Огненноликая (гет)

На то, чтобы сделать попытку и потерпеть неудачу, требуется столько же мужества, сколько и на то, чтобы попытаться и добиться успеха.

Энн Линдберг

Айрин

Я печально брела вдоль шоссе, понимая, что моя жизнь снова резко изменилась, но теперь уже не в лучшую сторону. Бежать, прятаться, скитаться — неужели такова теперь моя стезя?

Я не стала брать машину у Калленов, решив добраться до города на попутке. И теперь я голосовала на дороге. Конечно, я вполне могла бы добежать или долететь до города на своих двоих — ногах или крыльях, но привлекать внимание было нельзя. К тому же никакого настроения делать это у меня сейчас не было.

Шоссе было не столь оживленным, а редко проезжавшие машины предпочитали не останавливаться. Наконец, удача мне все же улыбнулась: красный пикап притормозил и остановился у обочины. Сидевший за рулем парень лет двадцати пяти с длинными светлыми волосами и в ковбойской шляпе, чем-то напомнивший мне Бреда Питта в «Легендах осени», оглядев меня с ног до головы, улыбнулся во все тридцать два зуба и спросил:

— Привет, красотка, куда тебя подвезти?

— В город, — коротко ответила я.

Для начала я хотела вернуться в свою квартирку, а уже потом решить, куда отправиться дальше. Оставаться здесь одной я не могла и не хотела.

— Ну, тогда запрыгивай, доставлю с ветерком.

Я села на пассажирское сидение, он надавил на педаль газа, и мы поехали.

— Что такая красотка делала одна и на шоссе? — снова заговорил парень, глядя на меня и слащаво улыбаясь.

— Пыталась поймать попутку, — дала я вполне очевидный ответ, не желая продолжать разговор.

— Ясно, — ухмыльнулся он, постукивая пальцем по рулю. — И куда спешишь?

— Домой.

Мне уже начинал порядком надоедать этот допрос. Он достал из бардачка пачку Camеl, вынул сигарету и смачно закурил. Я поморщилась от неприятного запаха сигарет.

— Может, пригласишь к себе на чашечку кофе? — спросил он, выдыхая дым через опущенное окно.

Черт возьми, да за кого он меня принимает!

— Прости, но я гостей не принимаю, — грубо отрезала я.

Но парень не сдавался.

— Может, все же сделаешь для меня исключение? — не обратив внимания на мой тон, произнес он уже более развязно и положил свою руку мне чуть повыше колена.

Я посмотрела на его руку, затем подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он нагловато улыбнулся, но под моим взглядом улыбка резко сползла с его лица, и он, убрав руку, уставился в лобовое стекло.

Надо же, подумала я, нашлось еще одно применение моим сверхспособностям — избавляться от назойливых приставаний. Ну хоть что-то.

Какое-то время мы ехали молча, и я погрузилась в свои невеселые мысли, совсем забыв про приставучего ковбоя. Когда мы были уже в черте города, оторвавшись от своих размышлений, я назвала парню свой адрес: северо-запад, пересечение 16-й авеню и Маршал-стрит. Он, послушно кивнув, направил машину в сторону одного из мостов, соединяющих восточную часть города с западной.

Я открыла сумку, чтобы удостовериться, что взяла с собой деньги, и тут из нее выпала сложенная вчетверо записка. Развернув ее, я сразу узнала аккуратный, не в пример другим врачам, почерк Карлайла, знакомый мне по бланкам с результатами моих анализов. Когда же он успел положить ее мне в сумку? Наверное, когда мы прощались или еще раньше, в кабинете.

На обратной стороне бланка для рецептов было написано:

«Езжай куда захочешь, но ни в коем случае не возвращайся к себе в квартиру. Записку сожги. Карлайл».

Пару секунд я обалдело глядела на это послание, потом перечитала его еще пару раз, затем скомкала листок и зажала его в кулаке. Из него стал струиться дым, и машина наполнилась запахом тлеющей бумаги. Через несколько секунд я поднесла руку к открытому окну и разжала кулак. Ветер подхватил и развеял черневший на ладони пепел.

