Ольга (джен)

Весна выдалась чудесная. Теплая да солнечная. Снег ещё не весь стаял, а на прогалинах уже цветы распустились. Ольга первый раз оживающую после зимы природу с высоты своего второго порядка наблюдала. У каждого цветка, каждой почки нераспустившейся, своё свечение было. Лес, ежели магическим зрением приглядывать, весь как сказочный стоял. Малуша обещала, что дальше только лучше будет. Для неё весь мир так выглядел, когда в равновесии пребывал.

Только все это девушку отчего-то не радовало. Сперва казалось, что ноги ей никогда больше не понадобятся. А теперь вот, осознание пришло. Что за счастье, вечную жизнь в четырех стенах провесть? От прислуги во всем зависеть. При желании девушка могла свою силу на себя тратить. Не поправиться, конечно. Но стоять и худо-бедно сама ходить смогла бы. Но к чему? И не достойное это дело для светлой иной. Друзья её навещали, и девушек в тереме всех сменила на других, совсем юных. При себе только ключницу оставила. И все одно счастлива не была. Тосковала.

Целители только руками разводили. Девушка была полностью здорова. Никогда ещё Ольга не была так недовольна услышанному. Уж и сама лечиться пробовала. Благо, Силы хватало. И к темному лекарю обращалась, и даже к обычному, не магу. Но к весне стало совершенно ясно, что свою вечную жизнь она проведет, сидя на месте. И кресло было богато украшено, и колени белым мехом покрыты, но на что ей деньги, когда ног не чует?

Богатство тоже не радовало, хоть и прирастало каждодневно. Прослышав о легком оброке*, к Ольге в её деревни стали стекаться крепостные. Кто по одному, а кто и семьями. Она всех приказала привечать, и, коли требуется, выплачивать за них выкуп прежним хозяевам. А то мало ли, отчего крестьяне бегут? Может от побоев. Как только домой воротилась да в себя пришла, сразу старост к себе вызвала. По обычаю, принятому тогда, в дом не пустила. Дорогой ковер да богатое кресло прямо во двор вынесли.

И покуда старики ей земно кланялись, да шапки свои в руках мяли, она все монаха Прова вспоминала. Тот сидел сейчас в инквизиторском каземате. Но вел себя примерно, много молился и колдовать не пробовал. Попросил только узнать, жива ли мать-старушка. Оказалось, что женщина давно померла. Известие это, впрочем, мало монаха опечалило. Мать давно неизлечимо хворала, и смерть была для неё желанным долгожданным освобождением. Ни земляной пол, ни полутьма, ни скудное питание мужчину не беспокоили.

Стефан так же был заключен под стражу. Но как дворянин, сидел в хорошей комнате, и даже с прислугой. Освальд как-то туманно о нем отзывался. Оборотень отказывался давать показания, пока не увидится с последним оставшимся в живых братом, тоже оборотнем, но темным. И сейчас его искали по всему Угличу, но найти не могли. Клеймить белого медведя пока что тоже не поспешали. Чего зря Силу тратить. Может суд его к смерти приговорит. Стефан тоже много молился. Но, будучи католического вероисповедания, не мог ходить к исповеди, чем был немало опечален. Где и кому он исповедался раньше, никто не знал. Впрочем интересовался этим только Гордей, да и то мимоходом.

Фома теперь каждый день с букетами приходил. Клялся век любить, да носить на руках. А то, что Ольга калека, в том большой беды нету. И порядок более не надобно наращивать. Хватит. Уговаривал и вовсе из Дозора уйти. Боярыне работать не к лицу. И зачем Ольге вне порядка быть, дома сидючи? То, что в этом браке никогда не будет детей, его тоже не смущало. Как и то, что девушка согласия на тот брак не давала. И даже не понимала, как и когда Фома перешел в разряд женихов. Но тот себя в тереме уже полноправным хозяином чувствовал.

