем дала. А я ей Ксению из неволи выведу.

-Да ты же и так здесь почти поселился, — прищурилась она.

-Почти, да не совсем, — он улыбнулся ещё шире, и погладил Басманова по волосам, — ладный он какой. Хорошо инкубом быть. Больной, нечесаный, и все равно красивый.

-А некрасивого полюбил бы? — язвительно поинтересовалась Ольга.

-Молчала бы, — он криво усмехнулся, — сама-то из толпы самого лощеного выудила.

Крыть было нечем.

-И что же такое Малуша про Басманова знает, что тебе полезно было? — спросила она, чтобы тему сменить.

-Кошмары ему снятся, — потупился Гордей, — но я, сколько смотрел, все в толк не могу взять, что его так пугает. Просто рука к нему тянется. Не с оружием, не с ударом, и даже не мертвая. Только он каждый раз аж подскакивал. А сердце у него плохое. Стучит, как у брата моего. Целитель сказал, нельзя ему волноваться. Он и нынче просыпался, но как понял, что не один, тут же снова уснул. Привыкнет, и вовсе по ночам пугаться перестанет.

А через неделю Гордей в терем переселился.

* Тройничный нерв (лат).

Мэй приехал в гости. Как всегда неспешно вошел, раскланялся. С удобством расположился. Принес свой чай, и даже сушеные цветы, которые в чашке от кипящей воды распускались. Красиво, но бесполезно на взгляд Ольги. Не сказать, чтоб не рада ему была. Но от дел своих отвлечься пришлось. Да и не ждала сегодня никого. Но не зря приветила. Дозорный новостями поделился, довольно нерадостными. И похвастал, не удержался. Тень его четвертым порядком наделила. За то время, что не виделись, он ещё серьезнее стал, и еще краше.

-Уважаемого воеводу за колдовство казнили, — журчал его приятный голос, — да ты знала его. Гордей сказывал, ты прошлым летом на битве была, и со стариком на одном холме целый час беседу вела.

-Час? — удивилась она, и тут же воеводу раненного вспомнила, — он едва мне два слова на прощание бросил, когда уезжала.

-Зря, — неодобрительно покачал головою чосон, — стариков надобно занимать полезной для себя беседою. Они опытны и мудры.

Ольга пожала плечами.

-Варенька поклон передавал, — продолжал он, поглядывая на девушку украдкой, — приболел он малость. Ослаб сильно. Спит на ходу.

-Как царица покойная? — уточнила Ольга.

-Возможно, — кивнул Мэй, — я в Тень глянул, весь первый слой ртутью засыпан. Она в мох зарылась, и не видать совсем. А собирать — так долго это. У меня пока ни сил таких, ни опыта. Варя сунулся, но не сдюжил. Болен теперь. Да он и раньше болел, просто внимания не обращал.

-А царица новая здорова ли? — без особого интереса уточнила девушка.

-Какая? — не сразу понял чосон, — Иоанн Васильевич один проживать изволит.

-А царевич Иоанн? — равнодушно продолжила она.

-Тоже, — теперь уже и Мэй забеспокоился, — растревожилась?

-Да нет, — отмахнулась она, — так спросила.

Ольга сама себе дивилась. Как можно было так очерстветь всего за три года? Куда стыдливость её подевалась? Страх, сострадание? Все как отшептали. Осталось только непреодолимое желание бойцом стать. И не важно, с какой стороны.

-А новые царицы что же, померли уже? — подступила Ольга к Гордею. Тот раньше Фёдора воротился, и умыться успел, и Сахару распоряжения отдать. Баня топилась, ужин в печке томился.

-В монастыре, — серьезно пояснил воевода, — обе царицы. Как на ходу засыпать начали, мы с Варей их от должностей отстранили, и лечиться отправили от греха. Вычистят верхний слой Тени, воротятся. Может быть. А чосон молодец. Оказался обучен яды распознавать. Всю Александровскую слободу чуть ни на коленях прополз. Чего только не выискали. А вот Тень под царскими опочивальнями расчищать не стали пока. Там ступить негде, все ртутью усыпано да мхом поросло. Как по дну озерному ступаешь. Много лет уже так пребывает.

-Кто же сыпал? — задумалась девушка, — не люди же. Получается, иные?

-Получается, — согласился Гордей.

Хлопнули двери в сенях. Послышались шаги нескольких человек. Гордей заметно напрягся. Фёдор часто приходил не один, даже не думая его предупредить. На ночь гости, правда, не оставались. И воеводе приходилось ждать, когда Басманов отпустит своего любовника, и только потом возвращаться в большую спальню. Но он не противился. Инквизитор ещё до его переселения спросил, знает ли Гордей, где те двери, что на выход из терема ведут. Да предупредил, что заперто не будет.

Ольге и это было безразлично. За брата было обидно раньше. А Гордея не жалела. Хоть он и засыпал её подарками. Одежды да уборов* надарил так много, что ни в один сундук не вмещалось. Глянула на вошедших, и в животе что-то шевельнулась. Дышать на миг перестала. Сегодня Фёдор что-то разошелся. Двоих привел. Близнецы! Оба ладные, большеглазые, гладко причесанные, одинаково одетые. И очень молодые.

Близнецы нерешительно погладывали на сидевших за столом. Басманов кивнул, и они, приблизившись, плюхнулись на колени перед Ольгой. Та слегка опешила. Юноши были иными, и вроде бы темными. Только слабенькими. Но в их ясные серые глаза невозможно было смотреть без трепета. Светловолосые, широкоплечие, хоть и невысокие, они в то же время выглядели трогательно беззащитными и напуганными.

-Принимай подарочек, — Басманов весь сиял, как будто побывал возле злых, или чем-то опечаленных людей. Или в хорошей драке поучаствовал.

-Благодарствую, — она нерешительно склонила голову, — а кто это?

-Инкубы! — радостно сообщил инквизитор, — Гордей постарался. Нашел, к чосону твоему на обучение отдал. Знаешь, какая редкость «иные» близнецы? Этих из под Пайде** привезли. Думал сразу подарить. Но подучить надо было. А до дня рождения не дотерпел. Уж больно хороши. Ежели тебе не по нраву, я их себе заберу.

-И что мне с ними делать? — она чуть покраснела и украдкой глянула на Гордея. Тот выглядел спокойным, только молча комкал скатерть.

-Что захочешь, — усмехнулся Басманов, — только кормить не забывай. Они без разрешении есть не могут. Помрут.

-А спать они где будут? — насторожилась Ольга.

-Где положишь, — ещё шире улыбнулся отчим, — хоть на улице. Но я там у тебя похозяйничал, теперь места хватит.

-Звать-то их как? — она глянула в окно. На месте её пятистенка стоял огромный дом, правда, в один этаж. Весь в резных украшениях и большим «коньком» на крыше.

-Как сама назовешь, — Фёдор присел за стол. Сахар, вынырнув из-за печи, поставил ему отдельную миску овощей и чечевицы, пододвинул плошку гарума и уселся у ног.

-Сахару под начало поступят, — рассуждал инквизитор, — а то с тобою обленятся. Ты ж приказывать не любишь. Все сама норовишь сделать, хоть и выросла в боярских хоромах. Испортила тебя Ксения. Опять же, занята ты весь день. То бегаешь, то стреляешь. Сейчас вот с медведем биться научу. Тоже время. А лошадей в хозяйстве прибавилось, да и двор широк. Два дома больших убирать надобно. Работники нужны, кроме Сахара.

Понятно. Не имея возможности собрать себе гарем из опричников и дозорных на работе, инквизитор надумал сделать это у себя дома. Ольга-то уйдет, а темные инкубы останутся.

-Казни. Милуй, — продолжал Фёдор, — как хочешь наказывай. Хоть на куски режь.

При каждом его слове юноши все больше бледнели. Оба глядели на девушку с таким ужасом, что в ней всколыхнулась, уснувшая было, жалость. Она отломила им по куску хлеба. А ели они с такой жадностью, как будто…

-Вчера покормить забыл, — улыбнулся Басманов, — недосуг. Дел много. И ты не перекармливай. Раб голодный должен быть. А из своего опыта скажу, что оба должны друг друга ревновать да ненавидеть. Тогда ими управлять проще будет. Ты чего помрачнела?

-Не просто так сейчас подарил, — буркнула она, — ты сказывал, что с медведем биться научишь?

-Ну да, — Фёдор, казалось, растерялся, — против лесного не могу. Ты не сдюжишь.

-Яшка? — догадалась она, — и он согласился?

-Бегом прибежал, — вступился за любимого Гордей, — Ксения девочку родила. По всем порядкам ребенок её хозяину принадлежит. Так что оборотень за вольную на ребенка не только шкуру под твой нож поставит, но и голову сложит, если понадобится.

-А саму когда отпустишь? — насупилась Ольга, — зачем она тебе? Толкователи уж написаны.

-Увидишь, зачем, — туманно намекнул Фёдор, — у тебя своих забот полно. Не думай о Кае. Тебе «щеночков» надобно под себя обучить. Хочу я, чтобы ты радость власти испытала.

-Все надеешься меня при Дневном Дозоре оставить? — девушка глянула на близнецов. Те жадно поглядывали на еду, но ничего не просили.

-Поглядим, — улыбнулся отчим, — малышей покорми!

*Украшения (устар.)

**Па́йде (эст. Paide) — город в центральной части нынешней Эстонии. На момент описанных событий находился на территории Ливонского королевства.

«Щеночки» оказались дворянскими детьми. Были они Ольге ровесниками, но смотрелись на её фоне, как дети малые. Их во время штурма города отнял от родителей мужчина, по описанию подозрительно похожий на Дэвида. И отправили чуть ли в ни в закрытом ящике прямо в Дневной Дозор. А там за них уже Гордей взялся. Братья по-русски еле понимали. Он сразу их Ольге в подарок готовил. И не думал даже, что близнецами Басманов заинтересуется. Хотя и мог бы догадаться. Теперь он поглядывал на юношей мрачно, приказы отдавал сухо, но лишнего себе не позволял. Наказывать их как бы то ни было, теперь могла только хозяйка.

А наказывать было не за что. На взгляд Ольги. Мальчики были послушные, спокойные и очень тихие. Первые дни от каждого шороха вздрагивали. Потом успокоились. Отъелись и отоспались, хоть и велено было не баловать. В доме прибрали. Из нескольких появившихся комнат выбрали себе ту, что по соседству с хозяйской спальней оказалась. И первое время на одном соломенном тюфячке вдвоем спали. У Ольги руки не доходили им что поудобнее устроить. Да и Басманов не велел. Раб у кровати спать должен.

Сперва непривычно было. Дом большой, новый. Необжитой. Почти пустой без мебели. Ольга, не привыкшая владеть рабами, забывала их, то покормить, то в дом на ночь впустить. За этим первую неделю Гордей следил. Боялся, что голодных, дрожащих от холода под дождем юношей, Фёдор пригреет. А потом и сама девушка приноровилась. Скинула на них все покупки, все работы по дому, как раньше, на Сахара. А тот и вовсе с близнецами не церемонился. Чувствовал, что повышение получил.

Звали братьев Ульрик и Магнус. Но никто, в том числе и Ольга, их так не называли. Басманов тут же окрестил их «Улей» и «Маней». Он, забывши про собственный запрет, их баловал, вызывая у Гордея и Сахара приступы ревности. А воевода вообще не давал себе труда обращаться к близнецам по имени. Едва завидев его, братья старались побыстрее у Ольги в доме спрятаться.

У девушки отношения с рабами были прохладные. Братья её боялись, а она на сближении не настаивала. Выдала им второй тюфячок и два одеяла, и, как ей самой показалось, утратила к ним интерес. Тем более, что начались занятия с Яшкой. Как сам он к ним относится, Ольгу тоже более не волновало. Перед началом Фёдор бросил ей кусок воспоминаний, когда оборотень вместе со всеми от неё отвернулся после битвы. Да как её одну бросил, когда первый раз к Басманову в терем влезть заставил. Тут девушка и охладела к чувствам бывшего сослуживца.

А Яшка старался. Жене после родов Басманов дал месяц передышки. И дочка была дома. Нужно было отрабатывать, и работал он от души. У Ольги вся рубаха изодрана была, да все плечи и руки исцарапаны. А при случае Басманову удавалось медведя обозлить, да так, что он на девушку со всей силой бросался. И на все это с ужасом близнецы из окна смотрели. А ночью у себя в комнате перешептывались, пока девушка не прикрикнула. Ей на новой, очень широкой кровати, тоже не спалось.

Сперва не получалось ничего. Отчим не ругался. Всякий раз терпеливо показывал, где ошиблась. Что исправить надобно. И долгое время ей казалось, что бросить все надо. Не выйдет у неё. Но постепенно и Яшку научилась к земле прижать, и себя по-другому чувствовать начала. Силу свою ощутила, да так, что Гордей притих. И власть почувствовала. И радость настоящую, темную, от этого испытала.

Басманов, который спутался с Филиппом только чтобы получить разрешение иных-рабов завести, на близнецов с первого дня засматривался. И видя, что Ольге они без надобности, принялся с ними забавляться. Девушка и не думала, что кто-то без мёда и пряников прожить не может. Сама-то особо не ела никогда. А Маня с Улей без сладкого страдали да хандрили. А просить им запрещено было. Как назло, думал об этом только инквизитор.

Фёдору нравилось подманивать кого-то из близнецов к себе, дразня его куском пряника или ложкою мёда. Любой из них, зная, что от Ольги он ни в жизнь сладкого не дождется, готов был ползти за Басмановым, куда ему угодно. А тому нравилось, когда рабы еду выпрашивают. Сахар так и вовсе у него из рук ел. И жутко ревновал, когда это делал кто-то другой. И Гордей ревновал, даже почище татарина.

Под несчастливой звездой родился Маня. Он как раз нацелился на мед, который инквизитор для него пальцем прямо из крынки достал, и юноша сейчас готов был вылизать ему не только палец. Басманов обоим близнецам нравился. Гордей застал недозволенные, по его мнению ласки в самом разгаре. Улыбнувшись инквизитору, и потребовав меда с руки и для себя, он одним взглядом изгнал Маню из горницы в сени. А там, прижав в углу, чем-то угрожал ему, не размыкая уст. Так их Ольга и застала.

Юноша всхлипывал. И так стало его девушке жалко, как давно уже никого не жалела. Вот вроде иные они с братом. Могут в Тень ступить, когда вздумается. А живут при чужих людях, всяческим унижениям повергаются. И выхода у них нет никакого. Они были как маленькие зерна, попавшие в жернова. И от жалости той у Ольги сразу злость появилась. И она так шепнула: «Не тронь! Моё!», проходя мимо, что Гордей враз отпрянул, а потом и вовсе из терема вышел. И обратно взошел, когда девушка в баню отправилась.

Басманов только одобрительно усмехнулся. Да велел хоть одного из «щеночков» в баню с собою прихватить. Они, по словам инквизитора, все измучались. Но в чем состоит то мучение, Ольга не совсем поняла. Ведь пальцем не тронула, и работой избыточно не нагружала.

-В том и печаль, что не трогаешь, — улыбнулся Фёдор, — они не только есть без приказа не могут. Им и рукоблудить нельзя.

-И что? — не поняла девушка.

-А то, — терпеливо объяснял отчим, — что молодые они ещё. Им девки голые снятся. Хотя, теперь уж и парни, наверное.

-Я причем? — удивилась она.

-Мужчине для здоровья хоть раз в неделю, да нужно с бабой встретиться, — тяжело вздохнул инквизитор, — Или самому как-то обойтись. А в этом возрасте и не раз в неделю. А раз десять в день. Я на такой крючок всех сажаю, кроме Гордея. Ему и так хорошо. И брату твоему очень нравилось. Не пойму, в кого ты холодная такая. Их чосон твой всему научил, что тебе нравится. Хоть попробуй!

-Не противился учить? — обиделась Ольга.

-Бегом прибежал, — улыбнулся Фёдор, — он что угодно сделает, чтобы по службе продвинуться. И со мной возляжет, если придется. Правда, это для него пока что мерзость. Но это пока.

-Мне, может, тоже развратничать не нравится, — надулась она.

-Да не разврат это, — отмахнулся Басманов, — в голове у тебя что-то вроде стены каменной. Она тебе жить мешает. Ты пойми. Никто тебя на том свете не ждет! Никакой ангел с трубой или старик с ключами не развернут тебя от ворот рая за то, что ты с двумя парнями женихалась. Кто с кем постель делил, на том свете даже спросить некому. Даром никому не надобно того знать. Иных после смерти Тень прибирает. И там все не так, как тебе в детстве сказывали.

-А как? — насторожилась она.

-Отца спроси, — огрызнулся Фёдор, — со мной он говорить отказался. Вот, Каю хочу к нему запустить.

-Убьешь?! — охнула девушка от неожиданности.

-Что я, по-твоему, зверь? — обиделся инквизитор, — иного в любой момент с того света достать можно. Ненадолго, правда. И не всякий выйдет. И говорить его не заставишь, если сам не захочет. Анри, вот, не хочет. А нам надобно его порасспросить.

-О чем? — Ольга уже догадывалась, но хотела уточнить, — и кому это «нам»?

-Мне, Филиппу. Тебе, может, тоже интересно, где убийца брата твоего обретается, да как все было,— голос у него стал тихий. Он будто бы о чем-то задумался, — дело это не брошено. Каждый день над ним трудимся всей инквизицией. Я всех, кого мог, привлек. С Гордеем вот, связался, чтобы он от Устина отстал. Дал тому поработать в полную силу.

В баню с собою она так никого и не взяла. Не то, чтобы стыдилась, А представить себе не могла, что с двумя мужчинами одна женщина там делать может. Но вечером, когда за уроком французского засиделась, Маня подошел, и рядом на пол сел. Голову на колени положил. Щека у него была мокрая и горячая. Плюнула на все. Велела принести мазь лечебную, а сама рубашку с плеч скинула. Яшка сегодня, как с цепи сорвался. Чуял, что скоро урокам конец, оставил три длинных царапины на спине. Самой не дотянуться было. Очень вовремя Маня со своими нежными пальцами подошел. А Уля сам тихонько под одеяло забрался уже среди ночи.

-Оприходовала-таки молодцев, — ехидно поинтересовался Басманов, когда Ольга в третий раз мимо миски ложкой промахнулась, пока носом клевала.

-Да это Яшка меня вчера вымотал, — огрызнулась она, подавая еду под столом тоже сонным, но довольным близнецам.

-Яшка уж неделю дома с семьей живет, — хитро прищурился Фёдор, — а это обычный медведь.

Научилась, стало быть.

Все разговоры в доме так или иначе сводились к службе. Ольга при сем присутствовала каждодневно. В гости или по делам то и дело Филипп заходил, или Святослав, а то и Освальд. Темный же воевода и так тут жил. Как и чем живут Ночной и Дневной дозоры, девушка себе хорошо представляла. И сколько там народу служит тоже. А вот чем Басманов с Филиппом заняты, никак не могла уяснить. Думала она, что инквизиции только в крайнем случае вмешивается. Когда сами Дозоры меж собою договориться не могут. Но, видимо, ошибалась. Отчим отсутствовал дома едва ли не чаще, чем раньше.

Помимо обычных своих дел, Дневной Дозор так же вел внешнюю политику. Всё, что было связано с обманом высокого дипломатического порядка, хитростью, подглядыванием и подслушиванием, так же им в обязанность вменялось. Ночной же Дозор ведал печатным словом. Так что Ксения, вроде как на своей ниве трудилась. Хоть и не вполне добровольно. И если большую часть «темных» составляли бойцы, то среди «светлых» были все больше толмачи, книгочеи, да ученые. Боевые светлые маги оказались самой большой головной болью Святослава. На их обучение он бросил все доступные ему силы. Оставалось только Ксению в Дозор вернуть.

Басманов все тянул, противился и темнил. Гордей, подкупленный Малушей, тоже со свой стороны хлопотал. Уж и Ольгу к тому склонил, чтобы уговаривать начала. И только поздней осенью, когда уж не только урожай был собран, да все деревенские свадьбы отыграны, но и снег выпал, всех заинтересованных по этому делу собрал. На Сварогов день* выпало. По случаю праздника, Святослав Ольге подарок сделал. Амулет, что несколько языков степных понимать позволял. Читать-писать не помогал, но говорить можно было. Над амулетами такими у него один умелец трудился. Сложно было не просто языки разные в один амулет поместить. А то, что реформы шли по всем странам, язык менялся чуть не каждодневно. Не успеешь одни слова в амулет поместить, как их уж другие сменяли. В степи тоже все менялось, но не так быстро.

Поддавшись уговорам, Басманов встречу назначил, но не дома у себя даже не в Дозоре, к которому привык за долгие годы. А привез падчерицу в терем, что инквизиция занимала. Стоял он чуть не у самого столичного кремля. На застроенной другими богатыми купеческими теремами улице. И Ольга поразилась, насколько много в нем было служащих. Она-то знала только Филиппа да Басманова. Но отчим тут же все и объяснил. На каждый город крупный свои один или два инквизитора приходились. Дозоры не везде были. Новгород, да Киев могли небольшими службами похвастать. Остальные города, менее значимые, только инквизиторы охраняли, да чары, что нарушение Договора выявляли. И войны там шли порой не шуточные. Почище Битвы с низшими, что на Москве случилась.

Собрались все в большом зале с расписными стенами а потолком с резными подоконниками и множеством свечей в дорогих подсвечниках. Ксению тоже привезли. Она чуть голову вниз клонила. В двери еле протиснулась. Но не бранилась. Привыкла, что в библиотеке макушка в потолок упиралась, и тут ей тоже неудобно было. Это Ночному Дозору казарму специально с высокими потолками да дверьми большими строили, под её рост. А инквизиторский терем был на обычных людей рассчитан.

-Последний раз по этому делу всех сбираем, — объявил Филипп, пристально глядя на Святослава, — не сможет Ксения Андрея Севастьяновича разговорить, не обессудь, Святослав Игоревич. Я тебе много чего простил, хоть и не все гладко потом было. Вышло мое терпение.

Ольга глянула украдкой на Басманова. Думала она, что ему тот разговор больше нужен, а тот стоял, как будто и вовсе не интересно было. По сторонам поглядывал. Последний раз ей два слова бросил, когда у ворот лошадей оставили. Просто сказал: «Верь мне». А кому ей сейчас ещё верить?

-Слушается дело о заговоре с целью убийства служащих Дозоров Москвы, — тихо произнес Филипп, — и перехода правления от людей к низшим формам «иных». Давай, Фёдор Алексеевич.

Басманов с хрустом в руке что-то раздавил. И тихо произнес: «Дэвид! Выйди. Поговорить надо!»

Сначала ничего не произошло. Только воздух стал как будто плотнее. Но вскоре из того воздуха сам собою сложился темный силуэт. А после и бородой рыжей оброс. И вышел из пустоты человек в простой одежде, даже не русской. Ольга Скуратова совсем другим запомнила. Но в Тени он снова в солдата превратился. Сложно сказать нарочно или сам того не ведал.

Светлые как-то сразу назад отступили. Один Басманов рядом со Скуратовым остался. На груди у того была огромная зияющая рана с обожженными краями. Басманов кивнул ему, и только коротко поинтересовался: «Помирать больно?» Дэвид плечами пожал.

-Давно ты знал, что оборотни восстанут? — продолжал инквизитор, — что тебе Темрюков посулил?

-Что дочка, хоть одна, царицей станет, — голос у Скуратова был такой же приятный, но уже не такой уверенный. Тихий, — не «иные» они у меня, все трое. Я ж в том не виноват! Умницы, красавицы как на подбор. Они заслужили. Я заслужил!

-Как давно? — повторил свой вопрос Басманов.

-Анастасия, первая царица, только преставилась, — потупился бывший палач.

-Знал, что меня убить хотят, и сокрыл? — задумчиво произнес Басманов.

-Я тебе подарок отправил, — затараторил Дэвид, — из крепости, где меня убили. Княжичей тебе прислал…

-Зря старался, — отмахнулся Фёдор, — я их падчерице отдал за ненадобностью. А за то, что ты все знал, да меня предал, дочерей твоих всех с семьями завтра же в Сибирь пешком отправлю. И жену.

-Постой, — взмолился Скуратов, — отслужу!

-Так бы сразу, — буркнул инквизитор, — Анри сюда тащи. Живо!

Скуратов исчез, как будто взорвался. Был, и тут же в разные стороны разлетелся. А Басманов в самый дальний угол отошел. И Ольга к нему придвинулась. Страшно стало, сама не поняла, отчего.

Филипп как раз Ксению вперед вытолкнул, когда у дальней стены из темноты рыцарь вышел. Весь в белом, он шел, позвякивая латами. Плащ с нашитым алым крестом на несуществующем ветру развевался. Руки в латных перчатках человечьи были. А голова-то медвежья! Дошел до Ксении, в глаза ей глянул, и голову опустил.

-Прости меня, — сказал как будто ей, а как будто и ещё кому-то. Тут же развернулся, и обратно пошел.

-Постой! — Ксения тут же за ним шагнула, — если ты уйдешь, мне до смерти Басманову служить!

Медведь как будто только что заметил, что в комнате ещё кто-то присутствует. Обвел взглядом собравшихся. Задержался на Святославе.

-Всех наказали, — почти беззвучно выдохнул он, — я один виновен. Меня накажите.

-Чем покойника накажешь? — князь поближе подошел, — ты, я вижу, сам себя изводишь. Зверем в Тени пребываешь. Расскажи, как тебя убили. И тебе полегчает, и Каю с цепи снимешь.

-Пущай расскажет, как они с Темрковым заговор да расправу учинили, — шепнул Басманов со своего места, — на что он жизни светлых дозорных променял.

Но, как ни тихо говорил он, а Медведь его услыхал, и бросил ему полный ненависти взгляд.

-Я справедливости хотел! — рыкнул он, — нешто оборотень не «иной»?

-Что ж ты за вампиров не вступился? — уже не таясь отозвался Фёдор, выходя к нему, — ниже вас поставлены!

-За кровопивцев Витезслав борется, — рычал боярин, — а за нас кто? Оборотни людей сильнее! Честнее! Нас больше!

-И теперь вы ещё и на веки вечные наказанные, — равнодушно уточнил Басманов, — думаешь, тебе уже ничего не страшно? Следующей зимою воротись, посмотри, как дочку твою в Дневной Дозор принимать будут!

В ответ Медведь резко выбросил вперед что-то сияющее, с темными переливами. Свет угодил Басманову в грудь. А от удара он отлетел к дальней стене.

-Память моя тебе понадобилась? — рявкнул он, — держи!

Всех кто рядом стоял, тоже разбросало. Только Ксения на ногах удержалась. И Филипп уже знак руками сложил, чтобы призрак боярина развеять. Но тут Ольга в круг выбежала, да между ними втиснулась. Оттолкнула Медведя, да только подивилась, насколько он плотный. Ей-то казалось, что из Тени призрак вышел. Но и не теплый он был. А какой-то странный. Но отшатнулся, как настоящий. И только теперь на неё глянул.

-Слушай меня, инквизитор, — грозно прошептал он, обращаясь к Фёдору, — тебя все равно когда-нибудь Тень приберет. Ещё увидимся. Воспоминания ты мои получил, и будет с тебя. А дочери моей не тронь! Все, что отнято было, верни ей. Слышишь? И Каю отпусти. Или взамен рук, что тебя по ночам ловят, Борис приходить начнет. Каждый день будешь видеть все, что я перед смертью запомнил. Слышишь меня?

Басманов уже поднялся и отряхивался. Не глядя на боярина, он обратился к Святославу.

-Вот, — он кивнул на Медведя, — пока тебя не было, Освальд шухарту** просмотрел. Правильно мы тебя к Москве приговорили.

-Ну да, — кивнул Филипп, — ты нас, а мы — тебя. Все в равновесие пришло, Рюрикович.

А Ольга только на отца глядела. Тот становился все прозрачнее, но в глазах у него больше не было той ярости, с которой он сюда пришел. Было что-то человеческое. И ей даже показалось, что он ей улыбнулся. На прощание.

*Сварогов день — 1 ноября.

** Шухарта — сорвавший светлый иной. Совершают необдуманные действия, по их мнению ведущие к благу.

Все, что после происходило, она как в тумане наблюдала. Снова вызвали Скуратова. Но он, мигом смекнув, что на Анри где сели, там и слезли, принялся торговаться. И говорить начал только после того, как все присутствующие, включая Ольгу, поклялись, что мстить его семье не будут. Пришлось всем ту клятву дать. И только Басманов клялся на том условии, что услышит то, чего ещё не знает. Сказался большой опыт.

Дэвид чуть притих. Спокойно поведал, как Темрюков, едва сестра его царицею стала, пришел к нему, и предложил Иоанна Васильевича извести. Мол, царевичи малолетние не в счет. И то правда. Наследнику престола тогда семь лет едва исполнилось. А брат его так мал был, что его как котенка утопить можно было. Иные и не такие дела творили, и все с рук сходило. Тем паче, что Святослав, единственный царев живой «иной» родственник, вечно в разъездах пребывал. Заступиться за царя и его семью было некому. Остальным иным было безразлично, кто на троне сидит.

Нет. Конечно, не враз Дэвид согласился. Но, будучи «темным» по природе своей, и не отказался. Взял время на раздумья. Заодно и выяснил, чего ради весь балаган затевается. А задумал Темрюков, ни много, ни мало, в инквизиторы податься. По возможности в главные. Брат законной жены правителя, он полагал, что дорога ему и так открыта. Но в инквизиции его не ждал никто. Филипп должность для Басманова придерживал. Усмотрев в том личную для себя обиду, оборотень взялся за дело, как привык. Начал большую расправу планировать. Ведь оборотни и так людей сильнее. Порою умнее, и уж точно зуб на них имеют за многолетнее принижение.

Надо сказать, Малюта, хоть и вышел из простых солдат, простачком не был. И раздумья его были долгими и тщательными. С чего и кому он понадобился, когда Басманов есть? Но с Темнейшим было не так просто договориться. Хитрый и умный, он близко дружил со Святославом. И не стал бы ради бесталанного, по его мнению, дозорного той дружбою жертвовать. Освальд тоже в качестве союзника мало подходил. Вообще кто угодно Темрюкову в союзники не подходил, окромя оборотней.

Оборотни-дозорные, боевой магии обученные, тоже безоговорочно поддержали бы Святослава. Светлые-то уж точно. Стало быть, всех тех, кого он для своей дружины привез, надо было под топор наладить. Но не нападать же потом на Дозоры с Инквизицией вдвоем! Союзники нужны были. Много, да сильные. К счастью, оборотням по деревням шастать не надобно, чтобы иных искать. Из любого человека себе подобных сотворить могут. Было бы согласие получено.

За согласными дело не стало. Опричники так по боярским усадьбам прошлись, что у Малюты полон подвал только столбовых бояр сидел. Четверо берсерки, оборотни отставные. Остальные тоже не робкого десятка. Да у каждого ещё семьи оставались, родня ближняя и дальняя. И все в страхе жили. И где им потом жить, когда обратятся, тоже легко решилось. У Дэвида земли были пожалованные. Недалеко от Москвы, удобно. Но ведь не один десяток душ переправить предстояло. Заметно бы стало. Надо было сперва дождаться, когда Дозорные из города отбудут. Так они, почитай, каждое лето на войну уходили.

Из дел важных, и сложных оставались только деньги боярские. Много было. Что-то опричники вывезли, но сама казна была тогда у Старицкого припрятана. Кому на хранение отдавать, как ни казначею — оборотню? А попробуй того казначея уговори! Но тот, на удивление, легко согласился. Был он обозлен на Басманова за то, что бояр-оборотней громил. Да на Филиппа, который, как ему казалось, своего земляка покрывал. Ну и щелкнуло в голове что-то. Он и Каю уговорил не вмешиваться, и ещё нескольких светлых оборотней, что боярами не были. А темные сами как-то проведали. Не только Басманов со Святославом дружили крепко.

Правда, подтолкнув Скуратова к заговору, Темрюков сам ничего делать не желал, да и не умел. Но имел большой опыт жизни придворной на Родине, и большой вес, как брат новой царицы, у престола. Он легко выявил других наследников, которые могли бы занять трон после Иоанна Васильевича. Понятно, что и сам бы присел на трон, кабы захотел. Но иным того не надобно. И раньше-то не царей пасли, а друг друга, чтоб влияния на правящую верхушку избежать. Так что мог бы Темрюков, конечно, и регентом при малолетних наследниках остаться. Но не захотел. Мелко!

Мария и тогда кое о чем догадывалась. Но ей по большому счету тоже безразлично было, где её муж голову сложит. Мачеха, она была к пасынкам добра, всячески пострелят баловала. Своих-то детей у неё быть не могло. А как муж-то помрет, пожалуй, и сама воспитает. И не хуже, чем царь. Ну, а как сроки подходить начнут наследникам трон принять, тут их можно и с лошади сбросить. И в озере утопить. Новую династию на трон посадить. К оборотным благосклонную.

Малюта быстро пристроил старшую дочь замуж за двоюродного брата царя, Ивана Глинского. Тот и не понял, как это произошло. Среднюю, Марьюшку, сватал своему старшему сыну боярин Старицкий. Тоже царю родственник, чуть ли не ближайший к трону наследник. И уж Малюта согласие дал. А вдруг пришел к нему в гости никому неизвестный улыбчивый «мальчик» Боренька. Не знатного рода, из помещиков. И с порога предложил ту помолвку побыстрее разорвать. На бояр Старицких царь в те поры сильно осерчал.

-А царевичей тебе Марьюшка и от меня нарожает не хуже, — сказал, и улыбнулся, как он умеет. Светло, беззлобно. Кабы Скуратов по нимбу считать не мог, подумал бы, что юродивый опричник этот молодой. А нет, просто хитрый. И умный. И обладал двумя ценными при дворе качествами. Он умел всем понравится. Просто мастер был по этой части. Кого не спроси, все о нем тепло отзывались. И врагов у него не было, как у дурачка. А вторым, и самым ценным его даром была способность быть неприметным. Даже рядом мог пройти, и незамеченным остаться, ежели сам того желал.

Третью, самую младшую дочку только прошлым годом за Шуйского отдал. Тот и не скрывал, что женится строго по расчету. На него тоже Темрюков указывал, но там надежды мало было. Хотя нити вероятности выводили на него, как на наследника престола. Но как-то непонятно, и слишком не скоро. Но сам он себя видел новым царем весьма отчетливо. Сговорился с оборотнем мигом. И только он один знал про иных. Что-то сам понял, а что-то и подслушал.

И всё то время, что Малюта дочерей в «царицы» пристраивал, он трясся, как бы Басманов не прознал. А тот увлечен был. Опричников обучал, Дневной Дозор в «непобедимую армаду» превращал. Ему не до того было. И хотя Освальд возмущался, и даже в инквизицию жаловался, но проку было мало. Инквизиция ответствовала, что общее число оборотней на Москве достаточно велико, и шум поднимать не из-за чего. А Святослав далече был.

Сам-то Рюрикович тоже мог за оборотнями не гоняться, а на месте новых наделать. Но это же годы работы! Каждого обучи. Да порядок ему вырасти! Долго, сложно. И никак не связано с путешествиями. В общем, совсем не подходящий для него путь. То ли дело оборотни оседлые. Прижившиеся у Дэвида в деревне, спокойно боевую подготовку проводившие, армию обучавшие. У них время было, как им тогда казалось. Не срослось только. Трон волшебный всех раньше времени на восстание вывел.

К тому времени Мария уже в отставку вышла. И Темрюкова из Кремля «попросили». Он к тому времени послов иностранных на царя натравил. Ртуть везде, где надобно было, оставил, и спокойно съехал. Но из кремля уезжать не спешил. Малюта не пускал. Царь оказался крепче, чем иные рассчитывали. И был фигурой слишком заметной, чтобы убивать его магически. Уж и прислуга помирать начала, иные что-то чувствовали, а Иоанн Васильевич все держался за жизнь. Поторопить надо было.

Царь медведей очень жаловал. И охотиться, и так, полюбоваться. Мог часами возле клетки с бурым красавцем сидеть. А уж если кто бороться с медведем умел, тот и вовсе царем обласкан бывал. Басманов и в мыслях не имел вредить семье казначея. Но раз послали по последнему разу боярскую усадьбу громить, так надо исполнять! Тем более, что там и казна потерянная нашлась. Убивать и вовсе никого не хотелось. Бориса родственники как-никак. Привез оборотня к палачу, и велел придержать. Малюта к оборотню бережно относился. А как царь к новому зверю привык, так и гвоздь заветный, что цепь укорачивал, вынул. Но тут Ольга не вовремя сунулась батюшку проведать. И понеслось!

И тут вдруг, нежданно, не гаданно, все оборотни в один день со своего места сорвались, и как полоумные на Дозоры войной пошли. Темрюков понять ничего не мог. Басманов, самый опасный для них противник, в городе был, но дома в тот момент находился. А как в тот дом пройти, ежели ты его не видишь даже? Анри помог. Он на Темнейшего за подвал был обозлен. За сына растленного, дочерей убитых. Ольгу, похищенную. Но Борис ему безропотно отпер. Батюшка мириться пришел! Анри и растаял.

Как и когда Темрюков его кинжалом под ребра угостил, Дэвид не знал. Уже в Тень попавши рану увидал. И то не сам. Ирину встретил, она подсказала. Самому совестно было оборотню на глаза попадаться. Если бы не был оборотень ранен, не дал бы сына убить.

-А в Ирину Шуйский стрелял, — кивнул Басманов, отпуская призрак Скуратова с миром, — а сам вскоре в Речь Поспалитую отбыл. И Темрюков за ним. Там их сейчас мой человек пасет.

Ольга ушла. Ей и спокойно стало, и неспокойно одновременно. И пусто как-то. Вышла на улицу, села на скамью возле конюшни. Как будто воз с сеном разгрузила. Сил совсем не осталось. А вскоре и Басманов за нею вышел. Набросил свою шубу ей на плечи, сел рядом.

-Я устала, — буркнула она, приклоняя голову ему на плечо, — ничего не хочу!

-Пройдет, — вздохнул инквизитор, — знаешь, сколько раз я так «уставал»? Все когда-нибудь проходит. И это пройдет. Поехали домой.

Ксения в тот же вечер была домой отпущена навсегда, хоть и пользы особой в разговоре с покойным оборотнем от неё не было. Басманов ей даже заплатил. И это был один из немногих радостных моментов за все прошедшее время. Но в целом радоваться было нечему. Яшку, как и остальных оборотней, что в Ночном Дозоре служили, другие дозорные стороной обходить начали. А Ксению и вовсе презирали. Не потому, что у темного инквизитора в рабстве была. А за то, что во время бунта не пришла Дозор охранять, на сомнительные уговоры поддалась. Буслай не замечал оборотней молча, остальные же роптали, и все более склонялись к тому, чтобы вовсе их из Москвы выселить.

Уехать они никуда не могли, Святослав не пускал. Оборотни Ночного Дозора с напускным спокойствием на дежурство выходили, как будто и не было ничего, хоть и тяжко приходилось. Дел никаких оборотням более не поручали, и даже охранять двери не дозволяли. Держали на службе только из-за равновесия сил между дозорами, платили мало. Святослав пока не вступался. Не знал, что с остальной своей дружиной делать. Он и сам уж рекрутов обучил так, что ниже четвертого порядка ни один от Тени не получил. Оборотни для равновесия становились все менее нужными.

Думала Ольга, что теперь князь вовсе в гости ходить перестанет. А он, напротив, зачастил. И, надо сказать, вид он имел спокойный, а в глазах озорные огоньки плясали. И Фёдор вновь веселым да злым стал, и каким-то взвинченным. Таким девушка его в первые дни их знакомства помнила. Сидели они подолгу, иногда князь чуть ни под утро уходил. И Гордей вместе с ними не спал. Тоже о чем-то шептался. А порою и Филипп приходил. Но на ночь более не оставался.

Ольге чужие секреты безразличны были. Она словно бы в оцепенение впала. Равнодушно разглядывала снег, хрустевший под ногами. Лето и вся осень для неё пролетели, как один странный день. Как будто только вчера последний раз с медведем боролась. А сегодня вот, двор пустой увидала, и загрустила. Скоро всему этому придет конец. Следующей зимою Басманов должен будет отпустить её, чтобы в Тень ступила. Четыре года минёт. Как они дальше жить будут? Дома-то рядом стоят.

Отчим её «утешил». Как и было уговорено с отцом её, все имение, все деревни и усадьбу, девушка обратно получила. Затем Филипп и заходил. Семью, которой те владения пожалованы были, нужно было без лишнего шума куда-то переселить, да бумаги подготовить. Чай, боярыня в наследство вступает, а не помещица. Дворянские документы — дело серьезное. Да и собственность не малая. Там только деревень было более двадцати. А ещё усадьба. Хоть сей же час переезжай. И делиться ни с кем не надо. Одна она осталась! И о том, что ей в пустой дом вернуться придется, где сестры её погибли, тоже тревожиться не велел. Обещал все «страшные» воспоминания стереть подчистую.

И сразу переезжать совсем не обязательно. Жить вместе можно. Секретами делиться нельзя. Но Святослав подмигнул. Можно светлому и темному секретничать. И дружить можно, если границы соблюдать. Фёдор Алексеевич не дозорный чай, инквизитор. А вот от близнецов избавиться придется. Не от того, что закон так велит. Сама от себя отстранит. Противны станут.

Девушка нервничала, стала плохо спать и, в конце концов, заболела. Не думала она, что когда-нибудь будет рваться не из этого дома, подальше от темного инквизитора. А сюда. Подальше от Ночного Дозора, да от светлых с их тихой, «доброй» местью. Хотя тьмы в себе не чувствовала, как ни старалась. Просто отец в своих доспехах, да с медвежьей головою все перед глазами стоял. Да наслушалась разговоров, что Святослав с Басмановым вели, и в конец к службе охладела.

Видя, что за две недели девка вся извелась, да так, что одни глаза остались, отчим решил её к делу приставить. Позвал в гости, выгнал Сахара и близнецов в «хибару», и очень серьезно поинтересовался:

-Не хочешь на саночках прокатиться?

Ольга удивилась. Басманов сани не особо жаловал, все больше верхом. Да и она отвыкла. Но на всякий случай промолчала, вдруг чего ещё скажет.

-Ты тут хандришь, и, можно сказать, за зря пропадаешь, — продолжал Фёдор, — а мне для дела важного девка нужна смелая. И сильная.

-Не темни, — буркнула она, укутываясь в теплый платок, — что задумал? Опять волку в зубы меня бросишь?

-Да не, — тепло улыбнулся инквизитор, — давно спросить хотел. Ты плавать умеешь?

Месть — блюдо холодное. А в случае с иными, ещё и долгое. И за длительностью своею, должно быть тщательно спланировано. Да, обещано клятвенно семье Скуратова не мстить. Так и не собирается никто! Только вот подправить кое-что надобно. И после не вмешиваться. Другой раз жизнь так все вывернет, что ни один иной не измыслит, сколь бы хитер не был.

-Иные до договору должны только Рюриковичей поддерживать, — объяснял Басманов, — да цариц-иных предоставлять. Не будет Рюриковичей — и уговору конец.

-Так их ещё двое, — Ольга шмыгнула носом, — и оба молодые. Что ж им, не жениться теперь?

-Женятся, — заверил её Фёдор, — всенепременно! Только жены у них будут обычные. Для дела надо, не для баловства.

-А я тут с какого боку?

-Царицей будешь! — рассмеялся Басманов, — последней иной царицей!

-Ты от меня избавиться решил что ли?! — возмутилась девушка.

-От тебя избавишься, пожалуй, — проворчал инквизитор, — и поверь, это для меня задача не интересная. Простая. Тут игра повеселее будет. На много лет. Все, кто в заговоре с оборотнями был, меж собою все эти годы биться будут. И все на той бойне полягут, уж не сомневайся. Только не враз. Сперва помучаются. А самое приятное, что ни я, ни Филипп, ни тем более Святослав, к той бойне никакого отношения иметь не будут. Вот, кстати, беглец наш, Шуйский, уже домой от поляков едет. Почувствовал острую тоску по Родине.

Улыбка у него в этот момент была не то, чтобы счастливая, а какая-то даже детская. Мечтательная.

На следующий день Ольгу привезли в Александровску слободу. Там со всею серьезностью и положенными почестями одели в царские одежды, да тяжелый венец на голову возложили. Мэй немного вокруг покрутился, старался в глаза заглянуть, каждый её жест сопровождал печальным взглядом. Но жаль его, почему-то, совершенно не было. Девушка ещё в обиде была за ту легкость, с которой он её на повышение по службе променял.

Под колокольный звон и восхищенные возгласы, её провели под руки по длинным коридорам. И, проведя по кругу через огромный зал, где за накрытыми столами праздновали гости, ввели в опочивальню. Там никого не было. Царя ещё с утра усыпили. В этой операции его участие не требовалось. Что за столом на его месте пусто было, никто не замечал. Гордей и Мэй, которые на сегодняшней подставной свадьбе исполняли роли дружек, прикрыли за нею дверь. И абсолютно никто не обратил внимания на то, что царь на своей первой брачной ночи не присутствовал.

А двенадцатого ноября, морозным утром, Ольгу, у которой под одеждой было целых три согревающих амулета, усадили в простые деревенские сани. Под осуждающие взгляды все тех же людей, которые вчера пили за здравие новой царицы, провезли по тонкому льду, сковавшему ближайшее озеро. И с самым большим шумом, который можно было создать, сбросили вместе с санями в ледяную воду.

Вечером, сидя у Басманова в тереме, она пила горячий чай. Слушала, как Филипп рассказывал о расторжении договора о вечном служении в связи с чрезмерной смертностью женщин, находящихся на посту царской жены, и куталась в меховую накидку. Приятно было думать, что обе девушки, отправленные в монастырь на лечение, больше не должны возвращаться в смертельно опасные стены кремля.

-Я не хочу отсюда уходить, — буркнула она, уткнувшись Басманову в плечо носом.

-Оставайся, — улыбнулся он, — вместе веселее!

Московский офис Ночного Дозора. Наши дни.

Борис Игнатьевич подмигнул Антону и вынул из мини бара ещё один пузатый бокал. Плеснул на дно коньяку, подвинул блюдце с лимоном.

-Пока Ольги нет, — пояснил он, — она все это не любит.

-Ну да?! — Городецкий вспомнил, как лихо Ольга Андреевна может при случае хлебнуть чистого спирта, как сама говорила «с локтя», и недоверчиво глянул на шефа.

-День рождения у неё сегодня, — печально вздохнул Борис Игнатьевич, — и ещё одна памятная дата. Её она и вовсе не жалует. Это для меня праздник, а она все ещё в обиде.

-? — дозорному было тепло, приятно шумело в голове от выпитого.

-Где-то в этих же числах мы и познакомились, — мечтательно улыбнулся директор.

-Любовь с первого взгляда? — хихикнул Городецкий.

-?! — лицо Бориса Игнатьевича скривилось, как от целого съеденного лимона, — да я, когда её первый раз увидал, чуть не обделался!

-Перекаченные мышцы? Авангардный макияж? — предположил Антон.

-Хуже! — Гесер залпом осушил почти полный бокал и налил ещё, — только Оленьке не говори!

За четыре года, что боярышня Головина прожила с Басмановым, они так спелись, что уже понять нельзя было светлая она, или темная. Нимб сиял. Такой бывает, когда мученичество какое примешь, или в монастыре много лет проживешь. А вот характер у Ольги был, темнее некуда.

-Знаешь этот взгляд её, — поморщился Гесер, — как будто ты ей рубль золотой должен? Умножай на сотню. Ничего страшнее нету, чем светлая волшебница, воспитанная в доверии к тьме. Да ещё и дочь самого инквизитора, Фёдора, мать его за ногу, Алексеевича.

-А я думал, она Андреевна, — насторожился Городецкий.

-Так он подсуетился, опекуном заделался! — фыркнул Борис Игнатьевич, — Фёдор её за четыре года под себя обточил. Сам в степь со своими мальчиками по вызову приехал, и Оленька не одна была. Он к ней двух инкубов приставил. Но по ауре было видно все. Мне во всяком случае. Не для неё все это. И, как мы теперь знаем, привычка с темными договариваться, ей в семнадцатом году боком вышла.

-Почему в степь? — удивился Городецкий.

Бывший гладиатор знал толк в рекламе. Слово, данное падчерице много лет назад, сдержал. Он все так вывернул, что желающие стать для Ольги наставником к нему в терем уже не вмещались. Да и во двор. Даже из Тибета монахи-иные прибыли! Сама Ольга только брови недовольно нахмурила, когда на прибивших глянула. Дай ей волю, и вовсе не стала бы в Тень ступать.

