Пятеро в молчании (гет)

Часы показывали половину третьего ночи. Лежа на кровати и глядя в потолок, я всё ещё не мог поверить, что остался в доме у Поттера. Сон как рукой сняло. Эти два события абсолютно точно были связаны друг с другом.

Подушка едва ощутимо пахла свежескошенной травой. Казалось, будто сплю в каком-то сарае. Или в чистом поле.

А ещё из головы никак не лезла мысль о Нотте.

Тео никогда не был дураком. И если бы кто-нибудь спросил меня, способен ли он провернуть хитроумный план, цель которого при этом оставалась понятной только ему — я бы сказал, что способен. Но легче от этого не становилось, и в мозгу всё билась и билась настойчивая мысль: зачем устраивать такой переполох? Какая ему, или им, от этого выгода?

А ведь Тейлора убили из обыкновенного магловского пистолета. И это, если взять во внимание то, что ни у Тео, ни у других, кто поддерживал Лорда, не было палочек, многое объясняло. Но и тут нельзя было выделить какую-то одну из причин, почему его выбрали в жертвы, да к тому же перед этим держали несколько дней живым. Если он действительно что-то узнал о шпионе, что разгуливал по отделу, то почему ничего не сказал своему напарнику? Или Грейнджер? Или Поттеру?

Может именно потому, что он ничего и не узнал?

Его смерть вполне могла быть случайностью. Совпадением. Шпион нечаянно узнал, что Тейлор засадил папашу Нотта за решётку, он же — что его отстранили, и доложил Тео? А тот, спустя столько лет, решил воспользоваться возможностью отомстить? Но вот зачем его держать живым несколько дней всё равно не ясно.

Чувства были смешанными. Мы не виделись с Ноттом со школы, но холодный расчёт и почти что уникальная способность просчитывать ситуацию на множество ходов вперёд всегда были его отличительной чертой. И тут — банальная месть? На него похоже не было. Ведь именно он, когда Поттер дал интервью «Придире» по поводу происшествия в отделе тайн, где засветился не только мой папаша, но и его, и Крэбба, и Гойла, отговорил нас от принятия каких бы то ни было мер. Мол, всему своё время. А ведь я тогда был готов чуть ли не на убийство.

Но из этой теории вытекал ещё один вопрос: совпадение ли, что Тейлор получил отстранение на неделю именно тогда? Да и этот «отпуск»… Нет, это уже слишком. Уж на случай с дракой Тео повлиять никак бы не смог.

Ещё тогда, когда Нэнси сообщила, что я «достал Тейлора», появились сомнения. Он так просто решил отдать дело кому-то другому? Дело, над которым работал не первый месяц? Случайностью это было или нет, но через два дня Форд сообщил, что он не выходил на связь двое суток.

Значило ли это, что он пропал как раз в среду?

В то время Грейнджер ещё подозревала меня как шпиона. В ту злополучную пятницу мы оба получили отстранение от Форда, а после этого он вдруг передумал и решил передать дело в дисциплинарную комиссию. Зачем Форду, который не раз предупреждал о том, что отстранит от работы, передавать дело для официального разбирательства? Вряд ли это можно было объяснить жаждой справедливого «суда».

Но и этому в памяти отыскалось объяснение.

Тогда же, в пятницу, в отдел приходила Грейнджер. Эти два события определённо были связаны. Скорее всего, именно после её прихода Форд и принял решение о комиссии. Вернее, его попросили принять это решение. Субботний день ушёл на то, чтобы подготовить документы для подачи жалобы, и в воскресенье мы оба получили вызовы на разбирательство. Тейлора к работе не допустили, а вот я обошёлся малой кровью. Но почему?

Над ответом снова долго думать не пришлось, он был прост: чтобы я был на виду.

В понедельник Грейнджер появилась в отделе, чтобы работать со мной и Стюартом. Тогда я удивился: зачем привлекать кого-то со стороны для банальных поисков подозреваемого? Да и кабинет ей дали рядом с нашим. А спустя неделю Грейнджер сама призналась, что думала, будто драка была затеяна специально. Вполне возможно, что Тейлора, раз уж он был привлечён к поискам шпиона (и не зря же именно он вёл дело об ограблениях), решили попросту убрать подальше. У меня бы не было возможности пересечься с ним в ближайшее время, пока Грейнджер вынюхивала в отделе. И внезапный «отпуск», конечно, был не выбором, а приказом.

