Некромант (джен)

Всё когда-нибудь кончается — так или иначе. Постепенно боль стала более терпимой, настолько, что больше не мешала спать и есть, и уже это было счастьем, и Рабастан смог, наконец, начать изучать мир, в котором ему предстояло жить. Еда здесь оказалась совсем не такой мерзкой, как сначала Рабастан подумал — во всяком случае, такой была не вся. Овсянка, правда, у здешних поваров выходила редкой мерзостью, но обед и ужин Рабастана полностью устраивали: тост с фасолью (впрочем, здешний хлеб тостом называть было нельзя — но, по крайней мере, это было нечто достаточно съедобное, и вполне напоминающее хлеб, пусть даже одновременно жёсткий и стремящийся рассыпаться крошками от малейшего прикосновения) и, в особенности, рыба с овощами были на вкус вполне нормальны. Жалко только, что холодными, но вот с этим Рабастан пока что ничего не мог поделать. Видимо, придётся обучиться хотя бы простой беспалочковой магии, потому что съесть и выпить горячего ему хотелось очень. Местный чай — верней, настой из трав, который выдавали вместо чая — порою бывал тёплым, и на вкус Рабастану неожиданно весьма понравился. Горький, терпкий, пахнущий незнакомыми ему растениями, он стал для него первым удовольствием, которые Рабастан смог отыскать в тюрьме.

Первым — но, однако, не последним.

Когда боль достаточно ослабла для того, чтобы Рабастан мог худо-бедно двигаться, он добрался до решётки и вгляделся в коридор. Напротив его двери тоже была камера, обитателя которой он хотя и видел, но опознать пока не мог: тот лежал на койке, с головою завернувшись в одеяло и свернувшись клубком. Рабастан тоже стал теперь спать в похожей позе: похоже, она лучше остальных защищала здесь от холода. Видел он и две другие камеры, наискосок, и даже краешек тех, что находились вслед за ними. Знать бы, кто в них… и, главное — где Родольфус.

Впрочем, это Рабастан выяснил легко. Стоило позвать брата по имени, как он сразу же услышал справа:

— Рэба!

— Руди! — снова крикнул Рабастан, игнорируя волну боли, разошедшуюся внутри его головы. Ничего. Сейчас это не важно. Он потерпит.

— Рэба, — повторил голос Родольфуса. — Как ты?

— Нормально, — солгал Рабастан. — Голова ещё болит немного, но пройдёт.

— Да какая разница-то? — раздался из камеры напротив и наискосок направо голос Долохова. Вот и он здесь, значит… Рабастан не знал. Не то чтобы ему было жалко Долохова, но он не ожидал его увидеть здесь, и сюрприз этот радости Рабастану не доставил. Хотя, если подумать, сидеть тут приятнее в компании людей знакомых и не неприятных. — Мы все тут сдохнем рано или поздно — Лестрейндж, ты свинья. Желаешь продлить братцу пребывание в этом дивном месте подольше, чтобы не скучать?

— Рот закрой! — огрызнулся Родольфус, а Рабастан едва не рассмеялся. Да здесь весело, оказывается… значит, ему всё это не чудилось в его бреду.

— Мне как раз здесь лучше, чем вам всем, — сказал он. Вот теперь хранить секрет про некромантию было глупо и бессмысленно. Всё равно они поймут — не сразу, так потом. Да и зачем?

— Комендант — ваш родственник? — немедленно предположил Долохов — и сам же и поправился: — А, нет. Тогда бы ты сказал «нам». Он что, твой любовник?

Раздался смех — Рабастан голосов не опознал, и улыбнулся сам. Нет, определённо, здесь не так уж плохо — если бы ещё он был здесь один! Без Родольфуса. Тогда бы он спокойно изучил всё здесь без мыслей о том, что его брат страдает.

И не только брат.

Где-то здесь есть Ойген… надо отыскать его. Он сел недавно — очень может быть, что он рядом.

— Я его не помню, — честно сказал Рабастан, вызвав этим новый взрыв хохота.

— Прекращайте! Идиоты, — возмутился кто-то слева. — Сейчас дохохочитесь до этих тварей.

Смех будто обрезали — а потом Долохов сказал:

— Они днём просто так не ходят.

