Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Откровенно говоря, в летние каникулы 1994 года до середины августа с ребёнками не случается абсолютно ничего примечательного. Гарри с помощью друзей успешно борется с последствиями диеты Дадли, скучает по близким и считает часы, дни, недели до своего возвращения в замок.

Обычная, скучная, почти лишенная всякого волшебства жизнь подростка в причесанном пригороде Лондона течет своим чередом — ни тебе сбежавших преступников, ни восставших из мертвых друзей отца, ни Василисков, ни древних магических артефактов и маньяков, пытающихся ими завладеть, ни квиддича, ни кентавров, полувеликана, летающего фордика, ни даже Снейпа — абсолютно никакой Игры.

Ну, это подросток так думает, конечно, пока сияющий глаз Директора продолжает потихоньку приглядывать за мирной жизнью любимого студента в магловском мире.

И все бы хорошо, но в середине августа внезапно начинают сгущаться тучи. Собственно, с этого Роулинг и начинает повествование.

В ночь с 12 на 13 августа [1] Гарри снится чрезвычайно странный сон, если можно обозвать таким, откровенно говоря, мелковатым словом видение — первое и весьма страшное — того, что происходит с Томом Реддлом. Первый сигнал о соединении сущностей подан, и с этой точки зрения весьма понятна и объяснима реакция Директора, о которой речь пойдет немного позже.

Место, которое Гарри видит в своем сне — старый особняк Реддлов в городе Литтл-Хэнглтон. У дома история довольно мрачная, насквозь этим мрачняком пропитанная. С другой стороны, совершенно ничего удивительного в этом нет — домом, равно как и городком, в сороковые годы владело зажиточное и чопорное семейство Реддлов — мать, отец и сын, Томас Реддл, папа нашего давнего знакомого Томми. Я позволю себе напомнить о деталях приключившейся с ними трагедии.

Летом 1943 года семейство Реддлов было найдено горничной дома мертвым в гостиной прямо перед завтраком. Медицинское постановление по делу оказалось весьма неоднозначным — согласно нему, никаких причин для смерти трех вполне здоровых людей не было выявлено. Единственное, что следователи сочли необычным — выражение смертельного ужаса на лицах Реддлов. Однако где же это видано, чтобы трое совершенно здоровых людей в одночасье умерли от страха?

Постановление магловских медиков спасло от ареста единственного подозреваемого по делу — молодого 27-летнего садовника Реддлов Фрэнка Брайса, недавно вернувшегося с, видимо, сами-знаете-какой войны, которая сделала его замкнутым и нелюдимым калекой — он сильно повредил ногу. Фрэнк, свидетельствуя по делу, все время твердил, что ни в чем не виноват, и что единственным человеком, которого он видел около дома в то утро, был очень бледный подросток с черными волосами.

Конечно, Фрэнку никто не поверил, но за неимением доказательств его причастности к преступлению (по факту — не имея даже состава преступления, ибо причина смерти Реддлов так и осталась невыявленной), полицейским пришлось его отпустить. Фрэнк вернулся в свой домик на территории усадьбы Реддлов, потому что ему некуда больше было идти, и продолжил, к вящему недовольству и удивлению жителей городка, ухаживать за садом.

Время шло, сменялись владельцы усадьбы, здание ветшало, поскольку подолгу в доме никто не задерживался, чувствуя что-то тяжелое от этого места, жители городка время от времени продолжали смаковать подробности тройного убийства (а что еще смаковать в маленьких городках, в которых столетиями не происходит ничего значительного?), считая главным виновником Фрэнка, продолжавшего ухаживать за садом и окончательно превратившегося в нелюдимого стареющего офицера в отставке (понятия не имею, в каком чине он покинул армию, но уж больно хорошее выражение), периодически отгоняющего от мрачного дома мальчишек-хулиганов и, без сомнения, чувствующего нечто такое нехорошее, от дома Реддлов исходящее. Мрачняк, он, знаете ли, везде мрачняк. Особенно в доме предков величайшего Темного мага современности. Даже предположить не могу, с чего бы это.

Во всей истории, с точки зрения людей, знакомых и с темноволосым подростком, и со Смертоносным проклятьем, неясно лишь одно: почему дедушка, бабушка и отец Реддла умерли с выражением ужаса на лицах? Я имею ввиду, в воспоминаниях Дамблдора 16-летний Том, как все время станет отмечать Гарри, довольно красив.

Если покопаться в истории и теории, понять, в принципе, возможно. Дело в том, что тем летом, едва закончив очередной курс в школе, Реддл отправился знакомиться с предками, и первыми он посетил вовсе не отца и его родителей, а семью матери, Меропы Мракс, жившей с отцом и братом, Марволо и Морфином, в деревушке рядом с Литтл-Хэнглтоном.

Любопытно, что через некоторое время Морфина Мракса отправили в Азкабан за убийство Реддлов, а Марволо буквально сошел с ума, обнаружив пропажу важнейшей и древнейшей семейной реликвии — некоего кольца. Того самого кольца Мраксов, ставшего вторым крестражем Тома.

Я полагаю, прежде чем убить отца и его семью, Том подробно поделился с несчастными маглами планами относительно кольца, историей того, как именно это кольцо у него появилось, а также душещипательными подробностями своей жизни в приюте и вообще собственным драгоценнейшим мнением насчет морально-нравственного облика Томаса Реддла и кары, какую тот за оный облик заслуживает.

С этой точки зрения ужас на лицах Реддлов, перед глазами которых некий мальчишка, страшно похожий на наследника семейства, поводя полыхающей вспышками света волшебной палочкой, бормочет нечто угрожающее на латыни и произносит свою тронную обличительную речь, которая может показаться дикой чушью любому нормальному маглу, видимо, предварительно обездвижив дорогих родственников, вполне объясним и понятен.

Не могу не отметить на полях, с какой степенью хладнокровного цинизма подросток продумал свои летние каникулы: единственными магами в округе оказались именно Мраксы. Совершенно ясно, кого Министерство сочло убийцей, в отличие от магловских органов правопорядка, сразу сообразив, от чего погибли Реддлы. Том до деталей просчитал не только мелочную месть предкам, но и последующие действия по созданию крестражей, и шел в дом Мраксов и усадьбу Реддлов с совершенно определенными — отвратительными — целями.

Не учел он, как обычно, лишь одного: магл Фрэнк Брайс видел его в то утро. Даже если Директор не беседовал лично с Фрэнком, история садовника должна была долететь до чутких Директорских ушей и стать впоследствии великим поводом для дополнительного расследования Дамблдором обстоятельств гибели Реддлов — что не могло не вывести его на всю историю Мраксов и кольца. Собственно, ничего оригинального — в том и отличие одного величайшего волшебника от другого — Дамблдор, не в пример своей ходячей преподавательской ошибке, привык учитывать все детали. Даже магловские.

В ночь на 13 августа 1994 года Реддл возвращается в дом, когда-то принадлежавший его отцу. Любопытно, что Том являет собой наглядное воплощение поговорки о возрасте, который иногда приходит не в компании мудрости. Спустя полвека после, казалось бы, идеального убийства отца и его семьи, Реддл вновь попадает в ту же дыру в плане, и свидетелем его деяний становится не абы какой магл, а 77-летний садовник Фрэнк Брайс. О, какая ирония.

Фрэнка будит его разболевшаяся сильнее обычного нога. Есть в этом какая-то закономерность: человека, побывавшего на войне, рядом со смертью и убийцами, будит поврежденная на поле боя конечность, чтобы он столкнулся нос к носу (если применительно к Реддлу данная фраза уместна) с отвратительнейшим из убийц, так некстати (или очень даже вовремя) вернувшимся в свое мрачное родовое гнездо.

Помимо того, что оное гнездо так просто от себя своих чад не отпускает, есть еще одна причина, по которой Реддл выбрал себе именно это убежище — старый дом ненавистного отца. Сколько бы Реддл ни распространялся по поводу того, что это место чрезвычайно удобно для него, бедного и немощного, а факт остается фактом: ему некуда было деться во всей Англии.

Убежищем явно не могло стать жилище Хвоста, если таковое вообще сохранилось. Из мест пребывания Реддла в былые годы в Англии старый приют давно снесен, в лавку Боргина трудно сунуться, к тому же, рядом Косой Переулок, а следовательно, шпионы Директора, дом Хепзибы Смит (бывшей владелицы медальона Слизерина — мы ведь памятуем привычку Реддла выбирать для себя лишь значимые места и вещи) не подходит по определению, на постой к кому-либо из Пожирателей напрашиваться опасно — Том очень слаб, а кто-то из них может оказаться предателем. И, само собой, ни о каком любимейшем Хогвартсе не может идти и речи.

Остается либо дом Мраксов, либо дом Реддлов, и Том, не размениваясь на жалкие лачужки, властным движением отростка ручки направляет Хвоста в усадьбу.

Увидев свет в окнах старого дома (Хвост разжег огонь в камине), Фрэнк спешит внутрь, опасаясь, что в здание пробрались деревенские мальчишки, и становится невольным свидетелем крайне интересного разговора Хвоста и Реддла — вместе с ним и, по сути, через него, разговор в своем сне слушает и Гарри. Ну, оно понятно — Том еще не вернулся в тело, поэтому синхронизироваться непосредственно с ним или со змеей Гарри пока не может. Но, поскольку Том уже вернулся в Англию и даже немного окреп, Гарри вполне может синхронизироваться с пространством вокруг Тома.

Откровенно говоря, будь в Гарри уже на данном этапе развития его чудесной личности хотя бы немного от Дамблдора, он бы вынес из всего услышанного гораздо, гораздо больше. Прежде всего, даже если мы не учитываем наше знание о последующих событиях, беседа Реддла и Хвоста приводит любого разумного человека к двум главным выводам: Реддл совершил убийство и планирует еще одно. Это понимает Фрэнк Брайс, понимает и Гарри (с трудом припомнив, кого это собираются убить… ах, да… его… какая неожиданность, право слово). Хорошо, но неполно.

На пути к Реддлу Хвост столкнулся с некоей работницей Министерства Магии — Бертой Джоркинс, решившей провести оказавшуюся последней часть своего отпуска в одном из придорожных пабов (если совсем хорошо подумать, то можно понять, что произошло это в Албании, ибо Гарри с 1991 года известно, где прячутся останки Реддла). Каким-то образом Хвосту удалось привести Берту к Реддлу, видимо, надеясь смягчить немилость Его Темнейшества, однако он и понятия не имел, какой ценной для Реддла окажется Берта.

Джоркинс обладала некоей информацией, однако данная информация была скрыта в ее голове мощными Чарами памяти, разрушив которые Реддл, по сути, уничтожил Берту. После его вмешательства женщина оставалась «ни на что не годна», и Реддлу «пришлось ее убить» (бедненький). Попутно мы можем судить о сохранившейся в Реддле магической мощи, позволившей ему взломать чары, наложенные на память Берты.

Именно с помощью полученной от сотрудницы Министерства информации Реддл и составил свой План (пусть будет с большой буквы).

Как ясно из беседы любому, кто не Гарри, оный План не может осуществиться до окончания Чемпионата мира по квиддичу (о проведении которого Реддл мог узнать либо от Хвоста, либо от Берты, либо от обоих сразу).

План включает в себя несколько этапов, первый из которых уже свершился. Очевидно, что это — возвращение Реддла в страну.

Этап второй: необходимо проклясть некоего неизвестного. Оного неизвестного, видимо, подменят на кого-то из свиты Реддла, ибо «Министерство никогда не узнает, что исчез кто-то еще». К моменту осуществления второго пункта Плана Хвост уже будет выполнять задания Реддла не один, а с помощью «верного слуги» Тома. От того, насколько чисто получится выполнить пункт второй, зависит, доберется ли Реддл до Гарри или нет. Кроме прочего, некий «верный слуга» отправится в Хогвартс для того, чтобы доставить Гарри в ручки Реддла. Из этого следует сделать вполне логичный вывод, что в результате нападения на неизвестного его место займет вышеупомянутый «верный слуга».

Наконец, пункт третий и последний Плана явно как-то связан с Гарри, при этом Хвосту в финале отведена важная роль.

Неплохой улов из получасового разговора, даже если не знаешь того, что произойдет в ближайшем безрадостном будущем. Однако это — суть, а есть еще детали.

В частности, Реддл в этот момент являет собой некое ужасное, маленькое и крайне отвратительное нечто, полусамостоятельное физическое существо, способное говорить и, видимо, неплохо улавливать плавающие в воздухе энергии, поскольку определяет, что Фрэнк лжет насчет того, что дома его ждет жена, не используя зрительный контакт, как это обычно происходит в легилименции. Следовательно, к Реддлу медленно, но верно возвращаются былые силы.

Кроме прочего, он уже окреп достаточно и явно имеет некое подобие тела рудиментарного вида, поскольку может держать палочку и осуществлять отнюдь не простое (хотя для кого как) Смертоносное проклятье. Однако он быстро теряет накопленную энергию, его утомило путешествие, он мерзнет и не способен на самостоятельные передвижения без помощи Хвоста.

В доме своего отца он планирует задержаться еще примерно на неделю и, очевидно, все это время использовал и продолжит использовать некое зелье для поддержания сил. В компаньонах у Реддла, кроме Хвоста, отныне ползает и большая ядовитая змея Нагайна — судя по всему, жуткая и крайне редкая помесь удава и кобры породы Наги. В состав поддерживающего Реддла зелья определенно входит яд этой змеи, ибо он приказывает Хвосту «подоить еще» змею позже.

Что ж, неплохой объем информации, я бы сказала, крайне исчерпывающий. Не стоит также забывать о том, что на восстанавливающиеся силы Реддла прямо указывает ментальная связь Гарри с ним — он становится сильнее, ощутимее, более физическим.

Напоследок я не могу не отметить явного страха Хвоста и отвращения перед бывшим хозяином. Есть в этом оттенок чего-то лично для меня воодушевляющего (в крайне извращенном его виде): Хвост не только боится Реддла и его Плана, он откровенно сомневается — и даже позволяет себе возражать.

Для осуществления Плана Реддл мог бы использовать и не Гарри — это признают оба. Однако Реддлу по какой-то причине нужен только мальчик. А Хвосту по какой-то причине это внушает сильную тревогу.

Можно, конечно, довольно продолжительно рассуждать о боязни рядового обывателя соваться к мальчику, которого «хорошо охраняют» (читай: вновь под нос Дамблдора), и вообще такое количество телодвижений совершать, к которым Хвост с роду не приучен, но Реддл, лигилимент, как мы убедились, исключительно сильный, правильно чувствует Хвоста и правильно ему не доверяет. Ибо Дамблдор был абсолютно прав, говоря Гарри в июне, что Реддл не захочет иметь в кругу своих слуг Хвоста, должного Гарри Поттеру не что-нибудь, а жизнь.

В этом смысле вопль Хвоста: «Мальчишка ничего для меня не значит, совершенно ничего!» — следует толковать ровно наоборот. Хвост, вероятно, пока даже не понимая этого, пытается найти способ спасти Гарри жизнь.

Реддл знает это, как знает и то, насколько труслив его слуга — твердое слово (даже такого отростка жизни, каким является Том, неспособный на самостоятельные передвижения) может заставить его замолчать, и Хвост, глубоко несчастный от того, в какую кабалу и цирк уродов попал снова, не решается открыть рот. Реддлу пока этого достаточно, ибо он прекрасно понимает, что без Хвоста не справится.

Понимает это и Хвост, а посему немного отводит душу, периодически ревниво упрекая в стиле домохозяйки классической: «Я — ваш верный слуга».

К чести Хвоста следует отметить (да, я упорно верю в лучшее в человечестве в целом и отдельных людях в частности), что он — несмело — робко — тихо — но высказывается против «вынужденного» убийства Берты Джоркинс. «Мы могли бы стереть ей память», — даже понимая угрозу вероятного раскрытия себя любимого (восставший из мертвых Петтигрю может стать настоящей сенсацией, взломай кто повторно память Берты), говорит Хвост.

Берта Джоркинс училась в Хогвартсе в годы учебы Мародеров, и они, пусть поверхностно, знали друг друга. Я не могу не отметить, что сожаления Хвоста по поводу бывшего соученика все-таки о чем-то говорят. Равно как и страх на лице Петтигрю и та тревога, с коей он открывает дверь перед Фрэнком Брайсом, впуская его в комнату и точно зная, что сейчас произойдет.

Я понимаю, прекрасно все понимаю: если бы самому Гарри когда-либо довелось услышать мои соображения по поводу Хвоста, он бы резко возразил, что ему не делает большой чести жалость к незнакомому маглу в сравнении с абсолютным хладнокровием в убийстве Лили и Джеймса — и был бы прав.

Но, в конце концов, с момента самой большой ошибки Петтигрю прошло 13 лет, около семи из которых он провел под носом у Директора… И я все-таки осторожно, робко позволю себе надеяться, что жизнь и Дамблдор сумели чему-то научить даже Петтигрю.

Надеяться — пусть и вопреки.

Примечание:

[1] У меня, как и у Роулинг, туговато с датами — вспомним, хотя бы, что каждый год первый учебный день в Хогвартсе начинается в понедельник. Это понятно, ибо так удобнее. Но, когда Роулинг того хочет, с датами у нее все прекрасно.

Я к тому, что разлет в датах, которые я указываю, может быть в неделю-полторы в обе стороны. Потому что календарный год Роулинг не всегда соответствует реальному. И потому, что зачастую она дает слишком мало информации по поводу того, когда именно произошло то или иное событие — в такие моменты я просто стараюсь равномернее заполнить воображаемый календарь, ориентируясь на дни недели, которые Роулинг называет.

Разлет в датах в большинстве случаев не принципиален ни для повествования Роулинг, ни для Игры. Все эпизоды, когда он принципиален, мной учтены.

Тем не менее, я считаю важным обозначать даты, даже если они не слишком точны. Лично мне это очень сильно помогало ориентироваться.

Это поможет и вам — согласитесь, гораздо легче будет прочесть, например: «То, что случилось в ночь на 13 августа», — чем каждый раз видеть: «То, что случилось в ночь, когда Реддл вернулся в страну, поселился в старом доме своего отца и убил магла, а Гарри все это видел во сне».

Сдается мне, сложно придумать худшую ситуацию, чем конфликт двух главных принципов. Довольно продолжительное время я размышляла о том, что же мне следует писать далее: продолжение анализа Плана Реддла, на сей раз более углубленное и детально проработанное с точки зрения если и не Дамблдора, то хотя бы человека, который знает, чем там, собственно, дело кончилось, или реакцию Гарри на сон?

Первое вполне бы соответствовало выработанному не мной хронологическому принципу — раз уж я сижу над анализом сна, и мы остановились на снятии верхнего слоя с беседы Реддла и Хвоста, вполне логично было бы снять и слой средний, верно?

Однако здесь в силу вступает второй принцип работы — принцип минимальной осведомленности Директора. Если сейчас в нем допустить небольшую погрешность, собьется следом и принцип строгой хронологии — после чего окончательно собьюсь и я сама.

Нет, следует собрать себя в кучу и дождаться необходимого момента, чтобы выйти со своими выводами именно в нужное время. Посему сожмем волю в кулак и не станем с ходу раскрывать все карты, а, следуя принципу номер два, посчитаем пока, что никому, включая Директора, совершенно ничего о Литтл-Хэнглтонских делах неведомо.

13 августа часов в 5 утра в Литтл Уингинге просыпается Гарри — тело Фрэнка Брайса с глухим тяжелым стуком падает на грязный пол поместья Реддлов в Литтл-Хэнглтоне.

Гарри не может вспомнить, от чего конкретно проснулся — от ужаса, охватившего его, когда он увидел, что находилось в кресле, которое развернул Хвост, или от боли в шраме. Гарри не может вспомнить практически ничего конкретного из своего сна, кроме того, что в нем были Реддл, Хвост, большая змея и магл, которого Гарри не знал, и которого убили. Реддл, с трудом припоминает Гарри в конце концов, убил кого-то до того, как оказаться там, где он оказался, и замышлял убийство самого Гарри…

Тщательно поискав Реддла во всех углах, выглянув в окно и подозрительно оглядев улицу, Гарри перестает суетиться (а, собственно, чего вы хотели? в конце концов, Гарри 14, он полагает, что в злобном и враждебном магловском мире находится совершенно один, и знает, что в последний раз, когда у него болел шрам, Реддл набирал силу и был совсем близко) и делает нечто небывалое: пытается мыслить рационально. Дамблдор, Снейп, Люпин и Гермиона поняли бы мою шутку, ибо нет ничего более веселого, чем, будучи рационалом, наблюдать за потугами иррационала хоть на йоту приблизиться к рациональности.

И начинает подросток с того, что мысленно вычеркивает практически всех своих близких из списка тех, с кем он мог бы поделиться произошедшим, ибо не желает их волновать и волнуется, что его засмеют.

Да, Гарри по-прежнему остается самим собой. Он скорее пойдет искать Реддла по всему Литтл Уингингу сам, чем попросит помощи у преподавателей, потому что до сих пор никто из взрослых ему не помогал (или, по крайней мере, ему так кажется) и большую часть его жизни доверия не заслуживал. А те, кому в последние годы все-таки удалось его заслужить, были такими же подростками, как и он сам. И, что еще хуже, дорогими ему людьми. Поэтому Гарри бы скорее отважно понесся в библиотеку, чем посреди ночи растревожил бы Гермиону по поводу своего шрама.

Немного зависнув над воображаемой фамилией Дамблдора, мальчик вычеркивает и его. За прошедший год Директор, похоже, даже слишком хорошо научил подростка не полагаться на него в любую затруднительную минуту. Гарри взрослеет и уже с трудом может представить себе, как это — полностью вверять себя Директору. Стыдно, смутительно и немного страшно — а вдруг Дамблдор подумает, что у меня сдали нервы?! В то время как я совершенно спокоен!!!

Плохо, конечно, очень плохо. Ведь, если бы Гарри сообщил ему даже то малое, что мог припомнить о своем сне, Дамблдор получил бы всю информацию значительно раньше (в условиях Большой Игры и пара дней — большой срок), сумев сложить два и два достаточно быстро для того, чтобы обезопасить не только Гарри и не только других учеников. Но — вышло, как вышло.

Гарри требуется значительное количество времени, чтобы вспомнить о своем новом конфиденте и без всяких сомнений довериться ему. Ничего удивительного — мальчик не знал, что такое крестный (родитель), в течение 13 лет, и просто не мог привыкнуть к этому знанию за каких-то девять недель. К тому же, с начала летних каникул Сириус написал Гарри лишь два письма. И то — одно ответное, а второе — вместе с тортом ко дню рождения.

Можно, конечно, подумать, что с каких-нибудь Багам письма Звезды просто долго идут (огроменные тропические птицы, доставлявшие письма, не водятся ни в окрестностях Хогвартса, ни в старой резиденции почтенного аристократического семейства Блэк, посему намек на то, где сей бандит с подлинным аристократическим размахом и нехилым версальским вкусом провел лето после Азкабана, вполне себе непрозрачен). Впрочем, о причинах сей скупости в корреспонденции и о том, как она соотносится (и соотносится ли вообще) с летательными характеристиками яркоокрашенных больших тропических пернатых — немного позже.

Гарри ни словом не говорит в письме о том, что видел во сне. Ему не хочется, чтобы крутой крестный подумал, будто он взволнован или еще что-то (напуган, к примеру — нет, ну вы что!). Впрочем, если прочитать послание мальчика внимательно, станет сразу видно: все в нем выглядит так, будто Гарри взволнован, но очень хочет это скрыть. То есть именно так, как подростку не хотелось, чтобы оно выглядело.

«Хотя этим утром случилось нечто странное. Мой шрам заболел снова. В последний раз это случилось из-за того, что Волан-де-Морт был в Хогвартсе. Но я не думаю, что он может быть где-то рядом сейчас, верно? Не знаешь, может, шрамы от проклятий болят несколько лет спустя?»

Нет лучшего способа показаться глупым, чем лезть из кожи вон, чтобы таковым не показаться, воистину. Шрамы от проклятий болят несколько лет спустя просто так… надо же…

Ну ладно, ладно, это же Гарри. Ему простительно. За то, как говорится, и любим. Мальчик вынесет многое, прежде чем по-настоящему обратится за помощью. Ему стыдно за самого себя. За то, что напугался. За то, что нуждается в поддержке значимого взрослого. В четырнадцать-то лет. Сей акт не мальчика, но мужа.

В конце письма милый, добрый и мудрый Гарри желает Клювокрылу хорошего времяпрепровождения, что лично меня всякий раз трогает ровно в той же мере, что и веселит. Я полагаю, великий конспиратор Сириус, отправляющий огромных тропических птиц Гарри, но упорно отказывающийся писать, где он находится (а то вдруг же письмо перехватят-то!), мог бы гордиться великими конспираторскими способностями своего крестника.

Я имею ввиду, не могу не заметить, как невыносимо тяжело было бы, скажем, какому-нибудь Министерскому работнику, захоти он того, выследить огромную тропическую птицу с ярким оперением, покидающую пределы пригорода Лондона (в котором из всех волшебников — только Гарри) и движущуюся к себе на родину.

Впрочем, стараниями Дамблдора, вряд ли кому-нибудь из Министерских могло даже в бредовом чаду прийти в голову, что Гарри Поттер поддерживает связь с маньяком, который за ним охотится.

Кроме того, полагаю, благодаря своим наблюдателям, Дамблдор в курсе, птицы какого вида летают к мальчику и от мальчика на летних каникулах, и, хихикая над уровнем активности мыслительного учеников, предпринимает все для устроения Министерским и иным сильнейшего эффекта Канзас Сити Шаффл — пока все смотрят налево, птичка летит направо.

Утром 13 августа, однако, срочная отправка письма в сторону, из которой Гарри дважды прилетали тропические птички, станет началом крупномасштабной операции по быстрому сворачиванию шезлонгов, зонтиков и красных шорт в горошек и спешному перемещению некоторых фигур для принятия новой дислокации на игровой доске.

Ибо Люпину, который, как мы помним, с 6 июня находится рядом с Сириусом, и без того трудно сдерживать периодические всплески Звездной заботы о Гарри, когда Сириус время от времени, круша зонтики, начинает носиться по пляжу, горя желанием немедленно вернуться в Англию и в срочном порядке начать заботиться о крестнике.

С прилетом письма на Багамы ленивое лето закончится. Сириус, Люпин и Дамблдор узнают, что у Гарри заболел шрам. Мальчик встревожен, но это не самое худшее, ибо в одной цепочке выводов он все-таки прав: его боль в шраме напрямую связана с Реддлом. Даже учитывая то, что о сне Гарри никому не сообщает, Дамблдор получит достаточно информации и оснований для того, чтобы срочно начать действовать. Как именно — еще увидим.

Тем временем утро перестает быть добрым не только для Гарри (Гарри-то как раз после написания письма знатно приободряется), но и для Дурслей, которым на голову обрушивается новый привет от мира, существование которого они изо всех сил игнорируют, в виде письма от миссис Уизли с просьбой отпустить Гарри на остаток лета в Нору, ибо Артур достал билеты на Чемпионат мира по квиддичу. Немного позже Гарри получит менее официальное письмо от Рона, в котором Рон сообщает, что, собственно, мнение Дурслей никого не волнует, и Гарри поедет на Чемпионат в любом случае.

Интересная цепочка образуется, если внимательно отследить события по времени.

Для того, чтобы магловская почта графства Суррей доставила письмо Дурслям рано утром (ну, например, часов в девять), Уизли должны были отправить его еще раньше — значительно раньше — то есть с самого рассвета узнать о том, что билеты готовы. В субботу мистер Уизли вряд ли мог быть на работе, и по всему выходит, что некто сообщил ему об этом через каминную сеть — надо полагать, чрезвычайно счастливый по поводу раннего субботнего подъема. Этого некто заставить встать в такую рань в выходной мог лишь особенный будильник.

Нет, я даже не намекаю, я впрямую говорю, что билеты для мистера Уизли достала совершенно определенная ранняя птаха, поощряющая сообщение своих учеников с помощью ярких тропических пернатых.

Как и год назад, Уизли получают однозначную, весьма щедрую компенсацию за, так сказать, причиненные убытки. Летом 1993 года вся семья отправилась к Биллу в Египет, совершенно случайно выиграв приз от «Ежедневного Пророка». Год спустя семья воссоединяется вновь, чтобы присутствовать на легендарном Чемпионате, и Рон (мадам Помфри прекрасно, легко и быстро вылечила его поломанную ногу, спасибо) приглашает друзей, потому что уж кому-кому, а Гарри ни за что нельзя пропустить такое событие.

Итого получается 10 билетов. Стоит ли отмечать, что совершенно случайно билеты оказываются ведущими в Министерскую ложу? Разве Директор может позволить себе лишить Гарри поистине королевского обзора? Да ни в жизнь.

И, конечно, все сделано не напрямую, ибо мистер Уизли — человек гордый, и просто так он билеты не возьмет. Тем более в королевскую ложу. Тем более от великого человека Дамблдора.

— Мне нравится Людо, — мягко заметит мистер Уизли совсем скоро, раскрывая нам своего благодетеля. — Это он достал нам такие хорошие билеты на Чемпионат. Я оказал ему небольшую услугу: его брат, Отто, попал в беду…

Конечно, из всех людей на планете именно Людо Бэгмен любит больше всех вставать на рассвете в субботу. Людо — абсолютно жизнерадостное существо, вечно пытающееся веселиться и ни о чем не заботиться, пожрать послаще да поспать подольше…

А еще он никогда и ничего не делает себе в убыток — а тут, извините, 10 билетов, все в Министерскую ложу… Нет, отсюда явно торчат большие уши Директора, уже давно и тесно общающегося с должным ему Бэгменом. Помощь Отто здесь выступает, скорее, как предлог к. После которой выходит, конечно, что мистеру Уизли «удалось достать» билеты через «его связи в Министерстве», конечно. Причем — абсолютно бесплатно.

Ибо поразмыслим на тему суждения не только по факту, но и через отсутствие качества. Или, применительно к данному случаю, через отсутствие, собственно, факта.

Ни мистер Уизли, ни миссис Уизли, ни близнецы, ни остальные дети, ни даже сам Бэгмен, доставший билеты, нигде и ни разу ни словом не обмолвятся не то что о цене — о ее качественной составляющей. Более того, всякий раз, когда станет подниматься сия, прямо скажем, не слишком удобная для мистера Уизли тема, он будет весьма красноречиво молчать по поводу того, сколько ж ему пришлось выложить за 10 билетов в Министерскую ложу. Равно как и за лучший участок земли для палаток, — ближайший к тропе и полю — пусть и на одну ночь.

Бэгмен в свою очередь лишь широко улыбнется и замашет руками с видом, будто нет никакой проблемы — но ровным счетом ничего не скажет о билетах и переведет разговор на другую тему. Билл, Чарли и Перси, как старшие, тоже тактично промолчат, не зададут вопросов и близнецы, с которыми явно была проведена воспитательная беседа, Рон, похоже, как и Гарри, искренне посчитает, что билеты достались мистеру Уизли только и только потому, что он спас брата Бэгмена от позора с газонокосилкой.

Сложнее с Джинни и Гермионой, которые слишком рациональны, чтобы поверить в предложенную версию. Я полагаю, что обе девушки просто не станут высказываться вслух — а может, Джинни успеет перекинуться с Гермионой парой слов. Уж она-то достаточно знакома с методами Дамблдора, кроме того, находится в превосходных доверительных отношениях с родителями и близнецами.

По всему выходит, что билеты в VIP ложу на Чемпионат («У этого бандита, однако, превосходный вкус!») есть, во-первых, компенсация семье Уизли, а во-вторых, подарок на день рождения Гарри, с которым не сравнится никакая «Молния» «за все 13 лет, что у тебя не было крестного» — возможность в полной мере насладиться жизнью и напоследок погулять на крупнейшем празднике и величайшем событии лета, где будет столько других волшебников, ярких шоу и любимого квиддича, что это, без сомнения, запомнится на всю жизнь.

Дамблдор делает все, что может, во-первых, чтобы извиниться перед семьей, которая периодически страдает из-за него, а во-вторых, чтобы подарить Гарри хотя бы кусочек нормального, счастливого детства. Ну еще один… и еще… и еще, пока время есть…

В общем, мистер Уизли совершенно спокоен, составляя план действий на случай, если Дурсли откажутся отпускать Гарри в Нору. Как это совершенно в духе Директора — с невинным воодушевлением в ответ на радостное и абсолютно неожиданное известие от Артура о добытых билетах воскликнуть: «В самом деле? Замечательная новость, Артур!» — «Рон собирается позвать Гарри и Гермиону…» — «Конечно-конечно, отличная идея. Вне сомнений, такое событие ни за что нельзя пропустить».

Короче, так или иначе, но Гарри поедет, это определено. Другое дело, что мальчику не следовало знать об этом заранее.

Миссис Уизли (ну надо ж ей хоть как-то отвести душу) пишет чрезвычайно острое письмо Дурслям. Чего только стоят ее фразы: «…и моему мужу, Артуру, только что удалось получить билеты через его связи…» («Ну, вы понимаете, я надеюсь, с кем имеете дело?»), «…Британия не проводила Чемпионат в течение 30 лет, и билеты невероятно сложно достать…» («Вы точно поняли, с кем имеете дело?»), «…будет лучше всего, если Гарри пошлет ответ так быстро, как сможет — нормальным способом» (это вообще в комментариях не нуждается). И добивающее: «Я надеюсь, мы наклеили достаточно марок», — и багровый Вернон потрясает уникальным и ценнейшем экземпляром декоративно-прикладного искусства (полностью обклеенным марками конвертом).

Письмо само по себе суть есть несильная, но пощечина родственничкам Гарри. Следующий по плану — подзатыльник в случае малой родственничковой сговорчивости, однако мальчику об этом сообщать не собирались. Тут совершенно некстати с инициативой выступает Рон, предупредив друга, что тот поедет в любом случае. По сути же, как и в прошлом году, изначально предполагалось дать Гарри еще один шанс найти общий язык со своей семьей.

На мой взгляд, мальчик успешно им на сей раз воспользовался. Он вырос. Если можно выразиться так, даже перерос Дурслей и активно манипулирует Верноном, правильно угадывая его настроения, чтобы вовремя додавить или, напротив, пригасить разгорающееся пламя нервного главы семейства (который, кстати, еще неясно почему нервничает больше — от количества марок на конверте или от необходимости отпустить Гарри жить к незнакомым ему, Вернону, людям и на какой-то квиддич).

«Квиддич — это спорт, — объясняет Гарри. — А миссис Уизли вы видели».

«Спорт, — думает Вернон. — Женщина с детьми, неопасная…»

Ну и, само собой, чрезвычайно уместно упоминание о маньяке-крестном, что уж говорить, Гарри молодец.

А Дамблдор, позволивший Гарри забыть о маглах на две недели раньше положенного срока, великий человек, как обычно.

Но Дамблдор Дамблдором, а в помощь ему не менее великая поросль зреет.

Вот, например, 16-летние близнецы, которые, кажется, больше всех возмужали за лето — изменилось и их отношение к главному делу жизни, волшебным вредилкам. Теперь шалости перестают быть для них самоцелью, но становятся неким этапом, скажем, экспериментальным, который имеет свои результаты, в зависимости от которых близнецы либо продвигаются к цели еще на шаг, либо до поры остаются на месте, исправляя свои ошибки. Так открывается эра Ужастиков Умников Уизли.

И чем, скажите мне, не повод протестировать их часть — спасательная операция Гарри от Дурслей? Наверняка близнецы, рассудив примерно в том же ключе, отправились упрашивать мистера и миссис Уизли взять их с собой на Тисовую.

Пожалуй, не считая Перси, единственная во всей Норе, кто нисколько не переменилась за лето — это чета Уизли. А потому упрашивать, скорее всего, пришлось не столько мистера Уизли, сколько вместе с мистером Уизли — его жену — чтобы она непременно осталась дома.

Полагаю, миссис Уизли сгорала от нетерпения лично, наконец, познакомиться с Дурслями и влепить каждому из троих по дюжине вербальных пощечин за то, что они так отвратительно обращаются с Гарри. Многие совершенно конкретные слова уже долгие годы вертелись у нее на языке, однако, в самом деле, не на вокзале Кингс-Кросс же их высказывать.

Сколько помнится, вообще-то ровно два года назад миссис Уизли уже порывалась навестить Тисовую улицу — мистеру Уизли, явно имевшему указания от Директора, тогда удалось удержать ее на месте, предоставив близнецам, Рону и старому фордику «Англия» заниматься спасением Гарри самостоятельно.

На сей раз история повторяется (если не брать в расчет отсутствие фордика): миссис Уизли не пускают в дом Дурслей, однако туда отправится старый состав спасателей. Надо полагать, единственный аргумент, способный удержать миссис Уизли на месте, заключался в том, что наверняка голодный Гарри, которого целый месяц морили диетой, захочет отведать ее фирменные блюда, а посему начинать их готовить стоит уже сейчас. Ну и, само собой, обещание жене, данное мистером Уизли, о том, что он непременно отчитает Дурслей как можно более строго.

Так, с опозданием в полчаса, в 17:30 почти весь мужской состав семьи Уизли выстраивается в очередь перед камином и отправляется спасать Гарри от диеты.

Конечно, меня в какой-то мере терзают смутные сомнения, однако я буду искренне верить, что изначально разнос камина и половины стены вместе с ним не входил в совместные планы Дамблдора и мистера Уизли. Ибо я продолжу настаивать на факте сообщения этих двоих перед тем, как, собственно, начать транспортировать Гарри.

На уши Директора в этом эпизоде указывают по крайней мере два факта: во-первых, мистеру Уизли известен адрес, по которому к каминной сети магов следует подключать дом Дурслей, что, «строго говоря», запрещено, однако у мистера Уизли, на счастье, имеется некий «очень полезный контакт в Отделе регулирования каминных сетей», а во-вторых, как нам известно, ни одно перемещение Гарри или его же вместе с друзьями в пространстве (и времени) не происходит без ведома, а зачастую и с инициирования, Директора.

Я уже молчу об обстоятельствах подключения камина Дурслей к сети волшебников, что просто невозможно было сделать с ходу, скажем, в воскресенье, и что, следовательно, осуществилось несколько ранее. Ну, допустим, даже в субботу утром. Но мистер Уизли, сколь бы значительным человеком он ни был, явно не обладает достаточным авторитетом в глазах сослуживцев, чтобы ради него кто-то из другого Департамента принялся за работу в выходной да еще и понесся бы нарушать закон.

С другой стороны, вернемся к теме многострадального камина: не мог Дамблдор, столь внимательно следящий за домом Дурслей (маглов, шагающих в ногу со временем), не знать, что их настоящий камин заблокирован электрическим. Даже если предположить, что наблюдатели Директора никогда в жизни не бывали в доме Вернона, уж не заметить службу доставки, вносящую огромный камин внутрь, они не могли. Тем не менее, результат налицо: нет камина, нет стены. Почему?

Вспомним, что о диете Гарри прекрасно известно не только Уизли, но и остальным друзьям мальчика — Гермионе, Сириусу (а через него и Люпину) и Хагриду. Все они прислали ему много сладостей в это лето. Таким образом, даже если предположить, что мистер Уизли забыл при встрече сообщить Дамблдору о диете, Директор узнает о ней через Сириуса, или Люпина, или Хагрида однозначно. Опять же, есть наблюдатели.

Конечно, не считая диеты и самого факта их существования, Дурсли за лето не сделали Гарри абсолютно ничего дурного. Однако они провинились летом ранее (тогда по заслугам получила лишь Мардж), и летом 1992, и 1991… В общем, как ни крути, а приходится признать, что ситуация с камином была спровоцирована Директором — шутка в его стиле. Через два года вон бокалы будут…

Вряд ли о шутке знал Артур. Ему, волшебнику до мозга костей, даже в голову не могло прийти, что можно забить такое важное транспортное средство, как камин — здесь он совершенно искренен в своем негодовании («Черт!»), недоумении («…должно быть, какая-то ошибка!») и восхищении («…эклетический, говоришь? Со штепселем? Господи, я должен это увидеть…»). Однако далее до мистера Уизли начинает доходить вся соль шутки Директора, поэтому он так не сразу решается на разнос камина: «Дайте подумать… я пытаюсь придумать, что делать… да… единственный выход… отойди назад, Гарри!»

Позвольте, однако! Выход далеко не единственный. Мистер Уизли мог бы еще раз настоять на том, чтобы близнецы с Роном вернулись назад, трансгрессировать из камина в комнату, а затем уже аккуратно вытащить «эклетический» камин, заодно полюбовавшись штепселями.

Я бы сказала, что за многоточиями мистера Уизли скрываются размышления на тему осведомленности Директора о внутреннем убранстве дома Дурслей, а также о том, что, раз Директор загнал его, мистера Уизли, в такой, откровенно говоря и буквально выражаясь, угол, видимо, он, Директор, предлагает ему выход один из одного — самый очевидный и легкий.

«А, ну что ж, раз так, профессор, я полагаю, именно на это вы и намекаете», — думает Артур, высокий ценитель здорового мужицкого юмора, и, ухмыляясь, радостно взрывает половину гостиной. Намек понят, как говорится.

Разворотив часть стены, наговорив всякой ерунды о каминной сети Летучего пороха, своих необъятных связях, коллекционировании штепселей, своей жене, трансгрессии, а затем еще и сделав напоследок строгое замечание о поведении Дурслей с Гарри, несомненно, обещанное жене, мистер Уизли закономерно нарывается на совершенно естественную для Вернона реакцию.

Одним словом, выходит еще хуже (для Дурслей), чем в прошлом и позапрошлом году — отчасти еще и потому, что, изображая детскую невинность и мотивируя свое присутствие исключительно желанием побыстрее увидеться с Гарри и оказать уже традиционную помощь по доставке его чемодана, в гости к Дурслям отправились и близнецы.

Вообще, следует отметить, что с каждым последующим годом Дурсли, конечно, все меньше виноваты в том, каким образом с ними прощается Гарри. Но, в конце концов, Фреду и Джорджу просто необходимо было опробовать на ком-то ириски «Гиперязычки» — не на миссис Уизли же, в самом деле.

Наверное, самоотверженно пытающийся поддержать легкой беседу (вернее, монолог, ибо Дурсли — кто от страха, кто от ярости — не в состоянии выжать из себя и слово) мистер Уизли что-то такое от близнецов и ожидал — уж слишком хорошо он их знает. Тем не менее, он не сделал абсолютно ничего, чтобы их остановить.

­­­­­­Что ж, что у мистера Уизли с легкой руки Дамблдора, что у близнецов с легкой руки мистера Уизли разнос получается более чем убедительный.

Увеличение размеров языка Дадли, ставшее следствием его жадности, и последующая сцена, где мистер Уизли со всеми своими великолепными связями в Министерстве уворачивается от статуэток, что кидает в него Вернон, безусловно, как и в старые времена заставляют меня хвататься за животики и утирать слезы смеха.

Ну а что? Вполне себе такая мужская шутка. Дамблдор бы наверняка понял. Оценив заодно и театральные навыки близнецов, случайно разбросавших конфеты.

Понял, конечно, и мистер Уизли, после срочной эвакуации с Тисовой появляющийся за спинами Фреда и Джорджа на маленькой кухне, которая содрогается от смеха. Только вот мистеру Уизли уже не очень смешно.

Я думаю, зол он, скорее, из-за реакции Вернона, натолкнувшей его на мысли об отношениях магов и маглов. Жаль, конечно, что Джордж прерывает отца на фразе: «Ты выронил конфету специально! Ты знал, что он съест ее, знал, что он на диете -» Может, мистер Уизли сказал бы о еще нескольких интересных моментах, обсуждавшихся по крайней мере в присутствии близнецов. Например, о том, как происшествие расценит Дамблдор. Или Министерские, закрывшие впоследствии глаза на то, как много волшебства творилось в доме, где проживает лишь один — несовершеннолетний — волшебник.

Однако, как бы ни был зол оценивший все же шутку мистер Уизли, его злость ни в какое сравнение не идет с яростью миссис Уизли, шутку не оценившей.

Забавно, что, как и плохое настроение мужа, большая досада миссис Уизли связана вовсе не с участью бедного Дадли. Дадли с его диетой и языком, откровенно говоря, здесь вообще ни при чем.

Чета Уизли молчаливо соглашается с тем, что Дурсли заслуживали наказания — однако единым фронтом выступает против способа, каким Фред и Джордж их наказали.

Мистера Уизли возмущает поддержание негласной войны магов и маглов, как мы уже поняли, однако он быстро остывает, едва слышит об истинной причине розыгрыша.

Миссис Уизли остывает медленнее, как всякая женщина, раздув свои мысли до того, что Фред и Джордж скоро кончат свои жалкие дни в Отделе неправомерного использования магии. Вне всяких сомнений, ей бы хотелось, чтобы близнецы относились серьезнее к своей жизни и перестали докучать людям. Чтобы начали зарабатывать деньги и жить достойно, как, к примеру, Билл и Чарли, гордость семьи Уизли, на которых равняются все без исключения младшие дети.

Взрослые, сильные, успешные волшебники, они, тем не менее, обращаются даже с 13-летней Джинни на равных, и даже вроде чужой Гарри чувствует себя в их присутствии раскованно и непринужденно. В частности, когда начинает активно болеть, когда Билл и Чарли устраивают в воздухе поединок столов.

Вот люблю семью Уизли за ее здравое отношение к семейным делам: ссора — во время ссоры, а праздник — во время праздника. И нечего унывать.

Всему этому, этим раскованности и благополучию (Билл с клыком в серьге, Чарли в ботинках из дорогой драконьей кожи), по большому счету, отчаянно завидует Перси. Старшие братья добились уважения, занимались исключительно тем, что им по душе, и Перси, стараясь им подражать, в соответствии со своими убеждениями, решает пойти проторенным путем и хорошо знакомым еще со школы методом — беспрекословным подчинением правилам или, иначе говоря, выслуживанием.

Перси пытается убедить сам себя, что работа, которую ему поручают в Министерстве (про толщину стенок котлов, например), ему интересна, и что, занимаясь «любимым» делом, он сможет достигнуть уровня старших братьев.

И злит его вовсе не шум во дворе от боя столов (к веселью ему бы очень хотелось присоединиться, да стереотипы не позволяют), и даже не драконий навоз, присланный несколько ранее Фредом и Джорджем (не станем размышлять целенаправленно, у какого драконолога они могли его одолжить), а то, что Билл и Чарли, ни в чем себя и остальных не убеждая, с ходу имеют уже все, чего Перси еще только собирается достичь — даже расположение Гарри.

Билл, как старший и главный, снисходительно внемлет воплям воплощенного благоразумия в окне и прекращает кровавую бойню столов, а Перси в ярости захлопывает окно своей комнаты, разрываясь между желанием выслужиться перед начальством — и побыть с семьей. Выбор в итоге он сделает известный.

Вообще, эти честолюбие Перси и его страсть решительно отметать все, что не соответствует его представлению о нормах правил, существенно усиливаются в самые кратчайшие сроки (за одно только лето) благодаря Бартемиусу Краучу, начальнику Отдела по обеспечению международного магического сотрудничества, в котором с окончания школы работает Перси. В каждой последующей встрече Перси с Гарри будет прямо-таки лезть в глаза то, как убывает в Перси сам Перси, и все больше вырастает мелкий Крауч, кстати, отнюдь не столь безукоризненный, каким его мнит себе 18-летний мальчишка.

К чему в итоге все это приведет, мы знаем. Не дорос Перси до уровня Билла и Чарли и, я боюсь, не дорастет. А все потому, что качества в себе следует не насаждать извне, а воспитывать внутри самостоятельно — пусть конечный результат и ждать придется дольше.

В семь вечера Уизли и Гарри с Гермионой садятся ужинать под открытым небом. К разговорам за столом следует прислушаться. В частности, крайне интересна беседа Перси и мистера Уизли, похоже, единственного человека, снисходительно относящегося к разговорам Перси о стенках котлов.

— Я имею ввиду, у нас очень много работы сейчас, — говорит Перси. — Со всеми этими приготовлениями для Чемпионата мира. — Совершенно понятно, что творится сейчас в Министерстве, но данную тему мы отложим для более подходящего случая. — Мы просто не получаем достаточной поддержки от Департамента магических игр и спорта. Людо Бэгмен -

— Мне нравится Людо, — мягко замечает мистер Уизли.

О Крауче, естественно, уже звучавшим в монологе Перси, ни слова. Совершенно ясно, что мистер Уизли неплохо знает, что за человек — Крауч. И вполне очевидно, что, человек легкий, крайне тонкий, любящий хороший юмор, мистер Уизли гораздо больше тяготеет к весельчаку-Бэгмену, чем к мрачноватому Краучу с тяжелым, темноватым прошлым.

— Это он достал нам такие хорошие билеты на Чемпионат. Я оказал ему небольшую услугу: его брат, Отто, попал в беду…

— Бэгмен обаятелен, конечно, — звучит высокая авторитетная оценка Перси. — Но как он умудрился стать главой Департамента… сравнить его с мистером Краучем! — я прямо чувствую, как мистер Уизли с трудом удерживается от того, чтобы не закатить глаза. — Я не видел, чтобы мистер Крауч потерял члена своего Департамента и даже не попытался бы узнать, что с ним случилось. Ты понимаешь, что Берта Джоркинс пропала уже больше месяца назад? Ушла в отпуск в Албанию и не вернулась?

Из того, что сказал Перси, можно сделать несколько выводов. Во-первых, Джоркинс пропала более месяца назад в Албании. Во-вторых, Бэгмен ее не ищет. В-третьих, по Министерству ходят слухи, раз уж даже Перси в курсе дела. В-четвертых, Гарри — идиот.

— Да, я спрашивал Людо об этом, — хмурится мистер Уизли. — Он говорит, Берта терялась множество раз и прежде — хотя я должен сказать, если бы это был кто-то из моего управления, я бы волновался…

— О да, верно, Берта безнадежна.

Великий знаток Перси. Работает в Министерстве от силы третью неделю, а уже выдает суждения обо всем на свете. И Людо у него «обаятелен», и Берта «безнадежна» … Более вероятно, что Перси успел пособирать все сплетни в коридорах Департамента и просто повторяет чужие слова. Занятно, через несколько лет ровно с теми же интонациями вести светскую беседу в Норе будет тетушка Мюриэль… Кажется, я знаю, куда влились все ее гены.

— Я слышал, — ну вот, я и говорю, — ее перекидывали из Отдела в Отдел многие годы. Доставляет больше хлопот, чем проку… — Явно не его слова. — Но все равно Бэгмен должен был попытаться найти ее. Мистер Крауч взял дело под собственный контроль, — ну еще бы. — Однажды она работала в нашем Департаменте, — до того, как узнала о парочке неудобных фактов, я полагаю. — И я думаю, мистер Крауч был довольно ею увлечен. А Бэгмен просто продолжает смеяться…

Далее Перси пускается в важные напыщенные намеки по поводу еще одного крайне секретного дела, коим занимается его Департамент, которое начнется после Чемпионата. Важность Перси крайне смешна, однако нас должно беспокоить другое, равно как и мистера Уизли.

Во-первых, совершенно явное преклонение его третьего сына перед, откровенно скажем, не самым лучшим и чистым человеком Краучем. Такая, казалось бы, мелочь — Перси не пустил двоих старших братьев, приехавших погостить, в свою комнату жить, потому что ему нужно было работать, видите ли; будто Билл и Чарли приехали домой исключительно ради того, чтобы целыми сутками надоедать Перси своим присутствием в комнате, в которой, видимо, они втроем и жили, между прочим — очень остро указывает на пагубное влияние начальника-карьериста на мальчика, уже сейчас начинающего забывать об интересах своей семьи. Первый тревожный сигнал подан, но Артур, кажется, ничего не предпринимает, видимо, надеясь, что юношеская слепота Перси скоро пройдет.

Во-вторых, «если бы это был кто-то из моего управления, я бы волновался…». Мистер Уизли как никто другой знает, что такое Албания. Вспомним, что около года назад мягко уточнял Дамблдор: «Меня больше всего интересует, каким образом Лорд Волан-де-Морт сумел околдовать Джинни, в то время как мои источники утверждают, что в данный момент он скрывается в лесах Албании».

Факт пропажи Берты, таким образом, говорит мистеру Уизли гораздо больше, чем его сыну и многим сотрудникам Министерства, он всерьез беспокоится, поскольку не может не доверять словам Директора. Мистер Уизли хмурится и произносит: «Я уже говорил об этом с Людо…» — и мне почему-то упорно кажется, что в настойчивых попытках мистера Уизли пробудить разум Бэгмена тоже кроются уши Дамблдора, который, как мы знаем, предпочитает действовать не напрямую.

У Директора, таким образом, уже на момент 14 августа достаточно источников, чтобы узнать, что Берта пропала — и не где-нибудь, а в Албании. Уж раз такие сведения дошли до Перси, до Дамблдора они дошли втрое быстрее — не важно, по каким каналам, вероятно, через того же мистера Уизли, который вообще неожиданно становится крайне важным и часто используемым неофициальным работником Дамблдора в Министерстве. Они много общаются, и это следует учитывать в дальнейшем.