Может, это было мерой предосторожности, а может, чтобы взрывной характер Тейлора не похерил всё дело. Но факт оставался фактом: на какое-то время его отодвинули от расследования. И тут к делу подключился убийца, воспользовавшись информацией, полученной от шпиона. Язык не поворачивался назвать Теодора Нотта убийцей. Пока что. Пока тому не было железных доказательств.

Стоило лишь подивиться тому, насколько умно, если, конечно, эти догадки были правдой, действовала команда; а я был почти уверен, что всё именно так. Разве что часть с Тейлором была под вопросом. Но уточнить эти моменты теперь несложно.

И всё же.

Если бы не Стюарт, который уже работал с подслушивающими устройствами до поступления на службу в отдел к волшебникам, то никто и никогда не нашёл бы жучка, а моя чрезмерная подозрительность так и осталась бы пустой паранойей.

Но как бы отлично не работали Грейнджер, Поттер и их «команда мечты», это не умаляло другого: зачем кому-то устраивать в волшебном сообществе такой бардак. Чего может хотеть чистокровный волшебник, потерявший статус, свободу и достоинство?

Ответ очевиден: вернуть потерянное. Но очевидность этого ответа бесила ещё больше. Каким образом переполох мог вернуть расположение к бывшим пожирателям и их семьям?

Поворочавшись под жуткий скрип кровати, перевернулся на другой бок, лицом к двери, которая зияла в темноте ещё более чёрным прямоугольником. Хмель почти сошёл на нет, да и было бы чему сходить. Всё же, я слегка опасался, что Уизли решит выкинуть что-нибудь ещё, к виски он прикладывался как заправский алкоголик, а потому оставаться трезвым было верной тактикой.

В такие бессонные ночи, когда ещё жил с родителями, я предпочитал бродить по дому. Тёмные переплетения коридоров, которые мог бы пройти даже не глядя, настолько хорошо их знал, странным образом успокаивали. Скрипели ли полы в мэноре? Наверное, всё-таки нет.

И только несколько секунд спустя понял, почему эта мысль вообще пришла в голову. За дверью, в коридоре, совершенно точно кто-то крался, осторожными шагами выдавливая из половиц какофонию протяжных скрипучих звуков. Остаться здесь было самым дурацким решением. Любой посторонний звук моментально воспринимался как враждебный.

Деревянные доски тут же заскрипели, едва я коснулся их. Осторожно, но из-за треклятых скрипучих половиц это было бессмысленно, подошёл к двери, отодвинул задвижку и слегка приоткрыл дверь. Коридор был абсолютно пуст. Почувствовал себя самым настоящим кретином; больше не слышалось ни звука. Показалось?

Постояв ещё секунд пять, почти было поверил в это. Но из дальнего конца коридора, из-за одной из дверей, послышалось отчётливое ругательство. И я точно знал, чей это был голос. Любопытство взяло верх. Быстро влез в брюки и накинул рубашку, вышел в коридор, стараясь ступать тихо. Что, впрочем, не особо удавалось.

В конце коридора чёрную плоскость пола расчерчивала бледная жёлтая полоска света. Прислушался, но никаких голосов не услышал. Что же там делала Грейнджер, одна и посреди ночи?

Комнату слабо освещали несколько оплывших свечей и камин. Как только ступил на порог комнаты, то сразу понял, что это было что-то вроде библиотеки. Здесь витал характерный запах старых книг, миндаля и ещё чего-то сладковатого. Как и в той гостиной, где вся компания коротала вечер, пол был устлан толстым ковром. Стены почти полностью скрыты за высокими шкафами без дверец, и сотни книг заполняли полки. Посреди комнаты, обращённые к камину, стояли два тёмных кресел. Над верхушкой одного из них торчал клочок кудрявых волос. Похоже, она не услышала шагов в коридоре, а в комнате их заглушил ковёр.