Парень уставился на меня в полном недоумении, но ни о чем больше не спросил.

— Пожалуйста, останови здесь, — попросила я.

Водитель непонимающе и немного осоловело посмотрел на меня.

— Останови, я здесь выйду, — повторила я просьбу и на всякий случай снова пристально посмотрела ему в глаза.

Он остановил машину, и я вышла из нее, бросив на сиденье 30 баксов.

Когда машина отъехала, я оглянулась вокруг и невдалеке приметила забегаловку, где можно было перекусить. Я не ела со вчерашнего утра, а прошлым вечером пила только сок, и сейчас ощущала голод.

Зайдя в небольшое кафе, я села за свободный столик у окна. Через долгие пять минут ко мне наконец ленивой походкой подошла официантка — крашеная блондинка лет тридцати в несвежем переднике.

— Чего вам принести? — не очень вежливым тоном спросила она.

— Стейк с кровью.

В ответ она недовольно фыркнула.

— Может, еще чего-нибудь желаете? — вызывающе уставившись на меня, небрежно бросила она.

— Нет, спасибо, больше ничего, — ответила я.

— Что и выпить ничего не возьмете? — продолжила наступление настырная официантка.

— Я же сказала — нет! — метнув взгляд словно стрелу в сторону навязчивой официантки, отрезала я, чувствуя, как во мне просыпаются раздражение и злость. Еще одно ее слово, и я вспыхну, возможно не только в переносном, но и самом прямом смысле этого слова. Гнев, боль и разочарование, копившиеся во мне все это время, но не находившие выхода, теперь готовы были излиться на голову любого попавшегося мне под руку человека. К счастью, моя сверхспособность вовремя умерила пыл женщины, и она, приняв заказ, так же лениво удалилась.

Я же постаралась взять себя в руки и мысленно отругала себя за несдержанность, ведь в кафе были и другие посетители, а шоу со зрителями в мои планы не входило.

Успокоившись, я стала думать о том, что же мне делать, куда податься. Перспектива скитаться меня совсем не радовала. Теперь я не могла пойти даже к себе на квартиру. У меня оставалось лишь несколько сотен долларов, а на них особо не разгуляешься. Решение отказаться от денег Калленов теперь, в свете последних событий, казалось большой глупостью с моей стороны. Я глянула на висевшие на стене напротив часы. Стрелки показывали четверть десятого. Поездка в город вместе с пешей прогулкой в общей сложности заняла у меня чуть больше часа. Неожиданно мне пришла в голову мысль позвонить своей давней подруге по колледжу, живущей в Ванкувере. Возможно, она смогла бы приютить меня на время. У меня как раз хватило бы денег на поездку из Портленда в Ванкувер, а там, глядишь, и устроилась бы на работу.

Наконец, официантка принесла мой заказ. Поставив передо мной тарелку с пережаренным стейком, она прошла за стойку, облокотилась на нее, подперев подбородок руками, и стала открыто за мной наблюдать. Но я мысленно забила на нее и приступила к еде.

Наспех позавтракав и расплатившись, я порылась в своих вещах и нашла записную книжку. Найдя в ней имя Сары, я подошла к барной стойке и попросила разрешения позвонить. Бармен мне любезно позволил это сделать.

Телефон Сары не отвечал, после пятого гудка включился автоответчик, и знакомый голос подруги проговорил, что ее нет дома и что я могу оставить ей сообщение. Я стала неуверенно говорить что-то в трубку, как вдруг меня оглушил возглас живой Сары на том конце провода:

— Айрин, привет! Сколько лет, сколько зим. Ты откуда звонишь?

— Из Портленда, — обрадованно сообщила я. — Слушай, Сара, ты не против, если я к тебе сегодня приеду.

— Конечно же, нет, — немного удивленно ответила она, — давай, подруга, приезжай, будет здорово повидаться.

Перекинувшись с Сарой еще парой фраз, я закончила разговор и вышла из кафе. Припомнив, в какой стороне находится международный аэропорт, я нашла нужную остановку и села на подъехавший через какое-то время автобус.

