Кровь взывает к преисподней (гет)

Всё казалось непонятным.

Хоуп овладевали необъяснимые чувства… Впрочем, не совсем так. Её чувства будто бы перекликались с чьими-то ещё. Возможно, именно так себя чувствовала Эмили, будучи эмпатом. Однако Хоуп — к счастью, нужно признаться, — никогда не обладала эмпатическими способностями. И самый важный вопрос: чьи именно это чувства, если рядом с Майклсон в данный момент не было никого?

Аларик на звонки всё ещё не отвечал. Чем ближе Хоуп оказывалась к дому, тем тревожнее ей становилось. Она была абсолютно уверена, что этот мир очень даже реален, что она не в каком-нибудь кошмаре. Но в то же время на уровне подсознания крепла уверенность: что-то не так. Проблема была не столько в том, что кто-то, похоже, стёр куски реальности, оставив только призрачные образы в глубинах сознания, сколько в собственных ощущениях. Майклсон не могла подобрать правильные слова, чтобы описать своё состояние. Внутри расползался противный липкий страх, в душе творилось полное смятение. Недоброе предчувствие нашёптывало: она приближается к чему-то разрушительному.

Город казался незнакомым.

Хоуп узнавала Мистик Фоллс — улицы, дома, магазинчики и административные здания, мимо которых проезжала сотни раз, — но всё равно сейчас он выглядел другим. Остановившись на светофоре, Майклсон задумалась, выбирая, куда отправиться: домой или в школу Сальваторе? Выбор был сделан как-то неосознанно — одумалась Хоуп, уже подъезжая к дому.

Пикап Аларика стоял на подъездной дорожке. Майклсон не торопилась — чувство надвигающейся катастрофы всё ещё не отпускало, — и, отыскав ключи, несколько минут просидела в машине. Она успокаивала себя тем, что вот-вот всё встанет на свои места; Рик объяснит, что происходит, даст ответы на вопросы, которых за пару часов накопилось столько, что Хоуп сбилась со счёта. Но Майклсон всё равно боялась.

— Всё будет хорошо, — прикрыв глаза и стараясь успокоиться, прошептала Хоуп.

А если ответы окажутся страшнее нынешней неизвестности? Что, если она сама выбрала всё забыть? Оставить дыру в памяти вместо причиняющих невыносимую боль воспоминаний? Да, Хоуп не поддавалась внушению, но ничто не мешало прибегнуть к магии, которая, в отличие от внушения, сотрёт всё навсегда.

Дом казался неродным.

Всё было по-другому. Не окажись здесь их с Алариком фотографий, Хоуп и не поверила бы, что это их дом. В гостиной на месте той картины, что подарил ей Рик, висела совершенно другая. А фотографии были абсолютно незнакомы: Хоуп не узнавала места, не помнила события, запечатлённые на них, только догадывалась.

Оглядываясь, Майклсон всё меньше воспринимала это место как собственный дом. Единственное, что осталось неизменным: маленькие диванные подушки, разбросанные по полу. Хоуп не смогла не улыбнуться. Скай! Попытки сохранить хоть какой-нибудь порядок на диване после появления в семье пушистой проказницы не представлялось возможным: собака обязательно всё переворачивала, так что Хоуп пришлось смириться, и в последнее время она уже перестала обращать внимание. Возможно, Скай перерастёт и однажды перестанет видеть в несчастных подушках что-то неумолимо интересное? Однако, учитывая скорое появление маленького ребёнка, Майклсон не особо надеялась на воцарение прежнего порядка…

Медленно прохаживаясь по дому, Хоуп застыла. Больше нет никакого ребёнка, не так ли?

Она сразу догадалась, что дома никого нет — слишком уж тихо было, да и Скай бы уже давно выскочила её встречать, — но всё равно окликнула Аларика, пытаясь хоть как-то сдержать подступившие слёзы.

На крючке у входной двери висел ошейник без поводка. Возможно, Рик ушёл с собакой на прогулку. По крайней мере, Хоуп надеялась на это. Но почему ошейник на месте?.. Наверное, запасной. Она прекрасно помнила, как они с Алариком, только забрав Скай домой, наутро обнаружили перегрызенный — единственный! — ошейник. С тех пор новоиспечённые хозяева тщательно следили, чтобы амуниция не оказалась у щенка в доступе, но и на всякий случай имелся запасной комплект. Всплыло очередное «но»: на ошейнике была выбита другая кличка; вместо «Скай» на нём значилось «Скаут» (как и на одной из двух мисок, обнаруженных на кухне).

У Хоуп невольно вырвался нервный смешок. Мысли путались, но так необычно. Она терялась, будто выпадая на секунды из реальности. Но реальности ли?.. Мысли ли? Больше походило на очень короткие видения — такие крошечные, как те осколки, что Елена не так давно вытаскивала из её ладоней. И чувства! Становилось хуже. Хоуп была в недоумении, растеряна, она боялась, потому что многого не понимала, а интуиция не подсказывала ничего хорошего. Но откуда боль и гнев, горе и отчаяние? Они неожиданно появлялись и внезапно исчезали. Отрицание, раскаяние, беспомощность, вина охватывали, сковывали, как стальные цепи, а потом отпускали, будто их и не было, оставались лишь тревога да смятение. И видения были какими-то странными — не такими, к каким Хоуп привыкла.

Поднимаясь на второй этаж, Хоуп помнила, что они с Риком всё ещё продолжают обустраивать дом, однако обстановка разительно отличалась от той, что отпечаталась в её памяти. Их спальня, по-видимому, была пока что единственной полностью обустроенной комнатой; в двух других, с распахнутыми дверями, виднелись образцы краски на стенах, и они почти пустовали, в том числе и будущая детская. Правда, Майклсон сомневалась уже во всём — и в том, что видит, и в том, что помнит. Где правда? Точно ли она скрывалась в воспоминаниях?..

Хоуп нерешительно заглянула в спальню с закрытой дверью, мгновенно пожалев об этом: именно эта комната, оформленная в нежных голубых и белых тонах, наверняка предназначалась будущему малышу. На полу в правом углу стояли три небольших коробки: содержимое двух коробок скрывали крышки, но одна была приоткрыта, будто кто-то второпях сложил туда вещи и не потрудился как следует закрыть; из мебели — только одинокое кресло-качалка, стоящее у окна.

Остановившись в дверях, Хоуп словно окаменела; она не могла заставить себя ни уйти, ни войти, разглядывая роспись на нежно-голубых стенах: маленький мальчик на полумесяце, тянущийся к звёздам, которые золотил льющийся из окна свет заходящего солнца. Горе, отчаяние и отрицание вновь вернулись, захватили, сдавили, парализовали.

Единственное, что заставило Хоуп сдвинуться с места, — надпись на стене, противоположной той, где были нарисованы месяц с ребёнком и звёзды: аккуратная такая, довольно большая, поблёскивающая от солнечных лучей, выведенная её же собственной рукой (уж свой-то почерк она узнает всегда и всюду).

«Мы любим тебя до Луны и обратно».

Слова выстроились в четыре строки; нарисованная рядом Луна необычайно походила на настоящую: такая же круглая, с мягкими краями и едва заметными кратерами.

Хоуп, не отрывая взгляд от надписи, медленно приблизилась к стене, трепетно коснулась «тебя». Время словно замерло, весь мир сжался до этих простых, но таких важных слов, написанных когда-то с искренней, беззаветной родительской любовью и верой в светлое будущее.

Боль, вина, бессилие.

Нет… Это всё неправда! Они с Алариком ещё не обустраивали детскую, лишь выбрали одну из спален. В той — настоящей — комнате ничего ещё не было, кроме полностью белых стен. Ни звёзд на стенах, ни надписей, ни кресла-качалки. Кроватки с балдахином, луны на потолке, пронзительно вопящих нечеловеческих младенцев, преследующих Майклсон в жутких видениях, там тоже не было. И никогда не будет, как в этой самой детской никогда не будет малыша, для которого она предназначалась.

Взгляд Хоуп невольно зацепился за вещь, лежащую в той самой приоткрытой коробке, и по её спине пробежал неприятный холодок. Белые звёздочки, жёлтые полумесяцы… Та мобиль, очевидно, наспех упрятанная в картонный ящичек, судя по тому, как небрежно она была сложена.

