Своего первого покойника Рабастан встретил, когда ему было восемь лет. Хоронили его деда, и родителям, да и вообще всем взрослым было не до мальчика. Рабастан же с самого утра скучал: его рано подняли и первым делом отправили мыться, затем причесали, нарядили в льняную траурную мантию, жёсткую и неудобную, наложили чары, чтобы и причёска, и одежда сохранились, потом покормили — и велели сидеть в своей комнате. И он действительно сидел, и довольно долго: пока не дочитал книжку. А когда она закончилась, делать стало нечего: других книг здесь не было, потому что ему не разрешали выносить из библиотеки больше одной за раз, а рисовать он не любил. Он вообще мало что любил, кроме как читать, учиться или разговаривать со старыми портретами — не из тех, что висели над лестницей, а с теми, что прятались в самых дальних комнатах, про которых все забыли, и поэтому они так давно ни с кем не говорили, что почти что позабыли, как это делается. Вот с ними Рабастану было интересно: разговорившись, они делились интересными и, главное, правдивыми историями о далёком прошлом. Этим беседам не мешал даже старый и зачастую плохо понятный мальчику язык — то ли староанглийский, то ли бретонский: Рабастан на удивление легко схватывал смысл сказанного, а потом попросту привык и уже не путался и не удивлялся странной речи.

Но в его комнате портретов тоже не было. Здесь вообще не было ничего интересного — лишь кровать, комод и шкаф, и столик у окна со стулом, на котором Рабастану полагалось рисовать. У него здесь даже не было учебников с тетрадками: все они хранились в специальной классной комнате! «Потому что должен быть порядок», — строго говорила мать. Ещё в комнате имелось зачарованное окно, из которого невозможно было выпасть, и куча игрушек, в которые Рабастан не играл — просто потому, что не видел в этом смысла. Играть можно с кем-то, с кем общаешься — а как и о чём общаться с куклой или с плюшевой зверюшкой?

Некоторое время Рабастан честно старался просто сидеть и ждать, надеясь, что за ним вот-вот придут. Но за ним не приходили, и даже эльфы на его призыв не отзывались — вероятно, были заняты. Постепенно ему это надоело — и он, рассудив, что даже если его и накажут, то уж точно не сегодня, не при гостях и не на грядущей важной церемонии, ради которой даже его брата вызвали из школы, решил запрет нарушить.

И потом, Рабастану было ужасно интересно разглядеть покойника. Вряд ли ему разрешат его разглядывать во всех деталях, когда всё начнётся — но ведь ничего плохого не случится, если он тихонько это сделает? Он даже не будет его трогать — просто постоит, посмотрит и вернётся. Может, его даже не заметят.

Гроб стоял в главном зале Лестрейндж-холла, откуда его должны будут вынести на улицу, потом погрузят в лодку и, когда та отплывёт достаточно далеко, подожгут — церемонию похорон Рабастану столько раз описывали, что он знал её в деталях. Но сейчас рядом с гробом никого не было: гости пока, наверное, не прибыли, а родители, похоже, были заняты приготовлениями к погребальной трапезе, мысль о которой вызывала у Рабастана глубочайшее уныние.

Потому что он терпеть не мог есть на людях. Он вообще не слишком-то любил этот процесс, возможно, потому что предпочитал есть очень-очень медленно, сперва долго разглядывая, а затем тщательно прожёвывая каждый крохотный кусочек, и его обед вполне мог растянуться часа на полтора, а то и на два. Окружающих это почему-то рано или поздно начинало раздражать, они торопили Рабастана, а он от этого вообще впадал почти что в ступор, его горло сжимал спазм, и мальчик в принципе терял способность что-либо проглотить. Но родители считали это блажью и сердились, и есть в одиночестве Рабастану удавалось только когда он болел — или поздно вечером, когда его уже укладывали спать, и уже потом он просил кого-нибудь из эльфов принести еды. Вернее, так бывало до недавних пор — пока однажды мать зачем-то не вернулась к нему в комнату и не застала его над тарелкой с ужином. Скандал тогда вышел знатный, Рабастана наказали «за капризы», а эльфам запретили приносить ему какую бы то ни было еду, если он здоров. «Это самый идиотский каприз из всех, что мне встречались! — возмущалась мать. — Что ты будешь делать в школе? Есть под одеялом?»

Сказать по правде, этот вопрос Рабастана очень волновал. В самом деле, через три года ему ехать в Хогвартс — что он будет делать? Мало того, что там едят все вместе, в Большом зале — у Рабастана сжималось горло при одной попытке этот кошмар представить — так ещё и жить ему придётся вместе с несколькими мальчиками, некоторые из которых могут оказаться ему вовсе незнакомыми. Правда, Родольфус немного успокоил его рассказом о том, что на каждой кровати в школе имелись шторки, которые можно было наглухо задёрнуть — но всё равно, перспектива такой жизни выглядела крайне невесёлой.

Потому что Рабастан вообще не слишком-то любил людей. Вернее, он их плохо выносил — особенно в больших количествах и, тем более, плохо знакомых. Он предпочитал портреты или книги — а живые… Они были слишком непонятны и шумны. Они врали и шутили — а Рабастан никогда не мог понять, когда они это делают, а когда вполне серьёзны и честны. Из-за этого над ним подшучивали даже домашние — а в кругу детей он быстро становился излюбленным объектом для всяких розыгрышей. Это было неприятно и обидно, но поделать с этим Рабастан ничего не мог — по крайней мере, до тех пор, покуда не пожаловался брату.

Тот, недолго думая и не особо разбираясь в тонкостях общения, просто начал учить Рабастана драться. И это оказалось неплохим решением: теперь, по крайней мере, Рабастан в ответ на любую шутку мог одним ударом разбить нос обидчику — сильно, до крови. Это не прибавило ему популярности, но, по крайней мере, от него отстали. Рабастана это полностью устраивало: дружбы с кем-то он и не искал, зато теперь мог спокойно отсиживаться в сторонке, с книжкой или без, и не опасаться, что опять окажется в дурацкой ситуации.

Не то чтобы люди ему вообще не нравились. Нет, по отдельности, по одиночке они были интересными — особенно если не дурачились, а нормально разговаривали. Но когда их становилось больше одного, у Рабастана начинались сложности, а уж в большой компании он вообще терялся и нередко не мог связать двух слов. А со взрослыми общаться зачастую вовсе было невозможно: мало кто из них воспринимал его всерьёз и готов был разговаривать по-человечески, не задавая идиотских вопросов и не глядя свысока. Разве что учителя — но и то, по большей части, на тему изучаемых предметов. Впрочем, это всё же было кое-что — Рабастану нравилось их слушать, и с учителями он общался с удовольствием. Те его хвалили, что, в свою очередь, вызывало удовольствие родителей — так что учиться Рабастан любил.

Порой Рабастан жалел, что они с братом не ровесники. Тот был старше на целых девять лет, и хотя Рабастан знал, что у него всегда есть защитник (а в том, что Родольфус его станет защищать, он не сомневался, его брат гордился их девизом «За своё буду сражаться» и считал чем-то вроде личного кодекса), иногда он думал, что оно того не стоит. Родись они ровесниками, близнецами, возможно, ему было бы, с кем нормально пообщаться, и, возможно, Родольфус даже смог бы стать его товарищем. Хотя его брат был совсем другим — почти что идеальным, правильным Лестрейнджем, как утверждали их родители. У него и интересы были правильные: он и замечательно учился, и играл охотником в квиддичной команде, и дружил, с кем надо. С младшим братом ему было скучно — но, по крайней мере, Рабастан всегда его очень внимательно слушал, и Родольфус этим порой пользовался. А ещё Рабастан очень хорошо запоминал услышанное, и Родольфус иногда шутил — но у него это выходило как-то так, что Рабастан не обижался — что его младшего братишку можно использовать почти как Омут памяти или живую записную книжку. Рабастану эти шутки даже нравились — ему чудилось в них то, чего он больше ни от кого не видел: одобрение его «особости».

Впрочем, сейчас Рабастан ни о чём таком не думал — с сильно колотящимся от волнения сердцем он медленно подошёл к гробу и внимательно вгляделся в лицо деда. Странно… Тот как будто спал — только очень неподвижно. Словно притворялся куклой, или словно бы его трансфигурировали. Да! Он был невероятно похож на человека, трансфигурированного в куклу — если те, конечно, выглядят в подобном виде так же, как животные. А как они выглядят, Рабастан видел, наблюдая за летними занятиями Родольфуса — и когда увидел в первый раз превращённую в кубок крысу, почти окаменел от ужаса. В тот день он навсегда возненавидел трансфигурацию — по крайней мере, вот такую. Превращать один предмет в другой ему представлялось даже интересным — но запирать жизнь в неживую оболочку было жутко. Нет, он ни за что и никогда не сможет так — да и не хочет. Пусть даже у него по трансфигурации будут одни «Тролли».

Рабастану стало неуютно. А вдруг дед не умер? Может, его просто превратили? Да, его заколдовали, и вот он лежит тут, и через несколько часов его сожгут — и… и почему никто ничего не делает? Его родители решили убить деда?!

— Вставай! — Рабастан схватил лежащего в гробу старика за руку и потряс. — Вставай же! Просыпайся! Ну вставай же! — тормошил он деда, чувствуя, как его самого начинает потряхивать от страха. А вдруг его родители сейчас сюда войдут — и сделают то же самое и с ним? Раз он догадался? — Ну вставай! Пожалуйста! Скорее!

— Что ты разорался? — недовольно спросил дед, вдруг открыв глаза. Странные, пустые… Рабастан замер, а потом попытался объяснить:

— Они все сказали, что ты… вы умерли. Но ведь вас заколдовали просто! Я же вижу!

— Видишь? — переспросил дед, и взгляд его глаз, оставаясь по-прежнему пустым, стал пристально-пронзительным. — Видишь, да не смыслишь, — сказал он. И добавил непонятно: — Вот как, значит. Прорвалось.

— Вас заколдовали, да? — Рабастану стало совсем страшно и очень, очень неуютно под этим странным взглядом. Он разжал пальцы и медленно отодвинул свою руку от тела. — И поэтому вы кажетесь всем мёртвым?

— Я кажусь мёртвым, потому что умер, — отрезал дед, продолжая сверлить внука своим жутким взглядом.

Рабастан помотал головой.

— Мёртвые не разговаривают! — твёрдо сказал он. — И не смотрят!

— Смотря с кем, — заявил дед.

— Ни с кем! — Рабастан снова помотал головой и отступил на шаг. Он уже жалел, что пришёл сюда один. Может быть, не зря ему велели сидеть в комнате?

— Разговаривают, — возразил дед. И добавил медленно и веско: — С некромантами.

— С кем? — переспросил Рабастан, который никогда не мог пройти мимо незнакомого слова.

— С такими, как ты, — ответил дед. — Ты — некромант. Запомни это слово и скажи родителям. Тебя нужно учить. Необходимо.

— Я поеду в Хогвартс, — сказал Рабастан немного неуверенно: почему-то ему казалось, что его дед имеет в виду совсем не это.

— Нечего тебе там делать, — отрезал дед. — Тебя следует учить иначе.

— Мне не надо ехать в Хогвартс? — с недоверчивой радостью переспросил Рабастан.

— Ни в коем случае, — жёстко сказал дед.

— Вы скажете родителям? — Рабастан совсем повеселел. Ему не нужно будет ехать в школу! И не нужно будет жить в одной комнате неизвестно с кем!

— Сказал бы, — лицо деда неприязненно скривилось. — Если б мог. Но я умер, и меня не услышит здесь никто, кроме тебя. Знаешь, кто такие некроманты?

— Нет, — Рабастану снова стало неуютно. Он не любил, когда у него получалось что-то, чего не делали другие — кроме как, конечно, на уроках. Но сейчас он был не на уроке.

— Это люди, которые умеют говорить с покойниками, — объяснил дед. — Этому можно научиться — но некоторые с таким умением рождаются. Вот как ты. Многие считают, — добавил он с усмешкой, — что некроманты воскрешают мёртвых. Чушь: мертвеца, настоящего мертвеца, воскресить нельзя. Можно только сделать инфери. Но можно многое другое… У тебя врождённый дар, — сказал он жёстко. — Тебе следует учиться использовать и контролировать его. Скажи своим родителям.

— А они поверят? — поколебавшись, спросил Рабастан.

— Хм, — старик задумался. — Ступай, приведи-ка их сюда. Немедленно. Не поверят — предложи им спросить у меня что-нибудь. Живо! — рявкнул он, и Рабастан, вздрогнув, развернулся и побежал.

И, едва выскочив за дверь, столкнулся с матерью.

— Тебе же было сказано ждать в комнате! — рассержено сказала та, резковато хватая сына за плечо. — Ты что здесь делаешь? Кто тебе разрешил?

— Я с дедом разговаривал, — абсолютно честно сказал ей Рабастан. — Он велел мне привести вас с папой.

— Пожалуйста, — с нажимом проговорила его мать, беря мальчика уже за оба плеча. — Рэби. Не сейчас. Я тебя очень прошу. Веди себя прилично.

— Я веду! — Рабастан едва не плакал. Его всегда невероятно расстраивало, когда ему не верили: он сам никогда не лгал просто потому, что не понимал, как и, главное, зачем это делать. Отчасти поэтому он и предпочитал общение с портретами: в отличие от живых, они никогда не лгали. Не умели, вероятно — да, они могли не отвечать, но если говорили что-то, то всегда лишь правду. А вот люди, к сожалению, были другими — и Рабастана их враньё, часто мелкое и абсолютно ему непонятное, всегда путало и донельзя смущало. Как будто бы он сам сделал что-то неуместное и гадкое. — Мама, дед правда…

— Если ты немедленно не прекратишь, я запру тебя в комнате до вечера, — пообещала она. — Ты можешь хотя бы в такой день вести себя как следует?

— Мама, я…

— Просто молчи, — она глубоко вздохнула. — Даёшь слово? Или я тебя запру. Немедленно.

Рабастан вздохнул и, опустив полные слёз глаза, кивнул с глубоким вздохом. В комнате сидеть до вечера он совершенно не хотел. Если бы у него там была только начатая книжка, он бы не был против — а на похороны поглядел бы из выходившего на море окна. Но её не было — а новую ему сейчас явно никто взять не разрешит. А сидеть так просто несколько часов Рабастан не хотел категорически — особенно сейчас.

— Хорошо, — пристально поглядев на него, сказала мать. — Иди в столовую — гости собрались уже. Но если ты сегодня снова что-то выкинешь… — она погрозила ему пальцем и напомнила: — Я не шучу про комнату. Будешь там сидеть. И никаких книжек не получишь. Понятно?

— Да, — Рабастан кивнул, раздумывая, что же ему теперь делать. Может быть, поговорить с отцом? Но если гости уже собрались, он наверняка будет очень занят… Может, с братом? Хотя тот ему, наверно, не поверит: Родольфус гордился своим здравомыслием, и, хотя к Рабастану относился снисходительней и мягче, чем родители, но всерьёз его не воспринимал.

Но ведь он же должен что-то сделать, думал Рабастан, поднимаясь по лестницу, чтобы идти в столовую. Если он сейчас родителям не передаст слова деда, потом они ему и вовсе не поверят — и тогда… и что тогда будет? Кто такие некроманты? Что случится, если он не выучится? Раздумывая об этом, Рабастан шагал всё медленней, и когда добрался до площадки, остановился там и покосился в сторону библиотеки. Может быть, если он быстро сбегает туда и хотя бы просто в энциклопедии посмотрит, кто они такие, ему будет проще что-нибудь придумать? Он же быстро! Просто сбегает туда — и всё.

Рабастан подошёл к перилам и поглядел сверху на мать, стоящую у гроба. На секунду у него мелькнула мысль побежать к ней и, покуда она там стоит, уговорить её поговорить с дедом, но тут она отвернулась и быстро пошла к той двери, что вела из зала в холл и дальше в кухню, и Рабастан вздохнул. Нет, не надо её злить. Его мама очень серьёзно относилась к приёму гостей, она не будет его сейчас слушать.

Зато раз она пошла явно не в столовую а, наверное, на кухню… или, может быть, она сейчас поднимется к себе по малой лестнице, чтоб переодеться… или она будет встречать гостей в этой льняной мантии? Он не знал — но, судя по тому, что на нём тоже была похожая, его мать уже одета правильно. Значит, она, видимо, пошла на кухню… может, он успеет?

Рабастан почти решился, когда услышал:

— Рэб, не стой столбом. Идём к гостям, — и почувствовал, как его берут за руку.

— Руди, — Рабастан поглядел на сосредоточенно-серьёзного брата, — кто такой некромант?

— Ты где это услышал? — удивлённо спросил тот.

— От деда, — честно сказал Рабастан.

— Нашёл, о чём говорить с ребёнком, — пробормотал Родольфус раздражённо, а Рабастан обомлел. Так Родольфус знает? Знает, что они с дедом говорили? Как? Откуда? Он что, тоже? — Потом объясню, — ответил Родольфус. — После похорон. Рэб, сейчас…

— Ты тоже некромант? — Рабастан не выдержал, конечно — и разочарованно вздохнул, когда Родольфус глянул на него недоумённо:

— В каком смысле «тоже»? Нет, Рэб, я не некромант, — сказал он с непонятной мальчику издёвкой. И добавил: — К счастью.

— Почему к счастью? — осторожно спросил Рабастан — и услышал безапелляционное:

— Потому что это мерзость. Некроманты омерзительны — но к похоронам всё это не имеет отношения. Идём — и, пожалуйста, веди себя как следует.

Рабастан, обмерший от такой характеристики, лишь кивнул. Родольфус не бросал слова на ветер — если он сказал, что что-то мерзко, значит, это так и есть. Значит, и он мерзкий — а если это так, об этом следует молчать. Молчать — и никому не говорить, чего бы там ни требовал от него дед.

Которого всё равно скоро сожгут. И тогда никто, возможно, не узнает тайну Рабастана.

На похоронах Рабастан старался держаться как можно дальше от гроба. Подходить к нему он не хотел — но ему пришлось, конечно: они все должны были подойти и попрощаться, коснувшись сложенных на груди рук покойника. Рабастан даже попытался было отойти подальше, но ему это не удалось: отец твёрдо взял его за руку и подвёл к гробу. И даже сам положил его ладошку куда следовало — и…

— Что так долго? — дед опять открыл глаза и сердито уставился на оцепеневшего под этим взглядом Рабастана. — Но хоть привёл. Сказал?

Рабастан мотнул головой. Он прекрасно понимал, что если он сейчас, в оглушающе звенящей тишине, стоящей в зале, что-то скажет, его услышат все, и тогда они узнают, что он — мерзость. Нет, он должен продержаться… должен. Нужно просто молча подождать, пока деда похоронят — это всего несколько часов. Совсем немного.

Рабастан отдёрнул руку и попятился назад — и отец, по счастью, отпустил его.

— Стой! Куда? Трус! — кричал дед, но Рабастан старательно его не слушал. Подойдя к брату, он вцепился в его руку — просто потому, что никто другой такого не позволил бы, а Родольфус мог.

Мог бы — если б Рабастану повезло. Но сегодня удача явно отвернулась от него: брат похлопал его по плечу, шепнул что-то ободряющее, высвободил руку — и пошёл к кому-то из гостей. А дед всё продолжал звать Рабастана и требовать, чтобы он подошёл к нему и немедленно поговорил с родителями, и от его голоса мальчику хотелось зажать уши и спрятаться куда-нибудь. Вот сейчас он пожалел, что не заперт в комнате: сидел бы себе сейчас там и не слышал ничего. Ну скучал бы, ну и что? А теперь… Теперь…

— Рэби, что такое? — шёпотом спросила мать, наклоняясь к Рабастану. — Ты же сам ходил сюда смотреть?

— Мама, можно, я к себе в комнату пойду? — умоляюще проговорил тот, но миссис Лестрейндж слегка поморщилась и велела:

— Не выдумывай. И не позорь меня и нас с отцом. Можешь отойти в сторонку и присесть, — разрешила она всё-таки, — но из зала — ни ногой. Понял?

— Да, — прошептал Рабастан и пошёл, очень стараясь не бежать, к стене, в которой в нишах у окон были вырезаны каменные скамьи.

— Не делай глупости! — грозно проговорил дед, и Рабастан, не выдержав, зажал уши ладонями. Однако лучше почему-то совсем не стало: голос деда с лёгкостью преодолевал эту преграду. — Поговори с родителями. Рабастан, не трусь. Не время! Тебе жить с этим, маленький кретин! Ты всё равно никуда от этого не денешься!

— Я не могу, — прошептал Рабастан, но дед его, похоже, не услышал. Но он всё равно повторил едва слышно: — Я правда не могу…

…Когда всё закончилось, и отплывшая от берега лодка вспыхнула, подожжённая красивым отцовским заклинанием, Рабастану стало легче. Всё — больше он никогда деда не услышит, и вообще больше никогда не станет говорить с умершими. Просто не будет ходить на похороны, и на кладбища не будет. Никогда. И кому тогда какая разница, что он там умеет? Если не встречаться с мёртвыми, их и не услышишь.

Теперь даже мысль о том, чтобы поехать в Хогвартс, представлялась Рабастану не такой ужасной. Зато он будет как все. Надо только как-то научиться есть быстрее — и делать это, когда на тебя все смотрят. Хотя можно ведь и брать еду с собой — и есть потом за шторками. Но он постарается научиться. Вот сегодня и попробует. Хорошо, что он родился в сентябре — иначе бы ему пришлось уехать в школу на год раньше. А так он, может быть, всё-таки успеет научиться.

Пока собравшиеся на берегу смотрели на пылающую лодку, Рабастан присел на камень и сидел там, думая, что ребёнком быть всё-таки порою очень выгодно, потому что, если вести себя тихо, на тебя никто не обращает внимания.

— Когда дед успел рассказать тебе про некромантов?

Рабастан от голоса Родольфуса подскочил и едва не свалился со своего камня.

— Я тебя не слышал, — сказал он, пытаясь придумать, что бы такое ответить, чтобы правду не сказать. Ну не мог же он признаться брату в том, кто он такой! Родольфус был одним из очень немногих, если вообще не единственным, с кем иногда можно было почти по-человечески поговорить. Рабастан не мог его потерять из-за того, кем был! Нет, Родольфус ни за что не должен узнать правду про него.

— Если учесть то, что мы на берегу, шумит море и люди разговаривают, это не удивительно, — Родольфус уселся на соседний камень. — Так когда?

— Недавно, — осторожно, обмирая от того, что сейчас его поймают — потому что сам же слышал фальшь в своих словах — ответил Рабастан.

— Это мерзкая часть магии, — сказал Родольфус. — Да, порой её приходится использовать для дела — но «иногда использовать», это далеко не то же самое, что являться некромантом. Некроманты живут отчасти в мире мёртвых — и, по-моему, в конце концов становятся почти такими же. Почему ты вдруг решил, что я такой? — спросил он недовольно. — Дед сказал?

— Нет, — Рабастан с отчаянием помотал головой — и подумал, что сейчас заплачет, и Родольфус догадается.

— А с чего тогда? — к сожалению, Родольфус умел быть дотошным.

— Я же не нарочно! — Рабастан всё-таки расплакался. — Я не хотел тебя обидеть, — выговорил он сквозь слёзы, размазывая их по щекам.

Родольфус, кажется, даже немного растерялся.

— Да я понимаю… Рэба, ну ты что? — он встал и, подойдя к брату, остановился совсем рядом, приобняв его за плечи — и Рабастан с облегчением уткнулся лицом в его мантию и разрыдался почти в голос. — Я говорил родителям, что для тебя это слишком тяжёлое зрелище пока, — сказал Родольфус, успокаивающе гладя брата по голове. — Не нужно было тебя сюда тащить. Послушай, — он наклонился, загораживая его от всех остальных. — Ты почти его не знал. Я понимаю, всё это довольно неприятно, но смерть — это просто естественное окончание жизни. В ней нет ничего ужасного — когда она мирная, как эта. Дед был стар и болен — для него она стала, пожалуй, облегчением. Ты подслушал чей-то разговор, да? — мягко спросил Родольфус, но Рабастан только снова разрыдался, и старший брат, вздохнув, попытался его успокоить: — Это не слишком хорошо, но, знаешь… честно говоря, порой это бывает весьма полезно. Просто ты пока не всё понимаешь из услышанного, и выводы у тебя выходят странные. Думаю, тебе пока что стоит помнить это — и не торопиться с ними. Хорошо?

Рабастан торопливо закивал и крепко-крепко обнял брата. Ему было стыдно, жгуче стыдно за то, что он, по сути, обманул его — хотя, вроде бы, он даже ничего и не сказал. Но ведь в результате вышло, что соврал! Он бы ни за что не стал, но он не хотел, он попросту не мог выглядеть в глазах брата мерзостью.

— Что у вас тут? — услышал Рабастан голос отца и вжался в брата. Отец терпеть не мог, когда он плакал — и обычно наказывал сына за это изоляцией и отказом от общения порою на неделю.

— Рэбе песок в глаза попал, — сказал Родольфус. — Я справлюсь.

— Откуда тут песок? — недовольно проворчал отец — и, в общем-то, был прав, потому что пляж здесь был крупногалечным.

— Возможно, не песок, а пыль. Или пепел, — Родольфус и не думал отступать, и Рабастан вдруг ощутил себя как будто спрятанным под мантией-невидимкой, о которой он не так давно читал. Третий и самый лучший дар Смерти…

Смерти. Нет, он не будет сейчас об этом думать! Рабастан зажмурился и постарался подумать о чём-нибудь хорошем, например, о том, что завтра ему можно будет взять в библиотеке новую книгу, а потом весь день её читать.

— Разберись и подойди потом ко мне — я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился поближе, — велел отец, и Рабастан услышал шум его удаляющихся шагов.

— Хватит плакать, — сказал брату Родольфус, доставая из кармана платок. — Хочешь — пойди погуляй по берегу и успокойся. Только далеко не уходи, иначе тебе придётся потом все полтораста ступенек вверх прошагать самостоятельно.

— Угу, — Рабастан кивнул и, взяв его платок, начал вытирать лицо. Родольфус ушёл, а Рабастан, посидев ещё немного, слез с камня и действительно пошёл бродить по берегу. Ему нравилось гулять вдоль моря: оно напоминало ему гигантское живое существо, загадочное и таинственное, всегда разное, но никогда ему лично не опасное. По крайней мере, море никогда не требовало от него вести себя достойно. И не осуждало. Ни за что.

К возвращению домой Рабастан вполне успокоился, и даже сумел немного поесть за общим столом. Тем более, что еда была вкусной, а внимания на него не обращали. Спал он, правда, плохо, потому что ему снился дед, сидящий в ногах его кровати и обещающий забрать его теперь с собой — раз уж Рабастан никому про себя не рассказал. «Люди должны знать о том, что живут рядом с некромантом! У тебя нет права подвергать их риску!» Что за риск, дед так и не сказал, но проснулся Рабастан ужасно виноватым, напуганным и донельзя расстроенным.

Было ещё темно, и лишь над морем на востоке начинала чуть светлеть полоска неба. Рабастан сел на кровати, потом слез с неё и, босиком подойдя к окну, открыл его и слегка высунулся наружу. Дальше не пускали чары, но ему и нужно не было — он просто замер так, глядя на море и вдыхая холодный сырой воздух. Надо… надо что-нибудь придумать. Раз он некромант, и это так ужасно — ему нужно научиться защищать всех от себя. Да, пожалуй, это выход: он научится, и тогда уже не будет важно, знают про него такое или нет. И потом, он ведь правда может больше никогда не видеть мертвецов, не так ли? Раз не видеть — значит, и не говорить с ними. Значит, он тогда не будет некромантом — ну, или будет, но не настоящим. Таким, как до сих пор. До сих пор же ничего ни с кем из-за него плохого не случилось! Это потому, что он не видел мертвецов. Значит, ему просто нельзя их видеть — вот и всё.

По крайней мере, пока он маленький и не может колдовать. И вообще не знает, кто это такие — некроманты. Вот он подрастёт, узнает — и тогда сможет защитить всех ещё лучше.

Только как узнать это скорее? Ждать, пока он вырастет, Рабастану не хотелось. Но ведь вряд ли книги о таких вещах стоят в той части библиотеки, куда его сейчас пускают — а в другую не попасть. По крайней мере, у них дома — точно.

Но вот, например, у Эйвери…

Рабастан слышал немало ужасов об этом доме — например, его никогда туда не брали в гости, хотя там жил его ровесник. Маркус, кажется. Да, точно, Маркус — такой тихий и кудрявый мальчик, похожий на маленького хомячка. Надо… надо подружиться с ним. Родители как-то возмущались, что его родители… в смысле, Марка — пренебрегают элементарнейшими правилами безопасности, и кто знает, что там можно встретить!

А раз так, может быть, у Эйвери библиотека вся открыта? И там можно будет взять то, что нужно?

Этот план Рабастану понравился и заметно его успокоил. Правда, он пока совсем не представлял, как его осуществить: дружить он не умел, да и не хотел никогда. Но, наверное, придётся научиться… жалко, что Маркус Эйвери поедет в школу на год раньше: значит, времени совсем немного, всего два года. До его отъезда нужно обязательно попасть к нему домой и найти в библиотеке книгу!

А как подружиться, можно расспросить Родольфуса. Он наверняка умеет!

Потому что он умеет всё.

С этой мыслью Рабастан вернулся в свою постель и заснул уже нормально и спокойно — до утра.

Раз в неделю родители Рабастана устраивали то, что называли «детским чаем», приглашая во второй половине дня гостей с детьми-ровесниками Рабастана, родители которых зачастую просто оставляли их у Лестрейнджей и уходили, возвращаясь только вечером. Детям накрывали чай в малой столовой, а потом отправляли играть — в хорошую погоду на большой лужайке перед домом, а в плохую — в главный зал, где чарами на это время защищали развешенное по стенам оружие. Детям у Лестрейнджей нравилось, и их нередко собиралось более десятка — а вот Рабастан эти среды, потому что собирали здесь «его» гостей по средам, почти ненавидел. В этот день всё шло не так: уроки у него были лишь с утра, сразу после завтрака, а после обеда его непременно переодевали во что-нибудь «приличное» и отправляли в главный зал — встречать гостей. С которыми ему потом предстояло провести несколько часов! До вечера.

Что с ними всеми делать, Рабастан знал лишь теоретически. «Развлекай их, — говорила его мать, — обязательно поговори с каждым, смотри, чтоб во время игр никто не сидел без дела…» К счастью, мать не слишком доверяла Рабастану, и, по большей части, организовывала его гостей сама — а ему потом, когда все расходились, сердито выговаривала, что с таким поведением он никогда не найдёт себе друзей, и ему нужно брать пример с Родольфуса, у которого чудесные друзья и вообще…

— Не слушай, — как-то раз сказал ему Родольфус после очередной такой беседы, свидетелем которой стал случайно. — Меня в твоём возрасте отчитывали так же. Я, сказать по правде, тоже не Малфой по части организации приёмов.

Рабастан кивнул тогда, но брату не поверил: он же видел сам, что у того в гостях бывают на каникулах товарищи, и они отлично вместе с ним проводят время без всякой помощи родителей. Значит, он дружить умеет — но сейчас Родольфус был в школе, и вернуться должен был лишь летом, а сейчас был лишь апрель. До июля ещё долго…

Рабастан, конечно, написал ему письмо, где спросил, как можно с кем-то подружиться. И получил ответ, что нужно просто слушать человека, запоминать, что он говорит, и потом задавать с заинтересованным лицом нужные вопросы о том, что тому нравится или интересно. Люди любят говорить — и у всех проблема в слушателях.

Прочитав ответ, Рабастан расстроился. Может быть, Родольфус и был прав, но это точно было не про Маркуса: тот тоже всегда сидел в сторонке и нередко что-нибудь читал, или просто глядел на вопящих и носящихся детей. С одной стороны, это было хорошо: к нему можно было просто подойти и, например, сесть рядом. Но потом же нужно будет что-нибудь сказать! Но что? Не может же Рабастан сразу же спросить его об их библиотеке…

Рабастан думал об этом целых три дня — но пришла среда, а он так ничего и не придумал. Однако стоило ему из-за этого расстроиться, как выяснилось, что никаких гостей сегодня не будет. И в следующую среду тоже. И вообще до лета — потому что у них траур. Рабастану радоваться бы неожиданной свободе, но вот именно сейчас ему впервые в жизни так был нужен гость! Один-единственный, конечно, и вполне конкретный — но ради него Рабастан готов был потерпеть и остальных.

Но, конечно, с родителями спорить было бесполезно. Он и не пытался — а вечером, зайдя поцеловать его перед сном, его мать сказала:

— Я понимаю, что ты деда мало знал и не можешь скорбеть с нами по-настоящему. Но тебе придётся потерпеть.

— Я понимаю, — Рабастан кивнул.

Он был голоден, как и всегда с тех пор, как его лишили полуночных ужинов, и сейчас мог думать лишь о том, что под его матрасом лежат два печенья, несколько орешков и полгорсточки изюма, которые он собирался съесть. И ему хотелось, чтобы мать скорей ушла — Рабастан вообще всегда ощущал в её присутствии смутную смесь вины, неловкости и желания куда-то спрятаться. Он сам не понимал, почему так выходило, но почти все их разговоры всегда заканчивались каким-то замечанием. Матери всегда хоть что-нибудь, а было в нём не так — и хотя она всегда была права, Рабастана это каждый раз расстраивало, иногда до слёз.

— Но ведь ты скучаешь по друзьям? — спросила Рабастана мать, и он растерялся. Что ответить? «Да» — тогда она, наверно, упрекнёт его в бесчувственности и скверном воспитании: ведь он потерял родного деда и не должен думать о друзьях. «Нет» — и мама вновь заговорит о том, как это неправильно, когда у восьмилетнего ребёнка нет близких друзей, и почему же Рабастан никак их себе не заведёт. А потом начнёт расспрашивать, с кем бы ему больше всего хотелось подружиться, и почему он этого не делает.

— Не знаю, — честно сказал Рабастан, опуская взгляд и думая о лежащих под матрасом изюминках. Он любил изюм, любил даже больше каких-нибудь конфет, и сейчас они лежали там и ждали, и если бы не мама, он бы мог уже держать одну в руках и перекатывать её в пальцах, ощущая её мягкие и вместе с тем упругие бока и вдыхая сладкий запах.

— Как это «не знаешь»? — тут же возмутилась мама и слегка встряхнула его, взяв за плечи. Рабастан терпеть не мог, когда она так делала, но смолчал, конечно. Интересно, почему когда очень похоже делает Родольфус, это совсем не неприятно, а от мамы хочется сбежать? А то и… ударить её по рукам. Посильнее. Может, потому, что его брат обычно просто шутит так, а мама нет? — Рэбби, ну как можно не знать, скучаешь ты по кому-то или нет? Вот ты по Родольфусу скучаешь?

— Да, — наконец-то, это был простой вопрос, на который Рабастан с радостью ответил.

— Ну вот видишь? — почему-то обвиняюще сказала мама. — По Руди ты скучаешь. А по своим друзьям? Ну хоть по кому-нибудь из них? Скучаешь? — спросила она настойчиво — и тут Рабастан вдруг понял, что он должен говорить!

— Да, — ответил он с заставившей быстро заколотиться его сердце уверенностью.

Его мама неожиданно для него вдруг улыбнулась очень довольно и, опять потормошив его, радостно сказала:

— Ну вот видишь? И вовсе незачем стесняться! — она потрепала его по щеке, и Рабастан подумал, что когда-нибудь, когда он вырастет, первое, что он сделает — запретит к нему так прикасаться. Всем. Особенно маме и её подругам — тем более, что никто больше так не делал. — Расскажи мне, по кому, — потребовала она с азартом.

— По Маркусу Эйвери, — замирая от ужаса первой настоящей лжи, сказал Рабастан, старательно убеждая себя в том, что он ведь правда сейчас хотел бы с ним поговорить. Правда, это чувство совсем не было похоже на то, что он чувствовал, когда думал о том, что увидит Родольфуса только через три месяца, но ведь он же в самом деле бы хотел увидеть Эйвери!

— Это такой тихий пухлый мальчик? — радость мамина слегка померкла. — Рэб, а ты не мог бы выбрать в друзья кого-нибудь повеселее? — спросила она с укором. — И потом, это такая сложная семья… не знаю, — она покачала головой. — Тебе бы лучше подошёл кто-нибудь активный — вроде, например, Розье. Ты не хочешь подружиться с Эваном?

Рабастан молчал. Он опять не знал, что отвечать. Он бы мог сказать, конечно, что не хочет дружить с Эваном Розье — потому что тот над ним смеялся, например, или потому, что любимой игрой Эвана были всяческие гонки, бег, прыжки и догонялки, желательно по лестницам. Но ведь мама от него ждала не этого!

— Ну не хочешь так не хочешь, — в голосе его матери отчётливо слышались разочарованные нотки. — Но твой выбор мне не нравится, имей в виду. Подумай об этом. Приятных снов, малыш, — она поцеловала его в лоб и, наконец, ушла.

Рабастану даже расхотелось есть. К Эйвери он не испытывал никаких чувств, но его всё равно почему-то очень обидели мамины слова. Почему именно, Рабастан не понимал — просто чувствовал то, что чувствовал. Впрочем, так бывало часто — и всегда он в таких случаях делал одно и то же: не умея сразу успокоиться, принимался пристально что-нибудь разглядывать. Лучше бы, конечно, кого-нибудь: жука, муху, гусеницу… но можно было просто изучать один из камней в стене. Тем более, что они все были разные и по форме, и по размеру, и штрихи и трещины на поверхности у каждого из них были собственными, на другие не похожими.

Он так и уснул, не погасив лампы, и проснулся утром уже от голода. Это было хорошо: когда ему сильно хотелось есть, это получалось делать быстрей обычного, и, как правило, родителей это если и не радовало, то, по крайней мере, такая трапеза проходила без упрёков. Эта перспектива Рабастана обрадовала — и он, перепрятав изюм, орехи и печенье в карман одной из своих висящих в шкафу мантий (а то эльфы станут перетряхивать постель, найдут их и уберут наверняка), оделся и, постаравшись как можно тщательнее причесаться, пошёл завтракать.

Отец встретил его неожиданным вопросом:

— Мама говорит, ты по Эйвери скучаешь?

Настроение у Рабастана сразу же испортилось. Однако если перед мамой можно было и смолчать, то отцу следовало отвечать всегда — и быстро. Так что он с силой сжал пальцы на ногах — он давно так научился делать, потому что этого движения точно видно не было — и ответил:

— Да.

Кажется, у него даже вышло сделать это почти уверенно, хотя смотреть отцу в лицо Рабастан, конечно, не решился, и разглядывал поэтому сейчас его причёску. Ему нравились волосы отца: они были тёмно-тёмно-рыжие, почти коричневые (мама называла их «каштановыми») — особенно сейчас, в помещении, без солнца — очень жёсткие, густые и немного вьющиеся у самой шеи и висков. В точности как у него, у Рабастана.

— Можешь пригласить его в следующую среду, — предложил отец. — У нас траур, разумеется, но он не отменяет дружеских визитов.

Рабастан недоверчиво воззрился на отца. Пригласить? Он правда только что велел Рабастану пригласить в гости Маркуса Эйвери?

— Напиши ему письмо, — сказала мать. — Сначала черновик — и покажи мне, непременно.

— Я, конечно, напишу его отцу, — добавил отец. — Откровенно говоря, я разделяю опасения твоей матери, — продолжил он, — мне не нравится его семья. С другой стороны, сам Маркус — мальчик, как мне показалось, неплохой. Это хорошо, что вы общаетесь — но он поедет в школу на год раньше. Тебе следует найти друзей из тех, с кем вы будете учиться вместе. Впрочем, дружить с кем-то на курс старше тоже может быть полезно — так что пообщайтесь с Эйвери. О чём вы с ним беседуете обычно?

Этот вопрос вогнал Рабастана в ступор. Он вообще не помнил, чтобы они говорили с Эйвери! Но ведь он не может так сказать…

Спасла его внезапно мать.

— Обычные мальчишеские глупости, — махнула она рукой и велела: — Рэбби, сядь, наконец, за стол и давайте завтракать!

В этот раз Рабастан очень старался жевать так быстро, как вообще мог — и даже проглатывать не до конца прожёванное. Он ужасно не любил так делать, но сейчас ему хотелось порадовать родителей. Главное, чтобы они не передумали! Как писать то самое письмо, он совсем не представлял, но решил, что спросит брата, и тот наверняка ему поможет. Ну, или попросит эльфов принести какое-нибудь старое приглашение, и перепишет его. В принципе, не так уж важно, что он там напишет: маме всё равно не понравится, и она всё переделает.

Предсказания Рабастана полностью сбылись: Родольфус действительно прислал ему образец нужного письма, а когда Рабастан, переписав, показал его матери, она немедленно всё раскритиковала и продиктовала собственный вариант.

А потом велела Рабастану как следует подумать и на следующий день ей рассказать, чем они с Эйвери займутся, чем вогнала сына в настоящий ступор. Рабастан, на самом деле, вообще не представлял, что они с Маркусом могут делать вместе. Разве только почитать? И обсудить. Вроде Маркус любит книги — значит, можно показать ему библиотеку. И спросить, о чём ему нравится читать. Можно ещё море показать — хотя вряд ли ему понравиться сперва спускаться по почти стапятидесяти ступенькам, а затем и подниматься. Сам-то Рабастан привык, но ведь Маркус — не Эван Розье, и, кажется, не очень любит лестницы…

О чём вообще люди разговаривают? О чём сам Рабастан с кем-либо говорил? С родителями было просто: те давали распоряжения и интересовались его успехами, мама ещё всё время что-нибудь критиковала. Но так с друзьями точно не общаются, в этом Рабастан был полностью уверен. Говорить с Родольфусом ему было интересно — впрочем, он, по большей части, слушал, ну или они обсуждали то, чем прямо сейчас занимались: например, когда оба выходили в лодке в море. Там всё выходило как-то просто и само собой, и Рабастану никогда не приходилось думать, что сказать. С учителями тое было просто: они спрашивали урок или объясняли, а он отвечал или задавал вопросы. Эльфов можно было просто попросить о чём-то…

С кем ещё ему доводилось разговаривать? С теми же детьми, что приходили в гости к ним — или у кого гостил он сам. Но вот с ними толком пообщаться у Рабастана никогда не получалось: он терялся, когда разом начинали говорить двое или трое, а уж если больше, он вообще терял нить разговора и хотя слова и слышал, в осмысленные предложения они не складывались. А наедине ни с кем из своих ровесников Рабастану до сих пор беседовать не доводилось.

Может, зря он всё это затеял? Может, можно расспросить портреты? Они тоже могут знать об этих некромантах — раз дед знал, то могут и они. Однако Рабастан боялся, что они, узнав о нём такое, расскажут остальным, новость дойдёт до тех портретов, что висят у лестницы и в используемых залах, и те поделятся ею с его родителями. А такого Рабастан допустить никак не мог.

Рабастан сидел за столом в саду и смотрел на ползущую по его краю гусеницу. Она была гладкой и зелёной, и на ощупь походила на изюм — только длинный и живой. Рабастану она нравилась, и он сидел здесь уже давно — с самого утра. Он вообще мог так сидеть часами, вглядываясь в траву, листья, цветы и в насекомых — во всё вокруг, постепенно начиная ощущать их всё яснее, и в конце концов почти что растворяться в них, становясь и деревом, и гусеницей, и столом. Здесь, на улице, ему никогда не бывало скучно: всё вокруг менялось постоянно, и наблюдать за этими изменениями он мог бесконечно. Вот сейчас ему казалось, что он слышит, чувствует, как течёт лимфа внутри гусеницы, как сжимаются и разжимаются её гусеничные мышцы, как втягивают воздух дыхальца… он и сам отчасти был этой самой гусеницей и ощущал всем телом тёплую неровную поверхность стола и запах трав, одуряюще-привлекательный и вкусный.

— Рэбби, смотри, кто пришёл!

Голос матери показался Рабастану оглушающим. Он даже не сразу понял, что она сказала: ему всегда было сложно сразу же выныривать из такого созерцательного состояния, но он знал, что маму оно злило, и очень старался хотя бы вида не показывать, что плохо понимает, что происходит.

Так что он сначала повернулся на голос, а потом начал вылезать из-за стола, и лишь потом разглядел стоящую в дверях мать, а рядом с нею — Эвана Розье, что-то держащего в руках.

— Поиграйте тут пока, — сказала мать — и скрылась в доме.

— Ну привет, — Розье заоглядывался. — Мама мне сказала, что ты, наверное, скучаешь, и нужно тебя развлечь. Во что сыграем?

— Не знаю, — пробормотал Рабастан.

Он так и стоял возле стола, правда, уже ничего вокруг не ощущая — ни гусеницы, ни деревьев, ни травы. Ему совершенно не хотелось ни во что играть с Розье — ему сейчас вообще играть не хотелось! Он, вообще-то, собирался думать о приходе Эйвери — а тут…

— Мне отец лук подарил, — сказал Розье, подходя поближе и улыбаясь довольно дружелюбно. — И стрелы. И научил стрелять. Надо только мишень сделать, — он огляделся и спросил: — Постреляем?

Рабастан заколебался. Вообще, лук — это было интересно. Он читал о луках, и у них на стенах была парочка — но Рабастан ни разу не держал их в руках.

Он неуверенно покосился на Розье. Тот выглядел довольно мирно, и даже улыбнулся в ответ на слова Рабастана:

— Я не умею.

— Это просто! — отмахнулся Розье. — Я покажу. Давай стол перевернём? — предложил он — и, не дожидаясь согласия Рабастана, решительно схватился за край стола, и Рабастан увидел, как сорвавшаяся с него гусеница шлёпнулась в траву и свернулась в колечко.

…Стрелять Рабастану, в общем-то, понравилось. И даже Розье, при ближайшем знакомстве, оказался не таким ужасным человеком — хотя Рабастан всё равно невероятно от него устал. Но, в целом, всё прошло неплохо — и когда Розье, простившись, исчезли в изумрудном пламени камина, мама Рабастана, стиснув его плечи, радостно спросила:

— Ну? Видишь? Эван — чудесный мальчик! Будешь с ним дружить?

И что Рабастану оставалось? Лишь кивнуть.

Он кивнул, конечно, а потом спросил встревоженно:

— Но ведь Маркус придёт в среду?

— Да придёт твой Маркус, — мама поморщилась, а Рабастан с облегченьем выдохнул. — Мы же ведь уже договорились. Но я тебя настоятельно прошу: подумай про Эвана. Вы прекрасно с ним играли! Мы вас видели в окно — я нарадоваться не могла! — она наклонилась и поцеловала сына в лоб. — Розье — очень приличная семья, наши старые друзья. Руди с Эваном, конечно, скучновато, а вот вам дружить с ним — в самый раз! Договорились?

— Думаешь, он захочет? — осторожно спросил Рабастан, втайне надеясь на то, что Розье сегодня было очень скучно и вообще играть с ним не понравилось.

— Ну конечно, он захочет, — мама улыбнулась и потрепала Рабастана по щеке, и он почувствовал себя в ловушке. И подумал, что, возможно, это даже хорошо, что через три года он уедет в школу? Там, по крайней мере, хоть родителей не будет…

Остаток дня Рабастан даже читать толком не мог — сидел в своей комнате и смотрел в окно на море и парящих над ним чаек. И уроки не мог делать — хоть и знал, что завтра ему за это попадёт. Он даже не думал толком ни о чём — просто смотрел, и всё, постепенно оживая. Он всегда неимоверно уставал от таких вот бодрых и энергичных людей — ему казалось, что они выпивали его досуха, и от Рабастана ничего не оставалось, кроме пустой оболочки, эдакого кожистого мешка с мышцами и костями. Он прекрасно знал, что его матери хотелось бы, чтоб он был на них похож, на детей вроде Эвана Розье, чтоб он так же хулиганил и носился по двору и дому днями напролёт, а ей можно было бы с деланным сожалением жаловаться «ах, он совсем не любит книги! Усадить его учиться — мука, ему бы только бегать и играть! Такой энергичный мальчик…» — так, как говорила мама Эвана, но даже Рабастан слышал гордость в её голосе. И видел зависть в глазах своей матери — но что он мог поделать? Он бы и хотел её порадовать, но даже Руди так не смог бы, что уж говорить о нём, о Рабастане.

Почему его родителей совсем не радуют его успехи что в английском, что в латыни? Или в математике? Её Рабастан любил, и его учитель говорил, что ему, определённо, надо ею заниматься даже когда он уедет в школу — потому что у него способности. Рабастан был с ним согласен — а вот отец поморщился скептически и заявил, что способности — это, разумеется, прекрасно, однако математика волшебнику не так уж и нужна, и его сыну вполне достаточно обычного, дошкольного курса. Так что он, конечно, запрещать им переписываться потом не будет, но платить не станет. А там уж как хотите.

Учитель — маленький и сухонький старичок по имени Мертон Верлок — правда, пообещал Рабастану, что, если он захочет, станет всё равно его учить потом, бесплатно. Рабастан его поблагодарил, но утешило его это несильно: он уже отлично знал, что взрослые почему-то любят много обещать, а вот исполнять обещанное не спешат. Так что он решил учиться сейчас — пока есть время и возможность. Тем более, что математика его завораживала и успокаивала — с числами он чувствовал себя уверенно, они были логичны и понятны, и главное — они были прогнозируемы. От текста можно было ожидать чего угодно, а вот итог любой задачи всегда был закономерен. А ещё наверняка было известно, что этот итог есть — и если ты ответа не нашёл, значит, ты просто что-то не так делаешь. Потому что этот ответ есть — точно есть, наверняка.

Почему его родители не могут порадоваться его успехам в обучении? Нет, они, конечно же, его хвалили, но Рабастан видел, что они считают их чем-то обычным и естественным — и как бы он ни старался, удивить или обрадовать их по-настоящему так и не сумел. «Ну конечно, у тебя должно отлично получаться, — как-то раз сказал ему отец. — Ты же Лестрейндж.» Он, наверное, был прав, но Рабастану всё равно было обидно.

В тот день, после визита Розье, Рабастан пришёл в себя лишь к ночи. Но он так устал, что уснул, едва лёг в кровать — а на следующее утро его, конечно, отругали и засыпали заданиями, так что думать о чём-нибудь ещё ему стало некогда. За уроками он просидел до вечера и опять устал настолько, что почти сразу же заснул — а потом наступило утро среды, и Рабастан, умываясь, понял, что сегодня придёт Эйвери, а он так и не придумал, как с ним подружиться. Да ещё и мать забыла о своём требовании рассказать ей план общения — прежде Рабастана это радовало, а сейчас он пожалел, что так случилось. Вдруг бы она подсказала что-нибудь? Как же глупо получилось… и что ему теперь делать?

Эта мысль так мучила его, что за завтраком он совсем не мог есть — и, конечно же, его родители это заметили, и Рабастана отругали.

— Мне не нравится, что ты так ждёшь своего Эйвери, что даже есть не можешь! — раздражённо сказала ему мать. — Это просто ненормально! Словно у тебя свидание.

Рабастан недоумённо уставился на мать, силясь понять, чем она на сей раз недовольна. Зато его отец фыркнул:

— Да он половину утр есть не может. Не преувеличивай. Может быть, ты передумал? — спросил он у сына. — Понял, что с Эваном Розье интереснее? Но придётся потерпеть, раз пригласил. Просто больше так не делай.

— Я не передумал, — быстро проговорил Рабастан. Нет, нельзя, чтобы ему больше бы не разрешили приглашать в дом Эйвери! Они непременно должны подружиться — настолько, чтобы Рабастана отпустили к ним домой, потому что как иначе он к ним попадёт в библиотеку?

— Никогда не думал, что у меня будет сын-книжник, — сказал отец, и Рабастану послышалось в его голосе разочарование. — Впрочем, Рэб всё равно младший — так что почему бы нет? Может, толк какой-то выйдет, — добавил он с сомнением.

Рабастан сжался, больше всего желая сейчас исчезнуть, слиться со столом или со стулом так, чтобы про него забыли.

— И чем он будет заниматься? — недовольно спросила мать. — Учителем пойдёт в Хогвартс?

— Чем захочет — тем и будет, — неожиданно заступился за сына отец. — Он, по счастью, Лестрейндж — ему нет нужды работать. Женится, родит детей — и пусть делает, что хочет. Зато не прогуляет состояние.

— И так всю жизнь и проторчит за письменным столом, — мать не унималась. — Как он женится, по-твоему? На ком? На такой же книжной мыши?

— Он Лестрейндж, — отец пожал плечами. — Женится на ком-нибудь. Найдём.

Они говорили так, словно бы его здесь не было, и Рабастан почувствовал себя немного лучше. Кажется, о нём почти забыли — по крайней мере, от него немедленно, сейчас ничего не требовалось. Он настолько успокоился, что сумел даже выпить полчашки чая и съесть кусочек ветчины — а потом завтрак закончился, и пришло время уроков, сразу же после которых Рабастана ждал обед, а после него — Эйвери.

Так что ему вновь было не до уроков — и чем больше он старался, тем хуже у него всё получалось, так что под конец он вдруг расплакался, кажется, перепугав этим учителя, и попросил не говорить родителям о сегодняшнем провале, обещая, что всё выучит. К удивлению Рабастана, тот пообещал, и вообще вдруг начал утешать его, говоря, что всякое бывает, и никто не может учиться без ошибок. И даже закончил урок пораньше и несколько раз повторил, что родителям, конечно, ничего не скажет, и вообще он понимает, что сейчас Рабастану тяжело из-за смерти дедушки, по которому тот, наверное, скучает. Сил у Рабастана спорить не было, так что он смолчал — а когда остался, наконец, один, задумался о том, почему считается, что, как только кто-нибудь умрёт, остальные по нему скучают. Он вот деда очень мало знал: хотя они и жили в одном доме, дед с ним почти не общался, и, сказать по правде, после его смерти Рабастан почувствовал, скорее, облегчение: деда он боялся куда сильней родителей. А уж после случившегося на похоронах он и вовсе хотел забыть деда — правда, у него не получалось. Но скучать?

— Рэбби, к тебе сейчас придёт гость! — услышал Рабастан мамин голос и испуганно вскочил. Опять он отвлёкся и задумался совсем не о том, о чём бы надо! Что же с ним не так? Почему он не умеет просто думать о чём надо? У него же было чуть-чуть времени придумать, что он сейчас скажет — а теперь? — Ты почему сидишь в классной комнате? Даже не переоделся! — мать тяжело вздохнула и покачала головой, заставляя Рабастана снова ощущать себя никчёмным. — Иди немедленно оденься и спускайся вниз, к камину — встречай своего гостя долгожданного. Что ты за ребёнок, — упрекнула она сына, — сам так ждал его, и снова не готов. Беги скорее!

— Веселитесь, мальчики, — сказала мама Рабастана, похлопав сына и вышедшего из камина в одиночестве Маркуса Эйвери по плечам. — Погода замечательная — сходите, прогуляйтесь, — велела она и подтолкнула их к двери.

И они пошли — молча и не глядя друг на друга. Она проводила их до самого порога, но дальше, к счастью, не пошла — и они остались, наконец, одни. Вдвоём. Наедине. Рабастан не знал, какое из этих определений самое точное, хотя найти его ему почему-то представлялось очень важным. Впрочем, сейчас думать надо было точно не об этом — потому что они с Эйвери уже довольно долго молча шли по траве, ёжась от пронзительного ветра, пробиравшего их до костей, несмотря на яркое и уже довольно тёплое солнце.

— В саду сейчас ветра нет, — наконец, Рабастан придумал, что сказать. — Пойдём туда?

— Пойдём, — Эйвери кивнул.

Он совсем не выглядел довольным, и Рабастан подумал, что его, наверное, тоже просто отослали сюда, не спрося — а он, может быть, совсем и не хотел.

— Извини, что пригласил тебя, — искренне сказал Рабастан, когда они начали обходить замок. — Меня родители спросили, кого я хочу позвать, и я подумал, что ты хотя бы не станешь ни кричать, ни бегать.

— Угу, — кивнул Маркус. И подтвердил: — Не буду.

— Если честно, — сказал Рабастан, глядя себе под ноги, — я не знаю никаких интересных игр. А ты?

— Я умею в шахматы играть, — ответил Эйвери. — В волшебные, — добавил он зачем-то.

Рабастан даже остановился от неожиданности. Шахматы! В шахматы он тоже играть умел — правда, отец говорил, что он слишком долго думает и вообще играет плохо, и поэтому пока что не садился с ним за доску, но вот брат же утверждал, что для своих лет Рабастан не так уж плох...

Просто Рабастан совсем не воспринимал шахматы как детскую игру. Дети — они носятся, орут и играют разве что в плюй-камни, ну ещё на детских мётлах в квиддич, или просто носятся по дому и окрестностям с радостными воплями. Или вот стреляют по мишеням, как Розье. Но раз шахматы тоже считаются…

— У меня есть шахматы, — сказал Рабастан обрадованно. — Только надо погулять сначала хоть чуть-чуть, раз мама велела, — добавил он. — А потом можно будет пойти в дом, и там сыграем. Только я не очень хорошо умею, — добавил он на всякий случай и объяснил: — Потому что мне сейчас играть не с кем. Папе со мной скучно, а брат в школе.

— А я с эльфами играю, — улыбнулся Эйвери застенчиво. — Ну, или один.

— Одному неинтересно, — возразил Рабастан, и Эйвери кивнул. Они замолчали: неожиданная тема кончилась, а о чём сказать ещё, Рабастан не знал. Не знал, кажется, и его спутник, и они опять шли в тишине довольно долго, пока Маркус не спросил:

— А мы не пойдём на море?

— Пойдём, если хочешь, — согласился Рабастан охотно. Море он любил, и полторы сотни ступенек вниз и затем вверх его совершенно не смущали, а вот гостя следовало предупредить, наверное — по крайней мере, его брат всегда так делал с гостившими у него одноклассниками. — Только там ступеньки, — сказал он. И добавил: — Много. И перил нет. Если не боишься, то пойдём.

Он совсем не хотел сказать что-нибудь обидное, но, похоже, сделал именно это, потому что Эйвери вдруг как-то одновременно покраснел и побледнел, а потом пробормотал:

— Можно просто посмотреть.

Рабастан совершенно растерялся. Ему никогда в жизни ещё не доводилось кого-то обижать — с ним самим подобное случалось, и нередко, но вот роль обидчика была Рабастану абсолютно незнакома, и она ему совершенно не понравилась. Он смутился и расстроился, и сказал то первое, что смог придумать:

— Многие боятся. Правда!

— А ты? — спросил Маркус, с Рабастан честно сказал:

— Я привык… я всегда хожу там. Но некоторые друзья Родольфуса боятся, — добавил Рабастан. — Хотя они уже совсем большие. Если хочешь, то идём, посмотрим так, — предложил он — а потом предложил радостно, озарённой внезапной мыслью: — Можно эльфов попросить! Мне родители всё равно не разрешают там одному ходить. Хотя я с тобой, конечно, это уже не один, — признал он, — но эльфов всё равно позвать можно. Они нас перенесут и вниз, и вверх. Пойдём?

— Не надо, — вздохнул Маркус, и Рабастан вдруг точно понял, почему. Вероятно, отец будет его ругать, узнав, что он побоялся идти по этой лестнице.

— Это же я эльфа позову, — сказал Рабастан. — Ты не при чём.

Маркус повернулся и уставился на Рабастана так внимательно, что тому ужасно захотелось попятиться, а лучше вовсе убежать. А потом Маркус улыбнулся, и его круглое лицо вдруг стало очень добрым и смущающе обрадованным.

— Спасибо, — сказал он, и Рабастан внезапно ощутил себя хозяином, демонстрирующим гостю все свои богатства. Ощущение это придало Рабастану решительности и смелости, и он, громко хлопнув в ладоши, строго и серьёзно велел появившемуся эльфу:

— Отнеси нас с Маркусом на берег. К морю.

…Это был, наверное, самый необыкновенный день в жизни Рабастана. Никогда ещё он не чувствовал себя таким взрослым, самостоятельным, решительным и смелым. С Маркусом оказалось невероятно здорово и интересно говорить — просто говорить, вдвоём, спокойно и по-настоящему. Рабастан впервые в жизни встретил человека, которому тоже было интересно посмотреть, как из головастиков получаются лягушки, а из гусениц выходят бабочки, а ещё того, кто тоже мог часами просто сидеть с книгой, и чьи родители точно так, как его собственные, ругали его за подобные пристрастия и мечтали видеть сына квиддичным игроком или кем-то вроде этого. Это было до того захватывающе, что Рабастан чуть было не выдал Маркусу свой самый главный секрет — но он всё-таки сдержался. Если Маркус знает, кто такие некроманты, он наверняка больше не захочет с ним общаться, а если нет — наверно, спросит у отца, и тогда и сам узнает, и все остальные — тоже. Нет, нельзя — он совершенно не хотел потерять такого удивительного собеседника. Так что он смолчал, конечно, но о библиотеке в доме Эйвери спросил — и услышал с завистью, что Маркуса туда пускают без ограничений.

— Совсем? — уточнил он недоверчиво. — У вас разве нет опасных книг?

— Есть, — ответил Маркус. — Отец разрешает спрашивать его о том, можно ли какую взять.

— А если ты не спросишь? — удивлялся Рабастан всё больше. — И с тобой случится что-нибудь?

Маркус Эйвери пожал плечами.

— Я думаю, отец не очень и расстроится, — ответил он, а Рабастан задумался. Интересно, если что-нибудь случится с ним — если он умрёт, к примеру — расстроятся его родители? Брат, наверно, да — а мама с папой? — Но я знаю, где стоят шкафы с такими книгами, и пока что их не трогаю, — продолжил Маркус, и Рабастан с некоторым трудом отвлёкся от своих мыслей. — А ещё за мной там смотрят эльфы. А у вас не так, да? — спросил он почему-то грустно.

— Нет, — вздохнул и Рабастан, и уже хотел было спросить, не мог бы Маркус, раз ему всё разрешают, принести ему какую-нибудь книгу про некромантию — и лучше бы учебник — но в последний момент подумал вдруг, что, если сделать так, Эйвери сразу догадается, зачем и почему его позвали, и обидится. А Рабастану и в принципе совсем не понравилось выступать в роли обидчика, а уж именно Маркуса он и вовсе не хотел расстраивать — потому что тот тогда ведь больше не придёт, а придёт — не станет разговаривать. Так что Рабастан пока что ничего про книгу говорить не стал. Надо будет придумать какой-то разговор, в котором эта тема вроде бы сама всплывёт, подумал он. И тогда его просьба не будет выглядеть обидной.

Сразу же после ухода Эйвери мама Рабастана поставила его прямо перед собой, взяла за плечи и спросила:

— Расскажи мне, что вы делали.

— По берегу гуляли, — выдал Рабастан заранее подготовленный ответ.

— Долго? — спросила его мать.

— Пока не замёрзли, — абсолютно честно ответил Рабастан. На самом деле, они гуляли не очень долго: там, у самой воды, было холодно и весьма промозгло, а дувший с моря ветер поднимал такие брызги, что мальчики почти сразу вымокли насквозь и потом долго сушились у камина в игровой комнате.

— Гуляли — это хорошо, — милостиво проговорила мама, и Рабастану стало чуточку полегче. — А потом?

— В шахматы играли, — не рассказывать же было ей о том, что они большую часть времени попросту проговорили.

— И кто выиграл? — судя по выражению лица, мать пока не определилась, что она об этом времяпрепровождении думает: её муж порой разыгрывал с кем-нибудь из друзей многочасовые партии, так что объявить это занятие совсем неподходящим она, конечно, не могла.

— Мы несколько раз играли, — осторожно сказал Рабастан. Он совсем не был уверен, что его мать обрадует известие, что их этих четырёх раз он только один сумел сыграть вничью, а все остальные проиграл: Маркус явно играл лучше, однако ему, как ни странно, скучно с Рабастаном не было, и он с увлечением объяснял тому свои выигрышные ходы и его ошибки.

— Ну что ж, — подумав, разрешила мать, — шахматы — полезная игра. Играйте.

— Я позвал Маркуса прийти в следующую среду, — замирая от собственного нахальства, сказал Рабастан. Это была правда: он действительно его позвал, добавив, правда, что не знает, разрешат ли этот визит его родители.

— Ох, ну что же, — на лице матери отразилось явное неудовольствие. — Нельзя быть таким навязчивым! — нахмурилась она. — Может быть, у Маркуса дела. Ты не подумал?

— Но ведь он же приходил к нам раньше по средам, — напомнил Рабастан.

— Это другое! — непонятно возразила мать. — Хорошо, я напишу его отцу — но имей в виду: тебе пока что рано принимать такие решения самостоятельно. Это очень некрасиво, — она нахмурилась и, выпустив сына, встала. — Ты меня расстроил. Иди к себе — умойся и приходи ужинать.

К радости Рабастана, отец, узнав о шахматах, отнёсся к перспективе визита Эйвери намного лучше.

— Шахматы — отличная игра, — заявил он за ужином. — Я рад, что тебе, наконец, будет, с кем тренироваться. Можешь приглашать его когда захочешь — помни только, что у него и другие дела есть. Раз в неделю, думаю, будет вполне достаточно. Скажем, по средам, действительно — а по понедельникам, — добавил он, отвечая на недовольный взгляд жены, — у нас в ближайшие недели будут гостить Розье, так что у тебя будет, с кем побегать.

Рабастан застыл, не желая верить только что услышанному. Ему что, придётся раз в неделю проводить по полдня с Эваном Розье?! Почему? За что? Спорить было бесполезно, это Рабастан прекрасно понимал — так что он и не пытался. А вечером написал Родольфусу отчаянное письмо с просьбой что-нибудь придумать — потому что он же так не выдержит.

Родольфус ответил почти сразу же — прямо на следующий день, к вечеру. «К сожалению, Розье — школьный друг отца, так что в нашем доме они будут появляться вне зависимости от того, хочется тебе этого или нет. Я не знаю, чем тебе помочь — но попробуй сделать так, чтобы Эвану с тобою стало скучно. Ты хозяин дома, и ты вовсе не обязан делать только то, что хочется ему. Расскажи ему о чём-нибудь занудно-умном, предложи ему в те же шахматы сыграть — а когда он сошлётся на то, что не умеет, научи. Его родители, если мои сведенья верны, балуют его, и, возможно, не станут настаивать на ваших встречах, если Эван будет ныть, что он скучает.»

Попросить у Маркуса нужную книгу Рабастан решился только на четвёртой встрече. Разговор сложился очень уж удачно: они шли по берегу и натолкнулись на лежащую на гальке мёртвую чайку. Рабастан остановился, словно бы споткнувшись, и подумал в ужасе, что сейчас она откроет мёртвые глаза и посмотрит на него, и скажет что-нибудь — но то ли дело было в том, что его дар срабатывал исключительно с людьми, то ли в том, что чайка явно умерла давно, и от неё остались, по большей части, кости с перьями, но ничего подобного не произошло. Зато Маркус вдруг спросил:

— Ты не боишься трупов? — и Рабастан ответил:

— Я не знаю. Нет, наверное. Она же тут давно…

— А я боюсь, — признался Маркус и поёжился. — Таких, которые уже точно умерли — не очень, а по которым непонятно, живы ли они ещё — боюсь.

— А ты где их видел? — спросил Рабастан с острым интересом, но Маркус лишь поёжился и ответил как-то непонятно:

— По-разному… пойдём отсюда?

— Говорят, есть маги, которые умеют с ними разговаривать, — сказал Рабастан, шагая прочь от мёртвой птицы. — Я читал недавно. Некроманты.

— Угу, — безрадостно проговорил Маркус, почему-то совсем не удивившись.

— А я вот не понимаю, как они так делают, — продолжил Рабастан. — Я бы почитал про это, но у нас в библиотеке я такого не нашёл. Есть, наверное, но спрятано — а родители мне не дадут пока, — он вздохнул и попросил: — Скажи, ты не мог бы поискать у вас?

— Зачем тебе? — Маркус почему-то здорово расстроился, и Рабастан, испугавшись, что он догадался обо всём, и от этого ужасно растерявшись, сказал то единственное, что пришло ему в голову:

— Потому что у нас я такой не видел… посмотришь?

— У нас есть, — вздохнул Маркус. — Я принесу. Но ты ведь… просто хочешь почитать? — спросил он с надеждой, и Рабастан, похолодев от ужаса, с трудом заставил себя кивнуть, не понимая, как он догадался. По нему что, уже что-нибудь заметно?!

В тот вечер Рабастан очень долго стоял у зеркала и внимательнейше разглядывал в нём своё отражение. Но сколько бы он ни смотрел, никаких перемен не видел. Всё было как всегда: те же волосы, прямые, жёсткие, но неожиданно курчавящиеся за ушами и на шее, те же длинные и по-женски, как с непонятной Рабастану гордостью говорила его мама, загнутые кверху ресницы и те же зелёно-голубые глаза под ними… Тот же рот, и нос, прямой и узкий, и высокий лоб, и круглая тёмная родинка на правом виске — нет, Рабастан пришёл к выводу, что он совсем не изменился. Почему же тогда Маркус задал такой странный вопрос? Что, что он имел в виду, говоря «просто почитать»? Что ещё можно сделать с такой книгой, кроме как просто читать — или учиться?

Разумеется, ответа у Рабастана не было, и он изводил себя им — и ждал. Ждал следующей среды с огромным нетерпением — а во вторник отец неожиданно вызвал его к себе.

Таких вызовов Рабастан боялся как огня. Отец, по большей части, общался с Рабастаном за едой, и звал в свой кабинет исключительно когда бывал чем-то очень недоволен и полагал, что просто наказать сына недостаточно — прежде следует с ним «побеседовать». Разговором, впрочем, это можно было назвать лишь с большой натяжкой — потому что только от отцовского выражения лица отца Рабастан терял дар речи и обычно просто слушал, иногда кивая и с трудом заставляя себя пробормотать в конце обязательное извинение.

Но обычно Рабастан всё-таки знал, почему его туда зовут и в чём он провинился. В этот раз же он терялся в догадках: ни накануне, ни вообще на протяжении недели он не делал ничего дурного. Совершенно ничего! Учителя его хвалили, и даже вчера с Розье Рабастан вёл себя очень-очень вежливо. Правда, он старался выполнять совет Родольфуса, и поэтому полдня рассказывал откровенно скучающему Эвану о прочитанной накануне книге по римской истории — может, дело в этом? Правда, Рабастан считал, что если кто-то и начнёт ругать его за это, то скорее мама, а не папа — но, возможно, Эван нажаловался своему отцу, и тот потребовал от мистера Лестрейнджа повлиять на сына? Это объяснение было единственным, которое сумел придумать Рабастан — и оно его расстроило. Если так, то план Родольфуса провалится: сейчас отец запретит Рабастану говорить с Эваном о всяких глупостях и потребует, чтобы Рабастан «вёл себя прилично». И тогда придётся в следующий раз играть во что-то шумное и быстрое…

— Сядь, пожалуйста, — сказал отец, когда Рабастан вошёл в его обшитый тёмными деревянными панелями кабинет с высоким стрельчатым потолком и двумя небольшими узкими окошками.

Рабастан на мгновенно ставшими ватными ногах подошёл к столу, за которым сидел отец, и сел на высокий стул тёмного дерева, ножки которого были сделаны в виде драконьих лап, а спинка изображала сложенные крылья. В детстве Рабастана этот стул пугал — впрочем, он и сейчас чувствовал себя на нём чрезвычайно неуютно.

— Я сегодня получил письмо, — сказал отец, и Рабастан обречённо поджал пальцы ног. Ну вот — значит, правда Эван нажаловался своему отцу. И сейчас Рабастану сильно попадёт. — От мистера Эйвери, — продолжал отец, и Рабастан растерянно уставился на него. От Эйвери? От папы Маркуса? А при чём тут он? Он что, решил больше не пускать к ним Маркуса? Но почему? Они же ничего не делали плохого! — Он считает неприличным и неправильным тот факт, что его сын постоянно нас обременяет, а он сам ещё ни разу не имел удовольствия принимать тебя у них, — голос отца звучал крайне недовольно. — И он приглашает тебя завтра к ним домой. Что ты думаешь об этом?

— Я? — Рабастан растерялся окончательно. Что он мог об этом думать? Ему было интересно посмотреть на этот «страшный дом», а заодно и на библиотеку — но его ведь не отпустят, верно? Так чего же отец хочет?

— Ты, — отец нахмурился, и по позвоночнику Рабастана пробежал неприятный холодок. — Я хочу услышать твоё мнение.

— О чём? — глупо спросил Рабастан. Он хотел бы угадать нужный ответ, но в голове было совсем пусто.

— О том, чтобы завтра отправиться в гости к Эйвери, — в голосе отца прозвучало некоторое нетерпение. — Ты же ведь не любишь по гостям ходить.

Рабастан очень удивился. Разве он не любит? Он почти и не ходил по ним — только изредка, на какие-нибудь большие праздники, по большей части, чьи-то дни рождения. Он, конечно, не испытывал при этом особенного удовольствия, но он вообще не любил бывать в больших компаниях, и ему было совсем не важно, где именно это происходит. Единственным серьёзным неудобством было то, что в гостях мать пристально следила за тем, чтобы он съедал всё то, что клали на тарелку — но эту проблему год назад решил Родольфус, подарив брату заколдованный мешочек, в который помещалось любое количество еды и вообще чего угодно. Его можно было положить в карман, а затем тихонько прятать туда содержимое тарелки — и с тех пор Рабастан чувствовал себя в гостях намного лучше.

— Я не не люблю, — сказал он — и на сей раз удивление мелькнуло в отцовском взгляде.

— Разве? — спросил он таким тоном, что Рабастану сразу захотелось согласиться с ним и сказать, что да, он терпеть не может ходить в гости. — Странно. Ты это ненавидел, когда тебе было четыре.

На это Рабастану ответить было нечего: он совсем не помнил себя в таком возрасте. Но отец продолжал вопросительно смотреть, и ему пришлось произнести универсальное:

— Не знаю.

— Ты бы мог нам сообщить о том, что твои взгляды изменились, — сказал отец, и Рабастан, кивнув, почти обрадовался тому, что точно знает, что сейчас от него хотят услышать, и сказал:

— Прости.

— В следующий раз изволь информировать нас о подобных переменах, — потребовал отец, и Рабастан кивнул так энергично, что тяжёлая прядь волос упала на его лицо. — В таком случае, — вернулся он к первоначальной теме, — завтра ты впервые в жизни выступаешь в роли гостя самостоятельно. Я, конечно, провожу тебя, но остаться не смогу: меня не звали, — в его голосе было столько желчи, что Рабастан почему-то почувствовал себя виноватым. — Выслушай меня внимательно, потому что хотя Эйвери, бесспорно, не посмеет причинить тебе вреда, дом у них весьма непрост, и мне бы не хотелось, чтоб с тобой там что-нибудь случилось.

…Этой ночью Рабастан почти не спал, вспоминая длинный список предосторожностей, которые перечислял ему отец. Он лежал и думал, почему его вообще в такое жуткое место отпустили? Да ещё и одного? И почему его вообще вдруг пригласили? Может ли это быть связано с той книгой? А что, если отец поймал Маркуса и… и — что? Почему решил вдруг позвать Рабастана в гости? Что, если он догадался обо всём, и зовёт его, чтобы уничтожить, как уничтожают нечто мерзкое? А потом он скажет его родителям, что Рабастан свалился с лестницы, к примеру, или утонул в каком-нибудь пруду… Если так случится, что сможет его отец сделать? Не пойдёт же он тогда убивать Маркуса, к примеру?

От подобных мыслей Рабастану стало очень страшно. Может, не идти? Но он уже не может, раз уж согласился… разве что взять — и рассказать обо всём родителям. Но тогда… А вдруг им тоже такой мерзкий сын не нужен? Для чего им человек, который разговаривает с мертвецами, и который, как сказал Родольфус, рано или поздно сам станет почти таким же мёртвым — но живым? Этот образ преследовал Рабастана с тех самых пор, как он услышал о подобном, и порой он видел себя во сне мёртвым и ночующим в гробу, а перед этим умывающим и причёсывающим лежащим в соседних гробах покойников. Просыпался от таких снов Рабастан с криком, и потом звал эльфа и просил зажечь стоящую у кровати лампу, потому что спать без света этой ночью он уже не мог.

Почему же он таким родился? Почему и для чего вообще существуют некроманты? О чём разговаривать с покойными, зачем и для чего? В той энциклопедии, что Рабастан всё-таки нашёл в открытом ему секторе библиотеки, он прочёл, что некромантия — это ещё и гадание по трупам и их органам. Значит, он будет копаться в чьи-то внутренностях и предсказывать так будущее? От подобной перспективы Рабастана передёргивало, и если прежде он любил похлёбку с потрохами, пироги с почками и жареную печень, то теперь не мог съесть ни кусочка, представляя каждый раз, как его руки раздвигают стенки живота и вытаскивают тёплые ещё кишки и остальное. Рабастана очень занимал вопрос, что будет, если он просто не станет делать всё это? Не будет видеть мёртвых, не станет с ними разговаривать, и гадать не будет тоже. Что с ним тогда произойдёт? Как вообще воздействует дар на имеющего его волшебника?

Ответ на этот вопрос он пытался получить, расспрашивая всех вокруг: учителей, родителей, Родольфуса… И все отвечали разное: кто-то говорил, что дар в любом случае своё возьмёт, и противиться ему — только жизнь усложнять себе, кто-то же, напротив, утверждал, что неразвиваемый дар потихонечку хиреет и со временем исчезает. Это очень ободрило Рабастана. Может, если он совсем ничего не будет делать, его дар постепенно пропадёт, и он, Рабастан, останется обычным и нормальным?

Но а если нет? Если правы те, кто говорит, что дар всё равно найдёт свою дорогу — и тому, кто долго игнорирует его, будет только хуже?

Если бы он мог хоть с кем-то посоветоваться!

В камин Рабастан ступил следом за отцом. Мать их провожала, и выражение её лица обещало Рабастану много неприятностей по возвращению, но пока что он решил об этом не думать. Ему было одновременно и страшно, и невероятно интересно, что ж это за дом такой ужасный? Мать сама бросила порох в камин, и сама назвала адрес — а потом Рабастана охватило ярко-зелёное пламя, его куда-то потянуло, а затем всё кончилось, и он осторожно вышел из камина, у которого, как и у них дома, не было порожка.

И остановился, глядя на стоящего напротив отца седоволосого мужчину, высокого и плотного. Рядом с ним стоял и Маркус — и если бы не это, Рабастан бы даже не подумал, что этот человек его отец. Они совершенно не были похожи: у отца Маркуса было суровое лицо с мощным носом, острым взглядом и тонкими губами, сложенными сейчас в любезную улыбку.

— Я рад, что наши дети подружились, — сказал он отцу Рабастана. — Маркус — мальчик замкнутый, и я уверен, что общение пойдёт на пользу им обоим.

— Ничего не имею против, — ответил ему отец, — однако я бы предпочёл видеть твоего сына нашим гостем. Рабастан ещё слишком мал, чтобы по гостям ходить в одиночку — а у меня, прости, нет времени на то, чтобы…

— Желаешь, — несколько невежливо оборвал его мистер Эйвери, — я тебе дам клятву, что позабочусь о нём как о собственном ребёнке?

— Не стоит, — к удивлению Рабастана, его отец ни капли не смутился. — Я и так в тебе уверен — но жена волнуется. Женщины, ты понимаешь, — он усмехнулся.

— Скверная привычка — так опекать мальчишку, — отозвался Эйвери. — Предлагаю пополам: одну среду Маркус будет вашим гостем, вторую — Рабастан моим. Нашим, — он поправился и поглядел на Рабастана. — Моему наследнику тоже пора учиться принимать гостей, — сказал он, вновь переводя взгляд на Лестрейнджа-старшего. — Да и в шахматы тренироваться с кем-то надо.

— Я подумаю, — пообещал тот.

— До вечера, — кивнул Эйвери, словно не прощаясь, а определяя срок раздумий.

…Когда старший Лестрейндж исчез в камине, Рабастан заоглядывался и вежливо сказал:

— У вас очень красиво, мистер Эйвери.

— Скажи мне, — проговорил тот, и вдруг вытащил из воздуха какую-то большую книгу, старую и толстую, — для чего тебе она? — он повернулся к Рабастану и теперь пристально глядел на него своими тёмными глазами, от чего тому сразу стало очень неуютно.

— Что? — переспросил Рабастан непонимающе.

— Эту книгу Маркус взял для тебя — и по твоей просьбе, — Эйвери открыл книгу, и Маркус увидел на титульном листе название: «Непонятое искусство некромантии». — Для чего она тебе? — повторил он, а затем шагнул к Рабастану и наклонился так, что его лицо оказалось дюймах в десяти от лица мальчика.

— Просто, — прошептал Рабастан, у которого от взгляда Эйвери-старшего внутри всё заледенело.

— Идём со мной, — тот вдруг выпрямился и уверенно взял Рабастана за руку. — А ты ступай к себе и подожди — мистер Лестрейндж скоро вернётся, — велел он сыну и повёл Рабастана, которому от испуганного вида Маркуса стало ещё хуже, за собой. Настолько, что он даже попытался вырваться, но страх лишал сил, и Эйвери, похоже, просто не обратил внимания на его попытку.

Они прошли по коридору, поднялись по лестнице, затем снова долго шли по коридору, потом снова поднимались — и, наконец, остановились у тяжёлой тёмной двери без ручки, которую Эйвери распахнул, едва коснувшись её палочкой.

— Заходи, — велел он Рабастану, уверенно подталкивая его в спину. И добавил: — Нечего бояться, не дрожи.

Рабастан вошёл. Комната была совсем маленькой и почти пустой. В центре на полу были белым нарисованы какие-то знаки и стояло деревянное кресло с подлокотниками и высокой спинкой, на котором сидел мертвец — молодой мужчина или, может, ещё юноша, совершенно голый. То, что он покойник, Рабастан понял прежде, чем успел задуматься о том, что видит.

Рабастан шарахнулся назад — и наткнулся на стоящего сразу же за ним Эйвери, спросившего довольно дружелюбно:

— Что ты испугался?

Рабастан резко обернулся на него — и вдруг услышал мёртвый голос:

— Помоги мне!

Он повернулся к мертвецу и увидел, что тот смотрит на него, и по его щекам текут слёзы.

— Не надо, — прошептал Рабастан, поднимая руки, чтобы заткнуть уши, и зажмуриваясь.

— Что он говорит тебе? — по-прежнему вполне дружелюбно спросил Эйвери.

— Помоги мне! — повторил мертвец почти одновременно с ним — и Рабастан, не выдержав всего происходящего, присел на корточки и закричал. Его тут же подхватили и вынесли из комнаты — а затем Эйвери опустил Рабастана прямо на пол коридора и сам присел с ним рядом и положил руку на плечо.

— Ты их слышишь, верно? — спросил он, когда Рабастан перестал кричать и просто заплакал. — Это редкий дар, — продолжал он. — Непростой, не спорю — и поэтому готов простить тебе и крик, и слёзы. Давно ты это знаешь о себе?

Рабастан замотал головой и, подтянув к себе колени, уткнулся в них лицом и обхватил руками. Вот и всё… теперь все про него узнают. И никто не станет с ним общаться, а родители… может быть, они вообще его прогонят. Или же запрут. И он не поедет в школу…

Почему-то перспектива этого Рабастана сейчас расстроила, и он продолжал плакать. Эйвери молчал, и чем дальше, тем больше Рабастану чудилось в этом молчании сочувствие. Наконец, он успокоился — по крайней мере, слёзы у него закончились, и теперь ему было просто холодно и хотелось спать. Он поднял красное и мокрое от слёз лицо и, поглядев на Эйвери, хрипло спросил:

— Вы расскажете родителям?

— Это как мы с тобой решим, — неожиданно ответил тот. Рабастан непонимающе нахмурился и переспросил:

— Как это?

— Ты родился некромантом, — сказал Эйвери. — Это дар — и я признаю за тобой право решать, кому о нём рассказывать. И готов учесть твоё решение — но лишь если мы с тобой договоримся о том, как ты будешь развивать его.

— Никак не буду, — мрачно и решительно сказал Рабастан.

— Почему же? — поинтересовался Эйвери.

— Потому что это мерзость! — сказал Рабастан уверенно.

Эйвери вдруг… рассмеялся. Смех его был лёгким и сухим — Рабастан такого никогда не слышал.

— Почему ты так считаешь? — спросил Эйвери.

— Так все думают, — ответил Рабастан.

— Кто тебе сказал? — снова задал Эйвери вопрос, внимательно глядя на Рабастана. Тот сжал губы — почему-то называть имя брата ему совершенно не хотелось. Впрочем, Эйвери и не настаивал — подождав немного и не услышав ничего в ответ, он сказал: — Не важно, кто что думает о том, чего не знает. У тебя нет выбора, быть некромантом или нет — ты таким родился. Это дар — которым нужно заниматься. Потому что если ты не овладеешь им, он сожрёт тебя и сделает рабом. Хочешь быть рабом, Рабастан Лестрейндж? — спросил он, требовательно заглянув в глаза Рабастану.

— Не хочу, — прошептал тот.

Плакать больше не хотелось. Рабастану всё ещё было страшно, но вместе с тем этот странный человек говорил удивительные и притягательные вещи, и его хотелось слушать.

— Тогда учись, — сказал Эйвери. — Это будет сложно, но ты Лестрейндж — должен справиться. Будешь?

— У кого? — спросил Рабастан.

Он вспомнил, как дед сказал, что в школе ему делать нечего — но ведь он не может не поехать в Хогвартс, не сказав обо всём родителям?

— У меня, к примеру, — ответил Эйвери спокойно.

— Вы… вы тоже некромант?! — выдохнул Рабастан, сглотнув и подавшись вперёд.

— Не по рождению, — Эйвери кивнул. — Мне пришлось учиться очень долго — тебе будет легче. Я готов тебя учить — если ты того желаешь.

— Но тогда придётся рассказать родителям? — сказал Рабастан полувопросительно.

— Зачем? — пожал плечами Эйвери. — Твои родители не знают, что это такое, и их вряд ли можно будет убедить в том, что некромантия вовсе не… как ты говоришь? Мерзость? — Рабастан вздохнул, и Эйвери продолжил: — Я считаю, им не нужно знать — по крайней мере, до тех пор, покуда ты не выучишься контролировать себя. После можно будет аккуратно объяснить им, что их представления неверны.

— А Родольфус? — Рабастан всё-таки не выдержал.

— Твой брат младше, чем родители, — добродушно проговорил Эйвери. — Его стереотип разрушить будет проще — полагаю, будет достаточно однажды рассказать ему о том, кто ты такой. Он поймёт, что все эти годы жил рядом с некромантом, и раз ничего не замечал — значит, его представления об этом ложны. Вы дружны? — Рабастан кивнул, и губы Эйвери тронула странная улыбка. — Это правильно: братья должны быть дружными. Ты расскажешь ему всё — но позже. Ему будет проще так принять тебя. Мы договорились? — спросил он, внимательно глядя Рабастану в глаза.

— Но ведь я тогда поеду в школу, — сказал тот.

— Разумеется, — кивнул Эйвери. — Тебя это смущает?

— Дед сказал, что мне там не место, — прошептал Рабастан.

— Это было в первый раз, когда с тобой заговорил умерший? На его похоронах? — понимающе поинтересовался Эйвери. Рабастан кивнул, и он продолжил: — Он неправ. Да, нередко некромантов обучают вдалеке от всех, но я не считаю это правильным. Это очень обедняет. Тебе следует учиться как и всем — лишних знаний не бывает.

— Почему? — спросил Рабастан.

— Потому что лишними бывают лишь невежество и трусость, — сказал Эйвери. — Если мы решим, что ты идёшь ко мне в ученики, ты поедешь в Хогвартс. Я не буду требовать, чтобы ты учился там отлично и брал все дополнительные дисциплины — для чего тебе, к примеру, маггловедение? — но закончить школу следует.

— Я не хочу учить трансфигурацию, — вдруг признался Рабастан.

— Почему? — серьёзно поинтересовался Эйвери.

— Я видел, как Ру… Родольфус превращал крысу в кубок, — ответил Рабастан. — Она там была… живая — но мёртвая. Я так не смогу.

— Конечно, сможешь, — спокойно и уверенно возразил Эйвери. — Сейчас тебе это кажется жестоким, но сама крыса забывает об этом через несколько минут после снятия заклятья. Маг не должен даже думать о таких вещах — но ты ещё ребёнок и тебе простительно. Впрочем, если ты решишь, что это неприемлемо — ты не станешь это изучать, — не стал спорить он и уговаривать. — У тебя будет возможность решить это позже.

— А Маркус? — Рабастан уже совершенно успокоился, и, хотя его по-прежнему тянуло в сон, в целом, чувствовал себя неплохо.

— Ты считаешь, что мой сын должен знать то, чего не знает твой родной брат? — удивился Эйвери.

— Но ведь, — неуверенно проговорил Рабастан, — он же знает, что я пошёл с вами?

— Но не знает, для чего, — равнодушно сказал Эйвери. — Скажешь ему, что я запретил тебе передавать наш разговор — но что говорили мы о книге. И договорились, что отныне ты будешь приходить с такими просьбами ко мне. Этого довольно. А теперь, — он поднялся и помог встать Рабастану, — реши, идёшь ли ты ко мне в ученики.

— Иду, — тихо, но очень решительно ответил Рабастан.

— Книгу эту я тебе не дам — она довольно бестолковая, во-первых, и её немедленно найдут твои родители, во-вторых, — сказал Эйвери. — Позже я подберу тебе литературу, но сегодня ты уйдёшь отсюда как пришёл. Твой отец тебя проверит — а волшебник он приличный, и не стоит рисковать. У нас много времени — в следующую среду Маркус принесёт тебе одну книжонку.

— Родители всё равно её найдут, наверно, — расстроенно предположил Рабастан. До сих пор ему почему-то совершенно не приходило в голову, что ведь мать по вечерам всегда осматривает его комнату — и, конечно же, любая книга будет найдена мгновенно.

— Не найдут, — усмехнулся Эйвери. И добавил непонятно: — А найдут — не обнаружат. Тебе нечего бояться. А сейчас ступай и сделай то, за чем пришёл — пообщайся с моим сыном. Идём, я провожу тебя — и запоминай дорогу. Тебе нужно хорошо ориентироваться в нашем доме — пускай Маркус тебе всё покажет здесь.

— А что будет с ним? — спросил Рабастан, указав на дверь, за которой был мертвец.

— Ничего, — пожал плечами Эйвери. — Он уже умер — что с ним может быть?

— Он просил ему помочь! — Рабастан сглотнул, но всё же посмотрел на Эйвери.

— Ты пока не в силах, — сказал тот. — Я сам всё сделаю. Идём, — он мягко подтолкнул его и опять повёл по коридору — к лестнице.

Рабастан лежал в постели и смотрел в тёмное окно, за которым шумел шторм. И думал о том, что у него появилась тайна. Собственный секрет, настоящий и серьёзный — такой, которого не бывает не то что у детей, но и у многих взрослых. И о том, что, оказывается, он совсем не мерзкий, а особенный — просто люди этого не понимают и боятся. Людям, как сказал его тайный учитель, свойственно бояться непонятного — и точно также, как магглы боятся волшебников, те боятся некромантов. Потому что если не родиться им — как Рабастан — научиться некромантии непросто, само обучение будет очень неприятным, а результат совсем не гарантирован. И чем разбираться, проще объявить эту область магии отвратительной и тёмной, а некромантов — мерзкими. Но мы ведь понимаем, что любая магия — лишь инструмент, и плохой или хорошей не бывает. А как пользоваться инструментом, решать магу — но для этого сначала нужно овладеть им.

Так говорил Рабастану мистер Эйвери, когда они с ним встретились через две недели после знакомства. Они стояли с ним в большом и почти полностью пустом зале, где, как сообщил Рабастану его учитель, отныне будут проходить все их уроки. Сейчас здесь было лишь два стула, стол и пюпитр, на котором была закреплена большая книга.

— Тебе нужно будет изучить, кроме латыни, древнегреческий, классический арабский, древнеперсидский, авестийский и арамейские языки — хотя бы основные, — говорил Эйвери. — Также понадобятся древнекитайские и староегипетский, санскрит и ещё некоторое количество менее известных языков — но это позже. Разумеется, учить почти всё это тебе придётся самому: тебе будет сложно объяснить родителям желание заняться всем этим, возможно, кроме древнегреческого. Руны ты изучишь в школе — это дело нужное, но не очень сложное, так что пока не стоит на них отвлекаться. Поначалу будет сложно, но однажды резко станет проще — но до этого момента пройдут годы.

— Разве я смогу один? — спросил Рабастан.

— Разговаривать, конечно, ты так не научишься, — согласился Эйвери. — Этому я научу. Но письму и чтению ты в состоянии обучиться сам. По книгам. Я, конечно, помогу, и книги дам — но учиться тебе придётся самому.

— Но родители найдут же книжки, — сказал Рабастан. — Что я им скажу?

— Не найдут, — усмехнулся Эйвери. — Будешь класть их в ящики с одеждой — и родители, и эльфы будут видеть в них лишь вещи.

— А если они зайдут, когда я их читаю? — спросил Рабастан, подумав — и неожиданно заслужил одобрительный взгляд Эйвери.

— Не зайдут, — ответил он. — Во всяком случае, внезапно. Ты услышишь.

— У нас стены толстые, — попытался спорить Рабастан. — И когда я что-нибудь учу, я не…

— Услышишь, — веско повторил Эйвери. — Тебе довольно будет закрыть книгу — и они увидят вместо неё то, что им покажется вполне уместным в данном случае. А теперь, — он указал палочкой на совершенно пустой центр комнаты, и там вдруг возникло тело. Мёртвое тело молодой и лысой женщины, одетое по-маггловски. — Тебе нужно привыкать к ним, — сказал Эйвери. — Она умерла только вчера — от болезни. Для неё смерть стала облегчением. Иди, поговори с ней.

Рабастан попятился. Меньше всего на свете он хотел опять увидеть тот мёртвый взгляд — но Эйвери заступил ему дорогу и подтолкнул вперёд.

Женщина открыла глаза и посмотрела на Рабастана. Он сглотнул и, стиснув руки, попытался придумать, что сказать ей. Поздороваться? Но это глупо в данной ситуации… Спросить, как у неё дела? Ещё глупее…

— Привет, — сказала женщина. — Ты меня видишь, да?

— Д-да, — хрипловато пробормотал Рабастан.

— А то все другие смотрят — и не видят, — сказала женщина. — Я умерла, да?

— Да, — ответил Рабастан.

Она вдруг улыбнулась. Это выглядело так же страшно и странно, как и её взгляд: с одной стороны, Рабастан прекрасно видел, что её губы сомкнуты и неподвижны, но с другой — она улыбалась, и улыбка эта была радостной.

— Это хорошо, — сказала женщина.

— Почему? — спросил Рабастан, осторожно делая к ней маленький шажок.

— Мне больше не больно, — ответила она. — И меня больше не тошнит.

— А чем ты болела? — спросил Рабастан, делая ещё один шаг. Женщина была очень бледной и худой, и у неё совсем не было волос — даже бровей и ресниц.

— Раком, — ответила она.

Рабастан о такой болезни никогда не слышал. Видно, это что-то маггловское, и волшебники этим не болеют. Ему стало интересно, и он спросил:

— А это как?

