Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Гарри в смущении вышагивает рядом с Дамблдором по Тисовой улице. Никогда прежде ему не доводилось находиться с Директором без того, чтобы между ними стоял Директорский стол. Но в этом году меняется многое, и Гарри предстоит привыкнуть к новому, несколько иному формату взаимоотношений. Ибо на роль конфидента Гарри в своей последней прижизненной Игре Дамблдор назначает себя лично.

Ну а пока Директор продолжает давать Гарри небольшую передышку после нелегкой беседы о Сири и, прекрасно понимая смущение парня, вызванное, в частности, воспоминаниями о последней встрече, когда Гарри умудрился наорать на Директора, попытаться угрожать Директору и разбил часть имущества Директора, переключает внимание парня, немного будоража сознание Того, Кто Жить Не Может Без Битв: «Держи палочку наготове, Гарри. Если на нас нападут, я разрешаю использовать любое контрпроклятье или заклятье, которое придет тебе в голову». Жалящее, например.

Прекрасно.

И тут же: «Тем не менее, я не думаю, что сегодня тебе стоит переживать о возможности нападения на тебя. Ты со мной».

Чудесно.

То есть как бы: ты повеселись, займи боевую стойку, но не нервничай и совсем не бойся.

Остановившись в конце улицы, Дамблдор вновь вытягивает Гарри на небольшой обмен репликами («Ты, конечно, еще не прошел свой тест на трансгрессию?» — а то ж я дедушка старенький, всего не упомню… «Вы все уже пользовались Порталами, не так ли?» — ага), подает парню левую руку, и они трансгрессируют из графства Суррей.

Между прочим, момент, как всегда, проходной, но, как всегда, идущий очень далеко. Повторюсь: Дамблдор уже придумал Гарри квест на Игру-7. Он прекрасно знает, что умение трансгрессировать в ходе прохождения этого квеста парню более чем понадобится. Разумеется, довольно скоро будут организованы дополнительные занятия по трансгрессии, однако Гарри, как известно, на подобных занятиях может проявлять себя крайне нестабильно. Лучшая гарантия того, что Гарри научится трансгрессировать на этих занятиях — дать парню понять, почувствовать, что он это уже умеет. Так что Дамблдор прибегает к методу парной трансгрессии, и подсознание Гарри крепко запоминает: а) он, выросший в семье маглов, уже трансгрессировал — даже Рон, даже Драко не могут таким похвастаться, так что Гарри ничем их не хуже, несмотря на то, что знаний о магическом мире у него всегда было на порядок меньше; б) он трансгрессировал с Самим Дамблдором.

Не научиться трансгрессировать самостоятельно после такого Гарри просто не может.

— Ты в порядке, Гарри? — заботливо интересуется Директор, когда трансгрессия завершается. — К ощущению нужно привыкнуть.

— Все нормально, — Гарри потирает уши. — Но я думаю, что предпочту метлы.

Дамблдор улыбается. Возможно, потому что шутка вышла по-детски и трогательно честной. Может быть, он сам — или Джеймс и Лили, кто знает? — относился к трансгрессии так же. А может, Директор знает, что метлами, когда Игра пойдет дальше, Гарри, увы, не отделается.

Поплотнее запахнув мантию и бросив: «Сюда», — Директор направляется по незнакомой улице весьма бодрым шагом. Время приближается к полуночи. Замечу: хоть Директор ничем (абсолютно) этого не выдает, чувствует он себя, судя по всему, не самым лучшим образом — он мерзнет. Он запахивает мантию вокруг шеи, кутается в нее. Часом ранее он занял место в гостиной Дурслей, ближайшее к камину. Простите, но мне как-то сложно представить Дамблдора-в-нормальном-состоянии мерзнущим. На худой конец, всегда ведь есть Согревающие чары. Или согревающая медовуха.

Нет, полагаю, его мучает стужа, которая идет изнутри, от проклятья, и чарами от нее не избавиться. Однако Дамблдор старается не акцентировать внимание на своем состоянии — он, как хороший конфидент, все больше говорит о Гарри:

— Так, скажи мне, Гарри, твой шрам… он болел?

— Нет, — отвечает Гарри, бессознательно прикасаясь к шраму. — И я удивлялся этому. Я думал, он теперь будет жечь все время, когда Волан-де-Морт снова такой сильный.

Дамблдор, который, разумеется, знал ответ на свой вопрос, выглядит очень довольным.

— Напротив, я думал по-другому, — произносит он. — Лорд Волан-де-Морт наконец, — ахтунг! — понял, что ты пользовался опасным доступом к его мыслям и чувствам. Кажется, теперь он использует против тебя Окклюменцию.

— Ну, я не жалуюсь, — бормочет Гарри.

Директор ничего не отвечает.

Его фраза насчет Тома, как всегда, может трактоваться двояко, а потому интересна: «Lord Voldemort has finally realized the dangerous access to his thoughts and feelings you have been enjoying». То есть типа «наконец понял, что» — или же «понял опасный доступ». То есть природу опасного доступа. И вот если переводить вторым вариантом, то непременно выйдет, что Дамблдор говорит о том, что Реддл «наконец понял», что Гарри — его крестраж. Ну, получил самое больше подтверждение, признал Гарри своим крестражем. Важный нюанс, запомним его.

Тем временем Гарри наконец доползает до важного вопроса:

— Профессор?

— Гарри?

— А где мы вообще-то?

— Это, Гарри, очаровательная деревушка Баддли Баббертон. — «Нигде».

— А что мы здесь делаем? — «О, давненько мы там не бывали».

— Ах, да, конечно, я не сказал тебе. — «Ой, прости старенькому дедушке его склероз. Ну, надо же! Взял — и забыл сказать!» — Что ж, я потерял счет, сколько раз говорил это в последние годы, но у нас вновь не хватает одного преподавателя. Мы здесь, чтобы убедить моего старого коллегу выйти из отставки и вернуться в Хогвартс.

— Как я могу с этим помочь, сэр?

— О, я думаю, ты как-нибудь пригодишься, — туманно отвечает Дамблдор. — Здесь налево, Гарри.

В качестве передышки Директор ведет Гарри не куда-нибудь, а к старому другу юности своей, буйной и безмятежной — к Горацию Слизнорту. Бывшему декану факультета Слизерин, основателю «Клуба Слизней» и преподавателю Зельеварения. Замечу: Директор не говорит, преподавателем какой именно дисциплины суждено стать Слизнорту в этом году. Впрочем, не говорит он это так изящно, что Гарри и не додумывается уточнить. Однако прямо в точку попадает с вопросом, зачем он здесь. Директору аж приходится уклоняться, напуская привычного туману.

А здесь Гарри затем, чтобы быть немного привлеченным к в общем-то решенному делу (очень честный человек Дамблдор — именно что «как-нибудь» Гарри ему и пригодится — максимум, что он сделает, так это покажется Слизнорту), а заодно отвлечься, переключиться, немного повеселиться, посмотрев почти идиллическую сценку дружеской перебранки двоих очень, очень близких людей.

Для полного антуражу, разумеется, сие делается ночью.

— Профессор, почему мы не можем просто трансгрессировать прямо в дом вашего коллеги? — спрашивает Гарри, покрепче ухватив палочку и вглядываясь в туман, думая о дементорах.

— Потому что это будет так же грубо, как выбить входную дверь, — отвечает Дамблдор. — Согласно правилам вежливости, мы должны предоставить своим товарищам-волшебникам возможность отказать нам во входе. В любом случае, большинство жилищ волшебников магически защищены от нежелательной трансгрессии.

Гарри мудро решает не уточнять, почему Директор считает вежливым ходить в гости за полночь.

А вот именно для соответствующего антуражу, чтобы Гарри было интереснее выполнять миссию, согласно которой от парня ожидается, что он «как-нибудь» пригодится.

Между прочим, Гарри вновь не задает правильный вопрос: хорошо, пусть правила вежливости диктуют не трансгрессировать сразу в дом волшебника, которого планируется осчастливить поздним визитом — зачем трансгрессировать так далеко от его дома? У меня вообще создается впечатление, будто Гарри и Дамблдор ходят квадратами — Директор трижды сворачивает и дважды говорит, что им налево, а часы небольшой церквушки по-прежнему остаются где-то рядом за их спинами.

