Некромант (джен)

Побег Сириуса Блэка повлиял на всех, но очень по-разному. Долохов, к примеру, словно ожил и взбодрился, и снова занялся, к примеру, давно заброшенными упражнениями. Беллатрикс, почти умолкшая в последние годы, фанатично твердила, что Лорд вернётся и заберёт их всех отсюда. Родольфус тоже, кажется, встряхнулся — по крайней мере, Рабастану его взгляд больше не казался погасшим и пустым. А вот Мальсибер почему-то словно сдался. Именно сейчас! Почему — Рабастан не понимал, но осознавал это совершенно ясно.

Рабастан теперь часто бывал в камере у Ойгена. То время, когда тот с ним не разговаривал — не мог — прошло, но Рабастан на всю жизнь запомнил, как настойчиво говорил с ним и подолгу ждал ответа, и как Ойген постепенно начал вспоминать, как это, выражать мысли словами. Первое время Мальсибер буквально вцеплялся в него и не выпускал, пока тому не приходило время уходить, и Рабастан, в принципе, недолюбливающий прикосновения, терпел это с удивительной для себя лёгкостью. Ему даже неприятно не было, только жалко Ойгена и страшно за него. До чего же хрупок человек! Даже волшебник. Что уж говорить о магглах.

Постепенно, впрочем, Рабастан разговорил Мальсибера, и с тех пор их разговоры стали частью жизни их обоих.

— Понимаешь, — проговорил Мальсибер, когда Рабастан аккуратно рассказал ему о возможности побега, — я знаю, что бежать не должен. Это сделает бессмысленным и смерть родителей, и вообще всё это.

— Но? — спросил Рабастан, помолчав.

— Но ты что-то не договариваешь, — обезоруживающе честно ответил Мальсибер. — Расскажи мне.

— Это жутко, — предупредил Рабастан.

— Я хочу узнать, — Мальсибер прикоснулся пальцами к тыльной стороне его руки, как стал часто делать здесь. Рабастан был почти уверен, что Мальсибер бы хотел и вовсе постоянно держаться за его руку, но не позволяет себе этого, уважая его нелюбовь к прикосновениям. Но Рабастану здесь и самому хотелось ощущать в руке что-то живое, и он часто сам сжимал ладонь Ойгена, и тот всегда отвечал ему с такой благодарностью, что Рабастану становилось иногда неловко, потому что утешитель из него, конечно, был не лучше, чем светский собеседник. — Расскажи мне.

Рабастан тогда всё рассказал — а теперь жалел. Хотя в тот раз ему показалось, что он добился своей цели, потому что Ойген, слушая его, ёжился, и на его лице то и дело появлялась гримаса отвращения. Не страха, нет, но омерзения. А когда Рабастан закончил и спросил:

— Ты понимаешь, что нельзя здесь оставаться? Ты же ведь не хочешь стать дементором? — Ойген ответил:

— Нет.

— Значит, ты уйдёшь с нами? — с надеждой спросил Рабастан, и Ойген грустно улыбнулся:

— Ты ведь всё равно меня заберёшь — даже если откажусь.

— А ты откажешься? — Рабастану не хотелось признаваться, что тот прав.

— Я не знаю. Нет. Если бы я просто умер — но так… нет. Не знаю, — Ойген помотал головой, и Рабастан взял его руки в свои, но впервые не почувствовал ответного пожатия. — Я навряд ли решусь остаться здесь один, — помолчав, признал Мальсибер. — Без всех вас… без тебя. Нет. Думаю, что нет.

— Ты бы не убил их сейчас, — подумав, сказал Рабастан.

— Нет, — ответил Ойген. — Но это же не важно. Мёртвых воскресить нельзя.

— Если ты умрёшь здесь, никому не станет легче, — возразил Рабастан настойчиво.

Разговор тогда заглох — так, как глох всегда, когда касался этой темы. Ойген никогда не заговаривал об этом сам, и всегда сворачивал все разговоры, касающиеся его собственной вины, и Рабастан совершенно не представлял, что с этим делать. Впрочем, их беседу он решил считать завуалированным согласием — или же, по крайней мере, не отказом от побега, и полагал, что этого пока вполне достаточно.