Гесер последним приехал. Становиться наставником у него и в мыслях не было. Он в те года ещё слишком любил волю степную, простор. Да войну. Да чтобы в каждой юрте* женщина влюбленная ждала. А наставничество — это ж работа. Тяжелый каждодневный труд. Как ребенка незнакомого усыновить. Да и сюда не специально ехал, а так, по дороге завернул. К девице одной, местной. Подвела будущего Светлейшего, как раз его степная привычка к войне без правил.

-Для степняка женщина кто? — вздохнул Гесер, бездумно покручивая бокал в руке, — трофей, награда. А тут же прямо армия собралась. Всю степь юртами да шатрами наполнили. И все ждали, кого она выберет. Ну не мог же я её шведам уступить! Или этим, монахам лысым, которые перерождаются!

Антон машинально глянул на отсвет лампы на гладко выбритой голове шефа, но промолчал.

Ольга с выбором не спешила. Они с Басмановым в одном шатре поселились, и чуть ли не под одним одеялом спали. Фёдор её, как дочку опекал. И весь день с разными светлыми беседовал. Уж больно не хотел её далеко отпускать, зачем-то она ему в Москве нужна была. А может и правда как дочь полюбил. Беспокоился. По нимбу его тогда ничего определенного сказать нельзя было.

-Я тогда по-русски ни слова не понимал, по нимбу считывал, — признался шеф, — и по лицу её, да по ауре, сразу прочел: «Это, что ли, знаменитый Гесер?!» Не глянулся, значит. Ну да, с чего бы? На фоне Басманова я выглядел, мягко говоря, блекло. Да ещё Фома аж с Альбиона припылил. Рядом крутился с глазами своими кошачьими. Мы с ним на второй же день из-за неё поцапались, и много лет не разговаривали.

Сперва-то у одного костра сидели. Фома про Ольгу немного рассказал, знал ведь её с детства, вернее, с отрочества. Гесер слушал в пол-уха. Умная она, или дура последняя, его сейчас не тревожило. В юрте ждала черноглазая круглолицая зазноба. В то время ему нравились невысокие черноволосые монголки да татарки. И чинийка бы сошла, если красивая, только откуда-нибудь из Манджурии, чтобы ноги не изуродованные были. А можно всех троих сразу!

Глянул на обладательницу рыжеватой косы, что мимо него к Фоме прошла, и только.

-А мы тут заспорили с Гесером, — улыбнулся девушке Фома, — что есть любовь женщины.

-? — девушка только бровь иронично изогнула, ничего не сказала.

-Гесер говорит, что костер, — улыбнулся бывший учитель, — есть дрова — горит. Нет дров — гаснет. Оставишь без присмотра — разнесет уголья горящие по всей степи. Или погаснет, пока ходишь.

-А ты? — улыбнулась Ольга, любезно принимая от него флягу кумыса**.

-Думаю, — Фома придвинулся к девушке ближе, — любовь женская как цветок. Иной и на камне вырастет, и в песке расцветает. И не надо ему ничего. А иной в лучшей комнате на свету стоит, да вянет. И не знаешь, что ему, проклятому, надобно. Отчего не цветет. Как тебе кумыс? Не пробовала ведь ещё? С первого разу не всем нравится.

-Я гарум пробовала, — Ольга спокойно вернула флягу, — меня уже не удивить. Хотя, кумыс тоже на ценителя.

Фома так быстро сунул флягу Гесеру, как будто тот изъявил желание спрятать у себя весь мусор, который в степи найдется, не токмо забродившее кобылье молоко. А вместе с тою флягой предупреждение прямо в голову кинул. «Прости, друг. В любви, да на войне, все средства хороши!» Степняк напрягся. Ольга с Фомою были уже порядком знакомы. Тот лип к ней, как мокрый волос. Уже успел и плащ свой дорожный ей на плечи набросить, и за руку держал, как свою. И все, сидящие вблизи их костра замолчали и прислушивались. И на девку эту непонятную во все глаза глядели. Надо брать!

-А ты, Оленька, как считаешь, — шептал тем временем Фома девушке на ухо, — что есть любовь женщины?

-Благодарствую, что спросить меня сподобились, — рассмеялась девушка, — думаю, что это как кружево плести. Легко в начале, а все остальное время тяжко. Всё время следить надобно, чтобы чего не напутать. Будешь неаккуратен — криво выйдет. А переделать уж нельзя! От каждой булавки в нем заметный след остается. Для бедных попроще, для богатых — затейливое, да тонкое. А главное, — она повернула голову, и прямо в губы Фоме произнесла, — мужчинам то кружево даром не надобно. И плести-то не разумеют, а лезут!

Встала, сбросила с плеч наброшенный бывшим учителем плащ, и ушла куда-то в темноту. Гесер по нимбу считал, что зла она сейчас сверх всякой меры. Присмотрелся повнимательнее. Оделась тепло, сапоги степные на ней, кафтан шерстяной, под ним рубаха суровая. Штаны для верховой езды. За спиною котомка, в руке шапка. За голенищем плетка. Далеко ли собралась, красна девица?

Из разговора их с Фомой Гесер, ясное дело, ни слова не понял. Зато с первого взгляда догадался, что никто девицу эту не преследует. Даже не замечают, что она убегает. Смотри-ка ты, какая своевольная! Светлые воеводы ради глаз её распрекрасных аж с гор спустились, а она носом крутит. Сама со стороной силы не определилась ещё, а на магов вне порядка, как на навоз глядит! Надо бы догнать, да проучить.

И пока Фома со своего плаща степную пыль стряхивал, пока соратники Далай Ламы* * *

что-то там просчитывали, а Басманов с каким-то юнцом черноволосым у костра обжимался, Гесер беспрепятственно своего коня отвязал, да выехал в степь. Ольги не было уже видно, но следы её сапог заканчивались, а следы московских подков начинались. Кочевники-то своих коней в железо не обувают.

Пока ехал, все думал, а как оно "там" у рыжих? А грудь у неё маленькая, как у чинийки. Гесеру всегда так больше нравилось. Сам не понял, отчего вдруг стал об том думать. Наставничество никакой иной близости между учителем и учеником не предполагает. По крайней мере, не обязывает. Ещё попробуй ту ученицу выследить, да поймать! И, только когда вой чей-то предсмертный услышал, очнулся. Неужто догнал? А дальше-то как?

* Юрта — переносное, конусообразной формы жилище у кочевых народов Азии.

**Кумыс — кисломолочный напиток из кобыльего молока.

* * *

Далай Лама — Верховный глава Тибета и тибетской церковной организации.

Ольгу он сразу признал. Увидел, как она своими тонкими руками кого-то к земле прижимает. Большого зверя, не меньше волка. Ближе подходить не стал. Кто её знает, что она там делает. Девица, тем временем, с волка степного шкуру сняла, и по всем правилам её на земле растянула. Тушу освежевала, костер себе соорудила, даже непонятно, из чего. И поздно ночью, наевшись волчатины, спать завалилась.

Гесер привык в степи ко всему. Мог и без костра обойтись, амулетом обогреться. Попробовал так рассмотреть, издали. Все же неразумно тут кровавую волчью шкуру оставлять, да мясо сырое. Падальщики набегут. Но, когда задумал ближе подойти, чуть не споткнулся о простую проведенную по земле палкой черту. Да не об неё саму, а о посыл, с которым её боярышня провела. «Дальше не ходи. Убью!» Видать, всему её научил Басманов. Она, небось, уже и руками заклинания боевые научена складывать. Ей только в тень ступить осталось. Всю голову, небось, на учении том отшибла. Магу первого порядка смертью грозит, а у самой руки, как палочки!

Знал Гесер женщин. Многих, разных. Не ко всякой можно на боевом коне подскакать. За кем-то и побегать надобно. И раньше от него убегали, Ольга не первая. Если сравнивать женщину со зверем, то она, скорее, кошка. Бежать за нею бесполезно. Только спугнёшь. Тут обождать надобно. Да сделать так, чтоб сама пришла. На еду не придет, сама справилась. Да ещё, небось, запасы сделала. Соль у неё, скорее всего с собой. Красотой Гесер не блистал. А ежели с её отчимом да полюбовниками сравнивать, так и значительно проигрывал. Тоже не пойдет. Но ведь сама она в эту степь приехала, значит, ищет чего-то. Нужен Учитель помимо Басманова.

Уж рассвело давно. Ольга там у себя проснулась, и чего-то с костром суетилась. Замерзла все ж таки за ночь. Но Гесер к ней на выручку не спешил. Сама сбежала, да ещё убить грозилась. Вот сама и крутись! Кобылку свою девица ещё с вечера стреножила, да пастись отпустила. И теперь та кобылка, да Гесеров жеребец рядом стояли. Лошади, они к своим тянутся, как и люди. Рано или поздно Ольге придется подойти, чтобы её забрать.

Девушка, тем временем, из шкуры натянутой над костром полог соорудила. К дождю готовилась. Туча уж давно на горизонте была, а сейчас прямо полнеба занимала. Уж и ветер запах дождя принес. Страшен дождь в степи, особенно с грозою. Спрятаться негде. Гесер мог в тень ступить, там дождя не будет. Но он получше придумал. Встал, глянул на тучу, сложил руки знаком, что грозы отводит, и песню затянул, которая тучи по ветру развеивает. Старая была песня, степная монгольская. Из тех, что либо сразу нравятся, либо враз ненависть вызывают. Низкая, гортанная, с переливами. Шаманы с такими песнями в Тень ступали, и там бились. И Гесер так бился. И Ольгу мог бы научить, ежели захочет.

Разошлась туча не сразу. Сперва просверкала, да погремела. А потом враз просветлела, и рассеялась. Перестал Гесер петь, руки развел, и обернулся. А Ольга прямо за спиною стоит. Смотрит глазами своими, цвета чинийской травы заваренной. И привиделось Гесеру, что вот так же стоят они где-то в темном подвале, или другой какой комнате без окон. А вокруг все в движении. Каждый предмет, каждая пылинка. И летят в них обломки деревянные, стальные, да каменные. Хочет Гесер в тень ступить, чтобы спастись. А не может. Потому, что из той тени он вернется, только если Ольга его ждет.

Глянул на неё. Нимб сияет. Настроение отличное. Радость испытывает, даже восторг. И любопытство. Самое время в тень ступать. Что по-татарски не говорит, это ему ещё вчера Фома поведал. Вот и выходит что спрашивать, да что-то объяснять сейчас бесполезно. Обнял её Гесер, притянул к себе, да в Тень втащил. Достаточно один шаг сделать. Она потом сама научится, а сейчас без Учителя никак.

Вынырнули тоже вдвоем. Ольга посмотрела на него еще раз, уже недоверчиво. Глянул и на неё Гесер. Вышла она из тени сразу третьего порядка. Тут Фёдора Алексеевича упрекнуть нечем. Подготовил, чему надобно обучил. Но от женщины тут одно название. В платье последний раз года два назад ходила. Но это даже и хорошо. В степи вода редкость. Голову иной раз негде помыть, не то, что шелковые платья стирать. А вот заклинания, которым Басманов её выучить успел, надо бы выбить. Ещё не хватало, чтобы светлая колдунья темными заклятиями разбрасывалась. Переделывать после Фёдора Алексеевича много чего придется. Сперва…

Но тут у Ольги как-то лицо отвердело. Взгляд стал колючий, недобрый. И в следующий момент получил от неё Гесер такой удар кулаком по носу снизу, что хруст костей своих услышал. Дышать враз перестал. От боли в глазах потемнело. И пока он с силами собирался, пока нос сломанный на место ставил да лечил, её уж и след простыл. Только и успел маг первого порядка увидеть, как она с разбегу на лошадь свою вскочила, да в степь ускакала. Только путы рассеченные на земле остались.

Следы её подков обратно в лагерь вели. А там уж было так натоптано, что различить отдельно её подковы в пыли не удалось бы, даже и с магией. Делать нечего, пошел на поклон к Басманову. Нашел его едва проснувшимся. Темнейший был не один. Парень, что вчера ним у костра сидел, Гесеру навстречу из-за полога вынырнул. Покраснел весь, буркнул что-то, и к себе отправился. А Фёдор, довольный и утомленный, за ним следом выплыл. Потянулся, как кот на солнышке, глянул на Гесера и враз посерьезнел.

-Сбежала. — Даже не спросил. Свои соображения высказал. У степняка всё лицо, да вся рубаха кожаная кровью залиты были.

Гесер кивнул.

-Ну, с почином! — грустно улыбнулся инквизитор, — от меня она тоже сперва сбежала. Правда, потом воротилась. Но тут, скорее, морозы зимние надобно благодарить. Каким порядком её Тень одарила?

-Третьим, — буркнул степняк.

-Неплохо, — одобрил Фёдор, — но помочь тебе ничем не могу. Боярыня Головина очень сильно себе на уме. Хочешь быть ей наставником — догони, да сам спроси, чего ей надобно.

-Да как же я спрошу, — опешил Гесер, — когда она ни по-татарски, ни по-монгольски не говорит?

-А ты по-русски выучись, — посоветовал Басманов, — она опять свой амулет-переводчик посеяла где-то. Так она, небось, сразу в Москву, в Ночной Дозор помчалась. Её там заждались, поди. Фому с собой возьми, пусть переводит. Да и Освальд, воевода тамошний, по-татарски хорошо знает. Святослав немного разумеет. Иаков поможет, ежели сегодня не суббота. Будет, кому с нею вместо тебя объясниться.

-Это она должна со мной в степь ехать, — заупрямился Гесер, — я её наставник.

-Ты человек, позволивший сломать себе нос, — презрительно отозвался инквизитор, — ещё выяснить надобно, как ты её в тень заманил. Я же видел, как она вчера с одним ножом и горстью соли в степь сбежала. Не хотела в Тень ступать. Передумала. Силой заставил? Хитростью? Так она этого не любит.

-Сама подошла, — буркнул маг, — я не звал. Даром не нужна!

-Ну, так и не езди вовсе, — легко согласился Басманов, — и, чем думать, как её ноги себе на плечи закинуть, верхней головой поразмысли. Она и без тебя прекрасно проживет. Не стоишь ты моей дочери. Чему ты там её научишь, чему Святослав не сможет? Она и от меня многому выучилась. Так что близко к ней не подходи. Ольга на магию рассчитывать не привыкла, все больше своими силами. Я сам ей руку на хороший удар поставил. А я в трех цирках римских деревянные мечи не за красивые глаза получал.

Близко не подходи?! Обиделся степняк. Что это, Басманов будет ему указывать, где и как к его ученице подходить. Гесер сам в Тень свел, сам и учить будет! Волшебник был так зол и раздосадован, что на дорогу, которая по-хорошему два дня занимала, меньше суток потратил. К воротам Ночного Дозора подъехал как раз, когда две ленты на улице стали по цвету различаться. Встретили его скорее удивленно, нежели радостно. Да и встреченные горожане оглядывались. Не каждый день вооруженный степной воин мимо них на взмыленном коне проезжал.

На крыльцо сам воевода вышел. И, пока Гесер объяснял, в чем дело, остальные подтянулись. Самой девушки ещё не было. Куда ей спешить?

-Да она, наверное, домой к себе поехала, — сообразила Ксения, огромного роста женщина из «первых людей», — что ей тут делать? Она и не хотела наниматься.

Делать нечего. Пришлось ещё по городу поплутать, поискать «хибарку», как её Басманов называл. После юрты терем Басманова ему дворцом показался. Дважды мимо проехал. Домик у Ольги Андреевны и правда был намного меньше, чем у отчима хоромы. Правда, оба дома на одном широком дворе стояли, с аккуратным дровяным сараем, да с баней. Девушка, как приехала, сразу париться пошла. А Гесера два её темных инкуба встретили. Грустные да с вещами. Теперь, когда она стала светлой волшебницей, им тут нечего было больше делать. В терем перебирались.

-Хозяйка передать просила, — сказал один из них по-татарски, поправляя амулет-переводчик, и затворяя за собою дверь, — чтобы ты времени не тратил. Исправлений ей от тебя никаких не надобно, бить она себя не позволит, и в степи жить не будет. Уходи!

От этого известия Гесер ещё больше озверел. Решила выгнать, так пусть сама скажет, а не темных своих подсылает! Он взлетел на крыльцо бани, и рванул на себя ручку. Но там его уже Фома поджидал.

-Ты куда прешь в грязных сапогах? — строго поинтересовался он, выталкивая старого приятеля на улицу, — Ольга Андреевна утомилась с дороги. Потом чаю выпьет, да спать ляжет. Не до тебя ей.

-А ты здесь откуда? — опешил Гесер.

-Так мы с Оленькой на дороге встретились, — улыбнулся своей светлой улыбкой Фома, — предложил её в баньке попарить, она согласилась. Я на неё давно поглядывал, она ещё с батюшкой жила. А теперь сам Бог велел. Она подросла, сама себе хозяйка, светлая иная. Со мной в степь ехать не надобно, я тут живу. При хорошей должности устроился, в Ночном Дозоре служу. Все один к одному, как видишь. Ехал бы ты отсель, пока тебе нос по второму разу не сломали.

На Москву налетели летние грозы. В это лето они были особенно бурными, длительными, да с ливнями. А иной раз и с градом. Днем все было серо, а ночью грохотало так, что вся «хибара» сотрясалась. Сахар вздрагивал от каждого удара и спал у девушки подле кровати на полу. А она и вовсе не спала. Пусто как-то стало, уныло. Думы тяжелые одолели. Месяц минул, уж осень скоро. Но теперь-то время значения не имело. Впереди была жизнь вечная.

Все поменялось. И оказалось неожиданно сложно. Раньше-то она по нимбу не читала. И ежели рядом кто-то злился, порою и вовсе незаметно было. А теперь! Все чувства домочадцев были для неё открыты. И не радовали. Гордей со своей расчетливой, эгоистичной страстью обдавал колючим жаром. Близнецы одновременно печалились, ревновали и страшились чего-то. Сахар тоже ревновал, пожалуй, сильнее всех остальных. И зло, темно радовался своему возвышению. Басманов горел пламенем своих страстей. Хотя Ольга определенно чувствовала в нем отеческую заботу, интерес. И даже что-то похожее на сочувствие.

Басманов объяснил, что неприятное чувство, которое Ольге унынием показалось, это голод магический. Велел возле церквей чаще проходить. В доме особой добротою никто не отличался. Но поравнявшись с юродивым, которому она всегда подавала, девушка услыхала, как он её ведьмой обозвал. Раньше-то он её и не замечал вовсе. Даже глянула через Тень, как Святослав учил. Нет, не иной. Обычный человек. Пустота на душе исчезла, но неприятный осадок остался.

А ещё Тень, куда она теперь могла в любой миг ступить без помощи, впечатлений подбрасывала. От Ольги во все стороны нити расходились. Толстая, как корабельный канат, соединяла её с Фёдором. Чуть потоньше, вела куда-то недалеко. Малуша сказала, что это Святослав её отметил, как «свою», чтобы оберегать. И совсем тоненькая, едва заметная, уходила куда-то вдаль. К Гесеру. Двигаться не мешали, и она быстро привыкла и позабыла о них. Тем паче, что сама Ольга в той Тени выглядела, как воительница. В сияющих латах, с развевающимися рыжими волосами, и нимбом, как на иконах пишут. И разглядывать окружающих было не в пример интереснее, чем чужие "крючки".

Басманов в Тени был на кота похож. Черный, гибкий, в гладиаторском доспехе, с горящими зелеными глазами и хвостом-бичем. Он ради забавы падчерицу легонько хвостом тем щелкнул, и рассмеялся беззвучно. Святослав тоже воином был, и тоже в доспехе. Кольчуга да шлем островерхий, княжеский, плащ белый, коловрат прямо на груди светился, без веревки. Лицо чистое, без шрамов. И нимб сияющий так, что глазам больно было. Девушке только любоваться оставалось. Но потом в Тень Малуша нырнула. Взмахнула крыльями огромными, сверкнула третьим, и единственным, глазом, ухватила девушку за ухо, и наружу вытолкнула. Не для того Тень существует, чтобы два младенца великовозрастных своими личинами похвалялись.

Учить её взялся сам Рюрикович. Долго ждал, Ольга полгода в Тень ступить решиться не могла, все тянула. Теперь он ей роздыху не давал. И бегать приказал вдвое более, чем раньше. И далеко, не только до городских ворот, но и за город, за посады, в лес. Девушка уже вторую пару кожаных поршней* сносила. Сперва тяжко приходилось, но потом понравилось. Басманов тоже немногим сложениям рук научил, не для боя. Для удобства. Чтоб стрельцы на воротах не мешкали, без вопросов выпускали, и впускали обратно. Чтобы вода в обувь не проникала, да за ворот. Снаружи вся одежда мокрой выглядела, а внутри тепло было, да сухо.

Бежала она сейчас, под ноги себе глядела. Темно было, а светать начнет нескоро. Ольга, пожалуй, уже и к дому воротиться успеет. Гроза была. Но девушка уже так привыкла, что и не внимания не обращала. Каждый день теперь её гром и молния сопровождали. Даже удобно, когда молния сверкнет, на дорогу глянуть можно было. И вдруг запнулась обо что-то. Упала, да по привычке руки сложила, вся сжалась, да, перекатавшись, на ноги вскочила. Глядь, а ноги веревкою спутаны. И откуда та взялась непонятно. Минуту назад не было её.

Молния в шелесте дождя сверкнула, потом ещё и ещё раз. И каждый раз под раскаты грома к ней человек издали приближался. Не бежал, не шел. А просто ближе становился. Присмотрелась, а это Гесер. Каким запомнила его при последней встрече. В рубахе кожаной, с прической этой его странной, улыбкой кривой. И плетка в руке. Подумалось, что мстить пришел за нос свой сломанный. Удивилась. Для мага такой силы да возраста она кто? Птенец, несмышленыш. Может он тоже надумал ей нос сломать? Как вообще светлые мстят?

И вдруг тихо стало. Гесер остановился, и дальше не шел. А Ольга голос услыхала.

-Ольга, что с тобою? — тревожный и резкий вопрос Басманова звучал прямо в голове.

-Я на просеке у посадов — подумала она как можно спокойнее, — здесь Гесер.

-Сейчас буду, — коротко бросил отчим, и исчез. Снова шум дождя послышался, даже ещё громче стал.

Светлый маг тем временем оглядывался себе за спину, туда, куда девушка минуту назад бежала, и молчал. Ольга, поняв, что сработало какое-то защитное заклинание, спокойно присела, и принялась распутывать веревку, связывающую ноги. А когда поднялась, Басманов в своем черном инквизиторском кафтане, уже о чем-то спокойно беседовал с Гесером. И теперь она отчетливо видела и тревогу, и напряжение в его нимбе. Его спокойствие и раньше казалось ей напускным.

Светлый кивнул. Фёдор сделал знак Ольге следовать за ним, и через минуту они, пройдя через стену воды, как ей показалось, вышли прямо у здания инквизиции. Филипп уже стоял у дверей, и вид имел тоже напряженно-спокойный. Все четверо проследовали в небольшую комнатку, где ничего не понимающая девушка стала свидетельницей немого разговора, в подробности которого её не пожелали посвятить.

От нечего делать принялась рассматривать Гесера. Вспомнилось, как обернулась на него в Тени, и дыхание перехватило. Длинные черные блестящие волосы, чуть ли не до пояса. Шлем с бармицей** островерхий, весь изукрашенный. Доспех диковинный, тоже с каменьями да узорами. У него вообще все узорное было, даже сапоги. И на лице что-то затейливое нарисовано. И как он заметил, что девушка на него смотрит, и приосанился. Вспомнила, и улыбнулась. И Гесер взгляд от Филиппа отвел, и тоже ухмыльнулся своей кривой усмешкой.

-Решением инквизиции конфликт магической дуэлью не признан, — тихо произнес Филипп, — за отсутствием магического воздействия. Но факта нападения это не отменяет. Какой виры желает пострадавшая сторона?

-Пущай держится от моей дочери подальше, — ответил вместо Ольги Басманов, — и грозы свои обратно к себе в степь забирает. Не будет она у Гесера учиться.

-Решением инквизиции светлая иная Головина Ольга Андреевна навеки получает право устанавливать расстояние между собою и светлым магом Гесером, — кивнул Филипп.

Гесер что-то сурово буркнул, инквизиторы вновь начали совещаться, но уже вслух. Постепенно их беседа переходила то на повышенные тона, то вновь становилась ровной. Басманов фыркал, совсем уж по-кошачьи, а Гесер только недовольно хмурился. Спокоен оставался только Филипп.

-Решением инквизиции, — тяжело вздохнул он, — признается право светлого мага первого порядка Гесера обучать светлую иную третьего порядка Головину. На территории Ночного Дозора Москвы.

Гесер отрицательно покачал головою. У него в степи были дела, большое количество женщин, и около четырех сотен детей. Воспитанию последних он уделял едва ли не меньше времени, чем Фёдор дрессировке невольников-близнецов. Тем не менее, он не мог отсутствовать «дома» так долго. Ольга же не могла оставить хозяйство. Деревни и усадьба требовали внимания. Уговорились на том, что Гесер научит девушку чему-то простому, что можно освоить за неделю — две. Затем обе стороны могут считать его обязанности, как учителя, выполненными. Ольга уже знала, чему хочет научиться. Не грозы на города насылать, и даже не тучи от себя отгонять. Хотя, заманчиво, конечно. Колдовать и Святослав может, и Малуша. А вот бросать аркан, как светлый маг Гесер, никто в её окружении не умел.

-Ты уверена? — удивился Филипп.

Ольга кивнула. И Гесер усмехнулся. Согласился, значит.

* Поршни — старинная кожаная обувь без швов.

** Бармица — элемент шлема в виде кольчужной сетки, обрамляющей шлем по нижнему краю. Закрывала шею, плечи, затылок и боковые стороны головы.

Хоть Басманов и велел Гесеру держаться подальше, но расстояние Ольга определяла. И ей нравилось возле светлого мага быть. Силой от него так и веяло. Она ещё в степи почувствовала, и тогда тоже в восторг пришла. Он решение инквизиции соблюдал, сам близко не подходил. Показал, как узлы вязать, чтобы сами затягивались. Как аркан метать, и как веревку на себя тянуть, чтобы конь остановился, а не за собою по степи таскал. И пока девушка упражнялась, присел на скамье у ворот отдохнуть.

Ольга обернулась глянуть, и удивилась. Знала она, что лет ему много. Но заметно это было только если взглядом с ним встретиться, вот, как сейчас. А потом Гесер глаза опустил, и усмехнулся. Сидел, поправлял свои волосы, в странные упругие жгуты спутанные. Бусинами да амулетами украшенные. Весь он был какой-то растрепанный. Вся одежда и волосы у него пребывали в беспорядке. Но от этого он даже выигрывал.

Пришел Святослав, тоже на скамью присел. И сразу Гесера в оборот взял. Ольга с первого дня обучение амулет-переводчик на себе носила. И сейчас тоже прислушивалась.

-Где, говоришь, оборотня без печати видал? — напряженно поинтересовался Святослав.

-У посадов, — Гесер даже не обернулся. Продолжал за ученицей своей наблюдать.

-На Ольгу не рассчитывай, — потребовал князь, — я ей давно обещал, что учить её буду. Хоть и не стремится она пока что в Дозоре служить, но у меня время есть. Уговорю.

-Больно надо, — отмахнулся степняк, — я уж так, для порядка грозы наслал. Она мне нос сломала!

-А то тебя бабы редко бьют! — хихикнул князь, — а ты, никак, отыграться пришел.

-Буду я ещё время тратить, — надулся Гесер, — и без меня девку заторкали совсем.

* * *

По-хорошему, девицу бы выпороть надо было. Гесер, собственно, за этим её и догонял. А то смотри-ка, выискалась, королева! Да хоть бы и так. Но, ни светлому, ни темному бить себя безнаказанно степняк бы не позволил. Вызывать же на магическую дуэль ребенка было глупо и смешно. Ну не убивать же сыкуху двадцатилетнюю за сломанный нос. Да и остыл по дороге. С лошадью-то через Тень не шагнешь.

Понять, на кой ляд ему вообще сдалась в ученицах городская девчонка, ни разу до этого не жившая в степи, да ещё и с темным отчимом в придачу, он и сам не мог. Возись с ней потом! Но и упустить светлую, на которую со всего света охотников набежало, было бы для него равносильно проигрышу на дуэли. А встреча с Фомой у неё дома поставила жирный крест на планах мщения. Теперь он просто обязан был «свою» девку отбить!

А та о нем и думать забыла. Гесер до утра у забора в простоял. Глаза прохожим да хозяевам отводил. Интересно стало посмотреть. Видел, как Ольга щелчками перстов невольников по двору гоняет, как прохладно-вежливо Фому за порог выставила. И как вокруг неё Глава Дневного Дозора пляшет. Да и прибывший ночью инквизитор не отставал. Пожурил, что после бани без платка ходит, кафтан свой заботливо на плечи ей накинул. Непросто будет такую девку приручить. Привычная она к мужской заботе, к подчиненному положению своих полюбовников. Привыкла сама все решать. Вот и как её в ученицы себе заманить? Да чтоб слушалась, не перечила.

Есть три способа с такой бабой совладать. Первый, избранный Святославом, ему никак не подходил. Можно остаться на Москве, примелькаться, в круг доверенных людей войти. Другом стать. Долго. Времени на это Гесер тратить не желал. Не велика птица, дружить с нею. Второй, и самый простой, это побежденным прикинуться. Но и тут уже занято было. Фома подсуетился. Когда уезжал, руку её чуть ли не со слезами отпускал. В лицо преданно заглядывал. С ночевьем остаться просился. Но глаза у девушки пустыми оставались. Понятное дело. Покуда нужно было быстро в Москву попасть, да через его «дверь» пройти, любезна была. А теперь от ворот поворот. Стало быть, третий путь избрать надобно. Сильным быть. Сильнее девки этой.

Тут Гесеру равных не было. И ежели в средствах не стесняться, то от города одни головешки остались бы. Не то, чтобы он Москве зла желал. Но хотел свою силу показать, да так, чтоб удивилась. А по возможности и устрашилась бы. Опять же, ночь в степи ею проведенная, да нос сломанный, указывали на дурь особого свойства. Не боится ничего боярышня. Не пугана по-настоящему. Или напротив. Пугали, да перестарались. Как будто выгорела вся. В бесчувствии живет. В равнодушии. Но у каждого бесстрашного богатыря есть своё слабо место. Смешным показаться, дураком себя выставить Гесер до дрожи страшился. А уж ему-то чего бояться? Кто над ним смеяться посмеет? Кто так шутить осмелится?

И у Ольги должно что-то свое быть. Вот выросла она среди темных. Знает их хорошо, не боится. Басманову как отцу родному верит. А что она о светлых знает? Детство не в счет. Сейчас что знает? Небось по ночам в подушку плачет. Думает, что странная она. Не добрая. А что делать, не разумеет. И что Гесер мстить не приходит, тоже для неё непонятно. Темные-то особо не стесняются ни в средствах, ни в масштабах. Или же напротив, любой мести ждет от него, даже самой лютой. А он и сам уже остыл. Что с ребенка взять? Ведь обозналась она, не так его мысли поняла. Это ничего. По первости у всех бывает, потом научится. Поговорить бы с нею.

Вот как раз поговорить с Ольгой никак не можно было. Степняк уж месяц на Москве жил. Давно под крышей на высокой кровати не спал, отвык. Каждый день думал, что сегодня девку поймает, и ежели получится, сразу с собою увезет. Но не тут-то было. Из дому её Святослав забирал. А в тереме Басманов ни на шаг не отходил. И только рано утром, до свету ещё, она в простой крестьянской одежде от дому до просеки лесной добегала, да обратно возвращалась. Догони такую, попробуй! Ни грозы не страшиться, ни другой какой напасти. Гесер только и придумал, что на бегу остановить. Сперва хотел мастерством похвастать, замедлить, а то и вовсе на воздух поднять. Встал меж деревьев, притаился, приготовился. И тут почудилось ему, что с другой стороны просеки кто-то в темноте стоит, как и он. Среди листвы прячется. Лошадь тоже неладное почуяла, ушами поводила, да фыркала.

Присмотрелся, а это оборотень. Волк, да такой огромный, чуть не с лошадь ростом. И печати на груди нету. Думать о том, как тому оборотню клейма избегнуть удалось, времени не было. Девка уж из-за последней хаты выбежала, и к нему приближалась. Глянул ещё раз, нету оборотня. Может дальше отступил, а может и затаился, в Тень шагнул. Нужно было быстро боярышню остановить, пока сама на волка не налетела. Рука быстрее головы сработала. Метнул пращу, как в детстве, думал, что Ольга сейчас в грязь с разгону угодит. А ей хоть бы что. Перекатилась, да встала, как ни в чем не бывало. И пока инквизитора ждали, Гесер все вокруг её защиты прохаживался, да назад оборачивался. Смотрел, не выйдет ли оборотень на дорогу. Не вышел.

Инквизитор ему не поверил. Они с Филиппом лично каждого московского оборотня клеймили. Тонкостей степного ухаживания тоже никто не оценил. За нападение приняли. Гесер украдкой на Ольгу поглядывал. И правда, ничего не страшится. И когда со связанными ногами на дороге оказалась, тоже не испугана была, а удивлена. Не простая девка. Да только затюканная очень. Небось, Фёдор со Святославом в два голоса её к служению склоняют. Роздыху не дают. И чтобы так с разгону ловко на ноги вскакивать, ей сперва тоже много потрудиться пришлось. Видно давно нацелено из неё боевую волшебницу сделать.

-Не могу я Ольгу в степь отпустить, — Басманов отвлек Гесера от раздумий, — она Святославу обещана. Её в Ночном Дозоре на службу ждут. Зачем тебе ученица? Какой из тебя учитель?

-Не хуже других, — обиделся Гесер, — я первого порядка, какое угодно колдовство разумею.

-Одно дело самому разуметь, — возразил Филипп, — и другое дело учить.

-Моих учеников полон Дневной Дозор, — согласно кивнул Фёдор, — в их числе воевода. Трудами Святослава в Ночном Дозоре каждый второй дозорный служит. А твои ученики где?

-Надо же с кого-то начинать, — усмехнулся степняк, — чему-то и я девку научить могу.

-Как месяцами не мыться? — возмутился Басманов, — или как в десяти позициях отдаваться? Тебе в споре победить желанно. А к службе Ольгу готовить не станешь. Интереса в тебе к тому нет.

Гесеру и возразить было нечего.

-Одной вещи выучи девицу, — тяжело вздохнул Филипп, — и в степь свою возвращайся.

-И правда что, — усмехнулся Фёдор, — да поспешай. Не то без тебя в степи детей плодить некому.

Малушу Гесер давно знавал. Не любили друг друга взаимно, но более никто с ним об Ольге говорить не захотел. Да и некому было. Святослав ещё затемно бойцов вывел на оборотня охотиться. А девицу вперед пустил, как приманку.

-Вижу Ольгу Андреевну в белом платье, — сообщила ясновидящая, наконец, поглядывая в стену у Гесера за плечом, — вот бесстыдница! Тонкое, прозрачное! Перси* видать!

-А комнаты темной со стенами из камня не видишь? — нетерпеливо перебил её степняк.

-Ты вопрошал, — надулась княгиня, — когда тебе с Олей поговорить можно будет. Я тебе сказала! Как увидишь её в белом да прозрачном…

-Понял, — кивнул Гесер, — с персями. А когда это будет?

-Когда ты воеводою станешь, — без тени улыбки ответила женщина.

Гесер напрягся. В мыслях не было воеводой становиться. Да и Освальд ещё в силах. А как в отставку выйдет, тут же Святослав на его пост заступит.

-Ничего не путаешь? — недоверчиво спросил он, — с чего мне воеводство на себя принимать?

-А с чего тебе за Ольгой по всей Москве бегать? — в свою очередь язвительно поинтересовалась Малуша, — ты сам-то понимаешь, на кой она тебе сдалась?

-Да мне бы только поговорить, — пожал плечами степняк, — ну, может в гости бы позвал. Она же степь толком не видела. Красоты тамошней, простора. Может ей бы и понравилось!

-Что, — тон княгини стал ещё более желчным, — связь с учеником образовалась? Мешает, тяготит?

Гесер тяжело вздохнул и кивнул.

-Вот! Впредь думать будешь, — твердо заявила женщина, — ты ж из простого упрямства её в Тень толкнул. Вот сам теперича и крутись. Знаешь ведь, что у дел последствия есть.

-Не с воеводою говорить не станет, значит, — Гесер постарался вернуть разговор в нужное ему русло.

-Ольга на Серпень** родилась, — рассуждала Малуша, — ей Перун покровительствует. Может поэтому Святослав к ней так благоволит. Кто в конце лета родился, те власть уважают. Посты высокие. Рассуди, сама она боярыня. Опекун у неё главный московский инквизитор. Дружит с князем. Даже невольники у неё княжичи. А ты кто?

-Царь! Бог! — обозлился Гесер, — Сын Тенгри* * *

!

-Голову помой! — ведунья неожиданно глянула ему прямо в глаза своими белыми зрачками, — колтуны свои состриги! Да к делу примкни! Живешь для себя, силу свою понапрасну изводишь. А мог бы пользу приносить.

Обозлился степняк не на шутку. Дорожил он своей свободой. Радовался ей. Гордился тем, что в каждой войне его участие требуется. Что без него победы не будет. Порою, даже специально в степи скрывался, чтобы поискали, побегали.

-Ты скажи мне, Бог, сын Тенгри, — княгиня на секунду сверкнула третьим глазом, — отчего ты оборотня увидал, а не изловил? Знаешь ведь, что преступление это, оборотню без клейма жить.

-Оборотень мне ничего дурного не сделал, — спокойно объяснил Гесер, — я к Москве не принадлежу. Это не моя война, да и не призывали меня. И лошадь оставить не мог. Что, как он не один был? Загрыз бы коняжку мою!

-А девку бы загрыз, тогда что? — усмехнулась Малуша.

-Сравнила девку с лошадью, — громко рассмеялся степняк, — лошадь-то дороже!

И тут почудилось ему, будто спиною к стене прижался. Обернулся, Ольга стоит. Амулет-переводчик прямо в руке раскрошила, да на пол ссыпала. Вот же силища! Смотрит на него равнодушно. Не как в степи. Без восторга. И даже с холодом. Попробовал вперед шагнуть, и снова преграду почувствовал. Кажется, руку протянешь, и схватить можно. Значит, вот оно, расстояние между ними, ею выбранное. Что ж делать-то теперь? Не станет Ольга его ждать в той комнате с каменными стенами. Погибель ему придет.

* * *

На рассвете изловили оборотня. Совсем молодой, неопытный, легко попался в расставленные дозорными магические силки. К немалому удивлению инквизиции, оказался он светлым. Обращен был в прошлом месяце, и про Договор ни разу не слыхал. На Ольгу охотиться ему старший товарищ приказывал. Тоже без клейма. Убивать не велено было, только изловить. Но опознать в лицо оборотня — отступника никто не смог. Не местный. Как и его Учитель.

На обратном пути Ольга со Святославом разговорилась. Следом Фома увязался, тоже прислушивался.

-Почто мне с Гесером сближаться нельзя? — спросила она, когда они достаточно всех остальных обогнали, — он меня в Тень свел. Не должна ли я ему теперь?

-Не должна, — твердо заявил князь, — не беспокойся.

-Ты его о том не просила, — присоединился Фома, — он из баловства тебя в Тень толкнул. Не подумал, как дальше жить будете.

-Тебе сейчас в Ночной Дозор вступать надобно, — продолжал Святослав, — а не о степях грезить. У Гесера ветер в голове. Он поиграет, да бросит. А тебе мастерство постигать надо. Силу наращивать.

-Откуда знаешь? — беззаботно улыбнулась девушка.

-Давно знакомы, — уклончиво ответил князь.

-Гесер женщин за людей не считает, — не унимался Фома, — не пойму только, что они в нем находят. Ты мне скажи, Оленька. Видал я, как ты ему улыбалась! Он уж и перья распустил!

-А ну, отойдите! — Басманов догнал их, и обнял Ольгу за плечи, отгоняя светлых. Те послушно отстали.

-Браниться будешь? — вздохнула она.

-Когда я тебя бранил? — удивился он, — ты такова, как есть. Другая бы со мной не ужилась. Гесер тебе по нраву пришелся?

Ольга кивнула.

-И хочешь ты сейчас все бросить, и вослед за ним в степи ускакать? — спокойно уточнил Фёдор.

Она пожала плечами.

-Воля твоя, — кивнул он, — препятствовать не стану. Тем паче, что воротишься ты быстро. Быстрее, чем от казака своего.

Ольга подняла на него удивленный взгляд.

-Я в женщинах мало смыслю, — продолжал отчим, не глядя на девушку, — а в мужчинах разбираюсь знатно. Гесеру ненадобно того, что у него в руках. Сама слыхала, сколь у него баб и детей. Ему оно без интереса.

-Что ж ему надобно? — тихо спросила она.

-Цель видеть, и не получать, — вздохнул Басманов, — покуда сам не дозреет, не остепенится. Его ровесники уж давно успокоились, он один все ищет чего-то.

-Чего же?

-Судя по всему, — усмехнулся инквизитор, — бабу, с дыркой поперек. Но ты не тужи. Жить тебе и ему вечно. У тебя ещё будут и помоложе, и поинтереснее. Инкубы и среди светлых имеются. Фома все глаза об тебя поломал. Ты одна не останешься. А Гесер, как созреет, сам придет. И даже тогда ты ещё подумай год-другой.

А уж на пороге казармы ночного Дозора Ольга и сама убедилась. Гесер её только из упрямства преследует. Враз к нему охладела. Имела она такое чудесное свойство. Без амулета ни слова не поняла, что он потом говорил. Но отчего-то со Святославом бранился, а потом и с Басмановым. И уже поздно вечером, когда отчим успокоился после бани, и Сахара по голове гладил, поведал ей, что князь на Гесера осерчал за то, что оборотня не ловил. И что степняк обиделся, и сразу от порога казармы в степь навострился.

А кто оборотня подослал, так и не прознали. Повесился он ночью.

* Перси — грудь (устар.)

** Серпень — месяц славянского календаря. Соответствует августу.

* * *

Тенгри — верховное божество неба народов Евразии тюрко-монгольского происхождения.

16 мая 1591 год. Москва.

Степь. Прекрасная в утреннем свете. Чуть покачиваются едва распустившиеся поутру алые маки. Ковыль переливается, как огромное воздушные зелено-палевые волны бескрайнего моря. Роса, единственный здесь источник воды, искрится на узких степных травинках. И, пока ещё тихий, слышен где-то конский топот. Так выглядит мир кочевника.

Перья трепещут на ветру. Ольга стоит, прикрыв глаза, раскинув руки. Ловит пальцами теплый ветер. А он играет с её рыжеватыми волосами. Приятно обволакивает тело. А мимо приносятся крылатые кони. У кого спина тигровой шкурой покрыта, а у кого леопардовой. И крылья, неестественно застывшие над спинами, изогнутые, жесткие, как будто стальные, трепещут тысячью перьев. Ангелы! Всюду ангелы! Хорошо-то как!

-Ольга Андреевна, — голос пробился в её сон, как набат, — Ольга Андреевна, вставай! Царевича убили!

-По чьему приказу? — она не сразу проснулась, но по привычке своей многолетней резко села на постели, не в силах пока что открыть глаза. Вечор в казарме засиделись, и домой попала только глубокой ночью. На дворе кто-то суетился. В окне мелькали зажженные факелы. Конский топот и чьи-то крики слышались даже здесь, хоть и стояла «хибара» в отдалении от терема.

-Что ж такое?! — Фома тоже проснулся, и вопросительно глянул на любовницу, — Нигде покоя нет. Что за город?!

-Не жди меня, — сухо попросила девушка, — домой ступай.

Фома тяжко вздохнул, и упал обратно на перину. Его тяготило, что Ольга не принадлежит ему, как женщина. Что каждый раз надобно к ней в гости, как впервые проситься. Но она ещё при первой встрече ясно дала понять, что дверь для него не заперта, коли выйти надумает.

Сахар привычным жестом отодвинув стрельца, принесшего дурную весть, подошел к сундуку. Выудил оттуда её одежду, аккуратно им же туда сложенную. Подал с поклоном. Неодобрительно глянул на Фому, который по случаю нежданного визита, денщика с собою не привел и одевался теперь сам. В свои тридцать с небольшим, Сахар возмужал, раздался в плечах, а росту почти не прибавил. Единственный не иной здесь, он один взрослел. Мужчина знал, что в отличие от остальных он обязательно умрет. Но не жениться, ни как-то иначе устраивать свою жизнь отдельно и не помышлял. Свято хранил все семейные секреты. И в тайне, как ему казалось, молился, чтобы в старости его не выбросили за порог, как негодную собаку.

-Ольга, — настойчиво позвал с улицы Фёдор, — душа моя! Не копайся. Там и стрельца твоего порешили.

-Яшку?! — она выпала в сени в одном сапоге и одном надетом рукаве алого кафтана.

-Нет, — послышалось с крыльца, — не знаю, как звать. Из новых кто-то.

Собравшись наскоро, и едва причесавшись, заплетаясь уже на улице, Ольга шагнула вослед отчиму и Гордею в сияющий «коридор», прямо на широкий двор уютной усадьбы в Угличе. Было ещё темно. В тереме все двери были нараспашку. Но обычных при таком случае криков, суеты и рыданий, не было. Убийство произошло накануне днем, и Святослав был тут со вчерашнего вечера. Вдовствующую царицу Марию Федоровну уложили спать дня на три. Двух приставленных к царевичу женщин тоже. Детей, что стали свидетелями последних минут жизни мальчика, допросили с пристрастием. Их воспоминания были помещены в магические сферы, а те в свою очередь в ларцы. Силовые печати чуть мерцали в темноте. Вскрывать их ради прихода дозорной Головиной не стали бы, хоть и командовала она сейчас собственным отрядом стрельцов-оборотней. А инквизитор пока не настаивал. Он в таких делах предпочитал все совместно с Филиппом решать.

Дело осложнялось тем, что царевич Дмитрий, восьми лет от роду, был последним «иным» Рюриковичем, рожденным от уже старого, пятидесятилетнего отца, Иоанна Васильевича, за два года до смерти. Мальчик рос сиротой, и опекался Святославом лично. В связи с чем почти безостановочно играл с ножами, строительными гвоздями, саблями и мечами. А так же безвылазно жил на улице. Компанию ему составляли дети прислуги, а так же стрелец-оборотень Гришка. Очень молодой, задорный малый, лично обращенный Яшкой. Вчера они как раз поменялись внеурочно. У Якова дочка приболела. Гришу нашли неподалеку от царевича.

Лежали они сейчас рядом на большом кухонном столе. Посадский недоросль Григорий Козловский, и наследник престола Дмитрий Иванович. Смерть уровняла их. Кровельный гвоздь в пядь* с небольшим был по самую сплющенную шляпку забит в горло ребенка. Острие торчало с другой стороны. А оборотня через клеймо упокоили. Ольга глянула, даже не поморщившись. Ей говорили, что не надо бы окружать себя оборотнями. Не долговечные они и уязвимые. Басманов все уши прожужжал. Но вместе со статусом родителя он получил и полнейшее невнимание падчерицы к неудобным для неё советам.

С приходом Ольги в Ночной Дозор, она выставила Освальду ряд условий, одним из которых было снятие опалы с оборотней. И сколько не твердили ей, что оборотни с печатями своими неудобны, и что их каждый завалящий иной убить может из одного баловства, девушка не слушала. Привлекла к работе Яшку и Ксению, старых своих приятелей. А те остальных подтянули. Святослав плюнул и снабдил «зверей» защитными амулетами. Ольге никто перечить не смел даже в Ночном Дозоре. А в Дневном её имя с оглядкой произносили, да шепотом. Вообще же старались её всуе не поминать.

Ждать её на службу пришлось десять лет. Именно столько Ольга привыкала к мысли, что ей придется вернуться в казарму, где работают люди, отвергавшие её в молодости. А так, как выросла она при темном отчиме, её ещё и сторонились. Но соваться к девице, которая под горячую руку и задушить могла, никто не решался. А она преспокойно ходила к «вечерней», и оборотней своих водила. «Зарядившись» Силой в церкви, они всю ночь обходили с дозором город. И встретиться с ними боялся даже Гордей. Как и было обещано, Фёдор в любом споре принимал её сторону.

-Кто его так? — Ольга кивнула на мальчика.

-Сам, — мрачно процедил Святослав.

-Не может быть, — не поверил Басманов, — сколь силы-то надобно было! Детская рука бы не сдюжила.

