Некромант (джен)

Похороны назначили на следующий день, а пока тела обоих Лестрейнджей покоились в гробах в главном зале. Рабастан прекрасно понимал, что должен помочь брату с подготовкой похорон, но как ни старался, сосредоточиться не мог — и когда Родольфус на предложение помощи, поглядев на Рабастана, сказал, что справится и сам, искренне поблагодарил его и сразу же ушёл на берег. Но к воде спускаться он не стал — и, усевшись на краю скалы, уставился на ночное море, серебрившееся под почти полной луной, и так замер.

Он не представлял, сколько прошло времени, когда услышал, как его зовут по имени — громко и настойчиво и, обернувшись, увидел стоящих на пороге дома родителей. Рабастан не удивился и не испугался: к мёртвым он привык. Просто встал и медленно пошёл к ним, почти силой заставляя себя думать. Вообще думать — потому что это было последнее, чего ему сейчас хотелось. Сидеть бы так на берегу и просто смотреть — на море, берег, на весь мир, смотреть и ни о чём не думать.

Впрочем, такой роскоши себе позволить он, конечно же, не мог.

Вот сейчас он впервые по-настоящему оценил необходимость окклюменции: без неё ему бы было сложно сосредоточиться в достаточной степени для того, чтобы не позволить родителям догадаться, кто виноват в их смерти. Хотя это было бы, конечно, справедливо, но Рабастан не хотел получить от них проклятье на прощанье. Иногда такие вещи вовсе невозможно снять, а когда возможно, сделать это всё равно бывает очень сложно. Всё равно они уже мертвы, а он и так отлично знает, что виновен.

Идя к замку, Рабастан отметил про себя, что окна спальни брата тускло светятся и слегка приободрился. Значит, вероятно, ему не нужно будет сейчас прятаться. Ну хоть так… хотя ведь есть портреты. Впрочем… Впрочем, больше некуда откладывать. Готов он или нет, ему придётся сегодня рассказать всё брату.

— Почему ты не сказал нам? — спросил отец, и Рабастан усмехнулся с горечью: даже в смерти тот не изменился. Что ж, он ведь хотел узнать, насколько смерть меняет человека — вот и ответ. Не меняет.

— Не знал, как, — ответил Рабастан и спросил в ответ: — Что вы сделали бы?

— Я не знаю, — сказал отец. — Нашли бы тебе учителя. Не знаю, — повторил он. — Портреты расспросили бы. Я слышал, что у нас в семье подобное бывает. Но не думал, что… Почему ты не сказал?

— Не захотел, — Рабастан не видел смысла в откровенности. Что она даст покойным? А ему? Заронит в них ощущение вины? Зачем? Чтобы им было тяжелее отыскать Дорогу, а затем идти по ней? Рабастан не хотел ни мстить, ни что-то выяснять. Всё равно теперь уже не сделать ничего. Пусть идут спокойно.

— Почему? — спросила мать. — Почему ты нам не доверял?

— Я никому не доверял, — ответил Рабастан, хотя вот ей ему ужасно захотелось рассказать, что однажды он пытался, но она не стала его слушать. Но он понимал, что это детское и глупое желание, от удовлетворения которого не изменится, на самом деле, ничего. Не нужно. После, если он захочет, он расскажет это материнскому портрету — но саму её отпустит. Пусть уходит с миром.

— Ты должен рассказать Родольфусу, — настойчиво сказал отец. — Он обязан знать.

— Я расскажу, — кивнул Рабастан.

— Расскажи сейчас, — потребовал отец. — И дай мне с ним поговорить. Есть вещи, которые ему следует знать.

— Есть портрет, — возразил Рабастан. — Портрет расскажет.

— Это не то, — поморщился отец. — Дай мне с ним поговорить.

— Нам! — вмешалась мать.

— Не дам, — отрезал Рабастан. — Пока не объясните, для чего.

Не хотел он вот так, в спешке сообщать такие новости Родольфусу. С другой стороны, подумал Рабастан, ведь брат тоже может рассердиться на него за то, что он не дал ему с родителями попрощаться.

