Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Всю ночь в гостиной Слизерина царило нездоровое оживление. Самые невероятные слухи циркулировали здесь, меняясь на ходу и приобретая все более и более странные изменения. Поттер выиграл Турнир. Нет, Турнир выиграл Лонгботтом, а Поттер умер. Нет, Поттера видели выходящим из Лабиринта, а умер Лонгботтом. Нет, не умер, а пропал без вести вместе с Кубком Огня...

Потом начали приходить письма. И факультет немедленно разделился на две части: на родственников Пожирателей Смерти и тех, чьи семьи не имели к Темному Лорду отношения.

Драко видел, что Нотт получил от своего отца подробную инструкцию, изложенную идеальным почерком на двух сторонах пергамента. Видел, как бледная Паркинсон читает записку от матери.

Ему самому отец прислал очень короткое письмо. Всего два слова.

"Он вернулся."

Драко сжег записку в камине и с каменным лицом продолжил сидеть в кресле. Он ждал, когда вернется Гарри или появится профессор Снейп, но ни того, ни другого не произошло.

* * *

Для того, чтобы сложить приблизительную картину произошедшего, Джинни пришлось насесть сначала на Перси, а потом на профессора Макгонагалл. Единственная причина, по которой ее декан не отправила Джинни назад в гостиную с горой отработок на следующий год, заключалась, видимо, в том, что профессор Макгонагалл была слишком занята и слишком раздавлена произошедшим.

Невилл пропал. Исчез вместе с Кубком, превращенным в портал. Возможно, мертв. Возможно, в руках врага.

Джинни не хотела об этом думать, но одного человека она знала неплохо — Тома Риддла. Том был хладнокровным чудовищем, и человеческие жизни для него — просто хлам под ногами.

Но почему она забыла? Почему не вспомнила сразу, как трудно здраво соображать, когда Том вливает тебе в уши свои сладкие речи? Какое странное замутненное состояние разума было у нее самой, когда она писала в Дневник?

Собственная вспышка ярости теперь казалась ребячеством, нелепой детской обидой. Разве они не были друзьями? Она должна была помочь Невиллу, как он помог ей на первом курсе. Но ее волновало только то, что Том снова нашел способ вторгнуться в ее жизнь и испортить все важное, что там было.

Джинни потерянно бродила по замку, несмотря на поздний час, напоминавший растревоженный улей. Она пыталась поговорить с профессором Дамблдором. Тот выслушал ее, но она не смогла рассказать ему ничего, чего бы он не знал. И это было жутко. Джинни снова чувствовала себя маленькой первокурсницей, вокруг которой творятся страшные вещи, а взрослые играют в свои непонятные игры и никак не могут ей помочь. Ни ей, ни Невиллу.

А ведь должен был быть способ. Должно быть что-то, что может сделать даже она.

Джинни не была Гермионой Грейнджер, она никогда не просыпалась с утра со спонтанным желанием освоить какую-нибудь магию высшего уровня. Но теперь ей почти мучительно было сознавать, что она не владеет чарами Патронуса. Если бы только она могла передать одно-единственное сообщение. Одно-единственное "прости". Отправить одну искру света в очень далекое и очень темное место.

В конце одного коридора Джинни заметила сухую вытянутую фигуру, застывшую перед окном. Августа Лонгботтом.

Джинни почти заставила себя подойти к ней. Зачем-нибудь. Разделить горе. Наорать друг на друга за то, что они обе подвели дорогого им человека.

Но потом тонкий рассветный луч блекло скользнул по усталому лицу бабушки Невилла, и Джинни с трепетом заметила блеск на ее щеках. Эта невыносимо суровая, невыносимо строгая женщина плакала.

У Джинни не хватило духу нарушить ее молчаливую скорбь.