Ольга (джен)

На вокзале было людно. Ольгу уже привычно толкали, шпыняли. На неё прикрикнул городовой на перроне, и уж конечно никто не предложил помочь донести её вещи. А ведь горничная Павлина так жила каждый день, и ни разу не пожаловалась. Вздыхая о незавидной доле наемной прислуги, дозорная привычно потянулась в карман в поисках часов. И тут же одернула себя. Нет у неё теперь часов. Да и карманов, где они могли бы лежать. Хотя жалование у Павлуши было, как у мужчины, семь рублей. Она даже половину умудрялась откладывать. Но на золотые часы, которыми графиня не задумываясь, обзаводилась раз в полгода, горничная бы до самой старости копила.

Ольга подняла голову, чтобы глянуть на вокзальные часы. И уперлась взглядом в блестящую желтую дверцу своего «Фиата», подаренного отчимом итальянского автомобиля. Надо же, по привычке пошла сразу к машине. Не ровен час, та же привычка заведет её прямиком на дорогу наблюдателя из Дневного Дозора. Нет у неё теперь автомобиля. Нет восьми комнатной квартиры на Невском проспекте. И денег только двадцать рублей на неопределенный срок. На любое колдовство тут же примчится какой-нибудь любопытный ведьмак. Придется выкручиваться.

Ноги непривычно мерзли в ботинках с тонкой подошвой. Об оставленных в Москве валенках она уже не первый раз пожалела. На неё поглядывали с любопытством, а проходящие мимо старушки, торговки пельменями и пирогами, даже с сочувствием. Ольга представила, как она выглядит со стороны. Бледная, тощая, полупрозрачная девочка в слишком холодной для российской зимы обуви. Без дома, без работы и почти без денег. Ну, с работой, если уж совсем припрет, можно выкрутиться. Наняться к самой себе горничной. Появится стол, ночлег. И даже жалование. Но тут уже будет не до Распутина с его смертельными пророчествами. Работа у горничной трудная и грязная. Отупляющая, и занимавшая весь день, а то и часть ночи. Выходной раз в год, и то не на день, а на вечер.

Недостачу средств можно было решить безо всякой магии. Почерк у неё остался прежним. И написать доверенность на получение денег в банк она могла на какую угодно сумму. Но этот план тоже остался в резерве. Кто знает, может не так трудно к старцу Григорию подобраться. Быстро управится, и вернется назад, к влюбленному Гесеру. Но сперва нужно было хоть какой-то угол для ночлега снять. Ольга остановилась и задумалась. Распутин жил на Гороховой улице. Гостиницы там были дорогие. Квартиры тоже, даже самые плохонькие. Да к тому же рядом, вдоль набережной Фонтанки, проходил маршрут патрулирования обоих Дозоров.

Но эти трудности были для тех, кто плохо знал Санкт-Петербург. Здесь нищета так тесно соседствовала с роскошью, что это стало совершенно незаметно, и воспринималось жителями естественно. Это Головина, жившая тут с момента строительства, хорошо знала. Приценившись к извозчику, и решив, что Павлуше в столице эти четыре копейки ещё пригодятся, она решительно направилась пешком прямо на Гороховую. Здесь, на задворках высоких красивых домов, в подвалах и на чердаках, были рады приютить всех, кто прибыл в столицу без гроша в поисках счастья.

За скромные четыре с полтиной Ольга обрела на месяц койку в теплом подвальчике, по соседству с тремя бледными изможденными девицами в ярких платьях. Ей тут же предложили и работу, прямо тут, на Гороховой. С восьми вечера до пяти утра. Заработок вполне приличный, только надо «желтый билет»* получить. И сутенер половину заберет. На остальное худо-бедно в столице прожить можно будет. Но она вежливо отказалась, напомнив себе дать сутенеру в глаз при случае. И реморализацию ему провести, когда снова колдовать можно будет. А девиц этих надо бы к Зингеру на дамские курсы** определить. Ауры у всех троих были чистыми и светлыми. Эти женщины, каждая в свое время, прибыли в город на заработки. И только мизерные, в полтора рубля зарплаты «черной» прислуги, да высокие столичные цены завели их на кривую дорожку проституции.