Приехав в аэропорт, я обнаружила, что опоздала на рейс в 11:30, а следующий ближайший рейс до Ванкувера был не раньше 3 часов дня. Купив билет на 3-часовой рейс, я направилась в зал ожидания и там стала терпеливо дожидаться времени вылета.

Сидя в ожидании, я потеряла чувство времени, бесконечно прокручивая в мыслях свою жизнь от самого начала до нынешнего момента, с горьким изумлением отмечая, что она похожа на спираль, и на каждом новом ее витке я раз за разом неизменно остаюсь одна.

В какой-то момент милая старушка в пальто и шляпке темно-красного цвета и с такого же оттенка сумочкой в руке подошла и села в соседнее кресло. Случайно встретившись со мной взглядом, она мне улыбнулась, как старой знакомой, отчего лучики морщин в уголках ее глаз обозначились еще резче. У старушки были добрые и живые глаза, и она чем-то напомнила мне мою покойную бабушку.

При воспоминании о бабушке рука непроизвольно коснулась амулета, висевшего у меня на шее. И тут меня будто ударило током, мои мысли приняли совершенно иной оборот, словно я лишь сейчас проснулась ото сна, странного и обманчивого. Куда и зачем я бегу? Как я могла оставить свою семью и думать лишь о себе, о своей дальнейшей жизни, о деньгах, о работе, о чем угодно, но только не о них? Как я могла забыть об Эдварде — о том, кого полюбила однажды и навсегда, пусть даже он меня и оттолкнул? Оттолкнул, чтобы спасти. Как я могла так спокойно и послушно уйти, умыть руки, оставив их пожинать горькие плоды моего внезапного вторжения в их жизнь. Неужели обида так затуманила мой разум, что я не поняла, что нужна им сейчас как никогда, что бы они ни говорили, что бы ни говорил Эдвард? Что бы он ни говорил, я не должна и не могу покинуть его сейчас, не могу покинуть свою семью. Потом, если он захочет, я уйду, но сейчас я должна быть там, с ними. Стоило ли проделать весь этот путь, чтобы наконец понять эту простую истину?

— Деточка, не знаешь, посадку на рейс до Ванкувера уже объявили? — спросила вдруг старушка.

— Нет еще, но, наверное, уже скоро.

— Ох, скорей бы уж. Так хочется поскорее вернуться домой к дочке и внукам. А ты куда летишь, милая?

— Я? Я тоже домой.

Сказав это, я вскочила и расцеловала старушку. Она сначала оторопело на меня уставилась, а затем, когда я повернулась, чтобы направиться к выходу, перекрестила меня вслед.

На улице я взяла такси и через 40 минут уже была на шоссе у узкой дороги, ведущей к дому Калленов. Расплатившись с водителем, я вышла из машины, перед этим глянув на часы на приборной панели. Они показывали 14:40. Интересно, Вольтури уже здесь? Я прислушалась, но ничего не услышала. Сделав несколько осторожных шагов по петлявшей среди леса дороге, я наконец уловила голоса, а затем тишину вспороли крики. Они доносились со стороны дома. Я узнала голоса родных и пошла быстрее, но затем они резко стихли. Мое сердце сжалось от дикого страха, но мозг подсказывал, что сначала нужно изучить обстановку. Я бесшумно взмыла и как можно тише опустилась почти на самую верхушку одного из высоких деревьев недалеко от поляны, укрывшись в его ветвях и стараясь не выдать своего присутствия.

Теперь все происходившее на поляне рядом с домом мне было видно как на ладони. На одной стороне поляны, прямо напротив меня, выстроились в линию одетые в темные плащи стражи Вольтури. На другой стороне спиной ко мне по парам стояли члены моей семьи. Эдвард лежал на земле, но, к моему громадному облегчению, был жив. Значит, его пытали. Наверное, та самая Джейн, о которой упоминали родные. Среди Вольтури было лишь две женщины. Одной была Белла, я сразу ее узнала. По одну сторону от нее стоял красивый вампир с короткими светло-каштановыми волосами, по другую — предатель Лоран. Второй женщиной была миниатюрная блондиночка с кроваво-красными дьявольскими глазами на ангельском личике.