Ну, квадратами-не квадратами, а точно выбирают самый долгий путь, ибо там, где дважды налево, в принципе можно было бы и один разок по диагонали. То есть Директору нужно идти подольше. Зачем? О, ну, во-первых, чтобы дать своему старому коллеге время… эм… скажем так, подготовиться к его визиту. И, во-вторых, чтобы дать себе, то есть ему, то есть Дамблдору, время немного насладиться беседой с Гарри. Ну, и чтобы парень расслабился в этой беседе.

Чем он, собственно, и спешит заняться:

— Сэр, я видел в «Ежедневном Пророке», что Фаджа уволили…

— Правильно, — поддерживает Директор. — Он был заменен, как, я уверен, ты тоже знаешь, Руфусом Скримджером, который раньше был главой Мракоборческого отдела.

— А он… вы думаете, он хороший?

— Интересный вопрос, — оценивает Директор.

Да, очень интересный. Ибо подросткам, разумеется, легко дается определение, хороший человек или плохой, ведь в их мире все так просто укладывается в рамки черно-белой схемы. Но черно-белое — это удел либо начала пути, либо уже где-то ближе к концу. Когда должным образом пройдена и проработана вся сложная многооттеночная гамма. Проще говоря, подвести черту и определить, кто из окружающих нас людей плох, а кто хорош, при нашем невеликом уровне развития практически невозможно. Наверное, эта задача по плечу только Богу. Ну, или мудрецу, святому, просветленному, нормам кодекса строителей коммунизма (подчеркнуть нужное в соответствии с личной концепцией восприятия мира).

Ведь понятие «хороший человек» — весьма странная штуковина. Согласитесь, в характеристику «хорошего человека» совсем не обязательно входит «любовь к тебе, запятая, Гарри, запятая, Дамблдору, запятая, Британии, запятая, Ордену Феникса, запятая, квиддичу, скобка, нужное подчеркнуть, скобка, точка».

Дамблдор, как человек невероятно мудрый, не берет на себя смелость ответить на вопрос Гарри односложно. Хотя бы потому, что знает, что он, Дамблдор, — не Бог.

— Он компетентный, безусловно. Более решительная и волевая личность, чем Корнелиус.

— Да, но я имел ввиду -

— Я знаю, что ты имел ввиду. Руфус — человек действия. И, учитывая, что он боролся с Темными волшебниками большую часть своей карьеры, он не станет недооценивать Лорда Волан-де-Морта.

Прекрасный, дипломатичный ответ.

Сегодня я бы сказала, что не думаю, что Скримджер — скверный человек, хотя он, безусловно, чем-то и напоминает Крауча-старшего. Который, в свою очередь, хорошим, конечно, не был — но и плохим не являлся точно — возможно, как раз между двумя.

У Скримджера просто отсутствует воображение. Его чувства несколько стерты. Например, когда магловский премьер-министр в волнении поинтересовался у него, будет ли все в порядке с чокнувшимся Гербертом Чорли, Скримджер просто пожал плечами. Профессиональная деформация в полный рост.

Всю свою жизнь он имеет дело со всякого рода скользкими личностями и ситуациями. А человек не сильный волей-неволей впитывает ту грязь, которая его окружает. Многие занимаются работой, которая не подходит им либо по силам, либо по душе, но каждый реагирует по-своему. Некоторые становятся пугливыми лизоблюдами. Другие превращаются в скримджеров или краучей.

Они знают, что люди ждут от них действий, и стремятся дать им ожидаемые действия. Не потому, что лизоблюды или, подобно Фаджу, хватаются за кресло всеми конечностями. Скорее поначалу они искренне пытаются не подвести людей. И это не плохо, ибо значит, что они отдают себе отчет в том, сколь ответственны они перед народом. Просто зачастую получается так, что в своей спешке соответствовать они… как бы это сказать?.. больше смотрят на реакцию толпы, чем на реакцию своей души. И пропускают внутрь себя то, что, наверное, не следовало бы пропускать.

Гарри ждет в надежде, что Директор расскажет, о какой такой ссоре его и Скримджера писал «Пророк», однако Дамблдор ничего не говорит. Оно и правильно — Гарри, по мнению Директора, в ходе Игры должен сам составить свое представление о новом Министре и сам выбрать, с кем ему оставаться, а любое, высказанное вслух, суждение Директора несомненно станет расцениваться Гарри предвзято — и не факт, что правильно.

Хватит уже и того, что Гарри достаточно определенно относится к Министерству в целом после прошлого года и к некоторым его работникам в частности (опять же, без всяких там суждений Дамблдора). А также того, что с самого первого дня знакомства Гарри с Хагридом полувеликан усиленно повторяет в адрес Министерства на все лады распеваемое «сваляли дурака, как всегда». С подробным разъяснением отношений Дамблдора и Фаджа. То есть подсознание Гарри и так уже давно и прочно сформировало в себе недоверие к Министерству (а вот тут, конечно, как раз с суждениями Дамблдора).

Впрочем, всем разборкам и выводам еще только предстоит случиться. Пока же Гарри меняет тему.

— И… сэр… я видел о мадам Боунз.

— Да, — тихо произносит Директор. — Ужасная потеря. Она была великой волшебницей.

Сильная оценка, которую нечасто услышишь в адрес кого-либо из уст Директора — тем более кого-либо, кого нам вместе с Гарри демонстрируют в качестве якобы совершенно проходного персонажа.

Меж тем, для Директора, судя по всему, мадам Боунз проходным персонажем не была. Он говорит о ее смерти коротко и тихо — так, как говорят обычно о том, что доставляет сильную боль. И не только ему, между прочим — за пару дней до встречи Директора с Гарри Фадж в разговоре на тему смерти Амелии Боунз с магловским премьером напрягался больше своего обычного — кашлял, с явным усилием прекращал вертеть в руках котелок, тяжело вздыхал, скатывался в троеточия…

Это многое говорит о самой убитой — чтобы Фадж так переживал по поводу смерти той, которая не только не стремилась лизать ему что-нибудь в прошлом году, но и продолжала активно отстаивать свою точку зрения, не боясь поехавшего Министра, ей надо было быть личностью, заслуживающей огромного уважения даже у таких, как Фадж. А это дорогого стоит.

Не удивительно, в таком случае, что Дамблдор называет ее «великой». И не удивительно будет, в таком случае, если когда-нибудь окажется, что Дамблдор и мадам Боунз знали друг друга гораздо ближе, чем известно Гарри.

Может быть, официально она и не состояла в Ордене Феникса, но в нем состоял ее брат. Кроме того, Амелия Боунз явно давно работает в Министерстве, в котором столь же явно давно является членом Визенгамота и в целом регулярно захаживающим воплощением чиновничьей совести Дамблдор. Плюс к этому нам известно минимум об одной хитроумно провернутой операции, в которой в тесной связке успели поработать и Орден, и мадам Боунз. Наконец, мне неимоверно сложно представить, чтобы два таких «великих» волшебника, коими являются Дамблдор и Амелия, которые, вынужденно или нет, регулярно сталкиваются по службе и околослужебным делам на протяжении многих лет жизни, не испытывали симпатии по отношению друг к другу.

Твердая, принципиальная, честная, «необыкновенно одаренная» мадам Боунз просто не могла не вызвать уважение у Дамблдора. Справедливо и обратное — умный, принципиальный, честный, талантливый и забавный Директор просто не мог не вызывать уважение у мадам Боунз. Так что, видится мне, их отношения если и не были дружбой, то уж точно являлись взаимоприятным, довольно продолжительным и прочным товариществом. Тем больнее бьет по Директору смерть мадам Боунз — которую Том убил лично и не просто так, а «с особой жестокостью».

Но, между прочим, почему? Какую такую дорогу перешла Его Темнейшеству мадам Боунз — и когда она успела? — что Его Темнейшество не просто не поленилось выползти из норки самолично, но еще и оторвалось на своей жертве напоследок так, что Фаджа и Дамблдора в удивительной синхронности до сих пор корежит?

Ответ, кажущийся обоим моим головным полушариям наиболее правдоподобным, имеется один из одного — не Скримджер должен был занять пост Министра Магии после Фаджа первоначально, а Амелия Боунз.

