Ольга (джен)

Есть в провинции и селах роскошь, недоступная столичным жителям. Ночное затишье. В столице невозможно остаться одному. На любой, даже отдаленной улочке, всякий раз хоть одного прохожего, да встретишь. В любой час ночи, даже под утро. На Гороховой в пятом часу утра жизнь не кипела, конечно. Но рестораны освещали заснеженную мостовую, и там ещё оставались пьяные веселые посетители. Пели цыгане, смеялись девицы. Но уже не бодро и задорно, как это бывает с вечера, а так, в пол силы. Чуть менее везучие размалеванные и не по погоде одетые девки жались к стенам, прятались от холодного ветра за углами домов. Особенно пробивные, кому удавалось сговориться за десять копеек со швейцарцами, грелись за стеклянными дверями парадных подъездов. Клиентов в эту пору было немного.

Ольга бодро топала новыми валенками по грязному снегу. Желтый, серый и черный, он был ей привычен ещё со времен постройки первых фабрик. Какое-то время, довольно продолжительное, она другого снега и не видела. Работала по окраинам. Нельзя сказать, что раньше было много чище. Возле порта и рынков, на Марсовом поле, и вообще везде, где бывало много солдат и лошадей, чисто не было никогда. Лишь богатые улицы, расположенные вдоль набережной Невы, ещё долго радовали взоры своих обитателей и гостей Санкт-Петербурга приятным пастельным сочетанием белоснежных сугробов, серых и желтых дворцовых стен и льдисто-голубого неба. Но с тех пор, как в городе появились автомобили, снег зимой навсегда перестал быть белым.

На задворках, куда поварихи и горничные богатых домов повадились выливать помои, о чистоте никто и не слыхивал. Миновав ставшую частью двора мусорную кучу и замерзшую рыжую лужу, она, наконец, очутилась в знакомом полумраке подвала. Если не считать тихого детского плача, натужного кашля да бодрого храпа, в ночлежке было тихо. Обычно в это время Ольга спала, потому и удивилась. Скоро люди начнут вставать, кто на работу, а кто по привычке. Не хотелось никого будить. Девицы-соседки ещё не возвращались. Но оставленные вещи нашлись нетронутыми. Все же не пропили ещё последнюю совесть местные обитатели. Ничего у соседок не украли.

Просьба её, высказанная Распутину для отвода глаз, теперь тяготила Ольгу. Попросила она пристроить гулящих девиц к приличному делу. А неплохо было бы сперва у них спросить, надо ли. Может быть, загордившись своим положением, она на девушек этих свысока посматривает. Думает, что знает, как им лучше. Хорошо ещё, что колдовать ей сейчас нельзя. Заставить всех троих отринуть уличную жизнь и заняться чем-то поприличнее, она не сможет. Ну, бросят они это неблаговидное занятие. Дальше-то что? Заработки на заводах да в мещанских домах у прислуги копеечные. Может быть, сердобольная графиня Головина всех троих к себе наймет? Да только надо ли ей в её небольшой квартире так много горничных? Помочь хотелось нестерпимо. Но дозорная прекрасно понимала, что привыкшие к определенным заработкам, её новые подружки могут помощи и вовсе не желать.

Были у неё дела поважнее. Распутина надо было как-то аккуратно изловить. А как, если он всегда людьми окружен? Своего автомобиля у него нет. Ни кареты, ни лошади. Из дворца за ним шофера посылают. По делам его поклонницы возят. Даже пешком старик нигде один не ходит. Видать, сильно целителя покушение испугало. Что же его теперь, в нужнике стеречь? Ольга укуталась в одеяло, прикрыла глаза, и задумалась. Попробовала поставить себя на чужое место. Вот она получает удар ножом от неизвестной женщины. Две недели жизнь её висит на волоске. Изменило ли это событие размеренных ход её жизнь? Ещё как! Теперь она всего боится, окружает квартиру следящими чарами, и каждодневно просматривает нити вероятности.

Что же она там видит? Некую смертельную опасность, исходящую от женщины из рода Головиных. Семья небольшая. Всех проживающих в столице и десятка не наберется. Но среди них есть Великая. Ольгу он знает в лицо. Разумеется, за нею тут же начинается слежка. На всякий случай следят и за остальными дамами из её семьи. Это совсем не сложно. Обаятельный Распутин близко сходится с Марией Головиной. Может быть, она тоже под подозрением, но скорее всего, бедняжке отведена роль заложницы. Дружит он с нею, а сам боится до дрожи. Каждый день убийцу в гости ожидает. Оттого и пьет старец Григорий по-черному. Гуляет каждый раз, как последний. Но нельзя же вечно жить в страхе, и никому ничего не рассказывать. Есть же кто-то, кому целитель доверяет. Скорее всего, это его дети. Кому они нужны, кроме отца? Семью свою старик бережет. Под присмотром держит.

