Вместе до самого конца (гет)

Начало весны здесь, в нагорной местности Хогвартса, всегда было обманчиво прохладным, несмотря на небольшой рост дневных температур. Периодами небо становилось серым и падал снег, который тут же сменялся ледяным дождём, а чуть позже выглядывало солнце, но вместе с ним налетал промозглый ветер.

Погода была настолько переменчива, что в последние несколько дней казалось, будто природа решила продемонстрировать все четыре сезона разом.

Девушка обняла себя за плечи и тихо вздохнула. День казался бесконечно длинным. Он не принёс ни облегчения, ни спокойствия.

На повестке для было несколько тревожных пунктов: семикурсники решили подставить её лучшую подругу, на неё саму открыли охоту и — самое скверное — Данн знает секрет её парня.

Дышать всё ещё было трудно. Улыбаться — тем более.

Кейтлин терзала липкая, несмываемая тревога, как грязь, въевшаяся в кожу. Она знала, что грозит Римусу.

Вместе с Барти Кейт возвращалась из библиотеки, в которой она провела последние четыре часа. Последний раз так долго Паркер обитала среди книг, когда готовилась к СОВ в прошлом году. У неё возобновилась непереносимость библиотечной пыли — она не переставала чихать. Кейтлин перерыла всё: журналы по магозоологии, труды Ньюта Саламандера, старые газеты.

И, слава Мерлину, память не подвела — в одной из заметок она нашла зацепку. Возможно, это и есть ответ на то, кто поселился в Запретном лесу.

Но поделиться своими догадками не подворачивалось возможности: пытливый Кеттлберн в замке так и не появился.

Рейнолс, с которым у неё недавно был разговор, будто в воду канул.

Кейтлин непроизвольно прикоснулась к новому аксессуару на лацкане своего пиджака. Это была брошь. Старинная круглая брошь из бронзы, украшенная сдержанным, почти незаметным орнаментом. В её оправе сияли четыре гладкие тёмные вставки, будто впитавшие в себя ночное небо. Центральная часть и треугольный замок были просты, без лишней вычурности. Такие, по предположениям Кейтлин, были в моде в семнадцатом веке.

— Это узел Брейда, — сказал бывший профессор, передавая брошь. — Весьма редкая и ценная вещь нашего Отдела. В случае опасности задержи на ней кончик палочки на несколько секунд — Я узнаю, что ты в беде, и увижу, где ты. Здесь, на территории Хогвартса, связь будет очень нестабильной, но это лучше, чем ничего.

Кейтлин переглянулась с Римусом, тот взял из рук Рейнолса брошь и приколол её к одежде своей девушки.

— О ней никто не должен знать.

Кейт бросила взгляд на двери библиотеки, где сидели её друзья.

— Никто, мисс Паркер. — настойчиво проговорил мужчина. — Слушай внимательно. Ты не выходишь из замка. Ни под каким предлогом. Даже если тебе покажется, что Люпин пропал, не дёргайся. И главное: не бери из чужих рук ничего. Никакие записки, книжки и безделушки.

— Портключи здесь не работают. — напомнила блондинка.

— Всегда можно найти брешь, — мрачно ответил он.

С окончанием уроков коридоры школы снова ожили, наполняясь голосами, смехом и привычной суетой.

Ученики неторопливо расходились: кто-то направлялся в классы на факультативы, кто-то спускался в оранжерею — досдавать практическую работу по травологии. Младшекурсники беззаботно бегали по этажам, перебрасывали между собой сумку. Другие разделились на парочки, а несколько старшеклассниц устроились прямо на подоконнике, обсуждая какие-то сплетни или, судя по звонкому хихиканью и беглым взглядам на Барти, мальчиков.

Всё было привычно, и в то же время сейчас всё становилось чем-то зыбким и непрочным.

— Это ещё что за дрянь? — недовольно пробормотала Паркер, принимая одну из листовок у проходящего мимо парня.

С пергамента на неё смотрело уродливое существо, заключённое в клетку. Тёмные тона с глубокими тенями, грубые штрихи… Оборотень был изображён с выражением звериной ярости, его глаза будто зловеще сверкали, а сам он скалился, обнажая острые зубы. Надпись гласила:

«Оборотень»

Ниже ровным, аккуратным почерком шли рекомендации, как себя вести, если встретил подозрительного человека.

Кейтлин хмуро пробежала глазами по тексту. Каждое слово казалось нарочито точным, выверенным, без лишних эмоций.

Чьё-то жестокое творчество в обёртке «заботы».

Паркер безжалостно смяла листок.

Вокруг кипела жизнь, но для неё в этот момент всё затихло, сузилось до мерзкого рисунка на пергаменте и тягучего ощущения несправедливости.

— Кейт… — голос Барти пробился сквозь шум. Он сделал попытку удержать подругу, осторожно потянув её за талию.

Но ей надоело.

Молчать. Бездействовать. Позволять другим втаптывать себя в землю.

Резкий взмах палочкой — и стопка буклетов, словно подчиняясь её гневу, дружным вихрем вылетела из рук «активиста». Листы закружились в воздухе, как захваченные сильным ветром осенние листья. Они поднялись выше голов студентов, а затем, ведомые невидимой силой, ринулись к ближайшей чаше с огнём, что стояла у подножия каменной лестницы. Бумага трещала и шипела, исчезая в жарком пламени. Пламя разгорелось сильнее, так что языки пламени жадно лизнули каменный потолок, кто-то из учеников невольно ахнул. Коридор на миг замер, пронзённый тишиной, в которой огонь жадно поглощал клочки лозунгов.

Кейтлин резко обернулась, направив палочку прямо на его горло.

— Никогда не спорь с кончиком волшебной палочки.

Парень встретился с тяжёлым взглядом слизеринки.

— И кто же дал тебе эту дрянь?

Пятикурсник сглотнул. Бросил быстрый взгляд на толпу, будто ища поддержки, но никто не спешил вмешиваться. Студенты Хогвартса, даже самые любопытные, неохотно встревали в чужие конфликты, особенно когда одна из сторон — Кейтлин Паркер в гневе.

Глаза девушки метали молнии, челюсть была напряжена, пальцы крепко сжимали палочку. После её эффектного жеста с огнём даже самые уверенные студенты сделали шаг назад.

Парень попытался сохранить самообладание, но голос предательски дрогнул:

— Это… это предупреждение. Просто… чтобы люди знали, кого стоит опасаться.

Кейтлин прищурилась, и он тут же заторопился, будто боялся, что она бросит его вслед за листовками в огонь.