— Мы с ним кое-что не обсудили, — сказал отец. — И я хочу быть уверен в том, что он знает, кто ты.

— Я подумаю, — сказал Рабастан и вынул палочку. — Ждите здесь, — велел он и добавил: — Я вам запрещаю выходить из зала.

Он взмахнул палочкой и впервые в жизни начал самостоятельно запечатывать помещение, закрывая мёртвым выход из него. Потом вышел сам, замкнул образовавшийся за ним проход, и медленно пошёл по лестнице наверх. Разговаривать с Родольфусом ему сейчас невероятно не хотелось. Всё должно бы было быть не так! Совсем не так… Вот сейчас он скажет брату правду — всю, потому что резать по кускам хвост Рабастан был совсем уже не в силах. Он прекрасно понимал, что теперь точно потеряет брата, но ни сил, ни желания юлить и выворачиваться у него не было. И потом, это просто может быть опасно.

Дойдя до дверей Родольфуса, Рабастан прислонился к ней всем телом и, прижавшись к дереву щекой, замер так на несколько минут, оттягивая неприятный разговор. И вдруг понял, что там, за дверью, Родольфус не один. Внутри был ещё кто-то — и Рабастан, охваченный и обожжённый ужасом от мысли, кто там может быть сейчас, рванул дверь на себя…

…и остановился на пороге, чувствуя себя ужасно глупо и неловко — потому что сидящая на… ну, в общем, на кровати, а заодно и на его брате женщина с длинными чёрными кудрями, обернулась к двери и, глянув на Рабастана так, словно бы пыталась прожечь его насквозь, велела:

— Закрой дверь.

— Не могу, — ответил Рабастан, старательно сдерживая внезапный смех и понимая, что удержать его не может. Всё, что он мог сделать — лишь зажать руками рот и, мотая головой, пробормотать что-то неразборчивое, продолжая то ли хохотать, то ли рыдать. Сразу от всего: от нелепой ситуации, в которую попал, от охватившего его стыда, от тоски о том, что в последний раз его как нормального человека Родольфус увидит именно сейчас и здесь, от сжигающей его вины за смерть родителей — от всего и сразу. Всё, что Рабастан сумел сделать — это отступить назад и, выбравшись из комнаты, опуститься на пол в коридоре и, закрыв глаза, свернуться клубком и постараться успокоиться.

Успокоиться не получалось. Всё, что он смог сделать — перестать хотя бы звуки издавать, на большее сейчас его силы не хватило. Рабастан постарался сосредоточиться и сконцентрироваться, отключившись временно от окружающей его реальности — и не сразу понял, что его левитируют. Он опомнился уже, лёжа на кровати, у которой сидели несколько встрёпанные и потные, но уже вполне одетые Родольфус и та женщина, которую Рабастан немного знал: Беллатрикс Блэк. Так вот почему она в последнее лето так часто появлялась у них дома… а он и не понял ничего. Хотя какая сейчас разница?

— Извини, если мы тебя шокировали, — сказала она сочувственно и дружелюбно. Даже в том состоянии, в котором Рабастан пребывал сейчас, он удивился: прежде он не помнил за старшей из сестёр Блэк подобных качеств. — Не сердись на Руди: ты ведь уже взрослый и наверняка знаешь, что иногда мужчине в сложные моменты нужно… разряжаться.

— Нет, не знаю, — сказал Рабастан, садясь. Разумеется, от него ждали совсем другого ответа, но сил что-нибудь изображать у него сейчас не было. Да и желания. В конце концов, он у себя дома.

— Это странно, — сказала Беллатрикс, и в её чёрных глазах отразилось искренне удивление. — Ты красавчик.

— Я некромант, — отрезал Рабастан, разом прекращая эту тягомотину. — Некромантам всё это не нужно.

— Что? — спросил Родольфус и Рабастан подумал, что никогда в жизни не видел у него настолько широко раскрытых глаз.

— Я некромант, — повторил Рабастан твёрдо и устало. — Рождённый. Оказывается, у нас в семье такое иногда случается. Мне очень много чего нужно рассказать тебе, но сейчас…

— И давно ты знаешь? — перебил его Родольфус.