— У всех по-разному, — сказала женщина.

— А что болело у тебя? — спросил Рабастан, подходя поближе. Ему вдруг стало её очень жалко: она была совсем молоденькой, наверное, немногим старше его брата. Наверное, она тоже ещё училась в школе, или, может быть, едва её закончила… и умерла. Наверное, обидно…

— Кожа, — ответила женщина. — У меня была меланома. И мы слишком поздно это поняли… А потом уже болело всё. А ты тоже умер?

Рабастан вздрогнул и помотал головой:

— Нет!

— А почему тогда ты меня видишь? А другие нет?

— Он тоже видит, — быстро проговорил Рабастан, обернувшись к Эйвери и указав на него.

— Не отвлекайся, — тот нахмурился. — В другой раз меня не будет рядом.

— Я просто вижу, — сказал Рабастан, снова глядя на женщину. Она больше не казалась ему страшной — просто женщина. Маггла. Молоденькая и… обычная. Рабастан вдруг ощутил острейшее разочарование. И что? Какой прок в том, что он может разговаривать с покойниками? Если они такие же, как живые? Он же ведь не ходит по улицам и не разговаривает с магглами — а тут что, ему придётся? Для чего?

— А что будет дальше? — спросила женщина. — Я думала, что когда я умру, то попаду… куда-нибудь. Ну, знаешь, коридор, свет и всё такое. А тут… Это же не рай и не ад, да?

Рабастан растерянно поглядел на Эйвери. Он понятия не имел, что отвечать. Он вообще прежде не особенно задумался, что происходит после смерти. Ну вот умер человек — и что? Рабастан, конечно, знал, что дух умершего можно потом вызвать — и что некоторые, умерев, не уходили… куда, кстати? — а оставались призраками. Может, она стала призраком?

— Я не знаю, — сказал Рабастан растерянно и снова посмотрел на Эйвери.

— Через некоторое время ты уйдёшь, — сказал тот женщине. — Не сразу. Почти никто сразу не уходит.

…После, когда Эйвери куда-то убрал тело, Рабастан спросил его:

— А как долго с мёртвыми можно говорить? После смерти?

— Первые три дня — проще всего, — ответил Эйвери. — После сорока дней просто так уже не поговорить — требуются ритуалы. Ты их выучишь — со временем. В целом, пока целы кости, душу можно вызвать.

— Поэтому у нас сжигают, — прошептал Рабастан, потрясённый своим открытием.

— Не только у вас, — кивнул Эйвери. — Дурной это обычай — тело сохранять в земле. Но весьма для нас удобный.

— Значит, если костей нет, — настырно продолжил Рабастан, — поговорить уже нельзя?

— Всё можно, — усмехнулся Эйвери. — Но непросто.

— А где хранятся души? — спросил Рабастан, напряжённо сжимая свои руки.

— Души не хранятся, — Эйвери снова ухмыльнулся. — Они идут дальше — кто куда. Существует грань, за которую нет хода даже некромантам. Остальное ты узнаешь сам — со временем.

— Но если они так далеко уходят, как же их позвать? — Рабастан нахмурился.

— Ты задаёшь хорошие, но слишком сложные пока что для тебя вопросы, — ответил Эйвери. — Со временем ты отыщешь нужные тебе ответы самостоятельно.

На прощанье Эйвери сказал Рабастану то, что тот потом будет вспоминать и прокручивать в голове годами:

— Я бы дорого отдал за такого сына, как ты. К сожалению, истинные драгоценности нередко попадают в руки к тем, кто не осознаёт их ценности. Была бы моя воля — я бы без раздумий обменял тебя на Маркуса. Но, по крайней мере, я могу тебя учить. И поскольку этим я обязан, в некотором роде, сыну, это несколько оправдывает его существование.

Рабастана эти слова и смутили, и обрадовали, и расстроили, и разозлили, и заставили испытать незнакомую прежде гордость… Никто в жизни никогда так не ценил его — но при этом ему было невероятно обидно за Маркуса. Может, потому что он считал, что его родители вполне бы могли сказать то же самое о нём — только поменяться бы хотели, например, на Эвана Розье.

Рабастан тогда задумался, почему так происходит: почему не все дети рождаются в тех семьях, где хотели бы именно таких, как они? Для чего и как так происходит? Вроде бы родители должны же воспитать себе таких детей, как нужно им — почему же так не получается? Почему он, Рабастан, такой? И почему он родился Лестрейнджем, а не Эйвери? Как там дед сказал? «Проявилось»? Получается, у них в семье уже были некроманты? Почему же им об этом не рассказывают? Или, может быть, это только Рабастан не знает — а Родольфусу уже сказали? И он поэтому и считает это мерзким? Может быть, их предок сделал что-то жуткое?

У него было море вопросов — и ни одного ответа. И спросить он никого не мог — он вообще с тех пор, как стал учеником Эйвери, больше всего боялся навести родителей на мысль о том, кто он такой.

Иметь свой секрет было интересно и немного страшно. Рабастан чувствовал себя теперь совсем взрослым, и только грустил о том, что ему теперь совсем некогда просто сидеть и на что-нибудь смотреть. Ему очень не хватало этого — но обычные уроки ведь никто не отменял, а Эйвери давал ему большие и сложные задания. Рабастана очень выручала его память: ему легко было выучивать новые латинские и древнегреческие слова. Ему вообще нравилось учиться — но чем дальше, тем сильнее не хватало возможности хотя бы пару часов не делать совершенно ничего.

Разрешилась эта проблема довольно неожиданно: как-то раз, получая очередное задание от Эйвери, Рабастан не выдержал и попросил:

— А можно, я поменьше выучу?

Было уже лето, и вот-вот должен был вернуться Родольфус — который, конечно же, заметит, в отличие от родителей, что его брат всё время чем-то занят. И что Рабастан сможет ему сказать? Он ужасно соскучился по брату, по его рассказам, по выходам в море, по общим прогулкам — но теперь на это времени у Рабастана не было.

— Обоснуй, — потребовал Эйвери — и Рабастан, начав с рассказал о Родольфусе, сам не понял, как перешёл к тому, насколько ему не хватает ничегонеделанья.

И сам испугался, поняв, что всё рассказал. Сейчас Эйвери сочтёт его лентяем — а лень, Рабастан это давно усвоил, Эйвери и ненавидел, и презирал одновременно, полагая её одним из самых низких и презренных качеств человека. Лень и трусость… с остальным, как он говорил, можно было работать.

— Ты прав, мальчик, — после некоторого молчания сказал Эйвери. — Я ошибся — потому что прежде не учил рождённых некромантами. Значит, у таких, как ты, этот навык — от рождения.

— Какой навык? — озадаченно спросил Рабастан.

— Сливаться с миром, — ответил Эйвери, пристально его разглядывая. — Я когда-то долго этому учился. Тебе непременно нужно сохранить это умение и совершенствовать его, — сказал он с нажимом. — Это то, что потом откроет тебе двери на ту сторону. Сколько времени тебе на это нужно в день?

— Я не знаю, — Рабастан растерялся.

— Можешь исполнять не всё, что задано, — решил Эйвери, подумав. — К тому же, тебе, действительно, нельзя дать понять брату, что ты занят чем-то необычным. Исполняй, что сможешь.

Постепенно Рабастан привык жить со своей тайной. Его лишь расстраивало, что он Родольфус ничего не знает — ему очень не хватало разговоров с братом и, порой, его советов. Но он говорил себе, что всё ему расскажет, когда станет старше, и когда Родольфус будет видеть в нём не просто маленького брата, а кого-то равного себе.

Зато Маркус правду знал. Это вышло как-то само собой — ещё после первого разговора Рабастана со старшим Эйвери. Тогда, придя к нему в комнату, Рабастан сразу же сказал так, как тот велел ему — что он запретил обсуждать их разговор. Маркус поглядел тогда на Рабастана — и спросил почему-то очень грустно:

— Он взял тебя учить, да?

Рабастан тогда просто онемел. А когда сумел заговорить, спросил, от неожиданности совершенно позабыв о том, что сам только что сказал:

— Откуда ты знаешь?

— Я его знаю, — ответил Маркус. И добавил почему-то: — Прости меня, пожалуйста.

— За что? — не понял Рабастан. И спросил, не удержавшись: — Он у тебя некромант, да?

— Наверное, — ответил Маркус. — Он много кто.

Они замолчали. Вполне очевидный вопрос висел в воздухе, однако Маркус его не задавал, и Рабастан, измученный ожиданием, сделал это сам:

— А ты что о некромантах думаешь?

— Я не знаю, — Маркус отвернулся. — Отец, он страшный. Иногда.

— Почему страшный? — Рабастан, сидевший на другом конце дивана, придвинулся поближе.

— Просто страшный, — Маркус пожал плечами и отвернулся. — И делает страшные вещи. Но, не знаю, может, это он меня пугает.

— А зачем? — Рабастану было почему-то стыдно. Словно бы он отобрал у Маркуса то, на что не имел никаких прав.

— Ну, чтоб я не боялся, — Маркус опять пожал плечами. — А я всё равно боюсь. И он злится. Ты вот не такой.

— Я тоже боюсь, когда меня пугают, — нахмурился Рабастан.

— Просто ты не трус, — Маркус резко повернулся, посмотрел на Рабастана и вновь уставился в окно. — А я да. Не знаю, почему.

— Знаешь, — сказал Рабастан, подумав, — мне иногда кажется, что многим родителям не нравятся их собственные дети, зато нравятся чужие. Моих я тоже не устраиваю.

— Почему? — Маркус очень удивился и, повернувшись к нему снова, недоверчиво уставился на Рабастана.

— Я не знаю, — тот пожал плечами. — Они хотели бы кого-нибудь вроде этого Розье. Чтоб носился и орал. И хулиганил. А не сидел за книжками. И чтобы за столом съедал всё, что дают, и ещё просил, — вздохнул он.

— А мои родители злятся, что я много ем, — вдруг признался Маркус — и вздохнул.

Мальчики переглянулись, поглядели друг на друга — и внезапно рассмеялись.

— Может, это так положено у них? — предположил Рабастан. — Считать, что у них у всех неправильные дети? Я вот слышал, как мама Розье говорила моей, что жалеет, что он совсем не учится.

— Думаешь? — спросил Маркус и улыбнулся.

— Ну, наверное, — Рабастан кивнул. — Иначе почему они всегда и все так делают?

— Может, правда, — сказал Маркус. И спросил внезапно: — А ты тоже некромант, да?

— Да, — негромко сказал Рабастан, сразу посерьёзнев. Они замолчали. Рабастан сидел и думал, зачем он признался и что теперь будет, а потом, не выдержав, поёрзал и спросил: — Ты теперь дружить со мною не захочешь?

— Почему? — пожал плечами Маркус. — Зато ты смелый. А я трус. Знаешь, это хуже некроманта. А ещё ты в шахматы играешь и читал римскую историю, — он улыбнулся.

— Только твой отец велел мне ничего тебе не говорить, — вспомнил Рабастан. — Давай ему не скажем, что ты знаешь?

— Давай, — серьёзно кивнул Маркус. — А то он память мне сотрёт. А тебе достанется.

На том и порешили — и хотя Рабастан себе поклялся, что никогда больше не станет заговаривать об этом с Маркусом, слово он нарушил очень скоро.

Потому что с Маркусом, как оказалось, можно было обсуждать всё выученное. К тому же, языки учить Маркусу тоже нравилось, а вдвоём это было куда веселее — и ни одному из мальчиков даже в голову не пришло, что внезапно проснувшийся у младшего Эйвери интерес к тем же языкам, что с подачи старшего стал учить Рабастан, не мог остаться незамеченным. Впрочем, старший Эйвери явно поощрял дружбу своего сына с Рабастаном, и даже стал, как Маркусу казалось, меньше придираться к своему наследнику.

Но то Эйвери. Родители же Рабастана вовсе не были в восторге от их дружбы. И хотя и не мешали им встречаться по средам, бывали в этот день с сыном резки и уроки вечером проверяли особо строго.

— Я не понимаю, почему из всех нормальных детей ты выбрал именно его! — порой говорила мама. — Что он может дать тебе? Вы же совершенно одинаковые! Выбирать в друзья надо непохожих на тебя — чтобы было, у кого учиться!

— Я ни разу в жизни не видел никого, кто следовал бы этой максиме, — заметил как-то услышавший её Родольфус. — Как правило, люди выбирают в друзья тех, с кем они похожи и с кем интересно, а не кто полезен.

— Очень глупо, — фыркнула она. — Впрочем, у тебя же вот нормальные друзья — почему же Рэбби так не может?

— Он прекрасно может всё, что нужно, — в голосе Родольфуса явственно прозвучала досада. — У меня же друзья разные. Скажи, — он сплёл пальцы, и Рабастан старательно сжал губы, пряча улыбку. Сейчас что-то будет! Родольфус делал так всегда, когда ловил собеседника на каком-нибудь несоответствии и собирался ему это продемонстрировать. — А чему ты научилась у своих подруг?

— Ты стал очень груб, — надула губы мама, и Рабастан подавил вздох разочарования. Значит, никакой интересной битвы не будет. — Я тебя так не учила разговаривать!

— Так я давно не ребёнок, — пожал плечами Родольфус. — И научился задавать вопросы.

— Ты пока не взрослый! — возмутилась она, и он кивнул согласно:

— Пока нет. Но на следующих каникулах уже буду.

— Вот тогда и станешь задавать вопросы, — отрезала их мать. И ушла — а Родольфус, улыбнувшись брату, сказал:

— Не принимай близко к сердцу всё, что она говорит. По-моему, Маркус как друг тебе вполне подходит. Пускай даже он и Эйвери.

— А что Эйвери? — спросил Рабастан, сразу же занервничав.

— Отец Маркуса — весьма опасный человек, — сказал Родольфус. — Нам, конечно, он вреда не причинит, но я бы был с ним осторожен.

— Он не любит Маркуса, — осторожно сказал Рабастан — и просиял, когда Родольфус кивнул:

— Не любит. Они слишком непохожи. Так что славно, что вы дружите. Маркус — умный мальчик, пусть и тихий.

— Мы играем в шахматы, — обрадовался одобрению брата Рабастан — и Родольфус ответил ему улыбкой:

— Это замечательно. Раз так — давай посмотрим, чему ты научился.

В следующий же визит Маркуса Родольфус даже взял обоих мальчиков с собою в море, а когда они, счастливые, вернулись, Рабастан впервые в жизни подумал, что брату, кажется, нравится злить мать.

А на следующий день Рабастан встретил на берегу покойника.

Тот сидел на камне, и в первый момент, издалека Рабастан принял его за маггла — и ужасно удивился. Откуда бы тут, на их берегу, взяться магглу? Впрочем, он довольно быстро понял, что ошибся — и понял, кого видит.

Он не испугался, нет. Растерялся только — потому что ведь покойники не могут же сидеть на камне, разве нет? По крайней мере, сами, без поддержки.

Рабастан подумал было даже повернуть назад, однако любопытство пересилило, и он всё-таки пошёл дальше — и лишь когда подошёл почти вплотную, понял, что никакого тела у мертвеца нет. То есть он видел его — вполне материального и плотного, и даже одетого немного, правда, почему-то лишь в одни трусы — но при этом точно знал, что никакого тела нет.

— Извините, — проговорил Рабастан, остановившись в паре шагов от мертвеца. Тот вздрогнул и, резко повернувшись, уставился на Рабастана. Этот взгляд был не таким пугающим, как те, что тот видел прежде, и, приободрившись, Рабастан спросил: — А вы как сюда попали?

— Я не знаю, — сказал мертвец. Ему было на вид лет сорок или пятьдесят, и его лицо казалось удивлённым и растерянным. — Не помню. И не могу никуда уйти. Я пробовал — но всё время здесь оказываюсь. Странно, да?

— Ну… да, — признал, подумав, Рабастан. Интересно, это их защита так срабатывает, или дело в том, что он мертвец? — А где вы были раньше? — спросил он. — До того, как оказались здесь?

— В море, — с тоской сказал мертвец. — Я был в море. А потом вдруг оказался тут. И не могу уйти…

— Наверное, вы утонули, — догадался Рабастан. Ему совсем не было страшно — скорее, интересно, и хотелось чем-нибудь помочь этому расстроенному мертвецу. Он выглядел таким… нормальным и обычным — непохожим на тех всегда глубоко несчастных покойников, с которыми Рабастан общался в доме Эйвери!

Так вот почему у него нет тела! Видимо, оно осталось в море, под водой — вот он и сидит тут. Бедный… интересно, если тело не найдут, он так тут и останется? Навсегда?

— Утонул? — переспросил мертвец.

— Наверное, — Рабастан кивнул. — Может, где-то рядом — поэтому вы тут и застряли.

— Если бы я утонул, то я бы умер, — подумав, сказал покойник. — Но я же здесь сижу. И говорю с тобой.

Рабастан озадаченно потёр пальцами макушку. Получается, этот покойник не знает, что он умер? Разве так бывает? И что делать? Как ему сказать об этом?

— Ну, — он переступил с ноги на ногу, — вы, на самом деле, умерли. Просто я вас вижу.

— Чушь какая, — нахмурился мертвец. — Тебе родители не говорили, что негоже так шутить?

— Это правда, — Рабастан сглотнул. Он ужасно глупо себя чувствовал. Убеждать покойника в том, что он и вправду мёртв — это было… странно. — Вы правда умерли.

— Глупости не говори! — вспылил покойник, и Рабастану вдруг стало весело. Дурацкая история какая! — Я смотрю, ты тут один — гляди, отведу тебя к родителям и расскажу им, что ты себе позволяешь!

— Они вас не увидят, — улыбнулся Рабастан. И добавил, пятясь: — И вы всё равно меня не сможете догнать!

— Вот паршивец, — пробормотал мертвец, соскакивая с камня и шагая в сторону Рабастана, который развернулся — и побежал по берегу, быстро-быстро. Так быстро, как только мог. Не потому, что испугался, вовсе нет — напротив, ему было почему-то очень весело, и казалось, что сил столько, что хватит, чтобы обежать всю Англию.

А потом вдруг силы кончились, и Рабастан, сперва остановившись, обессиленно опустился на тёплую от солнца гальку. От веселья тоже не осталось и следа — и он, тяжело дыша, лежал некоторое время, глядя на прибой, и ни о чём не думал. Совершенно ни о чём. Ему было очень легко, и, хотя тело при этом казалось словно каменным, но не причиняло никакого неудобства. Рабастану нравилось лежать так и смотреть, как волны набегают на берег и отступают от него, и слушать их шуршание и плеск.

Постепенно пришла мысль, что он убежал — а покойник-то остался. И так и будет там сидеть… наверное, покуда не поверит, что он умер. Рабастану стало его жалко — он представил, как, наверно, это странно, понимать, что с тобой что-то не то, но не быть в состоянии понять, что именно. В сущности, этот мертвец был чем-то на него похож: Рабастан ведь прежде тоже не понимал, почему он не такой, как все. Нет, нужно вернуться и помочь ему, хотя бы убедив в том, что он в самом деле умер. И тогда, наверно, он уйдёт — во всяком случае, Рабастан очень надеялся на этом.

Он поднялся и пошёл назад — но почти сразу же столкнулся с братом, сообщившим, что Рабастан вот-вот пропустит ужин.

— С тобой всё хорошо? — спросил Родольфус, пристально разглядывая брата. — Ты ужасно бледный.

— Да, всё хорошо, — Рабастан даже кивнул для убедительности и пошёл, конечно, за Родольфусом, виновато думая о том, что если бы он не убежал так глупо, то, наверное, уже сумел бы убедить покойника в том, что он умер. А теперь придётся ждать до завтра.

Но назавтра пошёл дождь, и Рабастану, разумеется, запретили уходить гулять. Он надеялся, что тот окажется недолгим, но лило весь день, и ближе к вечеру стало очевидно, что он не закончится и к ночи. Рабастан всё время убеждал себя, что покойнику дождь повредить не может, и вообще, возможно, его там уже и нет, а даже если есть — то это вообще не должно его касаться, потому что это маггл… кажется, и потом, ведь Рабастан же всё равно ничем помочь ему не сможет! В самом деле, что он сделает? Прогонит его? Как? Эйвери ему об этом не рассказывал, и в книгах Рабастан ничего подобного пока не видел. Но ведь должен же быть способ? Некроманты же умеют отправлять покойников назад? Должны уметь, раз могут вызывать их — ведь не остаются же они навечно рядом? Значит, и он тоже может — просто не умеет. Но он должен хоть попробовать…

Выбраться из дома Рабастану не удалось: он ведь был ребёнком, и, похоже, родители попросту зачаровали двери. Спал он плохо и проснулся на рассвете — и в отчаянии застонал, опять увидев льющим за окном стеною дождь. Тот закончился лишь после обеда — как раз в тот момент, когда Родольфус позвал Рабастана поболтать и сыграть во что-нибудь.

К примеру, в карты.

Звал он брата не так часто, и отказываться Рабастану жутко не хотелось — но и думать о сидящем на берегу покойнике было уже совсем невыносимо. Опять же, что он скажет брату?

— Я не вовремя, похоже? — спросил тем временем Родольфус, наблюдавшим, как на лице Рабастана отражается борьба. — У тебя были другие планы?

— А мы можем поиграть попозже? — умоляюще проговорил тот.

— Можем, в принципе… если ты мне скажешь, почему, — в глазах Родольфуса блеснуло любопытство, а Рабастан впервые в жизни пожалел о том, что брата вправду искренне интересовало то, что с ним происходило.

— Я хотел сходить на море, — Рабастан никогда в жизни не умел врать Родольфусу, а главное — совершенно не хотел учиться делать это. Он и так очень много ему не договаривал — но врать в открытую? Он вообще такого не умел, хотя с родителями и хотел бы иногда — но не с Родольфусом же.

— Понимаю, — сказал тот. И добавил расстроенно: — Тебе будет трудно в школе, Рэбби. И я не представляю, чем тебе помочь. Иди. Приходи потом ко мне — я буду у себя.

— Прости, — Рабастан почувствовал себя ужасно виноватым, но Родольфус качнул головой:

— Не за что. Но я всё думаю, как ты будешь жить в одной комнате с толпой чужих людей. Гулять там, правда, тоже можно — но ночевать тебе придётся приходить. И не пропускать уроки тоже.

— Жаль, что я родился в сентябре, — сказал Рабастан. — Так бы я жил с Маркусом…

— Скверно то, что ни у кого у друзей нашей семьи нет сыновей, которые поедут в Хогвартс в один год с тобой, — вздохнул Родольфус. — Разве что у Блэков — но мы не дружны, просто одного круга. Я пытался говорить с отцом об этом, но он не видит нужды в том, чтобы познакомить тебя с Регулусом.

— Ничего, — постарался улыбнуться Рабастан. — Всё равно ведь мы бы жили не вдвоём. Ты же говорил, что у кроватей там есть шторки?

— Шторки есть, — кивнул Родольфус. — Знаешь, честно говоря, будь бы моя воля, я тебя вообще бы не неволил ехать в Хогвартс. Но родители не согласятся. Ни за что.

— Спасибо, — Рабастан вздохнул. — Но они правда не согласятся. Я приду к тебе сегодня, правда! — горячо проговорил он, и Родольфус кивнул.

…Покойник был на месте. На сей раз, правда, он сидел не на камне, а рядом с ним — и казался спящим. Но Рабастан прекрасно знал, что покойники не спят — так что, подойдя поближе, он остановился в нескольких шагах и сказал:

— Извините, что я убежал тогда.

Мертвец открыл глаза и поглядел на Рабастана.

— А. Это снова ты.

Голос мертвеца был… мёртвым — или донельзя расстроенным и обречённым

— Я не знаю, как помочь вам, — сказал Рабастан. — Я пока что не умею. Но я думаю, что если вы поймёте, что вы умерли, вам будет легче уйти.

— Умер, — повторил покойник. — Я об этом думал. Это всё бы объяснило. Но ведь я же сижу здесь. Тебя вижу. Разговариваю…

— Ну и что? — спросил Рабастан.

Покойник усмехнулся.

— И правда. В самом деле — ну и что? — повторил он. — Может, так должно быть. Откуда мне знать, верно? Я же никогда ещё не умирал.

— Ну… да, — Рабастан кивнул.

— А что теперь? — спросил он. — Ты знаешь? Это навсегда? Да?

— Нет, — сказал Рабастан не особенно уверенно. — Вы потом уйдёте.

— Как? — с горечью спросил покойник. — И куда?

— Я не знаю, — Рабастан покачал головой. — Но я спрошу. Только нескоро.

— А я думал, что после смерти ничего и нет, — сказал покойник. — Может, я поэтому сижу тут? И никуда не могу уйти?

— Может быть, — подумав, согласился Рабастан. И добавил: — Извините. Я не знаю. Я вас просто вижу и могу с вами разговаривать.

— Медиум, что ли? — спросил покойник. — Может, надо привести священника?

— Кого? — Рабастан ужасно удивился. При чём тут священники?

— Ну, не знаю… а кого ещё? — спросил покойник. — Католического, вроде. Я видал в ужастиках.

Рабастан совсем ничего не понимал в священниках — даже не знал толком, что такое «католический». Нет, он слышал это слово… или же читал? — и знал, что оно связано с типом церкви. Но не представлял, чем маггл, пускай даже и священник, может тут помочь.

— Я спрошу, — повторил Рабастан. — Я обещаю. И приду потом!

А ведь можно же, наверное, не ждать следующей среды и написать мистеру Эйвери письмо, подумал Рабастан. Только надо сделать так, чтоб сова с ответом прилетела незаметно — иначе письмо заберут родители, и страшно представить, что тогда будет.

— Не уходи, а? — тоскливо попросил покойник, когда Рабастан сделал шаг назад. — Я сижу тут… и сижу… с тобой хоть поговорить можно.

— Мне надо домой, — ответил Рабастан. — Я потом ещё приду.

— Ну да, конечно… слушай, — покойник почесал себя над правой бровью. — А ты можешь моих найти? И передать им кое-что.

— Что? — Рабастан не знал, что отвечать. Как он будет искать магглов? И вообще, он должен это делать? Или нет?

— Код от сейфа, — сказал покойник. — Я хочу, чтоб деньги дочка забрала. А то их по суду поделят — а я так не хочу. Я всё собирался завещание составить, да вот не собрался. Можешь?

— Я не знаю, — Рабастану стало очень неуютно и неловко. — Как я их найду?

— Я тебе дам адрес. Её зовут Хелен, Хелен Эндрюс. Сходи к ней. Пожалуйста!

— Но я не могу! — запротестовал Рабастан. — Родители меня не пустят! — привёл он тот единственный аргумент, что казался ему несокрушимым.

— Ну придумай что-нибудь, — настойчиво сказал покойник. — Зайди, когда пойдёшь из школы. Или как-нибудь ещё. Запомни адрес…

— Мне пора, — Рабастан попятился, развернулся — и побежал, не слушая кричавшего свой адрес мертвеца.

Письмо Эйвери он написал, едва пришёл домой — но ответа так и не дождался. Ни тем вечером, ни на следующий день — вообще. Сова, правда, домой вернулась, он проверил, но пустая.

На берег Рабастан больше не ходил: он не представлял, что сказать покойнику, ответов для которого у него так и не было. И ещё он здорово рассердился на Эйвери. Почему все взрослые всегда считают детские вопросы и дела неважными?

Но поделать Рабастан ничего не мог. Оставалось ждать следующего визита в дом Эйвери — и надеяться или получить ответ, или что покойник к тому времени сможет уйти сам.

И он ждал — и едва, наконец, оказался наедине со страшим Эйвери, спросил:

— Я вам написал. Вы получили?

— Ты не проверял, вернулась ли сова? — ответил тот вопросом.

— Но вы не ответили, — с горечью и обидой сказал Рабастан.

— Ты хотел бы, чтобы мой ответ увидели твои родители? — осведомился Эйвери. И когда Рабастан мотнул головой, взял его за подбородок и, глядя в глаза, медленно проговорил: — Запомни, мальчик. Никогда не позволяй покойникам диктовать тебе, что делать. Никому и никогда. Один раз позволишь это — ты их раб. Навечно. Хочешь быть рабом, Рабастан?

— Нет, — пробормотал тот, почему-то не в силах отвести взгляд. — Но почему? Он же не приказывал… он просто попросил…

— Ты хотел исполнить эту просьбу? — жёстко спросил Эйвери.

— Не знаю, — прошептал Рабастан.

— Когда хотят — знают, — веско проговорил Эйвери. — Ты, волшебник, хочешь быть на побегушках у неизвестного тебе маггла? — спросил он с презрением, и Рабастан мотнул головой. — Запомни. Они всегда чего-нибудь хотят. Просят, требуют, запугивают, молят — всё, чтобы принудить тебя поступить по-своему. Никогда не поддавайся. Только ты имеешь право что-то требовать у них и к чему-то принуждать. У них нет никаких прав — они потеряли их вместе с жизнью. Никогда не исполняй их просьбы — если только это для чего-нибудь не нужно самому тебе. Даже если это кажется простым, и даже если сам покойник вызывает у тебя сочувствие. Тебе жаль его? — Рабастан кивнул, и губы Эйвери исказила презрительная усмешка. — Ты пока что мал — тебе простительно. Дети мягки — это их природа, позволяющая вылепить из них то, что нужно. Я учитываю это, и поэтому не накажу тебя — но не следует давать себе слабину даже в восемь лет. Никогда не позволяй им диктовать тебе, что делать, — повторил он. — Ты запомнил?

— Да, — ответил Рабастан, и Эйвери, наконец, отпустил его и позволил отойти на пару шагов.

— Тебе нужно время успокоиться? — осведомился он. И когда Рабастан кивнул, сказал спокойно: — Хорошо. Мне нравится, что ты отдаёшь себе отчёт в своих потребностях. Что касается твоего вопроса о том, можно ли помочь ему уйти — ответ «да». Можно. Но ты научишься этому нескоро — как минимум следует дождаться совершеннолетия. Открывать границу сложно и небезопасно, и учиться этому придётся долго.

— Что с ним будет? — спросил Рабастан, отходя ещё подальше. Эйвери никак на это не отреагировал — лишь пожал плечами и сказал:

— Ничего. Уйдёт со временем — или станет призраком. Но, скорей всего, уйдёт. Если он останется и будет тебе мешать — скажи мне. Я уберу. Ты пока что слишком мал для подобных испытаний — хотя тебе, безусловно, следует привыкнуть к ним. К покойникам. Ты его не испугался — это хорошо. Но не следует так эмоционально реагировать. Я понимаю, — продолжал он, — что тебе потребуется время, чтобы научиться этому. Однако постарайся помнить, что они мертвы, и что нельзя относиться к ним как к людям.

— Но они же люди? — спросил Рабастан.

— Были людьми, — ответил Эйвери. — Когда были живыми. Теперь это просто души. Над которыми у тебя есть власть. Они могут — и будут, со временем — служить тебе, но ты должен помнить, что вы не равны. А теперь, если хочешь, ступай — Маркус будет рад провести с тобой побольше времени.

— А урок? — помедлив, спросил Рабастан.

— А ты к нему готов? — вновь ответил вопросом Эйвери. — Ты сказал, что тебе нужно отдохнуть и успокоиться.

— Я успокоился, — тихо проговорил Рабастан. — И я готов.

— Тогда продолжим, — сказал Эйвери, и в его голосе Рабастан отчётливо расслышал одобрение.

КОНЕЦ I ЧАСТИ

Рабастан стоял в толпе детей, ожидавших вызова к Распределяющей шляпе, и разглядывал сидящих за столом под флагами Слизерина студентов. Каждого из них он знал заочно, а некоторых даже лично: Родольфус позаботился о том, чтобы рассказать брату о тех, с кем тому предстояло учиться, тех же, кого не знал он, описал Рабастану Маркус Эйвери, который в этом году пошёл уже на второй курс. Старосту своего будущего факультета Рабастан тоже неплохо знал: тот нередко бывал у них дома и вообще дружил с Родольфусом — и причину этой дружбы брат объяснил Рабастану незадолго до его отъезда в школу, когда рассказывал о том, что его там ждёт и что стоит делать, чтобы поудобнее устроиться.

— Я прекрасно понимал, что он будет старостой в то время, когда ты поступишь, — говорил Родольфус, рассказывая о Малфое. — Поэтому мы дружим. Он позёр и фат, но парень неплохой — и он за тобой присмотрит первый год. Опекать не будет — ему не до этого, да и тебе это не нужно — но в случае проблем ты можешь совершенно спокойно прийти к нему, и он поможет. Он отлично тебя знает и хорошо относится — не стесняйся обращаться.

— Думаешь, ему будет до меня? — спросил Рабастан с сомнением.

— Будет, если ты попросишь, — уверенно сказал Родольфус. — Я тебя довольно знаю, чтобы понимать, что злоупотреблять этим ты не станешь — скорее, не пойдёшь, когда понадобится. И поэтому прошу — не стесняйся. Люциус любит роль патрона — ему будет лестно. Если не к нему — можешь подходить к МакНейру, он тебя поддержит. Уолден — парень мрачноватый, но ты ведь тоже его знаешь и, по-моему, не боишься, верно?

— Не боюсь, — Рабастан вздохнул.

То, что он испытывал при мыслях о школе, не было страхом — ему было просто очень, очень неприятно думать, что последующие семь он должен будет делить комнату с неизвестно каким количеством незнакомых ему мальчиков. И уроки должен будет делать в общей гостиной или же в библиотеке. И есть вместе со всеми. И чем тут мог помочь Малфой?

— Кровать в спальне выбирай как можно дальше от двери, — продолжал Родольфус. — Её все хотят, так что тебе нужно войти первым — а для этого держись поближе к Люциусу, когда он повезёт вас в спальню. Я надеюсь, он исполнит мою просьбу и слегка придержит остальным, давая тебе фору — но ты тоже должен постараться. Сразу же садись на кровать — и не вставай, пока остальные не выберут себе места и не начнут раскладывать там вещи. Твой сундук, конечно, зачарован — всё время лазить в него неудобно, так что я купил тебе ещё такой же ящик, — сказал он, ставя на колени Рабастану довольно большой, со стороной дюймов в пятнадцать, ящик. — Он, во-первых, зачарован, во-вторых, внутри всегда холодный, — Родольфус улыбнулся. — Там можно хранить еду, что ты будешь забирать с собой из-за общего стола, и потом, по вечерам, спокойно есть за шторкой. Ну и прятать ещё что-то мелкое — в конце концов, записям холод не вредит.

— Спасибо! — просиял Рабастан и растроганно стиснул руку брата. — Руди, я всё время думал… Я… Спасибо! — он заулыбался, широко и радостно, и Родольфус тоже улыбнулся:

— Я не мог тебя оставить без еды. И главное — родители, конечно, будут требовать от тебя исключительно отличных оценок. Но, во-первых, действительно проверить они могут только результат экзаменов. Во-вторых, поверь: как только ты закончишь школу, никому на свете, включая и родителей, оценки эти интересны и нужны не будет. Учи то, что тебе понадобится в будущем — прежде всего, это чары и трансфигурация. Остальное не так важно — хотя гербология и зелья могут быть весьма полезны. В общем, если что-нибудь не будет получаться — не страдай. Не важно всё это. Вот ты сам знаешь, как наш отец учился?

— Нет, — ответил Рабастан, подумав. — А ты?

— Нет — и кому какое дело? Даже результат ТРИТОНов нужен только тем, кто после школы будет поступать на службу или на наёмную работу. Тебе в этом нет нужды — так что живи спокойно. Результаты СОВ в этом смысле более важны: они позволяют взять потом те курсы, что тебе захочется. Но по ним обычно никаких проблем не возникает — а родители… они всё равно найдут, к чему придраться, — он снова улыбнулся. — Так что не переживай и постарайся получить от учёбы побольше удовольствия.

Рабастан пообещал, что постарается, и действительно собирался это сделать — если выйдет. Его расстраивала не только необходимость жить в комнате неизвестно с кем, но и то, что теперь он мог общаться со своим учителем исключительно с помощью совы: следующая их личная встреча должна была состояться, в лучшем случае, зимой, в каникулы, да и то если Рабастана вдруг отпустят в гости к Эйвери. А нет — придётся лета ждать. Письма — это хорошо, конечно, но Рабастану казалось, что он теряет единственного человека, принимающего его полностью и целиком, и одна мысль об этом была едва выносимой. Оставалась лишь надежда на сову, о покупке которой Рабастан вспоминал с улыбкой и смущением.

Сову ему должны были купить вместе с палочкой — и если на выбор последней Рабастан особо повлиять не мог, и поэтому не слишком волновался по этому поводу, то домашнее животное предстояло выбирать ему. Он уже давно решил, что ему нужна сова — это самое полезное животное из всех (для чего нужна, к примеру, кошка? Уж не говоря о жабе) и, к тому же, умное. И потом, сова живёт не в спальне, а в совятне, где за совами, наверное, приглядывают — значит, меньше шансов будет, что её обидит кто-то, с кем у Рабастана отношения не сложатся. А такие наверняка будут — сам он ссориться ни с кем не собирался, но не может же так быть, что он всем понравится! И вообще, сова — это разумно и серьёзно, совы живут долго и со временем становятся для волшебника настоящими помощниками.

Так что он хотел сову — но мысль о том, как они будут покупать её, приводила Рабастана в неизменное уныние. Потому что скорее всего, выглядеть это будет так: они придут в магазин, и родители скажут Рабастану: выбирай. И дадут много, на их взгляд, времени — может, полчаса, или даже целый час. Однако Рабастан не представлял, как можно выбрать одну сову из нескольких десятков, или даже сотен, всего за один час. Он же не успеет рассмотреть их всех, потрогать, поговорить с ними… Но и дольше ждать никто, конечно же, не станет, тем более что к вечеру дома соберутся гости — праздновать его, Рабастана, одиннадцатилетие. Лучше бы тогда уж ему эту сову просто подарили, что ли — он хотя бы не расстраивался бы тогда, что она не такая. Не его.

Решение Рабастан искал много дней, и додумался до него только почти накануне праздника — и очень ругал себя за то, что времени осталось так немного.

— Руди, — сказал он, подходя к брату сразу после завтрака, — скажи, ты мог бы мне помочь?

— Смотря чего ты хочешь, — ответил Родольфус, осторожничая больше по привычке, ежели действительно по необходимости.

— Скажи, ты не мог бы сходить со мной посмотреть сов? — попросил Рабастан. — Тебе даже не надо там со мною быть всё время — просто отведи меня в магазин, а вечером заберёшь… я никуда не уйду, честно!

— Точно, — Родольфус поглядел на Рабастана с некоторым удивлением и почему-то досадой. — Тебе же должны купить животное. И ты здорово придумал — сходить за ним заранее. А я не додумался. Болван, — он чуть улыбнулся. — Да, конечно, сходим. Завтра же. Я тебя, конечно, подожду…

— Но ведь это долго, — запротестовал Рабастан. Ему ужасно хотелось оказаться в магазине одному — так, чтобы спокойно посмотреть всех сов и не мучиться виною от того, что вынуждает того, кто пришёл с ним, бессмысленно терять полдня. — Я правда не уйду из магазина, даже если выберу, а ты ещё не вернёшься. Пожалуйста, можно я один? — проговорил он умоляюще.

— Можно, если хочешь, — согласился с ним Родольфус. — Сходим завтра же. И зарезервируем твой выбор — чтобы не купили. Отведу тебя туда после обеда — и заберу вечером. Подходит?

Рабастан, конечно, согласился — и вот так и оказался в торговом центре «Совы» с кучей времени и волнующим предвкушением первой самостоятельной покупки. Пока его брат о чём-то говорил с мистером Илопсом, Рабастан подошёл в выставленным в оконной витрине клеткам — и обнаружил с удивлением, что все дверцы в них открыты. Ему уже сказали, что сов нельзя просто так хватать руками, и, если птицу хочется погладить, нужно попросить сперва у неё на это разрешения, и Рабастан, не желая никого пугать, засунул руки в карманы и погрузился в поиски своей будущей совы.

К вечеру Рабастан обошёл магазин четырежды. Теперь он здесь знал каждую сову и мог, наконец-то, выбрать. Ему нравились здесь многие, но ведь сова ему нужна для дела, а не просто для того, чтобы раз в неделю написать домой — и он остановился на не очень-то большой и похожей то ли на сову, то ли на маленького ястреба птице, которая так и называлась — ястребиная сова. Их тут было несколько, и из них Рабастану больше всего понравилась та, чьё оперенье было самым чёрно-белым и нарядно-контрастным. Они уже познакомились, и Рабастан теперь думал, что ему нравится то имя, которым звали сову здесь. Ильда. И хотя владелец магазина говорил, что Рабастан может сменить имя, и сова привыкнет — они этому обучены, и вообще, это птица молодая, а в молодости они легко переучиваются, Рабастан решил, что менять имя ей не станет.

Родольфус почти опоздал тогда, явившись буквально за пару минут до закрытия магазина — и опять о чём-то долго говорил с мистером Илопсом, а потом, как видел Рабастан, отдавал ему какие-то деньги.

— Ты купил её? — спросил Рабастан сразу же, как они вышли.

— Отдал задаток, — возразил Родольфус. — И договорился, что родители об этом не узнают. Я сказал им, что хочу сам подарить тебе сову — они не возражали. Так что, полагаю, они не станут вдаваться в детали нашего общения с мистером Илопсом.

Так что в понедельник четвёртого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят второго года Рабастан стоял на платформе девять и три четверти и оглядывался. Но смотрел он не на поезд — хотя тот и заинтересовал его сначала. Он высматривал Маркуса Эйвери — и его отца, конечно. Безусловно, тот не станет говорить ему ничего полезного сейчас, при людях, но Рабастану просто очень хотелось его увидеть.

— Малфой, — услышал Рабастан за спиной голос брата и почувствовал, как тот тронул его за плечо. Он обернулся, и кивнул стоящему рядом с ними Люциусу Малфою, на чьей мантии красовался значок старосты. Старшие Лестрейнджи, тем временем, стояли немного в стороне и увлечённо беседовали о чём-то с семьёй Булдстроудов.

— Ну привет, — заулыбался тот и тут же похвалил: — Отличная сова. Зовут как?

— Ильда, — ответил Рабастан.

— Красиво, — Малфой излучал уверенность и благодушие, а ещё немного снисходительной заботы. — Я б позвал тебя в своё купе, но я староста, и у нас вагон отдельный, — произнёс он с не особенно прикрытой гордостью. По губам Родольфуса скользнула ироничная улыбка, и Рабастан повеселел. Малфоя он знал довольно плохо, однако относился к нему, в общем, хорошо — как к любому чрезвычайно увлечённому, прежде всего, самим собою человеку. — Но ты не волнуйся: я тебя потом найду и загляну в течении дня пару раз. Всё равно мы будем патрулировать.

— Я надеюсь, он поедет с купе Маркусом Эйвери, — сказал Родольфус. — Правда, я пока не вижу их, но ещё довольно рано.

— Вот не знаю, — неожиданно насупился Малфой, и Родольфус удивлённо вскинул брови:

— Что такое? Что с Эйвери не так?

— С ним-то всё так, — Малфой поморщился. — Но есть у него один приятель, вечно влипающий в драки с Блэком и компанией. Ты бы лучше сел куда-нибудь ещё, — предложил он Рабастану.

Рабастан прекрасно знал, о ком тот говорит: о Снейпе. Маркус ему о нём рассказывал и даже обещал, что Рабастану он понравится — потому что Снейп был тоже умным и любил учиться. Правда, он был полукровкой, и Рабастан уже заранее представлял себе выражение лиц родителей, когда они узнают, что их сын дружит с таким волшебником, но решил, что им не обязательно об этом знать. Можно же попробовать им просто не рассказывать, не так ли?

Знал он и про Блэка — и про то, что Снейп с Блэком, и ещё с Джеймсом Поттером, не поделили что-то с самого начала. А ещё про то, что этот Снейп дружит с грязнокровкой… магглорожденной — родители строго-настрого запретили ему употреблять слово «грязнокровка» в школе — девочкой, да ещё и с гриффиндоркой, и Рабастану было ужасно интересно поглядеть на неё. На настоящую волшебницу, родившуюся у настоящих магглов. «Они выродки, конечно, — говорил отец, — но выродки порой забавные. И всё бы ничего, но в последнее время они стали уж слишком громкими — а они должны знать собственное место». Рабастан отлично знал, кто такие выродки — но пока не представлял, как это может выглядеть на людях, и ему это было невероятно любопытно. Так же, кстати, как и посмотреть на маму Снейпа — на волшебницу, что вышла замуж за маггла. Маггла! Рабастан ни разу их не видел — если не считать покойников и толпу на вокзале, куда его переправили порталом.

— Я умею драться, — сообщил Рабастан Малфою, и Родольфус, тихо фыркнув, подтвердил:

— Умеет. Сам учил.

— Давай без этого, пожалуйста! — немного нервно попросил Малфой. — Не хватает только ещё начать с драки в поезде!

— Словно там такого не бывает, — возразил Родольфус. — Пусть дерётся — и родители порадуются, и о себе заявит. Не убьют же они его. Только палочку не доставай, — сказал он строго Рабастану. — Вот за это могут быть и неприятности. Обещаешь? Дерись так.

— Я не буду, — Рабастан погладил висевший у него под мышкой чехол с палочкой. Она очень нравилась ему, его тисовая палочка с сердечной жилой дракона. Нет, конечно, он не станет рисковать ей — он и так умеет драться. И неплохо. — Я и так умею.

Малфой тяжело вздохнул, а Родольфус сказал вдруг:

— Вон Эйвери, — Рабастан тут же обернулся — и разочарованно вздохнул: Маркус был только с матерью. Его учитель не пришёл — даже не захотел с ним попрощаться. Рабастану стало грустно и обидно, но он заставил себя улыбнуться Маркусу и даже помахать рукой: в конце концов, ему-то ведь, наверное, ещё обиднее, что отец не захотел поводить его в школу. — И не одни… это ведь Мальсиберы?

— Да, — Малфой обернулся. — Снейпа только не хватает — и вся тройка будет в сборе.

С Мальсибером, похожим на итальянца мальчиком, которого мама и её подруги как одна считали «прехорошеньким» и наперебой вздыхали, что «когда он вырастет, все девочки будут его!», Рабастан был уже знаком. Они встретились на одном из рождественских приёмов в доме Эйвери, куда его пригласил Маркус — и Рабастан пока не понял, что думает о нём. Поначалу тот показался ему до отвращения похожим на Эвана Розье, но потом Рабастан понял, что живой и подвижный Мальсибер почему-то не пытается втянуть во всю эту утомительную беготню ни его самого, ни Маркуса. Разговаривать с ним было интересно, хотя немного утомительно: его словно было слишком много. Но, в целом, для себя Рабастан решил, что общатья с ним в школе будет можно — особенно если он не станет приставать.

Так что купе они заняли втроём — и Мальсибер, помахав рукой в окно своим родителям, уселся у окна и заявил:

— Пускаем только Северуса. А потом закроемся — я заклинанье одно знаю.

— В поезде нельзя колдовать, — сказал Маркус, но Мальсибер легкомысленно пожал плечами:

— Да кто тут заметит? Это мелочь же. А ты хочешь, чтоб сюда явился непонятно кто? Поедем вчетвером.

— Северус, наверно, Лили приведёт, — предположил Маркус, и Рабастан обрадовался: значит, он сможет рассмотреть эту магглорожденную девочку спокойно!

— Точно. Может, — Мальсибер забавно покривился. — Хотя я надеюсь, что она откажется и поедет со своими подружками.

— Она тебе не нравится? — спросил Рабастан.

— Она гриффиндорка, — заявил Мальсибер. — И грязнокровка. Хотя умная. Но гриффиндорка же, — он опять скривился, и Рабастан почти что против воли улыбнулся. — Ладно, поглядим. У меня бискотти есть с фисташками и цукатами, хотите?

— Да, — обрадовался Эйвери, и шепнул непонимающему Рабастану: — Это такие сухие печенья. Вкусные.

Рабастан вздохнул. Ну вот и начались его проблемы… Впрочем одну штуку он взял, а потом незаметно спрятал её в карман — по счастью, Мальсибера совсем не интересовало, едят ли угощение его попутчики.

А потом явился Снейп — один, и сразу же забился в угол купе. Рабастан разочарованно вздохнул: он очень надеялся, что с ним придёт та девочка, что родилась у магглов. Но Снейп — это тоже было интересно, а ещё интереснее — его родители. Рабастан выглянул в окно, надеясь опознать на перроне миссис Снейп, но не сумел — а может быть, она уже ушла. А потом его отвлекли: Маркус начал их знакомить, и Рабастан с некоторым удивлением обнаружил, что на свете, оказывается, существуют люди, ещё менее компанейские, чем он. Намного менее: Рабастан, по крайней мере, имел обыкновение здороваться, и мог даже поинтересоваться, как у собеседника дела, и иногда даже задать какой-нибудь осмысленный вопрос или сказать что-то подходящее случаю. Снейп же просто буркнул что-то, засунул с помощью Мальсибера чемодан наверх и, вытащив из-за пояса штанов книгу, сразу же в неё уткнулся.

— Просто Лили, видимо, пошла к подружкам, — прокомментировал его действия Мальсибер, немедленно накладывая на дверь запирающее заклятье. — Слушай, ну она ж девчонка, — сказал он уже Снейпу. — Тебя она всё лето видела — а по ним соскучилась. Понятно же.

Снейп дёрнул плечом, а Рабастан вдруг понял, что имел в виду его учитель, когда говорил, что у некроманта не должно быть привязанностей. В идеале — ни к кому.

— Со временем ты поймёшь, — говорил он, — что именно привязанность, любая, делает тебя слабым и по-настоящему уязвимым. Смерть того, кто дорог, пугает больше собственной — это нормально и естественно. Так же, как для юности и детства естественно любить кого-то, — продолжал он. — Я не требую от тебя пока что невозможного — но постарайся ограничиться теми привязанностями, что уже сформировались: брата и, если я верно понимаю, моего сына вполне достаточно.

— А родители? — попытался попротестовать тогда Рабастан.

Эйвери усмехнулся.

— Разумеется, — сказал он, но у Рабастана почему-то возникло ощущение, что тот с ним не согласился, а наоборот. Он хотел было сказать, что и его, учителя, тоже очень ценит, но почему-то побоялся — хотя, вроде бы, тому ведь должно бы было быть приятно? Так что Рабастан смолчал, но с учителем не согласился.

Но теперь, глядя на Снейпа, понял, почему тот говорил так. И очень посочувствовал учителю: он, наверно, с кем-нибудь рассорился, и не хочет, чтобы то же самое случилось с Рабастаном. Впрочем, он же ведь не собирался именно привязываться к Снейпу — ему было просто интересно. Но как с ним заговорить, он не мог придумать — оставалось лишь надеяться, что это сделают Маркус или Мальсибер.

Это и произошло: едва поезд тронулся, последний немедленно спросил у Снейпа:

— Что ты там читаешь как перед экзаменом? — тот буркнул что-то непонятое, однако же Мальсибера это ни капли не смутило, и он принялся болтать, рассказывая всякие истории, что произошли с ним в каникулы. У него это выходило удивительно смешно — и Рабастан сам не заметил, как сперва он сам начал улыбаться, а затем и Снейп отложил книгу.

Они ехали и разговаривали почти час, когда в дверь вдруг громко постучали.

— Как считаете, — спросил Мальсибер, на чьём лице мгновенно появилось то самое выражение, с которым Эван Розье обычно затеивал какое-нибудь хулиганство, — это тележка или наши добрые приятели?

— Не открывай, — попросил Маркус.

— Ты умеешь драться? — спросил Мальсибер Рабастана, и когда тот кивнул, сказал: — Тогда можно и открыть. Будет двое на двое — и по двое наблюдателей. Нормально.

— Я тоже умею драться, — хмуро сказал Снейп, и Мальсибер жизнерадостно сказал: — Тем более.

И открыл дверь.

На пороге стояли четверо мальчишек. Одного из них Рабастан знал — видел несколько раз у кого-то в гостях на детских праздниках. Сириус Блэк. Тот самый, из-за поступления которого на Гриффиндор в прошлом году был такой скандал, и из-за которого всё лето мать твердила Рабастану, что он должен поступить исключительно на Слизерин. Рабастан прежде никогда не сомневался в том, так и будет, но мамина настойчивость в конце концов привела к тому, что он так начал нервничать и переживать, что это заметил его Родольфус. И, расспросив Рабастана о причине, только отмахнулся:

— Тебе не о чем тревожиться. Во-первых, я не представляю, куда ещё ты мог бы попасть, а во-вторых, шляпа всегда уступает, если её просить достаточно настойчиво. Просто не соглашайся больше ни на что — и будешь в Слизерине.

— А если она всё же не послушает? — спросил Рабастан расстроенно.

— Кроме Слизерина, она может отправить тебя разве что на Рейвенкло, — ответил Родольфус. — Откровенно говоря, я не вижу в этом никакой беды — будешь среди умников и индивидуалистов. Тебе, пожалуй, подойдёт… и это не позорно: мать, конечно, поворчит, а отец, я думаю, нормально отнесётся.

— А если я тоже попаду на Гриффиндор? — выдал Рабастан свой настоящий страх.

— Ты? — Родольфус рассмеялся. — Рэба, ты и Гриффиндор — как чайки и пустыня. Невозможно.

— Ты уверен? — слабо улыбнулся Рабастан.

— Абсолютно, — подтвердил Родольфус. — У тебя от гриффиндорцев разве что… да ничего. Не думай об этом. Невозможно.

Рабастан поверил и почти не думал — но теперь, увидев Блэка, вспомнил свои страхи, и уже за одно это рассердился на него. Если Шляпа правда всегда уступает, почему же он не настоял на Слизерине? Значит, он нарочно это сделал! Но зачем?

— Кто это у вас тут? — спросил Блэк, оглядывая купе и останавливая взгляд на Рабастане. — Мальчик, выйди, — велел он. — А то у нас тут сейчас будет взрослый разговор — первоклашкам не положено в таких участвовать.

Рабастан никогда не умел отвечать на оскорбления словами — но он хорошо знал, как обойтись без них. Так что он поднялся, подошёл к ухмыляющемуся Блэку — и молча, без размаха, как учил его Родольфус, легко, быстро и сильно ударил кулаком ему в нос.

Драка началась мгновенно и вышла очень жаркой — впрочем, прекратилась она очень быстро. Растащили их сидевшие, как оказалось, в соседнем купе старшеклассники — хаффлпаффцы, как сказал потом Мальсибер, когда они уже остались вчетвером и, как выразился он же, зализывали раны.

— Я не знаю, где ты научился, но я тоже так хочу, — заявил Мальсибер, с любопытством и некоторой гордостью разглядывая свой наливающийся на левой скуле синяк.

— Меня брат учил, — ответил Рабастан. Он совсем не ожидал, что его умение может вызвать у кого-то такую бурную положительную реакцию, и сейчас испытывал что-то вроде гордости.

— Научишь? — попросил Мальсибер, кажется, совершенно не смущавшийся тем, что просит помощи у младшего. Это было очень странно: Рабастан привык к тому, что в последний год все его вроде бы ровесники, которых по-прежнему приглашали к ним домой его родители во время школьных каникул, смотрели на него заметно свысока — не считая Маркуса, конечно, но ведь Маркус — это Маркус.

— Я попробую, — осторожно ответил Рабастан: ему ещё никогда в жизни не доводилось кого-нибудь учить.

— Договорились, — Мальсибер просиял. — Северус, будешь с нами третьим?

— Я и так умею драться, — сказал Снейп. Он тоже получил в нос — от Поттера, и сейчас унимал текущую оттуда кровь и сидел, запрокинув голову.

— Ты её лучше опусти, — сказал Рабастан, вспомнив, чему учил его Родольфус. — И заткни ноздри платком. Надо что-то металлическое найти, — он огляделся.

— Зачем? — тут же спросил Мальсибер.

— К носу приложить, — ответил Рабастан.

Ящик, вспомнил он. Холодный ящик, что подарил ему Родольфус — и в который положил перед отъездом какую-то еду. Тот лежал в чемодане — пришлось стаскивать его вниз, а затем прикладывать к носу Снейпу, и скуле Мальсибера пирожки с мясом и с яблоками, кому какой достался. Рабастан же, как ни странно, отделался парой синяков на теле, на которые решил не обращать внимания.

Дальше они ехали, болтая то о тех ребятах, с которыми дрались, а потом о школе — вот тогда-то Рабастан и пожалел, что родился в сентябре. Ведь родись он чуть пораньше, он учился бы с теми, с кем, кажется, комнату делить было не особенно ужасно. А вот с кем сведёт судьба его теперь, было совершенно непонятно.

— Лестейндж, Рабастан!

Под всеобщими взглядами Рабастан подошёл к табуретке и, сев на неё, замер. Шляпа опустилась ему на голову — и, мгновенно соскользнув со лба, закрыла ему глаза и упёрлась в переносицу.

Стало очень тихо. Рабастан знал и от Родольфуса, и от Маркуса, и от Мальсибера со Снейпом, что Шляпа будет говорить с ним, и напряжённо ждал — но она молчала. Тогда он сам сказал — про себя, конечно:

— Я хочу на Слизерин.

— Тебя здесь вообще не должно быть, — сказала Шляпа хмуро, и Рабастан от неожиданности очень испугался:

— Почему? Я же волшебник! — едва не выкрикнул он вслух, и лишь в последний момент закусил губы.

— Некроманту в Хогвартсе не место, — сказала Шляпа. — Вас, таких, учить тут не умеют.

— Я хочу на Слизерин! — Рабастан стиснул кулаки.

— Глупый ты, — тихо и печально сказала Шляпа. — Как и твои родители. Тебе нет здесь места.

— Я Лестрейндж, — Рабастан сжал кулаки ещё сильнее. Его же не могут вообще не взять? Он же получил письмо — значит, должны! — Мне пришло письмо! — сказал он. — Я должен здесь учиться!

— Нет, не должен, — возразила Шляпа.

— Но письмо пришло же! — Рабастану захотелось плакать. А что, если она его сейчас просто выгонит? Скажет, мол, он некромант, и ему не место здесь! Может так быть?

— Пришло, — Шляпа тяжело вздохнула. — Но…

— Я хочу на Слизерин! — сказал Рабастан опять. И жалобно попросил: — Пожалуйста!

— Не надо бы тебе быть здесь, — проговорила Шляпа грустно и, как показалось Рабастану, обречённо. И вдруг громко крикнула: — Слизерин!

— Спасибо, — прошептал Рабастан, с облегченьем выдыхая — а когда шляпу потянули с его головы вверх, вцепился руками в её поля и быстро спросил: — Вы же ведь не скажете про меня директору? И никому? Что я некромант?

— Мне нельзя, — с явным сожалением сказала Шляпа — а потом её с его головы всё-таки стянули, и Рабастан услышал перешёптывания и смех, а затем аплодисменты, которыми его приветствовали его новые однокурсники.

— Ты чего в неё вцепился? — смеясь, спросил Мальсибер, двигаясь, чтобы дать Рабастану сесть между ним и Эйвери.

— Спросить хотел, — ответил Рабастан. Сердце ещё сильно колотилось после пережитого. Представить страшно, что случилось бы, если бы его не приняли!

— О чём? — с удовольствием спросил Мальсибер.

— Она правда знает всё о нас? — Рабастану нужно было с кем-нибудь поговорить.

— Знает, — кивнул Мальсибер. — Только никому не скажет, — он лукаво улыбнулся.

— Почему? — с жадностью спросил Рабастан.

— Ты «Историю Хогвартса» не читал? — ответил вопросом на вопрос Мальсибер. Рабастан даже покраснел от досады: он всё собирался прочитать её, но времени на это с двойным набором уроков ему всё не хватало. Он мотнул головой, и Мальсибер с удовольствием принялся рассказывать: — Шляпа знает всё о том, на чью голову надета, только никому сказать не может. Колдовство такое. Основатели так специально сделали, чтобы Шляпу сохранить: понятно же, что за таким артефактом все охотились бы. А так она, в общем, бесполезна для чего-то, кроме как распределения.

— Но ведь кто-нибудь, наверное, может её так заколдовать, что она ему расскажет… — начал было Рабастан, но Мальсибер перебил его с уверенностью:

— Да нет же! Её Основатели заколдовали — разве кто-то с ними справится?

Рабастана это успокоило немного, хотя некоторые сомнения у него всё-таки остались. С другой стороны, наверное, его учитель бы подумал о такой возможности, и раз он ни о чём не волновался, значит, вероятно, шляпа правда никому и ничего рассказать не может.

Процедура распределения, между тем, закончилась, директор выступил с короткой речью — и начался ужин. Рабастан был голоден, но все его попытки съесть хоть что-то ни к чему не привели: на него всё время кто-нибудь смотрел, рядом говорили и смеялись, и Рабастан никак не мог сосредоточиться и не ощущал поэтому никакого вкуса. Так что он в какой-то момент сдался и, спрятав в карман, в тот же самый волшебный мешочек, куда он в детстве просто убирал еду, которую следовало за общим столом, две куриных ножки, пирог с почками, несколько картофелин и пару яблок, просто сидел, разглядывая зал.

Ему здесь учиться семь следующих лет — приходить сюда каждое утро, каждый день и вечер. Вспоминая, что брат ему рассказывал, Рабастан принялся изучать, кто и где сидит. По этому можно без особого труда определить, кто с кем дружит и враждует — и, поскольку он, в целом, и так всё знал о слизеринцах, Рабастан переключил внимание на другие столы, и, прежде всего, на гриффиндорский. Он почти что без труда нашёл там тех мальчишек, с которыми они подрались — те точно так же, как и они сами с Маркусом, Мальсибером и Снейпом, сидели к слизеринскому столу лицом. Разумно: врагов следует всегда держать в поле зрения. Но мальчишки эти его мало интересовали: с ними уже было всё понятно. Рабастану хотелось отыскать ту девочку-подружку Снейпа. Вроде бы, она должна быть рыжей…

Рыжих девочек подходящего примерно возраста за столом у гриффиндорцев вполне ожидаемо было несколько. Рабастан сидел и, перебирая в памяти знакомые родословные и характерные для представителей разных фамилий черты, пытался угадать, кто же среди них та самая магглорождённая. Да, конечно, он и так это узнает, но так было неинтересно. Может быть, вон та? Или вот эта? Как же жаль, что они уже все в школьных мантиях! Маггловскую бы одежду он сразу опознал и…

Его взгляд вдруг упал на появившегося из стены призрака, и все мысли про магглорождённых рыжих девочек из его головы мгновенно вылетели. До сих пор Рабастан никогда не видел призраков — настоящих, тех, кто не просто умер, а остался здесь навечно. Этот был одет в тёмно-серую мантию, заляпанную кровью, и его худое лицо с пустыми глазницами, но при этом, Рабастан это откуда-то совершенно точно знал, было устремлено сейчас прямо на него.

— О, барон пришёл, — сказал кто-то рядом, но Рабастан никак на эти слова не среагировал. Потому что призрак на него глядел — и больше всего Рабастану хотелось бы понять, знает он, кто перед ним, или нет. Мертвецы вот сразу понимали, что он видит их — а призраки?

— Похоже, он не в настроении…

— Ох, как смотрит — даже мне не по себе…

— Правда жутко…

«Не выдавай меня! — взмолился Рабастан, глядя призраку туда, где должны были бы быть его глаза. — Пожалуйста!»

Призрак вдруг прижал к губам палец — и исчез, растаяв в воздухе, и Рабастан было выдохнул с облегчением, когда тот возник опять, уже в конце стола, и, поманив его к себе, указал на дверь — и опять пропал.

— Новеньких пугает, — сказала какая-то девочка.

— Точно! Лестрейндж, эй, — кто-то назвал его имя, и Рабастан, обернувшись на голос, увидел Эвелин Саммертайм, тощую блондинку с длинным лицом, ужасно похожую на сестру, которую приводил к ним как-то один из приятелей Родольфуса, — он тебя на свидание позвал? Пойдёшь?

За столом засмеялись, а Рабастану ужасно захотелось сказать ей «спасибо». Да, она его дразнила — но насколько ж это было кстати!

— Пойду, — ответил он, вставая.

— Стой, ты что? — Мальсибер тут же ухватил его за мантию. — Барон часто новеньких пугает — не ходи!

— Нет, я пойду, — Рабастан высвободил мантию и перелез через скамейку.

— Ух, какой ты смелый! — сказала Саммертайм. — Смотри — напугает, будешь заикаться!

— Не напугает, — ответил Рабастан — и пошёл к двери. Малфой, к счастью, слишком занятый разговором с сидящей рядом с ним Нарциссой Блэк, пропустил этот момент, а больше никого его уход, кажется, не интересовал — разве что Маркус глядел ему вслед понимающе и грустно, но остановить, конечно, не пытался.

Двери в зал были большими и тяжёлыми, но створка поддалась легко — и Рабастан, выйдя в коридор, остановился, сразу же увидев поджидавшего его барона.

— Ты позвал, — сказал он, подходя поближе к призраку. Тот был вовсе не похож на мертвеца — ни капли. В нём, в отличие от них, вовсе не было ничего земного — он был словно бы неполон, будто у него забрали какую-то очень важную характеристику, что-то, что придаёт всему вокруг ту определённость, что делает живых существ теми, кем они являются.

— Я давно таких не видел, — сказал призрак, подлетая ближе. — Не один век и не два. Что ты делаешь здесь?

— Учусь, — ответил Рабастан, и призрак осуждающе покачал головой:

— Тебе здесь не место.

Рабастана это неожиданно даже для него самого ужасно разозлило. Почему они все — Шляпа, теперь призрак — твердят ему, что делать и где быть?

— Это не тебе решать! — сказал Рабастан сердито. «Никогда не позволяй покойникам диктовать тебе, что делать», — вспомнил он. Легко сказать «не позволяй»! Призрак — это же не Шляпа, он имеет право рассказать и декану, и директору о том, кто Рабастан такой!

— Здесь не учат некромантов, — сказал призрак совсем не агрессивно. — И здесь много мёртвых. Тебе будет тяжело здесь.

— Я справлюсь, — буркнул Рабастан. Нет, неразумно сразу ссориться с факультетским призраком — куда правильнее было бы с ним подружиться. Родольфус рассказывал ему, что если установить с Кровавым Бароном хорошие отношения, то можно иногда уговорить его кого-то напугать — например, тех гриффиндорцев, Блэка с Поттером. И вообще, наверное, призраку есть, что рассказать Рабастану. — Думаете, меня исключат, когда узнают? — спросил Рабастан уже гораздо вежливее. — Вы ведь обо мне расскажете?

— Даже если нет, — сказал ответил призрак, — это сделают другие.

— Другие призраки? — переспросил Рабастан. — Но почему? Зачем? Я ведь вам не сделал ничего плохого. И не сделаю…

— Ты некромант, — раздался сзади другой голос, и Рабастан, обернувшись, увидел трёх призраков — двух мужчин и женщину. Они все собрались здесь, призраки всех четырёх факультетов, и Рабастан чувствовал себя перед ними совсем маленьким и беззащитным. Они могут его выдать — даже, может быть, обязаны. И что с ним будет дальше? Когда все узнают, кто он? Что бы там ни говорил его учитель, остальные всё равно считают, что быть некромантом — это мерзко, и их не переубедить. Рабастану не хотелось уезжать из Хогвартса: ему здесь понравилось. И вот…

— Да, — ответил Рабастан, обращаясь ко всем ним. — Я родился некромантом. Но я всё равно волшебник, и хочу учиться здесь. Я не собираюсь причинять вред вам или ещё кому-нибудь.

— Некроманты всегда рано или поздно это делают, — сказал Монах.

— Рано или поздно, — веско повторил Барон. — Он ещё ребёнок и невинен.

— Но он всё равно однажды это сделает, — возразил Монах. — Мы должны сказать об этом директору.

— Не надо, — Рабастану очень хотелось умолять, но он помнил, что нельзя просить у мёртвых ничего. Некромант может лишь приказывать или, в крайнем случае, задавать вопросы — но не умолять и не просить. Но он не может приказать им — они не послушают, конечно. Он им даже пригрозить не может!

— Он ребёнок, — сказал мужчина, чьё горло пересекал чудовищный разрез. Почти-Безголовый-Ник — призрак Гриффиндора. — Может быть, он может стать другим, если вырастет среди живых людей. Мы за ним присмотрим.

— Кровь есть кровь, — нахмурился Монах. — Некроманты несут смерть.

— Некроманты знают смерть, — поправил Барон. — Сэр Николас прав — мы за ним присмотрим.

— Вы могли бы научить меня чему-то, — осторожно сказал Рабастан. — Мои родители ни о чём не знают.

— Но тебя уже учил кто-то, — сказал Монах.

— Мне рассказали, кто я, — сказал, подумав, Рабастан. Он так и не научился толком лгать, но Эйвери научил его простому способу, как можно избежать ненужной тебе в данный момент правды, не обманывая, утверждая, что при общении с мертвецами ему это понадобится. «Мертвецы отлично чуют ложь, — говорил он. — Сами лгать не могут — и не спустят некроманту. Солжёшь им — и дашь шанс ослушаться. Никогда не лги им. Научись говорить правду так, чтоб она звучала нужным тебе образом. Людям лгать ты со временем научишься — но мертвецам не лги.»

— Ты хочешь, чтобы мы тебя учили? — спросила Дама, приблизившись к нему почти вплотную и внимательно вглядываясь в его лицо.

— Да, хочу! — совершенно честно ответил Рабастан. — Пожалуйста!

— Мы подумаем об этом, — сказала Дама — и словно вынесла решение за всех: — Мы пока что ничего не скажем никому — но будем смотреть за тобой, некромант.

— Неправы вы, — нахмурился Монах, однако почему-то спорить с ними не стал. И предупредил Рабастана, тоже приблизившись к нему: — Я буду следить за тобою, некромант.

— Меня зовут Рабастан, — хмуро сказал Лестрейндж, глянув прямо в глаза призраку.

Рабастана вдруг будто оглушили и одновременно же облили кипятком и ледяной водой, а когда всё закончилось, он мог во всех деталях рассказать историю жизни Толстого монаха: и как он учился здесь когда-то, и как и почему пошёл в монахи, и как лечил магглов от болезни с незнакомым Рабастану названием «оспа», и как умер… Рабастан знал всю его жизнь, от и до, и это знание было таким всеобъемлющим, что казалось физически тяжёлым до того, что он не удержался на ногах и сел на пол. Ему стало очень холодно и затошнило, и он потёр шею и прикрыл глаза.

— Видишь? — спросила кого-то Дама. — Он совсем не обучен. Даже не знает о таких вещах. Мы его обучим — и, возможно, он сможет прожить жизнь не в зле.

— Да уж, из нас знатные учителя получатся, — хмыкнул Почти-Безголовый Ник.

— Мы справимся, — сказал Барон, и Рабастан почувствовал, как его лицо словно бы обдул холодный воздух. Ощущение было крайне неприятным, и он отшатнулся и открыл глаза — и понял, что это отнюдь не воздух, а призрачная ладонь.

— Не пугай его, — сказала Дама и обратилась к Рабастану: — Нам ещё не доводилось обучать таких как ты.

— Я понимаю, — хрипловато проговорил Рабастан, вставая. Тошнота почти что отступила, и ему теперь очень хотелось пить. — Я пойду пока, — сказал он — и, не дожидаясь их ответа, двинулся назад. Ему не мешали, и он, дойдя до самой двери, обернулся и постарался улыбнуться призракам — а затем вернулся в зал. С ним, наверно, было что-нибудь не так, потому что на него все сразу же обратили внимание, и не только соученики — из-за преподавательского стола к нему навстречу почти сразу вышел Гораций Слагхорн и, подойдя, сделал то, что Рабастан так ненавидел: взял его за плечи и озабоченно спросил:

— Что ты там увидел? В коридоре?

— Ничего, — ответил Рабастан, а потом добавил, вспомнив поучения родителей и брата, — сэр. Просто призраков.

— Ну я им задам! — почему-то разозлился Слагхорн. — Так перепугать ребёнка! Ты не бойся — они сделать ничего не могут. Только напугать. Не представляю, что с ними случилось.

— Я не испугался, сэр, — с некоторым удивлением проговорил Рабастан. — Правда! — добавил он для убедительности. Неужели тут начнётся то же самое, и взрослые опять ему не будут верить? И единственным из них, воспринимающим его всерьёз, так и останется его учитель, папа Маркуса?

— В том, чтобы бояться, нет ничего стыдного, — утешающе проговорил Слагхорн, и Рабастан вздохнул. Значит, он был прав. Никто, никто детей всерьёз не воспринимает.

— Я понимаю, сэр, — кивнул Рабастан.

— Если хочешь, мистер Малфой проводит тебя в спальню уже сейчас, — предложил Слагхорн. Рабастан хотел было отказаться, но потом, сообразив, что внезапно получил шанс спокойно выбрать себе место, кивнул и сказал очень тихо: — Да, сэр. Если это можно. Спасибо, сэр.

Слагхорн махнул рукой, подзывая Малфоя, и когда тот подошёл, отправил их обоих в спальню — а затем вернулся за стол.

Когда Рабастан и Малфой вышли, тот сказал с некоторым уважением:

— Сыграно блестяще — даже я бы так не смог. Это чары или грим?

Рабастан в ответ лишь улыбнулся и пожал плечами. Он понятия не имел, о чём говорит Малфой, однако интуиция подсказывала оставить того в неведении — вот он и молчал, и просто шёл за ним по коридору, старательно запоминая путь. По дороге Малфой показал ему и туалетную, и душевую комнаты, научил входить в гостиную, назвал пароль на ближайшие пару недель — и, наконец, провёл по одному из отходящих от гостиной коридоров и, открыв дверь, сказал несколько картинно:

— Прошу. Спальня номер раз. Оглядись и пойдём смотреть вторую — потом выберешь. Тебя Руди научил?

— Руди много мне рассказывал о школе и сказал, что ты поможешь, если что, — ответил Рабастан, внимательно оглядываясь.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Малфой. — Идём дальше. Знаешь, я, пожалуй, оставлю эту дверь пока открытой — когда выберешь, закрой дверь в другую спальню, хорошо?

— Да, конечно, — с удовольствием согласился Рабастан.

— Прошу, — Малфой распахнул вторую дверь. — Здесь я тебя оставлю. Вещи эльфы принесут. У тебя сова? Тогда она уже в совятне, но ты завтра навести её.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Малфоя Рабастан.

— Обращайся, — щедро предложил тот. — Не советую из своей спальни выходить, пока все не заселятся — я их скоро приведу. А то место потеряешь, — он весело улыбнулся Рабастану, и тот ответил ему тем же.

А потом Малфой ушёл, и Рабастан смог оглядеться. Комната представляла из себя несколько неправильный овал с шестью кроватями — тогда как в прошлой спальне их было только пять. В остальном комнаты были похожи, и раздумывать тут, на взгляд Рабастана, было нечего: чем меньше народу — тем лучше и, опять же, по словам Родольфуса, нечётное количество предпочтительнее чётного. Потому что, как он говорил, «велик шанс, что все разобьются по парам — и, если вас будет пять или семь, тебе проще будет жить спокойно в одиночку».

Так что Рабастан оставил эту спальню и вернулся в первую. Она была действительно похожа на предыдущую и имела форму, скорее, не овала, а яйца, и кровати под балдахинами зелёного шёлка, разумеется, стояли здесь свободнее. Они все располагались здесь у стен: четыре из них прислонялись к ним лишь изголовьем, и лишь одна — своей длинной стороной. Две кровати находились по обе стороны от двери, ещё две — в каждом из концов «яйца», и последняя, та, что стояла вдоль стены, на противоположной стороне от двери, и была обращена изножием к окну. Вот её-то Рабастан и выбрал — почти сразу, впрочем, всё же полежав на каждой. И лишь утвердился в выборе — да, это было то, что нужно, пускай даже тумбочка здесь находилась не удобно рядом, а сразу позади. И пусть. Что он, не протянет руку лишний раз назад, чтобы что-то положить туда? Да и что ему вдруг может так уж неожиданно понадобится? И потом, у него же есть зачарованный мешочек от Родольфуса, который вполне можно будет класть рядом с подушкой у стены и хранить там нужное — от книжки, которую он будет читать на ночь, до светильника.

Рабастан медленно прошёлся по комнате, разглядывая лежащий на полу ковёр. На нём не было выткано ничего особенного — так, какие-то зелёные растения и травы, и Рабастан перевёл взгляд на закрывающие стены гобелены. Он был про них наслышан — они все изображали приключения известных слизеринцев. Рабастану они понравились: их здесь было много, и все — весьма подробные, а значит, их будет нескучно рассматривать. За окном сейчас было черно, но Рабастан от брата знал, что днём света здесь хватает, и, хотя он несколько зеленоватый, в комнате достаточно светло. Хотя всё равно здесь могут целый день гореть светильники, свисающие с потолка на длинных цепях — вот как сейчас.

Рабастан прислушался. Вода в озере едва слышно плескалась, и этот звук напомнил ему о доме. Вода — это хорошо, воду он любил… нет, пожалуй, здесь неплохо — жалко только, что по ночам в окне ничего не видно. Но зато с утра он сможет всё там рассмотреть.

Ему всё ещё хотелось есть, и он, вынув из лежащего в кармане зачарованного мешочка одну из куриных ножек, оторвал от неё зубами небольшой кусочек, и с удовольствием принялся жевать.

…Время шло, и Рабастан почти успел поужинать, когда услышал за открытой дверью шум. Быстро спрятав остатки своей трапезы обратно, он тщательно вытер руки и лицо платком и лёг поверх своего вышитого серебряной нитью зелёного покрывала. Так его с кровати точно не сгонят — или, по крайней мере, кому-то придётся приложить к этому немало сил: Рабастан уже ощущал её своей и намеревался, если вдруг придётся, исполнять их девиз до самого конца.

На пороге появился Малфой — и, увидев Рабастана, скомандовал:

— Так, сюда четверо! А вон та пока совсем свободна!

Рабастан услышал гвалт и шум бегущих ног, а потом в комнату вошли четверо мальчишек, двоих из которых Рабастан, кажется, знал — и Малфой.

— Располагайтесь поспокойнее, — велел он, останавливаясь в дверях. — Места точно хватит всем, и все кровати одинаковые. Лестрейндж, ты живой? — пошутил он, и Рабастан немедленно откликнулся, повернувшись и приподнявшись на локте:

— Да, спасибо. Мне уже лучше.

— Значит, все места сегодня будут заняты, — пошутил Малфой и прикрикнул на разглядывающих комнату мальчишек: — Ну? Чего стоите? Занимайте места — сейчас эльфы вещи принесут, и здесь станет очень тесно!

Мальчики его послушались — и Рабастан с интересом наблюдал, как сперва один, а потом и второй решительно направились к кроватям, стоящим в верхушках «яйца»-гостиной. Два оставшихся же разделили те кровати, что были у двери — и, как только все расселись, Малфой попрощался и, велев пока не закрывать двери, ушёл проверять соседнюю спальню.

Некоторое время в комнате царила тишина, а затем один из мальчиков — тот, что занял кровать в острой верхушке «яйца»-гостиной, русоволосый, светлоглазый и слегка сутулый, сказал:

— Давайте знакомиться. Брайан Бёрк.

Где-то Рабастан точно слышал это имя! Только где? Это точно не была какая-то старинная и чистокровная фамилия… ладно, он потом подумает об этом и постарается вспомнить — а ещё напишет Родольфусу и спросит.

— Уильям Кроккетт, — представился высокий и широкоплечий парень с неярко-русыми же волосами, сидевший на той кровати, что стояла в тупом конце гостиной.

— Уилкис, — назвался занявший ту кровать у двери, что была ближе к Бёрку темноволосый мальчик с бледным неярким лицом.

Его Рабастан немного знал — видел пару раз в гостях, если он не ошибался, у Розье, и помнил только то, что своё имя — Мэлекайас — он люто ненавидит и никогда на него не откликается.

— Регулус Блэк, — сказал четвёртый.

Вот кого он напомнил Рабастану! Точно! Блэка! И вообще, они же ведь встречались и были, кажется, знакомы — правда, настолько плохо, что Рабастан этого Регулуса даже и не вспомнил, пока тот не назвался. Как ему, наверно, страшно было Шляпу надевать, подумал Рабастан, разглядывая его бледное лицо.

— Рабастан Лестрейндж, — представился, наконец, и Рабастан.

— Отлично, — сказал Бёрк. — Думаю, мы уживёмся. Лестрейндж, — обратился он к Рабастану, — а что было в коридоре? Тебя что, Барон побил?

— Почему ты так считаешь? — очень удивился Рабастан. В самом деле — и Малфой же говорил что-то такое… что же с ним не так? Зеркала здесь не было, но мать положила в чемодан одно небольшое — так что скоро он себя увидит и поймёт, что же вызывает у них у всех такую странную реакцию.

— Так по морде видно, — сказал Бёрк. И хмыкнул.

Рабастан нахмурился. «Если тебе что-то не понравится — не вздумай терпеть, — говорил ему Родольфус. — Большинство детей воспринимает терпение за слабость. В первый раз скажи, во второй — бей в нос, если это мальчик, и предупреди, что в следующий раз ударишь — если девочка. Если не поможет — бей её в скулу, им не стоит разбивать носы и губы: крика будет столько, что оглохнешь».

— У меня лицо, — сообщил он Бёрку. Бёрк, Бёрк… да кто же он такой?

— Вот сейчас вообще не похоже, — засмеялся тот.

Кроккетт хмыкнул.

Рабастан снял ножны с палочкой и, приподняв покрывало, сунул под подушку: не хватало только палочку сломать. Затем встал и, подойдя к с ухмылкой наблюдающему за ним Бёрку, сказал:

— У меня — лицо.

И ударил в нос. Без размаха.

Брызнула кровь — так сильно, как Рабастану прежде видеть никогда не доводилось. Остальные мальчики вскочили и кинулись к ним, и уже ни Рабастану, ни его противнику нанести другой удар не дали — впрочем, Бёрк, похоже, и не собирался, а просто скулил, схватившись за лицо.

— Ты что, сдурел? — рассерженно спросил у Рабастана Кроккетт.

— Мне не нравится, когда со мной так разговаривают, — сообщил ему Рабастан. — Я его не обижал.

— У тебя следы вокруг глаз как у кошки или у совы, — сообщил ему Уилкис, и добавил с укоризной: — Он же просто пошутил!

Следы? Вокруг глаз?

— Мне не было смешно, — ответил Рабастан, высвобождаясь из рук державших его Кроккетта и Блэка. — И следов своих я тоже не вижу, — добавил он.

— А правда, что было в коридоре-то? — спросил Уилкис с любопытством, пока Кроккетт пытался унять кровотечение у Бёрка.

— Мы с Бароном разговаривали, — почти честно ответил Рабастан. Но ведь они правда разговаривали! А что не только с ним — так он же ведь и не утверждает обратное.

— И что он с тобой сделал? — настырно спросил Уилкис.

— Пометил, вероятно, — Рабастану вдруг стало смешно. Уилкис тоже рассмеялся, да и Кроккетт фыркнул — улыбнулся даже Блэк, и лишь Бёрку было не до смеха.

— Слушай, ты ему, по-моему, нос сломал, — сказал Кроккетт. — Надо бы к целителю… тут есть, я знаю.

В этот момент в комнате возникли эльфы вместе с чемоданами — и, увидев кровь, заохали и потребовали немедленно отвести Бёрка к школьной медсестре. На шум явился Малфой — и, не задумавшись ни на секунду, тут же спросил Рабастана:

— Ты его за что?

— Меня накажут? — спросил тот в ответ.

Малфой пожал плечами:

— Если узнают… а ну, брысь отсюда! — прикрикнул он на эльфов. — Я сам разберусь! Разорались… вообще, я бы предложил сказать, что ты просто нечаянно на что-то налетел — на дверь, или на лестнице споткнулся, — сказал он Бёрку. — Я и подтвержу. Тут дел-то — на пять минут, стоит ли устраивать скандал и сразу заявлять так о себе?

Бёрк глянул на него страдальчески, и, хотя и без особого желания, но всё-таки кивнул — и Малфой, протягивая ему руку, сказал довольно:

— Это правильно, я думаю. У нас принято, по возможности, не обременять декана нашими проблемами. Если что, для них всегда есть старосты. Идём, провожу тебя. А вы бы уже ложились, — предложил он остальным. — Завтра вставать рано. Вообще, вам в такое время нельзя ходить по коридорам, но сегодня можно. Умывайтесь и ложитесь. Я к вам загляну ещё.

Ходить на уроки Рабастану сразу же понравилось. Он обычно садился за самую последнюю парту — так, чтобы на него никто, кроме учителя, не смотрел. Ему вообще было неуютно ощущать спиною взгляды и осознавать, что там, сзади, кто-то есть, и последняя парта отлично решала эту проблему. Он предпочитал сидеть один, но, к сожалению, почти на всех уроках количество учеников и парт совпадало полностью, так что место приходилось делить с кем-то — и в подобных случаях Рабастан предпочитал Блэка: тот был почти таким же замкнутым, как он, и с ним можно было просидеть целый урок, не обменявшись ни единым словом. Рабастану это нравилось — а ещё Блэк был совсем неглупым, и с ним вместе было хорошо работать.

Особенно на Зельеварении, где результат при парной работе сильно зависел от общей слаженности и умения понять друг друга. Они с Блэком понимали — хотя лично Рабастану на Зельеварении было скучновато. Успевал он хорошо — ибо что же сложного в том, чтобы просто аккуратно выполнить изложенный рецепт? Рабастан не понимал, как вообще можно не успевать по Зельям — разве что не уметь читать? Умеешь — прочитаешь, а, следовательно, сделаешь. Да, порою нужно быстро двигаться — ну и что? Они все умели бегать, например, так в чём проблема?

А она была — и весьма у многих. Тот же Кроккетт, например, каждый раз получал за зелье в лучшем случае Слабо, а чаще — Отвратительно, да и то, похоже, потому, что Слагхорн, как правило, своих щадил. Причём он такой был не один — Зельеварение вообще почему-то считалось одним из самых сложных предметов. Что в нём сложного, Рабастан не понимал, и уж на что-на что, а на него обычно тратил времени ровно столько, сколько требовалось, чтобы написать эссе минимальной длины. Эссе он, как правило, писал весьма небрежно, и поэтому обычно получал за него не Превосходно, а только Выше ожидаемого, но его это мало волновало. Ведь Родольфус же сказал ему, что оценки не имеют значения, и его учитель тоже не требовал от него исключительно высших баллов — значит, для чего стараться? Он не будет заниматься Зельеделием, когда закончит школу — он же некромант, а не аптекарь. И потом, предмет же ведь он знает — просто времени жалеет на то, чтобы расписывать всё это.

Гербология с профессором Спраут представлялась Рабастану скучной и ненужной, однако успевал он по нему прекрасно. Во-первых, потому, что Спраут была деканом — а с деканами без нужды ссориться не стоит, а во-вторых, потому что на её уроках ему вполне хватало хорошей памяти и небрезгливости. Оставалось лишь писать эссе потщательнее, и очень скоро Рабастан стал если не любимцем декана Хаффлпаффа, то, по крайней мере, пользовался её заметной симпатией. А что на самом деле он на Гербологии скучал — так этого не знал никто, кроме него и Родольфуса, которому он регулярно и подробно писал ежевечерне, отправляя, впрочем, письма только раз в неделю, в пятницу — с тем, чтоб в субботу получить ответ.

Впрочем, хуже всего оказались уроки по истории магии. Рабастан их очень ждал — хотя и слышал от Родольфуса, что профессор Биннс обладает редкостным умением превратить любую историю в страшную нудятину. Рабастан не очень верил брату: как может быть волшебная история занудной? Это же и заговоры, и войны, и преследования магглами и магглов — это всё просто невозможно скучно рассказать! Но Родольфус оказался прав: первый же урок профессора Биннса оказался неимоверно скучен и донельзя Рабастана разочаровал. Одно было хорошо: профессор никогда не обращал внимания на то, кто у него присутствует, и кто чем занимается — и с тех пор или вовсе не ходил на его уроки, или же ходил, но делал там другие.

Совсем иначе дело обстояло с чарами, трансфигурацией и астрономией. Уроки профессора Флитвика — настоящего полугоблина! — Рабастан полюбил с первых же минут. Вот на подготовку к ним он время не жалел, и эссе писал как следует — видимо, поэтому и быстро стал одним из лучших. Тем более, что общаться с профессором Флитвиком было легко, и он с удовольствием поощрял студенческое любопытство — так что Рабастан завёл привычку задерживаться после урока и задавать вопросы.

С профессором МакГонагалл, правда, так не выходило. Нет, трансфигурация Рабастану нравилась, но желания общаться с профессором вне необходимого декан Гриффиндора у него не вызывала — тем более, что она нередко его наказывала. И было, за что: война с четвёркой второкурсников-гриффиндорцев, начавшаяся в Хогвартс-экспрессе, в школе только разгорелась. К тому же, драться Рабастану нравилось: было в этом что-то очень настоящее, живое, то, чего он никогда и нигде больше не испытывал. Благо, Блэк и Поттер, судя по всему, придерживались почти таких же взглядов, и сходиться врукопашную не боялись. И, к их чести, вне зависимости от результата не жаловались — но их всё равно ловили, после чего уже доставалось всем.

— Не пытайтесь сыграть на том, что вы всего лишь первокурсник, мистер Лестрейндж, — на третий раз сказала МакГонагалл. — В такой драке не используется магия, а лет вам уже почти двенадцать.

Рабастан тогда смолчал, хотя эти слова его обидели. Разве он пытался оправдаться тем, что курсом младше Блэка с Поттером? Дрался он всерьёз, в полную силу — какая разница, на каком он курсе?

После этого он даже охладел было к трансфигурации, но со временем интерес к предмету победил неприязнь к той, что его преподавала — к тому же, МакГонагалл, следовало отдать ей должное, всегда оценивала его работы беспристрастно.

В астрономию же Рабастан влюбился совершенно иррационально. Она не особенно была ему полезна: для чего некроманту знать о звёздах? — но звёздное небо, его карты, законы перемещения светил притягивали его, словно бы магнитом, полностью захватывая воображение и бередя в душе незнакомые ему прежде струны. Астрономию он не учил — он любил её и сердцем, и душой, и поэтому, наверное, был с самого начала самым лучшим, чего даже и не замечал. Преподаватель, совсем молодая ещё женщина, которой, кажется, было едва за двадцать, с красивым именем Аврора Синистра, строгая и остроумная, тоже понравилась ему с первого взгляда, и довольно быстро Рабастан стал одним из самых любимых её учеников.

Уроки полётов на метле Рабастану тоже сразу же понравились. Он, конечно же, летать умел: его очень рано посадили на детскую метлу, а последние пару лет перед школой он летал уже на взрослой, правда, зачарованной и в присутствии родителей или брата. Так что ничего особо нового он на уроках не узнал — но он любил летать, и относился к этим занятиям как к приятной передышке в череде занятий. Умения свои он не слишком афишировал, потому что ему совершенно не хотелось «стать для всех примером», просто исполняя то, что требовалось, так что мадам Хуч не выделяла его из массы остальных учеников.

Единственным предметом, к которому Рабастан не знал, как относиться, была Защита от Тёмных искусств. Он надеялся на то, что он будет самым интересным — а на деле… нет, он интересным был. По-своему. Но то ли преподавательница была не то чтобы незнающей, но очень скучной, то ли он сам знал слишком много — но Рабастан, пожалуй, был разочарован. Хотя заклинания учить ему понравилось, а тренировать их — ещё больше, но, в целом, всё это оказалось совсем не так зрелищно, как он предполагал.

Школа вообще оказалась совсем не такой, как он представлял себе. Больше всего Рабастана изумляло то, что жить в комнате с четырьмя другими мальчиками оказалось не так отвратительно, как представлялось. Спасал полог: стоило его опустить и тщательно задёрнуть, как Рабастан оказывался в том самом привычном одиночестве, к которому привык. Вероятно, полог был так специально зачарован — или Рабастану просто повезло иметь достаточно спокойных сотоварищей.

Это было правдой: никто из обитателей их спальни не был склонен к болтовне и шуму. Разве что, пожалуй, Кроккетт — но у него быстро появились приятели из соседней спальни, и он приходил к себе, по большей части, только спать. Остальные четверо же не особенно рвались общаться — хотя, разумеется, разговоры, так или иначе, возникали.

Рабастана же не трогали особо: после драки, ознаменовавшей общее знакомство, ему было достаточно в ответ на неуместные, на его взгляд, вопросы просто буркнуть что-то резкое, чтобы его оставили в покое. Вообще, та драка имела для Рабастана неожиданное последствие: Родольфус, которому он, конечно, сразу же обо всём написал, прислал ему неожиданно длинное письмо, серьёзное и непривычно тёплое, где писал, что драться правильно и нужно, но решать вообще все конфликты и проблемы таким образом не то чтобы нельзя — нет, можно. Но не стоит. «Потому что это значит постоянно жить в состоянии войны со всеми — но ведь твоя цель не в этом. Ты же ищешь не победы, а покоя, а вражда со всеми — последнее, что может его дать. Кроме драки, существуют и иные способы вынудить других с тобой считаться. То, что происходит ежедневно, становится обыденным и приедается — и тебя начнут считать неадекватным и жестоким, что однажды может привести к тому, что все пострадавшие однажды захотят объединиться и отомстить тебе. Знаю, ты не испугаешься, но ведь цель не в этом, верно?

Напротив, любая редкость приковывает к себе внимание. Если сломанный нос Бёрка (ты спросил, откуда знаешь его имя — у его отца магазин редкостей и артефактов в Лютном переулке, но было бы неплохо, если бы окружающие полагали, что тебе это имя по-прежнему ни о чём не говорит) останется единственным подобным происшествием в вашей спальне хотя бы до рождественских каникул, а лучше бы и дольше, его все запомнят. Сейчас ты всех их удивил и даже поразил — и будет хорошо, если это чувство у них останется, а не превратится в раздражение на неприятно непредсказуемого соседа.

Рэба, люди, особенно в столь юном возрасте, часто говорят, не думая, и нередко вовсе не желают оскорбить кого-то. Попробуй научиться отличать намеренное оскорбление от глупости — это очень пригодится в жизни в целом и поможет сейчас не отвлекаться на не стоящую этого ерунду. Посмотри вокруг, послушай, как общаются в гостиной: просто сядь в углу с учебником и слушай, как ты это умеешь. Люди часто шутят, и нередко по-дурацки, и большинство из этих шуток не стоят вовсе никакой реакции.

Это важно понять, Рэба, если ты действительно желаешь, чтоб тебя оставили в покое. Детям — а тебя будут все семь лет окружать дети и подростки, и я сейчас не только о телесном возрасте — свойственно дразнить того, кто на это реагирует. Не важно, как — им интересно вызывать реакцию. Удар в нос сработает, если он будет случаться редко — если же ты станешь делать это постоянно, окружающим всё время будет интересно дёргать тебя за усы, как невоспитанному заскучавшему ребёнку — кошку. Научись смотреть в глаза этим глупцам, представляя на их месте эльфов — но чужих, которых нельзя трогать. Ты ведь не обидишься на эльфа и не возмутишься тем, что он сказал тебе, не так ли? Удивишься просто и, возможно, посмеёшься. И, быть может, пожалеешь его, представляя наказание, что наложит на него потом хозяин. Смотри так — но не говори ни слова, потом разворачивайся и или уходи, или продолжай заниматься тем, чем занимался.