Хоуп осторожно достала игрушку, разглядывая фигурки, вспоминая, как они кружились над детской кроваткой с белоснежным балдахином, в которой… Майклсон поспешила отогнать от себя жуткую картину. Получше рассмотрев, Хоуп поняла, что это (к счастью) не та же мобиль: у этой не было разноцветных сов, только звёзды и полумесяцы. Кроме мобили в коробке нашлись ещё игрушки — милые, мягкие, пушистые, которые Майклсон не горела желанием видеть в детской, потому что безжизненный взгляд стеклянных глаз плюшевых зверушек навевал тревогу и в целом вызывал неприятные ощущения. За исключением того слонёнка, подаренного Джози.

Во вторую коробку были аккуратно уложены вещи для младенца: крошечные носочки, кофточки, словно кукольные, миниатюрные комбинезончики, на одном из которых Хоуп машинально разгладила складочки, после чего поспешно закрыла коробку, долго не решаясь открыть третью.

Майклсон сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Пришлось напомнить себе: всё нереально. Но чем дольше она находилась здесь, тем больше сомневалась в достоверности своих воспоминаний. Потому что… Трибрид внезапно осознала, что те маленькие фрагменты, моментами вспыхивающие в её сознании, вовсе не видения. Это тоже воспоминания, просто… другие. И какие же были правдой?..

В последней коробке хранились снимки УЗИ, фотографии, книги по планированию беременности и ещё несколько для будущих родителей, блокнот на самом дне, который Майклсон не заметила. Взгляд замер на фотографиях. Они с Риком редко фотографировались, потому что снимки могли случайно потеряться, а потом неожиданно оказаться в чужих руках через десятки, сотни лет… Если кто-то, увидевший фото, окажется лично знаком с ней или Алариком, заметит, что они ни капли не изменились за многие годы, это может привести к нежелательным последствиям.

Все фото явно были сделаны спонтанно: пара кадров чуть размазаны, ещё несколько — слегка кривоваты, где-то Хоуп с Риком искренне удивлены, где-то — не смотрят в камеру… Но кое-что все фотографии объединяло: на них были запечатлены счастливые будущие родители. Последнее фото датировалось тридцатым апреля. На последнем снимке УЗИ, на обратной стороне которого был указан срок беременности — двадцать недель, — стояла чуть более ранняя дата: двадцать девятое апреля. Больше не нашлось ни новых фотографий, ни снимков ультразвука.

Коробки хранили в себе фантом счастья, став обиталищем несбыточных грёз и разрушенных надежд.

На подрагивающую в руках Майклсон фотографию упала капля, затем ещё одна, ещё и ещё. Хоуп смахнула слёзы; новые воспоминания просачивались в сознание, становясь чем-то более цельным, становясь настоящим. И чем больше она вспоминала, тем невыносимее становилась боль.

Она почти вспомнила день, момент которого был запечатлён на фото, датированном пятнадцатым марта: первый семейный ужин в новом доме. Или нет?.. Они вроде бы переехали позже… На следующей фотографии небольшой праздник: кажется, тогда они узнали пол ребёнка.

«Надеюсь, ты не сильно рассчитывал на мальчика?»

В душе зародилось сомнение: она сказала это? Да, это её слова. В таком случае почему они казались какими-то неверными?

* * *

Смена Елены давно закончилась, но домой она не вернулась. Сальваторе позвонила соседке, уговорив её ещё на одну прогулку с собаками (та и не сопротивлялась, потому что обожала Лорда и Альбу всем сердцем), и осталась в больнице, составив компанию Аларику в тихой палате Хоуп. Хлоя Картер заглядывала дважды, проверяя состояние Майклсон и ребёнка, и её ничуть не удивляло присутствие Елены; она молча делала свою работу, удовлетворительно кивала и уходила.

На третий раз Хлоя всё же задала вопрос про семью Хоуп — доктору показалось необычным, что она не видела никого из Майклсонов, учитывая состояние их племянницы. Прежде те осаждали больницу, добравшись даже до главного врача, из-за чего Хоуп, сама того не зная, получила едва ли не статус вип-пациента.

— Они в отъезде, — придумала отговорку Елена, когда поняла, что Аларик не собирается ничего отвечать (она сомневалась, слышал ли он вопрос Хлои). — Но скоро должны быть здесь… наверное.

Кое-кто и вправду приехал: Марсель и Килин. Но это не те, кто должен быть здесь. Они тоже семья Хоуп, конечно, но не те люди, которые были нужны. Впрочем, Елена подумала, что их присутствие куда более уместно, нежели её, но Рик не возражал, поэтому она оставалась.

Сальваторе заметила, что каждый раз, когда в палату открывалась дверь, в покрасневших от слёз и бессонной ночи глазах Килин загоралась надежда. Она всё ещё ждала и надеялась, верила, что кто-то выжил. Они ничего не знали про Кола и Давину, но выживи те, уже давно оказались бы здесь, с Хоуп, верно? Все ждали пробуждения Эмили — она могла пролить свет на судьбу Кола, потому что была последней, кто его видел. Давина последний раз появилась в школе Сальваторе, чтобы забрать часы, но куда она отправилась дальше, никто не знал точно (но все догадывались).

Марсель что-то обсуждал с Зальцманом, кому-то звонил, что-то решал, кого-то искал, пока Килин держалась в стороне, не участвуя ни в обсуждениях, ни в каких-либо решениях, ни в чьих-либо поисках, и Елена понимала её состояние: Мальро ещё не отошла от шока.

Рик вполуха слушал кого-то по имени Винсент (Елена понятия не имела, кто это), но особого интереса не проявлял. Одно дело — рассуждать, совсем другое — по-настоящему столкнуться с чем-либо, поэтому Аларик слушал, но не вникал. Хоуп могла не обратиться. А если это всё-таки произойдёт сегодня, то так тому и быть, а со всеми проблемами, вылившимися из этого, они как-нибудь разберутся. Винсента, кем бы он ни был, такой подход к ситуации, похоже, не устраивал (Елена догадалась, что тот попросту до чёртиков боялся), на что Рику, очевидно, было абсолютно плевать.

Когда Килин с Марселем уехали — им ещё нужно было сообщить Нику о произошедшем, — Хоуп так и не очнулась. Вместо Хлои в палате стала появляться доктор Фостер. В какой-то момент Елена осознала, что на несколько минут провалилась в сон (а может, и не минут). Деймон не понимал, почему она оставалась в больнице, и Елена, признаться, тоже до конца не понимала. Она не пыталась искупить вину, не могла помочь в случае чего новообращённому вампиру так, как поможет Аларик, от неё никакого толку, если подумать. Но уйти Сальваторе никак не решалась.

Возможно, всё было куда проще: Елена не желала уходить не потому, что боялась, не из-за вины, не из-за чувства собственной необходимости, даже не потому, что дома её никто не ждал. Она попросту не хотела оставлять Аларика одного, вот и всё. Рик всегда помогал им с Деймоном, что бы ни случилось, да и для одной Елены он сделал очень многое, не говоря уж о её брате. Так что Елена оставалась как… моральная (пусть и почти безмолвная) поддержка. Да, вроде того.

Они продолжали ждать. Поначалу время тянулось невыносимо долго, потом часы стали пролетать незаметно. Однако каким бы ни было ожидание — коротким или долгим, — оно кажется бесконечным, пока пребываешь в неизвестности. Они могли бесконечно гадать, что их ждёт, хотя и понимали, что, как всегда, все догадки разлетятся прахом, потому что всё равно окажутся не готовыми.

Стрелки часов приближались к тому самому ключевому моменту — истечению суток после остановки сердца Хоуп, и у Елены от нервозности внутри всё будто зудело. Оставался всего час и сорок восемь минут, когда, не выдержав напряжения, Сальваторе решилась на короткую прогулку до автомата с кофе.

В отделении интенсивной терапии каждый сантиметр пространства был наполнен звуками, но в то же время здесь было невыносимо тихо. Пищали датчики, тихо гудели аппараты и мониторы. Медсестры и доктора бесшумно скользили из палаты в палату, проверяя показатели, корректируя капельницы, но всё это происходило как-то… отрешённо. Но здесь, в отличие от патологоанатомического отделения, жизнь хотя бы ощущалась; правда, иначе…

— Дома, уверяю, любой будет вкуснее.

Сальваторе, выбиравшая кофейный напиток, обернулась. Деймон! Она понятия не имела, как муж оказался здесь, почему не сообщил о приезде, но безумно обрадовалась его возвращению.

— Привет. — Деймон, обнимая жену, поцеловал её в висок. — Как ты?

— Секунду назад стало гораздо лучше, — улыбнулась Елена. Отстранившись, она огляделась. — Где дети?