— Грейнджер?

Она тонко взвизгнула и вскочила с кресла, чуть не сбив по пути столик со свечами, заварочным чайником, от которого ощутимо пахло мятой, и сахарницей. Книга, которую она читала, полетела на пол. К тому моменту я успел подойти почти вплотную.

— Да чтоб тебя!

Я поднял книгу. На обложке значилось «Продвинутый курс трансфигурации».

— Так-так. По-моему, ты говорила, что нормальные люди в два часа ночи спят, не так ли? А ты читаешь… учебник. Серьёзно?

Я не мог сдерживать улыбку, глядя на Грейнджер. В своём светлом домашнем халате, из-под которого выглядывали клетчатые пижамные штаны, она вызывающе контрастировала с тем образом, к которому я успел привыкнуть — строгие костюмы и закрытые платья. Протянул ей книгу, и она тут же выхватила её. Пламя свечей заколыхалось, на её лице затанцевали тени, а в чёрных глазах заблестело отражение огня.

— Не подкрадывайся ко мне со спины! — возмущенно прошипела она, пряча книгу за широкими рукавами халата. — Скажи спасибо, что я не успела схватиться за палочку! Вряд ли в следующий раз тебе так повезёт! А учебники меня… ну, успокаивают.

Как бы она не старалась показать обратное, сразу было понятно, что Грейнджер по-прежнему захмелевшая.

— Кто бы мог подумать, — усмехнулся я, глядя на её внезапное смущение.

— Они приятно пахнут, — нахмурилась она и села обратно в кресло, подтянув под себя ноги и положив учебник на подлокотник кресла.

Огромная чашка с чаем, стоявшая на полу возле кресла, расплескала вокруг себя как минимум половину содержимого. Тёмное пятно расползалось по поверхности ковра необычайно быстро.

— Да, есть такое, — кивнул я.

— Это следствие разложения химических соединений, используемых при производстве бумаги, — слегка косноязычно заявила она учительским тоном. — Но всё равно приятно. Чай будешь?

— Я знаю, почему книги так пахнут, Грейнджер. Но ты права, всё равно… приятно, — и сел в соседнее кресло. Грейнджер, не вставая, вытащила откуда-то ещё одну кружку.

В тишине приятно разносилось потрескивание поленьев в камине. Мне тут же вспомнились те вечера, которые родители проводили в библиотеке. Вот так же, сидя в креслах напротив друг друга, они читали, изредка переговариваясь друг с другом. Я, будучи ещё дошкольником, сидел у камина и разглядывал в книжках картинки или тоже читал.

— Мать говорила, что так история напоминает о себе, — сказал я, приняв от неё чашку с чаем.

Грейнджер уставилась на меня, явно удивлённая таким признанием. Да и я секунд пять соображал, к чему вообще было озвучивать странное воспоминание о матери. Решил — просто повеяло ностальгией.

Кудрявый локон выпал из гущи волос Грейнджер и опустился на объятый оранжевыми бликами лоб.

— Это я про запах. Книг. Про запах старых книг.

— Интересное объяснение. Необычное.

— Глупое, — поправил я, пожав плечами и сделав маленький глоток. Чай оказался слишком горячим. — Мне было семь лет, так что я не задумывался, как это по-идиотски звучит.

— Нет, не по-идиотски. Скорее…

Она замолчала. Полы незастёгнутой рубашки разметались в разные стороны, но от камина веяло приятным теплом, а от ещё нескольких глотков чая стало даже жарковато, не то что в стылой подвальной кухне. Грейнджер шумно вдохнула, но так и не договорила.

— Скорее — что?

С трудом оторвав взгляд от танцующего на почерневших поленьях огня, перевёл взгляд на Грейнджер. Оранжевые блики мерцали в волосах, а веснушки на щеках и лбу проступили в этом отсвете ещё сильнее. Глаза — широко распахнутые, а взгляд будто рассеялся. Чашка чуть не выпала из рук, и я быстро поставил её на столик со свечами — но несколько капель всё-таки выплеснулись и ощутимо обожгли кожу на запястье.