Есть, конечно, иной способ, но тебе пока что это будет слишком сложно: можно отвечать на шутку шуткой, и на колкость — колкостью. Но делать это тяжело, если у тебя нет дара остроумия — как, к примеру, у Малфоя. Так что это мы с тобой пока оставим — но тебе ведь и не нужно стать душой компании. Игнорируй — и срывайся редко и по действительно серьёзным поводам. Поверь, это пугает и обескураживает куда больше.

Если ты спросишь, почему я прежде тебе ничего подобного не говорил, я отвечу следующее: прежде у тебя не было выбора, с кем общаться, а с кем нет, этот выбор делали за тебя родители. Теперь всё иначе: в школе никто не может вынудить тебя находиться в той компании, в которой тебе быть не хочется — разумеется, уроки исключение, но, я полагаю, ты прекрасно это понимаешь. В школе у тебя есть определённая свобода — а она всегда накладывает и ограничения.

Возвращаясь к Бёрку. Он не стал с тобою драться и не отомстил никак, когда вы легли спать — значит, готов подчиниться твоим правилам. Игнорируй его до тех пор, пока он (хотя, скорее, если вдруг — я не думаю, что это случится) не перейдёт к действительно враждебным действиям или словам. Сейчас ты выиграл — не потеряй победу, пытаясь упрочить её. Очень важно научиться не совершать избыточного — но я убеждён, что это у тебя получится лучше, чем у кого бы то ни было другого.»

Рабастан об этом письме думал очень много дней, и в конце концов решил поверить брату на слово и проверить его теорию — в конце концов, он ведь всегда мог оборвать эксперимент и вернуться к привычному способу решения проблем. Однако, это не понадобилось: чем дальше, тем больше Рабастан понимал, что Родольфус оказался во всём прав.

Возможно, на руку Рабастану играло ещё и то, что он был старше всех на первом курсе и дружил со второкурсниками, да ещё и пользовался откровенным покровительством старосты. Правда, Бёрк его откровенно недолюбливал, но больше не задирал, Крокетту же было всё равно, ну а с Уилкисом и Блэком Рабастану было просто нечего делить.

С последним Рабастан общался больше, чем с другим одноклассниками. Поначалу он опасался, что его вражда со старшим Блэком перекинется на младшего, однако быстро выяснил, что Регулус был совершенно не похож на брата и почти что не общался с ним. Правда, большей частью не по собственной вине: Сириус сам избегал его, а когда браться всё же разговаривали, мирной их беседу назвать было непросто. Они даже иногда дрались — причём не в шутку и не тренируясь, а всерьёз!

Рабастану это было дико: он привык к тому, что брат есть брат, и уж с кем-с кем, а с ним можно быть самим собой. Даже мистер Эйвери, его учитель, который, как понимал Рабастан, весьма скептически относился к таким понятиям как «дружба» и «родство», делал исключения для братских и сестринских чувств.

— Выросшие вместе дети одних родителей обычно бывают связаны сильнее, чем какие бы то ни было иные люди, — говорил он. — Люди зачастую недооценивают эту связь, считая самой прочной ту, что возникает между ребёнком и его родителями — но это в корне неверно. Они неравны — а неравные не могут быть по-настоящему привязаны друг к другу. Братья или сёстры же — совсем другое дело. Нет на свете человека, более равного тебе, чем брат или сестра. Поэтому, хотя я, как ты знаешь, не поощряю излишнюю близость между людьми, делаю, в определённом смысле, исключение для вас с Родольфусом.

— А мы с Маркусом разве не равны? — спросил однажды Рабастан.

— В определённом смысле вы сравнялись, когда ты стал моим учеником, — ответил Эйвери. — Поэтому я не возражаю против вашего сближения.

Но Маркус, всё же, Рабастану был и далеко не так близок, как Родольфус. Да, конечно, тот был старше — но ведь лет через двадцать это будет не так важно. И даже сейчас у Рабастана не было никого ближе и дороже, чем старший брат.

А вот Регулус и Сириус дрались и вообще, похоже, никогда нормально не общались. Рабастану это было очень странно — и, при этом, невероятно интересно. Почему так? Из-за того, что Сириус — на Гриффиндоре? А что было бы, если бы на Гриффиндор попал Родольфус? Или же, напротив, Рабастан? Они тоже ссорились бы?

Впрочем, не меньше, чем с Блэком, он общался с Эйвери, а так же — заодно — со Снейпом и Мальсибером. И если с последним их общение, по большей части, сводилось к дракам или же каким-то каверзам, по большей части, против гриффиндорцев, в целом, и той четвёрки с Блэком и Поттером, в частности, то с Маркусом и Снейпом можно было поговорить о чём-то интересном. Правда, Снейп относился к Рабастану довольно настороженно, но обсуждать некоторые учебные вопросы им это не мешало. Рабастана это, в принципе, устраивало — если бы не та магглорождённая девочка.

Лили Эванс.

Рассмотреть её он рассмотрел, конечно, но ему ужасно хотелось с ней поговорить и задать ей множество вопросов — однако Снейп его с ней не знакомил, а она сама желания разговаривать с Рабастаном не обнаруживала. Был бы Рабастан Мальсибером, возможно, у него бы получилось справиться самостоятельно, но он был, кем был, и знакомиться и, тем более, сходиться с кем-то не умел. Приходилось изучать Эванс издалека, наблюдая за ней, по большей части, в Большой зале, или же следя за Снейпом. И чем дальше — тем больше Рабастан понимал, зачем тот с ней дружит. Она знала его лучше всех, так же, как и он — её, и понимали они друг друга с полуслова. Снейп ведь тоже вырос в мире магглов — и, к вящей досаде Рабастана, наотрез отказывался про него рассказывать.

— Нет там ничего хорошего, — сказал он на его вопросы. — Я живу там просто потому, что больше пока негде. Паршивое место.

— Почему? — проявил настойчивость Рабастан.

— Мерзко потому что, — сказал Снейп. — И тупо.

— Почему тогда вы не живёте здесь? — спросил Рабастан. — Почему твоя мама пошла за маггла замуж? — задал он, наконец, один из тех вопросов, что не давали ему покоя с того самого момента, как он узнал о том, что Северус — полукровка.

— Хочешь, познакомлю вас — и спросишь, — недобро предложил Снейп, на чём все расспросы Рабастана и закончились.

Больше же магглорождённых на их курсе не было, и Рабастан решил, что, когда вырастет достаточно, чтобы самому, без взрослых ходить, куда захочет, сходит и посмотрит, как там живут магглы.

И потом, он понимал прекрасно, что всё это — пустое любопытство, как говорил его учитель. Что ему до магглов? Которые даже не видят волшебства? Разве ему есть, чему у них учиться? Нет, конечно — так зачем же тратить на них время? Его и так мало, и им нужно распоряжаться аккуратно — так всё время повторял ему учитель, и Рабастан был с ним, в общем-то, согласен.

Так что он решил пока забыть про магглов и заняться изучением вещей куда более полезных — например, того, чему учили его призраки.

— Как вы стали призраком?

Рабастан сидел в пустом классе и смотрел на устроившегося напротив него Кровавого барона. Дверь никто из них и не подумал запереть: самому Барону это было не под силу, Рабастан же не считал нужным это делать. Общаться с призраками правила не запрещали, так что если кто-то их увидит, то наказывать его не будут: не за что. Зато подобное отметят, запомнят и, наверное, его репутация станет ещё более суровой: Кровавого барона побаивался даже Пиввз… который, кстати, никогда даже не приближался к Рабастану, не говоря уже о том, чтобы попытаться его как-нибудь задеть и разыграть. Так что Рабастан так даже толком и не разглядел его, и ему это было несколько досадно. Однако все его попытки приблизиться или поговорить с полтергейстом оканчивались одинаково: тот исчезал прежде, чем Рабастану удавалось подойти хотя бы футов на двадцать.

— У меня нет желания рассказывать тебе свою историю, — ответил Барон.

— Не надо, — кивнул Рабастан. — Я… — он сосредоточился, пытаясь поточнее сформулировать то, что хотел сказать, — я имел в виду, не почему, а как. Как это происходит?

— Так же, как когда ты решаешь, идти ли на урок или прогулять, — сказал Барон. — Только в данном случае решение принимается один раз и навсегда.

— Вы не можете уйти? — спросил Рабастан. — Даже если захотите?

— Нет, — сказал Барон. — Нам Дорога больше недоступна. Кто-то вроде тебя мог бы нас по ней отправить — но я предпочту остаться. Остальные — тоже.

— Да, я понимаю, — Рабастан кивнул. — Но… как она выглядит? Дорога? Ты можешь рассказать мне? Или показать?

Почему его учитель до сих пор не сделал этого, Рабастан не понимал. Он даже просил его об этом, но в ответ лишь слышал «после». Но он ведь не просил научить его ходить по ней или хотя бы открывать дверь самому — просто показать. Но нет!

— Показать, — Барон задумался. — Могу. Ты уверен, что готов?

— Да, — кивнул Рабастан, немного помолчав. Не потому, что не был уверен в своём ответе — но ему никогда не нравилось соглашаться или отказываться сразу, даже если он был уверен в своём выборе.

— Подожди, — велел Барон и растаял в воздухе.

Рабастан же продолжал сидеть, просто медленно разглядывая класс. Ему нравились пустые классы: что-то было в них уютно-успокаивающее, они словно обещали нечто интересное, особенное, и Рабастан с удовольствием ловил это ощущение возможного сюрприза — жаль, что удавалось ему это не так часто. Потому что пустых классов было мало, и они были весьма востребованы у старшеклассников, спорить с которыми Рабастан пока что готов не был. Впрочем, когда он встречался с призраками, это делали они — и ещё ни один старшекурсник, на памяти Рабастана, не посмел ослушаться и оспорить право призраков на любое занятое ими помещение.

В результате уже к октябрю вся школа знала, что призраки по непонятным никому причинам дружат с Рабастаном Лестрейнджем, и это создало ему репутацию человека, с одной стороны, странного, с другой — опасного: мало кому хотелось ссориться с собственным факультетским привидением, и никому — с Кровавым бароном. И хотя обычно дети странностей не любят, смеяться над Рабастаном никто не рисковал — сторонились разве что, но его это как раз вполне устраивало. Разумеется, обычным школьным спорам и дракам с гриффиндорцами это не мешало, однако, в целом, задирали Рабастана меньше, чем могли бы — за те странности, что были свойственны ему и которые, конечно же, бросались в глаза многим.

Например, его привычка уходить куда-нибудь после уроков и сидеть там в полном одиночестве, или то, что он почти не ел со всеми, а если всё-таки пытался это делать, мог жевать один-единственный тост или пирог весь завтрак или ужин. Или то, что он позволял себе не посещать уроки Биннса не чаще пары раз в месяц — просто не ходил туда, и всё.

И то, что Рабастан, похоже, совершенно не боялся наказаний. Первоклассники обычно всё-таки вели себя потише, он же относился как к взысканиям, так и ко снятым баллам (последнее, впрочем, происходило с ним нечасто: учился Рабастан неплохо и с учителями бывал вежлив) с каким-то удивительным даже не презрением, а равнодушием. Когда они случались, он просто пожимал плечами и, если велели, шёл мыть пол, или протирать очередные кубки, или стену славы, или что-нибудь ещё — но всё это с совершенно безразличным видом. Хуже того: зачастую именно во время этого рядом с ним появлялись призраки и о чём-то говорили с ним, очень тихо — впрочем, никто, разумеется, не пытался их подслушивать.

Всё это, конечно, не могло не стать известно и учителям — и однажды его после уроков позвал к себе декан, вызывавший у Рабастана смешанные чувства. С одной стороны, Гораций Слагхорн не имел обыкновения излишне лезть в дела студентов — что было, безусловно, плюсом. С другой, он был совсем неглуп, и его внимание Рабастана настораживало и смущало.

На вопрос Слагхорна, о чём Рабастан разговаривает с призраками, он ответил совершенно честно:

— О призраках.

Разговора, в общем-то, не вышло: Рабастан отделывался односложными ответами, и в конце концов Слагхорну то ли надоел этот разговор, больше напоминающий допрос, то ли он понял, что толку на добьётся, но, так или иначе, он Лестрейнджа отпустил, попросив быть осторожнее.

Рабастан пообещал, конечно же.

Однако ничего не изменилось — он всё так же продолжал общаться с призраками, и сейчас сидел и ждал, пока для него начнётся очередное приключение.

…Рабастан вернулся в этот вечер очень поздно, но в спальню не пошёл, а сел в уже пустой гостиной и, придвинув к горящему камину кресло, забрался в него с ногами и замер так, глядя на огонь. Ему было холодно и не то что пусто, скорее, очень безрадостно. Там, с той стороны, куда уже не было хода призракам, и куда они открыли дверь сегодня для него, было… нет, не так. Там — не было. Ничего — ни тепла, ни холода, ни страха, ни радости, ни боли, ни надежды. Ничего. Просто нечто серо-чёрное… опять же — нет. Не так. Бесцветное. Не серое и не прозрачное, а именно бесцветное — потому что цветов там тоже не было. Ни цветов, ни запахов, ни звуков — ничего. Не удивительно, что призраки решили не ходить туда и остаться тут — странно, что другие этого не делают. Почему так, кстати? Почему другие души всё-таки туда уходят?

Он вдруг понял, что не один тут, в комнате — и, поглядев по сторонам, обнаружил сидящего в самом углу гостиной Регулуса Блэка, сидящего прямо на полу, обхватив колени. Рабастан ему обрадовался: ему было неуютно, и в кои-то веки хотелось почувствовать рядом с собой кого-нибудь живого. Некоторое время он молча разглядывал Регулуса, потом выбрался из кресла, подошёл и тоже уселся на ковёр напротив.

— Ты чего сидишь тут? — спросил он наконец.

— А ты? — ответил вопросом на вопрос Блэк.

Они замолчали. Разговор прервался, толком не начавшись, и Рабастан не понимал, как его продолжить. Говорить с ним явно не хотели… вроде бы. С другой стороны, Блэк, вроде бы, его и не отталкивал… или так казалось?

— У тебя случилось что-то? — спросил Рабастан.

Глупый вопрос. Конечно же, случилось: просто так никто не будет сидеть в углу гостиной ночью. Ну, никто, кроме него, по крайней мере.

— А вы с братом ссоритесь? — спросил вдруг Регулус.

— Нет, — сразу же ответил Рабастан. — Вы поссорились?

— Мы всё время ссоримся с тех пор, как Сириус поступил на Гриффиндор, — сказал Регулус. — Родители считают, что он нарочно.

— А ты думаешь, что нет? — честно говоря, разговаривать о Блэке Рабастану было не слишком интересно — но, с другой стороны, какая разница, о чём говорить? Это был нормальный разговор с обычным человеком — то, в чём он сейчас нуждался. Почему б и не о Блэке?

— Я знаю, что да, — Регулус поднял голову и поглядел на Рабастана. — Он мне говорил. Много раз. Ещё до школы.

— А зачем? — озадаченно спросил Рабастан.

Зачем устраивать себе такие сложности? Зачем ссориться со всей семьёй? Да ещё и обрекать себя на то, чтоб учиться среди этих ненормальных. Рабастан прекрасно помнил свой разговор со Шляпой и тот ужас, что охватил его, когда она сказала, что ему не место здесь. Но ведь она его послушала! Даже его. Значит, правду говорят, что Шляпа всегда уступает, если быть достаточно настойчивым. Следовательно, случайно Блэк на Гриффиндор попасть не мог. Он хотел туда. Но почему? Зачем? Рабастану его поступок представлялся совершенно непонятным. Он что, так не хотел учиться с братом?

— Он не любит всё это, — Регулус вздохнул.

— Что не любит? — Рабастан совсем запутался.

— Всё это, — Регулус выразительно обвёл взглядом комнату. — Всё, что важно для родителей. Тёмные искусства, Слизерин, артефакты… всё. Ну и нас, — он вздохнул едва заметно.

— А в детстве вы дружили? — спросил Рабастан, подумав.

— Мы думали, что учиться будем вместе, — не ответив на вопрос, сказал Регулус. — Теперь он считает меня предателем… но я не хочу ссориться с родителями, — он опять поглядел на Рабастана.

— А он хочет, чтоб ты выбрал? — осенило Рабастана.

— Хочет, — тихо сказал Регулус.

Рабастан хотел было сказать, что если так, то Сириус сам идиот, и не надо его слушать. Хотел — но не сказал: это было точно совсем не то, что хотел сейчас услышать Регулус.

— Не выбирай, — сказал Рабастан после долгой паузы.

— Они все хотят, — измученно проговорил Регулус. — И родители, и Сириус.

— Ну и что? — Рабастан пожал плечами. — Пусть хотят. А ты не выбирай. Ты же не хочешь? — Регулус мотнул головой, и Рабастан повторил: — Вот и не выбирай. Почему ты должен делать то, что хотят они? Это твоя жизнь, — повторил он те слова, что твердил ему учитель. — Значит, и тебе решать, что делать.

— Но они же не отстанут, — безнадёжно вздохнул Регулус.

— Ну и что? — снова спросил Рабастан уверенно. — Не убьют же они тебя. И не заколдуют. Просто скажи «нет» — и всё. И повторяй всё время. Рано или поздно им точно надоест.

— Вряд ли, — сказал Регулус, но теперь он выглядел уже не так расстроенно. — Они упрямые. Блэки же.

— Так ты тоже Блэк, — весело сказал Рабастан. — Тебе просто нужно их переупрямить — то есть быть самым блэковским из Блэков.

— Вообще, это хорошая идея, — Регулус тоже улыбнулся. — Думаешь, получится?

— Конечно, — уверенно сказал Рабастан — и снова процитировал своего учителя: — Если не отступишь — то получится. Всегда получается, если проявить достаточно упорства.

— И последнее задание на грядущий год. К концу года ты должен играть в квиддичной команде, — сообщил Рабастану Эйвери.

Это была их последняя встреча перед началом нового учебного года — и до этого момента всё было отлично. И вот вдруг…

— Зачем?! — обомлел Рабастан от изумления.

Он чего угодно ожидал — любого задания. Может быть, узнать какие-то из тайн призраков, может быть, пробраться в Запретную секцию в библиотеке, может быть, в Запретный лес — но квиддич?!

Эту игру Рабастан искренне не понимал и считал бессмысленным. Даже гонки на мётлах ему были понятнее: в конце концов, бывают ситуации, когда нужно кого-нибудь догнать или максимально быстро добраться в незнакомое место. Но квиддич? Какой в нём смысл, кроме самого квиддича?

— Пора учиться делать хорошо неприятные и кажущиеся бессмысленными вещи, — ответил Эйвери. — Самое бессмысленное и неприятное, что есть в школе для тебя — квиддич. И я жду, что к концу года ты попадёшь в команду. Хотя бы в качестве запасного игрока — но через год, на третьем курсе, ты должен играть в основном составе.

— Но ведь это отнимает кучу времени! — запротестовал Рабастан.

Эйвери слегка приподнял брови, и его взгляд стал пристально-внимательным. Не сердитым, нет, и даже не рассерженным, но внимательным настолько, словно он пытался увидеть, что там внутри у Рабастана — и от этого тому становилось жутко и ужасно неуютно.

— Когда ты шёл ко мне в ученики, мы с тобой договорились, что я учу тебя до тех пор, пока доверяешь мне. Не так ли? — спросил Эйвери. Рабастан кивнул, и он продолжил: — Если ты мне доверяешь — значит, исполняешь все задания. По крайней мере, прилагаешь к этом усилия: я прекрасно понимаю, что не всё может получиться. Но квиддич — это не тот случай. Ты вполне способен научиться хорошо играть и войти в команду. Я видел, как ты держишься на метле — твоих навыков достаточно для игрока. Тебе могут помешать только лень или недоверие к моим способам обучения — и обе причины будут абсолютными показаниями для разрыва нашего контракта. Мы договорились?

— Да, — буркнул Рабастан.

Он был зол, обижен и донельзя расстроен. Почему с ним поступают так? За что? Всё ведь было хорошо, Эйвери Рабастана всегда хвалил, всегда говорил, что тот много делает и быстро продвигается, учил, наконец, расставлять приоритеты и экономить время — а теперь что? Квиддич! И ведь если он откажется, то потеряет того единственного человека, который может научить его обращаться с даром, который проявлялся всё сильнее.

Теперь Рабастан мог видеть не только недавно умерших людей, но и любых других созданий, обладающих хотя бы некоторым разумом. И, прежде всего, кошек, сов, собак и волшебных тварей — в том числе и тех, что обитали в Запретном лесу. Они не пугали его, и всё же Рабастан их сторонился: стоило им обнаружить, что он видит их, они буквально липли к нему, и это было, во-первых, неприятно, а во-вторых, Рабастан попросту боялся, что они пропустят тот момент, когда нужно будет уходить, и застрянут тут. А что он будет делать с призрачной совой, к примеру, или кошкой?

И лишиться учителя сейчас, когда у него, наконец-то, стало получаться что-то по-настоящему важное и интересное? А ещё ведь были языки, что он учил — что тоже отнимало много времени и далеко не всегда представлялось Рабастану интересным. Это что, всё зря? Но главное — что с ним будет, если он останется один? У него, конечно, были призраки, но это же совсем не то…

В общем, очевидно, что деваться ему некуда — а его учитель этим пользуется! Знает ведь, что Рабастан не будет рисковать и всё исполнит — и издевается! Зачем только?

Вот сейчас Рабастан вспоминал всё то, что говорил об отце Маркус. И теперь был с ним согласен. Эйвери-старший жесток — причём жесток бессмысленно! Это глупо — для чего учиться делать то, что и неприятно, и ненужно? Да ещё и тратить столько времени на глупость? Взрослые ведь так не поступают! Даже если они и делают что-то неприятное, они всегда осознают, зачем — но ведь квиддич точно ни зачем не нужен!

Злился Рабастан ужасно — так, что даже думал было взять, да и уйти из учеников. У него, в конце концов, есть призраки! Хотя… Нет, он прекрасно понимал, что никуда, конечно, не уйдёт, и от этого злился ещё сильнее. Это попросту бесчестно, поступать так с ним!

От этой мысли Рабастан горько усмехнулся. О чём он думает? При чём тут честность? Разве Эйвери хоть раз сказал ему, что будет просто? Разве он говорил когда-нибудь кому-нибудь, что добр? Разве некромант вообще может быть добрым? Нет, наверно, нет — но он ведь и злым не должен быть! Эйвери же говорил, что любые эмоции, на самом деле, лишние — так зачем он издевается для ним? Если он и удовольствия не должен получать от этого?

Однако, когда первая злость прошла, Рабастан решил, что раз деваться ему некуда, нужно отыскать в полученном задании хоть что-нибудь приятное. Мало ли, кто там и что испытывать не должен! Лично он ужасно злился — и не собирался делать вид, что это не так. Но, в конце концов, учитель ведь не требовал от него радоваться исполнению этого задания — только выполнить. Итак, что хорошего может быть в том, что Рабастан теперь кучу времени будет тратить на идиотскую игру? И кем ему вообще играть там? Проще всего было бы ловцом, конечно, но… нет, наверное, он не о том думает. Кто в команде самый старший? Есть там семикурсники? Раз ему нужно через год уже играть в основном составе, значит, нужно занять место семикурсника. А что, если там таких нет? Что он может сделать? Убить кого-нибудь?

Нет, наверно, убивать он никого не должен. И наверняка не хочет. И вообще, сперва надо туда попасть. В команду. Но он даже правила не знает! Да что правила — он плохо помнил, сколько игроков в команде. Вроде шесть? Да, наверно, шесть: вратарь, ловец и по два охотника и загонщика.

Оказалось, что охотников не два, а три — а ещё выяснилось, что Мальсибер, Блэк и Поттер как раз играют за охотников. Узнав это, Рабастан повеселел: вот и нужное обоснование! Обыграть этих двух придурков будет правильно. И приятно. Вот и выгода!

Но попасть в команду оказалось сложно. Нет, Рабастан даже смог пройти первые отборочные соревнования, но потом к нему подошёл капитан команды и спросил с видимым неудовольствием:

— Тебе что тут вдруг понадобилось, Лестрейндж? Что, родители заставили?

Подавив первый порыв от души заехать ему в нос, а лучше в ухо: оба варианта запросто валили с ног, но второй был после внешне почти незаметен — Рабастан сказал:

— Нет. Я сам решил.

— Зачем? — повторил капитан.

Сказать правду Рабастан не мог, но и не давать ответа тоже было невозможно, так что он, чуть-чуть подумав, спросил в ответ:

— Разве я плохо летаю?

— Нормально, — ответил капитан. — Но это сейчас. А потом ты посреди игры зависнешь, как ты это делаешь. И что?

Так вот в чём было дело! Рабастан поглядел на него с недоумением:

— Не зависну.

— Докажи, — хмыкнул капитан.

Рабастан задумался. Вопрос был справедлив — но как объяснить, что во время игры такого произойти просто не может?

— Это же не происходит само собой, — сказал он. — На уроках, например.

— На уроках я тебя не видел, — возразил капитан. — А в гостиной видел, и…

— Так спроси Мальсибера, — выдвинул кажущийся ему очень сильным аргумент Рабастан.

— Твоего дружка? — хмыкнул капитан. — Так он соврёт — и не задорого.

— Зачем он будет врать? — возразил Рабастан с искренним недоумением. — Чтоб команда проиграла? И потом, вы же всегда сможете меня выгнать, — добавил он.

— Можем, — согласился капитан. — Но не брать проще.

— Ладно, — сказал Рабастан, очень надеясь, что это сработает. — Я хочу обыграть Блэка с Поттером в их любимый квиддич.

— Что ты с ними не поделил-то? — в глазах капитана загорелся интерес.

— Мозги, — ухмыльнулся Рабастан. — Мне досталось слишком много, вот они и бесятся.

Капитан захохотал, а Рабастан довольно улыбнулся и похвалил себя. С тех пор, как на первом курсе он получил то длинное письмо от брата, Рабастан много раздумывал об этом и довольно быстро понял, что шутить по ситуации не умеет и никогда не научится — а когда обнаружил, что окружающие крайне странно воспринимают человека, который вообще никогда этого не делает, решил придумывать шутки для наиболее распространённых ситуаций заранее. Чтобы не запутаться, он даже завёл себе для этого специальную тетрадь, где сперва вычёркивал уже использованные, но потом решил, что их можно будет использовать повторно, скажем, через месяц. Или три. Да, лучше через три или четыре, тогда все уже наверняка забудут, что он так уже шутил.

Чуть позже он додумался дописывать рядом имена тех, кто шутку уже слышал, и обязал себя придумывать хотя бы по одной в день. Поначалу у него на это уходило очень много времени, но постепенно Рабастан начал понимать, как шутки строятся, и стало легче. Вариантов было несколько, но больше всего ему нравилось… говорить правду. Только делать это следовало определённым образом: жёстко, даже, может быть, жестоко, непременно выставляя объект шутки в неприятном свете. Нужно было взять какую-то его — или её — черту и подчеркнуть, сконцентрировать на ней внимание. Или, например, сравнить с своей или с чьей-нибудь ещё — так, чтобы в результате сравнения объект шутки выглядел бы глупо и нелепо. Определял, получилась шутка или нет, Рабастан легко: представлял, что бы он почувствовал, услышь он подобное в свой адрес, и если понимал, что ему захотелось бы в ответ ударить, значит, шутка хороша. Многим нравилось такое — правда, это создавало репутацию ему как человеку не столько остроумному, сколько желчному и, как говорится, но это было намного лучше, нежели слыть тупым и не умеющим шутить умником. Да, конечно, делать это так, как, например, Мальсибер Рабастан не сможет никогда: тот умел не только высмеять кого-то, но и просто рассмешить, и даже так утешить — но это и не требовалось. Пусть его считают злым на язык — меньше будут лезть.

Зато над ним самим смеяться перестали. Впрочем, Рабастан не знал, что было тому причиной: его «внезапно проснувшееся» остроумие или выросшее мастерство бойца. Дрался он отлично — настолько, что как-то раз сумел отправить в больничное крыло Блэка аж на целую неделю, и причём без всякой магии. Был скандал: вмешались сперва деканы, а затем даже директор, вызвавший тогда его к себе. Разговора, впрочем, у них не получилось, но зато Рабастан впервые в жизни увидел феникса. Тот сидел на жёрдочке прямо в кабинете Дамблдора, и Рабастан, стоя перед директором со слегка опущенными плечами и головой, что должно было изображать приличествующее случаю раскаяние, на самом деле во все глаза разглядывал невиданную птицу. И думал, что вот существо, полностью ему противоположное: если он владеет… будет владеть смертью, то феникс — это ведь её отсутствие. Квинтэссенция жизни — вечной.

Если не вмешаться и не оборвать её нарочно.

До чего же ему хотелось феникса потрогать! Если бы он мог, он бы это непременно сделал, или хотя бы попытался, даже если б знал, что будет за это наказан, но увы, феникс сидел довольно далеко и высоко, и Рабастан бы просто до него не дотянулся. А сам феникс просто смотрел на него весьма внимательно, но с места не двигался.

Что тогда сказал ему директор, Рабастан не очень помнил — что-то о том, что так нельзя, что они с Блэком, всё же, не враги, и что он будет вынужден сообщить о случившемся родителям. Это-то как раз обрадовало Рабастана: наконец-то мать порадуется, да и отец его наверняка похвалит. Руди тоже будет горд: в конце концов, ведь это он научил Рабастана драться! И всё бы было совершенно замечательно, если бы не Регулус, который почему-то на Рабастана неожиданно… обиделся.

Хотя нет. Нет, это не было обидой. Но слова более подходящего Рабастан не знал — пришлось воспользоваться этим, обдумывая эту странность. Они же сами вечно ссорились и почти не разговаривали, Рабастан не причинил Сириусу серьёзного… ладно — непоправимого вреда, так в чём же дело?

— Я вижу, что ты злишься на меня за брата, — сказал на третий день после случившегося Рабастан, подсаживаясь к Регулусу вечером в гостиной. — Но не понимаю, почему. Он же скоро полностью поправится.

— Ты мог его убить, — помолчав, сумрачно ответил Регулус.

— Нет! — Рабастан возмутился вполне искренне. — Нет, конечно!

— Тогда почему он в больничном крыле уже три дня? — вспылил Регулус.

— Потому что пострадал сустав, — попытался объяснить Рабастан. — А их растят долго — дольше только всякие внутренности. Мне мадам Помфри сказала. И кость проткнула крупные сосуды — а пока его к фельдшерице оттащили, слишком много времени прошло, чтобы просто сразу всё срастить. Слушай, я же не дурак, — Рабастан постарался вложить в голос побольше убедительности. — Даже если бы я этого хотел, я не стал бы убивать его. Меня исключили бы, и палочку сломали. Он того не стоит!

— Я не хочу, чтобы он умер, — тихо сказал Регулус.

Рабастан только вздохнул. Он знал, что Регулус мечтает помириться с братом, но не слишком верил в это. На его взгляд, Сириус мириться не желал — ни с братом, ни с родителями, ни вообще с кем бы то ни было. Однако Регулуса Рабастан, как ни странно, понимал: он ведь тоже злился за дурацкое задание на учителя, но совсем бы не хотел с ним попрощаться. А ведь брат должен быть важней учителя…

— Хочешь, я пообещаю, что твой брат не умрёт прежде срока? — спросил Рабастан, и Регулус кивнул серьёзно:

— Хочу.

— Обещаю, — ответил Рабастан с такой же серьёзностью. И добавил, спохватившись в последний момент: — Конечно, если это будет от меня зависеть.

— Полагаю, это будет твой последний год в школе, — сказал Эйвери. — На мой взгляд, ты научился там всему, чему был должен. Оставаться там теперь — только терять время.

— Родители ни за что не согласятся, — возразил Рабастан.

Он бы сам был только рад сдать СОВ и больше никогда в школу не возвращаться. Хотя он, пожалуй, будет скучать без своих товарищей, но, в конце концов, ведь есть каникулы и письма — а потом, ведь те же Маркус, Северус и Ойген закончат уже шестой курс, когда Рабастан покинет школу, и ему останется подождать всего лишь год. Регулусу, правда, там учиться дольше, но ведь впереди у них вся жизнь. Нет, Рабастан бы с радостью уже сейчас избавился от необходимости спать в общей спальне и тратить время на всяческую ерунду вроде истории магии… особенно истории магии.

На которую он, впрочем, вообще не ходил с того момента, как умер Катберт Биннс.

Это случилось, когда Рабастан учился на третьем курсе. Он узнал об этом за обедом — и пришёл в ужас, узнав, что тот почему-то не ушёл, а решил стать призраком и остаться в школе. И пришёл преподавать!

Вот уж кто молчать не будет! Биннс, конечно, Рабастана знал не очень хорошо: тот появлялся на его уроках слишком редко, чтоб профессор смог его запомнить — но ведь в данном случае это, вероятно, только ухудшало ситуацию. Может быть, любимого ученика профессор и не выдал бы, но прогульщика он прикрывать наверняка не станет. И что Рабастану делать?

На урок, конечно, Рабастан в тот день не пошёл, а вместо этого отправивился разыскивать кого-нибудь из призраков, надеясь встретить прежде прочих Кровавого Барона. Он даже позвал его — правда, совсем не будучи уверенным, что тот захочет на его призыв откликнуться. Но Барон пришёл, видимо, решив, что повод достаточно серьёзен — пришёл и привёл с собою остальных.

— Ты боишься, — сказал Почти-Безголовый Ник… сэр Николас, как вежливо называл его Рабастан.

— Боюсь, — признался тот. — Он ведь меня выдаст. Сразу, как увидит. Не могу же я никогда больше не появляться на его уроках.

— Почему не можешь? — спросил Барон. — Я не помню, чтобы он устраивал перекличку.

— Нет, он не устраивает, — согласился Рабастан. — Но всё равно ведь рано или поздно он заметит. Я не знаю, что мне делать.

«Никогда не показывай мёртвым свою слабость», — вспомнил он чуть запоздало слова Эйвери. Но, во-первых, было уже поздно, а во-вторых, призраки — это ведь не просто мёртвые. Или не совсем мёртвые. И потом, они были не простыми призраками, а школьными. А главное — они его учили. А учителям, как всё время повторял Эйвери, следует или всецело доверять, или отказаться от учения. По крайней мере тем, которых ты выбрал сам.

— У нас нет над ним никакой власти, — сказала Дама. — Мы можем попросить его, но. если он откажется, мы не сможем помешать ему всё рассказать.

— Лично я просить не буду, — заявил Монах. — Моё мнение не изменилось: тебе здесь не место. Найди себе учителя под стать себе.

— Мне здесь нравится, — с отчаянием проговорил Рабастан. — Почему вы полагаете, что я должен учиться только некромантии? — спросил он Монаха. — А всё остальное?

— Думаю, что некромант тебя научит и другому, — без всякого сомнения сказал Монах. — Ты теряешь время здесь.

От отчаяния Рабастан хотел было спросить, а как они объяснят директору, что молчали все два с половиной года, но сдержался. Призраки есть призраки, они — часть школы. Ничего директор им не сделает. А вот они сами только разозлятся на Рабастана за такой вопрос.

Он не представлял, что ему делать. Если бы он мог посоветоваться с Эйвери! Но пока он напишет письмо, пока Ильда донесёт его, пока прилетит обратно… есть ли у него столько у него времени? А главное — чем тут Эйвери поможет? Может быть… может быть, он сможет заставить Биннса уйти? Или скажет Рабастану, как это можно сделать? Почему вообще Биннс решил остаться? Для чего? Зачем? Он не выглядел энтузиастом — стоял себе за кафедрой и бубнил про своих любимых гоблинов с таким видом, будто ему самому всё это смертельно надоело. Так почему он не ушёл?

— Подожди, — сказала Дама. — Сейчас он учится быть таким, как все. У него даже есть друзья. У нас есть возможность научить его уважать мёртвых — и, может быть, он вырастет не таким, как обычный некромант.

— Они все одинаковы, — недовольно возразил Монах и фыркнул: — Друзья. Друзья-разбойники. Одни драки. С твоими, между прочим! — обратился он к Почти-безголовому Нику.

— Молодость, — ответил тот с некоторой ностальгией. — Кровь горячая. Пускай дерутся.

— И это хороший знак, — сказала Дама. — Мы все знаем, что у некромантов кровь холодная, почти как у мертвецов.

«Никогда ничего не проси у мёртвых, — вновь и вновь слышал Рабастан в голове голос Эйвери. — Никогда и ничего.» Но как не просить в подобной ситуации? И потом, ведь призраки его учили. А учителям нужно доверять, и просить их вовсе не зазорно.

Он совсем запутался, и сейчас больше всего на свете хотел бы, чтобы брат был рядом. Родольфус бы сумел найти выход! Но он ничего не знает, и рассказывать всё ему сейчас и поздно, и бессмысленно: он просто напугает его и оттолкнёт. Навсегда. Да и долго это… Что, что ему делать?!

— Я хочу учиться здесь, — сказал Рабастан, наконец. — Я хочу учиться у вас, — добавил он искренне. И замолчал, глядя на них с надеждой и почти мольбой.

— У нас нет возможности его заставить, — сказала Дама грустно. И добавила: — Мне жаль.

— Но ты можешь не ходить на его уроки, — сказал вдруг Барон. — Он и прежде никогда не проверят присутствующих. Вряд ли он начнёт делать это теперь.

— А экзамены? — немного подумав, спросил Рабастан. — Я же не могу не прийти туда.

— Есть такое зелье, — помолчав, сказала Дама, — которое позволяет на время превратиться в другого человека.

— Оборотное зелье на экзаменах запрещено, — сурово сказал Монах.

— Но ведь он не будет делать это на СОВах, — мягко возразила Дама. — Там будет комиссия, и он сам всё сдаст. А обычные школьные экзамены он будет сдавать нам. Заранее.

— Буду, — тут же согласился Рабастан. — И СОВы сам сдам, конечно… а что это за зелье?

— Оборотное зелье, — сказала Дама. — Тебе нужно найти рецепт в учебниках для старшего курса или в справочнике. Оно долго варится — полный лунный месяц.

— Но как… — начал было Рабастан, думая о том, кого он может попросить пойти на экзамен за него. Ведь тот, кто будет там, не сможет сдавать за себя — Блэк вряд ли согласится, да и бесчестно это, доставлять ни в чём не повинному человеку такие неприятности. А потом Рабастан сообразил, что Маркус учится на курс старше, и вряд ли у него точно в то же время тоже будет экзамен по истории магии — Биннс же ведь не сможет быть в двух местах одновременно, не так ли? А на другой экзамен Рабастан бы мог сходить и за него… наверное. Хотя так же хорошо сдать экзамен за другой курс ему, конечно, будет сложно… но выхода-то не было. Или, по крайней мере, он его не видел.

— До экзаменов успеешь, — подбодрила его Дама.

— И кто ему поможет? — задал Монах тот же вопрос, что так озадачил Рабастана. — Кто пропустит свой экзамен?

— Старшие помогут, — сказал Барон. — У тебя ведь есть друзья курсом старше. Ваши с ними экзамены по Истории магии наверняка не совпадут.

Рабастан кивнул.

Друзья… Он совсем не был уверен в том, что это так. Друзья они? Нет? С Маркусом, пожалуй, да. Хотя их связывало нечто большее: общая тайна. И старший Эйвери, конечно. Он, пожалуй, мог ещё назвать бы другом Регулуса Блэка, но и в этом не было полностью уверен.

Но вот можно ли назвать друзьями Снейпа и Мальсибера? Между собой они, наверное, всё-таки дружили — но Мальсибер вообще дружил почти со всеми, неизменно этим удивляя Рабастана. Он всё время пытался понять, как Мальсибер это делает — но сколько ни смотрел, ему это не удавалось. Где Мальсибер находил нужные слова? Откуда брались его мгновенные шутки, лёгкие, язвительные, даже сочувственные — как он это делал? Рабастан не понимал. Как не понимал и его стремления к компании и отвращения к одиночеству. Как вообще может человек всё время находиться рядом с кем-то? Зачем это Мальсиберу? В общем, Рабастан его не понимал. Впрочем, из всех тех людей, кого он про себя называл «активными», Мальсибера он выносил намного лучше прочих — потому что тот обладал удивительной способностью не давить своим присутствием и всегда знал, когда следует оставить Рабастана в покое и не трогать. Мальсибера, конечно, было много — но это много, при желании, с лёгкостью можно было удерживать на определённом расстоянии. Даже нет, не так — оно само держалось там. В этом Мальсибер чем-то напоминал Рабастану домашнее животное вроде выдрессированной шумной и весёлой собаки, чьё общество хотя и чувствовалось, но не тяготило.

Снейп же… Рабастану тот казался очень на него похожим — и хотя бы поэтому он не представлял, как можно с ним дружить. И не понимал, как ни старался, почему Снейп так тянется, во-первых, к этой Эванс, а во-вторых, всё же ищет общества и Марка, и Мальсибера. Рабастану нравилось работать со Снейпом над каким-нибудь проектом — он даже заинтересовался зельеварением, хотя всё-таки предпочитал изучать на пару какие-нибудь чары или решать сложные задачки по арифмантике. Дружба это? Нет? Что, вообще, такое дружба?

Вот компания старшего Блэка называла себя друзьями — если это правда, то друзей у Рабастана точно не было. Разве что Мальсибера можно было бы назвать подобным словом. Но…

Каждый раз, когда Рабастан пытался размышлять об этом, он запутывался и, в конце концов, оставлял все эти мысли. Какая разница, как это называется? Все вокруг считали, что друзей у него четверо: младший Блэк, Мальсибер, Снейп и Эйвери. Значит, можно пользоваться этим словом.

После того разговора с призраками на уроки к Биннсу Рабастан не ходил. Проблема же с экзаменом разрешилась, не начавшись: Маркус сам всё понял и первым заговорил с Рабастаном о неожиданной проблеме, и когда тот попросил сходить за него летом на экзамен, сразу согласился.

— Тогда мне нужно изучить и вашу программу, — сказал Рабастан. — У тебя же в это время тоже может быть экзамен — и тогда мне придётся идти на него вместо тебя. И я должен быть готов. Отец убьёт тебя, если я провалюсь. Ну и вообще нехорошо. Я так не хочу.

— Не убьёт, — чуть улыбнулся Маркус. — Накажет только. Ему нужен внук, так что он пока меня не тронет.

— Всё равно нехорошо, — сказал Рабастан. — Жалко, что мы заранее не знаем, какой там может быть экзамен. Придётся всё учить.

— Ты не сумеешь, — Маркус даже испугался. — У тебя же ещё квиддич, языки и…

— Ну хоть что-то же я выучу, — сказал Рабастан, подумав. — Если ничего не делать, точно ничего не выйдет. Давай попробуем.

В тот год им обоим повезло, и накладки не случилось, но на следующий удача не то что их оставила, но знатно пошутила: у четвёртого и пятого курса экзамены по Истории Магии по времени совпали. Так что Маркус отправился сдавать экзамен за прошлый год, а Рабастан попал на первый в жизни СОВ.

Идти на экзамен вместо Маркуса Рабастан боялся, и причин для этого было у него больше чем достаточно. Во-первых, ему предстояло объясниться с призраками, потому что одно дело — простой экзамен, и совсем другое — СОВ. И если собственные он бы просто сдал им накануне, то как быть с Маркусом? Попросить его сделать то же самое? Он, наверно, согласится, но устроит ли это самих призраков?

Во-вторых, Рабастан очень боялся, что всё раскроется. Экзамен длинный, и хотя у него была с собою фляга с зельем, кто знает, разрешат ли ему сделать глоток. А вдруг нет? Что тогда будет? Их обоих исключат? Нет, так рисковать нельзя — значит, он должен уложиться в тот час, что у него есть. Даже меньше: пока они вошли, пока сели, пока задания открылись на пергаментах, прошло минут пять-десять. Значит, нужно торопиться… а ещё ведь почерк.

Они с Маркусом, конечно же, подумали об этом — и потратили немало времени, чтобы научиться имитировать почерки друг друга. Идеально у них всё равно не получилось — но, с другой стороны, кто там сличать будет? Биннсу точно всё равно, а СОВы… Ну ведь Маркусу не в Министерство поступать потом. Кому какое дело? А ТРИТОНы Маркус уже будет сам сдавать: Рабастан не собирался брать на старших курсах Историю магии. Вот и всё решение. Так что главным было не попасться.

К его удивлению, никто из призраков экзамен Маркусу устроить не предложил. Даже не заговорил об этом, а сам Рабастан предлагать не стал. Нет так нет — наверное, даже призраки прекрасно знали, что Маркус сдал бы всё на «Превосходно».

А вот Рабастан отнюдь не был уверен в том, что успеет написать экзамен так же. Нет, сам материал онё знал — главное, успеть. Никогда, наверное, он не писал так быстро и так кратко, стараясь вместить в небольшое количество текста как можно больше смысла. К счастью, все три полученных вопроса от прекрасно знал — оставалось только изложить всё на бумаге.

Результат экзамена они узнали только летом. Когда выяснилось, что он написал экзамен на «Превосходно», Рабастан даже не удивился — а вот Маркус так обрадовался, что даже смутил его немного.

— Я думаю, на самом деле мы зря так нервничали, — сказал Рабастан. — Твой отец ведь знает, что экзамен сдавал я. Он не стал бы наказывать тебя — это глупо.

— Ты сказал ему? — Маркус почему-то побледнел. — Зачем?

— Я ещё в прошлом году ему сказал, — слегка растерялся Рабастан. — Он бы всё равно меня спросил, как я собираюсь решать проблему с Биннсом. Что такого?

— Ничего, — Маркус вздохнул, понурившись.

— Марк, ты что? — Рабастан уже не помнил, когда и почему начал называть так Маркуса. Тому понравилось, и сокращенье прижилось, и Рабастан уже давно не называл Маркуса иначе.

— Отец теперь всё время будет поминать мне, что я даже СОВы сам не сдал, — ответил тот.

Рабастан вздохнул расстроенно и виновато. Он знал, что Маркус прав — хотя и до сих пор не понимал, почему его учитель, такой внимательный и терпимый к нему, так придирался к собственному сыну. Неужели только потому, что тот родился обычным, а не некромантом? Но ведь повлиять на это невозможно, и уж в этом Маркус был никак не виноват — да что Маркус, и его отец не смог бы при всём желании зачать такого сила. Так, по крайней мере, говорил он сам — но за что тогда он до такой степени ополчился на Маркуса, Рабастан не понимал. Тот ведь умный и послушный, а что он не слишком смелый — так и Рабастан учителя боялся. Если тот хотел вырастить сына смелым, зачем пугал его всё время? Рабастан отнюдь не был уверен в том, что смелость или трусость — понятия врождённые. Если так, как это делал Эйвери, пугать ребёнка, любой будет шарахаться от своей тени. Он достаточно наслушался от Маркуса рассказов о том, что тот видел в детстве, и был совершенно убеждён, что, окажись он на его месте, вообще бы отказался выходить из комнаты, а то и выбираться из кровати.

Но спросить учителя об этом он боялся. Иррационально: Рабастан не думал, что тот что-то сделает ему, как-нибудь накажет, например — но он так посмотрит… Что такое было в его взгляде, Рабастан бы объяснить не мог, но он точно знал, что не хочет, чтобы на него смотрели так. Это было даже хуже, чем легиллименция, которую Рабастан возненавидел в тот момент, когда учитель впервые применил её к нему два года назад. Тогда Эйвери начал обучать его и ей, и окклюменции, и сделал он это, продемонстрировав сперва своему ученику все возможности легиллименции.

— С мёртвыми это немного по-другому, однако принцип тот же, — сказал он. — Тебе нужно научиться защищать от них своё сознание и память — и уметь проникать в их собственное. Понимаю, это неприятно, — кивнул он, — но, полагаю, что для тебя эти неприятные ощущения станут лучшей мотивацией.

Он был прав, конечно, но Рабастан не мог отделаться от мысли, что всё это можно было показать как-то иначе — и потом, разве он хоть раз отказывался что-нибудь учить? Не задавая никаких вопросов?

Но даже это было лучше, чем этот пристальный и острый взгляд. Когда Эйвери так глядел, ему казалось, что учитель знает не только всё, что с ним произошло, но и представляет всего его чувства и желания, а главное — может с ними сделать, что захочет. Пожелает — и Рабастан будет с аппетитом жевать землю, или будет голым на столе плясать в Большой зале… и ведь даже не поймёт, что с ним не так. Как, как Маркус всё это выносит?

— Но ведь это только на два года, — сказал он. — Потом ты сдашь ТРИТОНы — и тебе будет, что сказать в ответ. Прости.

— Да выбора-то не было, — Маркус грустно улыбнулся. — Это я так… ворчу. Не обращай внимания.

— Не было, — согласился Рабастан. — Поэтому твой отец не прав.

— Ну и что? — спросил Маркус. — Ему всё равно.

Рабастан кивнул. Отношения своего учителя к сыну он понять так и не сумел. Видел, что тот презирает Маркуса, но причин понять не мог. Что ему не так? Маркус же был умницей — да, робким, но отец же сам и запугал его! Где логика? Рабастан вот тоже особенной активностью не отличался — правда, в квиддич он теперь играл, охотником, но не потому, что эта роль ему особо подходила. Рабастан просто занял появившееся место — тем более, что охотниками были Поттер с Блэком, вражда с которыми к третьему курсу приобрела уже весьма серьёзные масштабы. Двух других в этой компании Рабастан всерьёз не принимал: Петтигрю вообще в драках почти не участвовал, а Люпин был слишком правильным и тихим, чтобы представлять собой серьёзного противника. Хотя драться он умел, Рабастану довелось это узнать на практике, и умел отлично — однако делал это редко. Возможно потому, что с ним было что-то не так. Что именно, Рабастан не знал, но чем дальше — тем сильнее уверялся в этом. Люпин было болезненным — это объясняло некоторые странности, но далеко не все. Рабастан всё собирался разобраться в этом, но ему не хватало времени — и он постоянно говорил себе, что сделает это когда-нибудь потом, однако времени не становилось больше, и «потом» откладывалось и откладывалось.

А потом, когда Рабастан учился на четвёртом курсе, случился неожиданный скандал, в результате которого старшего из Блэков наконец-то наказали, Люпин, в том году ставший старостой Гриффиндора, ходил злой и виноватый одновременно, а Поттер как с цепи сорвался и, вместо подготовки к грядущим СОВам, практически прохода Снейпу не давал. Будь у Рабастана чуть побольше времени, он бы непременно взялся за эту компанию всерьёз, но его катастрофически не хватало: помимо собственных уроков и древних языков, он учил программу к СОВам, так что даже спать стал меньше. Какие уж тут гриффиндорцы.

Но вообще от школы Рабастан устал. Он уже порою думал, что напрасно уговорил призраков не выдавать его и напрасно прятался от Биннса. Он бы, может, и не прятался уже, но его же ведь не просто исключат — тогда все узнают, кто он. И если мнение родителей Рабастана уже интересовало очень мало, то реакции брата он по-настоящему боялся. Нет, конечно, он однажды всё ему расскажет — но не так же. Не сейчас.

Так что слова Эйвери его расстроили. Он и сам бы бросил школу — но его родители на это ни за что не согласятся.

— Для чего тебе это согласие? — спросил Эйвери.

— Они мои родители, — с некоторым недоумением сказал Рабастан.

— Тебе исполнится семнадцать в начале следующего сентября, — сказал Эйвери. Они сидели его кабинете — редкий случай, придающий разговору особенную важность. — Ты станешь совершеннолетним, и родители не будут иметь права принудить тебя к чему-то. И потом, закон ведь дозволяет оставлять школу после сдачи СОВ.

— Я знаю, — ответил Рабастан. — Но я не хочу рвать с ними отношения.

— Ты можешь жить здесь, — сообщил ему Эйвери. — Если тебя пока ещё волнуют деньги — мне это понятно. Тебе не следует тревожиться об этом. У меня их достаточно.

— Спасибо, — Рабастан уже довольно знал своего учителя, чтобы не питать иллюзий о том, что сумеет объяснить ему свою позицию. — Дело не в деньгах. Я не хочу рвать с ними.

— Понимаю, — с удивившим Рабастана добродушием сказал Эйвери. — Впереди целый год — думай. Будет так, как ты решишь — жизнь твоя.

На том они и распрощались.

Рабастан уехал в школу, и уже через несколько недель понял, что ему вдруг стало в школе удивительно легко. Во-первых, потому, что он уже фактически знал всю его программу, и учёба отнимала у него совсем немного времени. Во-вторых, у него вдруг стало получаться то, что не получалось прежде: языки теперь учились так легко, словно бы он просто вспоминал их, а Та Сторона перестала казаться тоскливой и пустой и не забирала больше у него все силы от одной попытки заглянуть туда. А в-третьих, потому что ему внезапно совершенно перестали мешать другие люди. Ему просто стало всё равно, есть с ним рядом кто-то или нет, и что этот кто-то делает — если эти действия не касались непосредственно его. Ему больше не мешали чужие разговоры или взгляды — он не то чтобы не замечал их, нет, он видел всё по-прежнему, просто они теперь имели такое же значение, как погода за окном. Ну есть и есть — какая разница, что там, если ты внутри?

Это сильно упростило Рабастану жизнь. Он почти перестал драться, больше не придавая чужим словам особого значения. Да и в квиддич стало играть намного проще: общее внимание его больше не смущало и не отвлекало от поставленной задачи.

Так что к концу пятого курса Рабастан склонился к мысли о том, чтобы доучиться оставшиеся два года. И не только потому, что действительно не представлял, как сказать родителям, что уходит из школы — ему здесь теперь по-настоящему понравилось. И потом…

Была ещё одна причина.

Его постепенно начинало тяготить общение с Эйвери-старшим. Тот по-прежнему был с ним очень терпелив и мягок, но теперь за этой мягкостью Рабастан всё чаще ощущал стальную хватку, а за терпением — абсолютную уверенность в том, что в итоге всё будет только так, как Эйвери считает верным. Рабастан в какой-то момент понял, что не видит больше разницы между тем, как его учитель разговаривает с ним и с мёртвыми. Как хозяин: спокойный, мудрый, всё прекрасно понимающий — и всегда всё делающий лишь по-своему.

Но что с этим делать, Рабастан не знал. Отказаться и уйти из учеников он пока что готов не был: призраки его, конечно, многому учили, но всё же Эйвери умел и знал намного больше. И потом, чем дальше — тем ясней он понимал, что Эйвери его так просто не отпустит, а воевать с ним Рабастан, конечно же, не мог.

Во всяком случае, пока.

Оставалось тянуть время… и искать учителя. Другого. Не единственный же Эйвери на свете некромант! Должны быть и другие. Да, их сложно отыскать — но ведь возможно же.

Дело шло к экзаменам, Рабастана даже почти перестали дёргать на квиддичные тренировки, и он наконец-то снова смог сделать свои одинокие прогулки вокруг озера почти что ежедневными. Больше всего ему нравилось приходить сюда на закате — он вообще любил это время дня, то самое, когда грань между мирами становилась… нет, не тоньше, но чуть видимей. Впрочем, Рабастан здесь никогда не колдовал — просто сидел на камне или на поваленном дереве и смотрел на воду.

— Мистер Лестрейндж… Рабастан.

Голос директора выдернул его из созерцательного состояния, и Рабастан, мерно и глубоко вдохнув, развернулся и, поднимаясь, спросил, старательно сдерживая раздражение:

— Господин директор?

— У меня для тебя очень печальные новости, — сказал Дамблдор. Он и вправду выглядел расстроенным и смотрел сочувственно, и по позвоночнику у Рабастана пополз неприятный холодок. — К сожалению, твои родители погибли. Днём. Несчастный случай. Я тебе очень сочувствую, — директор протянул руку и коснулся плеча Рабастана, но тот отпрянул и переспросил онемевшими губами:

— Погибли? Оба?

— В море, — кивнул директор. Его голос сейчас звучал непривычно мягко и был полон тепла и сочувствия, от которых Рабастану почему-то было только хуже. — Их тела нашли, но, к сожалению, они к тому моменту были уже мертвы несколько часов. Вам, конечно же, нужно сейчас быть дома — возвращайтесь. Можете остаться там столько, сколько нужно — и если потребуется перенос экзаменов, я думаю, это можно будет устроить.

— Спасибо, — механически проговорил Рабастан. — Нет, наверное. Экзамены. Простите, я пойду, — сказал он, делая ещё один шаг назад.

— Когда соберёшь вещи, приходи ко мне в кабинет — я открою для тебя камин. Брат тебя ждёт дома.

— Спасибо, — повторил Рабастан просто потому, что как-то позабыл о том, как звучат все остальные слова.

Развернувшись, он быстро пошёл к замку. Всё вокруг казалось ему серым и далёким, словно бы он смотрел на мир с метлы, поднявшись в ясный день так высоко, как мог, туда, откуда даже Хогвартс выглядел игрушкой, помещающейся на ладони.

Его родители мертвы. Мертвы.

И Рабастан отлично знал причину этой смерти.

Похороны назначили на следующий день, а пока тела обоих Лестрейнджей покоились в гробах в главном зале. Рабастан прекрасно понимал, что должен помочь брату с подготовкой похорон, но как ни старался, сосредоточиться не мог — и когда Родольфус на предложение помощи, поглядев на Рабастана, сказал, что справится и сам, искренне поблагодарил его и сразу же ушёл на берег. Но к воде спускаться он не стал — и, усевшись на краю скалы, уставился на ночное море, серебрившееся под почти полной луной, и так замер.

Он не представлял, сколько прошло времени, когда услышал, как его зовут по имени — громко и настойчиво и, обернувшись, увидел стоящих на пороге дома родителей. Рабастан не удивился и не испугался: к мёртвым он привык. Просто встал и медленно пошёл к ним, почти силой заставляя себя думать. Вообще думать — потому что это было последнее, чего ему сейчас хотелось. Сидеть бы так на берегу и просто смотреть — на море, берег, на весь мир, смотреть и ни о чём не думать.

Впрочем, такой роскоши себе позволить он, конечно же, не мог.

Вот сейчас он впервые по-настоящему оценил необходимость окклюменции: без неё ему бы было сложно сосредоточиться в достаточной степени для того, чтобы не позволить родителям догадаться, кто виноват в их смерти. Хотя это было бы, конечно, справедливо, но Рабастан не хотел получить от них проклятье на прощанье. Иногда такие вещи вовсе невозможно снять, а когда возможно, сделать это всё равно бывает очень сложно. Всё равно они уже мертвы, а он и так отлично знает, что виновен.

Идя к замку, Рабастан отметил про себя, что окна спальни брата тускло светятся и слегка приободрился. Значит, вероятно, ему не нужно будет сейчас прятаться. Ну хоть так… хотя ведь есть портреты. Впрочем… Впрочем, больше некуда откладывать. Готов он или нет, ему придётся сегодня рассказать всё брату.

— Почему ты не сказал нам? — спросил отец, и Рабастан усмехнулся с горечью: даже в смерти тот не изменился. Что ж, он ведь хотел узнать, насколько смерть меняет человека — вот и ответ. Не меняет.

— Не знал, как, — ответил Рабастан и спросил в ответ: — Что вы сделали бы?

— Я не знаю, — сказал отец. — Нашли бы тебе учителя. Не знаю, — повторил он. — Портреты расспросили бы. Я слышал, что у нас в семье подобное бывает. Но не думал, что… Почему ты не сказал?

— Не захотел, — Рабастан не видел смысла в откровенности. Что она даст покойным? А ему? Заронит в них ощущение вины? Зачем? Чтобы им было тяжелее отыскать Дорогу, а затем идти по ней? Рабастан не хотел ни мстить, ни что-то выяснять. Всё равно теперь уже не сделать ничего. Пусть идут спокойно.

— Почему? — спросила мать. — Почему ты нам не доверял?

— Я никому не доверял, — ответил Рабастан, хотя вот ей ему ужасно захотелось рассказать, что однажды он пытался, но она не стала его слушать. Но он понимал, что это детское и глупое желание, от удовлетворения которого не изменится, на самом деле, ничего. Не нужно. После, если он захочет, он расскажет это материнскому портрету — но саму её отпустит. Пусть уходит с миром.

— Ты должен рассказать Родольфусу, — настойчиво сказал отец. — Он обязан знать.

— Я расскажу, — кивнул Рабастан.

— Расскажи сейчас, — потребовал отец. — И дай мне с ним поговорить. Есть вещи, которые ему следует знать.

— Есть портрет, — возразил Рабастан. — Портрет расскажет.

— Это не то, — поморщился отец. — Дай мне с ним поговорить.

— Нам! — вмешалась мать.

— Не дам, — отрезал Рабастан. — Пока не объясните, для чего.

Не хотел он вот так, в спешке сообщать такие новости Родольфусу. С другой стороны, подумал Рабастан, ведь брат тоже может рассердиться на него за то, что он не дал ему с родителями попрощаться.

— Мы с ним кое-что не обсудили, — сказал отец. — И я хочу быть уверен в том, что он знает, кто ты.

— Я подумаю, — сказал Рабастан и вынул палочку. — Ждите здесь, — велел он и добавил: — Я вам запрещаю выходить из зала.

Он взмахнул палочкой и впервые в жизни начал самостоятельно запечатывать помещение, закрывая мёртвым выход из него. Потом вышел сам, замкнул образовавшийся за ним проход, и медленно пошёл по лестнице наверх. Разговаривать с Родольфусом ему сейчас невероятно не хотелось. Всё должно бы было быть не так! Совсем не так… Вот сейчас он скажет брату правду — всю, потому что резать по кускам хвост Рабастан был совсем уже не в силах. Он прекрасно понимал, что теперь точно потеряет брата, но ни сил, ни желания юлить и выворачиваться у него не было. И потом, это просто может быть опасно.

Дойдя до дверей Родольфуса, Рабастан прислонился к ней всем телом и, прижавшись к дереву щекой, замер так на несколько минут, оттягивая неприятный разговор. И вдруг понял, что там, за дверью, Родольфус не один. Внутри был ещё кто-то — и Рабастан, охваченный и обожжённый ужасом от мысли, кто там может быть сейчас, рванул дверь на себя…

…и остановился на пороге, чувствуя себя ужасно глупо и неловко — потому что сидящая на… ну, в общем, на кровати, а заодно и на его брате женщина с длинными чёрными кудрями, обернулась к двери и, глянув на Рабастана так, словно бы пыталась прожечь его насквозь, велела:

— Закрой дверь.

— Не могу, — ответил Рабастан, старательно сдерживая внезапный смех и понимая, что удержать его не может. Всё, что он мог сделать — лишь зажать руками рот и, мотая головой, пробормотать что-то неразборчивое, продолжая то ли хохотать, то ли рыдать. Сразу от всего: от нелепой ситуации, в которую попал, от охватившего его стыда, от тоски о том, что в последний раз его как нормального человека Родольфус увидит именно сейчас и здесь, от сжигающей его вины за смерть родителей — от всего и сразу. Всё, что Рабастан сумел сделать — это отступить назад и, выбравшись из комнаты, опуститься на пол в коридоре и, закрыв глаза, свернуться клубком и постараться успокоиться.

Успокоиться не получалось. Всё, что он смог сделать — перестать хотя бы звуки издавать, на большее сейчас его силы не хватило. Рабастан постарался сосредоточиться и сконцентрироваться, отключившись временно от окружающей его реальности — и не сразу понял, что его левитируют. Он опомнился уже, лёжа на кровати, у которой сидели несколько встрёпанные и потные, но уже вполне одетые Родольфус и та женщина, которую Рабастан немного знал: Беллатрикс Блэк. Так вот почему она в последнее лето так часто появлялась у них дома… а он и не понял ничего. Хотя какая сейчас разница?

— Извини, если мы тебя шокировали, — сказала она сочувственно и дружелюбно. Даже в том состоянии, в котором Рабастан пребывал сейчас, он удивился: прежде он не помнил за старшей из сестёр Блэк подобных качеств. — Не сердись на Руди: ты ведь уже взрослый и наверняка знаешь, что иногда мужчине в сложные моменты нужно… разряжаться.

— Нет, не знаю, — сказал Рабастан, садясь. Разумеется, от него ждали совсем другого ответа, но сил что-нибудь изображать у него сейчас не было. Да и желания. В конце концов, он у себя дома.

— Это странно, — сказала Беллатрикс, и в её чёрных глазах отразилось искренне удивление. — Ты красавчик.

— Я некромант, — отрезал Рабастан, разом прекращая эту тягомотину. — Некромантам всё это не нужно.

— Что? — спросил Родольфус и Рабастан подумал, что никогда в жизни не видел у него настолько широко раскрытых глаз.

— Я некромант, — повторил Рабастан твёрдо и устало. — Рождённый. Оказывается, у нас в семье такое иногда случается. Мне очень много чего нужно рассказать тебе, но сейчас…

— И давно ты знаешь? — перебил его Родольфус.

— С восьми лет, — ответил Рабастан. Вот сейчас он спросит…

— Почему ты не сказал мне? — взволнованно спросил Родольфус. — А родители? Они знали?

— Нет, не знали, — сказал Рабастан — и, обернувшись к Беллатрикс, сказал, наверно, слишком резко: — Белла, извини. Нам нужно поговорить наедине.

— Ты и вправду некромант? — спросила она, изумлённо и весьма внимательно его разглядывая.

— Правда, — Рабастан нахмурился. — Белла…

— Это удивительно, — почти пропела она, поднимаясь.

— А ещё отвратительно и мерзко, — отрезал Рабастан. — Знаю, слышал. Извини, но мне сейчас не интересно, что ты думаешь об этом. Оставь нас, пожалуйста.

— Что ты, — ласково проговорила Беллатрикс, проводя ладонью по его плечу. — Это изумительно и почти невероятно. Некромантия — великое искусство. И невероятно редкий дар. Ты потрясающий и уникальный, — сказала она мягко. — Я не буду вам мешать и пойду пока поем, — сообщила она братьям — и ушла.

А они остались. Вдвоём. И некоторое время так молча и сидели друг напротив друга.

— Почему ты не сказал мне? — наконец, повторил Родольфус.

— Я хотел, — признался Рабастан. Ему так хотелось хоть кому-нибудь всё наконец-то рассказать, что он решил себе позволить это, понимая, что расстроит брата. Делать это он отчаянно не хотел, но хоть кто-то же ведь должен знать о нём больше, чем его учитель! — Я знаю, чем ты считаешь некромантию и таких, как я. Я боялся и по-прежнему боюсь потерять тебя. Но молчать я больше не могу. Поэтому…

— Да я… — Родольфус помотал головой. — Я и сам не знаю толком, что я думаю. Сказать по правде, эта область магии меня никогда не интересовала.

— То есть как? — переспросил Рабастан непонимающе. Ему вдруг показалось, будто он почти оглох, да и тело стало вдруг совсем чужим — а ещё его как будто окатили кипятком. Не знает? Родольфус не знает, что думает о некромантии?

— Вот так, — Родольфус чуть развёл руками. — Я понятия не имел, что у нас в семье… Я вообще почти не знаю ничего об этом.

— Ты же мне сказал, что это мерзость! — выдохнул Рабастан. — Ты сказал мне! Помнишь?!

— Н-нет, — немного неуверенно сказал Родольфус. — Вряд ли я бы мог сказать такое: я ведь так не думаю… да я вообще до этого момента никогда не…

— Ты сказал мне! — крикнул Рабастан. Голова кружилась, и в ушах звенело. Он ведь помнил, помнил те слова, ту сцену — помнил, как вчера! «Потому что это мерзость. Некроманты омерзительны», — Рабастан все эти годы слышал голос брата, повторяющий эти слова. А тот… не помнит?!

— Рэба, да когда? — спросил растерянно Родольфус. — Я вообще не помню, чтобы мы с тобою о подобном говорили.

— В день похорон деда! — Рабастан запустил пальцы в волосы и с силой потянул за них. — Я как раз тогда узнал, кто я… не помню, что тогда ты мне сказал, что я решил, что и ты тоже некромант — и спросил тебя об этом, а ты мне ответил, что, мол, к счастью, нет, и я спросил, почему «к счастью», а ты ответил «потому что это мерзость. Некроманты омерзительны». Ты действительно не помнишь?

— Нет, — подумав несколько секунд, признал Родольфус. — Погоди… ты что, поэтому молчал? — медленно спросил он почти с ужасом.

— Да конечно, я молчал! — воскликнул Рабастан. — Как я мог тебе сказать, что я — мерзость? Чтобы потерять тебя? Единственного, кому было дело до меня?! А теперь ты говоришь мне, — добавил он уже намного тише, — что ты даже не помнишь этот разговор. И не понимаешь, почему я не сказал тебе.

— Мерлин, — совершенно убитым голосом пробормотал Родольфус. — Я, конечно, посмотрю всё в Омуте и вспомню — но… Мерлин, — повторил он и потёр лицо руками. — Рэба, я не знаю, что сказать. Мне жаль. Мне невероятно жаль.

— Ты не представляешь, что наделал, — глухо проговорил Рабастан, опуская веки. — Руди, ты даже не представляешь…

Он с силой прижал пальцы ко лбу, заставляя себя сосредоточиться. Поздно теперь плакать — прошлого не воротить. Зря он так напал на брата — в конце концов, он ведь сам решения принимал. При чём тут Родольфус?

— Что? — спросил тем временем Родольфус, пристально глядя на Рабастана. — Рэба, расскажи мне. Хотя бы сейчас. Пожалуйста.

— Расскажу, — медленно проговорил Рабастан, облизывая сухим языком сухие губы. — Ты не виноват, конечно. Просто я... я не ожидал. Но ты не мог знать. Я скажу... Только ты меня возненавидишь, вероятно, — предупредил он, нервно дёрнув углом рта. — Я тебя пойму — хотя, — он криво усмехнулся, — мне сложно передать тебе, насколько мне этого не хочется.

— Не возненавижу, — очень серьёзно сказал Родольфус, заглянув ему в глаза. — Что бы ни было.

— Спасибо, — улыбнулся одними губами Рабастан и, дотянувшись, стиснул руку брата. — За намерение. Но поверь, ты ошибаешься. Потому что я нашёл себе учителя, — его улыбка стала похожей на оскал. — Угадаешь имя?

— Эйвери, — помолчав, очень ровно и безэмоционально сказал Родольфус.

— Ты всегда был очень умным, — кивнул Рабастан. — Ты угадал. А теперь, — продолжил он, ловя и удерживая его взгляд, — мы с тобой хороним наших родителей. Потому что скоро мне уже семнадцать, и Эйвери считает, что мне не стоит возвращаться в школу ещё на два года. Но родители настаивали бы… если б были живы.

Он умолк. Родольфус тоже ничего не говорил, и они довольно долго так сидели, в тишине.

— Говорят, — сказал Родольфус, наконец, — что словом можно убить вернее, чем ножом или заклятьем. Я всегда считал, что это глупая гипербола.

— Доказать я это не смогу, — тихо проговорил Рабастан. — Но я уверен. Прости. Знаю, что я виноват. Но я не думал, что… хотя это теперь не важно.

— Если уж кому просить прощенья, — кривовато усмехнулся Родольфус, — то не тебе. Никогда ещё я не жалел так о словах, которых даже и не помню. Прости. Хоть это и бессмысленно уже.

— Не бессмысленно, — почти прошептал Рабастан, вновь сжимая его руку. Ему стало наконец тепло, и он вдруг понял, как устал. Лечь бы спать — прямо сейчас и здесь… Рабастан сморгнул, зажмурился, открыл глаза и всё-таки спросил, хотя и понимал, что это лишнее: — Значит, я ошибся? Не возненавидишь?

— Я мерзавец — но я не подлец, — пошутил Родольфус. — Но оставим всё это пока. До завтра. После похорон нужно будет подумать, что нам теперь делать.

— Да, оставим, — согласился Рабастан. — Тебя ждут внизу. Родители. Отец хочет поговорить с тобой о чём-то. Ты не сможешь его видеть или слышать — я перескажу его слова.

— Ты расскажешь мне, что это такое — быть таким? — попросил в ответ Родольфус.

— Если хочешь, — после долгой паузы ответил Рабастан. Родольфус кивнул, и Рабастан сказал: — Я хотел бы, чтоб ты знал. Я всегда хотел. И мне нужен твой совет, потому что я не знаю, что мне теперь делать.

— Будем думать вместе, — пообещал Родольфус — и поднялся. — Но сперва пойдём закончим с мёртвыми, — он протянул руку Рабастану, помогая тому встать, а потом притянул его к себе и, коротко обняв, повёл из комнаты.

КОНЕЦ II ЧАСТИ

— Ты, по-моему, не понимаешь, кто он такой. Ты с ним встречалась?

— Это несущественно. Руди, дело же не в нём.

— Нет, Белла, дело как раз в нём. Мы все — не чета ему и близко. Даже наш отец…

— Мы — возможно, нет. Но я же не о нас. Руди, нужно что-то делать. Ты ведь сам сказал, что его нельзя с ним оставлять.

— Нельзя. Но я не представляю, кто бы мог…

— Конечно, представляешь. Ну, подумай.

Рабастан лежал и сквозь медленно тающий сон слушал этот тихий разговор. Он почти не помнил, как заснул: к концу похорон он так устал, что едва держался на ногах. То, чего он так боялся, не случилось: Эйвери, его учитель, хоть и подошёл к ним с братом выразить приличествующие случаю соболезнования, надолго задерживаться здесь не стал и поговорить с Рабастаном наедине даже не пытался. Впрочем, Рабастан всё сделал для того, чтобы этого не произошло: он практически не отходил от брата, хотя это и далось ему непросто. Но так было лучше, чем всё время настороженно ждать разговора, к которому Рабастан сейчас был не готов.

Разговора не случилось, но уже за столом Рабастан едва сидел, больше всего на свете мечтая о том, чтобы оказаться, наконец-то, в одиночестве. К счастью, его не трогали — максимум, порою говорили что-нибудь сочувственное, на что можно было отвечать простым кивком. И едва все разошлись, Родольфус отвёл его в спальню — и дальше Рабастан почти что ничего не помнил.

Почему здесь вообще люди? Кто они? Один — это Родольфус, а второй кто? Нет, вторая? Рабастан с некоторым трудом разлепил глаза и увидел в утреннем свете сидящих у окна Родольфуса и Беллатрикс. Да, и правда — она ведь была здесь вчера и должна была остаться. У них с братом, кажется, роман…

— Кое-кто проснулся, — заулыбалась Беллатрикс, подходя поближе к Рабастану. — С добрым утром. Как ты?

— Не смущай его, — сказал Родольфус, тоже подходя к кровати. — Прости, что разбудили.

— Я проснулся сам, — Рабастан сел. — О чём вы говорили?

— О том, кто мог бы защитить тебя от Эйвери, — сказала Беллатрикс, усаживаясь в изножье кровати. — И, возможно, я придумала.

— Дело не в защите, — сказал Рабастан. — То есть спасибо, — спохватился он, — но дело всё равно не в ней.

— А в чём? — спросила Беллатрикс.

— Не уверен, что хочу с тобой это обсуждать, — сказал он, и всё-таки добавил: — Извини.

— Понимаю, — неожиданно легко и мирно согласилась Беллатрикс. — Тогда просто выслушай мою идею — а потом я вас оставлю. Но потом вернусь, — она улыбнулась Рабастану и заговорила: — Я подумала о Тёмном Лорде. Он сильнейший из волшебников — и, — её глаза блеснули, — он интересуется бессмертием.

— Вот уж что от меня так же далеко… не знаю, что, — усмехнулся Рабастан. — Далеко.

— Понимаю — но ведь невозможно столько знать об этом, не касаясь смерти, — сказала Беллатрикс. — Я, конечно, не настаиваю, но подумайте об этом. В любом случае, он может знать ещё каких-то некромантов. Кроме Эйвери. Тебе ведь нужно будет учиться у кого-нибудь? — добавила она полувопросительно.

— Я сказал, что не готов с тобою это обсуждать, — напомнил Рабастан, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более спокойно.

— Понимаю, — Беллатрикс опять заулыбалась и, поднявшись, добавила шутливо: — Хотя жаль. Меня всегда интересовали эти вещи. Мы ещё увидимся, — пообещала она Рабастану. — Может быть, когда мы ближе познакомимся, ты расскажешь что-нибудь? — спросила она — и, весьма чувственно поцеловав Родольфуса, ушла.

— Вы с ней пара? — спросил Рабастан, когда дверь за ней закрылась.

— Может быть, — ответил Родольфус. — Если ты захочешь, мы обсудим это после. Сейчас есть проблема более насущная — и, возможно, предложение Беллы не так плохо.

— Он политик же, а не учёный, — полувопросительно сказал Рабастан, вновь ложась. Ему совершенно не хотелось выбираться из постели — это было странно, потому что просто так валяться он давно терпеть не мог. Но сейчас, как в детстве, ему хотелось тут лежать и разговаривать, завернувшись в одеяло.

Будто это что-нибудь меняло.

— Не совсем так, — возразил Родольфус. — Он намного больше, чем политик. И немало времени тратит на исследования. Мы с ним пару раз беседовали о вопросах, от политики весьма далёких — признаюсь, он впечатлил меня. И он действительно весьма интересуется проблемами бессмертия — а что есть жизнь вечная, как не отсутствие смерти? Полагаю, он и вправду мог помочь бы… если б захотел. Но я не уверен, что он станет ссориться с Эйвери из-за тебя. Он вовсе не дурак.

— Мне было всего восемь, — сказал, словно защищаясь, Рабастан.

— Как вообще он о тебе узнал? — спросил Родольфус. И добавил: — Рэба, я ни в коем случае тебя ни в чём не обвиняю. Ты — последний, кто виноват в том, что с тобой случилось. Просто расскажи мне всё.

— Кто я, я узнал от деда, — заговорил Рабастан, немного помолчав.

Рассказ занял неожиданно много времени. И когда Рабастан его закончил, Родольфус сказал только:

— Я и тогда не понимал, как и почему отец отпустил тебя в тот дом. А сейчас, когда я знаю об Эйвери намного больше, тем более не понимаю.

— Я не знаю, — сказал Рабастан. — Да и какая разница? Я не могу сейчас ему просто сказать, что ухожу из учеников. Вряд ли он убьёт меня, но ведь есть ты. И Маркус. И другие. С человеком можно очень много сделать всякого, кроме как убить.

— Разумеется, не можешь, — согласился с ним Родольфус, и то, с какой лёгкостью он это сделал, ввергло Рабастана в настоящее уныние: всё же он надеялся, что брат найдёт какой-то способ. — Так же, как не можешь дать ему понять, что знаешь, что произошло с родителями.

— Почему? — Рабастан подтянул колени к груди и обхватил их руками. — Он и так поймёт, что мне это известно.

— Не обязательно, — возразил Родольфус. — Но даже если так — иногда то, что не озвучено, почти не существует. Пока вы это не обсудите, Эйвери придётся делать вид, что ничего подобного не произошло, и общаться с тобой аккуратнее. Так мы выиграем время.

— Я не знаю, сколько лет пройдёт, прежде чем я смогу с ним тягаться, — признался Рабастан. — Тридцать или пятьдесят… не знаю. Руди, он умеет вещи, о которых я даже никогда не слышал. Он умеет уходить за Дверь. Сам. Физически. И возвращаться. Я ни в одной книге не читал ни о чём подобном.

— Он не идиот, чтобы давать тебе читать те книги, в которых есть его секреты, — усмехнулся Родольфус. — Для начала, мы посмотрим, что есть здесь, у нас. Здесь большая библиотека — что-то да найдётся, тем более, раз в семье есть этот дар. Поговорим с портретами. Может быть, найдём того, кто был таким же… или ты искал?

— Нет, — покачал головою Рабастан. — Я не мог сказать портретам: они бы выдали меня родителям. Ну и тебе.

— Я понимаю, — это прозвучало мягко, и всё же в голосе Родольфуса послышалась досада. — Но теперь этой преграды нет — и, возможно, мы найдём кого-то. Впрочем, этого, конечно же, не хватит — и ты знаешь, я вчера весь день думал о том, что сейчас сказала Белла. Тёмный Лорд, возможно, в самом деле мог бы нам помочь. По крайней мере, можно с ним поговорить об этом: что бы ни было, он наверняка тебя не выдаст Дамблдору, — Родольфус слегка улыбнулся. — Хотя… я ведь не спросил тебя: сам-то ты чего хотел бы? Доучиться? Или нет?

— Я бы доучился, — ответил Рабастан. — Только как? Что я Эйвери скажу?

— Скажешь, что в родительском завещании есть пункт, обязывающий тебя закончить школу, — улыбнулся Родольфус. — Иначе ты останешься без денег.

— И он мне свои предложит, — усмехнулся Рабастан. — Предлагал уже. Нет, Руди, не получится.

— Тогда, — сказал Родольфус, немного подумав, — скажи ему, что ты потеряешь право входить в дом. А значит, не попадёшь не только в сейф, но и в библиотеку, и в сокровищницу. Я подозреваю, что Эйвери их содержимое весьма интересует — вряд ли он захочет потерять к ним доступ. Цена непропорциональна.

— А проверить это можно? — оживившись, спросил Рабастан. Да, пожалуй, этого его учитель не захочет. В самом деле, ну что такое два года обучения, если он будет считать, что впереди — вся жизнь.

— Завещание? А как? — ответил вопросом на вопрос Родольфус. — Хотя он захочет посмотреть его, наверно, у тебя в сознании… я подумаю, что с этим делать. Говоришь, что ты учился окклюменции?

— Я учился, но, — Рабастан покачал головой, — не думаю, что я сумею устоять. И потом, даже если так, это само по себе вызовет вопросы, понимаешь? Я так никогда не делал прежде. И я, — Рабастан запнулся, — никогда ему не лгал. Чтобы вот так прямо…

— Мы придумаем, что можно с этим сделать, — пообещал Родольфус. — Время есть — тебе не завтра с ним встречаться.

— А какой он? Тёмный Лорд? — спросил Рабастан, резко меняя тему. Не хотелось ему сейчас думать об Эйвери.

— Он вчера здесь был — но ты, наверное, не обратил внимания, — сказал Родольфус. — Полагаю, он ещё придёт, и я вас представлю. Он довольно необычен, но, сказать по правде, мне его идеи нравятся.

— Расскажи мне, — попросил Рабастан. Его никогда не интересовали друзья родителей и брата, и сейчас даже не был уверен в том, что верно понимает, о ком идёт речь. — Чем нравятся?

— Ты знаешь, что у нас в прошлом году сменился министр? — спросил Родольфус. Рабастан недоумённо нахмурился, и он продолжил: — Вижу, что не знаешь. Это жаль, на самом деле, потому что Дженкинс была женщиной порядочной и щепетильной, и на некоторые действия поэтому неспособной. Верее, она такой осталась, разумеется, — поправился он, — но теперь это уже её частное дело. Минчум жёстче, но, — его губы тронула усмешка, — при этом он гибок как скала. Так что это, может, к лучшему. Так нельзя жить дальше. Невозможно. Даже на нашем с тобой примере видно, что становится лишь хуже — и довольно быстро.

— Ты о чём? — Рабастан ощутил почти забытое чувство абсолютного непонимания собеседника. Вроде бы Родольфус говорил простые вещи, но он словно рассуждал о чём-то из учебника истории. Причём написанного на редкость скверно.

— Сколько у вас на курсе грязнокровок? — ответил вопросом на вопрос Родольфус.

— У нас — только трое полукровок, — сказал Рабастан, подумав. — Про остальных не знаю… Эванс есть. На Гриффиндоре. Староста, — неприязненно добавил он.

Эванс уже давно вызывала у него не любопытство, а одно лишь раздражение. Всем — и своей неуместной правильностью, и бесстрашием: это именно она могла войти в пустой класс, занятый призраками и Рабастаном, и, ни капли не смущаясь, заявить, что через пятнадцать минут начнётся комендантский час, и Рабастану следует идти в гостиную. И ведь никакие призраки эту Эванс не пугали! Очевидно, потому что она плохо представляла себе их возможности. С другой стороны, она ведь была права: эти призраки бы никогда не навредили всерьёз ученице Хогвартса. Был ещё, конечно, Пиввз, нежелание которого общаться с Рабастаном стало, наконец, тому понятно: он пока не знал, как это сделать, но в какой-то момент понял, что мог бы избавить Хогвартс от надоедливого полтергейста. Понял это Рабастан зимой на пятом курсе, и с тех пор не раз думал о том, что мог бы, наверное, Пиввза припугнуть и заставить сделать что-то. Впрочем, делать этого Рабастан не собирался: он был убеждён, что призракам подобное совершенно не понравится, и власть над полтергейстом не стоила ссоры с ними.

Так что управы на Эванс у Рабастана не было, тем более что формально-то она была права. И он, может, даже и признал бы за ней право исполнять свои обязанности так, как она представляла это верным, если бы не Снейп.

До тех пор, пока они дружили, Рабастан оценивал любые действия Эванс через призму этой дружбы. Если у Регулуса на враждебном факультете был старший брат, то у Снейпа там была подруга — что ж, бывает. Так сложилось. Правда, Регулус давно уже даже не пытался как-нибудь общаться с братом, так что их родство лично Рабастану можно было не учитывать. А вот Снейп с Эванс дружил, и это делало её в некотором роде неприкосновенной в глазах как Рабастана, так и остальной компании.

Но то ли после, то ли во время сдачи СОВ что-то случилось — что именно, Рабастан не знал, а что сам Снейп, что Мальсибер, который, кажется, как всегда, был в курсе всего на свете, обсуждать это отказывались. Однако же общаться со Снейпом Эванс перестала — причём, если Рабастан всё верно понял, прекратила дружбу именно она. Снейп страдал, отлично иллюстрируя собою тезис Эйвери о мучениях, приносимых нашими привязанностями, а Рабастан наблюдал за Эванс и не мог не признать, что её выбор, в общем-то, вполне разумен: Блэк и Поттер, с которыми она теперь дружила, были для неё, небогатой грязнокровки, хотя и отличницы, куда более перспективными, нежели нищий полукровка. Сам бы он, конечно же, не стал бы выбирать товарищей или супругу по такому принципу — но то он, Лестрейндж. А ей надо как-то закрепиться в этом мире, и, конечно, магглолюбцы Поттер с Блэком, оба — более чем состоятельные и прекрасного происхождения, Блэк так вовсе из Священных двадцати восьми — подходили для такой задачи в разы лучше Снейпа.

Он вполне мог понять Эванс, но подобная позиция вызывала у него некоторую брезгливость и обиду за товарища. Рабастан пытался даже как-то раз поговорить со Снейпом, но, конечно, ничего не вышло: ни один из них вести такие беседы не умел, да и к откровенности они оба не имели склонности. Так что разговор не получился, и Рабастан вообще о нём забыл бы, если бы в конце Снейп вдруг не приказал ему — да, именно что приказал! — не связываться с этой чокнутой гриффиндорской четвёркой и, особенно, с их старостой. Люпином. Почему — не объяснил, но потребовал от Рабастана обещания, что он делать этого не будет. Рабастан уклончиво ответил что-то и от прямого обещания всё же отвертелся, но требование это снова разбудило его почти забытое любопытство по поводу этого Люпина. Что с ним, всё-таки, не так?

Рабастан пока так и не отыскал ответа на этот вопрос — и это тоже стало одним из аргументов за то, чтобы вернуться в школу. У него ещё был целый год на то, чтобы разгадать эту загадку, и на сей раз он твёрдо вознамерился это сделать.

— Грязнокровка в роли старосты, — покачал головой Родольфус. — Нет, подобное бывало прежде, но… скажи, она талантлива?

— Ну, она отличница, — ответил Рабастан. — Её все обожают. Даже Слагги.

— Хорошенькая? — ухмыльнулся Родольфус.

— Ну… наверное, — вот в чём-в чём, а в этом Рабастан ничего не понимал. Ему вообще стоило определённых усилий отличить одно лицо от другого: приходилось долго их рассматривать и искать особые черты — шрамы, родинки и тому подобное — и отдельно запоминать цвета волос и глаз. Если же не делать этого, они все казались Рабастану донельзя похожими — хотя лица тех, с кем он общался долго, постепенно выделялись из общей массы и становились легко узнаваемыми, и он был уверен, что узнал бы их среди тысячи других даже через много лет. Так что Рабастан обыкновенно просто повторял за Мальсибером те оценки, что тот давал внешности окружающих, запоминая их так же, как запоминал материал уроков. — Все говорят, что да. Тёмно-рыжая, глаза зелёные… но она не похожа на Уизли или Прюэттов.

— Ну откуда же ей быть похожей, — кивнул Родольфус. — Была бы похожа — не была бы грязнокровкой… я шучу, — добавил он, привычно поясняя брату свою шутку. — Если так — понятно: хорошенькая, даже красивая девушка-отличница обычно вызывает у учителей восторг и умиление. Это ничего не говорит о ней плохого — но и ничего хорошего. Что ж, возможно, она заслуживает своего поста — не знаю. Хотя выбор странный. Она тебе не нравится?

— Нет, — ответил честно Рабастан. — Но их ведь всё равно нужно учить. Грязнокровок. Иначе получатся обскури.

— Ты… тебе Эйвери сказал о них? — спросил Родольфус удивлённо.

— Может быть, — пожал плечами Рабастан. — Не помню. Это тайна?

— Нет, — сказал Родольфус. — Но об этом мало говорят. На самом деле, обскури не обязательно появляются в подобных случаях — но ты прав, учить их нужно. Но одно дело — учить, и совсем другое — позволять им занимать ведущие места. Вместо того, чтобы изучать наш мир и приспосабливаться к нему, они тащат в него маггловские вещи, взгляды, принципы — и рушат всё вокруг, даже этого не понимая. Да, конечно, исчезают мелочи — но из этих мелочей и сложены наши традиции. Мир стоит на мелочах.

— На каких? — спросил Рабастан больше чтобы что-нибудь спросить.

Хотя эта мысль показалась ему очень интересной, и он решил позже её как следует обдумать. На мелочах… Если посмотреть на мир вот так, кое-что становится понятно. Например, почему люди обращают столько внимания на ничего не значащие вещи вроде причёсок, нарядов и вскользь брошенных слов.

— К примеру, наши имена ничего не говорят им, — ответил Родольфус. — В школе это не особенно существенно, но в дальнейшем это иногда приводит к неприятностям и даже трагедиям. Впрочем, некоторые из них начинаются как раз в школе — возьми известный тебе скандал с Андромедой. Несчастье для родителей, скандал, позор — а всё почему?

— Скажи, — спросил Рабастан, — а что бы ты сделал, если бы я женился вдруг на грязнокровке?

Родольфус сморгнул и, озадаченно нахмурившись, переспросил:

— На грязнокровке?

— Ну, теоретически, — добавил Рабастан. — Руди, некроманты не женятся. Но если бы?

— Почему не женятся? — непонимающе спросил Родольфус.

— Потому что нам это не нужно и не интересно, — ответил Рабастан. — Но если бы…

— Не знаю, — отмахнулся Родольфус. — Об этом после. Почему не интересно? Хочешь сказать, у тебя ещё ни разу не было девчонки?

— Нет, — Рабастан тяжело вздохнул.

Отбиваться от таких вопросов ему уже доводилось. Но одно дело соученики, которым можно было просто ответить что-нибудь многозначительное, что они, конечно же, немедленно додумывали и трактовали так, как им того хотелось, и совсем другое — брат. Почему всем это вообще так важно? Нет, в случае Родольфуса Рабастан готов был это объяснить привязанностью и заботой, и даже, может быть, не только о нём, но и о продолжении их рода — но остальные?

— Почему? — спросил Родольфус. — Тебе Эйвери запретил?

— Нет, — очень терпеливо ответил Рабастан. — Просто это мне действительно не интересно. Руди, я прекрасно знаю, что, как и зачем — но не хочу. Просто не хочу. И всё. Я ведь вообще странный, — он слегка улыбнулся.

— Ты можешь жить, как хочешь, — серьёзно сказал ему Родольфус. — Но ведь ты не врёшь мне? Эйвери тебе не запрещал такое?

— Нет, — Рабастан для убедительности даже головой качнул. — Он вообще мне ничего не запрещает… не рекомендует иногда. Хотя это, по сути, то же самое. Но мы с ним эту тему обсуждали только один раз, когда он мне рассказал, что некромант, как правило, использует энергию иначе — и поэтому нередко остаётся девственнен. Или нет — но всё равно потом от этого отказываемся. И что если мне захочется, то он не видит никаких причин мне что-то запрещать, но должен предупредить, что я, возможно, никогда не ощущу желания, и мне не нужно этого пугаться. Так бывает. И потом, — Рабастан ещё раз улыбнулся, — я читал, кто может родиться у урождённых и практикующих некромантов. И не думаю, что я хотел бы привести такое в мир, а ты — иметь таких племянников. Так что род продолжишь ты, — закончил он серьёзно.

Вернее, думал, что серьёзно, но Родольфус почему-то рассмеялся:

— Хорошо, как скажешь. Некроманты все такие? — поинтересовался он шутливо — а потом вдруг посерьёзнел и спросил: — Но как же Маркус?

— Эйвери ведь не рождённый некромант, — ответил Рабастан. — Он научился. Я пока не разбирался в этом, но, наверное, для таких, как он, существует способ зачать нормального ребёнка. Или, может быть, вообще проблема только у таких, как я. Лучше бы, конечно, верным был первый вариант, — добавил он — и ответил на незаданный вопрос Родольфуса: — Если так, то сделать это, вероятно, сложно. А значит, Маркус в большей безопасности — по крайней мере, пока бездетен.

— Понимаю, — кивнул Родольфус. — Тебя очень мучают вопросами на эту тему в школе?

— Не особенно, — равнодушно пожал плечами Рабастан и попросил: — Расскажи мне лучше про твоего Лорда.

— Он не мой, — Родольфус слегка улыбнулся. — Скорее, Беллы, если уж определять его подобным образом. Хотя я бы не советовал.

— Но ведь он же тебе нравится? — спросил Рабастан с нажимом.

— Он высказывает дельные идеи, — ответил Родольфус. — Он достаточно силён и смел, чтобы пойти до конца. И он не боится крови. А она, похоже, будет — потому что, к сожалению, мы слишком много отдали уже. Иногда для того, чтобы вернуть уважение, нужен страх. Мы должны напомнить тем, кто позабыл об этом, кто такие чистокровные волшебники. И что кровь значение имеет.

— Ты уже убил кого-нибудь?

Вопрос Рабастана явно застал Родольфуса врасплох — он ответил не сразу, а когда заговорил, в его голосе звучала осторожность:

— Это странный вопрос, Рэба. Какая разница?

— Многих? — ответил Рабастан вопросом.

На сей раз на лице Родольфуса мелькнула смесь досады и почему-то гордости.

— Я не думаю, что нам стоит это обсуждать, — ответил он.

— Почему? — спросил Рабастан. — Ты считаешь, меня это оттолкнёт?

— Не знаю, — подумав, признал Родольфус. — Но мне странно говорить с тобой об этом. Хотя тебе ведь в самом деле через полгода исполнится семнадцать… Да, я убивал.

— А как?

Родольфуса этот разговор явно заставлял чувствовать себя неловко. Он ответил резковато:

— Для чего тебе?

— Я не хочу, чтобы мы с тобой скрывали что-то друг от друга, — ответил Рабастан очень серьёзно. — Что-то важное, конечно. А убийство — это важно.

— Это… сложно, — признал Родольфус. — Но ты прав. Я тоже не хочу скрывать от тебя что-то важное.