Белья на кровати не было. За покрытый пятнами и проеденный мышами тюфяк пришлось заплатить ещё двадцать копеек. Котел парового отопления был тут же, в подвале. Пришлось отдать ещё два рубля за уголь. Хозяйка ночлежки, грузная баба в сером шерстяном платье с чужого плеча и сальными седыми волосами, собранными в крошечный пучок на макушке, присоветовала дешевую мануфактурную лавку при фабрике, где можно было за сущие копейки обзавестись лоскутом ситца. Так что без постельного белья графиня прожила всего полдня. Сшитые грубыми длинными стежками наволочку и пододеяльник соседки одобрили. А теплому одеялу, купленному тут же в ночлежке у старьевщика, даже позавидовали.

Дверей между «номерами» в подвале не было. Разделительные перегородки выполняли скорее декоративную функцию. За ближайшей перегородкой спали мужчины. Судя по запаху, исходившему от одежды, которую они для сушки развесили прямо на трубе парового отопления, извозчики. Вода для умывания была тут же, текла из ржавого крана в грязную железную раковину. Всю первую ночь Ольга слушала, как со стуком падают капли. Про горячую воду здесь никто и не слыхивал, впрочем, как и про умывание. С утра к раковине выстроилась очередь из похмельных жителей ночлежки. Остальные удобства располагались в соседнем дворе.

Готовить в подвале было негде, да и запрещено. Хотя в нем проживало человек сорок, в их числе две семьи с детьми. Ребятишки, получившие с утра по куску ржаного хлеба, с шумом возились на полу у дверей. Игрушка, ободранная деревянная лошадка без хвоста, была на всех одна. Ею тут же завладел самый бойкий из мальчишек, и сейчас вел на ней в атаку свою сестру. Остальные довольствовались ролью союзной армии, с криками носясь вокруг. Дети изображали боевые действия, совершенно не задумываясь. Начавшаяся в девятьсот пятом, революция, а затем и война, захватили всю их недолгую жизнь. Они даже не знали, как это, «мир».

Кое-как умывшись, и наскоро одевшись, Ольга направилась в благотворительную столовую. Больше ей поесть было негде. За десять копеек она получила королевский по меркам подвала, завтрак. Жидкую несладкую кашу из непонятного зерна и целую репу. Чай, покрытый какой-то радужной пленкой, она отвергла. Как и пахнущие стеарином* * *

маленькие котлеты. Хлеб можно было взять бесплатно, но графиня устыдилась. Куски подозрительно напоминали те, которыми утром завтракали дети. Хотя, возможно, они просто происходили из одной дешевой булочной. Оставив бесплатную еду тем, кто в ней действительно нуждался, она поплотнее закуталась в свой тулуп, и вышла на улицу.

Переулочек был защищен от ветра. Но на соседней Гороховой улице была настоящая столичная зима. С пронизывающим ледяным ветром, и колким мелким снегом, больно бившим по лицу. Щеки тут же покраснели и начали болеть. Кожа у Павлуши была тонкая. Распутин жил в доме № 64. Роскошный, пятиэтажный, этот дворец буквально окружала огромная очередь. И сперва Ольга решила, что здесь раздают что-то бесплатное. На ледяной мостовой тряслись от холода люди всех сословий. Крестьяне, мещане, солдаты и женщины. Много женщин. Кто-то из них сидел рядом с домом, в каретах и автомобилях. А бабы попроще жались к бежевой оштукатуренной каменной стене дома.

Мысль о том, чтобы встать в конец очереди, девушка почти сразу же оставила. Люди стояли и за домом, и за поворотом дороги. Заканчивалась очередь у ограды видневшегося в конце улицы парка. Видно было, что попасть в её начало можно только ночью. Графиня немного потопталась вокруг дома, и заметила, что люди не двигаются. А расспросив тех из крестьян, что стояли к дверям поближе, удалось выяснить, что «святого человека» дома нету. Давно, второй день уже. Видать, срочные дела во дворце задержали. Делать нечего, пришлось возвратиться обратно в ночлежку.

Старец дома не появился и на следующий день. Возможно, он сидел у постели больного царевича. А мог быть и в запое, и на гулянье. Так продолжалось неделю. Все это время Ольга почти не спала и очень мало ела. Ночлежка жила шумно. Всю ночь люди пили, то молча, то с песнями, в то и с драками. Девицы, проживавшие с нею в одной «комнате» ночью работали, и просили дозорную присмотреть за их пожитками. А днем они следили за её узелком. Иной раз, возвращаясь под вечер, она находила на полу подле кровати миску остывших щей с куском черствого хлеба. Не прав Гесер. Не токмо дичают и черствеют люди на социальном «дне». Многие сдаются, это верно. Но кто-то всё же высветляется.