Я сомневаюсь, что Дамблдор рассчитывает найти Берту хотя бы мертвой, однако настойчиво продолжает просить Людо (прямо или через Артура) хотя бы начать поиски. Чем конкретно, с точки зрения Директора, может быть так важна Берта, это вопрос для дальнейшего рассмотрения. Равно как и вопрос о том, что думает Директор о причинах крайнего волнения Крауча по поводу отсутствия чужой подчиненной — ибо Дамблдор, знать, не Перси, и в дикую влюбленность абсолютно несентиментального Бартемиуса верит, прямо скажем, на ноль целых шиш десятых. Запомним эти вопросы, чтобы чуть позже вернуться к ним.

Наконец, Гарри вкратце рассказывает Гермионе и Рону о Сириусе, но молчит о причинах, побудивших его написать крестному. Ужин завершается, все расходятся спать, а невидимые уши Директора (через Артура ли, через Билла, даже через Рона или близнецов) упускают еще одну возможность услышать о сне Гарри.

Кроме прочего — помнится, выше я писала о том, что Гарри — идиот? Это действительно так. Несколько раз за столом упоминалось имя убитой женщины, которое мальчик слышал во сне и даже не удосужился отреагировать теперь. Более того, вспомнив о сне, Гарри решает не развивать тему даже в своей голове — а ведь в этом случае, уверена, имя бы всплыло в юном, но не безнадежном сознании. Ни Дамблдор, ни кто другой, ни даже сам Гарри не узнает подробности, все упускают шанс — это вторая ошибка на пути к трагедии, на сей раз вызванная не страхом показаться слабым, а нежеланием волновать других.

Впрочем, даже без информации о сне Гарри у Директора есть масса источников (в первую очередь, его собственный мыслительный), дабы нарисовать относительно полную картину происходящего. Исчезновение Берты — лишь один из некоторых тревожных звонков для Дамблдора, остальные последуют крайне быстро, позволив ему сделать правильные — и почти все — выводы вовремя.

15 августа, в понедельник утром, вся дружная счастливая компания-обладательница хороших, а главное, бесплатных билетов начинает собираться на Чемпионат.

За завтраком мистер Уизли, радостно запихивая билеты в чрезвычайно надежный задний карман джинсов, читает детям краткую лекцию о трансгрессии. Очень хорошо. А главное — закономерно, полезно и вовремя.

Каждое лето Гарри узнает что-то новое об основах магического мира: существование оного, магические семьи в оном, аристократизм и домовые эльфы с гномами, Министр магии, способы передвижения (автобус «Ночной рыцарь», метлы, Порталы, каминная сеть, трансгрессия), криминальные сводки прошлых лет.

Далее будут само Министерство магии с его внутренним устройством (впрочем, уже сейчас об этом месте можно узнать много полезного и разного, о чем порассуждаем чуть дальше) и надежное, окруженное всеми видами магической защиты убежище на площади Гриммо — очень много интересного и крайне, крайне полезного для будущей нелегкой миссии. И все как-то случайно, само собой.

Вот, например, утром 15 августа мистер Уизли довольно подробно рассказывает о том, что есть такого удивительного в мире магов, но во что Гарри влезать пока не надо, ибо всему свое время: «Департамент магического транспорта на днях столкнулся с парочкой тех, кто пытался трансгрессировать без лицензии, — прямым текстом. — Это нелегко, трансгрессировать, и, если не делать это правильно, это может привести к большим осложнениям. Этих двоих, о ком я говорю, к примеру, распополамило». Это уже прямым текстом с жирным красным подчеркиванием. И далее: «С трансгрессией шутить опасно, — ну нет в мистере Уизли легкости Дамблдора, не кажется он и по-хагридовски между-прочим-я-не-должен-был-этого-говорить естественным, но что поделать. — Многие взрослые волшебники предпочитают не связываться с этим» (так что и вы, ребята, не спешите).

Попутно можно узнать, что Уизли не просто сняли защиту на время транспортировки Гарри из дома Дурслей (мистер Уизли трансгрессировал прямо в кухню, вернув языку Дадли его изначальные размеры) — они вообще сняли защиту от трансгрессии, поскольку Перси «трансгрессирует вниз каждое утро, просто чтобы доказать, что может». Опрометчиво — но лишний раз указывает на то, что расслабились все. Даже люди, близкие к Дамблдору, человеку, 13 лет убеждающему общественность, что Реддл еще вернется. Ничего, скоро, очень скоро защитные заклинания вернутся в обиход.

На кухне же при весьма грустных обстоятельствах происходит и первое знакомство Гарри с Манящими чарами — миссис Уизли опустошает карманы близнецов от «Гиперъязычков».

Пока компания мирно шагает к вершине холма Стотсхед Хилл, Гарри знакомят с принципом организации Чемпионата — и с тем, как действуют и что из себя представляют Порталы. Конечно, пока никто не догадывается, какую роль последнее еще сыграет.

От мистера Уизли мы вместе с Гарри узнаем, что самой большой проблемой в организации Чемпионата в условиях соблюдения Статута о Секретности стала проблема организации прибытия тысячи зрителей в одно место, удаленное от маглов, достаточно большое и заброшенное.

Прибывающие добираются группами в зависимости от стоимости билетов (самые дешевые — за две недели до начала матча) и удобного им способа перемещения: магловский транспорт, трансгрессия (видимо, лишь некоторые местные, ибо для трансгрессирования необходимо четко представлять себе цель назначения, то есть бывать там прежде), Порталы для тех, кто не может или не хочет трансгрессировать — около двухсот из них разбросаны по странам — для каждого из которых назначено время отправления и прибытия в конечный пункт. Очевидно, что все это планировалось месяцами — это подтверждает и мистер Уизли, а много раньше, еще в поезде Хогвартс-экспресс, летом прибывавшим в Лондон, Рон уже говорил о будущем Чемпионате.

Совершенно понятно, кто во всей Британии больше всего заинтересован в повышении собственного статуса (особенно после очередного побега Сириуса прямо у кое-кого из-под носа) и, одновременно с этим, меньше всего может сделать для достойной организации сего великого общемирового события.

Приказ Фаджа тяжелым грузом ложится на плечи Бартемиуса Крауча, а сам Министр в поте лица выслушивает похвальные речи щедрого на похвалу и речи Дамблдора.

— А сами-то вы не хотите на Чемпионат, Директор? — спохватывается умасленный Фадж.

— О нет, Корнелиус, благодарю вас, — мягко улыбается Директор.

— Жаль. Но вы подумайте все-таки. Лучшие места, Министерская ложа, Дамблдор, — уговаривает Фадж.

После побега Сириуса ему кресленно необходимо повышать свой статус в глазах общественности — любыми методами. Даже сверкающей бородой сидящего рядом Дамблдора. Особенно сверкающей бородой сидящего рядом Дамблдора.

— Боюсь, Корнелиус, я слишком стар для подобных мероприятий. Однако не беспокойтесь, что ложа будет пустовать, у меня есть на примете кое-кто, заслуживающий поощрения, — безмятежно отвечает Директор.

— Правда? — опасливо косится Фадж.

— Я полагаю, вы помните семью Артура Уизли, Корнелиус? — осведомляется Дамблдор. — Того, чья дочь пострадала два года назад, когда меня не было в школе? — Фадж начинает нервно ерзать в кресле. — И чей сын этим летом сломал ногу и потерял крысу, пытаясь справиться с ужасным маньяком, которого проглядели ваши дементоры, которые, скажем так, расстраивали всю школу круглый год, особо воздействуя на Гарри…

— Сколько билетов вы хотите, Директор? — быстро спрашивает вспотевший Фадж.

— Около десяти, Корнелиус, мой дорогой, — улыбается Дамблдор. — И помните: Артур — человек гордый, он просто так билеты не возьмет. Впрочем, если вы позволите, с этим я разберусь сам. Лимонную дольку?

Совершенно понятно, из какой глубины, как виртуозно и основательно растут уши Директора в щекотливом билетном деле.

На вершине Стотсхед Хилл Уизли, Гермиона и Гарри встречаются с семьей Диггори, которые проживают где-то в окрестностях Оттери-Сент-Кэтчпоул.

Поскольку в дальнейшем и Амос, и Седрик будут крайне необходимы для того, чтобы понять глубинные смыслы Игры, следует обратить на них более пристальное внимание.

Амос Диггори — краснолицый волшебник средних лет с жесткой каштановой бородой, работающий в Департаменте по регулированию и контролю за магическими существами. Скажем прямо, должность не шибко престижная, положение, соответственно, тоже, да и сам Амос особыми талантами не отличается (не хочу никого обидеть, но вовсе не обязательно быть гением, чтобы работать с животными), однако производит впечатление крайне амбициозного человека — при уровне жизни семейства Уизли.

Я вовсе не говорю, что жизнь Амоса совсем не удалась — все же, чиновник, хоть и рядовой — однако чувствуется, что его карьера где-то остановилась и что ему это прекрасно известно. Впрочем, не будучи человеком пессимистичным, Амос, судя по всему, не особенно-то и отчаивается, прекрасно осознавая, что, по крайней мере, как отец он состоялся от слова «круто».

Успешная жизнь прекрасного, хорошего, доброго Седрика является его главнейшей задачей и целью. Если он сможет достичь тех высот, до которых не удалось добраться самому Амосу, отец будет по праву гордиться и сыном, и самим собой. Он уже гордится им и любой его победой (вроде того, что год назад Седрик обыграл Гарри в квиддич).

С первой же секунды чувствуется, как сильно Амос любит сына, какие дружеские, хорошие отношения в их семье. Это, кстати, к вопросу о выборе между карьерой и детьми: как разительно несхожи две семьи — Краучей и Диггори — при всем достатке первой, от нее веет холодом; при некоторых трудностях второй, от Диггори веет истинно пуффендуйским теплом.

Как говорится, хочешь узнать человека лучше, пообщайся с его матерью. А мама Седрика — очень добрая, понимающая женщина, которая, без сомнения, любит сына — и зачастую выступает своеобразным тормозом, ради которого Амос готов сдержать даже свою прущую амбициозность.

Своим усердием и трудолюбием Седрик уже к 17 годам сумел добиться огромных успехов и сформировать себя как крайне достойную личность. Это добрый, чуткий юноша, порядочный, честный, скромный молодой человек, несомненно, сильный волшебник, староста своего факультета, капитан команды по квиддичу и хороший, надежный ловец.

Иными словами, Седрик обладает всеми замечательными качествами, которые обещают молодому мужчине карьеру в любой области и счастливую жизнь, успех в который будет продиктован степенью трудолюбия и усердия, но крайне честен, справедлив и закономерен. Впрочем, это предсказуемо. Какой еще сын мог вырасти у человека веселого, добродушного, любящего животных разных пород и мастей?

Хотя есть в Седрике что-то такое, явно не от отца полученное. Я ставлю на качества матери — скромность, серьезность, ответственность, интеллигентность и мягкость. Если Амоса иногда заносит, то Седрик весьма сдержан, если Амос иногда дает слабину, поступаясь принципами, Седрик в вопросах чести весьма категоричен.

В общем, по большому счету, сын — это все, что есть у Амоса, и все, ради чего он готов стараться, поэтому нет ничего удивительного в том, что для «своего мальчика» Амос, не жалуясь и не жалея, готов потратиться на билеты на Чемпионат стоимостью «мешок галлеонов». Седрик в ответ проявляет высокую степень любви, уважения и почтения к отцу. Уверена, что их отношения если и не идеальны, то по крайней мере нередко бывают к этому близки.

Хотя на вершине холма Стотсхед Хилл Седрик довольно смущен и чувствует себя неловко, глядя на отца, несколько невежливо (зато искренне и дружелюбно) интересующегося, сколько заплатил за билеты мистер Уизли (мистер Уизли громко молчит на сей счет, делая вид, что вопрос не услышал), затем неуместно-восторженно свунящегося с Гарри, а после на глазах у всех принявшегося расхваливать его, Седрика.

Впрочем, мистер Уизли вовремя прерывает соловьиные трели Амоса, обращая внимание на время отправления. В целом, ни Диггори, ни Уизли не испытывают друг к другу враждебных чувств, напротив, искренне радуются встрече (все, кроме Фреда и Джорджа, с утра расстроенных матерью), а это тоже говорит о многом. Человек крайне сильный и принципиальный, мистер Уизли не склонен безмятежно общаться с теми, кто ему не нравится.

Попутно узнав, что где-то в окрестностях живут еще две магические семьи, Лавгуды и Фосетты, Гарри и остальные наконец благополучно переносятся на место проведения грандиозного спортивного мероприятия, где до захода солнца имеют прекрасную возможность пронаблюдать и прелести устройства хитроумной маскировки пребывания волшебников на территории маглов (включая женскую ночную рубашку в цветочек старины Арчи и последовавший за этим прелестным открытием бурный всплеск веселья взрослеющей Гермионы, которой походя наступили на девичью стыдливость), и попытки сотрудников Министерства справиться с последствиями этой маскировки, а также тонкости Министерского устройства и внутриминистерских отношений.

Первое, что бросается в глаза — это то, что Министерские чиновники знают друг друга по именам поголовно. Или, я бы сказала, то, что Министерские чиновники знают мистера Уизли примерно в той же степени, что и мистер Уизли знает их всех, по именам, с указанием должностей, которые они занимают. Так будет вернее. Что, между прочим, лишний раз указывает на то, что мистер Уизли, пусть и не слишком обласканный начальством, пользуется уважением коллег.

Второе, что можно узнать из разговора мистера Уизли с встречающим прибывающие группы волшебником Бэзилом, это то, что всех Министерских чиновников по сменам бросили на дежурство на Чемпионате. Бэзил и его помощник, к примеру, выполняли свою работу в течение целой ночи, о чем Бэзил не преминул пожаловаться, отметив, что «некоторым везет». В причины невероятного везения мистера Уизли, которого, сколько помнится, первым всегда бросали на всевозможные сверхурочные, я лишний раз, пожалуй, вдаваться не буду.

Кроме прочего, несмотря на все меры, судя по всему, сотрудников Министерства явно не хватает, раз смотрителями зарезервированных территорий для кемпинга оставили маглов, например, мистера Робертса, смотрителя поля Уизли, и мистера Пейна, смотрителя поля, где разместились Диггори.

Довольно глупо, в самом деле, учитывая, что сотрудникам Министерства приходится отвлекаться еще и на то, чтобы по 10 раз в день накладывать заклинание Забвения на маглов, которые, кажется, еще и проживают неподалеку.

Что лишний раз указывает внимательному человеку, насколько на самом деле безответственно была проведена подготовка к Чемпионату, несмотря на «многие месяцы» решения возникающих в ходе планирования проблем. Невнимательность и крайняя степень усталости Министерских отчетливо ощущается и в надписи на табличке участка Уизли: «Weezly» вместо «Weasley» — а вроде чистокровная и довольно известная семья, многими уважаемая…

Как мудро сказал тогда мистер Уизли, «всегда одно и то же, не можем не распустить перья, когда собираемся вместе» — и он был абсолютно прав. В качестве примеров того, сколь неукоснительно некоторые соблюдают законы по антимагловской безопасности, можно вспомнить замечательную палатку из шелка, маленькую копию дворца с расхаживающими рядом павлинами на середине холма, или трехэтажную палатку немного дальше, или, совсем близко к участку Уизли, палатку с мини-садом и фонтаном.

А вышеупомянутые павлины, между прочим, не оставляют мне шанса не подумать о еще одном известном любителе экзотических птиц Люциусе Малфое, который, очевидно, считает себя значительно выше того, чтобы прислушиваться к правилам безопасности — либо маглов тупыми настолько, что они просто не в состоянии заподозрить неладное, глядя на павлинов вокруг маленькой шелковой копии дворца.

Зато мистера Уизли правила донельзя воодушевляют. Следуя его указаниям, дети кое-как ставят две двухместные палатки, оказавшиеся значительно больше внутри, чем снаружи (видимо, правила воодушевляют мистера Уизли не до конца). Палатка мальчиков, как отмечает Гарри, до странности напоминает квартиру его соседки миссис Фигг — не только расстановкой и состоянием мебели, но и характерным запахом кошек.

Вообще, если бы мистер Уизли не сказал, что одолжил ее у своего коллеги Перкинса, которого одолело люмбаго, я бы поверила, что это и есть квартира миссис Фигг. Впрочем, кто знает, вероятно, они с Перкинсом знакомы. Хотя я больше уверена в том, что палаточные внутренности относительно стандартны в любой магической палатке, которую наверняка легко можно купить в Косом переулке. Это я к тому, что еще во времена моего детства, когда я впервые читала книгу, такое странное совпадение заставило меня воспылать неким быстро забытым подозрением относительно пока еще неведомой миссис Фигг.

Прогулка за водой через все участки существенно расширяет юношеский кругозор Гарри — никогда прежде он не представлял себе, как много в мире существует волшебников, хороших и разных. Гарри и ребята встречают компанию африканцев, американских салемских ведьм, ирландцев, болгар, индусов и многих-многих других, наталкиваются на довольно большую группу подростков из какой-то неизвестной зарубежной школы, а Рон рассказывает, как Билл однажды переписывался со студентом из Бразилии.

Самое большое впечатление на Гарри производят маленькие дети волшебников — мальчик, тыкающий папиной волшебной палочкой в слизняка на траве, и две девочки на игрушечных метлах. Таких юных магов Гарри прежде не встречал. Как-то даже светло и грустно глядеть на этого мальчишку, который не мог представить себе, насколько маленькими бывают волшебники, насколько волшебными бывают их семьи и насколько обыденно они воспринимают мир, полный волшебных палочек, взрывающихся слизняков и летающих игрушечных метел.

Я думаю, это была одна из причин, по которым Дамблдор отпустил Гарри на Чемпионат — пришло время понять, что Уизли и Малфои — не единственные семьи волшебников в мире, Хогвартс — не единственная школа магии в мире, и Министерство магии Британии тоже не единственное в мире, и волшебники, подчиненные ему, могут быть не только британцами.

Впрочем, и в британском Министерстве есть много интересного, чего неплохо было бы уже, так сказать, обнюхать.

Вдоволь наигравшись со спичками, мистер Уизли принимается раздавать комментарии по поводу бегающих к полю и обратно служащих Министерства (видимо, еще не все готово к матчу?). Помимо магловского Департамента, где работает мистер Уизли, Гарри узнает о существовании Департамента магического транспорта, Департамента по регулированию и контролю за магическими животными, Департамента по связям с гоблинами, Отдела по экспериментальным чарам, Отдела по регулированию последствий случайной магии, Отдела Тайн (и о пробегающем мимо старом знакомом мистера Уизли Невыразимце Боуде, пусть земля ему будет пухом — или как там говорится у волшебников) и, конечно, Департаменте международного магического сотрудничества и Департаменте магических игр и спорта. Главы двух последних появляются в самый разгар обеда у палатки Уизли.

Собственно, все, что нужно для жизни. Действительно, в конце концов, не может же Гарри до 17 лет сидеть в Хогвартсе, пребывая в счастливой уверенности, что за стенами замка совершенно ничего не существует.

Лирически отступим от основного развития действа на некоторое время и обратим свои взоры к прибывшим к обеду.

О Людо Бэгмене к моменту его появления и Гарри, и читатели уже наслышаны достаточно. Сотрудники Министерства явно недовольны им как главой Департамента магических игр и спорта, пальцем о палец не ударившим, очевидно, за все время подготовки к Чемпионату. Мистер Уизли, которому Людо нравится, и сам отзывается о нем, как о человеке «небрежном» в отношении антимагловской безопасности — да и безопасности вообще. Впечатление о Бэгмене заочно складывается весьма двояким.

Хотя с первого взгляда на него в принципе становится понятно, за что он так нравится мистеру Уизли (который, я напомню, никогда не делает вид, что ему приятно общаться с человеком, если это противоречит действительности).

Людо создал превосходный образ уже немолодого, но вечно веселого мальчишки, обаятельного и милого, с легкостью пренебрегающего своими прямыми обязанностями, не получающего за это никакого публичного порицания, известного, любимого многими фанатами, крепко сбитого игрока Уинбурнских Ос, который до сих пор не расстался со старой формой, беззаботного, веселого, с розовым лицом и пружинящей походкой неподдельно жизнерадостного ребенка-переростка. Который очень не любит взрослые проблемы, склонные неизменно обрушиваться на тех, кому за. И понятия не имеет, как себя с ними вести. Поэтому до последнего предпочитает делать вид, что их не существует.

Первый же его возглас («Эгей!») выдает его ребячество с головой. Замечательна и последующая фраза: «Артур, старый друг! Что за день, а? Что за день! Могли ли мы желать лучшей погоды? Безоблачная ночь впереди… и никаких заминок в организации… мне здесь почти нечего делать!» — сказанная в момент, когда за его спиной несколько взмыленных волшебников Министерства мчится к горящему вдали магическому огню…

Все замечательно, вот только не могу я избавиться от мысли, что мистер Бэгмен напоминает мне другого энтузиаста, который, кстати, тоже не очень хорошо закончил, расплачиваясь за свои теневые дела и упорное нежелание вписывать себя в окружающую действительность, взрослую жизнь и взрослые проблемы… Ах да, в самом деле, разве можно забыть такое — Златопуст Локонс, собственной персоной. Впрочем, как водится, очередной двойник становится скорее трагичной фигурой, чем комичной, но общее сходство типажей прямо-таки потрясает воображение и прочие части тела.

Я долго думала о том, зачем Бэгмен вообще появился в окологарриной орбите и нет ли в этом некоей подоплеки Игры.

Насколько могу судить, в самом его появлении в жизни Гарри — нет. В конце концов, когда проводятся различные чемпионаты или там, к примеру, турниры, встречи с начальником Департамента магических игр (!) и спорта (!) не избежать.

Другой вопрос уже в том, что Дамблдор, следуя своей замечательной привычке, умело извлекает много пользы из всякого привходящего обстоятельства. Локонс, специально нанятый Дамблдором, был прекрасным примером того, что может сделать с человеком любовь к славе и самому себе. Людо, оказавшийся в Хогвартсе по долгу службы, станет для Гарри хорошим примером того, что делает с человеком любовь к наживе.

Не преувеличу, если скажу, что с первого же дня знакомства с Бэгменом Гарри посчастливится увидеть его второе лицо — которое зародит в мальчике стойкое желание быть поаккуратнее в делах с этим человеком. Впрочем, обо всем по порядку.

Сейчас же Людо пробегается взглядом по шраму Гарри, пока мистер Уизли представляет ему всех своих подопечных, и отмахивается от благодарности мистера Уизли за превосходные билеты, сохраняя при этом столь же громкое молчание, что и мистер Уизли, по поводу их стоимости.

В самом деле, Людо, отмахиваясь так, будто в его подарке нет ничего такого, и вообще, все это пустяки, красноречив донельзя. Потому что уж кто-кто, но Людо бы столь большие деньги просто так не упустил и не стал бы подобным дорогостоящим образом благодарить мистера Уизли за спасение его брата. Но, раз уж билеты оплатил Дамблдор, настоятельно прося не разглашать сию великую тайну, Людо действительно имеет совершенно справедливое право безмятежно отмахиваться — от него не убудет.

Довольно опасная тема билетов (бедная, уж сколько раз ее под всякими предлогами замалчивали) быстро уходит с горизонта, едва Людо заводит свой любимый разговор. Конечно же, о тотализаторе.

И вот оно — то, чем занимался глава Департамента магических игр и спорта, надо полагать, не один день кряду, пока взмыленные сотрудники Министерства носились по магловским территориям! У мистера Бэгмена набрался довольно внушительный мешок золота, к которому Фред и Джордж добавляют еще 37 галлеонов, 15 сиклей, 3 кната и поддельную волшебную палочку, которая приводит Людо в совершеннейший восторг.

Вся натура Бэгмена четко раскрывается в одной фразе, восторженно провозглашенной счастливо записывающим ставки Людо в ответ на возражения мистера Уизли против затеи близнецов:

— Не порть игру, Артур!

О да, какая уж там антимагловская безопасность, организация двух важнейших мероприятий года, устранение трудностей в ходе их реализации, странное исчезновение какой-то там Берты Джоркинс (про то, что неплохо было бы начать ее поиски, Людо осторожно намекает мистер Уизли уже не в первый раз), у которой «голова, как дырявый котел», и вообще, «мы не можем разбрасываться никем в настоящее время» (то есть, никем, кроме Берты, следует понимать) — это все мелочи, которые мешают игре!

Итак, Людо Бэгмен — игрок по жизни, причем отнюдь не только в квиддич, его не волнует ничто, кроме игры, он жизнерадостен только тогда, когда живет ею, и, что естественно, часто заигрывается, не зная меры. Чем-то он мне напоминает Сириуса, когда живет в определенные моменты жизнью других, играя через них.

Может быть, это такой способ компенсации — тотализатор вместо квиддича. Скорее всего, да. Настоящая игра для него всегда была неразрывно связана с квиддичем, но время идет, Людо стареет, приобретает живот и одышку, квиддич заканчивается, и главный игрок Уинбурнских Ос чувствует себя глубоко несчастным. В какой-то мере это так и есть. Отобрать у Людо игру значит то же, что у Сириуса — свободу, а у нормального человека — воздух. Я полагаю, сначала была должность в Департаменте, связанная с его страстью, однако ее не хватило, появились тотализатор и разные гоблинские дела. И Людо вновь почувствовал себя счастливым.

Впрочем, бывают у него моменты просветления, когда мистер Бэгмен, видимо, по уши в долгах и проблемах, проигрывая, вдруг словно даже и понимает, что в очередной раз не сдержался и на поводу у игры пошел слишком далеко. В такие моменты на него по-настоящему страшно смотреть. Это своеобразный вид наркомании, я полагаю, и живой пример того, не побоюсь повториться, как разрушительна алчность (стремление к славе ли, к победе ради самой победы, которое ни к чему не ведет).

Частично Бэгмен кажется мне этакой сильно упрощенной версией Дамблдора, его антиподом — до прошлого лета Директор тоже имел обыкновение, упиваясь победами, заигрываться. Однако, будучи человеком гораздо более умным, чем Бэгмен, Дамблдор на своей ошибке вовремя притормозил, тут же попытавшись ее исправить. Людо на такой подвиг физически не способен, игра — это его жизнь. Дамблдор же полагает игрою саму Жизнь, и для него, конечно, все это гораздо, гораздо сложнее и трагичнее.

Любопытно, что мистер Бэгмен, очевидно, станет хорошим уроком не только Гари, но еще и самому Директору, целый год мозоля глаза последнему.

Но, без сомнения, Людо — даже с той давней историей с Руквудом и последующим Визенгамотом, который «с тех пор никогда не обвинялся в какой-либо темной деятельности», как осторожно отметит Дамблдор значительно позже — ни в какое сравнение не идет с мистером Бартемиусом Краучем, главой Департамента международного магического сотрудничества. Его бэкгаунд богат настолько, что сношения Людо с гоблинами просто меркнут.

Но присмотримся к трансгрессировавшему к палатке Уизли Краучу с точки зрения 14-летнего Гарри, увидевшего его в первый раз.

О Крауче, как и о Бэгмене, задолго до его появления у Гарри и Ко (и, в принципе, у читателя тоже) уже вполне формируется четкое впечатление благодаря Перси. Мистер Уизли, как я уже отмечала, тактично воздерживается от оценок Краучу (то ли дело Бэгмену: «Мне нравится Людо»), а Перси в качестве главного свидетеля брать тоже нельзя, он, мягко говоря, не слишком беспристрастен.

Из людей, которые знают Крауча лично и щедры на более-менее правдивые комментарии, остается, как ни странно, только Бэгмен. Именно его уста жизнерадостно выдают: «Я ищу Барти Крауча. Мой болгарский коллега создает трудности, и я не могу понять ни слова из того, что он говорит. Барти сможет это уладить. Он разговаривает на около ста пятидесяти языках», — обращаясь к мистеру Уизли. Ну а то ж, столь интересная для мистера Уизли, работающего в Министерстве и имеющего сына, работающего у Крауча, информация. Где ж ему было за столько лет понять, как много языков знает Барти Крауч.

Далее Людо на вопрос мистера Уизли, не пора ли начать разыскивать Берту Джоркинс (пока Гарри считает овечек в небе и пропускает еще один повод задуматься над происходящим и вспомнить имя девушки из сна), снова вворачивает: «Барти Крауч тоже постоянно это говорит».

Вообще, очень интересно. Несмотря на то, что Барти Крауч санкционировал арест и последующий суд над Бэгменом, на котором, следует отметить, вел себя не то чтобы очень уж мягко, Людо относится к Бартемиусу прямо-таки по-сыновьи, другого слова и не подберешь.

Я долго размышляла над этим и пришла к выводу, что Людо не играет. Не игрок он в плане актерствования. Хитрость, изворотливость, некая расчетливость просыпаются в нем, когда дело касается сделок и денег — и так же быстро засыпают обратно, едва сделки рушатся, а деньги убывают. Людо трус и паникер, будем говорить откровенно, во многих вопросах он просто беспомощен и, по его собственному признанию и следуя подтверждению его слов Грюмом много лет назад на судебном процессе, идиот.

Однако в целом он неплохой, добряк, обладает мягким сердцем (на суде-то он оказался, передавая Руквуду какую-то информацию, думая, что делает это «для нашей стороны»), и я полагаю, что во многом Крауча простил и понял. Бартемиус выполнял свои прямые обязанности, он был жёсток, едва ли не жесток, однако, с точки зрения Людо, того вполне могло требовать время. Да и, в конце концов, нельзя же всю жизнь дуться на то, что произошло 13 с половиной лет назад. Как говорится, что было, то было, Людо не обидчив. Напротив, видя в Крауче стать, силу, уверенность и твердость, всякий раз попадая в затруднительное положение, Бэгмен, скорее всего, бежит именно к нему. Забавно то, что Крауч помочь не отказывается.

Бартемиус возникает из воздуха рядом с Гарри и Ко собственной, аккуратно обернутой в строгий магловский костюм, персоной. Приказ слиться с маглами Крауч выполняет неукоснительно, впечатление он оставляет весьма внушительное. Весь его разговор с Людо укладывается в замечательный этюд «Отец пришел за дитятей и увел заняться делом подальше от праздного веселья компании друзей».

Действительно, большего контраста в пару Бэгмену не сыскать: Крауч невероятно сух, собран, подтянут, строг, официален, не склонен активно жестикулировать, у него очень острый взгляд. Создается четкое ощущение, что сей рационал все в своей жизни подчиняет правилам и расписанию. В данный момент его основной целью было найти Людо и решить проблему с болгарами, попутно, если представится возможность, переговорив с мистером Уизли.

С выполнения этих пунктов Крауч и начинает, однако Людо явно не спешит подниматься с травы, а тут еще Перси, пытаясь угодить, не вовремя влазит в разговор, предлагая Краучу чашку чая — чем приводит начальника в дикое замешательство, ведь распитие чая в его расписание не входило. Сбой системы.

К чаю, кстати, Крауч так и не притрагивается, хоть и принимает кружку из рук «Уэзерби». Что прямо свидетельствует о неуважении к последнему. (Между прочим, заметьте, как сей профессионал в работе с людьми точно ошибается в фамилии Перси: «Weatherby» — то есть «по погоде». А ведь Перси, все время желая угодить любому начальству, чем бы оно ни являлось, действительно ведет себя «по погоде». У меня даже на миг родилось подозрение, что Крауч не совсем ошибся, что именно так он Перси про себя и называет, но — недоказуемо.)

Не входили в расписание Барти и явные намеки Бэгмена на нечто такое замечательное, что будет проводиться в Хогвартсе — это даже заставляет Крауча в удивлении приподнять брови, а затем резко и чрезвычайно невежливо прервать разговор, забрать Людо к болгарам и исчезнуть. Истинный строгий папаша.

Почему Людо так относится к Барти, мы, вроде, уже поняли, но почему же мистер Крауч так относится к Бэгмену, непонятно. Следуя его принципам, он должен был бы презирать всякого, запятнавшего себя сношениями с Пожирателями, не важно, виновен он или нет.

Однако то ли свою роль сыграло обаяние Бэгмена, то ли Крауч, остыв, действительно понял, что ошибался, то ли и то, и другое вместе да еще и что-то третье, но Крауч довольно терпим и, я бы даже сказала, снисходителен к Людо. При всей своей требовательности. Это действительно трогательно смешно.

Интересен еще один момент — Крауч обращается к Артуру:

— О, тебе я тоже хотел сказать два слова, Артур. Али Башир на тропе войны. Он хочет переговорить с тобой по поводу твоего запрета на ввоз летающих ковров.

— Я послал ему сову по этому делу около недели назад, — глубоко вздыхает мистер Уизли. Видимо, тема всплывает не впервые. — Если я сказал ему один раз, я повторю и сто раз, что ковры признаны магловским артефактом Комитетом по установлению объектов, допустимых к магическому воздействию, но будет он слушать?

— Сомневаюсь. Он очень хочет экспортировать их… Али думает, в продаже есть ниша для семейного транспорта.

Далее следует заметка Крауча о том, как его дед использовал 12-местный ковер, конечно, до ввода запрета, призванная показать, что все Краучи — крайне законопослушные люди. Разумеется, так.

Достаточно долгое время я размышляла, был ли этот разговор скрытой ссорой по поводу взятки? В конце концов я пришла к крайне утешительному выводу: мистер Крауч, человек из древнего магического семейства, глава Департамента и жуткий педант, вряд ли согласится взять на себя роль посыльного и совы с угрозами — это нарушение закона, а в большинстве случаев следование букве закона для Крауча принципиально. Во-вторых, Краучу вряд ли нужны деньги, а спортивный интерес — это к Людо, который, кстати, живо так заинтересовался этой темой, я смотрю…

Судя по всему, Крауч просто великодушно берет на себя парламентёрскую миссию и предупреждает мистера Уизли о возможных опасностях и трудностях — без всяких намеков, угроз и подоплеки.

Что ж, если так, весьма неплохо и лишний раз свидетельствует об уважении к мистеру Уизли, не менее принципиальному в следовании тому, что диктует закон (только не буква его, а его дух).

Кстати, не могу удержаться и не забежать вперед: через много месяцев Али Башира поймают именно на контрабандном ввозе ковров-самолетов в страну. Вот вам и мелкий служащий Артур Уизли.

Итак, знаменательное событие, вечер 15 августа 1994 года — и Чемпионат мира по квиддичу уже почти начинается, и воодушевление вокруг нарастает.

Тут и там продают сувениры. Рон, привыкший бросаться на первое, что заблестит, тратит все свои сбережения прежде, чем Гарри замечает прекрасные Омниокуляры, мудро оглядев все сувениры целиком. Добрый мальчик дарит их друзьям.

А вот и величественное поле для квиддича, над возведением которого трудилось 500 человек в течение целого года, 100 тысяч мест, высоченные трибуны, табло, пятидесятифутовые огромные кольца и маглоотталкивающие чары на каждом дюйме пространства — это воистину прекрасный Директорский подарок, такое вряд ли когда-нибудь забудется. Уизли, Гермиона и Гарри забираются на самую вершину, в Министерскую ложу, на первый ряд, и их глазам открывается нечто небывалое — огромный, сверкающий золотом стадион.

Во втором ряду за Гарри и Ко в ложе во втором от крайнего слева кресле сидит Винки — перепуганный донельзя домашний эльф (если уж быть совсем точной и не гневить феминисток, то эльфиха) мистера Крауча, якобы сохраняющий место для своего хозяина. Из разговора Гарри с ней мало что можно узнать. Разве только, что она поддерживает связь с Добби, который на момент 15 августа все еще не нашел нормальную работу, потому что, сволочь такая, требует оплату за свой труд.

Для Гарри, честно говоря, все это не слишком интересно и шокирующе (какой нафиг Добби, тут щас квиддич начнется!). Однако не будем забывать, что разговор с живым и неподдельным любопытством слушает мистер Уизли. И вот ему то, что он слышит, вполне может быть интересным. В конце концов, о Добби он, вероятно, знал, ведь эльф сыграл не последнюю роль в прямо касающейся Джинни истории с Тайной Комнатой.

Весьма любопытен и другой факт, мимо которого невозможно пройти, не обратив внимания: Винки говорит, что «хозяин хочет, чтобы я заняла ему место, он очень занят», Фадж указывает на то, что эльф Барти Крауча «занял ему место» — однако в течение всего матча место Крауча остается пустым. По крайней мере, это то, что видят все. Не могут не смутить и два быстрых перепуганных взгляда Винки на пустующее место, когда эльф говорит о полученном приказе. Конечно, многое в ее поведении можно списать на боязнь высоты. До определенного момента.

Не стану забегать вперед, скажу лишь, что то, что видит и слышит Артур, в зависимости от коэффициента мыслительного может быть истолковано по-разному. Запомним это — однажды пригодится, когда станем сражаться со сложными вопросами хронологии.

Пока мистер Уизли, рядовой и мелкий чиновник, продолжает поминутно вскакивать, пожимая руки явно важным служащим, а Перси пытается следовать его примеру, на виду у сотни тысяч зрителей Корнелиус Фадж по-отечески здоровается с Гарри и пытается представить его своему болгарскому коллеге-министру, который радостно делает вид, что не понимает ни слова, зато приходит в жутчайший свун при виде шрама мальчика. Добродушно настроенный Фадж бросает пантомиму и продолжает умасливать Гарри.

Что ж, Дамблдора, конечно, в ложу затащить не получилось, зато рядом знаменитый Мальчик, Который Выжил, что, в целом, очень даже хорошо — хорошо особенно в тот момент, когда Фадж передает ирландцам Кубок победителей в конце игры, за чем, без преувеличения, следит весь чертов стадион — все Омниокуляры, все 100 тысяч штук, направлены в Министерскую ложу. Лучшего пиара для себя Фадж и придумать не мог.

Пока пропустим чертовски фамильярные перемигивания зашедшего в ложу Люциуса Малфоя с Фаджем на глазах у высокопоставленных чиновников из Болгарии («Только поглядите, какой я важный и какие пожертвования делаю!») и поведение юного Бартемиуса Крауча-младшего, невидимкою сидящего рядом с Винки на якобы пустом месте под Империусом («Вонючий подлиза Малфой!» — вероятно, с яростью думает Барти, временами прозревая). Пропустим и злобные взгляды Люциуса в сторону компании Уизли (для этого еще будет время порассуждать), которые вроде как не заметил Фадж, одинаково добродушно (пока!) относящийся и к Малфою, и к мистеру Уизли («Друзья Дамблдора — пока — мои друзья!»), и презрительно-высокомерный вид Нарциссы, явно чем-то очень недовольной.

Лучше обратим внимание на страдания юного Вертера Драко, вынужденного целый матч не просто наблюдать за компанией Гарри, так еще и сидеть сзади, во втором ряду. За Уизли, предателями крови, маглорожденной Гермионой, совсем недавно утершей кое-кому нос, и за Гарри, который ни разу (ни разу!!) даже не оборачивается!

Бедный Драко, я сомневаюсь, следит ли он вообще за матчем.

Меж тем, финал 422 матча по квиддичу начинается. Болгарские вейлы пробуждают в мужской половине компании Гарри, не сумевшей зажать уши вовремя, чрезвычайные эмоции. Кажется, именно в этот момент как-то совершенно ясно осознается, что мальчики уже не то чтобы выросли, но как бы даже и созрели. Спасает Гарри и Рона, как всегда, Гермиона, останавливающая ребят от пробежки по полю (о, газеты бы взорвались). Как символично, что именно ее голос отрезвляет обоих.

Гермиона с силой тянет Гарри за руку и возвращает в кресло, а в ходе матча несколько раз наклоняется близко к его уху, чтобы что-то сказать, и вытаскивает его пальцы из ушей (не своих), когда вейлы в очередной заканчивают свои песни. Я имею ввиду, это взаимодействие видят если не все, то многие, без сомнения. И если на самом деле в этом ничего такого нет, то со стороны может показаться несколько иначе.

Я имею ввиду, бедный Малфой.

И я имею ввиду, что невидимок в ложе вполне может быть две. Вместе с Барти к местам, приближенным к высшим чиновникам двух стран и одному особо известному мальчику, вполне могла подскакать рысью или подползти жучком небезызвестная Рита Скитер. Примерно отсюда, я полагаю, от всех этих тактильных взаимодействий вечером 15 августа, растут ее последующие гнуснейшие статейки на тему. Недоказуемо — но слишком уж хорошо укладывается.

Тактичный мистер Уизли останавливает младшего сына от потрошения ирландской розетки, а несколько позже, давая оценку превратившимся в чудовищ недавно прекрасным вейлам, скажет сакраментальную фразу: «Вот поэтому, мальчики, никогда не гонитесь за одной только внешностью!» Воистину. Ребята это правило проверяют, что называется, на собственной шкуре.

Матч потрясающий, но очень-очень грязный.

С удивлением обнаруживается, что, к примеру, прием уровня мирового спорта «Опасное отвлечение ловца» Гарри успешно и неоднократно использовал на своих предыдущих курсах. Как и замечательный «Финт Вронского». Наверное, именно это отмечали все те, кто говорил, что Гарри очень хорошо летает.

Становится понятно и то, откуда взялась плотоядная мечта Гарри в самом конце года — поднять Кубок над ликующей толпой под воодушевленные, радостные крики. Кубок Мира пробуждает в Гарри такие фантазии о славе, что он очень долгое время периодически теряется в них, даже не подозревая, откуда они идут.

Короче вся компания поглощена великолепной игрой, пока Драко сзади сгорает от ревности, не в силах ничего сделать, ибо отец рядом (зато мать, наконец, лично знакомится с объектом давней безответной любви сына — далеко, очень далеко идущая перспектива. В ее-то глазах Гарри, я уверена, предстает совсем иным, чем в глазах ее мужа. Вполне себе обычный мальчик. Добрый: «Кто-то должен помочь Краму!» — и глупый. Как много этот момент значит на самом деле, кажется, до конца не подозревает даже сама Нарцисса. Первое впечатление часто оказывается самым верным), Винки теряет сознание от страха, Барти крадет палочку Гарри из ее надежного укрытия (берегитесь задних карманов!), Фадж наслаждается собой и жизнью, болгары почти беззлобно угорают над Фаджем, Рита наблюдает, Люциус корежится от зависти, сидя во втором ряду, за мистером Уизли, а Бэгмен под шумок запасается золотом лепреконов, чтобы платить по счетам. Идиллия. Каждый окрашивает себя в те цвета, в какие окрашивает.

Ирландия выигрывает у Болгарии со счетом 170:160. Крам ловит снитч. Легендарно.

В воздухе борются лепреконы и вейлы, мешая смотреть, что происходит на поле, напоминая собой толпу бешеных фанатиков, которые присоединились к делу, не беспокоясь о цели. Пока команды борются по-настоящему, базар их талисманов мешает разглядеть реальность. Так оно всегда и бывает. В конце концов, я уверена, в какой-то момент и вейлы, и лепреконы вообще позабыли, ради чего они здесь, целиком увлекшись дракой. Зато не забыли Крам, и Линч, и их команды.

И еще один момент, последний на сегодня:

— Зачем он поймал снитч? — громко вопрошает Рон, глядя на Крама. — Он закончил игру, когда Ирландия была впереди на 160 очков, идиот!

Рон — тактик. Хороший, ибо хороший игрок в шахматы. Главная цель любой стратегии в которых — победить. Она очень прямая. С точки зрения Рона Крам ведет себя до крайности глупо — надо было дать своим охотникам возможность набрать очки для команды.

А вот Гарри — стратег иного калибра. Он не столь силен в шахматах, как Рон, однако он невероятно силен в психологии победы.

И поэтому он отвечает, перекрикивая толпу. Он отвечает Рону так:

— Он знал, что они никогда не догонят их. Охотники Ирландии были слишком хороши. Он хотел закончить по-своему, на своих правилах, вот и все…

Прямо как-то даже не верится, что Гарри говорит это сейчас, хотя и читается собственными глазами.

Ему едва исполнилось 14. Но он уже знает, сейчас уже знает все — и об арене, и о финале жизни Дамблдора, и об окончании войны. Уже сейчас все решено, хотя ничего еще даже не началось толком. Не могу поверить.

Прежде чем перейти к разбору событий трагических, произошедших ночью после финального матча Чемпионата, рассмотрим смешной эпизод.

— Не говорите своей матери, что вы делали ставки, — просит мистер Уизли выигравших у Людо довольных и счастливых близнецов.

Которые спешат успокоить отца:

— Не волнуйся, пап. У нас большие планы на эти деньги. Мы не хотим, чтобы их конфисковали.

На секунду лицо мистера Уизли принимает такое выражение, будто он собирается спросить, что это за планы такие, однако, поразмыслив, решает этого не делать.

Я рискну предположить, что кто-кто, а мистер Уизли знаком с задумками и идеями близнецов намного больше супруги. Уж если и она в скором времени заподозрит, что Фред и Джордж снова взялись за свои «Ужастики», то мистер Уизли давно понял, что они и не прекращали ими заниматься — с самого того момента, как были уничтожены первые бланки заказов.

Я полагаю, просьба Артура и его последующее молчание направлены больше на то, чтобы правду скрыть, дав мальчикам возможность заняться любимым делом, а заодно и намекнув им быть осторожнее — об их планах не следует знать не только миссис Уизли, но и праведным ушам Перси, который, если дело будет принимать широкий оборот, может и заложить. Кроме прочего, мистер Уизли и сам играл в тотализатор, подавая не самый лучший пример детям…

В общем, на месте заключается маленькое джентльменское соглашение, все участники которого обязуются молчать об отчасти неджентльменских поступках. Люблю я мистера Уизли.

А теперь, собственно, о баранах о появлении в палаточном лагере стайки дефилирующих Пожирателей Смерти в ночь с 15 на 16 августа.

Я практически уверена, что данное дефиле было спланировано лично Люциусом Малфоем — уж слишком много косвенных и не очень фактов указывает на него.

Начнем с очевидных.

Люциус появляется в ложе перед началом матча с семьей, жмет руку мистеру Уизли, одаривая его глумливой усмешкой и какой-то колкостью в его адрес, а заодно какое-то время заигрывает с Министром, после чего смотрит на Гермиону с презрительной ухмылкой на лице.

Конечно, Драко прожужжал обоим родителям все четыре уха насчет «этой магловской выскочки Грейнджер, что таскается всюду за Поттером» (как-то так — без упоминания о всяких неудобных моментах, в которых несчастному Драко досталось от маглорожденной девчонки). Для мистера Малфоя становится прямо-таки делом чести подать ей некий зловещий сигнал с подтекстом. Это очень напоминает мне привычку его друга Снейпа предупредить жертву прежде, чем спустить на нее всех собак, стадо гиппогрифов и трех драконов — только если Снейп предупреждает, в тайне надеясь, что его поймут и не дадут повода, то Люциус попросту запугивает, чтобы жертва, дрожа, не смогла сдвинуться с места. Достойно взрослого дяди, ничего не скажешь.

Второе. Нарцисса забирается в ложу с таким видом, будто у нее под носом парит кучка драконьего навоза. Это, между прочим, весьма интересно и показательно. Если не зацикливаться на отношении чистокровных к маглорожденным типа Гермионы, то вид Нарциссы намекнет на многое.

Казалось бы, с чего бы этой молодой женщине быть недовольной? Лето, любимый муж и любимый сын вместе с нею, лучшие (почти) места в ложе рядом с высокопоставленными чиновниками двух стран, прекрасный вечер, такое событие… Положим, не по нраву ей глупый квиддич или, к примеру, необходимость сидеть рядом с компанией Уизли — но неужели Нарцисса не могла перешить лицо на несколько часов ради мужа, представляющего ее перед самими Министрами магии?

Думается, будь причина ее недовольства в нелюбви к квиддичу или Уизли, смогла бы. Следовательно, произошло что-то другое, причем, крайне неприятное, то, о чем забыть на пару часов она не хочет даже ради престижа мужа. Как правило, единственной такой причиной бывает только ссора — причем, непосредственно с мужем.

Крайне интересно, по какому такому смертельно важному поводу ссорилась Нарцисса с Люциусом перед матчем? Единственный ответ я вижу в желании Люциуса немного повеселиться ночью — о чем он не мог не сказать семье, ибо подальше от лагеря, в случае чего, следовало увести хотя бы Драко.

Зная характер Нарциссы, которая, к слову сказать, официально никогда не была Пожирателем, могу предположить, что громко возражать она не стала — что отнюдь не значит, что идея привела ее в бурный восторг и она не начала беспокоиться и о муже, и о сыне. Вероятно, попыталась вразумить супруга. Вероятно, Люциус отказал твердо — и лицо Нарциссы весь матч довольно красноречиво говорило о том, что она думает по поводу «веселья» ночи.

Еще одно очевидное косвенное доказательство того, что именно Люциус был организатором вечеринки — небольшая, плотно идущая группка волшебников в масках направляется с холма в сторону палатки Уизли, то есть к лесу и тропинке к стадиону — а именно дворец с павлинами, скорее всего, принадлежавший Малфоям, и находится на склоне холма, дальше от леса и палатки Уизли.

Далее. В лесу Драко едва ли не прямо признается, что его родители во всем этом замешаны по уши: «Где твои родители? Там, в масках, не так ли?» — «Ну… если бы это было и так, я бы, вероятно, вам не сказал, правда?»

Если смотреть на сцену с определенного угла, Драко вообще молодец. Я имею ввиду, мальчик сумел удовлетворить и свое желание дать Гарри понять, насколько крута его семья (опустим, что у каждого свои понятия о крутости), и, по сути, ничем ее не выдать, ни капли не соврав. Строго говоря, он не подтвердил, но и не опровергнул предположение Гарри, и мы ничего не сможем узнать наверняка — участвовали ли в погроме и Люциус, и Нарцисса, или кто-то один из них, или вовсе никто. Неплохо. Жаль лишь, что витиеватость речи Драко к развитию толкают не те мотивы.

Наконец, почти год спустя инициативу в издевательствах Люциуса над маглами признает и сам Реддл: «Мне говорили, что ты не отказался от старого, хотя миру ты показываешь респектабельное лицо. Полагаю, ты по-прежнему готов возглавить команду по истязанию маглов? <…> Твои подвиги на Чемпионате мира по квиддичу были забавными, должен сказать…»

Однако вот вопрос, который может обеспокоить общественность теперь, когда все очевидные косвенные доказательства выдвинуты: как могло статься, что столь тщательно заботящийся о своей репутации волшебник, как Люциус Малфой, находящийся на хорошем счету у Фаджа, за время Реддловой спячки успевший обзавестись любимой семьей, мог решиться поставить свою богатую, удобную, прочную жизнь под угрозу, рискнув вновь быть уличенным в связи с Темными силами? Как скажет позже в лесу Гермиона, отличающаяся умом и сообразительностью, «они перепили или они просто — »?

Главнейшую причину, по которой Люциус взялся за организацию и исполнение своего «подвига», я вижу в том, что уже 12 августа Реддл совершенно точно вернул себе некое подобие тела. То есть Метки на руках Пожирателей стали жечь сильнее — и это не могло их, мягко говоря, не обеспокоить.

В чем дело, никто из них еще не знает, зато все уже успели испугаться до смерти. Я имею ввиду, те из них, кто, выкручиваясь всеми возможными способами, плоть до (ахтунг!) отречения от Реддла, сумели избежать Азкабана и, как Люциус, заделаться добропорядочными гражданами. Беллатриса-то в тюрьме, надо полагать, ликует.

Каждый свободный отрекшийся Пожиратель все лето мерно и по нарастающей откладывает дурнопахнущие кучки кирпичей, ибо, не дай Мерлин, если Реддл возродится, больно будет всем — это ясно и флоббер-червю.

А посему просто необходимо сделать что-нибудь Такое, что бы в дальнейшем могло послужить пусть крошечным, но оправданием перед хозяином.

Вариант беспроигрышный — нападение на маглов в самом разгаре плохо организованного финала Чемпионата прикроет всех Пожирателей от Реддла хотя бы тем, что они, мол, не забыли старые деньки и не изменили принципам. Если же Мерлин милует, и красная тревога окажется ложной — что ж, тоже неплохо, в конце концов, подобное времяпрепровождение, как позже отметит мистер Уизли — это «их способ повеселиться».

(О Люциусе, щедро раздающем пожертвования, и теплом отношении к нему Министра в связи с этим я предлагаю подумать самостоятельно — в ключе ответа на несложный вопрос, почему Малфой не столько боялся устраивать ночное веселье, сколько боялся его не устроить.)

В общем и целом, глупо полагать, что сие мероприятие придумал и осуществил не «скользкий друг» (оценка самого Реддла, между прочим) Люциус. Это в его душу прочнопожизненно вдолбилось одно единственное убеждение — надо выживать наилучшим образом и очень комфортно.

Был на «Астрономической Башне» один крайне сильный анализ характеров части героев «Поттерианы» — к сожалению, то ли его удалили, то ли перенесли в архив — я не могу его больше там отыскать, а потому не в состоянии указать автора (автор, найдись, пожалуйста!) или дать ссылку. Но и не привести его часть здесь (разумеется, сильно почиканную) я тоже не в состоянии — очень уж она хороша и для дальнейшего анализа Игры просто необходима.

Итак, при любых обстоятельствах Люциус ставит на сильных, ибо вообще-то слаб и отлично понимает это. Темный кардинал, предпочитающий действовать из неосвещенного угла, не являясь фактическим фокусом всеобщего внимания, не объявляя свою позицию вслух (чтобы потом нельзя было отыграть назад и сменить курс в ортогональную плоскость) он предпочитает не светиться толком нигде, но всегда мелькать где-то рядом, достаточно двусмысленно и активно, чтобы и не заметить было нельзя, и поймать на слове, увязав его с конкретной политической стороной или фигурой, тем более.

