Бесконечная дорога (джен)

Петуния ненавидела магию.

ненавидела, потому что не имела

Магия была неправильной, противоестественной, извращенной — она извращала все, к чему прикасалась. Мертвые опавшие цветы возвращались к жизни, поднимая головки. Люди летали по воздуху, словно кости их были полыми, как у колибри. Вещи меняли форму, люди меняли души, меняли себя и своих любимых…

Девочкой Петуния не могла решить, что ненавидит больше: магию или Северуса Снейпа. Может быть, по отдельности они не смогли бы отобрать у нее сестру, а может, и смогли бы — этого уже не узнать, но вместе… Даже когда Лили, наконец, поняла, каким уродом был Снейп, когда она без сожалений рассталась с ним и Петуния завела привычку упоминать его имя и наслаждаться тем, как искажалось лицо сестры, — та не вернулась. Между ними все еще пролегала бездна, созданная магией и Снейпом. Нельзя было починить разбитое.

вся королевская конница, вся королевская рать

Петуния не видела его с тех пор, когда он еще был тощим мальчишкой шестнадцати — пятнадцати? семнадцати? — лет, с того последнего раза, когда родители заставили ее встречать Лили на той ужасной (чудесной, оживленной, гнусной, ненавистной) платформе. Лили и Снейп тогда ссорились, значит, это было начало лета, хотя они ссорились всегда. Они всегда скандалили, всегда пререкались, и Лили хлопала дверями, и кричала, и заявляла всем вокруг, что в жизни больше с ним не заговорит, — только для того, чтобы наутро весело сбежать по лестнице к двери с криком: «Я к Севу, не ждите». Потом она возвращалась, пропахшая сигаретным дымом, в пыльной и грязной одежде, раскрасневшаяся и злоязыкая, и откидывала волосы с таким видом, словно мнила себя королевой Коукворта.

Но после того лета, если не считать, что Снейп изредка мелькал то тут, то там — выше по улице у продуктового, например, или на опушке парка рядом с их домом, или за излучиной вниз по реке — Петуния его больше не видела, потому что Лили впервые сказала правду и не помирилась с ним. И хотя она уже не стала той, прежней сестрой, Петуния наслаждалась победой: Лили больше не принадлежала ей, но и Снейпу — тоже.

Лили предупреждала ее насчет него. Он станет Пожирателем Смерти. Это трудно объяснить, — нет, ты выслушай, ладно, Туни? Пожиратели Смерти — это вроде как культ, культ смерти, они занимаются ужасной магией — не совсем сатанизм, но можешь думать и так, если хочешь, — нет, еще нет, но он будет, ясно? Они ненавидят магглов, таких, как ты, как мама и папа, и магглорожденных ведьм, как я. Так что, если увидишь его… будь осторожнее.

И вон он стоит будь осторожнее в столовой Петунии если увидишь его совсем взрослый. Запредельно уродливый, запредельно мерзкий, жутко даже смотреть на его белое искаженное лицо и испорченные, кривые оскаленные зубы осторожнее.

Его палочка сделана из черного дерева.

Она потянулась к Дадли, прикипев взглядом к палочке, вид которой выжег след на ее сетчатке, понимая, что она ничего не сможет, только смотреть, но она должна была попытаться.

А потом он заморозил их и просто ушел. Забрал девочку. И она ушла с ним.

Петуния не знала, как там Вернон и Дадли, о чем они думали; но она знала, что Снейп убил бы их, если б захотел, а им оставалось бы только умереть.

Она ненавидела магию ненавидела ненавидела

Телевизор работал. Часы в прихожей тикали. Вино, которое она опрокинула, окончательно испортило ковер. Мышцы по всему телу ныли, тягуче и противоестественно. Она едва могла дышать, не могла даже мигать. Глаза резало, словно по ним ползали муравьи. Пот стекал по лицу Вернона. Ей не было видно Дадли. Ее рука была протянута к нему, но смотрела она туда, где был Снейп.

Он ее забрал. Бог знает, что он с ней теперь делал, жуткий, мерзкий, извращенный, жалкий урод — не то чтобы Петунии было дело, так им и надо, но все равно это было отвратительно…

Часы в прихожей прозвонили полночь. Сколько прошло часов (пять)?

Когда последний удар часов развеялся в тикающем безмолвии, в доме стало достаточно тихо, чтобы она услышала, как щелкнула, открываясь, входная дверь.

Ее сердце застучало быстрее. Все ее тело наполнилось желанием двинуться, защитить свое дитя, позвать на помощь, но пошевелиться не получалось, даже на дюйм, даже на волос — дыхание сбилось в горле, тоже застывшем, неспособном расшириться…

Вошедший поднялся по лестнице. Слабый скрип половиц был внятным, но приглушенным, как от спокойного шага. Несмотря на всю свою панику, Петуния озадачилась. Этот тоже пришел за соплячкой Лили? Что ж, он ее не найдет.

Господи, пожалуйста, пусть он не разозлится, когда не найдет ее, пусть просто уйдет

Ступеньки заскрипели, когда несколько минут спустя незваный гость стал спускаться; по обоям в коридоре протянулась тень. Он шел в столовую. Она не могла моргать, но стала бы, если б могла? Закрыла бы она глаза хотя бы на миг?