-В сферы глянешь, — удрученно вздохнул князь, — сам все увидишь.

-А меня почто дернули? — удивилась Ольга.

-Послание для тебя, — Святослав кивнул на мертвого оборотня.

Девушка подошла и склонилась над телом. Прямо над выгоревшим клеймом на коже была нацарапана стрела.

-Что это? — она поняла взгляд на Святослава.

-Тебя спросить хотел, — буркнул Рюрикович.

-С чего взяли, что для меня? — насторожилась девушка.

-Кто ещё со всей Москвы оборотней собрал да пригрел? — усмехнулся князь.

-Может указует куда? — предположил Гордей.

Святослав недовольно глянул на него. Ему не нравилось, что вместе с Ольгой прибыла ещё и её «свита». Но Гордей прилагался к Фёдору Алексеевичу. А инквизиция и так бы присоединилась к расследованию. Следом за ними и Дневной Дозор так и так бы увязался. Дмитрий Иванович был «ничей» иной. Да к тому же царских кровей. Такие убийства всегда расследовались совместно. Конечно, князь предпочел бы иметь дело с простыми дозорными. Но выбора у него не было. Так уж получилось, что светлые на месте оказались первыми. Знак на теле оборотня обнаружили уже после того, как перенесли покойных в терем. По-хорошему бы тела на месте оставить. Но не тащить же трупы обратно во двор!

-Это игра, — конопатый мальчишка без переднего зуба шмыгнул носом у двери.

-Прачки сын, — кивнул на него Святослав, — не робкого десятка парень.

-А как играть? — спросила его девушка.

Мальчик недоверчиво глянул на единственную среди присутствующих женщину, да ещё и в долгополом алом стрелецком кафтане.

-Воры своруют чего, — объяснил он, — а потом текают. И стрелы на земле рисуют, чтобы их нашли.

-Зачем же? — улыбнулась Ольга.

-Ворам завсегда надобно, чтобы их нашли, — авторитетно заявил мальчик.

-Делать нечего, — вздохнула она, — показывайте, как тело на дворе лежало.

* Пядь — старинная мера длины. 17,78 см.

-На кого думаешь? — беззаботно поинтересовался Фёдор протискиваясь вослед за падчерицей через кусты, по случаю весеннего тепла уже сплошь покрытые чуть распустившимися почками. Стрела на трупе смотрела в направлении леса, и девушка смело ринулась в указанном направлении.

-На воре шапка горит, — рассуждала она, — кто раньше зашевелился? Шуйский, Годунов или Глинский?

-Тогда Шуйский, — задумчиво протянул Басманов, — он и про иных ведает, и расследование уже затеял. Хотя, Бориска тоже не отстаёт.

За прошедшие восемнадцать лет при дворе произошло много нового. И хорошими эти перемены могли считать только Ольга с Басмановым. Ну, и Дневной Дозор. Темные же. Как и ожидалось, все мужья дочерей Скуратова сцепились промеж собою, и сейчас образовали что-то вроде змеиного клубка. Безостановочно жаля друг друга, интригуя и подставляя соседу подножку.

Немалую роль в происходящем играл Мэй. Поддерживая то одного из «наследников», то другого, он умело сталкивал их лбами. И потери несли обе стороны. К примеру, Мэй вовремя заронил в царевы раздумья, что неплохо было бы женить кроткого царевича Федора Ивановича на стойкой духом сестре Бореньки Годунова. Чем немало способствовал продвижению последнего к вожделенному российскому трону. Правда, царица, исправно беременея, из году в год детей теряла. И тот же Мэй подсылал к ней то одного лекаря, то другого. И не позволял не в меру озабоченному продолжением рода Иоанну Василевичу от неплодной снохи избавиться. И сам же чосон сеял смуту среди бояр, указывая на неплодность Ирины Годуновой.

Варенька понимал, что происходит неладное. Выписал из родной для него Англии иную-акушерку. Все происходило в строжайшей тайне, но по неведомой причине, женщину вдруг задержали по какому-то нелепому поводу под Вологдой, и дело о приглашенной к бесполезной царице чужеземной акушерки приняло невиданный размах. Огласка чуть было не привела к выдворению царицы в монастырь, и даже боярский бунт назревал. Но расторопный Мэй подтянул на решение вопроса боярина Бориса. И дворянкое недовольство мигом сошло на «нет».

Другой раз, теперь уже царь, Федор Иоаннович захворал, и был при смерти. Чосон, наславши чары беспокойства, и практически лишив Бореньку сна и трапезы, внес тому в голову идею сосватать свою сестру за австрийского принца. И тот, при живом ещё супруге, Ирину на то побил. И даже соответствующее письмо уж отправлено было. Но тут Мэй, чуть не в слезах, поспешил к Вареньке. Тот за неделю поставил царя на ноги. Но кто ж теперь письмо-то заморское догонит? А Боренька отплевывался от последствий ещё очень долго.

С Шуйским, убийцею Ингигерды, чосон забавлялся, как кошка с мышью. Начал с того, что куда бы ни забросил свои сети Годунов, туда тут же принимали Шуйского. В ответ Борис интриговал так, что несчастный его родственник был даже со всею семьей ненадолго в ссылку отправлен. Но после, как ни в чем не бывало, принят обратно, и даже подарками пожалован. Да так Мэю вдруг «приятен» стал, что он его с Борисом свел, да крючками обоих соединил. Подружились враги. А чем пожаловать лучшего друга, как не полководческим званием? На войну поехал любезный друг Шуйский. А приказ Годуновым подписан был.

Боярину Глинскому, мужу самой старшей из дочерей Дэвида, хватило ума в действующую армию сбежать. Да вовремя под Годунова прогнуться. В свободное от учений и бесконечных боевых стычек (Святослава-то от столицы никто не отпускал) время, боярин потихоньку карабкался по служебной лестнице вверх, и под конец стал в думе вторым человеком. И все это мирно, не привлекая излишнего внимания. Мстить ему было не за что, и чосон им лишь изредка прикрывался, когда в игре нужны были лишние фигуры. Боярин Глинский просто мозолил глаза то Шуйскому, то Годунову, подталкивая обоих к неразумным, поспешным действиям.

Жене Скуратова тем временем была пожалована большая пенсия. За этим сама Ольга следила. Женщина была ей симпатична. И не о чем не подозревая, доживала свои дни в покое и достатке. Мстить ей девушка никому не позволяла, хотя у чосона были планы с участием матери будущих «цариц». А чтобы мать о судьбах дочерей не тревожилась, на неё чары наложены были. И правда, зачем женщину зря изводить? Освальд на игры у престола косо посматривал. Да Святослав вмешиваться не велел. За Ирину надобно было мстить. А каким там мстители из светлых? Нет. Разумеется, наказать и они могли. Но в данный момент наказанием их было невмешательство.

Князь весь был сосредоточен на воспитании наследника. Хоть и говорили ему, что бесполезное затеял. Вымирает потомство Софьи. Но Рюрикович никого не слушал, и Дмитрий получал обычное для князей допотопной эпохи воспитание. Матери глаза отводили, подосланного боярами шпиона-дьячка всячески изводили. Князь приучил наследника играть, отрубая головы у снежных и соломенных фигур, которым были даны имена. Разумеется, главными действующими лицами в играх были Шуйский, Глинский и Годунов. Сам же Рюрикович с умилением наблюдал эти игры, стоя на крыльце терема. И на челе его отчетливо читалось: «Век бы смотрел!»

Инквизитор с падчерицей продвинулись уже достаточно далеко. Лес становился все гуще, а следов присутствия «воров» в нем не наблюдалось. Оба уже не по разу отправляли следящие чары, но никого не выследили. Гордей остался на широком дворе со Святославом. Бумажной волокиты по делу было много уже в самом начале. Он лишь с тоскою Басманова за руку ухватил, да придержал. И носом в волосы зарылся, пока никто не видит. За годы он так и не стал для Фёдора «единственным». Но всячески делал вид, что за этим дело не станет. По-настоящему же крепкие отношения у инквизитора были только с Ольгой.

Он сам обучил её многому. Как падать, в воздухе переворачиваясь, чтобы спину не повредить. Руку-то быстро подлечить можно, когда та сломана. Не то, что шею или голову. Как щиты ставить, с «лезвием» совмещенные. Чтобы ломая их, противник сам себя ранил. Как ловушки на оборотней устраивать, чтобы не сразу померли, а сперва помучались. Но девушка это заклинание под себя переделала. Чтоб не мучились, а без движения пребывали. Князь посоветовал. От него все больше мирные, оборонительные приемы исходили. Правда, с нападением он не особо стеснял себя в действиях. Перед тем, как горло перерезать, али сломать чего, всегда предупреждал, даже вежливо. И улыбался миролюбиво.

-Зря время теряем, — буркнул Фёдор, пригибаясь чтобы выпростать сапог из коряги, которыми тут была вся земля устлана. Буря была, и много деревьев поваленных вокруг теперь лежало. Бурелом редко аккуратным бывает, и бывший бестиарий то об одну корягу запинался, то об другую. Ольга же, возбужденная поиском тех самых «воров», что желают быть пойманными, и того не замечала. И только когда Басманов резко вскинувшись, крикнул: «Cave*!!!!», чуть поджалась. Но все равно стрела, пролетевшая мимо, по щеке полоснула.

-Цела? — тихо спросил инквизитор.

Девушка кивнула. Меж деревьев, откуда была выпущена стрела, стал хорошо заметен спущенный арбалет. Никого рядом не было. Просто ступая неосторожно, девушка спрятанную где-то в обломках веток веревку, зацепила.

-Вот тебе и «стрелка», — усмехнулась она, подходя ближе, — как думаешь, тебе, или мне предназначалась?

-И кем? — он тоже поднялся, и подошел поглядеть.

Арбалет, как арбалет.

И пока они по лесу бродили, да приключений себе на голову искали, в усадьбе люди, прослышавшие об убийстве царевича Димитрия, дьячка-шпиона со всей семьей порешили. А молва, не без помощи чосона, уж трезвонила: ЦАРЕУБИЙЦА!

*Cave — берегись (лат).

«Длинный дом» почти не изменился с тех пор, как Ольга жила тут. На дворе суетились три высокие женщины. Хельге, старшая дочь Яшки, увидав свою тезку, ещё издали, приветливо распахнула ворота, и низко поклонилась. Девушка пошла в мать. Не такая высокая, но все равно очень крупная, светловолосая, с огромными серыми глазами, и тоже светлокожая. Думали, что жениха ей вовек не сыскать, но приглашенная сваха успокоила. Крупных девок даже больше ценят, чем маленьких да тоненьких. Такую, что может без лошади плуг тягать, так и вовсе с руками оторвут. А уж грамотную, да иноземными языками владеющую, и того пуще ценят да ищут.

Не сказать, чтобы Кая мечтала о крестьянской судьбе для дочери. Но годы опалы дали себя знать. Приданого за Хельге большого дать не могли. И выходило ей замуж за крестьянина идти. Или из посадских кто позарится. Сокрушалась об этом, впрочем, только мать. Яшка из нищеты вышел. Ему даже небогатая крестьянская хата не казалась такой же пугающей. Напротив. При своем хозяйстве девка жить станет. А уж родители-иные постараются, чтоб в хорошую семью попала.

Единственный сын, Игорь, которого мать звала Игге, старательно подпирал стену сарая. Глаза у него были красные, но держался десятилетний мальчик степенно. Не каждый день сестру «смотреть» приходят. Можно и потерпеть. Узнав Ольгу, и выразив коротким вежливым поклоном уважение, он вновь скрылся в своем убежище. Мысль о том, что сестра скоро покинет родительский дом, тревожила его. Мальчик был похож на отца. Чернявый, тоненький. Но глаза у него были, как у матери. И взгляд такой же, гордый. Никакая бедность не делала его сестру менее ценной в его понимании. Ни одного жениха он не считал достойным её.

Сам отец семейства неспешно вышел на крыльцо, весь сияя, как начищенный котел. На руках у него сидела двухлетняя Иришка, чернявая, смуглая и шустрая. Она улыбнулась Ольге, и протянула ей какой-то грязный жирный ком. Та глянула. Тесто. Но пришлось взять. От души подарено!

-Поспешай, Ольга Андреевна, — не кланяясь, весело потребовал он, — сваты уж едут. Я бубенцы слышу!

Девушка, улыбнувшись ему, нырнула в широкие двери. Ксения по своему обыкновению, раздав приказы, сейчас осматривала прибранный дом. Чары, наложенные ею, уже приятно прогрели двор, и чувствовались даже у забора. Пришедшие гости не должны были дивиться непривычному строению и людям. Хозяйка тоже поклонилась. Намного ниже, чем требовалось. Благодарность женщины, её уважение к своей бывшей воспитаннице, читалась в каждом взгляде. Ольге указали на лучшее место. Но она, вежливо отказавшись, притулилась в углу.

Сваты уже прибыли, и весело балагурили с Яшкой на улице. Хельге, по такому случаю одетая в лучший сарафан, и аккуратно по-девичьи заплетенная, была услана в дальний угол дома. Тут она и стояла, тряслась да нервничала, и одна из женщин-служанок сейчас успокаивала её. Ольга тоже было ринулась к девушке, но удержалась. Её никогда не сватали, и ей хотелось хоть посмотреть, как оно бывает. Наконец со двора раздался очередной приступ смеха, и сваты, два хорошо одетых бородатых мужика, вошли в дом. Следом шел Яшка. Потом сваха, полная, краснолицая баба, изрядно навеселе.

И, наконец, в дом вошел жених. Ольга тяжело вздохнула, но постаралась придать лицу спокойное, даже веселое выражение. Весь обожженный. Живого места нет. Волосы только с одной стороны остались. Губы, тоже обожженные, толстые, были не алыми, не розовыми, а какими-то бурыми. Пальцы на одной руке слиплись от перенесенного ожога. Кожи гладкой почитай, нигде не осталось. И даже так было видно, что он немолодой. Но одет хорошо. В деревенском понимании дорого, даже щеголевато. По мнению свахи, именно этот человек мог рассчитывать стать мужем слишком высокой на её взгляд девушки. Жених степенно прошел в дом, спокойно осмотрелся, поклонился Ксении. Та обнесла гостей кубком, и расцеловалась с каждым. На удивление одобрительно глянула на жениха, и кивнула ему.

Ольга удивилась. Но поглядела на его нимб и улыбнулась. Теперь уже искренне. Огромная уверенность в себе. Невероятная сила духа. Доброта, честность. И какое-то искрящееся, редко виданное ею раньше, жизнелюбие.

-Хороший какой! — шепнула она.

Стоявшая впереди Кая услыхала и, кивнув, улыбнулась жениху. Он в ответ тоже улыбнулся одними глазами.

-У вас товар, — спокойно начал один из сватов, поправляя на плече расшитое полотенце* — у нас купец!

-Да откуда и быть товару-то? — деланно удивился Яшка, чуть приподнимая на руке дочурку, — у нас только вот! Иринушка!

-Слухами земля полнится, — вступил второй сват, серьезный, даже мрачный мужчина.

-Есть, правда, одна девица, — пожал плечами отец невесты, — да вам не подойдет. Коса, крива. Головою скорбна! За печкою у нас живет.

-Ну, на нет и суда нет, — усмехнулся первый сват, — дайте хоть водицы испить с дороги.

-Это завсегда пожалуйста, — кивнул Яшка, — Оленька! Принеси водицы из колодца!

Ольга дернулась, было. Но тут же в себя пришла. Хельге, вся красная, потупившись, медленно прошла вдоль стены. Быстро глянула на жениха, и выскользнула за двери. Пока она шла, все молчали.

-За печкою, говоришь, живет? — одобрительно кивнул сват, — нам пойдет.

-Не пойдет, — вдруг спокойно, но довольно громко произнес жених, и тоже вышел, ни на кого не глядя.

Тихо охнула сваха. Повисло напряженное молчание. Никто не знал, что делать дальше. Но тут Яшка, как ни в чем не бывало, позвал дорогих гостей хотя бы закусить, чем Бог послал. Те не стали отказываться. Ксения, растревоженная и опечаленная, сделала слугам знак, и вскоре все уже веселились за накрытым столом. А Ольга потихоньку во двор выскользнула.

Жених сидел на скамье у входа. Рядом, шмыгая изредка носом, примостился Игге. Оба старательно делали вид, что сидят здесь по делу, и на несерьезные разговоры отвлекаться не собирались.

-А почему ты обгоревший весь? — серьезно спросил мальчик.

-Тятю** из пожара выносил, — ответил жених. В его голосе не было и тени недовольства. Он спокойно посматривал на улицу за забором, как будто приехал сюда вовсе не свататься.

-Больно было? — сочувственно поинтересовался Игге.

Жених чуть поморщился.

-Ты на моей сестре жениться не хочешь, — посерьезнел мальчик, — потому, что она высокая?

-Твоя сестра красавица, — строго глянул на него мужчина, — не вздумай её за кого попало сосватать! Обещаешь?

Игге кивнул.

-А чего тогда? — снова спросил он, после некоторого молчания.

-Не глянулся я ей, — грустно усмехнулся жених, — неволить не стану.

-Сила! — из двери высунулся сват, раскрасневшийся, взволнованный, — Ты чего надумал-то? Родители согласны.

-Сказал, неволить не стану! — спокойно и очень твердо отозвался Сила, — найдут жениха получше. Пущай ещё поищут. Кому глянется, тот и без приданого возьмёт. Свахе скажи, пущай не воет. За труды все равно заплачу.

Ольга приуныла. Как живой встал перед глазами отец, выговаривавший им с Натальей, что с лица, мол, воды не пить. И ведь, правда. Сила этот, всем, окромя лица хорош. Да только кто в молодости отца-то слушает? Стараясь ступать как можно тише, она нырнула в Тень, и отправилась на поиски невесты.

Хельге обнаружилась в бане. Вся зареванная, растрепанная, она утирала распухший нос большим расшитым платком.

-Покуда сваты не уедут, в дом не пойду, — всхлипывая, бросила она.

-И ладно, — кивнула Ольга, — не глянулся?

Девушка кивнула. Ни один из детей Ксении и Яшки не родился иным. Она не могла посмотреть на жениха через Тень, не видела его прекрасного нимба. Для неё он был просто старый урод. Ольга присела рядом на невысокой скамейке в предбаннике, и тяжело вздохнула. Время. Чтобы понравится Хельги, этому жениху нужно было время.

-Твой батя тоже Ксению не сразу завлек, — улыбнулась она.

-Батюшка красивый, да веселый, — девушка хлюпала носом, но уже не плакала.

-У тебя жених тоже веселый, — заверила Ольга, — и добрый.

-Он похож на крокоделя* * *

— буркнула невеста.

-А кабы кожа гладкая была, — встрепенулась девушка, — пошла бы за него?

-Наверное, — пожала плечами Хельге, — чего в девках-то засиживаться? Только матушке с батюшкой обуза.

Сила сидел на дворе уже один. Игге куда-то сбежал. Ольга подошла, поклонилась, и присела на другом конце скамьи. Сидеть рядом с незнакомым человеком было не совсем прилично. Она нервно теребила косу, не зная, как начать разговор. Мужчина был, и правда не молод. Судя по нимбу, лет тридцати. Видно, давно искал жену, да девицы пугались его. Вот и досидел до возраста, когда уже свою дочку замуж отдавать пора.

-Плачет? — спокойно поинтересовался он. Видно, у него и правда был солидный опыт.

Ольга кивнула. Сила вздохнул, и поднялся.

-Пущай утешится, — бросил он, — мне невольница в доме не надобна. Накопят родители ей на приданое, покрасивше меня жених найдется.

-А кабы вылечить можно было, — Ольга глянула на него снизу вверх.

-Не стал бы, — отмахнулся мужчина, — не по хорошему мил, а по милому хорош. Не токмо за красу любят.

-Я лекаря знаю… — начала было она.

-Не требуется, — спокойно отозвался Сила, — я Ольгу готов был взять такую, как есть. Хоть и ростом я ей по плечо. Не хорош? Не навязываюсь. Мне и одному не скучно. У меня хозяйство, торговля. Мне жена нужна умная. Чтобы дело с нею разделить, чтоб с купцами смогла вместо меня торговаться -договариваться. Да и детей дура растить не должна. А что приданое незначительное, так мне и не надобно.

-Чёй-то приданое незначительное? — надулась девушка, — сколько прошено, столько и дают!

-Вот и хорошо, — улыбнулся Сила, — стало быть, за другим женихом дело не станет. А я поеду, пожалуй.

-А как ты про меня узнал? — Хельге тоже потихоньку подошла, и встала у Ольги за спиной.

-Сваха зело* * *

хвалила, — спокойно объяснил Сила, не глядя на неё, — сказывала, три языка знаешь. Писать-читать разумеешь.

-А тебе на что те языки? — прищурилась невеста.

-Сказывают, — Сила обернулся к ней, — торговые пути новые открываются. Негоциантов заморских вдвое больше станет. Будет, где мне развернуться. Да токмо я на медные деньги учен. Считать да читать разумею, а языкам не обучен. Мне помощница нужна.

-Ну-ка, боярыня, — Хельге легонько, как ей показалось, пихнула Ольгу в бок. Девушка чуть со скамьи не свалилась, — дай-ка я присяду. Чей-то ноги не держат.

Ольга усмехнулась, и уступила свой место на скамье. Воротилась в дом, и присела к столу. От всеобщего веселья быстро стала бодра, и более о судьбе Силы и Хельге не тревожилась.

Вечером, когда утомленная, но просватанная девушка уже спала, а Ксения раздавала распоряжения на завтра, они с Яшкой сидели на дворе. Беседовали.

-И что, — встревожено спросил он, выслушав рассказ об её опасном лесном приключении, — вот так, прямо и вышли на единственную на весь лес ловушку?

-Сама дивлюсь, — пожала плечами Ольга, — и следов-то вокруг не было.

-Ты не думаешь, что неспроста это? — мрачно спросил Яшка, — Фёдор Алексеевич, будто бы знал, куда идти. И стрелу летящую враз заприметил?

-Да какая там стрела, — отмахнулась Ольга, — на гвоздь похожа. Короткая, неприметная. Я и не увидела бы, кабы не отчим.

-Вот и я говорю, — буркнул оборотень, — кабы не инквизитор твой, ты и вовсе туда не забрела бы.

-На что намекаешь? — растерялась она.

-Да так, — он опустил глаза, — не на что. Просто странно как совпало-то.

И правда, странно.

* Традиционно сваты носили перекинутое через плечо вышитое или простое белое полотенце.

** отца (устар.)

* * *

крокодила (устар.)

* * *

очень (устар.)

В казарме было по вечернему многолюдно. Ольга сбросила кафтан на руки молодой волшебнице, обычно подносящей кубок гостям, кивнула дозорным, и отправилась к себе. Святослав обещался быть после полуночи. Фома которую ночь сидел у писарей. Правили заклинание для личных бумаг. Ольга усмехнулась. Женщины-дозорные обходились без документов, их имена упоминали только в случае наследования, или особо выгодного замужества. Или за особые заслуги. Ксения вот, вряд ли рада, что в дозорные летописи угодила. А простые бабы, не иные, и вовсе нигде никогда не значились. Даже про цариц, как иных, так и обычных женщин, никто, как правило, не знал, где и когда они родились. И на вопрос: «Почто?», мужчины недоуменно переглядывались. Зачем же бабе документы? И только Святослав с Малушей назначения «пачпорта» вовсе не понимали.

Басманов официальные бумаги уважал, но получать не любил. Покуда колдовскими документами иных не начали снабжать, ему приходилось много раз менять бумаги, писанные от руки. Он посмеивался над непривычными для его слуха именами-отчествами, и до того, как стать Басмановым, носил другую фамилию. По счастью, делать это чаще, чем каждые сорок-пятьдесят лет смысла не было. И даже так редко Фёдор за бумагами своими не ездил. Ему все Гордей на дом таскал. Да и Филиппа девушка в Ночном Дозоре в очереди к писарю что-то не встречала. За прошедшие годы её работы иные из инквизиции вообще ни разу не появлялся в казарме. Когда что-то было нужно этим «небожителям», Освальд сам к ним ездил.

Сложности ждали в основном выходцев из других стран. Фома с Варенькой из Англии приехали. И помимо клятвы, данной ими при поступлении на службу, должны были блюсти верность присяге, принесенной ими на Родине. В случае же войны между Англией и Московией, давали обещание не вмешиваться, и «своим» не помогать. То же сделал и Мэй, и ещё добрый десяток иных, родившихся в другой стране, и на службу в Москву инквизицией назначенных. А вот Гесер, Завулон, и Хена, насколько Ольге удалось понять, никаких клятв никому не приносили. Их, как дорогих гостей звали, когда большая война случалась. И втайне девушка о том же мечтала.

А жаловаться ей грешно было. Для дозорного с таким маленьким опытом у Ольги и так всего было вдоволь. И даже в избытке. Своя горница в казарме. Маленькая, зато с окном. С узорной печкой, небольшим столом, креслом и лежанкой. Ночевать, а, вернее, дневать иногда приходилось. Ковер Басманов подарил. Таких изысков здесь даже Освальд не имел. У Святослава не было и горницы, за ненадобностью. Зато князь девушку сразу на хорошую должность принял. Десятником. Не за красивые очи, потрудиться пришлось.

Остальные дозорные Ольгу сперва прохладно встретили. Особенно, кто давно служил. Отца её хорошо знали. Бабы да девки тут и до неё работали. И по-хорошему, ей для начала полагалось на малой должности год — другой побыть. Письма разбирать, в казарме пол мести и лишь изредка в дозор выходить. Обязательно с сопровождающим. Но за десять лет девушка уж не раз и не два со Святославом в тот дозор ходила. Её услугами и Басманов не брезговал. Всякое бывало. Не только снотворными заклинаниями пользоваться приходилось. Научилась помаленьку. На испытаниях вступительных Освальду руку чуть не отрезала. Да и князь настаивал, чтобы сразу к нему под начало поступала. Не просиживала штаны понапрасну.

Ольгу пробовали было шпынять, да быстро унялись. Про то, как она Гесеру нос сломала, знали в обоих дозорах. Проверять никто не поспешал. Попреки она мимо ушей пропускала. Дружить особо ни с кем не рвалась. И первый год в дозор одна выходила. И, поскольку некому было её поучать, действовала, как Басманов наставлял. А Святослав не вмешивался. Добро с кулаками, оно ж намного действеннее ничем не подкрепленного.

Со стороны заднего двора послышался отчетливый треск и женский крик. Ольга глянула в окно. Какая-то молоденькая волшебница не рассчитав, обожглась от собственного меча огненного. Ей оставалось только посочувствовать. Теперь вместо дозора к целителю неделю ходить придется. Зато на её слезы набежали молодцы со всех отпертых дверей. И Фома. Этот пуще всех суетился. Ольга фыркнула. К ней на помощь по таким пустякам не то, что не подходили. А даже и не глядели в её сторону. Да она и выть бы не стала от простого-то ожога.

Она уж и за работу засела, и стемнело давно. И Святославу скоро быть. Но тут Фомушка в гости забежал.

-Притомился, — тяжело выдохнул он, — бестолковый какой писарь у нас! Так и не выходит у него заклинание до ума довести. Придется, видно, по старинке, каждые пятьдесят лет новые бумаги выписывать. Не читается проклятая бумага через Тень, хоть убейся.

-Так ты бы помог, — буркнула она, оторвавшись от своих дел, — к девице-то, небось, быстрее всех примчался. Несмотря, что из подвала поднимался.

-Ревнуешь? — улыбнулся Фома, — сама меня в отдалении держишь. Сто раз просил, приходи хоть в гости, хоть насовсем. Но тебя же не допросишься, не дождешься.

-Благодарствую, — холодно улыбнулась девушка, — мне и дома хорошо.

-Ну да, — грустно отозвался Фома, — нашелся-таки коршун, подстерег лебедь белую.

-?

-Говорю, как Фёдор Алексеевич поживает? — вздохнул он, — не хворает?

В глаза попрекать её жизнью среди мужчин темных мало смельчаков находилось. Но за спиной шептались. И чего только не говорили, каких только связей им не приписывали. Фома уж больно изводился, что во всяком деле Ольга с отчимом советуется. К мнению его всегда прислушивается, и всякому его слову верит. А чтоб одну её где застать, это уж извернуться приходилось. Конечно, девка замуж не сбирается. Чего ей там делать? Когда есть уже мужчина, занявший все время. Фёдор ей был и за отца, и за брата, а порою и за сына неразумного. И за мужа, если слухам верить. Судачили много.

Святослав как раз вовремя пришел, начавшуюся ссору враз погасил. Вытеснил Фому, и дверь изнутри запер. Не имея своей горницы, он тут часто сидел. Даже чаще, чем у воеводы.

-Глянь-ка, — он сунул девушке истрепанную котомку, — я весь лес облазил.

-Что это? — она высыпала на стол несколько мелких предметов.

-Стрела, которая тебя отметила, — объяснил князь, — крест деревянный. Чуть не у самого терема в Угличе нашел. Всех расспросил, с кипарисовым крестом никто не ходил, кроме как в баню. И не пропадал ни у кого. Ну и так, помаленьку. Нитки на ветках остались, не с твоего кафтана и не с инквизиторского. Шерсти клок, тоже не лесного зверя. И вот.

Он выудил из-за пазухи золотую серьгу с обломанной дужкой, и протянул ей.

-Не признаешь?

-Так не скажу, — пожала она плечами, — не моя.

-У Фёдора глянь, — попросил Святослав, ссыпая улики обратно в котомку, — я сферы по третьему разу пересмотрел. Такая сила, чтоб ребенку на большом расстоянии внушить гвоздем зарезаться, не каждому дана.

-На что намекаешь? — она глянула князю в глаза.

-Глянь, — настойчиво потребовал он, — от тебя не убудет. И с отчима подозрение снимешь.

-Какие? — удивилась она, — Фёдор дома был.

-Сказал, посмотри! — рявкнул потомок Рюрика.

Глаза у него нехорошо блестели. В его роду были и ясновидящие, и ещё несколько иных, помимо них с маленьким Дмитрием. Да и Олега, регента при отце его, тоже не за прекрасные очи «вещим» прозывали. Фёдор к другу прислушивался. Велено было зерно запасать, да меха. Скотину оставить только дойную, да птицу всякую. А поля сенокосные тоже засеять, чем попроще. Да хоть горохом. Чтобы в голодную годину без пропитания не остаться. Даже Малуша уже в Тень поглядывала с интересом и сочувствием. Голод и смута большие скоро начаться должны были. Бунты крестьянские. Ольга в своих деревнях налог так уменьшила, что старосты забеспокоились. И накопления делать повелела.

-Ты не серчай, боярыня, — смягчился князь, — но сколь ни думаю о том, не выходит выгоды со смерти мальчика никому из людей. Годунову он не соперник. От брака гражданского рожден, церковью не признанного. А Шуйский, что следствие затеял, на трон уж и не метится. Страшится.

-А Фёдору-то что с Димитрия малолетнего?

-Того пока не ведаю, — вздохнул Святослав, — а только серьги такие на Москве не часто встретишь. Такие в Галиции*, и дальше мастерят. Я сам ему лет сто назад привозил. И на нем недавно видел.

*Гали́ция (польск. Galicja) — историческая область в Восточной Европе, примерно соответствует территории современных Ивано-Франковской, Львовской и большей части Тернопольской (кроме северных районов) областей Украины и югу Подкарпатского воеводства Польши.

Фома домой не ушел. В казарме будто бы по делу задержался. Вдоль стола прохаживался. Настроения с ним ругаться или мириться у девушки не было. Но он под предлогом поиска свидетеля своих мучений с писарем, заманил её в подвал, где библиотека располагалась, толмачи работали, и два писаря. Один документы строчил да заклинания для такой работы потребные совершенствовал. А второй книги правил. Святослав его стороною обходил.

Знала Ольга, что и в инквизиции книги правят. Летописи переписывают, чтобы на правду похоже было. Уж больно много, где иные вмешивались. Переделке и священные книги подлежали. Но обсуждать это не было принято. Ночной Дозор работу попроще выполнял. Где-то писарь ошибся, дважды с одним и тем же документом иного в мир выпустил. А где и наоборот, за «одну жизнь» два и более имен человек менял. От того в одно время путаница была великая, и к писарю человечка приставили. Ошибки выискивать.

Часто во всевозможных воинских переписях Гесер мелькал. Да и Святослав попадался. Где лицом, а где и полным именем числились. А историю о том, как известный на всю страну от гор Карпатских до Великой стены оборотень, превращавшийся в огромного свирепого быка, так в летописи и записан был, до сих пор кто со смехом вспоминал, а кто и с руганью. Буй-тур Всеволод! Добро бы, только в летописных текстах упомянут был, так ему ещё песни посвящали. И выбросить слова из тех песен по сей день никому не удавалось. Это вам не воевода-псоглавец Палкан. Благо, только в Дозорных списках остался.

Заклинания раньше несовершенны были. Да и сейчас порою Ольга не понимала, как Басманов во дворец ездит, да никем не узнан остается. И ведь фамилию не меняет второй раз. Только имя-отчество. Привык, и упрямился, когда предлагали. Да не токмо фамилией, и лицом уж больно приметный. Волос черный, глаза зеленые. Сама она это заклинание и не учила толком. Фёдор сразу готовое подарил, в амулете. И кто её больно-то разглядывал, чтоб запомнить? В наследство вступала, так никто и не потрудился сравнивать.

Отдельным видом работ было вымарывание всевозможных упоминаний о вампирах и оборотнях. Люди вовсе не были безропотными жертвами. По всей Европе низших ловили да жгли. Понятно, что высший вампир в ловушку не попадется. А попавшись, выкрутится. И сам же на чужой казни по своему делу свидетелем выступит. Но иным шестого да седьмого порядка несладко приходилось. И «охотников на ведьм» предостаточно было, и даже весьма известных. Фома с Варей в два голоса сокрушались, что прикладывая силы свои к Московии, оставили в неумелых руках дела своей страны. Но вернуться не порывались.

На Москве оборотни притихли. По струнке ходили после казни великой. А вампиры, случалось, пошаливали. Гордей снисходительно к тем шалостям относился. Ведь вампир по природе своей существовать желает. И по-другому ему трудно. Голод терпит, да унижение всякое. И дозорные их порою обижают. А кровипивец, хоть и мертвый, но все же чувства свои имеет. Озлобляется, расстраивается. Хандрит. Неровен час, накопит бумаг разрешительных, и начнет народ косить, в высшие вампиры пробиваться.

Басманов тоже бумаги собирал. Ларец с золотыми побрякушками где попало разбрасывал. Не запирал никогда. А разрешения в тайнике хранил, хоть и были они именные все до последнего. Когда девушке отчимом стал, сразу тот ларец вынул, и про каждое письмо, каждое разрешение подробно объяснил. И сейчас она тяжко вздыхала, при мысли, что придется в тайне ларец с уборами перерыть. Сережку малую искать.

Фома её настроение неверно понял. Подумал, что девушка размолвкой опечалена. Утешать принялся прямо в подвале, утащив в дальний угол, где писарь так редко появлялся, что пауки на полках и по углам удельным княжеством обзавелись. Хотя с чего ему прятаться? И так последняя мышь в казарме знает, что его по всей Москве бабы ждут. Тактичный да ласковый, со своими сладкими речами, он ни разу не получил отказа. И Ольга про то знала. А учитель её бывший уж настолько уверен в себе был, что и не таился.

Но в отношении Ольги ничего лишнего на людях себе не позволял. Она считалась богатой невестой, да и Басманов следил, чтобы падчерицу не обижали. Хотя, кто на такое решиться, им обоим интересно было. Поэтому Фома, украв два весьма целомудренных поцелуя, истребовал себе свидания. И совсем уж страх потерявши, испросил дозволения без приглашения появляться. А девушка была так в свои думы невеселые погружена, что буркнула что-то утвердительное. Сумеет ли любовник пройти через заклинание Фёдора, её мало интересовало.

Они с Басмановым давно уж разминулись. Он днем работал, а Ольга по ночам трудилась. Иной раз неделями не встречались. Гордей у себя в Дневном Дозоре был. Близнецы на стол накрыли, и послушно в спальню поднялись. Там они тихо перешептывались, но наружу не выглядывали. Своей комнаты, даже крошечной, Фёдор им не выделил. Спали у кровати на полу, хоть и на тюфячке. И стоило Гордею отвернуться, лезли погреться под одеяло к хозяину.

Сахар на базар ушел. И вроде не мешал никто. Но Ольга все за накрытым столом сидела. Кусок в горло не шел. И наверх идти все никак не решалась. Все ей чудилось, что Фёдор вернулся. Или что близнецы смотрят из-за двери укоряющее. Наконец, собравшись с духом, поднялась с огромным трудом по лестнице, показавшейся ей вдовое длиннее и намного круче, чем на самом деле была, двери в горницу распахнула.

В отличие от невольников, у многочисленных кафтанов, шуб и рубах Фёдора своя комната была. Сундуки стояли раскрытые, но прибранные. Уля с Маней, как с игрушками, могли весь день с тонкими шелками провозиться. Меха перебирать. Любили это занятие более прочих. А может больше не придумали, как в уединении побыть. От Гордея прятались. Ольга-то их теперь не защищала.

Ларец быстро нашелся. Но вот заветных сережек в нем не было, хоть и перебирала его девушка по третьему разу. Много было тут золотых уборов английских да итальянских. Московского литья и того больше. Их инквизитор, как семечки покупал. А вот сережек из Галиции, с золотым крестом, обрамленных полумесяцем, не нашлось. Сломанную безделушку Святослав девушке с собою дал, для сличения.

В это время снизу ворчание послышалось. Сахар с базара вернулся, да не встретил никто. Бухнув тяжелые покупки на стол в горнице, мужчина поспешил наверх, полагая близнецов спящими, и спеша наказать их. Ольга покраснела от стыда. Не того стыдилась, что у рассыпанного золота её увидят. А того, что отчиму не доверяет. Хорош Святослав с подозрениями своими! Сам бы в гости пришел, да и пытал друга старого.

Из спальни послышалось несколько шлепков, и тихие всхлипывания. Уля, чуть что, принимался плакать, как маленький. Маня был потверже. И Ольге интересно было, ещё когда мальчики у неё жили, кто же так наследников воспитывал? Какие из них воины, отцы? А потом Филипп разъяснил. Когда в княжеской семье детей много, порою лучше, чтобы только старший был, как лев смелый, как рысь ловкий. Да как росомаха беспощадный. А остальных мальчиков, как несмышленышей растят. Порою как детям малым, ничего делать не дозволяют. Сладостями, да игрушками окружают. Чтобы выросши, они на брата не злоумышляли. Вечными детьми оставались.

Видно было, что и царя нынешнего так же растили. Да брат старший не вовремя помер. Хотя, кто же вовремя-то Богу душу отдает? «Льва» схоронили, а «ребенок» остался. Федор Иоаннович не токмо управлять ничем не способен был, так и наследников произвести не в силах оказался. За него давно уж Годуновы, брат с сестрою все делали. Даже бумаги государственные подписывали. Дошло до того, что послы сперва к Борису шли. А к царю потом, ежели тут не вышло.

Заметила Ольга, что Сахар её видит. Но из комнаты не вышла. Сложила обратно золотые украшения, да вниз спустилась. Сунула рабу сережку, и прямо спросила, где он такие видал. Тот в ноги повалился. Не брал! Хозяин сам отдал! Аллах все видит, хоть и крыша мешает немного! И тут же в «хибару» побежал. Вторую сережку, целую, назад принес. Вчера только Фёдор Алексеевич своей рукою отдал. Сахар и носить-то не собирался. У него даже уши не проколоты. А все одно золото. Продать можно, или на черный день сохранить.

-Ты чего такая смурная*? — весело поинтересовался отчим, когда утром встретились за накрытым столом.

-Притомилась, — соврала девушка, — а где те серьги, в которых ты в Угличе был? Когда Дмитрия убили.

-В ларце, — не моргнув глазом поведал Фёдор, — что мне, спать в них теперь? Так они колючие, с каменьями.

С каменьями, значит. А сломанная обычная, золотая была.

-А тебе на что? — прищурился инквизитор.

-Так, — улыбнулась девушка, — пустое. Не бери в голову.

А врать-то не так сложно, как сначала казалось.

* мрачная (устар.)

Мэй в тереме давно не был. Как лицо официальное, он все больше к инквизиторам в их богатые хоромы ездил. Стало быть, личные дела решал. Или тайные. Ольге, во всяком случае, никто не сказывал, что чосон в гости зайдет. Он был вежлив, улыбался, и даже шутил. Но чувство разделяющей их стены от этого не исчезало. После того, как Ольга к Свету обратилась, ей и Мэй, и близнецы неприятны стали. Как на мужчин перестала на них смотреть. Тёмные.

Басманов который всю последнюю неделю был печален, а под конец даже мрачен стал, быстренько сановного иного за двери выставил. Ужин с ними разделить не предложил. А Ольга как раз на работу сбиралась. Зашла в терем перекусить. Глянули они друг на друга, и глаза отвели. У девушки аппетит враз пропал. Поглядела на Гордея, тоже неприветливого всю неделю. На Сахара и «щеночков». Те и вовсе притаились в уголке за печкою. Напряжение в доме пугало их. Извинилась, и ушла не поужинав.

Чосон недалече ушел. Ольга догонять не стала. Шепнула заклинание, что глаза отводит, да потихоньку сзади пошла. Время Ночного Дозора уже наступило, и она в своем праве была. Могла не прятаться. Просто любопытно стало, куда чосон после Басманова пойдет. Да и зачем приходил, тоже узнать бы неплохо. А тот вместо кремля, в сторону посадов двинулся. И все дальше в сторону небогатых изб уходил. И девушка за ним.

Водился за посадскими грешок один. Питие. Во всей Москве только тут винца купить можно было. И когда Мэй в один из небольших питейных домов нырнул, Ольга сперва замешкалась. Запил что ли от надежд каких несбывшихся? Парень, можно сказать, за весь дозор свой лямку тянет, а вот не глянулся Гордею, и сидеть ему теперь простым дозорным, пока воевода не смягчится. Или не заступится кто. Брат Гордея уж давно в Речи Посполитой обретался. И давно уж пора было его от должности отстранить. Но место замещающего воеводы за ним оставили. Брат оставил.

А ведь, ежели по справедливости, чосон того места более достоин. Работает честно, на совесть. Всю душу вкладывает. При дворе, как свой стал. Куда не плюнь, везде его силки расставлены. Кого же ещё по службе-то продвигать? Но Гордей отчего-то уперся. Не то, что заместителем себе не взял, а даже и жалование за эти годы не прибавил. И так велико было по его разумению. Чосон один живет. Жену с детьми кормить не надобно. Ему и столько хватит.

В питейном доме было людно. Пахло странно. И отвратительно на вкус Ольги. Щами суточными, грязными онучами. Вином да сивухою. И, похоже, освежиться да отлить на улицу тоже не все выходили. Не было места менее соответствующего Мэю, чем это. Тем не менее, он спокойно осмотревшись, присел на широкой скамье, и стал по сторонам поглядывать. Должно быть зарядиться пришел. Хотя, темному при его должности Силы и в кремле хватать должно было. И даже в избытке.

Девушка тоже в отдалении примостилась. В спину кто-то дышал несвеже. Рядом люди дрались, как были, сидя за столом. Кто-то пел, но что именно, не ясно было. Две песни вместе слились. Тут же, уронив голову на сложенные руки, спал человек с такими грязными волосами, что с них небольшую свечу отлить можно было. И как люди сюда добровольно приходят, оставалось для Ольги загадкою.

И если Мэй тут выглядел, как диковинная бабочка, присевшая на кучу мусора, то гости, к нему пришедшие, смотрелись и вовсе выходцами не из этого мира. Хоть и были людьми. Подошли к нему монах-чернец, и с ним маленький мальчик. Поклонились, и за стол присели. Соседи-пьяницы враз повскакивали, да обратно так и не садились. Бродили вокруг, сталкиваясь с танцующими без музыки и просто так стоящими мужиками.

Чосон мальчика внимательно осмотрел, и даже кафтан расстегнуть попросил. Одобрительно кивнул. Потом долго о чем-то с монахом толковал, и под конец Ольга уже нехорошее думать начала. О том, что в монастырях мужеложство процветает, ей Фёдор рассказывал, мечтательно прикрывая глаза. За чосоном такого греха не водилось, но люди меняются. Судя по тому, что Мэй, угостив мальчика леденцом, и отдав монаху письмо какое-то, встал и ушел, маленькие мальчики его мало привлекали. Следить за ним, или за монахом, вот о чем сейчас Ольга раздумывала. Но тут по счастью в кабак дозорный заскочил. Интересно, за чем?

Выслушав девушку он послушно кивнул, и, бросив долгий грустный взгляд на прилавок со стоящими на нем засаленными крынками с вином, ушел за чосоном. А Ольга за монахом следить осталась. Тот спокойно поел, не смотря на грязь окружающую. И мальчика покормил. А после оба собрались, и пошли вон из питейного дома. И девушка за ними увязалась. Прошли немного. Как ни странно, путники свернули в сторону богатый теремов, а после и вовсе чуть ни в кремль наладились. Тут у девушки терпение и кончилось.

Догнать старика с ребенком не трудно было. Сложила руки знаком, да заклинание про себя произнесла. Старик остановился. Взгляд у него был спокойный даже отрешенный. И у мальчика такой же стал. Хотя ребенок что-то неладное чувствовал. Стоял неспокойно, с ноги на ногу переминался. Ольга руку протянула, и коротко потребовала: «Давай!» монах сунул руку в суму, и выудил оттуда плотно свернутый свиток, и увесистый кожаный мешочек. Девушка внутрь глянула, ни одной полушки. Все рубли серебренные.

А свиток письмом оказался. Доводилось до сведения настоятеля Чудова монастыря, у самого кремля стоявшего, что отрок Юрий, в монашестве Григорий, отчеством Богданович, сын Отрепьев*, назначается к проживанию и столу в лучшую обитель страны. Велено было к обучению его приставить, и учить в том числе и языкам иноземным. Лет ему одиннадцать, разумом светел, к учению зело способен. Подписано то письмо было Басмановым. Особой, приближенной к боярину Годунову.

У Ольги ноги отнялись. А воздуха вдруг так сильно стало не хватать, как будто в гробу она лежит, а не на улице стоит, всеми ветрами продуваемой. Отпустила путников с миром, и в казарму поспешила. Стало быть не совсем уж сам Боренька к трону протиснулся. Ему Фёдор Алексеевич дорогу проложил. И, как ни крути, а мешал им маленький царевич. Хоть и не дали бы инквизиторы ему царствовать. А коли и дозволено было бы такое, запретили бы его в Тень сводить. Так и помер бы «ничьим» иным. Да только зачем темному инквизитору на троне ничей правитель? Своего, ручного царя, намного сподручнее иметь. Да у Басманова и опыт уже есть. Десять лет у царя в спальне гостевал.

Дозорный, что за чосоном следил, уже воротился. Мэй сразу к себе в палаты вернулся. Царю Фёдору Иоановичу никто в Александровской слободе жить не позволял. Он в столицу вернулся, и вся дворня вместе с ним. Едва девушка дозорного отпустила, на неё уж Святослав насел. Он всю неделю к ней с этой злополучной сережкой подступал. И что, врать ему теперь прикажете? Кое-как отболталась, сказавшись уставшей да больной, и у себя в горнице заперлась.

Что же делать теперь? Долгу службы подчиниться, и все Святославу поведать. Или долгу дружбы, и Фёдора не выдавать. По-хорошему надо было службу выбрать. Но решение то отчего-то не давалось, не было по сердцу. С другой стороны, Басманов и глазом не моргнув, все от падчерицы своей, дозорного десятника, сокрыл. Был ведь он в Угличе незадолго до убийства царевича. Обронил в лесу серьгу золотую, редкую, приметную. А что он там делал? Коли к Святославу приезжал то отчего в тереме не поговорили? Что ему в лесу понадобилось? И как он на единственную на весь лес ловушку её вывел? Зачем? Убить решил? А на что ему?

А на что было Годунову её из монастыря выуживать? Кто тогда в воротах стоял, да потом сбежал? На что оборотням светлым приказание дано её, Ольгу, ничего не значащего человека, искать да ловить? Кому она понадобилась? От всех этих вопросов у девушки голова разболелась. А уж как Фома в двери тихонько стучаться начал, так она и вовсе обозлилась. И на утро, прямо после работы, не поспавши, не поевши, собралась, да отбыла к себе в усадьбу. И плевать, что там сестер убили. Лишь бы не видеть никого. Не врать никому. Отчиму в глаза не глядеть.