Истинный дипломат, с теми, кто тоже сильный, но не с ним, напрямую конфликтовать он никогда не будет — а вдруг выиграет не свой сильный, а чужой? Пути к отступлению в его жизни должны быть всегда, особенно — такие.

Люциус — это ведь вам не Игорь Каркаров, он метаться будет разве что в душе. И то — не долго и не сразу. Ситуацию однозначного и четкого выбора он в принципе не признает. Как класс. Это все равно, что пытаться заставить Джинни изменить своим романтическим идеалам, Снейпа — стать чувственным и мягким, а Рона — мыслить масштабно, прямо и рационально. Люциус будет бегать от выбора примерно так же, как Сириус — от человека, который пытается запереть его в доме и посадить на цепь. Он скорее сам себя съест, чем добровольно протянет лапки.

Нет, Люциус, прекрасно устроившийся в послевоенном мире, не побежит по улицам, выкрикивая проклятья и швыряя Черную Метку направо и налево, едва лишь Метка на его руке незначительно кольнет. Ему слишком хорошо в том положении и статусе, которые он себе заработал за 13 лет, поэтому ждать он будет до последнего — пока Реддл в окно не полезет. А вот когда полезет, тогда уже можно будет падать на колени, молить о прощении и оправдываться — главное, было бы, чем. Следовательно, об этом самом «было бы, чем» надо позаботиться заранее.

Чем Люциус и занимается на Чемпионате, зная, что доказать его причастность к нападению на маглов будет невозможно: во-первых, маска; во-вторых, толпа таких же, как и он; в-третьих, заложники, которыми Министерство жертвовать не решится; в-четвертых, если что, всегда можно трансгрессировать, что он первым и сделает, не сомневайтесь.

Идеальная комбинация, не придраться.

Все оставшееся время до вояжа Реддла в окно (опять-таки, если таковое случится) останется только сидеть и ждать, прислушиваясь к новостям, чтобы быть готовым, в случае чего, и продолжая щедро меценатствовать, распивая на досуге чай (или не чай) с Фаджем — ибо такова уж природа Люциуса. Не станет он рвать с Министром, всем показывая Метку на руке, даже если присоединится к Реддлу, влезшему в окно его поместья. Усидеть на двух стульях сразу? Фигня вопрос.

Понятное дело, что скользкость, ум и прозорливость Малфоя хорошо знакомы всем Пожирателям. Иными словами, если Люциус предложил им повеселиться, они с энтузиазмом его поддержали, ибо знали, что так Люциус веселится только тогда, когда полностью уверен в своей безопасности.

«Коллеги» Малфоя, в свою очередь, руководствуются теми же мотивами, что и Малфой. Группка их, я полагаю, изначально была небольшой, ибо Гарри видит, как вниз по склону холма шагают тесным рядком волшебники, уже успевшие взять в заложники семью Робертсов.

Я думаю, началось все с инициативы подговоренного Люциусом основного ядра шайки — Эйвери, Макнейр, Крэбб, Гойл, Нотт. По мере того, как они медленно спускались с холма, к ним присоединялись другие, хохоча и указывая на маглов в воздухе — бывшие Пожиратели, для части которых это шоу становится чудесной внезапной прогулкой, просто пьяные относительно лояльные пожирательским идеям волшебники, пособники, не принявшие Метку — в общем, весь сброд, рассеявшийся по миру после окончания Первой Магической войны.

Итак, наговорившись после матча, Гарри, Гермиона и Уизли укладываются спать.

Гермиона и Джинни уходят в соседнюю палатку. Уже один этот факт не может не вызвать некоего смутного подозрения. Как могло статься, что мистер Уизли преспокойно отпускает двух молодых девушек спать одних, учитывая, что среди них его собственная дочь, посреди палаточного городка, густо наводненного всякими типами разных национальностей и уже не сильно трезвыми?

Через некоторое время летавший во сне Гарри просыпается от крика мистера Уизли:

— Вставайте! Рон — Гарри — давайте, вставайте, это срочно!

Звуки в лагере меняются — вместо пения болельщиков теперь до Гарри доносятся панические вопли и топот бегущих ног. Мальчик спрыгивает вниз со своей койки и бросается к одежде, однако мистер Уизли, натянувший джинсы поверх пижамы, снова кричит: «Некогда, ребята — берите куртки и быстрее наружу — быстро!»

Поведение мистера Уизли кажется мне странноватым. Он, конечно, прекрасно осознает всю серьезность ситуации, отлично понимая, кто там неспешно марширует по склону (поскольку даже Гарри различает их маски в толпе), еще до столкновения с ними, раз не дает никому одеться. Однако именно это и наводит на размышления.

Мистер Уизли, уставший за день, наполненный впечатлениями и сладко бормотавший, укладываясь поудобнее, как здорово, что он не на дежурстве (воздушный привет Дамблдору), успел, получается, проснуться, в секунду сообразить, что крики снаружи изменили интонацию, выглянуть из палатки, разглядеть маски на лицах волшебников, сминавших все под собою, понять, кто они, забежать обратно, натянуть джинсы и приняться будить детей. Прямо не человек, а какой-то терминатор, право слово.

Пока Гарри и Рон с близнецами, каменея, следят за надвигающейся толпой Пожирателей, издевающихся над семьей Робертсов, которая болтается в воздухе (маленький сын мистера Робертса то ли от боли, то ли от страха уже потерял сознание), мистер Уизли будит Гермиону и Джинни. Они выбегают из палатки, натягивая халаты поверх пижам.

Из палатки мальчиков выскакивают Билл, Чарли и Перси и сразу направляются к толпе Пожирателей и сочувствующих, которая становится все больше (почему тогда так мало волшебников в итоге вернется к Реддлу? Кто-то струсил, это понятно, однако Реддл на кладбище назовет всех главных отсутствующих. Следовательно, именно Пожирателей на Чемпионате не так уж много — а вот гнилых крыс оказывается значительно больше).

Мистер Уизли, закатав рукава и поспешив за старшими сыновьями, успевает крикнуть младшим лишь: «Мы поможем Министерству — идите в лес и оставайтесь вместе. Я приду и заберу вас, когда мы с этим разберемся».

О, в самом деле, замечательная идея — отправить собственных несовершеннолетних детей, чужую Гермиону, а также важнейший объект Гарри в одиночестве шататься по темному лесу, в котором вообще неизвестно кто бродит.

Разумеется, по долгу (и не только службы) Артур в случае особых обстоятельств должен помочь Министерству, однако отпускать детей одних в лес, куда Пожиратели запросто могут трансгрессировать со всеми вытекающими (Гермиона ведь маглорожденная; про то, что будет, если Пожиратели наткнутся на Гарри, я вообще молчу) — верх безумия.

Кроме этого, весьма смущает фраза «Я приду и заберу вас». Позвольте, ведь лес — он, как бы это сказать, не совсем маленький, а еще темный и людный.

В общем, либо мистер Уизли повесил на кого-то из детей жучок (не тот, который Рита, хотя с ней мы еще разберемся), либо не один мистер Уизли отряжен был присматривать за ребятами на Чемпионате.

Поглядим. Несколько позже летом Перси пожалуется: «…Они хотят компенсацию за разрушенную собственность. Наземникус Флетчер предъявил иск об ущербе, нанесенном палатке с 12 спальнями и джакузи, но я его раскусил. Я совершенно точно знаю, что он спал под мантией, натянутой на шесты».

Итак, раз уж даже Перси «совершенно точно» его замечает, действующий, многим обязанный Дамблдору, весьма умелый, хитрый и по роду деятельности умеющий, когда надо, не попадаться на глаза член Ордена Феникса благополучно ошивается около палаток Уизли.

Весьма логично со стороны Директора не доверять Министерству и организованной охране палаточного городка (тем более таким сотрудникам, как Бэгмен), а также не взваливать все на одного мистера Уизли — и подстраховать Гарри дополнительной опекой. Просто на всякий случай.

Ибо Дамблдор — не Трелони, он неприятности предсказывать не может, равно как и не может гарантировать их отсутствие. Зато может поставить рядом с Гарри своего человека, которого бы не было ни видно, ни слышно. Очень в стиле Директора.

Существование Наземникуса в окологаррином палаточном пространстве сразу расставляет все по своим местам: и то, что мистер Уизли не боится оставлять двух девушек в палатке на ночь, и то, каким образом он так быстро проснулся и среагировал на опасность (надо полагать, Назем, дыша перегаром, толканул легонько), и то, почему он без опасения отпускает детей в лес, и то, как он потом в этом лесу собирается их искать. У членов Ордена Феникса, как известно, есть свои способы связи.

Итак, мистер Уизли, Билл, Чарли и Перси отправляются на помощь Министерским, а Фред хватает за руку Джинни и тащит ее в лес — Гарри, Рон, Гермиона, Джордж и невидимый Наземникус спешно следуют за ними, оглядываясь через плечо на увеличивающуюся группу Пожирателей и сочувствующих, к которым Министерские не решаются подойти достаточно близко, чтобы обезвредить, ибо боятся за жизни мучимых в воздухе маглов.

Наконец ребята достигают деревьев и шагают по темному лесу, со всех сторон толкаемые тревожными обитателями палаточного городка, и Гарри, Рон и Гермиона теряют Фреда, Джорджа и Джинни. Я пытаюсь усмотреть в этом намеки на Игру (уж больно хорошо в эпицентре последующих событий оказывается только троица — и никого больше), однако вероятность того, что она таки есть, крайне мала.

Я не вижу подтверждений и тому, что Наземникус пошел именно за Золотым трио — напротив, если так, то он сильно медлит. Зная Наземникуса, можно и вовсе предположить, что, увидев, что ребята разделяются или уже потерялись, он решил остаться с той группой, которая не содержит в себе объекта, требующего повышенного внимания (Гарри). Струхнув, он мог и понадеяться списать все на темноту в лесу. Мол, не заметил, как Гарри ушел в другую сторону. А мог и по правде не заметить — с него станется («Тебе приказано было следить за Гарри!» — «Ну, там два парня и девочка — тут два парня и девочка…» — «А тебя не смутило, что один из парней должен был быть в очках?!» — «Так в темноте что ли видно чего?»).

Нахождение Назема все-таки на посту, но не с теми ребятами косвенно подтверждается тем, что объяснить, как Фред, Джордж и Джинни оказались в палатке, трясясь то ли от холода, то ли от страха, не приплетая к истории Флетчера, сложно — как они поняли, что можно вернуться в лагерь?

Наконец, позже, выходя из леса и спрашивая у Рона, где остальные, мистер Уизли будет не сильно волноваться, услышав, что Гарри, Рон и Гермиона их потеряли — это, наряду с нюансами в палатке перед разборками с Пожирателями, достаточно ясно указывает на наличие дополнительной охраны.

И еще — когда иначе Перси мог увидеть, под чем спит Флетчер, если Гарри этого не видел, а Перси был не с Гарри только в этот период и немного с утра?

В общем, Фреда с Джорджем и Джинни команда Гарри теперь встретит лишь после окончания ночных приключений. А Наземникуса так и вовсе не заметит.

Рон, издав вопль боли, растягивается на земле, споткнувшись обо что-то, что он обзывает корнем дерева. К слову сказать, его вопль достаточно, в целом, однозначно указывает на время, когда теряются ребята: в промежутке между тем, как команда Гарри добирается до деревьев от палатки, и тем, как Рон падает.

Вполне может статься, конечно, что Фред тащит Джинни как можно дальше от Пожирателей, полагая, что Гарри, Рон и Гермиона поспешают за ними, но в темноте ребят то и дело толкают другие люди. Может быть, среди толкавших — и нагоняющий близнеца Джордж.

Кроме того, тут и там раздаются детский плач, панические голоса, окрики — ушедшие немного вперед ребята и не сильно знакомый с подростками Флетчер просто не соображают, что крик принадлежит Рону.

А команду Гарри ждет манерно растягивающий слова, блистающий глазами и прислонившийся к дереву, непринужденно сложив руки на груди, Драко Малфой, конечно.

Я имею ввиду, конечно, мальчику велено было скрыться заранее, и, конечно, он не упустил возможность, завидев трио, обнаружить свое присутствие. Не исключаю также и того, что Малфой следил за ребятами какое-то время, и уж точно ставлю на то, что Рон споткнулся вовсе не случайно — и вовсе не о корни дерева.

Рон посылает Драко туда, куда бы никогда не послал в присутствии отца. Старательно сохраняя лицо, но сверкая глазами, Малфой в ответ непринужденно и безразлично говорит нечто (без шуток) поистине замечательное: «Не лучше ли вам поспешить, а? Вы бы не хотели, чтобы обнаружили ее, верно?» Ага, да, я гнался за вами три дня и три ночи, чтобы сказать вам всем, как глубоко вы мне безразличны.

При том, что далее Малфой еще и разъясняет для непонятливых: «Грейнджер, они охотятся за маглами. Хочешь посветить панталонами в воздухе? Потому что, если ты хочешь, продолжай держаться неподалеку… они движутся в эту сторону, и это даст нам всем повод посмеяться». И далее: «Думай, как знаешь, Поттер. Если считаешь, что они не смогут различить грязнокровку, стойте, где стоите».

Гермиона традиционно останавливает кинувшегося было Рона: «Неважно, Рон», — она-то уже интуитивно понимает, что именно делает Драко, к тому же, совершенно точно знает, что лучший способ избежать конфликта и оставить Малфоя в раздрае чувств — не обращать на него внимания.

Далее Драко радостно пользуется подвернувшейся возможностью повыделываться перед вечным врагом из клана Капулетти: «Легко пугаются, правда? Полагаю, твой папочка сказал вам всем спрятаться? [Как мне — мой] Чем он занимается — пытается спасти маглов?» — а также перед Гарри, кинув двусмысленную фразу о местонахождении своих родителей, и, видя, что Гермиона всерьез решила увести друзей подальше, бросает напоследок: «Держи эту большую лохматую голову низко, Грейнджер». Что за вычетом «большую» и «лохматую» оказывается простой идиомой «Keep your head down». То есть «не высовывайся».

Бедный, бедный мальчик Драко. В этом году все еще хуже — отчасти как раз оттого, что он уже хотя бы по-хорошему пытается сделать получше. Но, как ни старайся, амплуа Малфоя настолько въелось, что не только ребятам, но и самому Малфою трудно отделить себя-настоящего от себя-приобретенного.

Убрав эмоции, посмотрим, что по факту делает мальчик. Останавливает ребят, привлекает к себе внимание, сразу же рекомендует подумать о Гермионе, разъясняет для непонятливых, в связи с чем следует подумать о Гермионе. Через троеточие придумывает два подряд довольно веских аргумента, объединяя себя с трио во втором («…это даст нам всем повод посмеяться»). Снова пытается продолжить разговор, пока Гермиона не успела увести парней, стараясь показать себя в нем с наиболее, как ему кажется, выгодной стороны («Легко пугаются, верно?» — не то, что я, такой храбрый, стою тут один и не боюсь! Один… совсем один… как там твой папа? Хочешь, расскажу, как мой?). С улыбкой откликается на выпад Гарри в сторону его родителей, ибо сие есть повод продолжить диалог. А после кричит ребятам вслед — несколько разочарованно, но снова о Гермионе — то ли пытаясь напомнить об опасности, то ли пытаясь обратить внимание ребят на то, какой он заботливый, то ли угрожая от досады, то ли все, взятое вместе.

Да, Драко увяз в команде Гарри, причем давно и прочно. Думается, не только Рон позволил себе сказать то, что никогда бы не сорвалось с его губ в присутствии отца, но и Драко.

Чтобы понять, что происходит с бедным мальчиком по отношению уже не только к Гарри, но вообще ко всей троице, достаточно уяснить, что он предупреждает маглорожденную об опасности, исходящей от компании его отца — то есть идет против им же восхваляемых якобы семейных якобы ценностей. Круто.

Впрочем, радоваться не стоит — сии ростки довольно долгое время будут находиться в зачаточном состоянии, граничащим с атрофией. Однако импульс есть — и то неплохо. Даже если предположить, что это всего лишь часть его новой тактики, направленной на привлечение внимания Гарри — забота о его друзьях.

Но, как я уже писала, заботой это можно назвать лишь с оговоркой, что она — малфоевская, ибо со своей маской, идеологией и комплексами Драко даже под влиянием души благородных порывов уже справиться не в состоянии. А очень хочется… но нет, лучше все-таки продолжать доказывать, какие мы крутые, страшные и сильные…

Ладно, оставим это, равно как и вопрос о том, чем же, собственно, занимается этой ночью Нарцисса и почему ее нет рядом с обожаемым сыном. Не знаю. А в то, что была рядом с мужем в толпе тех, кто измывался над маглами, не верю. Возможно, Драко на какое-то время удалось ускользнуть из-под ее контроля в лесу, после чего он вернулся к матери. Помнится, два года спустя он такой же финт провернет.

Как бы то ни было, раздосадованный Малфой, уже не радуясь и переполоху в лагере («Какой там переполох, Поттер снова не обращает на меня внимания, хоть бы улыбнулся, сволочь гриффиндорская! Пап! Кончай с этим, все без толку!»), где слышатся все более громкие взрывы от проклятий (а то ж; кто-то думал, что Бартемиус Крауч, выйдя на войну — а для него это именно война, причем еще та, первая, не оконченная — будет стоять, разинув рот и глядя на маглов в воздухе, боясь подойти к Пожирателям ближе?), остается позади, а троица в поисках Фреда, Джорджа и Джинни идет дальше по тропинке к стадиону.

Вторыми ребятам на пути попадаются студенты из Шармбатона (Академия изящных палочек, ага). Девушка, повернувшись к трио, взволнованно спрашивает: «Где мадам Максим? Мы потеряли -».

А действительно, давайте-ка вслед за сей юной особой зададимся вопросом, где, собственно, в эту ночь находится мадам Максим? Или, что еще более интересно, где Каркаров?

К сожалению, ни на один из этих вопросов дать фактически обоснованный, четкий и уверенный ответ я не в силах, ибо достаточной информацией не обладаю. Впрочем, кое-что вычленить можно, если покопаться в мыслительном и отыскать там зачатки логики.

Девушка из Шармбатона сказала, что студенты потеряли мадам Максим, следовательно, до какого-то момента она была рядом с ними, а затем крайне неожиданно для них исчезла. Вряд ли это могло быть в лагере, по крайней мере, раз они ее потеряли, в сторону леса они начинали двигаться вместе. Либо она, женщина, мягко говоря, не крохотная, растворилась в воздухе до леса, либо пропала в лесу. Если исчезла она до того, как ее студенты достигли леса, то, видимо, сделала это нарочно — трудно в свете огней и вспышек не найти мадам Максим, только если она очень-очень сильно не хочет спрятаться.

Тогда возникает вопрос относительно ее мотивов — зачем ей бросать своих студентов посреди переполоха в чужой стране? Если бы она отправилась помогать Министерским, могла бы и предупредить, как это сделал мистер Уизли. На Пожирателя смерти она не тянет никоим боком, это понятно и без очевидной благосклонности к ней Директора.

Получается, вариант один из одного — мадам Максим заплутала в лесу, где темно и полно других студентов, видимо, примерно в то же время, что Фред, Джордж и Джинни. Величайшая ирония судьбы случилась бы в том случае, если бы мадам Максим, перепутав студентов, повела бы за собой детей Уизли. Но — недоказуемо.

С Каркаровым еще сложнее, ибо о нем у нас данных просто нет, равно как и о Краме, его подопечном. Строго говоря, был ли Каркаров вообще на Чемпионате — неизвестно, хотя логически вывод напрашивается сам собой: где Крам, там и Каркаров, еще бы.

Во время беспорядков он мог либо так же убежать с Крамом в лес, либо трансгрессировать сразу, либо, развеселившись, присоединиться к дефиле старых друзей. Последнее, однако, вероятно в меньшей степени — Каркарову в рядах оставшихся Пожирателей сильно не рады, он выдал на допросах слишком многих. Да и сам директор Дурмстранга вряд ли бы стал рисковать репутацией, вызывая подозрения учеников, скажем, своим отсутствием рядом с ними. Вероятнее всего, он прячется. Вероятнее всего, по устоявшемуся обыкновению, прячется первым, прихватив с собой Крама и позабыв о других студентах. И вовсе не в окрестностях палаточного городка. Впрочем, черт с ним.

Едва Гарри обнаруживает пропажу палочки, одновременно приступая к освоению нового урока (настоящая сила — она не в палочке; хотя без палочки ей не проявиться… и вообще, следите за своими карманами, дети), из ближайших кустов на тропинку рядом с трио вываливается Винки.

Передвигаясь с большим трудом, она приговаривает: «Там плохие волшебники! Люди высоко — высоко в воздухе! Винки убирается с дороги!» — и исчезает за деревьями по другую сторону тропинки к стадиону, таща за собой сопротивляющегося, невидимого, пришедшего в себя и очень злого Барти-младшего, который хочет показать Пожирателям, «что означает настоящая верность» его хозяину, и наказать их «за ее отсутствие».

Винки скрывается из вида, а Гермиона вновь приходит в негодование от жестокого ущемления прав домовых эльфов: «Почему никто ничего не делает по этому поводу?» Странно, что никто и никогда так и не удосужился ей объяснить, почему. Впрочем, видимо, все предпочитали следовать принципу Акунина. Что-то вроде: я открыл было рот, но тут представил, что придется рассказать это, вспомнить то-то, углубиться в анализ того-то и ужаснулся. Поэтому я сказал: «Вы совершенно правы!»

Наивно, конечно, подобно Гермионе, полагать, что многовековая традиция способна разрушиться благодаря усилиям одной девушки, которая вдруг начала жарко с нею спорить. С другой стороны, и рабство когда-то было отменено, например, в России и Америке благодаря усилиям, начавшимся со стороны какого-то одного человека. В конце концов, сам Дамблдор взялся за решение априори нерешаемой проблемы наличия зла в мире — и таки что-то у него вышло.

Продолжая высматривать в темноте близнецов и Джинни, Гарри, Рон и Гермиона углубляются по тропинке дальше в лес. Четвертыми встречными на их пути оказываются гоблины, болтающие о чем-то на своем языке, сгрудившись над мешком золота, только что отобранного у Людо Бэгмена.

Далее трио встречает трех вейл, окруженных тремя молодыми волшебниками, один из которых оказывается посудомойщиком в «Дырявом Котле», а второй — Стэнли Шанпайком, кондуктором «Ночного Рыцаря». Уж не знаю, прямо-таки тропа волшебных совпадений…

Я пока не могу доказать ничего насчет Стэна, однако факт его присутствия вблизи Гарри меня настораживает. Я имею ввиду, в прошлом году он совершенно случайно наткнулся на сбежавшего от Дурслей Гарри и относительно безопасно доставил его под крыло Министра, теперь оказался неподалеку в лесах…

С точки зрения Дамблдора, имеющего свои уши везде, даже в кафе с мороженым мистера Фортескью, очень удобно дружить с кондуктором популярного среди волшебников общественного транспорта. Через год Стэн снова будет подвозить Гарри по делам Ордена, еще через год его арестуют по подозрению в пособничестве Пожирателям, а в 1997 Гарри вновь встретится с ним в ночной битве Ордена с Пожирателями, Стэн будет под Империусом…

Я имею ввиду, конечно, и с точки зрения Реддла удобно завербовать человека, имеющего бесчисленные ниточки контактов чуть ли не со всем магическим миром Британии, но все же не кажется ли вам, что вроде бы никакой такой Стэн с прыщами на юном, не отягощенном умом лице возникает в жизни Гарри слишком часто? И откуда у него деньги на этот Чемпионат?

Как бы то ни было, теперь мы знаем, что кроме Наземникуса в окологаррином пространстве вертится еще один подозрительный тип. И не важно, что сейчас он занят вейлами (которые в этот раз по какой-то причине, кстати, на Гарри не действуют. А потом мальчик и с Империусом справляться научится. Когда все серьезно, его вообще трудно отвлечь), когда-нибудь ведь им он надоест, и Стэн снова обретет способность мыслить. Наверное.

Трио останавливается, не доходя до стадиона, в самом сердце леса, где тихо и пустынно, мудро рассудив, что сможет отчетливо расслышать любые шаги, а потому лучше остаться на месте.

Буквально тут же из-за ближайшего дерева возникает шестой встречный, напряженный и бледный Людо Бэгмен.

Довольно продолжительное время я полагала, что изменения в Людо вызваны тем, что кончился его игровой запал. Наивная, я думала, будто ночь он провел на стадионе, вспоминая былые победные дни…

На самом деле, его просто хорошенько зажали гоблины, видимо, наподдав побольнее, и отобрали все выигранные в тотализатор деньги — однако и этого Людо не хватило, чтобы покрыть свои долги. Станешь тут напряженным.

Я имею ввиду, те самые гоблины, которых Гарри, Рон и Гермиона встретили на тропинке несколькими минутами ранее. Воистину, жизнь полна случайностей, а в темных лесах по ночам, как правило, совершаются темные же делишки. А уж сколько тесно связанных ниточек в нашей жизни! Подумать только — и голова закружится, станешь еще белее, чем Людо...

Есть такое выражение: «Заполнить пустоту внутри».

Из него как бы следует, что в человеке изначально должен быть набор всего, и для этого заранее приготовлены свои места и полочки. Однако нередко получается так, что, скажем, полочка с самоуважением, или совестью, или мудростью по какой-то причине пустует — этого качества в человека не заложили. Однако как же велика в нем потребность, чтобы его полочка не покрывалась пылью даром! Вот и приходится пихать туда, что придется — страсть к убийствам, например, жульничество, махинации, выпивку, тотализатор… Людо с его окончившейся спортивной карьерой и всеми вытекающими очень напоминает мне человека, у которого пусто на полке. Интересно, что с ним стало после того года?..

— Кто здесь? — спрашивает он, моргая и пытаясь разглядеть лица ребят. — Что вы здесь делаете одни?

— Ну… там вроде как бунт, — говорит Рон.

— Что? — замирает Людо.

— В лагере… какие-то люди взяли в заложники семью маглов…

Людо громко ругается.

— Черт бы их побрал! — говорит он, находясь словно бы немного не в себе, и трансгрессирует в куда-то.

Что Людо ведет себя странно — это ребята и читатели замечают сразу. Но непонятно, по какой причине он так разволновался, услышав о бунте. Я имею ввиду, его последняя фраза звучит так, будто он хотел сказать что-то вроде: «Черт бы их побрал, я ведь им говорил!»

Нет, Людо — не пособник Пожирателей, это абсолютно точно, как отмечал Грюм, у него на такое просто мозгов не хватит. Однако он явно что-то такое подозревал, или слышал, или даже уговаривал кого-то не буянить — за то время, пока обходил весь палаточный город, убеждая людей делать ставки — в общем, он однозначно догадывается, кого конкретно должен был побрать оный черт.

Куда именно он трансгрессирует, пока тоже не слишком ясно. Не думаю, что Бэгмен отправляется сражаться с Пожирателями. По крайней мере, не к основной группе защитников, ибо прибудет обратно позже остальных и явно впервые с самого утра увидит Крауча-старшего.

Наконец по роковому стечению обстоятельств трио нагоняет седьмая (ну а какая еще по счету она могла быть у Роулинг?) встреча в лесу — она же и третья. И вот как раз после нее можно считать завязку полноценно завязавшейся.

Нетвердой походкой кто-то пробирается через деревья к той полянке, на которой сидит трио. Едва Гермиона замолкает, шаги останавливаются. Гениальный Гарри окликает окружающую тьму: «Эй?» — затем поднимается на ноги и уточняет: «Кто здесь?»

Я не уверена, случайно ли Барти-младший натыкается на ребят и выкрикивает заклинание именно рядом с ними. Судя по тому, что его походка именно нетвердая, а не сопротивляющаяся, ему удалось Оглушить Винки, и она, скажем так, повисла на нем, прилепленная заклинанием. Барти слаб и неуверенно шагает через лес, пока не выходит к поляне. Вероятно, в том, что он выбирает то же самое место, что и ребята, есть доля случайности — не только деткам эта полянка показалась хорошим прибежищем. Однако я не думаю, что заклинание он произносит без расчета.

Палочки Рона и Гермионы горят, ребят видно достаточно ясно с той позиции, где стоит Барти — зато ребята не могут видеть его. Я полагаю, он шел на голоса, рассчитывая, что наткнется на компанию беззащитных людей, которых можно было бы подставить. Трое перепуганных подростков подходят для этой цели как нельзя лучше, даже если предположить, что Барти не понимает, что перед ним стоит Гарри Поттер. А ведь он именно не понимает, иначе, я полагаю, и без того злой на предателей-Пожирателей, накинулся бы на того, кому обязан своим нынешним положением.

Все-таки у Гарри прямо-таки удивительная аура — несмотря на все старания Директора снизить уровень случайностей, кружащихся рядом с мальчиком, они то и дело притягиваются к нему. И притягивают его к себе. Ничего, в какой-то мере это даже полезно — вон сколько Гарри видит и слышит: и о ситуации с Винки, и истинные лица Людо, Амоса и Крауча-старшего... Кроме того, не следует забывать, что это полезно и для самого Директора — не будь данный эпизод завязан на Гарри, Дамблдор бы, вероятно, многого не узнал вовремя, ибо, как правило, то, что слышит Гарри, слышит и тот, кто находится рядом с мальчиком, выполняя указания Директора.

Да, Наземникуса с ребятами нет — но это, в сущности, и не важно, ибо все, что следовало услышать, услышит мистер Уизли — Дамблдору этого достаточно. Какие выводы сделает Директор, рассмотрим, когда придет время.

Пока же Барти выкрикивает заклинание, и высоко в небо поднимается Черная Метка. Лес оглашается криками. Гарри пытается рассмотреть человека, вызвавшего Метку (хороший, умный мальчик), но даже в ее зловещем зеленом свете не может ничего увидеть — еще бы, ведь Винки есть совсем низкий эльф, к тому же, находящийся без сознания (с чего бы ей молчать в противном случае и не сопротивляться Барти?), а сам Барти находится под мантией-невидимкой.

Любопытная вещь: трансгрессирующие прямо на полянку Министерские служащие, взявшие ребят в кольцо и попытавшиеся их оглушить (20 заклинаний в троих детей — совсем с ума посходили; сколь помнится, всего три разоружающих заклинания сбили с ног и на долгое время лишили сознания одного взрослого, крепкого мужчину двумя месяцами ранее), на самом деле, спасают детям жизнь.

Я имею ввиду, Барти как-то не спешит уходить и явно слышит, как Гермиона, пытаясь увести мальчишек подальше от Метки, называет Гарри по имени — в зеленом свете Метки он вполне может разглядеть и шрам Гарри и, если прежде не сообразил, то сейчас уж точно мог смекнуть, на какого мальчика наткнулся в лесу темной-темной ночью.

А так заклинания Министерских, срикошетив, летят в Барти и Винки, лишив теперь уже обоих возможности двигаться и порвав связывающие чары, которые Винки наложила на себя и Барти. Неплохо так. И, как всякое другое, данное действие имеет множество последствий, часть из которых не самая положительная.

— Стойте! Остановитесь! Это мой сын! — кричит мистер Уизли, в ужасе бросаясь к детям. — Рон — Гарри — Гермиона — вы в порядке? — его голос дрожит.

Еще бы не дрожал. Вот теперь уже самое время начинать беспокоиться о собственном сыне и жизнях одного чужого ребенка и одного мальчика повышенной важности. Степень испуга мистера Уизли, надо думать, запредельна. Равно как и Флетчера, если он вообще находится рядом и не лежит при этом без сознания где-нибудь в соседних с Барти кустах.

— С дороги, Артур, — холодно и резко командует мистер Крауч, лицо которого искажается настоящей яростью («Какая собака посмела?! Я столько лет выстраивал покой в этом обществе!»). — Кто из вас это сделал? — выплевывает он. — Кто из вас вызвал Черную Метку?

Крауч и его принципы ведения борьбы, как видим, вновь расцветают пышным букетом, маска благопристойности мигом слетает, и на зеленый свет Метки проглядывает настоящая, полубезумная личина с выпученными глазами.

— Не врите мне, сэр! — кричит он. — Вас застали на месте преступления!

Да, Краучу все уже окончательно ясно, он и слушать ничего не хочет, нападая на детей с обвинениями в том, чего они не могли сделать по определению — уж кто-кто, а он прекрасно знает, на что могут быть способны дети.

В допрос вмешиваются другие волшебники, прекрасно понимая всю несуразность обвинений большого босса:

— Барти, — шепчет ведьма в длинном шерстяном халате. — Они дети, Барти, они никогда бы не смогли -

Воспользовавшись паузой в криках Крауча, на помощь спешит рациональный мистер Уизли, которому необходимо во что бы то ни стало поскорее увести детей из леса — и быстро, но аккуратно заткнуть Барти, пока он ребят либо не убил, либо не уволок в Министерство для дальнейших разбирательств, ибо там уж проблем не оберешься.

А заткнуть Барти можно лишь одним способом — быстро и четко показать ему, что его обвинение несостоятельно. А для этого нужны доказательства:

— Откуда появилась Метка?

Гермиона показывает, волшебники, не мешкая, направляют палочки на деревья, тут же отыскивается храбрец Амос Диггори, готовый отправиться обследовать кусты:

— Да! Мы их поймали! Здесь кто-то есть! Без сознания! Это — но — черт побери…

Ага, а вот теперь становится резко интересно.

Звездный час Амоса Диггори. Вряд ли ему когда-либо попадалось более животрепещущее дело. Даже прошлогодний гиппогриф не идет ни в какое сравнение.

— Ты кого-то поймал? — недоверчиво кричит Крауч. — Кого? Кто это?

Любопытно, что Амос, найдя Винки с палочкой, выходит из-за кустов не сразу, видимо, пытаясь понять, что делать, просчитывая реакцию Крауча. Отношение большинства чиновников Министерства к Краучу вполне объяснимо опасливо.

Крауч деревенеет, когда Диггори кладет Винки к его ногам. Его глаза замирают на ней, пылая на побелевшем лице, и в этом нет ничего удивительного. Отправляясь воевать с Пожирателями, Крауч оставил эльфа наедине с сыном, явно приказав Винки сидеть в палатке и следить за Барти. Однако вслед за отцом при звуках, доносящихся от Пожирателей в лагере, оживает и сын. Винки видит, что происходит с Барти-младшим, и делает все правильно — уводит его подальше от лагеря, разъясняя по дороге, что «там плохие волшебники».

Гарри, Рон и Гермиона, конечно, не обратили на ее походку никакого внимания — а все потому, что в силу происхождения или уровня жизни им не часто приходилось сталкиваться с домовиками прежде, поэтому что для них странно, а что нормально, ребята пока не знают. А за то, чего люди (в широком смысле слова) в силу действительно веских причин знать не могут, осуждать не следует.

Вот и Винки не подозревала, что Барти стащил палочку у Гарри, которой, дав-таки увести себя в место побезлюднее, и воспользовался, дабы побороть верного эльфа.

Крауч-старший, конечно, тоже всего этого не знает, а знает лишь то, что оставил Винки в палатке с сыном и нашел ее в лесу под Черной Меткой вроде как одну. Теперь, помимо того, как выкрутиться перед Диггори и остальными, остолбеневший Крауч, борясь с шумом в ушах, пытается, видимо, решить, что делать с эльфом — и с сыном.

Ну, для начала, не помешало бы узнать, где сын, ибо если его нет поблизости, то дела совсем плохи — нет, они катастрофически ужасны, и тогда придется быстро прикрыть лавочку допросов и бежать на поиски сына, какого-то черта наколдовавшего Метку (потому что в том, что ее наколдовал Барти, Крауч уже и не сомневается).

Кстати, насчет Метки. Что она означает? Сын кого-то убил? Он присоединился к Пожирателям, Меткой обозначив, что теперь освобожден? Он пытался напугать ненавистных предателей? Или, быть может, тех, кто остался в лагере? Или, не дай Мерлин, он мертв сам — не благодаря Пожирателям, так из-за Оглушающих заклинаний Министерских? И потом, если это он наколдовал Метку, откуда у него палочка и что еще он успел сделать с ее помощью?

Станешь тут белым и неподвижным.

Крауч принимает два правильных решения — захлопывает рот и отправляется проверить кусты, в которых Амос нашел Винки («Бесполезно, мистер Крауч, там больше никого нет»). Крауч чувствует сына под мантией-невидимкой и на какое-то время остается с ним, видимо, проверяя, дышит ли он, и пытаясь взять себя в руки и пока что сына не душить. Хорошо, по крайней мере, отпрыск тут и жив. Это значительно упрощает задачу.

— Немного неловко, — говорит мистер Диггори тем временем, мрачно глядя на Винки. Единственное, что он пока осмеливается делать — негромко рассуждать о законах, ибо привести Винки в чувства без разрешения Крауча ни он, ни кто-либо другой не решится. — Домовой эльф Барти Крауча… я имею ввиду…

— Брось, Амос, — тихо говорит единственный здравомыслящий вслух человек на поляне Артур Уизли. — Ты же не думаешь, что это был эльф? Черная Метка — знак волшебников. Для нее нужна палочка.

Впрочем, аргументы мистера Уизли быстро заканчиваются, когда Амос показывает палочку (туз в рукаве, надо полагать, он приберегал именно для наиболее эффектного показа), которую, по его словам, нашел в руке Винки.

Очень любопытный нюанс. Ни при каких обстоятельствах палочка в руке Винки оказаться не могла. Если она была без сознания (даже если Барти впихнул ей палочку в безвольную ручку), если она стояла рядом и сжала палочку рефлекторно, когда Барти ей ее сунул (если она стояла рядом, почему тогда молчала? В любом случае, получается, Барти воспользовался палочкой Гарри минимум дважды — еще и чтобы Ооглушить, либо чтобы обездвижить, либо чтобы лишить голоса Винки). Так или иначе, когда Оглушающее заклинание попало в них, они лишились сознания и были сбиты с ног так, что аж магическая липучка эльфа порвалась — что уж говорить о том, что Винки (или Барти) наверняка выронила палочку из руки.

Следовательно, Амос, говоря откровенно, врет — палочка была не в руке, а рядом с эльфом. Однако вскочивший на коня Амос наполовину не замечает и сам, как подтасовывает факты в сем щекотливом деле.

В этот момент рядом с мистером Уизли трансгрессирует запыхавшийся, дезориентированный Людо Бэгмен и начинает вертеться на месте, вытаращив глаза на Метку:

— Черная Метка! — выдыхает он, чуть не растоптав Винки и повернувшись к остальным. — Кто это сделал? Вы их поймали? — («Я достаточно опоздал, чтобы заварушка рассосалась и без моего посильного участия?») — Барти! Что происходит? — («Пааааап!») — Где ты был, Барти? Почему тебя не было на матче? Твой эльф тоже занял тебе место — Проглоти меня горгулья! Что случилось с ней? — Людо наконец замечает Винки у себя под ногами.

Очень «вовремя» для трясущегося Крауча Людо прибывает на место происшествия, своими бестолковыми вопросами только усиливая подозрения в адрес Бартемиуса. В его поведении, как я уже отмечала, много странного: почему он трансгрессирует так поздно, запыхавшийся и якобы дезориентированный, почему он тут же обращается к Краучу, зачем абсолютно не к месту вспоминает про то, что его не было на матче, упоминает, что «эльф тоже занял» ему место — то есть и сам Людо занимал? (Зачем? У них была беседа перед матчем, и Бэгмен ляпнул что-то вроде: «Жду тебя в ложе!» — «У меня много дел, Людо». — «Не страшно, я займу тебе место!»?)

Все это очень подозрительно, и у меня возникает назойливое ощущение, что Людо, расставшись с трио, трансгрессировал вовсе не в лагерь. Он прятался, видимо, снова боясь быть обвиненным в пособничестве Пожирателям, ибо в лесу шатался один, без свидетелей, если не считать гоблинов. А под Меткой появился специально — чтобы сделать большие удивленные глаза и, «запыхавшись», показать всем, как тщательно он был занят, как теперь встревожен и как сильно стремится найти преступников. И вообще, чем больше вопросов и шума, тем лучше, все, что угодно, лишь бы ни одно подозрение на него не пало (к гоблинам и долгу не хватало еще и этой проблемы).

«Кто — я? Да я! Да вы что! Спросите Барти — вон, я ему даже место занимал, мы друзья вообще! Разве Бартемиус стал бы дружить с Пожирателем? Вы думайте, что вы думаете! Барти! Помни, я занимал тебе место на матче! Пап, ну папочка, ну ты ведь не считаешь, что я опять виноват, правда-правда?» Что-то в этом роде. Это единственное разумное объяснение, которое я могу найти.

Удивительно, что, хотя поводов повыкатывать глаза у него предостаточно, Крауч возвращается как никогда тихим. У него даже хватает сил вежливо ответить Бэгмену трясущимся голосом, что он «был занят, Людо. А моего эльфа оглушили», — видимо, едва разжимая губы, чтобы впрямую не посоветовать Бэгмену заткнуться.

Но куда там, Бэгмен намеки не понимает:

— Оглушили? Вы, ты имеешь ввиду? Но зачем — Нет! Винки? Наколдовала Метку? Она же не знает, как! Ей нужна палочка, для начала!

Все-таки есть в Людо что-то хорошее — детская непосредственность даже в минуту опасности для собственной шкуры. Я имею ввиду, прибежав оправдаться, он начинает защищать другого — и вполне в этом искренен. Кроме того, это указывает на всю несостоятельность обвинения — уж если даже Людо в секунду понял, насколько глупо думать, что Винки сотворила Метку.

К допросу приступает нахохлившийся и горящий праведным огнем Амос, заручившись молчанием Крауча, которое он воспринимает как разрешение действовать, и приводит Винки в чувства.

Крауч, между тем, тоже пытаясь прийти в себя, избирает единственно верную позицию и не произносит ни слова, он даже не шевелится, ожидая, пока Диггори ошибется и предоставит ему лазейку. Совершенно естественно, что ему теперь просто необходимо попытаться не дать никому больше ни малейшего повода для подозрений и обставить все так, чтобы Амос не сумел увести Винки в Министерство для дальнейшего допроса.

Винки оглядывает мистера Диггори, смотрит вверх на Метку, ищет Барти-младшего, не находит и, понимая, что произошло, начинает всхлипывать и раскачиваться в точности, как делал Добби, когда не повиновался приказам — она, конечно, не может знать, что случилось с Барти и нашли ли его. Впрочем, быстро понимает, что нашли только ее. Ничего другого, кроме как «Я этого не делала», ей сказать и не остается, ибо выдать тайну Краучей она не может, и в этом смысле Бартемиус спокоен — Амос может сколько угодно допрашивать Винки, но она не проронит ни слова, ибо не только служит семейству Краучей, но и по-настоящему верна им.

Между тем, выясняется, что найденная палочка принадлежит Гарри, и Амос прямо-тики блещет мыслительным:

— Ты уронил ее? Это признание? Ты выбросил ее после того, как наколдовал Метку? — куда выбросил? в руку Винки, в которой Амос якобы палочку и нашел?

Но тут его, слава Богу, хотя бы мистер Уизли одергивает, разозленный донельзя уровнем мозговой активности коллеги:

— Амос, думай о том, с кем говоришь! Разве Гарри Поттер способен наколдовать Черную Метку?

Диггори смущается и возвращается к допросу Винки. За эту хотя бы никто не заступается. Однако Крауч, дождавшись первой оплошности разгоряченного коллеги, ждет и последующих.

— Ты забрала ее, подумав, что сможешь повеселиться с ней, верно?

Знаете, я, в целом, одобряю решение Министерства Магии не давать мистеру Диггори повышение, ибо получился бы второй Фадж — энергии много, а ума мало. Он проводит следственный эксперимент с Прайори Инкантатем, который абсолютно ничего не доказывает: да, Черную Метку наколдовали именно этой палочкой, но это не говорит о виновности Винки, поскольку она сразу сказала, что только подняла ее — всем очевидная ложь, которую, вероятно, ощущает и Амос. Отчасти именно поэтому он так грубо и абсолютно неизящно пытается выдавить из Винки признание, прекрасно чувствуя ускользающую возможность раскрыть запутанное дело с участием не кого-нибудь, а домовика самого Крауча, но не желая сдаваться.

Всем, даже ему, очевидно, что доказательств — ноль целых, шиш десятых, однако разве Амос, вскочив на коня, может позволить себе, честолюбцу, добровольно с него слезть? Да ни в жизнь. Это хороший способ, как он полагает, повысить свой авторитет, кроме того, надавить на мистера Крауча — которого Амосу, в принципе, весьма справедливо любить не за что.

В общем, всегда одно и то же — «но под серпом все травы сочны, где там думать о судьбах». Гермиона права, после так бурно возмущаясь отношением волшебников к эльфу. Она прекрасно чувствует, что Диггори давит именно потому, что Винки слабее, что он уверен в ее виновности (или хочет верить) только из-за волшебниковых предрассудков насчет того, что все иные магические существа нечисты на душу (классная позиция для человека из Отдела, который занимается магическими существами), и что он использует эльфа, дабы доставить неприятностей ее хозяину.

Гермиона вмешивается, и Гарри с Роном подтверждают ее слова, что голос, произнесший заклинание, был мужским.

Не выдерживает и справедливый мистер Уизли, громко воззвав:

— Амос, подумай об этом… очень мало волшебников знает заклинание… где бы она ему научилась?

А вот и ошибка, которую благоразумно и тихо ожидал Крауч.

Несколькими фразами, вновь выпучив глаза, он ставит Амоса на место так, что тот уже и сам не рад, что вообще появился на этой поляне и на этот свет.

Впрочем, изящностью допроса Крауч отличается явно диггориевской: «Возможно, Амос предлагает нам думать, что обычно я учу своих слуг вызывать Черную Метку? Ты сейчас подошел слишком близко к тому, чтобы обвинить двоих человек на этой поляне, меньше всего способных наколдовать Метку! Гарри Поттера — и меня!» (А то, что я несколько минут назад собственнолично городил насчет виновности этого ребенка, это ничего, с кем не бывает…) «Я полагаю, ты знаком с историей этого мальчика, Амос? И я верю, ты помнишь многие доказательства в моей долгой карьере, что я презираю и ненавижу Темные искусства и всех, кто ими занимается? Если ты обвиняешь моего эльфа, ты обвиняешь меня, Диггори! Где еще она могла научиться, как вызывать Метку?» (Ни я, ни кто-либо из моей семьи… хотя с этим утверждением можно поспорить, однако вряд ли сейчас кто решится.)

— Она — она могла услышать это где угодно -, — бормочет покрасневший Амос.

Тут уже мистер Уизли окончательно не выдерживает груза тупости, свалившегося в его уши. Любопытно, что он единственный из всех, кто находится на поляне, не то что сохраняет рассудок холодным, но и не боится то и дело встревать, направляя ход допросов. И Крауч, эльфу которого мистер Уизли задает крайне неудобный вопрос, где она нашла палочку, натолкнув Диггори на мысль, что она должна была видеть преступника, ни слова Артуру не говорит — хотя его впору было бы задушить за неуместную сообразительность.

Артур зрит очень, очень глубоко. Винки врет насчет того, что она никого не видела — не знаю, как насчет всем, но мистеру Уизли это уж точно совершенно ясно. Кроме того, что Винки начинает трястись хуже прежнего, она сглатывает и только после этого говорит, что никого не видела, при этом ее глаза перебегают от Диггори к Бэгмену и лишь потом останавливаются на Крауче.

То, что «мистер Бэгмен плохой волшебник», мы узнаем от Винки несколько позже, но почему она глядит на него сейчас? Я полагаю, она видела, блуждая где-то рядом с тропинкой и борясь с Барти, гоблинские разборки с Людо. И прекрасно сообразила, глянув на него, непривычно и подозрительно молчаливого, что, несмотря ни на что, выдавать его будет… ну, неправильно, что ли.

Между тем, придавив окончательно, Крауч заставляет Амоса пойти на должностное преступление в присутствии свидетелей и отдать эльфа ему, а не забрать для допроса в Министерство — и Диггори, вынужденный подчиниться, прекрасно знает, что правду теперь не отыскать. Все, даже мистер Уизли, благоразумно молчат — ибо спорить с решением Крауча и его авторитетом бессмысленно.

А Крауч тем временем, пытаясь компенсироваться, жестоко и холодно расплачивается с Винки за ее любовь и преданность, предупреждая ее и обещая всем, что она получит одежду, и растолковывая ребенку Гермионе, что его жестокость оправдана его потребностью в идеально чистой репутации.

И он не врет. О чувствах нет и не может быть и речи — точно так же, как когда-то он отказался от сына, сейчас Крауч с выражением глубоко отвращения на лице отказывается от Винки. Его незыблемые принципы его же и подведут: Бартемиус остается один с сыном, кроме того, отпускает ту, которая знает Ту Самую Тайну. Этот его прокол приведет его к смерти, а Гарри и Ко научит многому.

Например, тому, что под маской чистенького, сдержанного полиглота скрывается человек вспыхивающий, неуравновешенный, честолюбивый, грубый, крайне жестокий, бессердечный и корыстный. Этого, в принципе, хватит с головой — далее еще и Сириус в нужное время прочтет краткую лекцию о Крауче, что тоже окажется весьма полезным.

А больше, собственно, истинного Крауча мы и не увидим. Разве только в воспоминаниях Дамблдора. В любом случае, уже в этот момент под Меткою в лесу (прям название поэмы) становится ясно, что от мистера Крауча не приходится ждать ничего хорошего. А вот его сын ждал. Очень долго.

Мистер Уизли нарушает воцарившееся молчание и уводит ребят с поляны — им вслед звучат крики и плач Винки, а с небес, дразня людей, скалится ужасный череп со змеиным языком. Лучшей сцены, чтобы запасть в душу сердобольной Гермионы, и не надо — едва уйдя с поляны, она тут же начинает рассуждать об эльфийских правах и тяжких судьбинушках. Все, теперь эта тема не покинет ее голову никогда.

Мистер Уизли страшно напряжен, он отказывается что-либо объяснять прежде, чем все вернутся в палатку — и его можно понять. Во-первых, ему необходимо время самому обдумать, что только что произошло, ибо он не верит ни одному из предложенных вариантов объяснения произошедшего, а во-вторых, он должен скорее выбраться из темного леса и доставить Гарри обратно в безопасное укрытие — Дамблдор и так не погладит лимонной долькой по голове за все, что произошло.

Артур не сильно беспокоится, узнав, что трио потеряло близнецов и Джинни в темноте, ведь, раз Наземникуса не было с Гарри и Ко, значит, он пошел за другой троицей. Не останавливает мистера Уизли и толпа перепуганных волшебников на выходе из леса, жаждущих услышать подробности: «Конечно, это не он. Мы не знаем, кто это был, выглядит так, будто они трансгрессировали. Сейчас извините меня, пожалуйста, я хочу добраться до кровати».

Билл, Чарли и Перси в палатке кровоточат в разных местах и с разной степенью обильности — видимо, противостояние действительно было жестким. Наверное, в основном с теми, кто остался после того, как скрылась большая часть Пожирателей, ибо мистер Уизли, Крауч и остальные не были ранены.

Перси жарко заступается за Крауча (годом позже он поступит со своей семьей так же, как поступил Крауч с Винки), Рон недоумевает по поводу Черной Метки и вызванного ею переполоха, и начинается обсуждение, которое закончится еще не скоро, но уже совершенно в других головах и другом месте. Настанет время, и я к нему вернусь.

Пока же скажу лишь то, что мысли Гарри в эту ночь ползут в направлении, в котором впоследствии поползут мысли самого Дамблдора. А это кое-что значит, да.

Утром 16 августа Уизли, Гарри и Гермиона, проспав после ночных событий всего несколько часов, спешат выбраться из лагеря. Конечно, ни о каких антимагловских мерах безопасности говорить уже не приходится — мистер Уизли, вставший раньше всех, собирает палатки с помощью магии и ведет детей к Порталам.

Компания минует дезориентированного мистера Робертса, пожелавшего им счастливого Рождества, и присоединяется к толпе волшебников, срочно требующих у Бэзила Порталы, чтобы выбраться из лагеря. Мистер Уизли быстро переговаривает с Бэзилом (хорошо иметь товарищей в Министерстве и Гарри Поттера на попечении), и свою портальную покрышку вся компания получает еще до восхода солнца.

Миссис Уизли, бледная, с красными глазами, трясущимися руками и в спальных тапочках, заключает мужа в объятьях, голося: «Слава Богу, слава Богу! Артур — я так волновалась — так волновалась — вы в порядке — вы живы… о, мальчики, — и чуть не душит близнецов. — Я кричала на вас перед вашим отъездом! Это все, о чем я думала! Что если Вы-Знаете-Кто схватил вас, и последняя вещь, которую я вам сказала, была бы укором, что вы не получили достаточно СОВ?»

Да, а вот теперь настало время всем мысленно вернуться в прошлое, в разгар первой войны, вспомнить весь тот ужас, что внушали новости каждого дня, и начать думать о том, стоит ли кидать подобные обвинения о СОВ и прочей ерунде, и вообще, это ли важное.