В дверях появился высокий человек в нелепой одежде волшебника (урода) мерцающего пурпурного цвета, с седой бородой и волосами до пояса. Петуния знала его, она его помнила — с похорон Лили, где он подвел ее к гробу и держал за руку, пока она не отделалась от него.

Сейчас у него в руке была палочка, до тошноты гадкая штука. Он помахал ею в воздухе, словно ребенок, рисующий невидимые картинки, и ясно произнес:

— Фините инкантатем.

Она почувствовала, как рассеивается заклинание Снейпа: словно с кожи отклеивается упаковочный пластик, словно ток проносится по мышцам. Она, Вернон и Дадли — все ахнули, согнулись, хватаясь за горло, пытаясь не соскользнуть со стульев на пол.

Дадли дышал тяжело, со всхлипами, разрывая Петунии сердце, и она заставила свое ноющее, затекшее тело подняться со стула и прижала сына к себе. Он вцепился в нее, и где-то в глубине души — глубже страха, облегчения и ненависти (к магии, и Альбусу Дамблдору, и Снейпу, и Лили, и ее отродью) ее сердце запело, потому что она и вспомнить не могла, когда ее малыш в последний раз принимал, а не терпел ее нежности. Дадли взрослел, становился мужчиной, и хотя это заставляло ее лопаться от гордости, она тосковала по тем временам, когда он тянулся к ней, плача настоящими или фальшивыми слезами, потому что хотел, чтобы его обняли, и вокруг этого вращался весь ее мир. Так было и до сих пор, хоть и удавалось все реже.

Теперь он повис на ней, жалкий, растерянный, напуганный этими волшебниками, и это было одновременно и правильно, и стыдно.

— Ты… — голос Вернона был булькающий, придушенный. Он поднялся на ноги и, шатаясь, прислонился к столу, чтобы не упасть. Петуния не могла не заметить, как Дамблдор возвышается над ним… хоть и было неважно, был ли Дамблдор крупнее или меньше, как Снейп, которого Вернон мог бы раздавить, если бы не волшебные палочки. При наличии палочек было невозможно соревнование между теми, у кого они были, и теми, у кого их не было.

— Ты… убирайся из моего дома, — прохрипел Вернон, — пока я не позвал полицию, они тебя законопатят, дай только повод…

Дамблдор, спрятав руки в широкие рукава-колокола, слушал Вернона с видом вежливого внимания. В этот миг он показался Петунии даже невыносимее Снейпа.

— Сомневаюсь, что подобная попытка облегчит причиненные вам этим вечером страдания, — почти кротко сказал Дамблдор. — И, как вы могли заметить… это будет именно что не более, чем попытка.

— Ты… — к Вернону вернулся голос; Петунии было ясно, что сейчас он просто лишился дара речи от ярости и воспоминания о произошедшем. — Ты, грязный старый…

— Бандиты, — Петуния с испугом услышала собственные сочащиеся ядом слова, а Дамблдор безмятежно обратил внимание на нее. — Трусы и убийцы… приходите в наш дом и угрожаете…

— Я не угрожаю, — сказал Дамблдор с тошнотворным умиротворением. — Если же с угрозами выступал профессор Снейп, можете считать их аннулированными.

Профессор? Бешенство Петунии споткнулось, уступив дорогу растерянности, и она умолкла, уставившись на Дамблдора; и Вернон тоже, и Дадли, шмыгая, слушал, выглядывая из острого угла ее рук.

— Да, — сказал Дамблдор, словно услышав не озвученный недоверчивый вопрос. — Профессор Снейп — один из учителей Гарриет, вашей племянницы, — его голос похолодел, и услышавшей это Петунии захотелось его убить, — и мой подчиненный. Я послал его проведать Гарриет после того, как получил тревожное сообщение о том, что ей отказывают в некоторых естественных свободах.

Он наклонил голову, чтобы посмотреть на них поверх очков. Его взгляд не был ни добрым, ни угрожающим, ни даже изучающим: это был взгляд священника, человека, обладающего божественной властью заглядывать в душу, видеть в ней все оставленные годами следы вины и греха. И, как и священник в исповедальне, он не осуждал, но все слышал через тонкую перегородку и знал, что ты натворил.

— Мне не слишком хотелось бы привлекать власти, — сказал он, — но обстоятельства, о которых мне сообщил профессор Снейп и в которых я теперь убедился лично, ставят вас, мистер и миссис Дурсль, в неловкое положение перед законом. Принудительное заключение и голодание — не те вещи, на которые органы опеки легко закрывают глаза.

— Ну так позвоните им, — прошептала Петуния с горькой насмешкой. — Звоните или убирайтесь из моего дома.

— Точно, — сказал Вернон так громко, что Дадли подпрыгнул. — Либо вызывай чертовы власти, либо убирайся, пока я сам их не позвал, ты, напыщенный старый болтун…

Дамблдор поднял руку. Хоть в ней и не было палочки, они замерли. Он смотрел на них… печально, как показалось Петунии.

Нож для разделки цыпленка лежал на столе, к лезвию приклеились остатки мяса. Она ощущала его призрачный вес в своей руке, форму рукояти, прохладу нержавеющей стали. Ей стало любопытно, как именно вибрация от удара пройдет по ее костям, если вонзить его в живую человеческую плоть.