— Так вечером придут, — голос не сдавался. Где-то Рабастан его, кажется, слышал… или нет?

— Вечером они и так придут, кретин, — а вот это Беллатрикс. Голос раздавался справа и звучал тише, чем голос Родольфуса. Вероятно, их троих посадили рядом — так, чтобы они не могли друг друга видеть — в камеры, идущие подряд. Что ж, по крайней мере, Рабастану не придётся любоваться на невестку. Это хорошо.

— Придут — хоть посмотрю на них, — сказал Рабастан, снова вызвав смех. — А где Мальсибер?

— Глаза разуй, — фыркнул Долохов. — Прямо напротив. Если жив, конечно.

Радость, согревшая было Рабастана при первых словах Долохова, погасла при последних — он машинально стиснул пальцами решётку и спросил:

— Почему если?

— У него дементоры пасутся как зверьё в жару у водопоя, — отозвался Долохов.

— Словно мухи на мёд, да, — с ощутимым удовольствием сказал тот же голос, что напомнил про дементоров.

— Но он жив ведь? — спросил Рабастан, вглядываясь в смутный силуэт человека в камере напротив.

— Был вчера, — сказал Родольфус, и всё тот же голос слева подтвердил всё с тем же удовольствием:

— Орал знатно, да.

— Руди, кто это? — спросил Рабастан — и Родольфус его понял безо всяких уточнений:

— Джагсон. Помнишь его?

— Не слишком, — задумчиво проговорил Рабастан и повторил: — Джагсон, значит. Руди…

— Подойди к решётке, — сказал тот. — Просунь руку через самый правый проём и тяни как можно дальше.

Рабастан, сев на кровать, проделал требуемое — слишком быстро, и от этой торопливости в его голове снова заворочался тот самый раскалённый и шипастый шар, с которым Рабастан, казалось, уже сжился, но ему хватило сил отодвинуть боль подальше. Не сейчас. Потом. Если он верно угадал, что сейчас произойдёт, это важнее боли.

И был прав, потому что через несколько секунд ощутил крепкое пожатие Родольфуса. Как, оказывается, много может означать обычное прикосновение! Рабастан замер, впитывая всем своим существом тепло чужой руки. Впрочем, не чужой — и это было важно. Очень важно.

— Стены здесь, конечно, толстые, — сказал Родольфус, продолжая держать его руку, — но нам повезло. Странно даже.

— Я же говорил, что комендант — ваш человек, — хмыкнул Долохов, но в его голосе Рабастан не услышал ни зависти, ни злобы.

— Здесь есть распорядок? — спросил Рабастан, прикрывая глаза, чтобы лучше чувствовать сжимающую его кисть руку.

— Завтрак, обед, ужин и дементоры на сладкое, — сказал Долохов. — Завтрак самый мерзкий, хотя, если выбирать, я бы предпочёл его дементорам.

— Здесь не моются? — спросил Рабастан, которого уже несколько дней мучила вонь от собственного тела, которое, к тому же, отчаянно чесалось — вместе с кожей головы под отвратительно грязными волосами.

В ответ снова рассмеялись, а Родольфус, сжав сильнее его руку, сказал:

— Нет, конечно. Это Азкабан, а не курорт.

— Здесь стоят очищающие чары, — раздался ещё один голос, спокойный и практически бесстрастный. — Они не очень хорошо работают, но общий уровень загрязнения тела остаётся относительно приемлемым.

Руквуд. Только он так разговаривал. Но когда он успел здесь оказаться? Сколько, интересно, Рабастан тут провалялся в полубреду?

— Спасибо, — вежливо сказал он Руквуду и спросил у брата: — Руди, сколько времени прошло? С тех пор, как мы здесь?

— Три недели, — сказал тот, вновь сжимая его руку и сказав этим непривычно нервным пожатием больше, чем мог бы долгой речью.

— Или около того, — поддакнул Долохов. — Мы уже ставки делали, сдохнешь или нет.

— И как? — почему-то на грубость Долохова Рабастана ничуть не задевала. — Кто выиграл?

— Вы же семья, — хмыкнул Долохов. — Глупо было сомневаться.