— Я нашёл их утром! Кто-то оставил стопку в Большом зале. Там не было подписи, но… но сказали, что это инициатива учеников.

— Учеников? — Паркер усмехнулась. Её губы скривились, но в голосе не было ни капли веселья.

Парень нервно поправил ворот мантии.

— Мы имеем право знать правду!

— Правду? — Кейтлин склонила голову, разглядывая его с любопытством хищника, который решает, насколько интересна добыча. — Правда в том, что кто-то считает нормальным разбрасываться вот такими «памятками», подогревая страх и ненависть.

Парень стиснул зубы.

— Разве оборотни не опасны?

Барти, всё это время наблюдавший за сценой с ледяным спокойствием, хмыкнул.

— Знаешь, кто точно опасен? — ласково проговорила Кейтлин, чья палочка ещё сильнее прижалась к шее собеседника.

Пятикурсник, наконец, сделал шаг назад.

— Я просто…— он хотел что-то добавить, но бросил взгляд на Крауча, — я ничего плохого не хотел!

— Проваливай! — коротко ответила Паркер, ослабляя нажим.

Парень кивнул, но наверняка запомнил этот жёсткий, пронизывающий до костей взгляд. Он развернулся и поспешно исчез в толпе.

Кейтлин стояла ещё несколько секунд, наблюдая, как огонь поедает последние клочки бумаги.

Барти подошёл ближе, обнял её и, уткнувшись носом в её светлые волосы, тихо проговорил:

— В другой раз просто постарайся не стать главным персонажем статьи «Ежеднего пророка» с заголовком «Слизеринка сожгла студента».

Развеселить Кейтлин не получилось, она застыла каменным изваянием. Она была сосредоточенной как никогда.

Для неё всё вокруг затихло, сузилось до мерзкого рисунка на пергаменте и тягучего ощущения несправедливости.

Кто-то хорошо постарался, от скуки нарисовав рисунок. Другой в страхе начитался литературы и записал рекомендации. Третий решил оповестить всех и копировал бумагу. А потом неравнодушные активисты проявили себя и распространили листовки.

Теперь даже тот, кто не думал, думает. Кто не говорил — говорит. Информация как болезнь передаётся. Кто-то имеет иммунитет, кто-то заболевает, другие предаются панике и становятся параноиками, подтягивающими других. А есть и те, кто всё это начал умышленно. Запустил механизм и просто наблюдает, возомнив себя вершителем судеб.

Это люди завистливые, жалкие, малодушные, трусливые. Эпитетов много. Главное — они гнилые. Что с них взять? Они же и так плохие. А плохое мы обходим, не трогаем, игнорируем и терпим.

Но где, дементор его дери, хвалёная справедливость?

Где карма, уготовленная свыше?

Иногда терпение вознаграждается не сразу. В задуманный кем-то определённый момент приходит возмездие. Но сейчас в моменте ты — проигравшая сторона. Увы, смириться с проигрышем может далеко не каждый.

У Паркер не получалось склонять голову и сторониться больных тем, наоборот — она шла напролом. Сыпала гадостями, жёстко критиковала человека в лицо, говорила «нет», смеялась громко, любила открыто, была готова ударить в ответ.

* * *

Во внутреннем дворе раздался громкий смех. Веселилась всё та же компания семикурсников. Среди них был и Данн со своей девушкой. Она кокетливо поправляла волосы и заливисто смеялась на его коленях. Паркер

в аудитории древних рун отчётливо слышала каждое его слово. Кто ещё мог нашептать Лиззи о шрамах? Кто ещё мог указать именно на Люпина? Данн. Она была уверена в этом.

Крауч заметил её интерес и покачал головой, потому что хорошо знал, к чему это может привести.

Лицо Кейтлин всегда было очень выразительным. Любая эмоция красиво отображалась на её личике. Злое выражение лица вкупе с палочкой в руке не оставляли обидчице шанса. Очередной заливистый смех — и Паркер сорвалась.

Лиззи в очередной раз кокетливо поправила волосы, но тут же изменилась в лице. Она вскочила на ноги, заметив что-то на своей ладони — клок волос. Не обращая внимания на вопросы парней, бедняжка спрятала волосы и в панике осмотрелась по сторонам.

— Вот это я понимаю: справедливость.

Стальной голос Паркер заставил Барти усмехнуться, а когтевранку стыдливо уйти из внутреннего двора.

— Он того не стоит, — предупредил Крауч.

— Сам знаешь, с терпением у меня с детства туго.

Крауч сокрушённо покачал головой.

— Я правда такая стервозная?

— Нетерпеливая, — настороженно ответил Барти.

— Я так больше не могу, Бар. Сколько можно терпеть? Молчать? Ходить на цыпочках? Почему кто-то каждый день пересекает черту и выходит сухим из воды, а мне и рта нельзя раскрыть?

— Не заводись. Так нужно.

Он мягко опустил ладонь на её голову, но она резко отстранилась.

— Кому нужно? Им? Им всем плевать! — голос её дрожал от злости. — Они думают, что я дикая. Периодами неадекватная. Эгоистичная. Жалеют мою мать, которой плевать на меня. Все вокруг точно знают, как жить правильно и красиво. Чушь! Все только сравнивают, лицемерят, оценивают, жалеют, унижают, завидуют. Каждый пытается вылепить из другого скульптуру. Но мы не каменные изваяния. Нас не нужно разбивать, обтачивать, пилить и шлифовать. Так нельзя. Тебе самому не надоело? Очнись, Барти! Ты зря стараешься. Никогда не добьёшься его внимания!

Намёк на отца Барти сильно резанул слух.

Кейтлин, как никто другой, знает об отношениях Барти с отцом. Сколько бессмысленной работы он выполняет, участвуя в различных проектах, исследовательских работах, которые предлагались Министерством магии для талантливых студентов. Бесчисленное количество раз её лучший друг старался прыгать всё выше и выше, чтобы доказать, какой он достойный волшебник, умный и талантливый. Потому что он — образцовый сын, гордость родителей.

— Они каждый раз думали только о себе. Своём комфорте. Своём престиже. Почему всяким придуркам везёт на классных родителей? Чем мы-то хуже?

Барти вдруг хрипло рассмеялся. Смеялся он горько, безрадостно, словно этот смех резал горло изнутри.

— Каждый думает только о себе, да? — Он вскинул подбородок, глядя на неё с кривой усмешкой. — А кто сегодня настаивал, чтобы Джейн не спешила открываться Блэку? Или кто убедил Алису Стоун писать работу по тентакуле, чтобы та уступила тебе своё место в другой теплице? А что насчет Элоры, которой ты внушаешь, что ей ни к чему худеть? Хотя это ложь. Откуда тебе известно, как лучше для них?