Проснулась она поздно. Подвал гудел, как улей. Соседки, с которыми она только изредка встречалась, все на месте были. Ольга обрадовалась. Вытащила свои припасы. Отдала девушкам за ненадобностью табак и папиросную бумагу. Сама она курила лишь однажды, в поезде. И когда сообразила, что горничная Павлина не курящая, было поздно. Всю оставшуюся ночь девушка изводилась тошнотой. Так что теперь было, чем подружек угостить. Те приняли подношение с благодарностью. Все трое днем спали, да и другая работа иной раз не давала за махоркой сбегать. В свободное время проститутки подрабатывали. Вышивали воротнички и манжеты. Получали за эту работу гроши. В том, что они не оставляют свой сомнительный уличный промысел, не было ничего удивительного.

Рассказу о встрече с Распутиным ни она из слушательниц не удивилась. Кому же о нем знать, как не проституткам? Старик ещё в силе, сам вдовый. Девушки отзывались о нем тепло и уважительно. Платил он хорошо, лишнего не требовал. Даже ласков был. Да к тому же за ним филеры* ходят. Следят за каждым его шагом. Любая женщина, проведшая с царским лекарем даже один час, может без труда заработать ещё пару целковых, если ничего не будет скрывать. Судя по тому, что старец Григорий все ещё живет в пожалованной царем квартире, и ездит во дворец, как к себе домой, ему эти разговоры не особо вредят. Слову, данному им, тоже можно было верить. Девицы согласились бросить проституцию, стоило лишь упомянуть, что Распутин обещал подумать о новой работе для всех четверых.

-Да разве можно на него рассчитывать? — усомнилась Ольга, — для красного словца пообещал.

-Не скажи, — из-за деревянной перегородки высунулась лохматая мужская голова соседа-извозчика, — он мне раз обещал, что на завтра ко мне в пролетку сядет и со мной цельный день ездить будет. А меня, вишь, на Гороховую не пустили. Так святой человек три улицы пёхом прошел, чтоб меня найтить. Слово дал!

Возле «комнатки» тут же собрались все, кто хоть раз говорил со старцем, получал от него подаяние или чистил ему сапоги. Платил он честно. Подавая милостыню, непременно благословлял. А одного запойного пьяницу отвадил от водки аж на месяц. Кого-то Григорий предостерег от поножовщины в кабаке, кому-то помог от зубной боли. Делал он это совершенно бесплатно, просто проходя мимо. Правда, ломиться к нему на квартиру за благословением никому из проживающих в ночлежке в голову не приходило. Нищенство, проституция и извозный промысел занимали все их время. Стоять по несколько дней в очереди никто не мог, да и не хотел.

Новости эти слегка охладили пыл дозорной. Весь следующий день она в меланхолии пребывала. Одно дело убивать темного пророка, от которого один вред. И совсем другое, когда человек хоть какую-то пользу приносит. Способа до него добраться нету никакого. Надо в самом близком его окружении находиться. А это либо его собственные дети, либо царские. Да к тому же старик со своим крестьянским обаянием Ольге понравился. И она уже всерьез подумывала о том, чтобы его и вовсе помиловать. А что? Зачем хорошего целителя жизни лишать? Пущай себе живет где-нибудь в уединении, отшельником. Произносит свои пророчества в пустом лесу или келье. Да хоть в тюремной камере. Кто их там услышит?

Она в задумчивости уставилась на свои новые валенки. Хорошие, теплые. Но тут рядом с ними появились чьи-то начищенные сапоги. Обутый в них мужчина был невысоким и тощим. С неприятным лицом. Одетый в короткий овчинный полушубок, он криво усмехнулся сверкнув золотой фиксой.

-Познакомимся? — процедил он, присаживаясь на соседнюю койку, — а то нехорошо как-то. На моей улице работаешь, а здороваться не заходишь.

-?

-Пал Андреич, — он вальяжно порылся в кармане, выудил помятую магазинную папиросу и тут же закурил, — а тя как величать?

Ольга представилась.

-Слухай сюда, Павлина, — выпуская девушке в лицо струю желтого дыма, кивнул Павел Андреевич, — мои девки бунтуют, хочут свои билеты на пачпорта сменять. А ты, я вижу, уже сама работать принялась. Валенки вон, новые. Всю ночь где-то шлялась. С Распутиным поручкалась. Так шо давай по-людски. Работай, как хошь, бери, сколь дадут. Половину мне. Будешь за это целая. А девицам я сам обскажу, как делать не надь. Понятно?

-Отчего ж не понять, — улыбнулась в ответ Ольга, и поднявшись, поманила мужчину за собою к выходу. — Пошли, покажешь, где работать можно.

Проходя мимо печи, она потихоньку прихватила стоявшую в углу кочергу.

*Филер — сыщик, полицейский агент.