Обняв мужа, миссис Уизли роняет свернутую в трубочку газету — «Ежедневный пророк» уже вовсю трубит об «ужасных сценах на Чемпионате мира по квиддичу». Ясно что миссис Уизли с пяти утра (через год Гарри будет подниматься в это же время, чтобы забрать «Пророк» у почтовой совы, каждое утро) знает о произошедшем на Чемпионате. Кроме прочего, очевидно, что восемь стрелок фамильных магических часов чуть ли не с вечера указывают на «Смертельную опасность». В общем, поводов поволноваться у миссис Уизли хватает (впрочем, судя по наличию на ее ногах спальных тапочек, ночью до спальни она все же добралась).

А почему, собственно, ей эти поводы предоставили? Ладно, допустим, Артур не умеет пока посылать говорящего Патронуса, почтовую сову в разгромленном лагере было не найти, а Флетчер, отличающийся буйным нравом (вспомним, например, как два года назад он пытался проклясть мистера Уизли во время одного из девяти его ночных рейдов, едва мистер Уизли отвернулся), отказался работать посыльным голубем — почему Артур решил-таки доспать в лагере остаток ночи и вернуться домой под утро?

Кроме того, что нервы жены были подвергнуты серьезной проверке на прочность, решение мистера Уизли поставило под угрозу и безопасность Гарри — если вдуматься, кто мог быть уверен, что ночью в палатку, где спал мальчик, никто не нанесет визит? Ладно, видимо, в этой части мистер Уизли был уверен — какие-то защитные чары, предположим, тот же Наземникус снаружи — и решил остаться в лагере с боеспособными Биллом, Чарли и Перси просто на случай, если Пожирателям захочется еще поразвлекаться. Но жена-то?!

Я полагаю, Артур надеялся, что до его возвращения из лагеря в компании целых и невредимых детишек разных возрастов и статусов ранним утром (летом солнце всходит часов в 5-5:30 утра — примерно в это время компания и возвращается) миссис Уизли еще даже и не проснется — всегда лучше получать страшные новости, предварительно самолично убедившись, что все живы и здоровы. В целом мистер Уизли рассуждал вполне здраво, и ему действительно удалось бы сберечь нервы жены, если бы у Порталов не образовалась очередь. Но, поскольку она образовалась, миссис Уизли пришлось полчасика понервничать. А заодно и пересмотреть свои приоритеты. Воистину, все к лучшему в этом лучшем из миров.

Рита Скитер (ну конечно, кто еще в целом «Пророке» развивает такие космические скорости в вопросах печати? Кстати, вот и прямое доказательство тому, что на Чемпионате сия особа очень даже присутствовала. Будем иметь ее ввиду и на будущее — очень уж простенькая на первый взгляд картина ее участия в последующих событиях), как и предчувствовал мистер Уизли, радостно берется раскручивать тему:

«Просчеты Министерства — виновники не пойманы — слабая безопасность — национальный позор — официальный представитель Министерства, появившийся спустя некоторое время после вызова Черной Метки, утверждал, что никто не пострадал, но отказался давать какую-либо дополнительную информацию. Сможет ли это утверждение спорить со слухами, что несколько тел было вынесено из леса часом позже, еще увидим».

Обожаю журналистику. Страшная сила. Что всем известно, но почему бы лишний раз не попялиться на проявления оной силы?

Ложка правды — на бочку «слухов». Ни единого прямого утверждения в этих слухах нет, конечно. Придраться не к чему. Рита просто передает слухи. Просто. Просто пишет. И то, что она пишет, проникает в мозг на скорости, которой невозможно препятствовать. И вот уже оный мозг рождает совершенно ясную его обладателю правду: «Министерство опять облажалось; Министерство не просто облажалось, но еще и врет; скрывают правду о телах, не хотят сеять панику; нам нужна правда; МЫ ТРЕБУЕМ ПРАВДЫ!!!» — очень мне что-то напоминает… и ведь ничего — ничегошеньки нового — а все вокруг как велись десятилетия назад, так и ведутся…

А Рита всего лишь, как обычно, нагоняет драматизма. Если бы то, о чем она говорит, произошло в действительности, уж она бы не преминула написать, что лично и абсолютно точно видела обезображенные до неузнаваемости тела двух молодых мужчин, например, на чьих лицах застыли ужасающие выражения, ясно говорящие о предсмертных муках, которые испытывали их обладатели, к которым с воплями горя и скорби ринулись их родные, и кровь сочилась из их ран на стонущую в печали землю…

Мистер Уизли, между прочим, угадывает все это сразу: «Ну, теперь точно поползут слухи, после того, как она это напечатала», — и, обнаружив, что совершил ошибку, стремится в Министерство тут же ее якобы и исправить («Это необходимо как-то уладить»). Да так резво и внезапно, что даже миссис Уизли удивляется: «У тебя же должен быть выходной! Это никак не связано с твоим Отделом, уверена, они справятся и без тебя». — «Я должен идти, Молли. Я сделал вещи только хуже», — твердо повторяет мистер Уизли и убегает, преследуемый стремящимся вручить Краучу доклад о котлах Перси. Самое время для доклада о котлах, что ж.

Мистер Уизли и Перси до конца августа в доме практически не появляются, поднимаясь раньше всех и возвращаясь домой сильно после ужина, и это упорно не дает мне покоя. Ладно уж Перси — понятно, что делают с ним старшие коллеги Департамента, особенно Крауч — однако причем здесь мистер Уизли, Отдел которого, как мудро заметила миссис Уизли, вообще никоим боком в делах не замешан?

Вспомним позапрошлое лето. Фадж, раздраженный тем, что в центре общественного внимания в связи с очередной историей с Реддлом снова оказался Дамблдор, срочно ищет что-то такое, чтобы выглядеть хорошим политиком в глазах избирателей, сохранить свое место и умаслить самолюбие. И находит. Конечно же, раз внимание общественности занимает Реддл, надо предпринять срочный наезд на его бывших ближайших сторонников! Даже Малфой в то лето был взбешен и напуган настолько, что в спешке распродавал сомнительные артефакты, однако, позвольте, на кого же при встрече он скалил зубы?

— Так-так-так… Артур Уизли. Сложное время в Министерстве, я слышал. Все эти рейды… Сверхурочные платят, я надеюсь? Очевидно, нет. Подумать только. В чем смысл позорить имя волшебника, если они даже за это не платят?

Итак, напоминаю: хорошо осведомленный Люциус явно считал активным участником кампании мистера Уизли, хотя в ведение его Отдела подобные акции не входят от слова «вообще». Но вряд ли Малфой, даже очень сильно задетый, стал бы прямо лгать и наговаривать на человека — этому же самому человеку. Следовательно, мистер Уизли однозначно был при деле.

Вспомним еще, что в 1993 он активно участвовал в серии мероприятий по поимке Сириуса — которые уж точно никак не входили в его функциональные обязанности. Так почему же мистер Уизли в Министерстве — как Снейп в Хогвартсе (куда ни, простите, плюнь, везде он — то целиком, то боком)?

Сдается мне, и в рейдах, и в поимке Сириуса мистер Уизли принимал участие в большей мере по зову сердца («У нас очень разные представления о том, что позорит имя волшебника, Малфой»), однако невозможно не предположить, что в том, чтобы его человек не просто находился в Министерстве, но был как можно ближе ко всем важным делам, остро нуждался сам Дамблдор.

Рейды мистера Уизли очень отдавали схожими с теми мотивами, что толкают его на работу утром 16 августа, уставшего, голодного и никак формально не связанного с происходящим. Ну, да, написала там что-то Рита о нем — даже не упомянув ни должности, ни фамилии. Да, это не слишком приятно, но по сравнению с тем, что сейчас начнется, эти две строчки — вообще выстрел петардой в воздух, никто и не поймет, кто ляпнул что-то там Рите, выходя из леса. Однако мистеру Уизли совесть усидеть спокойно не даст: он понимает, и этого достаточно.

Это вот к той части, что про зов сердца. Теперь о Дамблдоре.

Странными кажутся фразы мистера Уизли, типа «это необходимо как-то уладить» и «я сделал вещи только хуже» в контексте одной только строчки в статье Скитер. А вот если предположить, что Дамблдору могло не сильно понравиться то, что мистер Уизли не досмотрел за Гарри, то все становится на свои места.

Мистер Уизли использует статью как предлог отправиться в Министерство в выходной и оказаться полезным лично Директору — вполне возможно, что, проснувшись в лагере раньше детей, он уже успел послать Дамблдору весточку о том, что собирается наведаться в Министерство и быть поближе к важным объектам. Ибо, не будем забывать, мистеру Уизли стало очень интересно, почему это Бартемиус так вел себя в лесу и что вообще, если вдуматься, произошло. В таких экстренных условиях, надо понимать, Дамблдору острее прежнего необходимы уши в Министерстве.

И наконец — ох, не зря Гарри вспоминает драку Артура и Люциуса в книжном магазине, еще сидя в ложе перед началом матча. Драка закончена формально. Разве может мистер Уизли упустить шанс лично потрясти Люциуса всеми возможными способами, особенно после того, как Рон сказал, что Драко практически признался, что его отец был среди Пожирателей? Да ни в жизнь!

В общем, последующие две с половиной недели мистер Уизли успешно совмещает приятное с полезным, как замечает его жена, со времен первой войны впервые отправляясь на работу по выходным. Что, между прочим, указывает и на то, что в годы первой войны мистер Уизли работал, не покладая рук, и также на то, что вторая — уже начинается.

Чем Артур занимается все это время, не вполне, конечно, ясно, но предположить можно. Перси, к примеру, тушит громовещатели, присланные жалующимися на безопасность и требующими возмещения убытков. Министерство трясут избиратели, при том, надо полагать, и иностранные тоже, приходится улаживать многочисленные скандалы, международные разбирательства и прочие бумажные дела, кроме того, полным ходом идет подготовка к Тому Самому Событию в Хогвартсе, скорее всего, поставленному под угрозу после событий на Чемпионате, Министерство обнюхивает всех бывших Пожирателей, неблагонадежных и подозрительных лиц, от Артура требуются постоянные отчеты Дамблдору, а в кулуарах Министерства шныряет в поисках сенсаций Рита Скитер, оседлавшая волну.

Вот уж кто настоящий навозный жук, это точно. Рита вообще на коне — еще бы, после написания скучных статеек о толщине котлов Перси и о том, как важно искоренять вампиров, а также после различных интервью с ликвидаторами проклятий Гринготтса (Директору очень полезно на будущее иметь у себя под рукой Билла — на случай, если вдруг, совершенно случайно, разумеется, понадобится кто-то, кто сможет потихоньку ликвидировать всякие гринготтские препятствия на пути к сейфам, например…), в которых она развлекалась, как могла («…она назвала меня «волосатый олух»…»), наконец приходит в руки нечто интересное — например, история об исчезновении Берты Джоркинс.

Вот теперь Министерские бросятся ее искать, конечно. Да вряд ли найдут. Нагайне ведь надо чем-то питаться.

Перси, всех доставший своими «мистер Крауч», в какой-то момент закономерно нарывается на резкую отповедь уставшего отца: «Краучу повезло, что Рита не пронюхала о Винки. Неделю бы заголовки пестрели, что его домашний эльф был пойман с палочкой, наколдовавшей Черную Метку». (Палочкой Гарри, ага. Люблю я тонкую иронию Роулинг — первая Метка за 13 лет — сделана не самим Реддлом, конечно, но палочкой того, кто несет в себе его часть. Сестрой палочки самого Реддла.)

Ох, чую я, что везением своим Крауч обязан, в частности, мистеру Уизли, мягко, но упорно намекавшему Амосу Диггори, Людо и прочим очевидцам ночных событий в лесу помалкивать об этой истории. Ибо Артуру, как и Дамблдору, вовсе не нужно, чтобы общественность знала подробности. Они вообще обязаны делать вид, что сами оных подробностей не знают и странностей в упор не видят, чтобы создать должное впечатление у всех, кто стоит за появлением Метки на Чемпионате и всеми странными событиями лета.

Кроме того, на фоне акции «Давайте сделаем вид, что мистер Крауч никак не замешан в этой истории и совершенно не жесток по отношению к своим слугам» мистер Уизли снова сближается с разочаровавшим его Амосом Диггори, что будет иметь свои интересные последствия.

А вообще, то, что творится в Министерстве с 16 августа, очень удачно описывает фраза мистера Уизли: «Well, the fat’s really in the fire now». Дело уже сделано, и ничем тут не поможешь. Огромная машина по имени Рита Скитер уже запущена, общественность взволнована не на шутку, и весь бардак либо утихнет со временем сам, либо лишь разгорится еще больше — и Министерство, по большому счету, не в силах это контролировать.

Даже дети уже прекрасно понимают, как работают такие процессы: Министерство растеряно настолько, что было бы радо уже схватить хоть кого-нибудь, даже удобно подзабытого всеми Сириуса. Который, кстати, не отвечает на письмо Гарри уже две с половиной недели подряд, о чем я порассуждаю отдельно.

Наступает последний день летних каникул. Джинни заклеивает «Тысячи магических трав и грибов», миссис Уизли причитает по поводу заработавшегося мужа (видимо, в Игру ее не слишком посвящают), Перси, самый важный работник Министерства, рассуждает о великих чиновничьих делах, Гермиона читает учебник по заклинаниям за 4 курс, Чарли штопает свою огнеупорную балаклаву (очень скоро она ему понадобится), Рон и Билл играют в шахматы, Гарри полирует метлу, а Фред и Джордж мрачно пытаются составить письмо Людо Бэгмену по поводу якобы случайно оказавшегося лепреконьим золота, которое он отдал им в качестве выигрыша в тотализатор.

Льет дождь, в кухню трансгрессирует мистер Уизли (до сих пор не поставили защитные чары, надо же), и дети поднимаются наверх, чтобы упаковать чемоданы. Рон находит в своих вещах ужасную парадную мантию, а Гарри в который раз отводит взгляд, стыдясь своего достатка.

Летние каникулы заканчиваются — наверное, не столь торжественно и впечатляюще, как в прошлые годы, но вряд ли можно найти лучший вечер в биографии Гарри, когда все в гостиной сидят так — как одна большая, замечательная семья. И нет никакого Реддла, ни боли, ни страха, ни смерти.

А прервется все на следующее утро, когда Гарри сядет в поезд и уже к вечеру прибудет в Хогвартс, в свой дом, в Игру.

1 сентября утром большой переполох устраивает голова Амоса Диггори, появившаяся в камине кухни Норы и успевшая, видимо, даже миссис Уизли дать понять, насколько все серьезно — миссис Уизли обеспокоенно зовет мужа («Артур! Срочное сообщение из Министерства!» — и мистер Уизли скатывается вниз по лестнице в вывернутой задом наперед мантии), взволнованно роется в поисках пергамента и пера, затем, запыхавшись, вручает их мужу. Кажется, взрослые очень хорошо осведомлены о степени настоящей проблемности положения дел. Посмотрим.

«…соседи-маглы слышали взрывы и крики, они вызвали — как их там — пол-лицейских. Артур, тебе срочно нужно туда -, — быстро твердит голова Амоса. — Это большая удача, что я услышал об этом. Мне пришлось отправиться в офис раньше, чтобы послать пару сов, и я нашел на выходе всю Комиссию по злоупотреблению магией — если Рита Скитер схватится за это, Артур <…> Говорит, он слышал, как вторглись в его двор. Говорит, двигались к его дому, но налетели на его мусорные баки. Баки подняли чертовский шум и подожгли мусор повсюду, насколько могу судить. По-видимому, один из них все еще взрывался, когда пол-лицейские приехали <…> Артур, ты знаешь Грозного Глаза. Кто-то ночью залез в его двор? Больше вероятно, что какая-то чокнутая кошка бродила поблизости и залезла в картофельные очистки. Но, если Комиссия по злоупотреблению магией доберется до Грозного Глаза, ему несдобровать, он свое получит — подумай о его характеристике — нам нужно провести его по незначительному делу, что-то по твоему Отделу — возьми хотя бы взрывающиеся баки. Бьюсь об заклад, он выскочил из кровати и начал палить проклятьями во все, до чего мог дотянуться, через окно, но им придется сильно постараться, чтобы доказать это, нет ни одного пострадавшего <…> Прости за это, Молли — потревожил в такую рань и все такое… Но Артур единственный, кто может помочь Грозному Глазу отвертеться, а Грозному Глазу надо бы приступить к новой работе сегодня. И что ему понадобилось выбрать именно эту ночь…»

Ухты. Сколь помнится, Амос Диггори — сотрудник Департамента по регулированию и контролю за магическими существами. А ни мусорные баки, ни сам Грюм оными не являются. То, что Артур со своим Отделом по неправомочному использованию изобретений маглов в каждой бочке болтается — это мы уже привыкли, но Амос-то почему?

Ни раньше, ни после этого случая такой заботы о человеке, который давно оставил службу, за Амосом не наблюдалось. Однако очевидно, что Амос — заодно с Артуром («…нам нужно провести его…»), и единственный вопрос заключается в том, по какой причине. Ну, и еще — с каких пор.

Итак, Амос явно знаком с Грозным Глазом, а также знает, что с ним неплохо знаком Артур Уизли. И вообще, создается такое впечатление, будто Амос знает, насколько важен Грюм мистеру Уизли именно в данный период времени. Он подслушивает болтовню Комиссии на выходе, из которой усваивает, что Грюма слышали соседи, вызвавшие полицию — якобы к нему в дом пытались пролезть, но натолкнулись на мусорные баки, которые долгое время не переставали взрываться.

Это — по факту, все остальное — домыслы Амоса. Уж откуда Комиссия узнала о нарушениях — не ясно, хотя полагаю, у нее есть множество своих способов. Например, слежка за домами волшебников. Или некоторых конкретных волшебников.

Ладно, теперь попытаемся понять, почему так важно, чтобы мистер Уизли сейчас же уладил ситуацию: «...если Рита Скитер схватится за это…», «…если Комиссия по злоупотреблению магии доберется до Грозного Глаза, ему несдобровать, он свое получит — подумай о его характеристике…» и, наконец, «…а Грозному Глазу надо бы приступить к новой работе сегодня».

То есть первым в числе приоритетов Амоса стоит не допустить, чтобы о истории с Грюмом узнала Рита. Конечно, в условиях, когда Рита рыскает по Министерству в поисках сенсаций, крайне важно не допустить, чтобы она раздула и эту историю, но, в конце концов, Грюм больше не работает в Министерстве, он отправляется в Хогвартс, то есть, статья Риты больнее всего может ударить скорее по Дамблдору, чем по Министерству.

Амос откуда-то в курсе, что Грюму следует приступить к работе этим же вечером, и его всеми правдами и неправдами надо отмазать и от Риты, и от Комиссии.

(Подумать только — Комиссия выдвинулась к Грюму в полном составе! Неужели столь сильно желание Министерства слить бывшего лучшего мракоборца? Или страх перед тем, что бывший лучший мракоборец в нервах поступит с ними, как с мусорными баками?

И вообще, при чем здесь Комиссия по злоупотреблению? Логичней было бы вызвать что-то вроде Отдела по урегулированию последствий случайной магии, но Грюм, видимо, стал Министерству как кость в горле. Кроме того, не следует забывать, что за свою карьеру он нажил немало врагов — уверена, и среди сотрудников Комиссии есть члены семей тех, кого он в свое время посадил в Азкабан или кому сделал нечто столь же приятное).

Откуда Амос знает, что Дамблдор нанял Грюма в школу, в общем-то, не столь важно — знает все Министерство, и это решение, как несколькими месяцами позже напишет Рита, «многих заставило поднять брови, учитывая привычку Грюма палить заклинаниями во всякого, кто сделает рядом с ним резкое движение».

Как видно, Амос тоже относится к категории Министерских, уверенных в том, что Грюм сумасшедший — и это как нельзя красноречиво говорит о том, что в Игре Амос, хвала Мерлину, не участвует. То есть задание приглядывать за Грюмом лично Дамблдор ему не давал. Тогда почему же Амос занялся этим делом?

Еще на момент начала Чемпионата Амос с Артуром не шибко-то и знаком — Артур знает об Амосе немного больше, Диггори же не в курсе, ни где дом Уизли, ни какие именно из всех детей рядом с Артуром — его. Типичный такой мужик-сосед — знает, что где-то тут рядом живет какой-то Артур, который тоже работает в Министерстве. Ну и пусть живет.

Они по-соседски дружелюбно общаются, затем расходятся по палаткам и не видятся вплоть до дефиле Пожирателей — а может, и до самого вызова Черной Метки. В лесу Амос показывает себя с настолько выгодной стороны, что Артур, не находя приличных слов для описания степени произносимой глупости коллеги, начинает просто-напросто его передразнивать. В лесу же Амосу здорово прилетает от разъяренного защищающегося Крауча, и он в срочном порядке накладывает выразительную кучку кирпичей. Хотел, называется, получить повышение — чуть не вылетел со службы да еще и настроил против себя самого Крауча. Шерлок Холмс недоделанный. Тут уж и флоббер-червю ясно, что Диггори здорово попал — малейшее изменение настроения Крауча, и Амос вылетит из Министерства. Это с одной стороны.

С другой — не дай Бог, кто-то проболтается, что именно он в лесу обвинял в появлении Черной Метки детей, среди которых был Гарри, и Крауча — Рита же не преминет смешать его с драконьим навозом.

И, наконец, третья явная угроза Амосу — Дамблдор, чьего подопечного он, собственно, так громко и обвинял.

Хорошая такая картинка.

Решить все три проблемы разом может, как ни удивительно, Артур Уизли, который вроде как особого влияния-то и не имеет, и Отдел у него не авторитетный. Тем не менее, другой причины, почему Амос остался на работе, не гремел в газетах и не превратился в лимонную дольку с полными раскаяния глазами, я не вижу.

Да и в картину происходящего это укладывается идеально: Артур влияет на коллег и, вероятно, Крауча, может быть, с помощью Дамблдора, спасает Диггори, и тот, стремясь рассчитаться с Артуром, начинает ему помогать. Дамблдор, следуя своему золотому правилу, инициативе Амоса не препятствует. Один человек в Министерстве — это хорошо, а два — еще лучше.

Так, благодаря и Амосу в том числе, история Крауча не попала в газеты, кроме того, именно Амос, идя на маленькое должностное нарушение, предупреждает мистера Уизли о том, что у Грюма проблемы — неожиданный результат человеческого отношения Артура к проштрафившемуся Диггори.

«Это большая удача, что я услышал об этом», — разве так говорят те, кто участвуют в деле ради дела, а не ради того, чтобы расплатиться? «Обрати внимание, Артур, я услышал об этом, и вообще, гляди, как тебе со мной повезло, какая удача!»

Действительно, огромная удача — не знаю, правда, для кого. Ведь именно благодаря слаженным действиям Артура и Амоса «Грюм» отправляется не под суд, а в Хогвартс.

Ох, эта судьба — не успей Амос «воздать» Артуру за доброту — и жив был бы Седрик, сын Амоса.

Стоит, я полагаю, вновь обратиться к хронологии.

В ночь с 12 на 13 августа (в пятницу) в старом доме Реддлов в Литтл-Хэнглтоне был убит Фрэнк Брайс. В ночь с 15 на 16 августа (в понедельник) в небо впервые за 13 лет была снова запущена Черная Метка, разогнав также впервые за истекшие годы выступивших открыто Пожирателей смерти. В течение двух с половиной недель после этого вроде бы все спокойно.

Однако после увольнения Винки Бартемиус Крауч остается вдвоем с сыном, «и тогда мой хозяин пришел за мной» (цит. по Барти-мл.).

Реддл прибыл в дом Краучей около полуночи, видимо, где-то в субботу, 20 августа, ибо еще в ночь на 13 августа в ответ на вопрос Хвоста сказал, что планирует остаться в доме Реддлов «неделю, может, дольше». В этот период, скорее всего, Реддл создал седьмой крестраж, использовав смерть Фрэнка, и заключил часть своей души в Нагайну — видимо, он не слишком уверен, что остальные артефакты по-прежнему на своих местах, кроме того, доводит до конца давний замысел («Разве семь — не самое мощное магическое число?») и заодно перестраховывается на случай, если его разоблачат.

Сразу же после этого Том, прихватив с собой котомку, картонку, корзинку и Хвоста с Нагайной, отправился к Краучам, прекрасно зная, кто наколдовал Метку на Чемпионате и, следовательно, понимая, что этот кто-то выходит из-под контроля отца — необходимо спешить, ибо Барти, очнувшись в один прекрасный миг, снова может натворить глупостей или вообще улизнуть — ищи его потом. В таком-то состоянии. На руках у Хвоста. Только что в очередной раз разодрамши душу.

Да и волшебство в доме, где уже около 50 лет не проживал ни один волшебник, может привлечь внимание Министерства — которое очень вовремя в полном составе носится за всякими там Грюмами в другом направлении и тушит заграничные громовещатели, прячась под столами от Риты.

«Это было очень быстро. Мой отец попал под проклятие Империус моего хозяина. Теперь мой отец был заключен в тюрьму, контролируем. Мой хозяин заставил его отправляться по своим делам, как обычно, действовать, будто ничего не происходит (Надо же — аж около 20 августа у Реддла уже достаточно сил…). А я был освобожден. Я проснулся. Я снова был собой, живее, чем все предыдущие годы. Он спросил меня, готов ли был я рискнуть всем ради него. Я был готов».

Итак, пока Барти приходил в себя, Том, как и ранее в доме Реддлов с Хвостом, разглагольствовал перед ним о своем великом Плане, который, как нам известно из сна Гарри, состоит в том, что для обретения полноценного тела маниакально-депрессивному Реддлу необходим только Гарри. Остальные две составляющие обряда у него уже есть.

Однако добраться до мальчика будет нелегко, почти все пути намертво перекрыл Дамблдор, что опечаленный Реддл вынужден признать даже перед Пожирателями в Финале: «Только как добраться до Гарри Поттера? Он, должно быть, и сам не знает, как хорошо его охраняют».

Откуда самому Тому известно про целую систему тайных наблюдателей (портреты, призраки, Пивз, домовые эльфы, сквиб, преподаватели) «маглолюбивого придурка» довольно ясно — играя роль паразита в теле Квиррелла целый год, Реддл, надо думать, успел заметить систему охраны (от него ее и не особо скрывали, мягко намекая, что мальчику вредить не следует), оценить ее и не найти в ней слабых мест.

Том, конечно, мог сунуться к Дурслям, но и там стоит защита Дамблдора. На Чемпионате полно волшебников… в общем, все эти лазейки Дамблдор благополучно перекрыл, поэтому Его Лордству только и остается, что заниматься нелюбимым делом — ждать, пока все успокоятся, разойдутся, и тогда, наконец, можно будет действовать.

Вот уж поистине: кто владеет информацией, тот владеет миром. Ибо Реддл, в отличие от Директора, уже знал о том, что младший Крауч жив. Это к вопросу о пользе и вреде любопытства (Берты Джоркинс).

Итак, для реализации плана, разработанного на основе информации, полученной от Берты, Тому нужен человек в Хогвартсе, который под любым предлогом поместит имя Гарри в Кубок Огня и доставит мальчика, в итоге, к Реддлу, обеспечив мальчику победу в Том Самом Событии.

Этим человеком и станет Барти, который должен проникнуть в Хогвартс под видом Аластора Грюма, принимая Оборотное зелье и весь год ведя себя так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. При этом молчаливо подразумевается, что Дамблдор является старым идиотом и никогда в жизни не поймет, что в Хогвартсе происходит что-то неладное — и уж тем более не заподозрит, что виноват в этом его старый друг Аластор.

Любые препятствия на пути к Гарри Реддла не волнуют — имя мальчика должно оказаться в Кубке, и Кубок должен выбрать именно Гарри. Однако никто не может знать, по каким критериям станет выбирать Кубок. Следовательно, в план Реддла включен план обмана артефакта. Темную магию под носом Дамблдора использовать небезопасно — Том останавливает свой выбор на заклятии Конфундус.

Судьба настоящего Аластора Грюма определена — Барти он нужен для зелья и расспросов. Ему важно играть свою роль как можно более убедительно, а для этого он должен многое знать о настоящем Грюме. Крауча-старшего ждет Империус (нужен ведь свой человек в Министерстве — тем более, глава Департамента международного магического сотрудничества), позже, вероятно, смерть.

Барти-младший соглашается: «Это было моей мечтой, моим величайшим желанием служить ему, доказать свою верность ему». Пункт первый в реализации плана — Аластор Грюм.

С готовым Оборотным зельем наперевес (получается, его начали готовить где-то в 30х числах июля, когда исчезла Берта) в ночь с 31 августа на 1 сентября Хвост и Барти отправились в дом Грюма, который вовсе не собирался сдаваться тихо и без боя (у команды Дамблдора вообще с «тихо» и «без боя» большие проблемы).

На шум поднялись маглы, Барти и Хвосту удалось одолеть Грюма как раз вовремя, чтобы спрятать его. Барти принял зелье и вышел в виде Грюма к полицейским и прибывшему несколькими минутами позже мистеру Уизли.

Видимо, разбирательство не удается замять тут же на месте, ибо позже вечером «Грюм» опоздает на пир в замок. Впрочем, мистер Уизли верит истории «Грюма» и делает все, чтобы у Крауча не возникло осложнений.

Тем не менее, именно они-то у него и возникают: история с мусорными баками, откровенно говоря, мутная, а Дамблдор не относится к тем, кто считает Грюма сумасшедшим. Осадок останется. Реддлов план не удается до конца, все должно было пройти идеально тихо — очередная ошибка Его Лордства, который не считает, что на свете есть кто-либо более замечательный, чем он сам. Реддлу и в голову не пришло, что Грюм может начать сопротивляться спросонья.

Зато очень даже пришло это в голову Хвосту еще ночью 12 августа: «Но, если мы продолжим, если я заколдую…». Хвост был в Ордене Феникса первого состава, вместе с Грюмом, он как никто другой из этой шайки должен знать, на что способен Грюм. Кроме того, это его «если» лично для меня является прямым доказательством того, что Хвост не хочет атаковать и так жестоко обращаться с бывшим со-орденовцем. Или же дико трусит.

В общем, мистер Уизли мчится спасать стратегически важного и просто по-человечески уважаемого Грюма, а дети Уизли тем временем помогают нам с Гарри составить первое впечатление о пока еще не знакомом человеке.

Во-первых, мистер и миссис Уизли, а вслед за ними и Билл с Чарли «очень высокого мнения о Грозном Глазе Грюме». Он был «великим волшебником», ушел в отставку, значительное время проработав «одним из лучших» мракоборцев в Министерстве. Он поймал многих, нажив себе врагов, в последнее время никому не доверяет, как говорят, и видит «везде Темных волшебников» (в общем, и правильно делает — стоит только вспомнить, что к нему в дом заявился и атаковал якобы погибший Питер Петтигрю, сослуживец по Ордену).

Судя по фразе Билла («Что с ним на этот раз?»), «что-то» приключается с Грюмом довольно часто (видимо, именно этим он Министерству и досаждает. Интересно, а в отставку он отправился по собственному или заставили?). Несмотря на это в свое время с Грюмом неплохо контактировал мистер Уизли, раз уж даже маленький Чарли однажды встречался с Грозным Глазом, когда папа взял его на работу.

И, наконец, главное: Грюм — Старый Друг Дамблдора. Уже одного этого Гарри достаточно.

Поскольку Министерство в этом году не расщедрилось на служебные машины (вот как Дамблдору удалось убедить Фаджа, что Сириус исчез навсегда и к Гарри больше не сунется; да у Фаджа и своих проблем по горло — кресло штормит, какая уж тут безопасность одного какого-то мальчика), на вокзал Кингс-Кросс Гарри и компания отправляются в обычных магловских такси.

Однако без страховки Директор и здесь не обходится — под благовидным предлогом помочь с вещами на вокзал едут Билл и Чарли (Перси в очередной и далеко не последний раз делает выбор в сторону работы).

Последний открывает серию весьма недвусмысленных намеков: «Я, должно быть, увижу вас всех быстрее, чем вы думаете». И вновь таким образом свидетельствует, что ему не просто известно о Том Самом Событии, как и Биллу с миссис Уизли, но также известно и о том, что будет в первом туре Того Самого События.

В принципе, учитывая, как любовно накануне Чарли штопал свою балаклаву, а также в целом его профессию, было не так-то трудно догадаться, почему это Чарли увидит детей совсем скоро. Но дети, увы, не догадываются. Впрочем, об этом еще будет сказано.

Занятно и то, что миссис Уизли, зная, чем занимается Чарли, нисколько не удивлена и вообще особо не волнуется: «Я бы пригласила вас на Рождество, но… ну, думаю, вы захотите остаться в Хогвартсе на… то или другое. Узнаете этим вечером, я думаю. Это будет очень здорово — кстати, я очень рада, что они изменили правила». Еще бы.

Итак, миссис Уизли известно о возрастном цензе, поэтому она убеждена, что все, за кого она беспокоится (четверо своих детей и Гарри с Гермионой, но в основном, конечно, близнецы и Гарри), попадут на То Самое Событие исключительно в качестве зрителей, не подозревая, что Дамблдору известно о возрастном цензе… скажем так, немного больше.

Не меньше остальных воодушевлен и Билл, который не прочь был бы и сам принять участие, но все, что он может, увы, — с тоской глядеть на поезд и обещать, что, вероятно, приедет посмотреть.

А что вообще, зададимся вопросом, Билл так долго делает в Англии? Ведь он работает в египетском филиале Гринготтса, неужели у них дают такие длинные отпуска?

На свои места ставит все его фраза о том, как Рита Скитер брала интервью у ликвидаторов заклятий. Похоже, в отличие от Перси, который о своих «передвижениях» по службе трубит на весь дом, Билл делает карьеру тихо и уверенно. Я имею ввиду, вряд ли Рита Скитер в порыве трудового энтузиазма слетала в Египет. Видимо, некоторое время назад Билла перевели из зарубежного филиала в главное лондонское отделение Гринготтса (скорее всего, это произошло в начале лета, ибо миссис Уизли до сих пор не может смириться с прической Билла).

Более того, Билл пользуется значительным авторитетом в банке («Никого не волнует, как я выгляжу, до тех пор, пока я приношу кучу золота»), раз ему еще и готовы предоставить отпуск в нужное ему время, что позволяет Биллу смело утверждать: «Я, может даже, возьму перерыв и приеду посмотреть…»

В общем, абсолютно ясно, что руководство банка не прогадало, взяв Билла к себе, но не обошлось ли тут без связей Дамблдора с Главным Гоблином? Оные связи, безусловно, имеются, и это ясно еще с 1991 года — стали бы гоблины позволять фотографировать ограбленный сейф? кроме того, история со счетами Сириуса в 1993, требования по оплате из которых принес кот (кот! гоблинов это не смутило, нет?), а еще ключ от сейфа родителей Гарри, который каким-то образом в 1991 оказался у Хагрида, а следовательно, у Дамблдора, и еще то, что миссис Уизли удалось спокойно снять деньги со счета Гарри летом 1994 без Гарри и его официального разрешения…

А что? Все красиво — Молли и Артур получают возможность чаще видеться со старшим сыном, кроме того, очевидно, что Дамблдор в преддверии второй войны начинает потихоньку стягивать самых сильных и надежных волшебников обратно в Соединенное Королевство, на важные посты в многочисленных организациях, необходимых стратегически да и просто на всякий случай.

Вот такие дела.

Тем временем поезд «Хогвартс-Экспресс» благополучно отходит от платформы, и Драко Малфой спешит устроить очередное представление, конечно же, позаботившись о том, чтобы его было прекрасно слышно.

Растягивая слова и усиленно работая на публику всеми своими «вы знаете» и «понимаете», Драко сообщает якобы друзьям, что его отец, оказывается, подумывал отправить его учиться в Дурмстранг, а не в Хогвартс, потому как, видите ли, Люциус знаком с директором, который не допускает в свою школу маглорожденных, однако, увы, «маме не понравилась идея, что я буду учиться в школе так далеко». Ну-ну.

Думается, разговор родителей был примерно таков: «А не отправить ли Драко в Дурмстранг? Я слышал, Игорь стал директором…» — «Люциус, не говори ерунды. Во-первых, слишком далеко, во-вторых… неужели ты действительно думаешь, что нашему сыну место в школе Игоря Каркарова?» — «Да, ты права. Хотя, конечно, Дамблдор, с его-то любовью к грязнокровкам…» — «Лучшее из зол…» А маленький Драко, как обычно, ни черта не понял и, повзрослев, стал понимать еще меньше.

Во-первых, и Люциус, и Нарцисса закончили Хогвартс — и в их время рядом с ними учились полукровки и маглорожденные, а Директором уже был Дамблдор. Люциус — не тот человек, который станет устраивать своему сыну тотально тепличные условия, напротив, с самого детства всячески пытается его маскулинизировать — с неизменным неуспехом, должна отметить.

Во-вторых, все-таки Люциус являлся членом Попечительского совета именно Хогвартса, и он вряд ли отправил бы сына в другое учебное заведение. Кроме того, мне слабо верится, что Люциус так уж сильно симпатизирует Каркарову и вообще стремится афишировать свою связь с запятнавшим себя Пожирателем. Тем более, Пожирателем-предателем, которому ума не хватило вывернуться на суде, поэтому он начал закладывать всех и вся.

В общем, не стал бы Люциус отправлять своего сына к такому скользкому трусу, как Каркаров, пусть даже ему каким-то образом удалось стать директором (и замарать не только свою, но и репутацию всей школы).

Ну и, естественно, велико мягкое влияние Нарциссы на мужа, которая отлично понимает, что под крылом такого человека, как Директор, которого боялся сам Реддл, Драко будет в наибольшей безопасности. Учиться нужно у врага. Тем более, победившего. Тем более, если он — враг наполовину, ибо Нарцисса, судя по всему, Дамблдору доверяет и — отдельно от мужа — ничего такого против него не имеет. Да и Снейп находится поблизости и сможет присмотреть за белобрысым бестолковышем (вот бы все удивились, если бы Драко попал в какой-нибудь Пуффендуй!) — вот уж на кого точно можно положиться.

Это понимает и далеко не глупый Люциус, которому жена любезно предоставила шанс скрыть истинные мотивы перед пожирательской общественностью («Почему сына не отдал в мою школу?» — «Жена настояла, Игорь») — ибо, как знаем, Люциус очень не любит открыто о них заявлять. Ну и — я уж молчу о том, что Драко в Хогвартсе есть удобное ухо Люциуса, через которое можно легко узнать все интересующие подробности школьной жизни.

Сыночек, конечно, всего этого не понимает. У этих двоих вообще поразительная способность друг друга ни капли не слышать и совершенно разные ценности, ориентиры и модели поведения. Драко, с детства неверно поняв «политику партии», для себя уже все выбрал и решил, причем выбрал неправильно. Проблема отцов и детей в полный рост, помноженная на непригодность Люциуса как отца и истерическое желание Драко быть таким же, как папа, не выяснив предварительно, что ж там с папой-то на самом деле происходит.

Не удивительно, что Драко запутался в трех совах, учитывая, что Люциус, занятый своими играми, очевидно, сына-то практически и не видит. А тут еще мамино ощутимое влияние… Тяжело ребенку, в общем.

Вспомним, как окончился предыдущий учебный год. Люциус, по сути, проиграл войну за гиппогрифа и, желая унизить Дамблдора, сам остался с носом. Драко же, виртуально получив по морде от Гермионы и ее Маховика, оставалось только лечь, раскидав руки-ноги, и плакать, ибо ему не только не удалось ударить по Гарри, а и вообще упорно чувствуется, что Гарри-таки его обошел. Я имею ввиду, снова. Еще и эта странная история с Блэком, в которой снова мелькает Поттер… В общем, малфоевское (обоих) самолюбие корчится в смертных муках.

И тут начинает покалывать Метка.

«Ничего-ничего, сынок, даю слово, мы отомстим! — злобно потирая ладошки и белобрысую голову Драко на манер Доктора Зло, сообщает Люциус. — Смотри, как надо!»

Далее следует всем известное групповое дефиле Пожирателей.

«Ага! — радостно думает маленький Драко. — Так вот, в чем сила!» — и бежит копировать папу.

Совершенно верно, Драко за лето успел круто сменить тактику, почувствовав, как здорово быть причастным к настоящей силе, с которой нужно считаться. Выбрав в качестве идеологической базы старую песенку о чистоте крови, которая когда-то объединила отцов, сын начинает формировать команду сыновей, которая в будущем, по его плану, должна стать силой, способной то ли запугать, то ли заставить уважать, то ли править — этого Драко еще не решил, хотя, в целом, боятся — значит, уважают, не так ли? Идеально.

А главное — замечательный новый способ обратить на себя внимание Гарри (которому в лесу во время дефиле Пожирателей он вновь, фигурально выражаясь, протягивает руку; а Гарри — вновь! — ее отвергает). Чтобы тот наконец понял, как просчитался, выбирая себе друзей, и побежал сдаваться, каяться и проситься в компанию. Компания, правда, формируется из тех же слизеринцев, с теми же антимагловскими принципами, еще глубже, чем перед началом первого курса, противными Гарри, так что ничего особо оригинального в этом нет, все к тому и шло.

Далее следует хвастливая речь, посвященная Темным искусствам, о которых сам Драко еще не имеет ни малейшего представления, зато знает, что папа с ними точно связан — однако Гермиона в который раз обыгрывает несчастного мальчика, просто закрыв дверь купе.

Довольно нескоро Драко поймет, что его уже давно не слушают… а Рон тем временем спокойно может помечтать: «Ах, подумайте о возможностях! Было бы так легко столкнуть Малфоя с ледника и представить это, как несчастный случай… жаль, что мать его любит…» Да, Рон даже не представляет себе, как сильно Нарцисса любит Драко…

Невнимания подобного уровня к себе любимому («Это что же получается? Сначала они ни разу не взглянули на меня на Чемпионате, теперь вот дверь захлопывают… да как вы смеете!») Малфой простить не может и при первой же удобной возможности заявляется в купе, дабы устроить скандал на тему «Почему вы закрыли дверь?!» — естественно, не один.

Увы, темы все те же из года в год — бедность семьи Уизли — в различных вариациях.

Является мальчик с целью, видимо, более-менее конкретной: выяснить, планирует ли Гарри участвовать в Том Самом Событии, вероятно, не до конца решив, что же делать ему самому — хоть бери да ввязывайся, лишь бы от Гарри не отстать в случае чего.

Однако Малфой наталкивается на нерв получше: «Не говорите, что не знаете! У тебя же отец и брат в Министерстве, и ты не знаешь? Мой бог, мой отец рассказал мне сто лет назад… услышал от Корнелиуса Фаджа. Но, конечно, отец всегда общался с высшими чинами в Министерстве… может, твой отец слишком незначителен, чтобы знать это, Уизли… да… они, наверное, просто не говорят о важных вещах, когда он рядом…»

Это — удар по самолюбию Рона посерьезнее прочих, кроме того, снова задеты интересы семьи, и Рон сильно переживает. Гермиона реагирует гораздо умнее. Ее советы («Не позволяй Малфою доставать тебя» и «Никогда не воспринимай всерьез то, что говорит Драко Малфой») в очередной раз показывают уровень взрослости девушки. Пожалуй, только она так полно понимает, что сам Малфой из себя ровным счетом ничего не представляет, сам он еще ничего не достиг и во всем, что делает, пытается подражать отцу. А кто его отец — все прекрасно знают. Вот и сделай, Рон, пожалуйста, соответствующие выводы.

Все это очень скоро повторится, и, когда Гарри попадет в переплет, именно Гермиона первой сделает правильные выводы.

Меж тем, поезд прибывает в Хогсмид, Хагрид по традиции везет первокурсников на лодках через Озеро, хотя проливной дождь к такому занятию явно не располагает, Пивз встречает студентов ледяным душем водяных бомб, руководствуясь железной логикой «Они ведь все равно мокрые!» (Пивз, кстати, явно не в духе — сначала выразил желание присутствовать на пире, затем выслушал отказ Кровавого Барона, затем разнес полкухни, перепугав эльфов, теперь вот получил строгое предупреждение от выскочившей из Большого Зала профессора Макгонагалл… то ли погода так на полтергейстов действует, то ли они предчувствуют что… а зачем вообще ему понадобилось проситься участвовать в пире? Я имею ввиду, ни с того ни с сего… Ладно, отложим этот вопрос), Макгонагалл тоже не в духе и руководит уборкой холла, Почти Безголовый Ник сияет, студенты болтают, Колин Криви угрожает Гарри, что Дэннис поступит в Гриффиндор, Гарри и Гермиона оглядывают преподавательский стол, Ник упорно молчит о новом преподавателе Защиты.

Профессора Флитвик, Стебль и Синистра беседуют, Снейп со зловеще-каменным выражением лица напряженно сидит, уставившись в пространство — по левую руку от него пустует место профессора Макгонагалл, далее сидит Дамблдор.

Походя замечу, что профессора Макгонагалл нет в Зале уж больно долгое время — убрать потоп в холле можно за одну секунду. О нет, я вовсе не настаиваю, что она воспользовалась первой же возможностью уйти подальше от обиженных друг на друга мальчиков, наэлектризовывающих атмосферу, и ни капли не утверждаю, что ее раздражение на Пивза и на студентов вызвано на самом деле тем, что происходило в Большом Зале до прибытия учеников. Например, гнетущей тишиной. Или чем-то вроде: «Минерва, передайте, пожалуйста, Северусу…» — «Альбус, я не сова!» Ни в жизнь.

В центре за столом восседает профессор Дамблдор — в великолепной темно-зеленой мантии, расшитой звездами и полумесяцами. Соединив кончики пальцев и положив на них подбородок, Дамблдор глядит в потолок, на черные и фиолетовые тучи и ветвящиеся по небу молнии, будто мыслями находится где-то очень-очень далеко.

Хорошая такая картина в целом — Дамблдору для завершения образа не хватает лишь нимба над головой и маленьких белых крылышек за спиной. И еще бегущей строки где-нибудь на уровне груди: «Я здесь ни при чем», — обращенной то ли к Гарри, то ли к Снейпу, который, кстати, потому и сидит с таким лицом, что шутку с темно-зеленой мантией и уровень «ни при чем» Дамблдора оценил.

Впрочем, все это лирика. Мысли Дамблдора и правда блуждают, и вот чтобы разобраться с тем, где именно они блуждают, надо будет хорошенько поработать над сочинением «Как Альбус Дамблдор провел лето».

Прежде чем начать писать сочинение на заданную тему, еще раз вернемся к двум главным принципам Игры: во-первых, это принцип минимальной осведомленности Директора (Дамблдор знает о чем-то только тогда, когда ясно, что не знать об этом он не может — не следует путать Директора с Богом) и, во-вторых, хронологический принцип — мы стараемся рассматривать события в порядке их следования, а не в том порядке, в котором мы узнаем о них (впрочем, иногда сохраняя интригу).

По сути своей для Дамблдора Игра-3 закончилась с наступлением 7 июня, когда стало понятно, что Питер сбежал, а Сириус так и не сможет восстановить свое доброе имя. В тот же день началась подготовительная стадия Игры-4, которая продолжалась все лето.

За шуткой Дамблдора о прибавке жалования Трелони за то, что она сделала уже второе настоящее предсказание, скрывались не совсем веселые мысли о пересмотре методов обучения и воспитания Гарри. Что, следует отметить, занятие не очень уж легкое, поэтому Дамблдор с грустью отмечал про себя, что лета у него не будет. А жаль. Директор, как знаем, не прочь побаловаться не только лимонными дольками.

Однако, чтобы успешно Играть, следует побороть свои человеческие слабости. Близится крушение хрупкого мира волшебников, Реддл «восстанет вновь, еще более великий и могущественный, чем когда-либо прежде» — и на эти слова пророчества следовало адекватно реагировать сразу. Ибо, если ничего не делать, они сбудутся.

Мотивы и методы ведения Игры, безусловно, становятся жестче и требовательней. Дамблдор все больше вынужден сам выходить на поле против обретающего плоть противника (закончится этот выход впечатляющим полетом с Астрономической башни) — но в целом Директор принимает нравственный кодекс Люпина и старается Играть морально чисто и безупречно настолько, насколько это возможно в принципе.

Все дальнейшие события предлагаю рассматривать с учетом этого тезиса, иначе Игра вообще потеряет смысл и станет казаться, мягко говоря, неясной и противоречивой.

Таким образом, в общем и целом, действия Дамблдора после ночи 6 июня развиваются в двух основных направлениях: слежка за Хвостом и беспомощным Томми и, конечно, подготовка Игры-4 — со всеми вытекающими (ибо надо ж уметь расставлять шахматы, это — основа Игры).

С подробного рассмотрения этих направлений мы и начнем наше сочинение, оговорившись в предисловии еще один — последний — раз: хоть изначально первый ход и сделал Дамблдор, в дальнейшем инициативу перехватил Реддл, поэтому многие действия Дамблдор стал совершать в ответ на телодвижения томовых отростков. Ибо всякое действие, как известно, имеет свое противодействие — а Директору в скорости реакции и гибкости мыслительного не занимать. За сим — покончим с предисловием и приступим к Игре.

Итак, первый ход Директора — организация немедленной слежки за только что сбежавшим Хвостом. Я не настаиваю, что именно за высунувшей от галопа язык крысой — но мы же не можем отрицать, что Дамблдору известно, куда направился Питер. Собственно, вариант один из одного, ибо куда ему еще идти и под крылом кого спасаться, как не к укрывшемуся давно и прочно в лесах Албании Реддлу? В самом деле, не к Уизли же.

То, что Реддл, точнее, то, что от него осталось, всякий раз, лишившись тела (своего или чужого), стремится укрыться именно в Албанских лесах, известно всем, кто в теме. Связано ли это с природными особенностями, к примеру, очень густыми лесопосадками, где удобно прятаться, или с личными воспоминаниями о месте — Реддл, увы, так и не объяснит даже Пожирателям.

Как бы то ни было, но, вновь вернувшись в албанские леса после неудачи с Философским камнем, Реддл потратил массу времени, пытаясь проделать работу над ошибками, пока Дамблдор через своих осведомителей получал подробные отчеты о чертыханиях Темного Лорда в лесах и посмеивался над его мыслительным, уминая дольки.

А, собственно, в чем была ошибка Реддла? Ну, я имею ввиду, кроме того, что он — Реддл?

В своем знаменитом монологе на кладбище Том подробно объяснил, в чем, по его мнению, ошибся (вообще, давайте же вновь восхитимся тем, как Темный Лорд в любой своей ипостаси неизменно доводит до сведенья общественности свои гениальные планы — и не менее гениальное их выполнение; очень полезная для нас привычка). Он не просчитал того, что жертва Лили может спасти Гарри не один и не два раза.

Но почему Тому было не воспользоваться тем же Квирреллом в ритуале «кость-плоть-кровь»? Почему он использовал предоставленный ему шанс не по назначению и вместо того, чтобы вернуть себе тело, вселился в чужое, по опытам со зверюшками в албанском лесу зная, что тела, которые он использует, долго не живут?

Вариантов два. Либо пущенный Дамблдором слух о наличии в Хогвартсе Философского камня сработал на Реддла как на ворону, неодолимо тянущуюся ко всему блестящему, либо Квиррелл попросту струсил и пообещал Тому найти другой способ его воскресить. Либо, конечно, Том не знал о ритуале, когда встретил Квиррелла, но в подобное верится слабо.

Вдвоем они с Квирреллом прибыли в Британию, где Дамблдору стало известно о контакте своего умного, но падкого на славу и силу педагога со своим умным, по падким на силу и бессмертие бывшим ученичком, и Директор, хихикая в усы, подсунул информацию о Камне Квирреллу.

После неудачного ограбления Гринготтса (о чем, вестимо, Дамблдору в красках рассказал Дедалус Дингл), Реддл вселился в Квиррелла. Не прошло и года, как жизненные силы последнего стали заканчиваться, и Реддлу в спешке пришлось придумывать, как бы избежать преждевременной кончины своего слуги — он толкнул Квиррелла на убийство единорогов, чем обрек и его, и себя на вечно проклятую жизнь.

Флоренс, конечно, так и не рассказал Гарри, в чем именно заключается проклятье, но мне видится, что где-то именно с того момента Том и начал, выражаясь по-простому, линять мозгом. В самом деле, как грамотно определил Гарри еще в 11-летнем возрасте, лучше смерть, чем вечно проклятая жизнь.

Как показал эксперимент, даже кровь единорогов не способна защитить Реддла от силы, которую Лили передала Гарри. Квиррелл умер, едва Том покинул его тело, а сам Том, слабый, как прежде, вернулся в Албанию, продолжил третировать зверюшек и поклялся сделать все, чтобы стать сильнее в следующий раз, если судьба предоставит ему шанс, и преодолеть материнскую защиту Гарри — а вместе с нею и проклятье единорогов. Он собрался вернуть свое тело, используя кровь мальчика — только вот в процессе выполнения своего плана снова набирался сил с помощью крови единорогов!..

Нет, хватит, чего уж углубляться, знаете ли. Главная ошибка Реддла в том, что он — Реддл. И он так ничему и не научился…

Но вернемся к хронологии. Итак, Дамблдор знает, что, согласно второму пророчеству Трелони, с помощью своего слуги, сбежавшего 6 июня до наступления полуночи, Реддл вернет себе силу и станет еще более ужасным. Дамблдор знает, кто этот слуга — Хвост (и нечего умножать сущности без необходимости и приплетать сюда Барти-младшего). Следовательно, Директору известно, что после своего побега Питер отправится в место временного обитания концентрации того, что раньше называлось Томом Реддлом. В Албанию, то есть.

