Некромант (джен)

Своего первого покойника Рабастан встретил, когда ему было восемь лет. Хоронили его деда, и родителям, да и вообще всем взрослым было не до мальчика. Рабастан же с самого утра скучал: его рано подняли и первым делом отправили мыться, затем причесали, нарядили в льняную траурную мантию, жёсткую и неудобную, наложили чары, чтобы и причёска, и одежда сохранились, потом покормили — и велели сидеть в своей комнате. И он действительно сидел, и довольно долго: пока не дочитал книжку. А когда она закончилась, делать стало нечего: других книг здесь не было, потому что ему не разрешали выносить из библиотеки больше одной за раз, а рисовать он не любил. Он вообще мало что любил, кроме как читать, учиться или разговаривать со старыми портретами — не из тех, что висели над лестницей, а с теми, что прятались в самых дальних комнатах, про которых все забыли, и поэтому они так давно ни с кем не говорили, что почти что позабыли, как это делается. Вот с ними Рабастану было интересно: разговорившись, они делились интересными и, главное, правдивыми историями о далёком прошлом. Этим беседам не мешал даже старый и зачастую плохо понятный мальчику язык — то ли староанглийский, то ли бретонский: Рабастан на удивление легко схватывал смысл сказанного, а потом попросту привык и уже не путался и не удивлялся странной речи.

Но в его комнате портретов тоже не было. Здесь вообще не было ничего интересного — лишь кровать, комод и шкаф, и столик у окна со стулом, на котором Рабастану полагалось рисовать. У него здесь даже не было учебников с тетрадками: все они хранились в специальной классной комнате! «Потому что должен быть порядок», — строго говорила мать. Ещё в комнате имелось зачарованное окно, из которого невозможно было выпасть, и куча игрушек, в которые Рабастан не играл — просто потому, что не видел в этом смысла. Играть можно с кем-то, с кем общаешься — а как и о чём общаться с куклой или с плюшевой зверюшкой?

Некоторое время Рабастан честно старался просто сидеть и ждать, надеясь, что за ним вот-вот придут. Но за ним не приходили, и даже эльфы на его призыв не отзывались — вероятно, были заняты. Постепенно ему это надоело — и он, рассудив, что даже если его и накажут, то уж точно не сегодня, не при гостях и не на грядущей важной церемонии, ради которой даже его брата вызвали из школы, решил запрет нарушить.

И потом, Рабастану было ужасно интересно разглядеть покойника. Вряд ли ему разрешат его разглядывать во всех деталях, когда всё начнётся — но ведь ничего плохого не случится, если он тихонько это сделает? Он даже не будет его трогать — просто постоит, посмотрит и вернётся. Может, его даже не заметят.

Гроб стоял в главном зале Лестрейндж-холла, откуда его должны будут вынести на улицу, потом погрузят в лодку и, когда та отплывёт достаточно далеко, подожгут — церемонию похорон Рабастану столько раз описывали, что он знал её в деталях. Но сейчас рядом с гробом никого не было: гости пока, наверное, не прибыли, а родители, похоже, были заняты приготовлениями к погребальной трапезе, мысль о которой вызывала у Рабастана глубочайшее уныние.

Потому что он терпеть не мог есть на людях. Он вообще не слишком-то любил этот процесс, возможно, потому что предпочитал есть очень-очень медленно, сперва долго разглядывая, а затем тщательно прожёвывая каждый крохотный кусочек, и его обед вполне мог растянуться часа на полтора, а то и на два. Окружающих это почему-то рано или поздно начинало раздражать, они торопили Рабастана, а он от этого вообще впадал почти что в ступор, его горло сжимал спазм, и мальчик в принципе терял способность что-либо проглотить. Но родители считали это блажью и сердились, и есть в одиночестве Рабастану удавалось только когда он болел — или поздно вечером, когда его уже укладывали спать, и уже потом он просил кого-нибудь из эльфов принести еды. Вернее, так бывало до недавних пор — пока однажды мать зачем-то не вернулась к нему в комнату и не застала его над тарелкой с ужином. Скандал тогда вышел знатный, Рабастана наказали «за капризы», а эльфам запретили приносить ему какую бы то ни было еду, если он здоров. «Это самый идиотский каприз из всех, что мне встречались! — возмущалась мать. — Что ты будешь делать в школе? Есть под одеялом?»

