Гарри Поттер и Мальчик-Который-Выжил-Из-Ума (джен)

Впервые за два года в Хогвартсе Гермиона решила не идти на занятия. Не потому, что заразилась жуткой болезнью, которую не может вылечить за пару минут мадам Помфри; не потому, что кто-то из профессоров сказал ей, что она ушла вперед программы и нечего ей тратить время на нескольких следующих уроках. Просто потому, что она не могла встать с кровати — таким тяжелым было тело, особенно голова.

Она проплакала почти всю ночь, а когда наконец заснула, во снах ее преследовали собирательные образы всех чудовищ, о которых она прочла за последние месяцы. Она бежала и бежала по мрачным коридорам замка в прерывистом свете факелов, не обращая внимание на летящее в спину низкое и угрожающее "грязнокровка", до последнего надеясь найти ключ — ключ, раскрывший бы загадку Тайной Комнаты. Загадку, которую она, несмотря на все усилия, так и не сумела разгадать. А теперь Гарри лежал на койке в Больничном крыле, окаменевший и безжизненный, как все остальные жертвы, и виновата в этом Гермиона — если бы только она приложила больше усилий...

Но когда Парвати и Лаванда ушли, Гермиона поняла, что физически не может оставаться в одиночестве — просто сойдет с ума. Поэтому она заставила себя слезть с кровати, натянуть школьную форму, побросать в сумку учебники и преодолеть бесконечную лестницу вниз, в гостиную. Эти простые повседневные действия потребовали столько усилий, что из проема за Полной Дамой Гермиона выходила в мрачной уверенности, что до класса ей не дойти даже за тысячу лет.

На Трансфигурацию она пришла — беспрецедентно — с опозданием на пятнадцать минут, но профессор Макгонагалл — беспрецедентно — никак не выразила свое неудовольствие.

Гермиона не знала, зачем и пыталась — ее кролик даже не подумал превращаться в цилиндр, только перебирал лапками да дергал носом, как будто вот-вот чихнет. Трансфигурация, обычно дававшаяся Гермионе легче, чем всем ее однокурсникам, не проходила совсем, будто в ее руке была простая деревяшка, а не волшебная палочка. Почему-то маячащее на горизонте первое в жизни "Отвратительно" Гермиону не пугало.

Урок только закончился, а у дверей своих учеников уже ждал профессор Локхарт, как всегда безупречный и сияющий. На дне мутного болота, в которое превратились чувства Гермионы, вдруг забурлило что-то жгучее. Злость. Как этот якобы величайший колдун может разгуливать по школе так беззаботно и весело, когда жертвой стал уже четвертый ученик? Почему великий Гилдерой Локхарт еще не разыскал Тайную Комнату? Не спас Хогвартс от жуткой напасти, как избавил целую деревню от терроризирующего ее оборотня?

"Написал, что избавил", — веско напомнил внутренний голос, немного напоминающий голос Гарри.

И правда — написал, что избавил. Гермиона поняла: этот голос жил в ней уже давно. Просто до этого момента она зажимала уши.

Что ж, вот ей и урок.

— Боюсь, сегодня мисс Грейнджер пропустит ваше занятие, профессор Локхарт, — услышала Гермиона откуда-то издалека и вздрогнула. Она напрочь выпала из реальности.

Дверь в кабинет захлопнулась, отрезая ее от однокурсников и ряженого клоуна. Гермиона опустила голову. Сейчас она получит заслуженный выговор за свой бесповоротный провал на уроке.

Но вместо этого произошло то, от чего удивленно всколыхнулось даже то самое мутное болото: профессор Макгонагалл поставила перед ней чашку чая и коробку имбирного печенья.

— Друзьям это должно быть особенно тяжело. Если вы хотите о чем-нибудь со мной поговорить... — голос профессора Макгонагалл, утратив официальную чеканность, звучал почти незнакомо, очень просто и человечно. Гермиона слышала от нее такой тон впервые — впервые видела эту сторону своего декана.

И она хотела поговорить, но вряд ли о том, что ожидала профессор Макгонагалл.

— Когда поймают Наследника Слизерина? — спросила Гермиона, разглядывая имбирную русалку у себя в руке.

Конечно, у профессора Макгонагалл не было ответа на этот вопрос.

Но Гермиона вдруг вспомнила: она все еще может продолжить искать ответ сама. Даже если Гарри больше нет рядом.