— У Бонни, — сказал Деймон, как нечто само собой разумеющееся. — Ты же не хотела, чтобы они видели, что творится в городе, поэтому мелкие остались погостить у любимой тётушки…

— Боже, Деймон, — Елена нахмурились, — нельзя же вот так бросать их на кого-то! А что, если у Бонни какие-то планы?..

— Во-первых, не на кого-то, а на Бонни. Во-вторых, она сама предложила, — пожал плечами Сальваторе, слегка приподняв брови.

— Пользоваться человеческой добротой тоже нельзя, — проворчала Елена с лёгкой усмешкой. — Я позвоню ей чуть позже…

Деймон покорно кивнул.

— Как обстоят дела у твоей уже, надо сказать, постоянной пациентки? Ей страховая-то ещё не заинтересовалась?..

— Деймон, — Елена опять нахмурилась и выбралась из объятий мужа, — не самый лучший момент для шуточек.

— Неужели всё настолько плохо? — посерьёзнел Деймон.

— Плохо, — встревоженно произнесла Елена. Она нервно сглотнула и покачала головой. — Боюсь, Хоуп не придёт в себя сегодня. Ждём, скоро закончится сутки, но… — Она задумчиво потёрла висок. — Шансы невелики. Её регенерация идёт очень медленно, особенно с такими повреждениями.

— Ты сказала Рику?

Елена вздохнула. Само собой, она всё рассказала Аларику. Но что толку? Оставалось только ждать и верить в лучшее.

* * *

Пальцы Майклсон невесомо скользили по гладкой поверхности, в уголках глаз вновь собирались непрошеные слёзы. Она долго рассматривала снимок: они с Алариком вместе, его ладонь на её животе, улыбающаяся Фрея обнимает её за плечи, счастливые Кол с Давиной. Казалось, если она протянет руку — сможет коснуться их, почувствовать их тепло, услышать знакомый смех. Воспоминания теперь были такими же яркими, как цвета на фотографиях, которые Хоуп не смогла оставить в коробке в той комнате, когда спешно покидала её.

Сколько бы Хоуп ни старалась навести порядок в своих воспоминаниях, они всё сильнее запутывали её: словно параллельные реальности, они противоречили друг другу, но каждое казалось абсолютно правдивым. Кажется, собственный разум создал для неё головоломку, и Хоуп переживала, что решить её невозможно.

В сознание вторгся звонкий собачий лай, и в дом тут же ворвался далматинец. Оббежав гостиную, он кинулся к миске с водой и, вылакав чуть ли не половину, бросился к Хоуп, но внезапно остановился. Осторожно приблизившись к Майклсон, сидящей за кухонным островом и немного смущённо наблюдающей за ним, далматинец принялся нерешительно её обнюхивать. Белый хвост с тремя маленькими чёрными пятнышками на самом кончике неуверенно вилял из стороны в сторону.

Слабо улыбнувшись, Хоуп ласково погладила питомца, тем самым, по-видимому, растопив его сердце. На брелоке в виде косточки, прицепленном к ошейнику, значилось «Скаут». Ткнувшись в ладони Майклсон и лизнув их, Скаут убежал; провожая пса заинтересованным взглядом, Хоуп наконец заметила Аларика, который стоял в дверном проёме, прислонившись к косяку.

Зелёные глаза, в уголках которых морщинки становились чуть более заметными, когда Рик улыбался, смотрели на Хоуп с родной для неё нежностью, заботой, обожанием и теплотой. Те самые глаза, в которые Майклсон могла смотреть часами, пытаясь разгадать все тайны их обладателя, и в которых она увидела однажды — и с тех пор видела каждый день — признание в том, насколько она важна для него.

Зальцман улыбнулся, но во взгляде почему-то мелькнула… настороженность.

— Привет. — Аларик наклонился и поцеловал Хоуп, но что-то было не так: чувствовалась какая-то отстранённость. — Всё хорошо?

— Ты на звонки не отвечал, — тихо произнесла Майклсон, но без намёка на упрёк, в её голосе слышалось лишь беспокойство.

Рик мельком взглянул на фотографии, лежащие перед девушкой: снимки вызвали лёгкую заминку, между бровями у него залегла озабоченная складка.

— Телефон разрядился, я не заметил.

Зальцман сел напротив девушки и вновь посмотрел на неё; на сей раз его взгляд оказался настолько пристальным, пронзительным, что Хоуп, не выдержав, отвела глаза. Послышался цокот: Скаут вернулся; пёс положил передние лапы на стул Хоуп и заглянул ей в глаза, словно пытаясь понять, что происходит. Майклсон машинально погладила пса по голове, и он, успокоившись, улёгся у её ног.

— Как прошла встреча? — поинтересовался Аларик, усилием воли заставляя себя не смотреть на фото, но взгляд всё равно непроизвольно возвращался к ним.

Майклсон озадаченно сдвинула брови. Встреча? Если она с кем-то сегодня и встречалась, то пока что это воспоминание оставалось где-то в глубинах памяти.

— М-м, честно? — Хоуп вздохнула, пытаясь собрать мысли воедино.

Нужно как-то рассказать Аларику, что происходит, но она догадывалась, насколько странно будет звучать рассказ. Недели, испарившиеся из памяти, воспоминания, словно из двух разных жизней…

— Я понятия не имею, о какой встрече ты говоришь, Рик, — искренне призналась Майклсон.

И вообще она многого не понимала, в чём тоже призналась. Хоуп не знала, с чего начать: с того момента, как она вдруг оказалась в университете? Или с того момента, как отключилась в лесу? Где начало этой запутанной истории?..

В любом случае, рассказ и правда получался странным, особенно из-за путающихся мыслей Майклсон, но Аларик слушал — внимательно, не перебивая, и, кажется, он верил каждому её слову.

— Последнее, что я отчётливо помню… — Хоуп замолкла. Не таким уж и отчётливым было последнее воспоминание: постепенно возвращались другие, как бы затеняя его. — Мы встретились с Элайзой на месте сожжения ведьм, — с некоторой долей сомнения закончила трибрид.

Аларик, вероятно, ждал, что она продолжит, но Майклсон молчала. Воспоминания путались: там была Давина? И Кол?.. Вроде бы нет, они оставались в безопасном месте. Хоуп пыталась ухватить отдельные моменты, но они ускользали, как вода сквозь пальцы. Память превратилась в единый неразрывный поток, где прошлое и настоящее двух совершенно разных жизней сливались воедино.

Скаут, будто почувствовав волнение хозяйки, поднял голову и обеспокоенно посмотрел на неё.

— Твоя семья жива, — нарушил затянувшееся молчание Рик.

Его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Хоуп замерла, не в силах поверить в услышанное; на секунду ей показалось, что сердце перестало биться.

— Фрея с Ребеккой? И Кол с Давиной?.. — Майклсон смотрела на Аларика с надеждой и в то же время со страхом.

— Да, — кивнул Рик, подавшись вперёд и накрыв её ладонь своей. — А раз уж ты вспомнила об их существовании, то, может, позвонишь?..

— Мы не общаемся? — В глазах Хоуп отразились недоумение и удивление.

Аларик, вздохнув, с нескрываемой грустью покачал головой:

— Ты не общаешься. Ни с кем. — Он недолго помолчал, давая Хоуп секунду, чтобы всё осмыслить. — Они, да и никто не подозревал, что культ что-то затевает… Ты об этом позаботилась.

Всё действительно было по-другому.

Поначалу Хоуп, слушающей Аларика, казалось, что её каким-то образом занесло в параллельную вселенную, где всё совершенно и безупречно; потом она вспоминала, к чему они пришли в итоге, и от той идеальной жизни оставались лишь призрачные воспоминания, которые с каждым словом Аларика становились чётче.

Её семья давным-давно позабыла все разногласия, воссоединившись; и у Рика складывались отличные отношения с каждым из Майклсонов; Кэролайн и Аларику удалось найти способ избежать Слияния, между Джози и Лиззи сохранялась тесная связь двойняшек — и никогда не разрывалась…

Ещё, как оказалось, одну из весьма важных деталей Хоуп упускала из виду всё это время. Здесь, в этой не совсем обычной реальности, они с Риком официально оформили свои отношения почти два года назад! Майклсон не могла понять, как она раньше не обратила на это внимание — несколько фотографий стояли прямо у неё под носом; когда Рик отпустил её ладонь, на безымянном пальце девушка увидела два кольца: одно, подаренное Алариком в день помолвки, второе — обручальное…

— Невероятно, — едва слышно пробормотала Хоуп. Заметив на безымянном пальце и у Рика кольцо, она осторожно прикоснулась к нему кончиками пальцев, и её лицо осветила искренняя радостная улыбка, на несколько минут отогнав мрачность.