Сказать по правде, этот вопрос Рабастана очень волновал. В самом деле, через три года ему ехать в Хогвартс — что он будет делать? Мало того, что там едят все вместе, в Большом зале — у Рабастана сжималось горло при одной попытке этот кошмар представить — так ещё и жить ему придётся вместе с несколькими мальчиками, некоторые из которых могут оказаться ему вовсе незнакомыми. Правда, Родольфус немного успокоил его рассказом о том, что на каждой кровати в школе имелись шторки, которые можно было наглухо задёрнуть — но всё равно, перспектива такой жизни выглядела крайне невесёлой.

Потому что Рабастан вообще не слишком-то любил людей. Вернее, он их плохо выносил — особенно в больших количествах и, тем более, плохо знакомых. Он предпочитал портреты или книги — а живые… Они были слишком непонятны и шумны. Они врали и шутили — а Рабастан никогда не мог понять, когда они это делают, а когда вполне серьёзны и честны. Из-за этого над ним подшучивали даже домашние — а в кругу детей он быстро становился излюбленным объектом для всяких розыгрышей. Это было неприятно и обидно, но поделать с этим Рабастан ничего не мог — по крайней мере, до тех пор, покуда не пожаловался брату.

Тот, недолго думая и не особо разбираясь в тонкостях общения, просто начал учить Рабастана драться. И это оказалось неплохим решением: теперь, по крайней мере, Рабастан в ответ на любую шутку мог одним ударом разбить нос обидчику — сильно, до крови. Это не прибавило ему популярности, но, по крайней мере, от него отстали. Рабастана это полностью устраивало: дружбы с кем-то он и не искал, зато теперь мог спокойно отсиживаться в сторонке, с книжкой или без, и не опасаться, что опять окажется в дурацкой ситуации.

Не то чтобы люди ему вообще не нравились. Нет, по отдельности, по одиночке они были интересными — особенно если не дурачились, а нормально разговаривали. Но когда их становилось больше одного, у Рабастана начинались сложности, а уж в большой компании он вообще терялся и нередко не мог связать двух слов. А со взрослыми общаться зачастую вовсе было невозможно: мало кто из них воспринимал его всерьёз и готов был разговаривать по-человечески, не задавая идиотских вопросов и не глядя свысока. Разве что учителя — но и то, по большей части, на тему изучаемых предметов. Впрочем, это всё же было кое-что — Рабастану нравилось их слушать, и с учителями он общался с удовольствием. Те его хвалили, что, в свою очередь, вызывало удовольствие родителей — так что учиться Рабастан любил.

Порой Рабастан жалел, что они с братом не ровесники. Тот был старше на целых девять лет, и хотя Рабастан знал, что у него всегда есть защитник (а в том, что Родольфус его станет защищать, он не сомневался, его брат гордился их девизом «За своё буду сражаться» и считал чем-то вроде личного кодекса), иногда он думал, что оно того не стоит. Родись они ровесниками, близнецами, возможно, ему было бы, с кем нормально пообщаться, и, возможно, Родольфус даже смог бы стать его товарищем. Хотя его брат был совсем другим — почти что идеальным, правильным Лестрейнджем, как утверждали их родители. У него и интересы были правильные: он и замечательно учился, и играл охотником в квиддичной команде, и дружил, с кем надо. С младшим братом ему было скучно — но, по крайней мере, Рабастан всегда его очень внимательно слушал, и Родольфус этим порой пользовался. А ещё Рабастан очень хорошо запоминал услышанное, и Родольфус иногда шутил — но у него это выходило как-то так, что Рабастан не обижался — что его младшего братишку можно использовать почти как Омут памяти или живую записную книжку. Рабастану эти шутки даже нравились — ему чудилось в них то, чего он больше ни от кого не видел: одобрение его «особости».

Впрочем, сейчас Рабастан ни о чём таком не думал — с сильно колотящимся от волнения сердцем он медленно подошёл к гробу и внимательно вгляделся в лицо деда. Странно… Тот как будто спал — только очень неподвижно. Словно притворялся куклой, или словно бы его трансфигурировали. Да! Он был невероятно похож на человека, трансфигурированного в куклу — если те, конечно, выглядят в подобном виде так же, как животные. А как они выглядят, Рабастан видел, наблюдая за летними занятиями Родольфуса — и когда увидел в первый раз превращённую в кубок крысу, почти окаменел от ужаса. В тот день он навсегда возненавидел трансфигурацию — по крайней мере, вот такую. Превращать один предмет в другой ему представлялось даже интересным — но запирать жизнь в неживую оболочку было жутко. Нет, он ни за что и никогда не сможет так — да и не хочет. Пусть даже у него по трансфигурации будут одни «Тролли».

Рабастану стало неуютно. А вдруг дед не умер? Может, его просто превратили? Да, его заколдовали, и вот он лежит тут, и через несколько часов его сожгут — и… и почему никто ничего не делает? Его родители решили убить деда?!

