Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Тем же вечером, 14 февраля, Гарри рассказывает о данном Рите интервью всем, кто находится рядом за гриффиндорским столом, особо не заботясь о конспирации. Ситуация в целом отнюдь не удивительна, ведь Гарри преимущественно окружают уже не просто однокашники, а вполне себе община молодой боевки, дружный спецназ с единой целью, формированию которой всячески способствуют как действия Амбридж, так и ходы Тома. В среде ОД возникает осознание, что отсидеться просто так не то что не получится, но даже не хочется. Нужно делать что-то. И, как повторяет за Гарри сильно побледневший Невилл, «люди должны знать…».

Сплочение происходит так стремительно и твердо, что даже, в общем-то, всегда независимые близнецы все чаще стремятся проводить время в обществе трио, видимо, чувствуя себя одиноко в замке и тесно связанными с ребятами. Вообще, волею судеб оказывается так, что именно в Игре-5 целая масса людей хороших и разных оседает в лодке, из которой выбраться трудно — а затем каждый из них неизбежно отмечает для себя, что, вообще-то, и не хочется. У некоторых, может, это и вызывает беспокойство, перемешанное с острым недовольством, но так все же лучше, чем быть одному. Собственно, это как раз то, к чему все годы занудно и тщательно подводил своих неразумных ученичков Директор.

Пока же Дамблдор пребывает в состоянии дремотном и затихшем (абсолютно не общаясь с Розмертой, в чьем пабе Гарри и Гермиона встречались с Ритой, и, очевидно, совершенно ничего не подозревая о грядущем), а Амбридж всячески компенсируется за счет детишек, красноречиво и с явным наслаждением наблюдая мучения Гарри на матче Гриффиндор-Пуффендуй в субботу, 19 февраля, в котором Гарри сумел поучаствовать лишь в качестве разочарованного зрителя.

А вот Том не дремлет. В частности, поняв через Снейпа, что Гарри уже догадался, что за загадочную дверьку он парню всю дорогу показывает, Реддл решает еще больше подогреть подростковый интерес — и в ночь на 20 февраля демонстрирует Гарри дверьку уже приоткрытую.

Молчаливо нам предлагается искренне уверовать в то (как Гарри по неопытности и делает), что в Отделе в реальности дверьку приоткрытой как раз таки и держат. Ну, очевидно, так!

Не проходит и двух месяцев со дня побега Пожирателей, как Томми уже ярко и красочно транслирует Гарри, куда, собственно, нестись слушать пророчество. Выходит оное у него не до конца, ибо, на его беду, мальчики-подростки в спальне Гарри имеют обыкновение громко храпеть по ночам, чем парня и будят. Впрочем, не думаю, что пробуждение Гарри случилось без непосредственного участия сознания Гарри, затюканного Снейпом, Дамблдором и Гермионой и всякий раз, когда Гарри что-то видит, ощущающего себя виноватым — что сопровождается неизменным бессознательным поиском возможности прервать сон.

Но все это не имеет значения. Не получилось у Тома провести Гарри дальше в этот раз — получится в следующий. Возможно, на то и было рассчитано, и сон бы прервался так или иначе. Потому что такими вот «to be continued» Том успешно добивается своей главной на данный момент цели — в Гарри все больше разгорается мучительно пожирающее его любопытство.

И все это, конечно, хорошо и замечательно, и можно было бы даже счесть, что Реддл, а вместе с ним и цирковой тандем Фадж-Амбридж, Гарри и Дамблдора и впрямь уже разбомбили по всем пунктам, и Гарри с Дамблдором, плача, в полном ауте уселись нервно покуривать в сторонке — если бы буквально через два дня, 21 февраля 1996 года, утром в понедельник не появились на поле во всей красоте и сочности плоды праведных трудов инициативной Гермионы, которые становятся вторым переломным моментом Игры Года и неимоверно радуют Директора, во-первых, своим изяществом, а во-вторых, полной раздачей всем сестрам по серьгам.

