Некромант (джен)

Рабастан сидел за столом в саду и смотрел на ползущую по его краю гусеницу. Она была гладкой и зелёной, и на ощупь походила на изюм — только длинный и живой. Рабастану она нравилась, и он сидел здесь уже давно — с самого утра. Он вообще мог так сидеть часами, вглядываясь в траву, листья, цветы и в насекомых — во всё вокруг, постепенно начиная ощущать их всё яснее, и в конце концов почти что растворяться в них, становясь и деревом, и гусеницей, и столом. Здесь, на улице, ему никогда не бывало скучно: всё вокруг менялось постоянно, и наблюдать за этими изменениями он мог бесконечно. Вот сейчас ему казалось, что он слышит, чувствует, как течёт лимфа внутри гусеницы, как сжимаются и разжимаются её гусеничные мышцы, как втягивают воздух дыхальца… он и сам отчасти был этой самой гусеницей и ощущал всем телом тёплую неровную поверхность стола и запах трав, одуряюще-привлекательный и вкусный.

— Рэбби, смотри, кто пришёл!

Голос матери показался Рабастану оглушающим. Он даже не сразу понял, что она сказала: ему всегда было сложно сразу же выныривать из такого созерцательного состояния, но он знал, что маму оно злило, и очень старался хотя бы вида не показывать, что плохо понимает, что происходит.

Так что он сначала повернулся на голос, а потом начал вылезать из-за стола, и лишь потом разглядел стоящую в дверях мать, а рядом с нею — Эвана Розье, что-то держащего в руках.

— Поиграйте тут пока, — сказала мать — и скрылась в доме.

— Ну привет, — Розье заоглядывался. — Мама мне сказала, что ты, наверное, скучаешь, и нужно тебя развлечь. Во что сыграем?

— Не знаю, — пробормотал Рабастан.

Он так и стоял возле стола, правда, уже ничего вокруг не ощущая — ни гусеницы, ни деревьев, ни травы. Ему совершенно не хотелось ни во что играть с Розье — ему сейчас вообще играть не хотелось! Он, вообще-то, собирался думать о приходе Эйвери — а тут…

— Мне отец лук подарил, — сказал Розье, подходя поближе и улыбаясь довольно дружелюбно. — И стрелы. И научил стрелять. Надо только мишень сделать, — он огляделся и спросил: — Постреляем?

Рабастан заколебался. Вообще, лук — это было интересно. Он читал о луках, и у них на стенах была парочка — но Рабастан ни разу не держал их в руках.

Он неуверенно покосился на Розье. Тот выглядел довольно мирно, и даже улыбнулся в ответ на слова Рабастана:

— Я не умею.

— Это просто! — отмахнулся Розье. — Я покажу. Давай стол перевернём? — предложил он — и, не дожидаясь согласия Рабастана, решительно схватился за край стола, и Рабастан увидел, как сорвавшаяся с него гусеница шлёпнулась в траву и свернулась в колечко.

…Стрелять Рабастану, в общем-то, понравилось. И даже Розье, при ближайшем знакомстве, оказался не таким ужасным человеком — хотя Рабастан всё равно невероятно от него устал. Но, в целом, всё прошло неплохо — и когда Розье, простившись, исчезли в изумрудном пламени камина, мама Рабастана, стиснув его плечи, радостно спросила:

— Ну? Видишь? Эван — чудесный мальчик! Будешь с ним дружить?

И что Рабастану оставалось? Лишь кивнуть.

Он кивнул, конечно, а потом спросил встревоженно:

— Но ведь Маркус придёт в среду?

— Да придёт твой Маркус, — мама поморщилась, а Рабастан с облегченьем выдохнул. — Мы же ведь уже договорились. Но я тебя настоятельно прошу: подумай про Эвана. Вы прекрасно с ним играли! Мы вас видели в окно — я нарадоваться не могла! — она наклонилась и поцеловала сына в лоб. — Розье — очень приличная семья, наши старые друзья. Руди с Эваном, конечно, скучновато, а вот вам дружить с ним — в самый раз! Договорились?

