Некромант (джен)

Ходить на уроки Рабастану сразу же понравилось. Он обычно садился за самую последнюю парту — так, чтобы на него никто, кроме учителя, не смотрел. Ему вообще было неуютно ощущать спиною взгляды и осознавать, что там, сзади, кто-то есть, и последняя парта отлично решала эту проблему. Он предпочитал сидеть один, но, к сожалению, почти на всех уроках количество учеников и парт совпадало полностью, так что место приходилось делить с кем-то — и в подобных случаях Рабастан предпочитал Блэка: тот был почти таким же замкнутым, как он, и с ним можно было просидеть целый урок, не обменявшись ни единым словом. Рабастану это нравилось — а ещё Блэк был совсем неглупым, и с ним вместе было хорошо работать.

Особенно на Зельеварении, где результат при парной работе сильно зависел от общей слаженности и умения понять друг друга. Они с Блэком понимали — хотя лично Рабастану на Зельеварении было скучновато. Успевал он хорошо — ибо что же сложного в том, чтобы просто аккуратно выполнить изложенный рецепт? Рабастан не понимал, как вообще можно не успевать по Зельям — разве что не уметь читать? Умеешь — прочитаешь, а, следовательно, сделаешь. Да, порою нужно быстро двигаться — ну и что? Они все умели бегать, например, так в чём проблема?

А она была — и весьма у многих. Тот же Кроккетт, например, каждый раз получал за зелье в лучшем случае Слабо, а чаще — Отвратительно, да и то, похоже, потому, что Слагхорн, как правило, своих щадил. Причём он такой был не один — Зельеварение вообще почему-то считалось одним из самых сложных предметов. Что в нём сложного, Рабастан не понимал, и уж на что-на что, а на него обычно тратил времени ровно столько, сколько требовалось, чтобы написать эссе минимальной длины. Эссе он, как правило, писал весьма небрежно, и поэтому обычно получал за него не Превосходно, а только Выше ожидаемого, но его это мало волновало. Ведь Родольфус же сказал ему, что оценки не имеют значения, и его учитель тоже не требовал от него исключительно высших баллов — значит, для чего стараться? Он не будет заниматься Зельеделием, когда закончит школу — он же некромант, а не аптекарь. И потом, предмет же ведь он знает — просто времени жалеет на то, чтобы расписывать всё это.

Гербология с профессором Спраут представлялась Рабастану скучной и ненужной, однако успевал он по нему прекрасно. Во-первых, потому, что Спраут была деканом — а с деканами без нужды ссориться не стоит, а во-вторых, потому что на её уроках ему вполне хватало хорошей памяти и небрезгливости. Оставалось лишь писать эссе потщательнее, и очень скоро Рабастан стал если не любимцем декана Хаффлпаффа, то, по крайней мере, пользовался её заметной симпатией. А что на самом деле он на Гербологии скучал — так этого не знал никто, кроме него и Родольфуса, которому он регулярно и подробно писал ежевечерне, отправляя, впрочем, письма только раз в неделю, в пятницу — с тем, чтоб в субботу получить ответ.

Впрочем, хуже всего оказались уроки по истории магии. Рабастан их очень ждал — хотя и слышал от Родольфуса, что профессор Биннс обладает редкостным умением превратить любую историю в страшную нудятину. Рабастан не очень верил брату: как может быть волшебная история занудной? Это же и заговоры, и войны, и преследования магглами и магглов — это всё просто невозможно скучно рассказать! Но Родольфус оказался прав: первый же урок профессора Биннса оказался неимоверно скучен и донельзя Рабастана разочаровал. Одно было хорошо: профессор никогда не обращал внимания на то, кто у него присутствует, и кто чем занимается — и с тех пор или вовсе не ходил на его уроки, или же ходил, но делал там другие.

Совсем иначе дело обстояло с чарами, трансфигурацией и астрономией. Уроки профессора Флитвика — настоящего полугоблина! — Рабастан полюбил с первых же минут. Вот на подготовку к ним он время не жалел, и эссе писал как следует — видимо, поэтому и быстро стал одним из лучших. Тем более, что общаться с профессором Флитвиком было легко, и он с удовольствием поощрял студенческое любопытство — так что Рабастан завёл привычку задерживаться после урока и задавать вопросы.