За завтраком к Гарри сначала прилетают штук тридцать сов, затем Гарри обнаруживает в одном из посланий конверт с мартовским номером «Придиры», в котором на первой полосе значится: «Гарри Поттер наконец заговорил: правда о Том-Кого-Нельзя-Называть и ночи его возрождения», — над ухмыляющимся портретом парня. А затем за стол гриффиндорцев подсаживается невероятно счастливая Полумна:

— Хорошо, правда? Он вышел вчера, я попросила папу отправить тебе бесплатную копию. Я думаю, все это, — она машет рукой в сторону толкущихся на столе сов, — письма от читателей.

И пока детки дружно, привлекая к делу близнецов, разворачивают письма и убеждаются, что в среде читателей, хоть и остаются совсем узкоголовые, стремительно нарастает количество новообращенных, я предлагаю немного остановиться и заняться занимательной арифметикой.

Разбираться с тем, когда и как выходит «Придира», всегда невероятно трудно. Помнится, сентябрьский номер про Сири и Убийцу-Гоблинов-Фаджа вышел аж около 12 августа. Мартовский, как видим, выходит 20 февраля. Что ж, я полагаю, тут все зависит от того, имеется ли у Ксено необходимое количество статей и средств для выпуска номера — и в целом, как обладатель печатного станка, который стоит у него дома, мистер Лавгуд, по всей видимости, вертит тучей в своих руках, куда, когда и как хочет.

Замечательнее другое. Еще 14 февраля после окончания интервью Полумна неопределенно заявляет, что не знает, когда текст появится в печати, поскольку ее отец «ожидает милую длинную статью о последних находках морщерогих кизляков — и это, конечно, будет очень важным открытием, так что Гарри, возможно, надо будет подождать до следующего выпуска».

Тем не менее, проходит ровно неделя, и в «Придире» появляется не статья о кизляках, а интервью Гарри. Как и почему такое вдруг произошло?

Ох, чуется мне, что без кончика Директорской бороды, активно торчащего из этой истории, все-таки не обошлось. Ибо Дамблдор, несомненно, в курсе грядущего хотя бы через ту же Розмерту — да и Хагрид, сколь помнится, ошивался в баре прямо перед самым интервью. Не понять, что делают вместе Игрок, Гарри, репортерша, которой запрещено писать, и дочь редактора оппозиционного журнала, по-моему, невозможно.

Ну и что мешало Дамблдору лишний раз связаться с Ксено и, используя все свое красноречие, убедить его в том, что в сложившейся обстановке интервью Гарри важнее, чем его кизляки («…хотя, разумеется, дорогой Ксенофолиус, морщерогие кизляки — это всегда невероятно важно, свежо и актуально. Настой лирного корня?»)?

И, конечно, поскольку журнал вышел в воскресенье, Дамблдор уже имел массу возможностей насладиться интервью Гарри и подготовиться к тому, что произойдет в понедельник. В отличие от несчастной Амбридж.

— Что здесь происходит? — доносится ее сладко-вкрадчивый голос из-за спин Рона, Полумны и Фреда.

Эвона как человека подбросило — это ж даже не поленилась досеменить к деткам на своих коротеньких толстых ножках от самого преподавательского стола…

— Почему вы получили все эти письма, мистер Поттер? — медленно произносит она.

— А это теперь преступление? — громко спрашивает Фред. — Получать почту?

— Осторожнее, мистер Уизли, или я назначу вам наказание, — говорит Амбридж. — Ну, мистер Поттер?

Гарри колеблется, но, не найдя способа скрыть от нее, что случилось, отвечает:

— Люди написали мне, потому что я дал интервью. О том, что случилось в июне.

Подросток невольно косится в сторону Дамблдора — ему показалось, что Директор смотрел на него секундой ранее — однако Дамблдор, кажется, полностью поглощен живой беседой с Флитвиком. Ну! Очевидно, так!