*Григорий Отрепьев — По распространённой версии впоследствии выдавал себя за царевича Дмитрия и взошёл на русский престол под именем Дмитрия I.

Чужие люди прожили в усадьбе тринадцать лет, дом, и двор изменились до неузнаваемости. Ольга, побродивши первые дни по всем горницам, определила себе спальню там же, где она раньше у отца была. Одна она осталась из всей большой семьи. Сама себе «голова», сама «шея». Где же и спать-то? Мебель старые хозяева всю свою оставили. Девушка с ужасом думала, куда и на каких условиях эти люди «по-тихому переехали». Но спать на чужой кровати и есть за чьим-то столом было тошно. Пришлось снова обставляться. Не стала по итальянцам да англичанам ездить. Да по столичным артелям мыкаться. Отписала по деревням старостам. Своих резчиков да плотников работой загрузила.

А покуда своим скарбом не обзавелась, на полу спала да сидела, как чосон. Ни ложек, ни мисок в доме не было. Пришлось, всё же, на базар съездить. Купила всех вещей по одной. Еду на работу в простом глиняном горшке таскала. Когда от Басманова уезжала, только самое необходимое забрала. А про ложку и миску как-то не подумала. И про чугунок. Сундуки с платьями, шуба да уборы, все до последней жемчужины остались в «хибаре». Только нож забрала. Пожалела.

В своих же деревнях были набраны веселые молодые девчонки. Помогать по хозяйству и боярыню развлекать. В соседнем монастыре нашлись две престарелые монашки-приживалки. Чтобы нужную атмосферу создавали, жития вслух читали, или писание. Так было принято. Многие вдовицы богатые, а то и обычные семьи, держали у себя в доме монахинь. И так в любой момент богомолица могла зайти, чужая совсем. Странница или послушница из монастыря, за подаянием. Ольга всегда щедро жертвовала и быстро прослыла благодетельницей и девицей весьма благопристойной.

Поколдовав чуток, весь двор и дом заклинанием обнесла. Чтоб недобрые чужие люди не шастали. Воры да проходимцы разные усадьбу стороной обходили. И чтобы обитательницы и пришлые монахини шибко не дивились тому, что боярыня Головина не старится, и в тридцать лет на отроковицу больше похожа. И стало в усадьбе вновь хорошо. И даже про сестер больше не вспоминалось.

Но, как на грех, хорошо в доме стало не только хозяйке. Фома весь порог оббил. То с подарками, то с предложениями неуместными. С нежностями стал подступать во всякую минуту, и в казарме тоже. Зато Святослав отступился. Про серьгу золотую более не напоминал. Улыбался, как прежде. Фёдор же и вовсе не объявлялся, хотя по нему одному девушка действительно скучала. И без советов его порою тяжко приходилось. И, хоть и бегала она теперь по другой дороге, а все ж иной раз и возвращалась по привычке через посады. И не один и не два раза чуть к себе в хибару не свернула. Для неё терем по-прежнему был открыт.

В делах и заботах хозяйственных полгода пролетело. По делу убиенного отрока Дмитрия его же семью и обвинили. Мол, самосуд учинен был, невинные люди погибли. А у мальчика и вовсе «падучая»* случилась. Не виноват никто. Царственного отрока к лику святых причислили. Царицу вдовствующую в монастырь отослали и усадьба в Угличе вновь опустела. Бумаги по делу Святослав на полку в дальний угол положил, и более ни о Дмитрии, ни об оборотне, с ним вместе скончавшемся, не говорил ни с кем.

А на Покров** Ольга, как в страшном повторяющемся сне, вновь была под утро разбужена. Теперь уже в новой своей спальне, куда Фому так и не переселила. Стрелец, из тех, что недавно в дозор приняты были, у порога ждал. Ключница, строгая девочка пятнадцати годков, его в дом не пустила. Передал короткую записку от Освальда, подержал девушке стремя. Но рассказать толком ничего не смог. Не посвящен был.

Убитый оборотень шестого порядка в списках значился, как «Ерема Долгий». Длинный, тощий, по-домашнему одетый, он был найден у себя на дворе. Жена и дети, бывшие в доме, ничего не слыхали. Никого не подозревали. Соседи тоже. Ну, вышел человек на двор по нужде, и помер в одночасье. Бывает. Выгоревшую печать видели только прибывшие на место дозорные. Оборотень, хоть и был темным, вел себя примерно. Никакого преступления на нем не числилось. А судя по большому деревянному кресту, человек он был не просто верующий, а страстный в вере своей. Или же шибко богобоязненный. Дверь в доме оставалась отпертой. Овчинный полушубок и новые валенки не были украдены. Со двора, если верить жене, не пропало ничего ценного. Убивать Ерему было незачем.

-Может с собою покончил? — неудачно пошутил Яшка, — вон, какая у него баба страшная!

Сопровождаемый холодным взглядом Ольги, он мигом сбежал. Нужно было поворожить над людьми-стражами, которые прибыли намного раньше. И порядком поднатужиться, чтобы отогнать от забора соседей. Когда оборотня убивали, все спали. А теперь собралось их несколько более, чем вокруг проживало. Стояли у забора, степенно переговариваясь и любуясь на покойника. В итоге Яшка так расстарался, что и для Дневного Дозора двор невидимым стал. А соседи, постоявши ещё немного, начали потихоньку расходиться. Вид у них был растерянный. Не каждый мог сам для себя понять, на кой он ни свет, ни заря вскочил, да к чужому забору подошел.

Стража, надо сказать, работала исправно, как бы их люди не ругали. Вся Москва была поделена на большие участки, разгороженные «рогатками» — хлипкими на вид деревянными постройками, состоявшими из одного бревна, утыканного четырьмя ровными рядами заостренных палок. На ночь их перетаскивали на дорогу, чтобы на лошади нельзя было проехать. Пешком можно было протиснуться, но у каждой рогатки стражник стоял, а то и двое. Смотря, сколь богато люди рядом жили. Местные из своих кровных стражу оплачивали. Где один хлипкий на вид мужичонка стоял, а где и отряд молодцев широкоплечих. Пройти мимо «рогатки» незамеченным ночью было практически невозможно. Для человека.

Стрелец, посланный за Ольгой, вышел на дорогу, встретить темных дозорных. От них только один вампир прибыл. И сразу строго, даже злобно, зашипел Ольге на ухо, что Ночной Дозор к темным оборотням невнимателен. Что специально за «рогатки» не ходят, чтобы изверги побольше темных извели. Непонятно было, отчего счет сразу пошел на многих темных, если убитый только один был. От невозможности обменяться сомнениями и догадками с Фёдором девушка чувствовала какую-то пустоту. Вампир или знал что-то, но скрывал, или же специально дозорных подначивал. Ему тоже достался пронзительный холодный взгляд.

Уже рассвело давно, когда все уставшие и замерзшие вернулись в казарму. Святослава не было. Ему в дозор только завтра нужно было заступать. Зато пришла Ульяна. И прямо с порога сообщила, что найдено ещё одно тело. На другом конце города. У самого берега на реке. Прачка. Темная иная, оборотень. Порядок седьмой. Лежит с вечера. Утром мальчишки рыбачить пришли, и увидали.

-Старуха совсем, — вздохнула дозорная, — лицом в воде лежала. Под утро морозцем прихватило, она и примерзла.

Пришлось развернуться, и даже чаю не попивши, ехать на реку. И там так же пробиваться мимо зевак, которых по дневному времени втрое более набежало, чем ночью. И стражи больше присутствовало. И Дневной Дозор в своем праве был. Дозорные Ольгу опасливыми взглядами встретили. Видать, лицо у неё уж настолько недоброе стало, что никакого заступничества от Гордея более не требовалось.

-Улита, — дозорный указал на лежащую по самые плечи в ледяной корке женщину. Двое его сопровождающих обходили толпу, ворожили, отпугивали. Мальчиков-свидетелей уже допросили, и даже память им подчистили. Лед подтопили, женщину, наконец, вынули из воды и перевернули. Сгоревшее клеймо, большой деревянный нательный крест и нетронутое дешевенькое обручальное кольцо. Улита жила бедно, но честно. За нею тоже не числилось никакого проступка.

-И что они все, сговорились с этими кипарисовыми крестами? — проворчал Освальд, убирая улики в холщевый мешок, — нешто в баню шли? И опять оборотень! Так они у нас и правда скоро выйдут* * *

все.

В ответ Ольга только промолчала. Она раньше в бане тоже меняла маленький нательный золотой крест на простой кипарисовый. Вдруг помрешь от жара, и на небе не поймут, что крещеная! Но постепенно эту привычку утратила, и, как выяснилось, полностью о том позабыла. Обождала, пока все из подвала уйдут, подхватила мешок с уликами, что с весны на полке пылился, и домой отбыла.

Монахини оценили кипарисовые кресты довольно дорого. Это девушку с самого начала насторожило. Допустим, Ерема мог выкроить денег на кипарис. Но детей у него много. Не стал бы он деньгой разбрасываться. А прачке на такой крест сколько работать надо? С них обоих хватило бы и простых железных крестов. Да поменьше. Куда такое «полено» рабочему человеку?

На дворе трудился плотник. Солидный степенный мужчина, хорошо в своем деле понимавший, и тем гордившийся. Он спокойно спустился с крыши бани, которую неспешно подлатывал уже второй месяц, и подошел к боярыне. Шапку снял, поклонился. Порядок он уважал. Да и получал хорошо. Не как в деревне у себя.

-Глянь-ка, — Ольга высыпала на порог бани все свои сокровища, — можешь сказать, сколько такой кипарисовый крест в вашей деревенской церкви стоит?

-Чей-то кипарис? — усмехнулся плотник, — осина проста.

-А это, — она выудила из мешочка короткий деревянный арбалетный болт.

-Обратно же осина, — он едва глянул, — экий бестолковый гвоздь!

День становился все «интереснее».

* Падучая — старинное название эпилепсии.

** Покров — Покро́в день — день в народном календаре восточных славян, приходящийся на 1 октября (по старому стилю). В народной традиции этот день отмечал встречу осени с зимой. Связан с началом вечерних девичьих посиделок и осеннего свадебного сезона.

* * *

закончатся (устар.)

-А я говорю, — насупился Яшка, плотнее закутываясь в полушубок, — мудришь ты, Ольга Андреевна.

-Ну кто стрелы из осины будет в лесу оставлять? — настаивала она, — Набухнут, точность потеряют. Да и легкие они слишком. Только оружие хорошее изводить. На нечисть всякую ловушка была поставлена. Эх, жаль, арбалет с собой не прихватили!

-Может и прихватили, — буркнул оборотень, поглядывая на сопровождавшего их вампира-дозорного, — ты поспрошай у Басманова.

Освальд к рассуждениям Ольги равнодушен остался. Осиновый крест дешевле кипарисового раза в четыре, если не более. И жара банного не боится. Что ж тут странного, что посадские, кто победнее, дешевые кресты нацепили? Правда, размером они более «батюшкам» подходят. Но люди в вере своей и до более странных вещей доходят. А тут крест.

Святославу про кресты неинтересно было, и не совсем понятно. Кипарисовый он, али осиновый, да не все ли равно? А вот стрела подозрительной показалась. Делают, конечно, и не из такого, чего уж. Но для армии, дешевые. Когда надежность не важна, и точность. Охотник, кому стрелы по многу месяцев служат, мягкую и легкую осину не уважает. Кривит её сильно, ежели не тщательно просушена, да весною срублена. И воин хороший, что за оружием своим сам следит, не захочет, чтоб стрела два выстрела отслужив, прямо на тетиве треснула.

А вот кому действительно осиновые лук да стрелы по душе пришлись бы, так это волхвам да шаманам. Князь припомнил, что в его детство много кого из змеев-иных осиновыми колами пронзали. И ведь помогало! Кол — оружие на один раз. Из раны его доставать не надобно. Тесать легко. Осина — дерево мягкое. Правда, волхвы осину за силу её колдовскую любили, а не за мягкость. Первое средство было от змеиного племени во времена его детства. И сейчас еще не забылось.

Потому отправились дозорные в дневное время по оружейным мастерским да артелям. Самострелами, как тут называли арбалеты, Москва была небогата. Соответственно и стрелами к ним тоже. Мастерские, которые те самострелы делали, по пальцам перечесть можно было. А Освальд тоже своего инока-секретаря по мастерам отрядил пройтись. Кресты, что с покойников сняты были, поискать. Грубовато сделаны были. Ученика работа.

Вампир всю дорогу помалкивал. Он был из крестьян. Ни в самострелах, ни в крестах ничего не понимал. Но обязан был присутствовать по случаю дневного времени. Мужчина он был немолодой, очень серьезный. Шел, да по сторонам поглядывал. Авось какое нарушение приметит.

-Мне бы отпуск малый, — Яшка умоляюще глянул на Ольгу, — свадьба на носу.

-Давай, — кивнула та, — но потом будешь бегать, как ошпаренный! И Ксению прихвати.

Прежде, чем тревогу поднимать, решено было остальных оборотней проверить. Может кого уж давно на свете нету, да пожаловаться некому. Один человек жил, например. Или от столицы далеко. Или в лесу упокоился, пока волком или медведем бегал. Дозорным на глаза не попадался. Но работа эта огромная. Ежели в казарму каждого звать, так и год и десять можно выискивать. Не убивать же оборотня только за то, что он письмо получил, а прочесть не сумел. Или вовсе не дошло то письмо. Сгинуло по дороге.

Самим ездить тоже долго выходило. Но, рассудив, решили, что по очереди оборотней навещать станут. Святослав вспомнил тут же про парня неклейменого, что в каземате повесился. А кто ж его обратил? Кому жизнь не дорога? К тому же, когда сам с дозором внезапно нагрянешь, много интересного увидеть сможешь. Глядишь, испугается нарушитель порядка, тревогой своей сам себя выдаст. А то и за руку словить удастся.

Яшка и Ксения вызвались ездить самыми последними. После Покрова начиналось время свадеб. Они отдавали старшую дочь замуж, и сейчас тонули в сопутствующих заботах. Ольга же напротив, просилась первой. Время девичьих посиделок, болтовни и хороводов отчего-то не радовало её. Хоть и приятно было приходить домой, где стайка молодых задорных девиц подтрунивают над монахинями. И каждая молится, чтобы поскорее выйти замуж. Под осуждающие взгляды старых приживалок выбегают к воротам, спросить имя у первого встречного*.

Усадьба, хоть и стояла уединенно, мигом обросла протоптанными в первом снегу тропинками. Полный дом молодых девчонок не мог не привлекать внимания парней из соседней деревни. Во двор никак не попасть было, но вокруг забора всю грязь утоптали. Да и просто так не могли пройти. Нужно было каждому обязательно дать о себе знать. Может в тереме судьба дожидается! Кто под окнами звал, кто пел. Кое-кто подвывал, подражая дикому зверю. Девчонки же, каждый раз с визгом и смехом прижимались носами к цветному оконному стеклу, побросав прялки и вышику. Дураки они, конечно, парни эти. Но, ежели красивый, то пущай себе воет!

Ольгу же веселье это интересовало только в виде пропитания. Сама она замуж не сбиралась. Девичий щебет, и хитро прищуренные глаза, да вопросы «отчего боярыня о женихах не молится», порядком надоели ещё в первую неделю. Фома делавший все тоже самое, только в казарме, тоже начинал раздражать. В гости он теперь приходил без предупреждения, как к себе. И девушка уже подумывала закрыть усадьбу и от него в том числе.

Вторым после боярыни человеком, равнодушным к девичьим разговорам да забавам, была девочка-ключница. Серьезную, даже замкнутую, её на боярский двор пристроил Сила, будущий Яшкин зять. Вернее, он-то привел девочку «в люди» к оборотням. А уж они переселили её к Ольге за ненадобностью. Своих слуг порою кормить было нечем. За последние восемнадцать лет Москва раздалась вширь. Охотиться стало трудно. Зверья поубавилось. Рыбачить все ещё ходили, да с огорода кормились. Но вот денег на разросшееся семейство стало хватать только сейчас, когда опять работа началась.

Ключница звалась Тенькой. Настей её первый и поселедний раз именовал её дальний родственник, сдавая на руки Силе. Сирота, она внесла в терем боярыни Головиной порядок и строжайшую экономию. А такой чистоты в доме отродясь не было. Прорваться же мимо Теньки в терем порою не мог даже Фомушка, с его улыбками и ласковым обращением. Остальные девчонки к нему благоволили. И только ключница каждый раз строго спрашивала, что хозяйке передать.

И пока резные подоконники да лавки жалобно трещали под тяжестью прорывающихся к окнам девушек, Тенька равнодушно, даже презрительно поглядывая на них, продолжала записывать на самом дешевом свитке, какой смогла найти на базаре, сколь денег внесено было на Покров, сколь на хозяйство выдано. Сколь потрачено и на что. Какую пшеницу в сусеки** засыпали. Сколько лошадям овса задано было.

И каково же было удивление Ольги, когда в самый разгар свадебной лихорадки, охватившей Москву и окрестности, к Теньке тоже пришел жених. Бесприданница, девушка никогда о свадьбе не заговаривала. Сундука себе не собирала, о женихе не молилась. Тем не менее, именно по её душу пришли двое дозорных, обрядившихся по такому случаю в белые полотенца. Вся казарма сбежалась поглядеть.

-У вас овца, — улыбнулся один из них, молодой и свежий двухсотлетний юноша, — а у нас пастух!

Ольга от удивления даже не сразу нашлась, что отвечать. Сперва подумалось, что это опять Фома со своими шуточками. Разозлилась не на шутку. Только села свои наблюдения изложить, о том, как оружейные артели проверяли, и чем дело закончилось, а тут на тебе!

-Чего у нас? — она одарила сватов холодным взглядом.

-Невеста говорю, у вас, — посерьезнел сват, — а у нас парень по ней сохнет. Пропадает!

-Какая невеста?

-Аракчеева Анастасия, — «жених», весь красный, очень растерянный, отозвался откуда-то из-за угла, — ключница ваша.

-Ясно, — буркнула боярыня, — покажите хоть пастуха-то. А то, может, негодный какой.

«Пастух» был вполне себе пригожий. В дозоре на посылках пока что числился. Невесту видел один раз, когда Ольгу на убийство оборотня вызывал. Глянулась. Решил, что тянуть не стоит. Такую серьезную девку с руками оторвут, он и пикнуть не успеет. А ему позарез такая надобна. Он поповский сын. У него в семье все степенные, и сноху такую же ищут. Боярыня обещала с невестою поговорить.

Тенька к известию о сватах отнеслась так же спокойно, как и ко всему вообще вокруг. Достала свои плотно свернутые свитки, разложила на столе. Подробно и обстоятельно объяснила, где и сколько в хозяйстве она сэкономила, и как от этого боярыня обогатилась. После же испросила себе хоть маленькое приданое в долг. Ольга улыбнулась и согласилась, рассчитывая про тот долг благополучно забыть. И даже свадьбу дозволила в тереме отпраздновать. «Людская* * *

» велика. На всех места хватит.

Молодые люди, видавшиеся мельком один раз, свою свадьбу назначили на ближайшую субботу.

* Обычай, по которому девушка выходит к воротам, и спрашивает имя у первого встречного. Считалось, что так можно узнать имя будущего мужа.

** Сусек — забранное досками в виде неподвижного ларя место в амбаре, житнице. Предназначено для ссыпки зерна или хранения муки, закладки овощей.

* * *

Людская — помещение для слуг в боярском доме.

Гостей на свадьбу собралось немного. У жениха только друзья-дозорные, да какой-то дядька-человек. Родители жили далеко и были уже стары для такой дальней поездки. А от невесты и вовсе были только девчонки и монахини, что с нею в доме служили. Но людскую заполнили. Ольга, смутилась, когда вошла молодых поздравить. Все враз замолчали. А музыканты, тоже деревенские мужики, но не из иных, повскакивали, собираясь было земно кланяться. Для дозорных она была десятником, человеком выше их по положению. А кто в дозорах не служил, те видели в ней боярыню-благодетельницу. Все ей кланялись, и хотели усадить на лучшее место. Но она и сама поняла что веселья при ней не будет.

Вежливо извинившись, и для порядка взявши с крайнего блюда пирог с неизвестной ей начинкой, отправилась к себе. Работы было невпроворот. Мастеров, что самострелы делали, на Москве оказалось шесть. Все трудились артельно, сложившись деньгами на инструмент и лавку. Те же мастерские делали обычные луки, и копья. В одиночку оружие делать было не просто трудно, а почти невозможно. Москва воевала чуть не каждый год. Спасибо Святославу.

В каждой из посещенных мастерских в изобилии сушилось дерево. По такому случаю все они располагались вдоль реки, чтобы сподручнее было то дерево из воды вылавливать, когда лес по воде спускали. И в каждой Ольгу, которая из всех троих в оружии лучше всех смыслила, отодвигали в сторонку, чтобы мужчины могли поговорить да поторговаться. И не раз ей пришлось колдовать, чтобы мастера с нею говорили. Надоело ей это уже к третьему приказчику, а деваться некуда. От расстройства прикупила себе и самострел, и «болтов» стальных. Так, побаловаться. Со вздохом подумала, что и Фёдор бы себе что-то выбрал. И подарку бы обрадовался. Повздыхала-повздыхала, да и купила. Резной, весь, как игрушечный, да с затейливо плетеной тетивою. Приказчик клялся сегодня же Басманову к воротам доставить.

Осиновые стрелы у всех были, хоть короткие, хоть длинные. Но таких, чтобы без стального наконечника, не нашлось. Мастера только фыркали. И правда, кому такой «болт» для самострела надобен? Яшка приуныл, а Ольга повеселела. В её пользу пока что выходило. Не на зверя ловушка была поставлена. На нечисть всякую. Другой вопрос, что в том лесу охранять надо было, да откуда нападения ждали.

Секретарь-инок с меньшим успехом по мастерским прогуливался. Оказалось их на Москве чуть ли не сотня. И все надо было в одиночку обойти. Кроме него особо никто в церковных делах не разбирался. Приставили к нему темного иного, любившего пошутить, да побалагурить. И значительно его работу осложнявшего. Пока что одно инок мог сказать наверняка: такого криворукого подмастерья, что те кресты изготовил, ни в одной из артелей проверенных не сыскалось.

На кухне теснились девицы и монахини. К столу все, что требовалось, собрали, и тоже в людскую налаживались. Девчонки прихорашивались, среди гостей было много молодых мужчин. Родительский присмотр у боярыни в доме отсутствовал. Можно было и посмотреть друг на друга, и поговорить. А монахини спешно молились. Они тоже понимали, что родители далеко, а молодцы близко. И чувствовали свою ответственность. Но смех да шутки-прибаутки все перекрывали.

-Тихо вы, окаянные! — вдруг вскрикнула одна из старух, — не слышите? Ещё кто-то пришел.

За воротами и правда, кто-то был. Ольга глянула, и увидала старушку. Видимо, привлеченная праздником нищенка подошла за подаянием, да войти не решалась. Хотя, сколь дозорная с нищими не сталкивалась, особой стыдливости в них не замечала. Девушка глянула на пирог в своей руке, вздохнула, и отправилась к воротам. Даже одеваться не стала, так, платок на плечи набросила.

-Подайте Христа Ради! — заголосила старушка, едва завидев её.

Ольга протянула ей пирог, и несколько мелких монет, что у дверей всегда на такой случай в плошке лежало.

-Спаси тебя Христос, милая! — затараторила нищенка.

И вдруг, застонала, да наземь повалилась. Ольга сперва застыла. Это она за себя не боялась никогда. А за другого человека, беззащитного, пугалась каждый раз. Деньги с пирогом на землю уронила, ворота распахнула, да на помощь звать стала. Из дома выскочили девчонки, и старухи. Все засуетились, запричитали. Нищенку в дом отнесли, и на лавку положили. Монахини присматривать остались, а Ольга к себе пошла.

Шум из людской наверху был чуть меньше слышен. Она уже отвыкла в тишине работать. В казарме народ шумный. Да и по ночам ей теперь думалось легче. Сама не заметила, как всю бумажную работу переделала. Свечка почти до конца сгорела. Утро скоро. Гости внизу поутихли. А может, и разошлись уже. Даже слышно стало, как конь её в конюшне копытом стучит. Нервничает. Сбрую свою дорожную видит и понимает, на что она тут повешена. Вещи, Тенькой собранные, уже в углу аккуратно лежали. Завтра Ольге предстояло в поход выдвигаться, оборотней проверять. И поспать бы не мешало.

В спальне кто-то был. Это она ещё через дверь заметила, по нимбу сияющему. Фома, которого на свадьбу не позвали, мог в гости пожаловать. Он ещё когда сваты сговор удавшийся отмечали, на девушку укоризненно поглядывал. Мол, вон, как умные-то люди делают! А не телятся более десяти лет!

Хотя, на него не похоже. Совсем другое свечение, да и ростом человек был пониже. Девушка уж грешным делом подумала, что из девиц кто-то в её спальне свидание назначил. А чего. Дело молодое. Наливки красавица испробовала, захмелела. А тут и добрый молодец подвернулся. И дом большой. Мать с отцом далече. Не подумала девка, где и с кем ей в доме встретиться можно. А может, напротив, хорошо подумала. Хозяйка в трудах, до утра не ложится. И кто их тут поймает?

Ольга улыбнулась, и толкнула дверь. В горнице было темно. И пусто. Она огляделась, и в углу увидала что-то, похожее на ворох тряпья. Присмотрелась — а это нищенка. Воровать пришла! Вот это как раз на нищих очень похоже! Хотя старуха особо напуганной не выглядела. Да и взять в спальне было нечего. И не у сундука женщина стояла, а в самый темный угол забилась. А может её напугал кто? А может бесноватая?

-Что ты тут делаешь? — тихо поинтересовалась боярыня.

-Тебя, милая, поджидаю, — так же тихо отозвалась старуха, — поблагодарить хочу.

Ольга промолчала. Старуха отодвинулась от стены, и пошла к ней. Слишком медленно, чтобы нападать. Девушка глянула повнимательнее. Старуха была иной. Очень слабой. И не ступавшей в Тень.

-Подойди! — приказала девушка.

Та не поняла, или вид сделала. Остановилась, огляделась вокруг. Глянула Ольге за спину.

-Греха на тебе нету, — тихо продолжала она, успокаивающе вытянув вперед руки, — не ведаешь, что демоны вкруг тебя! Я помочь могу!

-Живо! — огрызнулась Ольга, теряя терпение.

-Видала тебя третьего дня, — шептала нищенка, — у тебя два демона за спиною шли. Ты и говорила с ними, а не знала, бедная, что они по твою душу пришли.

Девушка глубоко вздохнула, и сложила руки знаком. Старуха на секунду замерла. А потом словно бы стекла в Тень. И Ольга за нею.

Нищенка с ужасом разглядывала девушку, неожиданно для неё преобразившуюся. Глядела во все глаза на латы её сияющие, да волосы распущенные. Глянула на неё и боярыня. Как была нищенкой убогой, так и осталась. Никто не обучал эту женщину. Это был её первый раз. Шестой порядок. Светлая. Это все, чем могла наделить её Тень. А сама она перепугалась до последней крайности.

-Кто ты, и что тебе надо? — насела на неё девушка.

-ВЕДЬМА!!! — зло зашипела старуха, и так резко выпрыгнула из Тени, что Ольга растерялась. А когда сама она оказалась у себя в темной спальне, в грудь ей уже кулак с чем-то непонятным летел. Нищенка, вся растрепанная, распахнувши свои лохмотья, успела достать из сумы простой, криво сделанный, осиновый крест. Девушка привычным жестом прикрылась щитом. Женщина взвизгнула. Щит у Ольги был не простой, а с лезвием. Сама не поняла, отчего им прикрылась. По заученному вышло. Не нарочно.

От удара сумасшедшая вылетела из окна. И теперь вся порезанная, лежала на земле, криво раскинув согнутые ноги и руки. Пришлось все ж таки пойти в «людскую», где из гостей только дозорные и остались. Молодых уже в спальню отвели, и дружка с ними ушел, двери сторожить. А то мало ли! Парни повздыхали, но все же отправились за боярыней во двор. Ольга шла, и думала, что это первое в её жизни убийство безоружного светлого иного. «Превышение», как сказал бы Филипп.

Тяжелая бобровая шапка неприятно давила на голову. Золотые украшения, без которых при её богатстве совершенно немыслимо было появляться на людях, покачивались у висков. Нельзя шагу было ступить, чтобы все это великолепие, как будто составленное из одних острых углов, не било по щекам. Белый шелковый платок, которым принято было прикрывать уши и шею, мешал поправить тугой расшитый ворот. Ну, вот кто скажет, отчего, стоит с таким трудом пристроить это скользкое бесполезное полотно на голове, да надеть жемчужное очелье и бобровую шапку, так немедленно начинают чесаться лоб и затылок? Ольга замедлила шаг, выпрямилась, стиснула в руках муфту, и вошла в казарму.

Сбрасывать тяжеленную шубу на пол не стала. Подождала, пока девушка на входе поможет снять. И платье с удовольствием бы скинула, и все это златотканое и златошитое великолепие, унизанное жемчугами так плотно, что стрелу бы остановило при случае. Но не идти же на суд в одной рубахе. Да и не совсем уж ненужными парадные приготовления оказались. Пока все утро одевалась да косу плела, все продумать успела. И с участью своей возможной примириться.

Судили Ольгу в Ночном Дозоре. Инквизиция в дела убийства светлыми светлых не вмешивалась. На входе в горницу уж и Святослав поджидал. Окинул девушку удивленным взглядом, и кивнул, приглашая войти. За столом, покрытым алой скатертью, сидел Освальд. Третьим на разбирательстве Фома присутствовать должен был, но его, как лицо не совсем уж девушке чужое, не допустили. Вместо него в уголке скромно притулился Семен. Полноватый, внешне нескладный маг в мужицком кафтане и лаптях, с простоватым лицом, столкнуться с которым в бою не желал даже Фёдор. Он улыбнулся и подмигнул. И Ольга в ответ улыбнулась. Уж больно улыбка у Семена была заразительная.

Думала она, что суд её порядка лишит, и в простые дозорные определит. Но вскоре стало понятно, что расследование все ещё идет полным ходом, и вина её не только не доказана, но и находится под большим сомнением. Иная, что к ней в дом в образе нищенки проникла, шухартой была, в том никто не сомневался. А крест, который девушка по ошибке за нож приняла, не совсем безопасным оказался. Было в нем одно лишь заклинание зашито, да только как та старуха им воспользоваться решила никто понять не мог. Не сработало бы в руках у иного, не ступавшего в Тень. А для человека и вовсе безопасным тот крест был. Заклинание несло смерть только вампиру.

Поспорив совсем немного, «суд» вынес решение. Ольгу пока что не наказывать. Дело это неоднозначно, и требует дополнительного дознания и разбирательства. А, поскольку не самой же девице, под судом находящейся, себе оправдания искать, поставили её в подчинение к Семену. Он человек опытный, и городские закоулки хорошо ведает. И поучит кое-чему заодно. Из чего девушка сделала вывод, что её не только не погонят со службы, но и посылают на учение к более опытному дозорному. На том и разошлись.

Ольгина карета, выстланная внутри белым мехом и расписанная снаружи райскими цветами, стояла у входа. Семен замешкался. Он всегда имел вид крестьянина, и, казалось, робел дорогих вещей и богатой одежды. Но Ольга знала, что ему, как и Святославу «не надобно» ничего лишнего. Он уже обрел равнодушие к мирским благам. Но, оказалось, замешательство его вызвано появлением Фомы. Тот умоляюще глянул на дозорного. Семен усмехнулся, и возвратился в казарму, якобы за бумагами. А Фома подле девушки остался.

-Испугалась? — он обнял девушку за плечи, и взял за руку.

Ольга знала, что этот жест у него отработан до полной бессознательности. Он всех девушек норовил так приобнять. Но сейчас не отстранилась. Иной раз приятно заботу чувствовать. И то правда, она за ту неделю, что со свадьбы в её доме прошла, вся извелась. Не просто светлую иную убила. Сама в Тень толкнула, и сама же потом жизни лишила. «Ученицу» свою.

-Не бойся, душа моя, — шептал Фома, преданно заглядывая ей в лицо, — никто ради шухарты слабосильной боевую волшебницу наказывать не станет. Так, пошумят для вида, а потом простят.

Ольга тяжело вздохнула. Сама она себя корила пуще всякого судьи.

-За тебя кто только не просил, — продолжал Фома, — ты себе и представить не можешь, кто за тебя впрягся! Но ты не бери от него ничего. Надобно будет, так я сам тебе помогу. Нет на тебе вины никакой.

-Тебе не велено вмешиваться, — Ольга улыбнулась, и высвободила руку. Фома ревновал к Басманову, и сейчас норовил занять освободившееся подле девушки место, пользуясь охлаждением их дружбы.

От неловкого объяснения избавил Семен. Он вежливо кашлянул, многозначительно поглядев на Фому, и вежливо ему вослед улыбнулся.

-Прокатишь по делам, боярыня? — подмигнул он Ольге, кивая в сторону кареты.

-Куда прикажете, Семен Павлович? — улыбнулась она.

-Да тут недалече, — успокоил ей дозорный, осторожно присаживаясь на обитое мехом сиденье.

Уезжая, Ольга заметила неряшливо одетого человека, как ей показалось, следившего за нею. Но рассмотреть его через узорное каретное оконце не получилось, а потом как-то из головы вылетело. Семен сложил на объемном животе руки в огромных овчинных рукавицах, и, казалось, даже похрапывал. Карета медленно, поскрипывая, катилась в сторону трущоб.

Ольга бывала тут иногда по работе. Но действительно хорошо эти закоулки знал только Яшка. Улочки постепенно становились все уже и уже. Карета, запряженная парой лошадей, же с трудом протискивалась здесь, и грозила застрять в любой момент или снести чей-то ветхий домик без забора и двора. А Семен все похрапывал. И девушка уже собиралась его будить, как вдруг он сам открыл глаза, и весело сообщил: «Приехали!». Карета тут же и остановилась, как зачарованная.

-Ты пока что тут посиди, — приказал дозорный, неловко выкатываясь на по-осеннему грязную улочку, — я быстро.

Ждать пришлось довольно долго. Уж и согревающий амулет почти разрядился, и даже звон колокольный послышался. Звали к «вечерней». Люди, которым её карета мешала пройти, думали всякое, протискиваясь мимо меланхолично посапывающих лошадей. Но вслух никто не ругался. Ольга от нечего делать рассматривала нимбы местных жителей. Некоторые были действительно злы на весь мир. Но порою виднелись и светлые, довольные жизнью. Обладателю одного и них, круглолицему дурачку с чуть раскосыми глазами и оттопыренными ушами, без шапки и с безмятежной улыбкой, девушка подала на пропитание. Дурачок счастливо улыбнулся, показав два ряда плохих зубов и чуть высунутый язык, и спокойно пошел по своим делам.

Но тут, наконец, вернулся Семен Павлович. И с ним пришел сухонький на вид мужчина, которого можно было в равной мере назвать и странным и страшным. Весь его вид выражал готовность к нападению. Одет он был не просто дорого, а вызывающе дорого. Но притом не броско. Кафтан на черном меху, новый. Штаны да полукафтанье шерстяные. Тоже черные. Английское сукно девушка с лету отличала, благодаря чосону и Фёдору. Опирался он на палку, хоть и не хромал. А от его новых сапог в грязи оставался заметный отпечаток стальных набоек. Нимб у него был темный, хоть и человеческий. Жесткий, волевой. Опасный. Как у волка, что ли. Но ближе глянуть не получилось, Семен с такой силой дверцу кареты захлопнул у девушки перед самым носом, что внутри все сотряслось, и кони дернулись.

-Прохор, — представил он своего спутника, подходя к стеклянному окошку, — воевода местный.

А в голове у Ольги звучал поучительный рассказ о том, что негоже боярыне с простым холопом рядом стоять. А тем более с двумя! Это тебе не Дозор, и не инквизиция, где с непокрытой головой при мужчинах можно быть. Здесь люди обитают. Приличия соблюсти надобно. «Так что лицо построже сделай, и чего-нить дорогое в окно подай. А лучше прямо в грязь брось, не стесняйся! Прохор — мужик сложный. Со мной, вот, отказался говорить, хоть и знает меня не первый год. А с боярыней поделиться завсегда рад.»

Подумала Ольга, да и подала мужчине перстень с руки. Прохор с поклоном подношение принял, даже руки не коснувшись. Неприлично.

-Поискали того, кто с вашей старухой видался, как и велено было, — тут же тихо сообщил он, — бесноватая она была. Мои нищие с нею работать отказались, прочь погнали. Говорят, она все крестом размахивала, бесы ей мерещились. Такой никто подавать не станет. Только народ отпугивала. А у церквей места хлебные. Могли и побить, когда б мешать вздумала. Откель пришла, не ведает никто. Ко мне не приходила дозволения на мытарство просить. И третьего дня её татарин какой-то искал. Коли желаешь, чтобы нищие такие кресты по Москве поискали, так надобно прибавить.

"Сахар, наверное, заходил", — подумала Ольга выбрасывая в окно горсть золотых побрякушек.

-Да я тут, в уголку присяду, — отнекивался Семен от попыток Ольги заставить его поесть за большим кухонным столом. Предложение отобедать в горнице он сразу же отверг. Спокойно скинул на скамью тулуп и рукавицы, снял шапку, перекрестился на иконы. Рубаха и портки на нем тоже были простенькие, цветастые, сшитые неловкой хозяйкой. А может и сам дозорный постарался. И все же было в нем что-то теплое, родное. Хотелось сидеть с ним рядом. Можно даже не говорить, а так, помолчать, да в окно посмотреть. Была уже глубокая ночь. Ключница, поднялась было с постели, боярыне подсобить, но Ольга её обратно отослала.

-А вы откуда? — спросила Ольга, пододвигая гостю блюдо утренних пирогов.

-Я-то? — вздохнул Семен, — а из деревни. Из Московской деревни.

Потопа он не застал. Родился, когда воды уже давно сошли, и на месте нынешнего стольного града болота были, да две широкие реки сходились.

-Смородины по берегам росло! — улыбался он, широко разводя руки, — а комаров было, хоть лови, да шубу из них шей!

Известие о приходе княжеского войска Семен встретил спокойно. Какому князю в голову придет с крестьянами воевать? И то правда. Убив только боярина со всею семьею, новый правитель постановил всех, в деревне проживающих, в работы нанять. И крепость строить. Так что в не единожды сгоравших городских стенах ещё оставалась пара бревен, положенных туда лично дозорным. Тогда смешно казалось. Город на болоте строить! Затейник был княже, Юрий, сын Долгорукий. Но ничего. Хорошо получилось.

Казалось, Семена Павловича ничем невозможно разозлить или расстроить. Он вел себя как человек, начисто лишенных плохих воспоминаний. И только давно живущий иной мог понять, чего стоило это его добродушие. В какой борьбе с великой скукой, личными потерями, большими и малыми битвами, оно было обретено. Жена его давно померла, да и дети тоже. И даже внуки с правнуками. Где он жил и с кем, девушка не знала. А спросить постыдилась.

-Ты на Гесера не серчай, — Семен шумно втянул горячего чаю прямо из блюдца, — а по уму, так и вовсе ни на кого не серчай. Ни к чему оно. Другие в его возрасте как только не балуют. Завулон над иными измывается. Лбами их сталкивает. Филипп с Освальдом в себя ушли. В вере покоя ищут. Святослав со скуки бесится, когда войны нет. А Басманов твой, когда харю начистить некому. Гесер с Фомой по девкам ходят. Скучное это дело, вечная жизнь. Все смешное, страшное да интересное познал. Все видал, все пережил. Люди, те и за тридцать лет ото всего устать успевают. Порою думается, что лучше молодых знаешь, что им надобно. Ну, утащил Гесер тебя в Тень, не подумавши. Но рано, али поздно, все одно ступить надо было.

Семен боролся со скукой на работе. Все сложные, запутанные дела, поручали ему. Он же натаскивал новичков, да только Ольге Святослав не дал в «новеньких» походить. Следившего за каретой оборванца он не приметил. С другой стороны в карету садился. Но обещал Прохору передать.

-Нищие, — задумчиво проговорил он, — страшная сила, ежели по уму ею распорядиться. А Прохор энтот, посильнее царя будет. Вон у него какое войско!

Всевозможные «юродивые», калеки, бабы с детишками на руках, и просто оборванные недоросли, составляли что-то около двух третей всех московских нищих. Найти среди них подлинного безногого или дурачка — надобно было постараться. Все они были строго поделены на небольшие группы, члены которой стояли друг за друга горою, и были порой более сплочены меж собою, чем какая-нибудь зажиточная семья. Весь город, как невидимые заборы, пересекали границы их участков. Переходить их границы разрешалось только утром и вечером. В остальное время каждый бродяга находился на своем месте. За незаконное пересечение границы, а стало быть и оставление своего «поста», могли и убить.

Отдельной дружиной были «слепые». Передвигались они по значительно большим участкам, чем остальные. И границы у них были свои. Как медленно ползущая змея, держась за плечо впереди ищущих, они тихонько ковыляли по улицам, выставив вперед вытянутые руки, постукивая по стенам и заборам сучковатыми палками, и высоко подняв головы с полуприкрытыми глазами. Но действительно слепых своих товарищей зачастую оставляли дома.

Само собою, среди такой прорвы народу случались и ссоры, и драки, порою массовые да с убийствами. Но Прохор держал всех нищих в ежовых рукавицах. К нему стекались все собранные, украденные и найденные деньги. Им же распределялись между всеми по справедливости. Часть оседала в общей для всех казне, которую Прохор тоже держал у себя. И, заметьте, никакого Договора среди нищих не заключалось. Все держалось только на силе и авторитете этого строгого, даже жестокого, и, как оказалось безупречно честного человека.

Правду сказать, порядок Прохор соблюдал сам и других заставлял, не в одиночку. Была у него своя дружина. Когда случалось маленькому карманнику на краже попасться, и деру дать, то невзначай из толпы неловкий мужичок преследователю под ноги ступал. Это если не успевал он к самой краже. Чтобы громче всех крикнув: «Держи вора!» указывать совсем в другую сторону.

Когда не в меру сердобольная барыня норовила отобрать у нищенки надрывающегося младенца, из ближайшей церкви тут же служка выбегал. Барыню увещевал, нищенку «прогонял». С тем, чтобы она, обойдя вокруг храма, вновь на свое место села, когда свидетели разойдутся.

Коли вздумается кому калеку беззащитного обидеть, али дурачка, что каждую пуговку за деньгу принимает, и тут из толы подходил бугай здоровенный. Не бить. Так, намекнуть, что бы слабых не обижали. Были среди нищих и бунты, которые тоже подавляли эти добры молодцы. Пожелай Прохор власть в городе захватить, так, пожалуй, и смог бы. Только к чему? И так все реальная власть в его руках была.

Ни один Дозор не мог похвастать таким количеством народу. Лучше нищих никто не знал города. Их никто не замечал, даже когда они подходили достаточно близко, или несколько лет сидели на одном и том же месте. Они все видели, все слышали. Могли при случае проникнуть в любой дом, или хотя бы двор. Умны либо хитры и наблюдательны они были почти поголовно, другие тут не приживались. Если кто и мог отыскать в огромной Москве один единственный осиновый крест, то это были они. Нищие.

Семен ушел под утро, обещав сообщать боярыне о каждом шаге. Была глубокая ночь, время его Дозора. Ольга дала ему с собою пирогов, да к себе ушла. Спала она в той же спальне, как Фёдор учил. Кому надобен дозорный, который от любого горя раскисает, и развоплотиться норовит? Хотя, за светлыми такое и водилось. Но Ольга себе запрещала.

Сон не шел. Внизу мыши шарахались, скрипели чем-то. Али не мыши? Тараканов вот, ключница привечала. Они, мол, «к деньгам». А вот с крысами да мышами боролась, не щадя живота. В доме было три тощие ободранные кошки, которые с роду не были нигде, кроме подпола. Сама мысль о том, чтобы перешагнуть порог и усесться в кухне хоть на полу, отбивалась брошенным валенком или чем потяжелее. Кормить их ни у кого и в мыслях не было. Кошки столовались сами, как могли. Мышей в доме давно не водилось.

Ольга потихоньку спустилась, как была, в рубахе да платке, вниз. Шорох повторился. Шуршало и скрипело за дверью. Глянула, и тяжко вздохнула. Кто-то, сидя на корточках, скребся в «черную» дверь, что вела на задний двор. Ольга перевела дыхание, успокаиваясь. Убивать ещё одного человека сейчас было крайне неразумно. Она распахнула дверь, и с силой пнула сидевшего за нею человека в живот ногой. Тот охнул, скатился под крыльцо, и оттуда что-то бормотал. Но разобрать, что именно, было невозможно. И вдруг отчетливо прозвучало: «Басманов».

Это на суд сбираться долго было. А у знакомого терема Ольга ещё до первых петухов оказалась. Кафтан прямо на рубаху набросила. Ночной гость не сопротивлялся, бежать не пробовал, на своей лошади приехал.

-Поговорить бы надо, — она втолкнула человека в горницу. Тот рухнул на колени ещё на крыльце, и через порог перешагивал уже ползком.

-И тебе добрый вечер, боярыня, — отозвался Фёдор, спускаясь по лестнице и разглядывая вошедших, — за самострел тебе, конечно, спасибо. Но со стариком миловаться не буду!

Пленник земно кланялся, и что-то бормотал. Ольга, поджала губы.

-Мой черед пришел?! — прошипела она, — Коль убить меня решил, так давай! Только сам!

-Без боя не сдашься? — уточнил инквизитор.

Ольга упрямо мотнула головой.

Как будто каменной плитой сверху придавило. Все вокруг серым стало. Терем исчез, вообще все вокруг исчезло, кроме камней. Перед глазами все поплыло. Дышать было нечем, воздух вдруг стал невероятно густым. Щит испарился. Дымок от него тоже никуда не уплыл, как положено ему, а разбросался стальной пылью по воздуху этому тягучему. Ольга хотела было новый создать, да руки не слушались. Будто в воду с головой нырнешь, да вдруг по дну бежать надумаешь. Ребра затрещали.

Пришла в себя уже на полу в горнице. Вместо света свечного да магического всюду были пятна цветные, зеленые да синие, темные. Да страшное светящееся багровое нечто, похожее на облако как будто в глазах отпечаталось. Голова гудела, а в ушах неприятный звон слышался. Ни сесть, ни даже перевернуться сил не было. Она все ещё хватала ртом воздух, который сейчас казался невероятно легким, и каким-то сладким, когда Фёдор над нею склонился.

-Всё поняла? — строго спросил он, — я тебе не Гесер. Дури детской терпеть да прощать не стану.

-Что это было? — голос не слушался. Вместе с последовавшим кашлем кровь пошла горлом. Немного, правда.

-Поединок магический, — Басманов присел на скамью. Он не казался даже утомленным, — у меня и разрешение имеется.

Ольга, наконец, села. На это ушли последние силы, и чтоб не упасть, пришлось облокотиться спиной отчиму на ноги. Тот спокойно позволил положить себе голову на колени. Подал полотенце, чтобы утереться. Постепенно и в горнице посветлело, и в голове, наконец, тишина настала.

-Чтоб тебя убить, мне наемник не надобен, — продолжал он, — утащить тебя на третий слой, да бросить. Ты там враз не померла, конечно. И, надо сказать, довольно долго простояла. Но не выжила бы. И щит тебе без надобности был. Только силы зря истратила. В следующий раз действуй по уму. Света подбавь, чтобы противник тебя в Тень не стащил. И пока не станет у тебя второй порядок, вообще в поединки не суйся. В обиде я. Помогать не стану.

Он надулся. Но Ольга видела, что это больше для виду. Вон, и глаза у него уже веселые.

-Так и бросил бы, — буркнула она, — все одно за нарушение присяги наказать придется. Прикрыла тебя перед Святославом.

-Я клятву принес в любом споре на твоей стороне быть, — вздохнул Фёдор, — ничего не изменилось. А за то, что князю меня сразу не отдала, отслужу тебе. Было у меня время и розыски учинить, и сведения собрать. И оправдаться.

-Так это не ты царевича убил? — Ольга подняла на отчима глаза.

-Я поражен! — усмехнулся тот, — ты полгода думала, что я от ребенка избавился, другу своему навредил. Тебя убить хотел. И молчала! Да тебе за такое терпение порядок нарастить надобно.

-А что я должна была думать? — обиделась девушка, — ты уж и при Годунове пристроился.

-Скажу больше, я уж и денег на его победу поставил, — рассмеялся Басманов, — при дворе сейчас самое интересное начинается!

-А мальчик тебе зачем? Отрепьев этот.