И до того, как сбежал Блэк, всё было если и не хорошо, то, во всяком случае, обычно, а вот после Ойген словно бы погас. Рабастан заметил это сразу — почти сразу. Поначалу ему, правда, показалось, что Мальсибер рад нежданному освобождению Блэка, и рад тому, что, по словам Регулуса, тот добрался до земли, и что авроры его так и не поймали — но потом, довольно быстро, эта радость отступила (Рабастан подозревал, что это произошло не в последнюю очередь стараньями дементоров, снова буквально оккупировавших камеру Мальсибера), и за нею обнаружилась усталость. Или пустота — но эта мысль была слишком безнадёжной. Нет, Мальсибер по-прежнему ценил их встречи, но Рабастан буквально ощущал, как уходит из него пока ещё не жизнь, но нечто очень важное — то, что составляет волю к ней.

Как помочь Мальсиберу, Рабастан не знал, но очень надеялся, что потом, когда они сбегут, он сумеет это сделать. Возможно, Ойгену поможет общество друзей? Хотя бы Маркуса, потому что он совсем не был уверен в дружбе Снейпа — не с ним, нет, с ним они, пожалуй, никогда друзьями не были, и уж точно перестали ими быть, когда закончили школу — с Мальсибером.

Впрочем, Рабастан был даже готов приложить усилия к тому, чтоб возобновить дружеские отношения со Снейпом, если бы Мальсиберу это помогло. Но он сам не верил в это.

Впрочем, он надеялся проверить — главное, чтобы у него был шанс.

Однако, состояние Мальсибера Рабастана по-настоящему тревожило, настолько, что он как-то поделился этим с братом.

— Человеку, мучимому совестью, тяжело помочь, — ответил тот задумчиво.

— Сколько уже можно? — вздохнул Рабастан. — Мы здесь десять лет торчим. Он уже всё искупил.

— Одиннадцать, — возразил Родольфус. — Ты не понимаешь, — добавил он со вздохом.

— Нет, не понимаю, — согласился Рабастан. — А ты?

— Я… — Родольфус потёр пальцами виски. — Пожалуй, понимаю. Или нет… не знаю. Я могу тебе лишь свои мысли рассказать. Если хочешь.

— Хочу, — кивнул Рабастан.

— Совесть можно успокоить, только сделав что-то, чтоб исправить то, что натворил, — сказал Родольфус. — Делом. Сколько ты страдаешь — несущественно. Здесь же ничего не происходит. Он сидит, всё это вспоминает, ему плохо — и так по кругу.

— Мёртвых воскресить нельзя, — сказал Рабастан. — Как можно исправить чью-то смерть?

— Никак, — кивнул Родольфус. — В этом и проблема. Когда-то прежде можно было уйти в рабство, например, к родне убитого, или же отдать им своих детей.

— Ты… шутишь, да? — неуверенно спросил Рабастан. — Какое рабство, Руди?

— Я рассказываю, как когда-то было, — Родольфус был вполне серьёзен. — Но сейчас это, конечно, невозможно. Значит, нужно предложить Мальсиберу другую цель. Нечто, ради чего он сочтёт себя вправе жить. Ему нужно просто разрешить это себе — дальше его натура возьмёт вверх.

— Какую цель? — Рабастан глядел так недоумённо, что Родольфус даже чуть-чуть улыбнулся:

— Любую стоящую. Он же ведь один остался — зачем ему жить? Я так понимаю, он и не умирает-то сейчас только потому, что полагает, что родным убитых им приятней знать, что он здесь мучается. Дай ему понять, что он нужен тебе, для начала.

— Да он знает, — удивился Рабастан.

— Ты понимаешь, — Родольфус поглядел на него как на ребёнка, — некоторые вещи нужно проговаривать. Произносить вслух, и порой не по одному разу. Поговори с Ойгеном. Расскажи, кто он для тебя. И найди ему дело.

— Что я могу найти здесь? — Рабастан нахмурился. — Он не может нам помочь в расчётах. А больше здесь делать нечего. Хотя… — пробормотал он — и умолк.

Пожалуй, если подумать, ему было, что предложить Мальсиберу.

