Некромант (джен)

Вода.

Рабастан лежал в горячей ванне, то и дело опускаясь в воду с головой. Ему было невероятно, небывало хорошо — как, наверное, никогда прежде. Как же он замёрз, оказывается! И до чего же он был грязным. Отмыть буквально вросшую в кожу грязь оказалось совсем не просто, но зато теперь, когда это вышло, наконец, Рабастан лежал в чистой и прозрачной воде и просто ощущал себя по-настоящему живым. Сейчас, здесь Азкабан, дементоры, Экридис — всё казалось ему очень далёким и слегка ненастоящим.

А ещё здесь было так светло! Яркий тёплый свет лился с потолка, и Рабастан, хотя и жмурился от него — глаза пока не желали привыкать к нормальному освещению после стольких лет полумрака — но даже это неудобство доставляло ему удовольствие. Настоящий свет! Как же он, оказывается, по нему соскучился!

Надо бы, наверное, вставать и вытираться. Эльф давно уже побрил его и состриг волосы — и Рабастан прежде и помыслить бы не мог, насколько восхитительно приятным может быть прикосновение холодных ножниц к коже — нужно причесаться и одеться. И спускаться вниз — на ужин.

Мерлин.

Ужин.

Общий.

Рабастан уже забыл, как это — есть со всеми. И, пожалуй, это было то немногое, что в Азкабане ему нравилось. Но раз он уже пообещал, следует спуститься.

Но как же ему не хотелось вылезать из ванной!

Впрочем, он, конечно, встал, вытерся, надел халат — и на некоторое время замер, разглядывая в зачарованном от запотевания зеркале своё отражение. На него смотрел высокий и очень худой мужчина лет, наверно, сорока, или, может быть, пятидесяти, с резкими чертами и коротким ёжиком почти седых волос. Рабастан узнавал разве что глаза — такие же, если даже не более яркие, зелёно-голубые, с чуть голубоватыми белками. Но всё остальное было ему совершенно незнакомо: это точно был не его рот, и губы не его, и подбородок, и проваленные, словно у него их вообще нет, щёки… это вообще не он.

А потом Рабастан вспомнил, как впервые увидел в Азкабане брата, и подумал, как же, вероятно, жутко должно быть Малфоям. Они помнили их всех почти детьми… ну, или просто очень молодыми, а теперь в их доме старики — незнакомые, пугающие, чуждые. И им никуда от них не деться.

Впрочем, по сравнению с Тёмным Лордом, выглядели они все вполне пристойно. Рабастан вспомнил его странное лицо с откровенно змеиными чертами, и поморщился. Надо будет поискать в библиотеке книги о хоркруксах. Лучше бы, конечно же, в домашней — только нужно убедиться, что авроры не накрыли дом какой-нибудь аврорской дрянью. А пока что можно поработать тут… вряд ли Малфои ему откажут.

А ещё нужно обдумать, как добраться до медальона, что хранится в доме Блэков. И с кем лучше разговаривать — с человеком или с эльфом. Жаль, что он не Блэк! И что ни от Беллатрикс, ни от Нарциссы помощи не будет. А хотя…

Он вспомнил все те выражения её лица, что сегодня видел. Нет, Нарцисса определённо не казалась счастливой — и он не заметил на её лице ни особой преданности Лорду, ни восторга, которого было так много у её сестры. В общем-то, он мог её понять: она много лет жила спокойно, может, родила ещё детей — а тут в доме всё вверх дном, и дальше явно будет только хуже. И потом, опять война — и каких бы взглядов ни придерживалась Нарцисса, вряд ли она хочет воевать.

А ведь придётся.

Им всем придётся. Лорд сказал что-то такое в своей речи — Рабастан не вслушивался, да и не важны ему были детали. Их он всё равно узнает — после. А пока, пожалуй, стоит приглядеться к их хозяйке дома — если бы она вдруг согласилась добыть для него этот медальон… но ему нужно посоветоваться. И, возможно, даже говорить с ней стоит не ему, а Ойгену. Или, может быть, Родольфусу.

Посмотрим. Время есть — его не очень много, но оно пока что есть.

— Госпожа просит господина к ужину, — пропищал наряженный в наволочку эльф, появившись на пороге, и Рабастан, встряхнувшись, пошёл в комнату — одеться.

Его вещи были аккуратно разложены на кровати. Рабастан узнал их — он носил всё это незадолго до ареста. Значит, Маркус так и жил у них? Или, по крайней мере, иногда бывал? Или это эльфы передали — хотя с чего бы им слушаться чужих приказов? Нет, пожалуй, это всё же Маркус.