Был и другой человек, обладающий знаниями, недоступными Гермионе, и которому после вчерашнего уже не могла быть безразличная сложившаяся ситуация.

Даже если это был человек, которого Гермиона презирала всей душой и с которым никогда не заговорила бы при других обстоятельствах. Гарри доверял ему.

Когда уроки закончились, Гермиона решительно направилась к подземельям.

* * *

— Малфой.

Когда Драко окликнула Гринграсс, он сидел в общей гостиной с книгой в руках. За последний час он не прочитал ни строчки и даже не мог с уверенностью сказать, как книга называется, но нужно было поддерживать видимость того, что все в порядке. Малфои не показывают слабость. Отец бы ни на секунду не утратил самообладания.

(Но в голову настойчиво лез образ тихо плачущей мамы, когда в прошлом году пришло известие о смерти ее отца, Сигнуса Блэка.)

Драко медленно поднял голову, словно действительно оторвался от увлекательного чтения.

— В чем дело? — поинтересовался он без эмоций. Голос был чужим.

Гринграсс кивнула на выход из гостиной.

— Тебя хочет увидеть Грейнджер, не знаю зачем. Паркинсон, кажется, пытается самостоятельно ее отвадить, — губы Гринграсс на мгновение скривились, — но я подумала, что ты захочешь узнать.

Все тем же чужим тоном Драко произнес какую-то благодарственную банальность, хотя от услышанного у него чуть глаза на лоб не вылезли. Грейнджер? Его хочет видеть Гермиона Грейнджер?

Правильно было бы проигнорировать это известие — выслушивать, что хочет сказать ему какая-то гриффиндорская грязнокровка, точно было ниже достоинства Малфоя, но неясные надежды не давали ему просто остаться в кресле. Вдруг это что-то важное? Вдруг что-то про Гарри?

К счастью, говорила Гринграсс тихо, а в гостиной почти никого не было — в Слизерине сейчас царили самые мрачные настроения, ведь до этого никто и подумать не мог, что чудовище могло напасть на кого-то из них. Все изменилось: из охотников, или хотя бы группы поддержки охотников, весь факультет разом оказался в роли потенциальной жертвы. Полукровки всерьез обеспокоились, и даже некоторые чистокровные почувствовали себя неуютно.

Драко оставил книгу на подлокотнике. У входа в гостиную разгорелось жаркое противостояние: Пэнси Паркинсон грозно советовала Грейнджер убираться подобру-поздорову, поскольку грязнокровкам здесь не рады, а та, в свою очередь, с непрошибаемым стоицизмом твердила, что ей нужно увидеть Малфоя. В другой день Драко с любопытством понаблюдал бы за развитием событий, но сегодня у него не было ни желания, ни даже времени — это странным образом периодически вылетало из головы, но великий час приближался: сегодня отец во главе попечительского совета должен был вытурить Дамблдора из Хогвартса. Жаль только, Драко был не в подходящем настроении, чтобы предаваться сладостному триумфу.

— В чем дело? — холодно осведомился он, прерывая новый виток перепалки. Их с Грейнджер взгляды встретились — ну что ж, по крайней мере, она больше не смотрела на него так, будто была лучше по праву рождения.

— Нам нужно поговорить, — про Паркинсон Грейнджер тут же забыла, но та, разумеется, такого вопиющего пренебрежения не потерпела.

— Да кем ты себя возомнила, чтобы что-то от него требовать?! — от визгливого голоса однокурсницы у Драко сразу заболела голова. Надо отделаться от нее, да побыстрее.

— Я сам здесь разберусь, — он как мог постарался скопировать властные интонации отца. Паркинсон вытаращилась на него, удивленно и обиженно.

— Но Драко... — опять эта фамильярность. Как будто он разрешал называть себя по имени — они ведь даже близко не друзья. Мать не зря всегда сетовала, что слово "манеры" для Паркинсонов пустой звук.

— Сам. Разберусь, — повторил Драко отчетливо, и на этот раз подействовало. Надувшись, Паркинсон скрылась в гостиной. Надо как-нибудь выразить ей свое расположение в ближайшие часы, если он не хочет, чтобы сплетни о том, будто Малфой якшается с грязнокровками, разнеслись по всей школе.