Самое замечательное, что Дамблдору даже делать с этим фактом ничего не надо.

Известно, что средняя скорость обычной садовой крысы составляет 10 км/ч, а расстояние от Хогвартса до Албании — около 1975 миль. То есть, чтобы попасть в Албанию, Хвосту понадобится минимум 13,5 дней, при условии, что он будет бежать, не останавливаясь даже перекусить. Вот, а вы говорите, зачем нужна эта математика.

Конечно, есть вариант, что Хвост трансгрессирует или воспользуется Порталом или метлой. Понятия не имею, способны ли анимаги трансгрессировать, приняв свою анимагическую форму, но мне почему-то кажется, что нет. Кроме того, трансгрессия на огромные расстояния и в неизвестное место скорее невозможна, чем возможна. Метлу Хвост не станет использовать как минимум из страха быть увиденным кем-то, кто может его (ну вдруг? он только что был на волосок от разоблачения — да ему звуки погони мерещатся в каждом шорохе листвы) узнать. Чтобы наколдовать Портал, насколько знаю, нужно точно представлять себе точку, в которой этот Портал приземлится.

Короче говоря, возможно, Хвост помогал себе трансгрессией, пока мог, но большую часть пути он, я все-таки ставлю на это, проделал пешком в облике крысы. Так что бежал до Албании плюс-минус две недели.

Дамблдору в это время оставалось лишь расслабиться и предупредить своих албанских осведомителей, чтобы начинали высматривать подозрительную крысиную активность примерно с 20 июня.

За время, пока Хвост бежит навстречу тому, в ком видит единственное спасение своей облезлой шкуры, Дамблдор сможет поработать со своей Игрой. Чем он и занимается — к тому моменту, как Хвост добирается до Реддла (июнь-начало июля — знатный срок), Дамблдор полностью подготавливает новую Игру. Подробнее в ее сути и хитросплетениях мы разберемся чуть позже, пока лишь отметим, что Директор улаживает вопросы организации Турнира Трех Волшебников в Министерстве и приглашает на должность нового преподавателя Защиты от Темных Сил Аластора Грюма — тоже официально. А знаем мы это потому, что это знали Реддл и Хвост.

А они знали это (и тут после двух ходов Директора в Большую Игру вступает Жизнь), потому что это было известно Берте Джоркинс.

По весьма сдержанному и, как всегда, отличающемуся толерантностью заявлению Сириуса, Берта была «идиоткой». Перси сказал, что ее перебрасывали из Отдела в Отдел прежде, чем она оказалась под начальством Бэгмена в лето 1994.

Однако перед тем, как оказаться в Отделе Бэгмена, Берта работала вместе с Краучем — я сомневаюсь, что Крауч стал бы брать к себе безнадежную идиотку. Скорее всего, Берта была чересчур любопытной — это раздражало Сириуса, за это же она получила от неизвестного мальчишки заклятье в школе, когда дразнила его, что расскажет, как он целовался с Флоренс (из воспоминаний Дамблдора) — и я не удивлюсь, если этим мальчишкой окажется сам Сириус.

Берта работала с Краучем до того момента, как узнала его семейную тайну, придя к нему домой с какими-то бумагами и в отсутствие Бартемиуса подслушав разговор Винки и Барти. Между прочим, Берта оказалась достаточно умна, чтобы понять, с кем именно, спрятанным под мантией-невидимкой, разговаривает Винки.

Когда пришел Бартемиус, идиотизм Берты действительно взыграл — притом, в полную силу. Она стала его шантажировать (по поводу чего? повышения зарплаты? наверняка ведь насчет какой-то мелочи), и Крауч наложил на нее сильнейшие чары Забвения — настолько сильные, что бедная Берта повредилась в памяти. С тех пор-то и пошла про нее слава, будто у нее «голова, как дырявый котел».

От греха подальше Крауч вышвырнул Берту из своего Департамента, и она досталась Бэгмену. Не имею доказательств, но уж очень хорошо укладывается: все это произошло незадолго до летних событий, и Барти, стараясь обезопасить себя по максимуму, посоветовал Бэгмену отправить Берту в отпуск. Чем раздолбай-начальник и занялся. Только так я могу объяснить, зачем Бэгмену понадобилось давать отпуск своему сотруднику в самый разгар подготовки к финалу Чемпионата мира, когда каждый Министерский работник был на счету.

Согласно признанию Людо, Берта успела доехать до Албании, «там она виделась с двоюродным братом. После поехала на юг к тетке и на пути исчезла».

Тем временем, то есть где-то в начале июля (14 августа Перси заявляет, что ее нет уже «больше месяца»), Хвост, решив промочить горло для храбрости в албанской местности в один из дней напряженных поисков, забрел в одну из придорожных гостиниц возле леса, в котором Реддл временно снимал жилплощадь. Где и влетел лоб в лоб в Берту Джоркинс.

Кто был больше ошарашен внезапной встречей, я не знаю. Полагаю, Берта могла счесть это забавным — встретить старого, вроде умершего однокашника. Зачем одинокая женщина пошла в какую-то придорожную гостиницу (не могла сразу трансгрессировать к тетке?), мне тоже не ясно. Возможно, надеялась перестать быть одинокой.

Как бы то ни было, дальше в соответствии со старой русской пословицей сей Варваре произвели малоприятное отрывание носа — и за проникновение в семейную тайну Краучей, и за согласие на романтическую прогулку с Хвостом, в ходе которой он, небось, обещал рассказать ей о своих невероятных приключениях в статусе «умершего бедного Питера».

Сразу хотелось бы отметить, что я на данный момент еще не состою на учете у психиатра и не склонна видеть в этом Игру — я имею ввиду, Дамблдор Берту никуда не посылал и уж тем более никоим боком не причастен к тому, что с ней стало. Сама, все сама… Директор на тот момент вообще не знал, что там с Бертой происходит (ибо нет никакой информации, что осведомители Дамблдора засекли в гостинице Хвоста или Берту). Впрочем, узнает довольно скоро — все Министерство об этом станет сплетничать, а возможность услышать сплетни Министерства у Дамблдора имеется и личная, и через многочисленные уши (взять хотя бы мистера Уизли).

В общем, Хвост, выказав недюжинные магические способности, в одиночку справился с бедной женщиной и поволок ее к Реддлу в качестве своеобразного подарка, пытаясь таким образом заслужить прощение у хозяина. Совершенно ясно, что Берта с этого момента была обречена.

Надо сказать, с точки зрения Реддла, подарок оказался отменным — полагаю, чем больше его останки вели «допрос» сотрудницы Министерства, тем в больший восторг они приходили. В итоге, лишив Берту рассудка, Реддл узнал конкретно следующее:

— в Хогвартсе состоится Турнир Трех волшебников, в котором, помимо учеников Хогвартса, примут участие студенты Шармбатона и Дурмстранга (надо полагать, икалось Каркарову в тот теплый летний вечер очень сильно);

— для участников введен возрастной ценз — запретная линия вокруг Кубка Огня не подпустит к Кубку учеников, не достигших совершеннолетия;

— последним заданием Турнира будет лабиринт;

— на свободе находится горячо преданный Реддлу и далеко не глупый Пожиратель Смерти;

— на должность преподавателя Защиты приглашен старый друг Дамблдора Аластор Грюм;

— вечером 15 августа состоится финал Кубка Мира по квиддичу, на организацию и соблюдение безопасности во время которого брошены все Министерские силы;

— в данный момент и до конца Чемпионата по стране рыщут мракоборцы, поэтому лучше будет не высовываться.

На основании полученных от Берты сведений Реддл разработал План и, не сходя с места, приступал к его поэтапной реализации: вернуться в Англию, найти Барти-младшего, атаковать Грюма, поменять их с Барти местами, используя заранее приготовленное Оборотное зелье, отправить Барти под видом Грюма в Хогвартс и ждать, пока Гарри с помощью Барти выиграет Турнир и перенесется на кладбище к Реддлу, чтобы тот смог использовать кровь мальчика для своего возрождения.

Всем хорош сей План, кроме одного — в одиночку его не реализовать.

Вселиться в тело Берты уже невозможно — и ее тело, и ее память безвозвратно повреждены, Реддл готов убить ее, едва появится физическая возможность. Разгуливать в облике считающегося погибшим Хвоста — прямой путь к возникновению подозрений, совершенно точно оканчивающихся Азкабаном.

Да, отсутствие тела доставляет Реддлу массу проблем, поэтому он принял решение вернуться к рудиментарному состоянию своего прежнего тела, используя пару заклинаний собственного изобретения, яд Нагайны (скорее всего, нашел ее в тех же лесах) и кровь единорогов — а также посильную помощь Хвоста, чего уж тут.

Только после получения тела и, надо полагать, некоторого накопления сил, Реддл убил Берту собственной палочкой, извлеченной Хвостом в ночь трагедии из-под обломков дома Поттеров в Годриковой впадине — это ее первое убийство после убийства Лили и Джеймса.

Далее — месяц потратился на приготовление Оборотного зелья (уж не знаю, где Том и Питер достали все ингредиенты). И вот, наконец, в ночь с 12 на 13 августа Реддл, собрав корзинку, котомку, картонку, банки, склянки, Хвоста и Нагайну, отправился в Англию.

Не думаю, что вся компания топала в старый дом Реддлов пешком (в случае некоторых — ползком) через всю страну. Во-первых, это опасно, во-вторых, зачем, если Реддл уже вполне был в состоянии создать Портал? Хвост, ясное дело, не мог это сделать, ибо не представлял себе, где находится дом в Литтл-Хэнглтоне, трансгрессию того жалкого нечто, чем являлся Реддл, я плохо себе представляю, а метел, камина и Летучего пороха в албанском лесу почему-то не оказалось. Итак — Портал. В ночь на 13 августа Том и его свита осели в старом фамильном доме.

(Должна вообще-то признать, что в условиях голодания, антисанитарии, социальной изоляции и при минимуме подручных средств Том всю дорогу выкручивается довольно ловко, используя малейший шанс. Когда какая-то темная душа упряма настолько в своем желании не только день за днем поддерживать в себе жизнь и заставлять себя искать пути к дальнейшему существованию, но еще и вернуть себе былые силы, нужно быть уверенным, она своего добьется, и тогда всем придется очень несладко. Прав был Дамблдор.)

В доме отца Реддл намеревался пробыть «неделю, может, больше», пока не закончится Чемпионат, потратив это время на восстановление сил после транспортировки своей тушки в Англию и, возможно, доделывая Оборотное зелье. В первую же ночь своего пребывания в Англии Том убил Фрэнка Брайса и, надо полагать, еще долгое время находился в полном восторге от осознания своей гениальности, прокручивая в голове великолепный План. А заодно и доделал свою коллекцию крестражей.

И все было бы ничего, если бы Реддл хоть на миг перестал свуниться с себя любимого и учел три очень важные вещи: во-первых, есть Дамблдор, и он не дурак; во-вторых, этот «маглолюбивый придурок» имеет привычку читать магловские газеты и вообще одинаково внимательно анализировать события, происходящие как в магическом сообществе, так и в мире маглов; в-третьих, любая сильная эмоция находящегося рядом Реддла мигом бьет болью в шраме Гарри — а Том в ночь своего возвращения, безусловно, испытывал триумф. Ну и есть еще не менее чувствительные Метки на руках Пожирателей, один из которых (Снейп) вообще-то работает с Дамблдором.

Зададимся вопросом, мог ли кто-нибудь, зная заранее, куда смотреть, не заметить странной активности в албанских лесах? Около месяца по ним шнырял как минимум Хвост: поесть, убить единорогов, достать ингредиенты для зелий… Использование Реддлом мощных заклятий собственного производства, равно как и Смертоносного проклятья, и заклинания сотворения Портала не могли остаться незамеченным («магия всегда оставляет следы»).

Куда именно ведет Портал, в целом, догадаться тоже было несложно — в Англии Тому больше пойти некуда, кроме как в дом своего отца. Тем более, что в первую же ночь в магловском доме, где магия не использовалась уже около полувека, Реддл умудрился засветиться использованием не чего-нибудь, а Смертоносного проклятья. Кроме того, даже если предположить, что Директор в ту ночь смотрел в другую сторону, Реддл и Хвост обретались среди маглов более недели, не стесняясь, используя магию — в том числе и довольно сильное Темное заклинание для сотворения крестража — что просто не могло остаться незамеченным. Опять же, если знаешь, куда смотреть.

Касаемо пункта второго. Не вполне ясно, когда именно Дамблдор узнал из газет об исчезновении Фрэнка Брайса — однако ясно, что это имя сказало ему значительно больше, чем прочим. Знал он, и где жил Фрэнк последнее время. Вне сомнений, Директор оповестил об исчезновении Фрэнка Фаджа (может, сразу, может, чуть позже) — однако Фадж это «к большому сожалению, не считает особенно важным, поскольку исчез магл». Ну, скажем так, Фадж вообще не считает вещи важными, если думает, что они не касаются напрямую его возможности сохранить кресло Министра.

Таким образом, пока в компании Реддла молчаливо предполагалось, что Дамблдор — полный идиот, Директор внимательно следил за тем, что происходит, делал верные выводы и пытался (иногда безуспешно) своевременно реагировать. «Годы восхождения Волан-де-Морта к власти были отмечены исчезновениями», — сообщит Гарри Директор накануне третьего тура. Квиррелл, Хвост, Фрэнк — наконец, Берта. (И будет еще Крауч-старший.)

«Берта Джоркинс исчезла бесследно в месте, где Волан-де-Морт совершенно точно обитал последнее время», — скажет Дамблдор. Я более чем уверена, что об исчезновении Берты Директор узнал одним из первых — вероятно, через Артура. И, более того, именно Дамблдор с начала июля (исчезновение Берты) до середины августа упорно настаивал — иногда сам, иногда через мистера Уизли — чтобы Бэгмен немедленно начал ее поиски.

В принципе, по существу, Дамблдору не столь важны были результаты поисков, он был заранее в них уверен — если Директор следил за Хвостом (а он следил), то знал, что тот нашел Реддла. Знал он, что след Берты пропал в лесах Албании — месте, где обитал Реддл. Связать сие воедино, право же, не сложно, равно как и то, что Реддл способен сделать со случайно попавшим к нему в руки одиноким Министерским работником — постараться узнать как можно больше о том, что происходит в Министерстве, и убить.

Итак, поиски Берты не помогли бы Директору узнать абсолютно ничего нового — и, тем не менее, он активно продолжил капать и Фаджу, и Бэгмену, чтобы они начали действовать. А потом и вовсе (недоказуемо, но слишком хорошо ложится) слил информацию о пропавшем сотруднике рыщущей по Министерству в поисках сенсации Скитер — и вот тогда, наконец, Министерство стало шевелиться.

Тело, конечно, вряд ли найдут — у Реддла для таких случаев теперь появилась Нагайна — но Дамблдор мог об этом и не знать. Так зачем ему было необходимо, чтобы Берту принялись искать?

Во-первых, если остается хоть один шанс на то, что ее можно еще успеть найти живой, им следовало воспользоваться. И, во-вторых, тучи явно и быстро сгущались, что люди не сильно хотели замечать — чем больше неясностей свалится на голову Министерства сейчас, тем легче будет убедить его в возвращении Реддла потом. В том, что он возвращается, Дамблдор и не думал сомневаться.

Смерть Фрэнка была глупой прихотью Тома. С Бертой же все сложнее, и Дамблдор педантично выстроил совершенно правильную логическую цепочку: Берта, как сотрудник Министерства, особыми познаниями в легилименции не обладающий (как-никак, бывшая ученица, о чих способностях Директору должно быть известно), есть, несомненно, ценный источник информации для Реддла.

Через нее он как минимум узнает о Чемпионате («Хорошо, — подумал Директор. — До окончания Кубка Мира они с Хвостом дергаться не будут. Но дополнительная охрана не помешает») и о Турнире. С большой вероятностью, Директор предполагает, Реддлу также отныне известно и о назначении Грюма на должность преподавателя в Хогвартсе — все Министерство кипит на эту тему, подогреваемое статьями Риты. В целом, это — всё, но и этого достаточно.

Кроме прочего, благодаря Дамблдору, Реддл подробно ознакомлен с методами защиты Гарри в замке и за его пределами, а также — с некоторыми способами ведения с Гарри некоей Игры. Дамблдор вполне мог предполагать, что Реддл додумается, что организация Турнира в этом году и есть новая Игра Директора.

Также однозначно дано: Том попытается добраться до Гарри. Каким образом в достижении этой цели он использует полученную от Берты информацию, ясно не совсем, поэтому Дамблдор может пока расслабиться, просто подождать и быть начеку, чтобы вовремя среагировать на очередной прокол Реддла, который, несомненно, последует.

Наконец, убийство Фрэнка Брайса косвенно указало на то, что уже к 13 августа Том обладал достаточной силой и, вероятно, неким подобием тела — при условии, конечно, что Фрэнка и Берту убил не Хвост (что вряд ли возможно, ибо Питер очень уж избегает необходимости напрямую марать руки, да и Реддлу нужно было доказать подчиненному, что он еще много чего могёт, и не отсырел еще порох в пороховницах).

А еще Дамблдору должно было стать очень любопытно, по какой это причине Бартемиус Крауч, уволивший Берту из своего Департамента и передавший ее, можно сказать, на попечение Людо, самолично взялся едва ли не курировать ее поиски. Ну или, по крайней мере, напоминал Людо о необходимости их начать почти столь же часто, как и сам Дамблдор.

Нет, конечно, зная всю историю, лично я могу сказать, что тоже бы бегала и накладывала везде выразительные кучки, если бы человек, в чертогах памяти которого спрятана информация о моей страшной семейной тайне, вдруг взял бы да исчез — но вот Дамблдору должно было стать по крайней мере немножко интересно, чем, с точки зрения Крауча, может быть так важна Берта, что он постоянно капает Людо начать ее поиски. Ибо Дамблдор — все ж не Перси, он в теплую любовь Крауча к бывшей подчиненной верил, мягко говоря, с трудом. Что ж, как известно, иногда, чтобы правда раскрылась, стоит набраться терпения и немного подождать.

Наконец, третье, о чем не подумал Реддл — его связь с Гарри. 13 августа мальчик проснулся от боли в шраме, о чем немедленно написал Сириусу: «Мой шрам болел снова», — ни слова о самом сне, но, в целом, и этого достаточно. По признанию самого Дамблдора, Гарри — «не единственный, кто пишет Сириусу». Итак, Директор узнал о том, что у Гарри заболел шрам.

Зная Директора, можно предположить, что он уверен: одной болью в шраме дело не закончилось. Но, поскольку Гарри — мальчик недоверчивый, пытаться выведать у него что-то большее не имело смысла. И, хотя из-за того, что Дамблдору доподлинно не было известно о сне, и он не знал о том, насколько силен Реддл и в чем заключается его гениальный План, Директор пропустит несколько ходов, в целом информация оказалась весьма полезной. Том в Англии и испытывает какие-то сильные эмоции (еще бы — дом ненавистного отца, унизительная слабость, предвкушение грандиозного исполнения не менее грандиозного плана, убийства…) — первый сигнал о соединении сущностей подан.

Том, скорее всего, обрел какое-то тело, ибо Гарри начал его чувствовать. Хорошо. В смысле, плохо — но хорошо. Чем хуже, тем лучше. Конечно, если бы Дамблдор узнал о сне, он бы понял, что пока Гарри видит все со стороны — затем станет хуже, будут глаза змеи, будут глаза самого Реддла…

Пока же Директору пришлось весь август играть в крайне увлекательную игру под названием «Удержи Сириуса На Месте», ибо совершенно ясно, что Сириус после известия о том, что у Гарри болит шрам, готов был немедленно бросить своих блондинок и заявиться в Хогвартс/на Тисовую/в Нору/на Чемпионат (о, вот было бы круто!) спасать крестника. Неважно, от чего. Да хоть бы и от вейл. По ходу разберемся.

Хорошо хоть, что рядом с Сириусом находился Люпин (ясно по степени мохнатости их совместных писем, о которой — позже), посчитавший, видимо, резонным уведомить Дамблдора о том, как сильно обеспокоен Сириус. Так что Директор, спасибо Люпину, успел вовремя убедить Звезду в том, что пока еще совсем по нему не соскучился.

Однако в то же время оба, и Дамблдор, и Люпин, вынуждены признать, что Гарри без Сириуса будет крайне нелегко — учитывая, с чем мальчику придется столкнуться в Турнире. Кстати, я уверена, что об участии Гарри Сириус предупрежден — и крайне поддерживает это крутое приключение. Люпин, чуть более знакомый с методами воспитания Дамблдора, смотрит с сомнением, но молчит, видя бесспорную этическую чистоту плана.

Кроме прочего, учитывая, что ситуация на фронте и впрямь становится серьезной, Дамблдор понимает, что держать Сириуса в постоянном отдалении и неведении — крайне опасно и чревато непредсказуемыми последствиями. Так что, конечно, Директор осознает, что в Игре-4 без Сириуса не обойтись, поэтому придется разрешить ему рано или поздно вернуться в страну. Иначе он вернется сам и без разрешения. Он у нас птица вольная.

Однако переезд Сириуса и Люпина в Хогвартс в год, когда в школе будут находиться высокие чины Министерства — дело как минимум глупое. Второго такого относительно удачного Финала, как в прошлом году, может и не быть. Хорошенько все взвесив, Дамблдор принял истинно дамблдоровское решение, о котором — позже.

Пока лишь отмечу, что Директор, вдоволь понаслаждавшись видом тропических птиц с письмами от Сириуса, влетающих не только Гарри в окно на Тисовой, но, полагаю, и самому Директору в кабинет, таки решил сделать Звезду полноправным (ну почти) участником Игры и одним из членов своей команды. Чтобы тот хотя бы общественно полезным делом занимался, а не срывал Директору все планы.

Более того, именно в этот период Сириус был назначен конфидентом Гарри и занял место преподавателя Истории современного Пожирательства — благо, опыт богатый, Азкабан снабдил подробностями, так что пусть Звезда знакомит мальчика с историей падения Реддла и его слуг, это будет полезно. Всем.

Таким образом задержав Сириуса и Люпина с блондинками, Дамблдор выторговал себе относительно спокойный (по крайней мере, беззвездный) остаток лета.

Сириус тем временем, круша шезлонги и зонтики, кричал на весь пляж: «Ураааа!» — распугивая блондинок, отплясывая вокруг Клювокрыла, подбрасывая в воздух и даже иногда соизволяя словить Люпина, который сдержанно улыбался, прекрасно понимая, что такое — Играть у Дамблдора.

Но Сириус радовался, ведь он в деле, а что может быть лучше этого? Едва Дамблдор даст сигнал, они поедут в Англию вместе — Сириус и Люпин. Да, я полагаю, весь этот год они проведут вдвоем — Люпин Сириусу очень нужен. Кроме того, он нужен и Директору, приведшему методы ведения Игры в соответствие с Кодексом Люпина — Римусу полагается следить, основываясь на своем опыте бывшего Игрока, чтобы Сириус, Игрок еще не опытный, не допустил сбоя в Игре.

Так что Люпин остается с командой Дамблдора и весьма активно действует на правах свободного Игрока — а периоды полнолуния… ну что ж, у Люпина есть богатый опыт скрывать свою маленькую пушистую проблему от посторонних глаз — волшебных и простых — а Сириус не зря превращается не просто в собаку, а в волкодава.

Итак, с того периода, как Сириус получил письмо, из которого вместе с Люпиным и Дамблдором узнал о том, что у Гарри болел шрам, Директор дает двум старым друзьям сигнал быть готовыми по первой команде сворачивать шезлонги и зонтики. Пока Реддл еще только планировал свои великие ходы, Дамблдор уже начал стягивать свою команду.

Пока Хвост бежит к Реддлу, а Берта, разинув рот, ползет навстречу своей гибели, Дамблдор с 7 июня по начало июля (поскольку от Берты Реддлу становится известно об организации Турнира и назначении Грюма на должность преподавателя именно с начала июня) полностью подготавливает Игру-4.

Ошибка Директора, не пожелавшего лично вмешаться в судьбу Сириуса и Петтигрю, а предоставившего это сделать Гарри, в конечном итоге не только чуть было не привела к гибели Сириуса от рук, а точнее, от губ дементоров, но и прямо ведет к, мягко говоря, досрочному возрождению Реддла. Гарри не готов вступить в борьбу против Тома, а пока Дамблдор будет готовить мальчика, сколько еще невинных жертв может образоваться?

Вероятно, и на эту тему добрый Люпин высказал в разговоре 7 июня пару недобрых слов. Когда Питер найдет хозяина, возрождение Реддла станет неизбежным. Но что сейчас может предпринять Директор, чтобы донести правду о грядущей магической войне Гарри, подготовить его к будущим испытаниям, показать ему, что он может сражаться, постепенно подвести к знанию о том, что он может быть смелым, ловким, догадливым?..

Директор находит весьма оригинальный способ воспитать в мальчике и без того существующие зачатки бойцовских качеств. Несомненно, идея возобновить Турнир Трех Волшебников, легендарное соревнование между студентами магических школ, пришла в голову именно Дамблдору.

Во-первых, то, что площадкой для проведения Турнира стал именно Хогвартс, а в жюри присутствовали представители исключительно британского Министерства, свидетельствует по меньшей мере о том, что инициатива поступила именно с британской стороны.

Во-вторых, для возникновения самой мысли о возобновлении состязания, которое когда-то было прекращено из-за гибели одного из участников, необходимы невероятная смелость мышления и большое политическое мужество — чего, очевидно, у Фаджа нет.

Более того, вряд ли такая идея вообще могла родиться среди представителей высшего звена британского Министерства — в силу умственной ограниченности одних (Фадж и Бэгмен) и абсолютной незаинтересованности в Турнире других (Крауч).

В-третьих, кто может лучше всего помнить о Турнирах, не проходивших уже миллиард лет, как не старенький Директор одной из участвовавших когда-то в состязании школ?

А если еще и обратить внимание на приготовленные для Турнира задания (прояви смелость и забери драконье яйцо, прояви сообразительность и раскрой загадку яйца, чтобы пройти во второй тур, прояви храбрость, чтобы спасти своих друзей, затем пройди полосу препятствий, проявляя скорость реакций и вообще целый набор бойцовских качеств), а также уровень посвященности в них профессорского состава Хогвартса, всякие сомнения и вовсе отпадут.

Наконец, объяснив правила первого тура, Крауч прямым текстом спросит не у кого-нибудь, а именно у Директора: «Думаю, это все, верно, Альбус?» — и Директор кивнет в ответ. Авторство идеи очевидно, и Дамблдор смело может ею гордиться.

Отмечу сразу: возобновляя Турнир, Дамблдор ставит своей целью не победу в нем и унижение других директоров. Главное для Дамблдора — научить Гарри сражаться, обучив его практическим навыкам владения боевой магией. Воспитание в мальчике морально-нравственных качеств — это, конечно, хорошо, но пора бы подумать и об учебе, в которой Гарри, если не брать во внимание Защиту (и то — спасибо одному лишь Люпину), нигде особо не блещет.

А уж если и до самого Гарри впоследствии дойдет, что «в следующий раз, когда я не смогу освоить какое-нибудь заклинание, ты знаешь, что делать… напугай меня драконом», то Дамблдору об этом известно как минимум со времен факультативов по вызыванию Патронусов. Такая вот индивидуальная мотивация учащегося: «Ну, если уж знания даются тебе, мальчик мой, успешно лишь при преодолении опасных препятствий, вот тебе, дорогой, пожалуйста, Турнир, вот несколько взрослых противников, рядом с которыми нужно выглядеть хотя бы достойно, вот тебе препятствия, для преодоления которых придется подумать головой и проявить характер. И сам, все сам…»

Конечно, проблемы морального плана никуда не уходят: вытолкнуть Гарри на арену необходимо так, чтобы он не возгордился собственной избранностью, не почувствовал себя любимчиком Дамблдора, но и не струсил перед лицом неизвестной опасности, сражаясь наравне со взрослыми. Да и задания основе своей содержат в себе значительный элемент спасения личности — своей или чужой.

В задачи Игры Года также входит детальное ознакомление Гарри с окружением Реддла, его историей и событиями, сопутствующими его приходу к власти и последующему падению — а как иначе мальчик поймет, насколько Том ужасен?

Наконец, в Хогвартс приезжают очень разные и совершенно новые люди — ведь пора уже Гарри учиться, что не все из них бывают хорошими, а человеческие отношения — штука очень хитрая, сложная, крайне запутанная, но весьма интересная.

Идея замечательная, но вот на практике ей могут помешать столько людей хороших и разных, что для обеспечения быстроты воплощения замысла Директор сразу решает не мелочиться.

— Корнелиус! — зовет он, засунув голову в камин. — Как поживаете, мой старый друг?

Надо сказать, поживает Фадж не то чтобы очень, и Дамблдору это прекрасно известно. Бегство маньяка-убийцы прямо под носом у поддавшего с Директором Фаджа, отмена казни гиппогрифа («А куда вы смотрели, Корнелиус, пока я протокол подписывал? В моем имени, между прочим, целых пять слов») и инцидент с дементорами, едва не применившими поцелуй к надежде магического мира, мягко говоря, не слишком положительно повлияли на и без того не большой авторитет Министра, стремительно приближая его к нулю.

Фадж, трясясь в своем кресле частично от отходняка 7 июня, частично от страха оное кресло потерять, понимает, что необходимо срочно что-то делать, чтобы спасти свою за свой имидж. Ожидаемый летом финал Чемпионата на огромное событие, способное затмить неудачи Министерства, тянет слабо — это престижно для страны, крайне хлопотно для Министерских и никак не отражается на рейтинге лично Министра, тем более, что три сборные королевства (Англия, Шотландия и Уэльс) до финала даже не доползли…

В общем, сидит Фадж в своем кресле, рыдает и причитает и тут вдруг слышит из камина голос Дамблдора:

— Мой дорогой Корнелиус, прошу вас, не убивайтесь.

Возникшая в языках пламени рука Директора протягивает Фаджу лимонную дольку.

— Да как не убиваться, Дамблдор? — грустно говорит Фадж, покорно потянувшись за долькой. — Все очень плохо…

— Ах, Корнелиус, не волнуйтесь, я знаю, как это исправить, — безмятежно сообщает Дамблдор.

— Знаете? — в голосе Фаджа недоверие смешивается с надеждой.

— Разумеется, — серьезно кивает Дамблдор. — Есть небольшая идея. Как вы смотрите на то, чтобы восстановить старую добрую традицию, объединяющую многие страны, и организовать событие поистине европейского масштаба?

Фадж на идею подобного рода, которая будет явно отмечена первыми полосами газет в течение всего года, смотрит округлившимися от счастья глазами. Ведь Директор, по своему обыкновению, подает ее так, что Фаджу кажется, будто оная идея родилась исключительно в его, Министра, голове, а Дамблдор готов помочь с ее реализацией — и место предоставить, и задания придумать, и участников созвать…

В общем, закончив разговор с Дамблдором, Фадж принимается выплясывать в кабинете чечетку, выказывая чудеса владения акробатическими приемами, а затем тут же берется за дело. Ну и, поскольку «дело» у большого начальства ограничивается лишь тем, чтобы раздавать указания подчиненным, Фадж вызывает в кабинет глав Департамента международного магического сотрудничества Крауча и Департамента магических игр и спорта Бэгмена и, хлопая в ладоши (исключительно в приказном порядке), излагает обоим суть идеи (своей, я напомню).

Бэгмен, прекрасно осознавая, какие перспективы открывает Турнир лично перед ним, тоже хлопает в ладоши (от радости), и становится понятно, что весь груз реализации гениальной идеи ложится на плечи Крауча, который стоит и хлопает ушами.

Но делать нечего и, проклиная приказ Министра и абсолютную бесполезность Бэгмена, обязанности которого, видимо, заканчиваются на том, чтобы бегать и орать на каждом углу о неслыханном событии, облачившись в форму «Уинбурнских Ос», Крауч принимается курировать сразу два дела — проведение Чемпионата и организацию Турнира.

Пока Бэгмен и Фадж неприкрыто радуются, а Крауч скрытно матерится, честный, но хитрый Дамблдор аккуратно и исподволь ведет через Крауча переговоры с главами двух магических школ, к участию в Турнире которых выбрал сами догадайтесь, кто.

То есть понятно, что именно эти школы участвовали в Турнире изначально. Так исторически сложилось. Но, право слово, так исторически сложилось, что никаких возрастных ограничений в Турнире не было. А теперь они будут. Так что, если бы у Дамблдора имелось большое желание, он мог бы и школ-участниц поменять. Однако большого желания у него не имелось. Вовсе даже наоборот.

Мадам Максим, ввиду уникального телосложения и, в целом, благосклонного отношения к Дамблдору как к человеку, Директору и политику, есть для Дамблдора Игрок (пусть пока и Слепой) крайне полезный. Да и, что уж тут говорить, исторически сложилось так, что отношения Англии и Франции, пусть никогда не отличавшиеся пламенной любовью, все ж были преимущественно союзническими. Дамблдор, таким образом, медленно притягивает мадам Максим в свою команду, по достоинству оценив ее человеческие качества.

Старый знакомый Каркаров необходим Директору в качестве замечательного прикрытия своей Игры. Сам того не подозревая, Каркаров, бывший Пожиратель Смерти, станет главным козлом отпущения, когда вскроется, что кто-то подбросил имя Гарри в Кубок Огня, но об этом — позже.

Кроме того, вместе с Каркаровым в Хогвартс явно приедет гордость всея Болгарии Виктор Крам — вот тебе, Гарри, дополнительная мотивация выглядеть достойно на Турнире.

Начавшиеся в июне переговоры, вероятно, ясно показали, что ни у Олимпии Максим, ни у Игоря Каркарова особого желания участвовать во вновь возобновленном Турнире нет. Ибо традиционное соперничество трех европейских школ магии лучше, естественно, не доводить до прямого соревнования и выяснения, ученик какой школы все-таки лучше. Да и уж слишком сильно торчат из всей этой затеи уши лично Дамблдора, согласившегося сделать Хогвартс площадкой для проведения Турнира.

Впрочем, раз уж отказаться нельзя (капитулирующий игрок — проигравший сражение без борьбы игрок), лучше уж так, чем ждать в своих школах приезда целой делегации из Хогвартса во главе с Дамблдором и всего британского Министерства вместе с ним.

Очевидно, что подготовка к Турниру заняла достаточно много времени. Слова Каркарова: «…после всех встреч, переговоров, компромиссов…» — свидетельствуют, что к согласию приходили долго и мучительно. Да и Бэгмен на финале Чемпионата днем 15 августа проговорился: «Они подписали, не так ли? Они согласились, верно?» — с явным подтекстом в стиле «наконец-то».

Наверняка в переговорах возникало много проблем, да и на момент 15 августа, как тогда же отметил Крауч, согласованы были еще не все детали: «Мы договорились не делать объявления, пока все детали…»

Какими же могут быть эти детали?

Ясно, что задания Турнира однозначно должны были вызывать много вопросов. Кроме того, главным и непременным условием, выдвинутым британской стороной, было место проведения возрождающегося соревнования.

Далее. Судя по тому, как сильно станет вопить Каркаров в Комнате чемпионов, именно ему пришла в голову идея о возрастном цензе для возможных участников Турнира. В самом деле, во всем мире уже наслышаны о необычайных приключениях Гарри, Каркаров, как бывший Пожиратель, очень хорошо знает, что началось после падения Реддла (из-за Гарри!), и, как многие его «коллеги», откровенно говоря, побаивается скрытых сил мальчика и его неизведанных способностей. Естественно, ему совершенно не хочется, чтобы против его Чемпиона Дамблдор выдвинул Гарри. Отсечь мальчика от Турнира путем наложения возрастного ценза — идея, которая нравится всем директорам. Особенно — Дамблдору.

Ибо не станем забывать, что Турнир Директор устраивает для Гарри, как серьезное отражение тест-контроля Игры-1. Давайте же понаслаждаемся в очередной раз тем, как Директор одним скупым движением умудряется убить большое количество зайцев.

Казалось бы, мотивы согласившегося на возрастное ограничение Дамблдора очень просты: поскольку задания Турнира сложны и опасны, пусть в нем участвуют совершеннолетние волшебники, способные за себя отвечать.

Но, если Турнир, как заверяет Директор, затеян с целью «Волшебники всех стран, соединяйтесь!», зачем делать задания сложными? Ведь важнее тогда мир-дружба-жвачка и сопутствующий пиар.

Через призму Игры с разных углов картина выглядит весьма интересным образом, что в свое время уже отмечали Анна и Екатерина.

Угол первый, стратегический: в свете грядущего возрождения Реддла, как я уже отмечала, не плохо было бы устроить для Гарри тест-контроль и тренинг в одном флаконе, включающий в себя серьезную магию. Соответственно, возрастные ограничения необходимы Дамблдору, чтобы дать Гарри задания взрослого уровня.

Угол второй, воспитательно-психологический: для Гарри крайне полезно научиться сражаться со взрослыми противниками и вообще чувствовать себя со взрослыми на равных. Как бы ни старался Дамблдор дать мальчику как можно больше детства (по возможности, счастливого), все-таки неумолимо приближается момент, когда оно закончится, и Гарри должен быть психологически к этому готов. Возрастные ограничения, само собой, гарантируют, что его соперниками будут взрослые — и вначале растерянному мальчику придется собрать в кулак все, что вложил в него Дамблдор хорошего, чтобы выглядеть перед ними достойно, понемногу и безо всякого зазнайства начиная чувствовать себя увереннее. Очень полезное приобретение, знаете ли, особенно если учитывать, что в грядущей войне Гарри придется не просто участвовать вместе со взрослыми, но и быть их лидером.

Угол третий, нравственно-этический: свежепропесоченный Люпиным Дамблдор больше обычного старается придерживаться этических норм и не делать участниками Игры (пусть даже косвенными) детей. Обязательным внутренним условием самого Дамблдора изначально становится совершеннолетие будущих участников Турнира (кроме Гарри).

Угол, наконец, четвертый, конспиративный: официальное введение возрастного ограничения позволит Дамблдору в момент, когда окажется, что Гарри почему-то стал четвертым Чемпионом от Хогвартса, сделать большие голубые глаза: «Ну надо же, а ведь все мы так старались, чтобы ничего подобного не произошло!»

Добавлю, что уверена, что нашла не все углы — если поискать, то можно обнаружить еще что-нибудь. Ибо куда мне до Дамблдора — да и не стоит забывать о бритве Оккама и приниматься за умножение сущностей без острой на то необходимости. Ценз введен — и это дело рук либо лично Дамблдора, либо идея Каркарова, которого могли к ней и ненавязчиво подтолкнуть.

Напоследок отмечу, что введение возрастного ценза, видимо, широко не обсуждалось — ибо Драко в поезде в школу еще явно не подозревает об ограничении, значит, отец ему, рассказывая о Турнире, об этом не говорил. Молли (донельзя счастливая тем, что Директор решился на ограничения… о, она слишком плохо его знает), Чарли и Билл знают об этом потому, что это знает мистер Уизли, тесно общающийся с Дамблдором. Съел, Драко?

Итак, со сдержанно спокойной миной и ликуя в душе Дамблдор соглашается на ценз — взамен предлагая способ его соблюдения. Мне кажется, именно об этой детали говорил Крауч 15 августа — договаривающиеся стороны не до конца прояснили вопрос, как именно контролировать отбор Чемпионов.

Из архивов памяти Дамблдора совершенно случайно и очень кстати извлекаются сведения об артефакте, с помощью которого осуществлялся отбор Чемпионов в прошлом — знаменитом Кубке Огня. Есть у меня подозрение, что все это время он хранился в Хогвартсе — и продолжает там храниться после окончания Турнира. Косвенно эта догадка подтверждается тем, что на церемонию открытия Турнира Кубок внесет Филч, ответственный за школьное имущество по долгу службы.

Впрочем, не принципиально. Возможно, все это время Кубок пылился на полках в офисе какой-нибудь Международной Конфедерации магов. Важно то, что, согласно древней традиции, именно Кубок должен выбрать участников. Однако так уж его заколдовали, что потенциальным участником может стать любой, бросивший в него свое имя — вне зависимости от возраста.

Исправлять эту опцию в Кубке, заложенную давно, прочно и неизвестно кем, не слишком легкое занятие (ну, не знаю, может, для Дамблдора оно и легкое — но он об этом упорно молчит). Гораздо легче будет наложить вокруг Кубка возрастную черту, пересечь которую не сможет никто, моложе 17 лет.

На том и порешили — следует отметить, без особого доверия со стороны мадам Максим и Каркарова. Однако они вынуждены пойти на ответную уступку — не забыв, при этом, настоять на том, что задания Турнира никто знать не должен, кроме их непосредственных организаторов, во избежание утечки информации в уши Чемпионов. Директор, хмыкнув в усы, соглашается — совершенно случайно забыв отметить, что он-то и является главным организатором Турнира.

Вроде бы, все. Начинается долгая подковерная борьба, в которой Директор пока остается единственным, кто искренне поддерживает официальную идею Турнира о сплочении учеников разных стран — он-то знает, перед лицом какой опасности им всем предстоит сплотиться.

Еще один вопрос, который предстоит решить — каким образом Дамблдор собирался протащить Гарри в Турнир? Кто должен был бросить его имя в Кубок?

Сам Дамблдор? Нет, это нежелательно, ведь ему надо делать честные глаза, когда на него накинутся с обвинениями. Хагрид? Он не владеет столь сложной магией — ведь необходимо же внушить Кубку, что школ-участниц не три, а четыре, от лица одной добавленной школы предложив к Турниру Гарри, чтобы Кубку было не из кого выбирать. Макгонагалл? О, Дамблдор слишком джентльмен, чтобы давать даме столь скользкие поручения.

Конечно же, напрашивается Снейп — идеальная кандидатура для подобного рода дел («Альбус, разве это законно?» — «Да тише вы, Северус!»). Однако Снейп, отправленный 7 июня медитировать на тему своих ошибок, исключен из Игры-4.

Впрочем, это не беда — Директор слишком гибкий человек, ему не обязательно иметь Снейпа в Игре, чтобы успешно ее вести, попутно сохраняя в ней требуемое равновесие между хорошим и плохим следователем.

Я бы даже сказала, что Снейп, отстраненный от Игры, в этом смысле удобнее, нежели тот Снейп, которого мы наблюдали в Финале Игры-3. Ибо он станет угадывать на лету любое движение Директорских бровей и приведет его в исполнение немедленно, стремясь реабилитироваться в глазах начальства.

Кроме того, Дамблдор, опять же, в силу гибкости мышления, легко сможет при необходимости использовать в Игре кого угодно. А в Хогвартсе именно в этом году толпится как никогда много народу.

Итак, Директору необходимо новое старое доверенное лицо, человек, способный занять место правой руки Дамблдора вместо надолго отстраненного Снейпа. И вот из уст подумавшего Дамблдора вырывается ставшая уже хрестоматийной фраза: «Нам срочно нужен новый преподаватель Защиты от Темных Искусств».

Мракоборец, член Ордена Феникса и старый друг Директора Аластор Грюм принадлежит к породе пенсионеров, у которых все болит, но которые в своей жизни добились немалого и не собираются останавливаться. Кроме того, через огонь, воду, лишение части носа, ноги и Бог знает, чего еще, Грюм в свое время прошел вместе с Дамблдором — а такое не забывается.

Я уверена, что Грозный Глаз практически сразу согласился помочь Директору (как в свое время без колебаний ему помог еще один старый друг — Николас Фламель) — еще и потому, что Дамблдор прямо проинформировал его, для чего он его приглашает.

Возможно, Кодекс Люпина сыграл свою роль, а может быть, почуяв что-то неладное, аки когда-то Макгонагалл, Грюм просто припер друга к стенке правильными вопросами, зная Дамблдора и имея богатый опыт узнавать то, что скрыто. Как бы то ни было, Грюм заслужил право подняться на уровень наиболее осведомленного Игрока.

По мере узнавания Аластора о том, что ко всем событиям, в последнее время происходящим с Гарри в школе, имеет прямое отношение сам Директор, объясняющий Грюму, зачем, в конечном счете, все это необходимо, оба глаза Грюма становились идентичными по размеру.

Тем не менее, долго бегать за ним с уговорами и вазочкой с дольками не пришлось, ибо Грюм в доску свой, всегда готов бросить все силы на борьбу с главным врагом и согласится помочь в воспитании Гарри (сына своих сослуживцев) даже без прибавки к жалованию. И даже, замечу, не станет спрашивать, законно ли это, ибо в вопросах, что такое «хорошо», а что такое «плохо» на войне, смею полагать, разбирается получше любого другого.

Вместе с преподавательскими нюансами, распорядком дня, правилами школы и вводом в курс Игры Дамблдор с Грюмом обговорили план, каким образом следует поместить имя Гарри в Кубок. План прост, гениален и местами очень смешон.

Во-первых, Грюму первое время следует делать вид, будто он держится максимально далеко от всяких Турнирных дел, чтобы никто не мог его заподозрить.

Во-вторых, с помощью заклинания Конфундус Грюму надо в определенный, строго установленный момент (о котором — позже) заставить Кубок принять к участию студента какой-то четвертой школы.

Наконец, в кульминационный момент беспомощности и растерянности Директора перед наездами Министерских работников и иностранных гостей Грюму следует предложить какую-нибудь версию, объясняющую выбор Гарри в Чемпионы, но вместе с тем отводящую все подозрения от Дамблдора, и направляя их вместо этого, как у Грюма водится, искать виновника где-то в компании таинственных Темных Сил.

А на кого лучше все свалить? «И не надо на меня так смотреть, Игорь».

Правильно, вот тут-то и становится Каркаров очень необходимым Слепым Игроком (официально ввожу новый термин; он означает, что кто-то втягивается в Игру и начинает выполнять в ней роль активно действующего и важного лица, не подозревая об этом. Примеры: Квиррелл, Локонс, какое-то время — Люпин, далее будет Амбридж).

Самое смешное в плане — то, что по задумке Грюм должен выложить рассерженным и возмущенным собравшимся в Комнате чемпионов, по сути, всю правду (как говорил Отто фон Бисмарк, если хочешь одурачить мир, скажи ему правду).

Ставка Дамблдора себя оправдает — глаза Директора настолько чисты и невинны, что аж на слезу пробивает, а авторитет Грюма остается крайне высоким, к его словам умные люди прислушиваются, а Пожиратели Смерти откровенно его боятся, да и история с обвинением Темных Сил во всех смертных грехах подходит Грюму, как никому другому.

И все, конечно, хорошо, замысел Темных Сил окажется раскрытым, но вот почему ни Дамблдор, ни Грюм впоследствии не сделают ничего, чтобы сорвать Темные Планы, и вообще не будут знать, откуда же эти Силы вдруг взялись в Хогвартсе — это кого-нибудь будет волновать?..

В общем, хихикая в вазочку с дольками, просто вспомним слова Директор о том, насколько это «забавно, как порой бывает устроен человеческий мозг».

Скорее всего, после назначения Грюма на должность преподавателя и, вероятно даже, в его присутствии, Дамблдор, так сказать, не отходя от кассы, устроил срочное производственное совещание с деканами факультетов и профессорами, на котором, сияя, словно новогодняя гирлянда, объявил коллегам, что Грозный Глаз в этом году станет преподавать вместе с ними.

Попутно, подозреваю, Дамблдор прошелся на тему того, что студентов необходимо серьезнее подготовить по курсу Защиты, и лучшей кандидатуры, чем экс-мракоборец, Дамблдор на сем посту не видит (мягко намекая, что видеть и не хочет).

И еще одно: в ближайшее время всему коллективу предстоит собрать все силы, чтобы достойно встретить и обеспечить проведение только что возрожденного (по инициативе неугомонного Министра, разумеется, который больше всех в стране печется о дружбе между молодыми волшебниками разных стран) Турнира Трех Волшебников, в организацию которого, — как бы между прочим сообщает Дамблдор, — внесены некоторые изменения: ввиду опасности заданий, вводится возрастной ценз для потенциальных участников.

Зная одинаково сощурившихся в этот момент Макгонагалл и Снейпа, слишком хорошо знающих Дамблдора, можно предположить, что у обоих появились совершенно обоснованные подозрения по поводу происходящего: если Грюм приглашен в школу, значит, тучи сгущаются (у Снейпа аж рука чешется, так сгущаются). Не логичнее было бы устроить Гарри, скажем, дополнительные факультативы по боевой магии, а не бросать все силы на организацию Турнира, к участию в котором мальчик ввиду малого возраста даже не допущен?

В общем, щурятся эти двое совершенно по делу — на то и рассчитано. Излюбленная уловка Директора: я сказал, а вы понимайте, как хотите. И заметьте, Северус, я все еще на вас обижен, так что, как, сами догадаетесь, чье место занял Аластор?

О, Снейпу новый преподаватель Защиты еще меньше по душе, чем предыдущие (и у него есть свои причины). Не удивлюсь даже, если Снейп грешным делом на досуге размышляет, не принял ли Дамблдор Грюма на работу еще и потому, что знал, что это ударит по Снейпу так, что тот скоро взвоет и попросит Люпина обратно? Не удивлюсь даже, если Снейп окажется прав.

Тем временем Министерство узнает о назначении Грюма на должность преподавателя Хогвартса — и реакция, разумеется, следует далеко не радостная. Половина чиновников откровенно побаивается, другая — считает его сумасшедшим и, начитавшись статей Риты, спекулирующей этой темой, пока не подвернется чего поинтересней, укрепляется в этой мысли и насчет Дамблдора.

Реакция Фаджа, скорее всего, тоже не слишком одобрительна — особенно когда он узнает программу курса нового преподавателя. Тем не менее, идти против Директора Фаджу, объевшемуся за лето столько долек, что его уже от них тошнит, остро не выгодно.

Тандем Министр-Директор сохраняет свою силу до тех пор, пока от Дамблдора зависит кресло Министра — ибо общественность, как мы помним, давно и прочно предпочитает видеть в этом кресле Дамблдора, который упорно отказывается.

Следовательно, Министр будет готов порвать отношения с Директором только тогда, когда общественность от Директора отвернется (на это, между прочим, и ставит Люциус Малфой, так и не перенесший тяжелую душевную травму, вызванную несостоявшейся казнью гиппогрифа, и готовый мстить — мстить и пороть. Но об этом — позже).

Пока же Фадж, донельзя умасленный Дамблдором, идти против него не будет, посему Попечительский совет молчит, а Грюм, черкнув пару слов Люпину, начинает думать, что паковать в чемоданы.

Кстати, насчет Фаджа. Удивительно, но Турнир принесет ему не совсем то, чего он ожидал, ибо произошла явная внутриминистерская подножка. Согласно достигнутым договоренностям, в жюри Турнира кроме директоров трех школ-участниц войдут Людо и Крауч. Три представителя Британии из пяти — и для Министра Магии не нашлось места!

В этом почему-то упорно видится сильная пощечина со стороны Бартемиуса, вынужденного все лето делать грязную работу (а юридически и не подкопаться: если вы, Министр, будете в жюри, другие министры тоже могут захотеть… Кроме того, мы это дело начали — нам и закончить).

В общем, худо-бедно все со всеми договорились. Лето в самом разгаре, директора школ-участниц, жеманно улыбаясь, обещают не опаздывать и настаивают на перепроверке всех деталей прежде, чем подписать трехстороннее магическое соглашение на участие в Турнире, в Министерстве продолжается возня, Департамент международного магического сотрудничества пашет в преддверии финала Чемпионата, студенты Хогвартса отдыхают на каникулах, а довольный Дамблдор, уладив дела с Игрой, уминает дольку за долькой.

А где-то в это время в Албании Хвост прибегает к Реддлу, и Берта Джоркинс, разинув рот, приползает навстречу своей гибели — со всеми вытекающими.

Мы наблюдаем одну крайне интересную картину: Дамблдор и Реддл, не сговариваясь, дают одно и то же задание своим помощникам. Которые впоследствии окажутся одним и тем же лицом.

Преследуя диаметрально противоположные цели, оба плана в своем развитии идут параллельно, готовы к началу финала Чемпионата мира и пересекаются в двух точках: Аластор Грюм и Гарри Поттер.

А вообще, вся эта ситуация является, на мой взгляд, очень хорошей иллюстрацией выражения о том, как многое, что на первый взгляд кажется невероятным совпадением, на самом деле есть результат вполне закономерного развития событий.

С начала июля (когда пропала Берта и была подготовлена Игра) до начала августа Дамблдор, в целом, только подбирает хвосты. Реддл готовит зелья и ругается с Хвостом, у Директора же тем временем формируется довольно большая команда союзников (надо отметить, не только для Игры этого года).