— Одиннадцать лет назад, — негромко сказал Дамблдор, — я попросил вас принять Гарриет в ваш дом и обеспечить ей заботу и любовь. Первую часть моей просьбы вы выполнили… пусть и неохотно. Но что вы можете мне сказать насчет второй? После того, что я видел наверху, что вы можете мне сказать?

Часы издали три ясные ноты: четверть первого. Все молчали.

— Я сожалею о том, что сделал профессор Снейп, — продолжил Дамблдор, все так же спокойно и печально, все так же похоже на священника. — Но я бесконечно глубже сожалею о том, что вы сделали с бедным ребенком, которого он забрал с собой.

— Мы не могли его остановить, — немедленно ответил Вернон. — Разве вы со всей своей дурацкой магией не можете найти ублюдка, если вы так до черта боитесь за проклятую девчонку? А ведь она ушла с этим уродом по своей воле…

— Мистер Дурсль, — произнес Дамблдор спокойно, как учитель, восстанавливающий порядок в классе, где один из учеников сказал что-то непристойное или расистское, — профессор Снейп доставил Гарриет прямо в Хогвартс. Думаю, вас успокоит новость о том, что мадам Помфри — наш местный… врач, — так бы вы ее назвали, полагаю? — способна бороться с последствиями недостаточного питания у Гарриет. Она сейчас в полной безопасности, в обществе своих друзей.

— Хорошо, — с чувством сказал Вернон. — Пусть она там и остается, ко всем чертям. Мы не собираемся снова пускать эту мелкую уродку в дом. От таких, как вы, ничего, кроме проблем…

— Боюсь, — прервал Дамблдор, — вам придется снова принять в своем доме Гарриет.

Его поза и интонации не изменились, но у Петунии возникло неуловимое ощущение, что произносить эти слова ему хотелось не больше, чем им — их услышать. А она определенно не хотела их слышать. Сама мысль об этом была оскорбительна. Впустить эту соплячку сюда, чтобы она оказалась рядом с ее собственным любимым мальчиком, когда в любой момент эти волшебные уроды могут разнести весь дом по камушку и поубивать их всех, просто щелкнув пальцами или махнув рукой? Кем он себя возомнил — просить о таком, за кого он ее принимает…

Тут она осознала, что кричит это все вслух — визжит на Дамблдора. Дадли пригнулся, сжавшись у ее бедра, потому что она, оказывается, вскочила на ноги, ухватила разделочный нож и размахивала им перед Дамблдором, словно палочкой, протыкая и нарезая воздух. Вернон замер в ужасе. По его опавшему лицу и расширившимся глазам было видно, что он хочет, но не смеет ее успокоить.

Она не была одной из них. Не была убийцей, не была уродом. Даже если они этого заслуживали.

Она отшвырнула нож. Он, звякнув, ударился о край стола и со стуком упал на запятнанный ковер.

— Посмотрите, до чего вы меня довели, — прошептала она.

Все это время Дамблдор молчаливо и пристально следил за ней, словно внимал убедительной речи премьер-министра. Она опустила руку на плечо Дадли и почувствовала, что он дрожит от страха, а может, это были последствия того, что он был пять часов заморожен, а может, того, что он увидел, как его мать кричит и размахивает ножом.

— Нет, — просто сказала она. Горло стиснуло.

— Боюсь, вы обязаны, — ответил Дамблдор.

От ярости у нее побелело в глазах.

— Как вы смеете просить…

— Как вы могли, — парировал он, пришпиливая ее к месту взглядом светлых глаз, как заклинанием, — как вы могли так обращаться с дочерью своей сестры?

Ты правда хочешь знать, старик, правда хочешь

— Так, минутку… — начал Вернон.

— Не существует проступка, за который ребенок мог бы заслужить заключение и голод, а ведь именно это вы с ней сделали, — от голоса Дамблдора легкие тени на стенах, казалось, зароились, электрический свет пригас, душная тревожная жара в доме сменилась холодом. — Проступка, который оправдал бы пожизненное пренебрежение. Я выразить не могу, как мне больно от того, что у меня нет выбора, кроме как вернуть Гарриет в это место, — его взгляд обежал комнату, словно самую паскудную из тюрем, вроде того Азкабана с высасывающими душу тварями, о котором говорил Снейп. — Но у меня нет выбора. И я вынужден напомнить, что у вас тоже нет выбора — вы должны принять ее.

Вернон сплюнул, и Дамблдор продолжил:

— Как я уже рассказывал вам одиннадцать лет назад, вы, как родственники Гарриет, слишком уязвимы для махинаций Лорда Волдеморта и его последователей. Но если ей будет разрешено называть ваш дом своим, защита, обеспеченная ей жертвой Лили, будет также распространяться на вас. До тех пор, пока вы чтите память Лили, позволяя Гарриет жить здесь, ее защита также будет вашей.

И Петуния вообразила это, как вживую: волшебники вламываются в их дом за ее драгоценным малышом, а все из-за Лили…

Но что-то не сходилось, что-то он сказал не так, совсем не так, мозаика не складывалась. Ей всего мгновение потребовалось, чтобы отыскать неправильность, пока Вернон бурчал и бормотал вполголоса.