-Чосон твой присоветовал, — пожал плечами инквизитор, — и он таки прав. Видом Гришка на Димитрия убитого походит. И в тех же годах. Лишней эта фигура в игре не будет. Где-нибудь, да сгодится. А нет, так мальцу подсобим. У Отрепьевых род уже так обнищал, что последнего сына в монастырь сбагрили. Будет учиться за счет Инквизиции. Нам и деньги возвращать не надобно. Мы ж не звери, последнее отнимать. Я-то думал, ты мне перед побегом своим все выскажешь, как обычно. А ты таилась. Меня тем сильно обидела.

-Чего ж не таиться, — вздохнула Ольга, — знаю я, что ты просто так ничего не делаешь. Ради выгоды своей, или из удовольствия пустого, кого угодно в жернова запустишь. И меня, ежели случай представится. А тут все одно к одному выходило. Да ещё стрела эта.

-Что выгоды в тебе ищу, так я и не скрываю, — кивнул Басманов, — но ты вместе со мною взлетишь, коли все задуманное совершу. Выше всех тебя поставлю. Отчего не веришь мне? Уже выше прочих моими трудами вознеслась.

-Дай мне средство против тебя, — потребовала она, — чтобы знать, когда ты мне врешь.

-Ишь, чего захотела, — рассмеялся Фёдор, — да такого даже у Филиппа нет!

-Так я и не Филипп, — она пожала плечами.

-Давай уговоримся, — предложил инквизитор, — просто так ключа ко мне ты не получишь. Ценить не будешь. А вот на порядок вверх подымишься, так и быть. Открою для тебя нимб свой, и никогда более скрывать не стану.

-И что для этого надобно? — насторожилась Ольга.

-Можно заклинанием порядок нарастить, — задумался Басманов, — можно делами. Ты вот, давно в Дозоре трудишься. А порядок твой все не растет. Не делаешь того, что Тень от тебя ожидает.

-Как же о том узнать? — удивилась она.

-Ты о своем желании вслух скажи, — посоветовал инквизитор, — Тень сама выведет. А покуда учись. Семена тебе для того и дали. Силы в тебе немерено, но со стройностью размышления у тебя прям беда какая-то. И вроде умом не обижена. Странно даже. Расследовать это дело вместе будете. Он уж и шпионов везде заслал.

-А где старик?! — вдруг вспомнила Ольга, — я с собою привела.

-Со всеми вместе в «хибаре» отсиживается, — Басманов заметно оживился, — что же, я должен был при всех тебя наказывать?

-Так давай его сюда, — Ольга с трудом с полу поднялась, и на скамью присела.

Хибара, как назло, оказалась запертой. И баня. Сосланные из терема слуги все это время во дворе на холоде простояли. Гордей, тот сразу на работу отбыл, окончания спора семейного ожидать не стал. Но и дверей никому не отпер из вредности. Трясущиеся, как маленькие щенята, близнецы вошли в горницу, и сразу притулились у печи. Их Фёдор прямо с постели поднял и на улицу в одних рубахах выгнал. Сахар и старик были к холоду привычны. Не тряслись, конечно. Но тоже порядком замерзли. Пока Ольга в Тени пребывала, в мире много времени прошло.

Старик оказался обычным человеком. Не иным. Он был очень стар, и совершенно не имел зубов. Отчего говорил он на редкость неразборчиво. Ольга кроме слова «Гесер» вообще одно бурчание слышала. Басманов тоже в некотором недоумении речам старика внимал. Лучше всех того понял Сахар. Но связно объяснить мало что смог. Вроде, как прослышав о лесной ловушке, его ученице смертью грозившей, степняк Гесер прислал следопыта. Ольга, девка малолетняя, слаба разумом, сама не справится. Помощник нужен. Девка на руку не сдержана. Подходить к ней следопыту запрещено было. Гесер велел ему Басманова искать, и уже через него к падчерице подбираться.

Найти-то он нашел. Но юрта у инквизитора невидимая. И сам уж больно занятой, не подберешься. А Ольгин дворец хорошо виден был, да и за забор пройти старику ничего не стоило. Он-то девушке зла не желал. А покуда её выслеживал, чего только не увидал! Звери диковинные мимо двора её всю ночь бродят, да воют. Бесстрашные же девушки, проживающие в доме, только в окна глядят, да смеются в лицо опасности! И сама Ольга везде одна ходит. В город, где злые калеки да оборванцы проживают, она бесстрашно ездила, и с ханом тамошним, как равная говорила. Правильно, чего ей бояться, когда у неё удар, как у мужчины?

Старик, как человек хорошо воспитанный, перед дверью на колени встал, чтобы ползком через порог перейти, как положено. Стучаться начал. Не отпирал никто, хоть ты тресни. А тут и звери, что за дворцом следили, увидали его, и начали к забору подходить. Испугался следопыт. Попробовал ножом ту дверь отпереть. В юрте, бывает, хозяева изнутри веревку на ручки набрасывают, вместо замка. Думал он, что и здесь ту веревку легко перережет, да во дворце спрячется. Но тут дверь сама открылась. Ольга же оказалась точно такою, как её Гесер описывал. Злая да опасная. Тут же старика избила, и объяснений никаких не слушая, на суд его поволокла. Он чуть подарки не растерял по дороге!

-Какие подарки? — оживился Басманов.

Старик, порывшись за пазухой, выудил кучу золотых монет и цепей, и кривой кинжал в богато украшенных ножнах.

-Он деньги прислал? — не поняла девушка.

Басманов потянул за конец золотой цепи. Куча монет, со звоном поднятая с полу, оказалась массивным ожерельем. На полу остались две золотые монетки-сережки с арабской вязью вместо "орла".

-Говорит, — перевел Сахар, — Гесер велел выбирать по сердцу.

Ольга молча подняла кинжал, и заткнула за пояс. Басманов спокойно отгреб к себе украшения, бросив девушке только серьги.

-А вот и потеря моя, — буркнул он, пододвигая ей ещё какие-то золотые безделушки, — серьги, что Святослав из Галиции привез. А третья, сломанная, — это из лесу. Не моя она. Как наиграешься, все три Сахару отдай.

Ссылка на главу с описанием пропавших сережек:

https://ficbook.net/readfic/6103132/16335573#part_content

Серьги оказались похожи только на первый взгляд. Те, что Басманов носил, были и побольше, и потяжелее. Хотя и меж собою тоже отличались. Это от того, как объяснил Фёдор, что серьги те мужские. Их по одной носят. Соответственно, по одной и делают. Да только римлянин, как у себя дома привык, так до сей поры и носит серьги в каждом ухе. У него все побрякушки парные были. Святослав про то знал и купил две, как ему показалось, одинаковые. Вот и мастер, что их делал, свое клеймо на обороте оставил.

-Святослав, вроде, и княжеских кровей, — сокрушался Басманов, — а подарки от него, хоть вовсе не бери! Сам в обноски рядится, золото на простой веревке носит. И мне убожество это подарил. Да ещё серчает, если не ношу. А я в них на цыгана похож!

Никакие заверения Ольги, что Фёдор прекрасен в любых украшениях, а так же без оных, не имели успеха. Отчим так ненавидел серьги из Галиции, что с радостью «потерял» одну, а вторую слуге подарил. Но пока все указывало на то, что серьги прокляты. Пришлось не просто очень быстро разыскивать парня, который оставил себе на память золотой подарочек. Но и весь вечер (и не один), слушать горестные вздохи Гордея. Прямо тот своего недовольства не высказывал.

Найденная в лесу серьга была попроще, хотя форму имела точно такую же, крест в полумесяце. Но клеймо уже другое было. Да и не была она чистого золота. Видно, за сотню лет, прошедших с того времени, как Галицию посещал Святослав, серьги такого вида от богатых королевских да придворных ювелиров в народ пошли. И стали их носить люди попроще. А простому человеку чистое золото не по карману. У найденной в лесу сломанной безделушки дужка на изломе проржавела.

Святослав уже приходил посмотреть, и свое мнение высказал. Человек, что серьгу в лесу потерял, носит их, как нормальные люди, по одной. Сам родом из Галиции, и приехал недавно. Может даже одёжу ту же носит, в которой из дому отбыл. А одежды у них приметные. Шапки большие, с пером, чуть не на лбу. Шуб не носят, а все больше в плащах. И когда случится шубу носить, они тоже «в накидку» надевают, только на плечах, как привыкли.

-Видала я такого, — буркнула Ольга, — с пером на лбу. Когда с Годуновым из монастыря ехала.

-Лет немало прошло, — засомневался Фёдор, — Многие тогда в те края уезжать сбирались, тот же Темрюков.

Решили пока что человека этого «с пером на лбу» в голове держать.

Старик следопыт, переночевавши под открытым небом, с самого утра к Семену присоединился. Дозорный имел такой вид, как будто к нему дорогой родственник приехал. Сбегал в подвал, разжился амулетом-переводчиком, и на несколько дней оба куда-то пропали. Ольга не спрашивала, куда. И без того опечалена была, что не может поехать в очередь свою оборотней проверять. Вместо неё молодой муж её ключницы вызвался. Из благодарности. Молодые супруги степенно попрощались на пороге, и Тенька в дом вернулась, к делам своим. А боярыня за бумаги засела. Весь вечер ждала, может под окнами кто завоет. Но никто не пришел. Девки тоже толком не вышивали, все головами вертели да перешептывались. Но добры молодцы, испугавшиеся ночного холода, по домам отсиживались.

А потом она и вовсе про ночных гостей думать забыла. Все время у девушки в хлопотах проходило. В дозор пришлось вдвое чаще ходить, многие разъехались. Домой не каждый день попадала. Да ещё близнецы расхворались, как в одних рубашках на дворе постояли. Лекарь сказал, что легкие воспалены. Велел в тепле держать, и целую кучу бутылок с чем-то горьким оставил. И пока Маню с Улей в бане отогревали, отварами отпаивали, да медом и молоком откармливали, совсем уж с Басмановым помирились. Тот в своей манере братьев «подбадривал». Обещал, что ежели помрет один, то он и второго убьет. Что один близнец ему без надобности. А то и продать грозился.

Ольге было странно слышать это. Сколько она помнила, Фёдор с близнецами ласков был. Да и сейчас он обоих своему личному лекарю поручил. И сам, когда с работы возвращался, сразу в «хибару» шел, проведать. Гордей к болезни рабов равнодушно отнесся. Возможно, он рассчитывал хоть немного побыть с Басмановым вдвоем. Без свидетелей. Ни с кем его не деля. Даже у Сахара было такое время, когда они с Фёдором только вдвоем были. И только официальному фавориту ни разу не выпадало такой возможности.

«Щеночки» болели до самых Святок. И не раз за это время Ольга находила их втроем в своей бывшей спальне. Фёдор приходил проведать мальчиков, и оставался поговорить. И девушка садилась послушать. Интересно было, как он в Риме жил. Как работал. В каких городах театры посещал. Близнецы, так и вовсе с открытым ртом на него глядели. Их нимбы горели такой чистой, неподдельной любовью, как будто они и не «темные» вовсе. Словно каждый из них не хочет обладать им единолично.

-Сводил бы малышей куда-нибудь, — предложила она как-то.

-Да куда у вас тут ходить-то? — удивился инквизитор, — балаган базарный, и тот не каждый праздник найти можно. Ни танцев, ни песен. Про театры даже не слыхали!

-На санках пусть покатаются, — пожала плечами Ольга, — сидят целыми днями тряпки твои перебирают.

-А я-то думаю, — тихо рассмеялся Фёдор, — кто сарафаны примеряет.

-Откуда у тебя сарафаны? — удивилась она.

-Иоанн Васильевич женщин на пиры не допускал, — усмехнулся Басманов, — а танцы на праздниках любил. Я, почитай, все десять лет на пирах женском платье плясал. От моих танцев сама видела, какой эффект. Даже на Москве стали поговаривать, что я колдун. Сейчас не то. Царь набожен, тих. Пиров ни разу не устраивал. Даже свадьба у него скромная была. Так что сарафаны мои без дела висят.

-Неудобно же! — поморщилась Ольга, — подол в ногах путается.

-А мне по душе, — он чуть покраснел, — И другое, что у вас только женщинам доступно. Лицо белить, щеки румянить. Не пойму, отчего тебе это не нравится. Вот вырвусь отсюда, уеду с малышами на остров какой-нибудь. Где море теплое. Одни жить будем. Голыми в море плавать, лицо красить. Платья носить.

-Что ж ты, тогда грозился близнецов продать, а то и вовсе убить? — усмехнулась девушка.

-Чтобы они не думали, что от болезни можно удовольствие получить, — серьезно пояснил Басманов, — как поймут, что с ними больше возятся, ласкают их, да пряниками балуют, начнут притворяться. Или, что хуже, болезни той искать. Сам рабом был, насмотрелся, как люди уксус пили, песок ели. С крыши прыгали, ноги ломали. Лишь бы внимание получить. Оно рабу любовь заменяет. И так уж, «щеночки» ласку от меня видят чаще, чем Гордей.

-Неужто не ревнует? — изумилась Ольга.

-Так и задумано, — пожал плечами Фёдор, — Гордею даже объяснять не стану. Не поймет. Он сам рабом не был, и людьми не владел. Где ему понять, каково это, когда тебя по третьему разу продают? Как при твари бессловесной тебя обсуждают, прицениваются. Зубы смотрят.

-Страшно?

-Первый раз было страшно, — Он плотнее завернулся в свою меховую накидку, и отвернулся в окно, — а после противно. Когда люди, которые зная, что покупают инкуба, и уже вечером его пьяным гостям на растерзание отдадут, стараются цену сбить. Недостатки ищут. Ругают тебя при хозяине твоем и других рабах. И сказать ничего не можешь. Когда покупатель меня, гладиатора, героя и чемпиона, за что угодно может схватить. И я, зная, что без руки его оставить могу, должен спокойно стоять. Все терпеть. А уж если купит, то изволь вид делать, что счастлив в его власти оказаться. Улыбайся.

И подумалось Ольге, что, наверное, те руки он до сих пор в кошмарах видит. Небось, и слова те слышит. Потому и ранимый такой, мнительный. Так на красоте своей помешан. Вспомнилась младшая сестра, не заставшая матери, и неистово требовавшая любви от неспособного на нежность отца. Фёдор тоже порою вел себя, как маленький. Ему только и недоставало, что вслух крикнуть: «Любите меня!» Все, что он в жизни видел, что вытерпел, от красоты его шло. В его понимании любовь, пусть даже и недолгая, и недобрая, была с красотою его накрепко связана. И что надо его с Силой познакомить, Яшкиным зятем.

-Домой ступай, — буркнул Басманов, и шмыгнул носом, — тебе назначение на завтра подписано. Оборотней проверять поедешь.

Опять вставать ни свет ни заря.

А на утро снег выпал. Первый в эту зиму. Ольга, одеваясь, да причесываясь, все в окно глядела. Снежинки крупные, в свете магическом из-за стекла разноцветного ещё краше делались. Падали, да кружили. Красиво. Весь двор, вся широкая просека лесная, да поле с рекою, как праведницы палестинские в белое оделись. В доме тихо было. Девки с вечера гадали чуть ли не до утра. А теперь отсыпались. Хозяйка никого будить не стала. Потихоньку сошла вниз, да через «черную» дверь вышла.

-Поспать любишь, боярыня, — окликнул её Семен, неожиданно оказавшийся за дверью на крыльце, — А чего. Тоже дело хорошее.

Ольга вздрогнула от неожиданности. Семен Павлович не появлялся два месяца. Уж и Святки подошли, а обещанного расследования все не было. Святослав по большей части сам в дозор выходил. И встретиться с ним у девушки случая не выпадало. Он «свою» часть оборотней ещё в первую неделю посетил. Нарушений значительных не выявил, все, кто ему для проверки достался, живы были. Да почти все проверенные оборотни клейменые пребывали в целости и сохранности. Боярыне достались совсем уж окраины. Согласилась, и даже с радостью. Она и так свою очередь третий раз пропускала.

-За Яковом заедем, — коротко бросил Семен, неожиданно резво взбираясь на деревенского вида коника без седла. Вместо уздечки голову коня опутывала простая веревка.

Ольга удивилась. Яшка своё отъездил. Ещё до свадьбы старшей дочери. Но спорить не стала.

-Семен Павлович, — стараясь казаться равнодушной, спросила она, — как там старик-то? Тот, которого Гесер прислал.

-Хажит? — уточнил дозорный так, как будто степняк снабдил Москву десятком старых следопытов, — да хорошо у него все. Я его на постой у себя пока что определил. Занятный старичок оказался! Зубов нету, так он, почитай, одним кобыльим молоком жив. Зато как белок стреляет! Мы пока с ним по лесам ходили, он их на целую шубу, наверное, набил.

-Обещали меня с собою брать, — надулась девушка, — а сами!

-Всему время своё, — Семен посерьезнел, — не все там так просто оказалось. И долго. Хажита с собою в Тень не утащить. Задохнется он там. Я так много своим ходом давненько не бегал. А ему хоть бы что! Весь Углич на брюхе прополз. И ведь осьмидесятый год живет!

-Нашли ещё что-то? — нетерпение Ольги росло.

-Дерево нашли, из которого самострел смастерили, — радостно кивнул дозорный, — прямо на месте сделали, и тут же установили.

-А кто?

-Да кто ж его знает, — пожал плечами Семен, — чосон над тем самострелом все это время трясся. Никому его тронуть не давал. Кому попало вокруг топтаться не позволял. Толковый малый. И не скажешь, что темный.

-Так и знала, — буркнула Ольга, — что Дневной Дозор его себе заберет.

-Чёй-то? — удивился дозорный, — как в лесу меж деревьев был привязан, так там и остался. Дело-то не закончено.

К Длинному Дому тоже затемно подъехали. И даже до первых петухов. Слуга как раз коня Яшкиного седлал. Сам хозяин у забора стоял, на снег любовался. Увидал своих попутчиков, и радостно руками замахал.

-Я вас заждался, — вместо приветствия и положенного поклона тихо сообщил он, — меня во двор сослали, чтобы не шумел, и под ногами не путался. Ксеньюшка за ночь умаялась, отсыпается. Иринка у нас хворает. Так что я только чутка погужбаню с вами. И домой.

Ольга насторожилась. Разве цыган не собирается вместе с нею на самый дальний из имевшихся участков отправиться? Вел он себя, конечно, странно. То посылал коня вперед, то отставал. А то принимался скакать большими кругами, когда ширина дороги позволяла. Особенно он на базаре разошелся. От того дорога по Москве много больше времени заняла, чем девушка планировала. Почитай, все закоулки объехали. И вдоль реки ещё зачем-то прошлись. Но после того, как за стену выехали, Яшка успокоился, и снова рядом с Ольгой поехал.

Дорогой разговорились. Дочка у оборотня болела точно так же, как и близнецы.

-А чего они у вас вообще хворать вздумали? — удивился Яшка, — да ещё так долго. Иные же. Должны были в два дня поправиться.

-Сама дивлюсь, — пожала плечами девушка, — я лет десять назад обморозилась сильно, так и не чихнула ни разу.

-Не все так просто, — деловито вступился за инкубов Семен, — многое в жизни иного зависело от того, насколько человек мягок, что ли. Ты, Ольга Андреевна, навроде прута стального. Не всякая рука согнуть может. И не для всякого дела тот прут пригоден. Милое дело из него меч ковать. И делают это люди опытные. А мальчишки эти ваши, вроде как восковые. Можно руками чего хош слепить. Но от любого жара вновь оплавятся. Форму потеряют. Мягкие они внутри, понимаш? Порядок у них седьмой, небось?

Ольга кивнула.

-Так чего их Басманов в дозор не пристроит? — поинтересовался оборотень, — мигом бы тот порядок нарастили. Два лба здоровых без дела пропадают.

-Молчал бы! — вступилась за инкубов боярыня, — у самого-то четверо иных в услужении. И каких иных! Что ж ты им порядок не нарастил?

-Кая предлагала, — пожал плечами цыган, — да они отказываются. Что им Дозор, когда они у царицы служат?

-А инкубы с Басманова пылинки сдувают, — огрызнулась девушка, — не лезь, куда не просят. А то выйдет, как всегда.

Яшка надулся. И долго все трое молча ехали. Уж и день давно настал, и не то что за город выехали, а уж и лесок небольшой пересекли. Снег, который в Москве уже с самого утра был порядком истоптан, и смешан с уличной грязью, за пределами города ещё оставался белым. Аж глазам больно было от белизны той. И казалось, что светится что-то вдали.

-А вот и «дверь» наша, — просиял Семен, — часу не пройдет, на месте будем.

— Что-то слишком быстро, — засомневалась Ольга.

-Так чего там, до Углича-то шагать? — усмехнулся дозорный.

Теперь уж девушка вконец растерялась. Какой Углич? Ей чуть ни у самой Оки деревни достались. Думала, не меньше недели в дороге провести.

-Тебе Святослав не сказывал разве? — видя её растерянность спросил Семен, — отозвали тебя из поездки этой. Дело поважнее нашлось.

-Так чего мы кругами по городу болтались? — обиделась Ольга, которая видалась с князем чуть ни месяц назад, — из Длинного Дома могли бы в «дверь» шагнуть. Почто вещи собирали. Яшку от больного ребенка отозвали.

-Без оборотня никак, — поморщился Семен, — и тебя показать надобно было. Хорошо бы, конечно, вампира ещё прихватить. Но заняты все.

-Кому показать? — насторожилась девушка.

Но дозорный ничего не ответил. Вместо этого он пнул своего коня под ребра и быстро вперед поскакал. Пришлось и Ольге с Яшкой за ним поспешить.

В Угличе жутковато темнели окна опустевшего княжеского терема. Город казался вымершим. Даже собаки не лаяли. У самой двери ждали Мэй со Святославом. Рядом они смотрелись, как боярин с конюхом. Чосон был так вычурно и дорого одет, и так громко говорил, что это больше на балаган походило, чем на встречу дозорных. Ольга, которой пришлось свою лошадь прямо в лесу оставить со всей поклажей, недовольно глянула на него. Но царедворец и глазом не моргнул. Пригласил всех в терем, где уж и стол накрыт был, и тепло было, несмотря на то, что печей не топили.

-Вы присаживайтесь, откушайте, — вежливо кланяясь, улыбнулся Мэй, а потом мы с вами по лесу прогуляемся, а Святослав Игоревич делом займется.

-Плохи дела, боярыня, — вздохнул Семен, жуя пирог с калиной и с шумом запивая его горячим чаем, — самострел этот какой-то опытный воин делал да ставил. Или охотник. Что для нас с тобою тоже новость не радостная. Это тебе не старуху бесноватую с осиновым крестом из окна выбросить. Тут по-хитрому надобно. Так что ты молчи, да в оба поглядывай. Не вмешивайся. И не серчай, ежели что.

Ольга ничего не поняла, но на всякий случай кивнула.

В лесу вдоль тропинки была протянута веревка, чтобы не плутать. Ольга, понукаемая чосоном, двинулась к злополучным деревьям, где ловушка была поставлена. Вслед за нею, громко обсуждая какое-то жертвоприношение, шли Семен и Яшка. Самострел действительно оказался на месте. Всё вокруг было веревкой огорожено. Но ни одного защитного заклинания ни здесь ни по дороге Ольга не видала. И это знаменитый метод расследования, придуманный Семеном? И куда он старика-следопыта подевал?

-Так и думал, — протянул Мэй, подведя девушку к бывшей ловушке, — Ольге и Якову стрела бы голову пробила. А Фёдору или Святославу в сердце бы попала. Погибшим же оборотню да царевичу и вовсе не предназначалась. Высоко больно.

-Мы за этим сюда притащились? — обозлилась девушка, — ты мне в тереме об этом сказать не мог?

-А ты не ворчи, — улыбнулся Семен, — делом лучше займись. Ну-ка, вы все, походите кругами. И рожи посерьезнее сделайте.

Ольга, Яшка, чосон и сам дозорный принялись бестолково кружить по расчищенной от бурелома поляне. Девушка все больше раздражалась. И когда обратно шли, поймала Семена за рукав.

-Что мы делаем, и зачем? — строго спросила она.

-Сказал же, — терпеливо пояснил тот, — вас с Яшкой людям показываем. Ты смотри, как Святославушка разошелся!

Ольга глянула вперед, и ахнула. Днем, когда они из терема княжеского уходили, двор пустой был. Теперь же на нем высился неестественно большой идол. Дым струился из его открытого рта. Сам князь вдохновенно разбрызгивал, если не сказать, разливал черпаком, какую-то алую густую жидкость по свежему снегу.

-Мож козла привесть? — спросил Семен, глядя на его работу через невысокий забор.

-С огнем красивше! — отмахнулся князь.

-А Басманов ещё жалуется на отсутствие балаганов, — буркнула Ольга.

-Не я придумал, — отмахнулся Святослав, — если бы мы в свое время так Богам молись, у нас половина лесов бы сгорела. Но отчего-то люди нынче так себе языческую молитву представляют. Так что, ежели подсобить не можешь, то уйди, не мешай.

В тереме боярыня дала волю праведному гневу. Дозорный спокойно выслушал все, что она думала об его работе, о том, как следствие продвигается. Что с дела нужного и важного её сдернули, чтобы дурью маяться. И какой дурью! Да и о том, что ей все сообщать обещались, а сами в отдалении держат, не объясняют ничего, тоже сказать не постеснялась.

-Голос громкий, — довольно кивнул он, когда Ольга выдохлась, — Ежели так же громогласно сможешь ночью кричать, то опосля я тебе все подробно расскажу. Да и покажу, ежели все, как я задумал, пройдет.

К вечеру, кода чуть начало темнеть, а двор стал более на поле битвы странной походить, все на улицу высыпали. Семен велел шубы да кафтаны в тереме оставить. Так что согревающие амулеты разобрали, только звон стоял. И едва Ольга подумала, что босиком по снегу она последний раз у Ксении дома в баню ходила, и страннее этого сегодня уже ничего не будет, как в лицо ей князь из своей лохани плеснул. Липкая жижа мигом по лбу стекла на подбородок. И на вкус соленой оказалась. Кровь обыкновенная.

-Взываю к тебе, Велес! — заорал князь так, что в окнах стекла цветные дрогнули, — Отвори ворота царства подземного! Верни, что забрал!!!!

Разом сами собою загорелись кучи сухого хвороста, что с утра из лесу принесли. Да так ярко, и неестественно, что Ольга зажмурилась.

-Это ты зря, — шепнул Семен, и кивнул в сторону ближайших деревьев, — смотри!

Из-за костров во дворе за пределами забора ночь ещё темнее казалось. И сперва ничего непонятно было. Но сумеречным зрением стало видно, что в указанном направлении, на самой границе леса, за кустами прятался человек. Иной, правда слабый, порядка шестого. Нимб чуть светился тревогой, страхом, немного любопытством. И ещё чем-то знакомым. Ольга такой где-то видела, а вспомнить не могла.

Велесу молиться недолго пришлось. В самый разгар «жертвоприношения» Яшка неожиданно перекинулся в медведя, и выскочил за ограду. Но догонять его никто не стал. А Ольга и вовсе думать о нем забыла. Оттого, что у подножия идола несколько раз вспыхнул синий магический огонь, придав лицам присутствующих мертвенно бледный вид. И появился мальчик лет десяти. Постоял немного, улыбнулся, рукою помахал, и исчез.

В баню Ольга решила не ходить. Утерлась наскоро полотенцем, да взяла Семена в оборот. Помыться и дома можно. Дозорный более не таился. Все, что за два месяца узнал, сразу выложил. Нищие весь город обошли. Чуть ли не каждого москвича осмотрели да ощупали. Но более таких странных, некрасивых крестов деревянных никто не носил, не делал и не продавал. Между тем нашлись они на трупах самых обычных людей. Ничем, окромя того, что оборотнями были непримечательными. Никак между собою не связанными. Проживавшими в разных концах города. И, как следствие, ходившими в разные церкви.

Старуха, что на Ольгу напала, третьим крестом дозорных пожаловала. А Святослав четвертый похожий крест в лесу нашел, недалеко от того места, где царевича убили. Из Москвы в Углич по-хорошему три, а то и четыре дня езды. Все, кто с теми крестами связан были людьми бедными. Такие на лошади не ездят, и даже на богомолье в Палестину пешком ходят. Тут не три дня, а недели три пешего ходу надобно. Далековато чтобы торговать дешевыми осиновыми крестами. И не того они вида были, чтобы на подарки в такую даль нести. Тем не менее, найденный в Угличе крест не был сделан из той же осины, что и стрела и самострел. Это следопыт совершенно ясно видел, и доказать смог.

Старик весь лес пешком прошел. Нашел ещё ниток с одежды, шерсти странной. Ни одному известному ему зверю не принадлежавшей. Следов целую вереницу. Последние Семен в сфере магической сохранил, для сличения. И после в казарме все сапоги участников расследования злополучного посмотрел, чтобы следы дозорных не искать, не путаться. Сличив со сферой все отпечатки, удалось найти одни «лишние». Чужие.

Но дальше заминка выходила. Сперва Семен решил, что убийца был один. Убил царевича и оборотня в Угличе, пешком (допустим) дошел до Москвы, где порешил ещё двух оборотней. А после покусился на Ольгу. На этом нить рвалась. Представить себе эту слабосильную старуху, ни разу не ступавшую в Тень, убивающую царевича с помощью сильнейшего внушения, было невозможно. Хотя та и проявила изрядную смекалку для проникновения за магический барьер. Но тут, как говориться, голь на выдумку хитра. Своей силы на преодоление барьера не хватило, но бабка подошла к делу с фантазией. И ведь смогла!

Дальше больше. Все убитые, кроме царевича Димитрия, были оборотни. Старуха перед смертью о демонах говорила. И ведь правда, накануне Ольга, почитай, весь речной берег обошла в компании оборотня и вампира. То есть, сама женщина «низших» от остальных иных отличала, но по неграмотности своей принимала за нечистую силу. Что, если убийц двое? Один в Угличе был. А чего был-то, может и сейчас там? А вторая — «московская» старуха. Опять не все так просто. Бабка с собою заклинание притащила. И, ежели она низших от прочих иных отличала, чего ж тогда на Ольгу с «серым молебном» нападать задумала? И как амулет разряжать собиралась? В её руках не открылся бы.

Значит, убийц трое. Один за Углич отвечал, второй за два «московских» трупа. А старуху навроде «языка» засылали. Проверить, иных поискать. Тех же низших. И, получается, все трое иные? Дозорные по всей стране рыщут в поисках, а тут прям толпа набежала, и пакостят. Старуха, вот, светлая была. С таким напором она порядок свой низкий враз бы нарастила. Это не Ульяна, человек степенный да осторожный. Тут и героизм, и самопожертвование. Нет. Решительно жаль, что старуха померла.

-Постой-ка, — прервала его Ольга, — тот иной, что в кустах давеча стоял, тоже слабый. Ему на внушение сил бы не хватило. И в нимбе что-то странное видала, знакомое. А вспомнить не могу.

-У Освальда ты такое видала, — пожал плечами Семен, — у Фииппа да у Ксении. Это вера. Чистая Вера.

Яшка не вернулся. Ни ночью, ни на следующий день. Святослав велел светлым дозорным остаться и на розыски отправиться. Пришлось просить Басманова, чтобы тот Сахара за лошадью в лес отправил. Да ещё и наставления да издевки от него выслушивать. Как не странно, но на лошадь за это время никто не позарился. Вещи, что девушка в спешке прямо на землю сбросила, тоже все в целости были. А что она беспечная, да бесчувственная, голодную скотину на дороге бросила, так это она и без отчима знала.

Разодранные одежды оборотня у княжеского терема остались. А следы сперва в сторону леса ведшие, потом резко к городу поворачивали. Но там терялись. Как заклинание князя действовать перестало, народ вновь на улицы вышел. Хоть и был Углич мало населен в сравнении с Москвою, но все следы уже утром затоптаны были. Хорошо, хоть кровавого следа или пятна большого нигде не было. Ольга на всякий случай даже на бойню завернула. Но и там медведя зарезанного не нашлось.

Пока оборотня искали, попутно и место осмотрели, где соглядатай притаился. Семен следы опознал. Те же сапоги. Снег только выпал, и человек ещё не перешел на валенки. А может всегда в сапогах зимой хаживал. Дозорный специально девушке на особенность указал. У сапога из Углича носок округлый был. Подошва шершавая. Сапоги были старые. Давно по ноге сносились, и даже прогнулись в правильном месте, под стопою изнутри. И пошиты были по-охотничьи, не книзу швом, чтобы нитки об камни не снашивались. И следы были большие, сильно утопленные. Тяжелый человек стоял. Большой.

Дозорный специально для Ольги со Святославом, людей горячих и на решения излишне быстрых, несколько раз повторил, что «охотника», коль он сам отыщется, ни в коем разе не трогать. Он иной слабый. В Угличе, скорее всего, постоянно проживает. Ишь, как быстро к терему «на костерок» примчался! Ещё, небось, дивился, чего это город опустел. На иных-то княжеское снотворное заклинание рассчитано не было. А вот того, кто царевича убил, подождать придется. И для сохранения интереса дозорного в тереме оставить надобно. Не живет «убивец» тут постоянно. Сам бы пришел.

Святослав утомившийся сам, и порядком измотавший всех дозорных, как последнее средство «паутину» над городом раскинул. После чего остался почти без сил, и пришлось его на руках в терем нести, чтоб отлежался. И детишек в гости позвать, пряниками да леденцами их угостить. Семен остался детям какое-то простенькое представление показывать, а девушка в Москву воротилась.

Пешком, до города было далековато. А лошадь, по словам Фёдора, просила её от невнимательной хозяйки временно оградить. Так что у городской стены Ольга уже к темноте очутилась. Ладно, хоть бегать приучена была. В Длинном Доме Яшка тоже не появлялся. Ксения держалась ровно. Никого не винила. Дозорные, особенно оборотни, должны быть к смерти готовы. И только губы у бывшей царицы чуть подрагивали.

Весь Ночной Дозор притих в ожидании. Когда оборотень не появился и через три дня, Освальд спустился глубоко в Тень. Но среди мертвых Яшки тоже не было. Воевода только руками развел. Кому сейчас оборотень клейменый понадобился? Порядка за поединок с ним не нарастишь. Его же убить можно одним слабеньким ударом. Разве что к цыганам снова попал. Или одичал, как предположил Фёдор. С оборотнями такое случается. Оставалось только ждать, и надеяться, что не попал «одичавший» Яшка к охотникам, да другим медведем подран не был.

А новости приходили одна другой хуже. Семену пришлось в Угличе поселиться. «Охотник» больше не показывался, хотя возле забора чуть не каждый день топтался. На всякий случай чары следящие да ловушки везде понаставили. И в городе и в лесу. Но вскоре стало понятно, что ночной гость их с легкостью обходит. Дозорный предположил, что «охотник» поймал Яшку, и держит у себя, пока не прибудет тот, «сильный». На всякий случай записочку на бересте нацарапал, и на заборе оставил. Записка наутро исчезла, но медведь не объявился.

Прибывший на самой быстрой из имевшихся в Ночном Дозоре лошадей, старик-следопыт ушел по свежему следу, и тоже не вернулся. Следящие чары с него сошли на речном берегу. Семен горевал и тревожился. И только отсутствие на месте исчезновения старика кровавых следов давало надежду, что он ещё жив. Басманов же высказал мнение, что следопыта удушили или просто в воду скинули. И что Гесер всенепременно осерчает.

Семен, плюнув на все, остался на ночь возле забора. Так часто, как только мог, он проглядывал окрестности магическим зрением, и всю ночь ступал в Тень ненадолго. Но в эту ночь «охотник» вообще не показывался. Несколько раз дозорному показалось, что мелькают в отдалении какие-то неясные очертания иного, но всякий раз видение быстро исчезало.

Ольга видела, как постепенно теряет надежду Ксения. В Длинном доме становилось все тише, и наконец через неделю это затишья сменилось такой пронзительной пустой тишиною, что сперва девушке показалось, что внутри все умерли. Но, войдя, она увидела, что сама царица и все её домашние, сидят у очага, и молча пьют какую-то темно-желтую прозрачную жидкость. Игге, поправляя больной сестренке одеяло, пояснил, что это «волшебный» чай, от которого летают. Девушка недоверчиво оглянулась на великанов. Они никуда не исчезли, как можно было подумать, а просто сидели с остекленевшими глазами у огня.

И, наконец, через неделю, в гости к Басманову пришел Святослав. Кая слегла и угасала на глазах. Князь не видел другого выхода, кроме как сесть на магический трон, и ценой большой утраты эту загадку разрешить. Но тут неожиданно уперся Фёдор. Ольга зашла к отчиму совета испросить, и застала друзей спорящими. Слуги на всякий случай отступили в «хибару». Попасть под горячую руку никому не хотелось. Гордей ещё из казармы не прибыл, разнимать магов некому было. И сама девушка спешить не стала, в сенях притаилась.

-Кая тоскует, — доносился из горницы непривычно резкий голос Басманова, — пусть сама и сядет! Дети помрут, так ещё народит!

-Отдай ключ! — голос князя тоже звучал странно. Глухо, и, кажется, растерянно.

Ольга ещё помедлила, и решила не мешать. Пошла в «хибару» к слугам. Было время трапезничать, и морской рыбой воняло на весь дом. Сахар может где угодно поужинать. А вот близнецы только из «хозяйской руки» поесть могли. Святослав о том не ведал, а Басманов сейчас про рабов своих и думать забыл. Мальчики были голодные. Хотя, какие же они «мальчики»? Ольге ровесники, за тридцать лет давно. Но все одно, как дети. И Ольгина рука все ещё была для них «хозяйской».

Хоть и не спешила она в терем обратно, но и за это время Святослав не ушел, а спор разгорелся пуще прежнего.

-Убью тебя, ежели потребуется, — Фёдор был непреклонен, — но не дам тебе себя сгубить.

-И нас всех заодно, — Ольга хлопнула дверью, и прислонилась к ней спиной.

-Я просто хочу, чтобы все разрешилось, — обернулся к ней Святослав.

-А я хочу иной вне порядка быть, — пожала плечами девушка, — нити чужих судеб сплетать. А взамен этого сейчас в дозор пойду. Работа у меня такая. И у тебя, княже. И у Яшки.

-Что я ему скажу, когда он вернувшись, жену в живых не застанет? — пытался протестовать Святослав.

-Что надо было вместе со всеми в терем вернуться, — огрызнулся Басманов, — а не корчить из себя следопыта, коли им не являешься. Убежал? Сам так решил? Пущай сам и ответ держит.

-Помрет Ксения, — сокрушался Святослав.

-Пущай мухоморы свои есть перестанет, — язвительно предложил инквизитор, — враз поправится.

-Из Углича три недели пешком идти, — Ольга осуждающе глянула на отчима, — в дороге Яшка. Не чувствую я, что помер. Жив ещё.

-А за ключом не ходи ко мне, — проворчал Басманов, тоже успокаиваясь, — вот Москва будет гореть, будет врагом захвачена, или разрушена полностью. Тогда позволю тебе на трон присесть. А сейчас дело пустяшное. Десятками смертей за одного оборотня заплатить не позволю.

Когда проводили князя, и остались вдвоем, Ольга тут же с расспросами подступила.

-Святослав человек горячий, — объяснил Басманов, — ему бы армией командовать, а не дела трудные расследовать.

-Но ведь все плохо, — вздохнула девушка, — запутанно и непонятно. Люди мрут. Дозорный пропал. Маг!

-Семен это дело начал, — Фёдор бросил ей защитный амулет, — вот пущай и распутывает, как он привык. Мешать ему не надобно. А ты амулет носи, даже на ночь не снимай. Мне тоже не по нраву то, что происходит. Но пока Семен не придет ко мне, и не скажет, что все пропало, жди. Инквизиция вмешивается, когда уже для обоих дозоров предел наступил. Сами пока обождем. Две недели ничего не изменят.

Черед два дня Семен перестал отвечать на зов. Терем в Угличе опустел.

Святослав, как оказалось, обиду затаил. В следующий же дозор «наградил» Ольгу новичком. Она сразу поняла, что ночь не задалась, когда, скидывая шубу на руки девушке у входа, заметила, как та улыбнулась. Не то, чтобы зло. Но как-то неприятно. Боярыня Головина и так знала, что её в казарме недолюбливают. За оборотней, да за характер вздорный. За должность, в обход других полученную. Даже за ковер горнице. И когда она, переодевшись в кафтан свой служебный, во двор вышла, сразу поняла, насколько сильно она всем неприятна.

Машенька Старицкая, сиротка, Буслаем от казни спасенная, выросла писаной красавицей. Полная той приятной округлостью, которая на Москве считалась верхом привлекательности. С толстой светлой косой, густыми темными бровями и редкими у светлокожих женщин карими глазами, она покорила всю мужскую часть казармы. Фома вертелся вокруг не первый день. Остальные мужчины, и даже оборотни тоже мечтательно вздыхали, когда Машенька проходила мимо. Походка у неё была плавная, грациозная.

Богатая невеста, Машенька замуж не спешила. Во-первых, была она царева родственница. Знала это, и гордилась. Во-вторых, Василий давал за ней большое приданое. Опять же, об этом девушка знала, и с выбором жениха не спешила. На такие деньжищи любой примчится, только помани. И, в-третьих, Маша, девица на выданье двадцати четырех лет, была давно и безответно влюблена в своего приемного отца.

А как тут было не влюбиться? Пока по родителям казненным тужила, Буслай всё сладости носил, да сказки сказывал. Когда мала была, от превращений своих сильно мучилась. За несколько дней ещё начинало ломить кости, и вся кожа горела. Девочка ночей не спала. И тогда Василий брал её на руки, и так всю ночь сидел. Даже спал сидя. И сам же средства искал, чтобы девочку не мучить. Долго искал, надо сказать. С оборотнями никто связываться не желал.

Нашел в итоге старушку-целительницу. Отварами падчерицу отпоили, колдовством подлечили. Подсказала бабка, что оборотень мучается, только пока мал, или недоросль. Оттого и не живут долго те, кого в детстве обратили. Обычно-то ждут до возраста, когда кости уже выросли. Тогда тоже перекидываться больно, но не так. Поколдовала старуха, и начала Машенька взрослеть. Пока сама не решила, что хватит. И уже не девочка, все, что надобно, округлилось. И ещё не женщина. Вечные, или очень долгие «девятнадцать лет» себе для жизни избрала.

А до того уже к шестнадцати годам из неуклюжего смешного медвежонка превратилась в огромную, лоснящуюся и гладкую медведицу. Ну, и сама красавицей стала. Даже клеймо ей шло. Буслай все нарадоваться не мог. Хорошее подспорье для Ночного Дозора. У него все приемные дети уже трудились, Маша одна дома сидела. Сам-то отчим с нею много занимался. Но жалел, сильно не нагружал, и до крови не ранил. А как начала девушка на него заглядываться да вздыхать, так и вовсе перестал.

А вот с Ольгой у неё не сложилось. Остальные дозорные только посмеивались. Не то, чтобы Маша в Дозоре служить не хотела. Она вообще работать не желала. И всячески той работы избегала. Буслай то ли не замечал, а может вид делал, что не видит. И ленива девушка не была. Любую женскую работу разумела. Шила, пряла да вышивала с большим мастерством. Но вот в казарму она вовсе не «служить» пришла. А к отчиму клинья подбивать. Об этом все либо знали, либо догадывались. Кроме самого Василия.

И сейчас, глянув в сторону Старицкой, Ольга тяжело вздохнула. Девица сияла, как царские врата в престольный праздник. В кафтан обрядилась, конечно. Раз положено так, куда деваться. Но перстни оставила. Косу золотом унизанную, не подобрала, как положено. Сапоги свои скользкие, все расшитые, на более удобные, но неказистые, сменить не пожелала. А никто и не настаивал. Новички по опасным делам не ходили. И для Ольги это означало, что ей тоже сегодня по столичным богатым кварталам ходить. Время терять.

Взгляд Машеньки, надменный, холодный, встретился с точно таким же Ольгиным. Фома любил пошутить, что женщины, они ведь, на поединках не бьются. Они не разговаривают. Но обе понимали, что говорить все же придется. Хотя бы поздороваться надо было. Маша, девушка гордая, но воспитанная, первая поклонилась. Ольга тоже голову склонила. Но на этом любезности посчитала завершенными и более ненужными.

-Косу подбери! — бросила она, проходя мимо Маши, и направляясь к воротам, — защитный амулет поверх кафтана надень. У себя за спиной она услышала недовольной фырканье.

До церкви шли невозможно долго, хоть и было недалеко. Машенька никогда никуда не спешила. Расторопная шустрая Ольга с нею рядом вся извелась. Ей тоже пришлось степенно вышагивать, и все время назад поглядывать. Туда, где в окружении ещё пяти взволнованных молодых оборотней новенькая «плыла». И пока шли, девушка все Наталью вспоминала. Не могла она припомнить, чтобы сестра её так же из себя выводила. Хотя тоже стопами шествовала*.

В храме было не протолкнуться. Ольга быстро прошла на свое место, и встала в самой гуще молящихся. Сегодня, как назло, никого особенно проникшегося общей молитвою не было. Уже второй день все шло вкривь и вкось. Девушка особо не удивилась. Обернулась глянуть на оборотней. Молодые люди, ожидаемо, вертели головами, высматривая Машеньку. Та, вместо того, чтобы спокойно встать подле какой-нибудь истово молящейся бабы, да Силы набираться, отправилась в церковную лавку. Где уже присмотрела образок в золотом окладе. Вот куда она его потом девать собралась? В руках потащит?

Всю службу Ольга была как на иголках. Кая на работу не вышла, болела. Яшка пропал и не объявлялся. Из оставшихся восьми вверенных её заботам оборотней сегодня на дежурство шестеро вышло. Святослав велел всех, кого можно, собрать, пока остальные дозорные из своих долгих странствий не воротятся. Кроме Машеньки все дозорные из её десятки могли сами по городу ходить. Одни. Но оставить с кем-то из них девушку нельзя было. Слишком рано.

После службы она быстро назначения раздала. Худо-бедно, этих пятерых юношей хватило, чтобы хоть как-то осмотреть все от казармы до кремля. Надо было кого-то на окраины выделить, но там места были опасные. Туда «старички» ходили. И Ольга среди них. Но раз дали ей в усилении только Машу, то окраины без присмотра остались. Некого послать.

-А где Старицкая? — она подняла голову и оглядела дозорных.

-Может в церкви осталась? — робко высказался один из них, кареглазый тощий оборотень лет двадцати.

Ольга разозлилась. За Силой пришли, а она молиться вздумала! Но в церкви девушки не было. Уж исповедь закончилась, и даже нищие уж собираться начали. А её нигде не было. За Машей такое водилось. Никто особо не удивился. Она ходила туда, куда считала нужным. Правда, с Ольгой пошла первый раз. До этого все больше с Яшкой да Каей работала. Они жаловались, конечно. Но наказать девушку было невозможно. Сразу вступался Буслай, а за ним остальные мужчины подтягивались. Даже цыган к этим её самовольным отлучкам со снисхождением относился.

Ольга отошла поговорить с нищими. За серебряный рубль удалось выяснить, что девушка похожая по описанию на Машеньку вовсе из церкви не выходила. Мужчины-«калеки» её отлично запомнили на входе, особенно «слепой». Возможно, прикупив новенький образок, девица сразу решила преподнести его отчиму, и, не дожидаясь остальных, потихоньку ушла через Тень обратно в казарму.

Пришлось Ольге, отослав оборотней город обходить, самой в Ночной Дозор возвратиться. Но и туда Маша не приходила. Буслай несколько раз позвал её через Тень, но она не отзывалась. К тому же оказалось, что «крючок», соединявший его с падчерицей, оборван. И только вмешательство Святослава остановило начавшийся было между ним и Ольгой магический поединок. Отчитав обоих, князь выгнал всех свободных дозорных на поиски девушки. Совершенно безуспешные.

Домой Ольга воротилась только следующим вечером. Поиски не дали ничего. Дневной Дозор тоже не нашел никаких следов. Хотя и порядком посмеялись над нерадивыми светлыми. И потом инквизитор ещё добавил, когда за советом к нему забежала.

-Твоя печаль, — пожал плечами Басманов, — с тобою Тень играет.

-?

-Сама изъявила желание вне порядка встать, — напомнил отчим, — откушай, не подавись!

-Я на порядок подняться хотела, — озадаченно буркнула девушка.

-Хотела, — согласился Фёдор, — а опосля при двух свидетелях пожелала встать вне порядка. Тебя за язык никто не тянул.