К Макгонагалл, Хагриду и Снейпу (который как бы не в Игре, но все мы понимаем, что, конечно, в Игре) добавляются Сириус и Люпин, Грюм, мистер Уизли, с которым Директор в это лето общается наитеснейшим образом (не замешан ли Директор каким-то боком в том, как в итоге закончилась конфронтация Артура с Али Баширом? Что бы ни говорили, мол, Артур всего лишь мелкий чиновник и не имеет никакого влияния, ему каким-то образом удастся остановить и Комиссию по злоупотреблению магией, и Башира… Или он действует не один? Как бы то ни было, тандем Артур-Дамблдор существует уже давно, а к лету 1994 только набирает силу), Гермиона (пока в полуслепом качестве), притягивается мадам Максим, на которую Дамблдор делает довольно большую (во всех смыслах) ставку, Дамблдор способствует переводу Билла в Англию, приближает Чарли, связывается с Наземникусом (думаю, работа по слежке за Гарри на — ахтунг! — Чемпионате мира по квиддичу пришлась ему по душе) и, судя по запаху в палатке на Чемпионате, с миссис Фигг тоже.

Слепыми Игроками становятся или вскоре станут Людо Бэгмен (через него Директор достает билеты на Чемпионат и передает их мистеру Уизли, который от Директора, как известно, не возьмет. Кроме того, как и Локонс в свое время, Людо для Игры — чрезвычайно полезный пример того, каким Гарри быть не надо), Фадж (само собой; Министр в деле всегда полезен, особенно сговорчивый и всем довольный Министр; не удивлюсь, если Директор помогал и в организации Чемпионата — хотя недоказуемо — но то, что Гарри оказался в одной ложе с Фаджем, однозначно неслучайно. «Ах, какие получатся фотографии, Корнелиус!» — мечтательно говорил Директор. «Да…» — отвечал Фадж, пуская слюни), Амос Диггори, Каркаров и, наконец, Рита Скитер (с которой летом Дамблдор виделся по меньшей мере раз — Рита написала «отменно омерзительную статью» о конференции Международной конфедерации магов, на которой, по всей видимости, выступал Дамблдор). Зачем Директору понадобилась Рита, постараемся разобраться позднее.

Между прочим, благодаря Рите же мы узнаем, что Дамблдор летом уже активно налаживает внешние связи — не только с приглашенными к участию в Турнире Францией и Болгарией. О чем на Международной конференции может говорить такой человек, как Дамблдор, зная то, что знает Дамблдор, и обладая, по выражению Риты, «устаревшими взглядами»? Естественно, о необходимости единения перед лицом врага, который появится во плоти крайне скоро.

Директор много вертится в Министерстве, агитирует начать поиски Берты и обратить внимание на пропажу Фрэнка Брайса, улаживает возникающие по поводу Турнира вопросы, прислушивается к новостям, ждет следующего известия от Реддла, продолжает делать вид, что до глубины души обижен на Снейпа и, приглядывая за Гарри, восхищается конспираторскими способностями пишущего ему письма Сириуса (видимо, Люпин в момент, когда Сириус ловил своих тропических птиц и привязывал к их лапкам письма, сидел крепко связанный и с заткнутым ртом), заодно прикрывая его от возможных наблюдателей.

Ну и, естественно, Директор не мог пропустить такое громкое событие, как Чемпионат. Ибо Игра, конечно, Игрой, политика — политикой, но надо же когда-нибудь и отдыхать. В конце концов, развлекаться — не значит отвлекаться от проблем.

Точных и косвенных свидетельств тому, что Директор лично присутствовал на Чемпионате, у меня нет. Впрочем, это и не принципиально. Дамблдору вполне достаточно и того, что он, достав билеты через Людо и связавшись с мистером Уизли, помог последнему в доставке на матч Гарри, предоставив мальчику отличный шанс насладиться жизнью.

Впрочем, и Директор такого шанса не упустил, в очередной раз напомнив Дурслям, что они плохо относились к оставленной им на попечение надежде магического мира. На Директорские уши прямо указывают два факта: Дурслей подключили к каминной сети волшебников, что делать не разрешается, и Гарри за волшебство в доме, где он числился единственным проживающим волшебником, на сей раз ничего не было (ничего — и за это, и за тетушку Мардж прилетит в следующем году). Я же говорю: Дамблдор все лето вертелся в Министерстве.

Вообще, отметим: после того, как Гарри в прошлом году убежал из дома родственников, его под тем или иным предлогом каждое лето забирают люди Дамблдора. Видимо, когда мальчика потеряли в 1993, Директор действительно встревожился не на шутку, что естественно, и решил больше таких экспериментов не повторять.

Дамблдор организовал способ доставки Гарри в Нору, а оттуда — на Чемпионат, где, с ведома Дамблдора же, безопасность мальчика должны были обеспечивать мистер Уизли и Наземникус Флетчер (может, еще пара невидимых наблюдателей, вроде Дедалуса Дингла и Гестии Джонс). Однако в ночь на 16 августа случилось непредвиденное — жуткий демарш подпитых Пожирателей во главе с Люциусом и запущенная впервые за 13 лет Черная Метка, разогнавшая давно позабывших страх перед хозяином Пожирателей — с сопутствующей появлению Метки странной сценой в лесу.

И вот тут Дамблдор понял, что отдыха летом ему, видимо, ждать не имеет смысла.

Можно с уверенностью предположить, что о произошедшем ночью Директору известно уже ранним утром 16 августа, ибо информационных каналов у него полно: Наземникус, прибежавший с выпученными глазами; люди в Министерстве кроме Артура; сам мистер Уизли, успевший черкануть что-то вроде: «Смотрите утренние газеты», — убегая в Министерство; другие наблюдатели за Гарри на Чемпионате; миссис Уизли, которая могла обратиться за поддержкой к Директору, начитавшись газет; наконец, даже Снейп — полагаю, у всех Пожирателей в ту ночь загорелись Метки, а Люциус Малфой мог и загодя намекнуть старому приятелю: «Смотри, что ща будет!» Не суть важно — утром 16-го Дамблдор уже знал.

Позже наверняка состоялся обстоятельный и подробный разговор с мистером Уизли, во время которого Дамблдор мог и к Омуту Памяти прибегнуть, чтобы лучше все рассмотреть. Ибо вопросов очень-очень много.

Связан ли демарш Пожирателей с возвращением Реддла в страну? Кто запустил Черную Метку? Зачем он это сделал? Когда именно Гарри потерял свою палочку? Как эта палочка оказалась потом в руке у Винки? Что вообще скрывает Винки? Что она дела под Меткой? Почему так странно ведет себя Крауч? Почему его не было в ложе? Что за глупость — кто-то займет место начальника Департамента международного магического сотрудничества Бартемиуса Крауча, и поэтому он отправляет эльфа его постеречь? Но неужели Крауч намеревался сидеть в ложе с эльфом — ведь место самого эльфа никто не занял? Или, если наоборот, и Винки стерегла место, непосредственно сидя на нем, почему никто не занял пустующее рядом с Винки место? Какие такие дела были у Крауча, что он не пришел на матч? Почему после того, как Винки нашли, Крауч, резко поменявшись в лице, сбегал еще раз проверить кусты? Почему он, говоривший до этого больше всех, замолк и явно принялся ждать прокола Амоса? Почему он спустил Винки ее явную ложь и не приказал ей выложить всю правду прямо на месте преступления? Почему он не позволил Амосу забрать Винки в свой Департамент для допроса? За что он уволил Винки? Короче, что скрывает Крауч? И чем занимался Бэгмен? И как сильно Диггори попадет за его поведение в лесу?..

В общем, отложив воспоминания мистера Уизли, Директор отряжает свои «уши» в Министерство, которое — прошу прощения — стоит на ушах, чтобы внимательно послушали, что там творится, а также замяли историю с Винки для Скитер (ибо мы ж ведь делаем вид, что ничего не видим и не знаем) и с Амосом — для Крауча. Сам же Дамблдор, поедая лимонные дольки, пытается ответить хотя бы на часть возникших вопросов.

Для начала: без сомнения, раз Реддл набирает силы, Метки Пожирателей начинают жечь. В прошлый раз, когда Реддл был в Хогвартсе в затылке Квиррелла, Снейп это чувствовал, ощущал это и Гарри, следовательно, теперь все повторяется. Следуя свидетельствам Артура, Люциус Малфой напрямую замешан в дефиле Пожирателей на Чемпионате — подозрительно его поведение в ложе, странна реакция Нарциссы на мужа, кроме того, проговаривается Драко. Зная Люциуса, Дамблдору несложно предположить, на кой черт тому понадобилось организовывать выступление — страх перед возможным возрождением Реддла заставляет его искать себе оправдания уже сейчас.

Ясно, что компанию Малфой себе собрал среди старых «коллег» — во всем этом много мерзкого, но нет ничего удивительного — ни для Дамблдора, ни в целом. Такова уж одна из особенностей жизни — убийцы и палачи прячутся под масками, которые снимают в повседневности, становясь приличными прилизанными частичками общества.

Гораздо интереснее другое — кто запустил в небо Метку? Сделал ли он это затем, чтобы выказать поддержку Пожирателям или чтобы прогнать их? Однозначно ясно, что это были не Гарри, не Винки и не Крауч. Запустить Метку мог лишь Пожиратель (или человек, когда-то им бывший), ибо только они знают, как это сделать.

То есть неизвестный Пожиратель воспользовался палочкой Гарри, которую тот потерял, сотворил Метку, выбросил палочку и исчез.

«Выглядит так, будто они трансгрессировали», — сказал той ночью мистер Уизли.

Что ж, это действительно так выглядит. А как на самом деле? Верен ли этот Пожиратель Реддлу? Мог ли им быть кто-то из компании устроивших дефиле? Вероятно, он мог бы просто слететь с катушек и выкрикнуть заклинание, не подумав? Но зачем тогда он сделал это в середине леса?

Нет, сей акт был явно задуман кем-то со стороны. Но единственный свободный Пожиратель, не участвовавший в дефиле — это Хвост. Ну, и Снейп. Ну, и Каркаров.

Последнему смелости не хватит провернуть нечто подобное. Снейпа Дамблдор даже не рассматривает. Хвост сидит в засаде вместе с Реддлом, ибо последний имеет твердое намерение не высовываться до конца Чемпионата (по крайней мере, Дамблдору хочется верить, что у бывшего ученика еще достаточно мозгов) и вообще не желает привлекать внимание к своему возвращению, ибо не знает, кому из оставшихся на свободе Пожирателей может доверять.

В сухом остатке имеем: Метку наколдовал некий находящийся на свободе Пожиратель, о котором не известно остальной компании, и который действует независимо от Реддла. Очень интересно.

Далее. Палочка Гарри. Мальчик мог действительно выронить ее в лесу, спасаясь от Пожирателей, но тогда у нашего неизвестного должно быть просто кошачье зрение — чтобы в такой толпе выследить Гарри, дождаться, пока он потеряет палочку (а если не потеряет?), и в темноте ее найти. И невероятная удача в случае, если он обнаружил ее случайно. Более вероятен факт кражи оной палочки. Тогда возникает вопрос: когда?

Если Директор знает о привычке Гарри носить палочку в заднем кармане брюк (а я почему-то подозреваю, что знает), тогда с этим вопросом разобраться легче всего: в ложе, во время матча, когда мальчик был отвлечен и палочка ему не требовалась.

Если Дамблдор о привычке Гарри не знает, то он, скорее всего, отметает этот вопрос в корзину пока не раскрытых и переходит к следующему: Винки.

Поведение Винки в течение всего вечера под стать поведению ее хозяина — странное. В воспоминаниях Артура Директор может заметить, что Винки, боясь высоты, все время сидит, прикрывая глаза руками — ей палочка Гарри, торчащая из кармана (кстати, в воспоминаниях все прекрасно видно), как гиппогрифу — очки. Нервничая, она оповещает всех, что стережет место хозяина (соседнее или то, на котором сидит?). И при этом постоянно бросает напряженные взгляды в сторону пустого места. Уходит из ложи в числе последних…

Если Директору в воспоминаниях мистера Уизли ничего не мешает, он может и заметить, как палочка Гарри радостно вылетает из его кармана в небытие. Впрочем, не суть важно — одних только косых взглядов Винки достаточно, чтобы Директор заподозрил, что в ложе есть кто-то еще, скрытый от чужих глаз.

Далее, сцена в лесу после вызова Метки. Ясно, что сама Винки Метку не вызывала. Но то, что она очень-очень к этому причастна, отрицать невозможно. И Крауч, позволивший ей соврать и не приказавший ей говорить правду, знает, как именно.

Затем еще эта просьба Амосу не уводить Винки в Министерство, формально замаскированная под необходимость допросить сначала эльфа самому…

На вопрос мистера Уизли, где Винки взяла палочку, она неуверенно сообщает, что нашла. Амос, резонно рассудив, что раз нашла, то находилась очень близко к наколдовавшему Метку, интересуется, видела ли она кого — Винки трясется, сглатывает, говорит, что не видела, и переводит взгляд с Диггори на Бэгмена, а затем вперивается в Крауча. Хороший такой немой ответ.

Винки видела по меньшей мере Бэгмена. Что тот делал в лесу, когда наколдовали Метку, совсем неясно (если не знать, конечно, о хобби Людо), однако к истории с Меткой он причастен явно меньше даже, чем к истории со шпионством 13 лет назад. Тем не менее, Бэгмена в дальнейшем следует держать в уме.

Итак, Винки явно что-то знает — и прикрывает своим враньем Крауча.

Если Директор видел, как в ложе исчезает палочка, он должен был догадаться, зачем Крауч бегал перепроверять кусты и почему Диггори в них никого, кроме Винки, не заметил. Если Дамблдор не видел, когда и как исчезла палочка, кусты его все равно должны были заинтересовать — Гермиона сказала, что голос наколдовавшего Метку был мужским и незнакомым. Снова маячит тень неизвестного — а что, если он не успел трансгрессировать прежде, чем попал под заклятия Министерских?

Наконец, за что Барти уволил эльфа? Официальная версия: она нарушила приказ и не стала сидеть в палатке, пока Крауч разбирался с беспорядками. Из чего вполне логично сделать вывод, что в палатке находилось нечто очень важное. В конце концов, не чай же Винки приказали заварить, пока хозяин воюет.

В общем, как ни кинь, а все равно выходит четкое ощущение того, что сей неизвестный мужской голос как-то связан с Краучем. О нет, лично Бартемиус, ввиду того, что он Бартемиус, Метку не колдовал, но кто-то… Как ни странно, подсказку, которую, вероятно, пока не замечает Дамблдор, дал сам Крауч, который на выпад Амоса насчет Винки стал вопить: «Где еще она могла научиться вызывать Метку?» Ага. Ни я, ни кто-либо из моей семьи… Но, позвольте, а сынок?

Как бы то ни было, ясно одно: после увольнения Винки Крауч остался один на один со своей тайной. Следовательно, если Директор хочет в оную тайну проникнуть, ему следует найти Винки — и постараться ее разговорить. Крауч, с легкостью отказавшийся от своего помощника, роет себе могилу в ускоренном темпе; Дамблдор же, милосердный и внимательный к тем, кто меньше, проявляет свойственную ему разумность.

Захочет ли эльф говорить сразу или нет — это одно дело. А вот допустить, чтобы столь ценный свидетель просто так пошел по миру, нежелательно (попутно Директор может видеть реакцию сердобольной Гермионы на ущемление прав эльфов. «Что ж, — думает Дамблдор, — возьмем на заметку»).

Но как прибрать к рукам эльфа Крауча, чтобы о цели не догадались ни Крауч, ни сама эльф?

Вспомним, что между Винки и Гарри произошел разговор в ложе, в котором мелькнуло имя старого знакомого Добби. Из разговора можно узнать, что Добби до сих пор наслаждается жизнью свободного эльфа, ибо требует оплату за свой труд (очень интересно, при этом, откуда Винки знает Добби, и где это они умудрились пообщаться? в пабах для эльфов, что ли, пока Крауч спал? у Винки же нет выходных и всего такого… ладно, пока оставим). И, раз Винки видится с Добби, беседует с ним и в принципе знает, где можно его найти, значит, Добби тоже знает, где можно найти Винки.

Таким образом, чтобы заарканить к себе Винки, Дамблдору нужно сделать самую малость — найти свободного эльфа Добби и немного с ним побеседовать.

Уж я понятия не имею, как Дамблдор найдет Добби (впрочем, как помним, во время Игры-2 Дамблдор оказался настолько чуток к домовику, и вообще хорош, что тот не прекратит свуниться с него до конца жизни, поэтому, вероятно, эти двое сумеют найтись довольно легко), а Добби отыщет Винки, но известно, что домовики приступят к работе в Хогвартсе в начале декабря — то есть пройдет чуть более трех месяцев.

Вероятно, конечно, некоторое время придется потратить на то, чтобы уломать Винки работать в школе. Ибо мне слабо верится в историю Добби о том, что он сам вместе с Винки обратился к Директору с просьбой о работе. Нет, если бы так было, то, без сомнения, Дамблдор бы им работу обеспечил — но Директор, не будем отрицать, гораздо больше заинтересован в этих эльфах, чем они в нем.

Ибо Добби уже полтора года ведет свободную жизнь (привирая Гарри опосля, что «целых два года путешествовал по стране в поисках работы». От силы — полтора, может, и меньше), а избалованные рабским трудом волшебники «захлопывают дверь перед носом Добби» — но вряд ли ему самому пришла бы в голову мысль о Хогвартсе. Точнее, прийти-то она ему, может, и пришла бы, но смелости постучаться в двери замка бы вряд ли хватило. Винки же до самого конца продолжит считать себя домовым эльфом Крауча, работу, соответственно, не ищет, выглядит грязной и неопрятной.

В общем, если к Добби обратится лично Дамблдор — с предложением о работе с зарплатой, выходными да еще и неподалеку от Гарри — Добби, разумеется, согласится, ибо «любит работать». Одно лишь условие — согласиться должна и Винки.

К началу зимы Добби совершенно точно ее отыщет: «И затем… Добби нанес визит Винки и узнал, что Винки тоже свободна!»

Спрашивается, куда нанес? Если Винки уже не работала у Крауча, значит, эльфу известно, в каком другом месте ее искать.

«А затем Добби посетила идея… почему бы Добби и Винки не поискать работу вместе?.. А где достаточно работы для двоих домашних эльфов?.. И Добби придумал, и к нему пришло! Хогвартс!»

Ой, ну прям святочный рассказ о предрождественском чуде. Становится очевидно, что он рассчитан скорее на сентиментальные детские уши и саму Винки, а также — что в нем опущены некоторые подробности. Вроде той, куда нанес визит. Или почему решил поработать вдвоем, или как долго пришлось уламывать Винки, не желающую работать нигде, кроме как у мистера Крауча…

Стоит, кстати, обратить внимание и на воспитательные методы, которые Дамблдор применит к Добби, окончательно завоевав его симпатию и доверие на несколько Игр вперед, одновременно проверив на испорченность свободой: «Профессор Дамблдор предложил Добби 10 галлеонов в неделю и свободные выходные… он сказал, что Добби может называть его старым чудаком, если хочет…» А не слипнется ли эльфу, который еще вчера в одной наволочке ходил?

Нет, запросы у Добби гораздо ниже, «он не хочет так много, он больше любит работать». В общем, итог торгов будет таков, что «Добби очень сильно любит профессора Дамблдора и с гордостью хранит его секреты для него», а еще может и в зуб дать тому, кто его обижает. Значит, секреты есть. И касаются они в данном случае именно Винки. Ну, вероятно, еще кое-каких ходов в Игре.

Итак, пока в Министерстве все носятся как ужаленные после инцидента с Меткой, Директор берется все это дело основательно расследовать, подойдя к нему с другого конца — того, который зовется Краучем. Таким образом в команду постепенно начинают втягиваться Игрок Добби и Слепой Игрок Винки. Крауч попадает под серьезные подозрения.

Тем временем Реддл и его небольшая свита в 20-х числах августа (то есть спустя около четырех дней после появления Метки) делают марш-бросок к дому Краучей, расколдовывают младшенького, околдовывают старшенького и растолковывают первому, в чем, собственно, дело. Далее сидят и ждут, пока он придет в себя от привалившего счастья.

Есть у меня подозрения, что именно в это время Директор теряет Реддла со своих радаров и долго не может его засечь — в отличие от дома в Литтл-Хэнглтоне, дом Краучей крайне сложно поймать на чем-то подозрительном, ибо в доме чистокровной семьи постоянно используется магия. И, кроме того, навряд ли дом высокопоставленного Министерского служащего стоит без высокой Министерской же магической охраны. В том числе — и антирадарной.

Если Директор и ждал следующего шага Реддла после того, как у Гарри заболел шрам, это, несомненно, был он — марш-бросок к дому Краучей.

И что же предпринимает Дамблдор? Удивительное рядом — почти ничего.

Команда продолжает собираться, Игра скоро начнется, Грюм принимается паковать чемоданы, Шармбатон и Дурмстранг — репетировать «Прощание славянки» на проводы директоров и выбранных студентов, Дамблдор до сентября мелькает в Министерстве то лично, то «ушами» и ждет прокола Реддла. Который, отмечу не без удовольствия, не медлит случиться.

Ранним утром 1 сентября в дом Грюма проникают Барти-младший и Хвост. Согласно плану Реддла, они должны были по-тихому обезвредить Грюма, заменить его с помощью Оборотного зелья на Барти и отправить в Хогвартс («Министерство никогда не узнает, что исчез кто-то еще».).

Однако с мракоборцем и членом Ордена Феникса Грюмом по-тихому не получается. Завязывается борьба, поднимается шум, соседи-маглы звонят в полицию. Тут же о происшествии становится известно в Министерстве (могут же, когда хотят), однако Комиссию по злоупотреблению магией подслушивает очень вовремя оказавшийся на работе в такую рань Амос Диггори (о, его величество случай!), который тут же дает знать о неприятностях мистеру Уизли (между прочим, то, что он поспешил предупредить Артура, а не лично Дамблдора, свидетельствует о том, что с Директором у Амоса прямых контактов нет — иначе бы, пытаясь выслужиться, сообщил бы прямо ему).

Мистер Уизли, аки Скуби-Ду, спешит на помощь, попутно дав знать о возникшей проблеме Дамблдору. Вдвоем им удается остановить разбирательство, затеянное Комиссией, в результате Барти под видом Грюма, хоть и с опозданием, но попадает в Хогвартс.

А теперь внимание, вопрос Дамблдора: что, мерлиновы панталоны, это вообще было?!

По версии «Грюма», к нему в дом полезли грабители, и он принялся защищаться («Я сказал Артуру Уизли, что слышал, как кто-то входит в мой двор, они запустили мусорные баки»). По версии Комиссии и Амоса, скорее всего, это была забредшая кошка, в которую Грюм спросонья принялся палить проклятьями.

Дамблдор, знающий Грюма очень хорошо, вряд ли верит в эти версии — с реакциями у старого друга все, конечно, прекрасно, однако палить проклятьями просто так он никогда не станет; грабители же… кому в голову придет полезть в дом исполосованного шрамами человека без ноги, половины носа и одного глаза? Я имею ввиду, покажите мне этого психа.

Кроме того, мог бы прибывший на место происшествия мистер Уизли заметить странности в поведении Грюма? Барти, обладающий психологическим строем, как у 20-летнего, неужели сумел привести себя в порядок после битвы с Грюмом, спрятать Хвоста, забрать у Грюма ногу и глаз, положить Грюма в сундук и перевести дыхание, дабы выдать связную речь в манере Грозного Глаза, которого он, я замечу, еще не успел ни изучить, ни допросить, до того, как прилетел запыхавшийся Артур? Ой, ну не знаю…

Кроме прочего, Барти еще и забирают в Министерство для выяснения обстоятельств и заполнения всяких бумажек — ему необходимо каждый час придумывать предлоги и отлучаться куда-нибудь в уборную, чтобы выпить еще зелья.

И последнее. Не кажется ли самому Дамблдору странным нападение на человека, который сегодня же должен приступить к новой работе в Хогвартсе? Еще и эта откровенно мутная история с баками…

В общем, к Грюму надо будет присмотреться, вне зависимости от того, говорит ли он правду, что-то скрывает, или это все козни Министерства, которому Грюм очень мешает (при том, за спиной Фаджа, ибо тот же не самоубийца, он портить отношения с Дамблдором сейчас не намерен).

Подведем итоги бурного лета Директора.

Понимая неизбежность скорого возрождения Реддла, Дамблдор, желая поднять уровень владения Гарри магией и его же уровень смекалки, устраивает в школе Турнир Трех Волшебников, в котором мальчику и предстоит участвовать — это обеспечит специально приглашенная в Хогвартс новая правая рука Директора и его старый друг Аластор Грюм. Параллельно в Игру привлекаются все, необходимые Дамблдору, члены команды, некоторые из которых будут Играть вслепую.

В начале июля исчезает Берта Джоркинс, в ночь на 13 августа умирает Фрэнк Брайс, и у Гарри болит шрам, а Том возвращается в страну. В ночь на 16 августа в небо впервые за 13 лет запущена Черная Метка — Директор догадывается о существовании левого Пожирателя (кто может быть достаточно умным, чтобы не оставить следов? только тот — и потому — о ком не знает Дамблдор) и о причастности к этому Бартемиуса Крауча. 1 сентября происходит нападение на Грюма, и чутье Директора подсказывает ему не доверять ни одной из предложенных версий объяснения произошедшего.

Таким образом, на момент 1 сентября Директор знает о перемещениях Реддла, его ходах и промахах, представляет себе конечную цель его манипуляций (Гарри и возрождение), но пока не догадывается о способах ее достижения, тем не менее, связывая воедино убийства Берты и Фрэнка, боль в шраме Гарри, появление Черной Метки и неизвестного Пожирателя, а также — нападение на Грюма.

Чего не знает Директор, так это того, что уже в 20-х числах августа Бартемиус находится под Империусом, а в его доме обретаются Реддл, Хвост и Нагайна, а также того, кто этот неизвестный Пожиратель на Чемпионате и что на самом деле произошло с Грюмом.

Вечером 1 сентября Большой Зал наполняется учениками, Хагрид отважно борется со штормом, переправляя студентов через Черное Озеро, профессор Макгонагалл руководит уборкой холла и ждет процессию первокурсников, Пивз с сумасшедшим хихиканьем носится по замку, Снейп сверкает глазами во все стороны, какие только видит, а сидящий через стул справа от него Дамблдор царственно обозревает потолок Большого Зала, пребывая в глубокой задумчивости. Идиллия.

Мысли Директора, как мы уже выяснили, бродят вовсе не так далеко, как кажется. Примечательно так хорошо знакомое по будущему году настойчивое игнорирование Директором чужих взглядов, означающее: «Я здесь ни при чем, совсем здесь ни при чем».

С трудом переживая новую песню Распределяющей Шляпы (стоит отметить, в этот год Шляпа ограничивается лишь словами «большое честолюбие» (стремление) в описании качеств будущих слизеринцев. Вообще, любопытно: несмотря на то, что Шляпа принадлежала Гриффиндору, зазнайства в ней не меньше, чем у любого слизеринца. При распределении Гарри она посвятила восхвалению себя около 4 катренов, в этом году отмечает, что «я еще никогда не ошибалась». Но, позвольте, а Петтигрю? Снейп?..) и саму утомительно длинную церемонию Распределения (второй из братьев Криви, Деннис, также попадает в Гриффиндор. Надо сказать, по пути к замку с ним произошла одна интересная история: в такую непогоду он умудрился свалиться из лодки в Озеро, и, по его словам, что-то в воде схватило его и закинуло обратно в лодку. Колин называет это «что-то» гигантским кальмаром. А я вот сейчас сижу и думаю: ленивому кальмару, без сомнения, больше ж всех надо запихивать тушку первокурсника обратно в лодку. Правильнее предположить, что это был кто-то из русалок и тритонов, и восхититься в очередной раз Директорской проницательностью — ведь без его приказа вряд ли бы в такую непогоду кто-то плавал на поверхности просто так, логичнее было бы всем водным залечь на дно, а не стеречь лодки — там меньше штормит), ребята, однако, с удовольствием выслушивают самую лучшую вступительную речь Дамблдора: «Ешьте с жадностью!» — к чему и приступают.

И пока трио, не смея ослушаться приказа Директора, уплетает за обе щеки, Почти Безголовый Ник, будто бы не зная, чем еще занять свой рот, пронаблюдав за поглощением еды живыми каким-то особенно мрачным взглядом, вдруг сообщает, что детям вообще повезло, что ужин подали.

Сейчас переспрошу в стиле Дамблдора: это что вообще было такое?

Насколько я помню, за Ником никогда не наблюдалась мстительность, позволяющая ему портить аппетит тем, кто, в отличие от него, может его утолить. Я имею ввиду, не было абсолютно никакой надобности заводить разговор на эту, в целом, неприятную тему — о том, как Пивза на пир не пускали. Сэр Николас де Мимси-Дельфингтон, рыцарь и аристократ, несомненно, знаком с этикетом и прекрасно знает, какие темы за столом более предпочтительны.

Тем не менее, он сообщает ребятам об «обычном» споре Пивза и привиденческого совета, а затем, резко сменив стиль изложения, предпочтя короткие двусоставные предложения пространным светским изречениям, в любимой манере Хагрида «ой-я-не-должен-был-вам-это-говорить» проговаривается о том, как перепугалась одна из самых больших в Британии общин эльфов-домовиков, когда обиженный Пивз попытался затопить супом всю кухню.

С громким звоном Гермиона опрокидывает на стол кубок с тыквенным соком. Скорее всего, реакция Гермионы не ускользает от хмыкнувшего в свой кубок Дамблдора, который наверняка заметил, как расстроенная и оскорбленная девушка вдруг внезапно начинает поститься посреди торжественного пира.

Судя по всему, Ник получил спецзадание от Директора наступить кое-кому на больную мозоль — его поведение подозрительно. Едва трио село рядом с ним, он, сияя, пожелал им хорошего вечера, на что Гарри, благодаря стараниям Пивза мокрый и не очень довольный, ответил не слишком приветливо. Далее голодный донельзя Рон в ответ на фразу Ника, что «распределение гораздо важнее еды», довольно грубо бросил: «Конечно, если ты мертвый».

Любое нормальное и не очень привидение (вспомнить хотя бы реакцию Миртл на подобное) отреагировало бы на сей выпад со всем, приличествующим оному привидению, достоинством. Особенно — аристократ, рыцарь и сэр, живший в Англии в 15 веке.

А что делает Ник? Аплодирует Натали Макдональд, присоединившейся к Гриффиндору, со словами: «Я надеюсь, гриффиндорцы этого года окажутся достойным дополнением нашего факультета. Мы же не хотим нарушить нашу полосу побед, не правда ли?» — будто и не слышал грубой отповеди Рона. Казалось бы, инцидент замяли, однако Ник заметно мрачнеет — и я не думаю, что только из-за еды.

Тем не менее, он остается, выкладывает Гермионе правду об эльфах в Хогвартсе, зайдя издалека и весьма туманно пораспространявшись насчет манер Пивза — а затем искренне изумляется ее реакции и смеется над ее наивностью («Отпуска по болезни и пенсии?»).

Результат: со словами: «Рабский труд», — Гермиона объявляет голодовку.

Эта случайная проговорка Ника после того, как Дамблдору от мистера Уизли стало известно о реакции Гермионы на обращение Крауча с Винки и думах девушки о спасении эльфов, выглядит слишком случайной, чтобы таковой являться.

Поведение Пивза я бы в Игру не вписывала — в год поступления Гарри в школу привидения и полтергейст спорили на ту же тему (пустить ли Пивза на праздничный ужин), это у них, похоже, традиционно. Пивз действительно хочет побывать на пире и действительно пришел в ярость после очередного отказа.

В общем, очень довольный, постоянно улыбающийся и непроизвольно заигрывающий со всеми подряд Дамблдор приступает к важному объявлению, которое прерывает впечатляющее появление «Грюма».

Давайте же восхитимся тем, что Барти, остановившись в психологическом развитии где-то на уровне 20-летнего, обладает задатками великой драматической актрисы почище, чем у Сириуса.

Ну ладно, опоздал, с кем не бывает, все ж, хромает, задержали в Министерстве, Грюма допрашивал и увлекся… Но, простите, вот Хагрид тоже опоздал — и постарался тихонько и незаметно (при его-то габаритах) сесть за стол, войдя через дверь позади преподавательского стола.

Уж не знаю, прокалывается ли Барти и на этом — в конце концов, и Грюм мог не знать, где эта дверь находится и где второй вход — но манеры… Я напомню, ибо забыть же легко: Грюм обладает одним уникальным огромным глазом, который позволяет ему видеть сквозь все предметы. Неужели он не видел, подходя к дверям Большого Зала, что старый добрый друг Дамблдор держит речь?

Нет, Барти не просто вошел посреди речи Дамблдора — громыхнул гром, и Барти, судя по звуку, ногой пнул дверь, являясь пред наши очи. Мог бы, тихонько скрипнув дверью, протиснуться по стеночке к столу, мог дождаться окончания речи Дамблдора, мог, в конце концов, вообще постоять за дверью до окончания пира, коль уж опоздал. Но нет, Барти нужно было явиться с помпой.

Первый — пусть и проходной, не слишком настораживающий, но малоприятный — прокол «Грюма».

Директору на заметку, вынужденному прервать свое объявление, чтобы представить гостя, и потерять соответствующий приподнятый настрой слушающих.

Замечу: молния в Зале сверкает дважды — когда Крауч появился на пороге, и когда он повернулся к Дамблдору, чтобы пожать ему руку. Такой вот нехилый намек природы, этакая небесная симфония.

Достигнув Дамблдора, Барти жмет ему руку, и Директор спрашивает у него что-то. Барти отрицательно, не улыбаясь, качает головой и тихо отвечает. Дамблдор кивает и рукой указывает гостю на свободное место справа от своего. Правая рука — так уж правая.

О чем они могли говорить? Что-то вроде: «Тебе не помешала моя речь?» — «Нет, не беспокойся, я даже не обратил внимания» — «Как мило». Или: «Все в порядке? Комиссия не давила?» — «Ты же знаешь этих идиотов. Все в порядке» — «Хорошо». Другого я придумать не могу, да было бы и лишним.

Ничуть, казалось бы, ничем не смущенный, Директор представляет нового преподавателя Защиты, и аплодисментами «Грюма» не встречает никто, кроме Дамблдора и Хагрида.

Почему не в силах пошевелиться шокированные студенты, это понятно, однако странным кажется поведение преподавателей.

Ну, предположим, мотивы одного из них вполне ясны — Снейп, как это у него заведено, мстит молчанием, а в данном случае — бездействием. Понятно, зачем сюда приглашен Грюм — он занимает место правой руки Директора в Игре, что красноречиво, одним скупым жестом только что показал сам Директор.

Кроме того, зная, как Грюм относится к людям, запятнавшим себя работой с Реддлом, Снейп предчувствует нелегкую жизнь. «Один раз Пожиратель смерти — всегда Пожиратель смерти», — что-то в этом роде могло бы быть девизом Грюма. Да и кто знает, кто именно (и как жестко) занимался делом Снейпа 13 лет назад прежде, чем Дамблдор сделал все, чтобы любимого сотрудника оправдали. В любом случае сейчас Снейпу, мягко говоря, неуютно.

Ну, что поделать — Игра есть Игра, Снейп провинился, притом серьезно, а Дамблдор, как всякий, кто встал на место государя, должен быть суров иногда до свирепости, поддерживая быт ярким и разнообразным, делая законы строгими, а людей — добрее. Придется терпеть — и Снейп это знает. Кстати, довольно забавно, что и Барти, и Грюм относятся к Снейпу примерно одинаково…

Не слишком ясно, почему молчат остальные профессора — о том, что Грюм займет эту должность, они, вероятно, знали и раньше, о том, как он выглядит — и подавно. Либо Директор не удосужился рассказать коллегам, кого он нашел на свободную должность преподавателя (тогда ситуация становится крайне забавной), во что верится с трудом, либо это натуральный бойкот в ответ на.

Скорее всего, коллектив высчитывает, правда ли Грюм с ума сошел, что так некрасиво прервал Директора. В конце концов, вовсе не все преподаватели могли прежде встречаться с Грюмом. Более того, известно точно лишь о том, что раньше его знали Снейп и Хагрид, работавшие вместе в Ордене. Почему хлопает Хагрид, думаю, объяснять не надо. Почему не хлопает Макгонагалл, которая наверняка сталкивалась с Грюмом прежде… что ж, я действительно подозреваю, что она поражена до глубины души, если не сказать оскорблена, внезапным бесцеремонным поведением «Аластора».

Тем временем Барти, делая вид, что он не обращает внимание на всякие мелочи вроде того, что за его эффектное выступление он не удостоился нормальных аплодисментов, принимается за еду. Даже не дождавшись объявления Дамблдора о нем в качестве нового преподавателя.

Не удивительно после этого, что ему никто не аплодирует — это настоящее неуважение не только к Дамблдору, но и ко всем присутствующим — вести себя так, будто все, что его интересует — это еда.

Спеша не проколоться, Барти раз за разом колется на мелочах вроде этических норм, стремясь показать всем арсенал своих умений копировать повадки того, чью роль играет (видимо, отпустил себе время, чтобы хотя бы частично их изучить). Я бы не стала его винить — не будем забывать, что перед нами по сути 20-летний мальчишка. Я б на его месте со страху умерла. А он еще умудряется хлебать Оборотное зелье из фляги на виду у всех и делать вид, будто так и надо.

В общем, Директор, вернувшись к сути дела, наконец имеет возможность выложить поутихшим студентам всю соль своего грандиозного плана на ближайший учебный год.

— …Турнир Трех Волшебников будет проходить в Хогвартсе в этом году.

— Вы шутите! — громко произносит Фред, не сумев с собой справиться.

Напряжение в Зале мгновенно падает, и почти все смеются (исключая Грюма, видимо, слизеринцев и Снейпа, который, наверно, окаменело поворачивается в сторону стола гриффиндорцев, думает что-нибудь малоцензурное, а затем снова вперивается взглядом в затылок усмехающегося супруга).

— Я не шучу, мистер Уизли, — говорит Дамблдор («Что ты, милый, это еще не шутка. Шутка будет после»). — Но, раз уж вы отметили, я действительно слышал одну замечательную шутку летом — о тролле, ведьме и лепреконе, которые пошли в бар —

Макгонагалл громко прочищает горло.

— Эм — но, наверное, не время… нет… Так о чем бишь я? О да, Турнир Трех Волшебников…

Три вопроса: от кого летом услышал анекдот Директор, знает ли его финал Макгонагалл, и в чем, святые ежики, таки ж было дело в том баре?!

Кажется, вопрос, чем заканчивается анекдот, волнует меня больше всех, которые когда-либо волновали в связи с Игрой. До сих пор.

Судя по тому, что Макгонагалл решительно пресекла попытку Дамблдора рассказать анекдот, он не слишком приличный… Тем охотнее его, блин, услышать!

В общем, Дамблдор продолжает свое объявление, уже не отвлекаясь на шутки. Есть в его речи пара намеков, которые помогают нам немного прояснить Игру.

Во-первых, фраза Директора («…мы работали все лето…») ясно указывает на прямую причастность к работе непосредственно Директора. А слова о том, что «главы школ-участниц вместе с Министерством Магии согласились наложить возрастное ограничение на участников в этом году», подтверждают, во-первых, что раньше этого ограничения не было, а во-вторых, что предложил его ввести именно Директор. Ибо, раз главы и Министерство «согласились», значит, предложение вносили не они. Кто остается? Правильно.

Во-вторых, очень воодушевляют слова Дамблдора, что «это маловероятно, что студенты младше шестого и седьмого курсов смогут справиться» с заданиями. Даже вот не знаю, учитывая, что случится далее, Гарри следует плакать или радоваться, припоминая эту фразу.

Ну и, да, Директор уже отлично знает, что нарушить возрастное ограничение попытаются Фред и Джордж. Несмотря на все его предостережения. Потому и блестит глазами в их сторону. Он-то как бы и не возражает.

Ученики расходятся, с разной степенью восторга и недовольства переживая новость о Турнире и возрастном цензе, и Гарри — не исключение. Бойтесь своих желаний, как говорится.

Тем временем Директор возвращается на свое место за преподавательским столом и начинает беседовать с Барти. Как долго продолжается их разговор — неизвестно, однако обратим внимание на сам факт состоявшейся сразу же беседы.

У Барти было около половины дня, чтобы с пристрастием расспросить Грюма и начать играть его роль. Но этого недостаточно — наспех скопированные повадки могут плохо отразиться на качестве исполнения, да и Барти просто не достает времени, чтобы на него заработала система Станиславского — он ходит в образе всего один день, к тому же, вестимо, нервничает, глядя в голубые очи Директора, находящиеся в непосредственной близи.

Можно ли, помня о тесных дружеских отношениях Дамблдора и Грюма, предположить, что Директор никак не мог почуять неладное?

Вопрос, скорее, заключается в том, что же именно он почуял и какие мысли у него возникли по этому поводу. Ведь дело-то, собственно, не в незнании каких-то фактов биографии и тому подобного, а в том, что Барти с первой же минуты делает оплошности этические. А Дамблдор — великолепный психолог.

Так что какие-то смутные сомнения относительно маленьких странностей в поведении «Грюма» могут возникнуть у Дамблдора сразу же (а он может их списать на усталость друга) и крепнуть постепенно, превращаясь в подозрения, а из подозрений — в уверенность.

Зная деятельный характер Директора, следует предположить, что он свои подозрения, как только они у него сформируются окончательно, решит потихоньку проверить. Например, подать идею испытать Непростительные проклятья на студентах… если так, то этот тест Барти не пройдет. Зато, к сожалению, пройдет другой — сделает Гарри участником Турнира, что на некоторое время может и сбить Директора с толку.

Разумеется, разоблачить Барти довольно легко. Но нужно ли это Дамблдору, славящемуся умением ювелирно использовать все привходящие обстоятельства? Скорее уж Директор без резких телодвижений, хорошенько все обдумав, присмотревшись еще разков десять, попытается выяснить, с кем имеет дело, каковы планы этого человека и можно ли их обернуть на пользу обществу.

К тому же, подобное разоблачение наверняка спровоцировало бы какие-то форс-мажорно активные действия со стороны Реддла — а это может представлять значительно большую угрозу и миру вообще, и Гарри в частности, нежели позволение Томми и дальше думать, что все идет по плану. Ну, или кому другому — ведь Дамблдор еще не уверен, что здесь вообще кто-либо замешан.

Так что Директор ждет и начинает собирать информацию. За настоящего Грюма, если он попал в беду, он может быть относительно спокоен — пока самозванец (если самозванец вообще имеется) играет свою роль, Грюм будет жив и в своем уме. Риск, конечно, есть, но что за жизнь без него, как сказали бы Сириус и Фред.

Это — риск полководца, посылающего на опасное задание своего самого опытного офицера. Как будет со Снейпом годом позже.

Пока студенты отсыпаются, в ночь на 2 сентября не спят по меньшей мере два человека.

Времени на то, чтобы не совершить глобальный прокол в первый же учебный день, у Барти совсем немного — одна ночь. Очевидно, что первая беседа с Грюмом состоялась еще во второй половине дня 1 сентября, однако в ней Барти, скорее всего, делал основной упор на то, чтобы по верхам разузнать про манеры Грозного Глаза. Естественно, этим он ограничиваться не собирался.

Кто знает, сколько времени отняла беседа с Дамблдором после окончания пира 1 сентября в Большом Зале — в любом случае, ночь Барти довольно коротка. Уже 2 сентября ему предстоит без малейшей подготовки провести первые в своей жизни уроки.

Грюм-то хотя бы имел опыт общения с молодыми мракоборцами, только что поступившими в центр подготовки Мракоборческого Отдела и мало чем отличающимися от ничего не понимающих перепуганных, но крайне воодушевленных цыплят. А среди первых же учеников Барти, который сам еще не вылез из студенческой шкурки, в первый же день окажутся шестикурсники с требовательными близнецами Уизли во главе.

Так что, скорее всего, главное, что ночью пытается выведать Крауч — что ему, собственно, преподавать? Какова программа курса, утвержденная Директором?

Как увидим по окончанию дня, худо-бедно с программой Крауч в целом справится — уж не знаю, отступит ли он на своих уроках от какого-то регламента или нет, но по крайней мере ему удастся произвести впечатление даже на таких циников, как Фред и Джордж.

Кроме того, неплохо было бы Барти поинтересоваться у Грюма, для чего его вообще пригласил Дамблдор. Понятия не имею, задает он этот вопрос в первую же ночь или чуть позже, но подозреваю, что, когда он его задает и слышит ответ, челюсть Барти отвисает так, что приходится вправлять.

Оказывается, как и Реддл, Директор рассчитывает на то, что имя Гарри в Кубок подбросит (!) Грюм (!!). Более того, Директор и Грозный Глаз разработали план прикрытия для последнего и избегания громкого скандала, с которым черт его знает, как Барти собирался справляться в одиночку. Неслыханная удача.

В общем, наступает утро, Барти, мешая кофе с Оборотным зельем и успокоительным, пытается взбодриться после бессонной ночи, Гермиона — после не менее, очевидно, бессонной ночи, в течение которой она скрепляла вместе изодранные струны души и придумала, как успокоить свою совесть, взбунтовавшуюся по поводу эльфов — щедро намазывает тосты джемом, Снейп — после, видимо, уже сотой бессонной ночи — мрачно ковыряется в тарелке, выспавшийся и почти всем довольный Дамблдор весело наблюдает за близнецами и Ли Джорданом, которые пытаются придумать способ состарить себя и подать заявку на участие в Турнире, прилетает почта, Драко отвязывает посылку со сладким (мама) и вырезку из утренней газеты (папа) от лапки филина (я смотрю, у всех Блэков есть по меньшей мере одна общая черта — они нормальных птиц не признают как класс; даже Люциус заразился — павлины у палатки на Чемпионате, тоже мне… или это влияние Нарциссы?), а Гарри тоскливым взглядом утыкается в тарелку, не найдя среди сов Буклю с письмом от Сириуса — что тоже не ускользает от внимания Дамблдора.

Почему Сириус молчит? Конечно, расстояние не маленькое, но за примерно три недели Букля могла раза три облететь всю Европу, особо не напрягаясь.

Сдается мне, Сириус молчит, потому что так надо Дамблдору. Зачем — позже. Пока лишь отмечу, что Звезда, по всей видимости, обладает точной информацией обо всем, что происходит с Гарри, а посему почти не беспокоится. То есть порывается прибежать в Хогвартс не чаще, чем пять раз в сутки.

На уроке Травологии не происходит ничего особенного (ребята изучают бубонтюберов), а вот Хагрид, как всегда, начинает семестр с невероятного нечто. В прошлом году были гиппогрифы, в этом — знаменитые, ставшие притчей во языцех соплохвосты — невероятные по своей абсолютнейшей бесполезности и крайней противности.

Мимоходом отмечу, что Малфой, видимо, еще не успевший прочитать газету, но прекрасно помнящий, чем закончился для него первый в его жизни урок у Хагрида в прошлом году, в целом ведет себя относительно нормально.

Очевидно, что Хагрид, счастливый обладатель нескольких плетеных корзин с сотней пока-еще-личинок-соплохвостов в каждой, не вполне понимает, что, собственно, с ними делать и для чего они нужны.

«Они только что вылупились. Так что вы сможете вырастить их сами! Подумал, мы сделаем небольшой проект из этого».

Отличная идея, с которой Хагрид усиленно свунится. И как своевременно они вылупились-то — прямо к началу учебного года! Сдается мне, без бороды Дамблдора не обошлось и в этой истории.

Летом Хагрид, видимо, решил заделаться селекционером, пришел с идеей к Директору, Дамблдор, который, как известно, инициативу сотрудников поощряет, воскликнул: «Отличный получится проект, Хагрид, дерзай!» — и понеслось…

Что ж, поскольку Дамблдор не в силах изменить любовь Хагрида ко всему опасному, кусающемуся, жалящему и, как это часто бывает, незаконному, остается лишь извлекать пользу из этой любви. Вот и получится потом — тоже совершенно случайно — что в первом туре Турнира у нас, значит, драконы, а в третьем — соплохвосты.

Хотя в целом права, конечно, Гермиона: «Это они сейчас маленькие. Но как только Хагрид узнает, что они едят, думаю, они будут 6 футов длиной… Лучшее, что можно сделать — передавить большинство, пока они не начали бросаться на нас всех». Добрая девочка Гермиона, которая так заботливо относится к несчастным эльфам-домовикам — существам, к слову, небезобидным настолько, что и ножиком по ахиллову сухожилию чиркнуть могут… Ну, в конце концов, заявлю, что у всех разные понятия о том, что рационально и безобидно, а что нет.

Как всегда, одновременно крайне смешным и любопытным оказывается урок Прорицания. Трелони работает в своем стиле (что-то такое вижу, но что именно — понятия не имею).

Как заведено, она — совершенно случайно — оказывается рядом с Гарри. Первое ее предсказание для мальчика в этом году: «Вы озабочены, мой дорогой. Мой внутренний глаз видит вашу тревожную душу через ваше храброе лицо. И я, к сожалению, должна сказать, что ваши тревоги небезосновательны. Увы, я вижу, трудные времена грядут… наиболее сложные… Я боюсь, то, чего вы опасаетесь, действительно случится… и, вероятно, скорее, чем вы думаете…».

Гарри сначала решает, что Трелони шарлатанка, затем думает, что она, может быть, что-то такое увидела про Сириуса, после чего укрепляется во мнении, что она шарлатанка.

Но, как говорится, решив, что в чем-то разбираетесь, постарайтесь посмотреть на это с другой точки зрения. Вероятно, Трелони вела речь о возрождении Реддла? Глубинный страх Гарри, из-за которого он до сих пор не может забыть второе пророчество профессора — именно этот. Тогда слова «трудные времена грядут» приобретают смысл и становятся на свое место.

В этом семестре курс Гарри приступает к гаданиям по звездам. Возможно, не имея шелеста туманного голоса Трелони в постоянной близости от уха, Гарри сумел бы по достоинству все это дело оценить. И даже обратить внимание на то, что спустя какое-то время Трелони вновь делает предсказание — вновь верное и вновь никем не оцененное:

«Я говорила, мой дорогой, что вы явно родились под зловещим влиянием Сатурна… Я говорила, что Сатурн явно был в активности на небесах в момент вашего рождения… ваши темные волосы, ваш средний рост, телосложение… трагические потери в таком раннем возрасте… Думаю, не ошибусь, мой дорогой, если скажу, что вы родились в середине зимы?»

«Нет, — отвечает Гарри. — Я родился в июле». Рон хихикает.

Все это, конечно, весело, но, если присмотреться внимательнее, становится, мягко говоря, как-то не по себе.

Трелони описывает не Гарри, а Реддла — темноволосого, с такими же телосложением и ростом, как у Гарри (ну, разумеется, в его годы), потерявшего мать, едва успев родиться, и убившего своего отца в подростковом возрасте и, наконец, отъявленного (ахтунг!) Козерога, родившегося 31 декабря 1926 года и обладающего не просто четким и мощным, но разожравшимся Сатурном уже в возрасте 11 лет.

Удивительно, как сильно душа Тома выпячивается в мальчике, отгоняя на задний план упрямое Солнце Гарри. Или это Трелони, которую как на аркане всякий раз тянет именно к этому странному подростку, у которого имеется две полярно различные, мать их, души, смотрит настолько глубоко?

Как бы то ни было, иногда становится жутко — особенно если вспомнить, что путается она так далеко не в первый раз. Бедная. Уж сколько она с Гарри намучилась. «Вроде, осел, а вроде… и не осел… А если так посмотреть, то вообще на козла похож. Что-то я никак не пойму…».

А в самом мальчике, несмотря на его типично сатурнианское детство, Сатурн не просто отсутствует как класс — он зияет черной дырой, притягивая к себе некоторых сатурнианцев хуже любого магнита (к Гарри Реддл и Снейп прямо-таки липнут). Немного странно, как Трелони умудрилась не заметить эту дыру, но сумела разглядеть то, что скрыто гораздо глубже, ну да ладно.

Первый учебный день подходит к концу, однако сюрпризы вовсе не заканчиваются. У дверей Большого Зала, пытаясь попасть на ужин, Гарри, Рон и Гермиона сталкиваются с Малфоем. Конечно, совершенно случайно, нечего в этом сомневаться.

Драко, как я уже отмечала, пребывает в очень странных чувствах после финала прошлого года. С одной стороны, гиппогриф не казнен, но, с другой… каков Версаль, каков Поттер! Кроме того, инцидент с Черной Меткой на Чемпионате, в котором снова замешан Гарри… Но ситуация усугубляется еще и тем, что в едва ли не открытую конфронтацию входят Люциус и Артур Уизли — а тут уж, извините, семейная честь и все такое.

Я уверена, что мистер Уизли не оставил без внимания слова Рона о том, что вместе с Пожирателями в ночь на 16 августа по палаточному городку бегал и Люциус, высунув язык сначала от радости, а потом — от страха при виде Метки. И, пока все Министерство носилось, пытаясь уладить споры и загасить претензии, возникшие у международного магического сообщества после дефиле Пожирателей, Артур, вооружившись здоровенной лопатой, начал активно копать под Люциуса.

А, собственно, много копать-то и не надо. Один громко высказанный намек мистером Уизли при ком-нибудь из Министерских — и Люциус, любящий быть безукоризненно чистым во всем, включая собственную репутацию, начнет активно лысеть от ярости и страха. Без сомнения, ответная реакция последовать ох как должна. И она незамедлительно следует.