Скримджер, несмотря на то, что он тоже есть личность весьма талантливая, однозначно опытная и с некоторых точек зрения даже весьма достойная, все ж таки силовик. Глава Мракоборческого отдела. Его мозги устроены совершенно отличным от большинства чиновничьих образом.

Если присмотреться к известным нам Министрам или тем, кого в Министры активно прочили, картинка вырисуется однозначная — как правило, в Министры всегда выдвигаются представители, назовем условно, законодательно-разрулительного ответвления власти. То есть те, которые больше пишут бумажки и чем-то там управляют, сидя в своих кабинетах, чем регулярно участвуют в боевых действиях «на земле».

Дамблдор, которого десятилетиями регулярно просят стать Министром, занимает должность Директора.

Фадж вкатился в высший пост с позиции заместителя главы Департамента магических происшествий и катастроф, который занимается преимущественно тем, что стирает маглам память в нужных и ненужных случаях (кстати, пост-то стал у Фаджа новым, а вот старая привычка осталась на всю жизнь — именно этим объясняется его конвульсивно-регулярное бросание практически всех сил на решение вопросов с маглами в минуты, когда надо что-то делать так срочно и точно, что Фадж теряется).

Барти Крауч-старший во времена, когда вся общественность, ликуя, просила его ею поуправлять, был главой Департамента обеспечения магического правопорядка. Да, обстоятельства вынуждали его работать «на земле», но это — скорее исключение, чем правило, тем-то Крауч-старший и выделялся, заставляя общественность биться в экстазе восхищения.

Главой этого же Департамента станут впоследствии по очереди и Пий Толстоватый, между прочим, будущий Министр Магии, и Корбан Яксли — фактический будущий Министр Магии во времена Министрствования Толстоватого.

Главой этого же Департамента до Пия являлась Амелия Боунз. Ценимая сослуживцами настолько высоко, что после ее смерти настроения в Министерстве, по свидетельству Фаджа, становятся еще подавленнее, чем были.

Если все так, как я предполагаю, действия Тома более чем объяснимы — он не просто убирает мадам Боунз, не просто делает это лично, он делает это «с особой жестокостью». Сей акт есть едва ли не ритуальная демонстрация собственных сил и одновременно презрения всему честному народу — показательное убийство человека, которого, складывается у меня впечатление, подобно Краучу-старшему в его время, все вокруг — от рядового обывателя до Дамблдора и чуть ли не самого Фаджа — прочили на пост следующего Министра Магии.

Если все так, как я предполагаю, более чем объяснима и очевидная тяжесть при упоминании о гибели мадам Боунз в голосе и поведении и Фаджа, и Дамблдора — они не просто страдают от потери ее, как прекрасного человека, они, ко всему прочему, страдают от потери ее, как «великого» будущего Министра.

Наконец, если все так, как я предполагаю, более чем объяснимо выбивающееся со всех сторон внезапное назначение на должность Министра Магии главы Мракоборческого отдела — после такого жестокого убийства, поди, перестраховщики перестраховались, и коллективный разум постановил, что уж глава Мракоборческого отдела-то, вероятно, сможет лучше себя защитить, случись что, чем сумела себя защитить «отчаянно сражавшаяся» глава Департамента, занимающегося преимущественно бумажками — и вдвойне более чем объяснимо то, что Скримджер в новой должности чувствует себя резко неуютно, ведет себя не просто слегка неуклюже, но как-то даже как будто изо всех сил стремясь кому-то что-то доказать, быстро набить себе рейтинг, оправдать какое-то доверие и оправдаться. Не его магическая Британия хотела видеть на этом посту. Как однажды уже хотела видеть в кресле Министра далеко не Фаджа.

— Нам туда, я думаю — ауч!

Дамблдор указывает направление раненой рукой.

— Профессор, что случилось с вашей -

— У меня нет времени объяснять сейчас, Гарри. Это захватывающая история, я хочу отдать ей должное.

Он улыбается Гарри, и почему-то сразу становится понятно, что котенку стукнули по лапкам, когда он потянулся за колбаской, и сделали это со всей однозначностью и твердым намерением не менять своего решения об отказе в колбаске. Порой невинная улыбка Дамблдора кажется очень толстой стальной банковской дверью.

Впрочем, уровень взаимопонимания между ним и его любимым ребенком довольно высок, поэтому Гарри вовремя соображает, что продолжать задавать вопросы — на другие темы — ему все еще разрешается.

— Сэр — я получил по почте буклет Министерства Магии о мерах предосторожности, которые мы все должны предпринимать против Пожирателей Смерти…

— Да, я тоже получил такой, — веселится Дамблдор. — Ты нашел его полезным?

— Не очень.

— Да, я так и подумал, — пуще прежнего веселится Дамблдор. — Например, ты не спросил меня, каков мой любимый вкус варенья, чтобы проверить, что я в самом деле профессор Дамблдор, а не самозванец.

— Я не… — Гарри не понимает, делают ли ему выговор или шутят.

— На будущее, Гарри, малиновое… хотя, конечно, если бы я был Пожирателем Смерти, — ой, не дай Мерлин, что б тогда началось… — я бы провел исследование моих предпочтений в варенье перед тем, как исполнять роль себя.

— Э… да, — только и может выдать Гарри.

Ну вот, еще одна шуточка из категории «Коварные Дамблдоровы». Казалось бы, все просто — Директор мягко намекает парню на, говоря словами Грюма, постоянную бдительность. Однако, если присмотреться, намек на необходимость постоянной бдительности вообще уходит план на третий-четвертый.

Ибо я не могу отделаться от ощущения, что между шуткой про варенье и шуткой про шрам Дамблдора над его левым коленом (для Макгонагалл) есть очень много общего. Начать хотя бы с того, что это — личная подробность. И лишняя — применительно к обстоятельствам, в которых она была выдана. Да и выдана-то она была в обоих случаях с большим намеком. Мол, не хотите ли, Минерва, поближе взглянуть на мой замечательный шрам? Может, ты, Гарри, хочешь отведать со мной моего любимого варенья?

Попутно прилетает и Тому: «…я бы провел исследование моих предпочтений в варенье…» — что означает: «Понимаешь ли, Гарри, хозяин Пожирателей Смерти почему-то настолько помешался на мне, что, аки ярый фанат, готов вытащить наружу и зализать до смерти все мое грязное… кхе… варенье».

Шутка отменная. Могла бы быть еще более многозначной, однако Дамблдор не забывает, что все-таки с ребенком шутит. Ребенок, в свою очередь, ничего не понимает, но жутко смущается. Так что смеяться над своей шуткой, увы, Дамблдору приходится в одиночестве. А жаль — было бы еще смешнее.

Однако Очень Серьезный Ребенок шутить не настроен.

— Ну, в общем, в той брошюре говорится об инферналах. Но что это такое? В брошюре не очень ясно. — «Мы тут, профессор, вообще-то серьезным делом заняты и размышляем над стратегией выживания. Вы бы тоже могли прекратить веселиться и некоторым образом помочь».

Дамблдор, вероятно, мимоходом спросив себя, не переселился ли в Гарри дух Макгонагалл и Снейпа, покорно прекращает веселиться.

— Это трупы, — спокойно объясняет он. — Мертвые тела, которые были заколдованы исполнять приказы Темного волшебника. Тем не менее, инферналов не видели долгое время — с тех пор, как Волан-де-Морт был силен в последний раз… конечно, он убил достаточно людей, чтобы сделать из них армию. Сюда, Гарри, это место…

Ну вот, опять. «А сейчас, мальчик мой, я тебя испугаю до смерти рассказами о зомбо-големах — но ты не бойся, их давным-давно никто не видел. Ну, как? Не мерещится еще, будто что-то из тумана выползает?» По всей видимости, Директор продолжает следовать своей позиции выдавать шокирующую информацию постепенно и в инфернальном вопросе.

Гарри, которому уже мерещится, будто что-то выползает из тумана, чуть не налетает на внезапно остановившегося у ворот небольшого домика Директора.

— О, боже. О боже, боже, боже, — бормочет тот, вероятно, пытаясь скрыть улыбку.

Входная дверь домика висит на одной петле.

Дамблдор осматривает улицу и, ничего не увидев, тихонько говорит Гарри держать палочку наготове и следовать за ним.