— Тебе тяжело об этом говорить? — спросил Рабастан, очень внимательно наблюдавший за Родольфусом всё это время. Тот кивнул, и тогда Рабастан предложил: — Если хочешь, можем отложить. Ты пока подумаешь, как со мною разговаривать теперь.

— Ты стал очень взрослым, — сказал ему Родольфус с искренней признательностью. — Мне нужно привыкнуть. И к этому, и к тому, что нас с тобою только двое.

— Ненадолго, — ответил Рабастан. — Ты женишься, и у вас с Беллой будут дети.

— Я вовсе не уверен, что женюсь на ней, — засмеялся Родольфус. — Да и Белла, полагаю, замуж пока отнюдь не собирается. Особенно после скандала с Андромедой.

Об этом Рабастан, конечно, слышал — да что там, об этом знала вся Британия. Андромеда Блэк связалась с грязнокровкой! И не просто так связалась — вышла замуж! Рабастана эта новость, впрочем, не слишком удивила. Блэки… И потом, он смотрел на Эванс, Поттера и Блэка-старшего и думал, что, возможно, очень скоро кто-нибудь из них на ней женится, и история повторится. Правда, скандал будет меньшим, но ведь суть-то не изменится. Рабастан довольно много размышлял о том, что может показаться чистокровному волшебнику к таким, как Эванс, и решил, что, вероятно, им как раз приятно то, что возмущает Родольфуса — то, что те понятия не имеют, кто они такие, и видят в них не Блэков и Лестрейнджей, а Регулуса или Рабастана. Так, по крайней мере, они сами думают. А уж что на самом деле в голове у грязнокровок, знают только они сами и легиллименты.

В целом, самого Рабастана совершенно не интересовало, за кого там вышла замуж Андромеда Блэк, но за Регулуса, по которому эта выходка ударила, он переживал. Родители тогда ему совсем жизни не давали, и однажды Рабастан, прочитав очередное присланное Регулусу послание, который тот с грустной улыбкой показал ему, объясняя своё отвратительное настроение, сказал:

— Я не понимаю их. Они же тоже Блэки. Андромеда поступила очень по-блэковски: сделала так, как захотела, ни о чём другом не думая. Это же ваш принцип. Это просто нелогично.

— Нелогично, — согласился Регулус. — Ты считаешь, наш принцип — делать всё по-своему?

— Разве нет? — спросил Рабастан. — Сколько я знаю Блэков — все такие.

— И я тоже? — улыбнулся Регулус.

— И ты, — Рабастан кивнул. — Просто ты спокойный, как Нарцисса. А остальные Блэки буйные, как твой брат. Но принцип тот же: делать только то, что вы хотите.

— Думаешь, мне нравится быть правильным во всём? — вздохнул Регулус.

— Я думаю, ты хочешь, чтоб родители считали так, — ответил Рабастан. — И цена тебя не интересует. Расхочешь — перестанешь, и никакие их угрозы или обещания не помогут.

— Им тяжело, — сказал Регулус. — Особенно маме. Она всегда любила Сириуса и надеялась на него — а он вот так… Знаешь, они с ней ужасно похожи, вот ни один и не уступает. И не уступит. Я уже и не надеюсь. А она страдает.

— Потому что слишком сильно его любит, — сказал Рабастан.

Интересно, хоть кому-нибудь эта любовь вообще приносит что-нибудь хорошее, думал он, продолжая разговаривать с Регулусом. Даже самому Рабастану что привязанность к Родольфусу, что к Маркусу постоянно приносили неприятности. Всё время! Но это чувства братские и дружба — а любовь, как говорят, сильнее. Как же, вероятно, люди мучаются от неё! Зачем она вообще нужна? Хотя он признавал, конечно, что и приятных моментов ему дружба приносила много, да и с братом ему было хорошо. И всё же…

— Она Блэк, — сказал Рабастан Родольфусу. — И сделала, что захотела. Как все Блэки.

— Это верно, — согласился с ним Родольфус. — Но где она научилась смотреть на грязнокровок как на равных? В школе. Если бы не Дамблдор с его идеями, она вообще не посмотрела бы на этого Тонкса. Нельзя влюбиться в того, кого презираешь. Вот с чем следует бороться, понимаешь? Вот об этом Лорд и говорит. Пускай учатся — хотя, возможно, для них стоило бы сделать отдельную школу, маленькую и попроще. Где их обучали бы простым вещам — и пусть они потом живут здесь и врастают в этот мир. Дети их уже пошли бы в Хогвартс — но они уже бы родились здесь. Грязнокровкам же попросту рано иметь те же самые возможности, как нам.

Рабастан просто кивнул. Эти разговоры про политику всегда навевали на него чудовищную скуку. Грязнокровки, обучение, права… Если Риддл некромант или же наоборот, если он ищет бессмертие, то какое ему дело до всей этой ерунды?

— Ваш отец мне не рассказывал о твоём даре, — сказал Тёмный Лорд.

Они вчетвером сидели за столом в столовой: оба Лестрейнджа, Беллатрикс Блэк и Тёмный Лорд — и ужинали. Рабастан, едва увидев Лорда, вспомнил его: тот порою появлялся у них в доме среди других гостей, и их даже представляли, но Рабастан совсем забыл об этом, потому что прежде не обращал на этого человека особого внимания. Гость и гость. Но теперь он разглядывал его очень внимательно, и видел и красноватый отблеск в тёмных глазах, и странную, бледную и слегка неровную, словно шелушащуюся или же слегка чешуйчатую кожу, и короткий нос с узкими и почти вертикальными ноздрями… да, это лицо запоминалось хорошо, и этим Рабастану нравилось.

— Он не знал, — ответил за молчащего брата Родольфус.

— Почему? — спросил Лорд у Рабастана.

— Я им не сказал, — дал тот вполне очевидный ответ.

Губы Лорда тронула улыбка.

— Почему же? — спросил он.

— Я не захотел, — сказал Рабастан.

— Это очевидно, — кивнул Лорд. — Но почему?

— Они не поняли бы, — вновь ответил вместо Рабастана его брат, когда молчание слишком затянулось.

— Вы боялись потерять их? — спросил Лорд, по-прежнему глядя лишь на Рабастана. Тот молчал, и он вдруг поглядел на Беллатрикс и велел ей: — Оставь нас.

В её глазах сверкнули возмущение и обида, но она послушно встала и, молча выйдя из-за стола, ушла из комнаты.

— Нет, — ответил, наконец, Рабастан.

— Нет? — если бы у Лорда были брови, Рабастан сказал бы, что он их вскинул. Но поскольку бровей не было, он не знал, как назвать это движение, и не стал определять его. Просто отметил.

— Нет, — повторил Рабастан.

— Тогда почему вы не сказали им? — повторил свой вопрос Лорд.

— Они всё равно не поняли бы, — ответил Рабастан. Не хотел он рассказывать ему правду. С какой стати?

— Но ведь вы нашли себе учителя, не так ли? — спросил Лорд.

— Он мог помочь, — ответил Рабастан.

— Эйвери умеет мягко стлать, — сказал Лорд. — Не удивительно, что маленькому мальчику он показался понимающим и добрым. Но мальчик вырос, и, — в его голосе зазвучала ирония, — понял, что болото тоже мягкое. И чем оно мягче — тем опаснее. Не так ли?

— Хороший образ, — сказал Родольфус.

— Знаете, как выбираться из болота? — спросил Лорд, всё так же продолжая глядеть на Рабастана.

— Нет, — ответил тот, вызвав ещё одну улыбку на тонких губах Лорда.

— Очень медленно, — сказал Лорд. — И осторожно. Плавно. Резкие движения только вас утопят. Нужна доска, лучше несколько — и осторожность. И тогда вы постепенно выберетесь. Это редкий дар, мистер Лестрейндж, и очень непростой. Очень жаль, что вы не позволили вашим родителям помочь вам. Но учитель Эйвери хороший… он немало знает. Я бы не отказывался от него, на вашем месте.

Рабастан вопросительно глянул на Родольфуса. И зачем тот всё это устроил, если Лорд советует оставить всё как есть?

— Спасибо, — Рабастан постарался произнести это как можно вежливее. Этот человек для брата важен — не стоит ему грубить.

— Две книги лучше, чем одна, не так ли? — ласково проговорил Лорд. — Мне не доводилось прежде иметь дело с урождённым некромантом. И я был бы рад работать с вами, мистер Лестрейндж. Полагаю, мне есть, чему вас научить — но было бы весьма разумно с вашей стороны не отказываться от второго источника знаний. Как вы думаете?

— Если бы я хотел продолжать учиться у него, я бы не пришёл к вам, — ответил Рабастан и увидел, как напрягся его брат. Однако Лорд на его слова среагировал доброжелательным кивком:

— Разумеется. Но зачем спешить? Эйвери — мой старый друг, и поверьте, с ним открыто ссориться не стоит. Думаю, мы с ним договоримся — но сперва, я думаю, следует понять, есть ли смысл в нашем с вами сотрудничестве. Возможно, я совсем не тот, кто нужен вам. А вы — мне. Прежде, чем рвать одну связь, нужно выстроить другую.

Рабастан кивнул, досадуя, что сам об этом не подумал. Он и вправду не был готов остаться без учителя — по крайней мере, сейчас.

— Согласен, — сказал он. — Это разумно.

— Через несколько дней будет вечер в доме Блэков — вам следует там быть. Обоим, — сообщил Лестрейнджам Лорд. — Там мы всем — в том числе и Эйвери — продемонстрируем, что вы мне интересны. Это слегка охладит его — и даст вам время. У вас есть ещё два года до конца учёбы — за это время много чего может произойти. В любом случае, не думаю, что он причинит вам вред. Ему нужен ученик.

— Мне-то нет, — Рабастан вздохнул.

— Я смотрю, ты хорошо его узнал, — одобрительно проговорил Лорд. — Ты правильно волнуешься за брата. Но вот тут я как раз помочь могу, — он перевёл взгляд на Родольфуса и закончил: — Если он, конечно, пожелает.

— Помогите! — быстро сказал Рабастан.

— Так не мне это решать, — губы Лорда сложились в тонкую улыбку. — Родольфусу стоит только попросить — и я приму его под своё покровительство. Не стоит решать это прямо сейчас, — добавил он, вновь смотря на Рабастана. — То же я готов сделать и для вас — если мы сработаемся. Впрочем, даже если нет, — проговорил он неожиданно легко, — я приму вас всё равно. Такой дар заслуживает любой помощи. Что ж, до встречи, — он поднялся и, махнув рукой, сказал Родольфусу небрежно: — Не провожай.

И аппарировал.

Некоторое время братья молча сидели за столом. Родольфус глядел куда-то вдаль, а Рабастан катал из хлеба шарики и аккуратно складывал их у тарелки. Он же первым и заговорил, спросив:

— Что он имел в виду под покровительством?

— Ты ведь знаешь, кто такие Пожиратели Смерти? — спросил Родольфус вместо ответа.

— Он позвал тебя к ним присоединиться?

— Позвал, как видишь, — кивнул Родольфус.

— Ты не хочешь?

— Отец был резко против, — задумчиво проговорил Родольфус. — Думаю, не просто так. Честно говоря, я давно об этом думал — и склонялся к мысли последовать его примеру и остаться в стороне. Но теперь… Он прав: Эйвери не станет с ним бодаться. И не тронет никого, кто носит Метку.

— Метку?

— Ты ведь слышал о метке над домами убитых? — спросил Родольфус, и Рабастан невольно улыбнулся: они словно сговорились говорить вопросами. Забавно. Он кивнул, и его брат продолжил: — Такую же Пожиратели смерти носят на руке. Не все — только ближайший круг. Входить в него почётно — но… не знаю. Почёт приносит и обязанности.

— Но он правда сможет защитить тебя, если ты станешь Пожирателем? — это было единственное, что по-настоящему волновало Рабастана. Он и сам без малейшего сомнения согласился бы на эту Метку, если б мог так защитить его — но это должен был сделать Родольфус.

— Эйвери не станет с Лордом воевать, — уверенно сказал Родольфус. — Даже ты не стоишь этого, а я — тем более.

— А Маркус? — озарённый внезапной мыслью, Рабастан даже приподнялся. — Маркуса он сможет защитить?

— Он любого защитит, кто входит в ближний круг, — кивнул Родольфус. — Знаешь, — усмехнулся он, — пожалуй, если ты приведёшь к нему сына Эйвери, Лорд будет тебе весьма признателен.

— Почему? — удивился Рабастан. — Отец Маркуса не любит. Презирает. Если с ним случится что-то, он, наверно, будет только рад.

— Только вот других детей у него нет, — улыбка Родольфуса стала шире. — И после того, что ты рассказал мне, полагаю, что не просто так. Маркус — его единственный наследник. И, возможно, другого у него просто быть не может. Да, Лорд будет счастлив — и, возможно, за такой подарок отблагодарит.

— Только, — напряжённо проговорил Рабастан, — о каких обязанностях ты говорил? Маркус ведь не ты. Он не сможет… убивать.

— Я не думаю, что ему придётся, — возразил Родольфус. — Для чего? У Лорда достаточно желающих. Маркус ценен отнюдь не этим — и потом, если он погибнет, Лорд потеряет слишком много. Он не идиот. Никто старинными манускриптами камин не растапливает. Знаешь, думаю, что это неплохая мысль — и Маркусу это, определённо, пойдёт на пользу. Не сейчас, конечно — пусть сперва закончит школу — но потом… Поговори с ним. Мы, конечно, выдержим год траура, но представить Лорду Маркуса можно ведь не обязательно у нас. Те же Блэки с удовольствием его и пригласят — отдельно от отца. Впрочем, надо всё обдумать.

— Если бы Лорд мог меня учить, я бы не колебался, — сказал Рабастан. — Но он ни слова не сказал об этом.

— Вы ещё с ним пообщаетесь, — пообещал Родольфус. — Мы ведь не должны решать прямо сейчас.

— Не должны, — согласился Рабастан. — Но решать-то всё равно придётся.

— Ты знаешь его? Лорда?

Рабастан и Регулус лежали на траве — но не у озера, где сейчас из-за неожиданной жары толпилась половина Хогвартса, а просто на лужайке недалеко от Запретного леса. День был солнечный и по-летнему тёплый — словно бы экзамены вот-вот начнутся, хотя на самом деле до них оставался почти месяц. Поначалу Рабастан и Регулус как раз к ним и готовились, тренируя заклинания, но потом разговор как-то перескочил на другое, и в конце концов пришёл к Тёмному Лорду.

— Он у нас бывает, — сказал Регулус. Глядя в ярко-синее небо, он задумчиво водил кончиком травинки над своей верхней губой. — Родители его очень уважают. Особенно мама.

— Да, Родольфус тоже, — задумчиво проговорил Рабастан.

Он пока что так и не решил, хочет ли обращаться к Лорду за помощью. Хотя они уже успели пообщаться, и Рабастану это показалось интересно, его смущали разговоры, ходившие о Пожирателях Смерти. Самому ему ещё не доводилось отнимать жизнь у человека, и он этого не слишком-то хотел. Впрочем, когда Рабастан, после некоторых колебаний, поделился своими колебаниями с Лордом, тот ответил с ласковым упрёком:

— Неужели вы считаете, мистер Лестрейндж, что я стану принуждать к такому некроманта? У меня достаточно людей, получающих удовольствие от этого. Вам не нужно беспокоиться.

Но его слова Рабастана отнюдь не успокоили. Так он отвечать умел и сам. Ведь если тщательно проанализировать всё сказанное, что ему сказал Лорд? Поинтересовался мнением Рабастана о его, Лорда, возможных действиях. Сказал, что у него достаточно людей для того, чтоб убивать. Что ему — Рабастану — не нужно беспокоиться. Но о чём — не прозвучало. Нет, этот разговор — всё равно, что никакого. Даже хуже: в сущности, если бы Лорд действительно не собирался отправлять Рабастана громить чужие дома, он бы так об этом и сказал. А раз нет…

С другой стороны, он, конечно, мог просто не желать связывать себя неосторожным обещанием. Мало ли, как повернётся жизнь. Это Рабастан тоже понимал. И всё же…

С третьей — почему он сам так этого не хочет? Он же некромант, в конце концов. Он ведь знает, что, на самом деле, в смерти нет ничего ужасного. И что рано или поздно она коснётся каждого. Так зачем он хочет избежать убийства? Тем более, не просто так, а действительно для дела. В этом же нет логики. Некромант, избегающий убийства — это же вообще смешно. Обсудить бы это с кем-нибудь — но с кем? Лорд и Эйвери, конечно, отпадали. Оставались призраки.

Но что, если они догадаются, почему он завёл этот разговор? Рабастан был убеждён, что им это очень не понравится. Так что после долгих размышлений он от этой мысли отказался. Так же, как и от идеи обсудить это с Маркусом. Потому что вот кто-кто, а он точно сразу же поймёт, к чему весь этот разговор, и Рабастан был убеждён, что Маркуса всё это расстроит, а ему совсем не нравилось огорчать его.

Оставалось всё обдумывать и анализировать самостоятельно. Должны ли некроманты убивать? Эйвери всего лишь раз, да и то вскользь сказал ему, что рано или поздно он научится забирать жизни самостоятельно не только у животных, но и у людей.

— С людьми, в некотором роде, даже проще, — сказал он тогда. — Животные не понимают, что с ними происходит, и всегда смерти боятся. Люди же обычно понимают всё, и поэтому их страх меньше, и порой даже стремятся к смерти. Впрочем, тебе пока рано об этом думать.

Это был единственный их разговор на эту тему, и Рабастан так и не понял, должен ли он будет рано или поздно научиться убивать, или нет. Тогда, впрочем, он почти сразу же забыл об этом, но теперь ему казалось важным отыскать ответ. Должен или может? Что ответят ему Эйвери и Лорд, если как-то вынудить их к этому, Рабастан примерно представлял — а больше ему было некого спросить. Книги же молчали…

…— Что ты думаешь о нём? — спросил Рабастан.

— Не знаю, — Регулус пожал плечами. — Мама говорит, что будь она моложе, она присоединилась бы к нему.

— А отец?

— Не знаю, — повторил Регулус. — Отец вообще не любит выбираться из дому. Вряд ли. Я сам думал, знаешь… — продолжил он после некоторой паузы — и замолчал.

— Присоединиться? — чуть-чуть помог ему Рабастан.

— Да, — Регулус кивнул. — Может, это хоть чуть-чуть родителей утешит.

— У вас что-нибудь ещё случилось? — спросил Рабастан, приподнимаясь на локте.

Он всего четыре дня как вернулся в школу после почти двухнедельного отсутствия, и вполне мог пропустить какой-нибудь очередной скандал. Но Сириуса Блэка он же, вроде, видел? В Большом зале?

— Да, ты же не знаешь ничего, — вздохнул Регулус и, перевернувшись на бок со спины, поглядел на Рабастана. — Он ушёл из дома. Оказалось, что в каникулы он собрал все вещи — а потом написал родителям письмо о том, что домой больше не вернётся.

— И где будет жить? — изумлённо спросил Рабастан.

— У Поттеров, — с горечью ответил Регулус. — Я даже боюсь подумать, каково сейчас родителям…

— Ничего себе, — Рабастан сел.

Новость эта его совершенно ошарашила. Нет, он даже мог понять Сириуса: если ты живёшь с людьми, которые тебя не понимают, и которых совершенно не понимаешь ты, и тебе есть, куда уйти, то сделать это очень хочется, конечно. Но на что он будет жить? На деньги Поттеров? Ну пока закончит школу — вероятно, да, а после? Не будут же они его всю жизнь содержать? Значит, он пойдёт работать. Но куда? Он учился хорошо, конечно, но ведь любая работа — это, прежде всего, дисциплина, это Рабастан отлично знал на личном опыте. А Сириус Блэк и дисциплина сочетались словно масло и вода. Так на что он будет жить?

И потом — а брат? Ладно родители — Рабастан и сам к своим привязан не был, хоть его и мучило теперь чувство вины за их гибель. Но почему Сириус не думает о том, что его брат теперь остался там совсем один? В том самом доме, откуда Сириус сбежал?

— А тебя он звал? — спросил Рабастан — и тут же пожалел об этом.

— Нет, — тихо ответил Регулус.

— Ну, он же не дурак, — попытался хоть немного исправить сказанное Рабастан. — Он же понимал, что ты всё равно не согласишься. Вы бы только вновь поссорились.

— Ему просто всё равно, — сказал Регулус. — Полагаю, он об этом просто не подумал. Да и не пошёл бы я, ты прав. Жалко, что нас только двое.

— Хочешь, — предложил вдруг Рабастан, — поживи у нас. Летом. Или в принципе… у нас огромный дом. И Руди возражать не будет, я уверен.

— Спасибо, — Регулус растроганно смутился и даже покраснел. — Но я не могу так с ними поступить. Не сейчас, по крайней мере.

— Приходи, когда захочешь, — быстро проговорил Рабастан. — Твои родители, они…

— С ними тяжело, — признался Регулус. — Но они — родители. Я один у них остался… знаешь, — его лицо на мгновенье исказила боль, — мама выжгла Сириуса с гобелена. Она теперь не пустит его домой, даже если он вернётся. Только если он признает… впрочем, этого не будет. Так что я теперь один у них. И уйти, конечно, не могу.

— Понимаю, — тихо сказал Рабастан.

У него щипало в носу и горело в горле и груди, и хотелось то ли закричать, то ли заплакать. Почему — он сам не понимал, но сейчас он всем своим существом осознал смысл слов Эйвери о том, что любая привязанность рано или поздно причиняет боль. Это было правдой, истиной, но Рабастану почему-то всё равно совершенно не хотелось от своей привязанности освобождаться.

Он вдруг ощутил настоящую ненависть к Сириусу Блэку, а вместе с ним — и к Поттеру. Всем Поттерам. Если бы родители Джеймса не приняли в своём доме беглеца, ничего бы не случилось! Зачем они… кто им разрешил?! И почему, почему Сириус не думает вообще ни о ком, кроме себя?!

Слёзы выкипели, сменившись яростью, и Рабастан, чтоб хоть как-то выпустить её, от души впечатал кулак в землю, но так стало только хуже: это было словно, мучаясь от жажды, сделать первый глоток — а затем снова воду потерять. Рабастану нужно было выплеснуть всё это, и он, повинуясь, в большей степени, инстинкту, резко развернулся спиной к Регулусу и, заведя руки за голову, с силой выбросил их вперёд и почувствовал, что из него будто что-то вырвалось — и ему тут же стало легче.

— Рэб! — услышал он испуганный голос Регулуса и почувствовал, как тот схватил его за плечи. — Что ты делаешь?!

— Я? — переспросил Рабастан, оборачиваясь и непонимающе глядя на бледное и перепуганное лицо Регулуса. — Я представил, каково сейчас тебе. Твоим родителям. И дико разозлился на твоего брата. Что? — нахмурившись, спросил он и обернулся снова, проследив взгляд Блэка.

И увидел прямо перед собой пожухшую траву и выбирающихся из неё мёртвых мышей-полёвок, гусениц и насекомых. От последних, впрочем, почти сразу не осталось и следа, а вот мыши задержались ненадолго, удивлённо озираясь, и растаяли чуть позже, к счастью, то ли не заметив Рабастана, то ли побоявшись подойти поближе.

Вот тебе и ответ, Рабастан Лестрейндж. Ты не просто видишь смерть и умеешь говорить с умершими — ты её несёшь. Даже без осознанного намерения.

— Как ты это сделал? — спросил Регулус. — С травой? Зачем?

— Случайно, — искренне признался Рабастан с облегчением понимая, что умерших животных Регулус не видит. — Учил одно заклятье, — проговорил он, плохо соображая, что несёт. — Никак не получалось — а теперь вот… Извини.

Он прижал к лицу трясущиеся руки и сжал щёки и виски. От одной мысли, что было бы, не отвернись он от Регулуса, или окажись в той стороне какой-нибудь другой человек, или, например, эльф, или сова, ему было дурно. В самом деле, мог бы он убить так существо крупнее мыши? Даже если сейчас нет, со временем — наверняка.

— Ты меня перепугал, — сказал Регулус, садясь совсем рядом. — Тебе плохо?

— Да, нехорошо, — Рабастан опустил продолжающие дрожать руки и засунул их в карманы, а потом лёг на траву. — Можно, я один побуду? — попросил он и добавил: — Извини. Я приду потом.

— Может, тебя отвести в больничное крыло? — предложил Регулус.

— Нет, — Рабастан очень постарался улыбнуться. — Полежу немного тут и приду. Я просто не ожидал, что так получится. Иди, ладно?

Регулус ушёл, и некоторое время Рабастан просто лежал, глядя в небо и совершенно ни о чём не думая. Лежать так было хорошо, и мысли возвращались медленно и неохотно — и первой из них было чёткое осознание того, что от Эйвери Рабастану нужно как-то уходить. Почему он не предупредил его об этом? Даже не упомянул! А что, если бы, действительно, там был человек? Или если бы это случилось на людях? При преподавателях? Прямо на уроке, наконец? Почему он не сказал ему о том, что подобное вообще возможно?

Потому что он хотел, чтобы он ушёл из школы, сказал он сам себе. Вероятно, наказать бы Рабастана не наказали: он же ничего не делал нарочно. И, наверное, человека он бы так убить не смог. Но всё вскрылось бы, и его бы выгнали из школы — так, как Эйвери хотел. Вне зависимости от желания самого Рабастана или же его родителей.

Но с Эйвери Рабастан разберётся после. А вот Блэк и Поттер рядом — и, пожалуй, он начнёт с них. Со всей их четвёрки. Нет, он больше не ощущал к ним ненависти — зато снова вспомнил про Люпина. Нужно всё же выяснить, что с ним происходит — и подумать, как использовать этот секрет.

Для начала Рабастан решил за Люпином проследить. Но поскольку таскаться за ним следом у него не было ни времени, ни, откровенно говоря, желания, он отправился искать какое-нибудь следящее заклятье. И, потратив на это почти целую неделю, не нашёл и осторожно, вскользь спросил о нём в письме у брата, отчаянно надеясь, что тот не станет задавать вопросов. Ему повезло: Родольфус подробно описал заклятье, а в конце письма добавил: «Я надеюсь, ты собираешься следить за какой-нибудь хорошенькой девчонкой». Рабастан сперва поморщился: он же объяснял всё, что касается девушек и некромантов! И только к вечеру сообразил, что его брат подстраховался. Если б вдруг письмо прочёл кто-нибудь ещё, эта фраза отвела бы от Родольфуса обвинения в пособничестве. Он что, догадался, что задумал Рабастан? Нет, пожалуй, вряд ли — и потом, Рабастан и сам не знал, что станет делать, когда всё разведает. Убивать он точно никого не будет, и калечить тоже — нет, он просто хотел знать. В конце концов, это знание и вовсе можно не использовать — хотя, если он узнает что-нибудь, что может скомпрометировать того же Блэка, он, пожалуй, это сделает.

Хотя посмотрим. Сперва нужно научиться это заклинание накладывать.

Тренироваться на Регулусе Рабастану показалось в данном случае слишком уж циничным, так что на сей раз он заклятье изучал с Маркусом. Получилось далеко не сразу, но, в конце концов, Рабастан научился с уверенностью накладывать следящие чары совершенно незаметно для объекта. Однако, когда он, воодушевлённый, попытался проделать то же самое с Люпином, ничего не вышло. Заклятье спадало, словно Рабастан пытался сотворить его впервые в жизни. Он пытался вновь и вновь, но результата не было: его чары скатывались с Ремуса Люпина словно капельки воды с промасленных сапог. Рабастана это злило, он ещё раз пробовал заклятие на Маркусе, а потом уже и на Мальсибере, и на Бёрке, Кроккетте, Уилкисе — всё работало отлично. А с Люпином ничего не выходило… как так может быть?

Был бы тот из какой-нибудь старой семьи — совсем не обязательно чистокровной, просто старой, из тех, у которых есть свои секреты — Рабастан не удивился бы, а просто позавидовал. Но он все такие семьи знал, по крайней мере, по фамилиям, и никаких Люпинов среди них не значилось, а мать Ремуса была и вовсе то ли магглой, то ли грязнокровкой. Значит, дело не в семейном потайном заклятье. Но в чём тогда? Почему у Рабастана не выходит наложить на него это заклинание? На других всё получается, а на этого Люпина — нет?

Может, это блэковский секрет? Или поттеровский? Которым те поделились с товарищем? Это объяснение Рабастану сперва понравилось, но он быстро выяснил его несостоятельность, на следующий же день проверив эту версию и обнаружив, что заклятье прекрасно цепляется что за Блэка, что за Поттера.

И как это понимать?

Рабастан не на шутку разозлился. Нет, он должен отыскать какой-то способ! Или же понять, почему его не существует. Но ведь так не может быть! Люпин — живой человек, не призрак, значит, за ним можно проследить подобным образом.

Или…

Или нет?

Что, если принять за данность, что следящее заклятье на Люпина наложить нельзя? Какой можно сделать вывод? Первое, что приходило в голову — что он владеет каким-то хитрым заклинанием, секретом, защищающим его от этого. Но откуда он его мог взять и почему Люпин не поделился такой ценностью с друзьями? Значит, нет секрета?

Если нет секрета — значит, это происходит само по себе. То есть такова его природа. У кого природа такова, что не позволяет его заколдовывать? У людей такого не бывает — разве что это какое-то проклятье. Хотя о подобном Рабастан никогда не слышал. Но если не проклятье, а действительно природа — то кто он, этот Люпин? Не феникс же!

— Хочешь, я закончу сам? — спросил Регулус.

Рабастан сморгнул. Этот вопрос вернул его к реальности, и он увидел, как зелье, что они варили, неприятно посинело.

— Я отвлёкся, — сказал Рабастан с досадой. — Извини. Сейчас исправлю.

— Я бы сделал, — очень мягко проговорил Регулус. — Я понимаю, что тебе сейчас не до того.

— Почему? — удивился Рабастан, очень быстро размешивая зелье против часовой стрелки и легонько посыпая его измельчёнными в пудру крыльями фей.

— Ну… твои родители, — еле слышно прошептал Регулус.

— Я думал не о них, — ответил Рабастан, с удовлетворением наблюдая, как зелью возвращается нежный фисташковый цвет. — Успел, — констатировал он.

— А о чём? — спросил Регулус с заметным облегчением.

— На кого нельзя наложить следящие чары? — ответил он вопросом на вопрос. — Я учебники смотрел — и свои, и старших курсов, но там ничего.

— На оборотня, например, — ответил Регулус с некоторым удивлением. — На них вообще заклятья плохо держатся… А тебе зачем?

Рабастан уставился на него, замерев на месте и едва не упустив керамическую ложку, которой мешал зелье, в котёл.

— Оборотень, — проговорил он одними губами.

Как он позабыл о них? Да что забыл — даже и не вспомнил. Оборотень! А ведь Люпин всё время болеет! Надо бы сопоставить его график болезней с полнолуниями… Но вообще…

— Рэб, — окликнул его Регулус, вынимая ложку из его пальцев и мешая зелья. — Ты что?

— Я дурак, похоже, — сообщил ему Рабастан. — Оборотень. Да.

Но как? Как мог оборотень проучиться в школе… да хоть сколько-то — когда Люпин им стал? Как можно скрыть такое от декана и директора?

Может быть… никак? Да нет. Нет. Рабастан даже головою помотал и, воспользовавшись любезностью Регулуса, теперь просто стоял, дав ему возможность всё закончить самому. И думал. Нет, не может быть такого, чтоб директор принял в школу оборотня. Он, скорей всего, не знает. Да наверняка не знает! Что родители, что Родольфус, правда, говорили, что от Дамблдора можно всего ждать, но ведь не такого же!

Вероятно, Люпина обратили совсем недавно, и скрывать это ему помогают Поттер с Блэком. Прячут где-нибудь… где можно спрятать оборотня в полнолуние? В Запретном лесу. Больше негде. Да, пожалуй, это, в принципе, возможно: сделать там, к примеру, клетку, или цепь, или чары отыскать, которые бы удерживали Люпина в определённой части леса. Это бы и он смог сделать, если поискать получше и потренироваться.

Урок закончился, Рабастан поблагодарил Регулуса, и они отправились обедать. Сидя за столом и медленно жуя кусочек пастушьего пирога, Рабастан раздумывал о том, какой будет феерический скандал, если он всё понял правильно. Блэка с Поттером не просто исключат — им, возможно, даже палочки сломают. И Люпину тоже, но его судьба Рабастана интересовала меньше — а вот эти двое… да. Это будет то, что нужно. Заодно и Дамблдору попадёт — может быть, его даже уволят? Хотя вряд ли. Тут надо выбирать: или он — или эти трое. Вернее, четверо: Петтигрю ещё. Да, наверно, он их разменяет на себя.

Но сперва всё следует проверить. Полнолуние в начале июня — как раз перед экзаменами. Незадолго. Кстати, очень жаль, что не во время — как бы, интересно, они выкрутились? Но как есть. Следить придётся лично — нужно поискать маскировочные чары. И побольше почитать про оборотней — чтобы точно знать, что делать. Что-то же на них действует, наверное, кроме Авады! И хотя за её применение к оборотню наказать, наверно, не должны, Рабастан пока что ею не владел, а и владел бы — не стал это демонстрировать. И потом, если он убьёт Люпина, будет сложно доказать связь с ним Поттера и Блэка. Нет, наверняка есть что-то более простое — надо только поискать.

Нужные заклятия нашлись, причём даже в книгах не из Запретного сектора библиотеки, так что к концу мая Рабастан был готов. И когда первого июня Люпин не появился в Большом зале ни на завтраке, ни на обеде, и Маркус подтвердил, что на уроках его тоже не было, Рабастан наложил на Блэка с Поттером следящее заклятье, и к вечеру был готов следовать за ними, куда бы они ни отправились.

Однако те торчали у себя в гостиной до отбоя. Это было странно, но сдаваться Рабастан не собирался — в конце концов, полнолуние должно было случиться около половины двенадцатого ночи. Может, они ждут? Люпин, вероятно, уже там, в лесу, а эти двое, может быть, придут туда попозже? Подождут, покуда все угомонятся, и выскользнут из школы.

Рабастан знал четыре тайных хода, по которым можно было выбраться из Хогвартса — почему бы Блэку с Поттером тоже не знать о них? Так наверняка и есть, но, впрочем, это он узнает совсем скоро.

Время шло, но ничего не происходило. Когда полночь миновала, и Рабастан уже готов был разочарованно отправиться к себе, портрет Полной Дамы вдруг зашевелился, и из-за него осторожно выбрались Блэк, Поттер и Питер Петтигрю. Этот-то что тут, с ними, делает? Он что, тоже караулит оборотня? Они обалдели? Этот вот тюфяк?

Хотя…

Маркуса ведь тоже можно было так назвать, поглядев со стороны. Надо будет приглядеться к этому Петтигрю поближе: если он и вправду ходит караулить оборотня, он не так уж прост, как кажется. Кто-кто, а Рабастан прекрасно знал, как легко ошибиться, если судить по внешности.

Ладно, это после. Сейчас он осторожно шёл за гриффиндорцами, удивительно уверенно и тихо вышагивающим по коридорам. Они спустились вниз, прошли мимо Большого зала и… осторожно приоткрыв одну створку входных дверей, вышли на улицу. Вот так просто? Как это им так везёт, что они не встретили ни Филча, ни… Хотя они, возможно, ему что-нибудь подлили? Сам он об этом не подумал, но они могли, тем более что наверняка делают это не в первый раз… стоп, куда они идут?

Рабастан со всё возрастающем недоумением смотрел, как идущая впереди троица свернула отнюдь не к лесу, а куда-то в сторону. Нет, конечно, к лесу тоже можно так пройти, но всё-таки куда они… что-о?!

Рабастан привык всегда доверять своим глазам, но то, что он сейчас увидел, на мгновенье или даже два заставило его в них усомниться. Анимаги? Они. Все. Анимаги? Даже Петтигрю?!!

Пока Рабастан ошарашенно смотрел на радостно скачущих по поляне оленя и большого пса — в кого именно превратился Петтигрю, Рабастан не видел, потому что этот кто-то был слишком мал, чтобы разглядеть его издалека — те добежали до очередного питомца чокнутого лесника, разлапистой Дракучей ивы, и… Как они это сделали, Рабастан не понял, но дерево вдруг прекратило угрожающе размахивать ветвями и замерло, превратившись в своего обычного собрата. Гриффиндорцы же… олень с собакой нырнули в какую-то нору у его корней — и исчезли.

Следовать за ними Рабастан не стал. Если там и вправду оборотень, в таком узком пространстве он может его и убить, или, по крайней мере, укусить — а Блэк с Поттером помогут. И им ничего не будет: его просто не найдут. А найдут — не догадаются, кто это сделал.

И потом, того, что он только что узнал, уже достаточно, чтоб устроить Блэку с Поттером веселейшую жизнь. Вряд ли они зарегистрировались анимагами — а значит, совершили преступление. Рабастан не был уверен, что за это им сломают палочки — в конце концов, они все уже совершеннолетние — но несколько лет Азкабана им будет обеспечено. А чего ещё желать? Рабастан и Регулус за это время спокойно закончат школу — а там уже пусть Поттер с Блэком делают, что захотят. Может, кстати, в Азкабане Блэк одумается, и потом домой вернётся…

В этот момент у корней Ивы опять возникло какое-то шевеление, и первым оттуда выбрался крупный пёс. А за ним…

Существо, появившееся следом за собакой, было оборотнем. Рабастан за последние недели видел так много их изображений, что узнал его мгновенно — и, первым делом добавив к тем заглушающим чарам, что уже наложил на себя в школе, хорошие щитовые чары, начал отступать к школе, стараясь двигаться быстро и так плавно, как только мог. Ветер, к счастью, дул почти ему в лицо, так что тварь… Люпин не должен был учуять его запах, и Рабастан надеялся, что успеет дойти до школы прежде, чем его заметят — тем более, что троица (а может, вся четвёрка, потому что маленькое существо, которым был Петтигрю, Рабастан просто не видел), играя и подпрыгивая, двинулась куда-то к лесу. Ладно хоть не к Хогсмиду…

Едва они добрались до леса, Рабастан их потерял из вида, и тут же сам замедлил ход, а затем и вовсе остановился. Торопиться было некуда: его не заметили. Можно было не спешить и спокойно подумать, что он будет делать со своим открытием.

Верней, даже с открытиями.

Рабастан довольно долго сидел, прислонившись к стене Хогвартса, смотрел на залитую светом луны поляну, Дракучую иву, на чернеющий вдалеке Запретный лес, и думал. Оборотень. Когда же Люпина обратили? Он ведь был болезненным всегда — но ведь быть не может, чтобы он был оборотнем со второго курса? Или может? Но тогда учителя и Дамблдор не могут этого не знать. Но узнай они, разве бы Люпин учился здесь? Нет, невозможно, бред. Оборотня в школе не оставили бы! Дамблдор, конечно, любит грязнокровок, но ведь это преступление! Он не стал бы рисковать всем, что у него есть — от должности директора Хогвартса до свободы. Да никто из них не стал бы. Значит, они знать не могут — следовательно, Люпин стал оборотнем недавно. Ведь одно другому не противоречит, а в данном случае даже дополняет: оборотню проще укусить человека слабого и болезненного. И тупого, вероятно, раз уж он ему попался — хотя тут возможны варианты.

Впрочем, куда больше Рабастана занимала новость об анимагии Поттера и Блэка. Как? Когда они успели? Им всего семнадцать, они старше его меньше, чем на год! Анимагия — дело очень непростое, ей учиться долго, да и то в итоге не у каждого получится. Так когда?

И почему его это настолько задевает? Что ему до этого? Они ему чужие. Он узнал их тайну, он теперь её использует — но его ведь это именно задело. Сильно. Почему? Что он вообще чувствует? Он злится? Да, но не совсем. Не только. И, кстати, почему? На что? Нет, подобных ощущений Рабастан ни разу прежде не испытывал. Но понять, что чувствует, Рабастан хотел. Пришлось анализировать.

Анализ занял у него довольно много времени, но в конце концов Рабастан пришёл к выводу, что он… завидует. Прежде Рабастану никогда не доводилось испытывать подобного, и эти ощущения ему категорически не нравились. Но зато он понял теперь то, чего не понимал до этого — почему это чувство толкает порой людей на вещи глупые и подлые. Интересно, если получить желаемое, чувство это исчезает? Или остаётся, потому что ты всё равно получил это не первым? Впрочем, у него будет шанс проверить.

Потому что Рабастан твёрдо решил заняться анимагией. Правда, его несколько смущала возможность оказаться кем-то вроде рыбы, но, подумав, он решил, что превращаться станет, во-первых, в присутствии Родольфуса, а во-вторых, заранее подготовит ёмкости с водой пресной и солёной. Надо будет подумать, что ещё может понадобится.

Но всё это потом. Сперва следует решить, что ему делать с этой информацией. Рабастан склонялся к мысли просто написать об этом в аврорат, но ему словно бы мешало что-то. Будто он забыл о чём-то важном, не принял в расчёт то, что упускать нельзя. Что произойдёт, если он так сделает? Они однажды выйдут — и, скорее всего, решат отомстить тому, кто сломал им жизнь. Боится ли он их? Рабастан довольно долго всерьёз это обдумывал, и решил, что нет, не слишком. Он и сейчас-то не боялся, а уж после… К тому времени, когда они выйдут из тюрьмы, он станет намного сильнее. А врагов бояться наживать — не быть ни Лестрейнджем, ни некромантом.

Нет, не в страхе было дело. В чём же? Что он не учёл?

Впрочем, он ведь не обязан решать это прямо сейчас. У него впереди много времени: анимагия — это факт, и сейчас, через неделю или через месяц не изменится. Точно так же, как и оборотничество.

В гостиную Рабастан вернулся едва ли не под утро — и застал там Регулуса, сидящего перед едва теплящимся камином. Рабастан обрадовался: ему хотелось с кем-нибудь поговорить о том, что он узнал, и Регулус был идеальным собеседником.

— Скажи, — Рабастан подошёл к нему, наложил на них обоих заглушающие чары и сел в соседнее кресло, — ты знаешь, что твой брат — анимаг?

— Что? — Регулус едва ли не подпрыгнул в кресле, и его глаза округлились от изумления. — Как это?

— А вот так, — Рабастан подался вперёд и начал быстро и взволнованно рассказывать Регулусу всю эту историю с самого начала, незаметно для себя заводясь и распаляясь всё сильнее, и когда закончил, то вдруг понял, что не то чтобы кричит, но говорит довольно громко. — Понимаешь, что всё это значит? — спросил он. — Я уверен, что они не зарегистрированы — и плюс помогают прятать оборотня в школе. Я не знаю, какое за такие вещи полагается наказание, уверен, что нам всем станет намного проще жить в ближайшие два года. Да и Дамблдору, видимо, достанется — Руди порадуется, — закончил он. И только сейчас обратил внимание на выражение лица Регулуса. И замолчал, сразу же остыв от вида своего словно бы окаменевшего товарища.

Некоторое время они сидели в тишине, в которой изредка слышалось лишь тихое потрескивание углей в камине, а потом Регулус спросил:

— Ты их выдашь, да?

Его голос звучал напряжённо, и в то же время очень ровно — так, словно он боялся то ли что-то слишком резкое сказать, то ли вообще сорваться.

Рабастан от его вопроса даже растерялся.

— Ты же сам сказал, что твой брат ушёл из дома.

— Рэб, пожалуйста, — Регулус вцепился пальцами в ручки кресла так, что оно скрипнуло. — Не ломай Сириусу жизнь. Не надо, Рэб.

— Но ведь он ушёл, — сказал Рабастан с нажимом и недоумением. — Он сам от вас отказался. От вас всех — и от тебя! Он же тебя предал, Рег, — очень тихо договорил он.

— Пускай предал, — так же тихо отозвался Регулус. — Это его дело. А я не буду. Не хочу. Рэб, пожалуйста, не выдавай их. Я что хочешь сделаю.

— Да нет, — Рабастан даже вздрогнул от больно обжёгшей его обиды. — Глупости не говори. При чём тут ты?

— Потому что это я прошу, — Регулус поднялся и, шагнув, встал прямо перед Рабастаном — и тот понял вдруг, что сейчас будет и, тоже вскочив, торопливо выдохнул:

— Хорошо, — и почувствовал абсолютно физическое облегчение, когда лицо Регулуса прямо на глазах расслабилось. Рабастан и сам не знал, почему его в такой ужас привела возникший перед глазами образ стоящего перед ним на коленях Блэка: ему ведь до сих пор никогда не доводилось даже наблюдать такого, не то чтобы участвовать. Но нет, он не собирался позволять тому, кого все называли его другом, унижаться перед ним. Есть вещи, совершив которые, назад вернуться невозможно, и он только что совершенно чётко осознал, что не желает жить с подобным опытом. Нет, только не Регулус. И не Маркус, разумеется. И… Рабастан задумался было, есть ли кто-нибудь, кого бы он хотел так видеть, но заставил себя отложить такие мысли. После. Сперва надо завершить этот разговор. — Он твой брат, — сказал он, осторожно опускаясь на один из подлокотников. — Если ты так хочешь, я не выдам их. Хотя я не понимаю, — признался он. — Он ведь сам сказал, что не брат тебе.

— Он сказал, — Регулус глядел на Рабастана с такой признательностью, что тому стало мучительно неловко, и он подошёл к камину и пошевелил там угли кочергой, просто чтобы сбить это странное настроение и не видеть лица Блэка. — А я не говорил. Если бы Родольфус тебя предал, что бы сделал ты?

— Это невозможно, — Рабастан с некоторым удивлением поглядел на Регулуса.

— Но если бы? — повторил тот настойчиво. — Ты позволил бы отправить его в Азкабан?

— Нет, конечно, — тихо сказал Рабастан.

Его вдруг словно окатило удушливым горячим воздухом, и он почувствовал, что краснеет. Стыдно Рабастану бывало очень редко, и он это чувство ненавидел, но сейчас признавал, что, безусловно, заслужил его. Вот о чём, верней, о ком он позабыл, когда обдумывал своё решение — о Регулусе. Даже не вспомнил!

— Извини меня, — сказал Рабастан, оборачиваясь к так всё и стоящему возле его кресла Регулусу. — Я даже не подумал о тебе. Вернее, я подумал, но не так. Мерзко вышло.

— Я знаю, что вы с ними с первого дня воюете, — Регулус тоже подошёл к камину и встал с другой стороны. — Я понимаю, что ты хочешь отомстить. За всё. И такой шанс. Но ведь это правда им сломает жизнь. И Сириусу. Даже если он после тюрьмы сломается и вернётся, я так не хочу. Пусть живёт, как хочет, но живёт. Понимаешь?

— Да, — негромко сказал Рабастан.

Он бы тоже ни за что не выдал брата — что бы тот ему ни сделал. Он даже и родителям своим правды не сказал, чтобы дать им уйти спокойно, что уж говорить о брате. Почему же он об этом не подумал?

— Спасибо, — Регулус протянул руку и сжал его плечо. — Я тебе…

— Но они же попадутся так, — сказал Рабастан, опять краснея — и снова от стыда. Вот уж чего он точно не заслуживал, так это благодарности. — Поговори с ним. Если они будут так носиться, рано или поздно Люпин кого-нибудь убьёт или покусает. Или же его убьют, и потом всё равно будет расследование. И всё вскроется.

— Он не станет меня слушать, — качнул головою Регулус. — И ужасно разозлится, если узнает, что я знаю. Я даже не знаю, что он тогда сделает, — добавил он почти совсем неслышно.

— Но они и вправду попадутся, — сказал Рабастан. — Хотя ты прав, наверное… придумал. Можно написать им. Всем, или только одному Люпину. Анонимно. И сову на почте взять. Летом — всё равно на следующее полнолуние мы уже будем дома. Я могу сам написать, если хочешь.

— Они догадаются, — возразил Регулус.

— Не догадаются, — заявил Рабастан уверенно. — Просто нужно написать с ошибками. Слегка. И ни на тебя, ни на меня никто даже не подумают. А так пусть ищут, — он заулыбался. — Я всё сделаю. Я знаю, как. Я всё придумал. Пойдём спать? — предложил он. — Вставать скоро.

Впрочем, спать он не хотел: ему нужно было подумать в тишине и одиночестве о том, как предупредить Мальсибера со Снейпом. Маркусу он собирался рассказать всё как есть, потому что был уверен, что тот согласился сохранить всё в тайне — но вот Снейп… Совершенно невозможно было представить, чтобы он…

Стоп.

Рабастан, лежавший на кровати за опущенными полами полога в полной темноте, даже глаза открыл. Год назад Снейп жёстко их предупредил… да что там — потребовал, чтоб они пообещали, что и близко не подойдут к Люпину! Он что… знает? Знал уже тогда? И всё это тянется ещё с тех пор?

Если так, то почему он никому не рассказал?!

А ведь ещё призраки. Они-то не могли не знать такое. Почему они молчат? Почему не выдали Люпина так же, как его, директору?

Или… выдали?

И директор всё прекрасно знает? Знает — и молчит, и покрывает оборотня? Но зачем?

Спросить Снейпа? Бесполезно: тот терпеть не мог раскрывать свои секреты. Рабастан добьётся только ссоры, может быть, фатальной. Нет, со Снейпом говорить бессмысленно — но вот призраки ему не станут лгать и навряд ли станут обижаться. Значит, он расспросит их, а если они потребуют от него сохранения секрета, может, даже поторгуется немного.

К утру — ибо этой ночью он заснуть не смог — Рабастан пришёл к выводу, что с призраками говорить не будет. Да, он очень хотел знать, известно ли директору о Люпине, но, во-первых, далеко не факт, что призраки ему дадут ответ. А во-вторых, они наверняка свяжут его какой-нибудь клятвой — а если он откажется, они смогут и принудить. Очень просто: им довольно будет пригрозить ему раскрыть его собственный секрет, и Рабастан пообещает всё, что от него потребуют. Нет, его любопытство точно подобного не стоит. Хотя жаль…

Поэтому настроение у Рабастана утром было мрачным. Он ни капли не жалел о данном Регулусу обещании, но вот лишаться от разговора с призраками ему было неприятно и досадно. Он умел отказываться от своих желаний — некромантов без таких умений не бывает, — так же, как и от пустого любопытства, но тут вся ситуация была настолько экстраординарной, что обычная сдержанность Рабастану изменила. И опять ведь виноват во всём был Блэк! И Поттер. А Люпин… ну, что Люпин. Как раз его-то Рабастан теперь отлично понимал. Да быть оборотнем в сто раз хуже, чем быть некромантом! Рабастан, по крайней мере, человек, и всегда контролирует себя. И ему бы только доучиться, а там уже не будет иметь значения, узнает кто-нибудь его секрет, или нет. Тем более, что ведь это всё равно случится, рано или поздно. То есть все проблемы Рабастана закончатся после сдачи ТРИТОНОВ — и даже если что-нибудь произойдёт, и всё раскроется раньше, катастрофы не случится. Будет неприятно и обидно, но на жизнь Рабастана это всерьёз не повлияет.

А вот если кто-нибудь узнает про Люпина — будет настоящая беда. Вся его жизнь разлетится в прах, и уже не восстановится. Хотя… Как он вообще собирается жить? Вот, допустим, он закончит школу. Дальше что? Семья у них явно небогатая — значит, ему нужно будет зарабатывать. Но как? Чем? Люпину нельзя идти на службу в министерство, да и просто к кому-нибудь наняться на работу он не сможет тоже. Нужно дело, которым он сможет заниматься в отдалении от всех — например, зельеварение, но, конечно же, не в качестве аптекаря или целителя. Но вот варить что-то на заказ Люпин бы вполне мог. Для тех же аптек, в частности. Или… чем ещё он мог бы заниматься? Делать артефакты. Да, пожалуй, это даже лучше. Артефакты. Может быть, Люпин бы смог делать что-то уникальное, ведь наверняка сам факт его оборотничества будет как-нибудь влиять на создаваемые им вещи.

Так что Рабастан Люпину искренне сочувствовал. Он отлично знал, что значит прятаться, и представлял, как это, когда на тебя глядят как на чудовище. Он даже жалел, что Люпин настолько сильно связан с остальными Мародёрами — Рабастан теперь считал, что они могли бы если не дружить, то, по крайней мере, общаться с пользой для обоих. Но, конечно, Блэк и Поттер не позволят этого — да Люпин наверняка и сам такого не захочет. Жаль, конечно, но поделать с этим Рабастан ничего не мог.

Оставалось или принимать это так, как он принимал всегда реальность, или по-дурацки тратить время, портить себе настроение и злиться. Рабастан, конечно, делать этого не собирался, однако же желание как-нибудь задеть того же Блэка в нём за эту ночь только окрепло. Он не станет выдавать его, раз обещал, но ведь есть же много всякого другого. Например…

— Мистер Лестрейндж! Я могу узнать, что так занимает ваши мысли, что вы, судя по всему, даже не услышали задания?

Голос МакГонагалл был суров, и в нём слышалась отчётливое раздражение. Надо признать, вполне заслуженное: Рабастан и в самом деле слишком глубоко задумался и, похоже, пропустил момент, когда она дала задание и показала, как его исполнить.

— Простите, профессор МакГонагалл, — Рабастан даже слегка покраснел от совершенно искренней досады.

— Приступайте, если не хотите, чтобы Слизерин из-за вас потерял пять баллов, — велела она.

Если на баллы Рабастану было наплевать, то трансфигурация его весьма интересовала, так что он сосредоточился, прочёл написанное на доске задание и шёпотом попросил у Регулуса повторить объяснения профессора.

Это происшествие заставило его задуматься о том, для чего ему всё это. Блэк, Поттер, даже Люпин — какое ему до них дело? Почему ему не жалко тратить своё время на то, чтоб слегка испортить им жизнь? Потраченное время не вернуть, а результат забудется через пару дней или неделю, в крайнем случае — после окончания школы. Так почему? Зачем? Что ему до них?

Ответа Рабастан не находил. Получалась глупость: выходило, что настроение и чувства чужих и неприятных людей ему важнее собственного времени. Но ведь это было правдой — и Рабастан хотел понять, почему так было. Что он ощущал после драки с ними или сделанной удачно каверзы? Удовлетворение. Но почему? Какое ему вообще до них дело? Почему ему доставляли удовольствие их неудобства и страдания? Он мог в данном случае понять Снейпа: его подруга предпочла его им. Мог понят Мальсибера, которому нравилось любое человеческое взаимодействие и который был обижен за друга. Но он сам? Что ему до них?

Ответ он искал несколько дней. А когда нашёл — очень удивился: оказывается, ему нравится быть победителем. То есть знать, что он сильнее — ловчей, хитрее, не принципиально, это всё равно про силу. Даже нет… не силу. Он не просто ощущал себя в подобных случаях сильнее — он чувствовал себя лучшим и более достойным. Чего только? Это было до того глупо, что Рабастан даже растерялся. Он и так же уникален — он уже умеет то, о чём никто из его противников, да и не только их, вообще никто в этой школе даже не подозревает! А ведь ему ещё даже нет семнадцати. Через десять, двадцать, сорок лет он уйдёт по своему пути так далеко, что его никто из них не догонит никогда, даже если вдруг и попытается. Он уже знает о том, что предстоит любому в этом мире, больше, чем почти все узнают за всю жизнь. Он уже может вызвать любого из их дедушек и бабушек и узнать их тайны, например. Так зачем ему доказывать себе, что он может побороть их в драке? Он так много времени потратил на фантазии о том, какой может стать жизнь того же Блэка, если Рабастан сообщит в министерство о его анимагии — зачем? Ему лично, Рабастану, что даст это? Ничего! Его собственная жизнь никак, по сути, не изменится — так почему он тратит на всё это времени и сил едва ли не больше, чем на то, что ему и вправду пригодится?

С этого момента Рабастан совершенно потерял интерес ко всей этой компании. Тем более, начались экзамены, а когда они закончились, пришли каникулы, Рабастан вернулся домой и вообще забыл о Блэке, Поттере и о школе в целом — потому что ему предстояло принять, наверное, самое непростое решение в жизни. Встречу с Эйвери он больше откладывать не мог, но как себя вести — не знал. Он же ведь поймёт, что что-то изменилось: слишком хорошо он знает Рабастана, чтобы не заметить перемены. Но деваться было некуда, и Рабастан решил со встречей не тянуть, и отправился в дом Эйвери буквально через неделю после возвращения домой.

— Жаль твоих родителей, — сказал Эйвери. Рабастану стало так противно, что он едва не спросил, зачем же тогда было убивать их, но сдержался всё-таки. Зачем? Выйдет глупо, Эйвери над ним ещё и посмеётся. Ну и не признается, наверно. Хотя что будет делать Рабастан, если Эйвери вдруг скажет правду? — Ты был к ним привязан, и тебе тяжело сейчас, — продолжил Эйвери и добавил предсказуемо: — Так и происходит. Все привязанности рано или поздно заканчиваются болью.

— Думаете, ни одна из них того не стоит? — дерзко спросил Рабастан.

— Полагаю, нет, — ответил Эйвери спокойно. — Но решает каждый сам. Ты можешь ответить по-другому — и будешь в своём праве.

— Может быть, и стоит, — хмуро сказал Рабастан.

— У тебя вся жизнь, чтоб найти свой собственный ответ, — не стал спорить Эйвери. — Сейчас это неактуально. Так или иначе, ты теперь свободен — и мы можем…

— Я останусь в школе, — резко бросил Рабастан. — Доучусь и сдам ТРИТОНы.

— Для чего? — кажется, Эйвери и вправду удивился.

— Я так решил, — Рабастан изо всех сил поджал пальцы ног.

— Понимаю, — сказал Эйвери. — Я хотел бы знать причину.

— Просто решил, — упёрся Рабастан, глянув исподлобья. — Если я сейчас уйду, а после передумаю, я вернуться не смогу. Это всего два года. Вы же сами говорите, что у меня впереди вся жизнь.

— Это глупо, — Эйвери нахмурился, и Рабастан похолодел. — И бессмысленно. Объясни, зачем?

— Хочу знать то же, что другие, — ответил Рабастан, тоже нахмурившись. — Это моя жизнь. Я имею право сам решать.

— Вот как? — Эйвери сощурился, и Рабастану захотелось тут же убежать. Нет, он что-то делает не то… нельзя так. Есть же ещё Маркус, и вообще…

— Вы так сами говорили, — Рабастан заставил себя улыбнуться. — Когда я уйду из Хогвартса, я туда потом вернуться не смогу, — сказал он, осенённый внезапной мыслью. — И никогда больше не попаду в его библиотеку. Я знаю, что и у вас дома, и у нас книг много — но они ведь никуда не денутся. Но я хотел бы изучить те, что есть в Хогвартсе. В Запретной секции. Я умею проходить туда.

— Разумно, — в голове Эйвери прозвучало смешанное с удивлением удовлетворение. — Я хотел бы, чтоб ты сразу объяснял свои мотивы, а не изображал из себя упёртого барана, — попросил он. Рабастан кивнул, сглотнув, и опять заставил себя улыбнуться — и даже получил в ответ кивок. — Хорошо. Доучивайся, — решил Эйвери. — Это в самом деле может быть полезным.

Рабастан после этой встречи домой вернулся вымотанным, словно бы не спал две ночи. Нет, куда ему бодаться с Эйвери! Ему не то что рано это делать — даже думать о таком не стоит. По крайней мере, не имея за спиной кого-то, кто его прикроет.

Да и надо ли бодаться? Рабастан лежал в постели, и хотя ужасно хотел спать, засыпать не торопился. Нет, он не может просто взять и уйти от Эйвери. Да и не отпустит тот его, ни за что. Значит, нужно приглядеться к Лорду — в конце концов, вряд ли он может оказаться хуже и опаснее. Главное, чтоб он мог защитить не только Рабастана, но и Маркуса, и Руди, и, возможно, Регулуса, и Снейпа с Мальсибером.

Вечер в доме Блэков, как казалось Рабастану, тянулся бесконечно. Говорили за столом, по большей части, о политике, и Рабастан быстро заскучал — и от скуки принялся, как обычно, рассматривать участников беседы. И заметил, что все Блэки были радостно возбуждены, а Тёмный Лорд выглядел весьма довольным. Из не Блэков здесь были они с братом и старшие Розье — младший почему-то не пришёл, — Люциус Малфой с Нарциссой, из другой же ветви Блэков здесь присутствовала только Беллатрикс. Остальных Рабастан почти не знал — хотя нет, МакНейра он помнил. Так же, как и Роули. И ещё он точно где-то видел парочку гостей, но не мог вспомнить даже их имён.

В этом-то и заключалась странность. Это был не званный ужин и не бал — простой дружеский обед, судя по царящему за столом настрою. Но на подобные обеды приглашают ведь обычно вполне определённый круг друзей — так что он здесь делает? Родольфус — ясно, что, они с Беллатрикс почти встречались, но сам Рабастан?

Он в который раз оглядел гостей. Кажется, они все здесь друг друга знали — значит, всё-таки гостей подбирали тщательно. Было очевидно, что у здешних Блэков случилось нечто замечательное, что они хотят отпраздновать — но почему именно в таком составе? Где, к примеру, Эван? И родители Беллатрикс и Нарциссы? Где старший Малфой? Его мама умерла несколько лет тому назад, но отец-то жив… нет, Рабастан не понимал.

Оставалось только надеяться и ждать, что ответ появится позднее — и, действительно, сразу после основного блюда, но перед десертом, как раз когда положено делать в еде паузу, Тёмный Лорд поднялся. Разговоры тут же стихли, и в комнате стало так тихо, что Рабастан мог слышать стук собственного сердца.

— Друзья мои, — заговорил Лорд, обводя их всем непонятно Рабастану гордым взглядом. — Я счастлив, что вы все пришли сегодня, чтобы разделить со мною мою радость и принять в наши ряды сразу двух новых товарищей. Подойдите, Белла, Регулус, — велел он.

За столом зааплодировали, а Рабастану почему-то вдруг стало очень неуютно. Ненадолго — почти сразу это ощущение прошло, сменившись любопытством. Сейчас он увидит, что такое эта Метка. Вот зачем его позвали! Их с Родольфусом. Значит, это уже второе приглашение. На третье нужно будет дать ответ.

Регулус и Беллатрикс, тем временем, опустились на колени и закатали свои левые рукава по локоть. Тёмный Лорд взял в руку палочку, и Рабастан вдруг обратил внимание на его ногти — толстые, желтоватые и треугольные, чем-то напоминающие когти какого-то животного.

— Беллатрикс, — торжественно произнёс Лорд. — Начнём с тебя.

Она улыбнулась счастливо и гордо и протянула ему свою левую руку. Рабастан успел ещё удивиться, почему же она левая? Палочку ведь держат правой, правой и клянутся, тогда почему же… — когда Лорд обхватил своими длинными и тонкими пальцами руку Беллатрикс с тыльной стороны, а затем приставил кончик своей палочки к середине её предплечья и с силой вжал его туда. Секунду или две не происходило ничего, а потом лицо Беллатрикс приобрело странное, отрешённо-блаженное выражение, словно бы ей было невероятно хорошо — и на её белой коже стало рисоваться идущее от палочки изображение черепа с вылезающей изо рта змеёй.

— Теперь ты принадлежишь мне, — сказал Тёмный Лорд, когда тёмная картинка была полностью готова. Он убрал палочку и, взяв Беллатрикс за подбородок, велел: — Встань.

Она поднялась и встала, слегка пошатнувшись, а когда открыла глаза, её взгляд был совершенно пьяным и невероятно, почти пугающе счастливым. Раздались аплодисменты, зазвучали поздравления — а Рабастан взглянул на брата, но не смог ничего прочесть по его лицу. Впрочем, ему и этого хватило: если тот закрылся до такой степени, значит, ему есть, что скрывать. Только от кого — от Лорда или Рабастана?

— Регулус, — вновь прозвучал высокий голос Лорда. — Подойди.

Что?!

Рабастан мгновенно позабыл про Беллатрикс и даже про Родольфуса. Он совсем не ожидал подобного, хотя и помнил тот майский разговор. Значит, Регулус решился? Уже? Так быстро? Но ведь он же школьник, и ему ещё два года там учиться — что будет, если кто-нибудь увидит метку? Вот теперь Рабастан понял, почему здесь не было Эвана Розье и вообще больше никого из школы, кроме его самого и Регулуса, тоже опустившегося теперь на колени перед Лордом. Рабастану стало смешно: это было так банально! Лорд бы ещё руку себе целовать их всех заставил или вообще полу своей мантии. Впрочем, наблюдать за Регулусом он от этого менее внимательно не стал, но отличий не нашёл. Повторилось всё — вплоть до выражения лица, возникшего на лице Регулуса в тот момент, когда Лорд начал колдовать. Что ж, с его стороны вполне разумно было сделать эту церемонию такой запоминающейся — Рабастан это признавал, но это всё равно казалось ему смешным. Интересно, что ощущают те, кому наносят метку? Беллатрикс, конечно, не расскажет, а вот Регулуса можно расспросить.

Потом.

Когда Регулус, уже с меткой на руке, поднялся, снова раздались аплодисменты — и тут Рабастан понял, по какому принципу были собраны здесь гости: вероятно, все они носили метку. Или почти все, потому что при всём желании Рабастан не мог представить с ней ту же Вальбургу Блэк. Ну и, конечно же, они с Родольфусом — у них тоже меток не было.

Беллатрикс и Регулуса поздравляли, и Рабастан даже не заметил, когда и как к нему подошёл Лорд.

— Выглядело глупо, да? — спросил он с ироничной усмешкой, опускаясь на пустой сейчас соседний стул.

— Было очень впечатляюще, — осторожно ответил Рабастан.

— Людям нравятся такие вещи, — сказал Лорд. — Можно было бы всё это сделать будничней и проще, но людям нужны праздники и торжества. Однако, если ты решишь ко мне присоединиться, тебе можно будет обойтись без этого, — он кивнул в сторону шумно радующуюся чуть в стороне компанию. — Что тебе, что брату. Впрочем, как решите… и если решитесь, — он растянул в улыбке свои тонкие бескровные губы, и Рабастан вдруг точно понял, что когда-то прежде Лорд должен был быть очень обаятельным, и привычка улыбаться так осталась у него с тех пор.

— Я не могу просто так уйти из учеников, — медленно проговорил Рабастан.

— Понимаю, — кивнул Лорд. — Эйвери не захочет потерять ученика. Но я буду рад Родольфусу — он это знает, и ты тоже.

— Дело не в Родольфусе, — Рабастан поглядел ему в глаза — странного коричневого-красного цвета и почти красными же белками.

— У тебя есть девушка? — удивился Лорд.

— Нет, конечно, — Рабастан тоже удивился. Раз он некромант — пусть не урождённый, но хотя бы практикующий — он же должен знать, что это невозможно! Или это такая шутка неудачная? Вроде нет… — У меня есть друзья. И я не хочу, чтобы с ними из-за меня беда случилась.

— Друзья, — в голосе Тёмного Лорда появился интерес. — Умение дружить — это особенное качество. Очень важное. Прекрасно, что ты одарён им. Но ты прав: им может угрожать опасность, если ты уйдёшь от Эйвери. Кто они? Расскажи мне, — попросил он.

— Вы тут не поможете, — сказал Рабастан, и Лорд вместо того, чтобы возмутиться или начать убеждать его в обратном, усмехнулся.

— Не проверишь — не узнаешь, — сказал он. — Почему ты так считаешь?

— Потому что один из них — Маркус, его сын, — ответил Рабастан, внимательно наблюдая за выражением лица Тёмного Лорда. И мгновенно понял, что Родольфус не ошибся: глаза Лорда сверкнули красным, и почти отсутствующие ноздри вздрогнули.

— Ты дружен с младшим Эйвери?

— Да, — ответил Рабастан.

Они говорили с Маркусом о Лорде — вскоре после возвращения Рабастана после похорон, устроившись возле Чёрного Озера в один из прохладных ветренных дней, когда мало кто сюда ходил.

— Отец опасается его, — сказал Маркус. — Говорит, что у него верные идеи, но что он не готов таскать ему каштаны из огня. Так что, может, для тебя это и правда выход.

— Не только для меня, — возразил Рабастан. — Ты ведь тоже можешь…

— Да зачем я ему сдался? — отмахнулся Маркус. — Отец и за тебя-то воевать с ним будет, а уж за меня… — он вздохнул. — Я, знаешь, думаю порой: может, мне действительно жениться? Сразу после школы. Но я не могу отдать ему ни в чём неповинного ребёнка. Понимаешь? Не могу! Отец сделает из него такое же чудовище, как он сам.

— Сделает, — согласился Рабастан. — Марк, я думаю, что ты неправ. Ты умный — умнее всех, кого я знаю. Быть не может, чтобы Лорд не оценил тебя.

— Умных много, — возразил Маркус. — Я же драться не умею. Я пытался — помнишь, ты учил меня? Он и сам, наверно, не дурак — и ему нужны бойцы, а не мозги.

— Я не собираюсь быть бойцом, — улыбнулся Рабастан.

— Не сравнивай, — вздохнул Маркус. — Ты же уникальный. Некромант. Таких нет больше. Конечно, никто не отправит тебя в бой, чтоб там потерять.

— Я могу попробовать договориться с ним, — предложил Рабастан. — Как ты думаешь, я достаточно уникален для того, чтобы выторговать для тебя особые условия?

Они рассмеялись — и это само по себе было удивительно. Маркус был единственным, с кем у Рабастана совершенно неожиданно для него самого выходило по-настоящему шутить — не теми заранее выдуманными шутками, которых у него уже скопилось несколько тетрадей, а теми, что сами собой рождались в разговоре. Что-то похожее у Рабастана происходило разве что с Родольфусом, да и то намного реже — может, потому что общались они с ним меньше, чем с Маркусом. С остальными у Рабастана так не получалось — да и не хотелось. Ни с кем, даже с Мальсибером, способным развеселить, кажется, даже Плаксу Миртл. Это привидение Рабастан встретил только несколько недель назад — вероятно, потому что оно выбрало себе весьма странное место обитание: женский туалет, откуда выбиралось крайне редко. Миртл до смерти — если можно так сказать о призраке — испугалась тогда Рабастана, так что успокаивали её остальные призраки довольно долго. И даже это удалось им только после заверений Рабастана, что он никого и никуда насильно отправлять не собирается, и Миртл ещё придётся очень попросить его, чтоб он ей помог уйти.

А вот с Маркусом Рабастан шутил, и даже с удовольствием. И удивлялся этому — то после, а то и прямо во время разговора. Почему-то Рабастану с ним было почти так же легко, как с самим собой и порою даже легче, чем с Родольфусом. Почему так происходит, Рабастан не понимал, а анализ ответа почему-то не давал.

Может, потому что анализировать это Рабастану не очень-то хотелось, так что он не слишком и старался.

— У тебя удивительный талант выбирать себе друзей, — сказал Тёмный Лорд. — Это редкость.

— Талант? — переспросил Рабастан, не зная, что сказать. Это брат когда-то научил его: если не знаешь, что ответить, а сказать что-нибудь нужно, выбери главное слово в реплике собеседника и повтори его с вопросительной интонацией.

— Ты вообще удивительно талантлив, — заметил Тёмный Лорд. — Возможно, твои таланты связаны.

— Вы знакомы с Маркусом? — нет, Рабастан не собирался менять тему.

— Я о нём наслышан, — в голосе Лорда послышалась откровенная ирония, и Рабастану показалось, что сейчас он спросит что-то вроде «я прошёл проверку?». — Говорят, что он весьма умён и любит книги. И я знаю, что мой старый друг им весьма разочарован.

— Он умён, — согласно кивнул Рабастан. — И отец и вправду не в восторге от него. И не пожалеет, если нужно будет надавить на меня.

— Эйвери не свойственно жалеть кого-то, — согласился Лорд. — Не могу назвать себя сентиментальным, но даже мне он с юности представлялся человеком исключительно жестоким и хладнокровным. Мне всегда было жаль его сына — тяжело расти с таким отцом. Ему повезло, что у него есть ты.

— До тех пор, пока я не уйду от Эйвери, — сказал Рабастан.

— Мне казалось, я сказал тебе, что способен защитить своих людей, — с некоторым упрёком проговорил Тёмный Лорд. — Познакомь нас, — предложил он. — И с Маркусом, и с остальными. Сейчас лето — пригласи их к вам. Я всегда рад провести время среди молодых людей, — губы Лорда растянулись той самой улыбке, которая когда-то прежде наверняка была очаровательной.

— Я вас познакомлю, — пообещал Рабастан, очень стараясь, чтобы его голос не звучал слишком заинтересованно. — Но они не все из старых семей, — предупредил он напряжённо.

— Я рад слышать, что ты смотришь с должной широтой на вещи, — ободряюще проговорил Лорд. — Драгоценна любая волшебная кровь. Разумеется, если она действительно волшебная, — добавил он, пристально глядя на Рабастана.

— Его мать — волшебница, — сказал тот, спокойно выдерживая этот взгляд и думая, что после Эйвери вряд ли кто-то может по-настоящему его смутить. — Из Принцев. А отец — маггл.

— Полукровка, — Рабастану почудилось в голосе Тёмного Лорда нечто странное, и он напрягся, готовясь защищать и защищаться. — Что же — среди них бывают сильные волшебники. Мать Дамблдора была грязнокровкой — это то же самое, но никто не скажет, что он слаб. Это тот самый случай, когда всё в руках самого волшебника. Чистокровных ведёт кровь, а у полукровок есть выбор. Познакомь нас, — велел он. — Полагаю, если бы избрал его в друзья, в нём есть что-нибудь особенное?

— Он талантливый волшебник, — сказал Рабастан. — И прекрасный зельевар. Они дружат с Маркусом, — добавил он.

— Ты меня заинтересовал, — сообщил Лорд Рабастану. — Пригласи их. А теперь ступай и поздравь своего товарища — вы ведь дружны с Регулусом? — он поднялся, вынуждая Рабастана сделать то же.

Вечер продолжался ещё долго, но Рабастан почти в нём не участвовал. Ему очень хотелось поговорить с Регулусом и с Родольфусом — но наедине и по отдельности. Здесб же он, по сути, терял время, и когда ему это совсем уж надоело, тихо вышел из гостиной и пошёл пройтись по дому. И почти сразу же наткнулся на ведущую вверх лестницу, над которой вместо портретов, как это было у них дома, висели отрубленные головы эльфов. И если б только головы… Их владельцы тоже были здесь — мёртвые, не призраки, они, казалось, тоже были прибиты к стене над лестницей.

Или не казалось?

Рабастан медленно подошёл поближе и, поднявшись по ступенькам, пристально вгляделся в одного из мёртвых эльфов. И почувствовал, как взмокают и холодеют у него ладони, и как вздыбливаются на затылке волоски. Он не то чтобы не видел прежде ничего подобного — он даже и не слышал о таком. Мертвецы и вправду были… не прибиты, нет, но прикреплены к стене каким-то неизвестным Рабастану заклинанием. Они все смотрели на него теперь, и их глаза следили за ним с таким вниманием, что Рабастану стало совсем не по себе.

— Молодой господин заблудился? — раздался совсем рядом, прямо за спиной высокий чуть надтреснутый голос. Рабастан быстро обернулся и увидел завёрнутого в чистое полотенце домовика.

— Я искал туалетную комнату, — солгал он. Вышло вполне достоверно: этой лжи Рабастана научил Родольфус ещё в раннем детстве, и она всегда срабатывала.

— Сюда, господин. Пожалуйста, господин, — эльф склонился в низком поклоне и попятился, показывая Рабастану путь, и тот, в последний раз поглядев на закреплённых на стене эльфов, пошёл следом. Почему они молчат? Они так глядели на него, но почему не произнесли ни звука? Кто-то запретил им? Кто? И как? В семье Блэков есть некроманты?

Рабастан давным-давно уже не боялся мёртвых, но от вида этих мёртвых эльфов ему стало жутковато. Кто такое сотворил? Как? И, главное, зачем? Какой смысл их держать здесь прикреплёнными к стене, где они даже толком послужить не могут? Или тот, кто сделал это с ними, может их и отпускать? Но кто? Кто из родителей Регулуса способен на такое? Орион? Вальбурга? Женщины, конечно, некромантами не рождаются, но практиковать, наверно, могут? Или нет? До сих пор Рабастана этот вопрос не интересовал, но сейчас он задумался об этом — а заодно о том, почему, собственно, урождённым некромантом может быть только мужчина. Потому что женщины рожают? Но они ведь делают это тоже по своему желанию, как и мужчины. Почему тогда?

Рабастан сейчас как никогда жалел о том, что Регулус ничего не знает о его некромантии. Может, ему стоит рассказать? И не потом, а прямо сейчас? Тем более, что Регулус теперь будет вместе с Лордом. Да, пожалуй, Рабастан ему расскажет.

Он вообще очень хотел поговорить с Регулусом, однако сделать это Рабастану удалось только на следующий день, вернее, вечер. Они встретились у Рабастана в доме — Регулус, едва выйдя из камина, пояснил:

— Дома нам никто не даст поговорить спокойно. Родители так счастливы и так горды, что точно не оставят нас в покое.

— Что ты чувствовал, когда Лорд ставил тебе метку? — спросил Рабастан первое, что хотел узнать.

— Счастье, — Регулус заулыбался при одном воспоминании об этом. — Полное всепоглощающее счастье. Я даже не знаю, с чем это сравнить. Это было видно, да?

— Было, — ответ Рабастану ничего не объяснил, и он попытался уточнить: — Счастье — это очень обще. Что ты чувствовал? Тебе было тепло? Холодно?

— Мне было хорошо, — Регулус слегка развёл руками. — Я не знаю, как это объяснить иначе. Извини, Рэб. Но ты, может быть, и сам это узнаешь — ты ведь говорил, что думаешь о том, чтоб к нему присоединиться.

— Думаю, — признал Рабастан. — Лорд зовёт нас, но я не знаю. Отец был очень против…

— Люди консервативны, — сказал Регулус. — Чем старше — тем консервативнее. И ленивее — они не любят резких перемен, даже если признают, что те необходимы. И тем более не любят действовать. Но кто-то должен же — иначе всё так и окончится разговорами.

— Как именно? — задал Рабастан вопрос, на который очень надеялся получить сейчас ответ.

— По-разному, — уверенно ответил Регулус. — Принимать законы, объяснять… по-разному. Иначе мы и вправду потеряем наш мир, понимаешь?

— Не очень, — признался Рабастан. — Рег, вот ты, ты лично, что будешь делать?

— Я пока не знаю, — ответил тот на удивление спокойно. — Там будет видно. Но нельзя не делать ничего — потому что пока мы сидим, другие действуют. И мы теряем тех, кого… своих, — не стал он договаривать.

Рабастан кивнул. Регулуса он прекрасно понимал: если бы не Дамблдор со своими магглолюбскими идеями, за которые из глупого протеста ухватился Сириус, может быть, тот жил бы дома. Или не так воевал с родителями — и, конечно, с братом.

Или Снейп. Тот так и мучился со своей Эванс, ходил за нею тенью, смотрел издали — а она крутила с Поттером и с Блэком. Которые, скорей всего, и внимание-то обращали на неё, по большей мере, потому что она из магглов, которых они так любят. Ну и чтобы Снейпу насолить: все же знали, что они дружили с детства.

Или вот Мальсибер, за которым уже год как закрепилась слава самого ужасного из чёрных магов. Что он сделал с той девчонкой, Рабастан не знал — этого никто не знал, на самом деле, даже призраки, которых он спросил — но ведь кто пустил этот дурацкий слух о чёрной магии? Эванс! МакДональд, между прочим, никаких обвинений не выдвигала — а могла бы! Призраки сказали, что с ней долго говорил директор, так что будь там вправду что-нибудь серьёзное, она призналась бы. Ведь наверняка речь о какой-то ерунде идёт, обычной для волшебников — а Эванс ничего не поняла и устроила, вернее, попыталась подлинную травлю! И ведь даже мнение подружки ей не важно — нет, она решила так и точно знает! Сам Мальсибер, правда, тоже на все вопросы лишь отшучивался — но он часто делал так, и Рабастану нежелание оправдываться перед кем-то было вполне понятно. И вообще, та репутация, что создала ему эта история, на Слизерине была Мальсиберу, скорее, в плюс — и всё же кто дал право этой Эванс лезть, куда её не просят?

Нет уж. Прав Лорд — грязнокровки слишком наглые и необоснованно самоуверенные. И прав Регулус: кто-то должен это исправить.

Эйвери вдруг замолчал и, опустив палочку, пристально оглядел стоящего рядом с ним с палочкой в руках Рабастана.

— В тебе что-то изменилось, — сказал он.

Лето подходило к концу, и это была их последняя встреча перед началом учебного года — и, как Рабастан надеялся, может быть, вообще последняя. Вот только не предполагал, что всё выйдет так, как выходило.

— Подойди, — велел Эйвери, но Рабастан вместо этого сделал шаг назад и стиснул палочку покрепче. Как же он учуял? Её же незаметно! — Подойди ко мне, — приказал Эйвери опять, и Рабастан ощутил себя малышом, стоящим перед голодной мантикорой. Или разозлённым сфинксом. Да, пожалуй, перед сфинксом.

Эйвери вдруг сделал едва ощутимое движение палочкой, и Рабастана буквально притянуло к нему — и прежде, чем он успел хоть что-то сделать, его тело словно бы окаменело, так что он даже моргнуть не мог. Эйвери уставился ему в глаза, и Рабастан с какой-то отрешённой обречённостью понял, что тот сейчас сделает.

И оказался прав.

Он, конечно же, учился окклюменции, но противостоять Эйвери не смог, хотя и попытался. Но где там! Пара секунд — и у Рабастана перед глазами встала будничная и совсем не торжественная сцена в Главном зале Лестрейндж-холла, и он снова вспомнил то невероятное и ни на что не похожее ощущение тепла, восторга, радости и удивительной гармонии, доверху заполнивших его в то время, покуда на его левом предплечье ласково и чуть щекочуще рисовалась Метка. Рабастан потом ещё несколько часов ходил, слегка оглушённый этим ощущением и чувством незнакомой ему прежде близости кого-то сильного, большого и, определённо, очень дружески к нему настроенного, словно закрывавшего его собою от всего дурного. Позже это сгладилось, но так до конца и не ушло, и сейчас он снова остро вспомнил всё это и…

— Ты… Мальчишка. Идиот! — Рабастана вдруг подбросило вверх, почти под потолок, а затем швырнуло в стену. Удар почти оглушил его, и хотя наложенное Эйвери проклятье спало, тело Рабастана почти не слушалось. Рухнув на пол, он попытался было встать, но его опять подняло и вдавило в стену — и теперь Эйвери оказался рядом с ним, и кончик его палочки упирался Рабастану в подбородок. — Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — буквально прорычал он, и Рабастану показалось, что Эйвери сейчас насадит себе на палочку его голову, затем сдёрнет её с позвоночника и повесит этот чудовищный леденец на стену. — Понимаешь, кем ты стал? — повторил он, до боли сжимая пальцами его щёки.

Рабастан молчал, естественно — хотя бы потому, что физически до этого момента не имел возможности вымолвить ни слова. То ли Эйвери это осознал, то ли ему просто надоело, но он выпустил его и, сняв все заклятья, отошёл на пару шагов, продолжая теперь просто на него глядеть. Рабастан заговорил не сразу, но когда сумел, пробормотал:

— Я так решил.

— Что ты решил? — с сарказмом и презрением спросил Эйвери. — Я восемь лет тебя учил тому, что прежде, чем принимать решение, нужно изучить вопрос. И тому, что некоторые решения фатальны. Но, как вижу, ты не научился ничему.

— Это моя жизнь, — огрызнулся Рабастан. — И она не ваша.

— Безусловно, — с непонятным Рабастану издевательством согласился Эйвери. — Но и не твоя. Теперь, — сказал он непонятно. — Какой же ты кретин, — устало проговорил он и велел: — Убирайся. Вон отсюда. Ты когда-нибудь поймёшь, что натворил, но я тебя больше видеть не желаю. Дара жаль, конечно, — в его голосе зазвучали горечь и презрение, — но ты не уникален. Выметайся. И не смей больше появляться в моём доме. Я запрещаю. Тебе ясно?

— Да, — тихо ответил Рабастан, сам не веря собственной удаче. Вот так просто? Вон — и всё? Он двинулся к двери, ощущая на себе тяжёлый взгляд своего теперь уже бывшего учителя, и уже выйдя в коридор, услышал угрожающе-предупреждающее:

— И не приближайся к Маркусу. Узнаю, что вы с ним общаетесь — тебе никакая загадка⁽¹⁾ не поможет.

Этих слов Рабастан совсем не понял — да и не стремился. Всё внезапно разрешилось куда лучше и быстрей, чем он даже смел надеяться, и он просто торопился покинуть этот дом. И лишь оказавшись у себя, сообразил, что сейчас будет с Маркусом — и в ужасе остановился прямо у камина. Это он ему не рискнул сделать ничего — потому что он всё-таки Лестрейндж. Но Маркус — Эйвери, и кто там будет разбираться, если с тем случится что-нибудь фатальное? И никакой Лорд тут не поможет — просто не успеет, тем более что аппарация в доме Эйвери закрыта, и камин, скорее всего, уже тоже. Какой же он дурак! Почему они с Маркусом об этом не подумали? Надо было Маркусу сегодня оставаться у кого-нибудь в гостях. Да вот хоть у них! Мерлин, как же глупо — а главное, опасно.

Надо вызвать Лорда. Он ведь обещал их защищать! Вот только как он попадёт в дом к Эйвери? Лорд, конечно, очень сильный, но попасть в закрытый дом… даже если он и сможет, то небыстро.

Рабастан сам сунулся было в камин, но его немедленно выбросило обратно. Значит, камин заперт — может, только для него, конечно, верней, для Лестрейндж-холла, но, скорей, для всех. Тогда… метла? И аппарация, которой его, к счастью, уже обучил брат. В окрестности. А дальше — метла, и, может, Рабастану повезёт.

Он призвал метлу и аппарировал так близко к дому Эйвери, как только мог, отчаянно жалея, что он не анимаг. Было бы он, к примеру, волком, или тигром, или хоть какой-то хищной птицей! Многие, да почти все защиты на животных не рассчитаны, тем более что дом стоит в лесу. Но жалеть о том, чего нет, Рабастан не стал — что толку?

К дому он пройти не смог: хоть видел его издали, но кружил по лесу, и когда внезапно чуть не попал в болото, которого тут прежде точно не было, остановился. Нет, он внутрь не пройдёт. Надо бы домой вернуться — и, наверно, в самом деле вызвать Лорда.

Впрочем, это не потребовалось, потому что первым, кого Рабастан увидел, войдя в дом, был Маркус — ужасно перепуганный, взъерошенный, но вполне живой. С Рабастана вдруг словно спала половина веса, и его губы сами собой растянулись в улыбке, и он, кинувшись Маркусу, стиснул его плечи, а потом прижал к себе — потому что ему хотелось не просто увидеть, но и ощутить физически его реальность.

— Прости меня, пожалуйста, — выдохнул Рабастан, отпуская несколько ошеломлённого его действиями Маркуса. — Надо было тебя спрятать, прежде чем идти разговаривать с твоим отцом. Хотя лучше и разумнее было сообщить ему о Лорде при нём же.

— Он бы всё равно узнал, — возразил Маркус, и Рабастан только тут заметил, что его руки, да и сам он весь дрожит. — Должен был узнать. В этом же и был весь смысл. Чтоб он знал.

— Я думаю, тебе нужно выпить умиротворяющий бальзам, — сказал Рабастан. — И горячий сладкий чай.

— Я решил, что он меня убьёт, — Маркус кивнул и зачем-то попытался трясущимися пальцами расчесать свои спутанные кудри. — Даже не знаю, почему он этого не сделал. Но он промахнулся. Представляешь?

— Нет, — уверенно сказал Рабастан. — Он не мог. Ты был далеко?

— Я был у себя, — помотал головой Маркус. — В комнате. В своей.

— Он не мог, — удивлённо повторил Рабастан. — Разве что намеренно. А что он сделал?

— Он пустил Аваду, — Маркус побледнел. — В меня. Но почему-то промахнулся и попал в окно. Я сидел с ним рядом, и меня осыпало осколками. А потом исчез. Не аппарировал, а просто… я не знаю. Исчез.

— Словно спрятался за занавеску? — спросил Рабастан.

Маркус задумался.

— Ты знаешь… а пожалуй. Да, наверное… похоже. За невидимую.

— Так уходят на Ту сторону, — немного озадаченно проговорил Рабастан.

— Он, — Маркус побледнел ещё сильнее, — ты думаешь, он хотел меня…

— Живого человека невозможно просто так отвести туда, — успокаивающе сказал Рабастан. — Этому нужно учиться. Долго. Я не понимаю, почему он так сделал. Но в любом случае, думаю, тебе лучше пока остаться здесь.

— Я вообще боюсь идти домой, — признался Маркус. — Мне кажется, что стало только хуже… Он вошёл ко мне, ткнул палочкой, задрал рукав — и… я был уверен, что он меня убил.

— Убьёт, — зачем-то поправил Рабастан.

Он был здорово растерян. Всё пошло совсем не так, как они с Маркусом планировали, когда решили принять метку. Вообще не так! И если Рабастан был даже рад тому, как всё сложилось с ним, то с Маркусом всё было скверно. Не может же он вообще больше никогда не вернуться домой!

— Нет, убил, — возразил Маркус. — На мгновенье мне так показалось. А потом я осознал, что жив. И сбежал сюда… я не знал, куда ещё идти.

— Это правильно, — голос Рабастана звучал абсолютно уверенно, хотя он понятия не имел, что скажет на это Родольфус. С другой стороны, вряд ли он станет возражать: дом огромный, Маркус им не помешает. И потом, ведь это и его дом тоже. Он ведь может позвать сюда кого-то.

Но сбегать из дома… Нет, это было неправильно.

— Я боюсь идти туда, — тихо сказал Маркус. — Понимаю, что придётся — но боюсь.

— Думаю, ты можешь жить у нас, — сказал Рабастан. — Сколько хочешь. Хотя это временное решение проблемы.

— Что ты, — Маркус помотал головой. — Нет, я не могу.

— Я понимаю, что дома жить лучше, — кивнул Рабастан. — Я же ведь не говорю, что ты обязан. Но ты можешь. Если хочешь, или если придётся.

— У меня там… всё. Вообще, — Маркус снова попытался распутать свои длинные волосы. — Я… Я должен был подумать, что так будет. Что отец не простит такое.

— Сейчас, я думаю, что это можно было просчитать, — признался Рабастан. — Но я тоже ничего подобного не ожидал. Я думаю, нужно поговорить с Лордом. Они ведь с твоим отцом знакомы с детства.

— И что он сделает? — с тоской спросил Маркус. — Заколдует его?

Они так и не решили ничего — кроме того, что Маркус остаётся пока жить у Лестрейнджей. Родольфус эту идею поддержал, а на следующий день принёс Маркусу полный кошелёк:

— Тебе нужна одежда, учебники и всё остальное к школе. Оставайся у нас столько хочешь — дом большой.

— Отец вас убьёт, — тихо возразил Маркус.

— Хотел бы — уже убил, — возразил Родольфус. — Я считаю, ты преувеличиваешь. Вы оба. Никого он убивать не будет. Злиться — да, но, если я правильно понимаю, вся идея ведь была в том, чтобы защититься от него. С Лордом он не станет воевать. Хотел бы — уже убил, как ты понимаешь.

— Меня и Рабастана — нет, наверное, — почти шёпотом ответил Маркус, оглянувшись на сидевшего рядом Рабастана. — Но тебя может…

— Посмотрим, — усмехнулся Родольфус. — Но с Лордом поговорить и вправду стоит.

Делать это пришлось Рабастану: Маркуса одна мысль о том, чтобы просить Тёмного Лорда о защите, почему-то донельзя пугала. Почему, Рабастан не понимал, но уговаривать Маркуса не стал: в конце концов, тот попал в такое положение из-за него. Следовательно, ему и разбираться. И потом, он Лорда вовсе не боялся — опасался разве что, но страха не испытывал.

Хотя метка его очень интересовала. Она была… о нет, это было не простое «средство связи». Вернее, связь как раз была, и он чувствовал её — и это было удивительнейшее ощущение. Чувствовать другого человека — постоянно, чем бы он ни занимался. Это чем-то напоминало Рабастану то, как в детстве, когда он болел, у его постели сидела их эльфийка, и он даже во сне всегда точно знал, что она здесь, и если что, её всегда можно позвать. Можно попросить воды, или открыть окно, или закрыть его, или книжку почитать — всё, что угодно.

Вот только…

Он не мог пока сформулировать, в чём состояло это «но». Нет, пожалуй, ощущение от метки было успокаивающе-приятным, но…

Что-то было в ней не так. Или же не в ней, а в том, кто был по другую сторону. Может, дело было в том, что Лорд, как он говорил, «далеко продвинулся по дороге бессмертия» — и некроманту Рабастану это было… не так? Да, никакие иные слова не подходили — что-то было именно «не так». Словно было в этой метке… или этой связи что-то лишнее. Или же наоборот…

А ещё его смущали слова Эйвери — те, что он бросил на прощанье. О какой загадке, что могла бы помочь, он говорил? Почему-то эта мысль казалась Рабастану очень важной, но пока как ни старался, он ответ не находил.

Впрочем, время разобраться у Рабастана ещё будет. Сейчас следовало решить задачу куда более простую, что он и намеревался сделать.

И совсем не ожидал, что всё опять выйдет настолько просто. Тёмный Лорд выслушал его удивительно внимательно, поздравил его, посочувствовал Маркусу и пообещал решить эту «неприятную проблему». И действительно решил, на следующий же день вызвав к себе Маркуса и сообщив, что тот может возвращаться домой. Больше ничего он не сказал, и Маркус вернулся в Лестрейндж-холл едва ли не более расстроенным, чем до визита к Лорду.

— Я пойду с тобой, — сказал Рабастан. — Или, хочешь, вообще схожу сперва один.

— Хочу, — признался Маркус. — Но это неправильно. Просто подожди меня здесь, ладно?

— Идём вместе, — твёрдо сказал Рабастан. — Это была моя идея. И вообще, дело во мне.

Маркус в ответ только кивнул тихо — и они отправились к нему домой. Камин оказался неожиданно открыт — а встретившие их эльфы сообщили, что «хозяин ушёл. И не сказал, когда вернётся».

— Я не буду жить здесь, — твёрдо сказал Маркус. — Не могу. Он же ведь в любой момент вернётся.

— Оставайся у нас, — тут же предложил Рабастан. — И Руди не против.

— А они? — Маркус кивнул на эльфов. — Что они здесь будут делать в одиночестве?

— Всё равно мы едем в школу, — разумно возразил Рабастан. — Навестишь их в каникулы, если захочешь.

— Скажи, ты боишься? — спросил Маркус, заглянув Рабастану в глаза.

— Я думаю, отец тебе точно ничего не сделает, пока у кого-нибудь из вас нет детей, — ответил Рабастан. — И есть Лорд ещё. Думаю, что больше нет нужды бояться. Опасаться — да.

— У меня детей не будет, — негромко сказал Маркус. — Я давно уже решил.

— Пока твой отец жив? — понимающе уточнил Рабастан.

— Мне кажется, он будет жив всегда, — совсем тихо проговорил Маркус. — Так что никогда не будет.

— Так не может быть, — возразил Рабастан уверенно. — Умирают все. Ты намного младше — доживёшь.

— А Лорд? — слабо улыбнулся Маркус. — Он ведь говорит, что бессмертен.

— Он ошибается, — твёрдо сказал Рабастан. — Умирают все. Поверь, я точно знаю.

