Ольга (джен)

-Да я тут, в уголку присяду, — отнекивался Семен от попыток Ольги заставить его поесть за большим кухонным столом. Предложение отобедать в горнице он сразу же отверг. Спокойно скинул на скамью тулуп и рукавицы, снял шапку, перекрестился на иконы. Рубаха и портки на нем тоже были простенькие, цветастые, сшитые неловкой хозяйкой. А может и сам дозорный постарался. И все же было в нем что-то теплое, родное. Хотелось сидеть с ним рядом. Можно даже не говорить, а так, помолчать, да в окно посмотреть. Была уже глубокая ночь. Ключница, поднялась было с постели, боярыне подсобить, но Ольга её обратно отослала.

-А вы откуда? — спросила Ольга, пододвигая гостю блюдо утренних пирогов.

-Я-то? — вздохнул Семен, — а из деревни. Из Московской деревни.

Потопа он не застал. Родился, когда воды уже давно сошли, и на месте нынешнего стольного града болота были, да две широкие реки сходились.

-Смородины по берегам росло! — улыбался он, широко разводя руки, — а комаров было, хоть лови, да шубу из них шей!

Известие о приходе княжеского войска Семен встретил спокойно. Какому князю в голову придет с крестьянами воевать? И то правда. Убив только боярина со всею семьею, новый правитель постановил всех, в деревне проживающих, в работы нанять. И крепость строить. Так что в не единожды сгоравших городских стенах ещё оставалась пара бревен, положенных туда лично дозорным. Тогда смешно казалось. Город на болоте строить! Затейник был княже, Юрий, сын Долгорукий. Но ничего. Хорошо получилось.

Казалось, Семена Павловича ничем невозможно разозлить или расстроить. Он вел себя как человек, начисто лишенных плохих воспоминаний. И только давно живущий иной мог понять, чего стоило это его добродушие. В какой борьбе с великой скукой, личными потерями, большими и малыми битвами, оно было обретено. Жена его давно померла, да и дети тоже. И даже внуки с правнуками. Где он жил и с кем, девушка не знала. А спросить постыдилась.

-Ты на Гесера не серчай, — Семен шумно втянул горячего чаю прямо из блюдца, — а по уму, так и вовсе ни на кого не серчай. Ни к чему оно. Другие в его возрасте как только не балуют. Завулон над иными измывается. Лбами их сталкивает. Филипп с Освальдом в себя ушли. В вере покоя ищут. Святослав со скуки бесится, когда войны нет. А Басманов твой, когда харю начистить некому. Гесер с Фомой по девкам ходят. Скучное это дело, вечная жизнь. Все смешное, страшное да интересное познал. Все видал, все пережил. Люди, те и за тридцать лет ото всего устать успевают. Порою думается, что лучше молодых знаешь, что им надобно. Ну, утащил Гесер тебя в Тень, не подумавши. Но рано, али поздно, все одно ступить надо было.

Семен боролся со скукой на работе. Все сложные, запутанные дела, поручали ему. Он же натаскивал новичков, да только Ольге Святослав не дал в «новеньких» походить. Следившего за каретой оборванца он не приметил. С другой стороны в карету садился. Но обещал Прохору передать.

-Нищие, — задумчиво проговорил он, — страшная сила, ежели по уму ею распорядиться. А Прохор энтот, посильнее царя будет. Вон у него какое войско!

Всевозможные «юродивые», калеки, бабы с детишками на руках, и просто оборванные недоросли, составляли что-то около двух третей всех московских нищих. Найти среди них подлинного безногого или дурачка — надобно было постараться. Все они были строго поделены на небольшие группы, члены которой стояли друг за друга горою, и были порой более сплочены меж собою, чем какая-нибудь зажиточная семья. Весь город, как невидимые заборы, пересекали границы их участков. Переходить их границы разрешалось только утром и вечером. В остальное время каждый бродяга находился на своем месте. За незаконное пересечение границы, а стало быть и оставление своего «поста», могли и убить.

Отдельной дружиной были «слепые». Передвигались они по значительно большим участкам, чем остальные. И границы у них были свои. Как медленно ползущая змея, держась за плечо впереди ищущих, они тихонько ковыляли по улицам, выставив вперед вытянутые руки, постукивая по стенам и заборам сучковатыми палками, и высоко подняв головы с полуприкрытыми глазами. Но действительно слепых своих товарищей зачастую оставляли дома.

