Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Он никогда не любил Рождество — слишком слащавое. Гирлянды, олени, вырезанные из бумаги снежинки — даже в детстве это казалось глупым, а дом оставался мрачным и неуютным, даже если мать впихивала на подоконник пучок еловых ветвей или фигурку бородатого толстопузого старика. Праздничные угощения не впечатляли даже когда с деньгами было не совсем туго, и мало что нервировало так, как необходимость отсидеть несколько часов за одним столом с отцом — слишком часто кончалось ссорой и криками. В приносящих подарки духов Рождества он перестал верить, как только попросил у них, чтобы у отца отсохли руки, если он еще раз ударит мать, а у Тобиаса Снейпа ничего не отсохло. Лучший подарок, который он мог сделать сыну на Рождество — запропаститься куда-нибудь на пару дней. Тогда он почти верил, что отец уже не вернется. Надежда, такая же, как Рождество, — сказочная и слащавая.

Чем взрослее ты, тем больше праздники — про политику. Школьные годы на Слизерине преподали ему отличный мастер-класс, как быстро вникнуть в запутанную систему долгов, услуг, отношений, оценки всего на свете и перевода этой оценки в денежный эквивалент. Но снова — такой себе праздник.

И от традиции обмениваться подарками мороки больше, чем радости. В детстве мама дарила книги — обычно подержанные, с ссохшимися страницами, и им он радовался, но каждый раз думал: какую статью семейного бюджета пришлось урезать ради очередного потрепанного фолианта? Потом — школа и сокурсники, считавшие разменной мелочью то, что Северусу казалось заоблачным суммами. Проще было отмахаться от подарка, чем изворачиваться, придумывая, как изобразить, будто платишь той же монетой.

Просто было только с Лили — она радовалась всему, даже когда в их первое Рождество вместе он слепил из снега уродливого кролика и принес ей в обветренных покрасневших ладонях. Они были детьми, и пока Северус подавлял злые выбросы своего дара, спонтанная магия лилась с рук Лили легко, как весенний ручей, поющий среди деревьев в лесу. Под ее пальцами снежный кролик ожил: завертел неровно сплюснутой мордочкой, тряхнул ушами, сбрасывая лишние снежинки, и ускакал, весело взрывая лапами талый снег. Лили смеялась, и ее смех был лучшим рождественским подарком.

У нее был особенный дар — оживлять все на свете. Она могла оживить даже его.

Но как Рождество и как надежда, все, связанное с Лили, — слишком сказочное и слащавое, чтобы задержаться в его жизни.

Странно, что, даже повзрослев, кто-то еще радовался раскидистым еловым ветвям, припорошенным искусственным снегом, и огромным блестящим шарам, парящим в воздухе. Северуса кукожило изнутри, когда Дамблдор восторженно взрывал рождественские хлопушки и одаривал окружающих кульками лимонных шипучек в праздничной обертке. В его-то годы пора перестать восхищаться всякими глупостями.

Один раз Северус не выдержал и сказал это вслух. Дамблдор засмеялся и ответил, что величайшая мудрость, которую может постичь взрослый, — перестать стыдиться ребенка внутри себя. Невероятная слащавая чушь — прямо как Рождество.

Рождество в поместье Малфоев в сравнении с Хогвартским было не то что приятнее, но хоть имело цель окромя соблюдения бессмысленной традиции или пьяного забытия, которое так истово искал Тобиас Снейп на дне бутылки. Впервые они собрались почти всем старым составом. Кто-то был мертв, кто-то не смог прийти, но знакомых лиц было столько, что Северус будто вернулся во времена своей юности.

Люциус с Нарциссой. Трое Лестрейнджей, которых он предпочел бы никогда больше в своей жизни не видеть, но вот они здесь, и он жмет им руки и криво улыбается. Нотт, Крэбб и Гойл с женами. Эйвери, Паркинсоны, Кэрроу... И конечно — Темный Лорд собственной персоной, бесстрастно восседающий во главе стола в своем новом юном теле.

