Огненноликая (гет)

Здесь изнемог высокий духа взлёт;

но страсть и волю мне уже стремила,

как если колесу дан ровный ход,

любовь, что движет солнце и светила.

«Божественная комедия» Данте Алигьери

Айрин

Приятная идиллия неожиданно сменилась неистовой бурей. Что, впрочем, неудивительно. Как я могла хотя бы на миг поверить в искренность Вольтури, в то, что они способны что-то сделать бескорыстно, без задней мысли и далеко идущих целей. После разговора с дампиром, обернувшегося прямыми угрозами в мой адрес, я была сама не своя, меня переполнял гнев. И в то же время мое сердце было не на месте, я понимала, что загнана в угол.

Прямо сейчас я могла бы взмыть в небо и улететь куда угодно, лишь бы подальше отсюда, чтобы оказаться вне досягаемости, а заодно утереть нос этому сборищу самовлюбленных выскочек Вольтури, возомнивших себя владыками неба и земли. Я уже порывалась это сделать, у меня за спиной вмиг появились крылья, они расправились и затрепетали от возбуждения. Я позволила себе оторваться от земли и взмыть над дворцом, снова ощутив сладкий вкус свободы. Но свобода была не единственным, к чему стремилась моя душа. Все мое существо тянулось к любимому, особенно сейчас, когда я носила под сердцем его дитя. Меня держала невидимая, но очень прочная нить, имя которой любовь. На другом ее конце находился Эдвард. И я знала, что если когда-нибудь эта нить оборвется, с ней оборвется и моя жизнь. Самое ужасное, что Вольтури тоже это прекрасно знали, поэтому, как бы насмехаясь надо мной, предоставили мне эту свободу.

И все же я должна была сделать что-то, чтобы защитить от них нашего ребенка. Я не знала, когда он родится и родится ли вообще, есть ли у меня в запасе время, какое обычно бывает у земных женщин, или мой ребенок родится раньше. Но одно я знала точно: я не позволю никому отобрать у меня наше с Эдвардом дитя, чтобы воспитать из него очередного монстра на службе Вольтури.

Я кружила над округой крылатым сгустком ярости, желая излить ее на этот ненавистный дворец, сжечь его дотла вместе с обитавшими в нем демонами ночи. Но там оставалось мое сердце, и в яростном бессилии я наконец опустилась на землю. Сложив крылья, я в душевном изнеможении буквально упала в одно из кресел в беседке и опустила лицо в ладони.

Я долго сидела неподвижно в одной позе и лихорадочно размышляла о том, что же мне делать, и видела лишь одно решение: мне нужно увидеться с Эдвардом и попытаться помочь ему и Элис все вспомнить, а затем мы должны сбежать подальше отсюда. Да, нас будут разыскивать, преследовать, нам не дадут спокойно жить, но мы будем бороться.

И еще я постоянно думала о том, что должна развивать свои способности, чтобы суметь защитить свою семью.

На дворе стоял погожий апрельский день, солнечные лучи золотили листву деревьев, шелестевшую от легкого ветерка. У меня же на душе теперь было пасмурно и хмуро, и изменения душевной погоды в ближайшее время явно не предвиделось.

Наконец устав от бесконечных раздумий, я порывисто встала и направилась в покои, и тут поняла, что поторопилась с выводами. Вольтури не оставили меня совсем уж без присмотра: у дверей из галереи в гостиную стоял высокий светловолосый вампир в сером плаще. Он пропустил меня, недоверчиво глядя мне вслед кровавыми глазами. Я быстро прошла в спальню и заперла за собой дверь.

Я уже была готова плюхнуться на кровать, чтобы просто забыться хотя бы на время, но тут мой взгляд упал на столик у окна. Раньше на нем ничего не было. Теперь же там лежали книга, альбом для рисования и несколько карандашей. Значит, дампир успел здесь побывать, либо кто-то по его приказу принес мне то, что я просила.

Я подошла к столу, взяла книгу и перелистала ее. Это была «Божественная комедия» Данте. Да уж, дантевское «оставь надежду, всяк сюда входящий»⁽¹⁾ как нельзя кстати подходило к моей нынешней ситуации. Я невесело усмехнулась своим мыслям. Но я не оставлю надежды, нет. Меня подстегнул этот скрытый посыл, словно брошенный мне вызов. Теперь в моей душе зрела решимость: что бы ни было, я должна спасти нашу жизнь, нашу любовь, наше дитя. И пусть моя попытка не увенчается успехом, но я бы никогда не простила себя за то, что не попыталась.

Отложив книгу, я забралась на кровать и стала разрабатывать план. Самое сложное заключалось в том, чтобы найти в этом похожем на лабиринт замке Эдварда. Его вообще могло не оказаться в замке, его могли послать на очередное задание в одну из отдаленных частей света, ведь он теперь служил Вольтури. А разгуливать по бесконечным коридорам замка в поисках Эдварда было бы слишком опасно. Как же мне узнать, где он?

И тут я мысленно улыбнулась такому простому и очевидному решению, которое вдруг пришло мне в голову. Ну конечно, ведь у нас с Эдвардом была телепатическая связь. Надо лишь позвать его, и если он откликнется, убедить его встретиться со мной ночью в каком-нибудь известном нам обоим месте, например на той же площади Пьяцца дей Приори под башней с часами.

Но было еще одно препятствие: стражник, поставленный меня стеречь. Он стоял у входа в галерею и поэтому мог бы заметить мое отсутствие во дворике и сразу забить тревогу. Чтобы усыпить бдительность моих тюремщиков, я решила выждать пару дней, пусть они поверят, что я смирилась с тем, что меня ждет.