— Это…

Я запахнул рубашку и тут же принялся застёгивать её на все пуговицы. Идиот! Белые шрамы на груди и животе будто светились в полумраке комнаты.

— Это случилось в тот раз? — она подняла взгляд.

В глазах плескалось и явное удивление, и… интерес? И шрамы на теле, скрытые теперь рубашкой, и ссадины на лице, да будто каждая клетка тела запульсировали одновременно. Кивнул и сделал непомерное усилие, чтобы тон голоса звучал беспечно.

— Я на него не в обиде.

Не в обиде, и это правда. Но никогда уже не забыть того чувства, когда жизнь вместе с кровью буквально вытекает из тела. Когда приходит понимание: где-то, наверное, свернул не туда, раз приключилось подобное.

Грейнджер опустила на пол ноги в пушистых носках — почти точно таких же, в каких она щеголяла у себя дома — и подалась вперёд, так, что теперь нас разделяло не больше семи дюймов. Словно собиралась поведать что-то сокровенное.

— Очень жаль, что это произошло с вами. И с тобой, и с Гарри. Я не думала, что они… по-прежнему так… Я хочу сказать, что они заметны, — тихо сказала она и опустила руку на моё колено, будто нечаянно. Казалось, даже этого не заметила.

Свела брови, и маленький шрам едва приметно сдвинулся.

— Ага, очень жаль, — я стряхнул её руку с колена. На нём будто остался горячий след от её пальцев.

Она снова схватилась за книжку, раскрыла её примерно посередине и пролистала несколько страниц.

— Почему ты не спишь?

Грейнджер сказала это так, будто вопрос был продолжением какого-то диалога: совершенно беспечно. Кожа под тканью брюк, в тех местах, где коснулись её пальцы, больше не горела. Её суетливость — непривычна, как и прикосновения. Странное чувство.

— Не могу уснуть в чужом доме, — я снова взял чашку, больше для того, чтобы занять руки. — Так и знал, что не усну.

Грейнджер захлопнула учебник, окончательно потеряв к нему всякий интерес, но он так и остался лежать у неё на коленях. Вместо этого она уставилась на пляшущий в камине огонь, ритмично постукивая ногтями по обложке.

— А зачем тогда остался, если знал?

— Ты сказала, что это важно для командного духа или чего-то там ещё. И я остался. Ты всё ещё пьяна? Забыла?

— Я не пьяна. Ну или… вообще-то, я имела в виду другое.

— Что?

— Никто не спросит, где ты ночевал?

Она смотрела на огонь и словно не ждала ответа. Было такое чувство, что никакого вопроса и вовсе не прозвучало. Так и не сделав глотка, поставил чашку обратно на столик.

— Во-первых, как одно с другим связано? Во-вторых, поверить не могу, что ты хочешь узнать, не устроит ли мне Нэнси сцену.

Я внимательно наблюдал за ней. И казалось, что Грейнджер сама не ожидала, что задаст этот вопрос. Она резко обернулась в мою сторону и вскинула брови. Ждала ответа.

— Что ж, вечер откровений просто. Мы не живём вместе. И не следим друг за другом.

— Ладно, — она отмахнулась. — Забудь.

— Нет, не забуду, — я напрягся. Интерес Грейнджер к Нэнси мне не понравился. — В чём дело? Ты её в чём-то подозреваешь?

— А? — Грейнджер села так, будто палку проглотила. Учебник скатился с её колен и мягко шлёпнулся на ковер. — Хм. Нет, не в этом дело.

— Я тебя не понимаю, — честно признался я, но вспомнил, как после бала Грейнджер сказала, что Нэнси ей не нравится. И ещё: что Нэнси с самого начала смотрела на неё косо. — Ты о чём?

Грейнджер несколько раз глубоко вздохнула, тряхнула головой. Несколько прядей волос снова упали на лицо. Она нетерпеливо, будто прогоняла надоедливое насекомое, смахнула их со лба. Впрочем, особого успеха не добилась.

— Я ей не нравлюсь, определённо не нравлюсь…

— Как и она тебе, — напомнил я. — И что дальше?