— Наша жизнь и правда идеальна, — задумчиво произнёс Зальцман, откинувшись на спинку стула и погружаясь в воспоминания о беззаботных днях.

Была идеальной.

Аларик улыбнулся, вспоминая, как одним прекрасным утром (вообще-то, он помнил, что оно было ужасно хмурым и дождливым) Хоуп проснулась с мыслью о… ребёнке. Её желание стало полной неожиданностью для Зальцмана.

— Я не возражал, — поспешно заверил Рик. — Но это как-то всё оказалось… внезапно.

Майклсон, рассмеявшись, кивнула с пониманием, и на её щеках проступил лёгкий румянец. Представить себя, тщательно планирующей беременность, никак не получалось. Зато это объясняло книжки, спрятанные в коробку.

Они долго пытались зачать ребёнка, но всё было безуспешно; в конце концов Хоуп попросту отпустила эту мечту, решив, что так, возможно, будет лучше, и появление в жизни культа стало своеобразным отрезвляющим напоминанием: их малыш всегда будет в опасности. А потом Хоуп внезапно узнала, что беременна.

— Этот подарок на день святого Валентина запомнится навсегда, — с усмешкой сказал Рик.

И не существовало никакого проклятия Краснолуния, Аларик впервые о нём слышал. Культу не нужен был их малыш, только Хоуп.

После предостережения Марии, по тропе войны с культом Гекаты трибрид предпочла идти в одиночку, всеми возможными способами обезопасив всех близких людей. Разумеется, Аларик оставался рядом, хотя его готовность защищать Хоуп (от всего мира, если понадобится), обернулась обращением в вампира.

— Никаких сожалений насчёт этого, — улыбнулся Рик, но его улыбка выглядела вымученной и неискренней.

Хорошо, что оставались вещи, не отличающиеся от того, что Хоуп помнила.

— Ты, как обычно, позаботилась о безопасности всех, — Зальцман не отводил взгляда от Хоуп, его лицо помрачнело, в глазах отразилась боль. — Только не о собственной.

Когда Майклсон стала осознавать, что шансов выиграть это противостояние с каждым разом всё меньше, то приняла решение, которое привело к… печальным последствиям.

— Ты была уверена, что справишься. Пандора помогла пробудить силы твоих предков.

Хоуп лишила культ двух жриц, но и сама потеряла нечто важное — их с Алариком сына.

— Сына?.. — удивлённо переспросила Майклсон.

Рик кивнул. Хоуп настолько растерялась, что позабыла о Пандоре, внезапно оказавшейся их союзницей. Собственная память снова подводила: ведь она помнила, что у них с Алариком будет дочь. Должна была быть… Или всё же будет?

— Провидица предупреждала нас, что цена за победу будет высока. — Рик посмотрел на фотографию, навечно сохранившую искренний миг счастья. Он всё ещё помнил безмятежность того момента, время тогда словно остановилось; не существовало ничего, кроме них с Хоуп и их будущего ребёнка.

Никто не ожидал, что цена окажется настолько непомерной.

И два счастливых человека, смотрящие со снимка, превратились в призрачные тени, став напоминанием, что однажды жизнь разделилась на «до» и «после».

— Провидица? — спросила Майклсон. — Эмили?..

Аларик нахмурился.

— Айви.

Он понятия не имел, кто такая Эмили Клайд.

Хоуп начинала понимать многие другие воспоминания, кажущиеся её собственными и в то же время чужими. Она закрыла глаза — и снова всё как наяву. Пульсирующая в венах магия, рвущаяся на свободу. Кроваво-красная пелена заволакивала мир вокруг. Древняя сила брала верх над человеческой сущностью.

Майклсон сглотнула, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Она с самого начала знала, чем всё закончится, вот откуда всепоглощающее чувство вины и горькое раскаяние.

Выиграв, трибрид всё равно оказалась в числе проигравших.

Тёплая рука Аларика снова накрыла ладонь девушки, легонько сжав, и, не выдержав, Хоуп разрыдалась.

Теперь она вспомнила…

Рик держал её за руку, по-настоящему веря, что всё будет хорошо: они были уже в больнице, сквозь туман боли Хоуп слышала его голос, утешительный, с твёрдой уверенностью уверяющий, что всё обойдётся. Она тогда уже знала, что ничего не обойдётся, знала, чем пожертвовала. Каждая клеточка тела кричала от агонии, но Хоуп ощущала тепло Аларика, всё ещё не отпускающего её руку; разум терялся в море темноты, но она слышала его утешающие обещания, что они со всем справятся. Слова докторов, пропитанные неискренней жалостью, звучали где-то далеко. Утопая в глубоком отчаянии от осознания, что натворила, Майклсон вспомнила, как виновато смотрела на Рика, как попросила оставить её одну, не в силах рассказать правду.

Зальцман, обнимая Хоуп, долго не понимал, за что она просит прощение и в чём себя винит, не сразу догадавшись, что часть её воспоминаний, по-видимому, не вернулась, то ли затерявшись где-то в лабиринтах подсознания, то ли навеки спряталась в самом тёмном уголке её разума.

Хоуп вспомнила, как боль, отрицание, вина — словно острые кинжалы, вонзающиеся в кровоточащую рану, — пронзали каждый раз, когда она смотрела на Аларика, на запертую дверь в детскую комнату, на снимки УЗИ или книжки для будущих родителей, напоминающие о зияющей чёрной дыре внизу живота, но убрать которые духу не хватало. Рик в конечном итоге всё убрал: так в пустой детской появились те три коробки с упрятанными в них счастливыми мечтами.

— Хоуп, послушай… — Рик провёл рукой по волосам девушки, пытаясь успокоить, но её тело продолжало содрогаться от всхлипов. — Посмотри на меня, — он чуть отстранился, и Хоуп подняла голову, встречая его взгляд, — ты всё мне рассказала.

Аларик видел, как она тонула одна в своей печали; он пытался помочь, но Хоуп лишь сильнее отстранялась. Однажды, не выдержав, она рассказала ему правду о собственном выборе, из-за которого в их доме поселилась могильная тишина, о том роковом решении, из-за которого вместо радостного ожидания за ними гналось горькое осознание потери.

Они оба хотели, чтобы всё наладилось, стало как прежде, но ничего не получалось: Хоуп продолжала прятаться, медленно сходя с ума от угрызений совести, бессилия и стыда, Рик продолжал бесплодные попытки вернуть её к жизни, которую, кажется, извлекли из Хоуп вместе с их нерождённым сыном.

«Ты не общаешься. Ни с кем».

Вспомнив слова Аларика, Хоуп задумалась: почему?..

— Я же не виню никого в случившемся? — растерянно спросила она.

— Никого, — Рик едва ощутимо провел пальцем по влажным от слёз щекам Хоуп, — кроме себя.

Всё глубже загоняя в себя ядовитые иглы вины, Майклсон казалось, что её винят и все вокруг. Поэтому оборвать все связи, отрешиться от окружающей действительности казалось правильным решением; между Хоуп и окружающими выросла стена из непонимания и отчуждённости, за которой она скрылась от всех: от Аларика, от семьи, от друзей.

— Но и ты не виновата… — Похоже, Рик говорил это уже в тысячный раз, но убедительнее всё равно не стал, и он притянул Хоуп к себе, зная, что иногда слова бессильны.

Майклсон прижалась к нему, наконец поняв ту внутреннюю борьбу со своими эмоциями, поначалу напугавшую и казавшуюся ей незнакомой: она отчаянно хотела всё восстановить и так же отчаянно боялась, что это уже невозможно.

Хоуп нерешительно подняла голову, и, когда их с Алариком взгляды встретились, она сосредоточенно посмотрела на него, словно пытаясь отыскать в его глазах что-то крайне важное: родное тепло, неизменную нежность и любовь — вечную, нерушимую. И она нашла. Ни укора, ни обиды, ни порицания в глазах Рика не было, он всё ещё верил в них.

Майклсон снова прижалась к Аларику, однако вспомнила ту едва уловимую настороженность, отразившуюся во взгляде, стоило ему её увидеть.

— Ты как-то понял, что я… не совсем я, когда увидел, — едва слышно проговорила Майклсон. Она ощутила, как Рик усмехнулся, и, отстранившись, вновь взглянула на него. — Верно?

Сквозь слабую улыбку Аларика на миг прорвалась тень боли.

