Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Иногда Гарри просыпался от солнечных лучей, забирающихся к нему на лицо через неплотно сомкнутые занавески, но чаще за окном мутно светилось завешанное облаками небо. Лондон. Даже в августе солнечные деньки были редкой роскошью.

Несмотря на стабильный поток вечно сменяющихся постояльцев, по утрам в Дырявом Котле было тихо. Обычно Гарри молча поглощал свой завтрак в окружении таких же неразговорчивых соседей, уткнувшихся в свежие выпуски Ежедневного Пророка.

Сам Гарри газет не читал. Во-первых, всю его жизнь это было обязанностью Сириуса. Он всегда разворачивал Ежедневный Пророк за своим поздним завтраком и делился всеми крупицами важной информации, которые смог выцедить из груд словесного хлама, которые представляли собой местные статьи — разумеется, в своей неповторимой саркастичной манере. А Гарри и без того было непросто привыкнуть к мысли, что этого больше нет и, возможно, никогда не будет. Ну а во-вторых, теперь там было не найти и крупиц правды. Министерство Магии игнорировало возвращение Волдеморта. Но несмотря на это, атмосфера в Косом Переулке изменилась, помрачнела. Они словно находились в затишьи перед бурей, когда небо уже потемнело от туч, но еще не загремел первый гром. Притворяться, что неминуемая гроза не придет... Как министр мог быть таким слепым?

Но и без этого Гарри с трудом находился в Косом Переулке. За каждым углом здесь прятались воспоминания: когда-то — вызывающие легкую и приятную ностальгию, теперь — отзывающиеся в груди саднящей болью. Он был в этом магазинчике, когда выбирал новогоднюю открытку для Невилла, он был перед этой лавкой, когда случайно столкнулся с Гермионой, он был здесь, когда ему было тринадцать, и когда ему было десять, и когда ему было семь, и все эти годы, все эти годы, когда Сириус всегда был рядом. Теперь Гарри чувствовал себя самым одиноким человеком на свете, и это вызывало или боль, или злость. Ни то, ни то ему не нравилось.

Ничто не могло по-настоящему развеять его одиночество: ни случайно встреченные однокурсники, ни письма от Гермионы, ни даже Снейп, время от времени приглашающий Гарри к себе. К чести Снейпа, каким-то невероятным образом он удержался от любых комментариев по поводу ситуации Гарри. Более того, Гарри чувствовал, что если попросит, то сможет добиться разрешения провести остаток каникул в Паучьем Тупике, но сейчас Гарри совершенно этого не хотел. Не только потому, что обитель Снейпа была самым мрачным местом на земле, а сам Снейп едва ли был лучшим кандидатом для совместного быта. Просто... Просто в жизни Гарри образовалась огромная дыра на том месте, где раньше был Сириус, и какой бы сосущей пустотой от нее ни веяло, пытаться чем-то ее заткнуть — это было бы нечестно и неправильно.

Поначалу большую часть своего времени Гарри проводил в больнице Святого Мунго. Он был аккуратен, выбирая только те даты, которые по заключенному с незапамятных времен негласному договору между Сириусом и Снейпом, считались днями Снейпа, но это была напрасная предосторожность — имя Сириуса не появлялось в журнале посещений. Вообще. Гарри истолковал это как знак судьбы и перестал следить за днями.

В больнице его знал в лицо почти каждый работник — Гарри был регулярным посетителем с самого детства. Кроме того, в конце прошлого года его официально признали победителем Турнира Трех Волшебников, что означало две вещи: во-первых, его фотография появилась на первой странице Ежедневного Пророка, и во-вторых, ему на голову упала тысяча галеонов, о которой Гарри не хотел даже думать. Он сделал с ними то, что первым пришло в голову — пожертвовал больнице Святого Мунго. И если раньше все здесь относились к нему с мягким сочувствием, теперь Гарри перерос в разряд местного героя. Ему это не слишком нравилось, но Гарри надеялся, что спустя еще несколько месяцев все потихоньку начнут об этом забывать.

Гарри не знал, чего искал в палате своих родителей, но лучше ему не становилось. Да, мама иногда вкладывала ему в ладонь живые цветы. Да, папа иногда показывал ему что-то в журналах про квиддич. Но ничто из этого не было настоящим. Скорее всего, они даже не понимали, что Гарри их сын. Скорее всего, они вообще ничего не понимали. И никогда Лили Поттер не погладит его по щеке, не сверкнет гневно ярко-зелеными глазами и не скажет, что Сириус повел себя как настоящий кретин. И никогда Джеймс Поттер с беззаботной улыбкой не встреплет ему волосы на затылке и не заверит, что Сириуса иногда заносит, но он отличный друг и, конечно, скоро отойдет и извинится. Реальности, в которой у Гарри были родители, реальности, в которой Сириус был просто лучшим другом Джеймса Поттера, а не единственной семьей, которая у Гарри была, просто не существовало. Как бы он ни хотел жить в Годриковой Лощине с мамой и папой. Как бы он ни хотел, чтобы Ремус отложил свои дела в Ордене и провел какое-то время с Гарри. Как бы он ни хотел, чтобы Драко ему написал. Как бы он ни хотел, чтобы Гермиона вернулась из Болгарии.