С профессором МакГонагалл, правда, так не выходило. Нет, трансфигурация Рабастану нравилась, но желания общаться с профессором вне необходимого декан Гриффиндора у него не вызывала — тем более, что она нередко его наказывала. И было, за что: война с четвёркой второкурсников-гриффиндорцев, начавшаяся в Хогвартс-экспрессе, в школе только разгорелась. К тому же, драться Рабастану нравилось: было в этом что-то очень настоящее, живое, то, чего он никогда и нигде больше не испытывал. Благо, Блэк и Поттер, судя по всему, придерживались почти таких же взглядов, и сходиться врукопашную не боялись. И, к их чести, вне зависимости от результата не жаловались — но их всё равно ловили, после чего уже доставалось всем.

— Не пытайтесь сыграть на том, что вы всего лишь первокурсник, мистер Лестрейндж, — на третий раз сказала МакГонагалл. — В такой драке не используется магия, а лет вам уже почти двенадцать.

Рабастан тогда смолчал, хотя эти слова его обидели. Разве он пытался оправдаться тем, что курсом младше Блэка с Поттером? Дрался он всерьёз, в полную силу — какая разница, на каком он курсе?

После этого он даже охладел было к трансфигурации, но со временем интерес к предмету победил неприязнь к той, что его преподавала — к тому же, МакГонагалл, следовало отдать ей должное, всегда оценивала его работы беспристрастно.

В астрономию же Рабастан влюбился совершенно иррационально. Она не особенно была ему полезна: для чего некроманту знать о звёздах? — но звёздное небо, его карты, законы перемещения светил притягивали его, словно бы магнитом, полностью захватывая воображение и бередя в душе незнакомые ему прежде струны. Астрономию он не учил — он любил её и сердцем, и душой, и поэтому, наверное, был с самого начала самым лучшим, чего даже и не замечал. Преподаватель, совсем молодая ещё женщина, которой, кажется, было едва за двадцать, с красивым именем Аврора Синистра, строгая и остроумная, тоже понравилась ему с первого взгляда, и довольно быстро Рабастан стал одним из самых любимых её учеников.

Уроки полётов на метле Рабастану тоже сразу же понравились. Он, конечно же, летать умел: его очень рано посадили на детскую метлу, а последние пару лет перед школой он летал уже на взрослой, правда, зачарованной и в присутствии родителей или брата. Так что ничего особо нового он на уроках не узнал — но он любил летать, и относился к этим занятиям как к приятной передышке в череде занятий. Умения свои он не слишком афишировал, потому что ему совершенно не хотелось «стать для всех примером», просто исполняя то, что требовалось, так что мадам Хуч не выделяла его из массы остальных учеников.

Единственным предметом, к которому Рабастан не знал, как относиться, была Защита от Тёмных искусств. Он надеялся на то, что он будет самым интересным — а на деле… нет, он интересным был. По-своему. Но то ли преподавательница была не то чтобы незнающей, но очень скучной, то ли он сам знал слишком много — но Рабастан, пожалуй, был разочарован. Хотя заклинания учить ему понравилось, а тренировать их — ещё больше, но, в целом, всё это оказалось совсем не так зрелищно, как он предполагал.

Школа вообще оказалась совсем не такой, как он представлял себе. Больше всего Рабастана изумляло то, что жить в комнате с четырьмя другими мальчиками оказалось не так отвратительно, как представлялось. Спасал полог: стоило его опустить и тщательно задёрнуть, как Рабастан оказывался в том самом привычном одиночестве, к которому привык. Вероятно, полог был так специально зачарован — или Рабастану просто повезло иметь достаточно спокойных сотоварищей.

Это было правдой: никто из обитателей их спальни не был склонен к болтовне и шуму. Разве что, пожалуй, Кроккетт — но у него быстро появились приятели из соседней спальни, и он приходил к себе, по большей части, только спать. Остальные четверо же не особенно рвались общаться — хотя, разумеется, разговоры, так или иначе, возникали.

Рабастана же не трогали особо: после драки, ознаменовавшей общее знакомство, ему было достаточно в ответ на неуместные, на его взгляд, вопросы просто буркнуть что-то резкое, чтобы его оставили в покое. Вообще, та драка имела для Рабастана неожиданное последствие: Родольфус, которому он, конечно, сразу же обо всём написал, прислал ему неожиданно длинное письмо, серьёзное и непривычно тёплое, где писал, что драться правильно и нужно, но решать вообще все конфликты и проблемы таким образом не то чтобы нельзя — нет, можно. Но не стоит. «Потому что это значит постоянно жить в состоянии войны со всеми — но ведь твоя цель не в этом. Ты же ищешь не победы, а покоя, а вражда со всеми — последнее, что может его дать. Кроме драки, существуют и иные способы вынудить других с тобой считаться. То, что происходит ежедневно, становится обыденным и приедается — и тебя начнут считать неадекватным и жестоким, что однажды может привести к тому, что все пострадавшие однажды захотят объединиться и отомстить тебе. Знаю, ты не испугаешься, но ведь цель не в этом, верно?