Родольфус вдруг выпустил руку Рабастана и сказал:

— Отойди от решётки.

— Что случилось? — спросил Рабастан, впрочем, подчинившись.

— Сейчас принесут обед, — сказал Долохов. — Этим тварям не всё нужно знать.

— Так они же слепы, — удивился Рабастан, но Родольфус возразил:

— Это далеко не всё. Ты сам увидишь.

Рабастан послушно отодвинулся на койке назад, к стене с окошком, с любопытством глядя на решётку в ожидании дементоров. Он почти не помнил их — они появлялись в тот момент, когда их привели сюда, но Рабастану тогда было слишком плохо, чтобы разглядеть их. И теперь он, наконец-то, это сделает.

Стало холодно — и очень, очень тихо. Настолько, что Рабастан теперь мог слышать не только собственное дыхание, но и стук своего сердца. Страшно ему не было, но он чувствовал страх и тоску других заключённых, буквально заполнившие собой пространство.

А потом Рабастан услышал шорох. Тихий шорох ткани о камень — так звучали некоторые вечерние платья его матери, те, что были длинней обычных и касались пола. Только от этого звука почему-то волоски вставали дыбом на руках и на затылке и хотелось выставить перед собой щит понадёжней — жалко, нечем было.

Шорох разбавлялся негромким ритмичным лязгом и постукиванием — звуком отпираемых решёток и выставляемых на столы мисок и кружек с обедом. Рабастан слушал, как эти звуки приближаются, и, когда они были уже близко, на всякий случай слегка приподнял Завесу — самый краешек. Дементоры её боятся — и не просто так. Они слишком близки Той стороне — и если подойдут к Границе, их может просто утянуть туда. Что случится с ними дальше, Рабастан не знал, но подозревал, что ничего хорошего.

Наконец, он их увидел — высокие фигуры, напоминающие пугала, что ставят в огороде, но несравнимо более жуткие. Два дементора синхронно лязгнули решёткой камер — Рабастана и той, что была напротив — и вплыли внутрь.

Тот, что оказался в камере у Рабастана, замер, очевидно, почувствовав открытую Завесу, а потом шарахнулся назад, и жидкость в чашке, что он держал в руке, слегка выплеснулась на пол.

— Осторожнее, — сказал ему Рабастан. — Чай мне нравится. Не стоит его расплёскивать. Поставь всё на стол и уходи. Я тебя не трону.

Дементор, очевидно, колебался, и вдруг Рабастан услышал сперва стон, а потом крик, громкий и полный ужаса, тоски и боли — и узнал его. Ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть в открытый сейчас проём камеры, как дементор, вошедший в камеру напротив, склонился над лежащим на койке человеком.

Над Мальсибером.

Рабастан, не успев даже толком ни о чём подумать, вскочил и рванулся было вперёд, туда, в ту камеру, но в тот же миг почувствовал, как на его плече сомкнулись ледяные и словно каменные пальцы дементора: страх страхом, но обязанности свои эти существа исполняли хорошо. Не пытаясь вырваться или подраться — да, сейчас он мог бы выиграть, но их там целый коридор, и кто знает, что с ним сделают и куда запрут, если поймут, кто он такой — Рабастан просто рванул Завесу на себя. Но не для того, чтобы столкнуть туда державшего его дементора, а чтобы оттянуть её достаточно далеко, напугав другого. Того, что, поставив миску с кружкой на стол, с явным интересом всё ниже склонялся над срывающим горло от крика Ойгеном.

Как у Рабастана это вышло, он и сам не понял, но Завеса натянулась — и вдруг пошла назад и вверх, оставляя быстро ширящуюся щель между мирами, от которой, словно листья при порыве ветра, разлетались в стороны остававшиеся в коридоре дементоры. Тот же, что был в камере Мальсибера, обратил внимание на происходящее слишком поздно и среагировал лишь когда Завеса коснулась его своим краем.

Дементоры немы, хотя рот у них и есть — но, как оказалось, кричать они умеют. Рабастан, во всяком случае, услышал этот крик — и сказал, без труда его перекрывая:

— Не смейте даже подходить к нему! Только приносить еду и делать… остальное… что положено, — уже с трудом договорил он, из последних сил закрыв Завесу.