В доме — и особенно в гостиной — гостей встречает полная разруха. Мебель перевернута и разбита. Особенно здорово выглядит кровь, которая достает до середины стен (это ж какими должны быть раны несчастного?).

— Выглядит не очень, правда? — тяжко произносит Директор, повернувшись к Гарри, когда парень едва слышно выдыхает. — Да, здесь случилось что-то ужасное.

Он осторожно проходит на середину комнаты, внимательно исследуя перевернутую мебель и мусор под ногами. Гарри спешит за ним, страшась увидеть тело за ближайшими напольными часами или пианино.

Ну, это Гарри никогда прежде не виделся со Слизнортом, так что ему простительно. А вот Дамблдор, выставив Слизнорту сносную оценку за проявленное усердие, именно из уважения к тому факту, что знает его много лет, делает вид, что не может отыскать во всем этом бардаке что-нибудь, готовое сделать «Ауч!», столь долгое время.

— Может, была драка, и — и они утащили его, профессор? — опасливо предполагает Гарри.

— Не думаю, — произносит Директор, вглядываясь в пухлое кресло, которое боком валяется на полу.

— Вы думаете, он -?

— Все еще здесь? Да.

Дамблдор резко наклоняется и, поскольку неприлично тыкать пальцем в того, кто пытается притворяться пухлым креслом, с силой тыкает кончиком палочки в сиденье пухлого кресла. На что пухлое кресло незамедлительно делает «Ауч!»

— Добрый вечер, Гораций, — невозмутимо здоровается Дамблдор, выпрямляясь. Партия в прятки успешно выиграна.

Челюсть Гарри с потрясающей грацией падает на пол. Но это не удивительно, не каждый день увидишь, как пухлые кресла в секунду превращаются в невысоких, полных, усатых мужчин, похожих на моржей, в бордовых вельветовых пиджаках поверх сиреневого цвета шелковой пижамы, с выражением обиды в слезящихся глазах с пола косящихся на Директора.

— Не было нужды тыкать так сильно. Это больно, — сообщает бывшее пухлое кресло, поднимаясь на ноги («Чего ты, ну? Нормальный же прикол был!»). — Что меня выдало?

Слизнорт потирает живот (вернее, его глубоко нижнюю часть) и выглядит невероятно уверенным для человека, которого только что застали в виде валяющегося на полу кресла. Впрочем, его это и в самом деле нисколько не смущает.

Дамблдор смотрит на него взглядом «У Меня Кончики Больших Пальцев Начало Пощипывать. У Меня Очень Странные Большие Пальцы, Знаешь Ли. Их Периодически Пощипывает».

— Мой дорогой Гораций, — весело произносит он («…я в жизни не видел кошку, которая сидела бы столь же неподвижно… ой, нет, это не та фраза, не для тебя, друг мой, прошу прощения…»), — если бы сюда действительно пришли Пожиратели Смерти, над домом висела бы Черная Метка. — «Слышал, Гарри? А ты, Гораций, скажи спасибо, что ткнул палочкой в нижнюю часть живота, а не в то, что с другой стороны».

Слизнорт хлопает себя по лбу.

— Черная Метка, — бормочет он. — Знал, что забыл что-то… а, ну ладно. Все равно не было бы времени. Я только закончил наносить последние штрихи на свою обивку, когда ты вошел в комнату. — «Спасибо уж».

Он душит тяжкий вздох («Ну вот и как с тобой играть, а, скажи на милость? Ты быстрый, у тебя куча сил, тебя много, а я один, я иногда чувствую, что обивка местами протерлась и вообще устала…»).

Никогда не перестану восхищаться чувством юмора в любом тандеме гриффиндорец-слизеринец. Нападение Пожирателей Смерти со всеми вытекающими? Чем не повод насладиться смехом!

— Предложить ли тебе мою помощь в уборке? — вежливо интересуется Дамблдор.

— Да, пожалуйста.

Штепсель и Тарапунька становятся спина к спине и производят одинаковый взмах палочками. Разгромленные предметы интерьера с оглушительным грохотом принимаются чиниться и возвращаться на свои места.

— Что это была за кровь, между прочим? — громко спрашивает Дамблдор, перекрывая шум.

— На стенах? Драконья, — кричит Слизнорт в ответ.

Наконец все приходит в норму и затихает.

— Да, драконья, — невозмутимо повторяет Слизнорт. — Мой последний флакон, а цены сейчас взлетели до небес. — «Видишь, что ты наделал, Альбус? Жестокий ты человек». — Но все равно ее еще можно использовать. — «Ну, ладно, не жестокий — просто коварный».

Он внимательно изучает флакончик с кровью.

— Хм. Немного запылилась. — «С этой кровушкой я уже успел подружиться, пока ты шел».

Слизнорт возвращает флакончик на буфетную столешницу.

Ну, и, поскольку старые любимые друг другом друзья уже поприветствовали друг друга, через край отдавая должное многолетней обоюдной любви, теперь в их мир врывается факт существования и-других-людей-вообще-то. Взгляд Слизнорта наконец падает на Гарри.

— Ого, — его глаза останавливаются на шраме. — Ого!

— Это, — Дамблдор выходит вперед, чтобы представить своего подопечного, — Гарри Поттер. Гарри, это старый мой друг и коллега Гораций Слизнорт.

Слизнорт поворачивается к Директору, хитро прищурившись:

— Так вот как ты думал убедить меня, да? Что ж, ответ — нет, Альбус. — «Начнем игру? Ход за тобой».

Он решительно проходит мимо Гарри, всячески пытаясь подавить распирающее его предвкушение.

И вот эта его фраза, а также то, что он ни разу за всю встречу не пробалтывается насчет предлагаемой ему должности, хотя подходит очень близко к теме, и назвав факультет, деканом которого был, и намекнув на то, что знает сумму предлагаемой ему оплаты за труд, для меня лично является очевиднейшим доказательством того, что Слизнорт не просто входил в контакт с Директором прежде, но и получил от него некоторые ценные указания касательно того, о чем говорить надо, а о чем не надо.

Признаться, я долго не могла понять, в какой форме он у них состоялся, этот контакт. Было ли это обменом письмами — или они уже встречались лично? Потому что Директор явно знаком с деревушкой Баддли Баббертон, он знает, как пройти к дому Слизнорта, знает, как выглядит этот дом. Однако в самом доме начинаются затыки — к примеру, Директор не совсем уверен, где находится туалет, и Слизнорт, понимая это, тут же дает ему четкое направление («Вторая слева по коридору»).

Кроме того, сам Слизнорт в беседе с Директором заявляет: «Я не дал им шанса. Был на ходу год, — вот кто точно сразу поверил, что Том вернулся, едва Гарри и Дамблдор громко объявили об этом летом 1995. — Никогда не остаюсь на одном месте больше, чем на неделю», — в ответ на вопрос Директора о Пожирателях, проявляющих интерес к Слизнорту («Или ты говоришь мне, что они еще не пытались тебя завербовать?»). Да и сам этот вопрос выдает, что Директор не слишком в курсе передвижений Слизнорта в последнее время.

Можно, конечно, предположить, что Слизнорт врет о том, что не сидит на месте дольше недели, и вообще — это его дом, а не пары каких-то маглов, уехавших на лето на Канары, и Дамблдор поддерживает его ложь в беседе с ним, не опровергая ее…

Признаться, такие мысли закрадывались в мою голову — особенно после эпизода, когда Слизнорт, оставшись наедине с Гарри, принимается вспоминать о своих связях, о тех, кому помог с работой, и о туче благодарных, всегда высылавших ему всякие подарки. Гарри ловит его на этом странном несоответствии: «И все эти люди знают, где вас найти, чтобы высылать вам все это?» Однако Слизнорт выдает вполне искреннюю реакцию — улыбка испаряется с его лица, и он бурчит: «Конечно, нет. Я не связывался ни с кем год». Какое-то мгновение он выглядит крайне обеспокоенным, видно, что хвастал он своими подарками по привычке — а вот мысль о том, что он за год успел превратиться в личность крайне асоциальную, что ему не так уж и свойственно, приводит его в шок и расстройство.

Да и, в конце концов, не думаю я, что близкие люди Дамблдора способны врать. Или что Дамблдор им позволяет это делать. Тем более — в его присутствии.