Басманов же напротив, пропал. Близнецы его прихода, как пришествия ждали. Целыми днями они сидели у окна, положив головы на скамью или подоконник, и ждали его, как собака ждет возвращения хозяина. Ольга все пыталась их каким-нибудь делом занять, чтобы юноши не хандрили. Но они с каждым днем становились все печальнее. Никакие игры да пряники их не радовали. Да и сама она по отчиму скучала. Пыталась с ним безмолвно поговорить но не сумела. Видно, в трудах был.

И только когда девушка увязла в своей тоске настолько, что который день не приказывала вынести себя на улицу, он наконец объявился. Потряс её за плечо, разбудив среди ночи.

-Хватит хандрить, — бросил он так, как будто они вчера расстались, — одевайся давай. Только поскромнее. В инквизицию со мною поедешь. Отец Михаил по тебе шибко заскучал.

В доме не спали. Не дожидаясь приказа, в спальню молча вошли две девушки и юноша. Пришла ключница. Молча выложила на постель два темных платья. Ольга, которую усадили перед зеркалом и уже причесывали, кивнула на то, что поскромнее. Хоть игумен Михаил и находился в заключении, его сана никто не отменял. И являться к нему в парче было неприлично. А из «скромного» у неё только серый да черный итальянский бархат имелся. Басманов эти платья называл нищенскими, хоть и стоило каждое по тридцать рублей**. Торговцы готовы были брать и крепостными, но Ольге торговля живыми людьми была отвратительна.

Ключница понимающе кивнула, когда Басманов сообщил, что Ольгу в монастырь заветный везет. К старцу-чудотворцу.

-Помогай вам Бог, — вздохнула она, — ежели подействует, и сама к тому старцу съезжу.

-Да ты здорова ли? — забеспокоилась боярыня.

-Бог детишек не дает, — потупилась девушка.

Ольга задумалась. То, что почти все молодухи чуть ни на восьмом месяце после свадьбы рожали по первому разу, она знала. Просто не думала о своей шестнадцатилетней ключнице, как о женщине. И то, что девушка не беременна, не казалось ей странным. И не думалось об этом. А от болезни своей чужие беды ей маленькими казались.

-Мальчика своего не бери, — Басманов решительно подхватил падчерицу на руки, и понес вниз по лестнице.

-И чего инквизиторам по ночам не спиться? — проворчала Ольга.

В карете молчали. Девушка носом клевала, а Басманов задумчив был. И только когда заставу проехали, она спохватилась. Инквизиторы в самом центре обитали, у кремля.

-Не тревожься, — успокоил её Басманов, — правильно мы едем. Нам далече. В самый Китеж.

Ольга присвистнула. Китеж-град, в который ссылали только самых опасных иных, заговорщиков и бунтовщиков, был во время Битвы затоплен, и долгое время считался погибшим. Но когда Святослав свои книги по дну морскому собирал, выяснилось, что город просто хорошо зачарован. И правильно говорить не «где он», а «когда». Время в нем остановилось. Магия там по своим законам жила. Город пребывал в абсолютном равновесии, каким бы ни был перевес сил среди иных, находящихся внутри. Связаться с Китежем магически так же было невозможно. Как и выбраться из него, не зная дороги. То, что игумен сослан именно туда, означало только одно. Михаил не сдался. И договориться с ним не удалось.

-Лермонт руки твоей приходил просить, — делано равнодушно бросил Басманов.

-Неужто отдал? — вскинулась Ольга. Мысль, что Фёдор имеет на это право, ни разу не приходила ей в голову.

-Только намекни, — усмехнулся отчим, — и я его с крыльца спущу. Приехали.

Уже светало, когда он осторожно ступая, принес Ольгу на руках к речному берегу. Колдуну пришлось пройтись по тонкому весеннему льду. Река ещё не вскрылась, и черная вода угрожающе плескалась в полынье, как в белой раме. Федор встал на самом краю, да так, что вода изредка выплескивалась ему на сапоги. Обернулся спиной к полынье, и спокойно упал назад, прямо в черную воду.

* Оброк — принудительный натуральный или денежный сбор с крестьян, взимавшийся помещиком.

**Средняя стоимость овчинной шубы в 16 веке от 50 копеек. Соболья шуба до 70 рублей. Цена на крепостного от 1 рубля.