Конечно, Дамблдор просто не мог удержаться и не бросить на своего любимого ребенка умиленно-гордый взгляд, однако из опасения провоцировать кое-что, спящее в Гарри, Директор быстро поворачивается к очень удобно сидящему рядом Флитвику, который и беседу поддержать может вовремя, и намеки насчет того, что неплохо было бы в кратчайшее время напомнить ученикам обо всех существующих Маскирующих чарах, схватывает очень быстро.

— Интервью? — голос Амбридж вдруг становится очень высоким. — Что вы имеете ввиду?

— Я имею ввиду, — терпеливо поясняет Гарри, словно разговаривает с излишне глупым ребенком, — репортер задавал мне вопросы, а я на них отвечал. Вот -

Парень бросает ей журнал, и Амбридж, поймав его и уставясь на обложку, покрывается отвратительными фиолетовыми пятнами.

Наверное, в этот миг Директор бросает еще один взгляд в сторону всей компании, на сей раз, торжествующе блестя глазами в затылок Амбридж. Даже не знаю, как он удерживается от того, чтобы вскочить на преподавательский стол и, не обращая внимания на шиканье Макгонагалл, громко продекламировать: «Хозяева лихих автомобилей, я вас прощаю! Мир вам, гордецы! Частенько я чихал от вашей пыли, стенал при виде сшибленной овцы; зато без вас усталые дельцы не попадут в леса, где ароматен июньский воздух с привкусом пыльцы… но звук пробитой шины мне приятен!»

— Когда вы это сделали? — голос Амбридж дрожит.

Еще бы. Амбридж пропустила маленькую сходку детишек! Потому что Гермиона, вняв советам Сириуса (читай: Дамблдора), устроила ее не в пабе у Аберфорта, где, как помним, уши Амбридж имеются (чего Аб и злится — нужны ему уши Министерских), а зарулила в «Три Метлы», где ее любезно прикрыла Розмерта, о чьем участии в Игре Гермиона если и не знает наверняка, то уж точно могла бы начать догадываться. А письма Амбридж пока читать не додумалась. Ах, какой смачный, жирный, сочный лещ («Сударыня, вас сейчас постоянно будут макать в правду. Привыкайте»)!

— В прошлый выходной в Хогсмиде, — говорит Гарри.

Амбридж трясет от гнева.

— У вас больше не будет выходных в Хогсмиде, мистер Поттер, — шепчет она.

Ха-ха три раза. Как будто Директор собирался оные предоставлять. Дело сделано — и в них больше смысла нет, да и экзамены на носу. А все, что теперь может предпринять Амбридж, когда номер уже успел разойтись полным тиражом, так что Ксено аж собирается печатать дополнительный — лопаться от бессильного гнева.

— Как вы посмели… как вы могли… Я снова и снова пыталась отучить вас лгать. Очевидно, что сообщение все еще не просочилось внутрь. Пятьдесят очков с Гриффиндора и еще неделя наказаний.

Гарри прям узник совести какой-то.

К середине утра по школе уже висят огромные объявления Декрета №27, гласящие, что «любой студент, уличенный во владении журналом «Придира», будет исключен», — и неизменно приводящие Гермиону и, подозреваю, Дамблдора в глубинный затяжной свун: «Если она что-то и могла сделать, чтобы все и каждый абсолютно точно прочитали твое интервью, то именно запретить его!» А это я называю истиной, не требующей доказательств, как заметил продавец собачьего корма, когда служанка сказала ему, что он не джентльмен.

Об интервью шепчутся все и везде — снаружи классных комнат, в коридорах и дворах, в кабинках туалетов, в Большом Зале и на уроках. Рита превосходно проделала свою работу, и стиль письма и сам текст сильно западали в душу каждому прочитавшему. Амбридж, в свою очередь, убедилась, что прочитает интервью именно каждый, а тихий и как-бы-не-при-делах профессор Флитвик внес свою лепту в процесс расцвета правды, помогая студентам скрыть журнал Маскирующими чарами и не попасться Амбридж.

