Некромант (джен)

Лето закончилось, а никаких подвижек в поиске семейства Поттеров не намечалось. Почти все были согласны с тем, что те прячутся где-то под Фиделиусом, хранителем которого является, конечно, Дамблдор — а значит, шансов отыскать их было мало. Разве что надеяться на то, что они не смогут постоянно сидеть дома и начнут куда-то выбираться — и тогда-то их получится поймать. Лорд бросал на слежку лучших — или тех, кого он таковыми полагал — и жизнь Рабастана стала, с одной стороны, безопаснее, потому что Мальсибера ни в какие рейды Лорд больше не посылал, а начал его, наконец, использовать по назначению как менталиста и редкого мастера Империо.

С другой стороны, жизнь Рабастана стала беспокойней, потому что лично от него Лорд требовал найти дорогу к Поттерам через Завесу — и слушать не желал ничего о том, что это невозможно, так сказать, технически. Тогда-то они с Лордом в первый раз по-настоящему поссорились: тот требовал, чтобы Рабастан прошёл через Ту сторону, и так обошёл заклятье — ведь оттуда можно попасть куда угодно! Рабастан сначала попытался объяснить, что просто не умеет этого, и вряд ли научится в ближайшие лет двадцать или пятьдесят.

И получил в ответ… Круцио.

Рабастана настолько поразил сам факт такой реакции, что он, как ему показалось, даже боль ощутил не настолько сильно, как был должен. По крайней мере, он хотя и упал, но не закричал, а когда Лорд снял заклятье, достаточно легко поднялся и даже смог добраться до камина, чтоб попасть домой.

Некоторое время он отлёживался в горячей ванне — это лучше всего помогало прийти в себя после Круциатуса, что было известно уже, кажется, каждому из Пожирателей — и думал почему-то вовсе не о том, что Лорд становится всё более непредсказуемым и истеричным, и не о том, что это он сам, Рабастан, пришёл к нему за помощью когда-то.

А о том, что он не понимает в людях очень важной составляющей: эмоций.

Что ощущает человек в истерике? Рабастан уже умел определять признаки её приближения, но внутренние ощущения истерящего всё равно оставались для него тайной за семью печатями. Что заставляет человека отдаваться во власть чувств, и какие это чувства? Явно неприятные — это всё, что Рабастан знал. Так зачем же поддаваться им? Он не мог понять, и от этого почему-то ощущал себя ущербным. Нет, он не хотел бы делать так, определённо, не хотел — но понять, прочувствовать бы это! Один раз — просто чтобы заткнуть одну из дыр, которых был полон окружающий его мир.

Дрожь и ломота в суставах, наконец, прошли. Рабастан выбрался из ванной, вытерся, оделся и, улёгшись на кровать — потому что двигаться сейчас активно ему было неприятно — задумался о практической реализации своего желания. Окклюменция даёт возможность увидеть события, но не передаёт эмоции другого человека — но ведь как-то же, наверное, их можно ощутить? Если, например, настроиться на человека так, как он настраивается на мёртвых? Рабастан ведь умеет чувствовать их настроение — значит, вероятно, это выйдет и с живыми. Хотя настроение — это несколько не то…

Но он вряд ли сможет сделать это незаметно. Значит, нужно с кем-нибудь договориться — только с кем? Не Лорда же просить об этом?

Кто ещё умеет истерить? Белла, но она ведь вряд ли согласится.

А ещё кто?

Нет, пожалуй, Рабастан не мог вспомнить никого. Кэрроу? Нет, тот раж, в который они впадают, это всё же не истерика, это несколько не то.

А что, если…

Идея, пришедшая в голову Рабастану, показалась ему поначалу невозможной. Но чем больше он её обдумывал, тем более реальной она ему представлялась. Он ведь Лорда чувствовал — значит, между ними была связь. Что, если попробовать на него настроиться, и эту связь усилить? Злился Лорд в последнее время часто, и Рабастан эти моменты ощущал отлично — если у него получится правильно всё сделать, может быть, он сможет отыскать ответ на свой вопрос.

Вышло у него не сразу. Далеко не сразу — но однажды, уже в конце зимы, Рабастану удалось, что называется, с головой погрузиться в очередной эмоциональный взрыв Тёмного Лорда. Возможно, получилось это потому, что он в этот момент оказался рядом — и когда всё кончилось, Рабастан еле стоял на ногах. Ему было так скверно, что Мальсибер, стоявший совсем рядом с ним, молча взял его под локоть и, как только это стало возможным, аппарировал вместе с ним к себе домой. Где усадил в кресло, укрыл пледом, вложил в руки чашку с чаем и, усевшись рядом, стал болтать о какой-то совершенной ерунде — и Рабастан не заметил, как пришёл в себя, согрелся, успокоился и перестал ощущать себя словно взболтанным в шейкере.

— Как ты это делаешь? — спросил он, прерывая рассказ Ойгена о каком-то итальянском городе, где тот бывал в детстве, и…

— Что делаю? — удивился тот. — Истории рассказываю?