— Тогда как он смог войти и забрать ее? — потребовала она ответа.

— Чары защищают Гарриет — и вас — от тех, кто мог бы причинить вред, — Дамблдор был невозмутим. — Профессор Снейп верил, что действует в лучших интересах Гарриет. Он желал ей помочь. Но если бы она не хотела уйти с ним, он был бы не в силах забрать ее из этого дома…

— Он нас заколдовал!

— Он вас обездвижил. Это заклинание безвредно, потому оно и было выбрано. Хотя я не сомневаюсь, что в данных обстоятельствах его психологические последствия были неприятны, — прежде чем они сумели возразить, он продолжил: — Тем не менее природа защитной магии его допускает. Однако Пожиратели смерти, последователи Лорда Волдеморта, не будут настолько… милосердны.

— Он и есть Пожиратель смерти! — выплюнула Петуния. — Она мне сто лет назад рассказала…

— Пожиратель?.. — повторил Вернон в полном недоумении.

— Учтите, пожалуйста, что ситуация непростая, ее не описать в двух словах, — сказал Дамблдор. И добавил, не дожидаясь ответа: — Вы согласны на защитное заклинание и возвращение Гарриет?

Видит Бог, Петунии хотелось ответить нет. Она не желала подпускать к своему малышу это мерзкое, противоестественное уродское исчадие (хотя не смогла бы сказать, кого она под этим подразумевала — Снейпа или мелкую соплячку; легко могло оказаться, что обоих, раз они все равно шли в комплекте). Но… если это защитит Дадли… если то, что они пустят ее обратно, убережет его от вреда…

— Ладно, — зло сказала она. Ей пришлось продавливать это слово сквозь клубок ненависти, свившийся в сердце, сквозь забившее горло отчаяние, игнорируя недоверчивый лепет Вернона (последнее было проще всего). — Теперь убирайтесь.

Дамблдор склонил голову.

— Благодарю вас, — сказал он.

Потом он, не добавив ни слова, ушел. То ли не хотел ничего говорить, то ли просто понимал, что это бесполезно. Петунии было все равно. Теперь, после его ухода, пройдет еще десять, почти одиннадцать месяцев, прежде чем они увидят другого волшебника.

До тех пор, пока девочка не вырастет или не умрет, это большее, на что они могут рассчитывать.

* * *

Сады Нарциссы были в цвету, в это время года в них преобладали ирисы. Сегодня в Уилтшире было солнечно, и ветер нес запах травы.

Иногда зримые свидетельства того, насколько жизнь разошлась с его ожиданиями, налетали на Северуса с ошеломительной силой. Подъездная дорога усадьбы Малфоев, казалось, была буквальным воплощением дороги памяти. Каждый раз, когда он шел к парадным дверям, она напоминала ему об амбициях, давно обратившихся в пыль: нет, не обязательно о богатстве и влиянии, сосредоточенных в огромном доме и обширных землях, но о могуществе и статусе. Именно за этим он приходил сюда в те дни, когда присутствие Темного Лорда за столом еще почиталось за честь.

Сам дом был темным, тяжеловесным и внушительным. Он подходил Люциусу — правда, меньше, чем его отцу. Казалось, с каждым поколением кровь Малфоев разжижалась, порождая наследников скорее до социопатии самовлюбленных, чем безжалостных. Глядя на черную, с крутыми скатами, крышу и узкие, словно прищуренные, окна, он никак не мог представить хозяином этого места Драко — Драко, у которого до девяти лет были кошмары от лепнины в детской.

От дорожки густо пахло гравием, фонтан брызгал свежей прозрачной водой. Скульптура в фонтане так напоминала «Аполлона и Дафну» Бернини, что Северус каждый раз сомневался, не ограбил ли какой-нибудь из предков Малфоев галерею Боргезе, оставив там вместо оригинала копию. Это было очень в духе чистокровных: презирать магглов и все с ними связанное, но при этом пить их вино и воровать произведения искусства.

Как он и рассчитывал, парадную дверь ему открыл домовик.

Выглядел он именно так жалко, как девочка описывала его Дамблдору, а свежие рубцы на ушах напоминали отпечатки печной дверцы. Он скорчился у его ног в чем-то вроде униженного поклона, но нельзя было попросить эльфа встать с пола и перестать жаться.

Северус огляделся, убедившись, что парадном вестибюле никого, кроме них, нет, а в доме вокруг тихо. И уставился на эльфа, заламывающего руки в ожидании приказа.

— Мисс Поттер передает привет, — тихо произнес он.

Эльф закостенел, словно его накрыло Петрификусом. Вскинул полный ужаса и недоумения взгляд и немедленно снова зажмурился.

— Д-добби не з-знает, о чем г-говорит профессор Сн-нейп, сэр…

— Не лги мне, — прошипел Северус, заново проверяя, не появился ли кто-нибудь поблизости. — Где Люциус?

— Х-хозяин Малфой и молодой х-хозяин Малфой на К-косой аллее, — пропищал эльф.

— А Нарцисса?

— На южной т-террасе!