Кейтлин нахмурилась.

— И ты права. Ты заботишься о себе. Я — о себе, Джейн, Регулус — тоже. — Барти махнул рукой в сторону, где скрылся пятикурсник с листовками. — Как и он.

Крауч резко выдохнул.

— Ты жила среди оборотней. Ты их не боишься. Но другие боятся! — голос Барти дрогнул. — Я боюсь.

Кейтлин хотела что-то сказать, но он не дал.

— Ты бы видела, как мне было страшно, когда этот зверь напал. Мы все не готовы. Не страшно только тебе. — Барти стиснул зубы, глядя на неё так, будто видел впервые. — И Люпину.

В воздухе повисло напряжённое молчание. Только ветер беспокойно завывал в арках внутреннего двора.

Друзья внимательно смотрели друг на друга, будто продолжая диалог безмолвно. Обдумывая сказанное и несказанное. Как бы ни были близки люди, каждый видит картинку со своей стороны. Никто из них не выбирал свою судьбу. Люди приходят в этот мир на равных условиях, однако потом каждый попадает в свой мир, где окружение имеет большое влияние на человека и его восприятие жизни.

— Я буду за себя сражаться, — спокойнее сказала Кейтлин.

Взгляд её смягчился, но Барти прекрасно знал, что она ещё не остыла. Впрочем, как и он сам. Крауч опустил ладонь на её плечо, легко помассировав область над ключицей. Там, где ей всегда было щекотно. После такой манипуляции Кейтлин всегда уворачивалась, заливаясь смехом от щекотки. Обычно это её расслабляло и отвлекало от ненужных мыслей, как и самого Барти. Но сегодня — нет. И это очередной факт, который изменился между ними.

Они были друзьями. Настоящими. Но между «друзьями» и «что-то больше» — тонкий лёд. И Барти стоял на нём.

— Только ничего не выкинь.

— Бар…— произнесла Кейт.

— Кейт, — в тон ответил лучший друг.

— Не надо со мной как с маленькой.

Паркер резко развернулась, махнув золотистым хвостом как хлыстом, и, стуча каблуками, пошла по коридору.

Так уж сложилась жизнь Кейт, что мир не стремился прикрыть всю ту грязь, что она несёт, показывая свою изнанку и раз за разом разочаровывая. Убивая в ней наивность.

Но сейчас Кейтлин отчаянно, по-детски надеялась, что Римус не видел листовок. Он не заслуживал этого.

Добрый человек, что всегда готов прийти на помощь другому, не должен получать в ответ злобу, насмешки и жестокость. Люпин всегда был добрым, понимающим и терпеливым. Совсем не такой, как сама Кейтлин. Ещё одним отличием была готовность отпускать. Римус легко отпускал ситуации, уступал и не спорил с судьбой.

Сейчас Кейтлин боялась, что всё выйдет из-под контроля. Что она сама — пусть и неумышленно — втянула его в неприятности, с которыми они не справятся.

Если правда о нём всплывёт наружу, Римуса исключат из Хогвартса. Перевестись в другую школу будет невозможно. Вряд ли найдётся ещё один директор, такой как Дамлдор, который сможет дать Люпину шанс. Это будет конец. Конец его учёбе, нормальной жизни. И самое поганое, что Римус не будет винить её.

Паркер прошлась по учебным коридорам, заглянула в кабинет трансфигурации, где парень любил задерживаться, забежала в кабинет старост. Она вслушивалась во вспышки смеха и громкие разговоры студентов. Вглядывалась в студентов с книгами и листами бумаги, в шумные компании. Однако натыкалась лишь на странные взгляды.

Римуса она так и не нашла. Судя по словам призрака сэра Николаса, гриффиндорец был в компании Рейнолса и его напарника.

Девушка проходила по коридору первого этажа, когда прямо перед её лицом распахнулась дверь уборной. Успевшая отскочить слизеринка бросила грязные ругательства.

— Простите, мисс. Фуфо плохой, плохой… — кланялся домовик, придерживая дверь маленькой ручкой, в которой всё ещё держал щётку для кафеля.

Девушка покачала головой, успокоив эльфа. Она хотела было распрощаться с ним, но озиравшийся по сторонам домовик заинтересовал её.

— Мисс Паркер! Фуфо знал, что найдёт вас. Фуфо слышал разговор… Очень важный разговор.

— Что ещё за разговор?

Кейт решительно вошла за ним в женский туалет. Внутри никого не оказалось, все кабинки были открыты.

— Мисс Джейн просила проверить. И мы проверили. Четверо старшекурсников, мисс, они проходили мимо туалета, который заброшен; туда, в конец этажа, никто обычно не ходит… Но Фуфо там был! Чистил канделябры, как и положено.

Он сделал значительную паузу, посмотрел на дверь, словно ждал, что она вот-вот распахнётся сама.

— За гобеленом, мисс… гобелен старый, с пернатой мантикорой. Никто не замечает. Но за ним дверь. Ещё с тех времён, как Фуфо был юным. Она ведёт на третий этаж. В ту часть, которую закрыли… когда погибла юная волшебница. Миртл, — он понизил голос. — После этого там всё забыли. Закрыли. Пикта говорит, мальчишки нашли способ снова его открыть.

— Кто они? — быстро спросила Кейтлин.

— Аббот, а других Фуфо не знает по имени. Но они туда давно ходят. Там дымно. Пыльно. Паутины много. И Пикта плакала. Они пнули её ведро. Это ужасно, мисс! Она больше туда не ходит.

Взгляд эльфа был остро-наблюдательным, почти серьёзным — слежка, по всей видимости, была его любимым занятием. Джейн знала, к кому обратиться за помощью.

В дальней северной части галерей второго и третьего этажа Хогвартса существует архитектурная аномалия, которую почти никто не замечает. Неподалёку от туалета Миртл за выцветшим гобеленом с изображением ведьмы, укрощающей пернатую мантикору, когда-то находился служебный проход, соединявший второй и третий этаж. Он был частью внутренней системы лестниц, использовавшейся преподавателями в начале двадцатого века. Он соединял архив и запасной зал заклинаний, теперь известный как Запретный коридор. Ниже — дамский кабинет и санитарная комната, ныне — туалет, в котором и погибла ученица Миртл Уоррен.

