Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Когда Гарри открыл глаза, за окном еще было темно.

Начало декабря, дни становились все короче и короче, но Гарри не любил это время года по другой причине.

Третьего ноября был День рождения Сириуса. Двадцать пятого декабря было Рождество. Обычно именно в промежутке между этими двумя радостными событиями Сириус чувствовал себя хуже всего.

Гарри так до конца и не понял, что именно происходит с Сириусом и почему — может быть, это была какая-то неизлечимая магией болезнь, а может, последствие какого-нибудь темного проклятия, полученного во время войны, а могло и вовсе быть так, что Сириус просто таким родился. Но факт оставался фактом: у него случались периоды, когда он целыми днями, а то и неделями не вылезал из своей комнаты. Он не возился с мопедом, не распевал песни, не хохотал над очередной глупой выдумкой "Придиры" — не делал вообще ничего из того, чем занимался обычно, просто лежал на кровати или молчаливым призраком шатался от стены к стене. Гарри даже не был уверен, мог ли он в такие дни колдовать: волшебная палочка Сириуса из черного дерева тогда валялась на тумбочке и покрывалась пылью.

В ноябре они не навещали родителей Гарри.

Гарри достаточно быстро научился заботиться о себе сам. Приготовить еду, помыть посуду, протереть пыль на книжных полках — как выяснилось, чтобы справляться с этими нехитрыми заданиями, совсем даже не обязательно уметь колдовать. Гарри даже был рад тому, что это занимает больше времени и усилий, чем один-единственный взмах волшебной палочкой, — так ему было чем себя занять, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

Неприятные мысли, конечно, крутились вокруг того, что его крестный равнодушным взглядом сверлит потолок без сил или без желания спуститься на кухню и позавтракать как нормальный человек. С аппетитом у Сириуса в эти дни тоже были проблемы: за осень он обычно сбрасывал не меньше десяти фунтов. Единственное решение, которое Гарри нашел, — это приносить тарелку с едой прямо к нему в комнату и, если приходилось, силой запихивать ему в рот ложку за ложкой, приправляя это угрозами, что сам Гарри не станет есть, пока не поест Сириус. Тогда Сириус, бывало, улыбался и даже говорил "спасибо", но Гарри чувствовал, сколько усилий у него уходит на эти самые простые человеческие реакции, и у него сжималось сердце.

И самым жутким было то, что никогда нельзя было сказать точно, в какой момент это начнется и в какой момент закончится.

В Доме-на-отшибе никогда не бывало тихо — казалось, Сириус поставил своей целью зачаровать как можно больше предметов, чтобы прогонять тишину прочь: со стуком открывались и закрывались окна, книги перелетали с места на место, шурша страницами, ложки принимались отбивать о крышку кастрюли бодрый марш, протяжно скрипели половицы, радостно трещал, пожирая дрова, огонь в камине, занавески хлопали на несуществующем ветру, стулья выдвигались из-за стола сами по себе, хлопали дверцы шкафов... Словом, тишине здесь были не рады. И Гарри понимал почему. Не знал только, кому из них двоих это помогало больше. Наверное, обоим.

По вечерам Гарри приходил и читал Сириусу книги, забравшись в изножье его кровати. Никаких учебников или энциклопедий, только развлекательную литературу: сказки барда Бидля, комиксы про Мартина Миггса и Луни Нонби, похождения Хобин Робба во владения драконов и прочие легкие книжки. Сириус слушал, лениво перебирая пальцами нестриженные волосы, а Гарри утешал себя тем, что делает хоть что-то.

Конечно, этого было мало. Но с некоторыми вещами в этом мире ничего было не сделать: только как-нибудь переживать их.

Однажды Гарри услышал, как Сириус говорит Ремусу, мол, то, что он испытывает, похоже на присутствие дементора, и Гарри — все равно что шоколад. Этого было достаточно, чтобы Гарри поверил: все не зря.

Помедлив еще немного, Гарри все-таки вылез из-под теплого одеяла. Выстуженный за ночь пол обжег босые ноги. Поджимая пальцы, Гарри подошел к окну.

На улице шел снег, и единственным источником света были разноцветные фонарики, развешанные на дереве перед главным входом. Фонарики весело перемигивались друг с другом, и Гарри сразу почувствовал себя лучше.

Натянув бордовый вязаный свитер поверх пижамы, Гарри почистил зубы и спустился вниз, скрипя ступенями. И замер, насторожившись, как настораживаются собаки, почуяв что-то вкусное.

Дверь в кладовку-гараж была открыта. И оттуда как раз в этот момент раздался звон настолько громкий, что его явно нельзя было отнести к фоновым звукам Дома-на-отшибе.

В мгновение ока Гарри оказался на пороге.

— Раздери меня тролль, — поприветствовал его Сириус, жестом показывая на завалившийся набок мопед. — Этот железный конь чуть не оттяпал мне лапу.

Гарри молча бросился ему на шею.

И только затем, с трудом заставив себя расцепить руки, похлопал мопед по хромированному боку и попытался его оправдать:

— Он просто соскучился.

— Я тоже соскучился, — заверил Сириус с улыбкой. И, кряхтя, принялся поднимать мопед. — Прокатимся?

Гарри энергично закивал.

Внутри все пело.

— Мне сходить одеться?

Но Сириус только махнул рукой и, наставив на него палочку, наложил согревающее заклятие.

— Запрыгивай.

По мнению Гарри, мопед по многим аспектам проигрывал метле. Не было плавности, не было той связи между метлой и ее наездником, когда чувствуешь, что метла откликается на любое движение и готова немедленно исполнить любую команду.

Но когда он, крепко держась за сидевшего впереди Сириуса, взлетел вверх, оглушенный ревом двигателя, все эти мысли вылетели из головы. В лицо ударил снег и зимний воздух, но холода Гарри не почувствовал, только восторг: небо рванулось навстречу. Земля осталась позади. И с ней — земные переживания.

Мопед, виляя среди воздушных потоков, поднялся над Домом-на-отшибе и помчался вперед, над кромкой деревьев, над бесконечным лесом, в бесконечное небо.

Впереди на горизонте занимался рассвет.