Ольга (джен)

Мэй на самом деле носил сложное и довольно неблагозвучное имя, включавшее имена нескольких его предков по линиям отца и матери. Был он четвертым сыном министра. Правда, чем его отец при дворе занимался, Ольга так и не поняла. И не интересовалась толком. Было ему двадцать лет. Но выглядел он совсем юным. Семья была богатая, только сам юноша особо на наследство не рассчитывал. Отец был не стар и полон жизни, а братья только что заняли самые низшие должности при дворе, да и к тому были все до единого родственники привлечены. Ему, самому младшему, оставалось надеяться только на себя. Помощь, какая могла быть ему оказана, не сочеталась с его амбициями.

Да и не нуждался особо. Ум и силу духа в себе осознавал и пребывал в покое. Был, правда, возраст, где-то между тринадцатью и шестнадцатью годами, когда он, подсчитав примерно, сколько лет ждать до получения наследства, пришел в отчаяние. Жизнь проходил мимо, лучшие годы предстояло провести, выполняя мелкие поручения придворных. Хоть и в императорском дворце, но не у трона. Не больно-то почетно, к тому же не прибыльно. А жить хотелось сейчас. Кто знает, может и не суждено Мэю отца пережить. Заболеет, или с лошади свалится. Утонет. Мало ли. Да и что с того, что переживет? Братья к тому времени женятся, и большую часть семейного богатства растащат по своим домам.

Но ведь люди, и правда, умирают от самых неожиданных причин в довольно юном возрасте. А отец с матерью не молоды. Мысли об этом так захватили мальчика, что несколько лет он ни о чем другом и думать не мог. Он увлекся судебным делом, принялся много читать, и, беседуя с уважаемыми судьями и юристами, ловил каждое их слово. Беседы не утешали. Убить пять человек, и при этом остаться безнаказанным, было довольно сложно.

Мэй думал о поджоге, отравлении, удушении и разбойных нападениях так много, что в конце концов перешел от мыслей об убийстве родных к мыслям о том, как убить, и не попасться. Наказания в Чосоне были жестокими даже за самое незначительное преступление. А тут убийство! Так что постепенно он и вовсе к этой идее остыл. Зато нашел себя. Вот, чем он хочет всю жизнь заниматься! Не стоять, склонившись перед придворным, ступенью повыше. Не строчить оды хвалебные да кляузы. Его призвание — раскрытие преступлений. Особенно тех, что на первый взгляд выглядят, как несчастия или совпадения.

Вот тут заминка выходила. В семье все отец решал. Кому когда и на ком жениться, кому где и кем при дворе служить. Где жить, как себя вести, чему учиться. И таким неблагородным делом, как розыск злоумышленников да воров, мальчику никто не позволил бы заняться. Даже мечтать об этом вслух нельзя было. Но, поскольку, Мэй, как и Ольга, в «умненьких» ходил, он молча отцу кланялся да кивал. Сам же со временем надеялся, занявши должность, приличную его званию при дворе, любимому делу себя посвятить. Ведь и под золоченой крышею преступления свершаются.

Чосон много читал, и даже на трех языках. Красиво играл на флейте и двух струнных инструмента, названия которых не задерживались у Ольги в памяти. Послушать его приходили и Басманов, и Филипп, и даже Святослав с Малушей. Все остались довольны. Стихи он тоже слагал, но переводить отказывался. Объяснил девушке, что смысл восточного стиха в рождаемых ими чувствах, а вовсе не в словах. А «иные» по нимбу считывали и тоже хвалили. Вещей у него с собой было на диво много. То, что Гордей называл «увели с одной лошадью», на деле означало, что юноша уехал из каравана на своей собственной груженой повозке.

Говорил он почти без акцента. Слух имел тонкий, а манеры и воспитание придворные. Безошибочно определял, кому и как низко надобно кланяться. Гордея безропотно принял, как своего патрона, хотя тот и вырос в семье простого плотника. Чосон по дороге все разузнал у его брата, который с помощью «зова» его из каравана увел. Устин же поведал ему, что Басманов по положению выше Гордея, кем бы он там не родился. И про Ольгу он тоже от вампира узнал. Способности молодого человека пристроиться при нужных людях можно было только позавидовать.