— Вставай! — Рабастан схватил лежащего в гробу старика за руку и потряс. — Вставай же! Просыпайся! Ну вставай же! — тормошил он деда, чувствуя, как его самого начинает потряхивать от страха. А вдруг его родители сейчас сюда войдут — и сделают то же самое и с ним? Раз он догадался? — Ну вставай! Пожалуйста! Скорее!

— Что ты разорался? — недовольно спросил дед, вдруг открыв глаза. Странные, пустые… Рабастан замер, а потом попытался объяснить:

— Они все сказали, что ты… вы умерли. Но ведь вас заколдовали просто! Я же вижу!

— Видишь? — переспросил дед, и взгляд его глаз, оставаясь по-прежнему пустым, стал пристально-пронзительным. — Видишь, да не смыслишь, — сказал он. И добавил непонятно: — Вот как, значит. Прорвалось.

— Вас заколдовали, да? — Рабастану стало совсем страшно и очень, очень неуютно под этим странным взглядом. Он разжал пальцы и медленно отодвинул свою руку от тела. — И поэтому вы кажетесь всем мёртвым?

— Я кажусь мёртвым, потому что умер, — отрезал дед, продолжая сверлить внука своим жутким взглядом.

Рабастан помотал головой.

— Мёртвые не разговаривают! — твёрдо сказал он. — И не смотрят!

— Смотря с кем, — заявил дед.

— Ни с кем! — Рабастан снова помотал головой и отступил на шаг. Он уже жалел, что пришёл сюда один. Может быть, не зря ему велели сидеть в комнате?

— Разговаривают, — возразил дед. И добавил медленно и веско: — С некромантами.

— С кем? — переспросил Рабастан, который никогда не мог пройти мимо незнакомого слова.

— С такими, как ты, — ответил дед. — Ты — некромант. Запомни это слово и скажи родителям. Тебя нужно учить. Необходимо.

— Я поеду в Хогвартс, — сказал Рабастан немного неуверенно: почему-то ему казалось, что его дед имеет в виду совсем не это.

— Нечего тебе там делать, — отрезал дед. — Тебя следует учить иначе.

— Мне не надо ехать в Хогвартс? — с недоверчивой радостью переспросил Рабастан.

— Ни в коем случае, — жёстко сказал дед.

— Вы скажете родителям? — Рабастан совсем повеселел. Ему не нужно будет ехать в школу! И не нужно будет жить в одной комнате неизвестно с кем!

— Сказал бы, — лицо деда неприязненно скривилось. — Если б мог. Но я умер, и меня не услышит здесь никто, кроме тебя. Знаешь, кто такие некроманты?

— Нет, — Рабастану снова стало неуютно. Он не любил, когда у него получалось что-то, чего не делали другие — кроме как, конечно, на уроках. Но сейчас он был не на уроке.

— Это люди, которые умеют говорить с покойниками, — объяснил дед. — Этому можно научиться — но некоторые с таким умением рождаются. Вот как ты. Многие считают, — добавил он с усмешкой, — что некроманты воскрешают мёртвых. Чушь: мертвеца, настоящего мертвеца, воскресить нельзя. Можно только сделать инфери. Но можно многое другое… У тебя врождённый дар, — сказал он жёстко. — Тебе следует учиться использовать и контролировать его. Скажи своим родителям.

— А они поверят? — поколебавшись, спросил Рабастан.

— Хм, — старик задумался. — Ступай, приведи-ка их сюда. Немедленно. Не поверят — предложи им спросить у меня что-нибудь. Живо! — рявкнул он, и Рабастан, вздрогнув, развернулся и побежал.

И, едва выскочив за дверь, столкнулся с матерью.

— Тебе же было сказано ждать в комнате! — рассержено сказала та, резковато хватая сына за плечо. — Ты что здесь делаешь? Кто тебе разрешил?

— Я с дедом разговаривал, — абсолютно честно сказал ей Рабастан. — Он велел мне привести вас с папой.

— Пожалуйста, — с нажимом проговорила его мать, беря мальчика уже за оба плеча. — Рэби. Не сейчас. Я тебя очень прошу. Веди себя прилично.

— Я веду! — Рабастан едва не плакал. Его всегда невероятно расстраивало, когда ему не верили: он сам никогда не лгал просто потому, что не понимал, как и, главное, зачем это делать. Отчасти поэтому он и предпочитал общение с портретами: в отличие от живых, они никогда не лгали. Не умели, вероятно — да, они могли не отвечать, но если говорили что-то, то всегда лишь правду. А вот люди, к сожалению, были другими — и Рабастана их враньё, часто мелкое и абсолютно ему непонятное, всегда путало и донельзя смущало. Как будто бы он сам сделал что-то неуместное и гадкое. — Мама, дед правда…

— Если ты немедленно не прекратишь, я запру тебя в комнате до вечера, — пообещала она. — Ты можешь хотя бы в такой день вести себя как следует?

