Ольга (джен)

Весна выдалась ранняя, теплая. В Москву скоро должны были вернуться дозорные, посланные за рекрутами. На это дело снарядили Малушу. Они с Филиппом объездили за это время чуть не полстраны, то и дело уходя в Тень, для ускорения. Из Дневного Дозора только Устина смогли отрядить. Иных по соседним городам он не чуял, как слепая предсказательница, и присутствовал в качестве наблюдателя. Чтобы светлые по дороге никого в Тень не водили. Басманов сам себе дозорных отбирал, и сам над ними колдовал.

Гордей ходил мрачнее тучи. Брат его, получивший повышение, и дома-то бывать перестал. Юноша, в жизни своей не ступавший за порог без дозволения брата, собрался за час. Ни малейшего сожаления на его лице не отражалось, когда он отбывал. Ольга сама видела, Устин за амулетами к Басманову заезжал. В жизни Гордея образовалась зияющая пустота.

Ольга слушала в пол-уха, что Устин пропадет, и как именно он будет мыкаться при чужих людях без брата-заступника. То, что брат его давно мертвый и ни в чем, кроме крови, не нуждается, Гордей понимал, но не осознавал до конца. Теперь он приходил часто, но к Басманову в терем даже не совался. Мог бы, конечно, по работе заходить хоть каждый день. Да боялся сойти за малохольного. Из тех, кто от любого дела за чью-то спину прячутся. Больше всего ему не хотелось, чтобы так думал новый инквизитор.

А по делам своим сердечным и вовсе соваться не решался. Хоть и был он теперь воеводой Дневного Дозора, но все же молодой и незначительный для иного, ему и ста лет не было. Не из тех, кого инквизитор у себя привечал. И не знатный, как инкуб любил. Роду-племени он был простого из посадских. Батя плотничал, и сына кой-чему успел выучить. А матушка, сколько помнилось, болела, да брюхатая ходила. Дети их, впрочем, долго не жили.

Они рано остались сиротами, мать родами померла вместе с младенцем, Устину и трех лет не было. А отец тою же зимой замерз, в метели снежной заплутал. Гордей взрослый был, «в людях»* уже год жил. Остался один с братом-задохликом на руках. Устин все детство болел. Синел и задыхался. А сердце у него так стучало, что рядом сидя услыхать можно было. Гордей давно привык по первому его хрипу с места срываться. И когда однажды брат прямо на улице упал, соседушки судачили, мол, добро бы помер. Брату руки развязал. Взрослый уже, жениться давно пора.

Так Гордей про иных узнал. И про Басманова. Сперва осерчал на всадников проезжих, что посередь улицы поглазеть на его беду остановились. А потом приметил, не простые всадники. С этакими вот клыками, не как у всех. Сам тогда в кузне работал, старый кузнец при нем часто зубы драл, так Устин всякого насмотрелся. И даже сам пробовал. Да и не токмо зубы странны были. И сами мужчины были, как не отсюда. Не лицами, не беседою своею не походили на остальных москвичей.

А Фёдор, тот и вовсе показался ему выходцем из сна сказочного. Как девка, только краше. На девок-то Гордей с роду не смотрел. И не думал о них даже. Он вообще кроме брата больного ни о ком не думал. А тут на минуту и про Устина позабыл, Темнейшему в глаза заглянувши. И Басманов тоже на него долго смотрел, пристально. Потом кивнул своим, те братьев к ним в избу сопроводили. Не так далеко было. И когда Фёдор его к умирающему Устину подвел, да на ухо шепнул: «Иной ты. С собою тебя уведу. А брат твой помрет сейчас». Так внутри все и оборвалось. И оказался Гордей в месте непонятном, сплошь мхом поросшем. Это он сейчас Тень хорошо знает везде, докуда дойти может. А сперва испугался.

Наделила его Тень четвертым порядком. Фёдор плечами пожал, да и собрался уходить. Вышел за ним и Гордей. Все он теперь видел по-другому. Враз понял, что Фёдору лет много, и что силы у него немеряно. И себя по-иному осознал. А как вампиров, с воеводой пришедших, увидал, так и вовсе на лавку сел от неожиданности. Мертвые, а ходят, говорят.

-Ну, ежели не боишься, — пожал плечами Басманов, — то хватай любого из моих молодцов, да к брату веди. И помрет, а ходить будет, работать. Все польза. Да и тебе руки развяжет.

-А ежели нет? — насупился кузнец.