Он долго, низко земно кланяясь, извинялся перед самою Ольгой, и перед Басмановым, за то, что своим незнанием обычаев Московии навлек позор на себя и свою семью. Ведь он же не виноват, что у инквизитора такая красивая дочь. Его воспитывали для придворной жизни. Для него было естественно начать поиски счастья на чужбине с попытки закрепиться в достойной и уважаемой семье. К его великой печали, на Москве девушки оказались вовсе не такими, как у него на Родине. Все больше широкие, краснолицые. А Ольга Андреевна, даром, что собою шибко хороша, да стройна, как стебель лотоса. Так ещё в шахматы играть обучена, читать и даже сражаться. И её уважаемый опекун оказался ценителем тонкой музыки и поэзии. Мэй просто не мог пройти мимо такого подарка судьбы.

На первых порах инквизитор юношу неподалеку от себя поселил. Но тот вскоре нашел дом, подходивший ему размерами и положением относительно ближайшего холма и сторон света, и переехал. Обустроился с удобством, как привык. Тут же обзавелся мальчонкой, который убирал дом и двор, да ходил за лошадью. Спал, ел и сидел чосон прямо на полу, для удобства выложенном циновками и большими плоскими подушками. Сожалел, что колдовать пока что не может. Басманов Гордею строго настрого запретил без его разрешения в Тень вести. Сперва узнать надо было, сколь силен, что умеет, чего боится.

Умел чосон тоже на удивление многое. Знал до некоторой степени даже медицину. В той её части, что с убийствами связана. Ну и так, ежели подавится кто, голова заболит или зуб. Владел искусством тонкой беседы на трех языках. Беседы с дамами (тут его Басманов расстроил, поведав, что в Московии «дамы» от мужчин отдельно беседуют). И на взгляд Ольги совершенно бесполезным навыком болтать «ни о чем». Филипп, проговорив с ним, одобрительно кивнул.

К немалому удивлению Ольги, боялся Мэй только навлечь позор на себя и свою семью. Но это не мешало ему три с лишним года мечтать о смерти домочадцев. Грязи не любил всякой. Там, где девушка спокойно пробегала, не обращая внимания, он крошечную лужицу обходил. А когда она с размаху с лошади соскакивала, чосон подолгу разглядывал землю, прежде, чем аккуратно соскользнуть.

Несмотря на свой досадный проступок, к Ольге Мэй ходить не перестал. Наоборот. Всячески её в свои повседневные занятия вовлекал, почти вытеснив из пятистенка Гордея. Да тот особо и не расстроился. Чосон был чем-то похож привычками на вампиршу Марию. Мог часами сидеть перед зеркалом, тщательно за собою ухаживал, и девушку к тому же склонял. У него был хороший вкус к ароматной воде и тонким шелкам.

В лавку к итальянцам, что материей торговали, Мэй входил, как в нужник*. Брезгливо осматривал слишком грубые на его взгляд бархат и парчу. А на итальянские шелка смотрел с нескрываемым презрением. К английскому сукну относился, как к добротной, но избыточно дорогой, материи для прислуги. Но на меховые кафтаны инквизитора поглядывал задумчиво, да все спрашивал, когда летние холода начнутся.

Басманов, присмотревшись к чосону, мигом его ко двору пристроил. Гордей облегченно выдохнул, ибо инквизитор уже с интересом на молодого человека заглядываться начал. Но Мэй твердо и недвусмысленно дал понять, что предпочитает женщин. В Александровскую слободу его Гордей сопровождал, побоялся одного с Фёдором отправить. Ольга об его уходе ни капли не сожалела. Он со своими ласками ей по ночам спать не давал, а ей вставать рано. Бегать с нею «влюбленный» тоже отказался.

-И правильно, — одобрил Святослав, — тебе не надобно.

-Чего? — насторожилась Ольга.

-Того, кто тебя менять надумает, не надобно, — улыбнулся князь, — и так хороша. Без шелков итальянских. Да и рассудочные вы оба. Не сладится у вас. В любви хотя бы один с придурью быть должен.

Ну, без шелков, так без шелков.

* Уборная (устар.)