Не спавшая все это время, она еле дотащилась до своего терема, и спать завалилась, даже кафтана не скинув. Думала, сутки встать не сможет. А проснулась, когда ещё ночь была. Тревожно вдруг стало. Да так, как давно не было. Прислушалась к себе. Вроде не «зов» её с постели поднял. И в доме никто не шумел, все спали ещё. Но сна уж ни в одном глазу не осталось. Глянула в окно, и как ошпаренная во двор побежала.

На заборе висел, чуть покачиваясь на сильном ветру, защитный амулет, какой оборотням раздают, чтобы заклинанием не убили через клеймо. Цепочка от него была продета в узорный оклад новенького образка.

* Ходить шагом (устар.)

Сама она Машеньку мысленно уже похоронила. Старицкие были потомками тёмной иной Софьи, и все давно сгинули. Как и остальные её внуки и правнуки от десяти других детей. Последними Маша с царевичем Дмитрием оставались. Хотя, по всем официальным бумагам девочка и так мертвой значилась. Как наследницу престола её не воспринимал даже Святослав. И кому она понадобилась, кроме Тени, никто понять не мог.

Ольга вышла за ворота и медленно пошла вперед, в сторону озера, оглядываясь по сторонам. Если амулет оставлен, значит «вор» знаки подает, что хочет быть найденным. Другой вопрос, отчего ей, дозорному десятнику подбросили? Украли девку ради денег? Пожалуйте к отчиму-купцу. Ради убийства — чего время тянуть? Почто амулеты по заборам развешивать, время тратить?

-Выйди, покажись! — крикнула она, пытаясь пересилить свист ветра, — поговорим, как люди.

На всякий случай кафтан распахнула, показывая, что без оружия пришла. Ветер сразу до костей пробрал. Про амулеты согревающие думать некогда было. Руки показала. Пустые. Про свинцовую гирьку, вплетенную в косу и нож за голенищем никому знать не надобно. Да и ни к чему ей вооружаться. И без того достаточно опасна.

-Ольга! — прозвучало в голове голосом Фёдора, — что случилось?

-Воры знак оставили, — подумала девушка, — встречи ищут.

-Рад бы помочь, — вздохнул отчим, — да не могу. Тень тебя испытывает, не меня. Я за тебя м…

Вдруг со спины просвистело что-то. Голос резко оборвался. Даже странно было снова ветер услышать. И ещё что-то. Чужое присутствие. Ольга резко обернулась, никого. Нырнула в Тень, да только следы в не шибко густом мхе увидала. И сам тот мох чуть колыхался. Зато причина, по которой она с Басмановым не договорила, сразу ясна стала. Крючки все, и даже крохотный, что с Гесером соединял, отрезаны были. Вышла обратно. Тишина. Но кто-то рядом совсем был. Думала, сеть раскинуть, да силы тратить не захотела. Неизвестно, когда и сколько их понадобится.

Осмотрелась вокруг себя магическим зрением. У самого озера в кустах кто-то стоял. В нимбе его читались упорство, даже какой-то фанатизм. Панический ужас, усталость. И Вера. Чистая Вера.

-Ночной Дозор! — спокойно произнесла она, подойдя вплотную к тому месту, где прятался человек, — выйди, покажись!

Не сразу, но потихоньку, очень медленно, из-за куста вышла женщина. Обычная баба, даром, что иная. Одетая по-крестьянски, в лапти, какой-то пестрый сарафан и овчинный тулуп, местами продранный. Платок чуть съехал, открывая растрепанные светлые волосы. В руке она сжимала простой деревянный крест.

-В Тень ступи! — потребовала Ольга.

Женщина затравленно оглядывалась, и судорожно мотала головой. Мол, никуда ступать не станет. Вместо этого она потихоньку начала пятиться. Рискуя при этом в ледяную воду скатиться с крутого берега. А имея на себе пятый порядок, могла бы и посмелее быть. Вот, Ульяна, та глаза отводить большая мастерица. Да много чего ещё можно с пятым порядком делать, коли жить захочешь. Ножом махать и вовсе без магии можно.

-Ты кто? — вышло чуть жестче, чем девушка хотела. Баба и так напугана была. Стращать её ещё больше смысла не было. Но привычка взяла своё.

И тут, словно огромная снежная гора, что-то выпало прямо из Тени на женщину. Она вскрикнула, и исчезла под обрывом. Ольга же даже пикнуть не успела. Что-то большое и тяжелое навалилось сверху. Огромная пасть несколько раз щелкнула зубами прямо у лица. Руки сработали быстрее головы. Ножом несколько раз ударила по глазам, а когда зверь отпрянул, навалившись сверху, била, куда придется, пока медведь не перестал пытаться сбросить её. Он все ещё полз прочь, мешая вместе кровь, грязь и снег. Но вскоре замер. Девушка глянула на него через Тень. Оборотень был мертв. И не имел клейма.

Огромная белая туша, слишком заметная в лунном свете, обнаружилась под обрывом. Падая, оборотень сломал женщине шею. Но об заклинание, запертое в амулете-кресте, все же приложился. И теперь раненный, лежал с пробитым плечом, делая неуклюжие попытки перевернуться.

-Ночной Дозор, — громко объявила Ольга, глядя на редкого для Москвы оборотня-белого медведя, с высоты, — перекинься!

Тот замер. Потом все же поднял огромную голову, и некоторое время недоверчиво и зло глядел на девушку. На окровавленные одежды и лицо её, нож в руке. И что-то человеческое все более проступало в его морде, один нос которой тянул размером на колодезное ведро. Перекидывался он долго. Ольга успела и порядок его шестой определить, и то, что он светлый. И подивиться его человеческому облику. Альбиносов она отродясь не видала.

Поговорить с оборотнем не получилось. Вернее, он-то говорил. Много и даже жестами себе помогал. Но кроме свиста и шипения Ольга ничего разобрать не могла. Подумала уже, что новое что-то. Кто их знает, упырей этих белокожих? Может у него язык, как у змеи. Сбросила ему вниз кафтан, чтоб накрылся. Хоть и убийца, а все ж не должен на озерном берегу от холода околеть. Да и вызвать надобно хоть кого-то, чтобы женщину эту и тушу медвежью осмотрели, да в бумаги занесли.

Поманила мужчину за собою. Терем недалече. Найти бы ему, если не одёжу какую, то хоть одеяло теплое. Воды горячей налить. И правда, помрет невзначай. А он пока что единственный по этому делу свидетель. Но когда дрожащий от холода оборотень без клейма поднялся к ней, и увидал труп второго оборотня, то заголосил, как баба, и кинулся было на Ольгу с кулаками. И не с первого удара в себя пришел.

-Браче, — повторял он, и утирал грязным кулаком выступавшие слезы, — яцек*.

Что из этого имя, а что отчество, разбираться было недосуг. Без кафтана было зябко, да и пользы от разговора на холоде с человеком который все рано лепечет невнятное, Ольга не видела. Поэтому подтолкнула его в сторону терема, и заставила идти быстро. Но все же пленник несколько раз спотыкнулся, оглядываясь себе за плечо на медвежий труп. Но плакал уже тихо, без воя.

Устроив мужчину, который и так был весь белый, а от холода стал красно-синим, в кухне, укутав его двумя одеялами и подбросив в недавно потухшую печку пару поленьев, Ольга сходила за амулетом-переводчиком и присела рядом с мужчиной на скамью. Надо было рану его осмотреть, а он, как назло, не давался. Дичился, и отбиваться пытался. Пришлось ткнуть его прямо в раненое плечо.

-Кто ты, — равнодушно спросила она, пока рану его перевязывала, как умела.

-Я пришел тебя предупредить, — зло отозвался пленник и гордо вскинул голову. Глаза у него были неестественно голубыми. Прозрачными, очень светлыми. Черты лица крупными. Волосы курчавыми, не слишком ровно остриженными.

-Голову мне откусивши? — она чуть отодвинулась, осматривая окровавленную повязку. Сойдет.

-Это Яцек, он убить хотел, — пожал плечами пленник, — но я пришел предостеречь.

-Девку в церкви вы похитили? — Ольга предпочла перейти сразу к делу.

Мужчина кивнул.

-Веди к ней, — потребовала она, — по дороге все расскажешь. Сейчас только одеться тебе найду что-нибудь.

Нарядив оборотня в старые вещи кого-то из слуг, ни одна из которых не пришлась ему в пору, и снабдив согревающим амулетом, Ольга нацарапала своей ключнице пояснительную записку. Вторую она написала Святославу. Пущай утром дозорные трупы забирают и дело заводят. А сама вслед за Стефаном, как он преставился, в лес отправилась.

Шли долго. Дорогой альбинос недовольно ворчал, вспоминая, какой замечательный был его темный брат Яцек.

-И чем же я вам с братом помешала? — буркнула она, чтобы повернуть разговор в нужном направлении.

-Заказ был, — пояснил мужчина, — на Басманова Фёдора Алексеевича, Головину Ольгу Андреевну, Святослава Игоревича, Рюриковича. И жену его. А так же отрока Димитрия Ивановича, тоже Рюриковича. Ежели все пять голов в Речь Посполитую доставим, великое благое дело завершится. И деревню в награду получим. Семью свою от нужды избавим.

-Сами-то откуда? — уточнила она.

-Из Галиции мы, — вздохнул Стефан, — трое нас, братьев. Двое теперь.

-Кто заказал?

-Не скажу, — заупрямился мужчина, — я слово дал.

-Людей убить? — Ольга недовольно скривилась, — за деньги! Ты светлый!

-Я дворянин, — гордо выпрямился Стефан, — а моя матушка живет в избе, как простая крестьянская баба! А вы большому доброму делу мешаете.

-Третий брат тоже медведь? — она покосилась на собеседника.

Он кивнул.

-Отчего вас вместе со всеми не клеймили? — нетерпеливо прервала его девушка.

-Кто бы посмел?! — возмутился дворянин, — пришли.

Ольга недовольно поморщилась. Уже светало. Но убогая землянка все же смотрелась устрашающе. Торчащие из крыши бревна были кривыми нетесаными. Вся она была кособокая и какая-то черная. Как из страшной сказки. Братья не рассчитывали жить здесь долго. Строили наспех. Но никакой медведицы рядом даже в помине не было. И только покосившийся ствол дерева, да оборванная веревка указывали на то, что Машенька решила свою жизнь дешево не продавать.

* Брат, Яцек (польск.)

Ольга осмотрела обрывок веревки, поляну. Убедилась, что кровавых следов нигде нет. Значит, Маша не ранена. Но ходить по лесу клейменому оборотню без амулета все одно опасно.

-Одёжа её где? — она обернулась к Стефану.

-В доме была, — тот пожал плечами.

-Снасильничали?

-Как можно?! — возмутился оборотень, — Девой Марией клянусь, мы её пальцем не тронули! Она сказала, что медведем обернется. Да только одежд своих богатых, да уборов пожалела. Отец подарил. Холодно на улице только человеку. А медведю даже жарко. И в землянке всю ночь сидеть ей неприлично было, слухи пойдут. Она же невеста.

-А вы что? — усмехнулась про себя девушка.

-Отворотились, — мужчина покраснел, — она сама разделась, вещи сложила. Когда привязывали, не противилась.

И кто же их, таких разумников, в убийцы нанял? Сами же оборотни. Медведи. Силу свою знают. А на простой пеньковой веревке огромную зверюгу оставили. Машка, небось, только и ждала, чтобы они из виду скрылись.

-Если с нею что случиться, тебе её батюшка ноги переломает, — между делом сообщила Ольга, — сами отсюда медведями вышли? Переодеться есть во что?

Стефан кивнул, и скрылся в землянке. Ольга тоже вошла внутрь. Мало ли, нож с собой прихватит. Или чего похуже. Но амулетов здесь и в помине не было. Внутри была какая-то сушеная трава, наспех сколоченные лежанки, покрытые хвойными ветками. Отовсюду поддувало. Определенно, строители из оборотней были ещё хуже, чем убийцы. Едва ли мастерски сделанный самострел в Угличе был их рук делом.

-Ты почто меня без предупреждения убивать не захотел? — равнодушно спросила она, чтобы молча не стоять.

-Мы за тобой давно наблюдали, — Стефан одной рукой кое-как одевался, морщась от боли, — в костел ходишь. Милостыню подаешь. Старуху, которая нас выслеживала, убила. Вот я и подумал, надо хоть вызов тебе бросить. Нехорошо такого человека в спину бить.

-Благодарствую, — Ольга натянуто улыбнулась.

-Отчего ты меня не убила? — мужчина с видимым трудом набросил на раненое плечо поношенный серый бархатный кафтан.

-Чего над раненным-то измываться, — она пожала плечами, — да и не за что особо. На меня не нападал. Бабу случайно порешил. И чем они со старухой вам помешали?

-Нас много было, — охотно пояснил оборотень, надевая потрепанную песцовую шапку с голубиным пером сбоку, — всех перебили. Только мы с братьями остались.

-Как так? — насторожилась девушка, — вы ж огромные! Моя прислуга вой слышала. Волки были?

-Даже тигр один был, — кивнул Стефан, — из ляхов*. Я его мало знал. Старая ведьма всех выследила.

-Врешь, — отлезала она, — у старухи той сил было, как у котенка. Она и в Тень-то ни разу не ступала!

-Да не одна она была! — возмутился оборотень, — у них солдаты. Стрелки! Одни выслеживают, а другие убивают! В Угличе всех порешили, кого нашли! И вашего одного! Мальчишку совсем!

-Ну, кого-то вы, — пожала плечами Ольга, — а кто-то вас. Ну, ладно Басманов. Фигура видная, много кому дорогу перешел. Святослав тоже кому-то мешает, судя по всему. Ну я. Могу понять. Меня даже свои недолюбливают. А царевича не жалко было? Девяти лет всего отроду.

-Я отрока не убивал, мы с братом тут все время жили, — вздохнул Стефан, и вдруг притих, — что это?

Где-то в лесу шумно взлетела птица. Час был ранний, и не то время, когда по лесу случайные собиратели бродят. Может охотник из деревни? Ольга глянула через Тень. К землянке очень медленно приближались люди. Было их много. Все слабенькие иные. А все ли? Вон, кажется, четвертого порядка кто-то мелькнул. Обернулась на Стефана. Ежели каждый из пришедших с собою хотя бы по одному амулету принес, плохи его дела. Не уйти живым. И так вдруг жаль его стало!

-Ты, вот что, — она придирчиво осмотрела его неприметный серый наряд, — ныряй-ка в Тень, да беги. Пущай она решает, жить тебе, али помереть.

-А ты? — недоверчиво буркнул оборотень.

-Давно хочу с гостями твоими встретиться, — отозвалась она, — разговор у меня к ним есть. А помру, так хоть не без пользы. Иного после смерти на суд можно вызвать, показания дам.

-Не пойду, — заупрямился Стефан.

-Ты, чем дурью маяться, — Ольга ткнула его в раненное плечо, вынуждая отступить к стене, — шел бы в Ночной Дозор, да повинился. У нас люди пропали. Ищут их, а найти не могут. И тебе, глядишь, снисхождение выйдет. А инквизитору Басманову передай, коли встретишь, что мстить за меня не надобно.

Оборотень растерянно кивнул, и исчез. А Ольга одна в землянке осталась. И за то короткое время, что до выхода ей оставалось, на диво многое передумать успела. Чего такого Тень от неё ожидает? И кто все эти люди, что убивать сюда пришли? Неужто всех убить придется? А как светлые меж ними сыщутся? И откуда их вообще столько? Ведь не последние в Дозорах иные себе подобных по всей стране искали специально, все ноги сбили. А нашли сколько? Десятка не будет. Тут же только на одной поляне человек тридцать собралось. Вздохнула она, и толкнула дверь. Не стала неуважение проявлять, прятаться.

Едва скрипнула открывающаяся дверь, несколько стрел, коротких и длинных, с громким стуком вонзились прямо возле её руки. Ольга поморщилась. Гости прибыли не для разговоров. Пришлось щит воздвигнуть. На всякий случай и от заклинаний тоже. Вышла, осмотрела собравшихся. И сперва растерялась. Все они были светлыми. Но лица их, строгие, напряженные, ничего хорошего девушке не сулили. Каждый нёс с собою уже хорошо знакомый ей кривенький деревянный крест.

-Зверь пущай тоже выйдет, — потребовал ближайший из них, тощий бородатый мужик, одетый по-крестьянски.

-Извини, добрый человек, — она развела руками, — все, что есть.

А сама просматривала магическим зрением первый слой. В Тени никого не было.

-Ночной Дозор Москвы, — представилась она, чуть склонив голову.

-Не слыхали, — отозвался все тот же мужичок, — шапку сыми!

Ольга пожала плечами, и обнажила голову.

-Она энто! — раздался откуда-то сзади пронзительных женский крик, — Параскеву умучила! И Маньку подле еёйного дому нашли!

Люди недовольно зашумели. В щит ударилось ещё несколько стрел, и почти все возле головы. Охотники тут и правда были знатные. Не зря Стефан их опасался. После неудачного обстрела в ход пошли заклинания. Бил кто-то не шибко сильный, но мастерство его было заточено под один этот удар. Щит заметно сотрясался, да и земля под её ногами, и Ольга чуть отступила. Надо было хоть раз ударить в ответ. Но что-то её останавливало. Это был первый раз, когда эти люди, вооруженный осиновыми крестами, атаковали магически.

-Я десятник Ночного Дозора Москвы, — повторила она, складывая пальцами фигуру «Землетрясение», — я клянусь, что обе женщины погиби случайно!

Новый силовой удар оставил на щите заметную трещину, значительно ослабив его. Силы взять было неоткуда. Никто из пришедших не испытывал радости от убийства. Но никто и не сочувствовал. Ольга резко присела, и послала своё заклинание так далеко, как только смогла. На это ушло довольно много сил, и она порядком ослабла. Даже пугать никого не хотелось. Ещё бы хоть немного продержаться! Ну, должны же они когда-то выдохнуться. Земля под ногами собравшихся сотряслась. От удара ближайшие к ней люди попадали наземь. А те, кто стоял в отдалении отступили на несколько шагов. У кого-то сработал заряженный самострел. Короткой стрелой ударило в шею сзади какого-то мужичка. А последовавший за его падением силовой удар в щепки разнес хлипкую дверь, и часть неровной деревянной кровли.

Сейчас, когда стоявшие впереди не мешали, Ольга видела того, кто бьется с нею. Собрав последние силы, она нырнула в Тень, бросилась к нему, и с силой подтащила его к себе. Волшебник четвертого порядка здесь ничуть не изменился. Остался, как был, в расстегнутом овчинном тулупе, простой рубахе. Шапку он ещё наверху обронил. Это был не старый ещё мужчина, даже не седой. И не из бедных крестьян. Вся одежда его была добротная, хоть и не новая. И не робкого десятка. Не отступил. Хотя сперва и смутился тому, как девушка на первом слое преобразилась.

-Я не хочу с вами биться! — крикнула она, и Тень многократно усилила её голос, — Я поговорить хочу!

Вместо ответа мужчина резко вытолкнул её обратно в толпу, повалив при этом на спину. Ольга тут же прикрылась щитом. Подойти к ней никто не мог, но силы были на исходе. А человек все продолжал бить в щит, уже сверху. И было совершенно ясно, что останавливаться он не намерен. По-хорошему надо было бы сдаться. Поднять руки, предложить перемирие. И одновременно до зубовного скрежета хотелось выстоять. С ужасом она представляла себе, что этим людям в лесу попадется Машенька. Удары тем временем становились все слабее. И вдруг, когда Ольга уже думала, что соперник угомонился, как будто ослепляющая молния пронзила воздух над нею. И уже следующими ударом её щит был разнесен вдребезги. Перед тем, как получить деревянным арбалетным прикладом в лицо, она подумала, что кто-то сильный, действительно сильный, пришел её сопернику на помощь. Ну, что же. На все воля Тени.

* из поляков (устар.)

Полный рот крови. Нос не дышит. Холодно до жути. Доброго утречка, Ольга Андреевна! Этим день и запомнился. А ещё тряской, завязанными непонятно зачем глазами, адской головной болью и тошнотой. Затекшими связанными руками. Кафтан отбирать не стали, но шапка, судя по всему, осталась у землянки в лесу. Непокрытая голова мерзла, зато выздоровление от этого проходило быстрее. Через Тень Ольга время от времени посматривала по сторонам, когда бодрствовала. Но все больше спала. Или думала, что спит. Сил не было ни на что.

Холодно было ещё и оттого, что кафтан не был застегнут. Амулет-переводчик забрали. Нож из сапога тоже. Везли, судя по всему в простых деревенских санях, что прямо по земле катятся. Снег, вылетавший из-под деревянных полозьев, иной раз попадал на лицо и одежду. Дорога была неровная, ещё не укатанная. Этой зимою снег выпал поздно, и сани почти половину дороги по мерзлой голой земле скребли.

Есть не давали. Хотя, особой злобы она вокруг не ощущала. Время от времени, задевая языком передние зубы, с неудовольствием отмечала, что они заметно пошатываются. И думалось, что, скорее всего, вскоре выпадут. Кормить какими-нибудь дорожными сухарями и салом человека с такими зубами было, по меньшей мере, жестоко. Но кто-то иногда подносил к пересохшим губам мягкий краешек кожаного бурдюка с ледяной водой. И на том спасибо.

Сколько времени прошло, она сказать не могла. Засыпала и просыпалась несколько раз. В последнее пробуждение показалось, что стемнело. Нимб сидевшего рядом человека за время этого вынужденного путешествия постепенно менялся, и под конец в нем было больше усталости, чем решимости. А вот тревоги меньше не стало. Единственным, что оставалось неизменным, была его Вера. И так изводился человек, имевший четвертый порядок. Судя по всему, единственный, кто мог с нею справиться. Что уж говорить об остальных!

По временам кто-то из шедших неподалеку начинал молиться. Или Ольге так казалось. По крайней мере, Сила поступала к ней в такие минуты бесперебойно. И судя по тому, как к концу поездки был встревожен её возница, он тоже чувствовал, что девушка становится опасной. Давно уж могла она, кабы пожелала, веревки заклинанием рассечь. Но людей пугать не хотела.

Приехали ночью, на чей-то широкий двор. Было слышно, как пронесли мимо зажженный факел или что-то похожее. Ольга не чувствовала ни заборов, ни ворот. Собаки не лаяли. Или здесь такая глушь, что охранять нечего? А может волки собак подрали. Такое даже на Москве случалось, и довольно часто. Дом был большой, темный. И даже как будто каменный. Здесь странно пахло. Руки развязали, кафтан у неё тут же с плеч сдернули. Оказалось, что в доме ещё и не топлено. Сперва по деревянной лестнице спускались недолго. Потом провели её, легонько подталкивая, через небольшую горницу, или неширокий коридор без порогов. Локти то и дело за что-то шершавое задевали. И, в конце концов, миновав длинную, уже каменную, лестницу, девушка уткнулась в стену.

Дверь за спиною хлопнула, как в страшной сказке. С лязгом, но без эха. Тут же каземат кремлевский вспомнился. Тот, где Малюта трудился. Но там посуше было. И значительно теплее. Ольга спокойно сняла с глаз повязку, осмотрелась. Чем же тут все-таки пахнет? Вроде и плесенью, а вроде и глиной. Комнатка размером чуть ли не с конуру собачью оказалась. Потолок над самой головой был. Немудрено, что эха не было. Окон нет, дверь крошечная. Пока шли, путь себе маленьким фонарем самодельным освещали. А как дверь закрыли, так и вовсе темно стало. Пришлось магическим светом себе подсветить. Удивительно, что вошла, не задевши косяка. Дверь была едва ли шире её плеч.

Стены, при осмотре магическим зрением, казавшиеся каменными, тоже земляными были. Глянула через Тень за дверь. Коридор был пуст. Нырнула на первый слой, дверь ожидаемо заперта оказалась. Пришлось ниже глянуть. Тут все чисто было. Среди обитателей этого дома не было никого, кто мог протиснуться на второй слой Тени. Возможно, они даже не знали о нём. Ольга могла уйти в любой момент. Но бежать пока рано было. Прошлась в тумане чуток, ноги размять, и на западни да ловушки проверить, а после обратно воротиться. В комнатке не было даже простенького топчана. Сесть пришлось прямо на земляной пол.

Было в этом месте что-то неприятное. Не только стены эти черные. И не запах этот, непонятный. И даже не то, что она тут на земляном полу одна сидит. Да ещё насильно сюда привезена. Какая-то тоска наваливалась, окутывала. Не давала плечи расправить. Знакомое было чувство, но трудноуловимое. Когда-то она помнила, что это. А сейчас приходилось подходящее слово искать. Печаль? Одиночество? И тут вспомнила. Это голод. Обычный магический голод. И ещё почему-то воздуха недоставало.

Приложила руки к лицу, нашептала заклинание исцеляющее. Ещё не хватало всю оставшуюся вечную жизнь без передних зубов провести! Да и нос поправить не мешало бы. И голова ещё побаливала. В общем, скучать не пришлось. Между делом Гесера вспоминала. Не то, чтобы с нежностью. Но с чуть большим уважением, чем до этого. В конце концов, она для него была, как Машенька эта. Дура своевольная. А что сломанный нос, это больно, она и раньше знала. Пока удар держать не научилась, Басманов своими руками ей не только нос ломал. И не единожды. Тут ей старика не жалко было. Ну, может немного. А вот терпение его, и способность обиду забывать, только сейчас по-настоящему оценила.

Уже времени довольно прошло. Нос с тихим хрустом на место встал, да и отек, который всю дорогу ей дышать не давал, совсем было сошел. Но тут объявился давешний её соперник. Тревожно глянул на лицо её, на свет, что из ниоткуда лился, поставил на пол прямо у двери крынку молока и быстро вышел. Через Тень было видно, что он все ещё стоит за дверью. До смерти хотелось выйти через второй слой, и пугнуть его как следует. Но сдержалась. Не за этим бой проиграла, да ещё и дала себе лицо разбить. Есть дела поважнее.

Ведь не для того в дом этот странный её привезли, чтобы тут её молоком угостить. Может шайка их тут собирается, воевода прибыть должен. Или кто у них тут. Атаман? Что-то им от девушки надобно. Наказать хотят за смерть своих женщин? Может это были чьи-то жены. Или сестры. Как у них тут принято. Глаз за глаз? Тогда Ольги на всех не хватит. Насильничать вздумают? Ну, тут придется не только прикладом в лицо бить. И пущай сперва догонят её на втором слое.

Хотя, кому она тут сдалась? Бояться её. Что с нею делать, не ведают. Присматривает за ней единственный на всю толпу стоящий боец. А все же не убивают. Поговорить хотят. Разузнать что-то. Или пытать надумали. Так и не кормили бы вовсе. И где дом этот построен может быть? Сколько на телеге от Москвы за день проехать можно? Вот так же, может статься, сидят где-то в таких же комнатках Яшка, Семен. И даже старик-следопыт. Может даже здесь. Хотя вряд ли. Не те люди, чтобы не сбежали при таких именинах.

-Тебя как звать-то? — громко спросила она.

Человек за дверью дернулся от неожиданности. И сперва делал вид, что не слышит. То, что девушка видит его через дверь, ему в голову не приходило. Что странно. Иной, да ещё не самый слабый. И сам может через Тень смотреть.

-Пров, — все же раздалось приглушенное дверью и значительным расстоянием бурчание.

-Нужник у вас тут есть?

Мужчина снова долго молчал. Видимо здравый смысл боролся в нем с опасением и неуверенностью. Но он все же буркнул что-то утвердительное. И через какое-то время, далеко не сразу, дверь вновь открылась, и Ольге на колени упал не очень чистый буро-алый шерстяной платок.

-Глаза завязать? — устало поинтересовалась она.

-Волосы прикрой, — голос у мужчины был тихий, низкий, — монастырь тут.

Надо отдать должное Прову, соображал он быстро. Поняв, что Ольга может видеть сквозь двери, и стрелять в неё из лука бесполезно, а побить достаточно трудно, он исхитрился, и провел её самой короткой дорогой на внутренний двор. Тут держали какую-то скотину, рубили дрова. Здесь же лежало заготовленное сено. Все постройки были добротными крепкими. Но кто все это делал, не было понятно. По дороге никого не встретили. И шли только коридорами. Такими узкими, что самому проводнику приходилось идти боком и чуть пригибать голову.

Ольга обернулась. Двор как будто небольшое крестьянское подворье, стоял на опушке леса. Монастырь со всеми его кельями и коридорами находился под землей. Вход был пристроен к дровяному сараю, и выглядел, как ларь для корма. Ничто не выдавало в нем дверь. Найти монастырь, не зная о нем, было совершенно невозможно. Но зачем монастырю так прятаться? От кого? И сколько же труда на то строительство положено было?!

-Ты какого роду будешь? — поинтересовался он, когда вел девушку обратно.

-Боярского, — отозвалась она, — а тебе на что?

-Так, — уклончиво ответил мужчина, — смотрю, и понять не могу. Рубаха у тебя больно тонкая, а сапоги простые. Кафтан и вовсе стрелецкий. Руки белые.

Судя по всему, мысль о том, что он разбил лицо боярыне, а не крестьянке безродной, не давала мужчине покоя.

-Тебе мож принесть чего? — мрачно пробурчал он себе в бороду, — есть уже можешь?

-Могу, — кивнула Ольга, — только, ежели убить меня надумали, так нечего зазря еду переводить.

-Грех это, — надулся Пров, — никто тебя убивать и не помышлял. Но и выпустить не можно. Ходить тут женщине не по уставу, монастырь-то мужской. Игумен велел его ждать. В отъезде он. Так чего принесть-то?

-А что сами едите, — милостиво согласилась девушка.

-Нешто простой хлеб есть станешь? — удивился монах.

-Жить захочешь, и отруби* съешь, — пожала плечами Ольга, — ночь на дворе. Нечего народ из-за ерунды булгачить.

-В трапезной всегда кто-то есть, — заявил со знанием дела Пров, — а то смотри. Пока пост не начался, могу и скоромного** принесть.

Она пожала плечами.

Пров не вернулся. Вместо него пришел другой монах. Этот уже был одет в черное и покрывал голову. С тонкими чертами лица и ухоженными изнеженными перстами. Правда, на указательном пальце правой левой руки у него была заметная мозоль, какую обретает любой опытный лучник. Он принес какого-то хлеба, отдаленно похожего на сдобный и горшок с овсяным киселем* * *

. И пока девушка ела, неотрывно смотрел. И в нимбе его наравне со страхом играло детские любопытство.

Она грустно усмехнулась. Подняла голову, глянула на монаха внимательнее. Иной, но в Тень не ступавший. Зато из лука, небось, белке в глаз попадает. Все подобные ему иные, которых Ольга знала, имели до работы какое-то дело, дававшееся им легче, чем остальным. И достигали порою в том деле высот несказанных. Гордей, так до сих пор иногда для отдыха молотком в кузне постучать любил. Делал железные цветы необычайно тонкой работы.

Занятно у монахов этих все устроено. Пров, он ведь из простых. Может даже деревенский. А вот ведь, умом и умением наверх пробился. Боярский сын у него на посылках. Боец четвертого порядка, если он тут один, у них может и всеми остальными командует. Но вот сейчас он понял, что силой тут ничего не решить. Он и первый раз еле-еле с Ольгой справился. А второй поединок он может и не потянуть. Прову оставалось только ждать игумена, и надеяться, что девушка не нападет первой. Небось, весь монастырь не спит, в страхе пребывает. И в ход пошла дипломатия. Еда, надсмотрщик равного с пленницей положения. Которого ещё с постели поднять надо было.

-А ты почему в Тень не ступил? — спросила она.

Монах смутился. Он не ожидал, что с ним заговорят. И даже при слабом магическом свете было видно, что он покраснел. Отвечал боярский сын, осторожно подбирая слова. Но из беседы этой Ольга только и поняла, что ни о какой Тени он представления не имеет. Ходит в послушниках. И что всем здесь ведает игумен, отец Михаил. А покуда нет его, то Пров за главного.

-Ну, тогда ты испроси у Прова мне келью поудобнее, — Ольга поднялась с пола, отдавая мужчине посуду, — здесь дышать нечем. Игумен ваш, может месяц ещё ехать будет. А мне все это время на земляном полу спать?

-Отчего же месяц? — улыбнулся монах, — завтра прибудет. Он недалече. В Угличе по делам был.

Ольга больше ничего не просила и не спрашивала. Было ясно что без приказа ей даже одеяла не дадут. Воды оставили, и на том спасибо. Спрашивать про баню, или хотя бы просто умыться, тоже не было смысла. А выходить через второй слой к колодцу, который был во дворе, она опасалась. Увидят, что уйти может, так, пожалуй, и развернут игумена с дороги. Побояться. И сами разбегутся. Да и Силы жалко было.

Отец Михаил появился неожиданно. Ольга весь день в темноте просидела, и уже счет времени потеряла, когда давешний монах ей двери открыл, и за собою поманил. Коридоры, где они проходили, тоже были пустыми. Но вели в другую сторону. И полы тут были деревянные. А когда проходили через большую горницу со столами, где пахло едой, несколько бывших там монахов Ольгу встревоженными взглядами проводили. И у каждого самострел под рукой был заряженный. Но никто не целился.

Игумен обитал в такой же крошечной келье, только стены деревом были обшиты. Это был седой старик, ростом на две головы выше Ольги. Его скуфья* * *

, касалась потолка. Он окинул девушку тревожным взглядом и какое-то время оба молчали. Отец Михаил имел на себе второй порядок. Хотя и чувствовался в нем тот же магический голод, что и в остальных иных, встреченных ею здесь, но чуть меньший. Он недавно был в церкви, или среди иных послабее.

-Это что? — он указал на снятый с девушки стрелецкий кафтан, аккуратно сложенный в углу.

Ольга медлила с ответом. Она давно не говорила со священниками лично, и уклонялась от исповеди. Но чувство, что надо хотя бы поздороваться, мешало ей сейчас. Старик же, кажется, и не заметил ничего. Он не протягивал руки для поцелуя. Не смотрел выжидательно, пока голову не склонишь. Ему было все равно, насколько с ним вежливы.

-Кафтан мой, — пожала плечами Ольга, не дождавшись от него хоть какого-то знака.

-А это? — игумен протянул ей амулет.

-Толмач, — тихо ответила она, — на польский и татарский языки.

-С чего ворожишь? — сухо продолжал старик, — мы тебя вдвоем едва одолели.

-Тень третьим порядком пожаловала, — Ольга выпрямилась.

-Людей обираешь? — он резко обернулся, и глянул ей в глаза. Взгляд у него был колючий, недобрый. И это дико смотрелось на фоне его нимба, где сияли такие безграничные Любовь и Вера, что ими можно было врачевать на расстоянии.

-Знаете другой способ? — удивилась она.

-Уединенно живу, — буркнул он, отворачиваясь, — силу с людей не тяну. Пользу приношу, какую могу. Колдун отдавать должен, коли выбор имеет.

-Хороша «польза»! — рассердилась девушка, — Вы оборотней убиваете, а у них дети!

-Ты почто зверя отпустила? — игумен сделал вид, что не услышал её, — они в Угличе царевича порешили.

-Тень ему судья, да инквизиторы, — пожала плечами Ольга, — я в Дозоре служу. Следить должна, а не убивать бессудно.

-Баб беззащитных кто судил? — снова недобро усмехнулся старик, — Прасковья, юродивая наша, чем тебе не угодила?

-Меня за это судили, — начала было Ольга, но игумен её перебил.

-А может вы и оборотней тоже судили? Да оправдали.

-Судили, — кивнула она, чувствуя его недовольство, — каждый десятый казнен был.

-Не больно строго, — вздохнул старик, — мы, стало быть, строже судим.

-То, что вы делаете, незаконно, — твердо заявила девушка, — и если вы думаете, что правы, тогда почто прячетесь?

-Миру скоро конец, — вздохнул игумен, — все знаки, что в писании указаны, уж были. Когда огонь небесный на землю сойдет, нас не тронет.

-Какие знаки? — Ольга напряженно всматривалась в нимб собеседника, выискивая там сумасшествие. Иные с ума сходят так же, как и обычные люди . Да только их сумасшествие опаснее. Силы-то у них немерено. Да и магия на их стороне. Но у старика все было гладко. С силой, упорством, даже упрямством. Но с чистым разумом.

-Нечисть плодится, — отвечал игумен, отойдя в угол, где на маленьком столике лежала открытая книга, — с этим мы, худо-бедно справились. Люди верить перестали. В церковь ходят себя показать. Не для молитвы, не ради очищения. Или как ты, и тебе подобные. Силу из людей тянуть. С этим мы тоже постепенно совладаем. Что мы не успеем, огонь небесный довершит. Войны, как начались, так и не кончаются. Москва каждый год воюет.

Ольга потупилась.

-Чего глаза прячешь? — старик обернулся к ней, — Сатанаил, что тебе потворствует, иному учит?

-?

-Выше всех встать возмечтал, и тебя к тому призывает? К престолу Всевышнего рвется?

Она почувствовала, как у неё горят щеки.

-Поймали мы старика, с которым вы идолам поганым поклонялись, — продолжал спокойно собеседник, — он посильнее тебя был. Долго прятался, крепко бился. Мне вмешаться пришлось. Согрешил, а все же одолел. И надо ж так жить-то неумело. Силу свою на бесовщину изводить! Вон, как ловко молодым-то прикидывается! Тебе, вот, сколько лет? Сорок, небось? А все как молодуха. Чем своя личина не угодила, Господом данная?

-Убили? — выдохнула Ольга.

-Почто? — пожал плечами старик, — он вред приносил. Тапереча пользу приносить станет. Да и ты тоже. Кресты заряжать станешь, что кроврпицев да зверей убивают. Бойцов моих учить будешь. Как вину свою искупишь, так и начнешь.

-Конец мира уже был, — Ольга чуть отступила к двери,— есть свидетели.

-Конец мира происходит сейчас, — он спокойно глянул на Ольгу, — где Вера в людях? Твоя Вера где, боярыня? Знаю, ты меня уж всего как книгу пролистала. Чую. Мою Веру ты видала. А я твоей не чаю и дождаться. Помочь же тебе желаю всем сердцем.

Девушка, сделав последний шаг, уперлась спиной в дверь. Собрала последние силы, поставила щит. Хотя и понимала, что бесполезно. Старик недавно ходил среди людей, и был полон сил. А у неё только и оставалось, чтобы пару его ударов выдержать. Что-то хрустнуло у неё внутри. Ноги подкосились, и она осела на пол.

-Молись, боярыня, коли снова ходить захочешь, — сухо бросил ей игумен, — кому веруешь, тому и молись. Поглядим, кто тебе поможет.

Её вернули в ту же келью, с земляными стенами и низким потолком. Сил не было на освещение даже этого крошечного пространства. Старик, как мог, старался изолировать себя и свою паству от людей, единственного источника Силы для иных. В монастыре, скорее всего, их и не было. Бойцы бились обычным оружием. А заряженные кем-то из сильных магов кресты раздавались тем, кто послабже. Вот, зачем им умелые охотники. Для этого Сила не надобна. Можно вовсе в Тень не ступать, коли талант к зверобойному промыслу имеется. Как же выбраться теперь?

Обнадеживало одно. Ни разу не был упомянут Яшка. А вдруг живой?

*Отруби — Остатки от оболочки зерна, получающиеся после размола. В старину — корм для свиней.

**Скоромная пища — продовольственные продукты, в состав которых входит пища от теплокровных животных.

* * *

Кисель — Старинное русское блюдо, получаемое путем брожения овсяной закваски. Употребляли как основное блюдо.

* * *

Скуфья — Остроконечная чёрная мягкая шапочка у православного духовенства.

Глаза к темноте так и не привыкли. От нехватки воздуха голова кружилась. А может от голода. Нет. Еду-то ей исправно приносили. Но Ольга для себя решила, что с неё хватит. Пущай игумен думает, что победил. Тень с ним. Пусть готовится к потопу, огню небесному и ангелам с медными трубами. А у неё своих дел по горло.

Первое время все хандрила. Сидит она тут совсем без пользы, а дело встало. Дозорные её обыскались. А почто им работу лишнюю выполнять? И без боярыни Головиной дел невпроворот. Посему нечего время терять. Все равно выхода нет. У неё нет. С монахами договориться не получится. Женщину она, как ни крути, жизни лишила. И отвечать за это должна. Так что решила особо не затягивать. Иной, он ведь после смерти в Тени обитает. Там от Ольги и пользы больше будет, чем сейчас. Хоть сможет показания по делу о братьях-оборотнях дать. Да и про монастырь этот, где иных больше, чем в обоих Дозорах, поведать не мешало бы.

Что выбраться отсюда никак не получится, Ольга сразу поняла. Из одежды ей одну рубаху да платок оставили. Сапоги да портки забрали. И не жалко было. Все равно ноги не слушались. Даже до ведра, что ей взамен нужника поставили, ползти приходилось. Хорошо, хоть сперва руки ещё сильные были. Хотя, надобность в ведре быстро отпала. Есть она с первого дня отказывалась. А что не пьет, никто проверить не мог. Она воду на землю выливала. Один раз только лицо умыла. Да и не следил за девушкой никто. С нею даже не заговаривали. Еду на пол ставили, и молча удалялись.

Смерть все не шла. Помнила она, как Басманов рассказывал про ладью, где ни еды, ни воды не было. И как целый месяц на грязной морской воде да сырой рыбе уцелевшие иные продержались. А про тех, что в первые дни померли, никто так и не поведал. Сейчас бы то знание пригодилось. Месяц от голода угасать шибко долго выходило. Была надежда, что Тень сжалится, взамен жизни отнятой у несчастной старухи к себе приберет. Но, хоть и чувствовала Ольга за собой вину неподъемную, а почему-то не развоплотилась.

Время в одну бесконечную ночь слилось. Девушка то засыпала, тяжело без снов. А то сидела с открытыми глазами, и в темноту смотрела. Но порою и понять-то не могла, спит она, и сон про заключение свое видит, или правда бодрствует. Но вскоре во сне воду видеть начала. То дождь весенний, прохладный, а то колодец. И вода в нем такая чистая, и такая близкая была, что ведра не надобно. Руку протяни, да пей, сколько хочешь.

И вдруг во всем монастыре этом подземном едой пахнуть начало. Яблоками, похлебкой. А то и просто хлебом. Первый раз в жизни Ольга голод узнала. И поражена была несказанно. Одно дело, когда в сказке у какого-то царевича живот от голода подвело. Или, как Фёдор сказывал про казни римские, когда живьем людей в келье замуровывали. Страшно, конечно. Но ведь не с тобою происходит.

Собственный голод совсем другой оказался. Живот сводило совсем недолго. Все больше голова болела, да сил не хватало даже руку поднять. А потом вдруг холод настиг нестерпимый. Ольгу всю трясло, как будто она на стылой земле без одежды лежит. И согреться нечем было. Ни одеяла у неё не было, ни кафтана. Рубаха была тонкая совсем, вовсе не согревала. Из всех теплых вещей у неё один платок шерстяной был. В него и куталась.

Сколько времени прошло, не поняла, но показалось, что долго она тут. Стал все чаще захаживать Пров. В коридоре тоже темно было. Но его нимб она хорошо в темноте различала. Он своей Верой всю келью освещал. И все больше в том нимбе тревоги становилось. А от сочувствия его она Силой подпитывалась. Да так монаха за то невзлюбила, что готова была дверь чем-нибудь подпереть, лишь бы не входил он сюда. Не задерживал её здесь.

В Тень ступать не спешила. Силы понапрасну не тратила. Кто знает, может пригодится напоследок. Пробовала самоисцеляться, но отчего-то не получалось. Только тошноту и головную боль удалось унять. И странно ей это было. Ведь иная она. Тело само должно было хребет переломленный срастить давно. Да и Пров, казалось, какого-то чуда от неё ожидал. И все дольше оставался. Уже и еду сам носил, и воду. И пробовал заставлять девушку пить и есть, но без особого успеха. В конце концов, светлый иной в нем победил.

-Грешное задумала, — буркнул он, присаживаясь на земляной пол где-то у двери.

-Тебе что за печаль? — потрескавшиеся пересохшие губы не слышались. Язык был на точильный камень более похож. А в горле отчетливо ощущался крупный песок.

-Ты хоть попробуй помолиться, — предложил монах, — Господь милостив. Поможет. И сама уверуешь.

-Ты когда уверовал? — прошептала она, с трудом приподнявшись, и севши спиной к стене.

-Да почитай сразу, как игумен мне показался, — отозвался из темноты Пров, — он чудеса разные ведает.

-Ты тоже так можешь, — хрипло ответила она, — почто в себя не веришь?

-Где мне, — усмехнулся Пров, — тебя токмо с его помощью одолел. А чего тебя не побить-то? Руки, как лучины.

Ольга тяжело вздохнула, и прикрыла глаза. Руки! Да нешто в руках сила-то? В чем-то прав монах. По слабости своей Ольга дважды сдавалась. Пила по глотку. Но после окрепла в своем намеренье с жизнью расстаться. Объяснять ничего не стала. Говорить, сидеть, и даже думать сил не осталось.

-Помолись, — голос монаха прозвучал совсем близко. Перед уходом он бросил девушке свой кафтан , — сказано: «Просите, и обрящете».

Молись, молись! Да не может она поверить, сколько бы ни молилась. Оттого, что знает точно, кто и на какие чудеса способен. И ведает, почему. В чем грешна, и какое за то наказание ожидает. Куда денется, когда помрет, и как «тот свет» для иных устроен. Все знает. Игумен со своими чудесами ей для этого не надобен. Но все же высунулась ненадолго на второй слой. Силы ей после смерти не понадобятся. А здесь хоть кашей не пахло, и то счастье. После долгого пребывания во тьме глазам больно стало, хоть и свет здесь тусклый был. Пришлось крепко зажмуриться.

-На все твоя воля, — выдохнула она, — чего ждешь от меня?

Сон сморил её нежданно. И сперва она даже не поняла, что спит. А потом как будто сотня солнц враз мир осветила. И в том белом свете Ольга себя на склоне холма увидала. Стояла, как раньше, на своих ногах. И так хорошо это было, так привольно, что ей пробежаться захотелось. Склон поросший молодой зеленой травой, был пологим. И вершина уж видна была. Постояла девушка, да и двинулась наверх. Захотела место с высоты осмотреть. Глянула, а рядом Гесер идет. Смотрит на неё, и улыбается, как он умеет. Немного совсем, и все больше глазами. И показалось ей, что идут они давно, и даже о чем-то говорят. Долго, обстоятельно. А может и спорят.

-Детей воспитывать не надобно, — сказал он и поморщился, — только портить. Себя в них повторять.

-А как же? — удивилась девушка. Во сне Гесер говорил с нею по-русски. Очень чисто, и совершенно не затрудняясь.

-Как на ноги встанет, — ответил степняк, — так пущай дальше сам. Степь лучший учитель.

-И чему они сами научатся? — недоверчиво буркнула Ольга, взобравшись на последний уступ, за которым уж и путь её заканчивался.

Неожиданно Гесер оказался совсем рядом. Как будто и не было между ними малого непреодолимого расстояния. И всегда он так близко подойти мог, когда бы ни пожелал. Ольга и в глаза его темные успела глянуть. И волосы, в жгуты спутанные, её лица коснулись. Даже стук вплетенных в них бусин усыхала. Колдун придвинулся совсем близко, и прямо на ухо ей шепнул: «За каждой вершиной стоит другая вершина».

Поглядела она, и правда. В небольшом отдалении за уступом начинался новый подъем, куда более крутой. Обернулась, а нет никого. Одна она.

Вздрогнула Ольга, и проснулась. Все поняла!

-Вот! — монах протянул ей простенький жестяной крестик, — Игумен спрашивает, чего ещё хочешь?

-Баню, — улыбнулась Ольга, с поклоном принимая подарок.

Пров кивнул и удалился. Девушка одна осталась. Сила, которой сейчас монах её оделил, хватило бы на десяток согревающих амулетов. Но ей был надобен только один. Пока она тут сидела, крещенские морозы прошли. Настал обычно богатый на снега да вьюгу, февраль. Разжиться теплой одеждой негде было. Так придется, с одним амулетом перебиваться. Для того ей и крест понадобился. А надсмотрщик её был так рад, что боярыня хотя бы на хлеб и воду согласилась, что силу отдавал, не задумываясь. От счастья, что полезен был, весь светился. И про осторожность вовсе позабыл. И про то, с кем дело имеет.

Когда она первый раз сама воды попросила, так Пров чуть дверь не снес, в трапезную побежал. А радость его, чистая, неподдельная, Ольге на пропитание осталась. Так и пошло. Она дивилась, конечно, что иной такого высокого порядка, не понимает, что его обирают. Думала, что игумен её морочит. Но вскоре поняла. В этом монастыре никто ничего про иных толком не ведает. Слушают, что отец Михаил им говорит, да идут, куда он посылает. И, если верить монаху, даже во дворе приемы боевые изучают, да мастерство оттачивают. Но сам он слишком часто для хорошего бойца к девушке спиной оборачивался.