— Но мы даже знакомы с ней не были, а она уже смотрела на меня так, будто я ей чем-то насолила.

— Тебе же плевать, что о тебе подумают.

— Это совсем другое. Я просто… хочу понять.

Когда мы встретились с Нэнси в The Secret Garden, она рассказала о приходе некой незнакомки и что была выпровожена Фордом со своего рабочего места — ради беседы с ней. Наверное, Нэнси это не понравилось. Появление заместительницы действительно напрягло её. Но, зная Нэнси, можно было найти такому поведению десятки причин, и не факт, что они каким-то образом касались той самой «высокой, молодой и в костюме», как она описала Грейнджер.

«Может, она пришла из-за какого-нибудь дела?» — спросила тогда Нэнси. Как выяснилось позже, она оказалась права.

Нэнси злилась из-за работы с заместительницей, не говоря уж об утренних звонках, выхваченных из контекста нелепых фразах и совместном походе на бал. Грейнджер наверняка посмеялась бы, услыхав, что Нэнси попросту ревновала. Как посмеялась на вечере в министерстве.

Но сама Грейнджер, я был уверен, что намеренно, каждый раз вела себя так, будто Нэнси пустое место. То делала вид, что забыла её имя, то полностью игнорировала присутствие. Чего она после этого хотела? Цветов, признания и безграничной любви?

И зачем ей вообще понадобилось заводить разговор о человеке, до которого ей совершенно не было дела? И как бы она не старалась сделать беспечный вид, я ни на секунду не поверил этому её «просто хочу понять». Пусть порой поведение Грейнджер было странным и необъяснимым, но кое-что я уяснил: она никогда и ничего не делала просто так.

Закрыл глаза, и под веками заплясали красноватые пятна. Подозревала ли Грейнджер в чём-либо Нэнси? А если и да, почему бы не сказать об этом прямо? Грейнджер вела себя точно так же, когда подозревала в шпионаже меня — но эта мысль была тут же отброшена. Нэнси и есть шпион? Бред. Она не могла скрывать от меня подобного. Ведь я её знал.

И снова вернулся к размышлениям о Нотте. Можно сказать, что знал и его? Скорее, нет. И всё же мог утверждать, что тот Тео, с которым мы были знакомы, не решился бы на убийство. Но разве можно в самом деле утверждать, что может или не может сделать человек?

Порой приходилось быть свидетелем душераздирающих сцен. Родственники преступников, особенно убийц, взахлёб утверждали, что их близкий человек не способен на преступление. В большинстве случаев они ошибались. Принять такое просто невозможно, я это знал. Знал, потому что и сам когда-то не смог до конца принять правду о своём папаше.

Я действительно полагал, что знал Нэнси как облупленную. И Нэнси, в отличие от Грейнджер, не способна на хитросплетённые выдумки и шпионские игры. Если она и могла навредить, то не со зла, а по незнанию. Да и вряд ли она могла иметь к Ноттам хоть какое-то касательство. Или могла?

Нет, она тут не при чём. Сомневаться в Нэнси — значит, сомневаться и в самом себе.

— Она ведь должна была учиться с нами в школе? — снова зазвучал голос Грейнджер. Она будто прочла мои мысли.

— В их семье все дети проходили домашнее обучение, — ответил я, поняв, что проговорил это вслух скорее для себя, чем для неё. — Зачем тебе что-то знать о ней?

— Почему бы и нет? Она всё-таки твоя подруга. Это праздный интерес.

— О, серьёзно? Может, поговорим о твоём… Уизли? — голос прозвучал беспечно, но внутреннее напряжение никуда не делось.

— Прекрати. По-моему, всё очевидно. Мы оба знаем, почему ты не нравишься Рону. Как и он тебе. А вот с этой Нэнси…

— Не знаю, — я потёр глаза, и на секунду её лицо расплылось в одно оранжевое, из-за бликов пламени, пятно. — Может быть, ревность.

— Прости?

— Зависть, Грейнджер, — я устало выдохнул. От яркого пламени в камине глаза нещадно защипало, стоило только открыть их. — Ты знаменитость, всё такое. Наверное, есть чему позавидовать.