Он метнулся к стойке для зонтов, чтобы наказать себя непонятно за что, но Северус успел перехватить его за маленькую тощую руку.

— Что произойдет в Хогвартсе? — твердо спросил он.

— Добби не может сказать! — заверещал тот. — Добби не может! Добби сказал Гарриет Поттер, что она должна быть далеко, в безопасности! Добби… — он зажал рот ладонью и так сильно замотал головой, что захлопали уши.

Северус выругался про себя. Легилименция на домовиках не работала, их мозги слишком отличались от человеческих. И, подумал он, глядя, как бьется в его хватке эльф, допрос с пристрастием тут тоже не поможет.

Он не заблуждался насчет себя: если потребуется пытать домового эльфа, он это сделает. Но он достаточно знал о домовиках, чтобы понимать, что это бессмысленно. Они были магически обязаны подчиняться одной семье, пока их не освобождала смерть или приказ хозяина, и это подчинение было абсолютным. Хозяевам не нужно было приказывать эльфам беречь их тайны: это въелось в саму их суть так глубоко, что эльфу приходилось наказывать себя за одно предупреждение. Ничего больше, чем предупреждение, он дать не мог.

— Добби должен идти! — ахнул эльф и исчез из-под удерживающей его руки.

Выругавшись на этот раз вслух, Северус направился к южной террасе. Он знал, что так все и будет, но все равно чувствовал отвращение и ярость.

Он прикинул, не поджечь ли Люциусу гардины из дамасского шелка, но решил, что, хоть ему и не станет от этого хуже, лучше тоже не будет.

Приближаясь к южной террасе, он скомкал все эти чувства — досаду, злость, тревогу — и спрятал их под свое обыденное презрение. Даже считая себя в некоторых отношениях весьма изобретательным, он понимал, что существует лишь два способа добыть информацию: выбить силой или выудить. Первая техника не сработала, оставалась вторая.

И, разумеется, идея запугивать Нарциссу Малфой могла бы прийти лишь тому, кто не был с ней знаком.

Нарциссе усадьба Малфоев подходила даже меньше, чем ее сыну. Ничего удивительного, что она, как оказалось, сидела на террасе — за выкрашенным в белый цвет кованым столиком, под зонтиком от солнца, потягивая лимонад из хрустального кубка на тонкой ножке. Ветерок трепал широкий подол ее длинного серебристого платья. Нарцисса всегда напоминала ему картины Ватто.

— Северус, голубчик, — произнесла она, подняв взгляд, когда его тень упала на столик. Она не улыбнулась, опасаясь морщин, но по глазам было видно, что рада. — Приятно тебя увидеть… Ты похож на Дракулу даже больше обычного. И как это тебе удается?

— Живу в подземелье.

Стулья тоже были из выкрашенной белой краской стали, но кто-то наложил на них смягчающие чары, так что они были вполне удобными.

Нарцисса вздохнула — тихонько, задумчиво, почти тоскливо.

— Хорошо бы лето длилось дольше, правда? — спросила она, устремив взгляд в сад, за которым, без сомнения, ухаживал домовик. Если у Нарциссы и водилась когда-нибудь грязь под ногтями, то только в те времена, как она с сестрами еще носила прически с бантиками.

— Хорошо бы оно длилось вечно, — ответил он, мрачно размышляя о долгих грядущих днях и ночах после возвращения учеников. Его слизеринцы имели неприятную склонность стучаться к нему в любое время суток и делиться крайне непристойными историями, большую часть которых он прерывал, решительно предлагая им потратиться на контрацепцию и предохранение от ЗППП.

— Если бы только это не был пансион, — продолжала Нарцисса. — Если бы Драко мог возвращаться по вечерам, дом не был бы таким ужасно пустым. Я затеяла ремонт в светло-зеленой гостиной, просто чтобы занять себя. А у Патентиллы Паркинсон теперь слишком много времени на раскармливание слонов из мух — совершенно невыносимо после того, как она избавилась от младшей дочери.

— Я потрясен. Мне-то казалось, ей вообще не было дела до девочки, — такой вывод просто напрашивался: слишком уж жадной была Панси Паркинсон до внимания окружающих. Она практически ненавидела дочь Лили именно за то, что часть его та отвлекла на себя.

— Я и сама не могла поверить, но как еще это объяснить? Противная некрасивая девчонка пошла в Хогвартс одновременно с Драко. Северус, дорогой, дай мне знать, если вдруг заподозришь, что Драко замыслил нечто ужасное — например, влюбиться в маленькую горгону. Вечно у молодых людей случаются эти уморительные влюбленности в самых неподходящих девиц…

Не о Панси Паркинсон тебе стоит беспокоиться, подумал Северус. Непрерывные попытки Драко обойти дочь Лили и его уныние, когда они не удавались, могли оформиться в полноценное увлечение к началу следующего года, если не раньше. Северус надеялся, что у девочки, по крайней мере, вкус получше. Он был очень привязан к Драко, но не смог бы сходу вспомнить более самовлюбленного идиота…

А хотя нет, смог бы.

— Ты не поверишь, кто будет следующим преподавателем защиты от Темных искусств.

— О-о-о, — Нарцисса оживилась, услышав его тон. — Кто-то чудовищный, да?