К концу следующего дня в замке не остается ни единого человека, который бы не прочитал это интервью, и люди окрашивают себя в те цвета, в которые окрашивают. Чжоу извиняется перед Гарри за скандал, устроенный 14 февраля, Малфой, Крэбб, Гойл и Нотт испепеляют Гарри взглядами в библиотеке тем днем, профессор Стебль награждает Гриффиндор 20 баллами, когда Гарри передает ей лейку на Травологии, Флитвик вручает Гарри коробку сахарных мышек в конце Чар и, сияя типично по-дамблдоровски, произносит: «Шш!..» — и скрывается в кабинете, Симус наконец извиняется перед Гарри и признается, что отправил журнал матери, а Полумна сообщает, что еще ни один номер «Придиры» не продавался так быстро, и ее отец теперь печатает дополнительный тираж.

Наконец, вечером 22 февраля, во вторник, близнецы закатывают дивную пирушку в гостиной, где Гарри приветствуют, как героя, а несколько дней спустя Гарри получает новые «О» по Зельям (видимо, чтобы приспустился на землю).

Да, это и впрямь второй поворотный момент Игры Года и очень большой Повод гордиться Гермионой как талантливым, изобретательным и очень творческим Игроком — ее действия вновь выравнивают Директора в позиционной борьбе, пока все остальные валяются в затяжном нокауте — Фадж и Амбридж чуть не получают сердечный удар, Том — тоже, репутация Люциуса здорово подмочена, и Драко буквально зеленеет от злости.

Конечно, все это означает, что вскоре нужно ожидать новых попыток боевых хомяков и лично белоголового мыша свернуть шею откровенно наслаждающемуся ситуацией старому хитрому льву — но все это потом, потом… да и не сказать, что явится для льва такой уж неожиданностью.

Ну, что, разве сложно просчитать, куда и что кинется делать уязвленный Драко, учитывая, что планы на будущее он со своей бандой обсуждает не где-нибудь в гостиной, а в библиотеке, под бдительным и чутким ухом мадам Пинс?

И разве сложно понять, куда сейчас кинутся бить отошедшие от шока Амбридж и Фадж — и, более того, не дать ударить?

Действия Тома тоже вполне предсказуемы, но предупредить их последствия гораздо сложнее, поэтому здесь надо остановиться подробнее — тем более, что хронологически они идут как раз следом за вечеринкой в честь Гарри в ночь на 23 февраля 1996 года.

Гарри покидает празднование пораньше, устав от шума и чувствуя, как начинает болеть шрам. Едва он укладывается, парень мигом засыпает. Ему снится необычный сон. Он становится Реддлом и смотрит на происходящее его глазами. В темной, закрытой шторами комнате с одним единственным канделябром перед ним склоняется человек, он дрожит.

— Кажется, я был плохо осведомлен, — произносит Гарри высоким, холодным и очень злым голосом Реддла.

— Хозяин, я молю о прощении, — хрипит человек на полу.

— Я не виню тебя, Руквуд, — Гарри отпускает спинку кресла, на которой покоились его руки, и почти вплотную подходит к коленопреклоненному. — Ты уверен, Руквуд?

— Да, мой Лорд, да… я работал в Отдела в конце — в конце концов…

— Эйвери сказал мне, что Боуд сможет убрать.

— Боуд бы никогда не смог взять его, хозяин… Боуд должен был знать, что не может… несомненно, поэтому он так сильно противился Империусу Малфоя…

— Поднимись, Руквуд, — шепчет Гарри.

Мужчина в ужасе поднимается на ноги, но остается стоять в полупоклоне, бросая на Гарри-Реддла перепуганные взгляды.

— Ты хорошо сделал, что сказал мне об этом, — произносит Гарри. — Очень хорошо… Я потерял месяцы на бесплодные попытки, похоже… но не имеет значения… теперь мы начнем снова. Ты получаешь благодарность Лорда Волан-де-Морта, Руквуд…

— Мой Лорд… да, мой Лорд, — хриплым от облегчения голосом бормочет Руквуд.

— Мне понадобится твоя помощь. Мне понадобится вся информация, какую ты сможешь мне дать.

— Конечно, мой Лорд, конечно… что угодно…

— Очень хорошо… ты можешь идти. Пришли ко мне Эйвери.