Грейнджер фыркнула.

— Завидовать. Хм. Но ты сказал ревность.

— Нет, не говорил, — я попытался выудить из измученного сознания то, что сказал буквально пару секунд назад, но ничего не вышло. — При чём тут… Чёрт тебя забери, Грейнджер! Я сказал зависть!

— Ты сказал ревность! — Грейнджер усмехнулась.

— Я лучше знаю, что сказал! Тебе послышалось, ты же пьяная до сих пор!

— Нет, не послышалось! — настаивала она.

— Не суть.

— Как это — не суть? Я думала, вы уже решили этот вопрос? Она ведь понимает, что это бессмысленно?

Я дал себе пару секунд, чтобы понять смысл сказанного. Грейнджер, которая как раз решила сделать глоток чая, заметила мой пристальный взгляд и что-то невнятно булькнула в кружку.

— Что? Её поведение и правда дурацкая трата нервов.

— Обязательно ей передам, если вдруг увижу, — пообещал я, вспомнив, что не видел Нэнси с самого утра.

— Вы давно не виделись? — удивилась она, обхватив кружку так, будто грела об неё руки.

— Виделись утром. Но она только успела сказать про Тейлора. Вообще-то, мне кажется… По-моему, мы поругались накануне.

Грейнджер в удивлении вскинула брови и даже позволила себе хмыкнуть.

— Ты не понял, поругались вы или нет?

— Она устроила сцену из-за твоего чёртового платья перед нашей с тобой встречей. Ты, кстати, планируешь его забрать?

Сказав это, тут же припомнил, что вернувшись из Бристоля в полном раздрае даже не подумал о том, что Грейнджер оставила у меня свой наряд. И почему-то не помнил, чтобы он попадался мне на глаза. Но зато помнил и понимал другое. Нэнси некоторое время оставалась с ним наедине.

— Заберу завтра, если ты не против. Как раз верну тебе твои вещи. Оно в порядке? — Грейнджер отпила из кружки и не заметила, что я замешкался.

— Конечно.

— Надеюсь, моё платье не станет причиной вашего расставания, — добавила она, глядя на огонь, пляшущий в камине.

После этого замечания Грейнджер ничего больше о Нэнси не спрашивала, а разговор свернул в сторону рабочих планов. Я даже толком не успел понять, в какой момент разговора это произошло. На замечание о том, что не успеваю за её мыслями, а в голове у неё наверняка творится самый настоящий хаос, она ответила с едва приметной усмешкой:

«А может, в хаосе и есть смысл?»

Что она имела в виду? Я не понял, а переспрашивать не стал.

Уже после того, как мы разошлись по своим комнатам, неловко пожелав друг другу спокойного сна, лёжа в кровати, я думал: цело ли это треклятое платье. Наверняка Нэнси продолжала злиться, пусть даже сегодня утром соблаговолила подойти сама. Пусть и с паршивыми новостями.

Я вспомнил её лицо и то потрясение, что отразилось на белом лице; и моё секундное, призрачное понимание того, что произошло что-то по-настоящему дерьмовое. За мгновение до того, как она открыла рот, чтобы договорить.

«Тело»,— ответила она будто не сегодня утром, а несколько недель назад.

Я успел выучить Нэнси настолько хорошо, что мог предугадывать слова и мысли по выражению лица. Когда она злилась, но отчаянно старалась скрыть эмоции, то глаза слегка сощуривались — совсем немного, так, что не знающий её человек этого и не заметил бы, а крылья носа чуть приподнимались. Как, например, сегодня. Но, возможно, так она старалась скрыть не только злость, но и страх; от осознания одного только факта того, что кто-то из её окружения, пусть и неблизкого, снова стал жертвой убийства.

Интересно, как бы Грейнджер отреагировала на то, что Нэнси планировала вступить в ряды мракоборцев? Наверное, эта идея изначально была провальной. Лично мне казалось, что Нэнси так и не смогла смириться с мыслью, что трупы — неприятная и до странности часто встречаемая часть подобной работы. И порой этими трупами становились и сами мракоборцы, и их близкие. Тут как повезёт.

