Некромант (джен)

Раз в неделю родители Рабастана устраивали то, что называли «детским чаем», приглашая во второй половине дня гостей с детьми-ровесниками Рабастана, родители которых зачастую просто оставляли их у Лестрейнджей и уходили, возвращаясь только вечером. Детям накрывали чай в малой столовой, а потом отправляли играть — в хорошую погоду на большой лужайке перед домом, а в плохую — в главный зал, где чарами на это время защищали развешенное по стенам оружие. Детям у Лестрейнджей нравилось, и их нередко собиралось более десятка — а вот Рабастан эти среды, потому что собирали здесь «его» гостей по средам, почти ненавидел. В этот день всё шло не так: уроки у него были лишь с утра, сразу после завтрака, а после обеда его непременно переодевали во что-нибудь «приличное» и отправляли в главный зал — встречать гостей. С которыми ему потом предстояло провести несколько часов! До вечера.

Что с ними всеми делать, Рабастан знал лишь теоретически. «Развлекай их, — говорила его мать, — обязательно поговори с каждым, смотри, чтоб во время игр никто не сидел без дела…» К счастью, мать не слишком доверяла Рабастану, и, по большей части, организовывала его гостей сама — а ему потом, когда все расходились, сердито выговаривала, что с таким поведением он никогда не найдёт себе друзей, и ему нужно брать пример с Родольфуса, у которого чудесные друзья и вообще…

— Не слушай, — как-то раз сказал ему Родольфус после очередной такой беседы, свидетелем которой стал случайно. — Меня в твоём возрасте отчитывали так же. Я, сказать по правде, тоже не Малфой по части организации приёмов.

Рабастан кивнул тогда, но брату не поверил: он же видел сам, что у того в гостях бывают на каникулах товарищи, и они отлично вместе с ним проводят время без всякой помощи родителей. Значит, он дружить умеет — но сейчас Родольфус был в школе, и вернуться должен был лишь летом, а сейчас был лишь апрель. До июля ещё долго…

Рабастан, конечно, написал ему письмо, где спросил, как можно с кем-то подружиться. И получил ответ, что нужно просто слушать человека, запоминать, что он говорит, и потом задавать с заинтересованным лицом нужные вопросы о том, что тому нравится или интересно. Люди любят говорить — и у всех проблема в слушателях.

Прочитав ответ, Рабастан расстроился. Может быть, Родольфус и был прав, но это точно было не про Маркуса: тот тоже всегда сидел в сторонке и нередко что-нибудь читал, или просто глядел на вопящих и носящихся детей. С одной стороны, это было хорошо: к нему можно было просто подойти и, например, сесть рядом. Но потом же нужно будет что-нибудь сказать! Но что? Не может же Рабастан сразу же спросить его об их библиотеке…

Рабастан думал об этом целых три дня — но пришла среда, а он так ничего и не придумал. Однако стоило ему из-за этого расстроиться, как выяснилось, что никаких гостей сегодня не будет. И в следующую среду тоже. И вообще до лета — потому что у них траур. Рабастану радоваться бы неожиданной свободе, но вот именно сейчас ему впервые в жизни так был нужен гость! Один-единственный, конечно, и вполне конкретный — но ради него Рабастан готов был потерпеть и остальных.

Но, конечно, с родителями спорить было бесполезно. Он и не пытался — а вечером, зайдя поцеловать его перед сном, его мать сказала:

— Я понимаю, что ты деда мало знал и не можешь скорбеть с нами по-настоящему. Но тебе придётся потерпеть.

— Я понимаю, — Рабастан кивнул.

Он был голоден, как и всегда с тех пор, как его лишили полуночных ужинов, и сейчас мог думать лишь о том, что под его матрасом лежат два печенья, несколько орешков и полгорсточки изюма, которые он собирался съесть. И ему хотелось, чтобы мать скорей ушла — Рабастан вообще всегда ощущал в её присутствии смутную смесь вины, неловкости и желания куда-то спрятаться. Он сам не понимал, почему так выходило, но почти все их разговоры всегда заканчивались каким-то замечанием. Матери всегда хоть что-нибудь, а было в нём не так — и хотя она всегда была права, Рабастана это каждый раз расстраивало, иногда до слёз.

— Но ведь ты скучаешь по друзьям? — спросила Рабастана мать, и он растерялся. Что ответить? «Да» — тогда она, наверно, упрекнёт его в бесчувственности и скверном воспитании: ведь он потерял родного деда и не должен думать о друзьях. «Нет» — и мама вновь заговорит о том, как это неправильно, когда у восьмилетнего ребёнка нет близких друзей, и почему же Рабастан никак их себе не заведёт. А потом начнёт расспрашивать, с кем бы ему больше всего хотелось подружиться, и почему он этого не делает.