КОНЕЦ III ЧАСТИ

1) Riddle по-английски «загадка». Рабастан не знает настоящего имени Волдеморта, и услышал что услышал.

Вернуться к тексту

— Вам не жалко будет уходить отсюда навсегда?

— Нет, — Мальсибер, кажется, вопросу удивился. — Я тут знаю каждый угол — а там, снаружи, целый мир. А тебе тут что, ещё не надоело?

Они сидели в пустой по причине позднего часа гостиной Слизерина, заняв один из диванов, на котором уместились вчетвером — правда, Мальсибер при этом устроился с краешку на спинке, поставив ноги на подлокотник, остальные же сидели вполне по-человечески. Приближалось Рождество, которое должно было стать для семикурсников последним в этих стенах.

— Здесь огромная библиотека, — ответил Рабастан. — Я и половины ещё не видел. Даже четверти, пожалуй.

— Так тебе и уходить только через год, — разумно возразил Мальсибер.

— Всё равно я не успею, — ответил Рабастан.

— Так устраивайся сюда работать, — тут же предложил Мальсибер. И когда Рабастан уставился на него изумлённо, пояснил: — Ну, наймись учителем чего-нибудь, отнимающего не слишком много времени — полётов, там, или арифмантики, и сидит в своей библиотеки. И Маркуса возьми, — добавил он и рассмеялся.

— Я не могу, — Эйвери встревоженно поглядел на Рабастана и выразительно коснулся пальцами своего левого предплечья.

— Почему? — изумился Мальсибер. — Глупости какие — тебя что, кто-то станет раздевать?

— Маркус прав, я думаю, — серьёзно сказал Рабастан. — Это опасно.

— Да шучу я, — вздохнул Мальсибер. — Ну какой из нас учитель, что за глупости? Как будто бы заняться больше нечем. А библиотек на свете много — вряд ли здесь есть что-то, чего нет дома у кого-нибудь из нас.

— Вполне может быть, что есть, — возразил Рабастан. — Всегда существуют книги или свитки, сохранившиеся в единственном экземпляре. Некоторые из них могут быть именно здесь.

— Рэб, ну что у тебя всё книги? — спросил Мальсибер. — В жизни столько всякого! Тебе не надоело?

— Не все же так берегут свои мозги, — ехидно заметил Снейп. — Некоторые предпочитают их использовать. По делу.

— Собрались зануды, — фыркнул Мальсибер. — Я порой вообще не понимаю, что я с вами делаю?

— Повышаешь интеллектуальный уровень, — ответил ему Снейп. — Правда, без особого успеха, но ты хоть пытаешься. Само по себе это заслуживает уважения.

Первые годы их общения Рабастан всегда нервничал, слушая такие разговоры. Сам бы он на месте Мальсибера ни за что и никому не позволил говорить с собой вот так — а тот только смеялся. Не от страха, нет — это Рабастан понял с первого же раза. Но вот как Мальсиберу это удавалось, он не понимал. Но со временем привык, и теперь просто наблюдал и слушал.

— Просто кто-то должен вам напоминать, что в мире есть ещё что-то, кроме книг и лабораторий, — парировал Мальсибер. — Не будь меня, вы со временем бы превратились в помесь мадам Пинс и Биннса. И забыли бы, как деревья выглядят.

— Рабастан тоже, между прочим, играет в твой драгоценный квиддич, — напомнил Снейп.

— Это он от безысходности, — авторитетно заявил Мальсибер, и Рабастан, чуть улыбнувшись, отметил себе запомнить такой ход. Интересный получился парадокс. — Просто он не так похож на книжного червя, как вы — энергии досталось слишком много. Приходится выплёскивать.

— Ну да, — Снейп хмыкнул. — Удары бладжерами по башке в этом очень помогают. Это всякий знает.

На Лестрейнджа он при этих словах, вроде, не смотрел, но Рабастан почувствовал его настороженное внимание. Но нет, эта шутка не обидела его — он вообще как-то резко разучился обижаться после той истории с оборотнем и анимагами. Хотя нет, не разучился — просто, раз увидев себя, наконец, со стороны в такой момент, решил, что такого чувствовать не хочет. Он же некромант — он должен властвовать над чувствами. И для начала — над своими.

Так что он даже ответил:

— Существуют заклинания. Иначе квиддичные игроки болели бы и рано умирали. А это не так.

— Вот уж кто у нас зануда, — тут же вклинился Мальсибер. — Северус, куда тебе.

— Я не претендую, — отозвался тот, и на сей раз они рассмеялись все.

— А ты? — спросил Рабастан Снейпа. — Не жалеешь, что уходишь, и больше никогда сюда не попадёшь?

— Маркус, ты на очереди, — предупредил Мальсибер. — Северус, ответь ему! — потребовал он, потому что Снейп молчал. — Иначе он нас изведёт.

— Нет, разумеется, — Снейп поморщился. — Ненавижу это место. Ненавижу вечный мелочный контроль. Ненавижу Дамблдора, — выдохнул он с таким чувством, что Рабастану на секунду даже стало слегка не по себе. Тем более, что он знал причину этой ненависти, и чувства Снейпа понимал. Вероятно, он узнал каким-то образом о тайне Люпина — а может быть, и Блэка с Поттером — и пришёл к директору. А тот вынудил его молчать — правда, как именно, Рабастан не представлял. Чем мог Дамблдор шантажировать Снейпа? Будь бы на его месте Рабастан, это было бы понятно — но Снейп? Ну не исключением же он ему, в самом деле, пригрозил. Так чем же? Рабастан ужасно хотел бы узнать ответ, но спрашивать у Снейпа не решался. В конце концов, это его совершенно не касалось, и Снейп всё равно ему не скажет, а вот отношения у них вполне могут и испортиться — нет, определённо, цена Рабастана не устраивала. Может быть, потом… когда-нибудь.

— Тогда тебе самое место среди сторонников Тёмного Лорда, — сказал Рабастан.

— Я — не ты, — буркнул Снейп. — Не Лестрейндж, не Мальсибер и не Эйвери. Я не могу прийти к нему без ничего. А пока что предложить мне нечего.

— Мне кажется, вам просто нужно с ним поговорить, — сказал Рабастан. — Он умный. И поймёт, каков ты.

— Я не пойду к нему просто как проситель, — упёрся Снейп.

— В этом есть резон, — сказал Мальсибер.

— Резон есть, — неохотно согласился Рабастан. — Времени почти не осталось. Вы летом выпуститесь, и Эйвери сможет сделать, что захочет. За нас обоих, — он поглядел на Маркуса, чьё лицо выглядело сейчас очень виноватым.

— До лета ещё полгода, — Снейп нахмурился. — Я с пустыми руками не пойду. Хочет — пусть убьёт, — он нахмурился сильнее.

— Ты, по-моему, рано злишься, — примирительно проговорил Мальсибер. — Да и не на того, на кого стоило бы. Сам же говоришь: ещё полгода. Успеешь. А если нет, то мы тебя представим. Да вот хоть у нас: придёшь в гости, там и познакомишься. И нет, — добавил он с нажимом, — это не то же самое, что прийти к нему и попросить о вступлении в ряды. Это просто встреча в доме одного из общих друзей. Светское знакомство, если хочешь.

— Не хочу, — отрезал Снейп.

Рабастан его мотивы понимал, хотя и полагал их глупыми. Впрочем, задаваясь вопросом, что он сам бы сделал на его месте, Рабастан приходил к выводу, что, пожалуй, постарался бы продемонстрировать свои умения по-максимуму. В случае со Снейпом тот, пожалуй, мог бы, например, сварить какое-нибудь особенное зелье, может, даже собственного изобретения. Или…

— Но ведь тебе есть, с чем, — сказал он.

— Предлагаешь продемонстрировать Лорду результаты СОВ? — желчно поинтересовался Снейп.

— У тебя же есть заклятье, — напомнил Рабастан. — То, что ты показывал весной. Сектумсемпра.

— Это школьный уровень, — пренебрежительно фыркнул Снейп. — Всех заслуг — красивое название. Делается-то оно несложно.

— Это не существенно, — возразил Рабастан. — Важно, что ты сам его придумал. Не так много магов вообще умеют это делать — а ты ещё школьник. Это очень впечатляет.

— Рэба прав, — поддержал его Мальсибер. — Я тебе давно твержу, что ты гений!

— Это же элементарно! — Снейп раздражённо нахмурился. — Взять три режущих, добавить вращающий момент и…

— Вот он издевается же, да? — спросил Мальсибер. Рабастан в ответ лишь улыбнулся, а привычно молчаливый Маркус подтвердил:

— Да. Я ему тоже говорил, что это вовсе не так просто. Но Северус считает, что если он смог что-то сделать — значит, это просто и не стоит даже разговора.

— Разумеется, — подтвердил Снейп. — Я школьник! Школьник в принципе не может сделать ничего серьёзного и стоящего.

— Вот талант у человека, — сказал с некоторым удивлением Мальсибер, пока Рабастан пытался понять, что во вполне логичных словах Снейпа вызывает у него ощущение неправильности. — Это же надо вот так походя изобрести неопровергаемое правило, по которому, как ни старайся, всегда будешь неудачником! Северус, скажи, — ласково поинтересовался он, — если семилетний мальчик сможет сварить умиротворяющий бальзам, это будет достижением?

— Объективно — нет, — ответил Снейп.

Рабастану стало весело, хотя он ощутил и лёгкую досаду. Вот как Мальсиберу удаётся сразу видеть вещи, над которыми он сам бы долго думал? Догадался бы потом, конечно, но почему Мальсибер это понимает тут же, а он — нет? Он же ведь умнее. Объективно. И знает намного больше. Как так получается?

— То есть, — продолжал Мальсибер, — если ты подобное увидишь, ты пожмёшь плечами и заявишь «пф-ф, ерунда какая»?

— Умиротворяющий бальзам сварит любой дурак, умеющий читать, — Снейп поморщился. — Никогда не понимал, почему его проходят лишь на пятом курсе. Это третий максимум.

— То есть для тринадцати лет — это норма, — утвердительно проговорил Мальсибер. — А для первоклашки?

— Не так плохо, — признал Снейп. — Там довольно много действий, и нужна определённая внимательность. Но я не назвал бы это достижением.

— Для одиннадцати лет неплохо, — Мальсибер, при желании, умел быть удивительно настырным. — А для семи?

— Скажи нормально! — потребовал, взорвавшись, Снейп. — Не изображай Флитвика — всё равно не похож.

— Если ребёнок в семь самостоятельно может сделать то, чему обучают пятнадцатилетних — значит, он талантлив, — послушно сказал Мальсибер. — Разве нет?

— Ну, допустим, — неохотно признал Снейп.

— И его имеет смысл брать в ученики, не так ли? — спросил Мальсибер. И когда Снейп кивнул, закончил: — С тобой то же самое. Если школьник может сделать то, чего не умеет большинство взрослых — он талантлив. Это главное — остальное ерунда. Лорд ценит людей упорных и талантливых. Сектумсемпры вполне хватит: это демонстрация возможностей. Аванс.

— Не знаю, — сказал Снейп, но, кажется, уже из чистого упрямства.

А Рабастан признался сам себе, что всё-таки Мальсиберу завидует. И не потому, что не умеет так — анимагию он тоже до сих пор не изучил достаточно, чтобы превращаться, но знал, что это просто вопрос времени. А потому, что плохо понимал, как можно научиться этому умению мгновенно делать выводы и находить примеры, чтоб доступно объяснять такие вещи. Но пока он не поймёт — он не научится, а значит, может быть, такого не случится никогда.

Вот это понимание и порождало зависть — с которой, впрочем, Рабастан уже почти что научился жить. В конце концов, не всем уметь одно и то же. Зато некоторым его умениям научиться или очень сложно, или вовсе невозможно.

Хотя досадно ему было всё равно.

Чуть-чуть.

— Рэб, скажи, — спросил негромко Регулус, — тебе не странно здесь теперь учиться? Словно ничего не изменилось: те же уроки, школьные проблемы… у тебя — ещё и квиддич.

— Но ведь и не изменилось ничего, — удивлённо ответил Рабастан.

Они сидели на Астрономической башне: сегодня была их очередь дежурить здесь, и они вызвались вдвоём, как всегда и делали, ещё с первого курса. Здесь сегодня больше никого не было, и они оба наслаждались тишиной и возможностью спокойно поработать. Однако ближе к часу ночи небо затянули тучи, и делать стало нечего — но какой же шестикурсник упустит редкую возможность легально ночевать вне спальни? Вот они туда и не спешили — тем более, что ведь позже вполне могло и распогодиться.

У них были с собой пледы, чай и бутерброды, они оба прекрасно умели накладывать что на себя, что на товарища согревающие чары, впереди была среда, когда занятия у Рабастана начинались лишь после обеда — ночь обещала быть прекрасной. Регулусу было посложнее: в отличие от Лестрейнджа, он в этом году взял почти все предметы, что учил на пятом курсе, кроме истории магии и ухода за магическими существами, так что график у него был плотный. Рабастан же взял лишь чары, трансфигурацию, Защиту от тёмных искусств, руны, арифмантику, астрономию и зелья, так что времени свободного у него было довольно много — особенно по средам, первая часть которых была отдана, как они шутили, работе с живыми существами, то есть гербологии и Уходу. Рабастану ужасно хотелось продолжить эту шутку и добавить, что вот именно поэтому у него и получается такое окно, но, поскольку он пока что так никому, кроме Маркуса, и не открыл свою тайну, Регулус его не понял бы.

Однако говорить о некромантии Рабастан пока что не хотел. Или, может, не решался — потому что знал, как воспринимают этот дар. Да, его друзья неплохо его знали — но он не был уверен, что они пройдут такое испытание. И потом, вдруг кто-нибудь из них случайно проболтается?

А ещё он опасался их разочаровать. Потому что они ведь наверняка его попросят что-нибудь продемонстрировать — а что он сможет им продемонстрировать? Мёртвых они не увидят, а вызывать кого-то он пока умел не очень хорошо. Это выходило только с теми, кто ушёл совсем недавно — и недалеко. Большему Эйвери научить его не успел, а теперь Рабастану приходилось делать это самому — хотя он очень надеялся на помощь Лорда. И тот обещал её — но позже. После школы.

Так что Рабастан пока молчал, и это ещё сильнее сближало его с Маркусом. Это — и, конечно, метки. У Мальсибера и Снейпа их пока что не было, а вот Маркус получил свою сразу после Лестрейнджей, и хотя они ни разу с ним этого не обсуждали, у них теперь появился ещё один общий секрет.

Такой же, как и с Регулусом.

Впрочем, нет — такой, да не такой. Метку Регулус получил сам, по собственной инициативе, и к её принятию Рабастан никакого отношения не имел. К тому же, Регулус отнёсся к её получению неожиданно серьёзно, и, к некоторому удивлению Рабастана, теперь словно жил своим будущим служением Тёмному Лорду. Рабастана это и обескураживало, и даже расстраивало: Регулус как будто отдалялся, и это оказалось неожиданно болезненно. Почему так происходит, Рабастан не понимал: они ведь по-прежнему были и на одной стороне, и даже оба носили метки. Но…

— Изменилось, — возразил Регулус. — Мы оба уже знаем, что будет потом. И чем мы будем заниматься.

— Тем более, сейчас надо учиться, — заметил Рабастан. — После времени не будет.

— Почему? Конечно, будет, — сказал Регулус уверенно. — Значит, тебе не кажется, что мы здесь теряем время попусту?

— Мы здесь учимся, — ответил Рабастан. — Это не может быть пустой тратой времени.

— Всё это можно было бы узнавать куда быстрее, — чуть нетерпеливо вздохнул Регулус.

— Лорд тебе уже пообещал какое-то особое задание? — спросил Рабастан, подумав.

— Нет, — с заметным сожалением ответил Регулус. — Но даст, я думаю. Мы с ним… говорили. Знаешь, многие считают его жестоким — но это не жестокость. Вовсе нет.

— Ты о чём? — осторожно спросил Рабастан, у которого быстрей заколотилось сердце. Может, всё же, рассказать ему? Сейчас?

— Говорят, что они убийства не боятся, — сказал Регулус. — Ни Лорд, ни Пожиратели. Но я думаю, что это всё очень преувеличено. «Пророк» ведь принадлежит, по сути, министерству. Ну, почти. Вот они и пишут всякое — чтобы люди испугались, и они могли делать всё, что захотят.

— Смерть — это совсем не страшно, — волнуясь, медленно проговорил Рабастан. Губы пересохли, и он облизнул их, чувствуя языком шершавость кожи. — Умирают все…

— Но не Лорд, — перебил его Регулус взволнованно. — Он… он говорит, что нашёл способ победить смерть. И научит тех, кто будет рядом с ним.

— Смерть не победить, — уверенно сказал Рабастан. — Это невозможно. Но в ней нет…

— Возможно, — снова перебил его Регулус. — Он же победил! Ты просто не знаешь и не понимаешь… и я тоже — но он не стал бы лгать. Зачем?

— Ты боишься смерти? — подумав, спросил Рабастан. Ему очень хотелось рассказать, что умирать совсем не страшно, что это не конец, а, скорее, просто смена направления и правил, и главное — что без смерти не бывает жизни. Умирает всё живое — а что не способно умереть, то не живёт.

— Нет, — Регулус улыбнулся на удивление светло. — Но ведь это же прекрасно — если её нет. Может не быть. Я сам не боюсь, но я не хочу терять родителей. Или… никого я не хочу терять, — он слегка смешался. — А так мы все останемся и будем вместе. А ты разве так не хочешь? Со мной, с братом?

— Рег, но так неправильно, — беспомощно проговорил Рабастан, теперь не представляя, как же объяснить всё то, что собирался. — Жизнь без смерти невозможна. Это как две стороны… чего угодно. Если смерть убрать, не будет жизни…

— Ты ему не веришь? — спросил Регулус с нажимом. — Не веришь Лорду?

— Это просто невозможно! — чуть ли не с отчаянием воскликнул Рабастан. — Это как отнять внешнюю сторону у этой стены, — он положил ладонь на парапет. — Невозможно, понимаешь? Если снять верхний слой камней, следующий за ним тоже станет внешней стороной. И так будет до тех пор, пока стена вообще есть. Вот в двумерном пространстве это можно — а в трёхмерном невозможно. Не получится.

— Ты не понимаешь просто, — мягко улыбнулся Регулус. — И я не понимаю. А он понял — и смог сделать. И не умрёт теперь. И нас этому научит.

Рабастан больше не стал спорить. Настроение у него резко испортилось: если он не смог ничего объяснить даже Регулусу, с другими не стоит и пытаться. Зачем Лорд говорит все эти глупости? Рано или поздно тот же Регулус узнает, что всё это — ложь, и что тогда? Почему люди вообще боятся смерти? Ладно магглы: они ничего про неё не знают. Но волшебники? Он же ведь не первый некромант на свете — значит, было, кому рассказать. И в книгах всё написано. Так чего бояться?

Хотя, может быть, это не страх, вдруг подумал он. Может быть, им просто жалко терять близких — ведь с умершими общаться невозможно. Даже если вызвать их оттуда, это же совсем не то. Может, дело в этом? Или в том, что смерть может оборвать какое-нибудь важное дело. Вот тому же Лорду было бы, пожалуй, неприятно не закончить то, что он напланировал. И тогда разумно отодвинуть смерть. Не навсегда — это сделать всё равно не выйдет — но намного. Да, наверно, так. Ну не может же он говорить о бессмертии всерьёз.

И, конечно, тут ещё играет и политика, и желание привлечь к себе людей побольше. Тех людей, которым почему-то хочется жить вечно. Непонятно, для чего, но об этом многие мечтают — вот Лорд им и обещает то, что они хотят услышать. Да само название — такое странное, что прежде Рабастан над ним посмеивался — Пожиратель смерти. Он не сразу понял, что имеется в виду: как смерть можно есть? И ведь если съесть её, ты умрёшь, наверное? Ну ведь это же логично? Оказалось, нет, и смысл был совсем иным, что-то вроде «мы настолько не боимся смерти, что едим её на завтрак и обед». На взгляд Рабастана, это было невероятной глупостью, но, кажется, так думал только он. Даже его брат сказал «что ты, это очень символично». Однако Рабастан как ни старался, нужной символичности не видел.

Впрочем, он довольно быстро перестал об этом думать. Он буквально кожей ощущал, насколько мало времени у него осталось до того момента, когда он покинет школу навсегда, и старался использовать его так полно, как вообще мог. Тем более что Маркус и Снейп с Мальсибером готовились к ТРИТОНам, а Регулус… Регулус теперь, казалось, жил немного в будущем и готовился к чему-то — Рабастан считал, что он и сам не знает, к чему именно. Ощущение это было очень странным: Регулуса словно стало меньше, и порою Рабастан ловил себя на том, что разговаривает словно бы не с ним самим, а с его призраком. Вроде он и есть — но это не совсем он. Или не совсем есть.

Это ощущение ему не нравилось, и Рабастан невольно начал сокращать своё общение с Регулусом. Заодно и время у него освобождалось: можно было больше посидеть в библиотеке… или побродить по ней, пользуясь поддержкой призраков. И чем больше времени Рабастан там проводил, тем отчётливее понимал, что не успеет даже подержать в руках всё стоящее, что здесь есть. Это вызывало у него чувство, близкое к отчаянию — он даже задумался о том, чтобы провалить ТРИТОНЫ и остаться здесь ещё на один год, но потом отмёл её. Нет, пожалуй, это будет слишком: всё же ни один Лестрейндж ещё ТРИТОНы не проваливал.

Но ведь это так несправедливо! Почему, ну почему всё это огромное собрание книг, свитков и кто знает, чего ещё, скрыто здесь? И доступно только школьником и нескольким учителям — и причём большая часть закрыта от студентов. И ею могут пользоваться лишь учителя — горстка магов, десятилетиями тут сидящих. Почему нельзя просто прийти сюда, закончив школу? Хотя нет, наверно, можно — если ты, к примеру, друг директора. Однако Рабастан даже представить себя в такой роли не мог — а значит, он сюда больше никогда не попадёт.

Эта мысль отравляла ему жизнь, впрочем, в то же время подгоняя его и вынуждая использовать с толком буквально каждую минуту. И поэтому он даже отложил пока что обучение анимагии — в конце концов, это вполне можно будет сделать уже после школы.

У него ведь впереди вся жизнь.

Рабастан сидел в углу и разглядывал собравшихся в этой комнате людей. Здесь сегодня были те, кого Тёмный Лорд называл своим ближним кругом — и кого, как он любил выражаться, он «пожаловал» меткой. Неожиданно для Рабастана их оказалось куда больше, чем он предполагал, и многие из них вызывали у него смесь любопытства и брезгливости. Как, к примеру, Кэрроу — брат с сестрой, они были удивительно похожи, при том, что объективно их объединяли только невысокий рост и неприятный хриплый смех. В остальном же, если вдуматься, между рыжеволосой, светлоглазой и светлокожей пухленькой Алекто и черноволосым черноглазым худощавым Амикусом сходства не было — и всё же одного лишь взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что они родственники. Рабастану Кэрроу казались очень странными: вроде бы вполне и даже слишком эмоциональные, они были удивительно бесчувственны к кому-либо, кроме себя самих — и, как позже понял Рабастан, к тому же получали удовольствие от чужих страданий.

Впрочем, о таком он слышал и читал. От чего только люди ни получают удовольствия! Почему бы и не от чужих страданий? Рабастана прежде этот феномен не интересовал, но теперь, раз уж он столкнулся с ним, он решил понять, как это происходит. А для этого за Кэрроу следовало бы понаблюдать, что называется, вживую — только как? Просто подойти и напроситься с ними в рейд? Или проследить? Ему больше нравился второй способ, но как это сделать?

— Ты разглядываешь их словно варишь зелье.

Рабастан неспешно обернулся. С тех пор, как у него появилась Метка, он чувствовал появление Тёмного Лорда за много футов, и тому ни разу не удалось подкрасться незаметно — хотя он пытался. Для чего, Рабастан не понимал, но попытки видел — и подыгрывал, больше из любопытства, чем почему-либо ещё. И твердил себе слова Родольфуса: «У всех людей есть небольшие слабости. Это естественно, и так и должно быть».

— Я хочу понять, — ответил Рабастан.

— Кэрроу? — переспросил Тёмный Лорд, и в его голосе вполне отчётливо прозвучало пренебрежительное полупрезрение. — Ты бессмысленно потратишь время.

— Почему? — серьёзно спросил Рабастан.

На лице Лорда промелькнуло снисхождение.

— Потому что понимать там нечего. Они просты, как дрессированные псы, — он слегка улыбнулся, и Рабастан в который раз задумался, что же не так с его улыбкой. — Что именно ты не понимаешь?

— Я хочу понаблюдать, когда они кого-то мучают, — ответил Рабастан. — Но не могу придумать, как.

— Зачем? — задал Лорд один из любимейших своих вопросов.

— Чтобы понять, что именно они при этом чувствуют и почему, — иногда Рабастан ловил себя на том, что эта бесконечная игра в вопрос-ответ начинала раздражать его. — Но я не уверен, что при мне они будут вести себя точно так же, как наедине, а как проследить за ними незаметно, я придумать не могу.

— Это просто, — в голосе Тёмного Лорда снова прозвучало снисхождение. И, пожалуй, превосходство, но незлое. Рабастан уже давно отлично научился различать разные типы этой столь любимой Лордом интонации. — Пойдёшь с ними в рейд — и там оставишь в комнате одних. Сделаешь прозрачной стену — и смотри, сколько захочешь. Или тебе нужно рядом быть?

— Рядом лучше, — согласился Рабастан. — Но так не выйдет, я это понимаю.

— Почему же, — на мгновение Рабастану показалось, что Лорд сейчас потреплет его по щеке, как ребёнка. — Раздобудь мантию-невидимку — и смотри. Большинство из них несовершенны, но я полагаю, что в запале тебя не увидят. Так ты хочешь с ними в рейд? — спросил он очень благожелательно, но в мозгу у Рабастана словно кто-то громко крикнул «НЕТ!». Интуиция пока не подводила его в таких случаях, и Рабастан послушно повторил:

— Нет.

— Нет? — переспросил Лорд, и Рабастан услышал в его тоне лёгкое разочарование, смешанное с нетерпением. — Почему же?

— Мне не настолько интересно, чтоб терять полдня, — ответил Рабастан. — И потом, свежие покойники — это очень утомительно, — добавил он давным-давно придуманную шутку, вызвавшую, к его удивлению, со стороны Лорда неожиданно резкое:

— Ты же некромант, а не хаффлпаффская девица. Мне казалось, ты привык к покойникам.

— Привык, — согласился Рабастан, не зная, что ещё ответить, и поэтому просто повторяя главное за Лордом.

И это неожиданно сработало: тот вдруг усмехнулся и сказал:

— Понимаю. Скучно тратить время на изученное. Что ж, я никого не заставляю — тем более, тебя. Но захочешь посмотреть — скажи.

— Спасибо, — вежливо ответил Рабастан.

— Тем более, — продолжил Лорд, — что у нас с тобой есть, чем заняться. Ты мне говорил, что не умеешь поднимать тела, не так ли?

— Так, — с заметным интересом ответил Рабастан.

Инфери. Он даже никогда не видел их, не то что делать не умел. И не читал об этом ничего. Да и где бы ему было практиковаться? Не у них же дома?

— Думаю, пришла пора учиться, — сказал Лорд. — Я научу тебя, как сделать инфери. Но тебе не стоит знать, где это место — так что, — в его руках внезапно оказалась палочка, и мир для Рабастана перестал существовать.

А когда мир появился вновь, Рабастан обнаружил себя стоящим рядом с Лордом на берегу какого-то подземного озера. Кажется, они были в пещере, свод которой, впрочем, терялся в темноте. Свет не проникал сюда, и сейчас пещеру освещал лишь горящий на кончике волшебной палочки Тёмного Лорда Люмос, но для того, чтобы почувствовать присутствие огромного количества совершенно свежих мертвецов, Рабастану зрение не требовалось. Сколько же из здесь? Ощущения были сильнее, чем на кладбище — куда сильнее. Где Лорд взял их? И зачем ему столько?

— Это — материал, — сказал Лорд, освещая аккуратно разложенные чуть поодаль вдоль берега тела.

У Рабастана привычно для подобных ситуаций заныл затылок. Сколько их здесь было — десятки? Для чего?

— Так много? — спросил Рабастан.

— Инфери легко испортить, — пояснил Лорд. — В этом случае проще брать новое тело, чем исправлять ошибки. Выбирай, — предложил он, обводя тела руками. — С кого ты желаешь начать?

Рабастан сглотнул. Дорого он дал бы, чтобы знать, видит ли Лорд перед собой просто груду тел, или то, что же, что и он — напряжённо глядящих на них с Лордом мертвецов. Они были здесь повсюду: сидели на земле, стояли, прислонившись к скале, а несколько детей даже плескались в воде у берега. Рабастану было очень неуютно: прежде ему никогда не доводилось видеть столько мёртвых в одном месте. Причём мёртвых, умерших совсем недавно. Где же Лорд их взял?

— Всё равно, — Рабастан пожал плечами и указал на лежащее ближе всех тело молодой и миловидной женщины. — Например, с неё.

— Хороший выбор, — одобрительно заметил Лорд. — С молодыми проще. Я возьму похожее, — сказал он, левитируя тела двух молодых женщин поближе. — Запоминай, — велел он — и поднял палочку.

Честно говоря, Рабастана прежде никогда не интересовало, как делаются инфери. Для чего они ему? Он читал, конечно, что иногда некроманты их используют вместо домовых эльфов, но ему-то это для чего? Да и утомительно ведь это: инициативой инфери не обладают, и любое действие совершают только по приказу. Да и неприятно это, наконец, держать рядом мертвеца!

Впрочем, Рабастан любил учиться, и процесс его увлёк, хотя и вызвал у него некоторое отвращение пополам с брезгливостью. Закреплять живую душу в мёртвом теле было… Рабастан потом довольно долго подыскивал эпитет, и нашёл его только через пару дней. Противоестественно. Одно дело убивать — просто разлучить тело с душой и отправить последнюю дальше, или даже задержать её в здешнем мире, но — одну. И совсем другое — возвращать её туда, где её никак быть не должно. И где она будет заперта… на сколько? Тела инфери не вечны, хотя и весьма, как выразился Лорд, долгосрочны — и целыми их сохраняют чары и как раз душа. Без души никакие чары не помогут… Но сплетать живую душу с мёртвой плотью было омерзительно: они кричали, вырывались, дрались и царапались, и там, где их призрачные пальцы проходили в тело Рабастана, позже оставались болезненные красные следы, словно от ожога.

Холодового.

Этим вечером Рабастан вернулся домой очень мрачный и измотанный, и сразу же закрылся в своей комнате. Не так он представлял себе взрослую жизнь, нет, совсем не так…

Его последний год в школе вышел очень тихим. Рабастан ушёл из квиддичной команды, и почти всё время вне уроков делил между призраками и библиотекой. И не только потому, что понимал, что больше сюда не вернётся. Он скучал. Ему не хватало Маркуса и не хватало Снейпа и Мальсибера. С их уходом рядом с ним остался только Регулус, но он теперь жил словно бы немного в будущем и активно… даже неестественно, на взгляд Рабастана, активно интересовался политикой, и тем для разговора у них стало меньше. Рабастан прекрасно чувствовал и видел, что стал намного меньше интересен Регулусу, и, хотя его это расстраивало, не навязывался. Потому что не любил и не умел. Так что он молча скучал и, чтобы это чувство заглушить, занимал себя учёбой.

Вероятно, из-за этого он неожиданно сблизился с Уилкисом — нельзя сказать, что близко, но неожиданно они довольно много начали общаться. Сблизила их астрономия, которую, как выяснилось, Уилкис любил не меньше Рабастана. Регулус же был к ней равнодушен — впрочем, он вообще заметно охладел ко всем предметам, не имеющим, по его мнению, практической ценности. Рабастан вполне мог понять это, но за астрономию ему было всё-таки обидно.

Уилкис же великолепно разбирался в астрономии — и не просто разбирался. У него дома был превосходный телескоп, и вся комната была завешана картами неба — не простыми, а волшебными. Живыми. Рабастан никогда таких не видел, и, попав туда на зимних каникулах, в первый момент просто онемел.

Правда, кроме астрономии, общих тем у них с Уилкисом было не так много — до тех пор, пока на тех же каникулах Рабастан его не встретил на собрании у Лорда. Они оба очень удивились этой встрече, а Рабастан даже посмеялся: выходило, что все, хоть сколько-нибудь ему интересные люди, оказывались связаны с Тёмным Лордом. Словно бы вся Англия собиралась здесь — и против кого же они тогда борются?

Его неприязнь к магглорожденным резко пошла на убыль после выпуска из школы Снейпа с Эванс, и порою Рабастан задумывался о том, что, может, вред от них несколько преувеличен? Их же ведь немного — по одному-два человека на курс. Хотя если каждый год в их мир приходит, скажем, два магглорождённых, то за десять лет ведь это уже целый класс. И потом, ведь дело не в количестве — или же не только в нём. Та же Эванс — если вдруг ей в голову взбредёт пойти работать в министерство, со временем может стать министром. Нет, Лорд прав, конечно — нельзя допускать их на высокие посты.

Впрочем, эти мысли посещали Рабастана редко. Главным оставалось обучение — которое заканчивалось. И когда это произошло, когда были сданы все экзамены, когда Рабастан простился с призраками и ступил, как почти семь лет назад, в лодку, он вдруг едва не расплакался. Ему жаль было покидать это удивительное место, и, хотя перед ним впереди лежал весь мир и вся жизнь, эта её часть уходила в прошлое, и в этот момент Рабастан вдруг понял, почему некоторые люди так боятся смерти.

Они тоже никогда больше не вернутся в эту свою жизнь. И если она была хороша, они не хотели покидать её точно так же, как Рабастан сейчас не хотел прощаться с Хогвартсом.

Любопытство своё Рабастан всё-таки удовлетворил, причём произошло это почти случайно. Ни в какие рейды, как это называли между собой сторонники Лорда, тот Рабастана не гонял, и даже не отправил его, как другую молодёжь, учиться драться к Долохову. Собственно, Лорд вообще не требовал от Рабастана ничего — лишь учил его, и только. Правда, почему-то Рабастану чем дальше — тем меньше нравились эти уроки. Почему, он сам не понимал: он ведь в самом деле узнавал немало нового, однако почему-то почти всегда после них у Рабастана оставалось крайне неприятное ощущение неправильности происходящего. Но что именно было не так, он не понимал — может, потому что у него было не так уж много времени на размышления. Потому что постоянно что-нибудь случалось и отвлекало его — вот как в этот раз, к примеру.

Рабастан столкнулся с Амикусом в коридоре дома Лорда, и тот неожиданно весьма обрадовался встрече.

— Идём с нами! — позвал он, хватая Рабастана за рукав — была у него такая омерзительнейшая манера.

— Куда? — Рабастан высвободился и отступил на полшага.

— Лорд не любит, когда мы работаем вдвоём с Алекто, — быстро выговорил Амикус, заглядывая Рабастану в глаза и торопливым скользящим движением облизывая губы. Чем-то он неуловимо напоминал Рабастану ящерицу, причём удивительно несимпатичную. — Но все заняты. Пойдём? Мы недолго!

— Идём, — помедлив, всё-таки решился Рабастан.

Она аппарировали куда-то в маггловский квартал, невероятно грязный и унылый. Рабастан поморщился. Зачем они живут так? Магглы? Почему не убрать мусор и не выкрасить обшарпанные стены? Не сделать ровную дорогу? Не… Этих «не» было так много, что Рабастан просто перестал об этом думать: в конце концов, они здесь не для того.

Алекто коснулась одной из дверей длинного и достаточно высокого дома волшебной палочкой и прошептала:

— Алохомора!

Замок щёлкнул, и она толкнула дверь с заметным возбуждением, однако идти внутрь Рабастан не торопился.

— Что мы тут делаем? — спросил он, нахмурившись. — Это же магглы. Зачем нам они?

— Это не просто магглы, — захихикала Алекто, и её глаза масляно блеснули. Очень похожий блеск Рабастану доводилось наблюдать у некоторых ребят в школе, когда они листали порнографические журналы.

— Это чьи-то родственники, — возбуждённо добавил Амикус.

— Кое-чьи, — Алекто закивала.

— Я с вами не напрашивался, — резко сказал Рабастан. — Говорите толком, или я пойду.

— Погоди! — на сей раз в него вцепилась уже Алекто, и Рабастан, грубо вырвав руку, отчеканил:

— Не смей. Меня. Трогать.

— Ну и зря, — сказала она с деланной обидой. — Ты же такой милый!

— Это не повод, — Рабастан нахмурился, а потом, сообразив, что она сказала, разозлился. Вероятно, это отразилось на его лице, потому что Амикус сказал:

— Пошли. Ты всё увидишь, — пообещал он.

— Я спросил, чьи это родственники, — Рабастан уже жалел, что согласился. Понятно, почему никто не хотел идти с ними!

— Одной мерзкой грязнокровки, — сообщила ему Алекто, прикусив от возбуждения нижнюю губу.

— То, что здесь не могут жить родственники кого-то чистокровного, вполне очевидно, — ответил Рабастан. — Кто она?

Неужели Эванс, вдруг подумал он. А ведь в самом деле, Снейп им что-то говорил о том, что вырос в бедном и отвратительном районе. А она была его соседкой.

Однако прозвучавшая в ответ фамилия ничего ему не говорила. Хотя, в общем-то, какая разница?

Они поднялись по лестнице на последний этаж и остановились возле двери, такой же обшарпанной, как и всё вокруг. Алекто могла бы открыть её так же, как и ту, внизу, но на сей раз предпочла бомбарду — и…

В квартире оказались старики — видимо, супружеская пара. Рабастан не умел определять маггловский возраст, но если бы это были волшебники, он бы сказал, что им лет под двести, настолько они были старыми и сморщенными. И явно больными: квартира была наполнена запахами старого пота, испражнений, лекарств и той горечи, которую порою источают старики. А ещё болезнью — Рабастан не смог бы по-другому этот запах описать, но узнал его мгновенно медленно. Да и смерть здесь была рядом — он почувствовал, насколько тонкой стала та завеса, что разделяет мир живых и мёртвых. Наверное, он бы смог просто приподнять её рукой — и…

Он вспомнил то, что не так давно ему показывал Тёмный Лорд. Здесь, пожалуй, это сделать будет очень просто. Может быть, попробовать? В конце концов, это определённо будет милосерднее, чем то, что творят Кэрроу.

Впрочем, он же ведь хотел на это посмотреть?

Рабастану как-то доводилось наблюдать за тем, как люди занимаются любовью — лет в пятнадцать его начал занимать этот вопрос, и он провёл некоторое время за тем, чтобы изучить его. Вероятно, если б кто-нибудь застал его за этим, Рабастану бы не поздоровилось, и за ним бы закрепилась слава извращенца, подглядывающего за парочками в самые горячие моменты, но он был достаточно осторожен, чтобы остаться не пойманным. Сам он ничего дурного в своих действиях не видел: он же должен был узнать, как это происходит! О том, что он увидел, он никогда и никому не говорил, и никак ни в чьи отношения не вмешивался — так что скверного он делал?

Вспоминать об этом ему сейчас было несколько досадно. Всё-таки подглядывать нехорошо: ему самому бы очень не понравилось, если б кто-нибудь так сделал. Теперь он поступил бы по-другому: попросту пришёл в бордель, заплатил бы и смотрел себе спокойно, сколько нужно. Хотя… Ведь для шлюх это работа, не подразумевающая страсти. Впрочем, есть ведь зелья — и скорей всего, работницы борделя согласились бы за дополнительную плату выпить их. Вот и страсть, которую Рабастан мог бы хоть пощупать, при желании.

Но что сделано — то сделано. Так или иначе, любознательность свою Рабастан вполне удовлетворил — и сейчас узнал то выражение возбуждения и страсти, что он наблюдал тогда на лицах. А ещё был запах, и сейчас ощущать его Рабастану показалось отвратительным.

Значит, всё так просто? Кто-то получает возбуждение и удовольствие от секса, а кто-то — от чужого страха или боли. И вот это — чистокровные волшебники? Ближний круг? Такой же ближний, как он сам? Рабастан мог понять необходимость убивать врагов или их родных: страх — одно из самых сильных чувств, и если люди не способны самостоятельно осознать, к чему их может привести потакание грязнокровкам, то им нужно это объяснить и заставить силой вести себя правильно. Но ведь та женщина, чьих деда с бабкой сейчас просто для собственного удовольствия пытали Кэрроу, всё равно не будет знать, что здесь происходило. А тела можно порезать на куски и после смерти. Наслаждаться этим гадко — почему Лорд позволяет это Кэрроу? И зачем вообще приблизил?

Женщина — старуха, поправил Рабастан себя — была уже почти мертва, и, похоже, не способна достаточно ясно выражать степень собственных страданий. Так что Кэрроу отбросили её в сторону, и она лежала теперь между кроватью и стеной грудой окровавленного мяса. Рабастан к ней подошёл, и, хотя смотреть ей больше было нечем, ему показалось, что он ощущает её взгляд. Он присел на край кровати и, сосредоточившись, попытался нащупать её душу. Та едва держалась в теле, и сама уже, как ему казалось, рада бы была его покинуть, однако вытащить её оттуда оказалось тяжело. Положив ладони ей на грудь, Рабастан сосредоточился. Если верно посмотреть, он как будто бы приобретал иное зрение и видел души у живых — что у самого себя, что у других. Или это были не совсем или не только души…

Ему потребовалось несколько минут, чтобы сперва увидеть, а затем и ощутить внутри собственных рук другие, призрачные, как у привидения, и не ощущающие ни жары, ни холода. Ими он и подхватил душу умирающей — и, крепко сжав её одной рукой, потянул наружу. А второй принялся распутывать те мириады тончайших, тоньше шелковинки, нити, что связывали душу с телом. Многие из них уже оборвались и сами, но оставшихся хватало, чтобы держать душу в теле.

Он весь взмок, и уже совсем не чуял рук от того особенного холода, который источали души умерших, но упрямо продолжал свою работу — и когда закончил, так замёрз, словно сейчас был январь, и он всё это время провёл, купаясь в море.

Души не имеют возраста, и порою выглядят совсем не так, как те тела, из которых они вышли — Рабастан об этом знал, но до этого момента никогда не видел столь разительной разницы. Перед ним парила почти полностью прозрачная женщина лет тридцати с длинными распущенными волосами и в нарядном платье, и смотрела на него с немым вопросом. А затем спросила:

— За что? Что мы сделали вам?

— Ничего, — честно ответил Рабастан.

— Тогда почему? — спросила она с болью. Её муж вдруг громко закричал, она вздрогнула и умоляюще проговорила:

— Прекрати это. Пожалуйста. Ты же можешь!

— Да, могу, — согласился Рабастан, не шевелясь. Почему он должен делать то, что она хочет?

— Помоги ему, — женщина приблизилась и хотела, кажется, коснуться его рук, но он отгородился от неё, и она просто повторила горестно: — Пожалуйста. Как мне. Ты можешь!

— Но не должен, — сухо сообщил он ей.

Ему была крайне неприятна вся эта ситуация. Он и сам хотел уже остановить всё это — но тогда ведь выйдет, что он исполнил её просьбу. А он не хотел так делать и не должен был. «Никогда не позволяй им…»

Хотя, с другой стороны, так выходит ещё хуже: он не делает того, что хочет, только чтобы ей не уступить. Чушь какая-то. И глупость.

Интересно, а он сможет сделать это, не останавливая Кэрроу? И так, чтобы они ничего не поняли?

Рабастан поднялся и, почти вплотную преследуемый мёртвой женщиной, подошёл поближе к её мужу. Руки старика сейчас обвивали тонкие огненные лучи, выпущенные из палочки Алекто, они жгли его, и в комнате тошнотворно пахло подгоревшим мясом. Рабастан сосредоточился — но нет, у него не выходило дотянуться так, на расстоянии. Пришлось подойти ещё, присесть на корточки и коснуться кончиками пальцев окровавленной макушки старика, из которой торчали клочья выдранных волос.

На сей раз всё получилось почти сразу, да и сил потребовало куда меньше. Вот только руки Рабастана снова онемели и заледенели так, что он едва смог разжать пальцы, выпуская из них душу. Но он был вознаграждён за это удивительнейшим зрелищем: в первые секунды старик остался стариком, но когда увидел женщину, кинувшуюся его обнимать, его черты поплыли, начали меняться, и очень скоро он стал выглядеть почти что как её ровесник.

— Сдох, — с некоторым разочарованием констатировала Алекто. — Магглы! Тронешь чуть — и всё.

— Чуть? — переспросил Рабастан, слегка склоняя голову к своему правому плечу.

— Да мы только начали! — воскликнула она. — Я даже ничего ему не повредила важного!

— Полагаешь, ты бы продержалась дольше? — спросил Рабастан.

— Я бы это даже не заметила, — фыркнула презрительно Алекто.

— Я так не думаю, — сказал Рабастан очень серьёзно. — Я проверил бы. Если ты не против, — он с некоторым трудом взял непослушными пока что пальцами свою палочку.

Алекто попятилась, и её улыбка стала напряжённой.

— Это не смешно, — сказала она, оглядываясь на брата.

— Я и не шучу, — ответил Рабастан. И пообещал: — Мы проверим это, но немного позже. Я хочу здесь сделать кое-что, а вы идите.

— Сделать что? — с подозрением спросил у него Амикус, и Рабастан ответил, безмятежно улыбнувшись:

— Хочу опробовать на практике некоторые навыки. За деталями вы можете обратиться к Лорду.

Это замечательно сработала: Кэрроу вопросов больше задавать не стали и просто аппарировали, на прощанье одарив его сердитым взглядом.

— Я вас провожу, — обратился Рабастан к мёртвым.

— Мы не примем помощи, — резко возразила женщина. — Ты убил нас. Вы все.

— Вам не место здесь, — сообщил им Рабастан. — Вы злы сейчас, и если не уйдёте, можете остаться призраками. Навсегда. Это неправильно.

— Тебя это не касается, — зло сказал мужчина.

— Я бы не хотел вас заставлять, — искренне проговорил Рабастан. — Но я это сделаю, если будет нужно.

Это он уже умел: ещё Эйвери учил его уводить на ту сторону души против их желания. Рабастан поднял палочку и обрисовал вокруг двух мёртвых круг — а когда замкнул его, начал мерно читать первое заклятье.

С каждым его словом ткань, делящая миры, словно истончалась, и в какой-то момент Рабастан ощутил хорошо ему знакомый запах пыли, старого сухого камня и ещё чего-то, чего он никогда не встречал нигде в мире живых. Вокруг вдруг стало очень тихо, и когда в этой тишине Рабастан услышал едва уловимый звон, он протянул руку и приподнял Завесу.

Этот поход с Кэрроу имел для Рабастана совершенно неожиданные последствия. Он не знал, что именно они рассказали остальным, но в результате Рабастан обзавёлся репутацией человека крайне хладнокровного, очень жестокого и весьма опасного. Впрочем, сам он ничего не знал об этом до тех пор, пока однажды Беллатрикс не позвала его:

— Идём сегодня с нами!

— Нет, спасибо, — отказался Рабастан.

Известие о грядущей свадьбе брата с Беллатрикс сюрпризом для него отнюдь не стало, хотя и не особенно обрадовало. Он надеялся, что увлечение Родольфуса этой яркой женщиной всё-таки пройдёт. Ему не нравилось ни то, каким тот становился рядом с ней, ни то, какой она сама была при Лорде. В ней всегда было очень много страсти и энергии, и одно это уже раздражало Рабастана, но теперь, когда перед ним всерьёз встала перспектива делить с ней родной дом, это неожиданно выросло во вполне реальную проблему.

— Руди, я прекрасно понимаю, что основной наследник — ты, — сказал он Родольфусу через несколько дней после оглашения помолвки. — И ты вправе приводить домой кого захочешь. Но что делать мне, если я не хочу жить вместе с Беллой?

— Я не замечал вашей вражды, — с некоторым удивлением сказал ему Родольфус.

— Потому что её нет, — ответил Рабастан. — Но не враждовать — одно, а вместе жить — совсем другое. Думаю, когда она начнёт распоряжаться у нас дома, мы поссоримся.

— Если хочешь, можно разделить дом, — предложил Родольфус после долгого молчания. — Оставим общие помещения вроде библиотеки, главного зала и столовой, остальное — пополам.

— Не хочу, — без всяких размышлений тут же ответил Рабастан. — Ты предлагаешь сделать так, чтобы я не мог больше заходить к тебе без приглашения?

— Нет, конечно, — вздохнул Родольфус. — Хочешь, выделим тебе часть дома. Твою башню, например.

— Я вообще не хочу ничего делить и выделять, — Рабастан поморщился. — Я об этом думал. Меня это будет только злить. Это мой дом. Твой и мой.

— Тогда тебе придётся научиться уживаться с Беллой, — Родольфус улыбнулся. — Откровенно говоря, я не замечал за ней страсти к ведению хозяйства. Полагаю, для нас мало что изменится. В конце концов, она достаточно воспитана, чтобы не ходить к тебе без приглашения. Послушай, — предложил он. — Давай будем решать проблемы по мере поступления? Может быть, всё будет не так плохо, как ты думаешь.

Рабастан, хотя и неохотно, согласился, но с тех пор Беллатрикс немного невзлюбил. Впрочем, он ей этого не демонстрировал, а она сама была с ним по-прежнему весьма любезна… и, на его взгляд, излишне любопытна. Она то и дело пыталась расспрашивать его о некромантии, но Рабастан отделывался короткими пустыми репликами, не решаясь раз и навсегда все эти разговоры прекратить, но и не желая их вести.

А вот с Маркусом он, напротив, всем делился. Возможно, потому что того некромантия интересовала исключительно как часть мира Рабастана, а возможно, потому что тот уже прекрасно разбирался в ней — правда, исключительно теоретически. Но искать что-нибудь новое и интересное ему для Рабастана нравилось, и нравилось с ним обсуждать теорию.

С момента принятия метки ни сам Рабастан, ни Маркус ни разу не вспомнили его отца. Маркус так и жил у Лестрейнджей, и Беллатрикс даже несколько реабилитировалась в глазах Рабастана, когда, узнав об этом, лишь спросила:

— А кто у вас ещё живёт? — и узнав, что больше никого, заговорила о другом.

Правда, в доме Эйвери Рабастан и Маркус иногда бывали: во-первых, нельзя было уж совсем бросать его на эльфов, да и их не следовало оставлять без должного присмотра, а во-вторых, там была библиотека, где они оба проводили много времени. Ни один из них ни разу не появлялся там один; иногда они звали с собой Снейпа, который, кажется, готов был поселиться в той же библиотеке, не взирая ни на какого Эйвери. Этого никто, конечно, допустить не мог — Маркус вообще опасался оставлять здесь полукровку без присмотра, утверждая, что с его отца и деда, прадеда и предков в целом вполне сталось бы наложить на дом какие-нибудь неприятные для подобных гостей чары — но с собой Снейпа брали охотно.

— Так давай их спросим, есть тут такие чары или нет, — предложил однажды Рабастан.

— Портреты со мной не разговаривают, — вздохнул Маркус. — То ли их отец зачаровал, то ли они сами брезгуют — не знаю.

— Я не про портреты говорил, — возразил Рабастан.

Маркус даже побледнел.

— Думаешь, ты… смог бы?

— Вызвать их сюда и сделать видимыми или хотя бы слышимыми тебе — нет, — сказал спокойно Рабастан. — Это сложно, и я пока не до конца понимаю, как это сделать, никому не навредив. Но просто вызвать и поговорить — пожалуй. Во всяком случае, можно было бы попробовать.

— Ты уверен, что с тобою ничего не будет? — взволнованно спросил Маркус.

— Нет, — ответил Рабастан и уточнил: — Но в этом редко можно быть уверенным. Так что я попробовал бы.

— Попробовал? — улыбнулся Маркус.

— Конечно, — сказал Рабастан. — Но, в целом, я не думаю, что произойдёт что-нибудь дурное. Я не стану принуждать их. Просто позову.

— Давай, — Маркус даже покраснел. — Я… я хочу спросить у них.

— Как ты думаешь, где лучше это сделать? — спросил Рабастан, оглядываясь. Они сидели в библиотеке на выглядящем весьма громоздко, но на удивление удобном диване, обитом толстой тёмно-коричневой кожей, стоящим у длинного широкого стола.

— У нас есть ритуальная комната, — неуверенно предложил Маркус.

— Нет, пожалуй, — решил Рабастан, подумав. — Давай лучше, например, в парадном зале. Вполне может быть, что комната как-то зачарована — например, на вашу кровь. Даже если прежде не была, твой отец вполне мог это сделать.

— Мог, — почти прошептал Маркус.

Они замолчали, и молчание это было до того тоскливым, что Рабастан, жалея, что вообще затронул эту тему, сказал:

— Извини. Не надо было вспоминать его.

— Не важно. Я всё равно не забываю, — негромко сказал Маркус и поднялся. — Идём, поищем место.

Побродив по дому, они остановились на парадном зале — здесь и места было много, и подобный выбор мог быть расценён мёртвыми как выражение уважения.

— Мне уйти? — спросил, чуть-чуть помявшись, Маркус.

— Как тебе удобно, — ответил Рабастан, даже не подумав о том, что прежде никогда не делал ничего подобного в присутствии кого-то, кроме отца Маркуса и Лорда. — Ты хотел поговорить — я думаю, логичнее будет остаться. Только сядь куда-нибудь туда, — он махнул рукой, и Маркус послушно отошёл подальше и сел на одну из стоящих у стены резных скамей, которые так нравились Мальсиберу.

Рабастан же, вынув их кармана мел — у него с собой всегда были и мел, и несколько разных кусков галита,⁽¹⁾ и мешочки с мелко молотой каменной и морской солью — начал чертить на полу знаки. Круг он рисовать не стал, сочтя это, по некоторому размышлению, невежливым: всё же он, гость, собирался звать хозяев дома.

Закончив, он солью соединил знаки, сотворил маленькое зеркало и тоже положил его на пол, а затем спросил у Маркуса:

— Кого мне позвать? Хочешь с кем-нибудь конкретным поговорить?

— Нет, — Маркус даже вздрогнул. — Я не знаю… с кем-нибудь. Пусть лучше они сами… кто захочет, тот откликнется.

Рабастан кивнул и, сосредоточившись, начал читать заклинание вызова. Оно было простым, но суть была вовсе не в словах — при надлежащем уровне мастерства можно было обходиться и вообще без них, мёртвые же слышат не ушами. Но у него пока что так не выходило, да и в этом доме Рабастан предпочитал не рисковать.

Так что он всё делал пусть и медленно, зато по правилам, и лишь закончив заклинание, коснулся рукой Завесы. И, откинув её, зажёг на её границе огонёк. Невидимый отсюда, но очень хорошо заметный там.

Ответили ему не сразу. Но он терпеливо ждал, наполняя этим терпением Границу и сообщая так, что не уйдёт и готов потратить на ожидание столько времени, сколько потребуется.

— Они не идут, да? — спросил, наконец, Маркус тихонько.

— Придут, — отстранённо ответил Рабастан. Делить своё внимание между обоими мирами было сложно, и он подумал с отстранённым раздражением, что пора уже учиться этому.

— Нет, — расстроенно возразил Маркус. — Они не хотят говорить со мной.

— Они не знают, для чего я их зову, — ответил ему Рабастан и знаком попросил молчать. Он научится, конечно, разговаривать в подобных случаях с кем-нибудь из этого мира, но потом.

Он продолжил Звать — и в какой-то момент, наконец, к Грани вышла женщина.

— Я — Рабастан, — представился ей Лестрейндж. — Я позвал тебя для разговора. Как твоё имя?

Мёртвая молчала, разглядывая Рабастана, и он отвечал ей тем же, незаметно и очень медленно опуская за её спиной Завесу. Он почти успел закончить, когда она что-то почувствовала и попыталась резко отступить назад, но Рабастан оказался проворнее и сумел закрыть дорогу до того, как мёртвая успела ускользнуть.

— Я отпущу тебя, — пообещал он, — когда ты ответишь на вопросы.

— Спрашивай, — сказала мёртвая. Ей явно было неуютно, и Рабастан сказал:

— Мне жаль. Я обещаю не задерживать тебя здесь дольше необходимого.

— Спрашивай, — повторила она.

— Назови мне своё имя, — потребовал он.

— Саломея, — ответила она. И сказала обвиняюще: — Ты не Эйвери.

— Я — нет, — согласился Рабастан и указал на Маркуса: — А он — да. Но он не некромант и не может тебя слышать.

— Ты посредник? — спросила она, и Рабастан, подумав, согласился.

— Пусть задаст вопросы, — разрешила мёртвая. Она так и стояла у самой Завесы, и Рабастан видел, как она касается её спиной. Говорить так было неудобно: он бы предпочёл окончательно вывести её сюда, в их мир, но не стал спорить. Всё же он здесь гость, а хозяев нужно уважать. — Не больше четырёх.

— Маркус, — позвал Рабастан. — Здесь Саломея. Она будет говорить с тобой.

Сам он никак не мог вспомнить Саломею Эйвери — но Маркус-то ведь должен знать её?

— Саломея? — повторил Маркус. Он поднялся со скамьи и, подойдя к Рабастану, неуверенно огляделся. — Она здесь?

— Если хочешь, смотри на меня, — предложил Рабастан. — И спрашивай. Она слушает.

1) Гали́т (греч. ἅλς — соль) — каменная соль, минерал подкласса хлоридов, кристаллическая форма хлорида натрия (NaCl).

Вернуться к тексту

— Я хочу спросить, — сказал Маркус, взволнованно облизывая губы, — у нас в семье рождались когда-нибудь такие, как я? Рождались ли, — поправился он и, совсем смешавшись, замолчал.

— Чем ты знаменит? — в ответ спросила мёртвая.

— Ничем, — горько проговорил Маркус. — В этом-то и дело. Я ничтожество. И трус.

— Он умён, — добавил Рабастан бесстрастно, но Маркус лишь махнул рукой:

— Я просто читал много. Рождались у нас такие? — повторил он.

— У нас всякие рождались, — ответила мёртвая, и Рабастан послушно это повторил. — Значит, в тебе нет ничего особенного?

— Нет, — ответил Маркус с такой мукой, что Рабастан, на которого он сейчас смотрел, ощутил желание сказать ему что-то ободряющее, но смолчал, конечно. Он сейчас был устами мёртвой, и вмешиваться ему не стоило. Мёртвые подобных вещей не любят.

— Таких большинство, — ответила мёртвая.

— Рождались, значит? — повторил Маркус, и мёртвая нетерпеливо сказала:

— Да. Обычные люди потому и обычные, что их много. Ты — один из них. Кто сказал тебе, что ты ничтожество?

— Отец всегда так говорил, — ответил Маркус, и мёртвая, усмехнувшись, спросила:

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, — сказал Маркус.

Мёртвая усмехнулась.

— Какое тебе дело до чьего-то мнения? Ты давно взрослый.

— Отец считает, что я трус, — сказал Маркус. — Ничтожество и трус. Я хочу знать, были ли у нас ещё такие.

— У нас были всякие, — ответила она. — Ты Эйвери. Ты можешь быть любым. И ты взрослый. Кому какое дело? — спросила мёртвая и потребовала: — Это глупый разговор. Отпусти меня.

— У нас есть ещё вопрос, — возразил он ей — и то ли велел, то ли попросил Маркуса: — Спроси её о чарах против полукровок.

— Правда же, — вскинулся Маркус. — Есть в библиотеке какие-нибудь чары, которые могли бы навредить оставшемуся там полукровке? — спросил он.

— Как полукровка может попасть к нам в библиотеку? — ответила вопросом на вопрос мёртвая. — Или вообще в дом?

— По приглашению Маркуса, — беззвучно сказал Рабастан и опять то ли попросил, то ли велел: — Ответь ему.

— Зачем звать полукровку в дом? — изумилась мёртвая.

— Нужно, — Рабастан не собирался объясняться с ней. — Ответь ему, — повторил он.

— Но зачем его оставлять там одного? — продолжала удивляться мёртвая.

— Ему так удобнее, — сообщил ей Рабастан и снова повторил: — Ответь.

Маркус, не слышавший их разговора, взволнованно спросил:

— Почему она молчит?

Рабастан сделал ему знак молчать и, морщась от всё сильнее ноющего затылка, вновь потребовал от мёртвой:

— Отвечай.

— Нет там таких чар, — неохотно проговорила она. — Никогда и никому из нас не приходило в голову вводить в дом грязнокровок.

— Он полукровка, — возразил ей Рабастан, но она ответила:

— Какая разница?

— Там нет чар, — произнёс вслух Рабастан. И спросил уже у мёртвой: — Маркус может любого гостя оставлять в библиотеке одного?

— Разумеется, — усмехнулась мёртвая.

— Этому гостю не будет причинено вреда? — продолжил Рабастан. Мёртвая молчала, и он повторил вопрос.

— Кому там причинять вред? — спросила мёртвая.

— Что произойдёт с гостем, если он останется в библиотеке один? — переформулировал вопрос Рабастан.

— Ничего, — очень неохотно ответила она, а Маркус, встревоженный очередным долгим молчанием, спросил:

— Что она говорит?

— Что гостя можно оставлять в библиотеке одного, — ответил Рабастан. И спросил у мёртвой: — Что произойдёт с грязнокровкой, приведённым в библиотеку Маркусом, если он там останется без общества других людей?

Лицо мёртвой исказила откровенная досада.

— Он заблудится, — крайне неохотно проговорила она. — И потеряется.

— Полукровку оставлять там одного нельзя, — сказал вслух Рабастан. — Он заблудится и потеряется. А если, — спросил он уже у мёртвой, — грязнокровку пригласит и приведёт в библиотеку хозяин дома?

— Хозяин волен делать, что захочет, — ответила она, но Рабастан бесстрастно повторил вопрос — а потом ещё раз, и ещё. Мёртвая молчала, и он слегка колыхнул завесу и сказал: — У нас есть ещё дела. Ответь — или я тебя оставлю ждать здесь. Если грязнокровку пригласит и приведёт в библиотеку сам хозяин дома, что будет с грязнокровкой, когда он там останется без общества других людей?

— Ничего, — рассерженно сказала женщина. — Хозяин волен делать, что захочет. Я уже сказала. Отпусти меня! — воскликнула она нетерпеливо.

— Твой отец может приводить и оставлять там, кого хочет, — произнёс Рабастан вслух. — А ты — нет. Это привилегия владельца дома… скажи, — снова обратился он к мёртвой, осенённый внезапной мыслью, — может ли хозяин дома не быть его владельцем? — мёртвая сощурилась, и на Рабастана резко пахнуло холодом. — Ответь мне, — потребовал он.

— Тебя это не касается, — почти прошипела она, и Рабастану показалось, что от её неприязни у него заледенел даже позвоночник.

— Я хочу знать, — сказал он ей. — Ответь.

— Тогда ты меня отпустишь? — спросила она, и он ответил:

— Может быть. Может ли хозяин дома не быть его владельцем?

— Может, — с отвращением ответила она. Холод всё усиливался, и Рабастан решил, что на сегодня с него хватит — а то он вот-вот уронит палочку из онемевших пальцев.

— Хорошо, — сказал он и потянул Завесу вверх и в сторону. — Ступай.

Мёртвая глянула на него с откровенной неприязнью, однако говорить ничего не стала и, ступив назад, исчезла, растворившись в том, что было по Ту сторону. Рабастан же опустил Завесу и принялся тщательно и методично смывать водой нарисованные на полу знаки. И лишь закончив, позволил себе задрожать от холода и, обхватив себя руками, попросить Маркуса:

— Давай камин растопим. Я замёрз.

— Я сейчас эльфам скажу, — засуетился тот, и Рабастан, кивнув, попытался наложить на себя согревающие чары — без толку, конечно. Тут мог помочь только живой огонь да горячая вода, а ещё лучше — и то, и другое.

Последнюю часть своего разговора с Саломеей Рабастан Маркусу передавать не стал. Зачем? Невозможно ощутить себя хозяином просто по желанию — Маркус просто получит ещё один повод для расстройства. Может быть, потом… или не впрямую. Просто, в лоб, сказать — сделать только хуже: Маркус начнёт думать о том, что он должен был бы ощущать себя хозяином, придёт к мысли, что настолько плох, что даже этого не может, и расстроится. Зачем?

Рабастан решил подумать, как бы можно было помочь ему приобрести такое ощущение. И довольно скоро пришёл к выводу, что вряд ли сможет что-нибудь придумать сам просто потому, что не понимал, в чём здесь может быть проблема. Нужно просто всё это себе представить, сосредоточиться — и почувствовать. Возможно, на это уйдёт несколько часов, или, может, дней, но никакой Рабастан не видел. Но при этом знал, что проблема есть, и относил её к той же категории, что и некоторые непонятные ему физические или магические явления. В конце концов, он ведь не имел понятия, как именно убивает Авада, или как образовались скалы, на которых стоял их дом. Или как сама Земля возникла… хотя нет, некоторые теории он знал — но ведь они все были теориями. Так и с некоторыми человеческими качествами и особенностями: он их изучал, классифицировал, учился их правильно опознавать и потом взаимодействовать и принимать в расчёт — но понять уже и не пытался.

Впрочем, он умел и находить людей, которые понимали эти вещи — и обращаться к ним за консультацией и помощью. В случае с Маркусом это, как правило, бывал Мальсибер — впрочем, к нему вообще можно было обращаться почти по всем таким вот «человеческим» вопросам. Вот и с этим делом Рабастан пришёл к нему — и сразу, с первого взгляда понял, а скорей, почувствовал, что с тем что-то произошло.

— Тебя кто-нибудь обидел? — спросил он, внимательно его оглядывая. Мальсибер был куда бледней обычного и совсем не улыбался — Рабастан вообще не помнил, чтобы когда-нибудь такое было. Разве что когда тот болел. — Или ты нездоров?

— Нет, — ответил тот, слегка отступая от камина, словно приглашая этим Рабастана в дом. — Просто я… Скажи, ты был у Долохова? Или он тебя не учит?

— Нет, не учит, — Рабастан пожал плечами. — Я и так умею драться.

— Не умеешь, — Мальсибер криво усмехнулся и мотнул головой. — Так ты точно не умеешь… хотя я уже не знаю. Может быть, и нет. Я вообще не знаю, что ты можешь, а что — нет… извини, — он снова мотнул головой, словно отгоняя от себя какую-то мысль. — Хочешь чаю? Или, может быть, вина? Кофе?

— Я хотел с тобою посоветоваться, — сказал Рабастан. Ему отчётливо казалось, что этот разговор будет сейчас не очень к месту, и Мальсиберу не до того — и, наверное, нужно расспросить сначала, что с ним происходит.

— Да, конечно, — Мальсибер, кажется, обрадовался, и Рабастан оказался перед неожиданной дилеммой: интуиция его требовала разного, отчасти взаимоисключающего. Так расспрашивать ему Мальсибера, или же не стоит? — Пойдём ко мне, — позвал тот, и у Рабастана появилась маленькая отсрочка, позволяющая ему обдумать всё и принять решение.

— Тебя Долохов обидел? — спросил Рабастан, когда они расположились в комнате Мальсибера — слишком, на взгляд Рабастана, загромождённой всякими вещицами, но довольно гармоничной в целом.

— Не обидел, — возразил Мальсибер, нервно кривя рот. — Просто я… нет, он делает то, что должен. Наверное. Лорд велел ему учить нас — и он учит. Но я… Может, я неправ, и не понимаю что-то совсем элементарное… скажи, ты ведь знаешь Пиритса?

Рабастан поморщился.

— Он тебя обидел? — спросил он, нахмурясь.

При первом знакомстве Пиритс вызывал у Рабастана глубочайшее недоумение, вскоре, впрочем, сменившееся отчётливой брезгливостью. Пиритс словно бы собрал в себе худшие, по мнению Рабастана, человеческие качества: от позёрства и эпатажности до бессмысленной жестокости, вызывавшей у Рабастана стойкое отвращение. Он вполне осознавал, что жестокость иногда необходима: он мог понять нужду пытать того, кто обладает необходимым тебе знанием, но не хочет поделиться им добром или за плату, он понимал жестокость как один из методов научного эксперимента — но жестокость ради удовольствия была ему чужда и омерзительна. А уж манера Пиритса мазать свои белоснежные шёлковые перчатки кровью им убитых магглов — или грязнокровок, тут у него приоритетов не было — а затем предлагать соратникам отгадать по виду крови статус её обладателя, вызывала у Рабастана стойкое сомнение во вменяемости Пиритса. Рабастан даже сумел понять Кэрроу с их любовью причинять страдания слабым — и он не забыл своё обещание как-нибудь проверить, как долго выдержит Алекто собственные пытки, но вот этот эпатаж казался ему свидетельством какой-то душевной — или умственной болезни. И если Кэрроу просто оставляли за собой истерзанные, страшные тела, то Пиритс устраивал из них то, что сам он называл художественными инсталляциями, которые потом некоторая часть ближнего круга долго обсуждала.

Впрочем, самого Рабастана Пиритс никогда не трогал — так же, как и Маркуса. Вернее, он однажды попытался — выскользнул однажды из-за камина, за которым прятался, и, сунув Маркусу почти под нос свою измазанную свежей, ещё влажной кровью перчатку, предложил:

— Эйвери, проверь себя. Грязнокровка или маггл?

Маркус побелел и так шарахнулся назад, что едва не сбил с ног стоявшего рядом Рабастана. Пиритс рассмеялся, а Рабастан поглядел на него изучающе — почему-то такой его взгляд многие переносили особенно скверно — и пообещал довольно равнодушно:

— Сделаешь так с ним ещё раз — я тебя трансфигурирую в воду и вылью в Темзу. К грязнокровкам.

Что-то было, видимо, в его лице такое, что Пиритс с ним даже и шутить не стал — огрызнулся только, и больше Маркуса не трогал. Более того: он воспринял слова Рабастана до того серьёзно, что пожаловался Лорду, чем лишь рассмешил того.

— Не пугай его так больше, — сказал Лорд, посмеиваясь, Рабастану. — Он пока полезен.

Рабастан хотел спросить, чем именно, но не стал — лишь сказал:

— Не стану. Но пусть пугает кого-нибудь другого.

— Он пытался напугать тебя? — рассмеялся Лорд. У него был странный смех — очень высокий и почти беззвучный, от которого у Рабастана по спине шли неприятные мурашки.

— Не меня, — ответил он, но пояснять не стал. Впрочем, Лорд и не спросил.

С тех пор Пиритс с Рабастаном, кажется, вообще не разговаривали, но порою тот ловил на себе и на своих друзьях весьма неприятный, настораживающий взгляд его светлых глаз. И вот теперь…

— Он тебя обидел? — спросил Рабастан Мальсибера.

— Пиритс? Нет, — ответил тот, болезненно кривясь. — Мы с ним оказались… вместе. На… задании. Знаешь, он, по-моему, болен, не находишь?

— Не уверен, что это именно болезнь, — ответил Рабастан. — Скорее, извращённая склонность. Зачем ты с ним пошёл?

— Это он пошёл с нами, — Мальсибер обхватил себя руками. — Хотя я вот думаю: какая разница? Мёртвым, в общем, всё равно, наверное…

— Нет, — возразил Рабастан, скорее, по привычке, нежели желая развивать эту тему. Впрочем, у него опять мелькнула мысль, что надо, наконец, рассказать о некромантии Снейпу и Мальсиберу — но ведь не сейчас же. Он вон сам не свой. — Но это не существенно. Что случилось? Расскажи.

— Да ничего нового, — Мальсибер сел на подлокотник кресла, поставив ноги на сиденье. — Просто всё разом… Скажи, ты понимаешь, зачем мы это делаем?

— Что именно? — вообще-то, Рабастан обычно не вёл такие разговоры ни о чём, но сейчас ему хотелось разобраться, что же всё-таки произошло с его товарищем. А к тому, что Мальсибер не всегда способен сразу чётко и понятно сформулировать то, о чём его спрашивают, он привык.

— Убиваем магглов, — Мальсибер глянул на него исподлобья. — Их-то мы зачем? Они не лезут к нам, и волшебники вообще не знают, что у них там происходит… я не понимаю.

— Спроси Лорда, — пожал плечами Рабастан. Прежде он вообще не задавался таким вопросом, но сейчас не мог не признать, что тот как минимум логичен.

— Нет, — Мальсибер странно улыбнулся и помотал головой. — Скажи, он тебя разве не пугает?

— Лорд? — Рабастан очень удивился. — Нет, конечно. Пусть враги боятся, а не мы.

— А мне страшно, — признался Мальсибер. — Иногда. И чем дальше — тем сильнее. Ладно, — он встряхнулся и улыбнулся почти обычно. — О чём советоваться будем?

— Как ты думаешь, — спросил Рабастан, — как можно сделать Маркуса уверенней в себе? Дома, например. Это и его дом тоже. А он там себя чувствует почти что вором. Это неправильно.

— Я бы тоже чувствовал себя так в доме, где меня чуть не убили, — буркнул Мальсибер. — Тем более, собственный отец. Который может в любой момент вернуться. Это страшно, Рэб, — Мальсибер посмотрел на него внимательно, а потом улыбнулся и махнул рукой, и Рабастан почему-то ощутил себя глупцом, не понимающих чего-то всем известного и очевидного. — Скажи, тебе вообще когда-нибудь бывает страшно?

— Разумеется, — с некоторым удивлением ответил Рабастан.

— Мне порою кажется, что нет, — Мальсибер мягко улыбнулся. — Ему страшно, понимаешь? Страшно приходить туда — настолько, что он до сих пор живёт у вас.

Вроде бы он не сказал ничего особенного, но Рабастану в этих словах почудилось не только то, что было сказано — и поскольку он вовсе не был мастером разгадывать подобные загадки, он попросил:

— Объясни.

Мальсибер понял его верно, и заговорил хотя и мягко, но весьма настойчиво:

— У него нет дома. Ваш дом никогда не станет его собственным, ты же это понимаешь? Он не может там распоряжаться. Жить — конечно, но это же не то. Маркус, в общем-то, бездомный. И, конечно, это не добавляет ему уверенности в себе. У него вообще нет ничего — даже дома.

— Ты мне предлагаешь его выгнать? — спросил Рабастан, подумав.

— Ну не выгнать, — осторожно проговорил Мальсибер, и его глаза блеснули. — Я думаю, что нужно сделать ему новый дом. Его собственный. Не нам с тобой, конечно, — тут же предупредил он следующий вопрос. — Нужно, чтоб он сделал это сам — а мы поможем. У него же деньги есть — вполне можно купить дом. Или даже выстроить. Где-нибудь… где он захочет. Может, рядом с вами, или же со мной — где ему понравится. Надо просто как-нибудь подать ему идею — только так, чтоб это не было обидно, — он демонстративно почесал затылок и поглядел на Рабастана вопросительно.

— Я не мастер деликатности, — признал тот, и они оба рассмеялись.

— Маркус ведь живёт у вас, — сказал Мальсибер. — Если бы найти какой-нибудь предлог…

— Руди женится, — вспомнил Рабастан. — Подойдёт?

— Предлагаешь всё свалить на Беллу? — засмеялся Мальсибер. — А она что, кстати, думает об этом?

— Мы же с тобой это только что придумали, — удивился Рабастан. — Она пока не знает, что на неё можно что-нибудь свалить.

— Нет же! — снова рассмеялся Мальсибер. — Что она думает о том, что Маркус живёт у вас?

— Ей, по-моему, всё равно, — Рабастан пожал плечами. — Замок же большой. Чем Маркус может помешать?

— Белла мне не кажется особенно терпимой, — заметил Мальсибер. — Я ошибся?

— В данном вопросе — да, — Рабастан кивнул. — Думаешь, она не будет против, если мы всё свалим на неё?

— А зачем ей это говорить? — Мальсибер очень удивился. — Просто скажи Маркусу что-то вроде, что вот скоро свадьба… В доме теперь будет новая хозяйка… а я предложу ему… хотя нет, — он потряс головой. — Нет, так будет только хуже. Выйдет, что его прогнали и от вас — не важно, кто… не знаю я, как это сделать, — он вздохнул и погрустнел. — Мне кажется, что Маркусу понравилось бы иметь свой дом. Но как предложить это ему, я не понимаю.

— Я подумаю, — пообещал Рабастан.

— Нужно что-то объективное, — сказал Мальсибер.

— Кому нужно? — раздался от двери голос Снейпа. Рабастан чуть вздрогнул, а Мальсибер сказал:

— А я думал, ты там просидишь до ночи. У нас в лаборатории, — пояснил он. — У нас есть в пристройке — прадед занимался зельями, и она осталась. Родители очень радуются, что теперь ей кто-то пользуется.

— Я пока закончил, — сказал Снейп. — Так кому и что здесь нужно объективное?

— Причина нужна, — откликнулся Мальсибер с удовольствием. — Чтобы Маркусу завести свой дом. Но Лестрейнджи же не могут его просто выгнать — представляешь, как ему будет больно и обидно? Мы пытаемся придумать, как бы сделать это, не обидев Маркуса.

— Очень просто, — тут же отозвался Снейп, глядя на них как на идиотов — впрочем, Рабастан к такому его взгляду давным-давно привык, и то, чего он не терпел бы в ком-нибудь другом, в Снейпе забавляло его. — Если вас убьют или посадят, он в дом даже не войдёт. И останется вообще на улице.

Повисла пауза. Мальсибер выглядел смущённым, Рабастан же был просто крайне озадачен. Он никогда прежде даже не задумывался о том, что они с братом могут быть однажды арестованы или же убиты. Да, он знал, конечно, что то, чем они занимаются под предводительством Тёмного Лорда — противозаконно, но до сих пор никогда не прикладывал возможность ареста к ним. К себе. Но ведь это в самом деле может быть? У них было принято смеяться над аврорами, но на деле же они отнюдь не рохли и не бездари, во всяком случае, не все. Смерти Рабастан ни капли не боялся — но то собственной. О том же, что он может таким образом потерять Родольфуса, он до сих пор не думал тоже — а ведь так и вправду могло быть. Собственно, это было куда вероятнее, чем ему скончаться самому: в конце концов, это же Родольфус бывал в рейдах, а не Рабастан.

— Ещё скажите, что вы об этом никогда не думали, — хмыкнул Снейп, усаживаясь на подоконник.

— Не думали, — эхом отозвался Мальсибер.

— Ты меня не удивил, — ухмыльнулся Снейп. — А ты тоже, что ли? — удивлённо спросил он Рабастана.

— Представь, да, — Рабастан даже не понял, насколько иронично это прозвучало. — Не думал.

— Чистокровные болваны, — фыркнул Снейп. — Думаете, ваша кровь вас от тюрьмы спасёт? Или от заклятья?

— Очень глупо, да, — согласился Рабастан. — И идея хороша. Полагаю, это то, что надо. Я поговорю с ним.

— Ну поплачь ещё, — язвительно бросил Снейп притихшему Мальсиберу. — Что за идиотство: если я не буду об этом думать, оно и не случится, да?

— Я действительно не думал, — тихо признал тот. — Как-то всё это было… не знаю. Отдельно.

— Мерлин, дай мне сил, — пробормотал Снейп. — Что же вы такие идиоты? Я сам с ним поговорю, — решил он. — Ты разнюнишься, — пояснил он, кивнув на Мальсибера, — а с твоей стороны это будет выглядеть не очень-то красиво, — сказал он Рабастану. — Выйдет как раз словно ты пытаешься его прогнать. Я поговорю, а вы меня поддержите.

— Пожалуй, — согласился Рабастан слегка отстранённо.

Ладно — смерть. В конце концов, она рано или поздно всё равно случится. Но тюрьма? Он не представлял себя в тюрьме. Что такое Азкабан? Какой он? Как это — оказаться запертым в крохотной закрытой комнатушке? Эта мысль была почти пугающей, но ведь Снейп был прав: вне зависимости от того, думают они об этом или нет, реальность оказаться в Азкабане существует, и она отнюдь не призрачна. Напротив, чем меньше они думаю о такой возможности, тем реальнее она становится.

Рабастан это понимал, и всё же думать о подобном ему было просто дико. Разве Лестрейндж может оказаться в Азкабане? Или Эйвери? Абсурд же. Бред. И потом, ну что они такого делают? Рабастан как раз прекрасно понимал, почему они нападают, в основном, на магглов. Их не жалко, а пугает это почти так же, как и нападения на волшебников, которых они, всё же, хотят, прежде всего, запугать, а не уничтожить. А грязнокровок для такого слишком мало — и потом, ведь цель не в том, чтобы их всех уничтожить, а в том, чтоб поставить их на место. Хотя, может, если убить их, проблема бы сама собой решилась, и не нужно было бы…

Что-то в этой логике мешало Рабастану. Что именно — он не очень понимал, но ощущение это у него было очень чётким. Но ошибку он найти не мог, как ни старался — впрочем, ему вскоре стало не до этого. Во-первых, потому, что свадьба его брата и Беллатрикс Блэк всё же состоялась. Во-вторых, потому, что Маркусу действительно понравилась идея собственного дома, и они все теперь помогали ему с поисками подходящего — потому что он решил не строить его полностью с нуля, а найти готовый. И, в-третьих, потому, что в конце осени Рабастан впервые на собственном опыте понял значение понятия «необратимо».

Регулуса Рабастан не видел уже две недели. Или три — он немного потерялся во времени с этой свадьбой и с домом Маркуса. На самой свадьбе Регулус, конечно, был — так же, как его родители — а вот после они с Рабастаном виделись всего однажды, и встреча эта вышла очень скомканной. Регулус ещё на свадьбе показался Рабастану чем-то донельзя расстроенным, но тогда он ни о чём, конечно, не спросил. В следующий раз они встретились только на общем собрании у Лорда — Регулус стоял там в стороне и глядел так мрачно, что к нему никто даже не решался подойти. Рабастан, конечно, это сделал, и когда собрание закончилось, спросил:

— Тебе помощь не нужна?

— Нужна, — с непонятным Рабастану отчаянием сказал Регулус. — Но ты не можешь мне помочь. Я бы попросил.

— Уверен? — Рабастану совсем не нравилось состояние Регулуса. — Скажи, что произошло. Вдруг я всё-так могу помочь. А не я — так Руди. Или Снейп.

— Нет, — по губам Регулуса скользнула слабая печальная улыбка. — Нет, — повторил он. — Я сам справлюсь.

— Рег, послушай, — Рабастан нахмурился, но тот вдруг стиснул его руку и быстро и горячо проговорил:

— Ни о чём меня не спрашивай. Не надо. Просто пожелай удачи, хорошо?

— Хорошо, — несколько растерянно ответил Рабастан. Его кто-то окликнул, он отвлёкся, а потом Регулус уже ушёл, и с тех пор они не виделись. И хотя у Рабастана было сейчас очень много дел, этот разговор почему-то никак не шёл у него из головы. И как только у него появилось несколько часов, не занятых ничем неотложимым, он отправился на Гриммо, 12 — и… не попал туда: его выбросило из камина, как это бывает, когда адрес, по которому ты отправляешься, блокирован. Это было странно: Блэки, разумеется, нередко закрывали свой камин, но ведь не от Лестрейнджей!

Рабастан по-настоящему встревожился. Что у них там происходит? Регулус что, прячется? Получить ответ он мог только одним способом — и Рабастан, слегка поколебавшись, решил всё же не отправлять Регулусу сову, а сразу аппарировать к дому Блэков. Однако же и здесь его ждал неприятный сюрприз: дома не было. Вернее, он, конечно, был, но Рабастан больше его не видел.

Значит, Блэки спрятались всерьёз. Но почему и от него? Это было крайне странно: они с Регулусом не то чтобы не ссорились, но даже и не спорили. Что произошло?

И ведь даже и спросить он никого не мог — не к Лорду же идти! Рабастан, конечно, написал письмо, но Ильда, встрёпанная и ужасно виноватая, через несколько часов принесла его обратно: видно, тоже не сумела найти дом.

— Ты не виновата, — Рабастан погладил её лапы, а потом почесал под клювом. — Это не твоя вина. Они просто спрятались. Ты же просто птица, что ты можешь сделать против чар.

Ильда издала громкий расстроенный крик и, нахохлившись, забила крыльями и улетела — даже угощенье не взяла. Рабастан вполне её понимал и очень сочувствовал: она впервые не сумела выполнить его поручение. Он ни в чём не обвинял её, но вот объяснить ей это не сумел, и от этого расстроился ещё сильнее.

И что ему делать? Он же должен выяснить, что происходит с Регулусом! Только как? Рабастан потратил пару дней на то, чтобы порасспрашивать тех, кто мог хоть что-то знать, но ответов не нашёл. Оставался только Лорд, но интуиция не советовала Рабастану обращаться к нему с этим вопросом, а он привык прислушиваться к ней. Впрочем, может быть, он бы всё-таки спросил, если бы на третий день Лорд не задал ему тот же вопрос сам. И когда Рабастан честно сказал, что не видел его уже недели две, Тёмный Лорд потребовал:

— Найди его. Не в этом мире — значит, в том.

— В том? — механически повторил Рабастан, и Лорд раздражённо поинтересовался:

— Тебе требуются пояснения, как это сделать?

— Регулус мёртв? — ровно спросил Рабастан в ответ.

— Я не знаю, мёртв он или нет, — почему-то очень разозлился Лорд. — Ты здесь некромант — тебе и выяснять. И я желаю завтра точно знать, где следует его искать. Иди, — сделал он резкий, раздражённый жест.

Рабастан ушёл — вернее, аппарировал домой. И некоторое время просто сидел, глядя перед собой в пространство. Да нет. Нет, конечно, нет, Регулус не мог вот так взять — и умереть. Он бы знал об этом! И потом, раз даже Лорд не знает, куда он делся, значит, Регулуса не убили в рейде… в которые он, правда, не ходил… или, может, Рабастан об этом попросту не знал? Или?..

Почему-то Рабастан никак не мог заставить себя начать ритуал призыва. Впервые в жизни ему категорически не хотелось узнавать ответ — может, потому что внутренне он уже знал его. Знал — и не хотел, отчаянно не хотел проверять его правильность. И думать о том, почему не хочет этого, Рабастан не желал тоже.

Однако, время шло, и когда за окном начали сгущаться сумерки — время, когда Грань немного истончалась, или, может быть, ему так просто чудилось — Рабастан вынул из кармана мел, покрутил его в руках, а затем сосредоточился, и увидел Грань. Так просто… Впрочем, ему это всегда давалось исключительно легко, и все эти знаки на полу и заклинания нужны были не для этого, а для защиты. Но от Регулуса он защищаться не хотел — вернее, просто не считал, что это нужно.

Рабастан коснулся Завесы рукой, отодвигая её в сторону, и позвал Регулуса по имени, отчаянно надеясь не получить ответа. И когда тот появился — тут же, словно ждал этого зова — Рабастан почувствовал, как внутри него будто что-то лопнуло, проливаясь тёмной и холодной пустотой, быстро заполняющей его от сердца до макушки.

— Ты умер, — тихо выговорил он, глядя на мёртвого Регулуса.

— Да, — ответил тот и улыбнулся. Он выглядел вполне обычным — совершенно таким же, как всегда, разве что прозрачным и, конечно, неживым.

— Но… как? — с болью прошептал Рабастан, а потом заставил себя спросить твёрже: — Как ты умер?

— Не заставляй меня рассказывать, пожалуйста, — серьёзно попросил Регулус. — Я не смогу тебе теперь сопротивляться. Но пожалуйста, не заставляй.

— Я не буду, — Рабастан сдался тут же, без борьбы. — Скажи хотя бы, почему. Кто тебя убил?

— Не могу, — грустно и расстроенно ответил Регулус. — Ради тебя же — не могу. Просто мы… мы все сделали ужасную ошибку. Но я не знаю, как её исправить, — прошептал он с болью.

— Какую ошибку? — тихо спросил Рабастан. — И кто «мы»?

— Мы все, — Регулус сделал непонятное движение рукой. — Ты… Я не знал, кто ты, — в его голосе прозвучало сожаление. — Может быть, однажды ты… Когда поймёшь… Сам поймёшь… Может быть, ты сможешь всё исправить. Но я не могу ничего сказать тебе… Только то, что Лорд жесток. Бесчеловечен и жесток. Запомни! И будь осторожен с ним, — попросил он и добавил: — Отпусти меня, пожалуйста! Мне здесь плохо…

— Отпущу, — кивнул Рабастан, болезненно поморщившись. — Сейчас. Где хотя бы твоё тело? Тебя похоронили?

— Нет, — Регулус качнул головой и попросил: — Не ищи его. Всё равно ты не найдёшь.

— Расскажи мне! — не сдержавшись, вдруг воскликнул Рабастан. — Рег, скажи мне, что произошло? Кто это с тобой сделал?

— Не могу, — лицо Регулуса тоже исказилось болью. — Не проси меня, пожалуйста! Не сейчас. Потом. Может быть, потом, — прошептал он и попросил: — Расскажи моим родителям, что я умер. Они ищут меня. Я их слышу, и мне тяжело от этого.

— Я скажу, — тихо пообещал Рабастан.

— Спасибо, — искренне проговорил Регулус и повторил: — Отпусти меня…

— Иди, — Рабастан хотел было снова приподнять Завесу, и обнаружил, что даже позабыл опустить её. — Я и не держал, — грустно усмехнулся он. И добавил еле слышно: — Рег, мне очень жаль.

— Я был должен, — сказал тот, улыбаясь. — Никто другой бы этого не сделал. Береги себя, пожалуйста, — попросил он — и исчез.

Сколько Рабастан просто сидел, оглушённый этой встречей, он не знал. Его мир перевернулся и рассыпался: так ведь не могло быть. Регулус же даже младше него! Почему он умер? Как же так?

На улице давным-давно стемнело и полил холодный дождь, а Рабастан так всё и сидел, глядя прямо перед собой. Так не могло быть. Люди умирают, да, конечно, и в смерти нет ничего ужасного — но ведь она не могла коснуться их! Да ещё и самого младшего из них. Так не может быть. Не должно.

Почему ему так больно? Почему так тяжело и пусто? Он ведь знает смерть. Он её не боится. Он прекрасно понимает, что она — лишь очередной шаг на бесконечном пути, по которому идут души. Почему ему так больно? Он ведь даже не может сказать, что больше никогда Регулуса не увидит: в его власти позвать его в любой момент. Это сейчас Регулусу тяжело приходить сюда, но со временем, когда его тело разрушится, эта ощущение ослабнет, и они смогут разговаривать. Будет даже удобнее, чем прежде: Рабастан же сможет позвать его в любой момент. Это же ведь хорошо? Почему же ему тогда так плохо? Так пусто и тоскливо?

И почему не хочется искать ответ на эти вопросы?

Рабастан вдруг понял, что не может больше сидеть в комнате, и почти бегом спустился вниз и выскочил из дома. От движения становилось легче — по крайней мере, через некоторое время он уже смог более-менее нормально думать. Да, конечно, смерть придёт ко всем, но общение с живым и мёртвым — совершенно разное общение. С мёртвым, кем бы и каким он ни был, невозможно разделить ни радость, ни печаль. Мёртвые статичны: они не меняются и всегда остаются исключительно такими, какими были на момент ухода. Мёртвым непонятны многие проблемы, которыми живут живые. С ними не получится не пошутить, ни о чём-нибудь поспорить, с ними не поужинать и не подраться в шутку… Прежде Рабастан считал мёртвых идеальными товарищами или собеседниками и ждал, покуда его сил будет достаточно, чтоб удерживать их здесь так долго, как ему захочется. Но теперь… Ему не хотелось держать здесь Регулуса силой. Ему вовсе не хотелось держать его здесь — а ещё, как оказалось, видеть Регулуса таким ему было очень больно.

А что будет, если умрёт Руди? Или Маркус? Они люди — следовательно, смертны, а Родольфус так и вовсе вполне может погибнуть в одном из этих рейдов. Прежде Рабастан почему-то был вполне уверен, что его это не может слишком уж задеть, потому что ведь, в отличие от остальных, он-то никого не потеряет. Но теперь он понимал, что это вообще иное — почти то же самое, как беседовать с портретом. Может, даже хуже…

Рабастан несколько часов просидел на берегу, глядя на холодное ночное море и совсем не чувствуя ни холода, ни ветра, ни дождя. Он вернулся в дом к утру, и послал за братом эльфа: Беллатрикс была сейчас последней, кого ему хотелось видеть. Хотя нет — пожалуй, предпоследней. Перед Лордом.

— Что стряслось? — спросил Родольфус, появляясь очень быстро, сонный и встревоженный, но полностью одетый.

— Умер Регулус, — ответил Рабастан. — Надо как-то сообщить его родителям, но я не знаю как: дом скрыт, камин закрыт, сова туда попасть не может.

— Мерлин, что ты говоришь? — переспросил Родольфус, медленно подходя к нему. — Что… как это случилось?

— Не знаю. Он не хочет говорить, — ответил Рабастан и отвернулся. Если брат сейчас его возьмётся утешать, он не выдержит, и… И что будет, Рабастан не знал, и знать не желал.

— Мерлин, — повторил Родольфус. — Его убили? В рейде?

— Я. Не. Знаю, — отчеканил Рабастан и сжал руки в кулаки. — Помоги придумать, как добраться до его родителей.

— Не знаю, — тихо проговорил Родольфус. — Мерлин. Рэби, мне так жаль.

— Не надо, — глухо попросил Рабастан. — Потом, Руди. Или лучше никогда. Поможешь?

— Нужно найти общие портреты, — помолчав, сказал Родольфус. — У родителей Беллы есть портрет Поллукса — полагаю, второй должен быть на Гриммо. Я поговорю.

— Спасибо, — Рабастан кивнул и попросил неожиданно даже для себя: — Помолчи со мной, пожалуйста.

Родольфус кивнул и молча отошёл к камину и развёл огонь а Рабастан придвинул к нему кресла — два, себе и брату. А потом они сидели — молча — и смотрели на огонь, и Рабастану постепенно становилось — нет, не легче, но спокойней и теплее, и в какой-то момент он даже начал думать и вдруг вспомнил вопрос Мальсибера. «Зачем мы это делаем?» Действительно, зачем? То, что ещё вчера казалось ему вполне логичным, теперь представлялось более чем спорным. Зачем всё это, если мы теряем там своих? Какой теперь будет толк Регулусу от победы Лорда? И какой толк будет от такой победы Рабастану, если, например, в войне погибнет его брат? И их род закончится — ради чего? Ради победы старых принципов и восстановления абстрактной справедливости? Нет, конечно, грязнокровки должны знать своё место, но ведь не такой же ценой его им указывать?

Впрочем, всё это политика. Рабастан никогда её не понимал, и по-прежнему не стремился к этому — но он точно знал, что не желает больше терять близких прежде времени. Но как это сделать, он пока не знал — впрочем, раз он некромант, то должен найти способ защитить их. Некроманты ведь не только поднимают мёртвых или могут с ними говорить — они в целом знают всё о смерти. Тот же Лорд — ведь что-то он в виду имеет, когда утверждает, что бессмертен! Он, конечно же, не может так считать буквально — вероятнее всего, он просто знает этот способ. А раз так, то и Рабастан его найдёт.

— Лорд скучает по тебе, — проговорила Беллатрикс, кладя ладони на плечи Рабастана. Тот резко дёрнул ими, обернулся и спросил:

— Он забыл, как пользоваться меткой?