Само собою, среди такой прорвы народу случались и ссоры, и драки, порою массовые да с убийствами. Но Прохор держал всех нищих в ежовых рукавицах. К нему стекались все собранные, украденные и найденные деньги. Им же распределялись между всеми по справедливости. Часть оседала в общей для всех казне, которую Прохор тоже держал у себя. И, заметьте, никакого Договора среди нищих не заключалось. Все держалось только на силе и авторитете этого строгого, даже жестокого, и, как оказалось безупречно честного человека.

Правду сказать, порядок Прохор соблюдал сам и других заставлял, не в одиночку. Была у него своя дружина. Когда случалось маленькому карманнику на краже попасться, и деру дать, то невзначай из толпы неловкий мужичок преследователю под ноги ступал. Это если не успевал он к самой краже. Чтобы громче всех крикнув: «Держи вора!» указывать совсем в другую сторону.

Когда не в меру сердобольная барыня норовила отобрать у нищенки надрывающегося младенца, из ближайшей церкви тут же служка выбегал. Барыню увещевал, нищенку «прогонял». С тем, чтобы она, обойдя вокруг храма, вновь на свое место села, когда свидетели разойдутся.

Коли вздумается кому калеку беззащитного обидеть, али дурачка, что каждую пуговку за деньгу принимает, и тут из толы подходил бугай здоровенный. Не бить. Так, намекнуть, что бы слабых не обижали. Были среди нищих и бунты, которые тоже подавляли эти добры молодцы. Пожелай Прохор власть в городе захватить, так, пожалуй, и смог бы. Только к чему? И так все реальная власть в его руках была.

Ни один Дозор не мог похвастать таким количеством народу. Лучше нищих никто не знал города. Их никто не замечал, даже когда они подходили достаточно близко, или несколько лет сидели на одном и том же месте. Они все видели, все слышали. Могли при случае проникнуть в любой дом, или хотя бы двор. Умны либо хитры и наблюдательны они были почти поголовно, другие тут не приживались. Если кто и мог отыскать в огромной Москве один единственный осиновый крест, то это были они. Нищие.

Семен ушел под утро, обещав сообщать боярыне о каждом шаге. Была глубокая ночь, время его Дозора. Ольга дала ему с собою пирогов, да к себе ушла. Спала она в той же спальне, как Фёдор учил. Кому надобен дозорный, который от любого горя раскисает, и развоплотиться норовит? Хотя, за светлыми такое и водилось. Но Ольга себе запрещала.

Сон не шел. Внизу мыши шарахались, скрипели чем-то. Али не мыши? Тараканов вот, ключница привечала. Они, мол, «к деньгам». А вот с крысами да мышами боролась, не щадя живота. В доме было три тощие ободранные кошки, которые с роду не были нигде, кроме подпола. Сама мысль о том, чтобы перешагнуть порог и усесться в кухне хоть на полу, отбивалась брошенным валенком или чем потяжелее. Кормить их ни у кого и в мыслях не было. Кошки столовались сами, как могли. Мышей в доме давно не водилось.

Ольга потихоньку спустилась, как была, в рубахе да платке, вниз. Шорох повторился. Шуршало и скрипело за дверью. Глянула, и тяжко вздохнула. Кто-то, сидя на корточках, скребся в «черную» дверь, что вела на задний двор. Ольга перевела дыхание, успокаиваясь. Убивать ещё одного человека сейчас было крайне неразумно. Она распахнула дверь, и с силой пнула сидевшего за нею человека в живот ногой. Тот охнул, скатился под крыльцо, и оттуда что-то бормотал. Но разобрать, что именно, было невозможно. И вдруг отчетливо прозвучало: «Басманов».

Это на суд сбираться долго было. А у знакомого терема Ольга ещё до первых петухов оказалась. Кафтан прямо на рубаху набросила. Ночной гость не сопротивлялся, бежать не пробовал, на своей лошади приехал.

-Поговорить бы надо, — она втолкнула человека в горницу. Тот рухнул на колени ещё на крыльце, и через порог перешагивал уже ползком.

-И тебе добрый вечер, боярыня, — отозвался Фёдор, спускаясь по лестнице и разглядывая вошедших, — за самострел тебе, конечно, спасибо. Но со стариком миловаться не буду!

Пленник земно кланялся, и что-то бормотал. Ольга, поджала губы.

-Мой черед пришел?! — прошипела она, — Коль убить меня решил, так давай! Только сам!

-Без боя не сдашься? — уточнил инквизитор.

Ольга упрямо мотнула головой.