— Не знаю, — честно сказал Рабастан, опуская взгляд и думая о лежащих под матрасом изюминках. Он любил изюм, любил даже больше каких-нибудь конфет, и сейчас они лежали там и ждали, и если бы не мама, он бы мог уже держать одну в руках и перекатывать её в пальцах, ощущая её мягкие и вместе с тем упругие бока и вдыхая сладкий запах.

— Как это «не знаешь»? — тут же возмутилась мама и слегка встряхнула его, взяв за плечи. Рабастан терпеть не мог, когда она так делала, но смолчал, конечно. Интересно, почему когда очень похоже делает Родольфус, это совсем не неприятно, а от мамы хочется сбежать? А то и… ударить её по рукам. Посильнее. Может, потому, что его брат обычно просто шутит так, а мама нет? — Рэбби, ну как можно не знать, скучаешь ты по кому-то или нет? Вот ты по Родольфусу скучаешь?

— Да, — наконец-то, это был простой вопрос, на который Рабастан с радостью ответил.

— Ну вот видишь? — почему-то обвиняюще сказала мама. — По Руди ты скучаешь. А по своим друзьям? Ну хоть по кому-нибудь из них? Скучаешь? — спросила она настойчиво — и тут Рабастан вдруг понял, что он должен говорить!

— Да, — ответил он с заставившей быстро заколотиться его сердце уверенностью.

Его мама неожиданно для него вдруг улыбнулась очень довольно и, опять потормошив его, радостно сказала:

— Ну вот видишь? И вовсе незачем стесняться! — она потрепала его по щеке, и Рабастан подумал, что когда-нибудь, когда он вырастет, первое, что он сделает — запретит к нему так прикасаться. Всем. Особенно маме и её подругам — тем более, что никто больше так не делал. — Расскажи мне, по кому, — потребовала она с азартом.

— По Маркусу Эйвери, — замирая от ужаса первой настоящей лжи, сказал Рабастан, старательно убеждая себя в том, что он ведь правда сейчас хотел бы с ним поговорить. Правда, это чувство совсем не было похоже на то, что он чувствовал, когда думал о том, что увидит Родольфуса только через три месяца, но ведь он же в самом деле бы хотел увидеть Эйвери!

— Это такой тихий пухлый мальчик? — радость мамина слегка померкла. — Рэб, а ты не мог бы выбрать в друзья кого-нибудь повеселее? — спросила она с укором. — И потом, это такая сложная семья… не знаю, — она покачала головой. — Тебе бы лучше подошёл кто-нибудь активный — вроде, например, Розье. Ты не хочешь подружиться с Эваном?

Рабастан молчал. Он опять не знал, что отвечать. Он бы мог сказать, конечно, что не хочет дружить с Эваном Розье — потому что тот над ним смеялся, например, или потому, что любимой игрой Эвана были всяческие гонки, бег, прыжки и догонялки, желательно по лестницам. Но ведь мама от него ждала не этого!

— Ну не хочешь так не хочешь, — в голосе его матери отчётливо слышались разочарованные нотки. — Но твой выбор мне не нравится, имей в виду. Подумай об этом. Приятных снов, малыш, — она поцеловала его в лоб и, наконец, ушла.

Рабастану даже расхотелось есть. К Эйвери он не испытывал никаких чувств, но его всё равно почему-то очень обидели мамины слова. Почему именно, Рабастан не понимал — просто чувствовал то, что чувствовал. Впрочем, так бывало часто — и всегда он в таких случаях делал одно и то же: не умея сразу успокоиться, принимался пристально что-нибудь разглядывать. Лучше бы, конечно, кого-нибудь: жука, муху, гусеницу… но можно было просто изучать один из камней в стене. Тем более, что они все были разные и по форме, и по размеру, и штрихи и трещины на поверхности у каждого из них были собственными, на другие не похожими.

Он так и уснул, не погасив лампы, и проснулся утром уже от голода. Это было хорошо: когда ему сильно хотелось есть, это получалось делать быстрей обычного, и, как правило, родителей это если и не радовало, то, по крайней мере, такая трапеза проходила без упрёков. Эта перспектива Рабастана обрадовала — и он, перепрятав изюм, орехи и печенье в карман одной из своих висящих в шкафу мантий (а то эльфы станут перетряхивать постель, найдут их и уберут наверняка), оделся и, постаравшись как можно тщательнее причесаться, пошёл завтракать.

Отец встретил его неожиданным вопросом:

— Мама говорит, ты по Эйвери скучаешь?

Настроение у Рабастана сразу же испортилось. Однако если перед мамой можно было и смолчать, то отцу следовало отвечать всегда — и быстро. Так что он с силой сжал пальцы на ногах — он давно так научился делать, потому что этого движения точно видно не было — и ответил:

— Да.