Статья «Дальнейшие ошибки Министерства Магии», которую на весь холл зачитывает Драко, упиваясь всеобщим вниманием (драматичность и артистизм — еще одна общая черта всех Блэков), написана уже известной нам Ритой Скитер. В ней мистер Уизли выставляется в крайне неприглядном свете (впрочем, попутно попадает и Грозному Глазу, и Министерству — в этом Рита себе верна).

Бонусом мы узнаем об операции по выдергиванию Грюма из лап закона — Артуру пришлось ввязаться в драку с полицейскими и несколько раз изменить им память, чтобы избежать ареста. Впрочем, можно ли верить Рите и как сильно — это вообще вопрос отдельного исследования.

Важны две вещи: в статье мистер Уизли почему-то значится как «Арнольд Уизли» — это во-первых. Очевидно, у Риты достало сил припомнить, что целых два года назад Артура оштрафовали из-за летающего фордика «Англия» (читай — из-за Гарри и Рона), но подвела память в момент, когда было необходимо правильно написать его имя.

Во-вторых, в статье явствует очень ощутимый намек работодателям Артура: «…почему он вовлек Министерство в столь несолидную и потенциально затруднительную сцену». Мол, работодатели, присмотритесь к своему сотруднику, он портит имидж учреждения и доставляет хлопоты, а у вас и без них голова кругом.

Ну, учитывая, что за спиной мистера Уизли стоит лично Дамблдор, удар по Артуру получился, конечно, не с-должности-вышибательным, но весьма ощутимым уколом по репутации лично Артура. В глобальном смысле (в условиях приближающейся войны) очень хороший ход — начать возбуждать в общественности стойкое недоверие к некоторым лицам. Сейчас Артур и Грюм, позже будут Гарри и Дамблдор. Информационную войну никто не отменял.

Да, я уверена, что Люциус Малфой «купил» Риту Скитер.

Между прочим, у нас есть тому весьма четкое доказательство — однажды мы вместе с Гарри увидим, как Драко, зажав что-то в кулаке, усиленно этому чему-то что-то нашептывает. Как выяснится, этим загадочным нечто являлась Рита, незарегистрированный анимаг, умеющий превращаться в жука. Драко знает об этом, потому что это известно Люциусу — сам бы черта с два додумался.

Цель, которую преследует Малфой-старший, заключая сделку с Ритой, я в общем-то уже озвучила — информационная война против Дамблдора и его ближайших сторонников.

На фоне общей нелюбви к Директору Люциус и Рита, судя по всему, сошлись очень быстро. Уж не знаю, чем так насолил Дамблдор конкретно Рите (может, не доцеловал), но вот Люциус мстит за все сразу — и за ночной вояж сына по Запретному Лесу еще на первом курсе, и за то, что Люциуса выгнали из Попечительского совета, и за неудавшуюся казнь гиппогрифа, к чему сломанный нос Директора явно причастен, и за, между прочим, то, что сейчас произойдет с его сыном в холле, после того, как он дочитает присланную отцом статейку (о том, что он мстит за последний пункт, Люциус пока не знает).

Драко, аки Монтекки, возвращая должок юному Капулетти, сильно перегибает палку — неудивительно, что в ответ на оскорбление миссис Уизли ему прилетает оскорбление от Гарри в адрес Нарциссы (в оправдание мальчику замечу, что фраза «…выражение ее лица — будто у нее кучка дерьма парит под носом — она всегда так выглядела или только потому, что ты был рядом?» — больше бьет не по Нарциссе, а по самому Драко).

Малфой, забыв о Роне, преисполняется праведного гнева и желания мстить лично Гарри. Но неожиданно ситуация довольно пикантным образом выворачивается против него самого, выворачивая его самого.

Легендарный аттракцион «Никогда-больше-так-не-делай» в исполнении Драко Малфоя в роли летающего хорька — это, конечно, очень (очень) весело, однако Барти (организатор аттракциона) совершает при его исполнении важную ошибку, крупно прокалываясь не только по этическим, но и по пунктам, относящимся к фактам.

Для начала — Грюм бы никогда так не сделал. Я специально просмотрела все эпизоды, в которых фигурирует настоящий Грюм — даже к дяде Вернону в конце Игры-5 Грозный Глаз применяет метод запугивания, и пальцем его не тронув. Грюм никогда бы не применил физическое воздействие к ребенку, каким бы противным этот ребенок ни был — и это крупный прокол как раз из тех, которые относятся к категории этических.

Зачем вообще Барти устраивает эту сцену? Ведь он обучался в Хогвартсе не так давно, Дамблдор уже был Директором, и поэтому вряд ли Барти мог забыть, что в его времена к студентам трансфигурацию не применяли (ну, или только на уроках).

Скорее всего, Крауч просто переусердствовал, изображая чудаковатого старика, сурового мракоборца Грюма, каким он себе его представлял. По мнению Барти, удар в спину (и в чью — Гарри Поттера!) просто должен был вывести Грюма из равновесия заставить его сделать что-то в этом жестком роде.

Кроме прочего, мне почему-то худинтуистически кажется, что и сам Барти не любит людей, атакующих в спину противника. Наконец, Крауч решает не медлить и при первой же удобной возможности завоевать симпатию Гарри. Однако — явно переигрывает.

Поведение «Грюма» вызывает, мягко говоря, недоумение у двоих самых рассудительных присутствующих при сцене людей — Гермионы и профессора Макгонагалл.

Последняя проявляет следующие реакции: шокированный возглас, замешательство, вскрикивание с последующим разбрасыванием книг по мраморной лестнице, крик и пробежка по ступеням вниз, возвращение Малфою его привычной формы, слабый голос, горячая попытка объяснить «Грюму» правила школы.

В общем, не может профессор Макгонагалл оставить сию историю без последствий. То есть мы в праве со стопроцентной уверенностью утверждать, что Дамблдор информацию об инциденте получит в самом скором времени. Не от нее, так от портретов. Или иных свидетелей — слухами уши Директора полнятся…

И на какие же детали он сможет обратить внимание, помимо основной, белой, летающей и пушистой (почему хорек, кстати?)?

Во-первых, самое главное:

— Грюм, мы никогда не используем трансфигурацию в качестве наказания! — о, знала бы Макгонагалл, кто перед ней стоит… — Я уверена, профессор Дамблдор говорил вам об этом. — «Альбус, лучше спрячься далеко и надежно, иначе, если выяснится, что не говорил, я превращу в хорька тебя!»

— Он, должно быть, упоминал об этом, да, — говорит Барти, равнодушно почесывая подбородок. — Но я подумал, хорошая встряска —

Вот Барти и попался. Макгонагалл знает о том, что у Директора и Грюма состоялась беседа, в которой Дамблдор должен был выложить новому сотруднику по меньшей мере правила школы. А вот Барти с Грюмом до этого вопроса если и успели ночью добраться, то мельком. Убеждение мальчика (Раз Я Профессор, То Мне Все Можно) рождает такую вседозволенность и фамильярность с его стороны, каковой в Хогвартсе, оказывается, нет. Барти «равнодушно» бросает фразу — весьма туманную, ибо ему нужно быть предельно осторожным в ответе — вдруг он окажется неправильным, и тогда Директору многое станет слишком очевидно. Если уже не стало.

Далее — лексикон.

Повторюсь, я специально просмотрела все эпизоды, в которых участвует настоящий Грюм. Ну не выражается он так, как выражается в первый день Барти, играя его роль. Все эти «laddie» (парнишка), «stinking, cowardly, scummy» (вонючий, трусливый, подлый), «yep» (агась), «я с нетерпением ждал возможности поболтать со старым Снейпом» — все это сленг тинейджера, который пытается косить под взрослого, а не лексикон взрослого сурового мракоборца.

Барти пока еще очень туманно представляет себе все те оттенки, из которых состоит Грюм.

Например, то, что настоящий Грозный Глаз не стал бы говорить мальчишке: «Ну, я знаю твоего отца давно, мальчик… ты скажешь ему, Грюм очень внимательно следит за его сыном… ты передашь ему это от меня…».

Во-первых, не следует вмешивать в конфликты взрослых детей, если этого можно избежать. Во-вторых, все эти внезапно появляющиеся многоточия в его фразах — создается впечатление, будто Барти пропускает очень много слов, которые обычно вслух не произносят. Впрочем, будем справедливы, у него есть вполне резонные на то причины.

И, в-третьих, попросить Драко передать Люциусу (о, он-то передаст), что «Грюм очень внимательно следит за его сыном» — все равно что прямо подойти и дать Люциусу в глаз.

При этом, будь это настоящий Грюм, он не мог бы не понимать, что, так рьяно и резко вступая в конфликт с Малфоем, он подставляет Дамблдора. Ибо кто еще нанял в школу этого ненормального — и, естественно, по каким еще причинам, как не затем, чтобы запугивать его, Люциуса, сыночка?

О, это серьезно, и Барти этого не понимает.

Как у любого нормального подростка, в его голове свет клином сошелся только на нем. Ну, еще периодически на горизонте возникает Реддл, но он же любит его, и Барти сделает все, чтобы стать его правой рукой; от исполнения плана зависит его, Барти, попадание в милость или немилость хозяина… В общем, Грюм бы так никогда не подставил Директора. И Дамблдор это знает.

Наконец, резкий, но крайне воспитанный Грозный Глаз никогда бы не назвал Снейпа «старым Снейпом». И из принципа не назвал бы его «еще один старый друг» (какой Снейп Грюму друг? тамбовский волк ему того…). И не обратился бы к ошалевшей Макгонагалл: «Привет, профессор Макгонагалл». Все это — мелочи. Но из мелочей складывается жизнь.

Примечательно, кстати, не то, что Малфой-хорек пытается убежать, а то, куда. В подземелья, конечно же. И «Грюм», стремясь побыстрее уйти от Макгонагалл, хватает Драко под руку и тащит, собственно, туда, куда мальчику так хотелось — к Снейпу. Макгонагалл некоторое время стоит в холле, с тревогой глядя им вслед (то ли не может понять, что случилось с Грюмом, то ли опасается за Драко, то ли всерьез боится за Снейпа).

О том, сколь милой выдалась беседа между Снейпом и Барти, можно судить по тому, как Снейп срывается на Невилле за то, что тот на первом же уроке спалил шестой по счету котел — с особым садизмом, очевидно, перейдя после беседы на новый уровень мстительности, Снейп назначает Невиллу наказание: выпотрошить кучу жаб (с явным намеком на несчастного Тревора), доведя мальчика до нервного срыва.

Причем объяснения, которые Гарри придумывает столь ужасному поведению Снейпа, кажутся мне особенно смешными. Видите ли, Снейп «немного боится» Грюма и вообще всегда мечтал занять должность преподавателя Защиты…

Снейп боится вовсе не Грюма, а реакции Дамблдора на то, что Снейп может Грюму ляпнуть в запале милой беседы. Поэтому он пребывает в ярости по всем возможным пунктам, вынужденный сдерживаться, дабы ненароком не задеть нежные струны души старого друга Директора и его правой руки в Игре. Снейп в опале, и ему нужно вести себя предельно тактично во всем, что касается Игры — он это понимает, и его это, мягко говоря, бесит.

Одновременно с этим, Снейп зол на Дамблдора, пригласившего в Игру этого Грюма, смеющего, я подозреваю, его, Снейпа, отчитывать за то, как он воспитывает своих подопечных, и Бог знает за что еще, на Малфоя, умудрившегося в первый же учебный день вляпаться в очередную историю… Хотя, откровенно говоря, думаю, что в глубине души Снейп был бы и сам не против превратить Драко во что-нибудь эдакое. Давно пора.

И, если справедливо рассудить, «Грюм» (если он и правда отчитывал Снейпа за Драко, хотя вряд ли беседа ограничилась лишь этим), в общем-то прав — Снейп, как декан, должен приглядывать за учениками своего факультета с особой тщательностью и стараться воспитывать детей Пожирателей так, чтобы задушить в них початки зла, ведь он сам когда-то был таким же, он не может не понимать, как много зависит от декана.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что Снейп как раз в глубине души все это понимает. Да, даже в том пункте где про «Грюм прав». И его это тоже бесит.

В целом, нет ничего удивительного в том, что Снейп старается открыто не афишировать свою враждебность по отношению к Грюму (ради Директора), а также не встречаться с ним взглядом. Да, он прячет глаза — пожалуй, я вижу такое впервые. Но я бы на его месте тоже прятала. При таком уровне ненависти, который зашкаливает у него внутри, лучше, право, прятать — а то не выдержит еще бедный зельевар да как ляпнет что-нибудь…

Барти же, не подозревая, по каким причинам ненависть щедро булькает в душе Снейпа (пополам с ревностью), просто ходит и дико свунится сам с себя, совершенствуясь в копировании Грюма по мере продвижения в допросах последнего.

А что Дамблдор? История с хорьком вполне могла стать поводом для серьезного разговора между Директором и Барти, однако в общем и целом Дамблдор просто наблюдает.

Ему однозначно известно, что Барти говорил со Снейпом (Макгонагалл — свидетель, что «Грюм» направлялся именно к нему), так что Директор по достоинству (но молча) оценивает трогательные попытки Снейпа сдержаться и не набрасываться на «Грюма» с кулаками — все ж, Директор, все ж, Игра, черт бы ее побрал…

Отмечает Дамблдор и минусы — Снейп по-прежнему отыгрывается на учениках, в частности, на Невилле.

Относительно Барти. Некоторое время Дамблдор, проанализировав эпизод с хорьком, явно сидит и задается вопросом, не ударили ли крышки от мусорных баков старого друга по голове так сильно, что он ведет себя как дворовой мальчишка, мало чем отличаясь от основной массы студентов в Хогвартсе?

Увы, любой разговор между Барти и Директором — особенно первое время — неизбежно должен заставить последнего либо поверить в версию насчет крышек, либо еще что-то такое заметить. Недоверие нарастает. Однако время действовать еще не пришло.

Поэтому Дамблдор, как у него водится, продолжает играть в глухого, слепого и слабого на головной конец старичка. Что немедленно способствует тому, что Барти приходит в восторг от собственной крутости и неуязвимости, а потому скоро начинает совершать ошибку за ошибкой.

Ну что ж, в конце концов, еще Плиний Старший в своей «Естественной истории» замечал, что «лучший план, как раньше говорили, состоит в том, чтобы воспользоваться чужой глупостью».

Вот Директор ничего и не делает. Ибо истинно мудр.

Наступает 5 сентября, четверг, долгожданный урок Защиты. Следует отметить, что не только курс Гарри с нетерпением ждет его два дня после сцены с хорьком и восторженных отзывов близнецов Уизли, которым, в общем-то, не свойственно хвалить преподавателей. Сам Барти ожидает урока именно у этих студентов, ибо он означает более близкое знакомство с Гарри.

Без сомнения, после Дня хорька Барти проводит еще несколько бессонных ночей, расспрашивая Грюма. Результат как минимум состоит в том, что из речи Крауча убирается подростковый сленг. Но это как минимум. Если присмотреться, то можно увидеть, что на своем первом уроке в классе Гарри Барти только что не трясет перед носами студентов… Люпиным письмом от Люпина.

«Я получил письмо от профессора Люпина об этом классе».

Ой, какая сильная партия, оставшаяся за кадром, скрывается за этой короткой фразой!

Казалось бы, это совершенно естественно, что такой ответственный человек, как Люпин, не мог уйти, не завершив свою карьеру по меньшей мере передачей дел другому педагогу. Тем более, что оным педагогом стал не кто-нибудь, а старый сослуживец по Ордену Феникса Аластор Грюм. Однако стоит подумать еще глубже.

Во-первых, обратим внимание на то, что Люпин, вроде бы, оставшийся вообще за бортом Игры и всего, что с ней связано, знает, кто становится его преемником, и оказывает ему посильное содействие в подготовке к занятиям, по свидетельству Крауча, подробно описав программу своего курса и, видимо, рассказав об успехах студентов. Причем, можно быть уверенными, максимально объективно. Это же Люпин.

Впрочем, то, что Люпин знает имя следующего преподавателя Защиты, еще ни о чем не говорит. Грюм мог первым написать Люпину, попросив о помощи и указав, что Директор затащил его в замок. О многом говорит поспешающее следом «во-вторых».

Если приглядеться к самому уроку, то становится ясно, что письмо Люпина не ограничивалось краткой программой его курса и психологическими характеристиками студентов (ибо Барти знает такие личные подробности о студентах, которые настоящий Грюм мог узнать либо от Дамблдора, либо от Люпина. Я склоняюсь к тому, что Директор произнес что-то вроде: «Я во многом могу ошибаться, Аластор, ибо смотрю издалека. Я бы на вашем месте написал Римусу — он любит своих учеников и, я уверен, с радостью поможет вам получить удовольствие от преподавания и подарить как можно больше знаний нашим студентам», — ибо Дамблдору категорически необходимо затянуть разобидевшегося Люпина обратно на околоигровую орбиту. Люпин это прекрасно видит — однако ведь просьба обставлена так этически безупречно, что отказать было бы… м… неэтично. Чего Люпин, сами понимаете, позволить себе не может).

Греясь на южном солнышке и отмахиваясь от блондинок, Люпин пишет Грюму подробнейшие педагогические рекомендации по работе с каждым конкретным классом в целом и с Гарри в частности (ибо не может не понимать, что новую правую руку Директора в Игре больше всего интересует именно Гарри).

Без этого письма Барти было бы совсем непросто найти общий язык со студентами, не выпадая при этом из образа, и завоевать их уважение, применяя разнообразные педагогические методы. У мальчика не так сильно развиты и навыки повседневного общения с людьми-то, я уж молчу про педагогический талант и глубокое знание разнообразных педагогических и психологических методик (нет, талант определенно имеется, однако долго бы ему пришлось раскачиваться без толчка со стороны). И тем более молчу про то, как тяжко было бы Барти вызвать доверие такого сложного закрытого мальчика, как Гарри (как это сделать, уверена, Люпин тоже упомянул — для начала, хорошенько погладить по выпяченной нужде в признании способностей Гарри, не скатываясь при этом в грубое вранье и неприкрытую лесть).

Таким образом, первый урок Грюма в классе Гарри начинается с опоздания, прохрамывания к столу и фразы:

— Вы можете убрать это. Эти книги. Вам они не понадобятся.

Ничего не напоминает?

Ровно год назад, между прочим, тоже в четверг, Люпин, опоздав, проходил к столу, туманно улыбаясь, ставил сумку на стол, поворачивался к классу и…

— Добрый день. Не могли бы вы, пожалуйста, положить все ваши книги обратно в сумки? Сегодня будет практический урок. Вам понадобятся только ваши палочки.

Ну, естественно, ни Барти, ни сам Грюм — далеко не Люпин, поэтому деликатности от Барти ждать не приходится, но общий посыл весьма, знаете ли, схож.

После этого «Грюм» (тут уже явное сходство с манерой Снейпа, и это — действительно совпадение; оттого не менее забавное) сверяется с журналом, отмечая присутствующих, называя каждого студента пофамильно (ну не было у Барти времени, аки Люпин, лично просмотреть дела каждого ребенка), а закончив, произносит до боли знакомое: «Right then…» («Хорошо…»).

Еще две интересные детали. Деталь первая.

— … у меня есть один год, — говорит Барти, — чтобы научить вас сражаться с Темными -

— Что, а вы не остаетесь? — выпаливает Рон.

Барти вперивается в него магическим глазом Грюма, затем внезапно — улыбается. Особой красоты ему это не придает, но Рон заметно расслабляется.

— А ты будешь сын Артура Уизли, да? — спрашивает Крауч.

Во-первых, как занятно — Барти еще ничего не сделал, как преподаватель, только проверил всех по списку, а Рон уже недоволен, что тот не останется. И, во-вторых, улыбка! Улыбающийся Грюм — не менее невероятное зрелище, чем улыбающийся врагу Барти. Ой как сильно сквозь все его жесты торчат мохнатые волчьи уши!

Впрочем, Барти есть, чего улыбаться при взгляде на сына мистера Уизли, который «вытащил меня из очень тесного угла несколько дней назад». Знал бы, что называется, кого вытащил…

Деталь вторая.

— Да, я остаюсь только на один год. Специальное одолжение для Дамблдора… один год — и потом обратно в мою тихую обитель.

При этих словах Барти грубо смеется и хлопает в ладони (жест, для Грюма не характерный). Вновь появляются уже знакомые нам троеточия в его предложениях — всякий раз, когда мы их видим, следует понимать, что это, так сказать, сигнальные огоньки — Барти колется и выпадает из роли, после чего следует что-то (слово или жест), для Грюма нехарактерное.

О, Барти отлично знает, чего он ждет от конца года и куда потом отправится. Обратной дороги для него в любом случае не существует, и он это отлично понимает — в его деле уж либо пан, либо пропал. Если план Реддла не удастся, его схватят и отправят в Азкабан. Если удастся, Барти вернется к хозяину, ибо слишком глубоко уже Том поселился в душе мальчика, дороже него у Барти больше никого не будет.

Но присмотримся пока не к тому, как Барти ведет урок, а к тому, что он при этом говорит.

Отмечает он прежде всего, что в программе Министерства Магии изучение нелегальных Темных проклятий стоит аж на 6 курсе (отобрал хлеб у Снейпа), и сейчас ему следовало бы ограничиться лишь контрзаклятьями.

«Однако профессор Дамблдор большего мнения о вашей стойкости, он считает, что вы можете справиться», — хорошая такая, добротная похвала и ни капли лести, все, как и учил Люпин. А еще — явное свидетельство тому, что Директор лично, в пику Министерству, разрешил Грюму включать Непростительные проклятья в программу его курса.

И далее мнение Крауча: «Как вы должны защищаться от чего-то, что никогда не видели?.. Вы должны быть готовы. Вы должны быть бдительны и наблюдательны». Очень, очень резонно, возразить нечего.

Пройдемся по проклятьям.

Разумеется, у Барти особое отношение к Империусу: «Думаете, это смешно? Вам бы понравилось, не так ли, если бы я сделал это с вами? Тотальный контроль. Я бы мог заставить его выпрыгнуть в окно… утопиться… запрыгнуть кому-нибудь в глотку». Да, для Барти не смешно именно это проклятье — по вполне объяснимым причинам.

Поставив проблему, он тут же успокаивает класс: «С проклятьем Империус можно бороться, — хороши преподаватели, имеющие практический опыт в той области, которую преподают… — Но понадобится большая сила характера…»

По Круциатусу Барти не прохаживается, и причину я объясню позже.

Любопытно его отношение к Смертоносному проклятью: «Да, последнее и самое худшее».

Что ж, Барти целиком пошел в своего хозяина — даже прожив кучу лет под Империусом, он до сих пор считает, что смерти хуже нет ничего. При этом к чужой смерти он относится так же легко, как и Реддл — Барти смахивает убитого паука со стола на пол. Я, конечно, не говорю, что ему следовало сколотить пауку гробик и начать отпевание — но настаиваю на том, что настоящий Грюм никогда бы не сделал такого небрежного жеста по отношению к только что убитому на глазах детей пауку. Вряд ли бы он вообще стал его убивать.

«Авада Кедавра — проклятие, для исполнения которого нужно иметь сильную магическую основу… Почему я показываю вам? Потому что вы должны знать». Явно фраза Директора и очень в его стиле — да, этому проклятию невозможно противостоять. Ну и что?

«Вы должны понимать, что есть самое худшее», — ну вот опять. Эти люди нечему не учатся, в самом деле. Барти даже ставит Непростительные именно в таком порядке по степени худшести: «Авада Кедавра, Империус и Круциатус». Я бы сказала: Круциатус, Империус и Авада Кедавра, и я уверена, то же сказал бы Дамблдор.

Далее следуют фразы (весьма полезные, между прочим; ирония в том, что Барти всю дорогу вдалбливает Гарри основные методы борьбы со своим хозяином): «Постоянная бдительность &lt;…&gt; постоянная, непрекращающаяся бдительность». После урока Барти уже лично для Гарри и Невилла дважды повторит: «Вы должны знать». И в этом тоже видится Дамблдор: «Да, Гарри и Невиллу это будет крайне неприятно и больно. Это может шокировать мальчиков. Однако, Аластор, пришло время — они должны это знать. Только тогда они будут готовы и, возможно, когда-нибудь смогут принять, понять…»

А при чем тут, собственно, Невилл?

Что ж, вернемся к личным тайнам студентов.

Во-первых, обратим внимание, что демонстрация Непростительных производится на пауках. А почему бы было не сделать это на змеях, ящерах или бабочках, на худой конец? Их же видно гораздо лучше и без всякого Энгоргио.

А может, кто-то, кто видел боггарта Рона, например, рассказал Грюму о том особом теплом чувстве, которое мальчик питает к паукам? И не были ли пауки специально использованы для того, чтобы Рон наконец задумался о преодолении своего страха, занялся бы этим крайне полезным для души делом? Однако, если так, получается, что Грюм получил указание уделять особое внимание не только Гарри, но и членам его команды.

Хотя страдания Рона на этом уроке — это пустяки. Гермиону Барти не трогает, ибо с ней проблем не возникает, но по полной программе получают Гарри и Невилл. Они вдвоем во всех подробностях видят, что примерно случилось с их родителями — и если причины такого урока для Гарри лежат на поверхности (он должен научиться жить с этой болью, ибо есть вещи хуже и страшнее смерти, которая для высокоорганизованного ума, как известно, есть вообще лишь очередное приключение; ну и — Барти, небось, от души наслаждается реакцией мальчика, из-за которого пал его любимый хозяин), то причины такого обращения с Невиллом приходится искать.

Почему шаг за шагом Директор пытается пробудить в мальчике бойца, подталкивая к Гарри в команду? Потому что Дамблдор несет ответственность за его судьбу так же, как и за судьбу Гарри — его родители, как родители Гарри, были преданы Дамблдору до последней минуты, и он не может наплевать на их сына.

Директор прекрасно понимает, что чувствует Невилл, он его любит — а, как мы знаем, тем, кого любит Директор, достается больше всего (Гарри, Ариана, Аберфорт, Снейп… думаю, не будем продолжать). Ибо не по голове ж их бесконечно поглаживать. Это не любовь тогда получается, а пофигизм какой-то.

Кроме того, Директор очень хорошо понимает, что могло случиться с Невиллом, если бы Реддл в последнюю минуту изменил свое решение и выбрал бы не Гарри, а Невилла. Посему у этих двоих общая дорога, и уроки, которые получает Гарри, будут крайне полезны и Невиллу тоже. К слову, где-то через полтора-два года усилия Дамблдора увенчаются успехом.

Помимо Гарри, Невилл более всех в классе и, вероятно, в школе интересен лично Барти. Что он чувствует в те минуты, когда очень пристально вперивается обоими глазами в Невилла, сказавшего о Круциатусе? Что он чувствует, глядя в глаза сыну тех самых Френка и Алисы Долгопупс, о которых он будет помнить до конца жизни?

Не сказать, конечно, что он не был готов к встрече с ним — Люпин в своем письме Грюму не мог не упомянуть о нервном, проблемном, но очень добром мальчике, сыне товарищей по Ордену. Это прямо подтверждается тем, что Барти знает об успехах Невилла в Травологии (вряд ли он говорил с профессором Стебль на эту тему — Невилл наверняка ошибается).

Барти не случайно уводит мальчика после урока «выпить чаю» — не успокаивать он его идет (тоже мне, тактичный Пожиратель), а впихивать книгу «Магические Средиземноморские растения и их свойства». Турнир еще даже не начался, а книга, содержащая ключ к тому, как пройти второй тур, уже оказывается в спальне Гарри.

Но вернемся к Игре тех, кто считают себя самыми умными, с тем, кто вечно прикидывается идиотом.

Очевидно, что без предложения Дамблдора ввести Непростительные в программу Барти не рискнул бы этого делать. Но исполнение…

Мы снова имеем реплику того, на резонность чьих рассуждений можем всецело положиться как на сигнальный маячок: «Перестаньте!» — звенящим голосом выкрикивает Гермиона, да и Гарри на вопрос Барти о том, все ли в порядке, после урока отвечает почти вызывающе.

В общем, исполнение возмутительно, и для Дамблдора это очередной Повод. Подумать.

Однако он молчит, и Барти в целом доволен тем, как ему удалось со всем справиться. По большому счету, довольны и студенты — ведь дети не любят только тех взрослых, которые не могут их защитить; если эти взрослые не проходят детскую проверку на прочность, начинаются разброд и шатание. Барти же, благодаря Люпину, показал великолепное (на детский взгляд) владение ситуацией, силу, мужество, строгость, но также и чуткость. Приемы, безусловно, талантливого педагога. Но не Барти.

Наконец, отмечу, что Гермиона по-прежнему себе верна. Как и год назад после памятного урока Защиты, когда Люпина заменял Снейп, на вопрос Рона («И что это все значит?») Гермиона, вперившись в спину «Грюму», уводящему ученика в далекие дали (ну точно Макгонагалл двумя днями ранее), задумчиво произносит: «Я не знаю».

И, точно как год назад, когда Гермиона догадалась не только про оборотничество Люпина, но и про непростые отношения его со Снейпом, сейчас Гермиона видит, что у Невилла с проклятьем Круциатус связано что-то очень-очень личное — и «Грюм» что-то такое об этом знает.

Весь вечер, пока Гермиона сидит в библиотеке, Фред и Джордж пытаются составить письмо Людо, а Невилл медитирует и почитывает новоприобретенную книжицу, Гарри и Рон придумывают себе жуткие предсказания, выполняя домашнюю работу для Трелони.

Я уже отмечала, что Рон обладает удивительным чутьем? Смех и почтение разрывают меня, когда я перечитываю его предсказания: «В следующий понедельник я, скорее всего, заболею кашлем из-за неудачного сочетания Марса и Юпитера», — ну, это так, для разминки.

Далее: «Во вторник я потеряю ценное имущество из-за Меркурия» — тоже мимо, но как же Рона тянет-то к планетам Гермионы — Юпитеру и Меркурию!

Вот они составляют совместно с Гарри: «Кто-то, кого ты считал другом, вонзит тебе нож в спину… потому что Венера в 12 доме», — прямое попадание. Вспомним, как Рон поведет себя, когда Гарри выберут Чемпионом. А между прочим, Венера у Рона не просто сильна, но экзальтирована до неприличия.

Вообще, у мальчика, как у порядочного Рыба, интуиция что надо — стоит почаще прислушиваться к его не слишком серьезным репликам, они то и дело находят свое отражение в Игре.

Вот, к примеру, когда чуть позже Гермиона замечает, что у него получилось дважды утонуть (ну, второй тур он явно проведет под водой по меньшей мере один раз), Рон меняет второе «утонуть» на то, что его затопчет разъяренный гиппогриф. Что ж, и с гиппогрифом (правда, миролюбивым) он тоже скоро встретится.

Но это так, мы немного отдохнули.

Поздно вечером возвращается Гермиона, судя по всему, высосавшая из библиотеки все, что возможно, и таки делает день катастрофическим.

Напоминаю, что 5 сентября 1994 года основывается Гражданская Ассоциация Восстановления Независимости Эльфов — Гавнэ, если попросту. И в нее сразу же вошло целых три человека.

Кратковременными целями Гавнэ становятся: обеспечение эльфов справедливой зарплатой и нормальными рабочими условиями. А долгосрочные цели состоят в том, чтобы поменять закон о запрете на использование волшебных палочек и попытаться протащить эльфов в Департамент по регулирования и контролю за магическими существами, ибо они там шокирующе отсутствуют, следовательно, их права отстаивать некому. Вот так вот. Гавнэ — это вам не шутки.

Хотя, если серьезно — если бы кто-либо тогда спросил, например, того же Гарри, что все это значит, мальчик бы вряд ли сумел ответить, ибо они с Роном и сами не поняли. И я не поняла, когда читала первый (а также десятый, двадцать первый и так далее) раз.

Сейчас же могу сказать предельно уверенно: более чем нередко, вставая в позу и вкладывая массу сил в какое-то дело, Гермиона не интересуется итогом своих действий, она наслаждается самой позой.

Гермионе, даже при том, что она, маглорожденная, уже стала одной из лучших учениц школы, все никак не сидится на месте. Так отмечает автор астроразбора героев на «Астрономической башне», которого я горячо поддерживаю.

У девушки каждый раз появляются какие-то новые социальные проекты, какие-то задачи, которые она выбирает для себя на ровном месте (причем обязательно такие, которые кажутся неподъемными). От чего ее энциклопедический ум, который может выдать ответ на практически любой вопрос, если этот ответ вообще можно найти в книгах, расширяется еще больше (впрочем, если можно найти только вопрос, это тоже ничего не меняет, Гермиона и в этом случае до ответов рано или поздно докопается — вспомнить хотя бы ту же историю с Ритой).

В прошлом году, к примеру, было дело Клювокрыла, теперь вот Гавнэ, потом будет история с Ритой (про Амбридж я вообще молчу).

Такое ощущение, что у кого-то просто фиксация на теме справедливости и несправедливости служения — и это касается не только домовых эльфов. Девушка в принципе не может не встать в стойку всякий раз, когда речь заходит о социальном неравенстве (иначе с чего бы ей все время так реагировать, когда поминают ее происхождение?).

Она вовсе не так проста, как может показаться — и это всегда так было. Я имею ввиду, с самого начала. Если не копать глубоко, Гермиона выглядит на редкость цельной личностью, особенно — на фоне парней. Она знает, чего хочет, у нее пропасть успешно используемых сфер для самореализации, она — человек, без сомнения, сильный, яркий и уж точно не живущий чужой жизнью.

А вот на второй взгляд все не так уж радужно. Взять хотя бы тех же многострадальных эльфов. Видя несовершенство в ком-нибудь из участников системы, Гермиона всякий раз кидается наводить порядок. Тут стоит заметить, что о том, что такое «порядок» в ее понимании, лучше вообще не распространяться. Нормальные люди в этом существовать не смогут.

Красоту цветущей розы Гермиона пытается понять, сосредоточенно изучая каждый выдранный лепесток. К слову, то же самое произойдет и с прелестью зарождающегося чувства — одна из причин, почему они с Роном так долго не могут сойтись.

Гермиона из тех людей, которые исправляют неправильно произнесенные слова, расставляют в шкафу книги по алфавиту, размеру и гамме цветов обложек (и хорошо, если при этом не заводят каталог, в котором указано, где какая книжечка обязана стоять).

Лишить ее порядка — упасть в ее глазах ниже плинтуса или, в лучшем случае, занять после этого в ее жизни место бесповоротно нуждающегося в опеке существа — кстати, в этом смысле совершенно неудивительно и понятно, почему Гермиона именно так обращается и с Гарри, и с Роном — они оба бардачники.

Обнаруживая бардак в любой части окружающего мира, девушка ведет себя одинаково — подправляет «кривую», на ее взгляд, часть. Проблема в том, что, если к беспорядку в квартире такой подход применять можно и нужно, то несовершенство системы подобным образом не лечится.

Система — это нечто, выстроенное, в первую очередь, идеологически. Нечто, состоящее из множества слишком связанных друг с другом частей, чтобы можно было изменить одну, не развалив все остальное. Нечто, имеющее фундамент, на котором выросло то, что выросло, и ничего другого вырасти уже не сможет.

Как глупо надеяться, что, впихнув на восьмой этаж дома «недостающий» бассейн, в итоге не получишь груду развалин, так глупо и полагать, что, освободив повязанных кучей правил и законов эльфов (дать им разрешение использовать палочки… тогда взбунтуются гоблины первым делом, затем кентавры — и пошло-поехало…), добьешься мира и гармонии во всем мире.

Но именно этого факта Гермиона большую часть дороги в упор не осознает. С ее болезненным пристальным вниманием к деталям и мелочам она являет собой как раз тот случай, когда человек за деревьями леса не видит. Познать суть, цель и смысл существования всей системы в целом — это ту мач, гораздо легче воспринимать мир разделенным на простые и понятные формы, нуждающиеся в доработке. Охватить трезвым взглядом всю задачу — роскошь, для Гермионы недоступная, и поэтому она ей плохо дается управлять, строить нечто глобальное, совершенствовать уже выстроенное. Нет, она, конечно, может — но только под жестким руководством, только в четко оговоренных пунктах, и никоим образом не самостоятельно (вот почему я не верю в то, что Гермиона способна стать Министром Магии).

Именно она, рьяно бросаясь в невыполнимые частности и разрушая основы, может начать латать прорехи в бюджете, не понимая, что этим обнажает другие, более важные его пункты, или кидаться в социальные программы типа «раздавим взяточников, повысим налоги богатым и тем самым накормим бедных», не прикинув, что взятки от тех, у кого она сейчас что-то отнимает, в общем-то, и составляли треть поступлений в бюджет.

Проект Гавнэ с лозунгом «освободим эльфов» обдуман и осмыслен примерно до той же степени, если не меньше — не удивительно, что Гарри и Рон вообще не могут понять, по сути, чего Гермиона хочет и что намеревается делать.

Бедные домовики с их реальными проблемами, по большому счету, Гермионе до факела. Она готова отмахиваться от них и их попыток что-то прояснить на данную тему так же свободно, как отмахивается от любого, кто против идеи («Гермиона, открой свои уши, — громко говорит Рон. — Им. Это. Нравится. Им нравится быть в рабстве!» — «Наши краткосрочные цели…» — говорит Гермиона еще громче Рона, делая вид, будто его не слышит).

Кстати, даже ее шапки и носки, которые пойдут в следующем году, слабо друг от друга отличаются — а вы покажите мне такую Гермиону, которая будет создавать несовершенную вещь! Разве что — если на вещь ей глубоко положить, на самом-то деле, равно как и на тех, кто станет ею пользоваться.

Подумаем, зачем вообще девушке эльфы?

У нее нет болезненного желания спасать всех и каждого — иначе она бы только и делала, например, что радостно писала эссе за Гарри и Рона. У нее есть, мягко говоря, странные попытки поправить любое несовершенство мира, причем не ради славы или общего блага, а ради торжества своего понимания порядка. Общее благо здесь, к сожалению — лишь громко декларируемая ценность, поскольку о реальных эльфах Гермиона не думает.

Подкидывая им одежду, она не попытается выяснить результат, позволит себе думать, что ее радостно взяли. Она не начнет пропадать сутками на кухне, как только ей станет известно, как туда попасть — а ведь домовиков там тьма, иди и изучай проблемы целевой аудитории, пока не надоест. Даже видя страдания Винки, она сделает вывод не о том, как плохо эльфу (существу, судя по всему, с совершенно явным импринтингом на хозяина), оставшемуся без работы, а о том, насколько глубоки и мерзки корни многовековой привязанности слуг к господину.

Вывод все тот же один из одного — Гермионе неинтересны реальные эльфы с их реальными проблемами. Она наслаждается процессом: как прекрасна я, заботящаяся о мировой справедливости и проповедующая на эту тему всем вокруг. Особенно тем, кто не желает слушать. Медленно формирующийся и набирающий обороты синдром навязчивости уже вьется вокруг нее и избранных жертв красной нитью.

Кстати, об избранных жертвах — отношение Гермионы к Гарри и Рону мало чем отличаеся: ей не так уж и важно, научатся ли мальчики тому, чему им в школе положено научиться, раз уж она позволяет списывать и берет на себя все, что взваливают — и тем не менее, занудствовать она не перестает. А все потому же: как прекрасна я, толкающая мудрую речь неразумным подросткам-олигофренам.

Гермиона в мире волшебников поначалу — пария по происхождению, что бы ни говорили на эту тему Дамблдор, МакГонагалл и прочие мудрые люди, кем бы ни считали ее друзья. Это — то, как оно есть. И Гермиона это понимает, помня об этом всегда и выползая из шкуры, но стараясь оправдать доверие людей, приславших ей письмо из Хогвартса.

Очень умная и прилежная девочка, она ведет себя так, словно письмо ей написали авансом, дабы впоследствии убедиться, не прогадали ли, взяв в школу маглорожденную. Честное слово, иногда гипертрофированное желание не быть худшей выглядит еще грустнее, чем нежелание бороться за свое место в мире вообще. В первую очередь потому, что все достижения самой Гермионе, похоже, как бы не нужны совершенно.

Однако она всю дорогу продолжает свято верить, что, гоняясь за ненужными ей регалиями и занимаясь вещами, в которых она совершенно не смыслит, она обретет себя. Почему?

Страх не реализоваться во враждебно настроенном по отношению к ней, маглорожденной, магическом обществе.

Именно страх и отказ признавать себя такой, какая она есть, со всеми ее происхождением, комплексами, фиксациями и прочим, толкает ее гоняться за высшими баллами, перечитывать книги по сотни раз, зубрить все, что только возможно вызубрить, и пробиваться в списки лучших из лучших.

Страх руководит ей, а вовсе не жажда самореализации — кто станет реализовываться, занимаясь проблемами эльфов, которые по большому счету не интересны и не важны, да и результат работы не очень-то принципиален? Это не реализация, это полуистерические попытки придать себе активный деловой вид, чтобы оправдать выданное якобы кредитом доверие.

Налицо мощное перекрывание собственных жизненных задач и попытки компенсироваться в том, что ей по определению не дано (во истину, все к лучшему в этом лучшем из миров — когда Беллатриса в 1998 станет мучить Гермиону в поместье Малфоев, в голове девушки многие вещи прыгнут на свои места; конечно, не все комплексы уйдут по мере взросления (на то и существует такая штука, как особенности характера), но этот, я полагаю, самый главный, испарится; и жить станет легче — в первую очередь, ей самой. Впрочем, не Беллатрисой единой — до Беллатрисы с девушкой еще и Дамблдор плотно позанимается. В нормальном смысле).

Идеальная сфера деятельности людей типа Гермионы — никоим образом не разработка стратегии и тактики военных действий, не политика, не управление и не бизнес — ее ум хорошо способен дробить, но ему совершенно не дано видеть картину в целом. Никоим образом не рядом с людьми — в людях Гермионы не особо разбираются. А уж тем более — в эльфах.

Ей бы подчищать мелочи, вылизывать и доводить решенные кем-то другим задачи до отточенного финального блеска. И жить бы ей следовало по принципу «Делать надо хорошо, плохо и само получится» (кто бы объяснил Гермионе, что это относится и к личным отношениям, и ко всему остальному).

Ей бы начать отдавать себе отчет в том, что у нее разбегаются глаза при виде большой задачи, поскольку количество мелочей, из которых та состоит, не поддается подсчету. Ей бы начать понимать, что не следует хвататься за глобальные проекты в одиночку, лезть туда, где нужно предварительное создание мощной идеологической базы. Ей бы вычислить, что чье угодно воспитание — область для нее, мягко говоря, изначально провальная…

Но как же ж хорошо, что на пути Гермионы, взвалившей на себя нелегкую ношу по освобождению домовиков и созданию Гавнэ, совершенно случайно попадается тот, кто, собственно, ее к этому подтолкнул!

Я про Дамблдора, конечно, который понимает и то, насколько это дело безнадежно, и то, что сломать усилиями одной девочки, пусть даже с его поддержкой, многовековую идею «чистоты крови» не удастся (хотя последствия подобного положения, без сомнения, ужасны — неприязнь к существам и грязнокровкам несет в себе зародыш хаоса, грозящего вырваться наружу в любой момент, лишь ткни, да и очень уж сильно разит от этого фашизмом, который, как известно, бьет по тому, что человек изменить в себе не может — крови, что втройне подло), и то, что маглорожденная Гермиона, без сомнения, нынче уже готова ввязаться в борьбу за права, и также то, что к нормальной борьбе она не способна — не сама и не в таком сложно-организаторском ключе.

Но когда это Директор чурался чужого проявления инициативы?

Ему остается лишь ненавязчиво подталкивать Гермиону в нужном направлении, потихоньку подсовывать, как это было с Мародерами, нужные книжки, приводить примеры, отпускать намеки и так далее. Вот такая помощь вполне могла бы оказаться крайне действенной, и у тандема Дамблдор-Гермиона очень даже многое могло бы получиться, если бы цели Директора совпадали с «целями» Гермионы.

Однако Дамблдор хочет немного другого.

Во-первых, ему нужно протянуть интерес Гермионы к теме несчастий домовиков до того момента, как в Хогвартсе появятся Добби и Винки — ибо надо же кому-то из команды Гарри их, как водится, абсолютно случайно обнаружить.

Во-вторых, Гермиона, как в истории с Маховиком времени, должна сама осознать свои ошибки и принять правду, что ей не удастся сломать систему — скорее лоб расшибет — а также вытянуть такое дело в одиночку. Ну не дано и все. Гермионе следует не только понять, что ее Гавнэ — очередная блажь ущемленного самолюбия, но и осознать, откуда растут ее ноги — то есть раскрыть себе глаза на собственные комплексы и как следует с ними поработать.

И, наконец, в-третьих, девочке следует развить свои способности и свыкнуться с работой в тандеме с Директором — ибо предпосылки появления того, что в будущем станет гордо именоваться Отрядом Дамблдора, следует усматривать именно здесь.

Ну и… чем черт не шутит? Может, в конце концов эльфы и впрямь заживут лучше.

Напоследок отмечу, что верные «уши» Дамблдора в компании трио продолжают свою работу, а потому Дамблдор стопроцентно знает, в какой стадии на данный момент находится очередная идея-фикс Гермионы.

Все то время, что трио беседует о Гавнэ, на коленях девушки, свернувшись клубочком, мирно посапывает Живоглот.

Видит Живоглот и еще кое-что интересное — реакцию, которое вызывает у Гарри письмо Сириуса. Ну, то есть как Сириуса… Из этого письма слишком уж неприкрыто торчат уши одного знакомого нам оборотня.

Вообще, отвлекусь на минуту и замечу, что разбирать эпистолярные художества — дело крайне увлекательное. В любом письме обнаруживается по меньшей мере вдвое больше недосказанности, чем в разговорной речи — ведь, как ни старайся, всего не напишешь. Зато именно в письме легко угадывается цветение всей натуры автора в полноте ее.

Взглянем на сей шедевр повнимательней:

«Гарри — я немедленно вылетаю на север», — целиком Сириус. И очень в его стиле — бросить все, оседлать дементора и лететь.

«Эта новость о твоем шраме — последняя в череде странных слухов, которые доходят до меня здесь», — ага, Сириус так торопится лететь, что залихватски управляется со сложноподчиненными предложениями. Сириус. Со сложноподчиненными. Ну-ну.

О какой такой «череде слухов» говорится? Блондинки, что ли, что-то передают? Нет, если бы Мародеры не поддерживали тесную связь с Дамблдором, вряд ли бы до них «дошло» что-то сверх написанного в «Пророке» — и то не факт. Фраза эта — целиком под диктовку Люпина.

«Если он снова заболит, иди прямо к Дамблдору», — Сириус. Прямо вскакивай, дорогой крестник, посреди ночи с воплями: «Опять бо-бо!» — и беги барабанить по голове горгульи, чтобы пустила к заветной Директорской двери.

«Они говорят, он вызвал из отставки Грозного Глаза, что означает, что он читает знаки, даже если никто другой этого не делает», — Люпин.

Похоже, у друзей прямо спецзадание — нагнетать обстановку чем больше, тем лучше, чтобы к моменту избрания Гарри Чемпионом он винил во всем произошедшем исключительно коварные Темные Силы.

Впрочем, Директор действительно «читает знаки», которые в упор не хотят читать другие — например, исчезновение Берты в лесах Албании, Фрэнка Брайса в старом доме Реддлов, опять же, сумасшествие мусорных баков Грюма… Только вот фиг бы Мародеры пришли к такому выводу, если бы не общались с Дамблдором напрямую. Ну, вызвал Грозного Глаза из отставки — и что? Тоже мне, читатели знаков читающего знаки Дамблдора.

«Я скоро буду на связи», — ну, понятно, Сириус.

Правда, видимо, понятия о скорости у Сириуса сильно отличаются от тех, которые есть у Гарри — следующее его письмо придет аж 30 октября — через 54 дня после первого. А первое пришло спустя 23 дня после того, как Гарри проснулся от боли в шраме и написал Сириусу.

То есть либо у Сириуса нет возможности писать (блондинки отвлекают), либо ему все равно на своего крестника, либо так надо по каким-то причинам. Поскольку первое и второе маловероятны, будем думать над третьим — чуть позже.

«Мои лучшие пожелания Рону и Гермионе».

Люпин, мягко: Сириус, напиши еще пару слов о друзьях Гарри.

Сириус, опешив: Каких друзьях?

Люпин, закатывая глаза: Ну помнишь, девочка с ним была…

Сириус, безразлично: А, эта всезнайка?

Люпин, сдержанно: Угу. И еще рыжий мальчик был, ты ему ногу сломал, младший сын Молли и Артура Уизли.

Сириус, почесав затылок: А, этого помню. Нехорошо вышло, да… Ладно, как, говоришь, их зовут?

«Держи глаза открытыми. Сириус».

Люпин: Сириус, напомни еще раз об осторожности.

Сириус, недоуменно: Но я уже написал о Дамблдоре!

Люпин, терпеливо: Ничего страшного, напиши еще раз.

В общем, если совсем убрать вставки Люпина, получится превосходная телеграмма от нашей убийственно краткой и вечно спешащей Звезды: «Гарри, я немедленно вылетаю на север. Если шрам снова заболит, иди прямо к Дамблдору. Я скоро буду на связи. Сириус». Ни тебе заботы, ни тебе тепла, ни тебе участия, которые так стремится получить от крестника мальчик-сирота…

Эффект от письма предсказуем — Гарри начинает рвать волосы во всех местах (не только свои), уже представляя, как Сириуса обязательно схватят дементоры, а затем утром 6 сентября бежит в совятню, дабы попытаться в ответном письме убедить крестного, что лететь никуда не надо, ибо все хорошо. О чем доподлинно известно Дамблдору — по пути в совятню мальчик встречает Пивза, плюс Полная Дама могла подтвердить, что Гарри покинул гостиную очень рано, неся в руке клочок пергамента.

Гарри просит Буклю: «Просто найди его, ладно? Пока дементоры не нашли». И Букля утвердительно ухает в ответ. Уж она-то его найдет — раз Сириус написал (и Люпин позволил), что «немедленно вылетает», значит, вылетает. И, смею заметить, не без утвердительного кивка Дамблдора. Гарри действительно не понимает, какие карты дал ему в руки, написав о боли в шраме — в ночь, когда погиб Фрэнк Брайс. Не понимает он и того, чего лишил Директора, умолчав о сопутствующем боли сне.

Понятия не имею, когда именно писалось это письмо (интервал-то в 23 дня!), но предполагаю, что к вечеру 5 сентября Сириус и Люпин уже распрощались с блондинками.

Помимо того, что необходимо было убедить Гарри в постоянной поддержке находящегося где-то поблизости близкого взрослого (что крайне важно в свете предстоящих событий), какие еще цели преследуют Дамблдор, Люпин и Сириус?

Цель номер раз, стратегическая: как ни удивительно, но письмо Сириуса совершенно случайно прилетает именно в тот день, когда Гарри уже познакомился с «Грюмом», проникшись к нему уважением, и определил в нем непримиримого борца с Темными Силами, то есть защитника.

В дальнейшем, когда имя подростка выскочит из Кубка, мыслительный процесс Гарри и Гермионы будет иметь лишь одно направление, уходящее в абсолютно противоположную от Дамблдора, «Грюма» и самого Сириуса (Люпин тут вообще как бы ни при чем, совсем тут ни при чем) сторону. Канзас Сити Шаффл в действии: а давайте-ка мы заранее сгустим краски и намекнем, что во всем виноваты некие Темные Силы, к которым Грюм вовсе не причастен, а даже наоборот. Это важно еще и потому, что Директор учитывает страсть Гарри к проведению независимых расследований — копайте, детишки, в противоположном направлении, сколько угодно.

Цель номер два, предупредительная: шрам Гарри — индикатор активности Реддла, и Дамблдору следует давать знать об оной активности незамедлительно. Потому Мародеры по просьбе Директора целый год об этом неустанно напоминают. А в следующем году — нет.

Ибо тогда уже Директору будет не нужно, у него будет Снейп. И Гарри по этому поводу станет усиленно беситься («Меня забыли! Ага, подумаешь, шрам заболел — всем теперь без разницы, совсем без разницы! А в прошлом году спрашивали, интересовались, сволочи, а теперь я совсем не нужен! Даже Сириусу! Ну, конечно, Волан-де-Морт же возродился, понятно, что мой шрам будет болеть! ЫЫЫ!»).

Наконец, цель номер три, заботливая: никогда не будет лишним напомнить мальчику об осторожности.

Итак, в течение следующих 54 дней Гарри пытается не волноваться о Сириусе, хоть это и получается у него с натяжкой, и он не может остановить себя от тревожного вглядывания в потолок Большого Зала всякий раз, когда прилетает почта, что, без сомнения, не укрывается от голубых глаз Директора. Ах, как это прекрасно, когда есть, о ком переживать. В самом процессе переживания, конечно, этого не замечаешь, но в общем и целом — прекрасно.

В остальном же в Хогвартсе наступает временное относительное затишье. Хотя Игра, конечно, только набирает обороты.

В частности, для Гарри эти два месяца отличаются требовательными преподавателями, желающими, чтобы студенты с повышенным вниманием относились к учебе. Вероятно, по замыслу Дамблдора, этот период должен стать для Гарри своеобразной разминкой перед Турниром — мальчику нужно узнать много интересного и разного до того, как полученные знания придется в срочном порядке извлекать из той части лохматой головы, в которую они были запихнуты с пометкой «Ненужные», и применять на практике.