Беллатрикс резко перестала улыбаться и отчеканила, сощурившись:

— По-моему, это ты забылся!

— Иди, пожалуйся, — бросил Рабастан.

С тех пор, как Беллатрикс поселилась у них в доме, она раздражала Рабастана пуще прежнего. Своим на глазах растущим фанатизмом, своим влиянием на его брата, своим откровенным обожанием Лорда — но прежде всего тем, что ему приходилось делить с ней дом. Его дом. Да, она почти что ни во что не вмешивалась, а в его башню и вовсе никогда не заходила — но она жила здесь. И кто знает, что могла бы сделать, если б захотела.

А ещё она вела себя с ним словно снисходительная, но заботливая старшая сестра, и это раздражало Рабастана отдельно. Как сейчас, к примеру — она просто подошла и положила руки ему на плечи. Рабастан терпеть не мог чужих прикосновений — исключения были, но Беллатрикс в их число, определённо, не входила — и он не единожды ей об этом говорил. Но Беллатрикс не было до этого никакого дела.

— Я знаю, что Лорд позволяет тебе больше многих, — сказала Беллатрикс, присаживаясь на край стола. — Даже знаю, почему. Но однажды ты зарвёшься и узнаешь его гнев, — предупредила она, как показалось Рабастана, с удовольствием. — Твоя уникальность не даёт тебе права дерзить ему.

— Тебя кто-то назначил моим воспитателем? — поинтересовался Рабастан. — Кто, позволь узнать?

— Я терплю тебя, во-первых, из-за Лорда, — сообщила Беллатрикс, — а во-вторых, из-за Родольфуса. Но моё терпение не бесконечно.

— В этом мы совпали, — заметил Рабастан. И ведь никак её теперь отсюда не прогонишь: это и её библиотека. А устроить драку — книги повредить. Впрочем, он знал один отличный аргумент, который неизменно с ней срабатывал. — Когда Лорд спросит, почему я не закончил в срок, я скажу ему, что ты мне помешала, — сказал он.

— Он что-то поручил тебе? — немедленно спросила Беллатрикс.

— Он точно мне не поручал что-либо обсуждать с тобой, — сказал он. — Говори, что ты хотела.

— Лорд сегодня будет у нас в гостях, — сказала она сухо. — Изволь быть, — Беллатрикс поднялась и вышла, и Рабастан был вполне уверен, что если бы дверью библиотеки возможно было хлопнуть, она бы это сделала.

Лорд. С того момента, как Рабастан узнал о смерти Регулуса, он старался Лорда избегать, хотя тогда и сообщил ему, что Регулус мёртв. И на все расспросы отвечал:

— Он не помнит, что случилось. Так бывает иногда.

Лорд тогда был очень недоволен, но Рабастана это интересовало крайне мало. И напрасно — потому что через несколько недель, вскоре после новогогода Лорд внезапно сообщил ему:

— У нас слишком мало людей. Пойдёшь сейчас с Крэббом, Пиритсом и Розье. Обоими.

— Куда? — Рабастан даже не сразу понял, о чём речь.

— Куда скажет старший, — отрезал Лорд и велел: — Научись не задавать вопросов.

Рабастан тогда на мгновенье онемел. В рейд? Его? Он, возможно, даже и поспорил бы, но Лорд, велев ему аппарировать домой к Розье, исчез, а не подчиниться напрямую Рабастан почему-то не рискнул. Ничего особенного в том рейде, впрочем, не было: они просто разгромили чей-то дом, в котором никого не оказалось. Вот такое Рабастан прекрасно понимал: и страшно, и волшебной крови не вредит — но его товарищи, похоже, придерживались иного мнения.

— Их предупредили! — бушевал Эван Розье, взрывая окна дома. — Кто-то их предупредил!

— Придём в другой раз, — попытался было успокоить его Крэбб.

— Куда?! — заорал на него Эван. — Они спрячутся теперь — где ты будешь их искать, кретин! А ты что стоишь? — напустился он на Рабастана. — Ты тут наблюдателем приставлен?

Рабастан молча поднял палочку и взорвал соседнее окно — но снаружи, а не из той комнаты, где они стояли. Сам он щит поставил, а вот его товарищей осыпало и слегка посекло осколками — ущерб вышел, конечно, небольшим, но теперь мантию Эвана, определённо, оставалось только выбросить.

— Ты сдурел совсем?! — возмутился тот, однако больше к Рабастану ни с чем не обращался, пробормотав себе под нос: — Чокнутый придурок.

Рабастан тогда хмыкнул себе под нос, и на следующий день прислал ему пятнадцать галлеонов.

А ещё через день узнал, что вечером того же дня Эван погиб от рук Аластора Моуди. Говорили, правда, что Розье сильно навредил ему, и даже смог отрезать большую часть носа — это передавали буквально из уст в уста почти что с трепетом: «он отрезал нос самому Моуди!» Рабастану это всё казалось диким: зачем было в одиночку лезть в бой против лучшего аврора? Он бы ещё схлестнулся с Дамблдором! Нашли, что записывать Розье в заслуги: нос! Отрубил бы Эван ему хотя бы ногу, а лучше — руку, в идеале — правую, это бы имело смысл. Но какой от носа прок? Нет, конечно, лучше с ним, чем без него, но всё-таки вопрос это, по большей мере, эстетический, а в этом смысле Моуди навредить, на взгляд Рабастана, уже было невозможно.

Эта смерть оставила Рабастана почти равнодушным… но именно почти. Понимать, что один из тех, с кем он вырос с детства, кого он помнил лет с пяти или шести, и с кем было связано огромное количество воспоминаний, мёртв, Рабастану было горько. Он не тосковал по Эвану, но всё же тот был частью его жизни, которая теперь стала чуть бедней. Впрочем, Рабастана куда больше смущало даже не это, а то, что теперь у семьи Розье больше не было наследника. Да, конечно же, мать Эвана могла бы, вероятно, родить — ей ещё не было пятидесяти, да и выглядела она молодо — но а если нет? И если отец Эвана так и не заведёт наследника? И семья Розье исчезнет — и пусть даже её французская ветвь останется, этой-то уже не будет. Хороша защита чистокровных! Нет, определённо, они делают что-то не то. Может быть, намерения у Лорда и хорошие, но результат-то был совсем иным, а Рабастан привык судить о деле именно по результату.

— Ты расстроен? — спросил его Родольфус через несколько дней после похорон.

— Скорее, озадачен, — ответил Рабастан. Беллатрикс сейчас дома не было, и Рабастан чувствовал себя вполне свободно. — Посмотри, что получается. Да, мы, вроде, убиваем грязнокровок. Я не знаю, сколько их погибло — это можно посчитать, наверно — но наш мир от этого изменился мало. Но недавно умер Регулус, теперь — Эван, и если у Блэков остался ещё старший сын, то Эван был единственным. Если у его отца больше никаких детей не будет, эта ветвь прервётся, и нас станет двадцать семь. А если Малфой погибнет? У него нет ни сестёр, ни братьев, ни детей.

— Ты это к чему? — нахмурился Родольфус.

— К тому, что мы теряем куда больше, чем они, — ответил Рабастан. — Нас очень мало, а ты посмотри, кого Лорд отправляет сейчас в рейды. Скажи мне, зачем? И почему именно нас? Маркуса, допустим, он пока не трогает — но Мальсибер тоже ведь единственный ребёнок. Нас с тобою двое, но продолжить род можешь только ты. Дальше?

— И какой ты сделал вывод? — спросил Родольфус.

— Что мы теряем в этой войне куда больше, чем они, — повторил Рабастан. — Мне это не нравится.

— Скоро всё закончится, — пообещал Родольфус. — Рано или поздно у нас выйдет поставить в министерстве достаточно своих людей и сменить министра.

Рабастан не стал с ним спорить: он в политике не разбирался. Разбирался он в другом, и теперь его поиски стали ещё интенсивнее. Впрочем, пока что его поиски успехом не увенчались. Вернее, он кое-что нашёл, но пока всё найденное представлялось ему абсолютно неприемлемым: слишком высока была цена. Так или иначе, всё найденное им пока сводилось к следующему: неживое умереть не может. Нет, конечно, умирать совсем все эти способы не требовали, однако отнимали слишком много — лучше просто умереть, чем существовать вот так.

Но ведь должен же быть способ! Быть не может, чтобы нельзя было защититься от внезапной смерти. Артефакт какой-нибудь, к примеру, вбирающий в себя все заклятья, что накладывают на его владельца. Или щит универсальный. Или что-нибудь ещё похожее…

Он искал, но ничего не находилось. Нет, конечно, кое-что он отыскал: были заклинания и артефакты, приносящие удачу — и не Феликс Фелицис, который невозможно было же пить постоянно, а вещи куда более простые, — но ни одно из них не давало никаких гарантий. Впрочем, Рабастан их всё равно использовал, обучая первым брата и друзей и раздобывая им вторые. Но купить их было сложно, и Рабастану пришлось научиться делать их — а это оказалось вовсе не так просто. Да и не давало это никакой гарантии — просто помогало, но не больше. Если бы найти заклятие — аналог Феликс Фелициса! Но такого не существовало — да и изобрети его кто, оно бы очень быстро стало бесполезным: что проку от удачи, что есть у каждого?

Он настолько погрузился в эти изыскания, что почти что выпал из реальности, тем более что Лорд нечасто вызывал его, и Родольфусу, кажется, было не до брата.

Впрочем, реальность то и дело заявляла о себе, и чем дальше — тем активней. В очередной раз она ворвалась в его жизнь смертью ещё одного его школьного товарища. Мэлекайас Уилкис погиб в бою с аврорами — причём, в отличие от Эвана, погиб бессмысленно. И Рабастан, разглядывая на похоронах его убитых горем родителей и слушая яростные и пафосные речи что Лорда, что его сторонников, думал о том, что ещё год назад не понял бы такой острой реакции на эту смерть. Что, его родители не понимали, что их сын участвует в войне? Судя по тому, как они слушали звучащие над гробом речи, они это знали. Почему тогда они практически раздавлены? Но теперь, сам потеряв того, кто много лет был ему близок, Рабастан их понимал. Ему было до того их жаль, что он решил попробовать сделать то, что до сих пор ему не удавалось, но чему он после смерти Регулуса настойчиво учился.

Впрочем, на это ему требовалось согласие, прежде всего, самого Уилкиса, получить которое было совсем просто: тот все похороны стоял то рядом с гробом, то подходил к родителям, и настолько был на них сосредоточен, что заметил Рабастана только когда тот его позвал. Молча — он давно уже научился разговаривать с мертвецами, не произнося ни звука. Незачем.

— Ты меня видишь? — взволнованно спросил Уилкис, в буквальном смысле подлетев к нему.

— Вижу, — подтвердил Рабастан.

— Помоги мне, — то ли попросил, то ли потребовал Уилкис. — Мне нужно им сказать… это важно. Лестрейндж, помоги!

— Помогу, — согласился тот. — Но потом ты уйдёшь. Дорога пока открыта.

— Не знаю, — возразил Уилкис. — Я виноват. Не хочу бросать их. Я уйду потом. Когда они будут не одни.

— Думаешь, им легче будет знать, что их сын стал призраком? — жёстко спросил Рабастан. — Что он даже не упокоился?

— Но я должен знать, что они не одни, — упрямо повторил Уилкис. — Разве ты потом не сможешь отпустить меня?

— Смогу, — неохотно сказал Рабастан. И добавил: — Если буду жив. А если нет? Что ты будешь делать?

— Всё равно, — Уилкис мотнул головой. — Я их не оставлю.

— Тогда зачем тебе сейчас моя помощь? — спросил Рабастан. — Если ты уже решил всё. Призрака они увидят и услышат.

— Но они не видят! — воскликнул Уилкис. — И не слышат! Помоги мне, — попросил он горячо.

— Я не буду делать из тебя призрака, — Рабастан внезапно разозлился. — Это глупо. И неправильно. Хочешь — дам тебе поговорить сейчас, но тогда потом ты уйдёшь, как и положено. Нет — жди исхода третьих суток.

— Хорошо, — ответил Уилкис. — Я подожду.

Он отошёл к родителям и в который раз попытался коснуться матери, и та, хотя и не могла этого почувствовать, вздрогнула и опять заплакала.

— Мы отомстим, — сказал ей стоящий совсем рядом Тёмный Лорд. — Так отомстим, что, вспоминая это, волшебники будут вздрагивать и через сотни лет!

Вот тогда-то Рабастан впервые в жизни усомнился в его интеллекте. Да, отцу Эвана говорить такое было можно и вполне уместно: он сам был одним из первых сторонников Лорда, сам к нему привёл и сына, и сам же собирался мстить. Но родители Уилкиса были самыми обычными волшебниками, пусть и чистокровными, весьма от политики далёкими — так какое утешение они найдут в этой мести? Сына она им вернёт? Если бы сам Рабастан убил убийцу Регулуса, стало бы ему легче? Он в этом сомневался. Хотя, выпади ему такой шанс, непременно бы проверил.

Но то он — а то эти сломленные люди. Что старшие… а теперь уже просто Уилкисы были абсолютно сломлены случившимся, было очевидно. Что им месть?

Разве можно этого не понимать?

Всей полнотой война обрушилась на Рабастана совершенно неожиданно, когда он стоял у окна и разглядывал гонявшегося по лужайке за бабочками своего почти племянника — так шутливо называл сына Люциуса и Нарциссы Родольфус, за которым Рабастан и подхватил это название. Драко был первым новорождённым младенцем, которого вблизи увидел Рабастан, и на него это произвело невероятное впечатление. Он был такой живой, что Рабастан даже не решился поначалу прикоснуться к нему, опасаясь нет, не навредить, а напугать. Но ребёнок его совсем не испугался — более того, Драко нравилось его разглядывать и трогать и нравилось, когда Рабастан держал его на руках, а когда он начал ползать, а затем ходить, он при каждом удобном случае добирался до своего «почти дяди» и, добившись того, чтобы тот взял его на руки, мог разглядывать его едва ли не часами, и Рабастану часто становилось неловко от этого пристального взгляда. Словно Драко точно знал, с кем имеет дело, и пытался разглядеть в нём что-то важное.

Но чем старше становился мальчик, тем спокойнее он реагировал на Рабастана, и теперь тот получил возможность наблюдать за ним со стороны. Это было и удобней, и приятней, и куда информативней. Рабастан настолько погрузился и наблюдение, что пропустил и когда и как в комнате появились люди, и начало разговора, а очнулся лишь на середине рассказа об убийстве Прюэттов.

— Трое наших там остались, — зло и мрачно говорил кому-то Долохов. — Мы-то как ушли, не знаю.

— Выглядишь нормально, — недоумённо сказал Люциус.

Долохов в ответ выругался.

Рабастан, наконец, отвернулся от окна. В гостиной было на удивление много народу, и внимание всех было сосредоточено на сидевшим в одном из кресел Долохове. Выглядел тот вполне обычно, но Рабастан увидел плавающие вокруг него похожие на осенние паутинки обрывки Завесы — как с любым, кто совсем недавно столкнулся со смертью, либо принеся её кому-то сам, либо чудом убежав от собственной. В данном случае, похоже, имело место и то, и другое — но сейчас Рабастана интересовало совсем другое.

— Кто ещё погиб? — спросил он. Голос прозвучал спокойно, но Рабастан ощущал себя перетянутой струной, готовой в любой момент лопнуть.

— Твои все целы, — огрызнулся Долохов. — Их там даже не было. Кто ж мне даст в такую мясорубку бросать цвет вашей нации, — буркнул он язвительно.

Рабастан хотел переспросить, но делать этого не стал: во-первых, Долохов не стал бы врать, слишком это было непохоже на него, а во-вторых, у него в голове вдруг сложилось то, о чём он думал со дня смерти Регулуса.

Прюэтты. Да, они были врагами — но и тем же самым «цветом нации» (что за выражение? Это русские так говорят?), что и Рабастан, и все они. Если Прюэтты мертвы, значит, их осталось двадцать семь. Правда, у них есть ещё сестра, но Рабастан не был уверен в том, что у Прюэттов женщины наследуют фамилию. В любом случае, она замужем — за Уизли, и они с мужем тоже, если он не путал ничего, числятся «врагами». Как и последний Блэк, и как Лонгботтом — у которого, правда, был маленький сын, примерно того же возраста, что Драко Малфой. Значит, у фамилии Лонгботтомов есть шанс сохраниться, а вот Блэка они поймают, рано или поздно. Так же, как и Краучей, и Уизли. И тогда их станет двадцать три, потому что у Розье других детей, кажется, не будет. И это при условии, что ни Маркус, ни Родольфус, ни… что все они сумеют выжить.

Что он делает? Лорд? Что он творит? Зачем? Рабастан не верил, что тот попросту не понимает этого. Если он и вправду так уж озабочен величием чистокровных, почему он их уничтожает? Те же Прюэтты ведь даже не были аврорами. Кому они мешали? Чем? Да, они входили в этот странный орден, что придумал Дамблдор — но ведь Лорд же сам твердил, что вреда от фениксовцев меньше, чем от комаров: последние, по крайней мере, иногда кусают. Так зачем тогда уничтожать подобную семью? Даже если они так опасны, разве же нельзя их было нейтрализовать иначе? Можно было ослепить их, или ноги отрубить, или руки — да разве мало способов? Полно же, если поискать!

Но нет. Прюэттов убили — а, к примеру, Малфоя, или того же Руди Лорд всё чаще бросал в бой. Зачем? У него было полно сторонников, готовых умереть за Лорда и его идеи — так зачем так рисковать? Ладно Кэрроу — они хотя бы наслаждались этим. Хотя вот Амикуса Лорд бы мог и обязать жениться, или как-нибудь иначе завести наследника — и потом уже пусть делает, что хочет.

И, опять же, почему у Руди нет детей? Мать из Беллатрикс бы вышла скверная, но ведь это же не важно: эльфы есть, да можно и нанять кого-нибудь. Впрочем, Руди бы и сам прекрасно мог воспитать ребёнка — это Рабастан знал по себе.

Так в чём же дело? Почему Лорд, настолько озабоченный величием древних родов, так странно с ними обращается?

— Скажи, Лестрейндж, — звук своей фамилии выдернул Рабастана из размышлений, — чем ты такой особенный?

Рабастан вопросительно поглядел на задавшего этот вопрос Долохова, но тот просто глядел на него — и если б он один! Все, кто находился в комнате, сейчас смотрели на него и явно ждали внятного ответа. Можно было промолчать, конечно — как обычно Рабастан и делал — но сейчас он был слишком взволнован тем, что начал понимать, но чего понимать, на самом деле, не хотел. Так что он пошёл на разговор — больше для того, чтобы сделать паузу и дать мыслям улечься. Потому что вывод, который у него напрашивался, ему не просто не нравился — он переворачивал с ног на голову… или же наоборот всю его реальность.

— Поясни, пожалуйста, — попросил Рабастан.

Вежливо.

— Почему Эйвери Лорд никуда не посылает, понятно, — сказал Долохов. — Проще пришибить на месте: меньше потерь будет. Но ты-то? Ты умеешь драться. Лучше многих, — он зыркнул на кого-то, кажется, на Гойла. — Но тебя не посылают никогда.

— Спроси у Лорда, — пожал Рабастан плечами. — Я могу предположить, что он ценит меня не за боевые навыки. Но поручиться не могу.

— А за что же он тебя так ценит? — спросил Долохов, сощурившись.

Прежде Рабастан, наверное, ответил что-то резкое, а то и просто стёр бы ему рот, к примеру, но сейчас всё это потеряло смысл. Если его вывод верен, то Долохов — последняя его проблема.

— Он меня держит про запас, — вдруг улыбнулся Рабастан. — Нас же два, Лестрейнджа. Случись что с Родольфусом, у него останусь я. Разумно.

Долохов вдруг фыркнул, и Рабастан увидел, как растаяли кружившие вокруг него ниточки Завесы. Он впервые видел, как это происходит, и впервые понял, почему, и даже успел ощутить смену внутреннего состояния Долохова и почувствовать его внезапное и непонятное ему самому облегчение. Значит, вот почему рядом с Мальсибером находиться так легко, несмотря даже на всю его активность! Он наверняка тоже так умеет — и, наверное, нечто подобное происходит не только с остатками Завесы, но и вообще с тем, что ложится тяжестью на душу. А он умеет эту тяжесть облегчать. Вот поэтому к нему и тянутся: люди чувствуют такое, даже и не понимая. Но Мальсибер это делает интуитивно, а вот можно научиться этому? Ведь сейчас у Рабастана получилось, хотя он и не ставил себе такой цели.

Рабастан тогда даже заставил себя поучаствовать в общем разговоре, но дома, вечером, вернулся к своим прежним мыслям. Если рассмотреть все действия Тёмного Лорда, пользуясь обычным правилом анализа смотреть, прежде всего, на результат, то вывод получался прямо противоположенный тому, что декларировалось: целью Лорда оказывалось вовсе не возвеличивание священных двадцати восьми, в частности, и чистокровных, в целом, а напротив, их уничтожение.

И вот в этом случае все его действия оказывались восхитительно верны: и развязанная им, по сути, гражданская война, и активное использование в боевых действиях представителей старейших волшебных фамилий, и последовательное уничтожение среди противников именно таких семейств…

Но зачем? Зачем потомку Слизерина делать это? С кем же он потом останется? Рабастан давно уже не думал, что единственной целью Лорда было защитить волшебный мир от дурного влияния грязнокровок. Разумеется, его интересовала власть — это Рабастан понял очень быстро. Но кем он собрался править? Если всё так будет продолжаться, от священных двадцати восьми останется от силы половина…

Кстати.

Кто его родители? Если он потомок Слизерина — значит, он из Гонтов? Как его вообще зовут?

Осознав, что он даже не знает имени того, к кому пришёл когда-то за защитой, Рабастан сперва решил, что попросту забыл эту не такую уж и важную информацию, и попытался вспомнить, но успеха не достиг. Нет, он помнил, разумеется, что Тёмный Лорд, на самом деле, Волдеморт — но ведь это прозвище, не имя. Как его назвали при рождении?

Так и не сумев вспомнить, Рабастан пришёл с этим вопросом к Родольфусу, и услышал в ответ сперва молчание, а затем немного озадаченное:

— А ты знаешь, Рэба, я, кажется, не знаю. Никогда не задавался этим вопросом.

— Странно, да? — спросил Рабастан.

— Да, странно, — Родольфус выглядел донельзя озадаченным. — Он потомок Слизерина — значит, Гонт. Но имя?

— Отец знал, я полагаю, — предположил Рабастан. — Можно спросить портрет. Но непонятно, почему ни ты, ни я обо этом прежде никогда не думали.

— Полагаешь, он заколдовал нас? — пошутил Родольфус, но Рабастан шутку не поддержал:

— Не знаю. Странно это.

— Идём, спросим у отца, — предложил Родольфус.

Портреты их родителей висели над парадной лестницей неподалёку от площадки второго этажа, но их обитатели, как и при жизни, нередко навещали кого-нибудь из родственников на других полотнах, надолго покидая собственные. Так случилось и сейчас, и братьям пришлось довольно долго звать отца, прежде чем тот всё же соизволил появиться.

— Я надеюсь, вы были так настойчивы, чтобы сообщить, что у меня, наконец-то, будет внук? — недовольно поинтересовался он у Родольфуса.

— Нет пока, — ответил тот.

Портрет откровенно разозлился.

— Год прошёл с твоей женитьбы! Ты уже не мальчик — пора заводить наследника!

— Успеется, — поморщился Родольфус. — У нас к тебе вопрос. Как зовут Тёмного Лорда? Ты ведь с ним учился — должен знать.

— Это я с тобой вообще не желаю обсуждать! — отрезал портрет, развернулся — и исчез.

Когда-то, когда он только узнал о полученных его сыновьями метках, он невероятно разозлился — Рабастан тогда подумал, что, если бы портреты могли колдовать, он бы сделал с сыновьями что-нибудь недоброе. Но он был портретом, так что всё, что ему оставалось — возмущаться, злиться и отказываться вообще обсуждать с сыновьями своего бывшего одноклассника. Что он, собственно, сейчас и сделал.

— Это было предсказуемо, — констатировал Родольфус. — Остаётся старший Нотт… но интуиция подсказывает мне, что он тоже нам не скажет.

— Я спрошу отца иначе, — сказал Рабастан, но Родольфус скептически поморщился:

— Полагаешь, его душа будет сговорчивей портрета?

— Полагаю, — кивнул Рабастан.

Он был в этом совершенно убеждён. Не сейчас, так позже, но отец всё ему расскажет.

Рабастан позвал отца под вечер, в сумерках, выбрав для этого малую гостиную, которую никто из них всё равно обычно не использовал. Надо бы, наверное, сделать специальную комнату для этого — как была у Эйвери. Потому что там, где часто поднимается Завеса, она постепенно истончается, и со временем становится проницаема для особенно настырных мертвецов. Её можно закрывать, конечно, но обычно некроманты призывают души в одной специальной комнате, выйти из которой незваный гость, в случае чего, не сможет.

Но один раз это можно сделать где угодно: за один, и даже за десять раз с Завесой ничего не будет. Правда, дверь он сперва запер, а затем и запечатал заклинаньями: было бы некстати, если б кто-нибудь пришёл прямо во время ритуала. В принципе, Рабастан уже вполне был в силах проводить его и в чьём-нибудь присутствии, но всё-таки присутствие других людей ему пока мешало.

Особенно невестки.

— Зачем звал? — хмуро поинтересовался отец, появившись, впрочем, почти сразу.

— Прости, что потревожил, — вежливо сказал Рабастан. — Назови мне настоящее имя Тёмного Лорда — и уйдёшь.

— Зачем тебе? — нахмурился отец.

— Ты учился с ним — ты должен знать, — Рабастан не собирался отвечать на заданный вопрос. Он понятия не имел, как на самом деле его отец относился к Лорду и к его истинным целям — глупо было рисковать. Вдруг он знал о них? Знал — и разделял?

Так же, скажем, как и Эйвери?

Об этом Рабастан пока думать не хотел, хоть и понимал, что ему придётся. На его отца такое было не похоже, но вот Эйвери — тот мог, пожалуй. Его никогда не интересовал никто, кроме него самого — или так казалось Рабастану? В любом случае, его бы совершенно не смутила мысль об уничтожении половины Великобритании, если бы ему это зачем-нибудь понадобилось. Так что он как раз вполне мог знать, что на самом деле Лорд замыслил — но ведь у него не спросишь.

В отличии от их с Родольфусом отца.

— Я спросил, зачем тебе, — упрямо повторил отец.

— Неправильно, что он знает наши имена, а мы его — не знаем, — сказал Рабастан.

— Неправильно, — согласился с ним отец и прошептал, указывая на его левое предплечье: — Как вы могли на это согласится?

— Была причина, — отозвался Рабастан.

— Он с вас это никогда не снимет, — отец покачал головой. — Никогда.

— Он, возможно, нет, — ответил Рабастан, с некоторым удивлением осознавая, что говорит сейчас вещь предельно важную. — А мы — посмотрим. Назови мне имя — и иди.

— Том Риддл, — сказал отец, и в его голосе прозвучало мрачное удовлетворение. — Том Марволо Риддл, — повторил он и добавил почти мстительно: — И тогда он числился магглорождённым.

— Как это? — озадаченно спросил Рабастан.

Какой Риддл? Откуда? Он же Гонт!

И где он уже слышал это имя?

— Вот так, — в голосе отца прозвучало нечто вроде торжества. — Его мать — из Гонтов. А отец — маггл. Маггл Риддл, — повторил отец — и исчез, оставив Рабастана совершенно ошарашенным.

КОНЕЦ IV ЧАСТИ

Маггл?

Отец Тёмного Лорда — маггл?!

Рабастана эта новость потрясла. Врать отец не мог: мёртвые не лгут, они на это не способны. Могут не договорить, могут подвести к ложному выводу, но солгать впрямую мёртвые не могут.

Выходило, что Лорд — просто полукровка. Да ещё и «числившийся магглорождённым» — то есть, вероятно, вырос он у магглов.

Значит… Значит…

Рабастан так и сидел в гостиной, прямо на ковре. Давным-давно стемнело, за окном шёл нудный дождь, и этот звук, вкупе с привычным шумом моря, был очень успокаивающим. Некоторое время Рабастан просто его слушал, постепенно начиная ощущать себя дождём и морем и ни о чём не думая. Но время шло, и к середине ночи он вернулся в реальность и занялся, наконец, анализом.

Итак, его реальность… нет, не то. Она отнюдь не изменилась: реальность-то как раз осталась прежней. Изменилось его знание о ней — причём изменилось кардинально. Хотел бы Рабастан знать, ошибается ли он в чём-нибудь ещё так же основательно! Впрочем, он полагал, что подобное крайне маловероятно.

Впрочем, это после. Даже если он и ошибается, то вряд ли сможет понять это прямо сейчас — да и не до этого теперь. Для начала он хотел проанализировать все действия Тёмного Лорда… Риддла, поправил он себя. Просто Тома Риддла — с учётом того, кем тот, собственно, является.

Выходило следующее.

С одной стороны, Лорд всё же Гонт. И ему вполне логично было обижаться на отношение однокурсников: легко представить, как жилось на Слизерине магглорожденному. И, конечно же, он должен был мечтать о том, чтобы его принимали по-другому. И возмущаться…

Стоп.

Если он Гонт по матери, то почему считался магглорожденным? Она что же, отдала его отцу? Причём отцу, который, видимо, не знал о том, что она — ведьма? Зачем?

Рабастан потёр лицо руками. Нет, история не складывалась. Вот наоборот всё получалось: если бы мать Риддла была магглой, а отец не знал о нём, то его магглорождённый статус был бы объясним. Но вот так? Как он вообще умудрился попасть к магглам? Разве что… Допустим, девушка из Гонтов почему-то выбрала себе в супруги маггла — вон как Андромеда Блэк, но только хуже. Что ж. Бывает. Может быть, он был богат, красив, или, возможно, оба разом. В общем, вышла она замуж, родила ребёнка — и… И — что? Почему Лорд значился как маггл? Даже если она после умерла… хотя нет. Она никак не могла умереть: откуда бы тогда он вообще узнал о Гонтах? Значит, она была жива, по крайней мере, до его лет семи-восьми. Хотя нет — она могла, к примеру, написать ему письмо, если знала, что умрёт слишком рано для того, чтоб успеть всё рассказать. Да, так быть могло.

Впрочем, сейчас это не главное. Итак, магглорождённый мальчишка на Слизерине. Не лучший вариант судьбы… но он рассказывает сокурсникам, что на самом деле Гонт — вернее, его мать из них — и они все ему верят. Рабастан не так давно закончил школу, чтобы позабыть царящую в ней атмосферу. Сам бы он в подобное поверил? Или кто-нибудь из его однокурсников? Да ни за что! Высмеяли бы и сделали посмешищем.

А вот Лорду все поверили. Почему? Видимо, у Лорда было доказательство, причём неопровержимое — и Рабастан бы очень хотел знать, какое.

Пришлось вновь звать отца, от которого Рабастан на сей раз узнал, что поначалу Риддла все считали магглорожденным, и первым, что называется, звонком стала его внезапно обнаружившаяся на втором или на третьем курсе змееустность. А потом Риддл откуда-то узнал имя своей матери, и паззл сложился: стало ясно, откуда у него эта способность.

Больше ничего полезного отец сказать не смог — или же не захотел. Разве что добавил, что Риддл вырос в маггловском приюте. Что это такое, Рабастан не знал, но по смыслу понял, что это некий дом, где живут дети, лишённые родителей и вообще любой родни, которая бы взяла к себе сирот. Это было странно, но что взять с них — магглы…

Главное не это. Если Лорд… Риддл вырос в вот таком приюте, а потом попал на Слизерин, ему там пришлось, наверное, несладко. И тогда совсем уж странно, что он взялся защищать права и интересы тех, кто его когда-то обижал. Ведь наверняка же это было! Невозможно, чтоб на Слизерине никто не трогал грязнокровку.

Так откуда вдруг подобная забота? Нет, головоломка у него не складывалась.

А вот если предположить, что юный Риддл затаил зло на тех, кто его когда-то обижал — что на Лорда, в общем-то, похоже… Как ему теперь должно быть лестно видеть, что потомки тех, кто над ним смеялся, идут на смерть по его приказу! И как сладко чувствовать, что он держит в своих руках судьбы тех семей, представители которых в школе мнили себя лучшими! Если так, то его действия становятся вполне понятными.

А вот их собственные выглядят потрясающим идиотизмом.

Сейчас Рабастану вполне понятно было и нежелание отца позволять своим сыновьям принимать метку, и ярость Эйвери… хотя с последним, пожалуй, дело было не только в этом. Слишком уж резка была реакция.

Впрочем, об этом Рабастан ещё подумает. Главное — понять сейчас истинные цели Лорда. Если он и вправду хочет отомстить им всем… впрочем, он ведь может это сочетать. Отомстить тем, кто унижал его — и возвысить чистокровных в целом. Ведь не все же представителей священных двадцати восьми с ним учились! Те же Эбботы, к примеру, ничего ему не сделали, наверное — они, вроде бы, все хаффлпаффцы. Или Шекллболты. Вот их можно и возвысить — вместе с Гонтами, конечно. Править, опираясь на остатки священных двадцати восьми — как это, наверно, сладко бывшему безродному мальчишке-грязнокровке?

Это всё хотелось обсудить, но Рабастан пока не очень понимал, с кем именно. С братом? Но сумеет ли тот защититься от легиллименции? Лорд любил порою «проверять» их головы — только с Рабастаном этого не делал. Потому что бесполезно… а ведь это, вероятно, раздражает. Должно.

Эта мысль резко выдернула его в реальность. Что бы он сейчас о Лорде ни узнал, злить его было опасно. Прежде Рабастан воспринимал все попытки Лорда применить к нему легиллименцию как вызов, и гордился тем, что всегда его выдерживал, но сейчас всерьёз задумался о том, чем это может кончиться. Нет, определённо, глупо дразнить Лорда — как бы это ни было приятно. Кстати, почему это ему доставляет столько удовольствия? Потому что позволяет ощущать себя сильнее? Это, разумеется, приятно, только стоит ли такое чувство той опасности, которую представляет Лорд? Не стоит. Разумеется, не стоит. Значит, нужно в следующий раз проиграть ему — но аккуратно. Рабастан не раз читал о том, как можно обмануть легиллимента, но ни разу этого не делал. Что ж, видимо, пришла пора — но сначала, разумеется, нужно было потренироваться.

Только с кем?

Родольфус был, конечно, неплохим… нет — даже хорошим легиллиментом. Но, опять же, Рабастан отнюдь не был уверен в том, что его брат достаточно хорош и в окклюменции, и сумеет защититься. За себя он не боялся — что, в конце концов, Лорд может ему сделать? Ему нужен некромант — а кроме Рабастана, у него нет никого. Значит, не убьёт, и вообще серьёзного вреда не нанесёт. Но вот Родольфус? Нет, определённо, рисковать так Рабастан не был готов.

Тогда кто же? Маркус? Невозможно: уж кого-кого, а его Лорд считает даже без легиллименции.

Оставались Снейп с Мальсибером. Они оба были менталистами, причём очень разными. Снейп был Рабастану куда ближе, но…

Но здесь было одно «но».

В том, что Мальсибер его не выдаст никогда — во всяком случае, специально — Рабастан был совершенно убеждён. Но проблема была в том, что Мальсибер, при всех своих блестящих талантах менталиста, был никчемным окклюментом. Он вообще не закрывался — или делал это, словно в первый раз вообще про окклюменцию услышал. Почему так было, Рабастан не понимал, а спрашивать ему казалось неуместным: в конце концов, какое ему дело? С другой стороны, Лорд тоже это знал, и поэтому почти не рылся в голове Мальсибера. Эту логику Рабастан никогда не понимал, однако принимал её как данность, точно зная, что Мальсибера Лорд уже давным-давно не проверяет.

В отличие от того же Снейпа.

Правда, что он видит в его вечно немытой голове, Рабастан не представлял. Лорд ему не говорил, естественно, а сам Снейп на все вопросы только усмехался, и трактовать эту усмешку можно было как угодно.

И то самое «но» заключалось в том, что Рабастан отнюдь не был уверен в том, что Снейп захочет сохранить его секрет. В принципе, конечно, в том, что они со Снейпом занялись бы окклюменцией, не было ничего уж слишком неожиданного: Лорд же должен понимать, что такие навыки следует поддерживать. Но его это насторожит, и скрыть нужное будет ещё сложнее.

И кто оставался?

Никого.

Но ведь без партнёра нужное умение не натренировать! Рабастан, конечно, мог заниматься в одиночку, но ведь кто-то должен был его проверить. Кто? Мальсибер или Снейп? Братом рисковать Рабастан не собирался — значит, оставались эти двое.

Впрочем, ими рисковать он тоже не хотел. Нужен был кто-то такой, кого, в случае чего, не жалко — и, в то же время, тот, кто ничего не скажет Лорду.

Задача представлялась Рабастану нерешаемой. Те, кому он мог хотя бы отчасти доверять, были ему слишком дороги, а остальные — проще сразу Лорда попросить.

А кстати, это мысль.

Тот любил учить — это Рабастан давно отлично понял. Правда, делал это он весьма своеобразно, снисходительно-надменно, но, кроме этого, претензий к нему как к учителю у Рабастана не было: он неплохо объяснял и бывал на диво терпелив. Но просить учить его закрываться от него же самого было совершеннейшим абсурдом — и Рабастан считал, что именно поэтому у него могло всё получиться.

Заодно он сразу же поймёт, когда научится.

Удобно.

— Ты что-нибудь узнал?

Как Родольфус всегда его находит? Эльфы, что ли, рассказали? И как он вошёл так тихо? Или это Рабастан так глубоко задумался, что не услышал ничего?

Рабастан едва не поддался соблазну сказать «нет» — и так защитить Родольфуса. Но нет — он никогда не станет ему лгать. И скрывать от брата ничего не будет. Один раз он уже скрыл — и чем всё кончилось? Рабастан до сих пор ругал себя за то, что когда-то в детстве струсил и не рассказал Родольфусу про некромантию. Если бы он сделал это, может быть, они сейчас бы не носили метки! И, возможно, у них в доме не жила бы Беллатрикс. Нет уж, больше Рабастан не совершит такой ошибки. Лгать своим нельзя, или они быстро перестанут быть своими.

— Его звали… зовут Том Марволо Риддл, — ответил Рабастан. — Из Гонтов была только его мать. А отец — маггл.

— В смысле? — недоверчиво и едва ли не растерянно переспросил Родольфус. — Как Андромеда?

— Маггл, а не грязнокровка, — терпеливо повторил Рабастан. — Просто маггл. Лорд вообще официально числился магглорождённым и жил в маггловском приюте. И о матери узнал потом.

— Откуда? — кажется, почти механически спросил Родольфус. Интересно, Рабастан так же глупо выглядел, когда узнал всё это?

— Этого отец не знает, — ответил он. — Да и какая разница? Это тайна, вероятно.

— Вероятно, да, — согласился с ним Родольфус. И добавил: — Полагаю, нам пришла пора стать мастерами окклюменции.

— Что ты знаешь о пророках и пророчествах?

— Мой Лорд? — удивлённо переспросил Рабастан.

О прорицаниях Рабастан знал, как когда-то оценивал в школе свои знания о зельях Мальсибер, примерно ничего. Правда, он тогда преуменьшал — СОВы-то он сдал нормально — но это смешное выражение очень точно описывало знания Рабастана о пророчествах. В школе он этот предмет не посещал, а вне школы — никогда не интересовался. Проблема была в том, что отвечать так Лорду наверняка не стоило — это Рабастан понял по одной его интонации.

— Я неясно выразился? — с непонятным раздражением поинтересовался Лорд.

— Я не посещал в школе прорицания, мой Лорд, — осторожно ответил Рабастан.

— Я не спрашивал тебя о школе, — прошипел Лорд, и Рабастану стало неуютно. Он, конечно, не убьёт его, но в последнее время Тёмный Лорд стал очень нервным — Мерлин знает, почему. Хотя как раз Мерлину-то, вероятно, нет до Лорда никакого дела.

— Я не знаю ничего, мой Лорд, — честно сказал Рабастан.

— Найди мне какого-нибудь известного пророка, — велел Лорд. — Или пророчицу, не важно. Сейчас.

— Пророчицу? — повторил Рабастан растерянно.

Да где он её возьмёт? И почему он? У Лорда уже почти армия — почему он даёт столь странное задание именно ему?

— Да, любую. Вызови, — Лорд нетерпеливо щёлкнул пальцами, и Рабастану стало разом и смешно, и почти страшно: ответ на вопрос «почему именно ему» он получил, и он Рабастану абсолютно не понравился. Потому что он понятия не имел, как вызывать кого-то, не зная имени. Нет, он знал, конечно, что это возможно, но, во-первых, сам такого никогда не делал, а во-вторых, это было отнюдь не безопасно. Мерлин знает, кого можно вытащить подобным образом — а главное, как потом его изгнать. Говорят, что опытные некроманты это умеют, но Рабастан пока что не был опытным. И, честно говоря, не чувствовал себя готовым приобретать подобный опыт.

— Я не могу позвать того, чьего имени не знаю, — признался Рабастан.

— А что ты вообще можешь?! — прошипел Тёмный Лорд, вдруг резко приблизив своё лицо к лицу Рабастана, перепугав того этим до ступора. Никогда в жизни Рабастан даже не слышал, чтобы Лорд так делал — это было настолько странно и пугающе, что даже кончик его палочки, больно ткнувшийся ему под подбородок, мало что добавил к этому ощущению. — От тебя нет никакого толка! — сказал Лорд, и Рабастан почувствовал, как холодные пальцы обхватили его подбородок, а кончик палочки исчез. — Чем ты занят, когда мы воюем? — спросил он, и Рабастан вдруг отчётливо ощутил близость Завесы и понял, что сейчас его убьют, а он даже не будет знать, за что и почему. Лорд, тем временем, молчал, пристально вглядываясь в лицо Рабастана, и, похоже, ожидал ответ, которого у того не было. Рабастан понятия не имел, что вообще можно в данном случае сказать. — Зря я, видно, берегу тебя, — бросил, наконец-то, Лорд, выпуская Рабастана и отталкивая его с такой силой, что он едва удержался на ногах. — Пойдёшь с Пиритсом, — велел Лорд. — Отныне будешь в паре с ним. Хватит отсиживаться без толку за книгами. Иди! — он указал Рабастану на дверь.

Пиритс? В паре? Да в чём дело? Что произошло? Рейд Рабастана не пугал, Пиритс — тем более, но вот эта странная, ничем не спровоцированная и потому необъяснимая и не предсказуемая вспышка ярости его тревожила. Да и просьба эта странная… Лорд что, верит в предсказания? Нет, они работают, конечно, но поди их разгадай: как правило, о том, что пророчество было верным, узнают уже потом, когда оно сбылось. И никто не знает, сколько прежде на ту же тему было несбывшихся пророчеств.

О каком именно пророчестве идёт речь, Рабастан узнал буквально через пару дней, а тот вечер ознаменовался для него отвратительным побоищем в доме каких-то волшебников. Рабастан стоял рядом с убитым им мужчиной средних лет — убитым сразу же, с порога, что вызвало недовольное ворчание Пиритса — и думал о том, что он вообще здесь делает. Для чего Лорд их отправил вырезать эту семью? Дом как дом — обычная волшебная семья. Кто они вообще? И почему он так легко послушался и сделал то, что от него потребовал этот пускай даже и потомок Слизерина, но обычный полукровка.

Вообще, откуда это преклонение перед Слизерином? Да, конечно, Основатели были великими волшебниками — с этим никто не спорит. Но, по сути, почему они известны больше всех? Потому что основали школу. А не потому, что были самыми великими волшебниками всех времён. Великих вообще, он полагал, мало знают: истинное величие любит тишину. Если ты действительно велик, зачем тебе признание? Кто, к примеру, знает — лично — Николаса Фламмеля? Вот уж кто действительно велик — но кто…

— Пожалуйста! — кто-то вдруг схватил его за мантию, и Рабастан, чьи мысли так бесцеремонно оборвали, сердито посмотрел на полулежащую рядом с ним девочку лет десяти-одиннадцати. Она была в крови — вся, как будто выкупалась в ней, не раздеваясь — и держала на руках щенка. Небольшого тёмно-рыжего щенка с длинными висящими ушами и волнистой шерстью. — Спасите его, — прошептала девочка. И, поскольку Рабастан продолжал стоять, непонимающе глядя на неё, она с явным усилием приподнялась и, схватив его за руку, буквально положила щенка на его ладонь. А затем закашлялась, разбрызгивая кровь, и Рабастан буквально услышал, как рвутся ниточки, связывающие её душу с телом. Она умирала, но смотрела то с мольбой на Рабастана, то с такой любовью на щенка, от которой Лестрейнджу стало несколько не по себе. У людей он такой взгляд встречал, но… — Пожалуйста! — повторила девочка, и Рабастан, сунув щенка за пазуху, расслабил глазные мышцы и, протянув руку, с лёгкостью, почти играюче вытащил из тела её душу.

— Иди с миром, — молча проговорил он старую, как мир, формулу прощания, открывая перед ней завесу.

— Вы его возьмёте? — спросила девочка, настойчиво глядя на Рабастана. — Его зовут Брауни. Возьмёте?

— Мне не нужен щенок, — сказал ей Рабастан. — Зачем он мне?

— Любить! — воскликнула он. — Я о нём так мечтала! Мне его подарили только вчера. На день рождения, — она вдруг всхлипнула. И спросила жалобно: — Почему вы нас убили?

— Я не знаю, — совершенно честно ответил Рабастан. — Иди, — повторил он. — Там твои родители. Иди, тебе пора.

— Возьмите Брауни, пожалуйста! — повторила девочка. — Пожалуйста! Я так мечтала…

— Я отдам его кому-нибудь, — пообещал Рабастан. — Кому он будет нужен. И кто его полюбит.

— Обещаете? — настойчиво спросила девочка.

— Да, — он приподнял Завесу чуть повыше и почти что попросил: — Ступай. Тебе нужно идти дальше. Здесь всё закончилось.

— Но за что вы нас? — спросила она непонимающе. — Мы же ничего не сделали…

— Я не знаю, — повторил он. И спросил вдруг, сам не зная, для чего: — Как тебя зовут?

— Я Эстер, — ответила она — и вдруг заулыбалась, указывая за завесу: — Там мама!

— Иди к ней, — сказал Рабастан, и девочка, заглянув ему в глаза, опять спросила:

— Вы же позаботитесь о Брауни?

— Да, — пообещал он. — А теперь ступай.

Она развернулась и побежала туда, где стояло две… нет, три других души, и Рабастан опустил за ней завесу. Щенок заворочался и заскулил, видимо, почуяв, что его хозяйка навсегда ушла, и Рабастан превратил его в платок и засунул во внутренний карман.

— Что ты тут застыл столбом? — спросил, входя в комнату, Пиритс. Его ноздри трепетали, возбуждённо раздуваясь, на щеках играл румянец, а одежда и лицо были забрызганы кровью. — Я польщён, конечно, что ты мне…

— Как же ты мне надоел, — морщась, с отчётливым отвращением проговорил Рабастан. Поднял палочку — и Пиритс пролился на пол большой лужей, которую Рабастан тщательно перемешал со щедро разлитой на полу кровью. А когда уже мёртвый Пиритс поднялся над полом, Рабастан вновь поднял Завесу и сказал: — Я всегда хотел увидеть, что происходит при встрече душ жертвы и его убийцы. Они пока недалеко, — он толкнул Пиритса за Завесу, но на сей раз не закрыл её, а остался наблюдать у самой Грани. И позвал: — Эстер! Смотрите, кого я вам привёл.

И почувствовал отчётливое удовлетворение, когда Пиритс вдруг попятился. Нет, с ним ничего особенного не происходило: гром не грянул, и чудовищ никаких не выскочило ниоткуда, однако Пиритс явно чувствовал себя ужасно. Он казался чем-то донельзя напуганным, но Рабастан, к его сожалению, так и не сумел понять, чем именно. Может быть, для этого ему самому следовало бы зайти за Грань, но он не рискнул: любопытство этого не стоило. Пиритс явно никуда не хотел идти, однако же ему пришлось: стоять у Грани долго души могли лишь с поддержкой некроманта, да и то им это было крайне неприятно. Так что он пошёл — вперёд, где его уже поджидали те, кого он только что убил. И Рабастан едва удержался от того, чтобы всё же не пойти за ними, но всё же делать этого не стал: его любопытство этого не стоило.

Опустив Завесу, он оглядел комнату, потёр лицо, старательно не замечая, как заледенела его левая рука, и позвал:

— Пиритс? Пиритс, драккл подери, это не смешно!

Он снова огляделся, оттолкнул с брезгливостью тело девочки, счистил заклинанием кровь с подола мантии и брюк, и пошёл искать Пиритса, время от времени выкрикивая его имя. Потом выругался — и аппарировал.

Но не к Лорду, а сперва домой. Где переоделся, вымылся — и прежде, чем идти к Лорду, опустил в Омут памяти совсем крохотное воспоминание.

И оказался абсолютно прав: Лорд, узнав, что Рабастан вернулся в одиночестве, сказал:

— Легиллименс! — но теперь Рабастану было нечего скрывать.

А подгонять края воспоминаний он умел отлично. Тем более, что там и подгонять-то было нечего: комната и комната.

— Я не знаю, что произошло, мой Лорд, — сказал Рабастан, когда Лорд, закончив, отпустил его. — Мне вернуться поискать его?

— Что ты там делал? — недовольно спросил Лорд. — Почему Пиритс всё делал сам?

— Он сам просил, — пожал плечами Рабастан. — Вы же знаете, ему это доставляет удовольствие.

— А что доставляет удовольствие тебе? — Лорд пристально посмотрел на него.

— Работа, — почти честно ответил Рабастан. — Любая имеющая смысл работа, — уточнил он.

— Значит, — опасно сощурился Лорд, — в рейдах смысла ты не видишь?

— Вижу, — Рабастан едва успел проглотить вертящееся на языке «разумеется». — Смерть пугает. Почти всех. Обыватели не знают, что там, и боятся. Детская смерть пугает вдвое.

— Иногда я понимаю Ирода, — пробормотал Лорд, и Рабастан, хотя и удержал на лице спокойное выражение, очень удивился. Библию его когда-то заставил прочесть Эйвери, так что Рабастан ассоциацию понял — но не понял, к чему она была высказана. Видимо, речь шла об убийстве тех младенцев — он что, хочет сделать что-нибудь подобное? Спора нет, ужас это вызовет, конечно, но не слишком ли велика будет цена? — Иди, найди мне всё о том, как предотвращаются пророчества, — велел Лорд. — И побыстрее. Видеть тебя не хочу, пока не найдёшь.

— Да, мой Лорд, — Рабастан привычно поклонился — и эта привычность его царапнула. Дожил. Когда он привык к такому? И не он один ведь — все они с какого-то момента кланялись, а некоторые так и вовсе опускались на колено. Интересно было бы поглядеть на их реакцию, когда они узнают, что Лорд — всего лишь полукровка.

Хотя…

Чем больше Рабастан об этом размышлял, тем увереннее приходил к выводу, что не так уж многих и взволнует эта новость. Ну, полукровка. Эка невидаль. Главное, что он — наследник Слизерина, змееуст и, как он утверждал, бессмертный. И «восстанавливает справедливость». А кто там его родил — кому какое дело? Ну, связалась Гонт с магглом — имела право! Гонт же.

Любопытно, как всё это уживается в сознании самого Лорда? Сам он презирал таких волшебников с такой страстью, что это больше напоминало ненависть, и теперь её истоки были Рабастану вполне понятны. Интересно, что Лорд сделал бы со своею матерью за то, что та связалась с магглом? Если б мог, конечно. Кажется, именно сейчас Рабастан и постиг понятие «ирония» — и едва ли не впервые в жизни посмеялся сам с собой.

Вытащить воспоминание из Омута Рабастану вечером напомнил эльф, которого он сам и попросил об этом накануне, но теперь не помнил этого, конечно. И когда позже Родольфус зашёл в библиотеку, где Рабастан пытался выполнить поручение Тёмного Лорда, и спросил, что случилось с Пиритсом, честно рассказал ему об этом.

— Ты его убил? — переспросил Родольфус. — Зачем?

— Надоело, — честно ответил Рабастан, листая очередной фолиант. — Люди не должны такими быть. Тем более, волшебники.

На лице Родольфуса отразилось такое изумление, что Рабастан, наконец, отвлёкся от книги и, оглядевшись, запер дверь в библиотеку сложным заклинанием: меньше всего ему хотелось, чтоб в какой-нибудь неподходящий момент сюда вошла Беллатрикс.

— Мне не жаль его, — сказал Родольфус. — Человек он был дрянной. Но мне казалось, ты не моралист.

— Не моралист, — согласился Рабастан, закрывая книгу. — Ты не знаешь, почему Лорда так интересуют пророки и пророчества?

— Знаю, — Родольфус поморщился. — Это дикость, но… — он вздохнул. — Ты знаешь, я не могу теперь отделаться от мысли, что всё дело в том, что он вырос у магглов. И порою верит в какую-нибудь дикость вроде этого пророчества.

Рабастан немного подождал, но, поскольку брат молчал, всё-таки спросил:

— Какого?

— Ты не знаешь? — удивился Родольфус. — Кто-то притащил ему пророчество какой-то полоумной о том, что на исходе седьмого месяца родится тот, кто сможет победить Лорда. И теперь мы все ждём конца июля, — хмыкнул он.

— И что тогда? — спросил Рабастан. Так вот к чему Лорд упомянул Ирода… — Будем убивать всех новорождённых?

— Мордред знает, — пожал Родольфус плечами. — Всех не надо — только тех, чьи родители уже трижды бросали вызов Лорду, — сказал он насмешливо. — И теперь мы ищем среди наших противников замужних женщин на сносях. Почему ты спрашиваешь? — наконец, поинтересовался Родольфус.

— Лорд велел мне узнать, как предотвращать пророчество, — раздражённо признался Рабастан.

Он прекрасно понимал, что злится зря, но пока что сделать с этим ничего не мог. Потому что злился он на самого себя, а, главное, на то, что изменить те обстоятельства, в которых оказался, Рабастан не мог.

— Не верить в него, — Родольфус засмеялся. — Это самое универсальное из известных мне средств. Но, судя по всему, уже поздно. Так что можешь рассказать ему любую чушь — всё равно толку не будет. Чем сильней он в это верит — тем точней всё сбудется.

— Откуда ты всё это знаешь? — удивился Рабастан. — Ты ходил на Прорицания?

— Я везде ходил, — Родольфус улыбнулся.

— Зачем? — искренне изумился Рабастан.

— Я считал, что будет неправильно позволить кому-нибудь знать то, чего не знаю я, — голос Родольфуса был полон иронии. — К старшим курсам я поумнел, но бросать мне уже казалось глупым.

— Мне ты говорил…

— Я же говорю: я поумнел, — Родольфус тихо рассмеялся. — И научился ценить время. Но вот видишь — пригодилось. Однако Лорду нужно что-то дать… если хочешь, я найду, — предложил он. — У нас есть книги по предсказаниям.

— Спасибо, — Рабастан повеселел. — Погоди. Ты говоришь, чем больше веришь в предсказание, тем вернее оно сбудется? Значит, если о пророчестве никто не знает, оно не осуществится?

— Сложно сказать, — задумался Родольфус. — Мы ведь знаем лишь о тех, которые сбылись. Если бы собрать нормальную статистику — но непонятно, как это можно сделать. В любом случае, данное пророчество Лорду уже известно. Так что будем избивать младенцев, — усмехнулся он невесело.

Рабастан поморщился.

— Это скверно, — сказал он.

— Ну, надеюсь, их будет не слишком много, — философски заметил Родольфус. — Пока что кандидатов двое. Но есть у меня сомнения, что мы до них доберёмся.

— Почему? — Рабастану крайне не понравилась обрисованная братом перспектива. В смерти ничего дурного нет, но когда она обрывает путь слишком уж до срока, души или путаются, не желая уходить, или же наоборот, кидаются вперёд, и ни из первого, ни из второго не выходит ничего хорошего.

— Потому что лично я к Лонгботтомам не сунусь, — сказал Родольфус. — У них одна Августа чего стоит. Да и сын её с невесткой — не просто так авроры.

— Куда ты денешься, — мрачно возразил Рабастан. — Лорд прикажет — сунешься. Как и я. И все.

— Война, — ответил ему Родольфус. — Нам всем приходится чем-то жертвовать.

Рабастан промолчал в ответ. Ответ этот был, в общем, ожидаем, и возразить ему на это было нечего — но… Ему было, что спросить в ответ, но пока что он хотел обдумать это сам. Так что он спросил иное:

— Кто второй?

— Поттеры, — ответил его брат. — Ты с одним из них учился, если я не ошибаюсь.

— Маркус, — поправил Рабастан. — Я был на курс младше.

Поттеры. Он вообще забыл о них… о них? Интересно, Эванс всё-таки вышла замуж за Поттера?

— С ними будет проще, полагаю, — продолжал Родольфус. — Хотя мы их пока вообще найти не можем.

— Слушай, Руди, — спросил Рабастан, которого мало интересовали его бывшие школьные соперники, — ты когда-нибудь пытался метку изучить?

— В каком смысле? — Родольфус машинально посмотрел на своё левое предплечье.

— Как она работает, к примеру, — Рабастан поднял свой левый рукав. — Я искал, и нигде, ни в одной книге не нашёл пока похожего обряда.

— Думаю, это смесь Протеевых чар и тех, что используют при создании портала, — сказал Родольфус, тоже поднимая свой рукав и вглядываясь в тёмный рисунок на коже.

— Помнишь, как нам её ставили? — спросил Рабастан очень серьёзно. — Ни Протеевы чары, ни аппарация, ни что-либо, связанное с ней, не вызывают подобных чувств.

— Ну, с точки зрения Лорда разумно было сделать этот процесс таким запоминающимся, — заметил Родольфус. — Все ждут боли — и тут вдруг такое. Это запоминается. Почему ты спрашиваешь?

— Ты ведь чувствуешь его? — ответил вопросом Рабастан. — Через метку. Лорда. Чувствуешь?

— В момент вызова?

— Нет, вообще, — в голосе Рабастана едва слышно прозвучало нетерпение. — Сейчас, к примеру. Если сосредоточишься — чувствуешь?

— Нет, — качнул головой Родольфус. — Только во момент вызова… а ты? — он вгляделся в лицо брата. — Хочешь сказать…

— Да, — кивнул тот. — Я отлично его чувствую — и чем дальше, тем сильнее, — Рабастан потёр метку ладонью. — А ты, значит, нет…

— Нет, — Родольфус встревоженно нахмурился. — Рэба, это странно. И нехорошо.

— Это странно, — повторил Рабастан. — И не только это, — он зачем-то огляделся на запертую дверь. — Я обычно именно этой рукой поднимаю Завесу — так удобнее, потому что в правой палочка. Но на самом деле не имеет никакого значения, какой рукой это делать — что бы ни писали в некоторых книгах. Не должно иметь значения, — подчеркнул он. — Но имеет. С той поры примерно, как я метку получил.

— В смысле? — в голосе Родольфуса звенело такое напряжение, что Рабастан даже попытался успокоить брата:

— Я не думаю, что это может чем-нибудь грозить: если б что-нибудь могло случиться, то уже случилось бы. Но поднять Завесу мне намного проще теперь левой рукой. Так быть не должно. Это неправильно. И ещё, — продолжил он, — она меньше мёрзнет Там. Да, я знаю, что со временем я к холоду привыкну и вообще не буду замерзать, но равномерно. Ненормально, что одна рука мёрзнет куда сильней другой. А в чём дело, я не понимаю. И спросить, — он усмехнулся, — я опасаюсь. Не уверен, что Лорду нужно знать об этом.

— У тебя есть какая-нибудь гипотеза? — спросил Родольфус, хмурясь.

— Нет, сказать по правде, — признался Рабастан. — Я искал ответ — но не нашёл. Пока. Но я найду. Я потому и спросил тебя, не знаешь ли ты, как она работает. Я подумал… Руди, мы ведь не можем просто взять и прекратить всё это. Понимаешь?

— Прекратить войну? — переспросил Родольфус, с изумлением глядя на брата.

— Уйти, — возразил Рабастан. — Мы не можем просто взять и уйти от Лорда. Ты же знаешь это сам. Ведь знаешь?

— Я не…

— Руди, — Рабастан подался к брату и внимательно в него вгляделся. — Знаешь или нет? — Родольфус неприязненно скривился и упрямо поджал губы, и Рабастан вдруг очень легко коснулся его плеча кончиками пальцев. — Руди, я один не справлюсь. Но мне не нравится иметь такую связь, которую я сам не в состоянии порвать. И ещё меньше мне нравится, что это я уговорил вас всех принять метки.

— Кого всех? — как-то механически спросил Родольфус.

— Тебя, — с горечью ответил Рабастан. — Я ведь помню, что ты колебался и, в целом, не хотел этого делать. А Маркуса, Мальсибера и Снейпа я вообще сам привёл к Лорду. Я хотел их защитить — а теперь не знаю, стоило ли оно того.

— Не преувеличивай, — посоветовал Родольфус. — Если ты кого к нему и привёл, то только Снейпа. Маркус сам бы догадался, а Мальсибера привёл его отец. Ты лишь подтолкнул его — возможно.

— Догадался бы Маркус или нет, теперь уже узнать нельзя, — жёстко сказал Рабастан. — Но подал ему эту идею я, и я же привёл его к Лорду. Важно не намерение, а результат, — продолжил он, — а результат таков, что лучше ему не стало. Ни легче, ни спокойнее. Только хуже: отца он по-прежнему боится, а теперь ещё и Лорда.

— Не вини себя, — мягко проговорил Родольфус. — Мы все были уже взрослыми, и…

— Ты — возможно, — согласился Рабастан. — И всё же ты принял решение именно из-за меня. В результате ни ты, ни я, ни остальные не можем распоряжаться собственной жизнью так, как мы хотим, и вынуждены делать неприятные нам вещи. Нужно что-то сделать с этим, — он побарабанил пальцами по своей метке и опустил рукав.

— Рэба, — Родольфус вздохнул, и вдруг посмотрел на него как на ребёнка. — Даже если мы отыщем такой способ — полагаешь, Лорд нас просто так отпустит?

— Мы закроем дом, — пожал плечами Рабастан. — Пусть делает, что хочет.

— А Белла? — почти вкрадчиво спросил Родольфус. — Это её дом. От неё его закрыть нельзя. И она вольна сама открывать его, кому захочет. Понимаешь? Всё несколько сложнее, чем ты думаешь.

О да. Рабастан прекрасно понял брата. Некоторое время он молчал, решая, стоит ли вообще задавать этот вопрос, но потом всё-таки решился:

— Зачем ты на ней женился?

— Полюбил, — просто ответил Родольфус — и улыбнулся выражению лица Рабастана. — Тебе сложно понять, верно?

— Что именно? — подумав, спросил Рабастан. — Что ты полюбил в ней?

Родольфус рассмеялся, ласково и тихо.

— Её. Я просто полюбил её. Это же не дружба, Рэби. Тут всё по-другому. Любят просто человека.

— Но ведь человек — это его свойства, — полувопросительно проговорил Рабастан. — Характер, привычки, взгляды, умения… ещё, конечно, внешность, — признал он. — Голос, запах… Руди, я не понимаю, — он вздохнул. — Знаю, чувствую, что она дорога тебе. Но не понимаю, почему.

— Ты нашёл, кого спросить о чувствах, — засмеялся Родольфус. — Спросил бы ты Мальсибера — это его сфера.

— Он пока что не женат, — возразил Рабастан. — И, по-моему, никакую женщину не любит так. И потом, я хочу понять тебя, а не его.

— Я не знаю, что тебе ответить, — сказал Родольфус. — Извини. Действительно не знаю. С Беллой сложно, но я к сложностям привык.

— Привык? — удивлённо переспросил Рабастан, вызвав этим у Родольфуса улыбку.

— Привык, конечно, — подтвердил тот. — С детства.

— Но она тебя не любит! — привёл Рабастан, как ему казалось, свой последний аргумент. — Ты не видишь? Она любит не тебя, а…

— Рэба, — смех с лица Родольфуса будто стёрли тряпкой. — Спроси Мальсибера, почему тебе не следует говорить ни мне, ни кому либо ещё такие вещи, — велел он, поднявшись. — Я подумаю про метку — мы потом поговорим. А сейчас сходи к нему и спроси, — повторил он — и ушёл, оставив Рабастана в полнейшей растерянности.

Мальсибера Рабастан нашёл у него дома, и тот в первый момент Лестрейнджа откровенно испугался.

— Если я не вовремя, я зайду позже, — сказал Рабастан, останавливаясь у самого камина.

— Тебя Лорд прислал? — спросил Мальсибер, и когда удивлённый Рабастан ответил «нет», сказал с явным облегчением: — Это хорошо… я, на самом деле, тебе рад. Просто… пойдём, — позвал он и повёл его в свою комнату.

— Ты провинился в чём-то? — спросил Рабастан, тщательно скрывая раздражение — потому что разозлился он не на Мальсибера, конечно, а на ситуацию, которая вообще допускала вот такой вопрос.

— Да, наверное, — Мальсибер забрался в кресло с ногами и натянул на себя плед — и это несмотря на июньское тепло. — Долохов орал так, что я думал, он убьёт меня на месте. Ну да Мерлин с ним — ты что пришёл? — он заулыбался.

— Меня брат прислал, — честно сказал Рабастан. — Велел спросить тебя, почему я не должен говорить ни ему, ни кому-либо ещё, что Белла его не любит. Сказал, ты объяснишь.

Мальсибер уставился на него с выражением крайнего изумления. Потом его губы дрогнули, и он переспросил:

— Родольфус отправил тебя ко мне, чтобы я…

— Да, — нетерпеливо перебил Рабастан непонимающе. — Ты можешь это сделать? Потому что это правда. Почему я не…

Мальсибер вдруг расхохотался — искренне, до слёз, и почему-то совершенно необидно.

— Рэб, — выговорил он наконец, утирая лицо ладонями. — Я… я могу, конечно. Извини, — он помотал головой. Рабастан, привыкший к его эмоциональности, терпеливо ждал, и Мальсибер, успокоившись, заговорил, продолжая улыбаться: — Понимаешь, не всю правду следует произносить вслух. Иногда правда причиняет боль.

— Лучше жить во лжи? — спросил Рабастан серьёзно.

— Нет… ладно, — Мальсибер вздохнул и взъерошил свои волосы. — Во-первых, это не твоё дело. Если речь не о твоей любви, или же не о любви к тебе — это просто не твоё дело. И влезать в это невежливо. И некрасиво.

— Меня касается то, что происходит с моим братом, — возразил Рабастан.

— Да — но нет, — Мальсибер покачал головой. — Это потому и называют «личной жизнью», что она именно что личная. Но давай иначе. Как ты полагаешь, Руди знает, кого любит Белла?

Рабастан открыл было рот, чтобы ответить, но запнулся и смолчал. Потому что понял вдруг, что совсем в ответе не уверен. С одной стороны, Родольфус не мог не знать того, что знали все вокруг — а с другой, зачем же он тогда женился, и почему не хочет ничего менять?

— Думаю, что знает, — ответил Рабастан после очень долгого молчания. — Должен знать. Все же вокруг знают.

— Может, он не хочет? — серьёзно спросил Мальсибер.

Рабастан недоумевающе нахмурился:

— Чего не хочет?

— Знать, — Мальсибер мягко улыбнулся.

— Как это? — непонимающе спросил Рабастан.

— Как можно не желать чего-то знать? — уточнил Мальсибер. Рабастан кивнул, и Мальсибер улыбнулся почти ласково. — Это очень просто, только я не знаю, как объяснить тебе. Есть вещи, про которые ты точно знаешь, что они существуют, но тебе от этого невыносимо плохо. И проще сказать себе, что их нет. Иначе непонятно, как жить.

— Но ведь они от этого не исчезают, — Рабастан опять почувствовал себя ребёнком, совершенно не понимающим других детей.

— Нет, конечно, — подтвердил Мальсибер. — Но для тебя их как бы нет. Всё равно же ты не можешь изменить их — так зачем об этом вспоминать?

— Это глупо, — сказал Рабастан, немного подумав.

— Хорошо, — привычно согласился с ним Мальсибер. — Представь, что ты сделал нечто, за что тебе стыдно, и чего ты очень бы хотел не делать. Можешь?

— Да, — Рабастан кивнул. Ему не нужно было это представлять — достаточно было вспомнить.

— Что ты чувствовал бы, если бы тебе об этом кто-нибудь напомнил? — спросил Мальсибер. — Например, — продолжал он, — если бы ты причинил вред брату, а я, которого это вовсе не касается, тебе пенял этим.

Он умолк. Молчал и Рабастан, старательно всё это представляя.

— Но меня это касается, — сказал он наконец. — Всё, что касается Руди, касается меня.

— Отнюдь, — мягко возразил Мальсибер. — Разве его касались, например, те наши драки в школе? Ты бы счёл правильным, если бы он как-нибудь пришёл и побил бы Поттера и Блэка?

— Нет, — Рабастан, сам не понимая, почему, вдруг начал нервничать. — Но это другое!

— Почему? — спросил Мальсибер с любопытством.

— Потому что… — Рабастан запнулся, как-то очень беспомощно поглядел на Мальсибера, и, сжав кулаки, шумно выдохнул. — Ты — единственный человек, который регулярно ставит меня в тупик, — признал он. — Я понимаю, о чём ты говоришь. Но я точно знаю, что я прав! Всё, что касается моего брата, касается меня. Но и ты прав тоже, — добавил Рабастан, потерев виски.

— Ты тоже прав, — сказал Мальсибер. — Просто тут как посмотреть… нас всегда касается всё то, что происходит с теми, кого мы любим. Но это всё равно не даёт нам право вмешиваться, если нас не звали. Я уверен, что твой брат всё прекрасно знает, — вернулся он к началу разговора. — Но он её любит. И пока готов принимать её как есть — со всеми её чувствами сам знаешь, к кому. Однако ему это больно, и напоминать об этом — как ткнуть в рану острой палкой.

— Я не понимаю, почему он это терпит, — наконец, задал Рабастан тот вопрос, который мучил его с того момента, как он понял истинные чувства Беллатрикс.

— Потому что любит, — терпеливо ответил Мальсибер. — И не важно, что чувствует она. Некоторым важнее любить самим, чем быть любимыми.

— Это несправедливо, — тихо сказал Рабастан. — Руди заслуживает, чтобы его любили.

— Нам ли говорить о справедливости? — возразил Мальсибер. — И потом, в любви справедливость — дело редкое, — добавил он шутливо.

— Что ты имел в виду? — не поддержал шутку Рабастан. — Почему не нам?

— Потому что если бы справедливость вообще существовала, мы давно бы умерли, — легко сказал Мальсибер. — Или сели в Азкабан. Или что-нибудь ещё случилось, такое же приятное. Но её не существует, — он развёл руками и шально улыбнулся. — Но нам всё равно не стоит требовать её. Вдруг она случится.

— Почему ты так считаешь? — Рабастан нахмурился. — Что мы сделали такого?

— Шутишь? — спросил в ответ Мальсибер. — Впрочем, может, ты не сделал, я не знаю — кажется, тебя ведь Лорд в рейды никогда не отправляет? Хотя слухи ходят разные… про Пиритса… не важно, — он мотнул головой и махнул рукой. — Скажи, ты не громил дома? Не убивал кого-нибудь… детей? Магглов? Нет?

— При чём тут?.. — Рабастан никогда не успевал за сменой тем Мальсибером. — Подожди. Мы говорили о…

— При том, — перебил тот. — Мы все убийцы, так?

— Так. Но мы все умрём, — ответил Рабастан. — Рано или поздно. Я, по крайней мере, убиваю быстро.

— Это здорово, конечно, — кивнул Мальсибер. — Но это с нашей точки зрения. А с их? И их родителей? Детей? Друзей? Когда умер Регулус — ведь он же умер, верно? — ты разве тоже полагал, что мы все всё равно умрём, так какая разница, когда? А если умрёт Руди? Тебе тоже будет всё равно, когда это случится?

— Не сравнивай! — потребовал Рабастан, но Мальсибер на сей раз не подчинился:

— Почему? Это для нас мы — совсем не то же, что они. Но у них же тоже братья есть, и сёстры, и родители — думаешь, они иначе чувствуют? Даже если это нужно, правда нужно, я так больше не могу, — прошептал он вдруг, обхватывая себя руками и закрыв глаза. — Они все живые, понимаешь? — тихо спросил он. — Такие же, как мы. Тот же Пиритс был, конечно, психом, но ведь он был прав. Наша кровь ничем не отличается на вид. Совсем ничем. И я уже не знаю, правы ли мы… и стоит ли оно того, — он открыл глаза и посмотрел на Рабастана. — Ты не чувствуешь их? — спросил он тихонько. — Никогда не думал, что они такие же живые, как и мы? Я вот не думал. Раньше. А теперь чем дальше — тем чаще думаю… ну не смотри так, — он поёжился и попытался улыбнуться и даже пошутить: — А то у тебя такой вид, будто ты раздумываешь, заавадить ли меня, или Лорду сдать. На опыты.

— Мне нужно подумать, — сказал Рабастан, вставая. — Обо всём, что ты сказал. Нет, я не выдам тебя Лорду и, конечно, не убью, — добавил он очень серьёзно. — Но мне нужно подумать. Это… слишком много. Я вернусь потом, если ты не против.

— Я не против, — Ойген вздохнул. — Я вообще хотел бы, чтобы ты остался. Мне не нравится быть одному… особенно теперь.

— Почему? — спросил Рабастан, сделав над собою некоторое усилие.

— Потому что когда я один, я их вижу, — сказал Мальсибер. — А я не хочу. Мне больно.

— Их — это кого? — Рабастан вынырнул из своих мыслей и сосредоточился на его словах.

— Тех, кого я убивал, — Мальсибер зябко повёл плечами. — Я их помню. Всех. Не могу не вспоминать, когда ничем не занят. И занятие придумать не могу такое, чтобы отвлекало до конца.

Рабастан слегка сощурился, а затем расслабил мышцы глаз, вглядываясь в пространство вокруг Ойгена. Сколько же вокруг него обрывков… как он их не замечал до этого? Так странно… Он повёл рукой, собирая беспорядочно парящие вокруг Мальсибера обрывки Завесы, в кулак. После он их уничтожит — интуиция подсказывала Рабастану, что Завесу здесь сейчас приподнимать не стоит, а заставить их растаять у него теперь не выйдет.

— Тебе не стоит больше ходить в рейды, — сказал Рабастан, и Мальсибер саркастично усмехнулся:

— Правда? Скажешь Лорду?

— Нет, это бессмысленно, — возразил Рабастан. — Я думаю, нам нужно будет меняться.

— Лорд не разрешит, — покачал головой Ойген. — Ты так только потеряешь свою привилегию не ходить туда. Не надо.

— Ему знать не нужно, — ответил Рабастан. — Он не разрешит, конечно, и поэтому не стоит сообщать ему. Нужно оборотное зелье или же трансфигурация, хотя зелье лучше и надёжнее. Я подумаю, как это сделать, — пообещал он ошарашенно глядящему на него Ойгену. — Нужно связь продумать — так, чтобы тебе не приходилось меня разыскивать. Ещё мне нужно будет за тобой понаблюдать в одном из рейдов, чтобы правильно изобразить. Так что ещё один раз тебе сходить придётся.

— Рэб, ты что… — потрясённо выговорил Ойген.

— Ты видишь другой способ? — спросил Рабастан. — Если что-нибудь придумаешь — скажи мне. Мне пока что кажется, что это — лучший выход. Мне там будет проще, чем тебе.

— Рэб, спасибо, — Ойген встал и, подойдя к нему, сжал его руки. — Я… Ты так меня потряс, — он сжал их снова. — Но я не могу и не хочу делать из тебя убийцу. Это неправильно. Мне уже, в общем, всё равно, а ты…

— Мне — тем более, — оборвал его Рабастан. — Я некромант. Смерть — моя стихия.

— Давно? — после некоторой паузы спросил Ойген, на чьём подвижном лице сейчас отражалось почему-то глубочайшее сочувствие.

— С рождения, — ответил Рабастан. — Это отчасти секрет, наверное, — добавил он. — И я был бы тебе признателен, если бы ты сохранил его от всех. Впрочем, Маркус знает. Так что мне нетрудно, — вернулся он к предыдущему разговору. — Отнимать жизнь я не люблю, но не более того. Хотя мне нужно ещё обдумать то, что ты сказал сейчас, — добавил он. — Но тебе там правда делать нечего.

— Давай поговорим об этом завтра? — попросил Ойген и улыбнулся: — Мне тоже надо подумать. У меня так много вопросов, что я ни один не в состоянии сформулировать.

— Хорошо, поговорим, — согласился Рабастан и пообещал: — Я думаю, ты сегодня будешь спать нормально. Если нет — скажи мне, я подумаю, что можно сделать. Я зайду к вам завтра, и поговорим.

— Спасибо, — очень искренне проговорил Ойген.

— Я думаю, что благодарить сегодня должен я, — серьёзно возразил Рабастан. — Спасибо тебе.

— Обращайся, — Ойген улыбнулся.

— Обращусь, — кивнул Рабастан — и аппарировал.

Вернувшись домой, Рабастан пошёл гулять по берегу. Ему всегда хорошо думалось на ходу у моря — тем более, что дни стояли жаркие, а здесь дул ветер. Жару Рабастан недолюбливал, предпочитая холод, а лучше — вот такую вот прохладу, которой сейчас веяло от моря.

Он неспешно шёл по кромке воды, разувшись и укоротив брюки до колен. Мантию он вовсе скинул ещё дома, и сейчас брёл налегке, следя взглядом за набегающей на берег волной. И думал. Как там сказал Ойген? «Они все такие же живые, как и мы». Нет, не так. «Они все живые, понимаешь? Такие же, как мы». Такие же. Он прав. Почему это никогда прежде не приходило Рабастану в голову? Он ведь знает это лучше всех: он видел много мёртвых и отлично знает, что Там души никак по статусу крови не отличаются. Он даже знает, что одна и та же душа может, в принципе, родится сейчас магглом, а в следующий раз — уже волшебником, хотя в старый род навряд ли попадёт: там достаточно желающих и из своих. Хотя всякое бывает. Но если так, то… что же получается?

Что вообще даёт этот статус крови? Если посмотреть практически? Если взять двух одинаковой силы и навыков волшебников, чистокровного и грязнокровку, и заставить их сражаться, даст кровь преимущество? Или дать им одну задачу и посмотреть, кто лучше справится. От чего это зависит? Разумеется, от знаний, навыков, от силы, от умения принять решение — от массы факторов, но где среди них кровь?

Рабастан остановился. Затем увеличил один из камней, сел на него и уставился на море. Нет, так быть не может, он явно что-то упускает. Все же знают, что грязнокровки даже в школе хуже учатся, зачастую еле-еле осваивая программу. Знают же? А Эванс? Рабастан сейчас остро пожалел, что в школе мало интересовался окружающими и даже не мог вспомнить сейчас ещё кого-то, кроме Эванс. Один человек — не показатель, но, с другой стороны, она-то ведь училась хорошо. Нет — лучше многих. Да что там — почти всех. Маркуса она, конечно же, не обогнала, но вот того же Ойгена — вполне. Конечно, у неё был Снейп, и Блэк, и Поттер, которые наверняка ей помогали, но экзамены-то она ведь сама сдавала. Вероятно. Ну, хотя бы некоторые. Вряд ли у неё было столько друзей с других курсов, чтоб они могли сдавать всё за неё. Особенно ТРИТОНы — шестикурснику это было бы непросто, а все семикурсники, конечно, отпадали. Значит, вероятнее всего, она сдавала их сама — интересно, как? Узнать бы результаты… а ведь Снейп, наверно, знает. Можно у него спросить. Но в любом случае, бездарность не назначили бы старостой — это было объективно.

И ладно Эванс. Мало ли. Исключения есть всегда. Но вот мать Дамблдора была из грязнокровок. Отец Лорда — вообще маггл. Снейп, опять же. Полукровки… Полукровки, по идее, должны бы были быть слабее чистокровных — но ведь нет же. Всё наоборот. Кстати, говорят, что у животных так же: слишком чистокровные обычно слабы и болеют. И разводить их тяжело. И с научной точки зрения это было вполне логично: большее разнообразие наследственности должно дать больше силы.

Но ведь чистокровные веками уважались больше всех. И не просто так же появился Справочник священных двадцати восьми.

Хотя…

Когда он появился? Говорили, что его составил дед Теодора Нотта, и случилось это, вроде бы, не так давно.

Зачем?

Рабастан никогда в жизни этим вопросом не задавался. Но ведь просто так люди подобные вещи не делают — а если делают, они не приживаются. Кому всё это было нужно и зачем? Если все и так их уважали?

Впрочем, ответ на этот вопрос Рабастан вполне мог получить прямо сейчас. Правда, берег моря — не лучшее место для Призыва: души недолюбливают воду, особенно солёную и особенно в таком количестве. Так что Рабастан поднялся, вернул камню его прежний вид и аппарировал домой.

…Разговор с Кантанкерусом Нотт породил у Рабастана вопросов куда больше, чем дал ответов. Да, слухи не лгали: это он составил справочник. И сделал он это, чтоб напомнить всем, кто начал забывать об этом, о том месте, которого достойны некоторые волшебники. Не все. Потому что это их предки строили наш мир — им в нём и распоряжаться, так же, как в доме хозяйничает тот, кто этот дом построил. Многие ли стали забывать? Да, многие. Потому что магглы к тому времени массу всего напридумывали, и возомнили себя достойными и равными. Хотя разве можно сравнивать машины с волшебством? Думаете, почему был так популярен Гриндевальд? Он ведь первым был, кто попытался изменить эту несправедливость. И очень жаль, что у него не получилось.

Отпустив Кантанкеруса, Рабастан уже на берег не пошёл, а просто поднялся наверх и, забравшись на край башни, устроился между её зубцов. Выходило, что… ничего хорошего не выходило, в общем-то. Потому что кто доказывает окружающим, что он лучше них? Тот, кто таковым уж точно не является. Очевидное доказывать не нужно. Раз пришлось даже делать такой справочник — значит, очевидным превосходство чистокровных не было. По крайней мере, большинству.

И потом, оказывается, его так странно составляли… Как связан статус крови и отношение его носителей к магглам? Да пусть они с ними хоть целуются, чистота их крови от этого ведь не меняется! Тут важны только совместные дети — а если этих детей нет, как, к примеру, у Уизли, то о каком предательстве крови вообще можно говорить?

И потом, тут есть несоответствие. Если чистокровные вольны делать всё, что хотят, то странно пенять им за смешанные браки. Или не пенять — или они отнюдь не так свободны, как пытаются представить.

Но главное не это. В голове у Рабастана так всё и звучал тихий голос Мальсибера: «Они все живые, понимаешь? Такие же, как мы». Такие же, как мы. Души точно одинаковые… или нет? Может ли душа волшебника родиться магглом? И наоборот? Не рождается ли, а возможно ли такое? В принципе?

Вот что нужно выяснить. Если Рабастан найдёт ответ, то сможет с точностью сказать, прав Мальсибер или нет. Магглы и волшебники точно могут скрещиваться и давать потомство — значит, они точно принадлежат к одному виду… хотя нет. Отнюдь. Гоблины с волшебниками тоже могут скрещиваться, но они относятся ведь к разным видам. Как и великаны. Или эльфы — Рабастану встречалось в книгах упоминание потомства эльфов и волшебников. Но ведь их никто не думает считать равными волшебникам!

Впрочем, это всё-таки другое. Они — существа, конечно, но существа волшебные. В отличие от магглов. Которые зато люди, а не существа…

Рабастан совсем запутался. С какой стороны он ни заходил, выводы его ему не нравились. Где-то, вероятно, он делает ошибку — только где? Ему очень хотелось обсудить всё это с кем-нибудь — но с кем? Кто сейчас не спит, посреди ночи? Да и с кем вообще об этом можно говорить? Кроме как с Родольфусом?

Рабастан тихо спустился вниз и, поколебавшись, всё же заглянул в спальню брата — у Родольфуса и Беллатрикс были собственные комнаты, но порой супруги проводили ночи друг у друга. Однако на сей раз Родольфус спал один, и Рабастан, войдя в его комнату, сел на кровать в ногах и позвал негромко:

— Руди!

Он бы подождал, конечно, до утра, но Рабастан не знал планов брата: тот вполне мог оказаться занят, как это чаще всего и происходило. А слишком долго ждать Рабастану казалось едва выносимым: слишком много мыслей сейчас его одолевало.

— Что случилось? — Родольфус мгновенно открыл глаза и сел, уже держа палочку в руке.

— Я хотел поговорить, — ответил Рабастан. — Прости, что разбудил. Хотя скоро рассветёт — пятый час уже.

— Поговорим, конечно, — Родольфус зевнул. — Что произошло-то?

— Я поговорил с Мальсибером, — сказал Рабастан, и Родольфус почему-то рассмеялся:

— Ты мне мстишь за то, что я тебя к нему отправил?

— Нет, — очень удивился Рабастан, но это почему-то ещё больше развеселило его брата. — Почему ты так решил?

— Я пошутил, — сказал Родольфус, вставая и начиная одеваться. — И как? Объяснил он тебе, почему некоторые вещи говорить не стоит?

— Да, наверное, — ответил Рабастан. — Но я хотел сейчас не об этом говорить. Скажи, какое преимущество даёт чистота волшебной крови?

— Что? — Родольфус даже замер на секунду.

— Какое преимущество даёт чистота волшебной крови? — повторил Рабастан. — В практическом смысле. Если взять волшебников одной силы, навыков, умений, но разных статусов крови, что даст чистота?

— Так нельзя ставить вопрос, — сказал Родольфус, садясь на край кровати.

— Почему? — спросил Рабастан.

— Потому что это не оружие, — ответил Родольфус с едва заметным раздражением.

— Тогда чем чистая кровь лучше грязной?

Рабастан задал этот вопрос очень серьёзно — и, наверное, именно это спасло его от резкости, уже готовой сорваться с губ Родольфуса.

— Рэба, ты порою задаёшь совершенно дикие вопросы, — сказал он. — А сам как думаешь?

— Понимаешь, — сказал Рабастан, — у меня выходит, что ничем. Я всю ночь об этом думал, но пока что не нашёл ни единого примера. Знания, традиции — всё это не в крови. Сила с чистокровностью не связана: полукровка Лорд сильнее каждого из нас. Что тогда?

— Я надеюсь, ты ни с кем больше это не обсуждал? — спросил Родольфус.

— Нет, конечно, — успокаивающе ответил Рабастан. — Но я не понимаю, где ошибся и чего не вижу. Ведь должно быть что-то. Что?

— Это так важно, что ты поднял меня до света? — спросил Родольфус, и Рабастану показалось, что он просто тянет время.

— Это важно, — сказал он. — Руди, если этого не существует, значит, мы неправы. С этой войной. И мы совершаем преступление. Не по закону даже, а вообще.

— Они чужаки здесь, — отрезал Родольфус. — И у них нет права диктовать нам правила.

— Почему? — спросил Рабастан.

— Ты издеваешься? — вспылил Родольфус, но остыл немедленно, наткнувшись на серьёзный и спокойный взгляд младшего брата.

— Нет, я рассуждаю исключительно логически, — ответил он. — Мы ведь утверждаем, что они пытаются занять то место, на которое не имеют права. И обосновываем это тем, что у нас кровь чистая, а у них — нет. Значит, чистота даёт нам нечто, чего нет у них, и чего они никак не могут получить. Логично?

— Ты вообще не так на это смотришь, — сказал Родольфус раздражённо. — Наши предки выстроили этот мир. Они создали его и его законы — а теперь приходят эти и…

— Но при чём здесь предки? — перебил его Рабастан. — Мы — не предки, даже если души те же. И потом, у кого из нас нет предков-магглов? Может, кроме Блэков, — улыбнулся он краешком рта.

— Да Лестрейнджи никогда на грязнокровках не женились! — возмущённо оборвал его Родольфус.

— Нет, — Рабастан кивнул. — Но вот полукровки у нас были — а ведь это то же самое, просто немного дальше. У них не родители, а деды или прадеды были магглами. Суть от этого меняется, но мало: у нас у всех в роду есть магглы.

— Мерлин, — Родольфус вдруг запустил пальцы себе в волосы и прикрыл глаза. — Рэба, ты невыносим. И невозможен.

— Почему? — озадаченно спросил Рабастан, вызывав этим у Родольфуса непонятно горькую усмешку:

— Да нипочему. Не важно. Продолжай.

— Наши предки — и Малфоев, и Розье — вообще пришли сюда когда-то как завоеватели, — напомнил Рабастан. — Нам странно рассуждать о том, что это наш мир, и поэтому кто-то не имеет права попытаться сделать то же, что когда-то сделали мы сами. Это если говорить о предках.

— Рэба, — неожиданно устало проговорил Родольфус. — Просто скажи, чего ты хочешь.

— Я хочу понять, что даёт чистота крови, — ответил Рабастан. — И за что мы, собственно, воюем. Чем так плохи грязнокровки, кроме того, что они не знают всех традиций? Их можно просто научить. И потом, традиции — это хорошо, но нельзя жить только ими. Жизнь — это изменения. Только смерть статична и неизменяема. Мы перенимаем у них многие полезные вещи — вот хотя бы твой «Пророк». И книгопечатанье.

— Мерлин, Рэба, — Родольфус нахмурился и подался к брату. — Ты точно ни с кем не говорил об этом?

— Нет, — терпеливо повторил уже однажды данный ответ Рабастан. — И не думаю, что стоит это делать. По крайней мере, с большинством.

— Ни с кем, — отрезал Родольфус. — Ни с кем и никогда. Поклянись мне.

— Я не младенец, — поморщился Рабастан. — Я прекрасно понимаю, чем чреваты подобные разговоры. И если и решу вести их с кем-то, то сделаю это обдуманно. Ты мне не ответил, Руди. Что даёт чистота крови?

— Я не знаю, что не так в твоих рассуждениях, — резко заявил Родольфус, — но ты ошибаешься.

— В чём конкретно? — уточнил Рабастан и попросил: — Руди, объясни мне. Я очень хочу понять. И не понимаю.

— Объясню, — пообещал Родольфус. — Когда найду твою ошибку. Дай мне пару дней.

— Договорились, — Рабастан кивнул и добавил извиняющимся тоном: — И ты был прав. Мне не стоило так говорить про Беллу. Ойген объяснил мне, и я понял. Я не стану больше.

Родольфус вдруг помотал головой и, закрыв лицо руками… рассмеялся.

— Если бы я не знал тебя с рождения и так сильно не любил, я бы убил тебя, — проговорил он, отнимая руки и продолжая смеяться. — Иди сюда, — он легко поднялся, подошёл к вставшему ему навстречу Рабастану и, не обращая внимания на выражение крайнего недоумения на лице брата, крепко его обнял.

Однако ни через два дня, ни через неделю, ни через две разговор этот продолжения не получил. Впрочем, Рабастану было не до этого: теперь ему приходилось делить время между попытками отыскать ответы на вопросы и о том, что же всё-таки даёт волшебнику чистота крови, и об исполнении пророчеств — хотя тут ему действительно помог Родольфус, — и о множестве других вещей, что внезапно начали интересовать Тёмного Лорда. А ведь ещё было то, что тревожило его чем дальше, тем сильнее: Метка. Рабастан всерьёз взялся за её изучение, но пока что не продвинулся в этом вопросе никуда: никакие исследовательские чары на неё не действовали, и на составляющие Рабастан наложенное на них всех заклятье разложить не мог. Но любые чары можно изучить — в этом он был убеждён, и поэтому попыток своих не оставлял.

Отнимали теперь время и те рейды, в которые Лорд с удивительной настырностью отправлял Мальсибера, и куда теперь вместо него ходил Рабастан. Для чего Лорд это делает, Рабастан не понимал: Долохов при этих назначениях отчаянно ругался, а в самих рейдах, как правило, оставлял Мальсибера у входа, или же вообще просил его «просто ничего не трогать и, главное, не мешаться под ногами», и в результате от него-Мальсибера толку было ноль. Не понимал он и отчаяния Ойгена: никаких убийств от него никто не требовал. Хотя в рейдах всякое случалось: иногда они наталкивались на сопротивление, а то и на авроров, и тогда и вправду становилось жарко. Как-то раз, попавшись так, Рабастан едва себя не выдал: драка всё-таки есть драка, это вам не обывателей в постелях резать, так что дрался он всерьёз, а когда они все аппарировали, Долохов, осматривая их, сказал, остановившись перед Мальсибером-Рабастаном:

— В жизни не подумал бы, что ты способен на подобное. Тебя Лестрейндж учил?

— Да, — ответил Рабастан, в целом, даже не солгав.

Между тем, июнь закончился, пролетел июль, и в начале августа Лорд окончательно определил личности интересующих его младенцев. Рабастану — да и, кажется, не только ему — было очевидно, что, на самом деле, Лорд уже сделал выбор между ними, но пока не хочет им делиться с окружением. Тем более что Поттеров они пока что так и не нашли — и теперь это стало их основной задачей. За Лонгботтомами же следили — правда, издали, потому что безумцев, желающих проникнуть в старый дом, где обитала вся семья, считая и Августу, не было, а штурмовать его Лорд приказа не давал.

Информации о том, что пророчества сбываются у тех, кто верит в них, Лорд не просто не поверил — нет, она его взбесила, и Рабастана спасло лишь то, что он последовал совету брата и принёс Лорду, так сказать, первоисточник. Книгу, Тёмным Лордом в ярости испепелённую, было жалко, пусть это и была всего лишь копия, но главное, Рабастана такая реакция совершенно ошарашила. Лорд, конечно, был весьма эмоционален — хоть и не любил этого показывать — но так среагировать на информацию? На знание? Этого Рабастан вообще не мог понять — такие действия находились за пределами его мировосприятия. Но когда первое изумление прошло, и он, как всегда, занялся анализом, вывод, что он сделал, оказался до того пугающим, что заставил Рабастана снова пойти к брату.

— Лорд зациклился на этом драккловом пророчестве, — раздражённо сказал тот, даже Рабастана не дослушав. — Это мания какая-то. Спорить бесполезно — придётся этих Поттеров найти и убить мальчишку.

— Он хочет сделать это сам, — напомнил Рабастан.

— Ну тем более, — в голосе Родольфуса прозвучало нечто вроде удовлетворения. — Хочет — пускай делает. Наше дело отыскать. Может быть, потом он успокоится.

— Это ненормально, Руди, — сказал Рабастан. — И ужасно глупо.

— Да, — расхаживавший по комнате Родольфус развернулся и остановился прямо перед ним. — Ненормально. Что ты предлагаешь?

— Скажи, — невозмутимо спросил Рабастан в ответ, — тебе не кажется, что Лорд чем дальше — тем странней себя ведёт?

— Не кажется, — Родольфус усмехнулся. — Я в этом убеждён.

— Он и внешне изменился, — продолжил Рабастан. — Ты заметил?

— Заметил, — в глазах Родольфуса вспыхнул интерес. — У тебя есть по этому поводу какие-то мысли?

— Нет, — неохотно признался Рабастан. — Только наблюдения. И ощущения. Скажи, ты по-прежнему его не чувствуешь? Через метку? Вне вызова?