— Я еще до Пасхи совершу убийство, если не заработаю язву раньше.

— О, ну это еще ни о чем не говорит. Ты каждые пятнадцать секунд хочешь убить дюжину разных людей. Так кто он?

— Полагаю, вы встречались с ним в салоне красоты Бодлер — он укладывал там волосы.

— Нет… Только не Гилдерой Локхарт! — потрясенно выговорила Нарцисса. Но Северус скривился, и она серебристо рассмеялась. — И он будет вести защиту? Он в числе первых по завивке ресниц, но защита? О чем только думает этот нелепый старик?

— Нашлось только два претендента на должность, и вторым был я, — Северус одной усмешкой передал все оттенки своего недовольства.

— Ну что ж, — сказала Нарцисса, — Северус, он слишком боится, что ты замучаешь этих зверенышей… или станешь жертвой проклятия. Ну правда же, лапушка, — добавила она, когда он фыркнул, — еще ни один преподаватель не протянул больше года с тех пор, как мы сами учились… И если ты посмеешь напомнить, сколько с тех пор прошло лет, я стукну тебя своим зонтиком! Проклятие наверняка существует.

Он насупился на клумбу желтых ирисов.

— Сделанного не воротишь. Никто ни черта не выучит, кроме разве что завивки ресниц.

— Кстати, он же написал все эти книги, — Нарцисса задумчиво покрутила зонтик, и тени на ее руках заплясали, словно в калейдоскопе. — Да-да, и почти все они есть в списке, который прислала эта жуткая Макгонагалл, кстати о горгонах… Да, это все объясняет.

— Уверен, книги — плагиат до последнего слова.

Раздавшийся на террасе топот заставил его обернуться. Выбежал Драко — в квиддичной мантии покроя и цветов «Сканторпских стрел», таща с собой метлу, которую ему, вероятно, только что купил Люциус: все прутья еще были на месте, а рукоять красного дерева сияла на солнце. Ни один двенадцатилетний мальчишка не смог бы сохранить вещь в таком прекрасном состоянии дольше суток.

— Мам! — требовательно начал он, замедляя шаг по пути к ним. — Смотри, какую метлу мне только что купил отец! О, здрасте, профессор, — добавил он с пренебрежением, которое он, наверное, отрабатывал — получилось у него неплохо. С достойной пакостностью.

Нарцисса сделала метле несколько умелых комплиментов, которые даже для ушей циника-Северуса прозвучали искренне.

— Ну, пойду ее объезжу, — Драко от восторга забыл, что должен вести себя, как наследник исключительного сноба. Он сбежал по каменной лесенке к ярко освещенной лужайке внизу, и в этот момент показался совершенно обычным двенадцатилетним мальчиком, а не ребенком, живущим на краю длинной, глубокой тени… часть из которой отбрасывал его собственный отец.

Нарцисса следила взглядом за сыном, а Северус тем временем изучал выражение ее лица. Оно было нежным, но неистовым — гордость, смешанная со смирением.

— Он счастлив в Хогвартсе, — сказал он ей.

— Да, — глаза ее стали ярче, но он был уверен, что, стоит только попытаться вспомнить, когда Нарцисса в последний раз плакала, и она ткнет его солнечным зонтиком. — Первый год у него прошел чудесно. Хотя он был сильно огорчен этой историей с кубком школы в конце года…

Еще бы. Северус не разговаривал с Дамблдором двадцать шесть дней. Так унизить его факультет у всех на глазах! Северус всегда знал, что Дамблдор не беспристрастен, но никто (даже Минерва) не мог заподозрить его в склонности к подобным выходкам.

— Ну, этого следовало ожидать, — от неприязни губы Нарциссы женственно изогнулись, — от школы, которой заведует гриффиндорец.

— От подобного заведения следует ожидать всяческих бесчинств, — протянул знакомый голос Люциуса, настолько высокомерный, что временами от него у Северуса ныли зубы, а от некоторых оборотов его каждый раз втайне передергивало.

— И что там в этот раз? — спросил он, остановившись у столика и, опустив высокомерный взгляд, нацелил на них свой породистый нос. Северус ощутил, как включились старые навыки — с щелчком, словно свет в маггловском доме: не позволять лицу выдать себя, отслеживая неприметную череду недомолвок, намерений и тревог собеседника.

Люциус, похоже, хотел о чем-то рассказать, но выжидал подходящего момента.

— Люциус, дорогой, — поприветствовала его жена. — Мы с Северусом как раз припоминали эту криминальную историю с кубком.

— А, — усмешка у него, конечно, была не такой женственной, как у Нарциссы, но в остальном в точности ее скопировала. — Разумеется. Драко нам писал, и мы…

— Ма-а-ам! — раздался сверху вопль Драко. — Хэ-э-эй-я-а-а-а!

— Очень зрелищный полет, дорогой мой, — откликнулась Нарцисса, но Драко уже успел превратиться в орущую вдалеке точку. — Опять метла, Люциус?

— Приобрел их для всей команды Слизерина по квиддичу, пришлось и ему одну взять, — с раздражением ответил Люциус.

— Для всей команды? Но Мерлина ради, зачем?

— В качестве взятки, чтобы Драко приняли в состав, естественно, — сказал Люциус как нечто само собой разумеющееся, но он все равно остался доволен собой. — Что скажешь, Северус?