— Возможно…

— Как? — робко спросила Хоуп.

Рик не торопился отвечать, словно боялся, что, услышав ответ, Хоуп, его Хоуп, которая наконец-то вернулась к нему, снова исчезнет.

— По взгляду, — всё-таки ответил он.

Майклсон слегка качнула головой, как бы говоря, что не понимает его. А Аларик, признаться, не знал, как объяснить. После потери ребёнка их жизнь не просто перевернулась, она будто оборвалась, застыла в неопределённой точке. Они больше не видели мир по-прежнему ясно, всё посерело: каждый новый день походил на предыдущий — бессмысленный и безликий. И взгляд Хоуп, обычно преисполненный независимости и целеустремленности, уверенности и дерзости, любовью и обожанием, когда она смотрела на Рика, потух, лишившись жизненных красок.

Сегодня Аларик увидел, как столь любимые глаза снова смотрят на него с уже позабытой за несколько месяцев теплотой. Взгляд у Хоуп снова был живым. Где-то далеко в подсознании Зальцмана билась пугающая мысль, что перед ним не Хоуп…

— Не было у меня сегодня никакой встречи, да? — догадалась об уловке Майклсон.

Улыбка коснулась губ Аларика, когда он покачал головой, заботливо заправив непослушную прядь за ухо Хоуп.

Хоуп, чувствуя, как сердце разрывается между этой реальностью, где они потеряли сына, и воспоминаниями о дочери, которые сейчас казались странными и неестественными, но всё же более правильными, просто радовалась тому, что Рик, несмотря на все странности, поверил ей.

А что, если всё было правдой, просто разными версиями одной и той же истории?..

Майклсон перевела взгляд на свою руку, внимательно рассмотрела два кольца на безымянном пальце.

«Хоуп Андреа Майклсон, ты выйдешь за меня?»

Они ещё не успели пожениться. Кольцо должно быть только одно (совершенно не похожее на те, что Хоуп сейчас разглядывала).

«Мы не были готовы. Ни ты. Ни я. Это стало бы… чересчур поспешным шагом для нас».

В их жизни детям места не особо находилось, как не находилось места и разговорам о них, тем более Хоуп не рискнула бы планировать ребёнка — слишком боялась того, что случилось здесь.

«Я не знаю, каково это — иметь сыновей, но почти уверен, что от дочерей положительных эмоций гораздо больше».

У них будет дочь.

Трибрид догадывалась, что она не принадлежит этой реальности. Но тогда почему она здесь? Как сюда попала? И самое важное: как отсюда выбраться?

Хоуп глубоко вздохнула и снова посмотрела на Аларика. А что будет с этим миром, если ей удастся вернуться в свою настоящую жизнь?..

Рик, смотря Хоуп в глаза, казалось, смог прочитать каждую её мысль.

— Ты знаешь, что значит фраза «я люблю тебя»? — Он поцеловал её в лоб, прошептав: — Она означает, что я всегда с тобой, что бы ни случилось.

Прижавшись к Аларику, Хоуп закрыла глаза. От него веяло знакомым безмятежным спокойствием, объятия привычно укутывали нежностью и заботой, даря ощущение защищённости. Впервые с того момента, как она оказалась здесь, Хоуп почувствовала покой.

Неподалёку раздалось ворчание: Скаут, потягиваясь в своей лежанке, сладко зевнул, при этом его тёмные глаза не переставали следить за хозяевами. Майклсон, обернувшись к псу, слабо улыбнулась — его повадки ей были необычайно знакомы; покой уступил место… тоске.

— У нас австралийская овчарка по кличке Скай, — тихо прошептала Хоуп, печально глядя на Скаута. Пёс, безусловно, милый и очаровательный, но не её. Скаут принадлежал другой Хоуп.

Когда Аларик обнимал её, Хоуп каждый раз ощущала себя дома — и совершенно неважно, где они находились. Объятия этого Рика казались знакомыми, привычными, но всё же были другими.

Майклсон хотела домой. Туда, где они с Риком — реальные они — никогда не теряли ребёнка. Где у них будет дочь — и это не вопрос, а утверждение; туда, где они с нетерпением ждут встречи с ней — и Хоуп точно знала, что это скоро произойдёт.

Но пока Хоуп не знала, как вернуться, она решила воспользоваться возможностью, предоставленной судьбой, пусть та и играла с ней в какую-то очередную непонятную игру. У Майклсон появился шанс — вероятно, последний — увидеться с родными: с Фреей (не лежащей на мраморном полу в луже крови), с Ребеккой (не горсткой пепла, разлетающейся от проникающего сквозняка), с Колом и Давиной (не в плену у Элайзы). И этот шанс Хоуп предпочла не упускать.

* * *

Стрелки старинных часов тикали оглушающе громко в укрытой мрачным молчанием гостиной особняка Майклсонов. Валери едва отделалась от ощущения, что нечто подобное уже происходило: так же сидя в этой комнате, она не так уж давно ждала, когда очнётся Фрея; только тогда рядом с ней находились перепуганная Эмили и подавленная Хоуп, пытающаяся смириться с тем, что едва не убила близкого человека. Теперь вместо Эмили — Джози, вместо Хоуп — Кэролайн. Но страх и печаль всё те же. И вместо Фреи ждали Эмили, пусть уже знали, что она давным-давно пришла в себя.

За секунду до того, как входная дверь с грохотом захлопнулась, Скай, дремавшая на диване рядом с Джози, резко вскинула голову, навострив уши. Но на вернувшуюся в раздражённом и удручённом состоянии Лиззи собака никак не отреагировала, лишь устроилась поудобнее и снова закрыла глаза.

— Я так понимаю, ничего не изменилось?

Кэролайн, нервно прокручивая телефон в руках, покачала головой.

— Кто-нибудь ещё пытался с ней поговорить?.. — в голосе Элизабет слышалась отчаянная надежда.

— Лиззи, — Джози, поглаживая Скай, вздохнула, — после твоей тирады я не уверена, что Эмили захочет с кем-либо из нас говорить. — Она посмотрела на сестру. — Да и о чём? Мы не можем заставить её сделать выбор, удобный нам. Эмили должна решить сама, хочет ли…

— Серьёзно? — возмутилась Лиззи. — Может, тогда уже пойдёшь её могилу искать? У неё она есть, нам останется только раскопать, похоронить и снова закопать!..

— Лиззи! — вмешалась в разговор Кэролайн. — Никто не говорит…

— Я заметила, что никто из вас ничего не говорит! — перебила её Элизабет, всплеснув руками. — Если не объяснить ей всё…

— Объяснить? — Джози саркастически изогнула бровь. — Ты уже пыталась объяснить, и что-то это не очень помогло, как видишь!

Лиззи демонстративно скрестила руки на груди. В комнате снова повисла тяжёлая пауза, нарушаемая тиканьем часов и мирным сопением Скай.

— Лиззи, — осторожно начала Кэр, — решение быть вампиром или нет Эмили должна принять сама. Если мы продолжим давить на неё…

— Да никто на неё не давит! — выпалила Элизабет и сжала руки в кулаки, пытаясь сдержать собственные эмоции. — Эмили боится, что не справится…

— Может быть, она знает, что не справится? — осторожно предположила Джози. — Лиззи, никто из нас не видел своего будущего, а Эмили вполне возможно знает, чем это обернётся для неё. В конце концов, вампиризм — это не просто вечная жизнь и необычные способности. Это… сложно.

Лиззи, нервно расхаживающая по комнате, резко развернулась к сестре:

— О, ты хочешь рассказать мне, каково быть вампиром?

Лицо Джози на мгновение исказилось болью воспоминаний. Перед Слиянием она, в отличие от сестры, долго сомневалась в предложенном (ей же, кстати) решении проблемы; страх того, кем она может стать после обращения, затмевал всё.

— Нет, — едва слышно пробормотала в ответ Джо.

— Мы все боялись, — пожала плечами Лиззи, но её взгляд оставался твёрдым. — Она справится, если мы дадим ей шанс.

— А если не справится? — не унималась Джози. — Убьём?..

Валери, молча наблюдающая за ними, заинтересованно посмотрела на Лиззи: та о чём-то сильно задумалась.

— Конечно же нет! Никто из нас никого убивать не будет, — напряжённый взгляд Кэр метался между дочерями, — и без того достаточно смертей!..

Тяжёлое чувство неизбежности застыло в воздухе, словно густая пелена; тишина стала ещё более гнетущей. Стрелки часов продолжали свой неумолимый ход, отсчитывая секунды до неминуемого. У Эмили оставалось три часа и семь минут, чтобы принять решение, которое навсегда изменит её жизнь… Или же закончит её.