Нет, Слизнорт действительно не виделся ни с кем целый год, хотя до него долетали многие слухи (разумеется, должен же был он вылезать из своей раковины… хотя бы за той же драконьей кровью, раз знает о летательных свойствах цен на нее), и он, в общем и целом, более-менее в курсе дел и о многом догадывается (взять ту же деятельность Ордена Феникса). Даже Дамблдора он, по всему видно, встречает впервые за долгий промежуток времени — и он однозначно прежде не видел его поврежденную руку, хотя до этого мы еще дойдем.

Так что ставлю на обмен письмами. Директор, прекрасно зная, какой будет его Игра в этом году, понимает, что ему необходим Слизнорт. Он пишет ему письмо — мол, дорогой Гораций, как поживаешь в эти тяжелые времена, я соскучился, без тебя тут совсем одиноко; как ты, должно быть, знаешь, недавно мы потеряли Сириуса; кстати, не хотел бы ты преподавать в Хогвартсе вновь, а то у меня снова недобор по профессорам?

Слизнорт, который знает Дамблдора не хуже, чем Дамблдор знает его, и обожает кокетничать не меньше, чем Директор, присылает категорично-отрицательный ответ, в котором Дамблдоровы внимательные глаза читают между строк: «Я-то согласен, но ты попробуй меня уговорить».

Что ж, — в свою очередь пишет Директор, — ладно, нет — значит нет. Но ты все же подумай еще. Вскоре я вернусь к вопросу и вновь попытаюсь тебя уговорить. Возможно, мне придется прибегнуть к помощи одной артиллерийской установки. Давай обсудим это с глазу на глаз — мы так давно не виделись. Скажем, шестого, если тебе удобно. Только, чур, никому не говори о своей возможной должности. Хочу сделать всем небольшой сюрприз окружающим, когда ты согласишься. Как, говоришь, тебя найти?

Слизнорт высылает ответ из серии: «Второй домик слева вниз по улице, самый красивый во всем квартале, хотя совершенно не понимаю, зачем тебе это знать, ибо я не склонен менять свое решение, даже если ты попросишь очень изобретательно; в гости тебя совершенно не жду, но, если надумаешь заявиться, приходи во второй половине дня — я привык читать до поздних часов и не люблю вставать рано».

Само собою, письма мог доставлять какой-нибудь Фоукс, который, как известно, очень легко и быстро находит адресатов, даже если они скрываются, и умеет быть абсолютно незасекаемым.

Чудесно. Однако зачем, собственно, Слизнорт вдруг так сильно понадобился Директору?

О, бывший декан Слизерина является одной из двух линий Бега-по-Кругу для Гарри, вне всяких сомнений.

Вспомним, что о крестражах Тома Дамблдор знает очень-очень давно, еще до падения Реддла. Технически у него было целых несколько возможностей о них узнать: 1) он очень внимательно следил за Томом еще до того, как стал Директором (и тем более внимательно — после); 2) Дамблдор не просто работал вместе со Слизнортом — он вместе с ним учил Тома; 3) они действительно старинные добрые друзья, эти Штепсель и Тарапунька.

Впоследствии Гарри с прямой подачи Директора узнает, что именно Слизнорт рассказал своему студенту (Реддлу) о крестражах. Так что более чем вероятно, что, довольно скоро осознав, что он натворил, Слизнорт признался Дамблдору (сам или будучи на то расколотым Директором) в этом. Да еще и указал, какое число крестражей Том намылился создать.

Учитывая, что именно в этом году Дамблдор намеревается рассказать Гарри о крестражах Тома, запустив для парня таким образом квест на следующую Игру, наличие Слизнорта в непосредственной близи от Гарри обретает решающее значение для Игры-6.

Ибо просто послушать рассказ Директора про крестражи Гарри будет скучно. Нет, для большего размаха Бега-по-Кругу лучше уж направить парня прямиком к первоисточнику всех крестражевых бед. Пусть тот, кто рассказал о них первому мальчику, даст информацию о них и второму. Так оно выйдет, знаете ли, много полезнее для души — или душ. Все-таки любит Дамблдор цикличность истории.

Важный момент, подтверждающий эту догадку: Слизнорт не только моментально подмечает шрам Гарри — когда все рассаживаются по пухлым креслам, вооружившись бокалами, на лбу Слизнорта — единственный раз за весь вечер! — появляется морщина при взгляде на руку Директора.

Другую. Не раненую.

— Ты не такой старый, как я, Гораций, — мягко замечает Дамблдор в ответ на жалобы кокетливого друга.

— Ну, может, тебе и самому стоит подумать о пенсии, — прямо отвечает Слизнорт. — Реакции уже не те, как вижу, — он оглядывает почерневшую руку друга («Что это у тебя?»).

— Ты совершенно прав, — безмятежно говорит Дамблдор («Ой, я для своей пенсии уже все-все придумал. Годик подожду — и уйду с поста, будь уверен»), поддернув рукав, чтобы Слизнорту было еще лучше видно. — Я, несомненно, медленнее, чем был. — «До тех пор, пока не сделал это. А это того стоило». — Но, с другой стороны…

Дамблдор широко разводит руки, как бы сообщая, что и в старости есть свои преимущества.

Момент бесценен именно этой фразой в оригинале: «But on the other hand…» — переводить и понимать которую можно, как фразеологизм («с другой стороны»), а можно и буквально — «на другой руке».

А на другой руке у Дамблдора — кольцо.

Большое, золотое, с тяжелым черным камнем, расколотым посередине. Кольцо Марволо Мракса.

Дамблдор демонстрирует Слизнорту обезвреженный крестраж; именно это кольцо носил Том, когда спрашивал Слизнорта о крестражах.

Кстати говоря, надел его Директор где-то в доме либо на пути к нему — ибо при трансгрессии с Тисовой Гарри держится именно за левую руку Директора, никакого кольца на ней не ощущая. Ну, неприятно оно Дамблдору, чтобы носить его все время, что поделать…

Итак, с этой минуты Слизнорт знает, чем занимается Дамблдор, и во что его втягивает, и в чем он ему будет обязан помочь — и по дружбе, и по долгу, и по совести (ошибку-то с рассказом Тому о крестражах надо же когда-нибудь искупать). Ибо дружеский союз, суть которого сводится к обещаниям каждой из сторон выполнить любые просьбы другой при условии, что ни одна из сторон ни о чем не будет просить другую — это, как бы сказать… о них, но и не о них.

Ибо высоконравственный Дамблдор не просит Слизнорта помочь ему в Игре. Но высоконравственный (а иначе не смог бы оставаться другом Директора столько лет) Слизнорт соглашается помочь Директору в Игре. Такова и есть высокая дружба.

А ведь они действительно очень близкие друзья — достаточно внимательно вглядеться в их хохмачество в ходе всей встречи, и никаких сомнений не остается. Слизнорт с первой минуты знает, что Дамблдор его соблазнит. А Дамблдор с первой минуты знает, что Слизнорт соблазнится. Первому интересно посмотреть, как его будут соблазнять, второму — как от соблазнения попытаются подольше поуклоняться, обоим — как у каждого с реакциями и чувством юмора спустя минимум год разлуки. И только юный Гарри всерьез переживает по поводу их очаровательно изящных брачных игр.

Собственно, Дамблдор действует по классической схеме, привнося в нее немалую долю своей индивидуальности в виде прелестнейшей ласковой иронии, которую можно применять только по отношению к человеку, с которым ты начал дружить еще в те времена, когда, как говаривал Терри, кремень выступал в авангарде энергетики.

Первое: всячески показывать, что этот разговор в интересах собеседника. Не говорить: «Нам надо побеседовать» или «У меня к тебе дело». Просочиться за порог, не дав ему опомниться:

— И все же ты должен был двигаться достаточно быстро, чтобы приготовить для нас такой прием за столь короткое время. У тебя не могло быть больше, чем трехминутное предупреждение? — «Ведь именно столько минут я тебе дал».

— Двух. Не слышал, как сработало Заклинание вторжения, принимал ванну. — «Мог бы и предупредить, когда явишься. Но я все равно успел, ай да я!» — Все равно, факт остается фактом, я старый человек, Альбус. Уставший старый человек, который заслужил тихую жизнь и немного земных удобств. — «У тебя таковые точно найдутся, а? Нет-нет, не говори ничего, я все равно не соглашусь!»