Руквуд пятится, отвешивая поклоны, и исчезает за дверью.

Гарри, оставшись в одиночестве в комнате, медленно проходит к старому зеркалу на стене (нет-нет, не Еиналеж) — и на него из темноты выплывает его отражение — белое, будто череп, лицо, красные глаза со щелями вместо зрачков…

Гарри кричит и просыпается — рядом с ним суетится Рон, и парень некоторое время тратит на пересказ кошмара и ответы на его вопросы. Спустя какой-то промежуток шрам Гарри вновь обжигает болью — где-то там, Гарри знает это, Реддл наказывает Эйвери.

Ну, а пока наступает утро, и Гарри пересказывает то же самое Гермионе во время перерыва, укрывшись в обычном месте во внутреннем дворе замка, устрою-ка я маленькую пятиминутку глупых-преглупых вопросов.

Вопрос первый (самый глупый): это что же получается, исходя из сна, Реддл только в конце февраля узнает о том, что пророчество не может взять никто, кроме тех, о ком оно? Два с хвостиком месяца после попадания Боуда в больницу Реддл продолжает любезно предоставлять Директору свой… кхм… нос, чтобы тот его за него водил по ложным тропам? А сам, наивная простота, все это время пребывает в несокрушимой уверенности, что Боуд попал в больницу с таким серьезным умственным расстройством исключительно из-за того, что сильно-сильно сопротивлялся проклятию Малфоя? Да ладно? А какого черта тогда перед Рождеством, но чуть ли не сразу после того, как Боуд был тяжело ранен, в Отдел поползла Нагайна? И кто и зачем в таком случае убрал Боуда, выслав ему Дьявольские Силки?

Эх, помнится мне, я чуть было не свихнулась, пытаясь решить данную задачку. Ведь если Том действительно только сейчас узнал о защите пророчеств, то рушится вся моя версия, объясняющая как наличие змеи в Отделе, так и Игру Дамблдора в том эпизоде… И тогда вещи начинают ходить по кругу, а я совершенно перестаю понимать происходящее… Так сменяют друг друга дни и недели, затем даже месяцы, и вот поиски ответа заходят в тупик в тысячный раз, и у мня нет сил начинать сначала — остается лишь, понурив голову, признать себя первоклассной тупицей — но потом вдруг случается то, о чем я писала в самом начале сего кровавого труда — вспышка озарения, рожденная столькими часами усилий. Ты просто подключаешь к работе свои левое и правое полушария одновременно, и тебе открывается дивный магический портал в доселе неизведанные миры Игры. Портал, который не нужно регистрировать. И это действительно похоже на пресловутый глоток свежего воздуха, который расправляет крылья и дарит новую жизнь. Тупицей при этом ты себя считать не перестаешь — ведь ответ, как оно обычно бывает, все это время скромно ожидал прямо под носом и был до истерики очевиден.

Кроется он во втором очень глупом вопросе (был бы вопрос, верно?), и тут, что называется, следите за руками. Пожиратели Смерти, в числе которых был Руквуд, присоединились к Реддлу в ночь на 9 января. Разговор Тома и Руквуда, невольным свидетелем которого становится Гарри, происходит в ночь на 23 февраля. Это что ж за разрыв-то такой огромный?

Это по какой такой причине Реддл только сейчас узнает якобы неимоверно важные для него сведения, если Руквуд, между прочим, бывший сотрудник так сильно интересующего Тома Отдела, которого и посадили-то за то, что он передавал некую секретную информацию из Министерства Реддлу (не о пророчестве ли?), уже почти два месяца гуляет просто так? Это ж что такого должно произойти, чтобы Том, сгорая от желания поскорей добраться до пророчества, не брался за такой огромный шанс разобраться с этим вопросом сразу же, вытрясая из Руквуда все, что можно, любую деталь? Томми, на которого вдруг накатила заботливость, давал Руквуду отлежаться после Азкабана и трогал его исключительно для того, чтобы померить температуру и принести чай с печеньками в виде змеек и черепа в постель? Вряд ли.