— Как дела в больнице? — нарушила молчание Джози, решив сменить тему.

Лиззи развела руками:

— Странно?.. Папа весь на нервах, но делает вид, что это не так. Хоуп вроде бы осталась человеком… — Она сделала паузу, собираясь с мыслями. — Правда, Елена не надеется, что она придёт в себя в ближайшие несколько часов. Или дней.

Глаза Кэролайн потемнели от беспокойства:

— Почему?

— Думает, что на исцеление уйдёт много времени, — ответила Элизабет и её взгляд метнулся вверх.

Джози посмотрела на мать и Валери: обе сосредоточенно обдумывали услышанное.

Скай рядом продолжала сопеть.

— Даже если Эмили выбрала не обращаться, она не может умереть в полном одиночестве, — с этими словами Лиззи решительно направилась к выходу.

Джози и Кэролайн переглянулись, понимая, что Лиззи не отступила — сейчас она снова попытается переубедить Эмили.

— Дайте ей шанс, — впервые заговорила Валери — её голос звучал тихо, но уверенно, — заметив, что Кэр и Джози готовы последовать за Элизабет. — Мне кажется, она поняла, что нужно… сделать.

* * *

В комнате Эмили было тихо; впрочем, как и во всём доме, из-за чего находиться здесь Лиззи напоминало своеобразную пытку. Без Майклсонов в особняке было пугающе пусто, и Элизабет не отпускало чувство… ожидания. Казалось, что вот-вот кто-то обязательно вернётся: Фрея, Кол с Давиной или же Ребекка. Никто не возвращался, и медленное осознание того, что никто из них никогда не вернётся, причиняло боль даже Лиззи, успевшей привязаться к семье Хоуп. О том, каково будет самой Хоуп, Лиззи старалась не думать.

Оглядевшись, Зальцман заметила распахнутую в спальню Фреи дверь — наверное, Килин не закрыла, когда заезжала сюда с Марселем, — и, потоптавшись на месте, всё же робко добрела до неё, закрыв комнату. Как будто запертая дверь могла что-то изменить или как-то помочь.

Вернувшись к спальне Эмили, Лиззи больше не стала стучать (на первый стук та всё равно никак не отреагировала), тихо заглянула внутрь, боязливо оглядываясь. Она, естественно, предполагала, в каком состоянии может находиться Эми, но как бы Элизабет ни убеждала себя, что готова ко всему, собственное подсознание, похоже, всё же по-своему пыталось её защитить.

Зальцман оглядела пустую комнату, освещённую тусклым светом, проникающим из коридора: все лампы выключены, тяжёлые шторы плотно задёрнуты, кровать аккуратно заправлена. Если бы не острое зрение и обострённый слух, улавливающий дыхание и сердцебиение, Элизабет никогда бы не догадалась, что здесь кто-то есть.

— Эмили?

Справа послышались тихие шорохи, и Лиззи спешно закрыла дверь, вновь погрузив спальню в кромешную тьму.

Элизабет помнила, что им с Джози рассказывала мама перед Слиянием — тогда каждая готовилась к обращению в вампира, точно не зная, кому именно через это придётся пройти. О том, какие чувства нахлынут, о новых и не совсем знакомых ощущениях, о страхе, дезориентации. Кэролайн старалась говорить больше о хорошем, которое обычно признаётся позже, уже после примирения со своей новой сущностью. Сестра держалась за то хорошее, о чём говорила мать, а Лиззи больше беспокоилась о плохом, о чём в итоге попросила рассказать отца.

Забавно то, что пока все боялись, как она, Лиззи, справится и справится ли, сама Элизабет догадывалась о том, что Джози не примет своё новое «я» и бояться им всем нужно именно за Джози. Лиззи знала, что Слияние ей не выиграть, но всё же маленький шанс существовал, и ей тогда впервые в жизни хотелось проиграть.

Эмили сидела на полу, сжавшись в клубочек, как маленький перепуганный ребёнок, которого невольно хотелось утешить, защитить, спрятав в безопасном месте. Вот только Эми уже давно не ребёнок, а утешение от Лиззи ей были не нужны, потому что, осознав, кто вернулся, сердце Эмили забилось быстрее — она боялась Элизабет. И в защите того, кого боишься, Эми тоже вряд ли нуждалась. Вероятно, Клайд надеялась, что её кто-то защитит от еретика.

— Прости за мою… — Лиззи вздохнула. — Извини, что накричала на тебя, я была не права.

Элизабет и вправду чувствовала себя виноватой. Однако толика истины в её словах всё же была: что бы ни случилось, никто Эмили не бросит, они обязательно помогут пройти ей через все сложности, а вот спокойно смотреть и ждать, пока она умрёт, никто не собирался (отчасти всё так и получилось).

И всё-таки Зальцман понимала, что не права: срываться на человека, которому необходимо за какие-то жалкие несколько часов принять одно из важнейших решений в жизни, как минимум бестактно и совершенно точно излишне. Она обвинила Эмили в слабости, позабыв о том, через что той пришлось пройти за последние месяцы: злобная ведьма культа притворялась подругой и чуть не убила её, затем едва не свела с ума, после чего культ похитил её и пытал, а в итоге, когда Эми вернулась домой, то узнала, что для всех она стала покончившей с собой сумасшедшей… Эмили боялась, что её ждёт дальше, — и это нормально, учитывая всё, что уже случилось с ней.

— Не так уж и не права, — еле слышно произнесла Эмили.

Лиззи подумала, что дар эмпата Эми всё ещё позволял ей считывать чужие эмоции, но в глубине души невольно загорелся огонёк надежды: вдруг Эмили переосмыслила услышанное?..

С другой стороны, Эми умирала — именно сейчас она снова в полной мере ощутила, каково это, когда находишься на волоске от смерти, — и могла цепляться за жизнь, не до конца понимая, на что соглашается. Ведь чем больше тянуть времени до полного обращения в вампира, тем хуже становится. Находясь на грани жизни и смерти, Эмили, чьё сознание — возможно, пребывающее в предсмертном бреду — до сих пор терзали воспоминания о первой смерти, могла согласиться даже на сделку с дьяволом, чтобы выжить. По крайней мере, именно так Лиззи всё описал отец, а у неё не было причин сомневаться в правдивости его слов — он лично прошёл через эти муки.

— Я не могу перестать думать, — всё так же тихо заговорила Эми, но теперь её голос отчётливо дрожал — то ли от слёз, то ли от слабости, — что лучше: жить монстром или умереть человеком?

Элизабет, несмотря на все свои особенности, помогающие отлично ориентироваться в темноте, чувствовала себя ужасно неуютно, борясь с желанием включить хотя бы ночник. Но она знала, какая у Эми будет реакция на свет, так что молча села рядом с ней, привалилась к стене и обессиленно закрыла глаза.

— Так, по-твоему, мы все монстры?

Эми зашевелилась: кажется, повернулась к Лиззи, но та так и сидела с закрытыми глазами.

— Нет. Но среди таких, как вы, монстры встречаются.

Элизабет печально усмехнулась:

— Ты про Потрошителей? Это… редкость, Эми.

— Как и Провидицы, — вздохнула Эмили, — и эмпаты.

Зальцман открыла глаза. Рядом сгорбленная фигура Эми чуть покачивалась из стороны в сторону, будто девушка убаюкивала кого-то.

— С этим можно справиться, — равнодушно пожала плечами Лиззи.

Из прошлого как-то неожиданно вынырнул образ того, кто сначала потратил годы, упорно пытаясь завоевать её сердце, а потом, когда она ответила взаимностью, так легко его разбил. Элизабет печально усмехнулась, с удивлением осознав, что до сих пор не простила. А ведь думала, что всё, отпустила…

— Вот я и спрашиваю себя: жить монстром или умереть человеком? — повторила Клайд.

Лиззи задумчиво почесала лоб.

— Слушай, Эми, — мягко начала она, — я понимаю, как сильно ты боишься. Я тоже боялась, а ведь знала, что меня ждёт. Но мою маму обратили внезапно, она даже не подозревала о существовании вампиров, и всё же всё хорошо. — Элизабет сделала паузу, пытаясь найти правильные слова. — Папа долгое время отказывался быть вампиром, но, похоже, от судьбы не убежишь. — Она улыбнулась, хотя Эми, конечно же, не могла увидеть её улыбку в темноте. — Семья Хоуп — почти все вампиры, одна Фрея осталась ведьмой. Даже Давина обратилась…

— Из-за любви, — резко перебила Эмили, в её тоне сквозила горечь. — Как и твой отец. Майклсоны?.. Злодеи многих историй…

— Чьи-то истории — часть правды, — продолжила Лиззи, её голос стал тише и задумчивее. — Всё зависит от того, кто её рассказывает. Ты знала Майклсонов лично. Часто ли ты видела в них злодеев тех историй?