Но когда мой план показался мне идеальным, вдруг меня взяло сомнение, ведь я не учла одной маленькой, но очень важной детали. Я только теперь вспомнила, что тогда на поляне в какой-то момент потеряла телепатическую связь с Эдвардом. И сейчас нужно было убедиться, что наша мысленная связь с ним все еще существует. Прикрыв глаза, я позвала любимого в своих мыслях:

«Эдвард, ты слышишь меня?»

Ответа не последовало. Я позвала еще раз. Но ответа все так же не было. Сердце упало. Возможно, он никогда больше меня не услышит. Я легла и уткнулась головой в подушку, она оросилась горькими слезами. Сквозь слезы я продолжала упорно звать любимого, повторяя тихим шепотом его имя.

«Эдвард, ответь мне, пожалуйста».

Но все было напрасно. Мой план провалился.

* * *

Дни тянулись тягостно. Чтобы чем-то себя занять, я наконец обратила свое внимание на вещи, принесенные мне дампиром. Я стала читать поэму великого итальянца — последнего поэта Средневековья и вместе с тем первого поэта Нового времени. Как и сам Данте в поэме, я заблудилась в дремучем, сумрачном лесу, где кругом были дикие звери, только это были не аллегории пороков, как в божественной поэме, а настоящие звери — свирепые и безжалостные, порочные и алчные. И в путешествии по кругам ада у меня не было такого проводника, как у автора поэмы. Моим единственным проводником была любовь — та, что движет солнце и светила, та, в которую верил Данте, считая ее всесильной.

Я много рисовала. На всех моих рисунках был Эдвард, тот Эдвард, которого я знала и любила, его теплые медового цвета глаза, его удивительно красивое, одухотворенное лицо с безупречными чертами, родная чуть кривоватая улыбка, идеальный профиль. Рисуя его, я в каждом штрихе, в каждой черточке изливала свою тоску по нему. Он все так же молчал.

Два раза в день мне приносили еду: большой бокал крови. По утрам меня навещал дампир. Он измерял мне давление, брал у меня кровь. Теперь он казался бесстрастным, почти не улыбался и не пытался заводить беседу. Я тоже не особо стремилась к общению с ним. Меня переполняла злость на него, и однажды после его ухода я сама не поняла как это произошло, но вдруг моя рука сама потянулась к листу и стала писать его портрет. Прожигающие, полные гнева глаза, густые брови, грозно сходящиеся к прорезающей лоб вертикальной складке, плотно сжатые губы. Я остервенело водила карандашом по бумаге, мне хотелось выместить на нем всю свою злость, гнев, отчаяние, боль. Наконец, не выдержав переполнявших меня эмоций, я отшвырнула карандаш, вырвала лист из тетради и, скомкав, бросила его на пол.

Выплеснув все на бумагу, я вдруг почувствовала, что моя злость как будто иссякла, вся выветрилась, теперь ее место заняла полная апатия. Я перестала замечать мир вокруг: деревья, птичьи трели, солнце — все это меня теперь совсем не радовало.

Однако мое тело жило своей собственной новой жизнью, оно с каждым днем менялось: живот стал постепенно округляться, грудь набухла и стала болезненной, а кожа — чувствительной. И вот в один из дней я вдруг почувствовала легкое шевеление, а затем почти невесомый толчок в живот. Охваченная волнением, я замерла, не веря в реальность происходящего и ожидая нового движения. Все случилось так быстро, что я уже не была уверена в том, что это мне не показалось. Когда же спустя долгую минуту наконец последовал еще один легкий толчок, я изумленно прошептала:

— Боже, малыш, это ты.

* * *

Дни проходили за днями, и каждый день был похож на предыдущий: я принимала пищу, гуляла, читала, рисовала, плакала, страдала и безответно звала Эдварда. Лишь одно скрашивало мои дни — мой малыш рос во мне и все сильнее и чаще пинался, заставляя меня улыбаться счастливой улыбкой и забывать обо всех невзгодах, о том, что его папа больше не с нами и что он так и не откликнулся на мой зов. Но это были лишь короткие мгновения счастья, лишь островки радости в море печали. За ними вновь неизменно приходили сильная тревога и отчаяние. Малыш слишком быстро рос, он не должен родиться здесь, в этом логове коварных и подлых вурдалаков, тянущих к нему свои щупальца. Но сбежать одной, оставив здесь Эдварда, я все еще не решалась. Я все еще надеялась, хотя надежда стремительно таяла и испарялась.

Но однажды, когда надежды почти не осталось, я услышала в мыслях любимый голос:

«Кто это?»

От неожиданности я подскочила на постели.

«Эдвард, это я, Айрин», — взволнованно ответила я.

«Айрин?.. Я не знаю, кто вы. И как вы читаете мои мысли?» — его голос выражал неподдельное удивление.

«Эдвард, неужели ты совсем меня не помнишь?» — отчаянно взывала я к нему.

«Н-нет… простите, но я вас не помню, — теперь его голос звучал растерянно. — Пожалуйста, прекратите это».

«Эдвард, я люблю тебя, пожалуйста, давай встретимся, я все тебе расскажу, помогу вспомнить», — взмолилась я, боясь, что он перестанет мне отвечать.

Воцарилось молчание. Я мысленно молила Бога о том, чтобы он согласился, только бы не отказал.

«Эдвард, прошу, дай мне шанс».

Дрожа от волнения, я ждала ответа. Наконец, спустя секунды, показавшиеся мне вечностью, он ответил:

«Хорошо, я согласен... Где?»

Я возликовала в душе.

«Прошу, будь ровно в полночь на площади, у башни с часами».

«Я буду там», — ответил он спокойным голосом.

В качестве названия главы взята часть строчки «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу» из поэмы «Божественная комедия» Данте.

1) заключительная фраза текста над вратами ада в «Божественной комедии» Данте Алигьери.

Вернуться к тексту