Северус не любил Лонгботтома — с самого начала в мальчишке было слишком много черного. Часть этой черноты была отражением его собственных мыслей — Лонгботтом понятия не имел, по чьей милости — вернее, по чьим мольбам, — лорд Волдеморт явился тридцать первого октября под крышу его родителей, а не Лили и ее семьи. Но Северус-то отлично все знал. Хороший человек согнулся бы под гнетом вины. Северус хорошим человеком не был — ему оказалось проще возненавидеть бездарного угрюмого мальчишку со шрамом на лбу.

Еще была паранойя, с каждым годом укреплявшаяся и в конце концов, оказавшаяся не паранойей вовсе. Дамблдор бы заспорил, но по некоторым людям с детства видно, что они — герои трагедии. Таким был Лонгботтом. Таким был сам Северус. Дамблдор бы заспорил, но не он ли утверждал, что Том Риддл начал вызывать у него опасения с первых минут знакомства?

Сидевший во главе стола юноша мало походил на Лонгботтома. Он походил на того, кем и был, — на лорда Волдеморта, помолодевшего телом, но не душой. Отливающие багрянцем глаза знали только три эмоции: скука, ярость и триумф. Скулы на болезненно обострившемся лице грозили продрать кожу и явить собравшимся череп, вытатуированный на их запястьях.

Когда Темный Лорд молчал, все говорили наперебой: льстили, живописали будущие победы, поливали грязью кого следует и высмеивали тех, кто не заслуживал ненависти. Когда говорил Темный Лорд, зал погружался в ледяную тишину, гулкую, как дно колодца, и слова летели вниз отрывистыми камнями, разносясь зловещим влажным эхом.

Ни о каком праздничном настроении речи не шло. Никто не питал иллюзий об истинной цели собрания — засвидетельствовать почтение и отметиться галочкой в списке истинно верных соратников. Все равно что очередное помазание кровью, только багровело сегодня вино в бокалах, а пожирали они в основном мертвых индеек и поросят.

Рождественский ужин по времени пришелся скорее на обед, и после Темный Лорд удалился в свои покои в обществе Люциуса Малфоя и Беллатрисы Лестрейндж. Северус не знал, о чем они собрались совещаться, но радовался, что в кои-то веки это не его дело. Один из главных трюков в работе двойного агента — не быть слишком любопытным. С этим он справлялся отлично.

Напряженная атмосфера подрассеялась. Кое-кто почти выглядел так, будто веселится искренне. Крэбб, как обычно, перебрал и теперь, задыхаясь, травил похабные бородатые анекдоты. Кто-то кривил губы, кто-то гоготал.

Люциус вернулся через час, самую малость рассеянный — это был высший предел усталости, который он позволял демонстрировать окружающим. Северуса такой малостью было не смутить. Он вскинул брови, беззвучно интересуясь, ждать ли возвращения их повелителя.

Люциус покачал головой и налил себе вина.

Северус внутренне подобрался, готовясь к возвращению Беллатрисы. Она переносила скучные спокойные празднества даже хуже, чем он. Если рядом не было кого-то, кто ее утихомирит, — непременно закатит сцену. Потому что скучно и душа требует развлечений. Что-то в рождественской атмосфере вечно толкает людей на всякие сумасбродства: пьяные поножовщины в барах, домашнее насилие, кровавые убийства — все это сыпалось градом волшебных снежинок в их маленьком городке еще прежде, чем Северусу исполнилось одиннадцать, и все вышло на совсем другую шкалу.

Но стрелки больших напольных часов мерно отсчитывали прошедшие минуты, а Беллатриса не возвращалась. Будь Темный Лорд кем-то другим, Северус пришел бы к очевидным выводам, но не здесь. Один из последних знаков потери человечности — все желания сливаются в одно: голод. К телесным утехам такой голод не имеет никакого отношения. Его утоляют только две вещи: чужие смерти и власть. Северус был в этом уверен, потому что соприкосновение разумов работает в две стороны. Обратная связь очень слаба, но опытный окклюмент может уловить общую атмосферу, царящую во вторгнувшемся в его голову рассудке. Обмануть можно и здесь, но поскольку Темный Лорд до сих пор не разоблачил его истинные мотивы, Северус справедливо полагал, что на каком-то поле да переиграл своего повелителя.