После её смерти, загадочной, странной и шокировавшей многих преподавателей, часть крыла была временно закрыта для учеников. Архив заклинаний перестал использоваться по назначению, старую лестницу запечатали, а проход зашили магией, закрыв гобеленом. Спустя двадцать лет о нём уже почти никто и не помнил.

Кейтлин посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной.

«Тайная комната. Сборище идиотов, забравшихся в заколоченный участок замка. Неплохо, мальчики».

— Спасибо, Фуфо. Это очень важно.

Он поклонился так низко, что казалось, он стукнулся лбом о камень.

* * *

Кейтлин вошла в Большой зал одна.

Ученики уже заполнили большую его часть. Привычная школьная суета царствовала в этих стенах: кто-то громко обсуждал прошедшие занятия, кто-то гремел заразительным весельем.

За преподавательским столом уже сидел Дамблдор. Поглаживая длинную бороду, он о чём-то беседовал с профессором Макгонагалл, мадам Трюк зевала в ладонь, а Слизнорт с интересом наблюдал за учениками. Все были на месте. Не хватало лишь Кетллберна и мадам Помфри.

Намётанным взглядом Паркер оглядела компании учеников. Как ни крути, инцидент с листовками не отпускал её. Взгляд цеплялся за листки бумаги, пергамент и разговоры учеников. Девушка прошла к своему обычному месту в центре стола своего факультета. Джейн и Барти опаздывали. Регулуса тоже не было. Этот факт уже не удивлял. Он частенько пропускал ужин вместе с Доркас.

— Где Барти? — спросила Элора, оглядываясь по сторонам.

Кейт опустила взгляд к уже привычной серебряной тарелке, которую неустанно ставили специально для неё.

— Ты не в его вкусе, Бин. Забудь, — припечатала Саманта, девушка с красивыми длинными срелками на глазах.

«Ты тоже милая».

Паркер смотрела на присутствующих и словно видела не людей, а их пороки. Лицемерие и зависть Саманты. Хвастовство и заискивания Эвана. Малодушие и неуверенность Элоры. Гордость и азарт Нотта.

Она перевела взгляд на Мальсибера. Его глодали лютая ревность и злость. Всё это не было написано на суровом лице парня, но Паркер обладала хорошей интуицией, подмечала нюансы и анализировала поступки и сведения о других людях.

Он единственный не смеялся, и его суровый взгляд был направлен в сторону входа.

Паркер проследила за взглядом Мальсибера, нисколько не удивившись, заметив у входа в зал Гринграсс в компании Аббота. Прошлые побои совсем не убедили когтевранца прекратить встречи с невестой Мальсибера.

«С вероятностью в сто процентов в ближайшее время Аббот снова будет с разбитым носом и парочкой рёбер с правой стороны. Левый хук Мальсибера всегда бил точно и сильно. С вероятностью в сто процентов Гринграсс не станет навещать Аббота в Больничном крыле, потому что не любит больных. А вот когда староста школы снова будет в форме, то снова вернется к нему».

Кейтлин не нужно было становиться предсказательницей, чтобы видеть подобный расклад.

Гринграсс терпеть не могла жениха, которого ей навязали, но и отказываться от общества красивых, влюблённых в неё парней она не собиралась. Бедняга Мальсибер. Его можно было только пожалеть.

Мелисента, как всегда грациозная и уверенная, даже не посмотрела в сторону жениха. Она прошла к подругам и села как королева, не удостоив Мальсибера и намёком на внимание.

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он опустил взгляд на наручные часы, затем снова посмотрел куда-то за спину Кейтлин.

«Англичанин…»

Барти умел так же безэмоционально читать сухие письма от отца, в которых не было ни капли заботы и родительского тепла. Однажды вместо поддержки Крауч-старший выказал разочарование из-за того, что сын пропустил олимпиаду по истории магии, пролежав в Больничном крыле с высокой температурой. «Бросай квиддич, раз он не может закалить твоё тело». Паркер в тот день нецензурно выражалась на родном языке в присутствии мадам Помфри, а Барти… просто сложил письмо и бросил его на тумбу.

Иногда Кейт казалось, что на рынке эмоций англичане стояли в самом хвосте очереди.

Все эти годы, проведённые в Великобритании, она никак не могла понять и одобрить этой сдержанности, чопорности и безэмоциональности. Конечно, временами у неё получалось демонстрировать подобные черты. Однако показывать и жить этим было невыносимо тяжело.

Кейтлин взглянула на пустое место напротив.

В душе её свербило чувство вины. Ей не стоило поднимать тему с отцом Барти. Даже у рассудительного лучшего друга была причина плыть по течению.

Кейт и Барти легко входили в споры и так же легко из них выходили. Они оба умели хорошо говорить и отстаивать свои точки зрения. Паркер любила слушать друга. В его словах было что-то цельное, обоснованное и грамотное, отчего каждый раз она находила в его словах нужную ей суть или свою неправоту.

Слизеринка вздохнула. Ароматный запах мясного пирога, что так любил Барти, заставил девушку признать свою грубость и извиниться.

Она потянулась к сумке, решив написать ему через зачарованный ежедневник. Написать что-то простое.

Может быть, так: «Прости. Поговорим после ужина?» или «Ты был прав. Я злилась. Не на тебя».

Но едва её пальцы коснулись переплёта, как она заметила плотно сложенный клочок пергамента.

Кейт не спешила вынимать его, но потом огляделась на сидевших рядом и всё же решила открыть записку.

«Ты не выполнила условия встречи. Плохо, мисс Паркер. За нарушением следует наказание».

Тот же почерк. Та же руна в конце послания.

Вторая записка.

Кейтлин на долю секунды замерла.

Сумка была закрыта. Она всегда держала её при себе. Откуда тогда записка? Неужели подложили в библиотеке?

Листовки. Неужели это и есть ее наказание?

Она стиснула челюсти.

Смех когтевранцев резал по нервам, как лезвие по стеклу.

Смеются. Знают, что сделали, — и смеются.

Паркер посмотрела на скомканную записку в своей ладони. Кожа горела. Мозг пульсировал.

Если они думают, что она будет молчать… что она боится… То сильно просчитались.

Она медленно разжала кулак, взглянула на свою руку. Записка была скомкана. Не несла смысла и уже не пугала. Мусор, не имеющий веса и смысла.

— Что со старостой? — спросил Мальсибер, обратившись к Паркер.

Она обернулась.

Джейн Поттер шла по центру Большого зала уверенно и быстро. Прямо к преподавательскому столу.

Это было странно. Джейн никогда не обращалась к директору так открыто и демонстративно.