Кажется, у него даже вышло сделать это почти уверенно, хотя смотреть отцу в лицо Рабастан, конечно, не решился, и разглядывал поэтому сейчас его причёску. Ему нравились волосы отца: они были тёмно-тёмно-рыжие, почти коричневые (мама называла их «каштановыми») — особенно сейчас, в помещении, без солнца — очень жёсткие, густые и немного вьющиеся у самой шеи и висков. В точности как у него, у Рабастана.

— Можешь пригласить его в следующую среду, — предложил отец. — У нас траур, разумеется, но он не отменяет дружеских визитов.

Рабастан недоверчиво воззрился на отца. Пригласить? Он правда только что велел Рабастану пригласить в гости Маркуса Эйвери?

— Напиши ему письмо, — сказала мать. — Сначала черновик — и покажи мне, непременно.

— Я, конечно, напишу его отцу, — добавил отец. — Откровенно говоря, я разделяю опасения твоей матери, — продолжил он, — мне не нравится его семья. С другой стороны, сам Маркус — мальчик, как мне показалось, неплохой. Это хорошо, что вы общаетесь — но он поедет в школу на год раньше. Тебе следует найти друзей из тех, с кем вы будете учиться вместе. Впрочем, дружить с кем-то на курс старше тоже может быть полезно — так что пообщайтесь с Эйвери. О чём вы с ним беседуете обычно?

Этот вопрос вогнал Рабастана в ступор. Он вообще не помнил, чтобы они говорили с Эйвери! Но ведь он не может так сказать…

Спасла его внезапно мать.

— Обычные мальчишеские глупости, — махнула она рукой и велела: — Рэбби, сядь, наконец, за стол и давайте завтракать!

В этот раз Рабастан очень старался жевать так быстро, как вообще мог — и даже проглатывать не до конца прожёванное. Он ужасно не любил так делать, но сейчас ему хотелось порадовать родителей. Главное, чтобы они не передумали! Как писать то самое письмо, он совсем не представлял, но решил, что спросит брата, и тот наверняка ему поможет. Ну, или попросит эльфов принести какое-нибудь старое приглашение, и перепишет его. В принципе, не так уж важно, что он там напишет: маме всё равно не понравится, и она всё переделает.

Предсказания Рабастана полностью сбылись: Родольфус действительно прислал ему образец нужного письма, а когда Рабастан, переписав, показал его матери, она немедленно всё раскритиковала и продиктовала собственный вариант.

А потом велела Рабастану как следует подумать и на следующий день ей рассказать, чем они с Эйвери займутся, чем вогнала сына в настоящий ступор. Рабастан, на самом деле, вообще не представлял, что они с Маркусом могут делать вместе. Разве только почитать? И обсудить. Вроде Маркус любит книги — значит, можно показать ему библиотеку. И спросить, о чём ему нравится читать. Можно ещё море показать — хотя вряд ли ему понравиться сперва спускаться по почти стапятидесяти ступенькам, а затем и подниматься. Сам-то Рабастан привык, но ведь Маркус — не Эван Розье, и, кажется, не очень любит лестницы…

О чём вообще люди разговаривают? О чём сам Рабастан с кем-либо говорил? С родителями было просто: те давали распоряжения и интересовались его успехами, мама ещё всё время что-нибудь критиковала. Но так с друзьями точно не общаются, в этом Рабастан был полностью уверен. Говорить с Родольфусом ему было интересно — впрочем, он, по большей части, слушал, ну или они обсуждали то, чем прямо сейчас занимались: например, когда оба выходили в лодке в море. Там всё выходило как-то просто и само собой, и Рабастану никогда не приходилось думать, что сказать. С учителями тое было просто: они спрашивали урок или объясняли, а он отвечал или задавал вопросы. Эльфов можно было просто попросить о чём-то…

С кем ещё ему доводилось разговаривать? С теми же детьми, что приходили в гости к ним — или у кого гостил он сам. Но вот с ними толком пообщаться у Рабастана никогда не получалось: он терялся, когда разом начинали говорить двое или трое, а уж если больше, он вообще терял нить разговора и хотя слова и слышал, в осмысленные предложения они не складывались. А наедине ни с кем из своих ровесников Рабастану до сих пор беседовать не доводилось.

Может, зря он всё это затеял? Может, можно расспросить портреты? Они тоже могут знать об этих некромантах — раз дед знал, то могут и они. Однако Рабастан боялся, что они, узнав о нём такое, расскажут остальным, новость дойдёт до тех портретов, что висят у лестницы и в используемых залах, и те поделятся ею с его родителями. А такого Рабастан допустить никак не мог.