Если это и было все, о чем Люциус собирался поговорить, то Северус будет сильно разочарован.

— На какой позиции?

— Ловца, — Люциус, поморщившись, бросил незаметный взгляд, что позволило Северусу связать происходящее с зарождающимся интересом Драко к девочке.

— Я думала, Драко предпочитает роль охотника, — произнесла Нарцисса. Северус понял, что та пропускала все те места в письмах Драко, которые хотя бы близко относились к квиддичу.

— Знаю только, что он заявил, что хочет быть ловцом, — сказал Люциус. — Насколько я понял, завтра он может захотеть стать загонщиком.

— Йу-у-ху-у-у! — прокомментировал это Драко, проносясь над их головами на юго-юго-запад.

— Семь Нимбусов-2001, — с хитрецой проговорил Люциус. Наверное, он сегодня был в хорошем настроении, раз так увлекся игрой во взяточника; обычно он пошел бы на подкуп просто для поддержания имиджа почетного слизеринца, а еще — чтобы ненавязчиво намекнуть Северусу, в каком печальном положении тот находится.

— Которые неизбежно помогут на голову обойти команду Гриффиндора, — любезно откликнулся Северус, — лучшей метлой в которой является Нимбус-2000.

Принадлежащий девочке.

— Я полностью уверен в способности Слизерина превзойти гриффиндорских грязнокровок и тупиц, — подхватил Люциус. — Но что плохого в том, чтобы сделать все как положено?

— Ничего, — тепло сказала Нарцисса. Северус тем временем заставлял распрямиться впившиеся в ладони пальцы. Кожу резало там, где в нее вонзились ногти. — Драко будет так счастлив оказаться в команде, Северус, он без конца твердил об этом весь прошлый год.

Выходит, кое-что она все-таки читала. Видимо, избежать хотя бы общего впечатления было невозможно.

— Я сообщу капитану, — Северус с удовлетворением отметил, что его голос звучит так же естественно и самодовольно, как и у Люциуса. Способность к скрытности и притворству вернулась легко, как умение дышать, пусть даже испытание было незначительным. Все-таки он был здесь в качестве шпиона.

Наверное, следовало ощутить сожаление, но он не находил в себе и следа этого чувства. Эти люди годами были его друзьями. Младенец Драко срыгивал на него просто бессчетное количество раз (кажется, это происходило всегда, стоило только кому-то хоть мельком на них взглянуть).

Но он помнил, какой была кожа девочки, когда он оторвал ее от Квиррелла: холодной, как мрамор, обжигающей, как сухой лед, зеленовато-серой; видны были только белки закатившихся глаз. Если Люциус затевал в Хогвартсе что-то, что могло причинить ей вред, предел был очерчен.

Он не собирался еще раз подвести Лили.

— Добби, — холодно проговорил Люциус.

На террасе с хлопком появился домовой эльф все в том же жалком виде. На этот раз он поклонился с таким усердием, словно пытался завязаться в узел.

Пока Люциус издевался над эльфом, приказывая подать вино, Нарцисса пробормотала:

— О нет. Драко снес верхушку дерева.

Через несколько мгновений Драко протопал к столу, таща за собой метлу (несколько прутьев уже были сломаны). Его золотисто-белые волосы торчали, как солома, и были, словно короной, украшены сорванными листьями.

— Метла потрясающая, — провозгласил он, плюхнувшись на стул рядом с матерью, и та начала выбирать из его волос листья. Она могла бы воспользоваться заклинанием, но не стала.

— Утру нос этим гриффиндуркам, — позлорадствовал он. — Правда, сэр? — последнее было обращено Северусу, который, очевидно, был временно возвращен в ряды Людей, Достойных Внимания. Но не до конца — не дожидаясь ответа, Драко горделиво продолжил: — Даже Поттер за мной не угонится.

— Эта девочка, Поттер, играет в квиддич? — спросила Нарцисса. Она не использовала оскорбительных эпитетов только потому, что превратила их в интонации.

— Ма-а-ам, — расстроился Драко, — я же тебе миллион раз об этом говорил!

— Разве так следует разговаривать с матерью? — холодно спросил Люциус, и Драко порозовел.

— Прошу меня извинить, матушка, — произнес он с натянутой церемонностью, выдохнув с облегчением только после того, как Люциус позволил себе легкий одобрительный кивок.

С хлопком вернулся домовик, принеся графин из настолько тонкого фарфора, что сквозь стенки сосуда вино на солнце просвечивало темно-красным.

— Прости меня, милый, — сказала Нарцисса сыну, поглаживая его по волосам. — Наверное, я об этом запамятовала. Что ж, я ни в коей мере не считаю это подобающим леди. Но даже когда я сама была школьницей, девушки из Гриффиндора играли в командах факультета… — ее лица откровенно выразило ее отношение к этим девушкам и ее глубокое удовлетворение тем, что сама она такой не была.