Рабастан оделся — и, посмотревшись в зеркало, взял палочку… и только в этот момент сообразил, что понятия не имеет, как подгонять одежду по фигуре. Нет, он мог её уменьшить, разумеется, но целиком, а не только в ширину. А как сделать то, что нужно, он никак не мог сообразить, хотя и догадывался, что это должно быть очень просто. Но нет — он не помнил. Или, может быть, и вовсе не умел: прежде у него подобных проблем не возникало. Он пошёл бы так: в конце концов, мантия на нём хотя и болталась, но с плеч не падала — но брюки Рабастан попросту боялся потерять, потому что они у него даже на бёдрах не держались, не говоря уже о талии.

Вызвать эльфа он сообразил не сразу, но в конце концов позвал, а потом его же попросил и проводить, потому что вовсе не был убеждён в том, что помнит, где находится столовая. Впрочем, это не понадобилось: Маркус Эйвери из комнаты Мальсибера никуда не делся, он и проводил их всех, включая и Родольфуса, и Беллатрикс, за которыми они, чуть-чуть поколебавшись, всё-таки зашли. Видеть брата и Мальсибера без бород и стриженными было очень непривычно, и их лица тоже показались Рабастану если не чужими, то почти что незнакомыми — строже и моложе одновременно. А вот Беллатрикс переменилась меньше — что, конечно, было ожидаемо, хотя видеть её в платье было странно.

Они медленно спустились вниз, опять разглядывая по пути стены, пол и потолок, и совсем не разговаривая. Рабастан поглядывал на Эйвери, и пытался разглядеть в нём того Маркуса, которого когда-то знал — и не видел его в этом полноватом неуверенном в себе мужчине, шедшим рядом с Ойгеном. Но ведь быть не может, чтобы Маркус изменился до неузнаваемости! Да, прошло четырнадцать лет, но ведь он же жил спокойно! Или нет? Мало ли, что с ним могло случиться. Может быть, его отец вернулся, например, или он женился, или потерял кого-то… да мало ли, что могло произойти за это время. Что угодно. Надо будет расспросить его — потом. После ужина.

Стол был накрыт в большой, парадной столовой, и сиял хрусталём и серебром, и Рабастан в первый момент даже растерялся, глядя на белоснежную накрахмаленную скатерть и на бесконечный ряд приборов, назначение которых он, кажется, забыл.

Они сели — странное собрание измученных и истощённых заключённых, вдруг попавших на светский приём. Хорошо хоть, что без музыки.

Подали закуски. Вина не было — только вода и сок, яблочный и, кажется, разбавленный водой. Это правильно: они отвыкли от такой еды… они вообще отвыкли от всего, кроме овсянки, рыбы и картошки с редкими вкрапленьями овощей. И лука, который Рабастан, кажется, возненавидел навсегда. К счастью, здесь его не подавали: вся еда была простой и вкус имела мягкий — ничего острого или слишком уж солёного. Овощи, канапе с ветчиной и ещё чем-то… яблоком? Дыней? Что это такое? Огурец? Хотя какая разница. Как же это было вкусно! Самый простой хлеб — белый и слегка подсушенный — казался Рабастану лучшим лакомством на свете. А уж ветчина! И сыр…

Рабастан удивлялся сам себе. Прежде вкус еды его интересовал мало — конечно, были вещи, которые нравились ему больше других, но, в целом, еда была просто некоторой необходимостью, иногда приятной, иногда — не слишком, но не очень важной. Теперь же она доставляла ему удовольствие, сильное и незнакомое. Интересно, это только у него так, или они все…

Да. Все. Рабастан видел на их лицах то же выражение удовольствия и даже наслаждения. Вероятно, это просто влияние тюрьмы — и, наверное, пройдёт со временем. А значит, стоит это ощущение запомнить: мало что его так радовало прежде. А что, если попытаться вызвать так Патронуса? Эта мысль рассмешила Рабастана. Если это выйдет, он, наверное, будет единственным на свете человеком, у кого Патронус будет ассоциироваться с едой. Или, может быть, с горячей ванной… да, пожалуй, она даже лучше подойдёт.

Рабастан повернулся было к сидящему рядом Ойгену, чтобы посмешить его своей идеей, и вдруг понял, что за столом очень тихо. Непривычно тихо: как правило, на больших обедах или ужинах такого не бывает. Да и на малых тоже — люди, чаще всего, за едой о чём-нибудь беседуют. А сейчас здесь стояла тишина, почти не прерываемая даже позвякиванием приборов о тарелку.