Второе: называть его по имени. Установить личный контакт. «Предложить ли тебе мою помощь в уборке?»

Третье: расположиться поудобнее, тогда ему будет труднее выставить нежеланного гостя.

— Надеюсь, мы можем по крайней мере выпить? За старые времена?

— Ну ладно, хорошо, по одному бокалу.

Дамблдор усаживает Гарри точно напротив Слизнорта (в ответ Слизнорт делает: «Хмпф!») и сам занимает кресло без приглашения. Слизнорт присаживается, закончив приготовление напитков, и вновь быстро отводит глаза от Гарри (Дамблдор: «Видал, какой у меня детеныш вырос?» Слизнорт: «Хмпф!!»).

Четвертое: не молчать.

— Что ж, как ты поживаешь, Гораций?

— Не слишком хорошо, — сразу же отвечает Слизнорт; перекидывание мяча началось («А я уж думал, что не дождусь. Реакции у тебя уже не те, как вижу…»). — Слабость в груди. Одышка. Еще ревматизм. Не могу двигаться, как привык. Ну, это ожидаемо. Старость. Утомление. — «Еще ты со своими Играми. Бедный я, бедный».

Или вот:

— …но, с другой стороны, — Дамблдор широко разводит руками. — Итак, все эти предосторожности от незваных гостей, Гораций… они для Пожирателей Смерти или для меня?

— Что могут хотеть Пожиратели Смерти от такого бедного, разбитого, старого тормоза, как я? — «Конечно, от тебя, престарелый хитрюга».

Пятое: намекать, но не давать оценок.

— …был на ходу год. Никогда не остаюсь на одном месте больше, чем на неделю <…>. Это очень легко, когда знаешь, как, — «И тебе, так и быть, скажу, поделюсь с высоты своего опыта. Мотай на ус, пригодится», — одно простое Заклинание Заморозки на эти абсурдные охранные системы, которые маглы используют вместо Вредноскопов, и убедиться, что соседи не заметят, как ты приносишь пианино.

— Изобретательно. Но звучит довольно утомительно для разбитого старого тормоза в поисках тихой жизни…

Шестое: забросив удочку, осторожно проявить личную заинтересованность, чтобы речь звучала более убедительно.

— …но, если ты вернешься в Хогвартс -

Тут Слизнорт прерывает Директора, стремясь получше прояснить заинтересовавший его слух:

— Если ты собираешься сказать мне, что моя жизнь будет более мирной в этой чумной школе, побереги дыхание, Альбус! — «Особенно — бок о бок с тобой и твоими Игроками. Слышал я тут кое-что…» — Я, может, и скрываюсь, но до меня дошли некие странные слухи с тех пор, как ушла Долорес Амбридж! Если так вы обращаетесь с преподавателями в эти дни -, — «Что там у вас случилось? Мне ж интересно, мог бы и черкануть словечко».

— Профессор Амбридж столкнулась с нашим стадом кентавров. — «Ах, интересно? Спросил бы сразу прямо. Поясняю». — Я думаю, ты, Гораций, не стал бы идти в Лес и называть ораву злых кентавров «грязными полукровками».

— Так вот что она сделала, вот как? — («Что, прям… все… всё стадо… ее?..» — «Агась». — «Уй…») — Идиотка. Никогда ее не любил.

Гарри хрюкает. Старая супружеская пара, вновь вспомнив о существовании всего остального мира, оборачивается к нему.

— Извините, — поспешно говорит парень. — Просто я тоже ее не любил.

Седьмое: если под рукой имеется артиллерийская установка, воспользоваться ею при первом же благоприятном моменте.

Дамблдор внезапно поднимается на ноги.

— Уже уходишь? — с надеждой тут же интересуется Слизнорт («Я победил?»).

— Нет, — «Ага, щас». — Хотел узнать, могу ли я воспользоваться твоим туалетом?

— О, — разочаровывается Слизнорт. — Вторая слева по коридору.

Оставшись наедине с Гарри, Слизнорт пару раз бросает на парня заинтересованный взгляд, затем встает, походит к камину, поворачивается к Гарри спиной, ну, а затем, наконец, не удержавшись, начинает разговор («Детеныш у тебя хороший вырос, говоришь, Альбус? Ну, сейчас посмотрим»):

— Не думай, что я не знаю, почему он привел тебя.

Гарри молча его разглядывает. Слизнорт вновь облизывает глазами шрам Гарри. Ну, о том, какую связь он мог увидеть между шрамом Гарри и трещиной в камне кольца Марволо, я еще подробнее поговорю, но позже.

Его взгляд задерживается теперь и на лице Гарри.

— Ты очень похож на отца.

— Да, мне говорили.

— Кроме глаз. У тебя глаза -

— Мамы, да.

— Хмпф, — говорит Слизнорт («Да, ничего такой… палец ему в рот не клади…»).

После этого он пускается в довольно длинный монолог о том, что Лили была его любимицей («Я говорил ей, она должна была быть на моем факультете. И очень дерзкие ответы получал, кстати»). Когда Гарри, услышав, что Слизнорт был деканом Слизерина, немного меняется в лице, Слизнорта это веселит:

— О, так, не надо ставить мне это в вину! Ты, небось, из Гриффиндора, как твоя мать, да? Да, это часто передается в семьях.

И тут он совершенно внезапно выдает:

— Не всегда, правда. Никогда не слышал о Сириусе Блэке? Должен был — последние пару лет в газетах — умер несколько недель назад, — и Гарри каменеет. — Ну, в любом случае, он был большим другом твоего отца в школе. Вся семья Блэков была на моем факультете, но Сириус попал в Гриффиндор! Жаль — он был талантливым мальчиком. Я получил его брата, Регулуса, когда он поступил, но хотелось бы весь набор.

Престарелый коллекционер предается нежной ностальгии, а мы зададимся вопросом: за каким гиппогрифом он внезапно упомянул Сири? Что, мало семей, члены которых попали на разные факультеты, некого больше в пример привести?

Чуть позже, вспоминая Орден Феникса, Слизнорт заявит: «…и, я уверен, они все замечательные, и смелые, и всё такое, но лично мне не по вкусу их коэффициент смертности -». Не знаю, намекает ли он о Сири (очень возможно, что именно его смерть пришла в голову Слизнорту в этот миг — вероятно, еще и смерть Эммелины Вэнс, ибо эти две — самые ближайшие — а он очень в курсе потерь обеих сторон, ибо еще чуть позже пробормочет: «Не могу притворяться, что смерть Амелии Боунз не потрясла меня…» — и, хотя мадам Боунз не являлась членом Ордена, вполне очевидно, что она была на стороне Дамблдора и справедливости). Может, и нет.

Однако факт остается фактом: Слизнорт очень давно и долго преподавал в Хогвартсе; он прекрасно знал, что Джеймс и Сири дружили; он невероятно давно дружит с Дамблдором и, хотя непосредственно не состоит в Ордене, уверена, в годы первой войны был вхож в Орден, знал многих, если не всех, его членов (в том числе и брата мадам Боунз Эдгара, убитого Пожирателями — он скажет он нем позже) и достаточно активно помогал старому другу и его организации; если это так, а оно так, Слизнорт был в курсе дальнейшей судьбы Поттеров — что они родили мальчика, крестным которого стал как раз Сириус; учитывая природную любознательность Слизнорта, сильно сомневаюсь, что после Игры-3 он не поинтересовался у Дамблдора (которого, напомню, знает очень хорошо), как так чудесно вышло, что Сири, этот коварный маньяк, взял и скрылся с территории Директорского замка — и при чем здесь гиппогриф?

Учитывая все это, смею, наконец, предположить, что Слизнорт превосходно осведомлен, что Гарри общался с крестным. Кроме того, раз он знает, что Сири погиб, знает и где он погиб. И он однозначно знает, что там же в то же время был Гарри. Так какого книззла упоминать о Сири, если это для Гарри весьма болезненно?