Правильно ли она волю Тени поняла, Ольга не знала. Вроде как все, что с нею происходит, это учение. А как на ноги встанет, так дальше можно будет самой идти. Так жестко да страшно учиться ей больше не придется. Сама поймет, как и что делать надо. На всю жизнь научится. Но пока девушка себе голову над планом побега ломала, то начала понемногу в себе сомневаться. Вдруг Тень ей указует, что слишком часто Ольга к темным средствам прибегает? А светлые, как бесполезные, отбрасывает. Басманову подражает.

Но как выбраться из подземного монастыря чеcтным способом, в голову не пришло. Нельзя просто позвать к себе игумена, и сказать, то Веры в тебе нет ни на полушку. Этак можно на всю жизнь в темноте под землей остаться. Как вызовет она отца Михаила на поединок, так и проиграет. У него и порядок выше, и сил больше. Да и Прова ей не вызвать. Победить его безнаказанно ей вряд ли позволят. Если вообще осилит. Вон он какой, упорный. А как чудо случится и победит она одного монаха, то не вызывать же весь монастырь, чтобы последней тут в живых остаться. Да и кто ей выйти тогда поможет?

Про побег она стала думать, как только смогла сама к двери подобраться. И сперва пригорюнилась. Ну как из запертой кельи выбраться, да ещё через весь монастырь пройти незамеченной, когда и ходить-то не можешь. Плохо ли, хорошо ли Ольга Гесера поняла, а только знала точно: на ноги ей самой не встать. Помощник нужен. Есть да пить она должна. Силу собирать, да накапливать. Наградит ли её Тень порядком повыше, её сейчас мало беспокоило.

Глаза от света отвыкли настолько, что болеть начали, едва Пров ей крошечную свечку принес да зажег. Значит, бежать ночью придется. Иначе ослепнет. А пока хоть как-то себе свет оставить, чтобы снова к нему привыкнуть. Но и тут её монах выручил. Принес писание, и читать наладился. Надо сказать, с большим рвением. Очень уж ему хотелось, что бы девушка уверовала. Или хотя бы взаперти сидеть перестала. Тут их желания совпадали.

Пров был настолько неосторожен, что верил Ольге на слово. Стоило ей только намекнуть, что стыдится она в одной рубахе перед мужчинами показаться, тут же теплое монашеское одеяние ей раздобыл, и согласился чтобы она ночью париться пошла, когда все спать уйдут. Оставил девушку в бане одну. И даже сам до той бани на руках донес, чем сослужил себе службу недобрую. Ольга и не думала, что его как носильщика использовать можно. А сейчас он, сам того не ведая, в темноте лошадь в телегу запрягал, её приказу повинуясь. За это время девушка не только кое-как золой отмылась, но и волосы высушила.

Отец Михаил накануне отбыл в епархию. Судя по всему, он тоже девушку как серьезного соперника не воспринимал. И оставил ее, как ему казалось на сильного бойца. Сильный-то он был, спору нет. А вот осмотрительностью похвастать не мог. Ольга даже устыдилась на миг. Управлять им было на редкость просто. Но потом решила, что пристроит монаха в Ночной Дозор в награду за услугу, хоть и не вполне добровольную. К тому же заклинание, ею примененное, собственную совесть запускало. А, стало быть, не совсем уж подневольно Пров ей помогал. Сам втайне того же хотел.

Очнулся Пров, когда монастырская лошадка уже полдороги проскакала. И сперва попытался Ольгу остановить. Вожжи у неё отобрать. За что получил вывих плеча. Соскочить на дорогу ему девушка не позволила. Заклинание прошептала. И остался монах неподвижно в телеге лежать. Говорить мог, а двигаться ему сейчас незачем было. Ну, вот куда он идти собирался, когда с телеги спрыгнет? Кругом лес. На дворе ночь. Да и снег пошел, не ровен час, пурга начнется. Пропадет монах, и как звали его, никто не вспомнит. А сама она магическим зрением окрестности осматривала. По всем приметам входило что Москва скоро. Мха синего на первом слое все больше становилось.

Городские ворота беспрепятственно миновали. И в Казарму Ночного Дозора чуть ли не на санях въехали. Поспешать надо было, светало уже. Дежурный оборотень сперва чуть на шею девушке не бросился. Но после, смутившись, ушел в казарму, Освальда позвать. Больше никого не было. Монаха расколдовать пришлось, но нести Ольгу на руках он отказывался. Воевода и сам справился. Погасил весь свет, одну свечу на столе оставил, чтобы глаза её поберечь. Усадил девушку за стол в горнице, а сам Прову допрос учинил. Сперва она слушала, как мужчины тихо переговариваются, а потом её сон сморил. Сквозь дремотное марево доносились до неё обрывки разговора.

-Да кто ж так прячется? — возмущался воевода, — колодец-то наверху остался. Ну, спасетесь вы, олухи, от огня небесного. А дальше как? Ни еды, ни воды. У вас даже нужник наверху!

-Господь поможет, — ворчал Пров.

А потом она в темноту провалилась окончательно. И привиделось ей, что великое землетрясение приключилось. Москва, казарма и даже терем Фёдора под землю ушли. И движение почувствовала. Пол под её скамьей затрясся. Окна землей засыпаны. Воздуха не хватает. Освальд с монахом, будто бы и не замечают ничего. Сидят, спорят. А как задыхаться начала, так и проснулась. Глянула в ужасе в окно, и успокоилась. Рассвело давно, мимо казармы люди ходят. Да и дозорные уже на работу пришли, дивясь на Ольгу, и на то, что в горнице темно.

-А Святослав где? — сонно поинтересовалась она.

-Взял Филиппа да Басманова, — объяснил Освальд, — и с утра, пока ты спала, к монахам этим отправился.

-Куда ж мы такую прорву народу разместим? — она осмотрела терем.

-А никуда, — пожал плечами воевода, — инквизиторы их к смерти приговорили.

-Коня седлай! — потребовала девушка, — и сесть помоги!

Назад как на крыльях долетела. Правда, пришлось на лошади заклинанием удерживаться. Да глаза завязать, чтобы тусклый свет их не сжег. Магическим зрением пользоваться. Но после казармы, да после города Силы прибавилось. А про то, то Басманов осерчает, что девушка зазря два месяца под землей просидела, и даже порядка ей Тень не дала, Ольга сейчас и не думала. Боялась, не поспеть. Засыплют монахов землей прямо в монастыре этом. И правда, ну кто так строит? Им и без того воздух туда почти не поступал. Как они собирались конец мира пересидеть, оставалось загадкой.

Догнать не догнала. Иные через «дверь» пришли. Но и не вполне бесполезно торопилась. Уже ночью на месте была. Не так тот монастырь и далече был. День неспешной езды на телеге. А на хорошем коне и того меньше. Сдернула с глаз повязку, осмотрелась. В темноте инквизиторов не сразу увидала. Кафтаны их черные среди деревьев были совершенно незаметны. А вот огненные всполохи от инквизиторской магии чуть не весь хуторок освещали, что над монастырем был построен.

Монахи без боя не сдавались. Оборону заняли, какую-никакую, а силовую стену поставили. Щитами прикрылись. Но сильных средь них не было. Исход битвы был для Ольги очевиден. Завалят монахов землей прямо здесь. Никому они не надобны со своей Чистой Верой. Правы инквизиторы. Убийцы в монастыре засели. Нарушители Договора. Да только монахи про Договор тот и слыхом не слыхивали. Да ещё поди разузнай, как такая прорва иных в одном месте собралась. И сколько ещё по всей огромной стране таких монастырей. Почитай, у каждого большого города хоть по одному монастырю, да есть.

И тут конь встал. Уперся, и дальше не шел. Она уж и Басманова увидала. Как приблизиться к нему, когда ноги не ходят? И на коне теперь не подъедешь. И только когда огненные искры в его руках увидала, поняла. Надо подойти. Любым способом. Хоть на коленях подползти. То, что главный инквизитор зол, было видно невооруженным магией глазом. И одним этим ударом он сейчас ту хлипкую стену проломит.

-Стой!!! — крикнула она, — Фёдор, остановись!!!

Инквизиторы её не слышали. Бой не остановился. Басманов уже к броску приготовился. На девушку никто не глядел. А она, скатившись с коня, стояла, держась за его гриву. Понимая, что ежели отпустит, то сразу упадет. Но идти надо было. Если она хотя бы не попытается ближе подойти, вовек себе не простит. И Ольга, оттолкнувшись от своей опоры, попыталась ухватиться за ближайшее дерево. Один шаг сделать все же получилось. Но после девушка упала, и встать сама не смогла. Собралась она с силами да послала заклинание «Землетрясение» в сторону инквизиторов. А потом её вьюга подхватила. Снег, весь, какой вокруг на земле лежал, да сверху падал, в лицо ей полетел. Вокруг неё как будто снежная воронка закружилась.

-Дозорная Головина, — раздался откуда-то из этого снежного вихря недовольный голос Басманова, — что вы себе позволяете?!

Снег враз на землю обвалился. А Ольга в себе такую Силу почувствовала, что, кажется, и самого Федора смогла бы сейчас одолеть.

-Остановитесь, — потребовала она, глядя на собравшихся вокруг неё инквизиторов, — я прошу помилования для этих людей.

А сама во все глаза на Басманова смотрела. И в нимбе его видела злость, даже ярость. Гордость непомерную. Себялюбие. Но вместе с тем и что-то странное. Облегчение, нарастающий покой, и даже что-то, отдаленно напоминающее нежность. Сроду такого нимба у него не видала.

-Ну, — протянул он, — инквизиция может рассмотреть просьбу дозорного ВТОРОГО порядка. В виде исключения.

-Узнаю Ольгу, свет Андреевну, — Фёдор задумчиво разглядывал трех монахинь, сидевших с книгой в дальнем углу горницы. Девушки по случаю болезни боярыни тоже притихли и были одеты в черное, — от меня вырвалась, и сразу женский монастырь основала.

Про болезнь свою боярыня домашним пояснила, что, мол, разбойники на неё напали. Нищенку, чьё тело на берегу нашли, убили. Оттого и стрельцы поутру приходили. А сама она в монастырь молиться ездила. Постилась истово. Теперь вот, в молитвенном просветлении пребывает. И не соврала при этом почти ни разу. А про Басманова и врать-то не пришлось. Он сам наворожил. Инквизитор тут ни разу не был. Девушки, находившиеся при боярском тереме в услужении, глядели на него, разинув рты. Но отчего-то все сразу поняли, что он боярыне не чужой человек. Ольга жила скромно да уединенно. Мужчины приходили в дом не часто. Всех знали по именам и привычкам.

Случись Фоме зайти в неурочный час, он успевал перемолвиться парой нежных слов почти с каждой. А ежели время позволяло, то и с бывшими в доме монахинями. Святослав, когда Малуши рядом не было, развлекался серьезной беседою. Ключницу особо жаловал. Хотя она князю и не благоволила. Уж больно просто одевался. Буслай любил с девчонками и пошутить, и в горелки поиграть. Семен был здесь лишь однажды. Девушки, верно, все ещё дивились, как это барыня с простым мужиком трапезничать села.

Басманов заворожил присутствующих. На него молча смотрели, да вздыхали. Ключница с поклоном приняла у него шубу. А он, перед тем, как ловко сбросить тяжелые одежды, стряхнул с воротника несколько снежинок. И за каждым его жестом неотрывно следили все, даже монашки и юноша, которого приняли на службу только неделю назад. Фёдор же, любезно улыбнувшись собравшимся, и, отдав девушкам на растерзание смущенных близнецов, которых он повсюду теперь таскал за собою, полностью завладел вниманием падчерицы. Она только и успела заметить, что бедные инкубы так отощали, что от них одни глаза остались. А инквизитор делал вид, будто бы один пришел. Не без интереса поглядывал на крепкого парня, который теперь носил боярыню на руках. Ольга так и не начала ходить, но волновало это её до странного мало.

Потому, как выходить из дому иному второго порядка и вовсе без надобности. Ежели устанет, да заскучает, тогда пожалуйста. А просто так, или по делу какому, вовсе не требуется. Все, что Ольга только могла пожелать, исполнялось само. Вот и сейчас девицы, отложив рукоделие, подхватили большеглазых светловолосых юношей, и уволокли наверх в «девичью». Сейчас оттуда доносились возня, чей-то заливистый смех и топот многих ног. Девушка обернулась на монахинь. «Жриц», как их называл её крестный, нужно было тоже отослать. Вскорости в гости должен был зайти Святослав. Он черниц недолюбливал. А Малуша их откровенно ненавидела.

Женщины, тоже повздыхав у себя в углу на скамье, вышли, сославшись на срочные дела. Последним горницу покинул юноша. Фёдор проводил его оценивающим взглядом, и тут же о нем позабыл.

-Девок поменяй, — бесцеремонно потребовал он, — кобылищи взрослые. От них скоро только темные питаться смогут.

-Чего близнецы такие тощие? — в свою очередь поинтересовалась девушка.

-Кормить забывал, — отмахнулся отчим, — занят был. Сперва тебя искали, потом монахов этих по всей Москве ловили. Сейчас вот дознание идет. Ты подержи щеночков у себя пока что. Не ровен час, помрут без присмотра.

Ольга кивнула. Про то, что монахов все ещё ловят, она тоже знала. Оттого и с наказанием не спешили. Игумен их, отец Михаил, на допросах молчал. Ни на пытки, ни на уговоры не поддавался. И узнать у него, как удалось собрать в одном месте столько иных, пока не получалось. Разум его был накрепко заперт ото всех, включая Филиппа, который и арестовал монаха прямо в епархии.

А узнать позарез надо было. В подземном монастыре были только мужчины. Солдаты, бойцы. Они составляли что-то вроде ополчения. Но нападали в Москове только женины. Из чего следовало, что мужчины-иные в своих стараниях по уничтожению низших не были одиноки. И кто-то охотился на оборотней в Угличе. Яшка так и не возвращался. Кая уже и тризну собирала, и поминки для крещеных. Их сын Игге остался в доме за старшего. Семена тоже не было. Но Святослав утверждал, что у него-то как раз все хорошо. И мешать ему не надобно.

Ольгу по случаю болезни отрядили дома работать. Князь ею теперь лично занимался. В безмолвной речи можно было худо-бедно с любым иным выше четвертого порядка упражняться. С Басмановым она почти постоянно переговаривалась. А вот изменять под себя обстоятельства на светлый манер мог научить только другой светлый. От занятий этих у девушки голова болела, да мысли путались. Шутка ли, многих людей за один раз высветлить! Каждому мысли благонравные внушить, да при этом ни разу самой нельзя ни прогневаться, ни худого подумать.

С мыслями теперь приходилось осторожной быть. Раньше Ольга нитей чужих судеб не видела. Нимбы как открытую книгу не читала. Могла только разглядеть чувства отдельные, и ту силу, что на поступки окружающих более всех остальных влияла. Теперь же ей другой мир открылся. Святослав сокрушался, что не дал Фёдор ей в слабеньких иных походить. Тогда знала бы она, что монахи не только нимба её прочесть не могли, а и вовсе некоторые того нимба не видали. Много есть такого, чего слабые иные не видят да не чувствуют. Но получивши от Тени третий порядок, Ольга обрела сразу и связанные с ним способности. А про слабость чужую, да неспособность ко многим видам ворожбы даже не догадывалась. Малуша же, сразу ставшая иною вне порядка, только плечами пожала. Её такие мелочи не волновали. Свою силу она черпала не от ближних, а от всех живущих в мире людей. И голод магический знала только в первые годы после потопа, пока народу на земле было мало.

За беседою время незаметно прошло. Князь пришел почти сразу, как стемнело. И тут же на Фёдора напустился. Обещал ведь, котяра хитрый, что не станет падчерицу к служению в Инквизиции склонять! На что Басманов обиженно надулся. Ведь и в мыслях не имел! И даже не пытался, хотя обязан был такое предложение сделать. Любому иному выше третьего порядка положено хоть раз в жизни с таким вопросом подступать. Но Ольга в Инквизиции ему не надобна. Не подходит она для такой работы. Тут уже девушка осерчала, да так, что сама от своих мыслей обожглась.

-Я раньше Старицкую к себе найму, чем тебя, — проворчал Фёдор, — дельная девка.

-Маша? — удивилась Ольга.

Обижаться ей теперь тоже опасно было. Для окружающих опасно. А потому она про Машеньку старалась не думать. В заключении о ней даже не вспоминала. Монахов да отца Михаила простила, чего же на дуру-то долго сердиться? Но Старицкая ни разу не показалась ей «дельной». Сколько помнилось, девушка только про уборы да шелка говорила. Тужила, что вышивать бы охотно села, али ткать. И не пришлось бы по улицам ходить, лицо злому ветру подставлять.

-Все-таки бабы друг друга не любят, — рассмеялся отчим.

Машенька из церкви ушла не просто так. Не от своеволия глупого и не по прихоти случайной. Оборотня, всего из себя белого, она ещё у казармы углядела. Но сказать об этом Ольге побоялась. Уж больно вид у неё неприступный. И не сладилось у них с самого начала. Станет её десятник слушать, иную шестого порядка! А оборотень все не отставал. Дозорные медленно пошли, и он шаг сбавил. В церкви все к Ольге присматривался. А потом увидала Машенька, что двое их. Не похожи были ни лицом, ни одеждою. Разве что платье не по нашему пошито, да сильно изношено было у обоих. Но вот серьги одинаковые, что мужчины носили, девушка ни разу не видала. В чем в чем, а в украшениях она разбиралась.

Улучив минутку, Машенька подобралась к «белому» и заговорила с ним, когда тот делал вид, что увлеченно разглядывает православные иконы в лавке. Надо же, зашел в храм православный, а перекрестился неправильно, с другого плеча. Представилась как положено, и назваться попросила. Ольга далеко была. Не выкликать же её через весь храм, да ещё во время службы. Мужчина сперва испугался, и что-то по польски лепетал. Маша худо-бедно без амулета объясниться с ним могла. Опасным он вовсе не выглядел, да и был светлым. А после схватил девушку, и в Тень уволок.

Оборотни и правда оказались братьями. Светлый да темный. Бывает же! Обмануть обоих труда не составило. Такие же слабые иные, как она, они верили любому её слову. Так Машенька и не соврала ни разу. Да, она невеста. И ей неприлично одной в мужской компании находиться, когда других свидетелей нету. Да только сорвавшись с привязи, и кое-как наспех одевшись, девушка никуда не побежала. Отошла недалече, да затаилась в ложбинке. Видала всё. И как Ольга бьется тоже. А после к ней прямо из Тени другой оборотень вынырнул. Раненый и очень растерянный.

Вдвоем они от монахов ещё долго по лесу уходили. Все дальше и дальше. Не имей Маша привычку ходить медленно, подмечая по дороге каждую былинку, вовек бы ей после из той чащи не выбраться. Мужчина о брате убитом горевал, да о том, что Ольгу свирепым охотникам на растерзание бросил. В конце концов, совесть заела его настолько, что он оставил Машеньку и пустился в погоню. Надеясь если не изловить нападавших, то хотя бы выследить.

Девушка осталась в лесу одна. А нюх у оборотня хоть и звериный, да все ж не совершенный. Так что в казарму отощавшая, замученная и до последней крайности уставшая, она только через неделю добралась. Зато дорогу на всю жизнь запомнила. И дозорных до самой полуразрушенной землянки довела. А ещё через три недели в Ночной Дозор с повинной явился светлый оборотень Стефан.

Когда Басманов услыхал, что Ольга просила за неё не мстить, то сперва зело осерчал. Кто она такая, чтобы темному инквизитору приказывать? Немного погромил и саму светлую казарму, и прилегающие дворы. Но после успокоился. И даже запретил обоим дозорам вмешиваться. Раз Тень Ольгу Андреевну испытывает да поучает, то остальным вмешиваться не следует. И только когда сама она вернулась в Москву, был отдан приказ на уничтожение мятежного монастыря.

-А Гесер не объявлялся? — как бы между прочим спросила Ольга.

-С чего бы? — удивился Святослав, — он свою часть уговора соблюдает. Обучил тебя тому, чему ты сама попросила, да в степь воротился. Что ему тут делать?

-Да он, небось, рад радёхонек, что связь между вами оборвалась, — кивнул Фёдор, — последний раз, когда я о нем слыхал, Гесер в Османскую империю собирался. Уж не знаю, зачем. А что Тень с тобою его голосом заговорила, так это только от тебя зависело. Значит, по-другому не понимаешь. У Тени своего лица нет, да и голоса тоже. Чтоб с не шибко догадливым иным парой слов перемолвиться, надобно образ Учителя обрести.

Ольга опечалилась. И сама не знала, от чего. Но тут сверху, из терема по лестнице скатилась толпа смеющихся девушек. Впереди себя они толкали разодетых в праздничные одежды, убранных дорогими уборами и накрашенных сурьмой и кармином близнецов. Мальчики были счастливы. Да и боярыня как-то сразу повеселела. А про Гесера и думать позабыла.

Весна выдалась чудесная. Теплая да солнечная. Снег ещё не весь стаял, а на прогалинах уже цветы распустились. Ольга первый раз оживающую после зимы природу с высоты своего второго порядка наблюдала. У каждого цветка, каждой почки нераспустившейся, своё свечение было. Лес, ежели магическим зрением приглядывать, весь как сказочный стоял. Малуша обещала, что дальше только лучше будет. Для неё весь мир так выглядел, когда в равновесии пребывал.

Только все это девушку отчего-то не радовало. Сперва казалось, что ноги ей никогда больше не понадобятся. А теперь вот, осознание пришло. Что за счастье, вечную жизнь в четырех стенах провесть? От прислуги во всем зависеть. При желании девушка могла свою силу на себя тратить. Не поправиться, конечно. Но стоять и худо-бедно сама ходить смогла бы. Но к чему? И не достойное это дело для светлой иной. Друзья её навещали, и девушек в тереме всех сменила на других, совсем юных. При себе только ключницу оставила. И все одно счастлива не была. Тосковала.

Целители только руками разводили. Девушка была полностью здорова. Никогда ещё Ольга не была так недовольна услышанному. Уж и сама лечиться пробовала. Благо, Силы хватало. И к темному лекарю обращалась, и даже к обычному, не магу. Но к весне стало совершенно ясно, что свою вечную жизнь она проведет, сидя на месте. И кресло было богато украшено, и колени белым мехом покрыты, но на что ей деньги, когда ног не чует?

Богатство тоже не радовало, хоть и прирастало каждодневно. Прослышав о легком оброке*, к Ольге в её деревни стали стекаться крепостные. Кто по одному, а кто и семьями. Она всех приказала привечать, и, коли требуется, выплачивать за них выкуп прежним хозяевам. А то мало ли, отчего крестьяне бегут? Может от побоев. Как только домой воротилась да в себя пришла, сразу старост к себе вызвала. По обычаю, принятому тогда, в дом не пустила. Дорогой ковер да богатое кресло прямо во двор вынесли.

И покуда старики ей земно кланялись, да шапки свои в руках мяли, она все монаха Прова вспоминала. Тот сидел сейчас в инквизиторском каземате. Но вел себя примерно, много молился и колдовать не пробовал. Попросил только узнать, жива ли мать-старушка. Оказалось, что женщина давно померла. Известие это, впрочем, мало монаха опечалило. Мать давно неизлечимо хворала, и смерть была для неё желанным долгожданным освобождением. Ни земляной пол, ни полутьма, ни скудное питание мужчину не беспокоили.

Стефан так же был заключен под стражу. Но как дворянин, сидел в хорошей комнате, и даже с прислугой. Освальд как-то туманно о нем отзывался. Оборотень отказывался давать показания, пока не увидится с последним оставшимся в живых братом, тоже оборотнем, но темным. И сейчас его искали по всему Угличу, но найти не могли. Клеймить белого медведя пока что тоже не поспешали. Чего зря Силу тратить. Может суд его к смерти приговорит. Стефан тоже много молился. Но, будучи католического вероисповедания, не мог ходить к исповеди, чем был немало опечален. Где и кому он исповедался раньше, никто не знал. Впрочем интересовался этим только Гордей, да и то мимоходом.

Фома теперь каждый день с букетами приходил. Клялся век любить, да носить на руках. А то, что Ольга калека, в том большой беды нету. И порядок более не надобно наращивать. Хватит. Уговаривал и вовсе из Дозора уйти. Боярыне работать не к лицу. И зачем Ольге вне порядка быть, дома сидючи? То, что в этом браке никогда не будет детей, его тоже не смущало. Как и то, что девушка согласия на тот брак не давала. И даже не понимала, как и когда Фома перешел в разряд женихов. Но тот себя в тереме уже полноправным хозяином чувствовал.

Басманов же напротив, пропал. Близнецы его прихода, как пришествия ждали. Целыми днями они сидели у окна, положив головы на скамью или подоконник, и ждали его, как собака ждет возвращения хозяина. Ольга все пыталась их каким-нибудь делом занять, чтобы юноши не хандрили. Но они с каждым днем становились все печальнее. Никакие игры да пряники их не радовали. Да и сама она по отчиму скучала. Пыталась с ним безмолвно поговорить но не сумела. Видно, в трудах был.

И только когда девушка увязла в своей тоске настолько, что который день не приказывала вынести себя на улицу, он наконец объявился. Потряс её за плечо, разбудив среди ночи.

-Хватит хандрить, — бросил он так, как будто они вчера расстались, — одевайся давай. Только поскромнее. В инквизицию со мною поедешь. Отец Михаил по тебе шибко заскучал.

В доме не спали. Не дожидаясь приказа, в спальню молча вошли две девушки и юноша. Пришла ключница. Молча выложила на постель два темных платья. Ольга, которую усадили перед зеркалом и уже причесывали, кивнула на то, что поскромнее. Хоть игумен Михаил и находился в заключении, его сана никто не отменял. И являться к нему в парче было неприлично. А из «скромного» у неё только серый да черный итальянский бархат имелся. Басманов эти платья называл нищенскими, хоть и стоило каждое по тридцать рублей**. Торговцы готовы были брать и крепостными, но Ольге торговля живыми людьми была отвратительна.

Ключница понимающе кивнула, когда Басманов сообщил, что Ольгу в монастырь заветный везет. К старцу-чудотворцу.

-Помогай вам Бог, — вздохнула она, — ежели подействует, и сама к тому старцу съезжу.

-Да ты здорова ли? — забеспокоилась боярыня.

-Бог детишек не дает, — потупилась девушка.

Ольга задумалась. То, что почти все молодухи чуть ни на восьмом месяце после свадьбы рожали по первому разу, она знала. Просто не думала о своей шестнадцатилетней ключнице, как о женщине. И то, что девушка не беременна, не казалось ей странным. И не думалось об этом. А от болезни своей чужие беды ей маленькими казались.

-Мальчика своего не бери, — Басманов решительно подхватил падчерицу на руки, и понес вниз по лестнице.

-И чего инквизиторам по ночам не спиться? — проворчала Ольга.

В карете молчали. Девушка носом клевала, а Басманов задумчив был. И только когда заставу проехали, она спохватилась. Инквизиторы в самом центре обитали, у кремля.

-Не тревожься, — успокоил её Басманов, — правильно мы едем. Нам далече. В самый Китеж.

Ольга присвистнула. Китеж-град, в который ссылали только самых опасных иных, заговорщиков и бунтовщиков, был во время Битвы затоплен, и долгое время считался погибшим. Но когда Святослав свои книги по дну морскому собирал, выяснилось, что город просто хорошо зачарован. И правильно говорить не «где он», а «когда». Время в нем остановилось. Магия там по своим законам жила. Город пребывал в абсолютном равновесии, каким бы ни был перевес сил среди иных, находящихся внутри. Связаться с Китежем магически так же было невозможно. Как и выбраться из него, не зная дороги. То, что игумен сослан именно туда, означало только одно. Михаил не сдался. И договориться с ним не удалось.

-Лермонт руки твоей приходил просить, — делано равнодушно бросил Басманов.

-Неужто отдал? — вскинулась Ольга. Мысль, что Фёдор имеет на это право, ни разу не приходила ей в голову.

-Только намекни, — усмехнулся отчим, — и я его с крыльца спущу. Приехали.

Уже светало, когда он осторожно ступая, принес Ольгу на руках к речному берегу. Колдуну пришлось пройтись по тонкому весеннему льду. Река ещё не вскрылась, и черная вода угрожающе плескалась в полынье, как в белой раме. Федор встал на самом краю, да так, что вода изредка выплескивалась ему на сапоги. Обернулся спиной к полынье, и спокойно упал назад, прямо в черную воду.

* Оброк — принудительный натуральный или денежный сбор с крестьян, взимавшийся помещиком.

**Средняя стоимость овчинной шубы в 16 веке от 50 копеек. Соболья шуба до 70 рублей. Цена на крепостного от 1 рубля.

Ольга от неожиданности зажмурилась, и дыхание задержала. Больше ничего не успела, перед тем, как без согревающего амулета в ледяную воду погрузилась. И ведь не выругаешься! Ожидала, что сейчас захлебнется. Но вместо этого они с Басмановым через одно бесконечно долгое мгновение снова на краю полыньи очутились. Совершенно сухими из воды вышли. И странная легкость была во всем теле. И на душе. Равновесие магическое.

-С крещением тебя, что ли, Ольга Андреевна, — усмехнулся Басманов, — ни абы куда нырнула. Светлояр-река!

Китеж был странный, и даже страшный город. Небо, черное, и какое-то гладкое, без звезд и светил, нависало совсем низко. Но при этом уж рассвело, и ожидавшие на берегу ярко раскрашенные сани, запряженные черной лошадью, казались неестественно четкими. Все цвета неприятно резали глаз. Ольга беспокойно оглядывалась вокруг. Весна тут запаздывала. Было зябко. Снег лежал такой же белый, как и дома. Но чувствовалось что-то странное. Непривычно отсутствовали тени. И от этого все деревья, речной берег и город над ним выглядели нарисованными.

-А почему тут небо черное? — тихо спросила она.

-Какое небо? — удивился Фёдор, — это вода. Колдовство городу боком вышло. Воды везде сошли давно. А они, вроде как во времени застряли. У них тут все ещё «потоп».

-И что же, — удивилась Ольга, — люди уйти не могут?

-Могут, — поморщился отчим, — только не желают. Сама увидишь.

Жителей в Китеже было довольно много. И как девушке сперва показалось, все они были друг на друга похожи. Все здесь, и мужчины и женщины, носили повязки на головах. У женщин на висках из под теплых платков выглядывали большие плоские узорные кольца. Все были ярко одеты. Светловолосые, светлокожие, и с какими-то неестественно ясными серо-голубыми глазами. Люди как будто светились изнутри. И вроде лица у них были добрые да спокойные. Но девушке почудилась в их взглядах тревога, и даже неприязнь. И ещё она никак не могла понять, иные они, или нет.

-Не изводись понапрасну, — отмахнулся Басманов, — смертные все до единого. Только другого порядка. Допотопного. Те, кто их на земле сменил, для них вроде, как грязные. С нечистой кровью. Не знаю, как объяснить.

Только теперь Ольга наконец поняла, что имел в виду старик-иудей, когда говорил, что невозможно рассказать молодым дозорным, как раньше все было. Вот сейчас людям этим в глаза глядя, она видела ясно, насколько они от привычных ей смертных отличаются. Но при этом никак не смогла бы объяснить это даже себе. А может быть все от света этого, непонятно откуда льющегося, происходило. Дома, даже деревянные, смотрелись ненастоящими, потешными. Бревна, из которых были построены избы посадских людей, выглядели гладкими, ровными, такими непохожими на потемневшие от дождей домики москвичей. Терема тоже были белыми, резного камня. А княжеские хоромы, видневшиеся вдали, выглядели, как сказочный дворец. И все строения были непривычно высокими, как бы нависающими. За всю дорогу им не встретился ни один забор. Совсем не было слышно собак.

Чуть ли ни на каждом виденном ею в Китеже дереве были повязаны яркие лоскутки. Иной раз настолько длинные, что концы их в снегу утопали у самой земли. При всех домах хотя бы одно такое дерево было. Ольга прислушалась. Колокола. Вот, чего здесь не хватало! В Москве-то на несколько десятков домов хоть одна плохонькая церквушка, да приходится. А часовен и вовсе без счету. И в этот ранний час город колокольным звоном наполнялся. А здесь тихо было. Зато кое-где во дворах безо всякой музыки медленно кружились женщины. Танцы девушке были хорошо знакомы. Малуша так часто делала.

Пока ехали, Басманов ей все про обычаи местные рассказывал. Ольге нравилось его слушать. Рассказчик он был знатный. Иных в Китеже всего двое было. Оба волхвы. Князь, как и все остальные, был смертным. И когда Святослав сюда первый раз попал, выяснилось, что они дальние родственники. Теперь-то другой правитель старика сменил. Да и не однажды. Волхвы были рады, что Битва завершилась. Но с тревогой выслушали рассказ о новом мироустройстве. А уж когда самим поглядеть привелось, решительно отказались второй раз выходить сами, и всех остальных жителей Китежа от этого шага предостерегали. Опасно в мире стало. И нечисто.

Город жил по допотопным законам. Молились старым Богам. Почитали иных. Свет, воздух, вода, и даже дождь со снегом, магией производились. Правда, над головами порою проплывали чудища с телами то змей, а то и рыб диковинных. Но редко. И в том, что здесь инквизиторам дозволено опасных бунтовщиков содержать, местные жители ничего дурного не видели. Где же ещё, как не в заветном городе?

«День» начался нежданно. Свет стал уж совсем нестерпимым. Белым. Ольга зажмурилась. Но тут к её великому облегчению они к инквизиторскому терему подъехали. У дверей их уже поджидали несколько иных в черных кафтанах. Ни оного из них Ольга в лицо не знала. Все время здесь трудятся, стало быть. Не выходят наружу. Неужели кто-то по доброй воле согласился проживать под этим жутким небом при этом ярком белом магическом свете постоянно? Желающих оказалось немного. Инквизиторов Китежа можно было по пальцам счесть.

Заключенных тоже немного было. И средь них Игумен Михаил. Сперва-то он вместе с остальными отступниками в каземате пребывал. Но подчиниться Договору отказывался, пробовал бежать и биться с охраной. Тогда его в оцепенение водворили, да в Китеж отправили. Здесь он, едва в себя придя, вновь бежать надумал. Но не тут-то было. Доступ к Силе ему начисто пресекли до вынесения приговора. Но даже не имея возможности за свою жизнь магически сразиться, отец Михаил в вере своей тверд оставался. Поругался со всеми, включая Филиппа.

-А с ним-то что не так? — удивилась Ольга, — он же христианин. Митрополит бывший.

Не то, чтобы у светлого московского инквизитора изъян какой-то был. Сперва они с игуменом ровно беседовали. И даже во многом взаимное понимание нашли. Незадача вышла, когда Филипп своего собеседника в Тень погрузил. Римский доспех, в который мужчина был облачен, положил конец возможной дружбе. А сам бывший московский митрополит был обруган «проклятым Пилатом» и нещадно изгнан из холодной каморки, которую занимал старик. В настоящий момент игумен был жив единственно тем, что инквизиторов заинтересовал. Как будущий их сослуживец.

-Однако остальные монахи суду подлежат, — закончил свой рассказ Фёдор, — светлые своих сами накажут. А темные с темными будут разбираться.

-Откуда бы темным взяться? — удивилась Ольга.

Тут выяснилось, на кой игумену вообще Ольга понадобилась. Сперва всем казалось, что старик про неё позабыл. Но услыхав, что всех не ступавших в Тень сведут туда насильно на темную сторону, а позже в вампиров обратят, отец Михаил крепко пригорюнился. Самому ему кара страшная не грозила. И не тот он был человек, чтобы от стыда развоплотиться. Но жить с мыслью, что часть его паствы будет в страшном грехе повинна, он не желал. Но просить о снисхождении было некого. Даже Святослав отворотился.

-Вампирами? — выдохнула Ольга, — за что?

-Ну, — пожал плечами Басманов, — наверное, не гоже своего будущего темного собрата женоподобным бесовским выродком называть при первой встрече. Князя, что за тебя заступиться надумал, не надобно поганым язычником нарекать. Малуша сама себя на магическом поединке отстояла. Еле порядок старику сохранить удалось. Да и жизнь. Вот тут он про тебя и вспомнил. Про единственного человека, который за монастырь его вступился. Помниться, он от тебя веры истинной ожидал? Так он свои взгляды пересмотрел. И нам поведал. Мне понравилось. Трогательно. «Блаженны милосердные, ибо будут они помилованы»*

Нашел, кого о помощи просить. Не будут Ольгу слушать. Пропадут монахи.

* Нагорная проповедь.

Это был долгий день. Фёдор, тоже порядком уставший и злой, вынес падчерицу из терема, чтобы хоть в тишине посидела. Сама-то она выйти не могла. О том, что в инквизицию её не зовут, Ольга перестала сожалеть почти сразу же. Если не было угрозы нарушения Договора, вся работа здесь сводилась к переговорам. Зато отец Михаил торговался, как в последний раз. Что и говорить, ему тут было самое место. Притом, что кроме себя самого он ничего инквизиторам предложить не мог, игумен требовал на диво много.

Будущему инквизитору было глубоко за семьдесят. А в монастырь он попал ещё отроком. Так что вся жизнь игумена прошла в трудах по разным монастырям. Видел он и голод и войну. Да и сам за каменными стенами не отсиживался. Пока был молод, да силу в себе чувствовал, его, как на грех, в каждой обители какая-то битва заставала. Думал он тогда, что Господь его испытывает. Старался не убивать понапрасну, когда мог. Молился о врагах и соотечественниках своих одинаково. Самого его ни стрела ни копье не брали. За все годы ни одной царапины с поля боя не вынес.

И вот, под старость, когда он уже игуменом стал, и монастырь небольшой в подчинении имел, привелось ему Учителя повстречать. Пришел к вечерней службе не старый ещё мужчина, тоже в рясе монашеской, да и призвал старика к служению иного рода. Не токмо слово божье теперь нести надо было. Но и делом его подкреплять. Игумен, как те речи услыхал, враз поверил. Всю жизнь чего-то подобного ожидал. Да и как было ангелу не довериться, да ещё и пришедшего с благою вестью?

Надо отметить, что отец Михаил был мастер проповедовать. Порою даже среди мусульман да язычников. Думал он, что слова те в его уста сам Господь вкладывает. А он, ничтожный, токмо повторяет. Учитель же объяснил, что не просто так со всех окрестных деревень люди к нему на проповедь чуть ли ни затемно собираются. Язычники от богов своих ложных отрекаются. Дар у него. Иной он. Можно так жить, словом Господа славить. А можно делом. Только надобно следом на Учителем пройти, куда он отведет, и вопросов не задавать. И не дивиться ничему.

Ну, иной, так иной. Тем более, что сам гость старику крылья свои ангельские показал. И у отца Михаила точно такие же оказались, только он раньше их не замечал. Принял игумен своё новое обличие с почтением, и Силу в себе великую почувствовал. И уже учиться начал, как тою Силой по уму распорядиться можно. Какое благо сотворить. Как врагов покарать, чтобы не померли. Как других таких же иных в толпе распознать. А уж как их издалека призвать, отец Михаил как-то сам понял. Без Учителя. Дар у него открылся.

Было это лет тридцать тому назад. Игумен как раз в стольный град прибыл, по делам монастыря. И Учитель с ним. Выяснить, кто это был, инквизиторам так и не удалось. По описанию мужчина ни одному известному им светлому иному не соответствовал. Про Договор и Битву он игумену ни словом не обмолвился. Да что там, отец Михаил даже имени его не знал. Да и знать не хотел. Зачем ангелу имя, когда его устами Господь глаголет? А про то, что средь иных Тьма великая обитает, он случайно узнал. В день приезда среди бела дня на Учителя демон напал и убил его страшно. На куски разорвал в поле за посадами. Видать, невысокого порядка тот ангел оказался. Михаил оборотня одним ударом прикончил и крепко призадумался.

Кроме евангелия да библии игумен токмо жития читал. И нападение оборотня истолковал, полагаясь на имевшиеся у него познания. Осмотревшись пристально окрест себя, он с ужасом увидал, что среди людей на улицах Москвы нет-нет, да и встретится мертвый горожанин. А поблуждав по городу с неделю, старик пришел к заключению, что и зверей в человеческом обличии в огромном городе предостаточно. Другие признаки конца света тоже были все на лицо. Надо было что-то делать и очень быстро.

Сообщить в епархию о предстоящем крушении мира Михаил не удосужился. Кабы Господь захотел того, он выбрал бы себе пророка посолиднее. Со связями в царевых палатах. А ему, скромному монаху, дорога была обратно в свою обитель. Нужно было собирать ангельское войско. Дома он, человек имевший большой военный опыт, осмотрел постройки и понял, что эти стены совершенно не годятся для укрытия всех, кто придет сюда в поисках просветления. На Бога можно было надеяться сколько угодно. Но стены придется укрепить. А лучше спрятать. Не ровен час, демоны тоже на огонек заглянут.

Иные приходили. Не так много, как хотелось бы. И не той Силы, чтобы с войском сатанинским на равных сразиться. Но случилось в рядах вновь прибывших пара хороших плотников, да кузнец. И в этом игумен тоже добрый знак увидал. Оповестил епархию, что желает скит построить в отдалении от столицы. И за тридцать лет значительно в том строительстве преуспел. Чему мог, всему монахов своих выучил. Не знал он только, отчего среди них ни одного крылатого не было. Кого не свел за собою в пустое сумрачное поле, сплошь синим мхом поросшее, ни у кого больше крыльев не увидал.

Ну, нет, так нет. Били нечисть и без крыльев. Сколько могли и как умели. Сил порою не хватало. Но воровать их у мирян отец Михаил сам избегал, и другим запрещал. Когда само, случайно выходило, много каялся, молился. Даже вериги* носил. И в конце концов перестал иных за собою в то поле уединенное уводить. Тем более, что такие иные куда лучше стреляли, бились, работали. Меньше уставали. Паче чаяния, в монастырь подземный нередко приходили и женщины. К вящему удивлению старого монаха, были они порою куда сильнее мужчин, и могли преследовать демонов по несколько дней, терпя лишения, питаясь подаянием. Вера их была так же крепка, как у остальных.

Многое мог игумен Михаил. Не мог только ноги Ольге вернуть. Не умел. И на удивление мало о том сожалел. Ему было нужно, чтобы паства его в целости и сохранности осталась. За все то долгое время, что он пребывал в заключении, он не выдал ни одного из тех, кто на свободе остался. Никого, кто в Угличе жил. Он готов был биться за своих «ангелов» до последнего вздоха. И пасть вместе с ними, коли потребуется. Цена вопроса его не интересовала. Девушка же, глядя на отчима видела ясно, что он задумал недоброе. Хоть и улыбался, и говорил с игуменом вежливо. И даже отдал падчерице двоих монахов, каких сама выберет. Но с условием, что боярыня за них потом сама ответ держать будет, коли снова надумают они на оборотней да вампиров охотиться.

И вот сейчас девушка силилась представить, что же такое Басманов задумал. Аукнутся ещё игумену слова его дерзкие. Неужто Филипп дозволит? Он ведь и не сердится уже. Сказал, что для него сравнение с Пилатом почетно. Что тот был великий воин и дипломат, родом из патрициев. Но глаза у светлого инквизитора тоже холодные были. И себе он никого не забрал, чтобы участи страшной избегли. И как они дальше собираются с инквизитором Михаилом уживаться, было не совсем девушке ясно. Ведь не мстят светлые. За слово, в пылу случайно брошенное. Не мстят же?!

-А ты чего в черное обрядилась? Вдовица что ль?

От неожиданности Ольга дернулась. Рядом с нею, в нескольких шагах остановилась девочка лет двенадцати. В большом овчинном полушубке, ярком платке, с такими же кольцами, как у взрослых женщин, только поменьше. С лучистыми голубыми глазами и любопытным взглядом. Но, присмотревшись, можно было заметить, что глаза у неё слегка косят.

-Я к монаху гостевать приехала, — улыбнулась девушка, — надо было скромно одеться.

-Что такое «кмонах»? — не поняла девочка.

-Человек, который молится, — Ольга только сейчас вспомниа, что здесь нет ни одного монастыря. Даже простенькой часовенки нет.

-Волхв что ля? — надулась собеседница, — так это надо ть в рощу идтить. А ты об чем молиться хотела?

-Ходить не могу, — вздохнула девушка.

-А у меня вот! — девочка широко улыбнулась показав на небольшую щель между передними зубами, — не пригоже совсем. А я невеста.

Ольга грустно усмехнулась. У каждого горе свое. И для каждого оно большое. Значительно больше, чем у остальных. Было время, она и сама молилась, чтобы грудь хоть немного выросла. А то и правда, замуж не возьмут. Не пригожа. Эх, вернуть бы то малое отроческое горе, да поменять на нынешнее!

* Вериги — Железные цепи, надевавшиеся на тело с религиозно-аскетическими целями.

Басманов не стал засиживаться. Рано ушел. Но Ольге все равно пришлось магией согреваться, пока инквизиторы отца Михаила судили. Что это был именно суд, девушка сама не догадалась. Уж больно на переговоры походило. Но решение таки вынесли, когда под черным китежским небом уже сумерки были. Наказание и правда суровым оказалось. Хоть на первый взгляд и выглядело мягким. Особенно для "светлых".

Игумена Михаила в инквизицию приняли. Но от наказания вовсе не избавили. Хоть и не желал он предать своих соратников, а все ж придется. Назначили ему приговор инквизиторский в исполнение привесть. Понятно, что не сразу бывший игумен на это согласие дал. И уговаривал, и угрожал. Пробовал он и на Филиппа надавить, и на других светлых инквизиторов, что на суде присутствовали. Но как только Басманов ему подробно про мировое равновесие разъяснил, да пригрозил со своей стороны наказания для будущих "темных" ужесточить, тут все и закончилось.

Про судьбу "темных" Фёдор рассказывать не стал. Глянул недобро, и усмехнулся. Светлых же Филипп наказывал. И тут стало понятно, насколько сильно тот на монахов-отступников осерчал. Ольга-то по наивности своей полагала, что страшнее казни оборотней в своей жизни не увидит ничего более. Выходит, ошибалась. Приговорили светлых к жизни вечной и полному лишению силы магической. Снятию любого порядка, каким бы высоким тот не был. Кроме того, отселяли их под начало самых невоздержанных в своей жестокости помещиков крепостными крестьянами.

Но кабы только этим ограничились, можно было бы посчитать такое наказание достаточно мягким. Монахам же предстояла полная изоляция. Ольга и не думала никогда, что простое заклинание для отвода глаз так странно и жестоко использовать можно. Одно дело, когда ты сам не хочешь, чтобы тебя заметили. И совсем другое, ежели невидимкой живешь по чужой указке. А что такое человек в деревне, когда он один, как бирюк проживает? Всеми за чужого, пришлого почитается. Такому вовек хлеба не продадут. Воды из колодца чужаку испить не позволят. Всю работу, какая есть в доме да в поле, одному делать придется. Друзей за всю жизнь не наживет. Без жены и детей жить станет, в одиночку. Поговорить, и то не с кем будет. А жизнь-то вечная!

-Но можно же хоть память им стереть? — с надеждой спросила девушка.

-А в чем тогда наказание? — удивился Фёдор, — преступник помнить должен, за что страдает. Иначе кара его напрасна будет. А вот друг друга они и правда забудут. Не хватало ещё, чтобы они вдалеке от столицы новый монастырь себе выстроили! Твоих двух тоже немного пощиплют, но не так сильно. По крайней мере у доброй хозяйки вечную жизнь проживать будут. Батогов не узнают. А крючки, что им от самоубийства навесят, вынимать даже не вздумай. Не то терем своею смертью осквернят. И тебе урок, как двумя самыми простыми светлыми заклинаниями человеку всю жизнь испортить можно. Вечную, между прочим.

-И помиловать никак нельзя? — настаивала Ольга, — хотя бы через сто лет? Через тысячу? Да и за десять лет любой дурак поймет, где не прав был. Не должно наказание вечность длиться!

-Кабы ноги тебе вернули, — пожал плечами Фёдор, — было бы, о чем говорить.

-Да не надобны мне ноги такою ценой, — отмахнулась девушка, — светлых помилуют. А темные так вампирами и останутся.

-Как знаешь, — кивнул отчим, — но тогда уж вспоминай почаще, что красавцы эти за тридцать лет больше трех сотен низших поубивали безо всякого суда. И почти у всех оборотней дети были. И не по одному. Пойдем ка лучше, я тебя с друзьями познакомлю. И тебе полезно будет, и им забава.