Видимо, не только ребята заметили странное поведение старосты Слизерина. Аббот за столом Когтеврана спохватился и поспешил встать из-за стола. Но Джейн уже поднялась на возвышение. Без лишних слов подошла к директору и протянула стопку тех самых листовок. Спустя минуту у главного стола стоял и староста школы, но момент уже был упущен — листовки оказались в руках директора и деканов благодаря Поттер.

Пока профессора с суровыми лицами изучали содержимое, ученики перешёптывались. Несколько человек потянулись, чтобы лучше видеть происходящее.

— Кажется, нашей старосте не понравился волчонок, — прыснул Розье, наблюдая, как между Поттер и Абботом завязался спор. На лице Мальсибера расплылась довольная улыбка.

— Кейт, слушай… они и правда такие, как на рисунке? — несмело спросила Элора, а потом стушевалась, добавив: — Прости.

Это «прости» заставило Паркер вспомнить слова Барти. Очередной раз доказав ей, что он говорит правильные вещи, которые имеют место быть.

«Оборотни наводят ужас на окружающих».

Однако он ошибся в одном: каждый раз, когда Кейт оказывалась рядом с волком, все её внутренности сжимались в тугой узел страха и отчаяния.

— Боюсь, портрет слишком сильно отобразил эмоции. У оборотней их нет. — покачав головой, ответила Кейт.

Она задержала взгляд на своём аккуратном маникюре, с горечью понимая, что большинство учеников видели листовки. В очередной раз надежды Кейт рассеялись как туман.

— Они не чувствуют.

Дамблдор поднял глаза на Джейн. Несколько секунд он просто смотрел, а потом легко, почти незаметно постучал по хрустальному кубку, призывая всех к вниманию.

— Минуточку внимания, — попросил Дамблдор, затем указал ладонью в сторону Поттер, и та, кивнув, обернулась к ученикам.

Она представила листовку с уродливым изображением на суд всезх присутствующих.

— Подобными буклетами вы оскорбляете и принижаете оборотней, забывая о том, что они — отдельное сообщество. Они — народ, который требует внимания и уважения.

У Джейн всегда был громкий голос. Ей не составляло труда гаркнуть на младшекурсников так, чтобы заглушить их гомон. Ей не составляло труда брать высокие ноты, наполняя их силой своего тембра. Поэтому даже без помощи волшебства низкий и чёткий голос Поттер завладел вниманием каждого в этом зале.

Её рука с зажатой в ладони бумагой безвольно опустилась, будто сила, с которой она говорила, покинула её.

— Вы правы, — с новой силой и твёрдостью продолжила она, — оборотни — опасны. В полнолуние встреча даже с одним из них может обречь человека на смерть. Чтобы обезопасить себя, нам нужно помнить лунный цикл и знать, как защититься. Именно здесь пролегает черта между осмотрительностью и ненавистью. Потому что ликантропия — это магическая болезнь. Это несчастье, а не выбор. На протяжении нескольких сотен лет волшебники закрывали на неё глаза. На сегодняшний день ликантропия остается неизученной. У нас недостаток достоверной литературы, нет систематических исследований, нет знаний. Всё, что мы имеем, — это фольклор, старые трактаты, суеверия и мифы, собранные обрывками из разных эпох и стран, — на одном дыхании выдала Джейн, будто заучивала текст.

Она на мгновение замолкла, остановила взгляд на Кровавом Бароне, с интересом смотрящем в её сторону.

— Но именно на основе этих суеверий сегодня уже решают судьбы. Из-за наших с вами необдуманных слов и невежества в попечительский совет поступила жалоба с требованием исключить Кейтлин Паркер. Не за проступок или нарушение, а за то, что она выбрала здравый смысл. Она открыто говорит, что с болезнью можно жить, и семимильными шагами идёт к тому, чтобы сделать жизнь оборотней лучше.

Аббот подошёл к ней, за что Поттер наградила его уничижительным взглядом.

— Где величие и сила волшебников? — Слизеринка смело перевела глаза на собравшихся, все так же строго проходя взглядом по рядам учеников. Сейчас они выглядели так же6 как волшебники в зале суда Министерства Магии. От подобного осознания неприятно сжалось сердце. Каждый в этом мире судит. Не вдаваясь в истину или суть. Просто судит. И нет в этом ни капли человечности и любви к окружающим. — Где настоящее искусство чародеев и мастеров зелий? Почему прогресс остановился в средневековье? Почему вместо, того чтобы решать сложные задачи, строить безопасную и комфортную жизнь, мы строим глухие стены? Вместо того чтобы врачевать болезнь и учиться с ней жить, мы её сторонимся. Как по мне, это признак слабости и глупости.

Кейтлин сжала руки в кулак, почти ощущая, как волнуется подруга. Видела, как от долгого и глубокого вдоха дрогнули её плечи.

— Мы учимся бок о бок уже многие годы, а вы в момент позволяете другим исказить ваше мировоззрение. На ваши вопросы любезно ответили другие, а вы даже не потрудились задуматься. Зачем? Лучше прибегнуть к стадному инстинкту, верно? Ненависть — стадное чувство. Оно объединяет, вдохновляет, заставляет держаться за своё место. Схема предельна проста: есть правильные люди, которых нужно защищать, а есть ненормальные, враги, которых нужно ненавидеть. Людей убедить нетрудно, главное — запугать или отвлечь. Сделать всё, чтобы страх выгнал прочь рассудительность. Не имея собственного мнения и виденья, люди становятся слепыми и глухими. Многие, может, не знают, но слова легко вспарывают грудь словно клинки. Ломают жизни и судьбы. Такова сила слова.

Джейн прошла вперёд, отдалившись от Аббота, встала на краю подиума.

— Вас не собирались спрашивать. Всё должно было решиться за закрытыми дверьми. Но сейчас я прошу вас хорошенько подумать и ответить: кто не против, чтобы Кейтлин Паркер училась с нами!

Поставив вопрос ребром, она первой подняла руку.

Спустя несколько мгновений — робко, неуверенно, но за ней поднялась другая. А потом — ещё одна. Затем десятки рук.

Первые места за столом факультета Слизерин, где сидели младшекурсники, не просто подняли руки, они зашумели. Стучали ладонями по столешнице. Волной шум прошелся по всему факультету. Единогласно.

Затем неистовей откликнулся Гриффиндор. Громче, смелее, со свистом и подбадриванием Джеймса Поттера.

Одной из первых Джейн заметила руку Тессы за столом Пуффендуя. Булстроуд хоть и отрицательно относился к оборотням, дал свой ответ, подняв руку.