Однако девочка летала, словно это было у нее в крови, с такой точностью и быстротой, что Минерва в ужасе вцеплялась Северусу в руку, а Флитвик пищал: «Ровена милосердная! Ничего себе!» Когда Северус увидел, как она камнем рухнула вниз, у него у самого сердце в пятки ушло — нельзя было даже вообразить, что она, черт побери, сможет выправиться — но вот она уже легко касается травы, и в ее ладони зажат снитч. Он помнил, как довольно рассмеялся Дамблдор — с чистой, несдержанной радостью. Лицо девочки, протягивающей снитч под овациями стадиона, сияло, и ему стало больно от осознания, что именно его решения лишили Лили возможности все это увидеть. Позже он рассказал об этом фотографии, чувствуя себя сентиментальным дураком, и фотография ему улыбнулась.

Она всегда улыбалась, когда он рассказывал о девочке. Но он знал, что улыбалась она не ему. Она улыбалась своей дочери — как зеркальное отражение глядящей на сына Нарциссы.

Ощутив усталость, он взглянул на Люциуса, который внимал болтовне Драко о квиддиче с выражением лица, которое можно было бы охарактеризовать как снисходительную скуку. Несмотря на все те ужасы, которые Северус знал об этом человеке, он не мог представить, чтобы тот мог подвергнуть собственного сына опасности.

— Надеюсь, в этом году я смогу тобой гордиться, Драко, — сказал Люциус, когда тема квиддича исчерпала себя. — Я буду крайне недоволен, что тебя опять превзойдет по отметкам та девица, не относящаяся ни к одному магическому семейству.

У Драко вспыхнули щеки. Нарцисса метнула в Люциуса ледяной, колючий взгляд, но тот был увлечен тем, что дегустировал вино.

— Да, сэр, — ответил все еще розовый Драко. На его помрачневшем лице отразилась то ли угрюмость, то ли угроза, и Северус напомнил себе, что мальчик взрослеет. С возрастом приходит многое, в том числе и взрослая ненависть. — Я бы справился в том году, если бы этот старый козел директор не спер у нас кубок и не отдал его Поттер, Уизли и этой грязнокровке Грейнджер.

Северус задумался, удастся ли ему убедить Драко, что если он и начнет снимать баллы за это слово, то исключительно ради воспитания слизеринской хитрости.

— Мы сегодня видели их на Косой аллее, — продолжил Драко, сверкая светлыми глазами, — всех этих дурацких Уизли, и Поттер с ними была — вся в саже, чем она только занималась…

Домовой эльф уронил кувшин. Прежде чем успело стихнуть эхо от звона расколовшегося фарфора, Люциус ударил Добби по голове своей тростью.

— Глупый эльф! — рявкнул он и ударил с другой стороны. — Это был сорок седьмой год! В подвале осталось всего пять бутылок!

— Добби просит простить, хозяин! — пищал эльф. — Добби так больше не будет!

— Не удивительно, что он ни на что не способен, раз ты тут так бьешь его по голове, — заметил Северус. — Его мозгам, наверное, уже конец пришел от всего этого стука по черепу.

— Он всегда был бесполезен, — с отвращением сказал Люциус. — Лучше тебе больше ничего не ронять, — угрожающе проворчал он Добби. — Неси оставшееся. И если испортишь… — он позволил обещанию ужасного наказания повиснуть в воздухе.

— Спасибо, хозяин Малфой, сэр, спасибо, — охнул Добби и исчез.

— Этот домовик такой тупой, — сказал Драко. — Все делает не так.

— Специфика личности, — прокомментировала Нарцисса. — Эльф моей тети Вальбурги был чудным созданием — до невозможности уродливый, но такой преданный. Знаете, мне интересно, что с ним стало. Иногда я думаю, не подкосила ли его смерть Регулуса…

Ни Люциусу, ни Драко не было интересно слушать о смерти людей, которые первому никогда не были близки, а второй вообще не был с ними знаком, так что она оставила эту тему, бросив беглый взгляд на Северуса. Тот едва заметно склонил голову в знак того, что заметил. Вальбурга Блэк ничего для него не значила, но Регулуса он знал. До сих пор не было известно, что с ним случилось. Если бы его убил Темный Лорд или хотя бы приказал убить, они бы знали; Темный Лорд никогда не допускал, чтобы его убийства оставались в безвестности. Северус всегда подозревал, что убийцей Регулуса был Сириус Блэк: потому он и не был удивлен, когда он убил… после собственного брата…

Слава Богу, домовик вернулся. Ему почти захотелось, чтобы тот снова сделал какую-нибудь глупость; побои отвлекли бы его от мыслей о…

— О! — подпрыгнул Драко. — А еще этот попугай Локхарт будет у нас учителем защиты! Полный бред. Наверняка станет учить всех завивать волосы. Хотя для Грейнджер это лишнее, по крайней мере, — он хихикнул.

— Защита от Темных искусств, — тихо проговорил Люциус. — Если этот старый глупец, магглолюбец Дамблдор в самом деле хочет научить детей противостоять тьме, ему это совершенно не удается. Что ж, — его усмешка чуть изменилась, но не стала от этого приятнее, — в этом году он может обнаружить, что стоит глубоко пожалеть о своей небрежности.

— Почему? — нетерпеливо спросил Драко. — Что такого особенного в этом году?

— Не спеши, Драко, — светлые глаза Люциуса блеснули. — Удача улыбается тем, кто умеет ждать.