Пряничного человечка застрелят в десять ноль одну (джен)

Себ почувствовал, что не один в комнате, ещё до того, как окончательно проснулся. Он слышал рядом чужое дыхание. Мозг запустился вполоборота, и воспоминания о том, что было вчера, отозвались очень болезненно. Но Себ не стал обращать на них внимание и резко открыл глаза.

Джим сидел на том же стуле и в той же позе, что и накануне. Как будто провёл так всю ночь.

— С добрым утром, детка, — улыбнулся он как-то подозрительно нормально. За ночь его костюм смялся, на подбородке и щеках показалась неровная щетина. Сейчас его очень легко было принять за обычного человека. Просто приятеля, который заскочил в гости с утра пораньше.

— Вы не спали? — спросил Себ чуть хрипло. Прочистил горло.

— Не время, — отозвался Джим. — Ещё нет.

И иллюзия нормальности тут же рассеялась. Стало неуютно.

— Ты ни разу даже не пошевелился, — вдруг задумчиво сказал Джим. Слегка наклонил голову на бок. — И ни звука. Ты спишь как труп, дорогой.

Джим разглядывал его внимательно и как будто даже настороженно. У Себа мелькнула странная догадка: Джим остался, потому что думал, будто Себа будут мучить кошмары. Как они мучали бы самого Джима, возможно.

— Я вообще спокойно сплю, — ровно ответил Себ, откинул одеяло и встал.

Он понятия не имел, что ему предстоит сегодня, но слова Джима о том, что спать ещё не время, давали понять ясно: на вчерашнем взрыве ничего не закончилось.

Он подошёл к шкафу, чтобы достать чистую футболку, и тут лопатками почувствовал колючий взгляд.

Обернулся.

Джим всё так же сидел, немного наклонив голову, но теперь смотрел (Себ поёжился) жадно. Поза стала напряжённой. Губы чуть приоткрылись.

— А ты хорош, детка, — проговорил Джим негромко.

Сосредоточившись на ровном дыхании, Себ снова повернулся к шкафу и спокойно оделся. И только потом спросил:

— Какого чёрта?

Джим визгливо, истерично расхохотался.

— Видел бы ты своё лицо, дорогой.

Он не видел. Но в целом, знал возможности своей мимики и сильно сомневался, что на его лице появилось какое-то очень уж интересное выражение. Впрочем, Джим ведь наблюдательный.

— Дурацкая шутка, — сказал он и тут услышал позади скрип.

Джим растянулся на его кровати, не удосужившись даже снять ботинки, закинул руки за голову и прикрыл глаза.

— Не бойся, дорогой, — сказал он задумчиво, — я мог бы уложить тебя в постель, но не буду. Твоя девичья честь неприкосновенна.

Почесав в затылке, Себ решил, что лучше обойтись без комментариев. Будь у Джима открыты глаза, он на доступном жестовом показал бы, что думает по этому поводу. А словами — не формулировалось. Так что он просто отправился в душ — и плевать, что уже натянул чистую одежду на грязное потное тело.

Дурацкие замечания Джима, как ни странно, оказались полезны. Как будто слегка встряхнули.

Но это не значило, что, закрыв глаза и встав под горячие струи воды, Себ не увидел тот взрыв и не услышал последний вздох слепой старухи. Просто пережить, подождать, пока не станет легче. Оно станет, Себ знал. Но сейчас на душе было дерьмово, пусть и лучше, чем вчера. Он выспался. Удивительно здорово, учитывая, что рядом сидел (и вряд ли неподвижно) Джим. Не то, что без кошмаров — без единого смутного образа во сне.

Голова казалась всё ещё несколько пустой, зато отдохнувшей. Глаза работали как нужно, пропало жжение. Теперь только не вспоминать про взрыв и двенадцать погибших человек, занять себя каким-нибудь делом — хоть завтраком, — и будет хорошо.