Некоторые поднимали руки с уверенностью. Другие — с колебанием. Руки взмывали в воздух, и с каждым мгновением становилось ясно: их сотни. Это была треть всех учащихся.

Джейн смотрела на зал, и уголки её губ потянулись вверх.

— А ты та ещё змея, Поттер, — высказался Аббот так, чтобы услышала только она.

Джейн не растерялась и продолжила улыбаться:

— Змеи ползают, Аббот, а я крепко стою на своих ногах.

Ложь.

Ноги Джейн дрожали. Сердце билось так, будто её загнали в тупик. Она импровизировала как могла. Если бы не Джеймс, она бы не узнала о том, что в школу наведались представители попечительского совета. Гринграсс и Крэбб.

— Почему на собрании не объявил о жалобе на Кейтлин Паркер в попечительский совет? — спросила Джейн, наблюдая за реакцией незваных гостей в дверях зала. — Старосты должны быть в курсе.

— Прости, забыл, — бросил когтевранец, наблюдая, как восторженно гудит толпа учеников. — Что за базар ты тут устроила?

Как оказалось, большинство семикурсников и их друзей в Слизерине воздержались от ответа. Большенство когтевранцев также воздержались. Пуффендуй и Гриффиндор поддержали. Общий гомон хорошо играл на руку.

— Это называется демократия, — ответила Джейн, опуская руку.

Затем она сделала шаг в сторону, освобождая место директору, и почти шёпотом добавила:

— Передай своим друзьям, что школа больше не в их компетенции.

Альбус Дамблдор на краткий миг встретился взглядом с Джейн. Он по-отечески улыбнулся, и девушка почувствовала, что гора с её плеча упала, разбившись вдребезги.

Директор выпрямился, поднимая руки вверх, жестом заставляя всех замолчать. Он спокойно дождался, пока шум стихнет.

— Спасибо, мисс Поттер, за ваши слова, — тихо, но внятно произнёс он. —Подобные брошюры нарушают статью седьмую Устава о разумных магических существах, принятую Международной Конфедерацией Волшебников и поддержанную Британским магическим правом: «Не допускается пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную вражду. Запрещается принижение по признаку магической природы, происхождения или принадлежности к одухотворённым существам, обладающим разумом и волей».

Джейн вернулась на свое место, почувствовав небывалое опустошение и в то же время удовольствие оказаться среди своих и затеряться здесь.

— Это было круто! — восторженно прошептала Элора, наливая в её стакан морковный сок.

Поттер улыбнулась, в уголках глаз собрались лучики-морщинки. Но Кейтлин хорошо видела, что улыбка подруги была вымученной, плечи ссутулились, а руки, скрытые под столешницей, предательски дрожали.

Слова застряли в груди, внутри Кейт распирало что-то острое, горячее, почти болезненное — смесь благодарности, изумления и чего-то, что трудно назвать словами. Она просто взяла подругу за руку спросила:

— Умиротворяющий бальзам?

Она прекрасно знала о страхах и неуверенности подруги, та совсем не любила выступать на публике. Этот бальзам часто выручал Поттер в подобных ситуациях.

Джейн кисло усмехнулась.

— Ну как? Классно я их раскачал? — спросил Розье, аккуратно переместившийся от младшекурсников к старшим.

Мальсибер пихнул его в плечо, заставив сбавить тон.

— Отлично, — похвалила Эвана Джейн, и парень засиял, откинув отросшие волосы назад.

Кейтлин не до конца понимала суть происходящего, поэтому поглядывала то на Эвана, то на подругу.

— Спасибо за помощь, Эдрик, — проговорила Джейн.

Мальсибер не улыбнулся, слегка кивнул и ответил:

— За мной был должок.

— Итак, может, сообщите, что тут происходит? — поинтересовалась Паркер.

— Моя задачей было создать шум, — похвалился Эван. — С тебя пять колдофото для новой рекламы моих мётел.

Джейн закатила глаза. Хвалиться он будет ещё ближайший месяц.

— Поступила жалоба с требованием исключить тебя из школы. Аббот не оповестил ни старост, ни директора. Всё сразу ушло в попечительский совет, — Поттер кивнула в сторону конца зала, и Кейт только сейчас заметила двух мужчин в строгих мантиях, что молча наблюдали за всем издалека. — Они пришли по твою душу, — добавила Поттер будто между делом.

Кейтлин снова бросила взгляд на мужчин. Лица их были недовольными. Один из них смотрел в её сторону. Нет, это был отец Мелисенты, он смотрел на свою дочь, которая в упор его не замечала. Разлад между ней и отцом сыграл Паркер на руку. Однокурсница не поддержала своего ухажера: как ни странно, она одобрила Кейт и подняла руку. В этом разладе между учениками и их родителями Джейн нашла козырь. Она расшевелила дно, заставила стоячую гладь моря содрогнуться, вспениться и подняться волнами. Напомнила, что, как море, народ непокорен и с этим нужно считаться.

Джейн добилась права голоса для себя. Устроила суд здесь и сейчас. Дала право каждому ученику судить и выбирать. Бояться или нет. Принимают или отворачиваются. Впервые голос был отдан тем, кого обычно не спрашивают.

Совет лишился самого опасного оружия — негласности.

В противном случае решение приняли бы за спинами учеников — быстро, тихо и необратимо. Жалоба, поданная в обход директора и старост, была попыткой исключить Кейтлин без огласки, без объяснений, без возможности защиты. В выборе между Кейтлин Паркер и попечительским советом результат был бы очевиден. Даже авторитет Дамблдора не смог бы защитить от всего мира.

Поттер заставила говорить вслух то, что собирались решить за закрытыми дверьми, и этим защитила подругу. Теперь на стороне директора сотни учеников, что давало огромное преимущество.

Кейтлин улыбалась, а в душе бушевал ураган чувств. Борьба была между злостью и благодарностью. Два таких разных и в то же время сильных чувства.

Она сильнее сжала ладонь, чтобы унять дрожь в руках подруги. Джейн и так переступила через себя ради нее. Паркер решила не говорить о втором послании. Весь этот месяц безмолвие и бездействие были для неё

невыносимы.

«Пора бы и самой что-то сделать».

Из мыслей Кейтлин вырвал спокойный, глубокий голос Альбуса Дамблдора:

— Мы часто забываем, что в конечном счёте каждый будет судим не чужими словами, а своими собственными действиями.

Директор смотрел поверх своих очков-половинок. Смотрел долго, внимательно, будто всматривался не только в лица учеников, но и в их намерения.

