Некромант (джен)

— У тебя случилось что-то?

— Вроде нет, — Рабастан и сам не понимал, что с ним происходит. Вроде бы он должен был быть если и не счастлив, то, по крайней мере, быть к этому довольно близко, потому что наконец-то этой ночью колдовал. Выходило не слишком хорошо, но его это не расстроило. Совершенно точно не расстроило! Однако настроение у Рабастана и вправду было отвратительным, а вот почему так — он не понимал.

— Ты кажешься расстроенным и разочарованным, — сказал Мальсибер.

— Странно, — Рабастан попытался хотя бы удивиться, но у него не вышло даже это. — Мне даже дали палочку. И это было здорово.

— Ты не выглядишь обрадованным, — заметил Ойген.

— Я и не чувствую ничего подобного, — признал Рабастан. — Хотя должен был бы. Странно.

— Сложно было колдовать? — спросил Ойген сочувственно.

— Сложно, — кивнул Рабастан. — Но это было ожидаемо: двенадцать лет не колдовать… — Он замолчал, а потом сказал: — Мы здесь двенадцать лет уж. И мне тридцать два, а Руди вообще сорок…

— А мне тридцать три, — сказал Мальсибер. — Возраст Христа, — он усмехнулся, и Рабастану это совершенно не понравилось.

— Ты не полубог, — язвительно заметил он. — И не воскреснешь, если что.

— Я не собираюсь умирать, — Мальсибер улыбнулся. — Ты прежде не задумывался о возрасте, и поэтому расстроен?

— Не задумывался, — ответил Рабастан.

А, пожалуй, дело в этом… Двенадцать лет! Треть всей жизни провести здесь только потому, что когда-то он уступил своему страху и, не дав себе труда проанализировать ситуацию, сделал самую большую глупость, какую вообще можно было придумать.

— Как ты думаешь, — спросил Мальсибер, — кто получится из Тони?

— Да, — Рабастан встряхнулся. — Я просчитал подробно вас обоих. Ты, по-моему, будешь кем-то вроде Блэка. Но помельче.

— Я? Собака? — удивился Ойген. — Разве я похож?

— Почему обязательно собака? — слабо улыбнулся Рабастан. — Волк. Койот. Лиса. Гиена. Да и собаки очень разные бывают: между волкодавом и болонкой разница большая.

— Болонкой? — переспросил Мальсибер, состроив такую забавную гримасу, что Рабастан почти что рассмеялся.

— Нет, не думаю, — признался он. — По размерам не подходит. Может быть, лиса, или что-то похожее.

— Лиса мне нравится, — заявил Мальсибер. — Они красивые и умные.

— Может быть, тебе и повезёт, — сказал Рабастан, хотя сам не особенно в это верил. Разве Ойген хитрый? Впрочем, может быть, это просто сказки — в конце концов, про настоящих лис он почти ничего не знал.

— А Тони? — не отставал Мальсибер. Впрочем, Рабастан уже втянулся в разговор.

— Я понял, что очень плохо знаю животных, — ответил он. — Что-то хищное, некрупное и с тёмным мехом. Мельче тебя раза в два… или больше, я никак понять не могу. Быстрое и очень ловкое.

— Я тоже не знаток зверей, — вздохнул Мальсибер. — А интересно.

— Узнаем, — пообещал Рабастан и не смог удержаться от того, чтоб не упрекнуть его: — Если бы ты так занимался, как он, ты бы уже к лету научился!

— Ну сравнил! — упрёк, конечно, не подействовал. — Ему больше делать нечего. А у меня дементоры. Как там говорили в школе? У меня проект! — он тихо и очень весело рассмеялся.

А вот Рабастану было не смешно. Но поскольку Ойгену запрещать его эксперименты с дементорами было бесполезно, Рабастан и не пытался больше делать это, однако беспокойство его это ничуть не уменьшало.

Зато Долохов его радовал. Он работал разве что не сутками, и дело продвигалось очень быстро — настолько, что Рабастан всерьёз рассчитывал к лету узнать, что же это за небольшое хищное и ловкое животное.

