Некромант (джен)

— Скажи, — спросил Мальсибер, устраиваясь в кресле у камина, — чем бы тебе хотелось заняться с Петтигрю?

— Есть ряд экспериментов, которые могут оказаться фатальными для объекта, — ответил Рабастан, садясь в другое кресло.

Мальсибер засмеялся:

— Нет, это не то. Ты хотел бы с ним работать, например, или делить комнату? Или стол?

— Нет, разумеется, — ответил Рабастан с едва заметным нетерпением.

— А почему? — спросил Мальсибер с любопытством, склонив голову к правому плечу.

— Мне неприятно, — чуть пожал плечами Рабастан.

— А почему? — повторил Мальсибер, и во внешних уголках его глаз появились тоненькие лучики морщин.

— Он вообще мне неприятен, — Рабастан, пожалуй, понимал, что Ойген пытается сделать, и хотел, чтобы ему это удалось.

— Чем? — последовал вопрос.

— Он ненадёжен, — подумав, ответил Рабастан. — Сложно угадать, что он сделает в следующий миг. Я не понимаю принципов, по которым он живёт. Не вижу ничего, кроме страха. Он, по-моему, не хочет даже власти.

— О, думаю, что хочет, — возразил Мальсибер. — Только он её понимает не так, как ты. Ему не хватает смелости делать то, чего он хочет — если бы он мог, он стал бы управлять, дёргая за ниточки, но на это ему не хватает ни мозгов, ни силы. Так что он пытается найти тех, с кем его желания совпадают, и быть рядом. Я думаю, примерно так он оказался с Лордом.

— Он чистокровный? — уточнил Рабастан, но Ойген лишь пожал плечами:

— Точно не такой, как ты. Не знаю. Но это не существенно.

— Тогда чего он хочет от Лорда? — Рабастан чуть вскинул брови.

— Я думаю — хотя могу и ошибаться — не в Лорде дело. У меня есть одна теория, — начал было Мальсибер, и тут же рассмеялся. — Времени в Азкабане было предостаточно, и я о многом думал — в том числе о том, что же случилось с Поттерами. И о Питере. Мне всё не давал покоя вопрос, зачем он предал Поттеров. Ну должен же быть смысл? Не уверен, что я понял его верно, но мне кажется, что с какого-то момента его стали раздражать талантливые люди. Особенно такие яркие, как Поттеры и Блэк.

— С чего бы вдруг? — удивился Рабастан. — Мне казалось, ему льстило, что они приняли его в свой круг.

— Потому что он — посредственность, — Мальсибер улыбнулся почему-то грустно.

— Не скажи, — не согласился Рабастан. — Он смог стать анимагом ещё в школе — какая посредственность способна на такое?

— Это не существенно, как говорит Северус, — возразил Ойген. — Он считает себя таким — всегда считал. Не знаю, почему. И злился, что всегда последний. Хотя он талантлив, безусловно — но себя он ровней Поттеру и Блэку не считал. Да и не только им… я вспоминаю школу — он ведь хорошо учился. Но всегда казался середнячком — хотя на самом деле был немногим хуже, например, Люпина. Я думаю, его это точило изнутри: он сам осознавал, что вовсе не бездарность, и не понимал, отчего занимает такое незавидное положение. И со временем стал злиться на тех, кто жил в своё удовольствие и был смел и ярок. Питер же труслив, — Мальсибер снова очень грустно улыбнулся. — Я думаю, сначала это была робость, но потом…

— Разве его кто-то заставлял дружить с ними? — спросил Рабастан. — Ушёл бы — и забыл про них. Особенно когда школа кончилась.

— Что ты, — покачал головой Ойген. — Разве можно так уйти? Они были его миром и он, наверное, не представлял себе его без них — и его это всё больше раздражало. Он не мог уйти. Не знаю, как объяснить это тебе, — он вздохнул и плавным движением палочки пошевелил поленья в камине.