— Перед кем, вы спросите? — он улыбнулся, — Возможно, перед тем, кто видит нас глубже, чем мы сами. Или, быть может, перед собственной совестью. А она, смею вас уверить, бывает строже любого суда.

Даже призраки сникли. Серая Дама замерла в тени колонн, внимательно следя за директором, а Кровавый Барон сменил горделивую осанку, чуть сгорбив плечи и опустив подбородок, будто осмысливал услышанное.

* * *

Последние пару часов Барти слонялся от башни к башне. Аппетита не было, как и желания кого-то видеть.

За окном уже были сумерки, когда он набрёл на забавную сценку.

Миниатюрная Маккиннон грозила пальцем пуффендуйцу раз в пять больше неё по комплекции.

«Она-то куда лезет?»

Гриффиндорка поймала взгляд Крауча, и он пожалел, что не пошёл другой дорогой. Всего-то и надо было свернуть в другой коридор.

— А вот и староста! — выпалила блондинка и ткнула пальцем в семикурсника. — Объясни этому олуху, что раздавать листовки такого характера недопустимо!

В руках пуффендуйца оказались те самые злосчастные карикатуры.

«Ненавижу оборотней», — чертыхнулся Барти, а затем кивнул семикурснику:

— Хорошая работа, раздавай дальше.

— Что? — обалдела Маккинон, но слизеринец прошел мимо. — А ну стоять!

— Я тебе не пёс, мелкая.

Марлин выхватила листовки из рук пуффендуйца и швырнула их в спину Крауча. Нецелесообразно, конечно, потому что брошюры разлетелись. Бой часов оповестил о смене ещё одного часа, и Крауч не услышал, как его нагнала девчонка.

— Ты же дипломат вроде как!

— Именно поэтому я просто подожду, пока оппонента отвергнет народ. Даже руку не придётся прикладывать, — он не удостоил девушку вниманием, продолжая свой путь.

Крауч понимал, что листовки неприятны Паркер, он искренне поддерживал её, и тем не менее он понимал, что противостояние миру закаляет и шлифует её характер. Кейтлин очаровательна в своей воинственности.

А Люпин сломается. Потому что слишком мягкий, слишком нерешительный, слишком… слабый.

— Люпин не откажется от неё из-за этого, — будто в издёвке прилетело ему в спину.

Пронырливая Маккиннон вечно застаёт его в не самые лучшие времена. Умудряется ляпнуть что-то совершенно глупое.

Барти сцепил зубы, его злило, что все носятся с Римусом, будто тот самый прекрасный человек на земле, тогда как сам Барти чувствовал себя уродом и оттого злился с каждой секундой всё больше.

— Да что ты! — Барти повернулся к девчонке лицом, её воинственность скорее потешала, чем поражала. — А рассказать тебе, с кем был твой ненаглядный в Валентинов день?

Взгляд её оставался цепким, но слегка остекленевшим. Она не хотела показывать слабость перед ним, но Крауч заметил, как эмоции всё же прорываются наружу.

Отлично. Не только же ей метко бить по больному. В следующий раз глупая девчонка подумает, прежде чем напирать на того, кто ей не по зубам.

— Кинул тебя. И убежал к другой. Потому что в тебе ничего нет. Ты неинтересная. — Слизеринец проговаривал эти слова и будто прижигал раскалённый металл к собственной ране. — Скажи, Блэк делал ради тебя хоть что-то? Решал твои проблемы? Или только создавал их?

Её губы плотно сжаты, глаза больше не сверкают возмущением, но и не гаснут. Гнев и боль перемешиваются в ней, но Барти не получает желаемого.

— Всё сказал? — тихо, ровно.

Она просто развернулась и ушла.

Чувствовал ли слизеринец удовлетворение? Нет. Ему было всё так же скверно. Потому что, в конце концов, они были одинаковыми.

Оба влюблены в тех, кто не выберет их.

Барти остановил взгляд на листовке у своих ног и с силой наступил на неё, растирая клочок бумаги по каменному полу.

Оборотень ассоциировался с историей их ссор… Такой же неприятный и уродливый.

После признаний Кейтлин о себе и своей семье Барти не испытывал неприязни. Наоборот, ему нравилось, как основательно лучшая подруга подходила к вопросам ликантропов. Как глубоко изучила вопрос и как много планов она строила на светлое будущее этого народа в рамках программы Министерств магии.

С её характером она бы передвигала горы.

Иногда невероятно сложно понять, где проходит граница между дружбой и влюблённостью. Доверительные отношения, искреннее восхищение и забота могут создать иллюзию чего-то большего, заставляя задуматься: «А это точно только дружба?»

В этом вопросе слизеринец терялся, потому что когда он наблюдал за Кейт в объятиях Люпина, ему становилось тошно. Тошно, потому что Люпин дал слабину и ответил на чувства Кейт. Тошно, потому что… ему тоже так хотелось.

Порой требуется время, чтобы разобраться в собственных чувствах, а иногда понимание приходит только после утраты.

Он успокаивал себя тем, что они не подходят друг другу.

«Кейтлин — дикая, необузданная натура».

Ей было всё равно на чужое мнение.

Она вообще к мнению общества никак не относилась. Всегда. Потому что жила по своим правилам. Для себя. Этой чертой всегда восхищался Барти. Но у медали есть другая сторона: Паркер не умеет подставлять под удар вторую щеку, получив по первой. За самоуверенностью скрывается безжалостность. Люпин с его идеалами не сможет совладать с ней.

Барти стоял на балконе, вглядываясь в серое небо. Ветер бил в лицо, холодный и резкий, будто желая стереть с него все эмоции. Он прикрыл глаза, представляя, как раскрывает крылья, подставляя себя этому потоку. В такие моменты хотелось обратиться птицей. Стать тем, кому не нужно подавлять чувства, прятать разочарование за сарказмом и насмешками.

— Вот ты где.

Барти не сразу повернулся. Узнал голос, но не спешил отвечать.

Регулус шагнул ближе, облокотившись на перила рядом с ним. Лицо его было спокойным, почти задумчивым, но в глазах читалось нечто большее — внимательность, цепкость.

— Ты сегодня необычно молчалив, Крауч, — отметил он, скользнув взглядом по другу.

— Бывает, — отозвался Барти, не спеша выдавать настроение.

Регулус ухмыльнулся.

— Это из-за неё? — спросил он будничным тоном, будто речь шла о погоде.

Барти сжал челюсти, но ничего не ответил.