— Ты не просто рассказываешь, — возразил Рабастан. — Ты привёл меня в себя быстро и совершенно незаметно. Как ты это сделал?

— Я ничего не делал, — запротестовал Ойген. — Тебе было плохо — мне просто хотелось тебя успокоить. Я тебя таким прежде никогда не видел…

— Это был эксперимент, — подумав, признался Рабастан.

Пока он рассказывал о том, что с ним произошло, Мальсиберу, тот молча его слушал, становясь с каждым словом всё серьёзнее, а когда закончил, Ойген произнёс:

— Это не истерика.

— Почему? — с интересом спросил Рабастан.

— Истерики внушаемы и не способны контролировать себя и останавливаться, если уже начали, — ответил Ойген. — А Лорд отлично всё это умеет. Что ты чувствовал? Расскажешь?

— У меня до сих пор ноет затылок, — признался Рабастан. — Это хуже Круциатуса. Мне хотелось уничтожить всё вокруг, разорвать всех окружающих на мелкие кусочки и сделать так, чтобы их вообще не существовало… и главное — чтобы среди них был тот младенец. Поттер.

Ойген изумлённо и недоверчиво уставился на Рабастана:

— Хочешь сказать, Лорд, устраивая разнос Гиббону, думал о младенце?

— Он не думал, — возразил Рабастан. — Он… — он замолчал, подбирая слово, — представлял его. Не мысленно, а чувствами. Я не знаю, — он мотнул головой. — Я не понимаю этого. Ты бы понял, может быть… но я не представляю, как это показать тебе.

— Можно в Омуте, — предложил Мальсибер. — Ты же ведь не согласишься на легиллименцию, наверное.

— Это же не то, — возразил Рабастан с досадой. — В Омуте видны только события. Так же и с легиллименцией.

— Вовсе нет, — Ойген очень удивился. — В Омуте не так заметно, но легиллименция ведь позволяет ощутить эмоции. Не так сильно, как в реальности, но вполне достоверно.

— Чушь какая, — отрезал было Рабастан, но потом умолк, осознавая услышанное. — Хочешь сказать, что ты можешь чувствовать эмоции при легиллименции?

— Все могут, — удивление Ойгена, кажется, только возросло. — Ты разве нет?

— «Все» как раз не могут, — возразил Рабастан. — Настроение, конечно, можно уловить — но это всё. Можешь научить меня? — попросил он взволнованно.

— Да я не знаю, чему тут учить, — озадаченно ответил Ойген. — Это же легиллименция. Ты сам её лучше меня знаешь.

— Знаю, да не так, — задумчиво проговорил Рабастан — и тут вспомнил слова брата про особое Империо Мальсиберов. — Скажи, — сказал он, оценивающе его разглядывая, — а ты мог бы показать мне кое-что?

— Не знаю, — Ойген улыбнулся. — Если это в моих силах… а что именно?

— Можешь взять меня под Империо?

— Зачем? — Ойген так забавно изумился, округлив глаза, что Рабастан невольно улыбнулся.

— Хочу понять, как ты это делаешь, — честно сказал он. — Ненадолго. Скажем, на полчаса. Или на час. И заставь сделать что-нибудь… не знаю, что. Нехарактерное, но не слишком серьёзное. Можешь?

— Да пожалуйста, — Ойген удивлённо пожал плечами. — Сейчас?

— Да, только незаметно, — попросил он и пообещал: — Я не буду защищаться.

— Ладно, — согласился Ойген и предложил: — Давай поужинаем? А то твоя рубашка до сих пор румянее тебя.

Рабастан кивнул, и Ойген, улыбнувшись, встал и, проходя мимо него, заботливо поправил плед, уютно подоткнув его, и куда-то вышел — вероятно, чтобы подготовить малую столовую.

Рабастан вдруг осознал, насколько он устал — но это была хорошая усталость, вроде той, что наступает после тяжёлой, но успешно завершившейся работы. Ему захотелось лечь — а ещё он явно ощущал довольно непривычный голод. Рабастан вообще нечасто чувствовал себя голодным, но сейчас ему отчётливо хотелось есть — и не просто что-нибудь, а жареного цыплёнка с острым апельсиновым чатни: он пробовал такое у Мальсиберов, и сейчас у него даже рот полнился слюной при одном воспоминании.

— Идём ужинать? — услышал Рабастан и, поднявшись, по привычке аккуратно сложил плед, положил его на левый подлокотник кресла и пошёл на голос Ойгена.

И обрадовался — действительно обрадовался! — увидев на столе маленьких жареных цыплят и крохотные соусники с тем самым чатни.

За столом — где их было только двое, видимо, по причине позднего времени — Мальсибер зачем-то вспомнил школу, и Рабастан совершенно неожиданно для себя ощутил нечто вроде ностальгии, и с удовольствием подхватил обычно скучную для него тему. Ему было удивительно хорошо и весело, и он лишь к десерту вспомнил о своей просьбе и, с некоторым трудом сдержав зевок — потому что спать ему уже хотелось очень ощутимо — сказал:

— Я просил тебя, конечно, взять меня под Империо как можно незаметнее, но не мог бы ты сделать это побыстрее? Я устал и ужасно хочу спать.