Если Эдварда пытали, значит, другим способом не смогли получить информацию, а значит, моя кровь подействовала, защитив Калленов от гипнотических чар, которыми обладает дампир на службе у Вольтури.

И тут мое внимание привлек высокий мужчина с темными, коротко подстриженными волосами, стоявший в центре шеренги итальянских вампиров. Но сам он не был вампиром. Его глаза были пронзительного синего цвета. Прозрачность и чистота этих бездонных сапфировых глаз просто завораживала. От их прямого и твердого взгляда из-под темных густых бровей веяло ледяным холодом и неукротимой силой. Вот он — мой главный противник, дампир, о котором рассказывал Элеазар. Но эти глаза… Они сильно смутили меня и в то же время зацепили и все больше притягивали не столько своей инфернальной красотой, сколько каким-то необъяснимым чувством некоего тайного родства, а еще необыкновенным, никем невиданным одиночеством.

Оторвавшись, наконец, от лицезрения этих глаз, я прислушалась: дампир требовал, чтобы Каллены рассказали все, что знают обо мне. В ответ Карлайл сообщил ему адрес моей квартиры в городе. Это вызвало гнев и негодование Эдварда и явное неодобрение остальных Калленов. Эдвард бросился на отца и обвинил его в предательстве. Теперь мне все стало ясно. Карлайл пытается убедить Вольтури в том, что ничего от них не скрывает и готов сотрудничать, несмотря на неодобрение других членов семьи. Поэтому-то он и предупредил меня не ехать к себе на квартиру, но не на словах, а в записке, чтобы никто больше об этом не знал, и тогда их реакция на его слова была бы естественной и не вызвала бы подозрений. Но мне почему-то не очень верилось, что Вольтури купятся на эту уловку и оставят Калленов в покое.

И, к моему большому сожалению, я оказалась права. Дампир задал Карлайлу очередной вопрос, и тут неожиданно для всех Карлайл признался, что предупредил меня не ехать к себе на квартиру. Мне не понадобилось и секунды, чтобы распознать, что Карлайл оказался под сильным воздействием воли дампира: я буквально почувствовала исходящую от последнего сильную волну, сковавшую волю доктора. И это могло означать лишь одно: моя кровь больше не защищает Калленов. Как же глупо было полагаться лишь на силу моей крови.

Между тем, заявив, что Каллены будут наказаны за отказ сотрудничать, дампир стал подчинять своей воле всех остальных. Первыми под его гипнотическое воздействие попали Эдвард и Элис: они послушно, словно марионетки, направились в сторону Вольтури, два крупных вампира в серых плащах взяли их под руки и усадили в один из двух черных лимузинов. Мои попытки воздействовать на Эдварда и Элис не привели ни к чему, даже наша телепатическая связь с Эдвардом, похоже, оборвалась. Он либо вообще не слышал меня, либо был не в состоянии ответить.

Пока я пыталась достучаться до Эдварда, дампир уже подчинил своей воле всех остальных, и та страшная картина, которую раньше видели лишь брат с сестрой, предстала теперь вживую перед моими глазами. Еще мгновение — и я потеряла бы свою семью навсегда. Что-то внутри подсказало, что единственный способ спасти родных — бросить вызов дампиру, вступить в единоборство с ним самим. Я собрала всю свою волю в один твердый мысленный щит и направила его на дампира. И тот явно почувствовал силу моего воздействия, потому что стал озираться по сторонам, пытаясь найти его источник. Моей силы оказалось достаточно, чтобы не дать дампиру завершить свой коварный план, но полностью одолеть его и освободить родных от его влияния я, увы, не могла. Я, словно плотина, лишь сдерживала неистовый напор его воли, не давая ему со всей неудержимой силой обрушиться на Калленов. Но, к моему несказанному изумлению, оказалось, что мне не нужен зрительный контакт, чтобы продолжать противодействовать воле дампира. Единожды поймав его мощную волевую волну и встав у нее на пути, я уже больше ее не теряла. Кажется, я продолжала открывать все новые грани своих способностей.