Напротив, любая редкость приковывает к себе внимание. Если сломанный нос Бёрка (ты спросил, откуда знаешь его имя — у его отца магазин редкостей и артефактов в Лютном переулке, но было бы неплохо, если бы окружающие полагали, что тебе это имя по-прежнему ни о чём не говорит) останется единственным подобным происшествием в вашей спальне хотя бы до рождественских каникул, а лучше бы и дольше, его все запомнят. Сейчас ты всех их удивил и даже поразил — и будет хорошо, если это чувство у них останется, а не превратится в раздражение на неприятно непредсказуемого соседа.

Рэба, люди, особенно в столь юном возрасте, часто говорят, не думая, и нередко вовсе не желают оскорбить кого-то. Попробуй научиться отличать намеренное оскорбление от глупости — это очень пригодится в жизни в целом и поможет сейчас не отвлекаться на не стоящую этого ерунду. Посмотри вокруг, послушай, как общаются в гостиной: просто сядь в углу с учебником и слушай, как ты это умеешь. Люди часто шутят, и нередко по-дурацки, и большинство из этих шуток не стоят вовсе никакой реакции.

Это важно понять, Рэба, если ты действительно желаешь, чтоб тебя оставили в покое. Детям — а тебя будут все семь лет окружать дети и подростки, и я сейчас не только о телесном возрасте — свойственно дразнить того, кто на это реагирует. Не важно, как — им интересно вызывать реакцию. Удар в нос сработает, если он будет случаться редко — если же ты станешь делать это постоянно, окружающим всё время будет интересно дёргать тебя за усы, как невоспитанному заскучавшему ребёнку — кошку. Научись смотреть в глаза этим глупцам, представляя на их месте эльфов — но чужих, которых нельзя трогать. Ты ведь не обидишься на эльфа и не возмутишься тем, что он сказал тебе, не так ли? Удивишься просто и, возможно, посмеёшься. И, быть может, пожалеешь его, представляя наказание, что наложит на него потом хозяин. Смотри так — но не говори ни слова, потом разворачивайся и или уходи, или продолжай заниматься тем, чем занимался.

Есть, конечно, иной способ, но тебе пока что это будет слишком сложно: можно отвечать на шутку шуткой, и на колкость — колкостью. Но делать это тяжело, если у тебя нет дара остроумия — как, к примеру, у Малфоя. Так что это мы с тобой пока оставим — но тебе ведь и не нужно стать душой компании. Игнорируй — и срывайся редко и по действительно серьёзным поводам. Поверь, это пугает и обескураживает куда больше.

Если ты спросишь, почему я прежде тебе ничего подобного не говорил, я отвечу следующее: прежде у тебя не было выбора, с кем общаться, а с кем нет, этот выбор делали за тебя родители. Теперь всё иначе: в школе никто не может вынудить тебя находиться в той компании, в которой тебе быть не хочется — разумеется, уроки исключение, но, я полагаю, ты прекрасно это понимаешь. В школе у тебя есть определённая свобода — а она всегда накладывает и ограничения.

Возвращаясь к Бёрку. Он не стал с тобою драться и не отомстил никак, когда вы легли спать — значит, готов подчиниться твоим правилам. Игнорируй его до тех пор, пока он (хотя, скорее, если вдруг — я не думаю, что это случится) не перейдёт к действительно враждебным действиям или словам. Сейчас ты выиграл — не потеряй победу, пытаясь упрочить её. Очень важно научиться не совершать избыточного — но я убеждён, что это у тебя получится лучше, чем у кого бы то ни было другого.»

Рабастан об этом письме думал очень много дней, и в конце концов решил поверить брату на слово и проверить его теорию — в конце концов, он ведь всегда мог оборвать эксперимент и вернуться к привычному способу решения проблем. Однако, это не понадобилось: чем дальше, тем больше Рабастан понимал, что Родольфус оказался во всём прав.

Возможно, на руку Рабастану играло ещё и то, что он был старше всех на первом курсе и дружил со второкурсниками, да ещё и пользовался откровенным покровительством старосты. Правда, Бёрк его откровенно недолюбливал, но больше не задирал, Крокетту же было всё равно, ну а с Уилкисом и Блэком Рабастану было просто нечего делить.

С последним Рабастан общался больше, чем с другим одноклассниками. Поначалу он опасался, что его вражда со старшим Блэком перекинется на младшего, однако быстро выяснил, что Регулус был совершенно не похож на брата и почти что не общался с ним. Правда, большей частью не по собственной вине: Сириус сам избегал его, а когда браться всё же разговаривали, мирной их беседу назвать было непросто. Они даже иногда дрались — причём не в шутку и не тренируясь, а всерьёз!