— С восьми лет, — ответил Рабастан. Вот сейчас он спросит…

— Почему ты не сказал мне? — взволнованно спросил Родольфус. — А родители? Они знали?

— Нет, не знали, — сказал Рабастан — и, обернувшись к Беллатрикс, сказал, наверно, слишком резко: — Белла, извини. Нам нужно поговорить наедине.

— Ты и вправду некромант? — спросила она, изумлённо и весьма внимательно его разглядывая.

— Правда, — Рабастан нахмурился. — Белла…

— Это удивительно, — почти пропела она, поднимаясь.

— А ещё отвратительно и мерзко, — отрезал Рабастан. — Знаю, слышал. Извини, но мне сейчас не интересно, что ты думаешь об этом. Оставь нас, пожалуйста.

— Что ты, — ласково проговорила Беллатрикс, проводя ладонью по его плечу. — Это изумительно и почти невероятно. Некромантия — великое искусство. И невероятно редкий дар. Ты потрясающий и уникальный, — сказала она мягко. — Я не буду вам мешать и пойду пока поем, — сообщила она братьям — и ушла.

А они остались. Вдвоём. И некоторое время так молча и сидели друг напротив друга.

— Почему ты не сказал мне? — наконец, повторил Родольфус.

— Я хотел, — признался Рабастан. Ему так хотелось хоть кому-нибудь всё наконец-то рассказать, что он решил себе позволить это, понимая, что расстроит брата. Делать это он отчаянно не хотел, но хоть кто-то же ведь должен знать о нём больше, чем его учитель! — Я знаю, чем ты считаешь некромантию и таких, как я. Я боялся и по-прежнему боюсь потерять тебя. Но молчать я больше не могу. Поэтому…

— Да я… — Родольфус помотал головой. — Я и сам не знаю толком, что я думаю. Сказать по правде, эта область магии меня никогда не интересовала.

— То есть как? — переспросил Рабастан непонимающе. Ему вдруг показалось, будто он почти оглох, да и тело стало вдруг совсем чужим — а ещё его как будто окатили кипятком. Не знает? Родольфус не знает, что думает о некромантии?

— Вот так, — Родольфус чуть развёл руками. — Я понятия не имел, что у нас в семье… Я вообще почти не знаю ничего об этом.

— Ты же мне сказал, что это мерзость! — выдохнул Рабастан. — Ты сказал мне! Помнишь?!

— Н-нет, — немного неуверенно сказал Родольфус. — Вряд ли я бы мог сказать такое: я ведь так не думаю… да я вообще до этого момента никогда не…

— Ты сказал мне! — крикнул Рабастан. Голова кружилась, и в ушах звенело. Он ведь помнил, помнил те слова, ту сцену — помнил, как вчера! «Потому что это мерзость. Некроманты омерзительны», — Рабастан все эти годы слышал голос брата, повторяющий эти слова. А тот… не помнит?!

— Рэба, да когда? — спросил растерянно Родольфус. — Я вообще не помню, чтобы мы с тобою о подобном говорили.

— В день похорон деда! — Рабастан запустил пальцы в волосы и с силой потянул за них. — Я как раз тогда узнал, кто я… не помню, что тогда ты мне сказал, что я решил, что и ты тоже некромант — и спросил тебя об этом, а ты мне ответил, что, мол, к счастью, нет, и я спросил, почему «к счастью», а ты ответил «потому что это мерзость. Некроманты омерзительны». Ты действительно не помнишь?

— Нет, — подумав несколько секунд, признал Родольфус. — Погоди… ты что, поэтому молчал? — медленно спросил он почти с ужасом.

— Да конечно, я молчал! — воскликнул Рабастан. — Как я мог тебе сказать, что я — мерзость? Чтобы потерять тебя? Единственного, кому было дело до меня?! А теперь ты говоришь мне, — добавил он уже намного тише, — что ты даже не помнишь этот разговор. И не понимаешь, почему я не сказал тебе.