Но тут дампир сделал знак рукой, и от шеренги отделился кочевник. Он направился к стоявшему ближе всех Джасперу, обездвиженному злой волей дампира. Я предприняла безуспешную попытку остановить его силой мысли, но он был под защитой дампирской крови, и у меня ничего не вышло. Больше медлить было нельзя. Продолжая таранить дампира своим волевым щитом, я взмыла в небо над поляной и обрушила огонь на ненавистного предателя, а затем на дампира и остальных Вольтури. Вампиры один за другим загорались как неопалимые купины и снова гасли.

Когда огонь поразил дампира, мой волевой щит ощутил перед собой внезапную пустоту, словно давящая на него сила вдруг испарилась. Это подарило Калленам несколько секунд свободы, и быстрее всех успел воспользоваться ею Джаспер. Он подлетел к почти справившемуся с пожирающим пламенем кочевнику и одним молниеносным движением оторвал ему голову.

Между тем, Эммет, избавившись от губительных пут, уже почти сомкнувших его руки на шее Розали, с остервенением бросился на дампира, но внезапно столкнулся с невидимой преградой, а на него самого обрушился громадный вампир, и они сцепились в ожесточенной схватке.

Остальные Каллены и Денали тоже бросились в бой, и теперь поляна представляла собой поле битвы. В попытке помочь своим, я носилась над ней, метая во врагов огненные сполохи и все так же твердо удерживая щит, который уже снова был атакован волевым кулаком дампира. Увы, сдержать его полностью я не смогла, словно, в моем щите были некие уязвимости в виде незаметных, но предательских щелей, через которые медленно, но верно просачивалась воля дампира. Впившись своими глазами в острые как осколки льда глаза дампира, я изо всех сил старалась заделать бреши в обороне, но когда мне это наконец удалось, было уже поздно, просочившейся силы оказалось достаточно, чтобы воля Калленов вновь была порабощена: они перестали сражаться. Но обернуть их против своих же дампиру не удавалось, мой щит не давал ему такого шанса.

В какой-то момент, когда дампир еще не вернул контроль над Калленами, я услышала у себя в голове обречённый голос Эдварда:

«Айрин, тебе нельзя было возвращаться. Зачем ты вернулась?»

Посмотрев в ту сторону, где стояли автомобили, я увидела, как Эдвард сражается с двумя вампирами. Я обрушила на них свой напалм, и Эдвард, воспользовавшись моментом, молниеносным движением оторвал одному из них голову. Но когда он вновь потерял возможность контролировать свои действия, второй вампир снова потащил его в машину.

Мои повторные попытки уязвить дампира огнем оказались тщетными, невидимая, но вполне очевидная стена надежно защищала его от любого физического воздействия, пламя каждый раз, ударяясь о незримую стену, повисало в воздухе, не достигая цели.

Какое-то время мне удавалось сдерживать огнем других Вольтури, чтобы не подпустить их к беззащитным теперь Калленам, но с каждым разом делать это становилось все труднее. И в какой-то момент произошло неизбежное, один из вампиров добрался до Эсми. В следующее мгновение голова милой, доброй мамы Эсми уже катилась по траве, а ее тело обмякло и повалилось на землю. Лицо Карлайла застыло в ужасе, а затем на нем отразилась безмерная боль и мука. Остальные члены семьи переживали то же самое, но никто из них не мог при этом даже сдвинуться с места. У меня внутри все сжалось от боли и ужаса при виде происходящего. Я не смогла защитить родных. Горячо любимая всеми Эсми пала первой и, вероятнее всего, не последней жертвой в этой жестокой битве с Вольтури, которая разгорелась из-за меня. От горя и гнева я стала еще яростнее обрушивать огонь на врагов, теперь точно зная, что наша битва уже заранее была проиграна.

Выплеснув гнев, я наконец стала мыслить здраво: мне нужно сделать все возможное, чтобы никто из родных больше не погиб. И я знала, что надо делать.