— Так я взял, — Ойген широко заулыбался.

— Когда? — сон с Рабастана слетел в один миг.

— Ещё до ужина, — ответил Ойген очень довольно. — Ты не понял?

— Нет, — изумлённо признался Рабастан. — Но так не… когда? — требовательно спросил он. — Я не ощущаю ничего похожего!

Он прекрасно знал, как чувствуется наложенное на тебя Империо — да, конечно же, у каждого творящего заклятье были некоторые особенности, но, в целом, он отлично помнил общее и чрезвычайно характерное для этих чар ощущение незамутнённого счастья и покоя. Но сейчас-то он не чувствовал подобного!

— Но ведь это глупо — позволять тебе такое чувствовать, не так ли? — уточнил Мальсибер. — Ты бы сразу понял, что произошло. Это грубо.

Рабастан даже не сразу нашёлся, что сказать. Ойген только что отметил вещь совершенно очевидную — но ведь невозможно изменить способ действия заклятья!

— Но Империо так действует, — сказал он, наконец. — И никак иначе.

— Оно разное бывает, — продолжал тонко и довольно улыбаться Ойген. — Мы работаем… иначе.

— Как иначе? — Рабастан даже приподнялся на стуле, подавшись к Мальсиберу.

— Я не могу научить тебя, — качнул тот головой. — Это семейное заклятье. Просто по-другому.

— Не морочь мне голову, — рассердился Рабастан. Эти сказки про семейные заклятья хороши для идиотов. — И не ври. Пожалуйста.

— Хорошо, — улыбка Ойгена погасла, и он расстроенно вздохнул. — Я обещал отцу. Я правда не могу.

— Я понимаю, — Рабастану даже стало его жаль. — Слово — это слово. Но хотя бы объясни, — попросил он, — в чём принципиальная разница, и почему я не чувствую того, что должен.

— Потому что мы не подавляем волю, — подумав, сказал всё же Ойген. — Ведь заставить человека что-то сделать можно разными путями.

— А меня? — спросил Рабастан. — Меня ты что заставил сделать?

— Тебе ведь захотелось жареного цыплёнка с чатни? — ответил вопросом на вопрос Мальсибер. — Хотя чатни даже больше, верно? — Рабастан медленно кивнул, глядя на Ойгена, словно тот его заворожил. — А потом мы полчаса, если не больше, болтали с тобой на одну из самых скучных тебе тем на свете, вспоминая школу, и тебе было весело и интересно. Я не задал тебе ни одного личного вопроса и не узнал ни одной тайны, — успокаивающе улыбнулся он. — Но тебе было весело и вкусно. Так?

— Так, — медленно кивнул Рабастан и спросил: — Как ты это сделал? Когда?

— Когда поправил тебе плед, — Ойген потянулся к нему и легонько, кончиками пальцев мазнул его по костяшкам. — Иначе пришлось бы брать палочку — это куда заметнее, чем мимолётный контакт. Папа и без него умеет, а у меня пока выходит через раз. Или через два, — он улыбнулся.

Рабастан молчал.

Чувства. Человеком можно управлять не только через волю — чувства подходят для этого ничуть не хуже. А, возможно, даже лучше — если делать это умеючи.

Потому что человек, теряя волю, ощущает это — другой вопрос, сможет и захочет ли он этому сопротивляться, но не заметить, что такое происходит, невозможно.

А вот чувства… Кого насторожит внезапное желание выпить, например, белого, а не красного вина? Или неожиданное раздражение при виде прежде умиляющей собачки? Или…

— Рэб, ты что? — услышал Рабастан испуганный голос Ойгена, и почувствовал, как его аккуратно трясут за плечо. — Рэба? Ты в порядке?

— Да, — Рабастан сфокусировал взгляд на встревоженном лице Мальсибера. — Я просто понял кое-что очень важное. Никому и никогда не рассказывай о нашем разговоре, — потребовал он, крепко сжав запястье Ойгена. — И о том, что ты накладывал на меня Империо. Обещай.

— Я не скажу, — Ойген выглядел испуганным, и Рабастан, хоть и понимал, что не умеет это делать, постарался его успокоить:

— Самое главное, чтоб об этом не знал Лорд. Но ты же понимаешь, что он может узнать это от любого, кому ты расскажешь.

— Понимаю, — кивнул Ойген, и добавил неожиданно беспомощно: — Наверное.

— Я попозже объясню, — сказал Рабастан. — Возможно, я ошибся. Но мне кажется, что я сейчас понял нечто очень важное. Я пойду, — он встал и, снова сжав руку Ойгена, сказал: — Спасибо. Если всё так, как кажется, то я тебе обязан.

Он постарался улыбнуться ободряюще — и аппарировал, кажется, оставив Ойгена в растерянности.