— Мерлин, — совершенно убитым голосом пробормотал Родольфус. — Я, конечно, посмотрю всё в Омуте и вспомню — но… Мерлин, — повторил он и потёр лицо руками. — Рэба, я не знаю, что сказать. Мне жаль. Мне невероятно жаль.

— Ты не представляешь, что наделал, — глухо проговорил Рабастан, опуская веки. — Руди, ты даже не представляешь…

Он с силой прижал пальцы ко лбу, заставляя себя сосредоточиться. Поздно теперь плакать — прошлого не воротить. Зря он так напал на брата — в конце концов, он ведь сам решения принимал. При чём тут Родольфус?

— Что? — спросил тем временем Родольфус, пристально глядя на Рабастана. — Рэба, расскажи мне. Хотя бы сейчас. Пожалуйста.

— Расскажу, — медленно проговорил Рабастан, облизывая сухим языком сухие губы. — Ты не виноват, конечно. Просто я... я не ожидал. Но ты не мог знать. Я скажу... Только ты меня возненавидишь, вероятно, — предупредил он, нервно дёрнув углом рта. — Я тебя пойму — хотя, — он криво усмехнулся, — мне сложно передать тебе, насколько мне этого не хочется.

— Не возненавижу, — очень серьёзно сказал Родольфус, заглянув ему в глаза. — Что бы ни было.

— Спасибо, — улыбнулся одними губами Рабастан и, дотянувшись, стиснул руку брата. — За намерение. Но поверь, ты ошибаешься. Потому что я нашёл себе учителя, — его улыбка стала похожей на оскал. — Угадаешь имя?

— Эйвери, — помолчав, очень ровно и безэмоционально сказал Родольфус.

— Ты всегда был очень умным, — кивнул Рабастан. — Ты угадал. А теперь, — продолжил он, ловя и удерживая его взгляд, — мы с тобой хороним наших родителей. Потому что скоро мне уже семнадцать, и Эйвери считает, что мне не стоит возвращаться в школу ещё на два года. Но родители настаивали бы… если б были живы.

Он умолк. Родольфус тоже ничего не говорил, и они довольно долго так сидели, в тишине.

— Говорят, — сказал Родольфус, наконец, — что словом можно убить вернее, чем ножом или заклятьем. Я всегда считал, что это глупая гипербола.

— Доказать я это не смогу, — тихо проговорил Рабастан. — Но я уверен. Прости. Знаю, что я виноват. Но я не думал, что… хотя это теперь не важно.

— Если уж кому просить прощенья, — кривовато усмехнулся Родольфус, — то не тебе. Никогда ещё я не жалел так о словах, которых даже и не помню. Прости. Хоть это и бессмысленно уже.

— Не бессмысленно, — почти прошептал Рабастан, вновь сжимая его руку. Ему стало наконец тепло, и он вдруг понял, как устал. Лечь бы спать — прямо сейчас и здесь… Рабастан сморгнул, зажмурился, открыл глаза и всё-таки спросил, хотя и понимал, что это лишнее: — Значит, я ошибся? Не возненавидишь?

— Я мерзавец — но я не подлец, — пошутил Родольфус. — Но оставим всё это пока. До завтра. После похорон нужно будет подумать, что нам теперь делать.

— Да, оставим, — согласился Рабастан. — Тебя ждут внизу. Родители. Отец хочет поговорить с тобой о чём-то. Ты не сможешь его видеть или слышать — я перескажу его слова.

— Ты расскажешь мне, что это такое — быть таким? — попросил в ответ Родольфус.

— Если хочешь, — после долгой паузы ответил Рабастан. Родольфус кивнул, и Рабастан сказал: — Я хотел бы, чтоб ты знал. Я всегда хотел. И мне нужен твой совет, потому что я не знаю, что мне теперь делать.

— Будем думать вместе, — пообещал Родольфус — и поднялся. — Но сперва пойдём закончим с мёртвыми, — он протянул руку Рабастану, помогая тому встать, а потом притянул его к себе и, коротко обняв, повёл из комнаты.

КОНЕЦ II ЧАСТИ