Может быть, произошло что-то экстренное, что заняло у Руквуда время и не позволило отчитаться сразу? Да нет, не было ни единого намека на то, что за кадром неспокойно, даже в поведении Снейпа и Дамблдора, я уж молчу о шраме Гарри — болел, но не более, чем обычно.

Может, Руквуд только-только переступил светлицу Тома, потому что вплавь добирался до материка? Ну да, конечно, а Люциус, подготовивший побег, ни разу не позаботился о том, чтобы встретить друзей на выходе из Азкабана, вручив каждому по палочке, и не проводить их к хозяину. Да ему еще с Беллатрисой пришлось бороться, чтобы лошадей не гнала — она же первая, небось, всех к своему драгоценному и потащила, не в силах продлевать и без того долгую разлуку.

Что ж, возможно, сам Том настолько туп, что лишь спустя почти два месяца наконец додумался допросить бывшего сотрудника Отдела Тайн о, простите, Отделе Тайн? Нет, ну, это даже для него слишком. Но что тогда? Какие еще варианты остаются?

Да, по сути, один из одного — и вот он-то как раз правильный. Реддл показывает Гарри картинку о событии из своей жизни гораздо позже, чем само событие произошло.

Ибо кто, собственно, сказал, что видение с дверькой в Отдел, которое приснилось Гарри сразу после операции «Змея», и ведение о Сири в Финале Игры — это единственные видения, которые Том послал Гарри специально и которые: а) не являются правдой; б) являются правдой лишь частично? Никто. Однако никто не утверждал обратное.

Напротив, когда Дамблдор в своих объяснениях в Финале доберется до этого момента, он бросит лишь скупую бесцветную фразу: «Волан-де-Морт, конечно, был одержим возможностью услышать пророчество с тех самых пор, как он вернул себе тело, и когда он мечтал о двери, то же происходило с тобой, хотя ты не знал, что это значит. И потом ты увидел Руквуда, который работал в Отделе Тайн перед арестом, он сказал Волан-де-Морту то, что мы знали с самого начала — что пророчества в Министерстве Магии сильно защищены. Только люди, к которым они относятся, могут снять их с полки, не сойдя при этом с ума: в этом случае либо Волан-де-Морту самому придется прийти в Министерство Магии, рискуя наконец себя раскрыть — либо тебе придется взять пророчество для него. Стало еще более безотлагательным то, чтобы ты сумел освоить Окклюменцию».

Вот так. Сухонько, спокойненько, без лишних подробностей — ни слова о Стерджисе, Боуде, о том, намеренно или нет Реддл внедрил в сознание Гарри видение о Руквуде, ни слова об Играх с Министерством, о летней атаке дементоров — зато вот: я, мой дорогой мальчик, понял весь план Тома. Удивительно было бы, если б не понял.

Но по словам Директора выходит, что Гарри сначала видел дверьку просто потому, что Том о ней мечтал, и, надо полагать, затем видел внутренности Отдела потому, что Томми продолжал мечтать. Ага. Очевидно, так. И после рождественских открытий Реддл ведь ни разу не подумал о том, чтобы закрываться от Гарри хотя бы в такие стратегически важные моменты, как разговор с Руквудом, конечно же.

Впрочем, не станем обвинять Дамблдора в полном, намеренном сокрытии информации — это еще разобраться надо. Сейчас важно другое: зачем Тому раскрывать Гарри так много карт сразу? Ведь по итогу ночи с помощью Гермионы Гарри приходит ко многим верным выводам — об истории с Боудом и Стерджисом, о некоей защите пророчеств, о том, что Реддл приближается к цели — значительно продвинувшись вперед в общем понимании происходящего на поле. Зачем это Реддлу?

Что ж, затем же, зачем Дамблдору это остро не надо.