— Если ты решил поиграть в менталиста, то выбрал не лучшего пациента.

Регулус усмехнулся.

— Просто наблюдение, Барти. Ты можешь отрицать сколько угодно, но зависть тебя ест.

Барти сжал пальцы на каменном парапете.

— Зависть — слишком громкое слово.

— Тогда назови это иначе, — Регулус лениво провёл рукой по камню, задержавшись чуть дольше, чем нужно. Пальцы словно щупали текстуру, будто впервые её касались.

— Заткнись.

— Какие новости? Нашли кого-нибудь подозрительного? — поинтересовался Регулус.

— Без понятия. Карта у Поттера. Если бы он что-то нашёл — Джейн уже бы знала.

— Что, если эта карта лжёт? — продолжил размышлять Блэк, вглядываясь в сумрачную темноту леса.

Барти медленно повернул голову, хмурясь.

— Карта Мародёров? Она не врет. Она не может врать. Заклинания, что её питают, фиксируют каждого на территории замка.

— Но кто сказал, что она показывает всё? — парировал Регулус, он слегка наклонил голову, наблюдая за Барти, — или всех.

Барти пожал плечами.

— Намекаешь, что кто-то умеет её обходить?

— Я намекаю, что те, кто её создали, знали, как работать с магическими законами. А значит, кто-то другой мог найти способ исказить эти чары.

Он замолчал. Порыв ветра принёс от леса запах сырой листвы и чего-то… тягучего, едва уловимого.

— Например? Она показывает призраков и анимагов, — прокомментировал Барти. — Хорошо, карта не отображает животных и домовиков. Последние вообще пролезают куда угодно.

— Эльфы… — Блэк кивнул, будто отметив что-то. — Их недооценивают.

— Не забывай и про империус. Кто-то под контролем может спокойно передвигаться, и Карта не отразит угрозу.

— Вряд ли кто-то пошёл бы так далеко. Хотя…

Барти замолчал.

Неподдельная злость ещё дымилась в нём — из-за Кейт, из-за Люпина, из-за каши в собственной голове.

Блэк прыснул, разбавляя атмосферу угрюмости.

— И всё равно — удивительный артефакт. Даже не верится, что её создали подростки.

— Она не идеальна. Если бы была так хороша, тогда Поттер сразу бы узнал имя Джейн, — буркнул Крауч, не спешивший высоко оценивать труды Мародёров.

— Джейн… — повторил Блэк и расплылся в улыбке. — Её хорошо спрятали.

В этом друг был согласен. Даже магия не может перехитрить саму себя.

Они оба замолчали на секунду. Темнота над лесом постепенно сгущалась. Запретный лес был чем-то родным на протяжении многих лет, и сейчас не верилось, что там может таиться угроза.

— Видел Люпина с мантией Кейт у кабинета Кеттлберна, — поделился Барти. — Видимо, решили ловить его на живца. Он просил не говорить ей.

— И ты не скажешь?

— Пусть хоть что-то полезное сделает. — Барти отвернулся от парапета, опираясь на него плечом.

— Не боишься за парнишу?

— Его здоровья хватит на полдюжины волшебников. Думаю, звериная натура поможет ему против себе подобного, — наконец сказал Барти.

Он и сам не знал, почему вся эта злоба льётся из него. Возможно, в этом была логика. Звери и правда видели в тихом Люпине угрозу. А его способности к регенерации и выносливость поистине поражали.

— Тем более в лесу множество зачарованных ловушек.

— Хорошо подготовились.

— Поскорее бы этот бред закончился, — выдохнул Крауч, чувствуя небывалую тяжесть на сердце. Он выгнул плечи, оперевшись о перила. — Не видел Кейт?

— Наверное, прячется в подземелье.

— Идём?

— У меня на вечер большие планы, — улыбнулся Регулус, отводя глаза в сторону.

Крауч выругался, догадываясь о планах лучшего друга на длинноногую когтевранку. Стукнув друга по плечу, он вошёл обратно в замок. Открыв зачарованный ежедневник, он подошел к ближайшему подоконнику, снял колпачок с пера и написал:

Барт:

«Если нужно будет закапывать труп — можешь рассчитывать на меня».

Ответ появился почти сразу. Каллиграфически аккуратный почерк с крошечным сердцем над «и» — это могла быть только она.

Кейт:«Знаю. Ты лучший. Ба-а-а-ррррти… прости меня».

Барти фыркнул.

Барти:

«Бяка».

Кейт:«Знаю. Давай сражаться вместе?»

Барти:

«Я твой».

Слова простые, как и всегда между ними. Но в них был заложен глубокий смысл, сотканный из сотен разговоров, из боли, безгранично счастливых дней и взаимного понимания на протяжении шести лет.

Следом появилась другая надпись, мелким почерком:

Джейн:«С меня яд».

Барти улыбнулся.

Кейт:«Отлично. Готовь яму».

И Барти был уверен, что подруга не врёт. Он уже собирался закрыть ежедневник, когда появилась ещё одна фраза:

Регулус:«С меня вкусняшки. А вообще, где вас всех носит? Я битый час жду в гостиной».

Крауч резко закрыл ежедневник и обернулся к арке, ведущей на балкон. Туда, где минуту назад он говорил с лучшим другом.

Он не услышал шагов.

Не успел увидеть лица.

Крауч машинально сощурился от яркой ослепительной вспышки. Боль ворвалась в него не резким ударом — она вспыхнула изнутри, как будто каждая кость и каждый нерв разрывался.

В висках запульсировало, грудь сдавило, как будто туда ударил копытом гиппогриф. Он рухнул на камень, выгнувшись от неведомого напряжения. Казалось, кожа вот-вот разорвётся, позвоночник треснет под давлением.

Он хотел закричать, открыть рот — в попытке вдохнуть, закричать…

Но не смог. Не смог издать даже стона.

Силенцио сработало ещё раньше, чем боль. И теперь он был заперт в собственном теле — молчащий сосуд боли, беспомощный, как выброшенная на берег рыба.

Его пальцы дрожали, выгибаясь в судорогах, глаза наполнились слезами не от страха — от абсолютного ужаса, что это не закончится.

Я умираю?

Мозг метался в поисках мысли-опоры, но всё обрывалось. Его сознание — острое, хладнокровное, рациональное — не справлялось. Все логические механизмы сломались под единственным ударом: это настоящая боль. Она ломает волю, уничтожает мысли и чувства. Выжигает реальность.

Сколько это длится? Секунды? Вечность?

Мысли путаются, но одна чёткая как лезвие:

«Это не Регулус».