— После объяснишь, — решил, подумав, Рабастан. — Пока что примем, что не мог. Но с ними оставаться он не мог тоже?

— Не мог, — кивнул Мальсибер. — Полагаю, в какой-то момент он осознал, что лучшим выходом бы было, если б они умерли. Их бы просто больше не было — и он бы смог дальше жить, освободившись и, возможно, даже и оплакивая их.

— Ерунда, — Рабастан поморщился. — Я могу понять его желание убить их — и для этого прийти к Лорду. Но оплакивать?

— Я думаю, он просто хотел, чтобы их не стало, — мягко проговорил Мальсибер. — Не важно, как — просто не было бы. Но шансов на то, что они просто умрут, было слишком мало… а убить самостоятельно он их, конечно же, не мог. Он слишком труслив для этого. Мне кажется, его в какой-то момент просто стали раздражать яркие люди — ещё в школе. Я помню, он курсе на шестом вдруг стал так неприязненно глядеть на всех, кто чем-то выделялся… при ответах на уроке, например. Я тогда внимания не обратил на это, а после, в Азкабане, вспомнил. Не только на нас, но и на своих — глядел так, будто его ужасно злили эти выскочки.

— Да он любому из нас, оказывается, мог фору дать, — напомнил Рабастан. — С анимагией.

— Мог, — кивнул Мальсибер. — Но, во-первых, это был секрет, и он не мог об этом рассказать и хоть кому-нибудь похвастаться. А ведь это же обидно для того, кто всегда в тени и на вторых ролях: вот он сделал нечто по-настоящему потрясающее — а сказать некому. А кому можно — те тоже это сделали, и для них оно обыденность, и это во-вторых: с Поттером и Блэком это не работало. Мне кажется, ему и сейчас отчаянно хочется, чтобы все вокруг были бы хоть чем-нибудь, да хуже его — кроме, может, Лорда. Самое забавное, что, в некотором роде, это так и есть: возродил-то Лорда он. Только вот мотив… — Ойген покачал головой и снова поворошил дрова в камине. — Мотив у него — не преданность, не интерес, даже не ненависть и не желание возобновить войну, чтобы наказать предателей. Он же ведь сидел себе спокойно крысой, пока его Блэк не отыскал и не раскрыл. Что ему оставалось? То есть даже свой почти героический поступок он совершил из страха. И, я думаю, все это если и не понимают, то чувствуют — и вот тебе ответ на твой первоначальный вопрос. Потому-то никто и не восхищается тем, что он сделал, и не испытывает благодарности — даже если само возрождение Лорда и приветствуют. Барти, будь он жив, стал бы, действительно, героем — а вот Питер нет. Все понимают — или чувствуют — что он сделал это от безысходности, а не из каких-то благородных побуждений. Все, включая Лорда, — Ойген улыбнулся. — Хочешь чая?

— Нет, — ответил Рабастан, напряжённо обдумывая то, что только что услышал. — Это странно. Он не должен ощущать себя таким. По факту он талантлив.

Ойген тихо рассмеялся.

— Разве это важно? — спросил он, улыбаясь широко и весело. — Посмотри на Северуса или Маркуса. Оба — если и не гении, то невероятные таланты. А что толку? Сколько это им добавило уверенности?

— Неудачный пример, — возразил Рабастан. — С таким отцом, как у Марка, он не мог бы быть другим.

— А что мы знаем о родителях Питера? — спросил в ответ Мальсибер. — Вообще — что мы о нём знаем? Кроме того, что их семья не слишком знаменита, и его мать — волшебница, живущая в нашем мире?

— Вряд ли она хуже отца Марка, — усмехнулся Рабастан.

— Человека сломать просто, — сказал Ойген. — Особенно ребёнка. И совсем не обязательно его для этого пугать.

— Ты его жалеешь? — изумился Рабастан, и Ойген покачал головой:

— Ты знаешь, нет. Хотя должен бы, наверное… но я не могу. Сам не знаю, почему. Мне противно.