Рабастан огляделся. Суп подали уже минут десять назад, но Рабастан, задумавшись, пока не съел ни ложки, и теперь решил попробовать — во-первых, ему хотелось ощутить ещё один новый вкус, а во-вторых, он помнил, что сидеть, не прикоснувшись к еде в своей тарелке, неприлично, а он вовсе не хотел обижать хозяев дома. Почему же все молчат? Он зачерпнул немного супа, кремово-зеленоватого и густого, и поднёс ложку ко рту. Еда пахла восхитительно, а на вкус так оказалась ещё лучше — он, правда, не понял, что это такое, но сейчас ему это почему-то важно не было. Это ничем не напоминало то, чем он питался последние четырнадцать лет — ему было этого достаточно.

Он вдруг понял, что тишина ему мешает. Она была неуместна здесь, в этой изысканно украшенной комнате, среди всех этих свечей, хрусталя и серебра с фарфором. А всё неестественное Рабастан с тех пор, как близко узнал дементоров, очень не любил.

Но ведь не ему же разгонять её! Хуже него светскую беседу мог вести, пожалуй, только Руквуд, да и то Рабастан не был в этом убеждён. У него было много вопросов, но любой из них к светской болтовне имел очень мало отношения. Как вообще обычно начинают разговор? Ему ведь рассказывали!

— Здесь так тихо, — сказал он — и тут же пожалел об этом, потому что Нарцисса ощутимо вздрогнула и едва не выронила из рук ложку. Да что с ними такое?

Они же боятся, вдруг понял Рабастан. И Люциус, и Нарцисса боятся их — почти до паники. Может быть, не каждого, но многих — например, его. Вот что было в её взгляде, когда она провожала их, и когда они спустились к ужину. Боится — и, похоже, злится на себя саму за это. И на них.

Но почему? Они с ней вообще родственники — неужели она думает, что он навредит ей? Если уж он Беллатрикс сюда доставил? Да нет, это слишком глупо — вероятно, он ошибся и, увидев что-то непонятное, додумал. Может быть, она боится не его, а Долохова? Или…

— Цисси, — вдруг спросила Беллатрикс, — а где Драко? Разве сейчас в школе не каникулы? Я хочу увидеть своего племянника!

Рабастан увидел, как на миг побелели ногти у Нарциссы, когда она сжала в пальцах ложку. Вот чего она боится! Вернее, за кого. За сына! Но чего? Никому из них и в голову прийти не может навредить ему — зачем бы? Нет, он всё-таки не понимал. Надо будет расспросить Родольфуса и Ойгена — им такие вещи более понятны.

— Драко в школе, — ответила Нарцисса, очень аккуратно зачерпывая ложкой суп.

— Ты что, прячешь его? — сощурилась Беллатрикс. — От кого, скажи на милость?

— Что ты, — Нарцисса улыбнулась, — для чего бы? Он просто в школе.

— На каникулах? — поинтересовалась Беллатрикс. — Ему ведь уже пятнадцать? На каком он курсе?

— На пятом, — ответила Нарцисса, и Рабастану ужасно захотелось прервать её мучения, пусть он и не понимал их причины.

— А какой сегодня день? — спросил он. — Рождество уже прошло?

— Прошло, — ему показалось, или во взгляде Нарциссы мелькнула благодарность? — Как и новый год. И каникулы. Сегодня шестнадцатое января.

Рабастан изумлённо вскинул брови. Они что, почти месяц пропустили? Но зачем?

— Вы вообще представляете, как вас ищут? — спросил Люциус. — Поначалу у нас дома авроры разве что не ночевали — хотя иногда и это было. Дом перевернули сверху донизу — и если б только наш. Нужно было подождать, пока они не убедятся, что здесь вас нет. К счастью, теперь здесь спокойно — я надеюсь, насовсем, но ручаться не могу.

— Да, конечно, — почему-то Рабастана эта новость разозлила. Он прекрасно понимал разумность подобного подхода, но злился всё равно. Какого Мордреда их даже не предупредили? Впрочем, это Тёмный Лорд — чего он ждал? Мог бы и не месяц продержать их так, а год. Или пятнадцать. Почему бы нет? Удобно…

— Что же, подождём апреля, — сказала Беллатрикс, и Нарцисса, улыбнувшись ей, чрезвычайно аккуратно положила ложку рядом со своей тарелкой. И Рабастан подумал, что на месте Беллатрикс не стал бы так активно добиваться этой встречи — и что ему определённо стоит присмотреться к своей невестке.