Возможно, что насильственная смерть Тейлора подействовала на неё так сильно именно из-за случая с отцом, который произошёл почти сразу после окончания войны. Нэнси тогда взял к себе её двоюродный дядя, Форд. В то время он и сам ещё был мракоборцем. Но гибель отца дала и обратный эффект. Будучи уже в сознательном возрасте и находясь на том самом распутье, когда пора бы определиться с будущей профессией, Нэнси, под впечатлением от произошедшего и с примером в виде одного из лучших мракоборцев перед глазами, загорелась влиться в ряды вершителей порядка.

Как частенько бывает, она полагала, что именно ей по силам найти убийцу отца. Если ответственные за это действо и обученные науке сыска люди не в состоянии хорошо сделать свою работу, то уж ей, лицу заинтересованному, это обязательно удастся. На протяжении нескольких лет она чуть ли не еженедельно ругалась на эту тему со своим двоюродным дядей, который был категорически против затеи племянницы — она сама рассказывала. Но как только Нэнси стукнул двадцать один год, она окончательно стукнулась умом и, поставив точку в отношениях с родственником, съехала к подруге и подалась в школу мракоборцев. Неудачно.

Я знал, что это было одним из самых значительных разочарований в её жизни. С треском провалившись на экзаменах, она была настолько разбита, что умотала на несколько лет в Европу, чтобы прожигать оставшееся ей от покойного отца наследство. В тот год на обучение к мракоборцам поступил я. Подумать только, было это аж четыре года назад.

Не было чёткой уверенность в том, что именно двигало Нэнси в этом желании. Верила ли она, что спустя столько лет сможет найти убийцу отца? Вряд ли. Эта работа точно была ей не по зубам. Не была и не будет.

Заставили её одуматься то ли начинающие заканчиваться деньги, то ли включившийся разум, но через два года Нэнси вернулась в Лондон, помирилась с родственником и получила в качестве утешительного приза должность его помощницы в только что созданном следственном отделе департамента. Но, конечно, успокоилась она не сразу.

В самом начале существования отдела она напросилась с кем-то из сотрудников на вызов, солгав о том, что «дядя разрешил». Но вот только Нэнси не знала, да и не могла знать, что на месте их ждал довольно «зрелый» труп. Эта история была рассказана единожды, с нескрываемыми ужасом и отвращением. Однако, исход этого приключения был дважды положительным. Во-первых, Нэнси уверилась в собственной непригодности для такой работы, во-вторых, Форд перестал дёргаться из-за любой фразы племянницы, где присутствовали слова «мракоборец», «полиция» и «убийство». Но жажда наказать виновника смерти её отца угасла не до конца.

Мы очень мало говорили о не самых лучших периодах своих жизней, о каких-то вещах не говорили никогда. По большей части — по моей инициативе. Но и сама Нэнси, рассказав однажды, не горела желанием вспоминать ни причину переезда к дяде, ни провал с поступлением. А тема того, чем именно она занималась после этого самого провала, поочерёдно проживая в Праге, Вене и Лейпциге в течение двух лет, вообще никогда не обсуждалась.

Возможно ли, что новость о Тейлоре, которая подействовала на всех без исключения, всколыхнула в ней какие-то прежние чувства? Я об этом не подумал.

Поражённый смертью коллеги, отмахнулся от Нэнси, оставив её торчать посреди жужжащего, как стая мух, коридора наедине со всеми мыслями. После этой короткой встречи утром мы больше не виделись. А ведь вчера не успели даже толком поговорить, когда она притащилась с самого утра и устроила истерику. Воскресный день закончился не самым лучшим образом, напрочь выветрив из головы даже мысль о том, чтобы справиться о её делах. Грейнджер, хотела того или нет, заставила слегка устыдиться такому безразличию.

Переполненная за целый день голова казалась чугунной. Но кое-какая тревожная мысль, пробиваясь сквозь дрёму, то и дело выскакивала вперёд остальных:

Грейнджер никогда и ничего не делала просто так.