Из кухни доносился шум воды, в воздухе чувствовался запах чего-то жареного. Себ нахмурился и осторожно заглянул внутрь.

Джим, нацепив поверх мятого костюма фартук, слишком ему длинный, ловко жарил панкейки.

Себ осторожно прислонился плечом к дверному косяку, наблюдая за сумасшедшей картиной. Джим коротко взглянул на него, но ничего не сказал и продолжил своё дело. И только сняв последний панкейк и поставив на стол рядом с двумя чашками и чайником чая полную тарелку, Джим спросил:

— Почему нет?

— Что — нет? — не понял Себ.

Повинуясь требовательному жесту, сел за стол, положил себе сразу четыре панкейка, разлил чай. Джим недовольно раздул ноздри и повторил вопрос:

— Почему нет? Почему ты считаешь, что я не могу готовить завтрак?

Себ даже не был уверен, что успел сформулировать эму мысль. Но, если задуматься, то да, он действительно был очень удивлён.

— Я не знаю, — пожал он плечами.

Джим сделал небольшой глоток чая без молока, к еде даже не прикоснулся. А вот Себ ел с удовольствием. Джим умел готовить. Как будто каждое утро жарил на завтрак чёртовы панкейки.

— Давай, скажи. А потом я отвечу на твой вопрос.

— Не знаю, правда. Просто вы… — Себ пожал плечами, — не любите пачкать руки. Во всех смыслах.

— Не люблю, — очень серьёзно согласился Джим. — Но не значит, что я не могу, — он отвёл взгляд куда-то в сторону, за спину Себа, — не всем везёт родиться изнеженными маленькими принцами, представь себе, — Себ нахмурился, пытаясь угадать, о чём и о ком он. — Не всех опекают с раннего детства, боятся, как бы деточка не ушибся и не обжёгся.

Глаза Джима стали пустыми, потеряли всякое выражение. И Себ в который раз подумал, что от этой мгновенной смены настроений ему жутко. Зато он догадался, кто это принц-белоручка. В последнее время только Шерлок Холмс вызывал у Джима настолько сильные чувства.

— Она тогда просто ушла, — не в тему сказал Джим. — Бум, — прибавил он, щёлкнул языком и высоко, немелодично пропел: — Ту-ра-лу-ра-лу-ра, тише, не плачь… Не важно, — он снова сфокусировал взгляд на Себе. — Твоя очередь, детка.

Он спросил бы его о матери, если бы нашёл в себе смелость. Хотя, на самом деле, и спрашивать ничего не требовалось. Если вспомнить все его прошлые оговорки, Себ, кажется, неплохо догадывался о том, что произошло, и без уточнений. Поэтому он выбрал более безопасную тему:

— Вы остались со мной вчера. И теперь вот завтрак. Зачем?

Джим, похоже, был доволен вопросом.

— Детка, ты учишься. Я отвечу, но тогда будет ещё один раунд, — он поставил локти на стол, подвинув чашку, проследил за тем, как Себ доедает шестой панкейк, и сказал: — Потому что это интересно.

— Это не ответ, — заметил Себ.

— Это полноценный и развёрнутый ответ, но ты не в состоянии его понять. Иногда ты примитивнее одноклеточного, Себастиан, — он вздохнул, — и это было бы скучно, если бы… так было всегда, понимаешь? Ты должен был вчера сломаться. Но ты снова цел.

Звучало обидно. Но спорить с Джимом он не собирался, поэтому продолжил завтрак. И совершенно не ожидал, что Джим добавит весело:

— А ещё, это ведь входит в понятие дружбы, правда?

Себ рассмеялся:

— Да, вполне. Почти всё. Ладно, я понял. Я ваш тупой одноклеточный друг с нестандартными реакциями.

Джим откинулся на спинку стула и довольно фыркнул.

— Подходит. Мой ход, дорогой.

— Валяйте, — согласился Себ.