Жизнь просто... так не работала.

Это кристальное осознание просто пришло к нему в один день. И Гарри наконец перестал приходить в больницу.

Вместо этого он сбежал в единственное место, где ничего не напоминало ему о Сириусе. В мир магглов.

Каждое утро Гарри переодевался в свою маггловскую одежду: все те же потертые джинсы, выцветшую футболку и красную клетчатую рубашку, вооружался картой железных дорог, небольшим запасом фунтов стерлингов и отправлялся на железнодорожный вокзал.

Лондон — Уэлвин-Гарден-Сити.

Пасмурные облака, голуби, клюющие хлебные крошки, и невыспавшиеся люди: дешевый кофе в картонных стаканчиках и круги под глазами. Мягкое покачивание поезда, ускоряющиеся за окном серые силуэты зданий и мерный стук-стук-стук-стук колес.

Лондон — Мейденхед.

Изредка проглядывающее солнце, мужчины и женщины в странных костюмах, дети в ярких куртках. Кто-то шуршит бумагой, в которую завернут сэндвич, кто-то лениво обмахивается утренней газетой. Назойливо жужжит залетевшая в вагон муха.

Лондон — Хай-Уиком.

Бесконечное мельтешение за окном. Кто-то разгадывает кроссворд, делая пометки простым карандашом. Где-то плачет ребенок. На полу валяется чей-то порванный билет. Шипит вскрытая бутылка газировки.

Лондон — Рединг.

Он едет столько, сколько может высидеть, каждый день — по-разному. Потом — выходит на незнакомой станции: все еще в пасмурное утро, или в бледный полдень, или в тусклый день, и только очень редко — в подернутый розовато-золотистой дымкой вечер. У него на плечах приобретенный за бесценок старый рюкзак с бутылкой воды и парой шоколадных батончиков или пакетиком орехов. С аппетитом последнее время плохо. Он бродит по незнакомым улицам маленьких городков, среди обшарпанных домов и низкого рокота машин. Совершенно бесцельно, просто следуя туда, куда ведут ноги.

Лондон — Фавершам.

Иногда он разговаривает со случайными попутчиками. С добродушными старушками, всегда готовых присесть на ухо "такому вежливому молодому человеку", или со скучающими мужчинами, едущими на работу, или с чересчур общительными детьми. Он придумал с десяток имен и с десяток историй: про родственников, которых нужно навестить, про школьные проекты, про живущих за городом друзей... Эта ложь приносила странное удовлетворение. Не слизеринское наслаждение удачным обманом, и не радость от удавшейся проказы, но ощущение того, что ему удалось урвать крупицы какой-то чужой, незнакомой жизни. Там, где не было всех его проблем и всей той старой боли. Там, где он был кем-то другим.

Лондон — Беркхамстед.

Но лето подходило к концу, и Гарри со смешанными чувствами считал оставшиеся дни. Двадцать восьмое августа, двадцать девятое, тридцатое...

Это было самое странное и самое долгое лето в его жизни.

И впервые он отправился на платформу 9¾ один. С тяжелым чемоданом и клеткой с полярной совой. Без Сириуса и даже без Ремуса.

И что самое странное — платформа выглядела как обычно. Гарри видел Забини, болтающего с матерью, Нотта в сопровождении своего чопорного отца, Трейси Дэвис, обнимающую своего старшего брата. Рыжее многоголовье семейства Уизли, демонстративно держащихся особняком бледных Малфоев, эксцентрично выряженых Лавгудов...

Гарри не стал ни с кем здороваться. Он запрыгнул в вагон Хогвартс-экспресса, втянул чемодан с клеткой за собой и рухнул на сидение в ближайшем купе. Закрыл глаза, ожидая знакомого рывка тронувшегося поезда. И вечного стук-стук-стук-стук.

Садиться в поезд, держа в голове пункт назначения, было странно и непривычно. Но в то же время — правильно. Гарри почувствовал, что скучал по этому. Что скучал по самому себе. По Гарри Поттеру.

Прозвучал последний гудок паровоза, и поезд неспешно отправился в путь: Лондон — Хогвартс.