— Нет, — нахмурился Родольфус. — Мне не нравится, что с тобой это происходит. Может, с твоей меткой что-нибудь не так?

— Я тоже так считал, — признался Рабастан. — Пока с Ойгеном не поговорил.

С Мальсибером они этот вопрос подняли случайно и совсем недавно — буквально пару дней назад. Рабастан тогда вместе с Эйвери пришёл к Мальсиберам поужинать, чтобы отвлечься от очень уж мешающей ему в последние дни метки, через которую постоянно ощущал владеющие Тёмным Лордом взбудораженное раздражение пополам с тревогой. Ужин прошёл весело, как всегда бывало в доме у Мальсиберов, а затем, после десерта, родители Ойгена откланялись и оставили молодых людей одних. Те сперва болтали — вернее, болтал, скорее, Ойген, Маркус с Рабастаном, по обыкновению, больше слушали — а потом сели за карты. Просто так, развлечься.

— Вы тоже его чувствуете? — спросил Ойген, делая какой-то глупый ход и яростно и быстро растирая внутреннюю часть своего левого предплечья.

— Его все чувствуют, — сказал Маркус удивлённо. — Он же вызывает — и…

— Я не о том, — Мальсибер посмотрел в свои карты и бросил их на стол рубашкой вниз. — Просто так. Без вызова. Чувствуете?

— Нет, — удивлённо и встревоженно сказал Маркус, глядя на Ойгена почти испуганно. — А ты чувствуешь? Давно?

— Да с самого начала, — сказал Ойген, снова растирая через ткань рубашки свою метку. — Но прежде это было просто фоном, я и забывал порой о нём, а теперь… последние недели — просто невозможно. Но мне, может, это просто кажется…

— Не кажется, — сказал Рабастан. — Я тоже его чувствую. Так же. А вот Руди — нет.

Маркус тихо охнул и прижал к губам ладонь, а Ойген усмехнулся:

— Мы с тобой, смотрю, особенные… знать бы, почему.

— Я до сих пор списывал это на некромантию, — ответил Рабастан. — А теперь не знаю. Странно это. Покажи, — попросил он Ойгена, и тот послушно закатал рукав и протянул ему руку. Рабастан склонился над ней — ничего особенного. Метка как Метка… — Тоже покажи, — попросил он Маркуса, и через несколько секунд уже, достав палочку, тщательно исследовал уже две руки. И не видел разницы. Всё совершенно одинаково! Рисунок, ощущение, вообще всё! Но ведь есть же разница какая-то… — Нет, я не понимаю, — признал он, откидываясь на стул. — Я не вижу разницы.

— Если метки одинаковые, разница не в них, а в нас, — сделал Маркус очевидный вывод. — Только что в вас общего?

— Вопрос отличный, — кивнул Рабастан. — Знать бы ответ…

Ответ они тогда так и не нашли: общего между Ойгеном и Рабастаном было… ничего. Разве что формальности вроде одного и того же факультета и отчасти возраста. Но дело не могло быть в этом! Просто не могло. Никак.

Зато вот Родольфус отгадку нашёл сразу.

— Вы же оба менталисты, — сказал он, едва выслушав рассказ. — И оба чистокровные… если это имеет какое-то значение. Причём не просто менталисты, а каждый со своей особенностью — если я верно понимаю мальсиберовское Империо, от нормального оно так же далеко, как ты сам далёк от любых норм.

— Далеко? — Рабастана никогда не интересовали Непростительные. Нет, он владел ими, и, в том числе, Империо, конечно — что там может быть особенного? Это просто подавление чужой воли и замена собственной, чему помогает то самое чувство удовольствия и счастья, которое… — Вот на что это похоже, — прошептал он.

— Что похоже, Рэба? — Родольфус, очень хорошо знающий брата, даже тронул его за плечо, потому что когда Рабастан замирал с таким отсутствующим выражением лица, он нередко почти переставал воспринимать реальность.

— Метка. Процедура принятия метки. Помнишь, как это было? — спросил он. — Вот то ощущение счастья и любви? Я понял, на что оно похоже. На ощущения человека под Империо.

— Ты считаешь, Лорд всех нас держит под Империо? — Родольфус даже побледнел.

— Мой ответ в любом случае бесполезен, — ответил Рабастан. — Если ты прав, то мы этого не ощущаем. Хотя я так не думаю: слишком непохоже. Но вот что он мог вложить в нас в те часы, пока то ощущение было — вопрос хороший. Только вряд ли мы найдём ответ, поэтому давай вернёмся к Ойгену. Что ты имел в виду, говоря, что его Империо отличается от нормального?

— Это тебе лучше у него спросить, — сказал Родольфус. — Я всё это видел краем и со стороны. Вы ведь с ним друзья — полагаю, он тебе покажет. Тем более, что он тебе ведь должен, — Родольфус улыбнулся уголком рта.

Несколько секунд Рабастан на него смотрел, а потом спросил:

— Как ты узнал?

— Я видел, — Родольфус улыбнулся шире. — Мы с тобой однажды были вместе. Полагаешь, я не опознаю собственного брата под оборотным зельем?

— Почему ты не сказал мне? — Рабастан насупился.

— Потому что это, в общем, меня не касается, — Родольфус чуть пожал плечами. — Мне это не слишком нравится, конечно: мне спокойней было жить, зная, что тебе опасность не грозит — но это не моё дело.

— Так же, как Белла — не моё? — уточнил Рабастан, и Родольфус рассмеялся:

— Да, примерно так. Хотя я не знал, что вы близки настолько.

Рабастан непонимающе уставился на смеющегося брата, потом покраснел и воскликнул возмущённо:

— Руди, это глупость! Ты же знаешь…

— Я шутил! — перебил его Родольфус. — Извини — как удержаться было? Ну не злись, — он перестал смеяться, и теперь просто улыбался, и Рабастан ответил ему хоть и недовольной, но улыбкой:

— Вряд ли я когда-нибудь научусь понимать такие шутки. Ойгену это делать тяжело, — счёл он нужным объяснить. — А мне всё равно.

— Просто всё равно? — Родольфус приподнял брови.

— Неприятно. Но, в целом, всё равно. Ойген же по-настоящему страдает. Ему сложно убивать… не знаю, почему. Мне помочь ему несложно.

— Интересно получается, — задумчиво проговорил Родольфус. — Из трёх твоих друзей двое — однозначно гуманисты. А один — Снейп — весьма напоминает мне тебя своим восприятием других людей. Середины нет. Любопытный выбор. Интересная компания у вас. Ты не думал, почему сошёлся с ними? Среди всех других?

— С Маркусом я сам решил дружить, — ответил Рабастан. — Когда понял, кто я. Но у нас в библиотеке я не мог тогда добраться до необходимых книг, а у них она была открыта, как я слышал. Вот я и решил… а что было дальше, ты знаешь. После уже выяснилось, что он тоже любит книги — на фоне Розье и остальных это было чудом.

— Это просто обстоятельства, — возразил Родольфус. — Дружба и общение, приятельство — вещи очень разные. Окажись на месте Маркуса Розье, и ты бы и с ним общался, но не подружился несмотря ни на какого Эйвери-отца.

— Потому что Эван был кретином, — Рабастан поморщился. — О чём с ним было разговаривать — о квиддиче?

— А с Мальсибером ты о чём беседуешь? — иронично поинтересовался Родольфус. — О тайнах шумерской письменности?

— Это другое, — возразил Рабастан. — Он не интеллектом ценен.

— То есть интеллект — не обязательное условие для того, чтобы оказаться твоим другом, — кивнул Родольфус. — Так чем же он так ценен?

— Это сложно объяснить, — подумав, сказал Рабастан. — Я сам толком не знаю. С ним легко. Всегда. Порой даже легче, чем с тобой и Маркусом. Почему — не знаю. Но узнаю.

— Потому что он из тех людей, с которыми тепло, — почему-то вздохнул Родольфус. — Их не так уж много в целом, а уж в нашем окружении и вовсе нет.

— Что значит «тепло»? — уточнил Рабастан.

— Легко. Спокойно. Уютно. Хорошо. Назови как хочешь. Я не удивлён, что ему сложно убивать. Странно, что Лорд этого не видит и использует его так грубо. А Империо… был бы я тобой — попросил бы наложить его на меня и изучил так. Изнутри.

— Пожалуй, — согласился Рабастан. — Может быть, я заодно пойму, почему только мы с ним ощущаем Лорда.

Лето закончилось, а никаких подвижек в поиске семейства Поттеров не намечалось. Почти все были согласны с тем, что те прячутся где-то под Фиделиусом, хранителем которого является, конечно, Дамблдор — а значит, шансов отыскать их было мало. Разве что надеяться на то, что они не смогут постоянно сидеть дома и начнут куда-то выбираться — и тогда-то их получится поймать. Лорд бросал на слежку лучших — или тех, кого он таковыми полагал — и жизнь Рабастана стала, с одной стороны, безопаснее, потому что Мальсибера ни в какие рейды Лорд больше не посылал, а начал его, наконец, использовать по назначению как менталиста и редкого мастера Империо.

С другой стороны, жизнь Рабастана стала беспокойней, потому что лично от него Лорд требовал найти дорогу к Поттерам через Завесу — и слушать не желал ничего о том, что это невозможно, так сказать, технически. Тогда-то они с Лордом в первый раз по-настоящему поссорились: тот требовал, чтобы Рабастан прошёл через Ту сторону, и так обошёл заклятье — ведь оттуда можно попасть куда угодно! Рабастан сначала попытался объяснить, что просто не умеет этого, и вряд ли научится в ближайшие лет двадцать или пятьдесят.

И получил в ответ… Круцио.

Рабастана настолько поразил сам факт такой реакции, что он, как ему показалось, даже боль ощутил не настолько сильно, как был должен. По крайней мере, он хотя и упал, но не закричал, а когда Лорд снял заклятье, достаточно легко поднялся и даже смог добраться до камина, чтоб попасть домой.

Некоторое время он отлёживался в горячей ванне — это лучше всего помогало прийти в себя после Круциатуса, что было известно уже, кажется, каждому из Пожирателей — и думал почему-то вовсе не о том, что Лорд становится всё более непредсказуемым и истеричным, и не о том, что это он сам, Рабастан, пришёл к нему за помощью когда-то.

А о том, что он не понимает в людях очень важной составляющей: эмоций.

Что ощущает человек в истерике? Рабастан уже умел определять признаки её приближения, но внутренние ощущения истерящего всё равно оставались для него тайной за семью печатями. Что заставляет человека отдаваться во власть чувств, и какие это чувства? Явно неприятные — это всё, что Рабастан знал. Так зачем же поддаваться им? Он не мог понять, и от этого почему-то ощущал себя ущербным. Нет, он не хотел бы делать так, определённо, не хотел — но понять, прочувствовать бы это! Один раз — просто чтобы заткнуть одну из дыр, которых был полон окружающий его мир.

Дрожь и ломота в суставах, наконец, прошли. Рабастан выбрался из ванной, вытерся, оделся и, улёгшись на кровать — потому что двигаться сейчас активно ему было неприятно — задумался о практической реализации своего желания. Окклюменция даёт возможность увидеть события, но не передаёт эмоции другого человека — но ведь как-то же, наверное, их можно ощутить? Если, например, настроиться на человека так, как он настраивается на мёртвых? Рабастан ведь умеет чувствовать их настроение — значит, вероятно, это выйдет и с живыми. Хотя настроение — это несколько не то…

Но он вряд ли сможет сделать это незаметно. Значит, нужно с кем-нибудь договориться — только с кем? Не Лорда же просить об этом?

Кто ещё умеет истерить? Белла, но она ведь вряд ли согласится.

А ещё кто?

Нет, пожалуй, Рабастан не мог вспомнить никого. Кэрроу? Нет, тот раж, в который они впадают, это всё же не истерика, это несколько не то.

А что, если…

Идея, пришедшая в голову Рабастану, показалась ему поначалу невозможной. Но чем больше он её обдумывал, тем более реальной она ему представлялась. Он ведь Лорда чувствовал — значит, между ними была связь. Что, если попробовать на него настроиться, и эту связь усилить? Злился Лорд в последнее время часто, и Рабастан эти моменты ощущал отлично — если у него получится правильно всё сделать, может быть, он сможет отыскать ответ на свой вопрос.

Вышло у него не сразу. Далеко не сразу — но однажды, уже в конце зимы, Рабастану удалось, что называется, с головой погрузиться в очередной эмоциональный взрыв Тёмного Лорда. Возможно, получилось это потому, что он в этот момент оказался рядом — и когда всё кончилось, Рабастан еле стоял на ногах. Ему было так скверно, что Мальсибер, стоявший совсем рядом с ним, молча взял его под локоть и, как только это стало возможным, аппарировал вместе с ним к себе домой. Где усадил в кресло, укрыл пледом, вложил в руки чашку с чаем и, усевшись рядом, стал болтать о какой-то совершенной ерунде — и Рабастан не заметил, как пришёл в себя, согрелся, успокоился и перестал ощущать себя словно взболтанным в шейкере.

— Как ты это делаешь? — спросил он, прерывая рассказ Ойгена о каком-то итальянском городе, где тот бывал в детстве, и…

— Что делаю? — удивился тот. — Истории рассказываю?

— Ты не просто рассказываешь, — возразил Рабастан. — Ты привёл меня в себя быстро и совершенно незаметно. Как ты это сделал?

— Я ничего не делал, — запротестовал Ойген. — Тебе было плохо — мне просто хотелось тебя успокоить. Я тебя таким прежде никогда не видел…

— Это был эксперимент, — подумав, признался Рабастан.

Пока он рассказывал о том, что с ним произошло, Мальсиберу, тот молча его слушал, становясь с каждым словом всё серьёзнее, а когда закончил, Ойген произнёс:

— Это не истерика.

— Почему? — с интересом спросил Рабастан.

— Истерики внушаемы и не способны контролировать себя и останавливаться, если уже начали, — ответил Ойген. — А Лорд отлично всё это умеет. Что ты чувствовал? Расскажешь?

— У меня до сих пор ноет затылок, — признался Рабастан. — Это хуже Круциатуса. Мне хотелось уничтожить всё вокруг, разорвать всех окружающих на мелкие кусочки и сделать так, чтобы их вообще не существовало… и главное — чтобы среди них был тот младенец. Поттер.

Ойген изумлённо и недоверчиво уставился на Рабастана:

— Хочешь сказать, Лорд, устраивая разнос Гиббону, думал о младенце?

— Он не думал, — возразил Рабастан. — Он… — он замолчал, подбирая слово, — представлял его. Не мысленно, а чувствами. Я не знаю, — он мотнул головой. — Я не понимаю этого. Ты бы понял, может быть… но я не представляю, как это показать тебе.

— Можно в Омуте, — предложил Мальсибер. — Ты же ведь не согласишься на легиллименцию, наверное.

— Это же не то, — возразил Рабастан с досадой. — В Омуте видны только события. Так же и с легиллименцией.

— Вовсе нет, — Ойген очень удивился. — В Омуте не так заметно, но легиллименция ведь позволяет ощутить эмоции. Не так сильно, как в реальности, но вполне достоверно.

— Чушь какая, — отрезал было Рабастан, но потом умолк, осознавая услышанное. — Хочешь сказать, что ты можешь чувствовать эмоции при легиллименции?

— Все могут, — удивление Ойгена, кажется, только возросло. — Ты разве нет?

— «Все» как раз не могут, — возразил Рабастан. — Настроение, конечно, можно уловить — но это всё. Можешь научить меня? — попросил он взволнованно.

— Да я не знаю, чему тут учить, — озадаченно ответил Ойген. — Это же легиллименция. Ты сам её лучше меня знаешь.

— Знаю, да не так, — задумчиво проговорил Рабастан — и тут вспомнил слова брата про особое Империо Мальсиберов. — Скажи, — сказал он, оценивающе его разглядывая, — а ты мог бы показать мне кое-что?

— Не знаю, — Ойген улыбнулся. — Если это в моих силах… а что именно?

— Можешь взять меня под Империо?

— Зачем? — Ойген так забавно изумился, округлив глаза, что Рабастан невольно улыбнулся.

— Хочу понять, как ты это делаешь, — честно сказал он. — Ненадолго. Скажем, на полчаса. Или на час. И заставь сделать что-нибудь… не знаю, что. Нехарактерное, но не слишком серьёзное. Можешь?

— Да пожалуйста, — Ойген удивлённо пожал плечами. — Сейчас?

— Да, только незаметно, — попросил он и пообещал: — Я не буду защищаться.

— Ладно, — согласился Ойген и предложил: — Давай поужинаем? А то твоя рубашка до сих пор румянее тебя.

Рабастан кивнул, и Ойген, улыбнувшись, встал и, проходя мимо него, заботливо поправил плед, уютно подоткнув его, и куда-то вышел — вероятно, чтобы подготовить малую столовую.

Рабастан вдруг осознал, насколько он устал — но это была хорошая усталость, вроде той, что наступает после тяжёлой, но успешно завершившейся работы. Ему захотелось лечь — а ещё он явно ощущал довольно непривычный голод. Рабастан вообще нечасто чувствовал себя голодным, но сейчас ему отчётливо хотелось есть — и не просто что-нибудь, а жареного цыплёнка с острым апельсиновым чатни: он пробовал такое у Мальсиберов, и сейчас у него даже рот полнился слюной при одном воспоминании.

— Идём ужинать? — услышал Рабастан и, поднявшись, по привычке аккуратно сложил плед, положил его на левый подлокотник кресла и пошёл на голос Ойгена.

И обрадовался — действительно обрадовался! — увидев на столе маленьких жареных цыплят и крохотные соусники с тем самым чатни.

За столом — где их было только двое, видимо, по причине позднего времени — Мальсибер зачем-то вспомнил школу, и Рабастан совершенно неожиданно для себя ощутил нечто вроде ностальгии, и с удовольствием подхватил обычно скучную для него тему. Ему было удивительно хорошо и весело, и он лишь к десерту вспомнил о своей просьбе и, с некоторым трудом сдержав зевок — потому что спать ему уже хотелось очень ощутимо — сказал:

— Я просил тебя, конечно, взять меня под Империо как можно незаметнее, но не мог бы ты сделать это побыстрее? Я устал и ужасно хочу спать.

— Так я взял, — Ойген широко заулыбался.

— Когда? — сон с Рабастана слетел в один миг.

— Ещё до ужина, — ответил Ойген очень довольно. — Ты не понял?

— Нет, — изумлённо признался Рабастан. — Но так не… когда? — требовательно спросил он. — Я не ощущаю ничего похожего!

Он прекрасно знал, как чувствуется наложенное на тебя Империо — да, конечно же, у каждого творящего заклятье были некоторые особенности, но, в целом, он отлично помнил общее и чрезвычайно характерное для этих чар ощущение незамутнённого счастья и покоя. Но сейчас-то он не чувствовал подобного!

— Но ведь это глупо — позволять тебе такое чувствовать, не так ли? — уточнил Мальсибер. — Ты бы сразу понял, что произошло. Это грубо.

Рабастан даже не сразу нашёлся, что сказать. Ойген только что отметил вещь совершенно очевидную — но ведь невозможно изменить способ действия заклятья!

— Но Империо так действует, — сказал он, наконец. — И никак иначе.

— Оно разное бывает, — продолжал тонко и довольно улыбаться Ойген. — Мы работаем… иначе.

— Как иначе? — Рабастан даже приподнялся на стуле, подавшись к Мальсиберу.

— Я не могу научить тебя, — качнул тот головой. — Это семейное заклятье. Просто по-другому.

— Не морочь мне голову, — рассердился Рабастан. Эти сказки про семейные заклятья хороши для идиотов. — И не ври. Пожалуйста.

— Хорошо, — улыбка Ойгена погасла, и он расстроенно вздохнул. — Я обещал отцу. Я правда не могу.

— Я понимаю, — Рабастану даже стало его жаль. — Слово — это слово. Но хотя бы объясни, — попросил он, — в чём принципиальная разница, и почему я не чувствую того, что должен.

— Потому что мы не подавляем волю, — подумав, сказал всё же Ойген. — Ведь заставить человека что-то сделать можно разными путями.

— А меня? — спросил Рабастан. — Меня ты что заставил сделать?

— Тебе ведь захотелось жареного цыплёнка с чатни? — ответил вопросом на вопрос Мальсибер. — Хотя чатни даже больше, верно? — Рабастан медленно кивнул, глядя на Ойгена, словно тот его заворожил. — А потом мы полчаса, если не больше, болтали с тобой на одну из самых скучных тебе тем на свете, вспоминая школу, и тебе было весело и интересно. Я не задал тебе ни одного личного вопроса и не узнал ни одной тайны, — успокаивающе улыбнулся он. — Но тебе было весело и вкусно. Так?

— Так, — медленно кивнул Рабастан и спросил: — Как ты это сделал? Когда?

— Когда поправил тебе плед, — Ойген потянулся к нему и легонько, кончиками пальцев мазнул его по костяшкам. — Иначе пришлось бы брать палочку — это куда заметнее, чем мимолётный контакт. Папа и без него умеет, а у меня пока выходит через раз. Или через два, — он улыбнулся.

Рабастан молчал.

Чувства. Человеком можно управлять не только через волю — чувства подходят для этого ничуть не хуже. А, возможно, даже лучше — если делать это умеючи.

Потому что человек, теряя волю, ощущает это — другой вопрос, сможет и захочет ли он этому сопротивляться, но не заметить, что такое происходит, невозможно.

А вот чувства… Кого насторожит внезапное желание выпить, например, белого, а не красного вина? Или неожиданное раздражение при виде прежде умиляющей собачки? Или…

— Рэб, ты что? — услышал Рабастан испуганный голос Ойгена, и почувствовал, как его аккуратно трясут за плечо. — Рэба? Ты в порядке?

— Да, — Рабастан сфокусировал взгляд на встревоженном лице Мальсибера. — Я просто понял кое-что очень важное. Никому и никогда не рассказывай о нашем разговоре, — потребовал он, крепко сжав запястье Ойгена. — И о том, что ты накладывал на меня Империо. Обещай.

— Я не скажу, — Ойген выглядел испуганным, и Рабастан, хоть и понимал, что не умеет это делать, постарался его успокоить:

— Самое главное, чтоб об этом не знал Лорд. Но ты же понимаешь, что он может узнать это от любого, кому ты расскажешь.

— Понимаю, — кивнул Ойген, и добавил неожиданно беспомощно: — Наверное.

— Я попозже объясню, — сказал Рабастан. — Возможно, я ошибся. Но мне кажется, что я сейчас понял нечто очень важное. Я пойду, — он встал и, снова сжав руку Ойгена, сказал: — Спасибо. Если всё так, как кажется, то я тебе обязан.

Он постарался улыбнуться ободряюще — и аппарировал, кажется, оставив Ойгена в растерянности.

Чувства.

Вот почему Рабастан даже близко не приблизился к ответу на вопрос о природе метки. Ему в голову не приходило искать в той стороне — да и что он мог найти? Хуже него в чувствах разбирался разве что какой-нибудь сундук — например, вроде того, что стоял у него в комнате — или дубовый стол. Рабастан, конечно, научился определять основные чувства по лицам окружающих, и даже выучил слова и поведение, требующиеся при определённых проявлениях этих самых чувств, но любая сопливая девчонка была по сравнению с ним экспертом в данной сфере. Рабастан отлично это понимал и всегда относился к этому как к данности, как к одной из своих черт, которая всегда его вполне устраивала и казалась даже преимуществом.

До этого момента.

Если метка в самом деле завязана на чувства, то Рабастану никогда не найти способ от неё избавиться: нельзя работать с тем, чего не видишь и не ощущаешь. Но теперь Рабастан хотя бы знал, что именно искать — так что выйдет или нет, но он обязательно попробует. Тем более что ему есть, к кому обращаться за помощью и разъяснениями: Ойген весь буквально соткан из чувств, и он явно не из тех, кто выдаст Рабастана Лорду, даже если догадается о цели его расспросов.

А ещё Рабастан мог наблюдать за собственной невесткой. Вот уж кто не стеснялся чувствовать! Рабастан и наблюдал — и парадоксальным образом это привело к ощутимому улучшению их отношений. Рабастан и сам не очень понял, как это вышло, ноБеллатрикс, заметив его интерес, истолковала его по-своему, и ей это, кажется, понравилось. Рабастана это, в общем-то, смешило, но он решил позволить ей думать, что захочется, и продолжил наблюдать — и сравнивать.

Выходило скверно, но со временем он всё-таки добился результатов, хоть и несущественных. Пока. Метка явно была связана не с той частью тела, на которую была нанесена — она словно бы пронизывало своего владельца целиком. Как — он долго подбирал аналог — грибница. Плесень, захватывающая далеко не только тот кусок, к примеру, хлеба, на котором её видно. Аналогия ему понравилась: она была мерзкой, но, по мнению Рабастана, весьма точной. Срезать плесень с корки недостаточно — она всё равно никуда не денется. Вероятно, с меткой было так же — значит, просто отрубить руку по локоть не поможет. Вероятно, станет даже хуже — почему он так решил, Рабастан пока не мог чётко сформулировать, но ощущал это очень отчётливо. Можно будет это на ком-нибудь проверить, но не мог же Лорд не предусмотреть такой элементарный способ от него освободиться!

Возможность проверить свою гипотезу Рабастану подвернулась во время очередного рейда, куда он был отправлен под своей личиной — в одной группе с Ойгеном и даже Маркусом. Последнее Рабастана почти шокировало: до сих пор Лорд Маркуса не трогал. Ведь и идиоту же понятно, что война и Маркус сочетаются хуже, чем вода и масло! К счастью, Долохов, под чьим началом они все оказались, идиотом не был, и оставил и Мальсибера, и Эйвери «наблюдать за обстановкой». Даже в дом их не повёл. И велел «если станет горячо, отправляться за подмогой» — иными словами, убираться прочь.

Там-то, «когда стало горячо» — а горячо стало почти сразу, потому что они попали, кажется, в аврорскую засаду — Рабастан и отсёк руку одному из незнакомых Пожирателей. По локоть и обычным режущим — так, что руку даже можно было бы потом восстановить, если успеть, конечно, и найти умельца. И даже боль немного притушил — не совсем, конечно, ибо это было бы совсем уж странно — и кровь остановил, добавив к режущему хорошее обжигающее. А потом ещё и охранял своего подопытного, следя, чтоб его случайно не убили — чем внезапно заслужил, как позже выяснилось, славу человека, готового прикрыть и вытащить из пекла своего любой ценой.

Так что Рабастан отлично рассчитал всё — всё, кроме реакции Тёмного Лорда. Тот был в ярости — и Рабастан даже испугаться не успел, когда яркая зелёная вспышка ослепила всех, и его подопытный грудой уже совершенно бесполезного мяса рухнул на пол.

— Те, кто так беспечно относится к моим подаркам, не заслуживают места в наших рядах, — сообщил окаменевшим от ужаса Пожирателям Лорд, брезгливо отшвыривая тело в угол. — Вам всем стоит научиться правильно расставлять приоритеты и понимать, что действительно ценно и что стоит охранять.

Рабастан молча смотрел на ошеломлённую и совершенно ничего не понимающую душу Пожирателя, недоумённо озирающуюся и пытающуюся потрясти собственное тело. Так же молча приподняв завесу, он подтолкнул её туда и, велев: «Иди вперёд и не оглядывайся», закрыл выход. И как это понимать? На что именно Лорд так разозлился? Значит это, что подобным образом можно избавиться от метки, или нет? Если да, то, безусловно, Лорд всё сделал верно, но ведь это же такая мощная дыра — как он мог такое допустить?

Но проверить это теперь вряд ли было можно. Да, конечно, повторить эксперимент было несложно, но, пожалуй, если сделать это слишком быстро, это вызовет у Лорда подозрение. Значит, это нужно отложить, по крайней мере, месяца на три-четыре. А, возможно, на полгода. А сейчас у него была задача проще и важнее одновременно: нужно было как-то успокоить потрясённых этой смертью Маркуса и Ойгена.

Рабастан увёл обоих их в дом к Маркусу — тот новый домик, что не так давно Эйвери всё-таки купил и начал обживать. Он стоял неподалёку от дома Мальсиберов и был небольшим и — даже Рабастан это понимал — уютным. Впрочем, для библиотеки — не такой огромной, разумеется, как в главном доме — места здесь хватало, так же, как и для спальни и гостиной. Которую, правда, пришлось объединить со столовой, но Маркуса это вполне устраивало, так же, как и его гостей, которых здесь бывало совсем мало. Рабастану так и вовсе это было безразлично — зато в этом доме было тихо и спокойно, да и от отца Маркуса они все вместе дом закрыли так надёжно, как смогли.

— Тебе не кажется, что Лорд сходит с ума? — спросил Маркус, когда они все уже сидели в его маленькой гостиной и пили приготовленный эльфийкой чай.

— Не кажется, — ответил Рабастан.

И не солгал: он был полностью уверен в этом и очень хотел найти причину этого безумия, но пока что безуспешно.

— А я согласен, — сказал Мальсибер. — Он становится безумней и безумней с каждым месяцем. Иногда я это прямо ощущаю — как сегодня.

— Я согласен, — Рабастан про себя вздохнул. И снова его не так поняли… почему всегда так происходит? — Он безумен. И это прогрессирует.

— И что с нами будет, когда он совсем сойдёт с ума? — тихо спросил Ойген.

— Он нас всех убьёт, — с отчаянием ответил Маркус.

— Убьёт, — кивнул Рабастан. — Думаю, нескоро. Но бояться этого бессмысленно: мы не можем повлиять на Лорда. И мне очень жаль, — добавил он. — Я перед вами виноват. Я ищу способ это изменить, но…

— Так это ты сводишь его с ума? — пошутил Мальсибер. Маркус фыркнул, и Рабастан физически ощутил, как им всем от этой шутки стало легче. — А зачем ты это делаешь?

— Я же некромант, — пожал плечами Рабастан. Шутка удалась — она почти всегда удавалась, и за это он её любил. Впрочем, Рабастан не собирался уходить от начатого им же разговора. — Я говорил серьёзно. Это моя вина и моя ошибка — это я привёл вас к Лорду.

— Глупости, — неожиданно резко возразил ему Ойген. — Мы все пришли сами.

— Формально да, — не стал спорить Рабастан, — но по сути…

— Сами, — жёстко повторил Мальсибер. — Рэб, не надо унижать нас. Мы все были взрослыми, и все сами приняли решение.

— Да, я понимаю, — попытался зайти с другой стороны Рабастан, но у него не получилось — Ойген поднял руки, выставив вперёд ладони, и повтори:

— Мы всё решили сами. У каждого были свои резоны, но ты никого из нас туда силой и обманом не тащил.

— Ойген прав, — негромко сказал Маркус. — Я так рад был думать, что нашёл способ защититься от отца. Я даже не думал тогда толком, кто он такой, Лорд.

— Никто из нас не думал, — поддержал его Мальсибер. — А могли бы. Так что ты здесь не при чём, — сказал он Рабастану.

— Я знал Лорда с детства, — негромко проговорил Маркус. — Он же бывал у нас. И отец с ним… я не могу сказать «дружил», но он его поддерживал. Я мог подумать, что это не просто так.

— Я тоже его знал, — Ойген поддержал его. -И тоже мог задуматься.

В их словах был смысл, но… Но Рабастан ведь точно знал, что привёл их к Лорду! Помнил, для чего, помнил, как старательно заманивал туда их… почему они не хотят признать очевидное? Он об этом думал даже дома, лёжа ночь на кровати и глядя в тёмный четырёхугольник открытого по случаю тёплоголета окна. Им ведь легче стало бы, наверное — всегда легче понимать, что твои проблемы не твоя вина, а обстоятельств или же других людей. Тем более, что ведь это правда!

Хотя как там сказал Ойген? «Рэб, не надо унижать нас»? Рабастан никогда на всё случившееся не смотрел вот так. Интересно, сам он как повёл бы себя на их месте? Думать долго не пришлось — ответ пришёл легко и сразу: он бы не позволил никому считать, что его куда-то заманили.

Значит, он не будет больше извиняться. Да, он виноват, и должен как-то всё исправить, но не стоит обсуждать свою вину с её объектами. Он и так втянул их в это.

А ещё Рабастан раздумывал о том, что очень давно не видел Снейпа. И что это странно.

Потому что ну не мог Снейп просто выкинуть из головы ставшую теперь Поттер Эванс, за которой они все охотились. Вышла она замуж или нет, но на Снейпа было совершенно непохоже просто позабыть о той, с кем его с детства связывала дружба, а с отрочества и влюблённость — если Ойген был, конечно, прав. Но в таких вопросах Мальсибер редко ошибался… Так куда Снейп делся? Почему перестал показываться даже у Маркуса? Ладно Рабастан — они со Снейпом всё же не были близки, что бы кто ни думал. Но Маркус с Ойгеном? Они ведь тоже давно Снейпа не видели. Он был жив — он точно был жив, Рабастан это проверил. Так куда и почему он делся?

Рабастан попытался Снейпа отыскать — и онемел, услышав ответ.

Снейп — учитель?!

— Это Лорд придумал, — посмеиваясь, сказал Родольфус. — Он давно мечтал иметь своего человека рядом с Дамблдором. А куда уж ближе. Не знаю, на что тот купился, но с нового учебного года твой приятель будет учить ваших бывших соучеников.

— Но у Северуса метка, — напомнил Рабастан. — Дамблдор же это обнаружит. Не может быть, чтобы он не проверил.

— Я подробностей не знаю, — без особенного интереса сказал Родольфус. — Вероятно, они что-нибудь придумали. Может быть, Лорд метку снял или, что скорее, замаскировал. Или они выдумали для Дамблдора какую-нибудь сентиментальную чушь.

Рабастана эта новость повергла в глубокую задумчивость. Представить Снейпа в роли преподавателя у него никак не выходило. Он вспоминал школу — нет, Снейп никогда и никому не помогал, кроме Мальсибера. Но Ойген — существо особенное, ему помогали многие, даже он сам, Рабастан… но Снейп никогда не обнаруживал желания кому-то что-то объяснять! Да и не было у него нужного терпения для этого. Он и Ойгену-то просто давал переписывать работы, или, в крайнем случае, делал домашнюю работу за него — но объяснял что-то крайне редко. А тут учитель! Рабастану даже самого себя проще было представить в этой роли: он, по крайней мере, был намного терпеливей. Странно как… да, может, Лорду вправду нужен был кто-то рядом с Дамблдором, но ведь не всё в мире происходит по желанию Лорда! Он же должен это понимать? Наверное? К Дамблдору Рабастан никогда не испытывал особых чувств — его раздражала, разумеется, та поддержка, которую тот оказывал всем грязнокровкам, но лично Дамблдор его мало интересовал. Однако простаком или глупцом, которого легко — или не очень — может обвести вокруг пальца двадцатилетний Дамблдор определённо не был. Лорд, конечно, мог поколдовать, но в то, что его чары могли подействовать на Дамблдора, да ещё и на приличном расстоянии, Рабастан не верил.

Рабастан вдруг понял, что устал. Не ситуативно — это с ним случалось постоянно — а глубинно. От войны, от Лорда, от задач, которые его, на самом деле, совершенно не интересовали, но требовали срочного решения. От постоянной тревоги за брата, Маркуса и Ойгена, да даже и за Снейпа — хотя бы потому, что, случись с ним беда, Маркус с Ойгеном расстроятся. От постоянных вызовов в любое время суток, на который необходимо было отвечать, и не важно, где ты и чем занят, что делало невозможным нормальную работу с Завесой и Той стороной. Потому что Оттуда вот так просто не уйти — а главное, Там метка не работала. К сожалению, пока что Рабастану удавалось пробыть на Той стороне — целиком, телесно — совсем недолго, буквально несколько секунд. Впрочем, это тоже было серьёзным достижением, потому что он наконец-то понял принцип, позволяющий такое делать — оставалось натренировать на пребывание там тело. Дело это было долгое и двигалось небыстро — тем более, что Рабастана от него всё время отвлекали.

Как, скажите, в таких обстоятельствах работать?

Иногда Рабастан думал, что, действительно, надо уже найти этого маленького Поттера и принести Лорду — может, он тогда от них отстанет хотя бы ненадолго? Но как только у него такие мысли возникали, в Рабастане просыпался дух противоречия. Чувство это было новым, но, пожалуй, Рабастану нравилось — возможно, потому что было непривычно сильным. Рабастан вообще не был избалован ощущениями, и поэтому все новые ценил — а это, к тому же, было сложным и, помимо прочего, добавляло ему энергии.

Если б он хотя бы знал заранее, когда понадобится Лорду! Или НЕ понадобится. Как-то раз Родольфус сказал ему, что Лорд делает это специально, чтобы их дезориентировать и подчинить себе сильнее: невозможность распоряжаться своим временем очень дестабилизирует.

— Для чего ему нервные невыспавшиеся сторонники? — спросил Рабастан в ответ. — Они же половину эффективности теряют.

— Ему оставшейся хватает, — едко сказал Родольфус.

Он вообще в последнее время стал резок, мрачен и ехиден. Почему так было, Рабастан не понимал, а осторожные расспросы толку не давали: Родольфус или их не замечал, или говорил что-то резкое и от разговора уходил, иногда просто покидая комнату. Что-то мучило его — что, Рабастан никак не мог понять, и уже и сам начинал злиться на то, что брат, страдая, с ним не делится и не позволяет, следовательно, себе помочь. Рабастан твердил себе, что это не его дело — так, как ему говорили и Родольфус, и Мальсибер — однако внутренне поверить в это так и не сумел. Как же не его, если это с его братом что-то плохое происходит? В его же доме?

Рабастан долго искал момент, когда можно будет с толком поговорить с Родольфусом, и поймал его почти случайно, как-то вечером — он давно заметил, что вечерами или ночью люди охотнее идут на откровенность — застав Родольфуса сидящим в полутьме на одной из башен и глядящем на небо. Было холодно и удивительно промозгло: осень в этом году наступила рано, и сентябрь куда больше напоминал ноябрь — даже трава кое-где уже начала желтеть. Родольфус сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, завернувшись в зимний плащ, и так глубоко задумался, что даже не услышал приближения брата. Рабастан молча наколдовал себе такой же стул, как у него, затем — такой же плащ, и уселся рядом и немного позади, и они до самой темноты сидели так, смотря на море и на летающих сегодня очень низко чаек.

— Иногда я спрашиваю себя, — сказал Родольфус, — почему я всё-таки на ней женился. И не нахожу ответа.

Рабастан молчал. Он не представлял, что следует ответить. Напомнить ему тот ответ, что сам Родольфус дал когда-то Рабастану на этот же вопрос? Но вряд ли он его забыл. Тогда что он имеет в виду?

— Ты сказал когда-то, что любишь её, — Рабастан решился всё-таки ему напомнить.

— Да, я помню, — кивнул Родольфус. — Но не помню, почему.

Рабастан немного растерялся. Интуиция и опыт ему подсказывали, что не стоит говорить, что он сам никогда этого не понимал, но что ещё сказать, Рабастан не представлял.

— Но ты ведь можешь развестись? — спросил он, наконец.

— У нас это не принято, — отозвался Родольфус.

— Ну и что? — искренне удивился Рабастан. — Нас осталось только двое. Я не против. Кого ещё это касается?

— Ты не понимаешь, — в голосе Родольфуса прозвучала лёгкая досада. — Так не делают. Никто не делал. Лестрейнджи не разводятся.

— Почему? — с недоумением спросил Рабастан. — Ты с ней связан такой клятвой?

— Клятвой? — переспросил Родольфус. — Нет. Но это не важно.

— Объясни, пожалуйста, — попросил Рабастан, подавив в себе желание воскликнуть что-то вроде «Руди, это глупо!». — Я не понимаю. Если клятвы нет, то что тебе мешает?

— Это против правил, — Родольфус чуть ощутимо вздохнул. — Так просто нельзя. Неправильно.

— Почему? — повторил Рабастан.

— Рэба, тебе знакомо понятие традиции? — с лёгким раздражением спросил Родольфус, и впервые с момента разговора обернулся и посмотрел на брата. — Так просто не делают. Это не принято. Не все традиции требуют клятв и запретов.

— Руди, это… странно, — Рабастан в последний момент проглотил всё то же «глупо». — Ты ошибся — так бывает. Почему нельзя это исправить?

— Потому что так не делают, — повторил Родольфус. — Это стыдно и позорно. Магглы пускай делают, что пожелают, но Лестрейнджи не разводятся.

— Почему тогда ты так страдаешь? — спросил Рабастан, решив пока оставить эту тему — всё равно он не представлял, как объяснить Родольфусу совершенно очевидную вещь. Он вообще плохо умел объяснять что-то простое — сложное пожалуйста, а простое… За этим — к Ойгену, но не станет же Родольфус обсуждать с ним эту тему.

— У тебя всё просто, да? — спросил Родольфус, разворачивая стул и садясь лицом к брату. — Не нравится — меняй, если нет препятствий. Непреодолимых.

— Да, — Рабастан кивнул и сказал то, чего обещал не говорить: — Тем более, что и она тебя не любит.

— Это всё не важно, — возразил Родольфус. — Любовь… об этом нужно было думать раньше. Теперь есть долг и обязательства.

— Скажи, — подумав, решил зайти Рабастан с другой стороны, — что важнее: соблюсти традиции или завести наследника? Это ведь тоже, в некотором роде, традиция.

— Вот об этом я и думаю, — сказал Родольфус, помрачнев. — Белла этого не хочет. Не насиловать же мне её.

— Ну так предложи ей — пусть сама решает: развестись или родить ребёнка, — предложил Рабастан.

— Это подло, Рэба, — возразил Родольфус, и Рабастан не сдержался:

— Да почему? Руди, ты как будто ищешь способ загнать себя в угол и сидеть там! Есть проблема — нужно её решать, а не сидеть, страдая!

Родольфус молча встал так резко, что едва не опрокинул стул, и молча пошёл к лестнице. Когда он исчез из вида, Рабастан расстроенно вздохнул. Нет, он не сердился на Родольфуса, хотя и не мог его понять. В самом деле, почему не развестись? Принято, не принято — они Лестрейджи! Рабастан прекрасно помнил несколько историй об убийствах первых жён — и знал, что большинство из них были правдивы. Получалось, что убить жену можно — а вот развестись нельзя? Что ж, в конце концов, так тоже можно сделать — но вообще-то он, скорей, надеялся на то, что Беллатрикс погибнет в одном из рейдов. Он готов был терпеть её, покуда это доставляло удовольствие Родольфусу — но теперь?

Сова опустилась на его плечо совсем бесшумно. Рабастан пересадил её на предплечье и легко погладил по спинке. Свою школьную сову он любил — если это слово можно было применять к животным. Можно, вероятно… Сова издала серию коротких звуков и, играя, клюнула его в палец.

— Ильда, — негромко позвал её Рабастан, и сова, снова крикнув, опять клюнула его. — Идём домой, — он поднялся, развеял оба стула и спустился вниз — где столкнулся с непонятно возбуждённой Беллатрикс.

— Скоро мы поймаем их, — сказала она.

— Кого? — механически спросил Рабастан.

— Поттеров! — она вскинула голову, а он буркнул:

— Я надеюсь. Второй год уже поймать не можем.

— Скоро! — повторила Беллатрикс.

Рабастан в ответ лишь хмыкнул.

Как же.

Поттеров искали уже скоро как полтора года — и безрезультатно. Да и с чего чему-нибудь меняться? Дамблдор был жив, и прекрасно себя чувствовал — если он и вправду был Хранителем (а он им был, потому что Поттеры не идиоты, а кандидатуру лучше не придумать), сын Поттеров успеет вырасти и пойти в школу, прежде чем до него можно будет как-нибудь добраться. Вот зачем Лорду в школе понадобился Снейп! Он дождётся этого — десять лет не срок — и приведёт мальчишку. Дальновидно…

Впрочем, очень скоро выяснилось, что Беллатрикс, возможно, что-то знала, потому что Лорд внезапно поиски свернул и вопрос с Поттерами больше вообще не поднимал, во всяком случае, массово.

— Нам не избежать войны, — заявил он как-то в середине октября. — Министерству перед нами не устоять — и нам не придётся брать его. Однажды они сами к нам придут и позовут. И когда они примут выставленные нами условия, займёмся тем, кто единственный здесь стоит нашего внимания, — в этот момент Рабастану ужасно захотелось спросить: «Поттером?» — и посмотреть на всеобщую реакцию. Рабастан поймал взгляд Ойгена — и едва удержался от улыбки, поняв, что ему пришла в голову ровно та же мысль. Но они оба, разумеется, смолчали: Круциатус можно пережить, но Лорд стал в последнее время слишком нервен, а Авада есть Авада. К ней устойчивости не бывает.

А на следующее утро Рабастан прочёл в «Пророке» об аресте Ойгена Мальсибера.

Эта новость оглушила Рабастана. Нет, он понимал, конечно, что они все этим рискуют — но это понимание было, в общем-то, абстрактным. И когда абстракция вдруг стала реальностью, он оказался к этому абсолютно не готов.

— Мне жаль, — негромко проговорил Родольфус, подавший ему «Пророк», который имел обыкновение читать за завтраком — в отличие от брата, никогда газетой не интересовавшимся. — Рэби, мне правда жаль.

— Когда Министерство будет нашим, всех их отпустят, — уверенно сказала Беллатрикс, и Рабастан едва ли не впервые в жизни испытал вполне отчётливое желание убить. — Ему просто нужно подождать. Год, ну, может, два. Это честь — страдать за Лорда.

— Жалеешь, что она досталась не тебе? — очень тихо спросил Рабастан. Видно, было в его голосе или лице что-то, что заставило Беллатрикс смолчать — о чём впоследствии Рабастан порой жалел.

Ведь убей её он в тот момент, скольких бы проблем они все избежали.

Но она смолчала, и он просто аппарировал в дом к Маркусу, запоздало сообразив, что тот ведь может ничего не знать — и испугаться мысли, что придётся это рассказать. Но он знал — Рабастану не пришлось ничего ни говорить, ни спрашивать, когда он застал рыдающего Маркуса прямо за накрытым к завтраку столом.

— Мне так жаль, — сказал он те единственные слова, что сумел найти. — Марк, мне жаль…

— Он ведь там умрёт, — проговорил сквозь слёзы Маркус. — Сойдёт с ума сначала, а потом умрёт…

— Да, — едва слышно прошептал Рабастан, подходя вплотную и кладя руку Эйвери на плечо.

Ему было больно — по-настоящему, вполне физически больно где-то между животом и грудью, там, где начинают расходиться рёбра, и пониже, у пупка, и в горле, которое будто что-то изнутри сжимало так, что он едва мог говорить. Глаза жгло, но слёз не было, и Рабастан лишь то и дело смаргивал, пытаясь избавиться от жжения — безуспешно.

— Почему он? — с мукой спросил Маркус, поднимая на Рабастана красное и мокрое от слёз лицо. — Почему не я хотя бы? Почему? Он же там умрёт… Он не сможет там… Не сможет…

— Я не знаю, — Рабастан не сумел выдержать боли и вопроса в его глазах и отвёл взгляд. — Марк, мне жаль, — повторил он, сам чувствуя всю бессмысленность и слабость этих слов. — Прости, — прошептал он, не имея в виду сейчас ничего конкретного, а просто потому, что это слово показалось ему единственно уместным сейчас и здесь.

— Это должен был быть кто угодно, — всхлипнув, страдальчески проговорил Маркус. — Кто угодно… Почему он?

— Я не знаю, — Рабастан покачал головой и положил вторую руку на другое плечо Маркуса. Тот снова всхлипнул, развернулся, уткнулся лицом в его грудь и снова разрыдался.

Рабастан стоял с ним рядом, гладил по плечам ладонью и ощущал себя чудовищно беспомощным. Потому что даже смерть Регулуса было проще пережить: смерть — это конец и начало разом, мёртвому уже никто живой, кроме некроманта, не причинит ни боли, ни страданий, но от этого Рабастан знал, как защитить его.

Но он ничего, абсолютно ничего не мог сделать для Ойгена Мальсибера, которого ждали суд, Азкабан, безумие — и боль. Много, много боли, страха и страданий.

На суд Ойгена Рабастан пошёл — правда, сделал это он под оборотным зельем, уступив настойчивым уговорам брата. Тот вообще категорически не хотел отпускать его туда, но Рабастан на все его убеждения просто отвечал:

— Я всё равно пойду. Хочешь — можем обсудить, как это сделать безопасно.

А вот Маркуса он убедил остаться дома, пообещав потом показать ему всё в Омуте памяти. Да, в отличии от Лестрейнджей, которых пока не арестовывали только потому, что не могли найти формального предлога, Эйвери даже не слишком-то подозревали в причастности к последователям Лорда, и не нужно было давать аврорату такой повод. Оборотное же зелье помогло бы мало: на рыдающего зрителя непременно обратили бы внимание авроры, и кто знает, что они придумали бы, чтобы проследить потом за ним.

Да и нервы незачем трепать себе — и Ойгену. Рабастан был убеждён, что тот не хотел бы, чтобы по нему так плакали. И уж точно не в суде — где ему и так придётся скверно.

Впрочем, сколько б Рабастан себя не готовил к тому, что будет тяжело, вышло ещё хуже. Суд был громким, зрителей в зал набилось много, и Рабастану удалось сесть в первом ряду только применив пару неприятных, хоть и неопасных заклинаний. Он бы удовольствовался местом дальше, но ему хотелось видеть и старших Мальсиберов, а где они будут сидеть, он заранее не знал.

Он увидел их — и пожалел об этом. Они оба постарели за прошедшие с момента ареста до суда дни лет на двадцать, и казались оглушёнными и невероятно одинокими, и друг к другу жались так, словно бы вокруг была улюлюкающая толпа. Впрочем, толпа и правда была — правда, молчаливая, по большей части, но отнюдь не дружелюбная.

Хотя их вряд ли это интересовало. С того самого момента, как в зал привели Ойгена, они смотрели только на него — так же, как и он на них. Рабастан глядел на них, и чётко понимал, что для родителей Ойгена жизнь, в общем-то, закончена. Они были сломлены — это было так же очевидно, как и приговор.

Рабастан знал, что они молили Лорда вызволить их сына. Знал, что отец Ойгена, как говорили, первый раз за всю историю общения воззвал к их детской дружбе — и знал полученный ответ:

— Сейчас не время нападать на министерство. Ойгену придётся подождать. Через пару лет, когда мы придём к власти, мы всех отпустим, и я лично вознагражу его за все страдания.

И на все слова о том, что Ойген просто не дождётся и не проживёт так долго, Лорд твердил: «Придётся подождать».

Приговор был ожидаем и никого не удивил: Азкабан пожизненно. Да, все знали, что лишь за один факт применения любого Непростительного к человеку волшебника ждёт именно такое наказание. А подобных эпизодов было много — и Рабастан бы очень хотел знать, откуда аврорат узнал о них. В чём-то Ойген сам признался — зачем, кстати? Почему он просто не молчал? — но о некоторых вещах, как выяснилось, авроры узнали отнюдь не от него. Но откуда именно, на суде так и не прозвучало.

Когда Ойгена уводили, он сорвался — обернулся, почти вырвался из рук авроров и, опять найдя взглядом родителей, прокричал:

— Простите! Папа, мама, простите меня! Прости…

Ему, наконец, заткнули рот заклятьем и вывели из зала. Мадам Мальсибер разрыдалась — беззвучно, и её молчаливая истерика выглядела для Рабастана ужасней любых слёз, что он до этого видел — а её супруг, обняв жену, сел вместе с нею на скамью и замер так, стараясь прикрыть её собой от всех. Рабастан едва удержался от того, чтобы подойти к ним и помочь ему хоть в этом, но, вспомнив, что он выглядит сейчас как типичнейшая фермерша, остановился, решив, что зайдёт к ним вместе с Маркусом.

Однако их не приняли. Камин оказался закрыт, так же, как и аппарация — и нельзя сказать, чтобы Рабастан не понимал Мальсиберов. Вряд ли им действительно хотелось сейчас хоть кого-то видеть — он бы на их месте точно не хотел. А ведь у него нет ни сына, ни хотя бы племянника. Зато у него был Маркус, которому он мог помочь… или хотя бы попытаться. Первым порывом Рабастана было вновь забрать его пожить в Лестрейндж-холл, но, представив себе встречу Маркуса и Беллатрикс, он передумал и остался в доме Эйвери.

— Ложись в спальне, — сказал ему Маркус вечером. Он весь день — с того момента, как Рабастан, вернувшись с заседания суда, показал его ему в принесённым с собой Омуте — не выпускал из рук руку Рабастана, что тот мужественно вытерпел, хотя далось ему это и весьма непросто. Рабастан недолюбливал чужие прикосновения, и не помнил, чтобы хоть когда-нибудь хоть кто-то, даже мать, так долго держал его за руку. Но Маркусу это почему-то было нужно, и поскольку большего Рабастан сделать всё равно не мог, он велел себе не просто терпеть, а хотя бы попытаться разобраться, что это даёт… обоим. Да, обоим, потому что он и сам не то чтобы нуждался в чьей-нибудь поддержке — нет, конечно, ведь, в конце концов, это же не с ним беда случилась — но сегодня Рабастан, определённо, рад был необходимости хоть что-то делать для кого-то. Оставаться с собственными мыслями наедине он вовсе не хотел, подозревая, что от них ему станет лишь хуже. — А я здесь устроюсь, на диване… у меня одна кровать, прости, — виновато вздохнул Маркус.

— Я диван трансфигурирую, — мягко сказал Рабастан. — Ложись в кровать. Я сплю мало — посижу с тобой, пока ты не заснёшь. Не беспокойся, мне здесь будет вполне удобно.

Маркус спорить с ним не стал — видимо, не смог, просто не нашёл сил. Когда он уже лежал в постели, а Рабастан сидел с ним рядом в кресле, Маркус сказал тихо:

— Я всё думал… думаю… Я писал Северусу, но он мне не ответил. Два раза… Он ведь там один, в этой своей школе.

— Некоторым легче быть одним, — ответил Рабастан, гоня от себя неожиданную и крайне отвратительную мысль. Но ведь Снейп не мог… не мог же? Ойген — это же не Долохов, не Лорд, то есть фигура не ключевая и не нарицательная. На процесс он не пришёл понятно, почему: у него были уроки, и вообще, учителю, конечно, там не место — не стоит лишний раз напоминать, сколько среди его одноклассников сторонников Тёмного Лорда. И потом, он вполне мог быть там — так же, как и Рабастан, под оборотным зельем. Может, он и был… но даже если не был — он не мог. Конечно же, не мог.

Однако эта мысль, однажды появившись, Рабастана уже не отпускала. В самом деле, Снейпа он толком не видел уже больше года — за такой срок тот вполне мог измениться. Впрочем, он ведь и до этого не слишком его знал, и вполне мог до пустить, что, сочти Снейп подобное полезным, он мог бы…

Но зачем?

И тут дело было уже не только в Снейпе. Если тому вдруг понадобилось выдать кого-то из своих друзей — вероятно, в таком случае уже бывших — значит, что-то с ним случилось. Вариантов Рабастан видел, в целом, два: либо это для чего-нибудь понадобилось Лорду, либо Дамблдор Снейпа раскрыл, и потребовал в уплату за свободу… что?

Вот это-то и был самый важный вопрос.

Потому что ответ на него мог бы стать ответом и на другой, объективно куда более важный вопрос: если Дамблдор Снейпа раскрыл, на чьей теперь тот стороне? Рабастан считал Дамблдора достаточно разумным человеком и не думал, что, раскрыв шпиона, он немедленно отдаст его аврорам — это было бы и грубо, и бессмысленно. А вот перевербовать его… И если так, то для Рабастана это могло бы быть полезным, и…

И омерзительным. Нет, разумом он понимал, что это, в целом, разумно и по-своему неплохо, но не думать об Ойгене не мог. И о том, что сам бы он не смог заплатить такую цену, даже если бы ему пришлось… Хотя вот окажись он перед выбором, кого спасать, брата или Ойгена, разве он заколебался бы? И кого бы выбрал между Ойгеном и Маркусом? Все эти вопросы смущали и расстраивали Рабастана, потому что он совсем не понимал, как их решать: логика тут совсем не помогала, а руководствоваться чем-либо ещё он не привык.

Впрочем, времени об этом думать у него особо не было: ко всему, что было прежде, теперь прибавился совершенно разбитый и несчастный Маркус, которого Рабастан старался, по мере возможности, хоть чем-нибудь занять, чтобы отвлечь от страданий, в которые тот погрузился с головой. Как утешают в таких случаях, Рабастан не представлял, вот и делал, что умел, отвлекая Маркуса сложными и интересными задачами: когда думаешь, страдать не так-то просто. Это помогало, но гораздо меньше, чем Рабастан надеялся. Но хоть что-то…

Настроения праздновать Хэллоуин у Рабастана не было абсолютно никакого, так что он на праздник остался у Маркуса — хотя в Лестрейндж-холле ничего такого не планировалось. Но туда вполне могла заявиться какая-нибудь возбуждённая компания, тем более что Беллатрикс в последние дни твердила что-то о грядущем празднике — впрочем, Рабастан не вслушивался. Пускай делает, что хочет, пока его не трогает — а она была с ним в последнее время на диво вежлива и даже почти деликатна. Впрочем, Рабастан спросил Родольфуса, о чём речь, и услышал мрачно-недовольное:

— Не знаю. Лорд вчера говорил странное — но он всё время это говорит. Как там Маркус?

— Скверно, — не стал лгать Рабастан. — К тому же, из меня не лучший утешитель.

— Но другого нет, — полуутвердительно сказал Родольфус.

— Нет, — подтвердил Рабастан. — Я останусь у него сегодня, вероятно — я читал, что в праздники переживать подобное сложнее, чем в другие дни.

— Сложнее, — кивнул Родольфус. — Почему ты не позовёшь его сюда? Его комнаты никто не трогал.

— Я не думаю, что им с Беллой стоит сталкиваться, — пояснил Рабастан. — Она вежлива со мной, но я не уверен, что она будет такой же с Маркусом. Опять же, она говорила что-то про какой-то праздник, — добавил он, умалчивая, что последние дни чувствует раздражающее его возбуждённое ожидание Лорда, порой похожее на предвкушение. — Я лучше там останусь.

Вечер Рабастан и Маркус провели, как и обычно, тихо, пытаясь восстановить найденное на днях в одной из старых книг заклятье, от которого там осталась примерно половина. Текст был на арабском, но, поскольку он являлся переводом, относиться к нему следовало с осторожностью, и работе это ничуть не помогало. Зато помогало отвлечь Маркуса от мрачных мыслей — и Рабастан ловил себя на том, что его, кажется, впервые в жизни больше волнует в данном случае не результат, а сам процесс по его достижению. А уж выйдет или нет — не важно. Главное, что Маркус больше не глядел перед собой в пространство и снова отвечал вполне впопад.

Они засиделись за полночь, но едва собрались спать, как метку, а затем и всё тело Рабастана пронзила острая, ни на что из прежде им испытанного, боль, сменившаяся холодом и ощущением, невероятно похожим на то, что он чувствовал по ту сторону Завесы. Рядом вскрикнул Маркус — Рабастан, стараясь выровнять дыхание, дрожащей непонятно почему рукой рванул вверх левый рукав и уставился на бледнеющую на глазах метку. Рядом с ней вдруг что-то колыхнулось, и Рабастан увидел край завесы, словно зацепившийся за пасть вылезающей из черепа змеи. Он почувствовал её касание — а затем она исчезла, и всё кончилось. Метка, бледная, почти что белая, успокоилась и замерла, и Рабастан впервые за много месяцев перестал ощущать Тёмного Лорда.

КОНЕЦ V части

— Что… что это такое? — задыхаясь, с трудом выговорил Маркус, тоже глядящий на своё левое предплечье с такой же побелевшей меткой. — Он что… Рэб, он умер? Да?

— Не знаю, — неуверенно ответил Рабастан. — Я его не чувствую.

Он и сам пока не знал, что не давало ему поверить в смерть Тёмного Лорда. Он ведь даже видел край Завесы, да и Лорда больше Рабастан совсем не чувствовал — и всё же… Впрочем, это ведь легко проверить.

— Проверь! Пожалуйста, проверь! — Маркус порывисто схватил его за руку. — Ты ведь можешь!

— Сейчас сюда наверняка придёт Руди, — сказал Рабастан. — Вероятно, не один. Подождём — и я проверю. В любом случае, с Лордом что-то произошло. Серьёзное.

— Он же говорил, что он бессмертен! — с тоской почти простонал Маркус, очень этим Рабастана удивив.

— Ты надеешься на это? — спросил он недоверчиво, и Маркус даже головой тряхнул:

— Конечно! Если он умрёт… если он и правда умер, Ойген там останется навечно! Понимаешь? Лорд — его единственный шанс!

Рабастана буквально обжёг стыд. Он так в первый момент обрадовался возможному освобождению, что совсем забыл о чём-нибудь другом. О ком-нибудь.

А ведь Маркус прав. В самом деле, если Лорд мёртв, Ойгена никто не освободит. Разве что попробовать самим… Говорят, конечно, что из Азкабана не сбегают, но ведь всё когда-нибудь бывает в первый раз! И потом, он что, зря некромант? Он может расспросить хоть самого создателя тюрьмы — если тот захочет говорить, конечно… впрочем, способов заставить мёртвых разговаривать существует много. Не все из них известны Рабастану, но он знал их довольно. Справится.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал Рабастан Маркусу. — Пока не знаю, как, но мы его оттуда вытащим.

Больше он ничего сказать не успел, потому что в этот момент в прихожую аппарировал Родольфус — к радости и облегчению Рабастана, в одиночестве.

— Лорд мёртв? — что называется, с порога спросил он брата, и только после поздоровался: — Здравствуй, Маркус. Прости за вторжение.

— Я пока не проверял, — ответил Рабастан. — Что вообще случилось?

— Понятия не имею, — взбудоражено проговорил Родольфус. — Беллы нет весь вечер и до сих пор, и я понятия не имею, где её искать.

— Да при чём здесь Белла? — Рабастан почти вспылил. — Она была с Лордом?

— Не знаю, — повторил Родольфус тоже весьма горячо. — Она с самого утра твердила, что сегодня особый день. И ведь права была, — он нервно рассмеялся и потребовал: — Рэба, проверь. Прямо сейчас. Мёртв Лорд или нет?

— Если обещаешь, что при появлении Беллы не позволишь ей накинуться на меня, пока я работаю, — сказал Рабастан. Он и сам буквально горел от нетерпения узнать, жив Лорд или нет, но всерьёз опасался несвоевременного появления невестки.

— Обещаю, — нетерпеливо кивнул Родольфус и даже палочку достал.

— Если хочешь, можешь пойти в спальню, — предложил Маркус. — А мы здесь побудем. Чтобы не мешать.

— И перехватить Беллу, — добавил Родольфус. — Рэба, да давай уже!

Рабастан чуть улыбнулся и пошёл в спальню. Закрыл дверь, наложив, на всякий случай, пару заклинаний — больше для защиты от невестки — и поднял Завесу. Это давно уже выходило у него легко, но сейчас получилось почти само собой — словно бы он просто отодвинул занавеску. Он зажёг призывный огонёк и, подвесив его в воздухе, и позвал:

— Том Марволо Риддл!

Тишина была ему ответом — та абсолютная сухая тишина, что всегда царила здесь, и которую толком не разгоняли даже голоса умерших.

— Том Марволо Риддл! — снова позвал Рабастан. — Я, Рабастан Лестрейндж, своим именем и своей властью над этим миром призываю тебя — приди!

И снова тишина. В любом другом случае Рабастан бы удовлетворился этим — обычно души, особенно только что ушедшие, так или иначе откликались, но ведь Лорд есть Лорд. Так что Рабастан решился сделать то, чего делать крайне не любил — потому что это требовало огромной сосредоточенности и отнимало массу сил. Да и неприятно это было, откровенно говоря — но сейчас он не считал себя вправе ошибиться.

Рабастан закрепил Завесу и, наложив на дверь, а заодно и на окно, ещё несколько серьёзных запирающих заклятий, уменьшил кровать Маркуса и отодвинул её к стене, освободив себе побольше места. Затем убрал ковёр, вынул из кармана мел, опустился на колени и принялся тщательно вырисовывать первый круг символов. Затем в ход пошла соль трёх видов, и наконец — снова мел, которым он нарисовал среди всего этого круг, в центр которого положил клочок пергамента с написанным на нём именем.

Потом поднялся и зачем-то отряхнув колени. Постоял немного, и, брызнув в воздух водой из палочки, позвал:

— Том Марволо Риддл!

То, что произошло потом, ввергло Рабастана почти в ступор — потому что ни о чём подобном он никогда не читал и не слышал. Воздух в круге дрогнул, и буквально на мгновенье в нём возникла даже не тень, а тень тени человеческой фигуры, весьма напоминающей очертаниями Лорда — и немедленно исчезла. Рабастан даже списал это на игру теней от камина, но мгновенное ощущение холода в левом предплечье ни на какой камин списать было нельзя.

Если б он ещё мог это как-нибудь истолковать! Рабастан, опустив Завесу и тщательно стирая круг и знаки на полу, голову сломал, пытаясь хотя бы предположить, что всё это могло значить, но успеха не достиг. Он так глубоко задумался, что забыл о наложенных на дверь заклятьях и, попытавшись её открыть и не преуспев в этом, озадаченно уставился на неё и некоторое время стоял, пытаясь понять, что могло произойти в гостиной, что её от него заперли. Ему потребовалось едва ли не с полминуты, чтобы вспомнить, снять заклятья и выйти, наконец, из спальни — и с удовлетворением обнаружить в гостиной только Маркуса и брата.

— Ну?! — спросили они хором, и Рабастан развёл руками:

— Его нет там. Но…

— То есть, он не умер? — переспросил Маркус с такой острой надеждой, что Рабастан почувствовал себя неловко.

— Его нет там, — повторил Рабастан. — Но… есть одно «но», которое я не знаю, как объяснить.

— Скажи толком! — потребовал Родольфус.

— Я что-то видел, — сказал Рабастан. — Но такого быть не может — или я, как минимум, не слышал о таком. Душа или приходит — или нет. До сегодняшнего дня я думал, что третьего варианта не бывает, но он был. И я не знаю, как это объяснить.

— Расскажи, — попросил Родольфус. Маркус же казался до того расстроенным, что Рабастан почувствовал острое желание как-нибудь его утешить.

— Я видел… тень. Или намёк на тень, — ответил Рабастан. — Я бы решил, что мне просто померещилось, но метка среагировала на неё — но не как обычно. Холодом. Поэтому я склонен считать, что в круге было… нечто — но не сама душа, а… Мерлин, я не знаю, — он мотнул головой. — Предлагаю подождать день-два и поговорить с остальными. С той же Беллой — она вполне может что-то знать.

— Знать бы, где она, — у Родольфуса сразу же испортилось настроение.

— Рано или поздно она вернётся, — разумно предположил Рабастан. — Я думаю, тебе стоит вернуться домой и там подождать её.

— А ты? — нахмурился Родольфус.

— А мы с Маркусом пока поищем в книгах и подумаем, что это могло быть, — ответил Рабастан. — Я отсюда никуда не денусь — если мы закончим, я вернусь домой. Один или вдвоём, — он бросил быстрый взгляд на Маркуса.

— По уму, нам надо бы пока вообще убраться из Британии, — сказал вдруг Родольфус. — Если Лорда правда нет — уж не знаю, умер он, или ещё что — долго это мы скрывать не сможем. Дамблдор и Крауч не сегодня-завтра прознают об этом — и нам детским лепетом покажется политика последних месяцев.

— Уехать? — Рабастан такого совсем не ожидал. — Зачем? Куда?

— В Бретань пока что, — ответил Родольфус и добавил: — Маркус, мы тебя, конечно, приглашаем. Дом там небольшой, но, уверен, мы поместимся.

— Спасибо, — расстроенно и тихо сказал Маркус.

— Это же не навсегда, — успокаивающе проговорил Родольфус. — Через год-два, когда всё успокоится, мы вернёмся. Или нет — если против нас будет выдвинуто обвинение. Но тогда мы, по крайней мере, останемся на свободе.

Маркус молча кивнул, и Рабастан всё-таки сказал в заведомо тщетной попытке хоть немного его утешить:

— Азкабан находится на острове. Совершенно не принципиально, где побег готовить.

— Какой побег? — Родольфус так резко развернулся к нему, что под ним скрипнул стул.

— Ну нельзя же Ойгена оставить там навечно, — сказал брату Рабастан, прекрасно понимая, как тот среагирует.

И был прав.

— Вы с ума сошли? — спросил Родольфус. — Я понимаю, тяжело терять друзей — но кому станет легче, если вы займёте место рядом с ними?

— Мы это обсудим, — пообещал Рабастан. — Позже. Я не собираюсь рисковать.

— Из Азкабана не бегут, — отрезал Родольфус. — Рэба, не дури.

— Во-первых, мы этого наверняка не знаем, — возразил Рабастан. — То, мы о чём-нибудь не знаем, вовсе не говорит о том, что этого не существует. Во-вторых, всё когда-то происходит в первый раз. Я же сказал: мы это обсудим. Но его нельзя оставить там. Сейчас не до этого.

— Хорошо, обсудим, — недовольно и крайне неохотно согласился Родольфус. — Я, пожалуй, в самом деле вернусь домой, — он поднялся и потребовал: — Обещайте, что никуда не денетесь отсюда!

— Не денемся, — Рабастан кивнул. А когда Родольфус аппарировал, подсел к Маркусу и, сжав его плечо, сказал: — Марк, неразрешимых ситуаций не бывает. Сейчас нужно понять, что всё-таки произошло с Лордом. С Азкабаном разберёмся после.

— Мы не разберёмся, — покачал тот головой. — Руди прав. Оттуда не сбегают. Понимаешь, — он посмотрел на Рабастана, — я всё время думаю, что он ведь там сейчас. Прямо сейчас — с дементорами, один, в крохотной камере…

— Ойген менталист, — Рабастану было очень жалко Маркуса, но его отчаяние отвлекало и отнимало силы, которые именно сейчас были очень нужны. — Он закроется. Пойдём, — позвал он, вставая. — Нам нужно попасть в твой старый дом и поискать книги, которые я ещё не видел. В тех, что я читал, о том, что я сейчас увидел, ничего нет.

В библиотеке старого дома Эйвери они просидели до утра. И остались бы ещё, если б не сова Родольфуса, принёсшая короткую записку: «Немедленно возвращайтесь! Р.»

— Сейчас что-нибудь узнаем, — предположил Рабастан, потерев уставшие глаза. — А потом вернёмся.

Первой, кого Рабастан увидел дома, была Беллатрикс, буквально на него накинувшаяся:

— Где ты шлялся?! Сейчас, когда…

— Тише, Белл, — оборвал её Родольфус, едва ли не силой оттаскивая её от брата. — Рэб был занят делом. Я же говорил тебе.

— Плевать на дело! — она вырвалась, но, кажется, всё-таки слегка остыла. — Ты должен вызвать Поттеров, — велела она Рабастану. — Немедленно! Сюда! Сейчас!

— Зачем? — озадаченно спросил Рабастан.

Поттеры. При чём тут… он что, нашёл Поттеров? Лорд? И… и что?

— Затем, что только они знают, что произошло! — воскликнула Беллатрикс. — Рэба, ну соображай быстрей!

— Было бы быстрее, если бы ты рассказала то, что знаешь, — огрызнулся Рабастан.

— Да я ничего не знаю! — чуть не плача, воскликнула она. — Он пошёл к ним — а потом… потом… — её голос задрожал, лицо исказила боль, и Беллатрикс обхватила своё левое предплечье.

— То есть, Дамблдор что, умер? — почему-то почти шёпотом спросил Маркус, и они все на него уставились.

— Почему? — спросила Беллатрикс.

— Ну, — Маркус от смущения покраснел, — это же ведь он был хранителем. Раз…

— Да с чего ты взял?! — взвилась вдруг Беллатрикс. — С чего вы вообще взяли, что это Дамблдор?!

— А кто? — озадаченно спросил Рабастан, которому совсем не понравилось выражение лица Родольфуса.

— Все считали, что это мой малыш-кузен — но на самом деле, — Белла нервно и даже как-то жутковато рассмеялась, — это был совсем не он… а эта тварь! Это он подставил Лорда, он! — крикнула она в отчаянии. — И привёл его в ловушку!

— Кто «он»? — спросил Рабастан. Блэк? Хранитель? Почему не Дамблдор? Это… это просто глупо же!

— Питер Петтигрю! — выплюнула Беллатрикс. — Я найду, о-о, я найду его! — пообещала она страстно. — И он пожалеет, что на свет родился… Зови Поттеров! — вдруг крикнула она, почти сорвавшись на визг, и шагнула к Рабастану с явным намерением взять его за воротник. Рабастан машинально отступил, она промахнулась, а потом её перехватил Родольфус и буквально оттащил от брата, что-то очень тихо шепча ей на ухо.

— Мне нужно знать, о чём их спрашивать, — резко сказал Рабастан.

— Я сама их расспрошу! — воскликнула Беллатрикс. — Только приведи их!

— Ты их даже не увидишь! — не сдержался Рабастан. — Я их не могу материализовать!

— А ты постарайся! — крикнула она, и Рабастану вдруг стало смешно.

— Ты не понимаешь, да? — спросил он почти сочувственно. — Это невозможно. Я сам расспрошу их — только расскажи мне то, что знаешь.

— Да что ты вообще умеешь? — зло спросила Беллатрикс, и Рабастан в ответ лишь улыбнулся и сказал:

— Немного. Мне всего двадцать один, так что твои претензии звучат странно. Тебе придётся удовлетвориться этим. Так что там произошло?

— Как я понял, — вмешался Родольфус, — Хранителем Фиделиуса оказался Питер Петтигрю. И он или назвал Лорду адрес, или проводил его туда. Лорд пошёл один — и теперь нам нужно выяснить, что там произошло.

— Почему вы вообще решили, что Поттеры мертвы? — задал Рабастан тот вопрос, который беспокоил его с самого начала.

— Я была там! — тут же сказала Беллатрикс. — Но там… там уже был кто-то! Дамблдор!

— Ты его видела? — у Рабастана от всего случившегося слегка шла кругом голова.

— Да «Пророк» вышел, — вмешался Родольфус, снова ставя всё на свои места. — Поттеры мертвы.

— Все трое?

— Трое? — переспросил Родольфус — и вдруг замолчал.

— Их было трое, — напряжённо напомнил Рабастан. — Джеймс, Лили и их сын.

— Мальчик-который-выжил, — медленно проговорил Родольфус, и вдруг рассмеялся. — Представляешь? Лорд исчез, а мальчишка жив. Сбылось пророчество.

— Не смей! — закричала Беллатрикс и, развернувшись, размахнулась, чтобы дать ему пощёчину, но Родольфус перехватил её руку и, заведя за спину, заставил жену привстать на цыпочки и почти что прошипел ей на ухо:

— Уймись, Белл. Довольно.

Как ни странно, это сработало, и Беллатрикс затихла, а когда Родольфус выпустил её руку, прижалась к нему спиной, словно ища в нём опоры, и он обнял её и шепнул что-то — Рабастан не услышал, что.

— То есть мальчик выжил? — уточнил Рабастан. — А родители погибли. А где он сейчас?

— Спроси Дамблдора, — усмехнулся Родольфус. — Ты, по-моему, не о том переживаешь. Уж у Поттеров родня найдётся.

— Да, — откликнулся Рабастан, у которого в голове сейчас крутилась только мысль о Снейпе. Он же любил Лили. Поттер, Эванс — не существенно. Да даже не важно, любил или просто был на ней зациклен — но он точно о ней думал. Рабастан его давно не видел, но… Как бы его сейчас найти? И поговорить? Не в школу же соваться?

— В самом деле, Рэба, найди Поттеров и расспроси их, — сказал Родольфус. — Мы теряем время. Уже прошло полсуток.

— Полсуток? — удивился Рабастан и поморщился. — Мне надо что-нибудь поесть, — сказал он с неохотой. — Есть мясной бульон? — это был универсальный выход: пить быстрей, чем есть, а хороший бульон достаточно питателен, чтобы поддержать силы.

— Должен быть, — Родольфус вызвал эльфа. И действительно, бульон нашёлся — впрочем, он у них почти всегда бывал как раз для Рабастана: тот, увлёкшись исследованиями, забывал про еду, и предпочитал питаться чем-то жидким, чтоб не отвлекаться от работы. Как правило, в бульон эльфы мешали что-нибудь ещё, вроде овощного и мясного пюре — выходило нечто вроде то ли очень жидкого крем-супа, то ли крайне наваристого бульона. Рабастану этого хватало.

Так что выпив это странное питьё — на что у него ушло не полтора часа, как обычно на обед, а всего минут пятнадцать — Рабастан отправился в ту комнату, что выделил под ритуалы. Подумал немного — и начал рисовать на полу те же символы, что недавно выводил в спальне Маркуса. Вряд ли Поттеры сейчас захотят с ним разговаривать — а расспросить их стоит. Вот теперь он и узнает, насколько хорошо научился принуждать души к разговору.

— Джеймс Поттер! Лили Эванс-Поттер! — позвал Рабастан. Потому что кто же знает, кем она себя ощущает — Поттер или Эванс. Всё-таки она не так уж долго носила новую фамилию.

На сей раз всё вышло сразу: они пришли вдвоём, легко и быстро, и заозирались в кругу — а потом, увидев Рабастана, возмущённо на него уставились.

— Я не знаю, как ты это сделал, — сказал Джеймс, — но тебе это так просто не сойдёт с рук. Отпусти нас. Немедленно.

— Отпущу, — пообещал Рабастан. — Когда расскажете, как вы умерли.

— А кто ты такой, чтобы нас расспрашивать? — спросил Поттер воинственно.

— Как ты это сделал? — спросила Лили. — Как ты держишь нас?

Всё-таки она умная, решил Рабастан. О некромантии она могла не слышать никогда, но вопросы задаёт правильные — а это важный признак ума.

— Я некромант, — ответил он. — Вот и держу. Я отпущу, — повторил Рабастан. — Когда вы расскажете, как умерли.

— Ничего мы говорить не будем, — огрызнулся Поттер. — Что ты нам сделаешь? Мы уже покойники, — усмехнулся он.

— Например, оставлю здесь, — пожал плечами Рабастан. — Навсегда. Это вполне возможно.

— Ну и что? — фыркнул Джеймс. — Подумаешь.

— Ты предпочитаешь видеть эти стены вместо сына? — слегка удивился Рабастан.

С Джеймсом это не сработало — зато с Лили он попал в самую точку.

— Зачем тебе знать, что произошло? — спросила она.

— Хочу знать наверняка, умер Лорд или нет, — искренне ответил Рабастан.

— Обойдёшься, — отрезал Джеймс.

— У вас сын остался, — буднично заметил Рабастан.

— Ты до него не доберёшься, тварь! — крикнул Джеймс. — Дамблдор и Сириус о нём позаботятся!

— Мне он не нужен, — возразил Рабастан, и Джеймс фыркнул недоверчиво:

— Конечно.

— Вы поймёте, если я солгу, — сообщил ему Рабастан. — Здесь не лгут. Это невозможно. Мне не нужен ваш ребёнок — мне нужно знать, что там произошло.

— Волдеморт убил нас, — сказала Лили. — Сперва Джеймса, а потом меня.

— И что было дальше? — напряжённо спросил Рабастан.

— Ты дурак? — спросил у него Джеймс. — Мы умерли! Какое дальше?

— Вы всё видели, — возразил Рабастан спокойно. — Души всегда помнят то, что происходило вокруг сразу после их смерти. Лили, — обратился он к той, кто был явно больше настроен на сотрудничество — а главное, кто, похоже, просто больше знал. — Лорд пришёл убивать твоего сына — ты пыталась защитить его?

— Пыталась, — горько ответила она, не обращая внимание на яростный шёпот Джеймса:

— Не разговаривай с ним!

— С Лордом сложно справиться, — мягко проговорил Рабастан. — Он пришёл за сыном — ему не было дело ни до кого из вас.

— Не было, — кивнула Лили. — Он велел мне уходить… но я не могла, — она поглядела на ошеломлённо умолкшего Джеймса. — Я не могла отдать ему Гарри. Я просила его убить меня вместо него…

— Что? — Рабастана словно молнией пронзило. То, что она сказала, очень напомнило ему один старый обряд… но ведь грязнокровка его не могла знать?

— Я просила его убить меня вместо Гарри, — Лили вскинула голову, и её прозрачные волосы мазнули по её призрачному лицу. — И он, — её голос зазвенел, — так и сделал. Он убил меня — а потом хотел убить и Гарри, — её губы тронула горькая торжествующая улыбка.

— И? — Рабастан не смог сдержать нетерпение — впрочем, Джеймс смотрел на неё так же. Видимо, он был слишком далеко в момент этого убийства, и не сразу сориентировался, как двигаться — такое с только что умершими бывает. Часто.

— Я не знаю, что произошло, — сказала Лили. — Он швырнул Аваду, и я подумала, что всё, вот сейчас… но Гарри так и плакал, а сам Волдеморт исчез.

— Как это исчез? — спросил Рабастан очень озадаченно.

— Я не знаю, — повторила Лили. — Просто исчез. Словно его не было. Мне тогда было не до него — я… я, наверное, не сразу поняла, что умерла, — она грустно улыбнулась. — Я подошла к Гарри и хотела взять его на руки — и не смогла… у него на лбу была глубокая царапина — кровь текла… я попыталась вытереть, и ничего… тогда я и заметила, что рука у меня прозрачная.

Она умолкла, а затем, обернувшись к Джеймсу, взяла его за руку — вернее, попыталась, потому что её пальцы прошли сквозь его, и это их обоих неприятно удивило. Да, здесь прикоснуться не получится — это там, на Той стороне, мёртвые могут осязать друг друга. Здесь они бесплотны.

Но Рабастану было не до них. Значит, ритуал жертвы сработал? В принципе, для него не нужно специальных формул — довольно искреннего и деятельного желания. У Лили оно наверняка было. Значит… значит, вот что там произошло.

Но тогда Лорд должен был бы умереть. Именно что умереть, а вовсе не исчезнуть. Авада тело не уничтожает, и вообще… нет, это бред какой-то.

— Лорд убил тебя Авадой? — зачем-то уточнил Рабастан у Лили.

— Да, — ответила она.

— И твоего сына он тоже хотел убить авадой? — спросил Рабастан. Она кивнула — они с Джеймсом вообще притихли, и Рабастан отлично знал причину этого: душам в круге было тяжело, а Поттеры, похоже, пока плохо понимали, что с ними происходит — и Рабастан ещё раз уточнил: — Когда он убивал тебя, ты думала про сына? Про то, чтобы умереть вместо него?

— Да, — повторила Лили.

— Отпусти нас! — хмуро сказал Джеймс.

— Скоро отпущу, — пообещал Рабастан.

Так. Она закрыла собой сына, Лорд её убил, и вышло заклятье Жертвы. Затем он попытался убить мальчишку, и оно сработало. И… и что дальше? Мерлин! Всё равно не сходится! Он был должен умереть!

А он просто растворился.

Как так может быть?

— Лили, — спросил Рабастан, пристально на неё глядя. — Ты сказала, Лорд исчез. А его одежда?

— Одежда? — переспросила Лили.

— Одежда, — Рабастан кивнул. — Его мантия осталась? Там, в комнате? На полу?

— Д-да, — Лили глубоко задумалась и повторила уже уверенно: — Да. Осталась. Мантия и палочка. Я их видела, но мне было не до них.

— Спасибо, — Рабастан вежливо склонил голову. — Ещё чуть-чуть — и я вас отпущу, — пообещал он. — Правда ли, что вы сделали Хранителем Фиделиуса Петтигрю?

— Сделали, — хмуро ответил уже Джеймс.

— Почему? — не стал сдерживать удивление Рабастан, но удержался, чтобы не спросить про Дамблдора.

— Это Сириус придумал, — грустно сказала Лили. — Мы решили, что тогда его все станут искать — а на Питера никто и не подумает…

— Это он нас выдал? — напряжённо спросил Джеймс, и Рабастан не стал скрывать:

— Белла говорит, что да. Сам я не знаю.

— Сволочь! — пробормотал сквозь зубы Джеймс, а Лили лишь шепнула грустно и расстроенно:

— Но зачем… за что?

— Когда он умрёт, вы спросите его, — ответил Рабастан.

— А мы узнаем? — встрепенулся Джеймс.

— Если захотите, — кивнул Рабастан. И предложил: — Научить вас?

— Научи, — усмехнулся Джеймс. — Хоть это и странно — принимать от тебя помощь. Зачем это тебе, а? Пожиратель?

— Я некромант, — поправил его Рабастан. — Моё дело — говорить с умершими… может быть, учить их вот таким вещам, если это нужно.

— Ишь, — Джеймс фыркнул. — Научи, раз так.

— Научу, — Рабастан кивнул, точно зная, что теперь научит — никуда не денется. Слово прозвучало. — Если вы пообещаете рассказать мне, когда он умрёт.

— Зачем тебе? — Джеймс подозрительно сощурился.

— Спросить хочу, — ответил Рабастан. — Зачем он это сделал. Вы дружили ведь.

— Дружили, — с болью прошептала Лили и пообещала прежде Джеймса: — Мы тебе расскажем.

— Договорились, — Рабастан опять кивнул и сказал: — Это не так сложно…

Сколько времени у него ушло на объяснения — а затем ещё на то, чтобы научить Поттеров приходить к нему без зова — Рабастан не знал, но когда он вышел из комнаты, за окном было уже темно. Рабастан чувствовал себя уставшим, но не это было сейчас главным. Главным было то, что он по-прежнему не имел ни малейшего понятия, что случилось с Лордом. Потому что быть такого не могло! Заклятье жертвы работает совсем не так: Лорд был должен просто умереть. Тело не могло исчезнуть! Просто не могло, так не бывает!

Но ведь было. Мёртвые не лгут. Да и в «Пророке», вроде, было что-то на ту же тему…

Сил сейчас беседовать хоть с кем-то у Рабастана просто не было, так что он позвал эльфа, попросил его передать Родольфусу, что он устал и должен несколько часов поспать, и после всё расскажет, пошёл прямо в спальню и, сбросив одежду на пол, упал в постель, и уснул, кажется, в тот же момент, как коснулся головой подушки. И проснулся только утром — на удивление голодным, зато полным сил.

И, одевшись в вычищенные и аккуратно повешенные в шкаф вещи, отправился на поиски Родольфуса.

Брата и невестку Рабастан нашёл в столовой — а вот Маркуса там не было.

— Доброе утро, — сказал Рабастан вежливо и, подумав, сел за стол. — Я, пожалуй, тоже…

— Что ты узнал? — перебила его Беллатрикс, со звоном ставя чашку с чаем на блюдечко — чай выплеснулся и обезобразил скатерть жёлто-коричневыми пятнами. — Мы сутки тебя ждём! — возмущённо добавила она.

— Узнал, что произошло, — невозмутимо ответил Рабастан, наливая в поставленную эльфом чашку чай и беря кусочек сыра.

— Расскажи, пожалуйста, — попросил Родольфус, сделав знак жене молчать.

— Заклинание жертвы, — сообщил им Рабастан, откусывая сыр и начиная медленно его жевать. — Лили Поттер закрыла собой сына, умоляя Лорда убить её вместо него. Сотворилось заклинание — я не уверен, что она сделала это специально, но так случилось. И когда Лорд попытался убить мальчика, оно сработало. Вышел, в некотором роде, суицид.

— Придержи язык! — крикнула Беллатрикс с отчаянием и яростью. — Значит, Лорд… он… умер? — её голос задрожал.

— Он исчез, — ответил Рабастан.

— В каком смысле? — озадаченно спросил Родольфус.

— В самом прямом, — продолжая жевать сыр, сказал Рабастан. — Тела нет. Оно пропало. Одежда и палочка остались — а тела нет. И я понятия не имею, как это могло случиться. Я не слышал даже о подобном.

— Так Лорд жив или нет? — воскликнула Беллатрикс, в бессильном нетерпении хлопнув ладонями по скатерти.

— Я не знаю, — вздохнул Рабастан, которого эта неопределённость начинала раздражать. Так ведь быть не может: человек не может быть не мёртвым — не живым. Или может? Если он, к примеру, без сознания? Или заколдован — в камень превращён? Его не будет среди мёртвых — но ведь и живым его назвать нельзя. — Среди мёртвых его нет. И заклятье Жертвы сработало с ним нетипично.

— Мы должны найти его! — сказала Беллатрикс.

— Как именно ты предлагаешь это сделать? — устало спросил Родольфус, и по его тону Рабастан понял, что этот разговор они ведут уже не в первый раз.

— Я не знаю! — она сжала кулаки. — Но мы должны искать! В конце концов, он не может быть далеко — он где-то рядом!

— Почему ты так считаешь? — спросил Рабастан, которому вдруг стало жалко брата.

— Но ведь он… он… он исчез! Скорее всего, его просто отбросило куда-то — голого, без палочки, — её голос снова зазвенел, а вот Рабастану от нарисованной картинки пришлось прикусить щёку изнутри, чтоб не рассмеяться.

— Как ты предлагаешь это делать? — спросил Родольфус, и Рабастан увидел в его глазах искры смеха.

— Я не знаю, как, — сказала Беллатрикс, к счастью, не заметившая ничего. — Но нельзя же сидеть сложа руки!

— Надо уезжать, — сказал Родольфус. — Мы здесь ничего не сделаем.

— Трус! — выкрикнула Беллатрикс, не произведя этим, впрочем, на супруга никакого впечатления.

— Мы это уже обсудили, — напомнил ей Родольфус. — Лорд достаточно силён, чтобы не нуждаться в чьей-то помощи — ты так не считаешь?

— Иногда помощь бывает нужна всем! — заупрямилась она и встала. — Я его всё равно найду! — сказала она жёстко. — И я не советую тебе сбегать, — она ткнула пальцем в мужа, потом поглядела на Рабастана и добавила: — Обоим!

И, развернувшись, вышла из комнаты, громко стуча каблуками.

— Значит, собираемся? — спросил Рабастан, откусывая следующий кусочек сыра. Он был голоден, и собирался в кои-то веки по-человечески позавтракать.

— Да, я уже велел эльфам сложить вещи, — несколько отстранённо сказал Родольфус. — Пусть поищет пару дней — я дом закрыл, если вдруг авроры явятся сюда, у нас будет время активизировать портал в Бретань. Но не думаю, что так случится, — он качнул головой, и Рабастан отчётливо понял, что он уговаривает сам себя.

— Руди, это глупо, — начал было Рабастан, но его оборвала принёсшая очередной номер «Пророка» почтовая сова, бросившая газету на скатерть прямо перед ним. Рабастан хотел было продолжить, но передумал, когда его взгляд упал на колдографию Сириуса Блэка на главной странице. Взяв газету, Рабастан развернул её и, пока читал передовицу, понимал, что ничего уже не понимает. Блэк — Хранитель? И предатель? Убил двенадцать магглов? Убил Петтигрю? Но ведь…

— Рэба, что там? — встревоженно спросил Родольфус.

— Там… сам смотри, — Рабастан отдал ему газету и, дождавшись, пока он её прочтёт статью, сказал: — Я ничего не понял. Это невозможно.

— Почему? — спросил Родольфус. — Лорд мог солгать Белл, говоря про Петтигрю. Побояться, например, родства Беллы.

— Да не в этом дело, — Рабастан даже про еду забыл. — Петтигрю жив. И он был Хранителем. Совершенно точно.

— Почему ты так уверен? — Родольфус остро на него взглянул.

— Поттеры сказали, — ответил Рабастан. — Мёртвые не лгут, — напомнил он.

— Уверен? — в голосе Родольфуса звучало недоверие.

— Они не умеют, — кивнул Рабастан. — Просто не в состоянии. Могут не ответить на вопрос, но солгать впрямую — нет.

— Что конкретно они тебе сказали? — требовательно спросил Родольфус.

— Я спросил, правда ли они сделали Хранителем Фиделиуса Петтигрю, и Поттер сказал «правда», — процитировал Рабастан. — Руди, я умею задавать вопросы. Но вообще стоит проверить, — добавил он, вспомнив некоторые детали разговора. — Вдруг и вправду Петтигрю мёртв… хотя я так не думаю. Я научил Поттеров, как это узнать — полагаю, они сразу же проверили. Если бы он умер — они бы мне сказали.

— Поттеры? — скептически переспросил Родольфус.

— Они обещали, — кивнул Рабастан. — Мёртвые не нарушают обещаний.

— Как удобно, — пошутил Родольфус. — Идеальные партнёры: и честны, и обещания все держат…

— Только мёртвые, — Рабастан не понял шутку и ответил, что называется, вслепую — и, судя по улыбке брата, угадал. — Я сейчас проверю, — пообещал он. — Но Блэк не был хранителем. Почему он при аресте это не сказал? — спросил он.

— Ну откуда же я знаю, — Родольфус пожал плечами. — Блэки — что ты хочешь. Может быть, его настолько возмутил арест, что он на них обиделся.

— Что? — переспросил Рабастан, пытаясь понять, шутит брат или говорит серьёзно. И, не преуспев в этом, спросил прямо: — Ты пошутил?

— Да, — Родольфус почему-то вздохнул. — Хотя я действительно не могу объяснить действия Блэка. Мне это не под силу.

— Я проверю Петтигрю, — сказал Рабастан, с некоторым сожалением поглядев на доску с сыром.

— Поешь сперва, — попросил Родольфус. — Время есть. Поешь — и потом проверишь. Ты ведь голоден, я вижу.

— Голоден, — Рабастан слегка поколебался, но всё же взял ещё кусочек сыра и сказал: — Я бы съел яичницу, наверное. И пудинг. Рисовый. Со сливками.

Завтракая, Рабастан обдумывал всё произошедшее. Что же, всё-таки, случилось с Лордом? Что за заклинание он использовал против ребёнка — и зачем? Лили сказала, что это была Авада — но это могло значить только то, что она сама в это верила. Но она могла и ошибаться. Возможно, Лорд использовал какое-то другое заклинание — что-то неизвестное и редкое. Зачем только? Чем ему плоха Авада? Если он так сделал, то его исчезновение становится понятным: заклинание просто отзеркалило и ударило в него.

Жаль, что к мёртвым не применишь легиллименцию.

— О чём ты так задумался? — спросил Родольфус.

Рабастан, не донеся немного ложку с пудингом до рта, ответил:

— Пытаюсь понять, что произошло с Лордом. Заклинание Жертвы действует как зеркало — само по себе оно вреда не причиняет. Так?

— Так, — подтвердил Родольфус.

— Значит, либо Лорд использовал какое-то другое заклинание, а не Аваду, либо что-нибудь пошло не так, как должно, — продолжил Рабастан. — И я, честно говоря, склоняюсь ко второму варианту.

— Почему? — спросил Родольфус. — Первый кажется логичнее.

— Не кажется, если подумать, — Рабастан с некоторым сожалением поглядел на ложку с пудингом и опустил её в тарелку. — Лорд только что убил двоих Авадой — какова вероятность, что в третьем случае он использует что-нибудь ещё? А главное — зачем? Авада бьёт наверняка.

— Тогда где тело? — разумно спросил Родольфус.

Рабастан вздохнул:

— Не знаю. Чем больше я думаю, тем больше понимаю, что в этой истории не хватает какого-то куска. Принципиально важного. Лорд не мёртв — но и живым его не назовёшь, — он задрал левый рукав. — Метка никуда не делась.