— Ты мне только что так долго объяснял, почему так происходит, — усмехнулся Рабастан, — что теперь я сам могу это сделать. Хочешь?

— Нет, — Мальсибер усмехнулся. — Я хочу чаю и чего-нибудь сладкого, — он хлопнул в ладоши, вызывая эльфа и заканчивая разговор.

Они посидели ещё с полчаса за чаем, а потом Рабастан ушёл к себе и лёг, но уснуть не смог. Разумеется, не из-за Петтигрю — что ему до него было? Но весь этот разговор вновь напомнил Рабастану о том, как мало он знает о людях и насколько их не понимает. Не то чтобы ему это было интересно, но, как выяснилось снова, это было просто неудобно: не умея понимать мотивы, Рабастан не мог спрогнозировать дальнейшее поведение, что порой могло серьёзно помешать при планировании.

Надо было что-то с этим делать — и Рабастан, после долгих размышлений, решил, что сам всё равно никогда не научится во всём этом разбираться. Но ведь у него есть Ойген, и потом, Родольфус тоже людей знает… значит, нужно просто советоваться с ними.

Советоваться он не умел — но, наверное, этому он сможет научиться.

С этой мыслью он заснул.

Пробуждение же оказалось неожиданным: проснулся Рабастан от струи холодного воздуха в лицо и вопроса:

— Я сказал, что подожду недолго. Оно кончилось.

Рабастан открыл глаза и увидел сидящего возле его кровати Долохова с палочкой в руках. Впрочем, опасным тот сейчас не выглядел и был даже трезв — чего Рабастану видеть давно уже не доводилось.

— Кто кончился? — переспросил он, садясь на кровати.

— Недолго, — отозвался Долохов. — Объясняй.

Рабастан задумался. Долохову он не то что доверял, но, пожалуй, был уверен, что тот тоже не в восторге от возвращения их господина и хозяина. Но вот что сказать ему, а о чём лучше умолчать, он пока что не решил — а главное, не успел обсудить это с братом. Впрочем, можно начать с малого.

— Лорд вернулся, — сказал Рабастан очень серьёзно.

— Да ты что? — ахнул Долохов. — Когда? Как? Почему не знаю?

— Я не об этом, — Рабастан вздохнул. В таком тоне, что взял Долохов, он разговаривать не умел и не любил. — Он умер — а потом вернулся. Это не так просто.

— И что, есть много способов? — осведомился Долохов.

— Есть, — коротко ответил Рабастан.

— Думаешь, он и вправду стал бессмертен? — усмехнулся Долохов.

— Отчасти, — Рабастан пока не был готов рассказывать ему о хоркруксах. — Просто так его убить нельзя, — медленно проговорил он, думая о том, что Родольфус бы, наверное, снова отругал его за неосторожность. И о том, что ему надоело всё время оглядываться на его реакцию. Хотя нередко она бывает верной, и надо как-то примирить эти два факта.

— То есть, — уточнил Долохов, — если я сейчас ударю по нему Авадой, что произойдёт?

— Ты не сможешь, — возразил Рабастан. — Он почует. Через метку.

— А если это сделает кто-нибудь не меченный? — тут же спросил Долохов.

— Что будет с этим телом, я не знаю, — признался Рабастан. — Я не знаю, до какой степени оно живое. Но даже если разрушить тело, сам Лорд не умрёт.

— А что будет? — с острым интересом спросил Долохов. — Кем он станет? Призраком?

— Нет, — Рабастан вдруг понял, что ответа сам не знает. — Его душа останется здесь, на земле, и её можно будет снова поместить в специально созданное тело. Но он призраком не будет — это другое. Извини, не знаю, как объяснить понятнее.

Долохов махнул рукой и спросил:

— И что делать?

— Мы об этом думаем, — честно ответил Рабастан. — Не знаю, что ещё сказать. Сейчас, по крайней мере.

— Как узнаешь — скажешь, — Долохов поднялся и вышел со словами: — Завтрак не проспи.