-Не хочу, — буркнула девушка, — поехали домой.

-Нет ног, нет выбора, — весело отозвался Басманов, — подожди ворчать. Тебе, может ещё понравится.

Сани медленно выкатили за городскую стену, выстроенную, казалось, из чистого мрамора, и уже по темноте остановились у леса. Невдалеке виднелась граница этого заколдованного мира. Страшно и непонятно лес обрывался непроглядной черной пустотою. Но в самой священной роще светло было. На поляне, куда Фёдор Ольгу привез, стоял высокий столб, увенчанный по случаю зимы рогатым лосиным черепом. Все деревья вокруг, и сам столб с рогами, были так плотно украшены цветными лентами, что они уж и на ветру не развевались. В дальнем конце поляны стоял единственный на весь Китеж-град забор. Он отделял молельное место. И на нем тоже были ленты. А внутри, вокруг толстого березового ствола лежали какие-то вещи, стояла еда, в том числе и неочищенные куриные яйца. Много было хлеба. Разного, по хитрому испеченного да украшенного. И даже яблоки были. Правда, мелкие да неказистые.

Им навстречу вышел мужчина. Светлый и на вид совсем юный. Но по нимбу читалось ему лет чуть больше, чем Басманову. Одет он был в серое полотняное да шерстяное одеяние. Ольга-то ожидала шкур звериных, да рогов с бубном. По крайней мере, так о языческих жрецах отец отзывался. Да и Освальд порою. Волхв, носивший на себе неожиданно третий порядок, поймал её взгляд, и усмехнулся.

-Некогда рядиться, — устало бросил он, вместо приветствия, — в трудах пребываю.

-Уважение прояви, — Басманов пихнул Ольгу в бок, — ты, когда третьего порядка была, небось, судьбу Москвы в руках не держала.

Девушка, спохватившись, склонила голову. Мужчина только кивнул в ответ. Была ночь. И он, светлый, должен был сейчас вовсю трудиться.

-А темный волхв где? — тихо поинтересовалась она у Фёдора.

-Какой ещё «темный»? — огрызнулся вместо инквизитора жрец.

-Говорил же, — Басманов укоризненно погрозил падчерице пальцем, — раньше не было никаких «темных» да «светлых». Это Освальда задумка так иных обозвать. Даже слов таких не сохранилось, какими их раньше называли. И сейчас-то не всякий светлый для чужого блага трудится. А по слову одного воеводы и темные стали больше для себя жить. Но по сей день ведьмы свои решения совместно принимают. Друг друга из любой беды выручить спешат. Ведьмин круг для усиления магии создают. Вампиры друг за друга стеною стоят.

-Что же тут темный делает? — удивилась девушка.

-Дел до причинного места, — раздался прямо у неё над ухом приятный, но суровый женский голос, — а ты чего в черном? Не вдова вроде.

Женщина была красивая. Высокая да стройная. Второго порядка. Но по возрасту она была намного старше Басманова. И во всех её жестах и позе сквозила давняя усталость. Она кивнула инквизитору так, как будто он здесь каждый день бывает, и уставилась на девушку. Цепким взглядом осмотрела каждую складку на платье, со вздохом оторвалась от созерцания соболей шубы. Сама она была так же просто одета, как и светлый жрец. Волосы её были все спрятаны под простой холщовый платок. А кольца на висках были совсем маленькие.

-С чем тут действительно плохо, — вкрадчиво произнес Фёдор, — так это с привозными тканями.

-У нас люди вырождаются, — резко отмахнулась женщина, — а он о тряпках!

-Видал, — кивнул инквизитор, — и косых, и хромых. Уходить ещё не решились?

-Да я хоть завтра, — тяжело вздохнула жрица, — меня и на шабаше заждались. Ритуалы да книги, что в Китеже сохранились, всем надобны.

-Люди кровь свою с пришлыми смешивать не желают, — печально согласился жрец, — да и нас там священники не с пирогами встретят.

-Тебя в ночном Дозоре с руками оторвут, — пожал плечами Фёдор, — но, ты живи, как сам знаешь. Просто так по одному вы уйти не можете. Равновесие нарушится. А ты, Ярина*, сама решай. Только свистни, я тебе замену пришлю.

-Не сдюжит никто, — отозвалась женщина, — я этот купол сотворила. Мне его и рушить. Клянусь, когда все это закончится, в спячку лет на триста уйду. Притомилась.

-А пока роща цела, дозвольте девице моей Богов о помощи попросить? — вежливо поинтересовался Фёдор.

-Богам решать, — кивнул мужчина, — подношение у березы оставь, и проси, чего хочешь.

Ольга, которую Басманов усадил под самое дерево, призадумалась. Ноги. Больше всего на свете хотела она снова ходить, пущай даже и медленно. Но вспомнилась ей вдруг её ключница Тенька. Вот затопит не сегодня-завтра Китеж. И не сможет она больше за девушку попросить. Как она, которая что угодно могла у древних Богов испросить, будет после ключнице в глаза смотреть? Сняла с руки самый дорогой перстень, и от всей души помолилась, чтобы у Теньки ребенок родился.

-Неправильно ты просишь, — к забору тихо подошел жрец, — проси подробно. Чтобы не просто так ребенок родился. А выжил. И здоровым был. А то мало ли, как тебя Боги поймут?

-Добрая она у тебя, — вздохнула Ярина, обращаясь к Басманову, — только глупая. Ты её одну не оставляй. Пропадет.

-Чего глупая-то? — обиделась Ольга. Не имея возможности встать, она так и сидела у дерева на холодной земле.

-Великое дело, понести**! — рассмеялась Ярина, — жизнь долгая. Ещё успеет родить. Чернавке твоей даже лекарь не надобен. Будет у ней ребетенок. А коли спешит, мужика пущай поменяет.

-Когда уже научишься для себя стараться? — усмехнулся отчим, поднимая Ольгу с земли и усаживая в сани.

-А ты охотника на помощь позови, — бросила им вослед жрица.

-Какого? — обернулся инквизитор.

-Такого, — недобро усмехнулась женщина, — который за тобою с осиновым колом идет.

* Ярина — славянский аналог имени Арина.

**Понести — забеременеть (устар.)

Ольга проснулась среди ночи. После поездки в Китеж она и так плохо спала. А тут прямо подскочила. Вершина! За каждой видимой другая стоит. Прежде незаметная. Не все средства она использовала! Есть слова не сказанные, доводы не приведенные. И надежда у монахов осужденных ещё есть. Пока она про волхвов ничего не ведала, и не думала даже, что второй, и даже третий порядок её голос значимым делают. Да, служила честно. Но Силу свою как довод в спорах ни разу не использовала. Берегла. Вот и пригодится.

В жизни бы она не поверила, что Басманов мимо Дневного Дозора такую прорву иных пропустит. Да, все пятьдесят пойманных монахов настоящие или будущие светлые оказались. Но ведь сейчас половину из них насильно вампирами сделают. А куда их потом девать? Пригреет их у себя в дозоре Гордей. А чем светлые-то плохи? Тот же Пров со своим третьим порядком. Да, пущай отступники с годик поживут по дальним деревням, нужду и кнут познают, в тяжком труде смирение обретут. А после можно и простить. Пусть вину свою работой в Дозоре искупают. Пусть не все, но хотя бы часть.

-Тенька!

Ключница, заспанная, спавшая за последние дни с лица, и казавшаяся больной, молча принесла кувшин с водою. Зажгла свечу. Молоденькая чернавка выудила из сундука платья. Ольга ткнула в то, что побогаче. Ни куда-нибудь, в инквизицию ехать. Фома тоже проснулся, и недовольно фыркал. Было ясно, что придется все самой делать. Он ради монахов опальных и пальцем не пошевелит. Девушка глянула на него недовольно. Мог бы и поддержать, коли в женихи прорывается. Муж будущий, как-никак.

Тенька с видимым трудом подняла с пола тяжелый ларец с драгоценными уборами. В предрассветной полутьме боярыня, недолго порывшись, выудила что попроще, две монетки, украшенные арабской вязью. Гесеров подарок. Все равно под платком не видно. А длинные да тяжелые серьги мешать будут. Святослав, разбуженный её безмолвной речью и недовольный, все же Ольгу выслушал. Он и сам о том же думал, но союзников себе не сыскал. А девушку спросить не догадался.

-Ты обещалась ничего от него не брать, — голос Фомы неожиданно вклинился в беззвучную беседу с князем. Ольга подняла на жениха удивленный взгляд. Тот смотрел печально и укоризненно.

-У кого? — переспросила она.

-Монеты эти, — Фома указал на маленькие золотые серьги, что лежали сейчас на столе, — Гесер подарил. Я эти его побрякушки хорошо знаю. Он ими в походах от баб степных отдаривается. Я же просил не брать у него ничего. Ты поклялась.

-С чего мне такую клятву давать? — удивилась Ольга, — я и не ведала, что Гесер подарок пришлет. И ты просил у Басманова ничего не брать, я точно помню.

-Что Фёдор Алексеевич тебя балует, вся Москва знает, — вздохнул Лермонт, — про вас чего только не говорят. Что не признаешься, я понимаю. Сам не без греха. Но Гесер! Старик!

-Да у нас и не было ничего, — отмахнулась девушка, — он и Басманову подарок сделал. Подороже, чем мне и покрасивее. Что же ты к нему не подступаешь?

-Я тебе уборы дарил, а ты не берешь, — насупился Фома, — в дом к себе зову, не идешь. Замуж взять хочу, а ты будто и не слышишь.

-И что?

-Когда тебя в монастырь уволокли, ты обо мне и не подумала, небось! — зло выпалил светлый, — Меня на помощь не позвала! А Гесера Святослав у самой Китайгородской заставы остановил! Ты, может, сразу в степь к нему поедешь? В юрте не жила, небось? Чего ты там не видала? Воды с песком пополам?

-Первый раз о том слышу, — у Ольги отчего-то дыхание перехватило, — когда?

-Да как ты пропала, — насупился Фома, — точнее не скажу, я старику не пастух. Но ты, считай, оправдалась.

-В мыслях не имела оправдания себе искать, — девушка отняла у жениха руку.

-Чем я тебе не хорош? — вздохнул он, — я молод, честен. У меня, конечно, тоже есть дети, но не так много, как у Гесера. Да, я не царских кровей, как он. Но все же дворянин.

-Не пойму, к чему ты клонишь, — проворчала девушка.

-Выбирай, — твердо произнес он, — за меня выйдешь, женою воеводы станешь. Мне в Эдинурге место предложили. Мир посмотришь. В тепле жить будешь. Среди воспитанных благородных людей.

-А сейчас дикаркой средь медведей обретаюсь? — ехидно поинтересовалась она.

-Что ж, — он пожал плечами, — два месяца тебе на раздумье. Потом уеду. И не ворочусь никогда.

-Так ты бы раньше намекнул, — спокойно улыбнулась девушка, — я бы тебе дорогу расчистить приказала. Тебя ведь только сугробы тут держат? Среди дикарей неграмотных.

Фома покинул терем, хлопнув дверью. После ссоры, как ни странно, стало намного легче. Ольга с удовольствием поела, время от времени протягивая заспанному Мане кусок блина со сметаной под стол.

-А Уля где? — без особого интереса поинтересовалась она.

-Спит, — буркнул юноша.

-Так разбуди, — потребовала боярыня, — видишь ведь, что уезжаю. Меня весь день не будет. Кто его потом покормит?

Но девушка посланная за вторым близнецом, вернулась ни с чем. Дверь в спальню оказалась заперта. Ольга сурово глянула на раба сверху. Тот побледнел, но с места не двинулся. Видимо он полагал, что лишившись ног, его хозяйка потеряла и часть своей власти.

-Отопри, не то накажу, — потребовала она.

-Воля твоя, — потупился Маня, — а только не пойду за ним. Пущай помрет, не жалко.

Девушка только тяжело вздохнула. Где-то в «черной» половине с треском разлетелась тяжелая дверь. И до смерти перепуганный, заплаканный Уля примчался в горницу. Он наспех натягивал рубаху, но Ольга все же успела углядеть на его руках и боках синяки разной давности. Маня побледнел ещё сильнее, и поджал губы.

-Он щиплется, — пожаловался юноша на брата.

-Сейчас обоих накажу, — пригрозила девушка, — сказывайте, чего не поделили. Да поскорее. Некогда мне.

Что оба близнеца без памяти в Басманова влюблены, это она и раньше знала. Фёдор Алексеевич в жизни бы силком в постель никого не потащил. Желающих пригреть его хоть на час и так полна Москва была. Так что он спокойно подождал, пока оба брата к нему неподдельной страстью воспылают. И много лет они втроем, а то и вчетвером, в одном постели ночевали. Уж и Гордей привык, и даже научился не только удовольствие, но и выгоду от близнецов получать. Но тут не жданно не гаданно, влюбился сам инкуб. Хотя Уля мелькал у него перед глазами каждодневно, и на вид ничем от брата своего не отличался, выбор пал именно на него. Гордей об том даже не догадывался. Фёдору отношения с ним были нужны, и долгое время влюбленные скрывались да прятались. Уля был счастлив до беспамятства, и большего не требовал, но брат ревновал обоих страшно.

Ничего удивительного, что Басманов предпочел отослать обоих близнецов. Влюблялся он часто, забывал быстро. И, хотя ревность была ему нужна для пропитания, но Гордей неизбежно начал бы мстить братьям. А иные близнецы были слишком большой редкостью, чтобы пускать дело на самотек. Ольге он ничего не сказывал, зная её нетерпимое отношение ко всякого рода вранью. Так Уля оказался в одиночестве, и Маня, не имея другой возможности отомстить, потихоньку изводил брата. Как ни крути, а оба они были темные.

Подумав, Ольга решила тоже смолчать. И правда, поубивает Гордей «щеночков», а ей потом с чувством вины жить. Сперва надо было с Фёдором объясниться. Но инквизитора дома не оказалось. На пороге их со слугой встретил улыбающийся самой счастливой и невинной улыбкой воевода. Гордей сиял, как начищенный котел. На пальце у него было кольцо, а по нимбу отслеживался хорошо заметный «крючок». У Ольги на душе стало как-то тоскливо. Вспомнила брата, хотя уже много времени минуло, и тоска давно прошла.

-Про близнецов спросить пришла? — не переставая улыбаться, спокойно спросил воевода, — так я все знаю.

-Мстить будешь? — насторожилась девушка.

-С чего бы? — усмехнулся Гордей, — Фёдор может любить хоть собаку. Но для жизни меня выбрал. Кольцо подарил, и клятвы принес. Все, как полагается.

-А сам он где?

-Так его Святослав с утра в инквизиторском тереме поджидает. Ты же сама о встрече просила.

И уже когда Ольгу слуга в санях меховой накидкой укрывал, Гордей её через забор окликнул.

-Мне труда не составит близнецов за город отвести да бросить. — Сообщил он, широко улыбаясь. Воевода должен был уже в казарму уезжать. И лошадь его запряженная у забора топталась. — С голоду помрут, не жалко. Ты придержи их у себя, Ольга Андреевна. От греха.

-Не спеши мне грозить, — спокойно попросила она, — а то ведь, сам понимаешь. Близнецы — моя собственность. И порядок у меня второй. Если с ними что случится, биться нам придется. Уверен, что Фёдор Алексеевич и в поединке твою сторону примет?

Побледневший и заметно напуганный Гордей остался у ворот. Светало. Инквизиторы заждались.

Отрешенный взгляд слуги был устремлен куда-то в сторону кремля. Девушка, немного подумав, надела на него свой согревающий амулет. Все-таки она в тепле сидеть будет, а ему на обманчивом весеннем солнышке оставаться. Простынет, и лечи его потом. Святослав легко подхватил Ольгу на руки, и принес в небольшую горницу, где пол был застлан дорогим ковром, пахло амброй, а в огромной клетке перед окном сидела диковинная белоснежная птица. Ольге не с чем было сравнить, и она про себя назвала обладателя взъерошенного хохолка голубем. «Голубь» сосредоточенно разглядывал гостей, оборачиваясь то одной стороной странной головы с огромным кривым клювом, то другой. Судя по усилившимся резким крикам, зрелище его не впечатлило.

Покои Басманова были почти так же вычурно и дорого обставлены, как и в тереме. Две резные скамьи стояли у расписанных цветами стен. Над ними были развешаны полки. Половина, ежели не более была книгами заставлена. Дома-то Басманову некогда было читать. У окна стоял небольшой стол с чернильным прибором. Не покрытый скатертью, все же инквизитор он чиновник, а не купец. Зато сделан умелым резчиком по красному дереву. Часть полок, что к столу ближе была, свитками была наполнена чуть не до потолка. Ещё одна аккуратная стопка свернутого пергамента на столе у окна навевала мысль о неспешной бумажной волоките. И кабы на знала Ольга, что работа у инквизиторов куда опаснее, чем у дозорных, подумала бы, что с утра до ночи отчим сидит в этой уютной горнице, да пером поскрипывает. Только вот отдельной комнатки, даже махонький, с кроватью как у Ольги, тут не было. Фёдор всегда дома ночевал. Сам же он, против обыкновения серьезный, и даже суровый, глянул на падчерицу настороженно.

-Зря ты Гордею поединком пригрозила, — не здороваясь, буркнул он, — мстить будет.

-С чего бы? — удивилась Ольга, — мы же с ним не чужие. Меж своими чего не бывает?

-Много ты понимаешь! — вскинулся отчим, — это светлые то и дело в поединки ввязываются. На честность противника полагаются. А темный, коли вызывает кого, значит убить решил. Примерно так твой вызов Гордей и понял. Испугался, что передо мною после ответ держать станет, ежели вообще выживет. Поединок магический, он ведь Договор затрагивает. Нет иного — и свидетеля нет. Прознает инквизиция — беды не оберешься. А этого ни одному иному не надобно.

-Ты, верно, шутишь? — девушка обернулась к Святославу.

-И в мыслях не имеет, — кивнул князь, — темный, коли мстить решился, окольными путями пойдет. Ты и не заметишь, как все вокруг тебя вывернется, как ему надобно. Тебе во вред.

-Впредь не вздумай даже в шутку грозиться! — нахмурился инквизитор, — посчитаю за нарушение Договора и обоих накажу. Я ему даже разговоры такие вести запретил. Ладно, за ночь отмурлыкаю тебе прощение.

-Больно надо, — обиделась девушка, — он близнецам смертью грозил.

-И что?— удивился отчим, — Не убил же. Темный, он по своей природе живет. Я же тебе не пеняю, что ты в который раз от излечения отказавшись, другим помогаешь. Потому, как светлая ты. Тень тобою управляет, а не собственный разум. Так что сиди, да помалкивай. Меж своими мужчинами я сам разберусь. А коли жаль тебе близнеца отвергнутого, знай, что ты ещё из виду не скрылась, как Маня твои, да брата своего, вещи ношеные Гордею принес, поворожить. Его за это наказать надо. И сильно, чтоб надолго запомнил. Не можешь сама, я помогу. Только тогда уж не ввязывайся.

Ольга насупилась. Наказывала она, как правило, тяжелой или нудной домашней работой. И к тому и к другому близнецы давно привыкли.

-Теперь к делу вашему воротимся, — напомнил инквизитор, — вы оба желаете, чтобы инквизиция монахов светлых помиловала? За темных просить никого не привели?

-Ты свой Дозор пополняешь, а я свой, — потупился Святослав, — за вампиров пущай Гордей просит.

-Верно, — кивнул Фёдор, — только воевода у Дневного Дозора может и не шибко хитер, зато умный. Ждет, пока все само устроится. Терпение мое понапрасну не испытывает. Тебе бы у него поучиться чутка. Вот спасли вы отступников. Привели в Ночной Дозор. А дальше как? Кто за них ответ держать будет, когда они, прикрывшись Договором, вновь низших убивать станут?

-Крючками обвесим, — пожал плечами князь.

-Твоя единственная рабыня тебе на шею села, когда ещё ярмо носила, — отозвался Басманов, — и где те крючки тогда были? А тебе, Ольга Андреевна, близнецы скоро в лицо плевать начнут. А ведь они без тебя даже есть не могут. Давайте уговоримся. Не лезьте вы в это дело. Ежели фанатики эти бестолковые спастись хотят, пущай себя покажут сперва. Для работы в Ночном Дозоре они не годятся. Не я один их смотрел. Филипп тоже согласился. Те, что вампирами станут, хоть стрелки отменные. А светлые все до единого, вроде Прова этого. Токмо молиться горазды.

-Так может половину из «ничьих» в светлые обратить? — с надеждой спросил Святослав, — хоть по справедливости разделим бойцов. Не то перевес у Дневного Дозора будет.

-До приговора время ещё есть. — пожал плечами Басманов, — Не все пойманы.

Через небольшую, причудливо изукрашенную резьбою дверь, в горницу вошел Филипп. Ему пришлось чуть склонить голову, он был выше Фёдора. Инквизиторы обменялись быстрым взглядом. Светлый отчего-то легко покраснел, и потупился. Ольга и раньше догадывалась, что отношения двух римлян немного выходят за рамки службы. Правда, Гордей, кажется, Филиппу мстить и не думает. Или не догадывается? А может ошиблась девушка. Ведь когда вторично на светлого инквизитора глаза подняла, он уже вел себя, как обычно. К тому же по работе зашел, а не с пустыми разговорами.

-Как поживаешь, Ольга Андреевна? — легко поклонился Филипп, — все ли здорова?

-Благодарствую, — она опустила глаза, — не жалуюсь.

-Ну, тогда завтра же пожалуй с вечера в казарму, — одними губами улыбнулся светлый, — облава там будет. Все уйдут, оставить некого.

Ольга поджала губы. Что же, раз она ног не чует, ей теперь всю жизнь на службе в горнице гостей встречать? Город высветлять? Это теперь её работа? Позорно со вторым порядком в казарме отсиживаться. Уж лучше в отставку.

-Вот, — Басманов мрачно усмехнулся, — пришли за отступников челом бить.

-Только время зря потратили, — нахмурился Филипп, — решение уже вынесено. Коли Фёдор Алексеевич ничего не добавит, я и пальцем не пошевелю.

-И в мыслях не имею, — посерьезнел темный, — коли я кого и помилую, то это будут либо хорошие бойцы, либо тот кто моей дочери ноги вернет.

Ольга подняла на отчима удивленный взгляд. Если верно, что излечить её может только убийца с осиновым колом, то отпускать его, а тем паче в Дозор на работу брать, опасно. Может сумасшедший он, или просто фанатик неуправляемый. А может быть не поверил Басманов Ярине? Или сама она пошутила. Вроде, как нет излечения. Могила все поправит.

-А что за облава? — удивился Святослав, — отчего меня Освальд не зовет?

-Не успел ещё, — пожал плечами Филипп, — времени мало прошло. Но вы все же поспешайте. Мне ещё с Басмановым поговорить надобно.

Князь, выйдя на порог, зажмурился, а Ольга уткнулась ему лицом в грудь. Солнце взошло, и так ярко светило, что глазам больно было. Но тепло все ж не стало. Девушка порадовалась, что согревающий амулет кучеру оставила. Замерз бы непременно. Весна, которая таким теплом началась, вдруг обратно к зиме поворотилась. Ежели так и дальше пойдет, то снег до самой пасхи пролежит.

-Эко диво! — раздался совсем рядом веселый голос, — и давно Ольгу Андреевну на работу на руках носят? Что же ты, княже, меня не носил, когда я второго порядка стал?

-Семен!!!!!!! — Ольга, забыв, что не может ходить, потянулась обнять дозорного, и чуть не упала сама и князя не опрокинула.

-Прокати на саночках, боярыня, — весело потребовал он, — уж больно теплые они у тебя!

Девушка, усаженная в сани между двумя светлыми, спохватилась.

-Амулет согревающий у кучера забери, Святослав Игоревич. Покуда он не в себе. Не то потом объяснять придется, что да откуда.

-Ничего не путаешь? — спросил князь, садясь обратно,— нету амулета.

Семен по своему обыкновению задремал, едва сани с места двинулись. Ольга оглядела его повнимательнее. И магическим зрением тоже. Он исхудал, и как будто усох. Нимб его был немного поврежден, но давно. Уже подлатанный, он вскоре и вовсе прежним станет. Ехали быстро, и путь держали в казарму. Так что девушка решила дозорного зря не теребить. На месте сам все расскажет. Вместо этого она насела на Святослава.

Князь только плечами пожал на вопрос о Гесере. Ну, приехал. Узнал, что волноваться не о чем, и обратно ускакал. Служить в Дозоре не остался. На этом интерес потомка Рюрика к степняку иссякал. Вскоре должна была начаться большая смута, потом война. Вот тогда и пошлют за Гесером. Сейчас чего о нем попусту болтать?

-А чего он вообще тут забыл? — спросил девушка, стараясь придать голосу тон безразличный или хотя бы спокойный.

-Нить меж вами оборвалась, — так же отстраненно буркнул князь, — вот ему и почудилось, что в беде ты. Али померла.

-Так я и была в беде! — надулась Ольга.

-Тобою теперь Тень ведает, — сурово глянул на неё Святослав, — покуда ты вне порядка не встанешь, как просила, никакой помощи тебе ни от кого принимать нельзя. Все поединки магические сама за себя стоишь. Все остальные беды твои теперь только твоя забота. А коли Гесер действительно тебе добра желал, научил бы тебя не аркан метать, а язык за зубами удерживать.

Девушка насупилась.

-Не печалься ты о нем, — разозлился ни с того ни с сего князь, — ты думаешь, он ради глаз твоих сюда примчался?!

Ольга пожала плечами. И в мыслях не имела.

-Да он с Фомою из-за тебя повздорил, — продолжал светлый, — и ему не ты сама желанна, а над соперником победа. Гесеру даром никакая баба под боком не нужна. У него давно лошадь к заднице приросла. Да и Фоме, ежели по уму, не так жена требуется, как приданое. Он о своих детях заботится. Родословное древо оберегает. А для тебя не важно, где испытаниям подвергаться, в замке каменном или в юрте войлочной. Тень от тебя теперь не отстанет.

-Так Лермонт поэтому руки просил? — уточнила она.

-А кто ж его знает, — пожал плечами Святослав, — ежели по нимбу судить, то и правда полюбил. Но ты с этим лучше к Фёдору подступись. Я в любовных делах не силен. Вот когда надумаешь войной на кого пойти, тогда милости прошу.

Опечалилась Ольга. Сама не зная, отчего. Утро не задалось. И весь оставшийся день стал одним большим разочарованием. Семен, едва у казармы из саней выкарабкался, велел девушке домой отправляться. Выспаться. Не то завтра, когда никого в Дозоре не будет, уснет ненароком. Нехорошо это. Так что все интересное, что она хотела у светлого выпытать, мимо неё проходило. Да ещё и Фёдора дома не оказалось. И поплакаться было некому. В довершении всего оказалось, что ключница слегла, и пришлось весь вечер провести в компании веселящихся девчонок. А по нынешнему самочувствию боярыня бы лучше в тишине посидела.

На следующий день стало только хуже. В казарме, куда она в положенный час на службу прибыла, царила обычная неразбериха. Все, кто готовил облаву, шумно что-то обсуждали, получали амулеты, колдовали. Ольгу тоже попросили поворожить, высветлить часть города. И даже поблагодарили, хотя, казалось бы, за что? Работу свою сделала, и только. Но никто ею особо не интересовался. И даже как будто избегали её, глаза отводили. Семена нигде не было видно. Святослав брякнул на стол ларец с кипой свитков, и попросил разобрать за ночь. Всё одно делать будет нечего. А Фома и вовсе на работе не появился.

Первый раз за много месяцев Ольга почувствовала зависть. Все были привлечены к облаве. Одна она была для дела бесполезна. И каждый, кто хоть немного с нею поговорил, на это намекал. Даже Кая. А уж остальные молодые оборотни и вовсе как на пустое место смотрели. В опустевшей казарме девушка осталась вдвоем со Старицкой. Та тоже разбирала свитки, но сидела в отдалении. И ларец у неё был особенный. Инквизиторский, со сломанной печатью. И бумаг было совсем немного.

-Меня Филипп в инквизицию рекомендовал, — буркнула она, поймав на себе тяжелый взгляд.

Ольга натянуто улыбнулась и одобрительно кивнула. Даже Маша сейчас была полезнее, чем она. И обе это понимали. Старицкая, сияя золотыми уборами, тихонько перебирала один за одним свернутые пергаменты, и имела при том вид победительницы. И Ольга даже уйти из горницы не могла. Так часто, как сегодня, она о своих ногах не сожалела.

Только под утро послышался шум, и в казарму вернулась большая часть дозорных. И тут уж времени на хандру не осталось. Раненых было больше половины. Монахи, хоть и были в меньшинстве, вопреки ожиданиями, сразу не сдались. Дали бой. И хоть не победили, но и дозорных порядком потрепали. Пойманные одиннадцать молодых мужчин сейчас стояли на коленях во дворе прямо на снегу. Ольга видела их, когда кто-то открывал двери.

Пока колдовали, да перевязывали раны, прошло довольно времени. В казарму вошел уставший и тоже раненный Филипп, поддерживаемый Освальдом. Святослав вышагивал следом цел и невредим, хоть и был весь его поношенный тулуп кровью залит. Ничего не объясняя, инквизитор присел возле Старицкой, и они какое-то время тихо беседовали. На Ольгу вновь никто не глядел. Зато на неё напустился князь.

-Нашла время от лечения отказываться — бурчал он, расхаживая вокруг стола, — нам как раз одного бойца не хватило.

-Не слишком ли крепко вас одиннадцать слабеньких иных потрепали? — удивилась девушка.

-Нашла слабых! — вскинулся князь, — мы думали, что на них облаву делаем, приманку заготовили. Отца Михаила в Москву привезли. А они вчера ещё яму прямо на дороге выкопали, да засаду устроили. Карету казенную нам разбили. Из самострелов, сама вишь, как дозорных проредили.

-Что ж, — пожала она плечами, — теперь хоть есть, за кого инквизиторам в ноги пасть. Бойцы отменные.

-Это не всех ещё поймали, — надулся Святослав, — Семен говорит, один ушел.

-А про Яшку ничего не слышно? — Ольга вытянула шею, силясь высмотреть в открывшейся двери высокого человека в стоптанных охотничьих сапогах, что в Угличе был.

-А что ж ты у Машки за ночь не выспросила? — удивился князь, — жив Яшка! Его уцелевшие оборотни в Угличе пригрели. Сейчас в Москву пешком добираются. Скоро быть обещали.

Ольга облегченно вздохнула.

-Разговорила Старицкая нашего белоснежного оборотня. Не одна, конечно. Филипп помогал. Вот, теперь под неё специально службу создать хочет. Дозорным девице не быть. Уж больно медлительная. Но разумная, наблюдательная. И тайное в явное переводить мастерица. Выспрашивать да выслушивать. Буслай зело возгордился. Будут теперь Машеньке порядок повышать. Не как тебе. Попроще. Заклинаниями.

Ольге бы и порадоваться за Машеньку. Но на душе как-то пусто сделалось. Сама себя устыдилась. Что же это? Как же она, светлая, за другую светлую не радуется? За дело общее не радеет. Распрощалась Ольга, и домой отправилась. И вроде не делала ничего ночью, а притомилась. В санях все больше дремала. Утро выдалось промозглое. Монахов плененных всех к тому времени в инквизицию отвезли. Только кровавые следы на грязном снегу на дворе остались. Кучер правил ловко, сани шли ровно. Во дворе собаки поворчали недолго, да отстали. Побурчала для порядка на кучера, что лошадь распрягать оставался, да был нерасторопен. Видать, тоже притомился за ночь. Глянула зло на Маню, когда тот её встречать вышел, и приказала себя сразу в спальню отнести. Пущай близнецы без еды сидят, коли хорошего отношения не разумеют. Вот, где, спрашивается, он Улю потерял? Отчего один вышел?

Спала как никогда спокойно. И даже сон хороший видела. День солнечный. Траву, на ветру зелеными волнами переливающуюся. Глянула вниз, а в траве земляники, как в хорошее лето! Нагнулась она, стала ягоды сбирать, и сразу есть. И аромат земляничный почувствовала. И уже надумала она в траве подремать прилечь. Да только уперлась вдруг в чьи-то узорные сапоги. Голову подняла, а это Гесер. И лицо у него тревожное, даже злое. Хотела она поздороваться, да поклониться. Хоть и помнила даже сейчас, что сердита на него. А он, ни с того ни с сего, схватил Ольгу за плечи, да к себе спиною развернул. И увидала она, что прямо в грудь ей самострел нацелен. И уже стрела выпущенная в неё летит. Напугалась и проснулась. И тут же в полутьме спальни с запертыми ставнями кого-то прямо над собою увидала. Глаза светлые, ясные, солнечным лучом из окна осветились, и сразу в полумрак отодвинулись.

-Выспалась? — коротко поинтересовался тихий мужской голос.

Прямо Ольгу в грудь упирался остро заточенный осиновый кол.

В полутьме спальни их взгляды встретились.

-Здрав буде! — буркнула Ольга недовольно, — чьих будешь?

Вопрос мужчину удивил. Едва ли он пришел поговорить. Да тут ещё за дверью девушки проходили, да так заразительно рассмеялись, что он невольно взгляд отвел, и нервно улыбнулся. Ольга тоже усмехнулась.

-Ты мне грудь колом с размаху пробьешь, — спокойно поинтересовалась она, — или у тебя молоток имеется?

Нападающий растерялся. Активного содействия боярыни в своем убийстве он не ждал. Замешкался совсем ненадолго. Но удар пропустил. Правда, ко второму оказался вполне готов. И бился насмерть. Так что пришлось Силы подбавить, да следить, чтобы «лезвие» случайно не наворожить. Осиновый кол, которым убийца девушке грозил, вылетел, и сейчас лежал на полу у двери. Ольга ударила его ещё пару раз, для верности отбросила человека к стене и обездвижила. Сама же с трудом приподнялась и села, облокотившись на подушки. Поворожила ещё, чтобы прислуга не пялилась на чужака в хозяйской спальне и ключницу позвала.

Пока прислуге глаза отводила, чтобы те не дивились на избитого человека, сидевшего почти у самой постели, она о своем госте и не вспоминала. «На двор» пришлось на улицу отправиться. Ещё не хватало, перед чужим мужчиной на горшке сидеть! На руках её сегодня носил Уля. И по дороге долго путано извинялся, что неудовольствие боярыне доставил. Маня глаз не показывал. Понятно. Вчера близнецы вообще без еды день просидели, а третьего дня один раз утром блинов поклевали. Какое-никакое, а наказание. Братья сами меж собою разобрались. Оставалось Мане внушение сделать.

Умывалась и причесывалась уже в спальне. Ни мало не заботясь о том, что её обнаженные плечи и волосы чужой человек разглядывает. Хотя неприлично было. Мужчина тоже это понимал, и отводил глаза. Сам он был по-крестьянски одет, не прибран и непричесан. Длинные волосы кое-как были собраны в неряшливый хвост. Об их цвете можно было только гадать. И баню, судя по всему, навещал пару месяцев назад, если не более. Осмотрела его Ольга магическим зрением и подивилась. Он и в Тень-то не ступал. И как ему в голову пришло на иную второго порядка с одним осиновым колом нападать? Из отчаяния разве что.

-Ты как ко мне в терем-то попал? — строго спросила она.

-В санях меж полозьев уцепился, — недовольно буркнул нападавший.

Говорил он неохотно, пришлось снова поколдовать, чтобы вырвать у него признание. Убивать он Ольгу и не думал. Вообще никакого вреда ей причинить не желал. Колом просто пригрозить хотел. Убить-то и спящую девушку мог, она ж не защищалась. Ему бы до своих в остроге добраться, да отца Михаила из неволи вызволить. Проклятый Иуда (Семен, скорее всего), клялся, что Басманов один живет. Защитить его некому. А в саму Инквизицию у него вход свободный. Но не тут-то было. Сатанаил может и жил в одиночестве, но терема его монахи, как не искали, найти не сумели. Зато его несколько раз видали в компании боярыни Головиной. У которой ни сани, ни дом толком не охраняются. Мужчина не смутился тем, что после неудачной битвы с дозорными остался в одиночестве. Даже не продумав толком, что он будет делать, получив отказ, он ринулся к Ольге.

Сперва, когда вся их развеселая шайка только в город вошла, думали они, что до отца Михаила никак не добраться. Только головы зря сложат. Но легко стянувши у Ольгиного кучера прямо с шеи амулет волшебный, пришли к выводу, что Семен был в чем-то прав. Чародеи беспечны настолько, что даже защиты у них нету никакой. Инквизиторы все до единого ездили на лошадях без охраны. Найти среди них Сатанаила тоже труда не составило. Те, кто «ведал тайное» подтвердили, что ликом он черен и прекрасен, да и хвост имеется. Только сил у него не меряно. И сразиться с ним в открытом бою никак невозможно. Боярыня Головина была, пожалуй, его единственным незащищенным местом. Что калека сделать может? А с инквизитором за её жизнь и поторговаться не грех. Все двенадцать бойцов были абсолютно уверены, что кабы в свое время апостолы за Иисуса Христа вступились бы, то непременно спасли бы его. Кто они для отца Михаила, если не апостолы его? На кого ему ещё опереться?

-Одного не пойму, — печально усмехнулась девушка, — как ты с одним колом на Басманова нападать собирался? Он много меня сильнее.

-Чего зазря пытаешь? — резко обернулся мужчина, — убивай, коли надумала.

-Мне спешить некуда, — тяжело вздохнула Ольга, — ты есть хочешь?

Ел он, судя по всему, давно. Может быть, даже не на этой седмице. Не пожелав расстаться с заскорузлым своим тулупом, он низко склонившись над миской, быстро орудовал ложкой. Манеры у него были крестьянские. Ложку он держал сверху, ел быстро, опасливо поглядывая на близнецов. Те присмирели, и тихонько по очереди клали головы к хозяйке на колени. Прислугу пришлось отослать. Ключницу всю ночь тошнило, и её муж, не спавши который день, ещё из казармы не воротился. На стол собирали девочки. Монахини где-то в горнице громко молились. Городские колокола звонили к обедне.

-Тебя как звать-то? — спросила Ольга, когда арестованный в третий раз подошел к чугунку за кашей.

-Влас, — после некоторого молчания все же представился мужчина. Затем кивнул на близнецов, — чего это они на полу сидят?

-Не твоя забота, — отмахнулась она, — о себе лучше подумай.

-А чего? — он облизал ложку, и поднял на девушку серые глаза, — опосля еды и помирать приятнее.

-Так помирать-то тебе не сей же час предстоит, — нахмурилась девушка, — пока судить вас будут. Пока приговор в исполнение приведут. Даже не знаю, как вас за вчерашнее накажут. Да вам и прежних грехов никто не простит. Кто в Угличе оборотня моего порешил? Кто самострел смастерил?

-Монах один, — все ещё неохотно, но зато без магического нажима отозвался Влас, — Он тайное ведает. Все монахи ведают, кого вчера поймали. Я один в послушниках ходил.

-Что умеешь? — заинтересовалась Ольга. Мысль о том, что не ступавший в Тень человек в одиночку смог не только избегнуть ареста, но и пробрался в терем, не давала ей покоя.

Умел Влас порядочно. Сам из крепостных, он с детства мыкался по лесам. Отец его охотой пробавлялся и сына к тому же приучил. Мужчина мог и землянку построить, и зверя любого бил. И ходил на медведя. Жил на подножном корму, и своего хозяйства сроду не имел. Зато был от природы смекалист. Игумен Михаил пригрел его за способность ладно планировать засады, хоть малые, хоть большие. Ловушки Влас тоже ставил мастерски. Сам при этом был росту небольшого, худощавого сложения. Мог в любую нору пролезть. Дрался хорошо. Лучше многих, что покрепче его были. Осиновым колом с легкостью пробивал лосю череп. А мало ли, что там после конца мира будет? Авось пригодится.

Пока Влас жадно ел мед, прихлебывая его свежим сбитнем, Ольга призадумалась. Не было сомнений в том, что Ярина ошиблась. Охотник с осиновым колом не токмо не мог вылечить боярыню, но и желания такого не имел. Пойманного с поличным, его оставалось только отвезти в казарму и сдать на руки Освальду. Однако от размышлений о предстоящей казни отступников её мысли потекли совершенно в другом направлении. Вот хорошие же они бойцы. И уже вместе бились, стояли друг за друга. Дозорных так побили, как не всякий раз опытные ведьмы могли бы. Вот сейчас казнят их. Светлых всех, по крайней мере. А Влас этот со своим безусловным военным талантом попадет вампиром в Дневной Дозор. Прямо к Гордею в руки. Не бывать этому!

По-хорошему, вызвать бы сюда Святослава, да все как есть рассказать. Сам от природы воин он этого бойца-самородка с руками оторвал бы, несмотря на прежние прегрешения. Незадача состояла в том, что князь, каким бы умным он не был, хитрости не имел и на полушку. На войне порою даже засады не делал. И всегда перед битвой вызов присылал. В спину не бил. И всё, АБСОЛЮТНО ВСЁ, немедленно расскажет Басманову. А там они с Гордеем ухватятся на Власа мертвой хваткой. Да, не враз он к темным проникнется. Но вампиру деваться некуда. Голод не тетка. Посидит месяц-другой без крови, да и придет в Дневной Дозор свею волей.

Оповещать Семена тоже смысла не было. Он слишком долго выслеживал да увещевал этих молодцов, чтобы сейчас Власа просто так отпустить. Да и пользы в том не было никакой. Послушник был не из тех, кто легко сдается. Было глупо рассчитывать, что он ринется служить в Ночной Дозор, особенно после вчерашнего. Скорее всего, оказавшись на свободе, он вновь и вновь будет пытаться прорваться к своим. И падет вместе с ними, когда казнить будут. Вытащить Власа, как свидетеля убийства царевича Димитрия тоже не получалось. Это признание уже вырвано у монахов, да и оборотни на полдороги к Москве. Оставалась небольшая надежда, что мужчину можно спасти в числе тех двоих, что Ольге в качестве награды самим Басмановым обещаны. Но их отдавали крепостными. А что-то подсказывало, что любой, назвавший Власа рабом, тут же останется без языка. Кому же в ноги пасть? Кто за пленника её вместе с нею заступиться сможет? Кто знает точно, какое наказание бойцов ожидает?

-Маша, — тихо позвала она, пока никого поблизости не было, — потолковать бы надо.

Ольга давно уже жила одна. Ещё при Фёдоре Алексеевиче пользовалась большой свободой, непривычной для женщины. А теперь и подавно сама себе все дозволяла. Машеньке же, чтобы к «подружке» в гости сходить, пришлось караван снаряжать. Буслай был отчимом заботливым, падчерицу оберегал. До порога сам сопроводил, и боярыне Головиной из рук в руки передал. Когда-то давно и сама Ольга так по гостям ходила. Со свитой, да с охраной. Просто забылось со временем. Двойственность, с которой жило большинство иных, порою поражала её. Вот в дозор Машенька может ходить с одними мужчинами. В казарме без платка запросто сидеть. А в гости изволь с покрытой головой при свидетелях отправляться.

С собою купеческая дочь привела шесть человек. Помимо двух слуг, что кряхтя и запинаясь о порог, внесли в горницу хозяйкино рукоделие, с нею прибыла мамушка-кормилица, хотя девица была уже далеко не в том возрасте, когда её надобно нянчить, и грудью кормить. Да и попала она к Буслаю Буслаевичу в дом уже не младенцем. Две девочки-чернавки тут же присоединились к боярским служанкам, сидевшим вдоль стены. Истребовали прялки, и принялись щебетать о своем, девичьем. Последнею появилась баба-шутиха. Кривая на один глаз, картавая и заметно прихрамывающая, которая принялась петь да плясать, едва переступивши порог.

Буслай удовлетворенно оглядел собравшихся, подмигнул девкам, и, чмокнув падчерицу в щеку, удалился, вполне довольный собою. Маша, вся пунцовая, взволнованная от нежданного приглашения, и не привыкшая ещё к мысли, что Ольга может в ней нуждаться, склонилась к своей подушке, и лихорадочно плела какое-то кружево. Боярыня про себя подивилась той скорости, с которой девушка перебрасывает в руках коклюшки. От булавок не было видно ниток. Сколок был огромный, и занимал подушку почти полностью. Но по всем приметам выходило, что плетется покров.

Чтобы выйти из комнаты, понадобился предлог. Боярыня Головина, сославшись на боль в спине, пожелала продолжить беседу с купеческой дочерью у себя в опочивальне. На этом объяснения для прислуги завершились. Ольга отвела глаза и своим и пришлым, а близнецы ещё третьего дня были околдованы. Не ровен час, известят Гордея или самого Басманова. И прощай, будущий светлый дозорный Влас.

Охотника отмыли в бане и переодели в чистое. Отчего он отчасти утратил свой крестьянский вид. У него оказалось удивительно благородного вида лицо, чем-то смахивающее на лисье, с точеным носом и красиво очерченными губами. А персты были тонкими, словно у девицы. Когда были вымыты и прибраны его пшеничного цвета волосы, стало видно, что лет ему не более двадцати. Правда, взгляд и повадки у него остались дикарскими. А манеры мужицкими. Машеньку он встретил низким поклоном. Одета она была куда богаче Ольги, и мужчина, не разобравшись, принял её за боярыню.

Ольга даже не прислушивалась к их беседе. В задачу Машеньки входило уговорить Власа подчиниться, ступить в Тень и стать светлым. Боярыня и сама бы справилась. Но настроение у мужчины не улучшилось. Ни после бани, ни после почти двух дней сна он веселее не стал. Спать на постели отказывался. Застеленной пестрыми простынями лежанки робел. Он в жизни своей на настоящей кровати с бельем не спал, и не нуждался в ней. А вместо одеяла укрывался своим грязным тулупом. Держать его приходилось в спальне, чтобы он ненароком не попался на глаза прислуге. Или того хуже, мужу ключницы.

Ольга уже давно отвыкла спать при чужом мужчине. Одно дело Фома. Какой-никакой, а жених. Инкубы-близнецы были для неё чем-то вроде домашней скотины. Сахар в жизни ни одной вольности в отношении хозяйки не допустил. Сейчас же у неё не полу почти у самой постели спал совершенно чужой человек. Да, крючков она на него понавесила. И от побега, и от разных мужских причуд. Влас на это только фыркнул. «Ни рожи, не кожи! Больно надо!» И, надо сказать, вел себя примерно. Но настроение у него было прескверное. А в нимбе сквозили злоба пополам с неуверенностью и страхом. Эдак можно было сразу его Гордею отдавать.

До Ольги долетали обрывки разговора, как она ни старалась не вслушиваться. Не больно-то ей хотелось узнать, что со дня на день игумен Михаил своими руками апостолов этих пойманных обратно в монастырь поземный сведет. Всех вместе, вампиров, и «светлых». Гордей «своих» не пощадил, как ожидала девушка. Наказали темных сильно. Все вампиры должны были свое под землею отбыть. Еды светлым приговоренным с собою давали на месяц, а о своем пропитании вампирам предстояло заботиться самим. Семен, как воротился, мигом с нищими город дозором обошел, и остальных отступников за два дня отловили. Все женщины, из которых только двое были «светлыми». Остальным предстояло охотиться на своих бывших «братьев» под землею.

-И выйти никак не можно будет? — услыхала Ольга шепот Власа.

-Можно, — тяжело вздохнула Машенька, — любой иной третьего порядка сможет двери изнутри отомкнуть. Да только сам подумай, сколь мало времени надобно вампиру, чтобы следующего порядка достичь, и как долго до него светлому расти. Если же никто за два месяца из монастыря не выйдет, двери инквизиторы, так и быть, отопрут. И того, кого живым отыщут, в Дозор определят.

Охотник и до того был нерадостен, а теперь и вовсе в отчаяние впал. Ольга и так поняла, что все монахи, которые из Углича пришли, слабенькие иные. Даже если они всю свою силу применят, да объединяться, еда у них рано или поздно закончится. Если до этого вампиры их всех не переловят. Единственные двое сильных светлых, Пров и сам игумен, в монастырь подземный не попадали. За этим инквизиторы будут следить. Никак монахам не помочь. Никак!

Машенька ещё о чем-то с охотником беседовала. Время от времени он бросал на Ольгу взгляд украдкой. Но все больше на свою собеседницу смотрел. За время разговора он заметно успокоился, и даже разрумянился. Понятно. Богато одетая красавица нравилась всем. Влас не мог не понимать, какая между ними пропасть. Но любоваться на девушку ему никто не мог запретить. Боярыня поджала губы.