После сытного завтрака и горячего чая ему стало спокойно и хорошо. Несмотря на присутствие Джима — а может, как раз благодаря ему, — заторможенность понемногу проходила. Он чувствовал вкус еды, мог улыбаться шуткам, пусть и сомнительным.

Джим откинулся назад на стуле, приподнимая его на двух ножках, и спросил:

— Что это была за эмоция? Когда я сказал, что мог бы уложить тебя в постель?

Серьёзно?

Похоже, что да. Джим смотрел заинтересованно и однозначно ждал ответа.

— Что ты почувствовал?

— Это была смесь злости и усталости, Джим, — сказал Себ. — Эти ваши шуточки не задевают, но приедаются.

Джим довольно улыбнулся.

— Думаешь, я шутил, детка?

— Точно, — кивнул Себ.

— Почему?

— Технически, это уже третий вопрос. Но я отвечу. Потому что если это будет не шутка, я разобью вам лицо.

Чёрт его разберёт, как работает голова Джима. Во всяком случае, эта угроза ничуть его не расстроила, он великодушно разрешил:

— Делай свой ход, — и добавил: — Только постарайся, не роняй планку.

Почесав в затылке, Себ попытался выбрать что-нибудь действительно интересное. О вчерашнем (а тем более, о сегодняшнем, что бы там ни предстояло) говорить не хотелось совершенно. Упоминать Шерлока Холмса тоже было бы лишним.

— Вы вчера рассказывали… — неуверенно произнёс Себ, — как вы отравили человека под музыку. Зачем?

Джим закатил глаза.

— Под музыку. Детка, мне больно. Я травил самых разных людей под самую разную музыку. Как-то пытал одного парня под Армстронга. Вернее, при мне пытали. А Уолли умирал под «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта. И видит бог, я хочу верить, что это имя тебе знакомо.

Себ пожал плечами:

— Я не особо разбираюсь в музыке. Но да, знакомо. Я даже на концерте был… с Эмили. И Армстронга тоже я знаю.

— Хвала небесам, — пробормотал Джим, опустив стул на все четыре ножки. — Вчера я говорил про Уолли. А зачем? Он решил, что может мной распоряжаться, — он сглотнул. — Он мне нравился. Такая прорва упущенных возможностей. Талант при отсутствии морали…

Себ слушал молча, уже осознавая, что не стоило об этом спрашивать. Джим чуть прикрыл глаза и, похоже, погрузился в мысли или воспоминания. Но продолжал говорить:

— Не такое уж частое сочетание за пределами романтической литературы. Натуральный ублюдок. Он говорил, что не может без меня жить. Не захочет. Я помог ему, детка.

Тяжело выдохнув, Джим опустил голову. Себ жалел, что спросил об этом. Очень зря.

— Простите, — сказал он.

Джим открыл глаза и посмотрел на него удивлённо:

— Это был хороший вопрос. Отличный, детка. Может, немного не достаточно острый, но ты определённо делаешь успехи. Ещё год-другой, и игра станет по-настоящему интересной.

Он встал из-за стола, снял и аккуратно повесил на крючок фартук, пригладил волосы. Наморщил нос.

— Нас ждут дела, детка. Но мы продолжим позже.

Вот и конец передышке.

— О, не смотри так. Сегодня никто не умрёт. Я обещаю. Я дал ему очень простую загадку, он справится с ней на раз. Если повезёт — даже не придётся бегать.

Себ кивнул, толком ничего не поняв, да и не стараясь вникнуть. Разве что обещание Джима его порадовало. Он не был уверен, что сумеет повторить то, что сделал вчера вечером.

— Я пришлю тебе адрес, дорогой. Не скучай.

И Джим послал ему воздушный поцелуй, прежде чем выйти из кухни. Вскоре открылась и закрылась входная дверь. Себ залпом допил чай, зажмурился до ярких, похожих на отсветы от взрыва, пятен перед глазами, и мысленно повторил то, что сказал Джим: «Сегодня никто не умрёт».