Некромант (джен)

Выследить дементоров мёртвым удалось не сразу, и Рабастан с Долоховым, которому отчаянно не хотелось прощаться пусть даже с такой куцей возможностью колдовать, тянули с лечением, как могли.

— Хорошо, что они слепы, — сказал Долохов, в очередной раз ломая Рабастану абсолютно нормально срощенную им накануне руку — правда, в другом месте.

— Зато боль отлично чувствуют, — Рабастан поморщился. И жестом попросил поднести палочку поближе. Вслух просить он опасался: слышали дементоры прекрасно, и Долохова они всегда ждали сразу за решёткой камеры.

Он вгляделся в дерево. Оно показалось ему старым — но, с другой стороны, в древесине Рабастан разбирался очень слабо. Мерлин, как же ему тоже хотелось колдовать! До зуда в пальцах и до нервной дрожи. Долохов смотрел на него настолько понимающе, что Рабастан позволил себе зажмуриться и мотнуть головой — убери, мол.

— Как ты отдаёшь её? — спросил Рабастан, немного успокоившись.

— С трудом, — признался Долохов. — Это тоже пытка. Хуже многих.

— Понимаю, — искренне сказал Рабастан. — Извини.

— Ты бы отказался? — спросил Долохов, и Рабастан признался:

— Нет.

С каждым следующим днём Рабастан чувствовал, что дементоры постепенно начинают терять терпение — но что он мог поделать? Палочка была ему необходима — и когда однажды утром в его камере появился, наконец-то, мёртвый Дамблдор, Рабастан почувствовал сильнейшее облегчение.

— Говори, — велел он, едва скрывая нетерпение.

— Отпусти кое-кого, — сказал мертвец.

Рабастан удивлённо вскинул брови:

— Ты ставишь мне условия?

— Прошу, — возразил тот. — Эта душа давно здесь, и устала. Не отпустишь — её вот-вот поймают.

— Пусть сама приходит, — Рабастану не хотелось утверждать сейчас собственную власть над мёртвым. — Ты пообещал помочь — и то, что ты сейчас пытаешься делать, выглядит попыткой шантажа.

— Я прошу, — с нажимом повторил мертвец.

— Где палочка? — Рабастан нахмурился.

— Она не придёт, — хмуро сказал покойник.

Она?

Рабастан озадаченно сморгнул. Разве мёртвые способны… полюбить? Да ещё в подобном месте? Но ведь любят души? Вероятно. Рабастану не было известно это чувство, но, наверное, любить должна душа? Не тело же? Не разум?

— Предлагаешь мне позвать её? — спросил он, наконец, и Дамблдор кивнул.

Рабастан как никогда жалел, что Ойген не умеет видеть мёртвых. Души. А ведь его можно научить, вдруг сообразил он. Этому же учатся. Да, он сам таким родился — но ведь большинство из некромантов научились. Нет, конечно, некроманта из Мальсибера не выйдет, но вот научиться видеть их он смог бы — и тогда… А что тогда? Зачем это ему? Рабастан не знал, но эта мысль казалась ему очень притягательной. Если б Ойген мог увидеть этих двоих, он бы наверняка понял, верны ли предположения Рабастана. Сам он не поймёт — а Ойген смог бы.

— Хорошо, — согласился Рабастан. — Где палочка?

— Позови её! — повторил мертвец, и Рабастан понемногу начал злиться.

— Ты дал слово, что поможешь, — жёстко сказал он.

— Ты тоже! — упёрся Дамблдор. — Ты сказал, что позовёшь!

Что же — значит, Эйвери был прав, предупреждая, что мёртвым уступать нельзя ни в чём и никогда.

— Персиваль, — холодно проговорил Рабастан, — где палочка?

— Позови её, — сказал мертвец упрямо.

— Уходи, — Рабастан вдруг приподнял Завесу и легко толкнул его туда. Да, конечно, палочка ему нужна — но, в конце концов, Дамблдор тут не один. Никогда и никому он больше не позволит диктовать себе — да и повод, честно говоря, не тот. — Ты не держишь слово — ты не нужен мне, — сказал он, с некоторым удовольствием наблюдая, как тот бьётся о только что пересечённую Грань — и не может перейти её.

— Выпусти меня! — взмолился он. — Я всё тебе скажу, только выпусти!

— Я покажу дорогу, — сказал Рабастан, беря в руку фонарь, но пока его не зажигая. — Иди.

— Нет! — воскликнул тот. — Мне рано уходить. Дай мне вернуться!

— Где палочка? — спросил Рабастан — и получил, наконец, ответ, подробный и в деталях.

Так, значит, это его палочка. Экридиса. И раз она слушается Долохова, значит, вероятно, будет слушать и его. Только как её достать? Мёртвые, возможно, покажут ему путь — но наверняка ведь рядом с ней всегда есть кто-то из дементоров. Сову они, конечно, плохо чувствуют — но… С другой стороны, Блэк-то смог пробраться между ними — и они ничего не заподозрили.

— Выпусти меня! — молил, тем временем, мертвец, и Рабастан, кивнув, протянул ему руку.

— Не играй со мной, — предупредил он, закрывая Завесу.

— Ты теперь ей не поможешь? — тихо спросил он.

— Приводи её, — подумав, сказал, всё же, Рабастан. — Или пусть сама приходит. Звать не буду — этот шанс ты потерял.

— Но отпустишь? — спросил мертвец настойчиво. — Если приведу?

— Палочка мне лично для побега не нужна, — сказал Рабастан, тщательнейше подбирая слова. — Но стену без неё мне не разрушить.