Продолжать думать о потерянных годах Рабастан себе запретил: смысла в этом не было никакого, а вот на настроение эти размышления влияли плохо. А дементорам такое его настроение не нравилось: они начинали волноваться, и общаться с ними становилось сложно. Они так и продолжали выводить Рабастана на поиски Экридиса, и он постепенно обошёл все подземелья и все тайные ходы, пронизывающие, как оказалось, замок сверху донизу. Его тело Рабастан тоже изучил — насколько смог. Разворачивать его и вообще как-то прикасаться к мумии дементоры не дали, но всё остальное позволили, и чем больше Рабастан этим занимался, тем больше приходил к неприятному выводу о том, что, в принципе, египтяне были не так уж и неправы. Рядом с телом Завеса словно истончалась, и Рабастан подозревал, что в том месте, где она соприкасалась с ним, она почти исчезала.

Или не почти.

Оставалась Грань — но есть дни, когда перейти её проще, чем обычно, особенно если тебе кто-нибудь чуть-чуть поможет. Этих дней — вернее, суток, что до точного времени, то оно раз на раз не приходилось — четыре, и Хэллоуин, вопреки всеобщей убеждённости, к ним вовсе не относился. Самыми же подходящими моментами были солнцевороты — и Рабастан считал, что Летний даже лучше Зимнего. Ему это совершенно не нравилось: менее всего он хотел увидеть здесь Экридиса. Рабастан, конечно, будет сторожить — но… Куда лучше и надёжнее было бы повредить мумию, но Рабастан пока на это не решался: кто знает, способны ли это ощутить дементоры. Даже с палочкой в руках, к которой он уже привык, он не справится. Нет, он рисковать не будет.

Время шло, поиски, конечно, ни к чему не приводили, и Рабастан начал замечать, что Мальсибер, кажется, может оказаться прав: дементоры хотя и продолжали за ним тщательно следить, обращаться стали куда мягче и… Если бы это были люди, Рабастан сказал бы, что они проявляют дружелюбие, но к дементорам такое было, разумеется, неприменимо. К сожалению, больше доверять они ему при этом не стали, и даже прикоснуться к мумии Рабастан пока что не решился — зато ближе к весне его допустили, наконец-то, к содержимому шкафов и, главное, лежащим на столе записям. Чем дальше — тем больше Рабастану представлялось, что дементоры как будто забывают про своего хозяина, или же, по крайней мере, интерес их к его поискам становится всё более формальным.

Куда больше волновало их другое: «грядки» и уже созревшие на них дементоры. Их было два, и они полностью созрели, но дементоры почему-то медлили и не завершали их «рождение». Почему — Рабастан не понимал, а спросить не то чтобы боялся, но… он не хотел. Просто не хотел, и всё, и о причинах своего желания предпочитал не думать. Тем более, что он их знал. Иногда, глядя на них, Рабастан думал о том, что было бы, спроси его дементоры, кого из живущих в Азкабане людей использовать для окончательного оживления собратьев, и назови он им в ответ, к примеру, коменданта крепости. Подчинились бы они ему? Нет? И почему?

И интересно, сколько может «плод» лежать, уже «созрев», на «грядке»?

Но дементоры молчали, и Рабастан тоже не касался этой темы. Ему и так было, чем заняться — от изучения жизни коменданта и охраны до составления графика проходящих мимо Азкабана кораблей. Помогали в этом ему мёртвые — и теперь это был далеко не только Дамблдор. Все, кто приходил к нему теперь с просьбой отпустить их, выполняли прежде определённое задание — и Рабастан жалел, что не сделал так с самого начала. Сейчас он бы уже знал об Азкабане всё, от того, как составляется график дежурств охраны до того, что у них на ужин. И ведь это было так естественно — требовать услуги за услугу! Мёртвые воспринимали это как нечто вполне естественное, и некоторые из них были даже рады что-то сделать.

Кроме Дамблдора.