-Похоронишь, — бросил Фёдор, сочувственно оглядывая самую богатую на улице избу, — Деньги-то есть на похороны? А то могу ссудить, до первого жалования. Тебя бы в целители, конечно. У брата твоего сердце на честном слове работало. С такой болезнью долго не живут, не то, что до семнадцати, до трех лет не дотягивают. Но и боец из тебя знатный выйдет. Брат с тобою вместе останется, тоже в Дозор к себе пристрою. Порядка у него высокого не будет. Но я много и не жду. Сам не пропадет, и ладно пока. Жалование у нас большое. А вас двое. Проживете как-нибудь.

Говорил, а сам все поглядывал, как он умеет. Гордей был взрослый, даже слишком, другой какой мужчина на посаде в его лета троих детей родить успевал. Двадцать семь. Серьезный возраст. Не тот, когда из кузни уходят, куда глаза глядят. Кузнецы богато жили, учились долго. А мастерство, хоть за день и не забывается, а все ж практики требует. Куда ему в Дозоре служить? Он и верхом-то не ездил ни разу. Но плечи у него были широкие, руки сильные. И сам не из робких. Выучился.

-Чего это к тебе Гордеюшка зачастил? — задумчиво поинтересовался Басманов, просматривая присланные из Ночного Дозора свитки, — свататься что ли надумал? Так я благословлю. Он полезный. Брат из дома вырвался, служить более некому. Тебе послужит.

-Больно надо, — фыркнула Ольга.

-Не хочет боярыня за посадского идти, — констатировал инквизитор, — брезгует.

-Да мне просто чужого не надобно, — обиделась девушка, — Гордей тебя любит. Чего ты его гонишь?

-Ему любви подавай, — нахмурился Фёдор, — мне пока не надобно. Да и красы его не вижу. А что бегает, так много таких. Он из того ряда ничем не выделяется. И от брата твоего я ещё не совсем отошел.

-Отойдешь тут, — сочувственно буркнула она, — Живешь в том же тереме, даже спишь на той же кровати. И не страшно тебе, и не противно?

-Видел я вещи и пострашнее, да и сам делал, — мрачно ухмыльнулся отчим.

-Неужто никто ещё не перешиб? — удивилась Ольга, — времени-то прилично прошло. Весна уж. Ты же говорил, что инкубы забывают быстро.

-Забывают, — вздохнул Фёдор, — да не всех. И не так быстро. Что о брате твоем извожусь, так не железный я. Да что там. Кабы хозяин мой бывший жив был, я бегом бы к нему побежал. Плюнув и на Святослава с его Библиотекой, и на Бориса.

-Так тебя тут токмо библиотека держит? — обиделась девушка.

-Не только. Но по большей части, — разозлился Басманов, — кабы можно было, я бы все оттуда вывез. Домой бы уехал. Там тепло, еда вкусная, море. Парни красивые. Искусства разные в почете, стихосложение опять же. Родина моя там, понимаешь? Изменилось все, конечно. И люди другие, и одежды. Но тянет, все равно.

-Неужто никак нельзя заклинание преодолеть? — Ольга поджала губы, — Нешто Святослав намного тебя сильнее?

-Они там вдвоем с женой чего только не навешали, — вздохнул Фёдор, — пробую. Каждый день ищу. Мне триста лет дано, чтобы секрет прознать. А не смогу, Малуша ключ обратно заберет. Но я успею! Ты поможешь.

-Чем я тебе помогу-то? — удивилась она, — я и в Тень-то не ступала.

-Какие твои годы? — заверил инквизитор, — и потом, разве нужно все самой делать? Помощника найдешь, посильнее. И сама сильной станешь. Ты не думай так, как будто семьдесят лет только проживешь. Думай, как будто тысячу или больше жить станешь. Тут за год иной раз чего только не произойдет. А за триста лет и вовсе все поменяется.

-А вдруг не стану сильной? — она шмыгнула носом.

-Станешь, — твердо заявил Басманов, — учитель у тебя, считай, уже есть. Святослав сам возьмется. К тому времени, как тебе в Тень ступить придется, ты медведя с одним ножом валить будешь. Поведет тебя сильный маг. Об этом я позабочусь. А дальше уже твоя забота, чтобы порядок твой рос.

-А чего ты с Гордеем так не возишься? Ученик все ж таки.

-Возился, — обиделся Фёдор, — у него второй порядок. Больше сам не берет, боится. Тень все видит. Он и с братом своим специально хороводится до сих пор, только чтобы дальше не расти. Просто сам пока не понимает. Сперва-то резво взялся. Я думал, с его напором он вне порядка через сто лет будет. А он воеводой стал, и остыл. И я остыл.

* Жить в людях — традиционное для бедных семей переселение подростка 11-13 лет в чужой дом. Подростки выполняли работу по хозяйству или учились какому-то делу.