— Полагаешь, если он умрёт, она исчезнет? — спросил Родольфус с некоторым сомнением.

— Полагаю, что она изменится, — ответил Рабастан. — Или же исчезнет, или…

В окно влетел филин — и, бросив маленькую бумажную трубочку прямо в руки Родольфусу, тут же вылетел обратно, даже не присев. Родольфус развернул письмо, прочёл — и оно тут же вспыхнуло, едва не опалив его пальца, и рассыпалось пеплом.

— Нотт, — коротко сказал Родольфус — и задумался.

— Нотт что? — спросил через полминуты Рабастан.

— Я вернусь, — Родольфус встал. — Пожалуйста, дом не открывай, — попросил он. — И никуда не уходи. И Маркуса не выпускай.

— Руди, в чём дело? — Рабастан нахмурился и тоже поднялся.

— Я вернусь, — повторил Родольфус — и, позвав эльфа, велел: — Перенеси меня за границу нашего Барьера. Жди меня! — почти приказал он брату — и исчез вместе с эльфом.

Петтигрю среди мёртвых Рабастан так и не нашёл — хотя, не желая терять времени, сразу начал с призыва души в Круг. Тот не появился — и не так, как Лорд, а по-человечески: ничего не произошло, и Круг остался пуст. Рабастан на всякий случай даже решил проверить, не перепутал ли он что-нибудь, но нет — призванный им Гефестус Тор явился без проблем, и Рабастан, вежливо извинившись, задал ему какой-то вопрос про методику борьбы с восставшими гоблинами и быстро отпустил его. Значит, всё в порядке — он ни в чём не ошибается, и Петтигрю жив.

Рабастан вернулся в столовую и перечитал статью в «Пророке», истеричный тон которой навёл его на мысль о том, что журналист, возможно, что-то путает. Что ж, посмотрим: будет же процесс, о котором наверняка будут писать.

Рабастан в задумчивости пролистал газету. Да, Родольфус прав: нужно убираться из Британии. Стоит собрать книги — хотя бы некоторые, всё равно они не смогут взять с собою всю библиотеку, куда Рабастан тут же и отправился. По пути он заглянул к Маркусу — и, удостоверившись, что тот пока что крепко спит, занялся отбором книг, за чем и застал его неожиданно быстро вернувшийся Родольфус.

— Собирайся, — велел он. — Твой приятель встал?

— Я не знаю… уже пора? — Рабастан с досадой поглядел на книжные шкафы, до которых даже не дошёл.

— В министерство, — коротко сказал Родольфус. — Они нашли ход — и он сработает, но нужно торопиться, пока Визенгамот в растерянности. Идём, разбудим Маркуса… и где Мордред носит Беллу? — вспылил он и, вызвав эльфа, велел: — Найди хозяйку и перенеси её сюда. Немедленно! Вне зависимости от её желания!

— Что происходит? — Рабастан терпеть не мог спешить.

— Империо — универсальнейший ответ, — Родольфус усмехнулся. — Но тут кто успел — тому и повезло, потому что в какой-то момент Визенгамот решит, что даже Лорду не под силу было держать под заклятьем такое количество народу. Мы должны успеть — сейчас, сегодня. И так мы потеряли целый день — но Нотт предлагает списать это на растерянность после спавшего заклятья.

— Думаешь, Белла согласился? — усмехнулся Рабастан.

— Она отнюдь не дура, — заверил его Родольфус. — Фанатичка — да, но не дура. Я надеюсь. Идём Маркуса будить, — велел он, подталкивая Рабастана к двери.

Позже Рабастан вспоминал последующие несколько часов как помесь сна и чьих-то редкостно сумбурных воспоминаний: Беллатрикс, ведущая себя неожиданно послушно и разумно… Визенгамот, выслушивающий их покаянно-озадаченные речи… вопросы сужей, словно заданные под тем самым Империо, которым сами Лестрейнджи сейчас старались оправдаться… ещё вопросы… и ещё… и, наконец, вердикт — к счастью, не полноценного суда, а просто слушанья, не полным составом и, главное, без Крауча — Империо! Не виноваты! И настойчивый совет пока что отдохнуть и полечиться… дома… или, может, за границей… где-нибудь в Виши на водах…

И, конечно же, Теодор Нотт — как всегда, безумно обаятельный и импозантный, и, в то же время, неприметный. Рабастан не очень его знал, а вот у Родольфуса давно были с ним какие-то дела.

— Но уехать всё же стоит, — сказал Родольфус, когда они все вернулись в Лестрейндж-холл. — Краучу сейчас не до того, но когда он всё узнает, будет, думаю, скандал. И в покое нас он не оставит.

— Что он может сделать? — презрительно усмехнулась Беллатрикс. — Что они все могут сделать с нами? Стадо тупых баранов, — она фыркнула.

— Не стоит недооценивать овец, — заметил Родольфус. — Они могут затоптать, если разозлятся. Не дразни их, Белл. Не стоит.

— Всё-таки ты трус, — сказала Беллатрикс. — Как жаль…

— Я достаточно разумен, чтобы не дразнить баранов, — Родольфус поморщился. — Всё равно мы ничего не можем сделать — по крайней мере, сейчас. Пусть всё успокоится — через пару-тройку месяцев мы вернёмся, уже с планом, и если Лорд к тому моменту не проявится, начнём его искать.

— Ладно, — неожиданно легко согласилась Беллатрикс. — Но я не хочу сбегать сейчас — я не стану прятаться от Крауча. Уедем дней через четыре-пять… может быть, через неделю.

— Четыре дня, — твёрдо сказал Родольфус. — Что ты делать собираешься?

— Не твоё дело, — отрезала она — и потребовала: — Сними эту дракклову защиту! Невозможно же!

— И не подумаю, — наотрез отказался Родольфус. — Только Крауча и Моуди нам тут и не хватает. Хочешь аппарировать — возьми эльфа.

— Ладно, — она хлопнула в ладоши и, шепнув что-то появившемуся эльфу, исчезла вместе с ним. Братья посмотрели друг на друга, и Рабастан спросил:

— Зачем ты на ней женился?

— Сам не знаю, — Родольфус улыбнулся, словно Рабастан удачно пошутил, хотя тот был вполне серьёзен. — У вас есть четыре дня, — сказал он Маркусу и брату. — Собирайтесь — и, надеюсь, Маркус, ты к нам присоединишься?

— Если это удобно, — тихо проговорил тот.

— Вполне, — кивнул Родольфус и ушёл куда-то, а Рабастан и Маркус отправились в библиотеку — книги собирать.

В этот вечер Беллатрикс домой не вернулась — так же, как и на следующий, и Рабастан начал надеяться, что, возможно, она сбежала и отправилась искать Лорда в одиночку. На неё это вполне было похоже… Впрочем, она вполне могла найти себе соратников: наверняка далеко не все среагировали на исчезновение Лорда так же, как, к примеру, Рабастан.

Которого чем дальше — тем сильней тревожило это самое исчезновение. Нет, с Меткой по-прежнему ничего не происходило, и среди мёртвых Лорд тоже так и не появился — это-то и было странно. Складывая книги, Рабастан просматривал некоторые из них, пытаясь отыскать разгадку этого исчезновения — и не находил. Где-то в его алгоритме есть ошибка — только где? Что он делает не так, что даже намёка на отгадку отыскать не может?

Итак, рассуждал Рабастан, методично складывая книги в чемодан с чарами расширения, он нигде не может найти хотя бы похожий пример. Возможно, не там ищет? Лорд же ведь твердил о том, что изучает бессмертие, и продвинулся на этом пути дальше всех. Что, если отбросить пока знание о том, что это невозможно? В конце концов, разве мало есть примеров изучения того, чего не может быть? Полно! Лорд наверняка не первый. Значит, нужно поискать там, где он уже искал когда-то, но потом оставил свои изыскания, сочтя их бессмысленной тратой времени. Но то он — а Лорд-то мог ведь счесть иначе.

Что Рабастан вообще знает о бессмертии? Существует философский камень, который теоретически бессмертие даёт — хотя это не бессмертие, конечно, а просто возможность продлить жизнь. Теоретически — до бесконечности. Однако, от убийства или старости он не защищает — только от болезней и от смерти. И жить вечным стариком? Рабастан не знал, хотел бы он такого — если бы вообще решил жить вечно — но он был уверен, что Лорда это не устроит. Значит, говоря о «продвижении по пути бессмертия», Лорд имел в виду не философский камень. Но что тогда?

Никаких других способов достижения именно бессмертия Рабастан не знал. Но если пойти, так сказать, от противного? Не от вечной жизни, а от отсутствия смерти? Да, пожалуй, вот что нужно поискать: как избежать смерти. Не жить вечно, а не умирать. Что-то ему попадалось даже — мерзкое, но эффективно. Если б вспомнить, где…

«Правильно поставленный вопрос открывает нужный путь. Ложный — отправит тебя по ложному. Думай. Всегда думай, что именно ты ищешь» — всплыли вдруг в памяти Рабастана слова Эйвери-старшего. А ведь Лорд с его танатофобией вполне мог этот вопрос поставить и неправильно — и, следовательно, отыскать не тот ответ. Он же ведь не жизнь любит — Рабастан этим качеством тоже никогда не отличался, но даже на его взгляд Лорд жизнелюбом не был. Он боится смерти. И смерть ненавидит. А это вовсе не одно и то же… И если он искал чего-то, то, скорее, избавления от смерти, а не вечной жизни.

Итак, ответ нужно искать в книгах, где обещают избавление от смерти… и где изучают смерть. Но не в тех, что Рабастан читал: там смерть изучали и смотрели на неё как на естественную часть мира. Ему были нужны книги, где смерть изучали как врага — и строили стратегию, как обмануть её.

Пожалуй, начать стоит с книг о Дарах смерти. Первые два ему не особенно нужны… хотя… Что там было?

— Марк, ты помнишь сказку о Дарах смерти? — спросил Рабастан, когда они с Маркусом обедали — верней, обедал Маркус, а Рабастан неторопливо ел половину утиной грудки с яблочно-брусничным соусом, и успел уже съесть почти что треть.

— Помню, — Маркус удивился. — Три брата Певерелла…

— Сами дары помнишь? — кивнув, оборвал его Рабастан. — Старшая палочка, воскрешающий камень и мантия-невидимка, скрывающая обладателя от смерти. Так?

— Так, — тревожно согласился Маркус.

— Сказки на пустом месте не появляются, — продолжил Рабастан. — Многие считают, что эти три предмета существуют — и что Старшей палочкой, к примеру, владел Гриндевальд.

— И что? — Маркус даже вилку отложил.

— Да ты ешь, — сказал Рабастан. — Мы же просто рассуждаем. Я всё пытаюсь понять, что могло случиться с Лордом. Он ведь говорил нам про бессмертие — и я думаю, а что, если он искал, на самом деле, не его, а нечто противоположное?

— Полагаешь, он с собой покончил? — бледно улыбнулся Маркус.

— Нет, конечно, — Рабастан тоже улыбнулся. Шутки Маркуса он понимал всегда — почему так не происходило с остальными? — Думаю, он мог искать не способ вечно жить — тем более, что он известен: философский камень — а способ смерти избежать.

— Разве это не одно и то же? — подумав, спросил Маркус.

— Нет, конечно, — удивлённо ответил Рабастан. — Ты не понимаешь?

— Нет, — снова подумав, сказал Маркус. — По-моему, это одно и то же.

— Вот и Лорд мог так решить, — задумчиво проговорил Рабастан. — Если я превращу тебя в камень — ты умрёшь?

— Н-нет, — ответил Маркус.

— Но можно ли будет сказать, что ты живёшь? — улыбнулся Рабастан. И когда Маркус кивнул, сказал: — Видишь, «не умереть» вовсе не равно «жить». Мог Лорд этого не понимать?

— Он же не дурак, — с сомнением проговорил Маркус.

— Ты тоже, — возразил Рабастан. — Люди часто не задумываются о таких нюансах. Если он совершил эту ошибку, то вполне мог искать способ именно что смерти избегать. И тогда ему подходит — из даров — Воскрешающий камень.

— Полагаешь, он его нашёл? — севшим голосом спросил Маркус.

— Может быть, — согласился Рабастан задумчиво. — Я думаю, нам нужно поискать информацию об этих трёх Дарах. И об артефактах, их напоминающих. Прежде всего, о камне.

— Почему же не о мантии? — Маркус снова взялся за приборы.

— Мне кажется, мантия — или её аналог — просто сохранила бы Лорду жизнь. Хотя… может быть, ты прав, — согласился Рабастан. — Искать нужно всё. Найдём — разберёмся.

Следующая пара дней прошла в поисках подходящих книг и сборах. Беллатрикс не появлялась — во всяком случае, Рабастан её не видел — и её вещи складывали эльфы. Родольфус ощутимо нервничал, считая, что их всех уже вообще бы не должно было быть в Британии, и от этого был мрачен и порою резок до того, что Рабастан совершенно неожиданно для себя оказался в роли буфера между ним и Маркусом.

Самым странным для него стало то, что в газетах называли «Делом Сириуса Блэка» — потому что никакого дела… не было. Блэка даже не судили — просто взяли и отправили в Азкабан навечно! «Он признался сам, — вещал министр. — Чудовищное преступление!» Признался? Блэк? В чём? В убийстве магглов? А зачем он их убил? За Петтигрю охотился?

Впрочем, это Рабастан как раз узнать мог. Правда, сделать это, не зная имён магглов, было не так просто, но он уже достаточно хорошо ориентировался за Завесой, чтобы найти их. Но пусть даже Блэк убил их — Петтигрю-то жив! Откуда тогда палец, который так торжественно похоронили? И ведь его как-то опознали… интересно, как? Сравнили с кровью матери? Пожалуй, да. Но ведь можно же определить, жив владелец пальца или нет — почему этого никто не сделал? Или Блэк и вправду полагает, что убил своего школьного приятеля? Но если даже так, то он ведь должен знать, что Поттеров не предавал — почему же он молчит об этом?

Убитых Блэком Рабастан после долгих поисков нашёл, однако разговор с ними оставил у него вопросов ещё больше, а ответов не дал вовсе. Ни один из них не видел, кто устроил взрыв — некоторые считали, что это был Сириус, другие вовсе ничего не помнили или не видели. Петтигрю они прекрасно помнили — и считали его жертвой, на которую напал чокнутый лохматый мужик с палочкой и…

Так что от мёртвых магглов Рабастан ничего так и не узнал — а той же ночью, уже собираясь спать, увидел Регулуса.

— Здравствуй, — сказал тот, и Рабастан едва не выронил только что снятую мантию.

— Здравствуй, — тихо отозвался он, медленно опускаясь на ставших почему-то ватными ногах на кровать.

Как же он скучал! Вот сейчас, увидев Регулуса, он осознал, насколько же ему его не хватало все эти годы. Всё же были вещи, которые он так, как с Регулусом, не мог больше обсудить ни с кем.

— Я скучал, — сказал Регулус.

— Я тоже, — признался Рабастан. — Ты здесь из-за брата?

— Помоги ему, — попросил Регулус. — Ты ведь можешь.

— Как? — спросил Рабастан.

— Ты же некромант. Ты можешь вызвать Поттеров. Да они и сами бы пришли. Я знаю.

— Я пока что не умею делать так, чтоб вас видели другие, — качнул головою Рабастан. — Мне не поверят.

— Поверят, — с нажимом возразил Регулус. — Ты ведь не единственный. Наверняка у них тоже есть люди, умеющие говорить с умершими. Просто почему-то этого никто не делает.

— Нас сейчас никто не станет слушать, — сказал Рабастан не очень уверенно. — Мы же оправдались тем, что были под Империо. Они даже дело не расследовали — просто посадили его. И потом, — он сочувственно вздохнул, — даже если Сириуса оправдают за предательство, остаются магглы. Они все признали в нём убийцу — что живые, их авроры допросили, что умершие. Я с ними говорил.

— Я не хочу, чтобы его помнили предателем, — проговорил Регулус расстроенно. — Ты бы мог хотя бы это обвинение с него снять.

— Я подумаю, как это сделать, — твёрдо пообещал Рабастан. — Посоветуюсь с Родольфусом. Просто так идти мне в аврорат бессмысленно — Крауч меня вряд ли выслушает.

— Но ты это сделаешь? — настойчиво спросил Регулус, и Рабастан кивнул:

— Да. Я обещаю. Как только мы с Родольфусом поймём, как сделать так, чтобы меня услышали.

— Спасибо, — по губам Регулуса скользнула хоть и грустная, но всё-таки улыбка.

— Так ты, значит, не ушёл, — сказал Рабастан, помолчав.

— Нет пока, — ответил Регулус. — Я уйду. Позже. Но сейчас… я так надеялся увидеть Лорда мёртвым, — очень тихо проговорил он. — Но его нет там, за Завесой.

— Знаю, — Рабастан насторожился. — Я бы тоже этого хотел, — сказал он с нажимом. — Но пока я даже не могу понять, что с ним произошло.

— Он не умер, — сказал Регулус и встал. — Мы поговорим ещё, — пообещал он, оглядываясь. — Обязательно… прости, у меня нет больше сил тут оставаться, — его фигура начала бледнеть, и Рабастан ещё успел услышать: — Он не может умереть…

Рабастан как-то отстранённо подумал, что мог бы снова его вызвать и уже удерживать здесь своей силой, но делать этого не стал. Мёртвым это было неприятно, тягостно, и он совершенно не хотел Регулуса мучить. Да и для чего? Если он пришёл однажды, он придёт ещё раз, и они успеют обсудить и Лорда.

А пока что Регулусу было не до этого, и Рабастан ругал себя за то, что даже не задумался о том, что, действительно, ведь мог бы снять с Блэка хотя бы некоторые обвинения. А убийство магглов… может быть, если правда выяснится, его не станут так сурово наказывать за это? Он ведь просто пытался предателя поймать. Магглов убивать он не хотел…

В ту ночь Рабастан уснул только под утро — лежал, глядя в темноту, и вспоминал сперва Регулуса и их разговоры, и затем и Ойгена. И ловил себя на странной мысли о том, что хотя в смерти нет ничего страшного или плохого, но всё же есть нечто крайне неправильное в том, когда она приходит слишком рано. Так, как к Регулусу.

Хотя… Как определить, когда это «слишком»? Если рассуждать логически, то ответов два: во-первых, чем старше человек — тем больше вероятности, что это «слишком» осталось позади, а во-вторых… Выходило, что любая насильственная смерть — это «слишком». Обрывая чью-то жизнь, не даёшь её владельцу прожить всё, что ему было… нет, не суждено — просто прожить то, что он бы мог прожить.

Рабастан совсем запутался и задремал, когда небо за окном начало сереть — и поэтому проспал завтрак. Днём Родольфуса он найти не смог — тот опять ушёл куда-то, вероятно, в Гринготтс, или к Нотту, или, может быть, к Малфоям, Рабастан не знал. Они с Маркусом почти весь день складывали книги, и Родольфуса Рабастан увидел лишь да ужином.

Они уже пили вечерний чай, когда в столовой появился эльф, ушедший с Беллатрикс, и, виновато дёрнув себя за ухо — ибо прервал трапезу хозяев — сообщил, что:

— Хозяйка велела срочно доставить к ней хозяев! И передать, что у неё возникли сложности с Лонгботтомами, и ей требуется помощь!

— С кем? — переспросил Родольфус. Его рука с вилкой замерла в воздухе, не дойдя до рта каких-то пары дюймов.

— С Лонгботтомами, — повторил эльф.

Родольфус выругался — так, что Маркус даже покраснел — и встал, отшвырнув салфетку.

— Будьте готовы отправляться, — сказал он Рабастану с Маркусом. — Мы вернёмся и немедленно уходим. Идиотка, — в ярости пробормотал он себе под нос.

— Хозяйка просила привести обоих хозяев! — настырно повторил эльф.

— Обойдётся! — рявкнул Родольфус. — Веди давай, — он взял эльфа за руку, но тот внезапно заупрямился:

— Хозяйка сказала обязательно привести двоих хозяев!

— Я схожу, — Рабастан тоже встал из-за стола, пресекая этот спор. — Руди, так будет быстрее. Ты нас подожди, — сказал он Маркусу, и добавил в шутку: — А если что, живи потом тут, если хочешь.

— Живи-живи, — подтвердил Родольфус и пообещал: — Мы скоро вернёмся.

— Марк! — спохватился Рабастан в последнюю секунду. — Найди Ильду и посади её в дорожную клетку! — попросил он — и как только Маркус кивнул в ответ, тоже взял эльфа за руку.

Мир сжался, а когда разжался, Рабастан обнаружил себя стоящим в каком-то небольшом довольно грязном помещении с низким потолком и небольшим окошком, которое, впрочем, всё равно было закрыто ставнями. Кроме них с Родольфусом, здесь было ещё четверо: Беллатрикс, какой-то мальчишка с тонким взбудораженным лицом и… хотя нет. Нет! Рабастан же знал его: Барти-Крауч-младший. А он что здесь делает?

— …я не знаю, как так вышло! — раздражённый и оправдывающийся разом голос Беллатрикс вернул Рабастана к реальности.

— Ты с ума сошла? — яростно и тихо прорычал Родольфус. — Я не представляю, что теперь с ними делать, кроме как убить! Но ты представляешь, что начнётся? Война кончилась! Всё, Белл, ты понимаешь? Всё!

— Дело уже сделано, — отрезала она. — Если ты не сможешь привести их в чувство, я убью их, а Рэба пусть допросит. Они точно знают, что случилось с Лордом! Мы должны их допросить, ты понимаешь? Ты же сможешь? — спросила она уже у Рабастана. — Души допросить?

— Мёртвых не допрашивают, — поправил её Рабастан, подходя поближе к предмету разговора. Прежде он Лонгботтомов он встречал только в драке, и теперь разглядывал их с любопытством. Женщина показалась ему бледной и худой, а вот мужчина — тот производил впечатление хорошего бойца. Однако что-то с ними обоими было не так — Рабастан не понимал пока, что именно, но от их взгляда ему стало несколько не по себе. Что Белла с ними сделала?

— Не важно, — отмахнулась Беллатрикс. — Ты можешь узнать у мёртвых то, что нужно?

— Могу, — ответил Рабастан, продолжая глядеть на Лонгботтомов. Почему они никак не реагируют на её слова? Вообще никак — словно бы их это не касалось… и почему Алиса так странно улыбается? — Не сразу, правда. Нужно время, чтобы мёртвые поняли, что они умерли. Поначалу они вряд ли станут говорить. А почему ты их не можешь расспросить живыми?

— Я пыталась! — поморщилась она с досадой. — Но перестаралась, видимо.

— И они сошли с ума, — сказал Барти Крауч, нервно кривя губы. — Кажется, совсем. Или нет? — спросил он у Родольфуса.

— Не знаю, — тот нахмурился. — Дай мне посмотреть. И помолчи!

Родольфус подошёл к Лонгботтомам и, вглядевшись в их лица, навёл палочку на Алису и произнёс:

— Легиллименс!

Некоторое время он молчал, пристально вглядываясь в её глаза, затем резко отвернулся и повторил всю процедуру с Френком. А когда закончил, подошёл к жене и, внезапно смяв платье на её груди в кулак, сказал:

— Ты хоть понимаешь, что наделала? Я им даже память не сотру — я не знаю, как это делать с сумасшедшими!

— Да не надо ничего стирать! — воскликнула она, отдирая его руки от себя. — Надо их убить — а Рэба их расспросит! Они знают…

— Да откуда ты взяла, что они что-то знают? — рявкнул Родольфус, схватив её за плечи и встряхнув.

— Я слышал! — торопливо вмешался Крауч. — Слышал, как отец об этом говорил.

— Так это была твоя идея? — Родольфус отшвырнул Беллатрикс с такой силой, что она едва устояла на ногах, и шагнул к Краучу. — Это ты всю эту дурь затеял?!

— Но я слышал! — Крауч отступил назад — и в этот момент раздался взрыв, и дверь и окно разом вылетели, засыпав всех присутствующих в комнате обломками.

Рабастан медленно приходил в себя. Голова болела тяжело и неприятно, особенно сильно — чуть левее темени, а ещё его мутило и саднило левое плечо. Некоторое время Рабастан лежал, пытаясь вспомнить, что произошло. Они были в каком-то неизвестном доме, где Беллатрикс зачем-то свела с ума Лонгботтомов… она собиралась их убить с тем, чтобы он узнал у них что-то про Лорда… как же голова болит! Рабастан сосредоточился на этой боли, пытаясь постепенно от неё избавиться, но у него ничего не получалось: в голове словно пульсировал обжигающе-горячий шар, плохо помещающийся в черепной коробке и всё время пытающийся как-нибудь оттуда выбраться. Всё, что Рабастан сумел сделать — это задремать, и в этой полудрёме он провёл… сколько? Сутки? Ночь? Неделю? Он не знал. Здесь — где «здесь»? Где он вообще был? — кормили, и от запаха еды Рабастана буквально выворачивало наизнанку. А вот пить хотелось, и воды, которая появлялась здесь так же нерегулярно, как еда, ему всё время не хватало. Кажется, это тюрьма? Наверное, тюрьма… это точно не был дом… и кровать такая жёсткая и узкая… и шум… здесь всё время был какой-то шум…

А потом боль вдруг прошла, и Рабастан не успел опомниться, как его подняли и, заковав в цепи, куда-то повели. Он шёл — два человека спереди, два сзади — и кожей ощущал страх своих сопровождающих. Его это чуть-чуть смешило — хотя, если чуть задуматься, ничего весёлого в его положении не было. Нет, конечно, это никакой не Азкабан — вероятно, это министерство. Аврорат. А его ведут в суд. За что только? Их же оправдали? По Империо? А с тех пор он ничего не сделал. Абсолютно ничего — даже мёртвых… а, нет, вызывал. Но ведь это же не преступление!

Значит, дело в Беллатрикс и тех аврорах. Лонгботтомах. Их… да, их поймали там, в том доме. Но почему его никто не допросил? Вообще? Хотя ведь они, наверное, сделают это сейчас?

Голова у него снова заболела, но Рабастан не успел об этом подумать: они вошли в зал. На Рабастана обрушился шум, и он, сощурившись от неожиданно яркого света, увидел четыре кресла с цепями, на одно из которых его и усадили.

А потом в зал ввели остальных — Родольфуса, Беллатрикс и младшего Крауча, перепуганного, бледного и находящегося, кажется, едва ли не на грани истерики. Беллатрикс была спокойна, а в глазах Родольфуса Рабастан увидел сожаление и едва ли даже ни вину — и смотрел брат только на него. Смотрел, не отрываясь — и когда его приковывали к креслу, и когда начался процесс. Рабастану даже не надо было пытаться применить легиллименцию — тем более, что он бы всё равно не смог сейчас этого сделать: голова болела до тошноты и темноты в глазах. Он всё ждал вопросов, но их не было: им зачитывали обвинения, Крауч-младший, сорвавшись, молил отца о помощи, а Рабастан сидел и чётко понимал, что никакого допроса сейчас не будет. И что приговор уже известен, и что бы он сейчас здесь ни сказал, это не поможет.

Впрочем, Рабастан бы попытался, если б ему дали слово — но никого из них ни о чём не спрашивали. Как Блэка, всплыло в болезненном тумане. Да. Как Блэк. Его тоже не судили… хотя их ведь судят… Мерлин, нет, думать Рабастан не мог. Как же кричит Крауч! Эти крики впивались в мозг Рабастана, словно раскалённые иголки, и рвали остатки его мыслей на кусочки. Так что когда всё, наконец, закончилось, Рабастан даже испытал некоторое облегчение, надеясь, что его отведут обратно в камеру и оставят в покое хотя бы на некоторое время.

Однако он ошибся. Их вывели из министерства и, наложив Силенцио и обездвиживающие чары, затолкали в карету, тут же взмывшую в воздух. Рабастана от этого чуть не вырвало — наверное, это всё-таки случилось бы, если бы он в последние дни хоть что-то ел. Зато от боли наложенные на него чары частично спали, и он сумел нащупать руку сидящего рядом брата и сжать его холодные и безвольные сейчас пальцы. Это было всё, что он смог сделать, но и этого хватило, чтобы хоть немного успокоиться. Как же он устал… впрочем, очень скоро у него будет возможность отдохнуть. Строго говоря, у него теперь впереди вся жизнь, чтобы отдыхать.

И изучать дементоров. И Азкабан.

Как он хотел когда-то.

А ведь он хотел… но как же жаль, что он попал туда вместе с братом! Это причиняло Рабастану боль даже сквозь то болезненное облако, что захватило его голову и истерзало его почти до полного истощения. Здесь, в карете, которую то и дело болтало из стороны в сторону, Рабастану хотелось только отключиться как-нибудь — но, к несчастью, хоть ему и было так скверно, словно бы он собрался умирать, этого всё равно не хватало для того, чтоб вогнать его в беспамятство.

Так что Рабастан промучился до Азкабана, и лишь там — перетерпев, пока его полностью раздели, затем вытатуировали на шее номер, одели в грубую полосатую рубаху и штаны и сделали колдографию, провели по коридорам и втолкнули в камеру — наконец, смог свернуться в клубок на узкой, покрытой комковатым матрасом койке, и замереть так. Постепенно боль не то чтобы прошла, но стала монотонной и достаточно ослабла для того, чтобы Рабастан сумел заснуть.

Проснулся он от холода. Но не от обычного, к которому, в общем, был привычен, а другого, незнакомого и никогда прежде не испытанного им — холода, проникавшего в само существо его. Не в тело.

В душу.

Рабастан с трудом разлепил глаза, и не сразу понял, что он видит — но когда сосредоточился, сообразил.

Дементор.

Существо, которое давно его так сильно интересовало! Но в Британии ему негде было их увидеть, а теперь — теперь у него будет довольно времени. Но сперва нужно представиться — так, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело. О дементорах Рабастан читал достаточно, чтобы, в целом, представлять, как с ними обращаться. И хотя он чувствовал себя по-прежнему ужасно, сейчас было не до боли — и Рабастан, хоть и не стал садиться, побоявшись, что тогда боль всё же выведет его из строя, сосредоточился и приподнял Завесу.

Это вышло удивительно легко — словно он отдёрнул занавеску. Или нет — даже легче… Рабастан не смог бы подобрать сравнения. Не важно. Завеса тихо колыхалась в паре дюймов от кровати, но дементора в камере уже не было — Рабастан даже не успел понять, как тот исчез. Что ж, прекрасно — значит, всё, что он о них читал, правдиво.

Рабастан опустил Завесу и закрыл глаза. Боль когда-нибудь пройдёт, и тогда он сможет изучить дементоров и Азкабан — и придумать, как отсюда выбраться. Всем вместе выбраться, конечно — и, кстати, где-то тут ведь Ойген…

Он опять заснул, и проснулся разом и от вони, и от холода. На сей раз вполне обычного, просто очень сильного и пробирающего до костей. Есть здесь одеяло? Или же ему придётся укрываться тем матрасом, который словно был набит сбитым в комья тряпьём? Очень осторожно, медленно и плавно Рабастан поднялся и, сев на койке, посидел так, пережидая первый всплеск головной боли. Она улегалась постепенно, до конца не исчезая, но становясь, всё же, выносимой и давая возможность оглядеться.

Его камера оказалась совсем крохотной: футов семь на семь, наверное, может быть, чуть меньше или больше. Здесь не было ничего, кроме койки — совсем узкой, фута в два от силы, крохотного приделанного к стене стола, на котором сейчас стояли жестяные миска с кружкой, и ведра. Одна из стен представляла из себя толстую решётку, за которой виднелся коридор. В другой стене было окно — маленькое и такое узкое, что сквозь него проникал лишь отблеск света. А за ним шумело море — незнакомое, холодное и злое. Очень злое — Рабастан всем телом ощущал его удары, мерно сотрясающие стену.

Но он не боялся, разумеется. Морю Азкабан не взять.

Стараясь двигаться как можно медленнее и плавнее, Рабастан придвинулся к столу и, взяв кружку, сделал глоток, затем второй и третий — и отставил кружку. Он не знал, на какой срок ему дали эту воду — она показалась ему чуть солоноватой, но, возможно, это боль играла с его вкусом — может быть, на день? Сколько раз здесь кормят? И чем, кстати?

Рабастан так же медленно, как прежде, притянул к себе тарелку и заглянул в неё. Овсянка… Вроде бы обычная овсянка — только почему она так мерзко пахнет? Рыбой и капустой? Рыбу Рабастан любил, капусту, в общем, тоже, но откуда же такая вонь?

Впрочем, какая разница? Всё это съедобно — а даже если нет, у него всё равно нет выбора. Еда ему понадобится, если он не собирается здесь умереть от голода — а Рабастан не собирался. Значит, есть придётся — но потом. Сейчас от одного запаха его мутило, и он не собирался ставить над собой эксперименты. К тому же, голода он пока не чувствовал, хоть и понимал, что есть, пожалуй, нужно. Сколько он не ел? Сколько времени прошло с тех пор, как их арестовали? День? Неделя? Вряд ли больше — сейчас суды творились быстро.

Почему же у него так голова болит? Рабастан нащупал одеяло — тонкое и кое-где худое, оно, всё же, было одеялом. Значит, в нём будет теплей, чем без него — а остальное его сейчас не интересовало. Что же с ним случилось? Вероятно, его ранило обломком двери или ставни, и удар пришёлся в голову. Если ему повезёт, со временем он сможет восстановиться — и…

А хотя…

Что там было в этой книге? «При должном умении путешествие на Ту сторону может иметь некоторые… как это правильно перевести? Полезные? Используемые с пользой? Практически используемые? Некоторые практичные последствия вроде излечения телесных… недугов? Изъянов? Несовершенств. Да. Несовершенств». Рабастан отлично помнил тот кусок из старой книги — и сейчас, пожалуй, пришло время опробовать его на практике. Правда, его несколько смущала оговорка про умение, но, в конце концов, ведь не узнаешь — не попробуешь, не так ли? Нет, не так. Наоборот. Не попробуешь — и не узнаешь. Да. Конечно.

Нет, определённо, ему сейчас не стоит проводить эксперименты. Рабастан сделал ещё пару глотков, вернул кружку на стол и медленно и осторожно лёг, тщательно укрывшись одеялом. Как тут холодно… а ведь зима ещё не началась.

Как всё глупо получилось! Ведь Родольфус говорил же, говорил, что нужно уезжать! Бедняга Маркус! Каково ему остаться у них в доме одному? Интересно, если он уйдёт оттуда, сможет он вернуться? Нет? Да? Наверное, Родольфус это знает — нужно будет у него спросить…

Только как?

Интересно, далеко их камеры друг от друга? Смогут ли они друг друга слышать? Надо будет это выяснить — но после. Потом. Когда голова пройдёт, хотя бы отчасти. Мерлин, как же больно…

Всё когда-нибудь кончается — так или иначе. Постепенно боль стала более терпимой, настолько, что больше не мешала спать и есть, и уже это было счастьем, и Рабастан смог, наконец, начать изучать мир, в котором ему предстояло жить. Еда здесь оказалась совсем не такой мерзкой, как сначала Рабастан подумал — во всяком случае, такой была не вся. Овсянка, правда, у здешних поваров выходила редкой мерзостью, но обед и ужин Рабастана полностью устраивали: тост с фасолью (впрочем, здешний хлеб тостом называть было нельзя — но, по крайней мере, это было нечто достаточно съедобное, и вполне напоминающее хлеб, пусть даже одновременно жёсткий и стремящийся рассыпаться крошками от малейшего прикосновения) и, в особенности, рыба с овощами были на вкус вполне нормальны. Жалко только, что холодными, но вот с этим Рабастан пока что ничего не мог поделать. Видимо, придётся обучиться хотя бы простой беспалочковой магии, потому что съесть и выпить горячего ему хотелось очень. Местный чай — верней, настой из трав, который выдавали вместо чая — порою бывал тёплым, и на вкус Рабастану неожиданно весьма понравился. Горький, терпкий, пахнущий незнакомыми ему растениями, он стал для него первым удовольствием, которые Рабастан смог отыскать в тюрьме.

Первым — но, однако, не последним.

Когда боль достаточно ослабла для того, чтобы Рабастан мог худо-бедно двигаться, он добрался до решётки и вгляделся в коридор. Напротив его двери тоже была камера, обитателя которой он хотя и видел, но опознать пока не мог: тот лежал на койке, с головою завернувшись в одеяло и свернувшись клубком. Рабастан тоже стал теперь спать в похожей позе: похоже, она лучше остальных защищала здесь от холода. Видел он и две другие камеры, наискосок, и даже краешек тех, что находились вслед за ними. Знать бы, кто в них… и, главное — где Родольфус.

Впрочем, это Рабастан выяснил легко. Стоило позвать брата по имени, как он сразу же услышал справа:

— Рэба!

— Руди! — снова крикнул Рабастан, игнорируя волну боли, разошедшуюся внутри его головы. Ничего. Сейчас это не важно. Он потерпит.

— Рэба, — повторил голос Родольфуса. — Как ты?

— Нормально, — солгал Рабастан. — Голова ещё болит немного, но пройдёт.

— Да какая разница-то? — раздался из камеры напротив и наискосок направо голос Долохова. Вот и он здесь, значит… Рабастан не знал. Не то чтобы ему было жалко Долохова, но он не ожидал его увидеть здесь, и сюрприз этот радости Рабастану не доставил. Хотя, если подумать, сидеть тут приятнее в компании людей знакомых и не неприятных. — Мы все тут сдохнем рано или поздно — Лестрейндж, ты свинья. Желаешь продлить братцу пребывание в этом дивном месте подольше, чтобы не скучать?

— Рот закрой! — огрызнулся Родольфус, а Рабастан едва не рассмеялся. Да здесь весело, оказывается… значит, ему всё это не чудилось в его бреду.

— Мне как раз здесь лучше, чем вам всем, — сказал он. Вот теперь хранить секрет про некромантию было глупо и бессмысленно. Всё равно они поймут — не сразу, так потом. Да и зачем?

— Комендант — ваш родственник? — немедленно предположил Долохов — и сам же и поправился: — А, нет. Тогда бы ты сказал «нам». Он что, твой любовник?

Раздался смех — Рабастан голосов не опознал, и улыбнулся сам. Нет, определённо, здесь не так уж плохо — если бы ещё он был здесь один! Без Родольфуса. Тогда бы он спокойно изучил всё здесь без мыслей о том, что его брат страдает.

И не только брат.

Где-то здесь есть Ойген… надо отыскать его. Он сел недавно — очень может быть, что он рядом.

— Я его не помню, — честно сказал Рабастан, вызвав этим новый взрыв хохота.

— Прекращайте! Идиоты, — возмутился кто-то слева. — Сейчас дохохочитесь до этих тварей.

Смех будто обрезали — а потом Долохов сказал:

— Они днём просто так не ходят.

— Так вечером придут, — голос не сдавался. Где-то Рабастан его, кажется, слышал… или нет?

— Вечером они и так придут, кретин, — а вот это Беллатрикс. Голос раздавался справа и звучал тише, чем голос Родольфуса. Вероятно, их троих посадили рядом — так, чтобы они не могли друг друга видеть — в камеры, идущие подряд. Что ж, по крайней мере, Рабастану не придётся любоваться на невестку. Это хорошо.

— Придут — хоть посмотрю на них, — сказал Рабастан, снова вызвав смех. — А где Мальсибер?

— Глаза разуй, — фыркнул Долохов. — Прямо напротив. Если жив, конечно.

Радость, согревшая было Рабастана при первых словах Долохова, погасла при последних — он машинально стиснул пальцами решётку и спросил:

— Почему если?

— У него дементоры пасутся как зверьё в жару у водопоя, — отозвался Долохов.

— Словно мухи на мёд, да, — с ощутимым удовольствием сказал тот же голос, что напомнил про дементоров.

— Но он жив ведь? — спросил Рабастан, вглядываясь в смутный силуэт человека в камере напротив.

— Был вчера, — сказал Родольфус, и всё тот же голос слева подтвердил всё с тем же удовольствием:

— Орал знатно, да.

— Руди, кто это? — спросил Рабастан — и Родольфус его понял безо всяких уточнений:

— Джагсон. Помнишь его?

— Не слишком, — задумчиво проговорил Рабастан и повторил: — Джагсон, значит. Руди…

— Подойди к решётке, — сказал тот. — Просунь руку через самый правый проём и тяни как можно дальше.

Рабастан, сев на кровать, проделал требуемое — слишком быстро, и от этой торопливости в его голове снова заворочался тот самый раскалённый и шипастый шар, с которым Рабастан, казалось, уже сжился, но ему хватило сил отодвинуть боль подальше. Не сейчас. Потом. Если он верно угадал, что сейчас произойдёт, это важнее боли.

И был прав, потому что через несколько секунд ощутил крепкое пожатие Родольфуса. Как, оказывается, много может означать обычное прикосновение! Рабастан замер, впитывая всем своим существом тепло чужой руки. Впрочем, не чужой — и это было важно. Очень важно.

— Стены здесь, конечно, толстые, — сказал Родольфус, продолжая держать его руку, — но нам повезло. Странно даже.

— Я же говорил, что комендант — ваш человек, — хмыкнул Долохов, но в его голосе Рабастан не услышал ни зависти, ни злобы.

— Здесь есть распорядок? — спросил Рабастан, прикрывая глаза, чтобы лучше чувствовать сжимающую его кисть руку.

— Завтрак, обед, ужин и дементоры на сладкое, — сказал Долохов. — Завтрак самый мерзкий, хотя, если выбирать, я бы предпочёл его дементорам.

— Здесь не моются? — спросил Рабастан, которого уже несколько дней мучила вонь от собственного тела, которое, к тому же, отчаянно чесалось — вместе с кожей головы под отвратительно грязными волосами.

В ответ снова рассмеялись, а Родольфус, сжав сильнее его руку, сказал:

— Нет, конечно. Это Азкабан, а не курорт.

— Здесь стоят очищающие чары, — раздался ещё один голос, спокойный и практически бесстрастный. — Они не очень хорошо работают, но общий уровень загрязнения тела остаётся относительно приемлемым.

Руквуд. Только он так разговаривал. Но когда он успел здесь оказаться? Сколько, интересно, Рабастан тут провалялся в полубреду?

— Спасибо, — вежливо сказал он Руквуду и спросил у брата: — Руди, сколько времени прошло? С тех пор, как мы здесь?

— Три недели, — сказал тот, вновь сжимая его руку и сказав этим непривычно нервным пожатием больше, чем мог бы долгой речью.

— Или около того, — поддакнул Долохов. — Мы уже ставки делали, сдохнешь или нет.

— И как? — почему-то на грубость Долохова Рабастана ничуть не задевала. — Кто выиграл?

— Вы же семья, — хмыкнул Долохов. — Глупо было сомневаться.

Родольфус вдруг выпустил руку Рабастана и сказал:

— Отойди от решётки.

— Что случилось? — спросил Рабастан, впрочем, подчинившись.

— Сейчас принесут обед, — сказал Долохов. — Этим тварям не всё нужно знать.

— Так они же слепы, — удивился Рабастан, но Родольфус возразил:

— Это далеко не всё. Ты сам увидишь.

Рабастан послушно отодвинулся на койке назад, к стене с окошком, с любопытством глядя на решётку в ожидании дементоров. Он почти не помнил их — они появлялись в тот момент, когда их привели сюда, но Рабастану тогда было слишком плохо, чтобы разглядеть их. И теперь он, наконец-то, это сделает.

Стало холодно — и очень, очень тихо. Настолько, что Рабастан теперь мог слышать не только собственное дыхание, но и стук своего сердца. Страшно ему не было, но он чувствовал страх и тоску других заключённых, буквально заполнившие собой пространство.

А потом Рабастан услышал шорох. Тихий шорох ткани о камень — так звучали некоторые вечерние платья его матери, те, что были длинней обычных и касались пола. Только от этого звука почему-то волоски вставали дыбом на руках и на затылке и хотелось выставить перед собой щит понадёжней — жалко, нечем было.

Шорох разбавлялся негромким ритмичным лязгом и постукиванием — звуком отпираемых решёток и выставляемых на столы мисок и кружек с обедом. Рабастан слушал, как эти звуки приближаются, и, когда они были уже близко, на всякий случай слегка приподнял Завесу — самый краешек. Дементоры её боятся — и не просто так. Они слишком близки Той стороне — и если подойдут к Границе, их может просто утянуть туда. Что случится с ними дальше, Рабастан не знал, но подозревал, что ничего хорошего.

Наконец, он их увидел — высокие фигуры, напоминающие пугала, что ставят в огороде, но несравнимо более жуткие. Два дементора синхронно лязгнули решёткой камер — Рабастана и той, что была напротив — и вплыли внутрь.

Тот, что оказался в камере у Рабастана, замер, очевидно, почувствовав открытую Завесу, а потом шарахнулся назад, и жидкость в чашке, что он держал в руке, слегка выплеснулась на пол.

— Осторожнее, — сказал ему Рабастан. — Чай мне нравится. Не стоит его расплёскивать. Поставь всё на стол и уходи. Я тебя не трону.

Дементор, очевидно, колебался, и вдруг Рабастан услышал сперва стон, а потом крик, громкий и полный ужаса, тоски и боли — и узнал его. Ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть в открытый сейчас проём камеры, как дементор, вошедший в камеру напротив, склонился над лежащим на койке человеком.

Над Мальсибером.

Рабастан, не успев даже толком ни о чём подумать, вскочил и рванулся было вперёд, туда, в ту камеру, но в тот же миг почувствовал, как на его плече сомкнулись ледяные и словно каменные пальцы дементора: страх страхом, но обязанности свои эти существа исполняли хорошо. Не пытаясь вырваться или подраться — да, сейчас он мог бы выиграть, но их там целый коридор, и кто знает, что с ним сделают и куда запрут, если поймут, кто он такой — Рабастан просто рванул Завесу на себя. Но не для того, чтобы столкнуть туда державшего его дементора, а чтобы оттянуть её достаточно далеко, напугав другого. Того, что, поставив миску с кружкой на стол, с явным интересом всё ниже склонялся над срывающим горло от крика Ойгеном.

Как у Рабастана это вышло, он и сам не понял, но Завеса натянулась — и вдруг пошла назад и вверх, оставляя быстро ширящуюся щель между мирами, от которой, словно листья при порыве ветра, разлетались в стороны остававшиеся в коридоре дементоры. Тот же, что был в камере Мальсибера, обратил внимание на происходящее слишком поздно и среагировал лишь когда Завеса коснулась его своим краем.

Дементоры немы, хотя рот у них и есть — но, как оказалось, кричать они умеют. Рабастан, во всяком случае, услышал этот крик — и сказал, без труда его перекрывая:

— Не смейте даже подходить к нему! Только приносить еду и делать… остальное… что положено, — уже с трудом договорил он, из последних сил закрыв Завесу.

Что происходило дальше, Рабастан не видел, и потом не помнил. Он не то что не испытывал прежде такой боли — он даже не представлял, что боль может быть столь всеобъемлющей. Всё, что Рабастан смог сделать — это не кричать, не желая пугать брата, да и Ойгена. Какой там Круциатус! Рабастану доводилось чувствовать его — хотя бы от того же Лорда — и нынешние ощущения даже сравнивать с ним было невозможно. Рабастану казалось, нет, он был уверен, что его голова сейчас взорвётся — больше того, он этого хотел. Потому что тогда всё это закончится, и ему не придётся терпеть то, чего вытерпеть нельзя.

Почему-то Рабастан никак не мог хотя бы потерять сознание, хотя хотел этого сейчас больше всего на свете. Собственно, он ничего больше и не хотел сейчас. Когда же это кончится? Должно же… оно должно закончиться — всё заканчивается рано или поздно. Ведь заканчивается же?

Кажется, его тошнило и, возможно, даже и рвало — Рабастан плохо чувствовал что-либо ещё, кроме жгущей и пульсирующей, разрывающей его голову изнутри боли. Но он всё же оказался прав: всё на свете имеет и начало, и конец, и очень медленно и незаметно, но терзающая его боль всё же стала отступать, и он сам не понял, в какой момент провалился, наконец, в спасительное забытьё.

Рабастан не представлял, как долго он проспал, но проснулся он вполне здоровым — или, во всяком случае, не более больным, чем был до своего глупого геройства. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к своим ощущениям, потом осторожно открыл глаза и некоторое время смотрел в стену, изучая рисунок её камня. Голова немного ныла, но в остальном он чувствовал себя вполне обычно. Полежав ещё немного, Рабастан очень аккуратно приподнялся, а затем и сел, развернувшись к стене спиной.

Огляделся. На столе едва умещались пять мисок и пять кружек — значит, он проспал почти два дня — а дементоры… он что, настолько напугал их, что они решили ничего не забирать? Или здесь положено так делать? Хотя нет — он и прежде мало ел, но посуду у него исправно забирали: принося одно, дементор уносил с собой другое. Любопытно…

При взгляде на стол Рабастан понял, что ужасно хочет пить, и, взяв одну из кружек с простой водой, залпом её опустошил — и вдруг понял, что в камере совсем темно. Еле уловимого света едва хватало, чтобы разглядеть то, что находилось в нескольких дюймах от лица или же отбрасывало отблеск — как посуда. Хотя теперь Рабастана удивляло, что он вообще смог её увидеть.

И ведь, судя по отблескам на оконных откосах, ночь сейчас стояла лунная. Но когда луны не видно, здесь, наверно, тьма кромешная. Как он, интересно, всё увидел? Сейчас Рабастан не мог разглядеть не то что стол, но даже собственные руки, в которых держал кружку. Впрочем, так бывает — и потом, он сам волшебник, тюрьма — тоже… мало ли. Вообще, ночью надо спать, но Рабастан отлично выспался, и теперь не знал, чем заняться. Оставалось размышлять — и вот тут он понял, что именно будет мучить его здесь больше всего.

Невозможность толком двигаться.

Рабастан привык много ходить. Он любил думать на ходу — лучше бы вдоль моря, но, в целом, пейзаж ему был не так уж важен. Мерная ходьба помогала ему приводить в порядок мысли и, в целом, думать — но здесь он будет этого лишён: на семи футах не походишь даже взад-вперёд. Значит… Значит…

Значит, ему нужно найти другой способ двигаться. Это кстати, что Долохов так рядом — пусть покажет упражнения. Должен же он знать такие, которые можно делать в камере.

Рабастан аккуратно, практически на ощупь поставил кружку на стол и встал, чтобы размяться — и тут в камере стало очень холодно.

Дементоры.

В самом деле. Ночь — их время. Вот, наверное, почему вдруг стало так темно. Что ж… посмотрим.

Рабастан подошёл к решётке и, взявшись за неё руками, прислонился к прутьям лбом и вгляделся в темноту. Самого себя он сейчас защищать не собирался — ему даже интересно было ощутить в полной мере влияние дементоров. А вот Ойгена и брата Рабастан хотел прикрыть. Позже он попробует с дементорами как-нибудь договориться — не годится постоянно их пугать. Вряд ли им это понравится, и кто знает, когда у них закончится терпение. Кстати, почему бы не попробовать сделать это прямо сейчас? Делать ему всё равно нечего.

Как бы их внимание привлечь? Рабастан задумался, и с некоторым удивлением понял, что понятия не имеет, как сделать это, не пугая, а наоборот. Не Патронуса же выпускать, тем более, без палочки — да и с ней, признаться…

Патронус у Рабастана толком никогда не получался. Иногда ему удавалось создать облако, но сотворить телесного Патронуса Рабастан не смог ни разу. Это было одним из немногих заклинаний, категорически не дававшихся ему, и предметом его редкой зависти к более успешным товарищам. «У тебя получится, — как-то раз сказал ему Мальсибер. — Тебе просто нужно чему-нибудь по-настоящему обрадоваться». Легко сказать… Рабастану доводилось радоваться, но с Патронусом ему это ничуть не помогало.

— Я хочу поговорить, — просто сказал он, так и не придумав ничего другого, когда первые дементоры поравнялись с его камерой. В конце концов, они ведь слышат. И прекрасно понимают человеческую речь. — Поговорить, а не пугать.

Тихо, почти беззвучно лязгнула решётка, и Рабастан больше ощутил, нежели увидел, как в его камеру начали вплывать дементоры. Сколько их здесь было, он не видел, и, пожалуй, это было хорошо. Потому что даже при том, что они явно не собирались сейчас ничего из него вытягивать, ему стало вдруг очень неуютно.

Рабастан вытянул руки, подчиняясь неожиданно пришедшей в голову идее. И только когда их коснулись пальцы, похожие на обёрнутые старым пергаментом куски льда, подумал, что, возможно, дементоры вот так общаются. Мысленно. С тем, по крайней мере, кто готов их слушать. Только говорили они не словами, а образами — причём, если можно было так сказать, не существительными, а глаголами и прилагательными.

Очень осторожно Рабастан перевернул руку ладонью вверх и коснулся кончиками пальцев руки кого-то из дементоров. Она тоже была сухой — несмотря на то, что, он прекрасно помнил, кожа на ней была покрыта струпьями и язвами. Но сейчас, когда глаза ничем ему не помогали — или же, наоборот, не отвлекали — он не чувствовал под пальцами ни капли влаги. Кажется, вода вообще была несовместима с этими созданиями — хотя говорили, что они заводятся как раз в сырых местах. И растут там, как грибы.

Может, он теперь узнает, так ли это.

Пока что Рабастан позволял им изучать себя — и сам делал то же самое. И чем дальше, тем сильней осознавал, что дементоры напоминают ему мёртвых куда больше, чем живых. Потому, наверное, они так и кидаются на тепло счастливых воспоминаний, что собственного у них нет, но при этом есть нечто вроде памяти о нём. Видимо, нарочно вложенной создателем, иначе бы откуда она взялась? Впрочем, он узнает это. Нужно только силы подкопить.

Он вдруг понял, что если в самом деле хочет договориться с дементорами, говорить он должен так же, как они, а не словами. Слова они понимают, но не ценят, и не слишком верят им — хотя и пользуются для общения с людьми. Но человеческая речь дементоров раздражает, и всё сказанное представляется им глупым и ненастоящим. Ну что ж, образы так образы… хотя это было сложно. Как представить, например, движение? Не твоё, не чьё-то, а вообще? А дементоры умели. И ждали этого же от него.

Впрочем, чем дольше длилось это странное общение, тем лучше у Рабастана начинало получаться. Вернее, у него в принципе постепенно стало что-то получаться. Это было интересно, странно и почти не тяжело: неприятные ощущения быстро прошли, и Рабастан полностью погрузился в изучение неприятных, но удивительных созданий, заполнивших его маленькую камеру.

А когда под утро они ушли, Рабастан уже знал, что существуют жёсткие законы, которым они подчиняются, и установлены они отнюдь не министерством. Министерство лишь поддерживало и использовало их, но Рабастан очень сомневался, что, попытайся кто-то изменить их, у людей бы это вышло.

И теперь он очень хотел поговорить с тем, кто должен был знать о дементорах больше кого бы то ни было — с Экриздисом. Но для этого следовало, для начала, всё-таки поправиться — впрочем, торопиться Рабастану было некуда. Он пока что даже с дементорами не смог договориться — но он непременно найдёт способ.

Рабастан позавтракал холодной рыбой с овощами и фасолью с тоста, и, посидев немного в тишине, подошёл к решётке и позвал негромко, так, чтобы, если что, не разбудить:

— Руди?

— Рэба! — Родольфус немедленно откликнулся — словно ждал. — Как ты?

— Хорошо, — Рабастан просунул руку сквозь решётку и улыбнулся, когда пальцы брата сжали его руку. — Я слегка не рассчитал позавчера. Не страшно.

— Ты их напугал, — сказал Родольфус. — Никогда не видел напуганных дементоров.

— Как ты это сделал, Лестрейндж? — раздался сбоку голос Долохова.

— Стёр грань между мирами, — вспомнил Рабастан пафосное выражение из какой-то книги, когда-то очень рассмешившее его. — Приподнял завесу. Но не рассчитал немного, и щель вышла слишком крупной.

— По-английски говорить не пробовал? — буркнул Долохов. — Я не понял ничего.

— Я могу предположить, что мистер Лестрейндж-младший говорит о ритуале, позволяющем общаться с миром мёртвых, — подал голос Руквуд. Слышно ему было плохо, и Рабастан вспомнил, что хотел составить себе схему, так сказать, рассадки своих нынешних соседей.

— Да он некромант, — сообщила Беллатрикс. — Урождённый. Лорд ценил его за это, а он даже выяснить не смог, что с ним произошло! — добавила она обвиняюще.

— Некромант? — присвистнул Долохов. — Серьёзно?

— Некромантом в шутку не бывают, — с некоторым удивлением ответил Рабастан. — Она правду говорит.

— Так ты что же, можешь отгонять их? — с любопытством спросил Долохов.

— Могу, — ответил Рабастан. — Но не думаю, что это можно делать постоянно. Им это не нравится, и я не хочу проверять, что со мной будет, если они доложат об этом коменданту. Я попробую договориться с ними, но полностью закрыть вас не смогу. Возможно, только некоторых, — добавил он, сжимая руку брата.

— Начни с Мальсибера, — сказал тот, сжав свою в ответ. — Меня они не слишком донимают.

— Да уж, — фыркнул Долохов. — Если начинать, то как раз с него. Хотя я не уверен, что в этом есть смысл.

— Почему? — напряжённо спросил Рабастан.

— Не поручусь, что он уже не чокнулся, — ответил Долохов и подчёркнуто громко зевнул. — Пойду спать, — сказал он. — Не любят эти твари утро.

— Я тоже поспал бы, — сказал Родольфус. — Дементоры по утрам даже когда приносят завтрак, никого не трогают обычно.

— У многих народов, — сказал Долохов, — есть поверье, что тёмномагические создания боятся утренних часов.

— Боятся, — подтвердил Рабастан, с сожалением выпуская брата.

Спать ему совершенно не хотелось. Он вгляделся в камеру напротив. Ойген лежал на койке, свернувшись клубком и натянув на голову одеяло, и Рабастан бы очень хотел знать, спит он или нет.

Поговорить с Мальсибером Рабастану удалось только в середине дня, после того как дементоры принесли обед, на сей раз почти горячий. Да и рыбы в нём было куда больше прежнего, и Рабастану это не понравилось. Вряд ли они специально для него поймали лишнюю — значит, вытащили у кого-то из тарелки. Но ведь Рабастану пищи нужно меньше, чем другим — намного меньше. Нет, это неправильно — нужно будет с ними это обсудить. Он не собирался объедать кого-то.

Впрочем, это после. Сейчас его интересовал зашевелившийся, наконец, Мальсибер. Рабастан, не отрываясь от еды — ему хотелось съесть её горячей, хотя бы некоторую часть — придвинулся к решётке, пристально за ним следя. Двигался Мальсибер неуверенно, какими-то рывками: сел, неуверенно и словно бы удивлённо оглядываясь, приподнял руки — пальцы ощутимо дрожали, словно он был с похмелья или же напуган — и, уставившись на них, долго так сидел. Затем опустил руки и снова замер, глядя прямо перед собой — и вдруг резко натянул на плечи одеяло и обхватил себя руками.

— Ойген! — Рабастан не выдержал и, отставив миску со всё равно уже остывшей едой, встал и остановился у решётки, сжав её руками. Мальсибер никак не среагировал, и Рабастан опять его позвал.

Звать пришлось довольно долго, но в конце концов Мальсибер всё же повернулся, и Рабастана напугал его пристальный и в то же время пустой взгляд. Да нет… нет, он не мог сойти с ума так быстро!

— Ойген, — Рабастан не умел говорить по-настоящему ласково и мягко, но сейчас очень постарался. — Это Рэба. Рабастан. Пожалуйста, ответь мне!

Мальсибер очень, очень медленно поднял руку и провёл ладонью по лицу, словно сметая с него невидимую паутину. Его взгляд стал более осмысленным, но всё равно пугал Рабастана глубиной и какой-то потусторонностью. Рабастан позвал опять, и Мальсибер медленно, неловко и, похоже, неохотно приподнялся, встал и подошёл к решётке.

— Здравствуй, — сказал Рабастан, постаравшись улыбнуться как можно приветливей и радостней. — Как ты тут?

— Странно, — ответил ему Ойген, и это было первое слово, услышанное от него здесь Рабастаном.

— Они очень мучают тебя? — спросил Рабастан сочувственно. — Дементоры?

— Я им нравлюсь, да, — с чем-то вроде смешка сказал Ойген. — Но это… справедливо. Просто я… не ожидал.

— Чего ты не ожидал? — холодея от внезапной, невозможной догадки спросил Рабастан. — Ойген, ты о чём?

— Ты ведь что-то сделал с ними? — проигнорировав его вопрос, спросил Ойген. — Они не трогают меня… с тех пор.

— Они тебя не тронут, — пообещал ему Рабастан. — Ойген, о чём ты говорил? Чего ты не ожидал?

— Что здесь… так жутко, — Ойген облизнул сухие губы. — И холодно.

Рабастан нахмурился. Вроде бы он получил ответ, но в нём было что-то не то — словно бы он прикрывал иной, куда более важный и глубокий.

— Что значит «справедливо»? — спросил, наконец, Рабастан. — Здесь дементоры. Это справедливым быть не может.

— Разве? — Ойген чуть склонил голову на бок.

Рабастану вдруг стало очень неуютно. Ойген показался ему в этот миг совсем чужим — настолько, что он едва узнавал его.

— Совесть — это страшно, Лестрейндж, — подал голос Долохов. — Мы все тут везучие: лишены её. А Мальсибер вляпался, конечно. Но ты не поймёшь.

— Почему? — Рабастан даже обиделся.

— Я назвал бы данное утверждение спорным, — подал голос Руквуд. — Если исходить из того, что совесть — это способность личности самостоятельно определять свои нравственные обязательства и реализовывать нравственный самоконтроль, оценивая своё несоответствие должного как вид собственного несовершенства, то мы все, в определённом роде, обладаем ей. С другой стороны, если под нравственностью подразумевать…

— Заткнись! — заорал Джагсон с такой силой, что Рабастан вздрогнул. — Заткнись, заткнись, заткнись! Заткните его кто-нибудь! Ааааааа!

Рабастан услышал звук ударившейся о стенку миски.

— Не любит он вас, Руквуд — сказал Долохов со вздохом. — А мне интересно. Что там с нравственностью?

— Стандартно, — отозвался Руквуд, — под нравственностью принято подразумевать правила, которыми руководствуется человек в своём выборе методов и целей собственной деятельности. Однако данное определение слишком общо, и требует определённых уточнений, потому что подобными правилами руководствуемся все мы, и поэтому…

— Хватит! — буквально взвыл Джагсон, и на лице Ойгена мелькнуло сострадание. — Хватит, хватит, хватит! — забормотал он, кажется, тряся решётку.

— Не любит, — повторил Долохов. — Руквуд, что там дальше? — спросил он с интересом.

— Он сходит с ума, — сказал Ойген, глядя на Рабастана. — Джагсон. Он их тоже видит. Все мы видим, но ему это почему-то даётся тяжелее.

— Кого? — спросил Рабастан, которому гораздо интереснее сейчас было говорить с Мальсибером, а не слушать лекции Руквуда, которого он, в общем-то, ценил. — Кого ты видишь, Ойген?

— Ты-то к ним привык, — ответил тот. — Я тоже… я так думал. Они правы, но… но это тяжело, — он прикрыл глаза.

— Ты видишь мёртвых? — догадался Рабастан, пока Долохов и Руквуд продолжали свой своеобразный разговор, порой прерываемый воплями Джагсона.

— Тех, кого убил, — Ойген провёл ладонью по пруту решётки. — Я устал их убивать… не мог больше. Нам всем место здесь… их же не вернуть. Но ты не понимаешь, — по его губам скользнула грустная улыбка.

— Смерть не так страшна, как кажется, — возразил Рабастан. — Авада убивает чисто и легко — они просто идут дальше. Не вини себя.

— Ты бы так хотел? — спросил Мальсибер. — Чтобы Руди пошёл дальше? Или я? Сейчас?

— Нет, это… другое, — быстро сказал Рабастан. Он хотел продолжить, когда Ойген спросил:

— Почему?

— Потому что это вообще другое! — Рабастан неожиданно для самого себя вспылил.

— Чем другое? — продолжал расспрашивать Мальсибер, и Рабастан снова испугался за его рассудок.

— Это же война! И они магглы — как ты можешь сравнивать?

— С кем война? — мягко спросил Ойген. — С десятилетними детьми? Я не мог так больше, — сказал он, прислоняясь лбом к решётке. — Даже ради родителей не мог… но я не думал, что здесь так холодно.

Он прикрыл глаза и замер, и Рабастану показалось, будто он уснул. Долохов и Руквуд продолжали говорить о взаимодействии и разнице нравственности и морали, но Рабастан никак не мог сосредоточиться достаточно, чтобы вникнуть в смысл их слов. Слова Мальсибера его задели неожиданно серьёзно, и он злился — сам не понимая, почему.

— В общем-то, вы оба правы, — вдруг заговорил Родольфус. — Это действительно война, но, я полагаю, убитым и их родственникам так же больно, как и нам. Вопрос в том, имеет ли это значение для нас, и считаем ли мы эту боль приемлемой — а мы считаем. Второй вопрос — почему, и в данном случае мы защищаем собственные интересы. Они тоже так могли бы — только у нас вышло лучше. Или хуже, — добавил он с иронией. — Если учесть, где мы находимся. Но мы приносили жертвы, и считали их оправданными.

— Зачем? — спросил Мальсибер, не открывая глаз. — Разве мы плохо жили?

Он выпустил решётку, отвернулся и, вернувшись, снова лёг на койку и укрылся с головой.

— Я порой задаю себе тот же вопрос, — негромко проговорил Родольфус. — И думаю, что из всех нас только у тебя, Рэб, была действительно серьёзная причина прийти к Лорду. Хотя порой я в этом начинаю сомневаться.

— Почему? — спросил окончательно сбитый с толку Рабастан.

— Сомневаться почему? — Родольфус почти всегда понимал его правильно. — Потому что не уверен, что Эйвери и вправду был бы так ужасен.

— Он убил родителей, — напомнил брату Рабастан.

— Ты знаешь, — задумчиво проговорил Родольфус, — я чем дальше — тем больше в этом сомневаюсь. Слишком откровенно, глупо и неосторожно. Не оберегай мы с тобой так твой секрет тогда, мы пошли бы в аврорат — и что было бы? Это не похоже на него — так откровенно подставляться. Я тогда тоже сглупил и испугался, но… не знаю.

— Мне нужно подумать, — сказал Рабастан, садясь на койку и глядя на лежащего у себя в камере Мальсибера. И думая, обменял бы он возможность видеть брата на возможность прикоснуться к нему? Ответа он не знал.

Родители. А ведь он их даже ни о чём не расспросил… впрочем, можно сделать это сейчас. Вряд они что-то знают, разумеется, но, возможно, их ответы наведут его на какие-нибудь мысли. Только если Руди прав, и родителей убил не Эйвери, выйдет, что…

Нет. Рабастан, определённо, об этом думать не хотел.

Лезть сейчас за Завесу было глупо и неосторожно, Рабастан отлично это понимал, но мысль поговорить с родителями засела у него в мозгу и терзала его теперь, словно маленький и острозубый зверь, выгрызающий себе проход наружу… или внутрь. Туда, где его ждало нечто важное и нужное.

Четыре дня Рабастан сопротивлялся — он бы вполне выдержал, но эта мысль зудела и мешала ему толком думать о чём-нибудь другом, и в условиях крохотной камеры, в которой он был заперт, это превращалось почти в пытку. Так что в конце концов Рабастан решился: в конце концов, он ведь может сделать это очень осторожно. И потом, говорят, что кровное родство в таких делах очень помогает — и, в конце концов, он всегда сможет прекратить, если почувствует себя плохо.

Спать здесь все ложились утром: ночью это было невозможно из-за делавших обход дементоров. Рабастан их не боялся, но работать в их присутствии счёт не лучшей из идей — так что ночь свою он уже почти традиционно посвятил общению с дементорами. Изучать их было интересно, общаться — ещё интереснее, и единственное, чем досаждало Рабастану их присутствие — тревога за Мальсибера и брата. Дементоры пока что их почти не трогали, но поблажка эта являлась исключительно их доброй волей, которая в любой момент могла закончиться — а Рабастану так пока и не было, что предложить им. Впрочем, если он всё верно трактовал, им по-своему нравилось его внимание — иногда ему казалось, что с ним они ощущали себя более живыми, и уж точно — значимыми.

Когда рассвело, и все вокруг уснули, Рабастан уселся поудобнее, подложив под опирающуюся на стену спину то, что здесь играло роль подушки, и очень аккуратно приподнял Завесу. Посидел немного так, прислушиваясь к собственному телу, и позвал родителей.

Разговор с ними Рабастан запомнил на всю жизнь. Нет, они не сказали ему ничего особенного… во всяком случае, они сами именно так думали. Они сами не запомнили, что произошло: они утром вышли в море, хотя было ещё весьма прохладно, но им вдруг так захотелось этого ещё вечером, и легли позагорать… и, кажется, уснули… и больше не проснулись. Как перевернулась лодка, ни один из них не помнил — они просто вдруг очнулись здесь, по другую сторону Завесы, и даже не сразу поняли, что произошло.

Зато понял Рабастан.

Потому что он узнал, что накануне вечером у его родителей был гость, которому они как раз и показывали лодку с недавно обновлённым парусом — и этим гостем был отнюдь не Эйвери.

Новость эта — хотя доказательств у него не было по-прежнему — Рабастана потрясла. Значит, он… ошибся? Испугался и кинулся к тому, кто так идеально просчитал всё, начиная от его собственной реакции и заканчивая репутацией его учителя. И не один кинулся, а притащил вслед за собой друзей и брата — а ведь их отец был против Метки! И пока он был жив, вряд ли бы позволил сыновьям её принять. Потому что хорошо знал своего «школьного приятеля».

Мерлин, что же он наделал?

Рабастан как будто выпал из времени. Его жизнь, его цели, его представление о себе самом — всё разбилось и пошло прахом, всё оказалось ложью и иллюзией. Он мальчишка, глупый самонадеянный мальчишка, возомнивший себя хитрей, осторожней, дальновидней и умней всех — и попавшийся в примитивную, в общем-то, ловушку. Да как эпично попавшийся! Он ведь не один пришёл — он с собой четверых привёл. Лорд, наверное, собой гордился: одним ударом получить пятерых! Наследников аж трёх семей.

Страх.

Рабастана подвёл страх.

Он поддался ему — и, действительно, как с самого первого дня предупреждал его Эйвери, ослеп и с лёгкостью запутался в чужих сетях.

Впрочем, нет, не только. Страх — это только половина дела. Он зазнался, загордился — а гордость затмевает взор не хуже страха. Даже лучше. Идиот! Какой он идиот…

И хотя Рабастан никогда не был склонен к отчаянию, испытывал он сейчас именно его. Оказалось, почти всё, что он знал под именем себя, было пшиком. Вся его жизнь была иллюзией.

Впрочем, всё же нет. Не вся. Кое-что в ней было правдой… и всё-таки Рабастан, оказывается, вообще не представляет, кто же он такой. Значит… значит, надо это выяснить. И изучить себя точно так же, как он изучал других. С нуля.

Итак, что он знает о себе? Он некромант, он Лестрейндж, у него есть старший брат, его родители мертвы, и он навсегда заключён в Азкабан.

Что ещё?

Что он умеет? Не как некромант — эту свою сторону Рабастан знал хорошо, или, во всяком случае, достаточно, чтобы пока отложить изучение данного вопроса. Кроме некромантии? Ну… он знает языки. Довольно много, и многие — вполне прилично. И руны. Арифмантику… нет, это всё не то. Это знания. А где он сам? Каков он? Если бы он изучал себя, как он описал бы Рабастана Лестрейнджа? Если взять не знания, не навыки, не внешность — а… а что? Что, вообще, такое человек?

— Руди, — Рабастан подошёл к решётке и позвал. Ответа не было, и он только в этот момент понял, что, судя по освещению, сейчас утро. А утром все обычно отсыпаются. Нет, он не станет никого будить, конечно. Позже…

Итак, для начала нужно сформулировать вопрос. «Что такое человек» — вопрос слишком абстрактный, и тянет за собой ответы вроде «смотря с какой точки зрения. Например, биологически…»

Нет. Так у него ничего не выйдет. Какая часть его самого больше всего интересует Рабастана? Свои физические возможности он, в целом, представляет. Магические — тоже… возможно, он переоценивает их, но представляет. Интеллектуальные, в целом, тоже… хотя нет. Нет! Он же ведь ошибся — значит, дело в интеллекте? И он здесь переоценил себя? Да, пожалуй.

Рабастану поначалу показалось, что он нашёл решение, но стоило ему задать следующий вопрос, как он понял, что опять ошибся. Вопрос был логичным и простым: почему он, собственно, ошибся? Почему даже родителей не расспросил так, как сделал это сейчас? Почему мгновенно принял за истину ложную идею? Страх? Да, страх. Так что такое страх? Страх — это эмоция.

Вот оно.

Он понятия не имеет о собственных эмоциях. Впрочем, о чужих он тоже почти ничего не знает — но, по крайней мере, умеет их определять по внешним проявлениям. Не все и не всегда — но всё-таки.

А вот как быть с собственными, Рабастан не представлял. Он же ведь себя не видит, и потом, изнутри всё это представляется совсем иначе. С тем же Эйвери — он ведь не определял своё отношение к нему именно как страх. Считал просто разумным опасением. А на деле вышло, что он именно боялся.

Значит, вот что ему нужно изучить. Эмоции. Собственные, прежде всего. Только как? Книг здесь не было — как ему учиться? Был, конечно, Руквуд, но Рабастан совсем не был готов до такой степени раскрываться перед ним, да и перед остальными. Он бы мог поговорить об этом с братом или с Ойгеном — но наедине. Но здесь уединения не выйдет…

Значит, ему придётся отыскать иной источник информации. В принципе, ему может повезти — возможно, здесь когда-то умер кто-то, разбирающийся в таких вопросах. Впрочем, почему непременно здесь? Там, с Той стороны, нет расстояний, во всяком случае, в обычном понимании. Там куда важнее время, чем… длина.

Хотя нужно ещё знать, кого позвать. Вызвать Рабастан мог бы любого… ну, почти любого, умершего, скажем, за последние лет сто. Или, может, двести. Дальше уже было сложно — он, во всяком случае, не пробовал такое делать. Но это уже был, скорее, вопрос навыка, и если он потренируется, то со временем доберётся и до Основателей, если захочет. Нескоро, правда. Но ему-то нужны не они, не Мерлин и не пара сотен тех волшебников, которых он отлично знал по именам как специалистов в Тёмных искусствах, чарах или зельях. Ему нужны специалисты по эмоциям, но вот как раз их он не знал ни одного. Кроме разве что Мальсибера — но увы, как раз с ним они не могут поговорить наедине. Их услышат многие и, определённо, Рабастан не был готов пойти на это. Да он просто не сумеет говорить нормально!

Кстати, почему?

Это называется, если он не ошибается, стеснение. Или стеснительность? Не важно. Так откуда это у него? Чего он стесняется? Какое ему вообще дело, кто и что о нём подумает — тем более, здесь? Но ему было дело, это Рабастан знал точно. А вот почему — не понимал. Более того, ему вообще не хотелось об этом думать… почему, опять же?

Он же хочет знать себя? Или нет?

Нет.

Он не хотел.

Рабастан это осознал вдруг вполне отчётливо. Эту часть себя он не хотел знать — настолько, что у него отчаянно разболелась голова. Так что он пока что отступил — но ненадолго. То, что он сегодня выяснил, было слишком странно — и как же Рабастану недоставало собеседника сейчас! Хотя бы брата! Но даже с Родольфусом у него не было возможности поговорить нормально. Если б между камерами было окошко… интересно, проводит ли Завеса звук? Если нет, то можно было бы так отгораживаться и нормально разговаривать. Наедине. Вот только сам он это не поймёт: он-то в любом случае будет слышать всё. Впрочем, проверить это просто: нужно просто…

Рабастан увлёкся размышлениями об этом и не заметил, что уцепился за первую же тему, что позволила ему уйти о мыслях о себе. Размышлять о том, как усовершенствовать собственные навыки работы, было и привычней, и приятнее, нежели смотреть на себя в зеркало, которое, к тому же, было тёмным, мутным и показывало нечто непонятное.

Но ведь Рабастан же не забыл того, что понял, в том числе и о себе, хотя ему и не понравилось об этом думать. Но — спасибо Эйвери! — он ещё в детстве научился делать вещи неприятные, и, хотя сейчас позволил себе отложить их, сделал это отнюдь не навсегда. И когда пришла очередная ночь, и по коридорам заскользили дементоры, Рабастан подошёл к решётке и, протянув руки сквозь неё, на сей раз не приказал, а попросил, указывая на камеру напротив:

— Не трогайте его. Я сам вам дам то, что вы хотите.

И — вот как это назвать? Услышал? Понял? — ответ, беззвучный и бесстрастный: «Не сможешь». «Почему?» — спросил он, и получил в ответ ощущение пустоты. И не сразу понял, что это значит, но когда понял, горько усмехнулся. Даже дементоры напомнили ему о том, от чего он попытался спрятаться. Значит, дальше бегать некуда: ему следует собой заняться. Но сначала…

«Не хочу пугать. Но хочу защитить его. Держите себя в руках.»

Ответом ему была серия неожиданно чётких картинок: вот по коридору идут комендант с аврорами, вот надевают Рабастану на руки наручники — волшебные, без цепи, но делающие любые творимые им заклятья известными… кому-то. А вот он уже лежит на койке в волшебном сне… а, нет. Не сне. Он бодрствует, но не может двигаться… не так. Он всё осознаёт, но его тело спит. Навечно, покуда не умрёт от старости… или пока с него не снимут чары волшебного сна, которые могут держаться столетьями.

Почему-то этого Рабастан совсем не ожидал. Он, конечно, понимал, что подобная возможность существует, и что, если он будет слишком часть их пугать, дементоры и вправду могут сообщить об этом коменданту, но никак не ожидал, что это произойдёт так скоро. От обиды у него перехватило горло, но он далеко не сразу опознал её — стоял просто и смотрел, как дементоры неторопливо, основательно и до жути неравномерно заполняли камеры: к Долохову, например, вплыли всего двое, а вот в камеру к Мальсиберу набилось, кажется, с десяток. К Рабастану же и вовсе не пошёл никто — и он, чувствуя, как дрожат губы и жжёт горло горький горячий ком, так всё и стоял с ощущением полнейшей и абсолютно незнакомой ему прежде беспомощности. И когда Мальсибер снова закричал, не сдержался и зажмурился — но так стало только хуже.

Нет, так невозможно! Так быть не должно, это, в конце концов, неправильно! Он должен договориться с ними, должен что-нибудь придумать! Ну хоть что-нибудь…

Однако, сколько он ни думал, ему в голову ничего не приходило. Рабастан не видел средства надёжно подчинить себе дементоров, и не представлял, что может предложить им в обмен на хотя бы некоторое послушание.

Он мальчишка. Слабый самонадеянный мальчишка, не способный защитить никого, кроме самого себя — да и то… Мог бы защитить себя — не сидел бы здесь. А уж если сел — придумал бы, как выбраться.

А он ничего не смог. Только разозлил дементоров да подарил ложную надежду Ойгену и брату. Кем бы он ни был прежде, здесь он, Рабастан, пустое место — он даже не Лестрейндж, он заключённый номер ОР216.

Навсегда.

КОНЕЦ VI части

Навсегда.

Это слово казалось Рабастану ледяной глыбой, водружённой ему на плечи. Навсегда. Он никогда, вообще никогда больше не увидит ничего, кроме этой камеры, кусочка коридора и трёх камер напротив. Ни-че-го. Да, он может научиться многому — если его не лишат возможности поднимать Завесу, может изучить дементоров, может даже открыть тайну смерти — но он никогда не выйдет на свободу. Ведь из Азкабана не бегут. Он и прежде это знал, но там, снаружи, это утверждение казалось голословным преувеличением, но отсюда, изнутри, Рабастану оно виделось иначе.

Не бегут.

И он не убежит. Никуда не убежит. Это просто невозможно: даже если он научится ходить через Ту сторону, брата он ведь так не проведёт. А оставить его здесь Рабастан не мог, конечно: представить страшно, что с ним сделают, если он сбежит. Со всеми ними. Забрать кого-нибудь с собой он не может тоже: обычного человека через Ту сторону не провести, а научить, вот так, на расстоянии он их вряд ли сможет. И потом, если Родольфус, вероятно, смог бы научиться, то вот Ойген… Рабастан и сам не знал, почему, но он был уверен в том, что тот такому не научится. Возможно, просто не захочет.

И потом, что Рабастану делать на свободе одному? Даже если он сбежит, ему не продолжить род. Да и домой он вряд ли попадёт: их дом закрыт, конечно, но ведь его местоположение известно, пусть и приблизительно. Кто мешает огородить его по периметру антиаппарационным куполом и поставить сигнальные чары? А камин у них закрыт… нет, домой Рабастану не попасть.

И что? Просто странствовать по свету? Для чего? Он, конечно, может стать великим некромантом — но зачем? Он же ведь не Эйвери, ему не нужны знания ради знаний. Ему нужно… что?

А в самом деле, чего бы он действительно хотел? Кроме того, чтобы отсюда выйти?

Он… он точно хотел бы выйти отсюда не один, а с Ойгеном и братом. Беллатрикс пусть остаётся, без неё им будет лучше, а вот остальные… нет, пожалуй, больше никто из присутствующих Рабастана не интересовал. О ком ему тут переживать — о Джагсоне и Долохове?

Но даже двоих Рабастану по Той стороне не провести. Уж не говоря о том, что пока что он не то что не умел — даже представлял себе довольно смутно, как можно выходить в этот мир Оттуда не там же, где вошёл. О том, что это можно делать, Рабастан читал, но как? Прежде его это не слишком интересовало — было слишком много других, куда более интересных и актуальных вопросов. Но теперь он пожалел об этом. Впрочем, что жалеть без толку? Исходить нужно из того, что есть — или нет.

Впрочем, «нет» — это сейчас. У него впереди… ну, не вечность, но лет двести. Он волшебник, они живут долго. Правда, в Азкабане этот срок, наверно, сократится. Впрочем, Рабастан не собирался проводить всю жизнь здесь. Быть не может, чтоб отсюда было невозможно выбраться! Даже если этого никто прежде не делал, сколько существует Азкабан? Лет двести шестьдесят. Это не так много — в сущности, это просто одна полноценная жизнь волшебника. Ну хорошо — две. То, что кто-то до сих пор отсюда не сбежал, может говорить вовсе не о том, что это невозможно, а о том, что нужный способ никто просто не нашёл. Может, дело в том, что все, кто прежде здесь оказывался, поддавались воздействию дементоров? Был ли среди заключённых некромант? Хотя бы один? Может, дело в этом? И потом, ведь всё когда-нибудь бывает в первый раз. Он найдёт способ — должен найти. И выберется — не один, а вместе с Ойгеном и братом.

Это решение Рабастана успокоило достаточно, чтоб он смог уснуть, однако утреннее — вернее, дневное, потому что даже он постепенно поддался всеобщему распорядку — пробуждение заставило его вспомнить то, от чего он накануне убежал.

Самого себя.

Если он не разберётся сам с собой, он снова попадётся в первую же ловушку, которую ему расставят. Может быть, с ещё более фатальными последствиями, тем более что к мёртвым в сети попадать куда опасней, чем к живым. Чудо, что до сих пор всё обходилось — впрочем, он не так уж много и общался с ними. Но теперь на подобное везение рассчитывать нельзя — случись что, ему никто не поможет, а он сам не сможет даже убежать. Значит, прежде чем начинать здесь общаться с ними, ему нужно встретиться лицом с самим собой.

Рабастану никогда не было свойственно кидаться на проблему, так сказать, с наскока, тем более, если сама она была ему неприятна. Но и отступать он не привык, так что он отложил пока все эти проблемы, решив, для начала, обустроить свою нынешнюю жизнь не то чтобы с удобством — это было невозможно — но, по крайней мере, сделать её условия сносными. Первым делом он обратился к Долохову, попросив его показать какие-нибудь упражнения, достаточно монотонные и простые, чтобы ими можно было заменить многочасовую ходьбу.

— Ничем, — последовал ответ, совершенно Рабастана не устроивший. Впрочем, то, что делал сам — ежедневно — всё же показал, добавив: — Вообще, берёшь любое движение, которое можешь мерно повторять — и вперёд. Заодно и чувствовать себя нормально будешь.

— Это правда, — подтвердил Родольфус. — Хоть дементоры на тело не воздействуют, его стоит содержать в порядке. Так и вправду легче.

— Да, я понимаю, — ответил Рабастан. И, помолчав, заставил себя всё-таки сказать: — Руди. Я сказал, что смогу защитить тебя от дементоров. Я солгал.

— Ты ошибся, — хмыкнул Долохов. — А я сразу говорил, что не выйдет ни драккла.

— Разве? — удивился Рабастан. Он не помнил этого.

— Не тебе, но говорил, — подтвердил Долохов. — Кто ж тебе позволит. Мне вот интересно — как ты понимаешь их?

— Они умеют показывать картинки, — отстранённо ответил Рабастан, думая о том, откуда Долохов мог знать, что у него ничего не получится. Это было настолько очевидно? Может, вообще всем, кроме него? — Откуда ты узнал?

— Что не выйдет ничего? — уточнил Долохов. — Так это очевидно. Думаешь, ты тут один такой умелец, а авроры — идиоты? И не подстраховались?

Рабастан молча кивнул. Ну да… не идиоты. В принципе, он и сам мог догадаться — но вот не подумал. Мерлин, почему? Он что, в самом деле… глуп? Ну, или не глуп, но… как это назвать? Он, бесспорно, образован, и знает очень много того, о чём Долохов даже и не слышал… вероятно. Хорошо, пускай немного, но всё же никто и никогда не называл его глупцом. Зря, выходит?

Спрашивать об этом брата он не стал — Рабастан и так примерно представлял, что тот ответит. А вот Долохова он спросил, прекрасно зная, что тот не постесняется и не побоится сделать ему больно:

— Я глупец?

— В общем, да, — согласился Долохов. — Не в смысле Гойла или Крэбба — хотя, — он хохотнул, — тут тоже как посмотреть. Их тут нет — а мы сидим. Так что кто ещё глупец… но, в целом, ты умнее их, конечно.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил Рабастан, сжимая прутья решётки. Что он чувствовал такое, он не понимал, но, в любом случае, выслушать Долохова решил до конца, хоть ему совсем не нравилось то, что он слышал.

— Да что продолжать-то? — хмыкнул тот. — Ты глупец, потому что полагаешь, что особенный. Как же — Лестрейндж, да ещё и некромант! Тебе всё дозволено — а если и не всё, то многое. А это глупость — думать так. Лорд, вон, тоже думал, что особенный, — он снова хмыкнул, но это уже не стерпела Беллатрикс, хрипловато крикнув:

— Замолчи! Не смей так говорить о нём! Он вернётся, и…

— И ты донесёшь на всех, — хохотнул Долохов. — Да, мы знаем. Помним. И заранее боимся.

— Не обращай на неё внимания, — Рабастан поморщился. — Продолжай!

— Разрешаете, ваше величество? — отозвался Долохов. — У тебя вон даже сейчас тон как у капризного монарха, изображающего внимательного собеседника.

— Почему капризного? — удивился Рабастан. Разве он капризничал сейчас? Когда? В чём?

Долохов вдруг почему-то расхохотался, и не он один — кажется, смеялся даже Родольфус.

— То есть, — спросил Долохов, — монарший титул тебя устраивает?

— Но ведь это шутка? — недоумённо спросил Рабастан, вызвав этим только новый взрыв смеха.

Почему они смеются? Он не ощущал в их смехе ничего обидного — в нём не было намерения оскорбить его или унизить — поэтому он не видел необходимости как-то защищаться. Он просто не понимал.

— Это сложно, — вдруг негромко проговорил Мальсибер. Когда он успел проснуться и подойти к решётке?

— Сложно, — согласился Рабастан. — Я не понимаю.

— Вышло, что в словах Долохова тебе только эпитет не понравился. А сравнение с королём вполне устроило. Это выглядит высокомерно — и поэтому смешно. Особенно учитывая, где и почему мы все находимся, — мягко пояснил Мальсибер.

— Это глупо, — сказал Рабастан, даже головой мотнув. — Разумеется, я так не считаю. Это очевидно же.

— Конечно, — согласился с ним Мальсибер. — Это просто выглядело так. Поэтому все смеются — но не зло.

— Во даёт, — с некоторым даже уважением заметил Долохов, внимательно их слушавший. — Я бы так не разложил. Вот чего вас всех таких разумных и талантливых понесло к нам, а? — спросил он с неожиданной досадой. — Что вам дома не сиделось? Захотелось поиграть в политику?

— Это я… — начал было Рабастан, но замолчал. С какой стати он должен что-то Долохову объяснять? И вообще всем тем, кто не имеет к этому никакого отношения?

— Да какая уже разница, — оборвал его Родольфус. — Мы уже здесь.

— Ойген, — Рабастану сейчас как никогда хотелось бы иметь возможность поговорить с ним наедине. — Я не понимаю этих тонкостей. Ты тоже считаешь меня глупым?

— Что ты, нет, ты умный, — возразил Мальсибер. — Просто не в том смысле. Умный от ума. А вот от разума… мы все такие дураки, — он грустно улыбнулся. — Ты, я, Маркус… даже Северус, наверное.

— Снейп сюда не сел, — заметил Долохов серьёзно. — Да и Эйвери.

— Это не важно, — возразил Мальсибер. — Мы не понимали, к кому шли. И что будем делать. И зачем нам это нужно. Мы даже не думали об этом! Никто — кроме Маркуса, пожалуй, но… не знаю. Мне кажется, он тоже ошибся. Ты-то нет, — продолжил он, обращаясь к Долохову. — Ты знал, куда, зачем и на что идёшь. А мы не подумали… мы вообще не думали. Хотя могли бы.

— Это я привёл вас, — всё-таки сказал Рабастан. — У меня была причина, но она оказалась ложной. Я ошибся.

— Ты нас не тащил, — возразил Мальсибер. — Ты не заставлял и даже, в общем-то, не уговаривал. Мы все, в общем-то, умны — кто побольше, кто поменьше, но умны. Мы хорошо учились. Но мы дураки, не умеющие ни смотреть, ни видеть. Просто это другой ум. Не имеющий отношения к тому, которым учатся.

— Ум один! — Рабастан потёр виски. Ойген говорил вещи очень странные, но в них было что-то…

— Ум-то есть — мозгов нет, — ухмыльнулся Долохов. — Правильно ты говоришь всё — только раз ты такой умный, что ты здесь забыл? Не здесь, — он тряхнул решётку, — я так понял, ты сюда пришёл сам? — а вообще.

— Сам, — негромко откликнулся Мальсибер, прижимаясь щекой к решётке и закрывая глаза. — А про Лорда… Я не думал. Я глупец… мы все глупцы. Кроме тебя. И, наверно, Руквуда.

Сам. Значит, Рабастан всё верно понял — понял, но понять не мог. Как? Зачем? Что вообще может заставить человека добровольно сесть сюда? Ладно бы учёного: Рабастан мог представить себе учёного, желающего изучить дементоров, и для этого совершающего какое-нибудь преступление, чтоб попасть сюда. Но Ойген?

— Зачем? — спросил он, пристально вглядываясь в бледное, заросшее густой тёмной бородой лицо Мальсибера. У них у всех здесь были бороды, но Рабастан до сих пор не мог привыкнуть ни к чужим, ни к собственной. — Ойген, объясни, пожалуйста. Зачем ты сдался?

— А как ещё было это прекратить? — спросил в ответ Мальсибер. — Лорду «Нет» не говорят… по крайней мере, мне на это не хватило смелости. Но и продолжать так я не мог. Что мне оставалось? Или так — или просто умереть… но я побоялся. И потом, это тоже, в общем-то, нечестно, — добавил он негромко.

— Что нечестно? — спросил Рабастан просто чтобы подтолкнуть его продолжить.

— Умирать нечестно, — ответил Ойген. — Слишком просто после всего того, что мы все сделали. Что сделал я.

— В смерти нет ничего ужасного, — попытался снова объяснить Рабастан, но вдруг понял, что и сам себе не верит. Для него, конечно, это было правдой — хотя было бы? В прошлый раз на эти его слова Ойген напомнил о Родольфусе, и с тех пор Рабастан не однажды думал о том, что бы он почувствовал, если б брата кто-нибудь убил. Впрочем, ему даже и раздумывать об этом особенно нужды не было, потому что у него был Регулус, по которому он до сих пор отчаянно скучал. Хотя, казалось бы, что мешало ему позвать друга? Регулус пришёл бы, Рабастан не сомневался — но… Он вспоминал их встречу и свои ощущения от неё — нет, он не стал бы мучить его так ещё раз. И, тем более, не стал бы обращаться так с Родольфусом. И пережить смерть брата было бы ещё сложнее…

Значит… значит, что? Нет, ему отчаянно не нравился тот вывод, что напрашивался. Он же некромант, он точно знает, что ждёт Там умершего, он может, если хочет, в любой момент позвать его… И… Нет — а… а каково тем, кто не знает этого?

Хотя почему его вообще должно волновать их состояние? Да, это война, и тут каждый за себя и за своих — и естественно, что кто-то умирает. Не они же эту войну начали! То есть да, начали они, конечно, но не потому, что им так нравилось — или, по крайней мере, не всем. Их же вынудили — те же магглы, которых стало слишком много, и которые…

— Понимаешь, — заговорил Мальсибер после долгой паузы, и Рабастан оставил пока свои мысли, — ты смотришь на всех вокруг почти как на себя. Но ведь люди разные. Многим больно терять близких. Многие хотят за это отомстить. И у них есть право, — он опять прижался щекой к решётке. — Это ложь, когда говорят, что от мести легче не становится. Становится. И у них есть на это право. Всё равно я не могу дать им больше ничего. Мёртвых же не воскресить…

— То есть, — помолчав, спросил Рабастан, — ты бы не сбежал отсюда, даже если б мог?

— Нет, — ответил он и вдруг, поймав взгляд Рабастана, грустно улыбнулся. — Но я не стану мешать вам, если ты сумеешь. Я не выдам никого.

— Да я понимаю, — пробормотал Рабастан. Если бы он мог сказать хотя бы, что мёртвым всё равно! Но он знал прекрасно, что это не так — и потом, Ойген не о мёртвых говорил. Или не только о них. Возразить ему Рабастану было нечего — хотя… — Почему тебе их мнение важнее нашего? — спросил он.

— Потому что я у вас ничего не отбирал и ничем вас не обидел, — ответил Ойген. — Я вам ничего не должен.

— А им должен? — резко спросил Рабастан. — И что именно? Жизнь ты им всё равно вернут не можешь, ни их собственную, ни родных! Это глупо же!

— Не могу, — согласился Ойген. — Я вернул бы, если б мог. Но могу дать хотя бы ощущение возмездия.

— Зачем?! — воскликнул Рабастан. — Тебе это — зачем? Ойген, объясни мне, я не понимаю!

— Я же говорил уже, — вдруг вмешался Долохов. — Тебе, Лестрейндж, не понять, а у людей это «совесть» называется. Просто у Мальсибера её слишком много.

— Совесть есть у всех, — возразил Рабастан. — Мы все…