Рабастан исполнил обещание и отправил по Пути через Завесу душу, что тот привёл к нему, однако даже простой благодарности от Дамблдора не услышал. Тот лишь кивну хмуро и спросил, что некроманту нужно от него ещё. Рабастан бы отпустил его, но ему нужен был тот, кто для мёртвых был авторитетом, и кто мог их организовывать в то время, когда его самого не было рядом, и Дамблдор отлично подходил на эту роль. Слово тот держал, ни о чём больше не просил, и работу свою исполнял неплохо — и всё-таки у Рабастана было ощущение, что между ними есть негласное противостояние, в котором он проигрывает.

Впрочем, ему было не до долгих размышлений на эту тему. Вряд ли Дамблдор выдаст его дементорам и вряд ли навредит ему — зачем бы? Остальное же его интересовало мало. За что тот так его невзлюбил, Рабастан не понимал, но не спрашивать же? Да и не ответит он. Мерлин с ним — в жизни Рабастана сейчас было слишком много всякого, чтобы отвлекаться на подобное.

Например, он пытался разобраться в том, почему же раз за радом делает такие фатальные ошибки и проходит мимо очевидного. Как-то он спросил об этом брата — и услышал:

— Ты очень разумен и умён, и весьма логичен — но мыслишь линейно. Прямо. Видишь некий путь — и он у тебя прямой, как луч из палочки. Ты просчитываешь некий вариант развития и действуешь, исходя из того, что всё будет именно и только так, игнорируя иные варианты. Строго говоря, просчитав однажды всё, ты действуешь так, словно никаких случайных обстоятельств не бывает, а все люди действуют исключительно логично. И людей тех мало — только те, кто, по твоему мнению, заслуживают внимания. Но ведь жизнь сложнее. И случайно пролетевшая мимо птица может врезаться в тебя, срезав исполняемый тобою на метле идеально отрепетированный финт. Понимаешь, нет?

— Не очень, — признал Рабастан, подумав. — Ты себе противоречишь. Я же просчитал всё — значит, всё учёл. Так?

— Нет, — Родольфус качнул головой. — Ты не можешь всё учесть. Это невозможно. Учесть можно только то, что известно на момент расчёта. Но ведь жизнь не статична, и каждую секунду добавляются новые события и факторы. Непонятно?

— Нет, — Рабастан поморщился. То, что говорил Родольфус, было, вроде бы, логично, но если он прав, как тогда вообще возможно строить планы?

— Давай на примере, — терпеливо сказал Родольфус. — Вот твой план побега, например. Ты всё просчитал, но…

— Я не учёл мёртвых, — Рабастан кивнул. — Но это не новый фактор — это моя глупость.

— В чём её причина, как ты полагаешь? — мягко поинтересовался Родольфус.

— Я просто не учёл их, — пожал Рабастан плечами.

— Почему? — в глазах Родольфуса мелькнули искры.

— Потому что не подумал. Руди, я не понимаю!

— Потому что ты не считал этот фактор значимым, — сказал тот.

— Ну да, — в голосе Рабастана проскользнуло раздражение. — К чему ты это говоришь?

— К тому, что ты не смотришь на мир в целом, а делишь его на важное, неважное и несущественное. Изначально и по умолчанию. И поэтому так много упускаешь. Это как, к примеру, во время дуэли не обращать внимания на сидящего где-то рядом малыша.

— Если он сидит, и не путается под ногами, зачем на него обращать внимание? — спросил Рабастан. — Что он сделает?

— Да что угодно, — Родольфус пожал плечами. — Закричит в тот самый момент, когда ты прицелишься. Или твой противник. Бросит камень и попадёт тебе в колено или в голень. Или даже в пах. Кинется наперерез внезапно. Наконец, нельзя и исключить внезапный выброс магии от страха.

— Разумно, — признал Рабастан расстроенно.

— В важном деле не бывает факторов незначимых, — сказал Родольфус. — Не грусти. Тебя просто никто не учил стратегии. И тому, что мир чрезвычайно переменчив. Это сложно и не всем дано.

— Но мне нужно научиться! — воскликнул Рабастан.

— Нужно — так учись, — Родольфус улыбнулся самым краешком рта. — Если хочешь, можем обсуждать какие-то твои идеи вместе.

— Хочу, — с благодарностью сказал Рабастан. — Сперва побег.

— Давай, — кивнул Родольфус.