Ольга (джен)

Серьги оказались похожи только на первый взгляд. Те, что Басманов носил, были и побольше, и потяжелее. Хотя и меж собою тоже отличались. Это от того, как объяснил Фёдор, что серьги те мужские. Их по одной носят. Соответственно, по одной и делают. Да только римлянин, как у себя дома привык, так до сей поры и носит серьги в каждом ухе. У него все побрякушки парные были. Святослав про то знал и купил две, как ему показалось, одинаковые. Вот и мастер, что их делал, свое клеймо на обороте оставил.

-Святослав, вроде, и княжеских кровей, — сокрушался Басманов, — а подарки от него, хоть вовсе не бери! Сам в обноски рядится, золото на простой веревке носит. И мне убожество это подарил. Да ещё серчает, если не ношу. А я в них на цыгана похож!

Никакие заверения Ольги, что Фёдор прекрасен в любых украшениях, а так же без оных, не имели успеха. Отчим так ненавидел серьги из Галиции, что с радостью «потерял» одну, а вторую слуге подарил. Но пока все указывало на то, что серьги прокляты. Пришлось не просто очень быстро разыскивать парня, который оставил себе на память золотой подарочек. Но и весь вечер (и не один), слушать горестные вздохи Гордея. Прямо тот своего недовольства не высказывал.

Найденная в лесу серьга была попроще, хотя форму имела точно такую же, крест в полумесяце. Но клеймо уже другое было. Да и не была она чистого золота. Видно, за сотню лет, прошедших с того времени, как Галицию посещал Святослав, серьги такого вида от богатых королевских да придворных ювелиров в народ пошли. И стали их носить люди попроще. А простому человеку чистое золото не по карману. У найденной в лесу сломанной безделушки дужка на изломе проржавела.

Святослав уже приходил посмотреть, и свое мнение высказал. Человек, что серьгу в лесу потерял, носит их, как нормальные люди, по одной. Сам родом из Галиции, и приехал недавно. Может даже одёжу ту же носит, в которой из дому отбыл. А одежды у них приметные. Шапки большие, с пером, чуть не на лбу. Шуб не носят, а все больше в плащах. И когда случится шубу носить, они тоже «в накидку» надевают, только на плечах, как привыкли.

-Видала я такого, — буркнула Ольга, — с пером на лбу. Когда с Годуновым из монастыря ехала.

-Лет немало прошло, — засомневался Фёдор, — Многие тогда в те края уезжать сбирались, тот же Темрюков.

Решили пока что человека этого «с пером на лбу» в голове держать.

Старик следопыт, переночевавши под открытым небом, с самого утра к Семену присоединился. Дозорный имел такой вид, как будто к нему дорогой родственник приехал. Сбегал в подвал, разжился амулетом-переводчиком, и на несколько дней оба куда-то пропали. Ольга не спрашивала, куда. И без того опечалена была, что не может поехать в очередь свою оборотней проверять. Вместо неё молодой муж её ключницы вызвался. Из благодарности. Молодые супруги степенно попрощались на пороге, и Тенька в дом вернулась, к делам своим. А боярыня за бумаги засела. Весь вечер ждала, может под окнами кто завоет. Но никто не пришел. Девки тоже толком не вышивали, все головами вертели да перешептывались. Но добры молодцы, испугавшиеся ночного холода, по домам отсиживались.

А потом она и вовсе про ночных гостей думать забыла. Все время у девушки в хлопотах проходило. В дозор пришлось вдвое чаще ходить, многие разъехались. Домой не каждый день попадала. Да ещё близнецы расхворались, как в одних рубашках на дворе постояли. Лекарь сказал, что легкие воспалены. Велел в тепле держать, и целую кучу бутылок с чем-то горьким оставил. И пока Маню с Улей в бане отогревали, отварами отпаивали, да медом и молоком откармливали, совсем уж с Басмановым помирились. Тот в своей манере братьев «подбадривал». Обещал, что ежели помрет один, то он и второго убьет. Что один близнец ему без надобности. А то и продать грозился.

Ольге было странно слышать это. Сколько она помнила, Фёдор с близнецами ласков был. Да и сейчас он обоих своему личному лекарю поручил. И сам, когда с работы возвращался, сразу в «хибару» шел, проведать. Гордей к болезни рабов равнодушно отнесся. Возможно, он рассчитывал хоть немного побыть с Басмановым вдвоем. Без свидетелей. Ни с кем его не деля. Даже у Сахара было такое время, когда они с Фёдором только вдвоем были. И только официальному фавориту ни разу не выпадало такой возможности.