Эми повернулась к Лиззи.

— Я не видела, — она нервно сглотнула и покачала головой, словно пытаясь избавиться от неприятных мыслей, — но чувствовала, на что они способны.

В глазах Лиззи отразилось понимание и сочувствие, но и этого Эмили, конечно же, не видела.

— Люди, знаешь ли, тоже на многое способны: на насилие, на убийства, на многие другие жестокие и ужасные вещи, — тихо произнесла Зальцман. — Вампиризм усиливает это, но не является причиной…

— То есть он пробуждает в нас всё самое плохое? — прошептала Эмили, её голос дрожал.

— Ну, можно и так сказать, — неуверенно отозвалась Лиззи, решив не вдаваться в детали, и положила руку на плечо Эми, пытаясь успокоить её. — Мне кажется, тебе можно не волноваться.

Повисло молчание.

— Почему волновалась ты? — внезапно спросила Клайд.

Лиззи замерла, её пальцы слегка сжались на плече Эми. Клайд была холодна, как ледяная статуя, что в очередной раз напомнило еретику о том, как мало у той осталось времени. Сейчас Зальцман порадовалась, что из-за темноты Эмили её не видит, потому что на лице наверняка отразилась целая гамма эмоций: замешательство, смятение, неуверенность.

Несколько долгих секунд Элизабет молчала, собираясь с мыслями.

— Я… — начала она, но осеклась, будто слова застряли в горле. — Знаешь, пока моя сестра боялась того же, что и ты — превратиться в кровожадное чудовище, — я волновалась… — голос Лиззи стал тише, словно она боялась собственных слов, — что останусь такой же, какой была.

Эмили почему-то вздрогнула и непроизвольно отстранилась. Лиззи почувствовала это и медленно убрала руку с её плеча, боясь напугать девушку ещё больше.

— Как-то раз один человек назвал это… Он сказал, что я не могу контролировать химию своего мозга, — по-доброму усмехнулась Лиззи. — И это было сказано в хорошем смысле.

И весьма правильно.

— Химию своего мозга? — непонимающе переспросила Эмили. — Звучит как-то не совсем хорошо…

— У меня биполярное расстройство, — спокойно произнесла Лиззи (темнота скрыла промелькнувшую в её глазах тень боли). — Я боялась, что после обращения всё может стать хуже, я превращусь в вампиршу-психопатку и не справлюсь со всем… этим.

— Но хуже не стало, — недолго подумав, заметила Эми.

— Не-а, — довольно согласилась еретик. — Сначала было страшно — на какой-то момент болезнь обострилась, — но довольно скоро мне стало лучше. Иногда кажется, что всё осталось в прошлом. — Она помолчала. — А потом я понимаю, что это не так. К сожалению. И всё же, знаешь, справляться стало легче.

— Это не из-за обращения, — сказала Эми, её голос стал более уверенным. — Биполярное расстройство не излечивается. Просто ты научилась контролировать это, — она слегка улыбнулась, — и здесь только твоя заслуга, вампиризм не при чём.

— Эмили, ты научилась контролировать свой дар Провидицы, а ещё — эмпатию, — сказала Лиззи после недолгой паузы.

Клайд резко помотала головой:

— Нет, не научилась! Я всё ещё ужасно справляюсь с ними, не понимаю, как это работает, не знаю… — Она опять мотнула головой и всхлипнула. — Не умею… Не знаю…

Эмили продолжала бормотать и всхлипывать, заставив Лиззи по-настоящему испугаться. Несколько секунд Зальцман в ступоре смотрела на вздрагивающую от рыданий фигуру Эми, уже не совсем понимая, что та говорит; и, по правде говоря, Клайд стала напоминать душевнобольную, борющуюся с припадком. Вспомнив, как Фрея рассказывала о странностях в поведении Провидицы, Элизабет постаралась взять себя в руки.

— Эмили, — ладонь Зальцман снова оказалась на плече Эми, — послушай меня. Если бы ты ужасно справлялась, ты никому не позволила бы приблизиться к себе, поверь мне. Я встречала эмпата всего раз в жизни, но никогда не забуду, как страдал тот человек, это было похоже на… агонию. Он вынужден проводить десятилетия взаперти, потому что эмпатия… — Она вздохнула, не зная, нужно ли продолжать. — Дар эмпата причиняет ему невыносимые страдания, и как бы тот человек ни пытался научиться справляться с этим, ничего не выходит.

Рыдания Эмили затихли.

— Почему?

Лиззи пожала плечами:

— Не знаю, так бывает: порой мы оказываемся слабее наших способностей.

— С ними нельзя бороться, их нужно контролировать, — едва разборчиво пробормотала Эмили. — Да, да, — закивала она, слегка покачиваясь вперёд-назад, — так она и сказала. Бороться — плохая идея, нужно контролировать.

— Кто сказал? — осторожно поинтересовалась Лиззи, стараясь держаться спокойно (по правде говоря, единственное, чего ей хотелось — убежать подальше, потому что поведение Эмили пугало).

Клайд резко замерла.

— Хоуп. — Она обернулась к Элизабет. — Наверное, тот человек борется. Нельзя бороться, нужно контролировать, — повторила Эми. — Хоуп знает, потому что сама пыталась бороться. Однажды ей придётся. Она решила не контролировать. Но это необходимо. Всё покроется пеплом, жизнь уйдёт. Внутри горит.

Лиззи нервно сглотнула, усилием воли заставляя себя не отдёрнуть руку от Провидицы. Вот что имела в виду Фрея, когда рассказывала о её своеобразных приступах: именно такое поведение Эмили во время видений тётя Хоуп и описывала. Правда, в реальности всё это выглядело куда более жутко! Лиззи без конца напоминала себе, что Эмили, будучи эмпатом, почувствует её страх, но и справиться с охватившим её ужасом никак не могла.

Говорить Эмили перестала так же внезапно, как и начала, и, замолкнув, она вновь расплакалась: ни громких всхлипов, ни судорожных рыданий, только тихие слёзы, похожие на мелкий дождик, скатывались по щекам; в сияющих глазах Эми притаилась неподдельная обида, по-детски искренняя и наивная, как у ребёнка, впервые столкнувшегося с несправедливостью жизни. Глядя на Эмили, Элизабет поняла, что та плачет не по какой-то одной конкретной причине, а из-за всего ужасного, что происходит вообще, и не только с ней, но и со всеми, кто находился рядом, и со всеми, кого рядом давно не было, и эти слезы нельзя облегчить ни отважным поступком, ни добрым словом. Будь рядом Фрея, которая провела с Эмили больше всего времени, или же хотя бы Хоуп, хоть кто-нибудь, кто знал Эми чуточку лучше, чем Лиззи, они бы нашли способ успокоить её.

Зальцман поставила себя на место Эмили. Конечно, еретик не могла точно понять, что чувствует Эми. Но кое-что Лиззи знала точно: всегда, когда ей было плохо, она находила утешение и поддержку у близких людей, и слова в такие моменты зачастую не имели никакого значения… Тёплое объятие, молчаливое понимание — вот что было по-настоящему важно.

Лиззи обняла Эмили, понимая, что сейчас ей нужно просто быть здесь, рядом. Быть живым доказательством того, что не все связи разорваны, что Эми не осталась одна, что кто-то ещё заботится о ней. Зальцман не могла сказать, как долго они так сидели, но её слух уловил шаги за дверью и биение двух сердец: одно замедленное, значит, её мамы, второе, как у обычного человека — Джози.

— Помнишь, ты не поехала в Норфолк к Айви? — спросила Лиззи, когда Эмили, наконец успокоившись, отстранилась от неё, будто снова испугалась. Хотя, по правде говоря, из них двоих больше всё же боялась Лиззи.

Вытирая слёзы со щёк, Эми кивнула:

— Не знаю, почему, но я не должна была ехать.

— Хоуп говорила с Айви без меня, — продолжила Лиззи, — но кое-что я всё же слышала. Спасибо вампирскому слуху, — усмехнувшись, пожала плечами она, зная, что благодаря упомянутой особенности её сейчас слышала и мать, продолжая стоять за дверью комнаты.

