Некромант (джен)

К разговору с Мальсибером Рабастан готовился несколько дней. Он никогда в жизни ни с кем не говорил подобным образом, и бился едва ли не над каждым словом, уж не говоря о том, чтобы собрать их в предложения. Ну не мог же он сказать в лоб «Ойген, ты мне нужен, почти так же, как Родольфус, я хочу, чтобы ты жил и перестал, наконец, мучиться, потому что твои мёртвые давным-давно ушли вперёд и уже тебя не помнят»! Но что можно здесь добавить, он не представлял. Вернее, Рабастан знал, о чём можно и, наверно, нужно было бы сказать: о причинах этого «хочу» и «нужно» — только вот проблема была в том, что он сам не знал их. Для чего? Зачем ему Мальсибер? Брат — понятно, брат должен сделать то, чего сам Рабастан не может: продолжить род. И потом, он старший в их семье, он — глава, он — его семья. А Ойген? Друг? Наверно — но зачем нужны друзья? Практически — зачем они? Помочь Ойген ему ничем не может, он не разбирается, и никогда не будет, в некромантии. Знать он знает тоже несравнимо меньше. Он, конечно, менталист хороший, да ещё и необычный… дело в этом?

В этом месте Рабастан обычно заходил в тупик. Почему — он не понимал, просто, доходя в своих размышлениях сюда, понимал, что это всё вообще не то. А что «то» — не знал, и начинал сначала, и, в итоге, приходил сюда же — и так и ходил по кругу. И кто знает, сколько это продолжалось бы, если бы однажды Ойген не заговорил с ним сам:

— Мне, возможно, всё это мерещится от усталости и дементоров, но я всё-таки спрошу, если ты позволишь. — Рабастан кивнул, и Мальсибер продолжал: — Мне всё время кажется, что ты хочешь то ли спросить меня о чём-то, то ли, наоборот, сам что-то рассказать. Если так — давай. Пожалуйста! Или уж скажи, что я схожу с ума.

— Не сходишь, — Рабастан внутренне вздохнул, когда Ойген полувопросительно поднял брови. — Я действительно кое-что хочу тебе сказать, но не знаю, как. Я пока не придумал.

— Скажи словами, — улыбнулся Ойген. — А хочешь — покажи. Мысленно. Можешь как дементору. Как тебе легче.

Показать? Рабастан внезапно понял, что, как ни удивительно, пожалуй, показать это — так, как он показывал, вернее, говорил с дементорами, ему будет проще.

— Лучше показать, — решительно сказал он, сам же над собой посмеиваясь. Почти, потому что сейчас он нервничал. Но, действительно, показывать некоторые вещи намного проще, чем пытаться их облечь в слова. — Погоди, — Рабастан, уже почти сосредоточившийся, вдруг сообразил, что он только что услышал. — Ты научился с ними говорить?

— Они сами меня научили, — ответил Ойген. — Им хотелось пообщаться… а мне было одиноко. Знаешь, — по его губам скользнула смущённая улыбка, — мне так плохо рядом с ними, но… но мне жаль их. Эта их тоска по теплу и радости… по человеческому, что ли — это жутко и так… грустно. Они словно что-то знают или помнят, или же пытаются вернуть то, что у них забрали.

Рабастан оказался совершенно не готов к такому повороту в разговоре. Он только собрался говорить о самом себе — и вдруг Мальсибер буквально сунул ему в руки то, что он сам давно и безуспешно искал. Мерлин с ним самим — потом, он ещё успеет сказать то, что собирался, сейчас глупо не воспользоваться случаем.

— Ну, — медленно проговорил Рабастан, — в каком-то смысле, так и есть. Хотя я пока не разобрался, как именно они сделаны.

— Кто, дементоры? — в голосе Мальсибера мелькнул слабый, но всё же интерес.

— Дементоры, — Рабастан кивнул. — Я ведь говорил тебе, что…

— Я помню, — Ойген перебил его. — Помню, что дементоры созданы из наших душ.

Рабастана передёрнуло, и он сказал резко:

— Не наших. Просто душ тех, кто умер здесь.

— Людей, — пояснил Мальсибер. — Я имел в виду людей. Да, ты говорил мне. И мне кажется порой, что они об этом… помнят, что ли. Помнят, что когда-то они были такими же, как мы. Я вот думал, знаешь, можно ли вернуть их? Или это как пирог?

— Пирог? — Рабастан никогда не понимал таких сравнений.

— Ну, мука, орехи, сахар, яйца… что-нибудь ещё… всё смешивается, и выходит тесто — и его уже не разделить обратно, — пояснил Мальсибер.

— Синтез, — с облегчением сказал Рабастан. — Да, возможно. Я не знаю, Ойген.

— Но ведь ты общаешься с Экридисом, — сказал Мальсибер. — Расспроси его!

— Ты думаешь, он скажет? — усмехнулся Рабастан. — Я спрашивал. И про дементоров, и о том, как Азкабан устроен. Он же не дурак. Сумасшедший — да, но не идиот. Он никогда не скажет.

— Это как спросить, — Мальсибер улыбнулся, почти совсем по-настоящему. — Не надо в лоб.

— А как? — Рабастан скептически вскинул брови. — Я — не ты. Ты умеешь вывести собеседника на нужный разговор. С тобой приятно разговаривать. Я не понимаю, как ты это делаешь, и сам так не умею.