А я вот не зря в примере первого письма Директора Слизнорту вставила фразу: «…как ты, должно быть, знаешь, недавно мы потеряли Сириуса». По моим предположениям, Дамблдор просто обязан был написать что-то в этом роде, с очень хорошо читаемым намеком — мол, если ты когда-нибудь встретишься с тем, кого эта смерть Очень Сильно Потрясла, ты будешь готов, мой друг… И Слизнорт ориентируется мгновенно.

Прекрасно понимая, что Дамблдор и сам работает в этом направлении (и даже, вероятно, подозревая, как — ласково-нежными задушевными методами, не напрямую), Слизнорт вливается в поток интенсивной терапии, как бы случайно пробрасывая имя Сири в разговоре. Ибо тема смерти крестного не должна становиться для Гарри запретной, Гарри не должен замыкаться в ней, ему следует осознать, что это не только его потеря и боль — Сири потеряли многие. Но эти многие понимают — и показывают — в сущности, лишь одно: жизнь — идет. Да, Сири не стало, и это больно. Но Сири был — и это здорово, о нем есть что вспомнить, его есть кому помянуть.

Помолчав некоторое время, предоставляя Гарри шанс очухаться, Слизнорт вновь возвращается к разговору о Лили:

— Твоя мама, конечно, была маглорожденной. Не мог поверить, когда узнал. Думал, она должна быть чистокровной, она была так хороша.

— Одна из моих лучших друзей маглорожденная, — отвечает Гари. — И она лучшая на курсе.

— Забавно, как это иногда случается, правда?

— Не очень, — холодно отбривает Гарри.

Слизнорт в удивлении глядит на парня (Да, ты прав, Альбус, ну и ребенок…»):

— Ты не должен думать, что я предвзят! Нет, нет, нет! Разве я только что не сказал, что твоя мама была моей самой любимой студенткой за все время? И был еще Дирк Крессвелл, на курс младше нее…

Слизнорт пускается в долгий рассказ о своих знаменитых бывших студентах, не оставляющих его без подарков и по сей день, каждому из которых он когда-то чем-то помог в карьере.

Когда Гарри заставляет его вспомнить о том, что он в последнее время стал слишком асоциальным, Слизнорт сначала всерьез расстраивается, после чего, спохватившись, сравнивает возврат в школу с присоединением к Ордену (не очень хорошая отмазка, но что поделать, если только после такой подсказки Гарри получает шанс его «убедить»), и Гарри принимается делать то, чего от него и ожидали Дамблдор и Слизнорт:

— Вам не нужно присоединяться к Ордену, чтобы преподавать в Хогвартсе. Большинство преподавателей не состояло в Ордене, и никого из них не убили. Ну, если не считать Квиррелла. А он получил, что заслужил, учитывая, что он работал с Волан-де-Мортом.

Гарри был уверен, что Слизнорт вздрогнет, услышав имя, и Слизнорт его не подводит.

— Я думаю, преподаватели в большей безопасности, чем большинство людей, пока Дамблдор Директор, — продолжает Гарри, игнорируя и вздрагивание Слизнорта, и слово «профессор» перед словом «Дамблдор» — но ведь у них со Слизнортом идет взрослый разговор двоих соратников, и упоминает Гарри не столько профессора, сколько главнокомандующего, верно? — Он, вроде как, единственный, кого Волан-де-Морт когда-либо боялся, разве нет?

Слизнорт гипнотизирует пространство, позабыв еще раз картинно вздрогнуть при имени бывшего ученичка и, очевидно, обдумывая, не пора ли начать соблазняться.

— Ну, да, это правда, что Тот-Кого-Нельзя-Называть никогда не стремился вступать в битву с Дамблдором, — неохотно произносит он («Ладно, начинаю соблазняться…»). — И, полагаю, раз я не присоединился к Пожирателям Смерти, Тот-Кого-Нельзя-Называть вряд ли может считать меня другом… — ага, а еще, памятуя, что ему неплохо было бы убрать такого классного свидетеля начала его пути к почти-бессмертию. — В таком случае, мне и вправду было бы безопаснее немного поближе к Альбусу… — «Ты слышишь, старый черт? Выходи уже, я соскучился. Твой детеныш действительно недурен». — Не могу притворяться, что смерть Амелии Боунз не потрясла меня… — вообще, отметим для себя потрясающую привычку Слизнорта якобы совершенно случайно размышлять вслух, якобы уговаривая себя на что-то — позже мы с ней не раз еще встретимся. — Если она, со всеми связями в Министерстве и защитой…

Тут Дамблдор возвращается в гостиную («Слышу, слышу, выхожу, мой дорогой»). Слизнорт подпрыгивает («О, а я совершенно забыл про тебя! Абсолютно. Мне вообще на тебя все равно»).

— О, вот ты где, Альбус. Ты очень долго. Расстройство желудка? — «Я все еще не уверен, пойду ли я в Хогвартс, не подходи ко мне, не уговаривай меня, ничего не проси, выгодных условий не предлагай!»

Восьмое: обрисовав цель своего прихода и все выгоды, которые получит оппонент, если примет предложение, вести себя так, будто можно больше не задерживаться. Делать вид, будто время не терпит.

— Нет, — говорит Дамблдор, — просто читал магловские журналы. Я очень люблю схемы для вязания.

Шутка отправляется в копилку Пошленьких Шуток Директора, где ее радостно приветствуют Шутка про шрам над коленкой, Шутка про горячий шоколад, Анекдот про тролля, ведьму и лепрекона (который из-за Макгонагалл настигла печальная участь), Шутка про ночные горшки и Шутка про варенье.

— Что ж, Гарри, мы злоупотребляли гостеприимством Горация достаточно долго; думаю, настало время уходить.

Гарри вскакивает на ноги.

— Вы уходите? — Слизнорт, кажется, застигнут врасплох («И больше не будете уговаривать?!»).

— Да, в самом деле. Я думаю, я всегда умел вовремя признать свое поражение.

— Поражение… — Слизнорт беспокойно мешкается, пока Дамблдор надевает дорожную мантию, а Гарри застегивает куртку.

— Что ж, мне жаль, что ты не хочешь на работу, Гораций, — Директор машет ему здоровой рукой («Некоторые твои грешки все еще требуют искупления, друг мой»). — Хогвартс был бы рад увидеть тебя снова. Несмотря на очень усиленную охрану, — «Хорошо слышно? Очень. Усиленную. Охрану», — тебе всегда будет оказан радушный прием, если ты пожелаешь нас навестить. — «Счастливой спокойной и скучной жизни без шанса на искупление».

— Да… ну… спасибо большое, очень признателен… как говорится…

— Тогда прощай.

— До свидания, — бросает Гарри и спешит за Директором, который, очевидно, считает про себя.

Девятое: пусть сами попросят вас задержаться…

— Ладно, ладно, я согласен! — кричит Слизнорт, выбегая за гостями в коридор, когда они уже открыли входную дверь.

Дамблдор улыбается и оборачивается:

— Ты выйдешь из отставки? — «Дедушка я старенький, соображаю медленней, чем в молодости, правильно ли я тебя понял, я победил?»

— Да, да, — нетерпеливо кивает Слизнорт («Правильно, скотина ты старая!»). — Я, должно быть, свихнулся, но да.

— Чудно! — сияет Директор. — Тогда, Гораций, увидимся первого сентября.

Десятое: …тогда дело сделано.

— Да, полагаю, увидимся, — ворчит Слизнорт («Если ты, дедушка старенький, к тому времени не ослепнешь»).

Ну вот и что это, как не приколы двоих друзей, знающих, что они все равно будут работать вместе? Но надо же после долгого перерыва помериться, кто круче, и определить, за кем останется последнее слово.

Кстати, оно таки ж за Слизнортом:

— Но я хочу прибавку к зарплате, Дамблдор! — кричит он гостям вслед, когда они уже шагают к калитке.

Дамблдор довольно хихикает («Ладно-ладно, старый хитрый черт. Пусть последнее слово — за тобой, но все равно круче — я»).

Когда Гарри и Дамблдор достаточно удаляются от домика Слизнорта, Директор первым делом чешет по пузику эго подростка, мягко напомнив, что, хоть Горация он очень любит и действительно насладился кокетливым игрищем с ним, про своего любимого детеныша он вовсе не забыл:

— Молодец, Гарри.

— Я ничего не сделал, — удивляется Гарри.