— Я тебе не верю, — сказал мертвец.

— Потому что лжёшь сам, — догадался Рабастан. — Давно и всем.

— Я лгал, — признал он, и добавил очень тихо: — Только смысла в этом не было. Оказывается.

— В этом никогда нет смысла, — сказал Рабастан. — Иди, — он сделал нетерпеливый жест, и мертвец исчез, растворившись в одной из стен. Они все тут предпочитали передвигаться подобным образом — видимо, спасаясь от дементоров, которые, конечно, не могли их вытащить оттуда.

Что ж, сегодня они с лечением закончат, и он сможет превратиться и поговорить, наконец, нормально с братом, Ойгеном и Руквудом. Да и с Долоховым… да, пожалуй, Долохов ему бы очень пригодился при побеге. Тем более, что тот в результате всех этих медицинских манипуляций с колдовством буквально ожил. Интересно, кто бы мог выйти из него? Волк какой-нибудь, пожалуй. Или нет… нет, он слишком быстр и гибок. Можно посчитать… потом. Когда будет время.

На известие о том, что с палочкой придётся распрощаться прямо сегодня, Долохов отреагировал намного лучше, чем, признаться, опасался Рабастан: поглядел на неё, скрипнул зубами и кивнул.

— Всё когда-нибудь кончается, — сказал Рабастан и добавил с нажимом: — И начинается.

— Уверен? — спросил Долохов, очень тщательно и аккуратно залечивая ему вчерашний перелом. И вдруг предложил: — Дай-ка я твою голову починить попробую. Хоть немного.

— Не уверен, что готов так рисковать, — пошутил Рабастан.

— Я аккуратно, — пообещал Долохов. — Я такое уже делал. Как-то раз.

— Ну пробуй, — решил Рабастан и сел, подчиняясь жесту Долохова.

На сей раз он вовсе ничего не чувствовал, кроме лёгких прикосновений к коже под волосами и едва ощутимого холодка под ней, если не глубже. Головная боль, к которой он почти привык, хоть и не прошла совсем, но всё-таки ослабла, и когда Долохов закончил, Рабастан заметил:

— Повторюсь: из тебя может выйти хороший целитель.

— Мне жёлтый не идёт, — буркнул Долохов. — Всё, вглубь я не полезу — не умею, да и не хочу. Но вот это отдавать… — он вздохнул и сжал палочку в руке.

— Понимаю, — сказал Рабастан, постаравшись придать голосу сочувствия. Видимо, вышло у него не очень, потому что Долохов усмехнулся:

— Себе посочувствуй. Некромант, — в его тёмно-серых глазах плеснула ирония. А затем он сам поднялся и пошёл к двери, и сам же отдал палочку ближайшему дементору.

Те её забрали, но не ушли, как прежде делали, а напротив, вошли в камеру и окружили Рабастана. «Ищи!» — раздалось… если это можно было так назвать — со всех сторон, и Рабастан ответил: «Я должен для этого выйти». «Ночью» — был ему ответ.

А потом они ушли, и Рабастан задумался. Итак, ему дадут выйти и дадут, похоже, обыскать Азкабан. Если ему повезёт… нет — если он будет достаточно дотошен, он отыщет записи. И… что? Ему не позволят взять их — но дементоры ведь слепы. Если не шуметь, он сможет, вероятно, вынести их на себе — и тогда они с Руквудом сумеют, наконец, увидеть картину в целом. Может, они смогут провести ритуал раньше? Это ведь Экридису нужен был солнцеворот — но у них-то цель другая. Нет, заранее об этом думать глупо — он только время тратит.

— Тони, — позвал он, подходя к решётке. Голова почти что не болела, а главное, у Рабастана было то приятное ощущение, которое испытывает выздоравливающий, когда его тело начинает восстанавливаться. — Скажи, спросил он, — ты никогда об анимагии не думал?

— Думал, — отозвался Долохов. — Но здесь климат не тот.

— Почему? — озадаченно спросил Рабастан, и услышал, как смеётся его брат. — Тони я не понимаю, — признался он. — При чём здесь климат.

— А я буду крокодилом, — совершенно серьёзно сказал Долохов. — И замёрзну тут. Ну к Мордреду.

— Ты считал уже? — спросил Рабастан, и опять услышал смех, на сей раз не только брата, но и остальных. — Ты шутишь? — уточнил он.

— Почему шучу? — возразил Долохов. — Я предполагаю. Отличное животное. И похоже на меня.

— Вовсе нет, — сказал Рабастан с досадой. — Тони, я серьёзно.

— Я крокодил, — повторил Долохов, оскалившись. — Не похож?

— Я так понимаю, Рэба предлагает тебе поучиться, — сказал Родольфус. — У меня на это сил нет и желания, а ты прямо ожил, я смотрю.

— Оживают инфери, — отрезал Долохов. — Анимагия, говоришь? — спросил он Рабастана. — Ну давай займёмся, что ли. Всё равно тут делать нечего.

— Нам тут ещё год ждать, — сказал Рабастан. — Скорее всего.

— Это потому, что кто-то себе под ноги не смотрит, — язвительно сказала Беллатрикс. — Или тебе тут вместо чая вино дают?

— Тебе не нальют, — ответил Долохов прежде, чем Рабастан успел придумать, что сказать.

Они начали привычно переругиваться, а Рабастан решил, наконец, совой добраться до Мальсибера и брата и поговорить с ними, как давно решил. Когда им бежать? И что для них важнее? Для себя-то он ответ нашёл — но у них, наверно, тоже было право голоса. Им же тоже тут сидеть, если он… они решат, что нужно рушить стену.