Мальсибер задумался, а потом сказал:

— Представь, что ты хочешь стать его учеником и продолжателем. Что ты хотел бы тоже разводить дементоров и жить здесь, будучи его проводником в мире живых. Последователем. И говори с ним, представляя это. Есть же что-то, что тебе и вправду хочется узнать? Не у него, а вообще?

— Есть, — задумчиво ответил Рабастан.

Представить, что он хочет стать учеником Экридиса и его последователем? То есть тем, кем тот и хочет его видеть? Не приблизит ли он этим катастрофу?

— Вспомни свои чувства… ощущения, когда ты думаешь об этом, и представь, что ты, на самом деле, чувствуешь всё это, когда думаешь об Азкабане и дементорах, — продолжал Мальсибер. — Ты ведь говоришь, он сумасшедший — значит, может быть, поверит.

— Может быть, — Рабастан погладил свой подбородок пальцами.

— Попроси показать тебе, как они рождаются, — добавил Ойген. — Он исследователь, но, похоже, никогда и никому всё это не показывал — из живых, по крайней мере. Мне кажется, ему может этого хотеться — показать кому-то… тебе то, что он придумал. Я не большой знаток учёных, но мне кажется, ему хочется признаний и восторга.

— Я вряд ли смогу ему дать восторг, — разумно возразил Рабастан. — Даже если попытаюсь. Я плохо умею изображать то, чего не чувствую — и, тем более, никогда не чувствовал.

— Конечно, сможешь, — мягко возразил Мальсибер. — Если у тебя получится, просто подумай, что, возможно, когда-нибудь тебе это поможет понять, как все эти души вытащить и отпустить. Разве ты бы не хотел?

— Хотел бы, — Рабастан невольно улыбнулся. — Ты поможешь мне? — задал он вопрос, который казался ему сейчас самым важным.

— Я? Чем? — Мальсибер очень удивился. — Я не некромант, и никогда…

— Не знаю, — сказал Рабастан решительно. — Пока не знаю. Но ты менталист, ты можешь чувствовать и понимать дементоров, и тоже хочешь их освободить. Я-то их не чувствую. По крайнем мере, не так, как ты. Поможешь? Если я пойму, как именно?

— Я — тебе? — в голосе Мальсибера звучало искреннее недоверие. — Рэба, я бы с радостью, но Северус не просто так всегда называл меня бестолочью и балбесом — я не понимаю ничего в таких вещах…

— Снейп сам тот ещё дурак, — почему-то рассердился Рабастан. — Зато ты умеешь то, чего я никогда даже не смогу понять. Поможешь? Ты мне нужен! — добавил он то, что изначально и собирался сказать, решив, что сейчас это прозвучит вполне уместно.

— Если нужен — помогу, — Мальсибер улыбнулся и вдруг спросил очень серьёзно: — В самом деле?

— Что? — Мерлин, как, ну как они все это делают? Как они понимают, о чём говорит собеседник, когда он вот так прыгает с темы на тему?

— Тебе вправду нужна моя помощь? — недоверчиво переспросил Мальсибер, и Рабастан, не веря собственной удаче, тряхнул головой и сказал так твёрдо, как вообще смог:

— Да. Собственно, я об этом и хотел поговорить с тобой, — добавил он почти правдиво. — Но не мог подобрать слова. И аргументы.

— Но ведь у тебя есть Руквуд, — Мальсибер нахмурился. — И Руди.

— Руквуд в смысле чувств не слишком отличается от меня, — возразил Рабастан. — Руди лучше, но с тобою не сравнится. Мне кажется, я не понимаю какой-то очень важной части жизни, — неожиданно сам для себя признался он. — Никогда не понимал, и не пойму уже.

— Тебя просто не учил никто, — сказал Ойген.

— Не учил чему? — усмехнулся Рабастан. — Чувствовать? Так этому не учат. Это или есть — или нет. Кто каким родился.

— Ерунда какая, — возразил Мальсибер. — Конечно, учат. Родители, обычно. Вас с Родольфусом не научили, но…

— Научишь? — быстро перебил его Рабастан. Не то чтобы он верил в то, что это действительно возможно, но это было дело, то самое дело, о котором говорил Родольфус. Потому что дементоры — это очень эфемерно, долго и не то, что может заставить хоть кого-нибудь за жизнь держаться. А вот такого рода дело должно и вправду увлечь Мальсибера — а Рабастан… Он был бы рад, если бы у Ойгена хоть что-то получилось. Может, он хотя бы сможет объяснить ему, как, когда и на что нужно реагировать? Дать какие-нибудь алгоритмы? Или даже объяснить, что с самим Рабастаном происходит, когда он, например, думает о возможной смерти брата.

— Научу, — кивнул Мальсибер, и поправился: — Попробую. Хотя, мне кажется, учитель из меня не очень.

— Зато из меня хороший ученик, — улыбнулся Рабастан.

Тогда они на этом разговор закончили: Рабастану пора была садиться за расчёты. Но того, что было сказано, хватило для того, чтобы Ойген если не воспрял, то, по крайней мере, ожил достаточно для того, чтобы продолжать держаться. Правда, к сожалению, дементоры это сразу же почуяли, и теперь Рабастан ночами в бессильном отчаянии снова наблюдал, как они толпятся в камере Мальсибера. И всё, что он мог сделать — это утром отдать ему свою горячую еду и посидеть рядом, держа его за руку и дожидаясь, пока он заснёт.

И обдумывать в это время грядущий разговор с Экридисом.