— Она попросила Хоуп передать мне, чтобы я не боялась будущего, — сказала Эмили, тяжело вздохнув. В словах крылась горькая ирония, ведь будущего у неё попросту могло не быть.

— Знаешь, что она ещё просила передать?

Эми обхватила колени дрожащими руками и зажмурилась. Хоуп передала всё сказанное Айви, и Эмили помнила, что видения Провидицы насчёт неё туманны, потому что она сама не знает, кто она, потому что чувствует себя потерянной в этом мире. Нужно немного подождать — и всё станет ясно.

— Впереди нелёгкий путь и вскоре тебе предстоит сделать выбор, который определит, куда двигаться дальше, — договорила Лиззи.

Плечи Клайд поникли под тяжестью услышанного. Выбор, который определит, куда двигаться дальше. Что ж, жизнь предоставила ей крайне хреновый выбор, стóит признать.

— Сколько у меня осталось времени? — тихо спросила Эми.

Дверь осторожно приоткрылась; на лице Лиззи появилась улыбка, но тут же увяла, когда тусклый свет выхватил из темноты измученное лицо Эмили: под глазами были синяки, кожа приобрела какой-то болезненно-серый оттенок. На стене мелькали две тени, в которых Элизабет с легкостью узнавала мать и сестру. Эми, словно загнанный зверь, сжалась у стены.

Кэролайн точно знала, что в данный момент происходит с Эмили, и они с Джози поспешили закрыть дверь, вновь погружая комнату в спасительную темноту.

— Чуть больше пары часов, — ответила Кэр на вопрос Эми.

— Ладно, — едва слышно откликнулась Эмили и склонила голову, сцепив на затылке ладони рук.

В воздухе повисло тяжёлое молчание.

Эми ждала, что сейчас все уйдут, оставят её одну, но Лиззи, Джози и Кэролайн никуда не собирались уходить. Они дали ясно понять, что неважно, какой выбор она сделала, они не оставят её одну…

* * *

Самым ужасным открытием стало то, что всё снова было совершенно не так!

Хоуп стремительно теряла последние крохи самообладания. Даже опустив тот факт, что она очнулась, будучи запертой в клетке для обращающихся оборотней в школе Сальваторе, лишённая возможности колдовать (по-видимому, чтобы точно не выбралась отсюда), поводов для негодования хватало: проклятый треск горящей свечи, из-за которой её магия тут не работала, действовал на нервы похлеще тысячи одновременно трезвонящих будильников, в подземельях школы, как оказалось, слышно водопад, находящийся чёрт знает где, а сверху доносился такой гвалт — топот, громкий смех, сотни голосов! — сливающийся в безумный калейдоскоп звуков, что хотелось выть и лезть на стену от раздражения.

Треск чёрной свечи, блокирующей магию, раздирал барабанные перепонки. Майклсон сжала зубы, пытаясь вспомнить — в очередной раз! — как сюда попала. Воспоминания вновь перепутались: место сожжения ведьм, раненный Аларик, Элайза со своими идиотскими часами, маленькая девочка, еле-еле сжимающая её, Хоуп, ладонь из последних сил, перепуганная Джози, мёртвые Лиззи, Фрея, Давина…

В череду более-менее знакомых видений вклинилось что-то кошмарное: смерти, смерти, смерти… Картинки мелькали в сознании с бешеной скоростью, и Хоуп ничего не понимала, кроме одного: все умирали от её же рук. В том числе Лиззи, Фрея и Давина.

Каждый новый звук словно вонзался в мозг острыми когтями, заставляя Майклсон вздрагивать. Закрыв уши ладонями, чтобы хоть как-то заглушить шум, она попыталась сосредоточиться… и найти внутри себя что-то, кроме гнева. Но чем глубже погружалась в свои мысли, тем отчётливее осознавала: внутри — ледяная бездна.

Она пыталась восстановить хронологию последних событий, что всё больше походило на плутание по Асфоделевому полю, где, если верить мифам, души усопших, испив из Леты и забыв о земной жизни, безликой массой бесцельно скитались по усеянному цветами асфоделя лугу, страдая из-за ужаса, печали и депрессивности царства мёртвых. Однако Хоуп ничуть не страдала. А должна бы, кажется, учитывая, что она сделала…

Но царства мёртвых, конечно, не существует, да и умереть, что всем известно, Майклсон не могла. Не навсегда, по крайней мере. На секунду Хоуп допустила мысль, что застряла в каком-то непонятном месте вроде временного пребывания душ. Люди, побывавшие в коме или пережившие клиническую смерть, часто рассказывали про «ту сторону», и, может быть, нечто такое всё-таки существует?.. И она скоро очнётся. Полноценным трибридом.

К чересчур яркому свету, больно бьющему по глазам, удалось быстро приспособиться, но, похоже, со звуками надеяться на столь быстрое привыкание не стоило. Учитывая состояние, было похоже, что ген вампира уже активирован. Своё обращение Хоуп вспоминала с трудом; помнила, как боялась, но знала, что это необходимо; помнила, что Фрея была рядом с ней…

Хоуп продолжала бродить по бесконечному лабиринту памяти, однако снова и снова оказывалась в тупике, брела дальше, терялась всё больше.

Майклсон на личном опыте убедилась, что даже бессмертные могут умереть. Против Первородных вампиров природа создала оружие, оставить трибрида без внимания она тоже, безусловно, не могла. Хоуп собирала собственные воспоминания по кусочкам, как мозаику, чтобы получить цельную и понятную картинку. Но ничего цельного не получалось — собирались фрагменты абсолютно разных жизней. Вот Хоуп и сомневалась, что красный дуб, способный её убить, существует, но зато она отчётливо помнила кол из этого дерева.

«Помнишь то дерево, которое мы вырастили перед твоим обращением?»

«Вырос дуб, да?»

«Точнее красный дуб. Красивый…»

«Природа не теряет времени».

Кол оказался у Лиззи?.. Похоже на то. Правда, Хоуп не помнила никакого дерева, выращенного… с Лиззи? Происходило что-то поистине странное.

«Я, признаться, разочарована. У тебя был шанс убить меня, а ты даже не попыталась».

Что она могла сделать Лиззи, чтобы та, отыскав кол, решила её убить? И как она сама могла убить Лиззи?..

А вдруг Лиззи всё же воспользовалась колом? И теперь Майклсон — всего лишь блуждающий призрак, обречённый скитаться по местам, которые были ей важны при жизни, и потому ничего не чувствует? Ведь вряд ли призраки могут что-то чувствовать…

Где-то очень-очень глубоко теплились проблески каких-то чувств, но они казались чужими и незнакомыми. Хоуп будто позабыла, как это — чувствовать хоть что-то, и не понимала, что сделать, чтобы чувства вернулись.

«Человечность к тебе так и не вернулась…»

Нет, не позабыла; сначала — не хотела, позже — не смогла. Потому-то сюда, в Мистик Фоллс, и вернулась.

— Мой тебе совет, Майклсон: если уж решила уйти, так сваливай навсегда.

Знакомый голос прозвучал откуда-то сбоку, и, обернувшись, Хоуп зажмурилась: глаза всё же до сих пор неприятно резало от света. Перед ней стояла… Лиззи, целая и невредимая. Враждебный взгляд Зальцман, казалось, сейчас прожжёт в Хоуп дыру, но, по крайней мере, живая Лиззи стояла перед ней. Значит, не все воспоминания реальны?..

— Зачем ты вернулась?

Пальцы Хоуп судорожно сжимались и разжимались на железных прутьях. Последнее воспоминание, связанное с Джози, тоже было довольно мрачным: та, в отличие от сестры, не пыталась её убить, но отчаянно пыталась помешать что-то сделать. Проблема в том, что Хоуп никак не могла вспомнить, что именно, но помнила, как легко убрала её со своего пути, словно Джози была никем в её жизни, как и Лиззи.

В глазах Джози не промелькнуло ни капли теплоты или радости — лишь глубокое разочарование и сожаление; она смотрела на Хоуп, как на вещь, на которую потратила уйму времени, а та в итоге не оправдала затраченных усилий.

«Ты не прекратишь попытки вернуть меня, верно?»

Там, в прошлом, Джози не собиралась отступать, упрямо веря в то, что Хоуп вернётся; сама Хоуп сделала всё, чтобы этого не случилось. Нынешняя Джози надеялась, что Хоуп не вернётся никогда, но та теперь стояла прямо перед ней, надеясь, что её наконец-то вернут.