За это время состав очереди значительно поменялся. На ночь очередь расходилась, но к утру собиралась вновь. Весь жизненный уклад столицы отражался здесь, как в зеркале. Алчущие благословения не выдерживали и покидали свои места. Богато одетые посетители и вовсе норовили остановиться прямо у парадного подъезда, минуя строй ожидающих, будто бы не замечая их. Те, кто победнее, даже не пробовали протестовать. Их оттесняли везде и всегда. Это вошло у всех в привычку. Возмущена была только дозорная. Злилась на людей, покорно ожидавших «старца» безо всякой надежды. На Распутина, который зная, что к его двери тянется эта бесконечная очередь, куда-то уехал и не объявляется. На себя за неспособность придумать, как добраться до старика. За злость свою тут же себя корила. И так от этого изводилась, что совсем ночами спать перестала.

Наконец, подгадав момент, Ольга выскочила из дому ночью, и направилась прямиком на Гороховую. Очереди почти не было. В это время сюда пришли лишь самые стойкие. Но уже через час народу стало вдвое больше, а к рассвету дом вновь окружила толпа. Девушка в бессилии облокотилась о стену и прикрыла глаза. Ну, дойдет она до квартиры этой проклятой. А дальше-то что? Судя по всему, старик никогда не остается один. Убить его дома без свидетелей просто невозможно. Выследить, не находясь в его окружении, тоже. Значит, надо как-то попасть в ближний круг. Но как?

Мимо проезжали извозчики, проходили люди. Никто не удивлялся скоплению народа на Гороховой. Очередь давно стала частью улицы. Ольга поймала себя на мысли, что ей тоже становится безразлично происходящее вокруг. Богачи, сующиеся в обход остальных. Нищие, прохожие. Все ей безразлично, кроме холода и пронизывающего ветра. Интересно, кто-то уже умирал у этой стены, так и не дождавшись старца Григория? Девушка закуталась в тулуп поплотнее, сунула озябшие руки в рукава и прикрыла глаза.

-Эй! Девица!

Она устало обернулась к зовущему. Прямо перед нею, на мостовой, остановился огромный черный автомобиль. У распахнутой дверцы стоял невысокий, плотно сбитый мужчина в собольей шубе, наброшенной поверх дорогого костюма.

-Ты! Да, ты! — весело рявкнул мужчина, протягивая ей серебряный рубль, — бери, да проваливай.

-?

-Место твоё в очереди, — пояснил мужчина, — тебе делать нечего, завтра снова придешь. А я человек занятой. Или, может, тебе рубля мало? Десять даю, только возьми, да убирайся.

Ольга зло глянула на него. Мужчине не хватило смелости связываться с крепкими мужиками стоявшими впереди. Или с теми богачами, кто уже подъехал сюда на своих автомобилях. Так вот, как они попадали в начало очереди! Дозорная уже почти решилась плюнуть на всех, и навалять по этой наглой сытой роже, когда её остановил чей-то угрожающе тихий голос.

-Что, обижают тебя? — ни сочувствия, ни какого-то интереса в этом вопросе не было.

Девушка обернулась, и увидела Распутина. Одетого в черный долгополый кафтан, в наброшенной на плечи бобровой шубе. Он поманил Ольгу к себе. И на миг она подумала, что он её узнал. Проник взглядом через всю защиту, наведенную Гесером, и увидел ауру. Вот чего ей меньше всего хотелось, так это убивать его на магической дуэли.

-Пойдем, — коротко бросил Григорий, ухватил её за руку, и спокойно повел к парадному подъезду.

*Желтый билет — Заменительный билет, из-за своего жёлтого цвета имевший в народе неофициальное название жёлтый билет — являлся альтернативным паспорту документом, который в Российской империи давал право легально заниматься проституцией.

**Система продаж, при которой женщины могли бесплатно обучиться шитью и машинной вышивки с помощью представленных фирмой Зингер швейных машин. По окончанию курсов ученицы часто покупали себе швейные машины, воспользовавшись скидкой и рассрочкой оплаты.

* * *

Стеарин — Белое или желтоватое жировое вещество, идущее на изготовление свечей, а также употр. в мыловарении и др. областях техники.