У Тома ведь цель дать Гарри понять, что в Отделе (а он уже знает, что Гарри догадался, что речь идет об Отделе) есть что-то такое, что остро надо ему, Тому, и что левый дядя просто так взять не сможет. Логично предположить, что то, что надо Реддлу, может взять он сам — а еще Гарри, ибо уже ежу ясно, что они как-то связаны. Вот почему Люциус в Финале скажет: «Очень хорошо. Но Темный Лорд знает, что ты не дурак -», — сразу после того, как Гарри вслух озвучит догадку о том, что Реддл посылал других делать грязную работу.

Конечно, знает. Именно поэтому в течение полугода создает у Гарри в голове четкую, логично выстроенную картину — парень потихоньку понимает, куда идти, за чем идти. Не понимает, правда, зачем идти, но то уже детали. Поэтому, как и в прошлой Игре, все идет медленно — Том не спешит, он разрабатывает все по косточкам, до деталей, будоража любопытство Гарри, которому никто из взрослых так ничего и не объясняет, и, надо признать, у Тома это получается. Он действительно начинает сначала, как и говорит в видении Гарри, только не после Руквуда, а раньше — после змеи.

Как и показано в видении, он действительно использует Руквуда, выжимая из него всю информацию, какую тот, бывший сотрудник Отдела, способен дать — все, что известно об Отделе, артефактах, их местоположении, о положении комнат в пространстве, их интерьерах — иными словами, собирает все то, что Дамблдор с Орденом собирали с лета.

Это — первая часть нового Плана в действии: Тому необходимо точно знать, как выглядит Отдел, чтобы потом максимально детально, используя все свое богатое гамлетовское воображение, транслировать картинку непосредственно в моск Гарри.

Все складно, однако упускается одна деталь. Эйвери.

Если разговор с Руквудом был у Тома на самом деле, только значительно раньше, чем Гарри его увидел (небось, еще и подправленный — уж слишком много троеточий в речи) — а это так, я уверена — то получается, что Эйвери действительно что-то такое Реддлу в свое время сказал — насчет того, что Боуд сможет снять защиту пророчеств (небось, как Хранитель зала). Но зачем Эйвери, если он не знал этого точно, так усердно полгода уверял Тома, что прав?

Ах, чуется мне тут чей-то до боли знакомый Конфундус, заставивший Эйвери думать, что он знает правду, и надолго пустивший Реддла по ложному следу, заставив его гоняться не за пророчеством, а за совершенно бесполезными в этом деле людьми, которых Орден еще и тщательно охранял… Браво, профессор Снейп, чисто сработано!

Нет, ну а чего? В 7 книге нам ясно и красочно покажут, что такими методами в команде Директора не пренебрегают — и предложат думать, что не пренебрегают исключительно в 7 книге, ага.

Наконец, последний интересующий меня вопрос в связи с ночным видением Гарри: почему сейчас? Почему Том показывает сценку не раньше и не позже? Почему выбрана именно эта ночь?

Что ж, я уже довольно большая, чтобы верить в такие совпадения, потому за совпадение сие не считаю. 22 февраля — апогей работы печатного станка Ксенофолиуса, когда уже даже самая распоследняя крыса в Лондоне и за его пределами если и не имела в лапах непосредственно «Придиру» с интервью Гарри, то по крайней мере об интервью слышала и уже послала заявки Ксено на издание второй серии тиража.

Конечно, большинство Пожирателей и сам Том — люди, весьма стесненные в социальных контактах, однако у них есть детки, которые учатся в гудящей от разговоров школе, и трио лично наблюдало четверых из них, пышущих злостью в их адрес в библиотеке днем 22 февраля. Совершенно очевидно, что уже к вечеру информация добралась до родителей, а там — и до самого Тома (я уж молчу про Люциуса, который в социальных контактах на данный момент вообще не стеснен).

Если и есть что-то своевременное в видении, которое Том транслирует Гарри ночью, так это ярость — еще бы: подобное хамство само по себе оскорбительно («Давал интервью обо мне? Без меня?!»), так еще и находятся люди — и много их! — которые верят! Происки коварного Дамблдора — не иначе. И Том порывается мстить, разом выдав Гарри все то, что мог бы выдавать месяцами, что, учитывая состояние истерички-Тома, становится весьма опасным — а ну как он в следующем видении вообще все выдаст?

