Ольга (джен)

Борис уснул, как только его голова коснулась подушки. А Ольга всю ночь глаз не сомкнула. Перед отъездом Ксения, забирая обратно светлые амулеты, шепнула ей на ухо, чтоб не тревожилась. Легко ей говорить! Она-то к себе домой вернулась. А Ольге тут голову приклонить негде. Да ещё и смертью грозят. Кто его знает, может шутит Фёдор Алексеевич, а может и нет. Но из спальни своей Бориса выдворил и глазом не моргнул. Так и пришлось лечь брату с сестрой на одной кровати в соседней горнице.

Басманов чуть свет куда-то ушел. Ольга слышала, как сапоги по лестнице стучат. Значит, можно встать и осмотреться. Она пока не знала, можно ли выходить, и как тут вообще себя держать. А спрашивать Темнейшего побоялась. А брата будить не стала. Прошлась по терему, затопила печь, прибралась. Переоделась в свои вторые, а теперь и единственные рубаху и сарафан. Долго расчесывалась и заплеталась. А Борис все не просыпался. Что же делать, если Басманов вернется? Обратно в горницу прятаться?

Брат проснулся чуть не под вечер. Вышел, улыбаясь во весь рот, как был, в одной рубахе. Присел перед Ольгой, обнял её за ноги, положил голову на колени.

-Он нас и правда убьет? — тихо спросила она.

-Не думаю, — отозвался Борис, подняв голову, — Фёдор добрый, хоть и вспыльчивый. Но наказать может, если ослушаться.

-Ты же боярин! — она обратила на брата недовольный взгляд, — кто посмеет тебя наказывать?! Где твоя гордость?!

-Я ОПАЛЬНЫЙ боярин, — пожал плечами Борис, — а он колдун. И ты тоже будешь, как научишься. Я знаю и про Ульяну, и про Фому. Он мне все рассказывает.

-Так ты давно все знал, — рассердилась Ольга, — и не искал меня?!

-Да как бы я тебя нашел в невидимом тереме? — обиделся брат, — а про тебя он мне ещё год назад сказал, что у тебя все хорошо. Живешь у доброй женщины. Пристроена к хорошему делу, не пропадешь.

-Темнейший так сказал?! — не поверила Ольга, — так может ты и про сестер своих убитых знаешь? И про отца, в медведя обращенного?

-Знаю, — кивнул Борис, — про Наталью и Машку знаю, что мертвые. А батюшка у Малюты. Ты только не сердись. Но меня это почему-то совсем не печалит. Знаю, что должен был все глаза выплакать, но ничего не чувствую.

Взгляд у Бориса стал растерянный. Ольга нахмурилась.

-Ладно, — она оттолкнула брата и поднялась, — еда в доме есть? Вода?

-Есть, — засуетился он, — и Фёдор вечером ещё привезет. Ты, если что надо, у него проси.

-А если он забудет? — разозлилась Ольга, — или заупрямится? Что значит: «Может наказать?» Без еды оставит?

-Сомневаюсь, что он тебя, как меня, наказывать станет, — Борис почему-то покраснел, — а кормить будет. Он же сам тебя сюда привел. Значит, нужна ему. Зачем тебя теперь голодом морить?

-Не буду просить, — Ольга даже ногой топнула, — не стану унижаться! Выходить отсюда можно?

-Можно, — пожал плечами Борис, — только зачем? Мясо там, или хлеба Фёдор привезет. А если сам уедет, то кто-то из слуг его обязательно останется. Белье прачка заберет. Дров до весны хватит. Вода в колодце. Что тебе ещё надобно?

-Мёда, — она пожала плечами. — Или, может я леденец хочу, как в детстве?!

-Так ты, я чаю, грамотная, — улыбнулся брат, — напиши, тебе все прямо сюда доставят. Зачем по морозу лишний раз бегать?

-А мне нравится! — зло бросила она через плечо, уже просовывая руку в рукав шубы.

На дворе, и правда, было морозно. Ольга выбежала на знакомую дорогу, и быстрым шагом направилась в казарму Ночного Дозора. По дороге надеялась встретить кого-то из своих, но как назло, по пути только нищие да бродячие собаки встречались. Вот и знакомый перекресток. А за ним…

Пусто. Там, где ещё сегодня ночью была знакомая калитка, сейчас просто один забор, добротный, деревянный, переходил в другой, поплоше. Кривенький, старый и щербатый. Девушка прислонилась к тому, что получше, и тяжело вздохнула. Решение инквизиции было окончательным, и никакому обсуждению не подлежало. В казарму больше хода не было. А как там дела в Длинном Доме?