Северус пошарил взглядом по залу. Остальных Лестрейнджей тоже не нашел. Это его насторожило.

Вокруг Люциуса собралось слишком много народу, поэтому Северус отыскал глазами Нарциссу. Та стояла у окна и цедила белое вино из высокого бокала. Он подошел к ней. Выглянул наружу — заснеженный сад, незамерзающие цветы на клумбах и черное звездное небо.

— Где твоя сестра? — спросил он с деланной небрежностью.

Нарцисса вскинула тонкие брови.

— Зачем она тебе?

— Нужно кое-что спросить.

Нарцисса скривила губы.

— Не знаю. Спроси Люциуса, он с ней был.

Что-то в ее тоне напрягло Северуса. Тонкая трещина, сквозь которую сочились липкое сомнение и пузырящаяся тревога.

Еще один талант легиллимента — внимание к таким деталям. Темный Лорд умел читать людей еще лучше него, и всех их ненавидел. Дамблдор, обладая все тем же даром, проповедовал любовь ко всему человечеству. Сам Северус чувствовал только усталость, когда замечал такие бесполезные увертки.

— Чего ты мне не говоришь, Нарцисса?

Она вздрогнула. Признаки вины как на ладони. Чешуйчатой змеей зашевелилось дурное предчувствие.

— Она не в поместье, — призналась Нарцисса.

— И остальные Лестрейнджи тоже.

— Да. Я почувствовала, как они ушли, полчаса назад.

Северус вскинул брови.

— И?

— Что — и? — огрызнулась она, страшно напомнив Драко.

— Куда они пошли?

— Почему ты решил, что я знаю?

— Ты знаешь, — он терял терпение. — Где они?

— Я...

Он едва удержался, чтобы не встряхнуть ее. Тревога нарастала, распирая желудок ширящейся воронкой.

— Я не знаю точно, — сказала Нарцисса вяло.

— Я удовлетворюсь твоими догадками.

Лихорадочный румянец на ее впалых щеках мог выступить от вина, но Северус в этом сомневался.

— Белла... Она просила меня спросить кое-что у Драко. Ты ведь понимаешь, что я не могла просто отказаться?

Северус понимал только, что если она продолжит тянуть, он ее возненавидит.

— Что?

Нарцисса выдохнула.

— Я не думала, что она на самом деле решит попробовать, — прошептала она, сжав ножку бокала так, что та опасно затрещала.

— Да скажешь ты в чем дело, или нет?

Нарцисса избегала смотреть ему в глаза, вместо этого таращась на звезды, будто нерадивая студентка на уроке астрономии, у которой осталось полминуты, чтобы найти нужное созвездие и занести на карту неба.

— Она хотела, чтобы я спросила, где будут проводить Рождество его однокурсники.

Кровь в жилах обратилась шипящим льдом.

— И он ответил?

— Да.

Северус не сорвался с места только благодаря самообладанию, столько раз спасавшему ему жизнь. Лавируя меж смеющихся людей, он зашагал к Люциусу — слава Мерлину, тот отвязался от назойливых приятелей и наслаждался короткой передышкой. Северус наклонился к нему, понизил голос:

— Я ухожу.

Светлые брови Люциуса взметнулись вверх.

— Покидаешь нас так скоро?

— Дела на другом конце. Если будут спрашивать.

Люциус медленно кивнул. Слизеринцев по праву считали коварными хитрецами, но в одном они были предсказуемы — без пользы для себя ходить против тебя не станут. Особенно если вы союзники.

Северус прошествовал к дверям — не быстро, чтобы не привлекать внимания. Вышел из зала. Оказался на широкой мраморной лестнице. Миновал один пролет.

И только там, убедившись, что за ним никто не наблюдает, бросился бежать.