Тот нюанс, что шрам Гарри после разговора с Роном в ночь после видения вновь обжигает болью, подросток как-то легко и уверенно списывает на то, что это карают Эйвери. Меж тем, я с большим скептицизмом отношусь к вещам, о которых Гарри думает, что знает наверняка, и не была бы так уверена. Во-первых, Том зол, а сознание Гарри сильно открыто — может, это очередной отголосок его эмоций, только и всего. Припоминается, что Финале ему тоже будет удаваться провоцировать боль в шраме Гарри просто так, для убедительности. Так что ни боль, ни то, что Гарри так ловко связывает ее с пытками Эйвери, вовсе не сообщают нам, что то, что парень видел во сне, происходило на самом деле в тот самый момент.

Утром 23-го ближе к концу обсуждения увиденного до этого и особенно до мысли, которой я посвятила абзац о страшной мсте одной истерички, закономерно докатывается и Гермиона:

— И теперь Руквуд сказал Волан-де-Морту, как достать оружие?

— Я не слышал всего разговора, на так звучало, — кивает Гарри. — Руквуд там раньше работал… может, Волан-де-Морт пошлет Руквуда сделать это?

Гермиона задумчиво кивает, потерянная в своих мыслях, однако внезапно одергивает себя:

— Но ты вообще не должен был этого видеть, Гарри.

— Что? — ошеломленно переспрашивает парень.

— Ты должен был учиться, вообще-то, как закрывать свой разум для всего такого, — голос Гермионы внезапно становится суровым.

— Я знаю, но -

— Что ж, тогда, я думаю, мы просто должны попытаться забыть все, что ты видел. И с этого момента ты должен стараться больше на занятиях Окклюменцией, — непререкаемым тоном произносит Гермиона.

Не в первый раз эта девушка напоминает мне Макгонагалл в ее конфликте между собственной натурой (задушить Амбридж) и Игрой (убивать совсем не обязательно; надо подождать немного, выдрать птичке перья и отпустить), поэтому я даже не стану удивляться столь резкой смене тона. Очевидно, что ребенок остается ребенком и то и дело постоянно втягивается в распутывание очередного детективного сюжета, как привыкла делать все эти годы — но она вовремя вспоминает, что теперь еще и Игрок. И, раз сам Гроссмейстер так недвусмысленно намекает на то, что видеть подобное Гарри нельзя, значит, и обсуждать увиденное нельзя тоже — и вообще, лучше-таки ничего не видеть вовсе.

Быстрому вспоминанию о своих обязанностях строгой надсмотрщицы за учебой Гарри (пусть по крайне необычной дисциплине), несомненно, способствует весьма неприятная мысль, ворвавшаяся в светлую голову юного Игрока после наивного предположения Гарри о том, что, возможно, теперь Том Руквуда на дело пошлет… Ибо для такого продвинутого Игрока, коим является Гермиона, полагаю, не составляет труда наконец вплотную подобраться к решению простейшего уравнения, где А есть «Реддл хочет оружие», а Б, которое надо с А сложить, есть «Дамблдор не хочет, чтобы Гарри видел, что там хочет Реддл». Равно напрашивается само собой — Том намеревается послать за оружием вовсе не какого-то Руквуда, а очень даже Гарри. И Дамблдор решительно против. Существенная причина резко поменять тон и надавать Гарри по голове за малое усердие в Окклюменции.

Результат выговора оказывается, впрочем, не слишком хорошим: Гарри не увеличивает старания в Окклюменции, остается слишком сильно заинтересованным своим видением, но отныне не стремится откровенничать на эту очень важную тему с собственным конфидентом, боясь очередного нагоняя.

К чести Гарри следует признать, что он в какой-то момент все-таки честно пытается если не выкинуть видение из головы, то хотя бы задвинуть его на задворки сознания. К сожалению, с недавнего времени задворки сознания подростка перестали быть тем безопасным местом, каким были раньше. Впрочем, кого я обманываю? На то и было рассчитано.