«Щеночки» болели до самых Святок. И не раз за это время Ольга находила их втроем в своей бывшей спальне. Фёдор приходил проведать мальчиков, и оставался поговорить. И девушка садилась послушать. Интересно было, как он в Риме жил. Как работал. В каких городах театры посещал. Близнецы, так и вовсе с открытым ртом на него глядели. Их нимбы горели такой чистой, неподдельной любовью, как будто они и не «темные» вовсе. Словно каждый из них не хочет обладать им единолично.

-Сводил бы малышей куда-нибудь, — предложила она как-то.

-Да куда у вас тут ходить-то? — удивился инквизитор, — балаган базарный, и тот не каждый праздник найти можно. Ни танцев, ни песен. Про театры даже не слыхали!

-На санках пусть покатаются, — пожала плечами Ольга, — сидят целыми днями тряпки твои перебирают.

-А я-то думаю, — тихо рассмеялся Фёдор, — кто сарафаны примеряет.

-Откуда у тебя сарафаны? — удивилась она.

-Иоанн Васильевич женщин на пиры не допускал, — усмехнулся Басманов, — а танцы на праздниках любил. Я, почитай, все десять лет на пирах женском платье плясал. От моих танцев сама видела, какой эффект. Даже на Москве стали поговаривать, что я колдун. Сейчас не то. Царь набожен, тих. Пиров ни разу не устраивал. Даже свадьба у него скромная была. Так что сарафаны мои без дела висят.

-Неудобно же! — поморщилась Ольга, — подол в ногах путается.

-А мне по душе, — он чуть покраснел, — И другое, что у вас только женщинам доступно. Лицо белить, щеки румянить. Не пойму, отчего тебе это не нравится. Вот вырвусь отсюда, уеду с малышами на остров какой-нибудь. Где море теплое. Одни жить будем. Голыми в море плавать, лицо красить. Платья носить.

-Что ж ты, тогда грозился близнецов продать, а то и вовсе убить? — усмехнулась девушка.

-Чтобы они не думали, что от болезни можно удовольствие получить, — серьезно пояснил Басманов, — как поймут, что с ними больше возятся, ласкают их, да пряниками балуют, начнут притворяться. Или, что хуже, болезни той искать. Сам рабом был, насмотрелся, как люди уксус пили, песок ели. С крыши прыгали, ноги ломали. Лишь бы внимание получить. Оно рабу любовь заменяет. И так уж, «щеночки» ласку от меня видят чаще, чем Гордей.

-Неужто не ревнует? — изумилась Ольга.

-Так и задумано, — пожал плечами Фёдор, — Гордею даже объяснять не стану. Не поймет. Он сам рабом не был, и людьми не владел. Где ему понять, каково это, когда тебя по третьему разу продают? Как при твари бессловесной тебя обсуждают, прицениваются. Зубы смотрят.

-Страшно?

-Первый раз было страшно, — Он плотнее завернулся в свою меховую накидку, и отвернулся в окно, — а после противно. Когда люди, которые зная, что покупают инкуба, и уже вечером его пьяным гостям на растерзание отдадут, стараются цену сбить. Недостатки ищут. Ругают тебя при хозяине твоем и других рабах. И сказать ничего не можешь. Когда покупатель меня, гладиатора, героя и чемпиона, за что угодно может схватить. И я, зная, что без руки его оставить могу, должен спокойно стоять. Все терпеть. А уж если купит, то изволь вид делать, что счастлив в его власти оказаться. Улыбайся.

И подумалось Ольге, что, наверное, те руки он до сих пор в кошмарах видит. Небось, и слова те слышит. Потому и ранимый такой, мнительный. Так на красоте своей помешан. Вспомнилась младшая сестра, не заставшая матери, и неистово требовавшая любви от неспособного на нежность отца. Фёдор тоже порою вел себя, как маленький. Ему только и недоставало, что вслух крикнуть: «Любите меня!» Все, что он в жизни видел, что вытерпел, от красоты его шло. В его понимании любовь, пусть даже и недолгая, и недобрая, была с красотою его накрепко связана. И что надо его с Силой познакомить, Яшкиным зятем.

-Домой ступай, — буркнул Басманов, и шмыгнул носом, — тебе назначение на завтра подписано. Оборотней проверять поедешь.

Опять вставать ни свет ни заря.