— Так в чем дело? — нетерпеливо спросил Драко, когда они остались вдвоем. — Если ты тоже пришла доставать меня бреднями про то, что это я Наследник Слизерина...

— Разумеется, ты не Наследник Слизерина, — перебила его Грейнджер так ядовито, что Драко почти обиделся — неужели для всех, чей интеллект хоть немного превосходит среднего безмозглого гриффиндорца, он кажется настолько невероятной кандидатурой? Хотя после вчерашнего... Да. Да, наверное. И словно подтверждая его мысли, Грейнджер добавила: — Я думала так раньше. Но ты бы не напал на Гарри, я в этом уверена.

— Очень хорошо, — обронил Драко, не подтверждая и не опровергая ни одно из высказываний, потому что первое правило хорошего интригана: оставлять себе свободу маневров. — Тогда что тебе от меня нужно?

— Ты должен знать что-нибудь о Тайной Комнате, — вот так непрошибаемая уверенность. — Ты потомственный слизеринец, из древнего рода. А если не ты, то хотя бы твои родители, — Грейнджер говорила настойчиво, ее голос отчаянно звенел в холодной тишине подземелий. — Я знаю, что мы терпеть друг друга не можем, но это сейчас не важно. Мы должны что-нибудь сделать, чтобы помочь Гарри и всем остальным. Мы должны объединиться, как тогда, на шахматной доске, и у нас получится!

Драко вздрогнул от напоминания о шахматном эпизоде погони за философским камнем, который он все эти месяцы старательно затирал в памяти.

Гермиона Грейнджер напряженно замерла. Она тяжело дышала, с нездоровым румянцем на бледных щеках, вся растрепанная, точно одевалась наугад и в темноте — внешний вид, от которого любой член приличного общества бы пришел в ужас. Но Драко подумал не об этом — он подумал о том, что сейчас Грейнджер выглядит воплощением гриффиндорского духа. Не того гриффиндорского духа, который выражался в слабоумии и бессмысленной импульсивности, а настоящего духа Гриффиндора, тех времен, когда Годрик и Салазар еще были верными друзьями, дополнявшими друг друга своими силами и слабостями.

(Может быть, это была только легенда, но прямо у них на глазах ожила другая легенда, легенда о Тайной Комнате, так могли ли они пренебрегать древними преданиями?)

Драко хотел сказать "да". В глубине души Драко действительно хотел сказать "да". Гарри бы точно посоветовал ему согласиться.

Но... Гарри здесь не было. Он лежал окаменевшим в Больничном крыле, и Драко был один, совсем один. У него больше не было друзей в Хогвартсе; Крэбба и Гойла нельзя было зачесть даже пародией на товарищей, просто два верных пса. Все, что у Драко оставалось — его факультет и его семья. Как слизеринец и как Малфой, он мог ответить только одним образом:

— Я не собираюсь иметь никаких дел с грязнокровками.

Они стояли прямо перед слизеринской гостиной. Его отец, возможно, уже на территории Хогвартса. Что еще он мог ответить?

Драко принял решение и собирался следовать ему до конца, так почему ему не становилось легче? Почему сердце билось в груди тяжелым молотом, болезненно сжимаясь с каждым ударом?

Лицо Грейнджер окаменело. Медленно, на нем проступило уже знакомое выражение высокомерной брезгливости. Да как она смеет так на него смотреть?! Но собственное возмущение показалось Драко наигранным и фальшивым.

— Сегодня я поняла, что глубоко ошибалась, считая одного человека очень хорошим, — произнесла Грейнджер без эмоций. — И мне жаль, что однажды через это придется пройти и Гарри.

Не говоря больше ни слова, она развернулась на каблуках и ушла, не обернувшись ни разу. Драко сжал зубы и несколько раз выдохнул, чтобы успокоиться. Да что она может знать? Как будто бы кто-то интересовался ее мнением!

Вот только...

Он вернулся в гостиную, нимало не удивившись, обнаружив, что Паркинсон все это время подслушивала у двери. Отлично, можно не переживать за свою репутацию.

Драко подхватил забытую книгу и снова устроился в кресле, глядя на пляшущий в камине огонь. Закрыл глаза и крепко сжал обложку, чтобы ни один случайный наблюдатель не заметил, как у него дрожат пальцы.

Вот только после сегодняшнего разговора ему очень легко было представить, как такое же выражение высокомерной брезгливости появляется на лице Гарри.