— Думаешь, он захочет? — осторожно спросил Рабастан, втайне надеясь на то, что Розье сегодня было очень скучно и вообще играть с ним не понравилось.

— Ну конечно, он захочет, — мама улыбнулась и потрепала Рабастана по щеке, и он почувствовал себя в ловушке. И подумал, что, возможно, это даже хорошо, что через три года он уедет в школу? Там, по крайней мере, хоть родителей не будет…

Остаток дня Рабастан даже читать толком не мог — сидел в своей комнате и смотрел в окно на море и парящих над ним чаек. И уроки не мог делать — хоть и знал, что завтра ему за это попадёт. Он даже не думал толком ни о чём — просто смотрел, и всё, постепенно оживая. Он всегда неимоверно уставал от таких вот бодрых и энергичных людей — ему казалось, что они выпивали его досуха, и от Рабастана ничего не оставалось, кроме пустой оболочки, эдакого кожистого мешка с мышцами и костями. Он прекрасно знал, что его матери хотелось бы, чтоб он был на них похож, на детей вроде Эвана Розье, чтоб он так же хулиганил и носился по двору и дому днями напролёт, а ей можно было бы с деланным сожалением жаловаться «ах, он совсем не любит книги! Усадить его учиться — мука, ему бы только бегать и играть! Такой энергичный мальчик…» — так, как говорила мама Эвана, но даже Рабастан слышал гордость в её голосе. И видел зависть в глазах своей матери — но что он мог поделать? Он бы и хотел её порадовать, но даже Руди так не смог бы, что уж говорить о нём, о Рабастане.

Почему его родителей совсем не радуют его успехи что в английском, что в латыни? Или в математике? Её Рабастан любил, и его учитель говорил, что ему, определённо, надо ею заниматься даже когда он уедет в школу — потому что у него способности. Рабастан был с ним согласен — а вот отец поморщился скептически и заявил, что способности — это, разумеется, прекрасно, однако математика волшебнику не так уж и нужна, и его сыну вполне достаточно обычного, дошкольного курса. Так что он, конечно, запрещать им переписываться потом не будет, но платить не станет. А там уж как хотите.

Учитель — маленький и сухонький старичок по имени Мертон Верлок — правда, пообещал Рабастану, что, если он захочет, станет всё равно его учить потом, бесплатно. Рабастан его поблагодарил, но утешило его это несильно: он уже отлично знал, что взрослые почему-то любят много обещать, а вот исполнять обещанное не спешат. Так что он решил учиться сейчас — пока есть время и возможность. Тем более, что математика его завораживала и успокаивала — с числами он чувствовал себя уверенно, они были логичны и понятны, и главное — они были прогнозируемы. От текста можно было ожидать чего угодно, а вот итог любой задачи всегда был закономерен. А ещё наверняка было известно, что этот итог есть — и если ты ответа не нашёл, значит, ты просто что-то не так делаешь. Потому что этот ответ есть — точно есть, наверняка.

Почему его родители не могут порадоваться его успехам в обучении? Нет, они, конечно же, его хвалили, но Рабастан видел, что они считают их чем-то обычным и естественным — и как бы он ни старался, удивить или обрадовать их по-настоящему так и не сумел. «Ну конечно, у тебя должно отлично получаться, — как-то раз сказал ему отец. — Ты же Лестрейндж.» Он, наверное, был прав, но Рабастану всё равно было обидно.

В тот день, после визита Розье, Рабастан пришёл в себя лишь к ночи. Но он так устал, что уснул, едва лёг в кровать — а на следующее утро его, конечно, отругали и засыпали заданиями, так что думать о чём-нибудь ещё ему стало некогда. За уроками он просидел до вечера и опять устал настолько, что почти сразу же заснул — а потом наступило утро среды, и Рабастан, умываясь, понял, что сегодня придёт Эйвери, а он так и не придумал, как с ним подружиться. Да ещё и мать забыла о своём требовании рассказать ей план общения — прежде Рабастана это радовало, а сейчас он пожалел, что так случилось. Вдруг бы она подсказала что-нибудь? Как же глупо получилось… и что ему теперь делать?