Рабастану это было дико: он привык к тому, что брат есть брат, и уж с кем-с кем, а с ним можно быть самим собой. Даже мистер Эйвери, его учитель, который, как понимал Рабастан, весьма скептически относился к таким понятиям как «дружба» и «родство», делал исключения для братских и сестринских чувств.

— Выросшие вместе дети одних родителей обычно бывают связаны сильнее, чем какие бы то ни было иные люди, — говорил он. — Люди зачастую недооценивают эту связь, считая самой прочной ту, что возникает между ребёнком и его родителями — но это в корне неверно. Они неравны — а неравные не могут быть по-настоящему привязаны друг к другу. Братья или сёстры же — совсем другое дело. Нет на свете человека, более равного тебе, чем брат или сестра. Поэтому, хотя я, как ты знаешь, не поощряю излишнюю близость между людьми, делаю, в определённом смысле, исключение для вас с Родольфусом.

— А мы с Маркусом разве не равны? — спросил однажды Рабастан.

— В определённом смысле вы сравнялись, когда ты стал моим учеником, — ответил Эйвери. — Поэтому я не возражаю против вашего сближения.

Но Маркус, всё же, Рабастану был и далеко не так близок, как Родольфус. Да, конечно, тот был старше — но ведь лет через двадцать это будет не так важно. И даже сейчас у Рабастана не было никого ближе и дороже, чем старший брат.

А вот Регулус и Сириус дрались и вообще, похоже, никогда нормально не общались. Рабастану это было очень странно — и, при этом, невероятно интересно. Почему так? Из-за того, что Сириус — на Гриффиндоре? А что было бы, если бы на Гриффиндор попал Родольфус? Или же, напротив, Рабастан? Они тоже ссорились бы?

Впрочем, не меньше, чем с Блэком, он общался с Эйвери, а так же — заодно — со Снейпом и Мальсибером. И если с последним их общение, по большей части, сводилось к дракам или же каким-то каверзам, по большей части, против гриффиндорцев, в целом, и той четвёрки с Блэком и Поттером, в частности, то с Маркусом и Снейпом можно было поговорить о чём-то интересном. Правда, Снейп относился к Рабастану довольно настороженно, но обсуждать некоторые учебные вопросы им это не мешало. Рабастана это, в принципе, устраивало — если бы не та магглорождённая девочка.

Лили Эванс.

Рассмотреть её он рассмотрел, конечно, но ему ужасно хотелось с ней поговорить и задать ей множество вопросов — однако Снейп его с ней не знакомил, а она сама желания разговаривать с Рабастаном не обнаруживала. Был бы Рабастан Мальсибером, возможно, у него бы получилось справиться самостоятельно, но он был, кем был, и знакомиться и, тем более, сходиться с кем-то не умел. Приходилось изучать Эванс издалека, наблюдая за ней, по большей части, в Большой зале, или же следя за Снейпом. И чем дальше — тем больше Рабастан понимал, зачем тот с ней дружит. Она знала его лучше всех, так же, как и он — её, и понимали они друг друга с полуслова. Снейп ведь тоже вырос в мире магглов — и, к вящей досаде Рабастана, наотрез отказывался про него рассказывать.

— Нет там ничего хорошего, — сказал он на его вопросы. — Я живу там просто потому, что больше пока негде. Паршивое место.

— Почему? — проявил настойчивость Рабастан.

— Мерзко потому что, — сказал Снейп. — И тупо.

— Почему тогда вы не живёте здесь? — спросил Рабастан. — Почему твоя мама пошла за маггла замуж? — задал он, наконец, один из тех вопросов, что не давали ему покоя с того самого момента, как он узнал о том, что Северус — полукровка.

— Хочешь, познакомлю вас — и спросишь, — недобро предложил Снейп, на чём все расспросы Рабастана и закончились.

Больше же магглорождённых на их курсе не было, и Рабастан решил, что, когда вырастет достаточно, чтобы самому, без взрослых ходить, куда захочет, сходит и посмотрит, как там живут магглы.

И потом, он понимал прекрасно, что всё это — пустое любопытство, как говорил его учитель. Что ему до магглов? Которые даже не видят волшебства? Разве ему есть, чему у них учиться? Нет, конечно — так зачем же тратить на них время? Его и так мало, и им нужно распоряжаться аккуратно — так всё время повторял ему учитель, и Рабастан был с ним, в общем-то, согласен.

Так что он решил пока забыть про магглов и заняться изучением вещей куда более полезных — например, того, чему учили его призраки.