— Мама, я…

— Просто молчи, — она глубоко вздохнула. — Даёшь слово? Или я тебя запру. Немедленно.

Рабастан вздохнул и, опустив полные слёз глаза, кивнул с глубоким вздохом. В комнате сидеть до вечера он совершенно не хотел. Если бы у него там была только начатая книжка, он бы не был против — а на похороны поглядел бы из выходившего на море окна. Но её не было — а новую ему сейчас явно никто взять не разрешит. А сидеть так просто несколько часов Рабастан не хотел категорически — особенно сейчас.

— Хорошо, — пристально поглядев на него, сказала мать. — Иди в столовую — гости собрались уже. Но если ты сегодня снова что-то выкинешь… — она погрозила ему пальцем и напомнила: — Я не шучу про комнату. Будешь там сидеть. И никаких книжек не получишь. Понятно?

— Да, — Рабастан кивнул, раздумывая, что же ему теперь делать. Может быть, поговорить с отцом? Но если гости уже собрались, он наверняка будет очень занят… Может, с братом? Хотя тот ему, наверно, не поверит: Родольфус гордился своим здравомыслием, и, хотя к Рабастану относился снисходительней и мягче, чем родители, но всерьёз его не воспринимал.

Но ведь он же должен что-то сделать, думал Рабастан, поднимаясь по лестницу, чтобы идти в столовую. Если он сейчас родителям не передаст слова деда, потом они ему и вовсе не поверят — и тогда… и что тогда будет? Кто такие некроманты? Что случится, если он не выучится? Раздумывая об этом, Рабастан шагал всё медленней, и когда добрался до площадки, остановился там и покосился в сторону библиотеки. Может быть, если он быстро сбегает туда и хотя бы просто в энциклопедии посмотрит, кто они такие, ему будет проще что-нибудь придумать? Он же быстро! Просто сбегает туда — и всё.

Рабастан подошёл к перилам и поглядел сверху на мать, стоящую у гроба. На секунду у него мелькнула мысль побежать к ней и, покуда она там стоит, уговорить её поговорить с дедом, но тут она отвернулась и быстро пошла к той двери, что вела из зала в холл и дальше в кухню, и Рабастан вздохнул. Нет, не надо её злить. Его мама очень серьёзно относилась к приёму гостей, она не будет его сейчас слушать.

Зато раз она пошла явно не в столовую а, наверное, на кухню… или, может быть, она сейчас поднимется к себе по малой лестнице, чтоб переодеться… или она будет встречать гостей в этой льняной мантии? Он не знал — но, судя по тому, что на нём тоже была похожая, его мать уже одета правильно. Значит, она, видимо, пошла на кухню… может, он успеет?

Рабастан почти решился, когда услышал:

— Рэб, не стой столбом. Идём к гостям, — и почувствовал, как его берут за руку.

— Руди, — Рабастан поглядел на сосредоточенно-серьёзного брата, — кто такой некромант?

— Ты где это услышал? — удивлённо спросил тот.

— От деда, — честно сказал Рабастан.

— Нашёл, о чём говорить с ребёнком, — пробормотал Родольфус раздражённо, а Рабастан обомлел. Так Родольфус знает? Знает, что они с дедом говорили? Как? Откуда? Он что, тоже? — Потом объясню, — ответил Родольфус. — После похорон. Рэб, сейчас…

— Ты тоже некромант? — Рабастан не выдержал, конечно — и разочарованно вздохнул, когда Родольфус глянул на него недоумённо:

— В каком смысле «тоже»? Нет, Рэб, я не некромант, — сказал он с непонятной мальчику издёвкой. И добавил: — К счастью.

— Почему к счастью? — осторожно спросил Рабастан — и услышал безапелляционное:

— Потому что это мерзость. Некроманты омерзительны — но к похоронам всё это не имеет отношения. Идём — и, пожалуйста, веди себя как следует.

Рабастан, обмерший от такой характеристики, лишь кивнул. Родольфус не бросал слова на ветер — если он сказал, что что-то мерзко, значит, это так и есть. Значит, и он мерзкий — а если это так, об этом следует молчать. Молчать — и никому не говорить, чего бы там ни требовал от него дед.

Которого всё равно скоро сожгут. И тогда никто, возможно, не узнает тайну Рабастана.