Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Она стояла перед ним: изящная золотая чаша с выгравированным на боку барсуком, мягко мерцающая в отблесках свеч.

Близко.

Очень близко.

— Возникли какие-то проблемы? — собственный холодный голос звучал как будто издалека, ведь уши уже заполнил шепот — тоже его собственный.

Его, но не его. Другой части него. Давно оторванной частицы, отпечатка, воспоминания.

— Нет, мой лорд, — потупившись, прошептала Белла. Черные кудри завесили половину ее лица, когда-то — прекрасного, теперь... Азкабан изменил ее: припорошил волосы сединой, выел куски из щек, засел на дне глаз несмываемым темным пятном. Она все еще была красивой, его Белла, но красотой потемневшей от времени бронзы.

Она осмелилась улыбнуться, едва заметно, одними уголками губ:

— Гоблинам плевать, в розыске человек или нет. Этих тварей интересует только наше золото.

— Наше золото и их старые обиды, — он упер локоть в деревянный подлокотник и устроил подбородок на ладони. Чаша шептала.

За спиной Беллы стояли двое других Лестрейнджей — молчаливые тени, почтительные и верные. Самые верные.

Сперва его раздосадовала неудача Нарциссы, по его приказу попытавшейся получить доступ к сейфу сестры и не преуспевшей в этом, но теперь он не жалел о том, что чтобы добраться до сокровищей Лестрейнджей — его собственного сокровища, — пришлось организовать им побег из Азкабана. В отличие от оставшейся на свободе шайки тех, кто больше пекся о своей шкуре, эти — свою преданность доказали.

— Хорошо, Белла, — он позволил взгляду снова соскользнуть с чаши на нее. — Я доволен.

Вспыхнувший в ее глазах неприкрытый восторг его позабавил. Почти религиозная одержимость — на такое он насмотрелся еще в детстве и всегда считал религию уделом глупцов и безумцев, но когда за всемогущее божество почитают тебя... Против этого он ничего не имел. Если нужно на кого-то молиться — пусть молятся на него.

Он закинул ногу на ногу, поиграл пальцами и проронил:

— Можете идти.

Все трое поклонились и безмолвно вышли.

То, что ему предстояло, было деликатным процессом. Оно оставляло его уязвимым — ненадолго, но даже крохотное мгновение может стать роковым, когда дело идет о жизни и смерти. Позволить кому-то находиться рядом в такую минуту он не мог, даже Белле.

Рот наполнился слюной.

Еще один шаг.

Предпоследний.

Оставалось кольцо, которого не оказалось на прежнем месте. Даже без подсказок Снейпа было ясно, кто протянул к нему свои жадные загребущие руки — Дамблдор, кто же еще. Проклятый старик вставлял ему палки в колеса с самой первой встречи. Неясно как, но он узнал. Узнал и принял меры.

Где же теперь искать кольцо? Крестраж не уничтожен, он бы почувствовал, так чего добивается старик, удерживая его? Хочет найти способ навредить другим фрагментам души, используя тот, как проводник? Нет, это невозможно — осколки души не перекликаются друг с другом так. Хочет на что-то обменять? На что? Уж не на мальчишку ли, чье тело он занял?

Он провел пальцем по щеке, очерчивая обострившуюся скулу. К телу пришлось привыкать — и к тому, что оно вообще было, и к тому, каким юным оказалось. Он так давно не был мальчишкой, что в его шкуре чувствовал себя странно. Не плохо, просто странно, будто в мантии, пошитой не по фигуре. И все равно — здесь он останется. На долгие годы, а может и навсегда. Уж точно — до тех пор, пока к нему не вернется кольцо. До тех пор, пока не станет единоличным властителем этой хрупкой оболочки. Пока снова не станет целым.

"Потому что ни один из них не сможет жить спокойно, пока жив другой."

Четырнадцать долгих лет, лет упущенных, потраченных впустую — и все потому, что он не смог разобраться с угрозой с первого раза. Злая шутка судьбы, несчастливое стечение обстоятельств. Скоро с этим будет покончено. Он чувствовал победу кончиками пальцев, чувствовал аромат триумфа трепещущими ноздрями. Раз и навсегда лорд Волдеморт обретет неоспоримое могущество.

Он подался вперед и обхватил чашу обеими ладонями. Что-то всхлипнуло, рванулось навстречу, прокатилось по рукам жаркой волной, будто он потянулся в костер за жарящимися каштанами. И потом...

Огромный тронный зал.

Теперь их шестеро: он сам и пять осколков души, вытянувшиеся в шеренгу по его правую руку, как верная свита. Ближе всего — новоприбывший: приятный учтивый юноша с теплой улыбкой и ледяными глазами, так очаровавший Хепзибу Смит. Даже он казался отголоском невероятно далекого прошлого — слишком молодой, слишком... полный.

Следующий, осколок души из медальона, был его точной копией, будто брат-близнец, которого он никогда не имел и, если бы судьба все же извернулась таким причудливым образом, наверняка задушил бы прямо в материнской утробе.

За ним — еще более юный лик. Тот, что был заточен в диадеме: еще не мужчина, но уже не мальчик, в отличие от двух последних.

Том Марволо Риддл, впечатавшийся в страницы старого дневника, был его идеальной маской в школьные годы: такой правильный, такой обаятельный и будто совсем не затронутый испорченностью взрослого мира. Талантливый сирота, юное дарование, всеобщий любимчик — если не считать, конечно, старого дуралея. Гнев, вспыхнувший при воспоминании о старике, на миг отразился в темно-карих глазах молодого Тома. Ничего, до Дамблдора они еще доберутся. До него и всей его своры благочестивых святош, провозгласивших себя борцами за добро и справедливость. От того, какими праведниками они все себя мнили, его тянуло блевать. Пусть сколько угодно зовут его лжецом и лицедеем, но по крайней мере, он на свой счет таких нелепых иллюзий не питал.

И наконец, последний: заблудший кусочек его души, доставивший столько хлопот своей нелепой обреченной борьбой. Все прочие, пускай разделенные и расколотые, были Им. Частью единого целого, пусть и в разные этапы жизни. Но этот... Этого понять было сложно.

Последний Риддл выглядел кривым отражением его нынешнего облика — странная амальгамма риддловских твердых черт и слишком живых, слишком человеческих выражений, которые пришлось выбивать из привычек нового лица. Будто какой-то дальний родственник, без приглашения явившийся на семейное торжество, в нем не доставало льда и черного камня. Его глаза не были двумя кусками красивого стекла — это были глаза смертного человека, один вид которых запускал по пальцам судорожное желание выкорчевать их из глазниц.

Если бы пророчество не было достаточно веским поводом ненавидеть Невилла Лонгботтома, хватило бы этих глаз. Кусочек души был испорчен, перепачкан в склизкой слабости, заляпан чувствами, загажен привязанностями.

Когда он найдет кольцо и все частицы души сольются воедино, с этой — могут возникнуть проблемы. Но он не сомневался: раздавить и очистить, привести ее в первозданный вид будет несложно. Это все еще его душа.

Семь снова станут одним, чтобы раз и навсегда уничтожить Последнюю Угрозу.

"И последний же враг истребится — смерть."

Верно. И потом, когда с этим будет покончено, он сможет начать весь процесс заново.