Эта мысль так мучила его, что за завтраком он совсем не мог есть — и, конечно же, его родители это заметили, и Рабастана отругали.

— Мне не нравится, что ты так ждёшь своего Эйвери, что даже есть не можешь! — раздражённо сказала ему мать. — Это просто ненормально! Словно у тебя свидание.

Рабастан недоумённо уставился на мать, силясь понять, чем она на сей раз недовольна. Зато его отец фыркнул:

— Да он половину утр есть не может. Не преувеличивай. Может быть, ты передумал? — спросил он у сына. — Понял, что с Эваном Розье интереснее? Но придётся потерпеть, раз пригласил. Просто больше так не делай.

— Я не передумал, — быстро проговорил Рабастан. Нет, нельзя, чтобы ему больше бы не разрешили приглашать в дом Эйвери! Они непременно должны подружиться — настолько, чтобы Рабастана отпустили к ним домой, потому что как иначе он к ним попадёт в библиотеку?

— Никогда не думал, что у меня будет сын-книжник, — сказал отец, и Рабастану послышалось в его голосе разочарование. — Впрочем, Рэб всё равно младший — так что почему бы нет? Может, толк какой-то выйдет, — добавил он с сомнением.

Рабастан сжался, больше всего желая сейчас исчезнуть, слиться со столом или со стулом так, чтобы про него забыли.

— И чем он будет заниматься? — недовольно спросила мать. — Учителем пойдёт в Хогвартс?

— Чем захочет — тем и будет, — неожиданно заступился за сына отец. — Он, по счастью, Лестрейндж — ему нет нужды работать. Женится, родит детей — и пусть делает, что хочет. Зато не прогуляет состояние.

— И так всю жизнь и проторчит за письменным столом, — мать не унималась. — Как он женится, по-твоему? На ком? На такой же книжной мыши?

— Он Лестрейндж, — отец пожал плечами. — Женится на ком-нибудь. Найдём.

Они говорили так, словно бы его здесь не было, и Рабастан почувствовал себя немного лучше. Кажется, о нём почти забыли — по крайней мере, от него немедленно, сейчас ничего не требовалось. Он настолько успокоился, что сумел даже выпить полчашки чая и съесть кусочек ветчины — а потом завтрак закончился, и пришло время уроков, сразу же после которых Рабастана ждал обед, а после него — Эйвери.

Так что ему вновь было не до уроков — и чем больше он старался, тем хуже у него всё получалось, так что под конец он вдруг расплакался, кажется, перепугав этим учителя, и попросил не говорить родителям о сегодняшнем провале, обещая, что всё выучит. К удивлению Рабастана, тот пообещал, и вообще вдруг начал утешать его, говоря, что всякое бывает, и никто не может учиться без ошибок. И даже закончил урок пораньше и несколько раз повторил, что родителям, конечно, ничего не скажет, и вообще он понимает, что сейчас Рабастану тяжело из-за смерти дедушки, по которому тот, наверное, скучает. Сил у Рабастана спорить не было, так что он смолчал — а когда остался, наконец, один, задумался о том, почему считается, что, как только кто-нибудь умрёт, остальные по нему скучают. Он вот деда очень мало знал: хотя они и жили в одном доме, дед с ним почти не общался, и, сказать по правде, после его смерти Рабастан почувствовал, скорее, облегчение: деда он боялся куда сильней родителей. А уж после случившегося на похоронах он и вовсе хотел забыть деда — правда, у него не получалось. Но скучать?

— Рэбби, к тебе сейчас придёт гость! — услышал Рабастан мамин голос и испуганно вскочил. Опять он отвлёкся и задумался совсем не о том, о чём бы надо! Что же с ним не так? Почему он не умеет просто думать о чём надо? У него же было чуть-чуть времени придумать, что он сейчас скажет — а теперь? — Ты почему сидишь в классной комнате? Даже не переоделся! — мать тяжело вздохнула и покачала головой, заставляя Рабастана снова ощущать себя никчёмным. — Иди немедленно оденься и спускайся вниз, к камину — встречай своего гостя долгожданного. Что ты за ребёнок, — упрекнула она сына, — сам так ждал его, и снова не готов. Беги скорее!