Сразу после побега Блэка Рабастану пришлось пережить немало весьма неприятных даже не минут — часов. Когда Экридис узнал, что очередные уже почти готовые расчёты были Рабастаном просто выброшены, он пришёл в неописуемую ярость. Рабастан никогда не видел, чтобы даже человек так злился. А уж чтобы так зла была душа, он даже не мог себе представить! Если бы Экридис был живым, Рабастан бы, вероятно, испугался, потому что в таком состоянии волшебнику порой бывает даже не слишком нужна палочка, чтоб заколдовать кого-нибудь, но что мог сделать ему мертвец?

Так что страшно ему не было — только крайне неприятно: всё-таки он мёртвых чувствовал даже сильней, чем большинство живых, кроме, разве что, брата, ну и Ойгена.

— Что мне было ещё делать? — наконец, огрызнулся Рабастан. — Если бы охрана нашла записи, как я это объяснил бы?

— Это не моё дело! — заявил Экридис, ткнув пальцем его в грудь. — Всё должно быть сделано в срок! Ты в состоянии понять это? Кретин! Нам придётся ждать ещё год, если ты не успеешь! Ты понимаешь? Целый год!

Рабастан чуть было не спросил, чего ждать, но вовремя прикусил язык. Экридис явно проболтался, и, похоже, даже не понял этого, и, определённо, не стоило заострять его внимание на этом.

— Если бы охрана нашла записи, — терпеливо сказал Рабастан, — меня могли бы заново судить и приговорить к поцелую. Кто тогда считал бы тебе всё?

— Позвал бы меня! — зло сказал Экридис.

— Как? — вскинул брови Рабастан. — Ты мертвец, но ты по эту сторону Завесы. Я понятия не имею, как тебя позвать здесь.

— Дементорам сказал бы, — кажется, Экридис начал понемногу остывать.

— Днём? — переспросил Рабастан. — Я же понимал, что когда они узнают о побеге, им будет не до меня. Ведь такого не случалось прежде.

— Случалось, не случалось, — проворчал Экридис, — какая разница? Ты должен был сберечь их! Ты их хотя бы помнишь?

— Кое-что, — вполне честно ответил Рабастан. — Но всё равно всё надо делать заново.

— Глупец, — Экридис сжал кулаки. — Глупец! Что такое побег какого-то мерзавца по сравнению с великой целью? — Рабастан молчал, и Экридис вдруг приблизил своё лицо к его почти вплотную и проговорил очень отчётливо: — Ты мне нужен. Я тебе не наврежу. Но тут есть кое-кто ещё, — он указал на камеры Родольфуса и Ойгена. — Они мне не нужны. Они нужны тебе. Я вполне могу пожертвовать дементором… или двумя. Чтобы вразумить тебя. При следующей ошибке, — он мерзко ухмыльнулся, — ты выберешь, с кого начать. Можешь приготовиться заранее, — он подмигнул ему и, отодвинувшись от заледеневшего Рабастана, сказал вполне деловым тоном: — Тебе принесут бумагу. Изволь поторопиться.

И исчез, оставив Рабастана в некотором оцепенении… и в ярости. Холодной, мощной ярости, из которой постепенно выкристаллизовалось абсолютно ясное намерение.

Он разрушит Азкабан. Не просто сделает дыру в нём и отпустит души на свободу — он разрушит это место полностью, погребёт его под толщей морских вод, а душу самого Экридиса оставит здесь. Без помощи. Нет, он не станет как-то преграждать ему Дорогу, не будет ничему мешать — он просто не поможет. И оставит его там, где сейчас стоит тюрьма.

А ещё он выяснит, можно ли вернуть те души, что срослись в дементоров. Пускай даже у него уйдёт на это вся жизнь, он узнает это — и он сделает всё, что в его силах, и, возможно, даже больше, чтобы найти способ, и уничтожить эти жуткие творения Экридиса. Если же поймёт, что это невозможно, он всё равно отправит дементоров за Грань — и будет надеяться, что Там найдётся способ сделать то, чего не сможет сделать он.

Вот об этом Рабастан и думал, сидя в камере Родольфуса. Не так важно сможет ли помочь ему Мальсибер разобраться со спрятанными в дементорах душами — даже если нет, не важно. Но, по крайней мере, это наверняка его займёт — и, может быть, даст стимул жить.