— О да, сделал. Ты в точности продемонстрировал Горацию, как много он выигрывает, вернувшись в Хогвартс. — «И очень ему понравился. Так что, помимо прочего, он выигрывает еще и удовольствие от общения с тобой». — Он тебе понравился?

— Эм…

Гарри сложно сразу определить. Слизнорт приятен ему в каком-то смысле, но кажется тщеславным. И он определенно сделал ошибку, выказав удивление по поводу того, что маглорожденные могут чего-то достичь. Впрочем, эта ошибка не играет никакой роли. Что бы Слизнорт в принципе ни говорил, Гарри пришел к нему, уже зная, что он — Друг Дамблдора. Это и становится определяющим. И, честно говоря, до конца таковым остается.

Слизнорт обаятелен и обладает огромной, как говаривал Терри, хорькизмой, а посему надо отдать ему должное. Это еще один (первый — Дамблдор), который любит себя, жизнь и очень любит жить долго и счастливо. Он невероятнейший Телец, со всеми вытекающими. Оказавшись в любом пространстве, он меняет его под себя в мгновение ока — и так, чтобы оно было максимально для него комфортным. Само собой, поскольку эта деятельность энергозатратная и не слишком комфортная сама по себе, пространствами он старается не размениваться и, как правило, всеми корнями прирастает к какому-то одному месту. Он обладает отличным вкусом, любит красиво одеваться не меньше, чем Дамблдор, обожает дорогие вещи (вроде бареток из драконьей кожи и шелковых пижам) и хорошее вино. У него тоже есть стиль, и он также в этом стиле органичен до кончиков пальцев.

Все это вовсе не плохо, разве нет? Нельзя — да и глупо — судить человека только за то, что он обожает комфорт и роскошь. Бедность — штука суровая и неинтересная. Она влечет за собой страх и стресс, а зачастую и депрессии. Это тысячи мелких и крупных унижений и лишений. Если вы выбрались из нищеты своими силами и более-менее честным способом, соглашусь с Роулинг, этим можно гордиться.

Чистокровный волшебник Слизнорт с очень знатной родословной вряд ли когда-нибудь так уж прям выбирался из нищеты. Но, к его чести, своим достатком он и не бахвалится — просто искренне и обаятельно любит удобства, им даруемые, разумно считая, что романтизируют и воспевают нищету только дураки. И, между прочим, он не гнушается делиться тем хорошим, элитным и качественным, что имеет.

Да и сложно мне представить другого такого человека, который, обладая его средствами, возможностями и страстью к комфорту, пошел бы преподавать в школу — пусть даже самую лучшую. А он вот пошел. Дважды. И это о многом говорит. Людей он любит, искренне ими интересуется и от души готов им помогать. Себя он, конечно, любит очаровательно больше — ну так не поручать же такое ответственное дело кому-то другому.

Слизнорт невероятно умен и талантлив. Его разумная страсть к Зельеварению говорит сама за себя — как и Снейпа, его завораживает процесс создания чего-то из ничего, красота бурлящего зелья в котле, поэтика сотворения Нового. Как любой достойный слизеринец, он невероятно хитер. Но, раз уж они добрые друзья с Директором, следует сделать вывод, что понятия чести, честности, храбрости, нравственности и всего остального из того же доброго котла ему тоже очень близки.

Еще о Слизнорте обязательно следует сказать, что он высоко ценит дружбу и хорошую шутку. Он, как Хагрид, любит и умеет быть смешным не меньше Директора. Только если, к примеру, Хагрид предпочитает извлекать много полезного из своей маски дурачка, то маска Слизнорта — в его подчеркнутой слабости. И проистекающих отсюда вселенской трусости и неимоверном сибаритстве. Я хочу сказать, когда надо, он свою недвижимость отрывает от стула с завидной скоростью и отважно бросается навстречу приключениям.

Забавно, однако Директор считает нужным сместить акцент в характеристике Слизнорта в несколько иную сторону:

— Гораций любит свой комфорт. Он также любит компании знаменитых, успешных и влиятельных. Ему нравится чувствовать, что он влияет на этих людей. Он никогда не хотел сам занимать трон; он предпочитает место позади — больше пространства развернуться, видишь ли. Раньше он отбирал любимчиков в Хогвартсе — иногда за их честолюбие или мозги, иногда за их очарование или талант, и он обладал сверхъестественным талантом выбирать тех, кто станут выдающимися в разных областях. Гораций сформировал что-то вроде клуба своих любимчиков с самим собой в центре, — обо он — свой самый большой любимчик, да, — создавая связи, устанавливая полезные контакты между участниками и всегда получая какую-то выгоду в ответ — будь то бесплатная коробка его любимых засахаренных ананасов или шанс предложить своего человека на должность младшего сотрудника Отдела по связям с гоблинами, — «О, и кстати, из туалета мне было очень хорошо слышно, о чем вы говорили».

Чудесная характеристика, но зачем ее — такую и так — давать? У Гарри в воображении мигом всплывает малоприятная картинка с большим пауком, который поддергивает за ниточки паутины поближе к себе особенно сочных мух.

— Я говорю тебе все это, — продолжает Дамблдор, — не чтобы настроить тебя против Горация — или, как нам следует его теперь называть, профессора Слизнорта, — «Не надо распространяться в школе о вашем знакомстве летом; тем более — бравировать этим, мальчик мой», — но чтобы ты был настороже. Он, несомненно, попытается забрать тебя к себе в коллекцию, Гарри. — «Поскольку ты уже его заинтересовал, проявив себя, а я уже разрешил ему это сделать». — Ты будешь сокровищем этой коллекции: Мальчик, Который Выжил… или, как они тебя теперь называют, Избранный.

Дамблдор, что называется, типично по-мужски Гарри подкалывает. Однако парня при воспоминании о пророчестве неслабо промораживает — не готов он еще пока адекватно воспринимать подобные шутки.

Возможно, потому и пропускает довольно сильный намек Директора на то, что это он, Директор… эм… скажем мягко, не станет никак мешать Слизнорту бегать за Гарри — а не Слизнорт не прекратит. Но почему? Что ж, ответ очевиден.

Слизнорт и Дамблдор уж слишком явно прочат Гарри место Тома в коллекции Горация — тоже, помнится, был бриллиантом. Слухи об избранности Гарри плодятся с ужасающей скоростью. В мыслях волшебного сообщества Гарри приобретает столь же высокую популярность, которую завоевал после истории с Квирреллом в Игре-1. Со всеми вытекающими.

Директор знает и учитывает как эго самого Гарри, так и частицу Реддла в нем — и, согласитесь, перед разгоном прямо в квест Игры-7 было бы не очень здорово, если бы эти тщеславные части вдруг возобладали в Гарри, и парень бы потерял голову — давление-то серьезное, да и предпосылки были. А что сделал Дамблдор, пропуская парня через медные трубы в Игре-2? Правильно, принялся учить его от (очень) противного, используя Локонса.

Клуб Слизнорта будет играть примерно ту же роль, что играл Локонс (при том, что сам Слизнорт несравненно достойнее, умнее и приятнее, чем Локонс). Слизнорту, в числе прочих обязанностей, о которых я еще поговорю, следует, таким образом, активно бегать за Гарри в попытках затащить в свою звездную коллекцию. Само собой, чем активнее Слизнорт будет бегать, тем активнее Гарри будет убегать, заранее настроенный Дамблдором и сейчас, и в Игре-2 не придавать значения своей славе и своим рейтингам. И чем больше Слизнорт будет на Гарри давить, тем отрицательнее Гарри будет относиться… нет, не к Слизнорту, ибо он — Друг Дамблдора и вообще чувак очаровательно приятный, но ко всем этим кривотолкам по поводу избранности.

Как результат — дело свое подросток сделает, не уклонится, но не потому, что общество нуждается и слюнки пускает, а потому, что сам захочет; не величественно размахивая ручками в ответ на крики и овации толпы в экстазе и Героически Кланяясь, а спокойно, смиренно, с открытыми глазами выбирая и выпивая свою чашу. Впрочем, до этого осознания еще далековато, но за год Гарри обязательно помогут к нему прийти.

Пока же парень, вцепившись в руку Директора, трансгрессирует к Норе, и его ужас при мысли о пророчестве сменяется нежностью при виде второго самого любимого здания в мире.