Привычной каменной ограды и заснеженного двора за нею тоже больше не было. Ольга только напрасно простояла на морозе, глядя на унылый серо-белый пустырь. Вот интересно, а слуги Каи её изнутри видят? Видел же Борис накануне. На всякий случай нацарапала на снегу: «Ксения! Нужно поговорить!» Постояла ещё, пока зубы сами не застучали от холода. Потом пришлось уйти восвояси. Но, сперва, забежала на базар. Торговля сегодня была плохая. Лавки были почти все закрыты. Что ж за день такой?!

Вернулась к Басманову, когда уже темнеть начало. Все плутала по городу, ждала, может встретиться знакомый дозорный. Но Москва как будто враз опустела. Окна в тереме были освещены, занавески задернуты. Кто его знает, можно ли внутрь заходить? Может взойдет она сейчас на крыльцо, а там закрыто. Пропадай, боярышня Головина на морозе, раз уж без спросу вышла! Или встретит её Фёдор Алексеевич крепкой оплеухой, чтобы впредь знала, как из дома убегать, и в Ночной Дозор ходить.

Приятно пахло горящими дровами и морозным ночным воздухом. Где-то за домом топилась баня. И это в будний день! Похоже, дрова тут не шибко экономили. В сенях никого не было. Но и следов присутствия хозяина пока не наблюдалось. Шубы нет, кафтана его мехового, вроде тоже. Ни валенок, ни сапог. Ольга осторожно приоткрыла двери, и поняла, что в тереме не ладно. В горнице на полу лежала сброшенная знакомая шуба, сапоги Басманова стояли у лавки. На столе у печки были расставлены дорогие тарелки с какой-то нехитрой снедью, но все было как-то разбросано по столу. Даже скатерть лежала как-то неровно, а край её и вовсе сполз со стола на пол. Тут же на скамье стояла крынка меду, почему-то открытая. Ковер при входе лежал криво. И тут откуда-то из соседней горницы послышалось: «Я убью тебя!»

Не помня себя, Ольга бросилась к двери, и резко рванула за ручку. Сама не поняла, чего больше испугалась. Басманова, который стоял прямо тут же, у двери. Своего брата, в которого чуть не врезалась, потому как сперва не заметила. Тот стоял на коленях. Вида обнаженного мужского тела. Или того, чем эти двое занимались. У Фёдора глаза закрыты были, он девушку не заметил, зато Борис испугался, не меньше сестры. Та выскочила обратно, и сейчас стояла, не зная, куда девать глаза. От стыда закрыла лицо руками. Кровь стучала в висках, как после бега. Щеки горели. Руки дожали.

-Завтра мастеров пришлю, — отсмеявшись, выдохнул Фёдр, — построим тебе отдельный пятистенок. Нельзя же так врываться, боярышня!

Он потянулся потрепать её по голове, но Ольга отпрянула. Борис, все ещё красный, стыдливо пряча глаза, стирал с лица медовые разводы.

-Ты тут мёд заказывала — улыбнулся Темнейший, — так я привез. Доставил, а тебя нет!

-В жизни больше к меду не прикоснусь, — прошипела Ольга, — и ты сам сказал, чтоб два дня на глаза не попадалась.

-А ты прям побежала исполнять, — прыснул Фёдор, — и чего так перепугалась-то?

-Ну что ты, — вступился за сестру Борис, — у нас воспитание строгое было. Это не у вас в Риме, когда все напоказ. Забыл уже, как я всего стыдился? А чего, спрашивается, я там не видел?

— Ступай, покуда, в баню, — Фёдор настойчиво подтолкнул его к двери, — мне с твоей сестрой переговорить надобно.

Борис надулся, но всё же вышел, набросив на плечи шубу, которой у него в отцовском доме ещё не было, Ольга это точно помнила.

-Смелая ты, Ольга Андреевна, — вздохнул Темнейший, — но сперва думать надобно. А потом уже двери с петель сносить.

-Ты Борису смертью грозил, — нахмурилась Ольга.

-И чтобы ты стала делать, если бы не напрасно? — хитро прищурился Басманов, — подумаешь, чего в постели не говориться!

-Так то ж в постели, — она снова покраснела.

-Я у себя дома, — твердо сказал Фёдор, — и таиться не собираюсь. А ты, если хочешь эти четыре года прожить, Каю больше не беспокой. Ты не в рабстве, не в опасности. Нечего понапрасну людей тревожить. Леденец твой, как из детства, на столе где-то. Сама найдешь, не маленькая.