В первую очередь, профессор Макгонагалл, как ответственная за вопросы учебного характера (другого задания она пока не получила), усиленно стращает студентов. Особенно четвертого курса. Особенно гриффиндорцев. Несколько многозначительно звучит ее фраза: «Сейчас вы вступаете в наиболее важную фазу вашего магического образования — поверьте мне, вам нужна вся подготовка, какую вы только можете получить». Ой, как сильно отсюда торчат усы Директора!

Подозреваю, у этих двоих вполне могла случиться пара-тройка бесед о том о сем за чашечкой вечернего горячего шоколада. Впрочем, не обязательно. Эта фраза, которую Макгонагалл произнесла, опасно сверкая глазами вроде кое-кого очень знакомого, вполне в ее стиле.

Как, собственно говоря, и в стиле Снейпа намекнуть, что он может отравить одного из детишек до Рождества, чтобы проверить, работают ли антидоты, которые детишкам полагалось исследовать и составлять. Снейп, судя по этому, продолжает пребывать в превосходнейшем настроении и готов заобнимать до смерти каждого, кто ему попадется.

А почему?

Ну, например, потому, что у Снейпа в принципе менталитет озлобленного подростка.

Во-вторых, страдая от своего исключения из Игры, Снейп понимает, что единственное, что ему остается, помимо безукоризненного выполнения своих обязанностей — продолжать Играть роль плохого следователя. Хотя ему никто ее в этом году не поручал, привычка свое берет, а выработалась она (см. пункт первый) за долгие годы до того, как в Хогвартсе появилась одна наглая очкастая физиономия.

В-третьих, на его настроение не могут не влиять последовательно, дополняя друг друга и усиливая эффект, три фактора: личное отторжение Директора («К черту Игру, верните хотя бы Гроссмейстера!»), «Грюм» («Верните Гроссмейстера и уберите вот это!!») и жжение Черной Метки («Верните Гроссмейстера, чтобы он объяснил, что, к гиппогрифу, происходит!!!»).

О да, Метка жжет, жжение набирает силу, и все Пожиратели ерзают от страха и чешутся от неизвестности. Снейп не исключение. Его положение усугубляется и тем, что Гроссмейстер гордо удалился за пределы досягаемости и отказывается говорить Снейпу, что ему, собственно, предпринимать. Сам, все сам, милый. Сам подумай, сам сделай выбор, сам действуй, сам разгребай последствия. Ну, почти сам.

А еще есть Каркаров. Никто не любит Пожирателей. Но вот Пожирателей-предателей, которые явно попытаются подлизаться, кое-кто уже заранее ненавидит.

Есть еще одно, о чем я не упомянула: при всей своей длительной исключенности из Игры, Снейп не спускает с Гарри глаз. Привычка такая. А потому не только голубые очи Директора следят за тем, как Гарри с нетерпением ждет почты, получает какие-то письма (утром за завтраком 30 октября) — и догадываются об их авторе. И это не может не раздражать Снейпа.

Не беспокоить его не может и появление Черной Метки на Чемпионате, который посетил Гарри. Наконец, настроение Снейпа портится тем быстрее, чем ближе 31 октября. Как это всегда водится, проявления беспокойства у Снейпа крайне своеобразны.

В общем, поскольку у Макгонагалл и Снейпа, кроме опасного блеска в глазах, есть еще одно общее качество (их задания одинаково трудно, а подчас и небезопасно игнорировать), гриффиндорцы убивают уйму времени за выполнением оных заданий.

Примеру деканов в части плотности и закрученности (по мнению несчастного Гарри) преподаваемого материала следуют и остальные педагоги.

Добродушный Флитвик подсовывает студентам 4 курса три дополнительных книги с информацией о Манящих чарах (как водится, совершенно случайно… толстый намек для тех, кто в танке, но броня танка Гарри крепка, а очки помогают слабо).

Трелони (в Запретном лесу явно что-то сдохло) тоже не позволяет студентам отдыхать и усиленно возвращает их внимание к звездам.

Хагрид не отстает, ибо его занятия преследуют практические и весьма близкие к Турниру цели — ради такого дела Хагрид не дает сорвать урок даже Малфою: «Будешь делать то, что тебе скажут, а то я воспользуюсь методикой профессора Грюма… слышу, из тебя получился хороший хорек, Малфой».

Будь Малфой сообразительнее, тут же вспомнил бы, что у Хагрида официально даже палочки нет, но запуганный ребенок опасается повторения аттракциона, и его речи о «безмозглой орясине», которой вряд ли под силу трансфигурировать человека, да и правила не позволят, застревают у Драко где-то в задней нижней части тела. Впрочем, может оно и верно. Что доступно Хагриду и его розовому зонтику, превратившему когда-то Дадли в счастливого обладателя поросячьего хвостика, а что нет — это еще до конца не изучено.

Кстати, фраза «слышу, из тебя получился…» весьма любопытна и наводит на резонный вопрос: от кого, собственно, Хагрид слышит? Одно из двух — либо слухи бродят по школе, либо Барти бродит по ушам Хагрида. Либо, конечно, оба варианта, но я особо ставлю на второй — под видом бывшего со-орденовца Барти начинает втираться в доверие к Хагриду, который будет крайне полезен ему перед первым туром.

Сам Барти во время всеобщего преподавательского прессинга разнесчастных студентов приступает буквально к противозаконным методам и пробует Империус на учениках две недели кряду. И снова Гермиона, совесть трио, возмущена: «Но вы же сказали, это нелегально, профессор. Вы сказали, использовать это против другого человека было -» — «Дамблдор, — отвечает Барти, — хочет, чтобы вы научились, каково это».

Ага, ну да, конечно.

Барти, который очень плохо знает Директора, не умеет видеть разницу между «Я хочу, чтобы они научились, каково это» и «Я тут, мой дорогой Аластор, размышляю над возможностью включения в вашу программу практических занятий по борьбе с проклятием Империус. В целом, студентам было бы полезно ощутить, каково это — попасть под влияние одного из Непростительных проклятий, ведь очевидно, что они должны быть готовы к подобному. Просто на всякий случай. Как считаете?»

И Барти с готовностью пускает в ход тактику «Во Всем Соглашаться С Директором», не учитывая, что Директор, собственно, ничего и не предлагал.

У нас есть важное свидетельство Сириуса о настоящем Грюме: «Он бывал жесток, но никогда не опускался до уровня Пожирателей смерти». Если сопоставить это с тем, как чуть раньше тот же Сириус охарактеризует старшего Крауча («Крауч боролся с насилием с помощью насилия, он разрешил применение Непростительных проклятий к подозреваемым. Я бы сказал, он стал таким же безжалостным, жестоким, как и многие из тех, кто был на другой стороне»), логично напросится вывод, что противопоставляемый Краучу Грюм как раз Непростительные не использовал.

Иными словами, Грюм — очень нравственный человек, сумевший сохранить эту нравственность даже в военное время, и его решение (или даже просто согласие) применять Непростительное проклятье к несовершеннолетним не может не насторожить хорошо знающего его Директора. Третья — и весьма крупная — ошибка Барти.

Но присмотримся к уроку, что уж поделать.

Во-первых, Барти глубоко поражен тем, что Гарри удается справиться с проклятьем (он снова выпадает из образа).

Во-вторых, у них со Снейпом гораздо больше общего, чем кажется им обоим: оба приходят в дикий свун при одной мысли о том, что скоро в школе появится Каркаров (и оба — по одинаковым причинам), оба относятся с большим уважением и едва ли не нежной любовью к людям, которые умеют сопротивляться, оба готовы выполнить все, чтобы достигнуть цели, поставленной им дорогим человеком (ух, как вовремя Снейп поменял себе объект воздыхания — а то ждала бы его сейчас судьбинушка именно Барти), у обоих довольно, прямо скажем, больные отношения к оным дорогим людям, оба относятся к Гарри с весьма смешанными противоречивыми чувствами, и оба прямо-таки удержаться не могут (и сами не замечают) от привнесения в занятия личного.

До Снейпа мы еще дойдем, а вот Барти колется уже сейчас: «Посмотрите на это, вы все… он боролся! Он боролся с этим, и он, черт побери, почти победил!.. Очень хорошо, действительно хорошо! У них возникнут сложности с управлением тобой!» Да, Барти слишком хорошо знает эту тему своего курса.

Примечательно, что он вновь способствует поднятию самооценки Невилла, пусть даже таким извращенным образом — Невилл, повинуясь проклятию и командам Барти, исполняет такие гимнастические упражнения, к которым сроду не был способен.

Что еще?.. Опыт с преодолением Империуса наталкивает на мысли о восхищении перед силой человеческой воли и разума.

Да, проклятие дарит свободу от дум и думушек и невероятное счастье пустоты — однако это того не стоит. Нам (ну, в частности, Гарри) настолько нужны наши мысли, что воля пускается в борьбу за них — даже если победа означает, что счастье исчезнет. Все-таки гораздо важнее сохранить свою идентичность и независимость, остаться собой, остаться в себе. Барти дает подсказку, где же эту самую волю искать (и он точно знает, о чем говорит): «Смотрите в глаза, это — то, где это можно увидеть».

24 октября, наконец, объявляют дату приезда зарубежных гостей, и размеренный ритм жизни в замке испаряется мгновенно.

Впервые всплывает имя Седрика Диггори как гипотетического участника Турнира. Все только и говорят о Турнире. Замок подвергается генеральной уборке, помешавшийся Филч бегает за теми, кто наносит грязь с территории, и даже Макгонагалл позволяет себе нервничать на людях: «Долгопупс, будьте любезны, не обнаружьте перед гостями из Дурмстранга ваше неумение исполнить простое Преобразующее заклинание». И почему я вижу в этой фразе отголоски науськивания где-нибудь в учительской со стороны Снейпа, верного своим манерам?..

Наступает 30 октября. За завтраком Гарри получает ответное письмо от Сириуса. Очень вовремя, надо сказать — уже на следующий день Директор организует Гарри такие беспокойства, что волнение еще и о Сириусе в отсутствие тренировок по квиддичу никакой наплыв домашних заданий не компенсирует. Тем более, крестный, как порядочный крестный, должен дать Гарри вовремя понять, что мальчик больше не одинок.

«Хорошая попытка, Гарри», — автор, конечно, Сириус. Фраза проникнута мальчишеской иронией, снисходительностью и даже намеком на признательность за заботу — конечно, ни Сириус, ни Люпин ни на секунду не поверили неуклюжему вранью подростка.

«Я вернулся в страну и надежно укрылся» («Сириус, допиши там, что все в порядке с твоей безопасностью, чтобы мальчик не переживал». — «Ладно-ладно!»).

«Я хочу, чтобы ты держал меня в курсе всего, что происходит в Хогвартсе». — Люпин.

«Не используй Буклю, меняй сов». — Сириус, уже раздражаясь от занудствований Люпина.

«И не волнуйся обо мне, просто позаботься о себе».

Сириус, хмурясь: Римус, ты из него прямо кисейную барышню делаешь. Позаботься, не волнуйся… А как он дементоров-то прошлым летом, а?! Настоящий сын своего отца! Ничего с ним не будет! Сам устроит, кому хочешь!

Люпин, терпеливо: Сириус, Дамблдор сказал -

Сириус, сникнув: А, ну да, Дамблдор…

Раз Сириус ныне в Игре, он должен слушаться Дамблдора, разумеется. И пока это у него даже неплохо выходит.

«Не забывай, что я сказал о твоем шраме. Сириус». — Конечно, куда ж без совместного напоминания о том, куда бежать, если снова бо-бо.

Итак, как видно, совершенно точно 30 октября (а скорее всего, значительно раньше) Сириус и Люпин уже находятся в Англии — потому что так нужно Дамблдору. После избрания Гарри Чемпионом резко возрастет необходимость в Сириусе как в конфиденте, ибо Директору будет стратегически важно знать, что Гарри думает, предпринимает и как себя ощущает в главной роли.

Таким образом, еще раз отмечу, долгий срок получения Гарри этого письма вызван исключительно Игрой, а не утомительными попытками Сириуса, Люпина и Клювокрыла пешком добраться до Британии.

В общем-то, результат достигнут, и Директор может радостно наблюдать, как облегченно Гарри вздыхает, узнав, что Сириус отныне снова рядом.

30 октября всех интересуют только приезжающие к 6 вечера гости, и даже Зелья, последний урок в эту памятную пятницу, воспринимаются Гарри гораздо легче, чем обычно — то ли оттого, что заканчиваются на полчаса раньше, то ли оттого, что Снейп ведет себя сдержаннее. А у него есть на то причины.

Как я уже отмечала, во-первых, прибывает Каркаров. Во-вторых, все чудится мне в этом сокращении времени урока типично Дамблдоровский щелчок по носу, ибо совершенно ясно, что Директор, прекрасно знающий будущее расписание уроков (если дата приезда и время обговаривались летом), уж мог попросить гостей приехать на полчаса позже. Если бы это было ему остро необходимо, я имею ввиду.

Деканы выстраивают свои факультеты в шеренги — при этом видно, что Макгонагалл, похоже, нервничает больше всех. Накричав на Рона и гаркнув на Парвати, Макгонагалл выводит гриффиндорцев на ступени крыльца. Преподаватели становятся в последней, восьмой шеренге. Начинаются долгие минуты томительного ожидания, во время которого студенты — преимущественно, гриффиндорцы, что, вероятно, всякий раз вызывает буйное закатывание глаз у Снейпа — то и дело отпускают громкие возгласы и еще более громкие реплики.

Надо сказать, прибытие иностранных гостей обставлено, безусловно, с размахом. Как говорил мистер Уизли на Чемпионате, «всегда одно и то же, не можем отказаться от того, чтобы не покрасоваться, когда собираемся вместе».

Огромная карета Шармбатона и не менее огромные крылатые лошади, ее везущие, а также скелетоподобный корабль Дурмстранга, конечно, производят впечатление, однако они не должны заслонить от нас более важное — маленькие нюансы, из которых можно понять не только всю суть прибывающих гостей, но и их отношения между собой и с обитателями Хогвартса.

Начнем, пожалуй, с Шармбатона, ибо дамы вперед. Конечно, Шармбатон состоит не только из девочек-студентов, но наличие во главе школы директора женского пола неизменно накладывает отпечаток на всю школу и ее французских воспитанников. «Изящные палочки» — так переводится название школы, и оно полностью отражает ее суть.

Они — студенты и глава — производят однозначно приятное впечатление с первого же взгляда. Форма учеников — голубая, и этот цвет говорит сам за себя, символизируя истину, правосудие и верность в христианской традиции. Не зря на праздничном пире студенты Шармбатона усаживаются за стол Когтеврана (уж не знаю, какова степень действительной случайности в этом, но факт есть факт).

Поражает воспитанность студентов и их учтивость по отношению к своему директору. Ну и, конечно, поражает сама директор — едва ли не выше Хагрида, тем не менее умудряющаяся сохранять изящество мадам Максим, обладательница красивого лица, больших черных глаз, хорошего вкуса и манер, прекрасно уживающихся с ее умением держаться перед собственными учениками, перед незнакомыми людьми и высшими чинами, а также с ее ощущением собственного достоинства — прошу заметить, небезосновательным.

Все, что представляет из себя мадам Максим, легко понять по поведению Дамблдора.

Первое, что он делает — аплодирует ее прибытию, и студенты Хогвартса ему вторят. Далее Директор почтенно склоняется к ее руке для поцелуя и произносит:

— Моя дорогая, — ахтунг! — мадам Максим, добро пожаловать в Хогвартс.

Всё. Тут все понятно — по поводу мадам Максим, в общем, можно расслабиться.

— Дамблёдорр, — складывается ощущение, что оба неплохо знакомы — что не удивительно, учитывая привычку Директора непроизвольно заигрывать со всеми подряд. Мадам Максим обращается к нему без «профессор», однако в этом нет ни капли намека на неуважение, ибо далее следует: -- Я надеюсь, вы в добром здравии?

— В превосходной форме, благодарю вас.

Хоть она и машет далее небрежно рукой в сторону студентов (совершенно понятно, кого в Шармбатоне любить и уважать должны больше всего — все, включая саму мадам Максим), тем не менее, она их представляет.

Далее она справляется о Каркарове:

— Каркаров еще не прибыл?

Вот здесь уже слово «профессор» отсутствует по совершенно иным причинам.

С явным пренебрежением, не потрудившись быть вежливой, мадам Максим выбирает пойти внутрь и немного согреться — правильно, нечего ее студентам мерзнуть ради какого-то Каркарова, они, небось, бедненькие, уже позамерзали в своих каретах, пока летели, исстрадались, чего ж их мучать.

Кроме прочего, меня не покидает мысль, что Директор с первой минуты вознамерился познакомить мадам Максим с Хагридом:

— Наш преподаватель по Уходу за магическими существами будет рад позаботиться о них, — лошадях, то есть. — Я уверяю вас, Хагрид превосходно справится с работой.

Пока остерегаясь связывать факт того, что Директор сразу же выставляет Хагрида в истинно замечательно свете и практически с первой секунды обращает внимание мадам Максим на его существование, с тем, что эти двое могут понадобиться Дамблдору в будущем вопросе с великанами, я пока ограничусь утверждением, что Директор идет на сей шаг исключительно из добрых чувств к обоим, чтобы избавить их от одиночества и позволить им обрести друг друга (навеки и поскорей).

Мадам Максим царственно уводит своих студентов в замок (чай, знает, куда идти? если да, то знает, куда и садиться), а студенты и преподаватели Дамблдора остаются ждать гостей из Дурмстранга, порядком подмерзнув.

Невинно замечу, что если опоздание мадам Максим на пару секунд можно счесть обычной дамской практикой (леди не опаздывают, а задерживаются), то вот то, что опоздал — и даже не извинился — Каркаров, прибыв значительно позже мадам Максим, уже смело нужно относить к разряду свинского неуважения.

И корабль Дурмстранга, и сами дурмстрангцы если и производят какое-то впечатление, то лишь отталкивающее. Красный цвет их мантий — хоть и благородный цвет, однако, помимо мужественности, символизирует также еще и кровь, огонь, гнев, войну. Все под стать директору. Прошу заметить, что и на пиру дурмстрангцы со своим красным садятся не за гриффиндорский стол, а за стол слизеринцев — и вот это точно не случайно. Игорь учился в Хогвартсе, прекрасно знаком с символикой факультетов и если и не сам родом из Слизерина, то явно стремится быть поближе к знакомым. Например, к Снейпу.

Посмотрим на Каркарова ближе: блестящие серебристые меха (студенты ходят в скомканных дубленках), волосы под стать, елейный голос, козлиная бородка (с мааааленьким завитком на конце) не до конца скрывает довольно безвольный подбородок, зубы (в противовес блеску мехов) желтые, ну и, конечно, глаза — холодные и хитрые.

Студентов мы сначала вообще не видим и поведение их оценить не можем, ибо Каркаров своих даже не представляет (хоть бы бородкой в их сторону махнул). Впрочем, корабль явно кто-то вел, следовательно, ребята собрались по-своему толковые.

Заметим: Дамблдор аплодировать даже не собирается.

Инициативу крайне поспешно и малоубедительно берет на себя Каркаров:

— Дамблдор! Как вы, мой дорогой товарищ, как вы?

Кхм… думаю, от такой безмерной наглости Пожирателя Директор чуть было не свалился со ступенек (а у Снейпа, наверное, крайне недобро вспыхнули глаза; и подумали они с Дамблдором примерно одинаковое). Однако виду Дамблдор не подает, в секунду проглатывает первые три-четыре реплики, среди которых содержится одна про тамбовского волка, и ограничивается предельно вежливым и нейтральным:

— Процветаю, спасибо, профессор Каркаров.

И — никаких рукопожатий, слов «дорогой», «добро пожаловать в Хогвартс» (тут Каркаров, видимо, этой реплики не дождавшись, сам заводит: «Старый добрый Хогвартс. Как хорошо быть здесь, как хорошо…»). О, Дамблдор обладает потрясающей способностью красиво говорить — и не менее потрясающей способностью красноречиво молчать.

Каркаров, и не подумав справиться о том, прибыла ли мадам Максим, вытаскивает из толпы непредставленных студентов свое главное оружие — чтобы, так сказать, Директор сразу понял, с кем имеет дело, отдал Кубок и, трясясь, спрятался под стол в своем кабинете.

— Виктор, проходи в тепло… Вы не возражаете, Дамблдор? У Виктора небольшой насморк…

Да-да, это Крам, от присутствия которого в школе большая часть Хогвартса не замедлит впасть в дикий свун длиною в год.

Пока все рассаживаются в Большом Зале, мы имеем прекрасную возможность понаслаждаться сразу несколькими веселыми вещами одновременно.

Во-первых, всеобщее и обильное слюнотечение в сторону Крама, в которое тут же включаются Рон и Малфой с Крэббом и Гойлом (ну эти-то уж очень довольны — жаль, что за кадром остается реакция Люциуса на то, что в непосредственной близи от его сыночка теперь находится не только «Грюм», но и предатель Каркаров).

Во-вторых, весьма сдержанная реакция Гарри на появление Крама, которым он так восхищался на Чемпионате — и школьные лавры, понимаешь ли, переместились, что несколько неприятно, как ни крути, и не настолько уж он оказывается восхитительным на земле, в отличие от его образа в воздухе.

В-третьих, поразительный контраст в поведении прибывших студентов: шармбатонцы, завидев входящую в Зал мадам Максим, встают и остаются стоять, пока она не занимает место за столом слева от Директора. Вместе с этим, они без доли стеснения выказывают откровенное презрение к Хогвартсу — холодно, некомфортно, неприятно и все такое. Флер Делакур смеется над приветственной речью Дамблдора и некоторое время даже не утруждает себя тем, чтобы снять шарф с головы.

Дурмстрангцы же, напротив, не выказывают особого почтения своему директору, зато с откровенным восхищением оглядывают Большой Зал и столовые приборы.

Ясно, что Хогвартс по комфортабельности и изяществу находится где-то посередине между Шармбатоном и Дурмстрангом.

В-четвертых, реакция Гермионы на всю эту чехарду с приездом гостей. Девушка за три года учебы в Хогвартсе худо-бедно привыкла к замку и определенной степени всякого хаоса, творящегося в нем, как в любой другой нормальной школе — и, даже более, мудро решила считать сей хаос проявлением порядка.

Но вот приезжают гости, и «порядок» трещит по швам во всех местах сразу: мало того, что к черным мантиям прибавилось около двадцати голубых и красных, плюс имеются два непонятных директора и вообще сплошь новые лица, так еще и ее собственные соученики, и до того пребывавшие в полном восторге, сейчас окончательно теряют голову.

Все носятся за Крамом. Даже Рон, который обычно носился только за Гарри — и за Гермионой, чтобы дала ему списать — носится за Крамом. Затем Рон пялится на Флер. Гарри пялится на Чжоу Чанг. Флер презрительно отзывается о замке… В общем, бедную Гермиону, чей мозг начинает медленно закипать от количества вещей резко новых и не укладывающихся в понятие «сложившаяся система», начинает буквально потряхивать.

Дамблдор произносит краткую вступительную речь, приглашая всех к пиру, садится на место (по его ушам тут же начинает ездить его «дорогой товарищ» Каркаров) и приступает к еде аки Христос, который и жил с учениками, и ел с ними же. А пока Флер гуляет за буйабесом от стола когтевранцев к столу гриффиндорцев, лишая Рона речи, присмотримся к парочке интересных моментов.

Для начала отмечу, что Снейп и Барти, явно друг друга стоящие, умудряются найти какую-то удивительную черную дыру за столом преподавателей — весь вечер их как бы вообще не видно. Гарри не обращает на них внимания, а это значит, что они вообще ничего не делают. Они как бы укрылись черной тучкой, и их совсем нет. Меж тем, не думаю, что это так — на пиру должны быть все. Даже бука-Снейп.

Далее. Внезапно выходит так, что при наличествующей на пиру рассадке оказывается, что избранные Кубком Огня Чемпионы являются как бы представителями всех четырех столов факультетов, а значит, идея объединения факультетов и Чемпионов, пропагандируемая Директором, начинает приобретать очертания уже сейчас.

Наконец, самое интригующее: спустя целых 20 минут после начала пира через дверь позади преподавательского стола протискивается Хагрид и усаживается ужинать (спасибо, хоть не вышибает дверь ногой под аккомпанемент грома и молний). Еще через пару минут в Зале уже присутствуют Людо Бэгмен и Крауч-старший (который даже под Империусом предпочитает сесть подальше от Каркарова).

Хагрид, помахав Гарри, Рону и Гермионе Очень Сильно Перебинтованной Рукой, на вопрос Гарри, как поживают соплохвосты, счастливо отвечает, что они процветают. Я не могу в сей цепочке фактов не усмотреть кое-чего подозрительного.

Начнем с вопроса, по каким таким важным причинам задержались Людо и Бартемиус? И почему они пришли сразу после Хагрида? И где, в конце концов, был Хагрид?

Что ж, подождем и посмотрим, что происходит дальше.

А дальше Дамблдор, закончив ужин, вновь поднимается со стула, и все внимание приковывается к нему. Ну, или почти все. Фред и Джордж подаются вперед, и со стороны может показаться, будто они с большим сосредоточением смотрят именно на Директора. Однако так ли это? Справа от Дамблдора и Каркарова сидит Людо, который близнецам (которых он кинул) сейчас явно интереснее.

Вспомним, что 30-го утром за завтраком они обсуждают именно его — вернее, то, что Бэгмен не ответил на письмо: «Придется поговорить с ним лично», — то есть уже во время Турнира. «Если не получится, придется отправить письмо еще раз. Или запихнуть ему в руку, он не может избегать нас вечно».

Интересно, откуда же это они узнали, что Людо будет на Турнире, учитывая, что руководство Хогвартса вроде как отказалось распространяться об условиях организации соревнования? Чую я, торчат здесь уши мистера Уизли, что вновь лишь подтверждает факт его непрекращающихся контактов с Дамблдором.

Дамблдор заводит речь, Филч, доселе пребывавший незамеченным (у него это вообще входит в разряд суперспособностей), вносит ларец с Кубком, Директор вводит слушателей в суть дела, не прекращая улыбаться, сиять и светиться. Всем, кто очень плохо его знает, на заметку: если Дамблдор очень веселый и улыбчивый, то большие проблемы явно где-то близко.

В речи Директора есть немало любопытных нюансов. Отметим их.

Для начала, те, кто хотят стать Чемпионами, располагают 24 часами, чтобы бросить свои имена в Кубок (ну а чего тянуть-то?). Кубок собираются поместить в холле этой ночью. Дамблдор лично проведет Возрастной барьер. Наконец, самое интересное: тот, кто попадет в Турнир, должен пройти его до конца и не может изменить свое решение участвовать с того момента, как Кубок его выберет — ибо избранный (ой, словечко-то какое знакомое) Чемпион будет связан с Кубком неким магическим контрактом.

Что это за контракт и каковы последствия его расторжения нам, естественно, не говорится. Может быть, это что-то вроде Непреложного обета? Тогда становится жутко занятно, почему 300 лет тому назад умер один из Чемпионов. Или по какой такой причине подобному подвергают (пусть совершеннолетних) детей? И не вернее ли предположить, что все это туфта, пурга, и ничего подобного нет, а Дамблдор просто стращает детишек? Тогда зачем оно ему?

Ну, например, затем, чтобы некий особенно юный ребенок уже сейчас привыкал, как ему жить свою жизнь, когда ему точно известно, что иного пути, кроме как двигаться вперед через квест, у него нет?

А далее Дамблдор выдает сакраментальную и чрезвычайно двусмысленную фразу: «Будьте твердо уверены, что вы всей душой готовы к игре, прежде чем вы бросите свое имя в Кубок».

Вот оно. К Игре. Чтобы пройти Игру до конца, необходимо быть способным сражаться с опасностью, быть смелым, проявить смекалку, но первое, о чем говорит Дамблдор — доблесть. Доблесть и готовность души пойти до конца — вот основа Игры.

Таким образом, не только шахматная игра Макгонагалл на пути к Философскому камню становится превосходной аллюзией на Большую Игру Директора, но и Турнир.

Итак, открытие Турнира свершилось, и все студенты и приезжие гости тянутся к выходу, а Гарри сталкивается нос к носу с Каркаровым, отчитывающим бедолагу Полякова за запачканную едой одежду («…отвратительный мальчишка -» — ни в какое сравнение не идет с, пусть даже резкими, замечаниями профессора Макгонагалл. Потому что она своих — любит).

Увидев Гарри, Каркаров застывает как вкопанный, разумеется, уставившись на шрам мальчика. Не успевает схлынуть первая волна потрясения, как Каркарова тут же накрывает второй:

— Да, это Гарри Поттер.

Бедный Каркаров, на побелевшем лице которого ярость мешается со страхом, думает, что видит перед собой мракоборца, которому он обязан сроком в Азкабане со всеми вытекающими, включая то, что ему теперь приходится жить в Болгарии, делая все, чтобы сохранить свою безопасность, даже если для этого придется забаррикадироваться в скрытом от посторонних глаз холодном замке, аки в добровольной ссылке на север. Ой, знал бы он, кто перед ним стоит, страх Каркарова, полагаю, стал бы и вовсе неконтролируем.

Совершенно понятно и отвращение на лице «Грюма», который, конечно, лучший актер, чем Каркаров, но, вплетая в работу личное, тоже часто теряет героя, которого ему приходится играть — это отчетливо проявится в Комнате Чемпионов. И тоже, между прочим, из-за Игоря.

Пока детки отдыхают, просыпаются, потягиваются и спускаются на завтрак 31 октября пораньше, чтобы посмотреть на Кубок, в замке вовсю кипит работа.

Дамблдор разминает затекшие от елейных речей Каркарова уши и готовится к Великолепному Вечеру Икс, Каркаров к завтраку уже заставил всех своих бросить имена в Кубок, Хагрид свунится у себя в хижине, Снейп принимает успокоительные зелья в своих подземельях — у него сегодня особенный день — а Барти тренирует заклинание Конфундус. У него сегодня тоже день особенный.

Я уверена, что в ночь с 30 на 31 октября Кубок в ступор никто не вводил. Во-первых, это было бы слишком тривиально. Во-вторых, даже опасно, ибо кто его знает, кто бродит в замке по ночам — какое-нибудь привидение, заезжие гости, патрульные, опять же, одинокий печальный Снейп…

Конечно, днем это делать не менее опасно, однако здесь всегда есть Директор, в любой момент готовый взять кого-нибудь под руку и устроить свой любимый Канзас Сити Шаффл разговорами о том, какие тыквы взрастил в этом году Хагрид, или о том, какие невероятные цветы на хогвартских лугах в свое время посадил профессор Диппет.

В-третьих, в поиске доказательств нам помогает сам Кубок, вышвыривающий имена Чемпионов в очередности, в какой к нему подошли будущие Чемпионы. Поскольку утром в шеренгу дурмстрангцев, естественно, затесался Крам, его имя Кубок выбрал первым. После завтрака была Флер. А после нее — Седрик. И только потом в Кубке оказывается имя Гарри, единственного представителя какой-то четвертой школы.

Отсюда вытекает в-четвертых: Дамблдору нужно, чтобы имя Гарри выскочило из Кубка последним — так удобнее устраивать представление.

Ну и, в-пятых, неплохо было бы, прежде чем делать из Кубка идиота, снять напряжение с абсолютно не доверяющего Возрастному барьеру Дамблдора Каркарова (и с чуть более доверяющей мадам Максим). Разумеется, сделать это можно только одним способ: показать, что заклинание Директора работает, тогда Каркаров перестанет неотрывно буравить глазами Кубок, в котором скоро уже образуется дырка от этого взгляда.

Дамблдор вообще в это утро благодаря пятому пункту веселится вовсю — сначала Фосетт и Саммерс, вышвырнутые из-за Возрастного барьера с громким шипящим звуком («Все услышали, что барьер работает? Нет? Тогда ждем близнецов Уизли»). Затем Фред и Джордж, к тому же любящие поддержать отличную шутку…

А шутка с бородами, без сомнения, Директорская, и Директор страшно рад, что близнецы попались:

— Я вас предупреждал, — довольно произносит он, выходя из Большого Зала (да, получилось настолько смешно, что Дамблдор даже из-за стола не поленился выйти) и блестя глазами на близнецов, беззастенчиво и с чисто научным интересом их разглядывая. — Я предлагаю вам двоим пойти к мадам Помфри. Она уже позаботилась о мисс Фосетт из Когтеврана и мистере Саммерсе из Пуффендуя, которые тоже решили немного себя состарить. Хотя, я должен сказать, ни одна из их бород не выглядит так прекрасно, как ваши.

Святой Мерлин, какой изящный реверанс и искренняя благодарность близнецам за то, что развеселили с самого утра! Я готова смаковать этот момент вечно.

Вопрос о том, что было бы, если бы кто-то догадался встать на табуреточку и, не пересекая барьер, просто кидать бумажки со своим именем в Кубок до тех пор, пока одна в него не попадет, до сих пор остается открытым. Впрочем, радиус в десять футов, Дамблдор… Да и занятые Бэгменом близнецы как-то не слишком и страдают по поводу неудачи, иначе бы пробовали еще, притащили бы табуреточку, в конце концов… Создается впечатление, что и попробовали-то они только потому, что этого от них все ждали.

Однако я считаю, что именно акт одарения близнецов прекрасными бородами послужил сигналом Дамблдора «Грюму». Ему остается лишь свериться с тем, что все хогвартские претенденты, которых наиболее вероятно выберет Кубок, уже оставили в нем свои имена, и…

В общем, пока Дамблдор радуется, какие у близнецов развеселые бороды, а у него самого — чудесное утро, в котором все идет по плану, Гарри предлагает друзьям навестить Хагрида. И вот у Хагрида вдруг тоже становится резко интересно.

У Хагрида проскальзывают три интересных момента Игры. Начнем с самого легкого и смешного.

Хагрид категорически отказывается присоединиться к Гавнэ Гермионы, чем сильно ее расстраивает. А почему, собственно? Отбросив свое обычное добродушное притворство, Хагрид серьезно объясняет:

— Это будет недобро по отношению к ним, Гермиона. Это в их природе — присматривать за людьми, это им нравится, понимаешь? Ты сделаешь их несчастными, забрав работу, и оскорбишь, если попытаешься им заплатить.

Когда Гермиона в качестве единственного доказательства своей правоты приводит в пример Добби, Хагрид философски жмет плечами:

— Да, ну, в семье не без чудака. Я не говорю, что нет странных эльфов, любящих свободу, но ты никогда не убедишь большинство последовать его примеру — нет, ничего не получится.

Гермионе, к слову, крыть нечем. Много она не спорит, но дело не в категоричности Хагрида. Вон как она вообще заводит разговоры о Гавнэ:

— Вы вообще понимаете, что ваши простыни меняют, ваши камины зажигают, ваши классы чистят и вам готовят еду группы магических существ, которые не получают зарплату и вообще находятся в рабстве? — ожесточенным тоном.

Хорошая речь, не правда ли? Скромно замечу, что речи о вещах, которые ее действительно интересуют, получаются у Гермионы гораздо вдохновеннее, доходчивее и выразительнее. А тут… ну, наверное, это потому, что у нее самой в голове сидит немаленькая заноза: «Ну и что? Нам это нравится, им это нравится. В чем проблема?»

Категорический отказ Хагрида помогать Гермионе в первую голову свидетельствует о том, что Дамблдор ему такого поручения не давал. Хагрид вообще пока практически не в Игре. Впрочем, он становится одним из Директорских источников, и благодаря ему Дамблдор легко может узнать, какие именно у Гермионы настроения на конкретный момент времени, какова степень ее вдохновленности. А также то, что все выводы девушки основываются на поведении одного единственного эльфа, о котором Хагрид правильно сказал, что «в семье не без чудака». Добби — это скорее исключение из правил.

Большой любитель магических существ Хагрид, пожалуй, как никто знает, что у Гермионы ничего не получится. В первую очередь — из-за нежелания самих эльфов перестать быть «рабами». И расстраивает его активность девушки именно по причине того, что он существ любит и, в отличие от Гермионы, прекрасно понимает, что лишить эльфов возможности помогать людям — так же жестоко, как оторвать у птички крылья, заткнуть дракону рот, чтобы он пыхал огнем в себя, повесить золотую блестяшку на недосягаемую для нюхлера высоту и так далее. Это для них так же естественно, как летать — для гиппогрифов. В споре Гермионы и Хагрида, таким образом, именно Хагрид задумывается о самих эльфах.

Интересная вещь номер два: соплохвосты. Создается впечатление, что Хагриду они интересны значительно меньше, чем он позволяет всем считать. Ибо Хагрид в разговорах о своих любимых магических существах обычно ведет себя так же, как, например, я, узнав о новой музыкальной группе — жужжит о них собеседнику до тех пор, пока у несчастного не отвалятся уши. Так было и с Норбертом, и с Клювокрылом, так будет с Гроххом. Сейчас же он заводит разговоры о своем «проекте» лишь на уроках — и тогда, когда его о них спрашивают. А трио, наивные души, веря, что Хагрид только этого и ждет, спрашивает о них постоянно:

— Где соплы?

— На тыквенной грядке, — счастливо отвечает Хагрид. — Они растут, наверное, уже около трех футов в длину. Одна проблема — они начали убивать друг друга.

Да, соплы явно борются за право остаться уникальным видом в как можно меньшем количестве.

— Ох, нет, правда? — говорит Гермиона.

— Да, — грустно отвечает Хагрид (а до этого так бойко рассказывал об их борьбе за выживание…). — Но все нормально, я положил их в отдельные ящики. До сих пор осталось около двадцати.

— Ну, это большая удача, — говорит Рон, и Хагрид кивает, как кажется Гарри, не поняв сарказма.

Ну да, куда уж там Хагриду понять, очевидно, так!

Мимоходом отмечу, что соплов 2 сентября было по 100 личинок в каждом ящике. И неужели Хагрид целый месяц усиленно не замечал, что эгоистичные существа пожирают друг друга (потому, видимо, и растут) с такой скоростью, что сейчас их осталось около двадцати?

Я бы посмотрела на его реакцию, если бы сто маленьких дракончиков начали друг друга пожирать — да они бы оказались в отдельных клетках спустя секунду после инцидента, а Хагрид бы еще полгода оплакивал тушку невинноубиенного. Ну ладно, оставим это, всему свое время.

Усадив трио за стол, Хагрид приоткрывает нам интересный нюанс номер три:

— Погодите. Просто погодите-ка. Вы увидите такую штуку, которую раньше не видели. Первое задание… ах, но я не должен говорить. Не хочу испортить вам сюрприз. Но это будет изумительно, я вам говорю. Чемпионам придется потрудиться. Никогда не думал, что доживу до еще одного Турнира Трех Волшебников!

Отмечу, что «такая штука» интересует Хагрида гораздо больше, чем то, что любимые соплы друг друга поубивали. А вообще — вспомним: когда это действительно нужно Дамблдору, Хагрид в своем неповторимом стиле «зря-я-вам-это-сказал» обязательно проговаривается и потом весь вечер сидит с до невозможности огорченным лицом. Однако в этот день Хагрид, отпустив пару туманных намеков, лишь молчит, ухмыляется и, заинтриговав детишек донельзя, уходит от темы.

Следовательно, никакого спецзадания у него на вечер нет. То есть вообще нет — он даже уходит в замок, забыв про детей и присоединившись к мадам Максим — вот это, пожалуй, его единственное спецзадание (сердца) пока что. Была бы Игра и поручение Директора остаться, к примеру, с ребятами, Хагрид забыл бы про все на свете и мадам Максим. Следовательно, все разговоры вечером 31-го октября ведутся с Гарри, Роном и Гермионой исключительно по личной и искренней инициативе.

С другой стороны, очень уж интересно получается: до первого тура еще месяц, а Хагрид уже превосходно осведомлен о задании (между прочим, учитывая, что человек, который впал от задания в дикий свун — Хагрид, Гарри бы вполне мог догадаться, что к чему, ну да ладно).

Однако не могу не возмутиться в очередной раз: оказывается, важнейший принцип секретности заданий нарушен минимум дважды — о заданиях знают не только Министерские, но и Хагрид, и сам Дамблдор, который, мало того, их непосредственно разрабатывал: «Мистер Бэгмен и мистер Крауч безустанно работали на протяжении нескольких последних месяцев, чтобы принять все меры по устройству Турнира Трех Волшебников, — ну, насколько безустанно работал Бэгмен, оставим на совести Людо. — Инструкции к заданиям, с которыми придется столкнуться Чемпионам в этом году, уже были рассмотрены мистером Краучем и мистером Бэгменом, и они сделали необходимые приготовления к каждому испытанию».

Вот так, не меньше — Крауч и Бэгмен только рассмотрели инструкции. Кто их составлял, я пальцем тыкать не буду.

Степень секретности большого секрета для маленькой такой компании относительно каждого задания я рассмотрю непосредственно перед каждым заданием, так будет логичнее. Пока лишь напомню: все организовано более-менее и уж точно придумано до начала июля, когда пропала Берта.

А сейчас вернемся к Хагриду и вопросу о том, почему он опоздал на торжественное открытие Турнира 30-го.

Хагрид, надо сказать, вообще играет важную роль в организации Турнира от начала и до конца. 31 октября его сердце разрывается между влюбленностью в мадам Максим и восхищением к тому, что (кого) включает в себя первый тур. О чем он, между прочим, до этого вечера не заговаривал — следовательно, не знал. Но, раз Хагрид знает о задании за месяц до, значит, либо Министерские совершенно не умеют хранить тайны, либо Хагриду остро нужно это знать.

Нет, я вовсе не говорю, что драконов доставили вечером 30-го, ибо 21 ноября Чарли ясно произнесет: «Они скоро придут в себя. Мы их в дорогу усыпили…».

Однако Дамблдор совершенно точно устроил Канзас Сити Шаффл и, пока все смотрели направо, встречая гостей, отрядил Хагрида налево. Именно он обратил внимание на его отсутствие, притом сделал это без какой-либо угрозы по типу «накажу», следовательно, Хагрид отсутствовал, потому что так ему сказал Директор: «…когда он вернется, уладив ситуацию, которая возникла с некоторыми другими его… эм… обязанностями».

Рон, не упустив возможности пошутить, как мне кажется, не совсем попал, говоря о соплохвостах. Ведь что имел ввиду Дамблдор вообще не ясно — или это другие обязанности Хагрида по отношению к коням мадам Максим (то есть действительно соплы), или иные по отношению к соплам. В общем, как обычно — я сказал, а вы поймите.

Конечно, на такую важную церемонию Хагрид мог опоздать и из-за соплохвостов. Потому что было бы не очень весело, если бы «дорогого товарища» Каркарова один из соплов кусанул за жо ногу, пока он с любовью оглядывал «старый добрый Хогвартс», если бы соплы расползлись.

Но неужели Директор не напомнил Хагриду о том, что соплов следует посадить в клетки заблаговременно, во избежание подобных ситуаций? Кроме того, где же тогда были тоже опоздавшие Людо и Крауч? И, наконец, забинтованная рука Хагрида — это действительно ранение, полученное в неравной борьбе с соплохвостами?

Я полагаю, что, пока вся школа глазела на транспортные средства прибывших гостей, Хагрид вместе с Краучем и Бэгменом обсуждал с представителями румынских драконологов условия размещения всей этой красоты в Хогвартсе — ибо без представителя самого Хогвартса подготовить площадку для размещения и обеспечить безопасность крайне сложно.

Да и сделать это нужно было до того, как гости освоятся и найдут себе годовое пристанище на территории Хогвартса, ибо все ж на условиях секретности, а Каркарова, у которого с корабля открывается чудесный вид на избушку Хагрида, и мадам Максим, чья карета с лошадьми осела в 200 метрах от избушки Хагрида, просто не могли бы не смутить таинственно удаляющиеся куда-нибудь в Лес Хагрид (его, конечно, трудно заметить), Крауч, Людо и толпа драконологов. А мы знаем, как, в частности, Каркаров любит и умеет бегать по лесам и подслушивать.

Зададимся, наконец, вопросом о чрезмерно сильно перебинтованной руке Хагрида, которая все никак не дает мне покоя.

Почему бы Хагриду не воспользоваться своим зонтиком, чтобы убрать все последствия травмы, нанесенной соплами? Если таковая вообще была. А если и была, то что это за травма?

Самое тяжелое, что могут причинить соплы — это ожог, который лечится очень легко и быстро (особенно учитывая опыт общения Хагрида с Норбертом). О жале и говорить не приходится, это Хагрид бы вообще вряд ли счел за травму (учитывая то, как он относился к побоям, причиненным ему Гроххом). Присоски даже рассматривать не следует.

Но Хагрид использовал полугодовой запас бинтов мадам Помфри и, войдя в Зал, первым делом «невзначай» продемонстрировал Гарри, Рону и Гермионе — и всему Залу — полученные в неравной схватке с матерью природой ранения, сразу как бы убеждая в том, что однозначно задержался из-за соплов. Причем 31 октября говорить о бинтах уже не приходится — Хагрид еще и за штопанье носков берется. С травмированной-то рукой.

Таким образом, Хагрид успешно скрыл причину своего опоздания, не сказав ни слова лжи, счастливый, довольный, позволив всем сделать собственные выводы (а потом еще и возмущается на следующий день: «Как раз вовремя! Думал, забыли, где я живу!» — когда трио приходит его навестить. Ну, очевидно же, они так давно не виделись! Хагрид просто лопается от нетерпения рассказать друзьям хоть чуть-чуть из того, что только вчера узнал сам).

Бэгмен и Крауч зашли в Зал спустя несколько минут после Хагрида — через ту же дверь за преподавательским столом. Вряд ли они о ней знали. Логичнее будет предположить, что, стоя за дверью, эти трое радостно договорились: «Ты, Хагрид, иди первый, а мы — через пять минут после тебя». Шпионы, блин. Не зря Хагрид протискивался через дверь бочком — чтобы никто не заметил стоявших там же Министерских.

В общем, в половине шестого Гарри, Рон и Гермиона спешат обратно в замок, догоняя Хагрида, мадам Максим и догоняющих их шармбатонцев. Туда же направляются дурмстрангцы («Оо, смотрите, это они!» — Гермиона сменяет гнев на милость). Для всех все решится совсем скоро.

На праздничном ужине Директор с какими-то явно садистскими нотками в шутке преувеличенно спокойно и медленно наслаждается яствами, пока студенты то и дело бросают на него взгляды и вскакивают, чтобы посмотреть, закончил ли он трапезу. Наконец, Дамблдор поднимается на ноги, все замирают, кто где был, Директор оказывается рядом с Кубком, раздает парочку указаний к дальнейшим действиям тем, кого выберут в Чемпионы.

В эту секунду любопытно глянуть на преподавателей и гостей. Каркаров и мадам Максим выглядят такими же напряженными, как и все. Людо сияет и подмигивает студентам — ну, с этим все понятно, ему-то как раз совершенно не о чем волноваться, игра его состоится, значит, жизнь продолжается. Крауч-старший же, напротив, выглядит почти скучающим. Замечу, он сидит все это время слева от Директора и мадам Максим — Дамблдор просто не может не заметить некоторые странноватые изменения в поведении внимательного ко всему Бартемиуса. Ну, может, списывает на усталость поначалу. Хотя Бартемиус и видимые проявления усталости — это какие-то плохо сочетающиеся вещи.

Макгонагалл положительно волнуется. Барти-младший до сих пор пребывает в тени — он свое дело сделал, вернее, его первую часть. Теперь, согласно плану, ему необходимо изображать как можно большую незаинтересованность. Снейп мрачен как никогда и тоже сливается с тенью — вся эта Турнирная суматоха, 31 октября, на которое, похоже, никто, кроме него, не обращает внимания… Между прочим, успокоительного чая с лимонными дольками в кабинете Директора на этот раз ждать не приходится — вовсе даже наоборот.

Итак, миг Икс — и посмотрите, что делает Дамблдор, этот коварный старый манипулятор: он гасит все свечи в Большом Зале, кроме тех, что горят в тыквах!

Зал погружается в полутьму — и сделано это вовсе не для красивого эффекта, как может сперва показаться. Дамблдору остро необходимо, чтобы случайные глаза не смогли прочесть в пергаментах с именами ничего лишнего — особенно глаза всяких там Каркаровых, Макгонагалл, Снейпов — ведь на пергаменте с именем Гарри указана совершенно левая школа!

Вот же ж Дамблдор! Вот же ж старый черт! Ничто так не чуждо Директору, как совершенство наполовину /Богдана уходит в дикий запойный свун/.

Напряжение в Зале достигает критического уровня.

Дамблдор называет имя Чемпиона от Дурмстранга: Виктор Крам. Весьма ожидаемо. Каркаров, перекрикивая овации, вопит со своего места: «Браво, Виктор! Я знал, что в тебе есть дерзание!» Совершенно очевидно, что Каркаров с самого начала ставил на Крама. То ли все остальные студенты его школы гораздо слабее, то ли… Ну, наверное, холодные глаза Каркарова рассмотрели в Краме то, что значительно отличает его от соперников.

Впрочем, сделать это было не так уж и сложно — молодой 17-летний студент, уже заслуженно ставший великим ловцом национальной сборной — стоит лишь вспомнить, как молниеносно, покрытый кровью, он принимает решение закончить матч на Чемпионате, сохранив достоинство и страны, и команды… У Крама есть сильный характер и воля, и скромность, прекрасные качества спортсмена — но, к сожалению, пока не бойца.

Директор называет имя Чемпиона от Шармбатона — Флер Делакур, наполовину вейла (как верно подсказало Рону его чутье), сильная, требовательная, целеустремленная. Мадам Максим не выказывает бурной реакции, отличившей Каркарова — судя по всему, она готова была поддержать любого из привезенных студентов и была уверена в способностях и желании каждого. Поэтому она рада за Флер так же, как она радовалась бы победе любого своего ученика. Да и не может Дама орать на весь Большой Зал, перекрикивая аплодисменты, о своих чувствах.

Зато ее ученики не смущаются проявлять их — некоторые девушки из Шармбатона плачут, поняв, что выбрали не их. Похоже, прежде чем отобрать студентов, которых она привезла в Хогвартс, мадам Максим устроила им какие-то домашние испытания: «Мы надеялись, что нас выберут, неделями -», — скажет Флер позже в Комнате Чемпионов. Неудивительно, что после испытанного давления некоторые студентки буквально убиты горем.

Директор называет Чемпиона Хогвартса — Седрик Диггори. Что ж, его выбор в какой-то степени закономерен. Седрик талантлив, трудолюбив, добр, порядочен, невероятно скромен и целеустремлен. Дамблдор, как и мадам Максим, радуется ему, как радовался бы любому другому своему студенту. В этом смысле просто потрясающа реакция пуффендуйцев, буквально взрывающихся от гордости — выбор Седрика является честью не только для школы, но и для факультета. Кроме того, я уверена, всеми ими руководит очень теплое и человечное чувство радости за товарища и друга.

А вот теперь наступает крайне ответственный момент для Директора, и он, ожидая четвертого решения Кубка, начинает придуриваться и счастливо кричит:

— Замечательно! Ну, теперь мы знаем имена наших трех Чемпионов.

Действительно, знаем. Правда, Директор не говорит, что мы знаем имена всех Чемпионов.

Традиционно витиевато изъясняясь о поддержке, которую следует оказать Чемпионам, Дамблдор тянет время, а затем — Кубок выбрасывает пергамент с именем Гарри.

Дальше, что называется, следите за руками, ибо слова могут врать, речь лжива, но тело всегда говорит правду. Директор, как кажется, автоматически ловит пергамент с именем Гарри. Только вот вся проблема в том, что автоматичность его движений не кажется — он ловит его, потому что готов поймать.

Дамблдор вытягивает руку с пергаментом и некоторое время глазеет на надпись («Все видят, что я в не меньшем шоке, чем вы? Погодите, может быть, что-то со зрением, я перечитаю…»). Далее следует долгая пауза («Ничего не понимаю, нет, совершенно ничего…») — все смотрят на Директора, Директор смотрит в бумажку…

Дамблдор прочищает горло («Помните, я шутку обещал? Ну, готовьтесь») — и, наконец, делает контрольный в голову:

— Гарри Поттер.

Только имя. Без названия школы. Без единого взгляда в чьи бы то ни было глаза. Директор смотрит только в клочок бумаги и говорит тихим, серьезным голосом, не улыбаясь. Мои педагоги поставили бы ему «Отлично» за актерскую игру.

Из-за стола мимо Людо и Каркарова к Дамблдору несется Макгонагалл — наклоняется к его уху, что-то быстро шепчет, Дамблдор слегка хмурится.

Скорее всего, въехавшая во все с пол-оборота профессор вполне в стиле самого Дамблдора сообщила ему все, что о нем думает: «Альбус, кто мог пересечь черту? Вы же понимаете, что мальчик не мог этого сделать? Думаю, стоит немедленно отвести его в Комнату Чемпионов, разберемся там — и, если мы найдем того, кто подставил Поттера, ему не поздоровится, Альбус!» (что в переводе означает: «Немедленно колись, Альбус, твоя работа? Как только мы останемся без свидетелей, Альбус, лучше беги сразу!!»).

Директору подобная сообразительность сотрудников в данный момент не слишком на руку — они ведь должны изображать шок — поэтому он едва заметно хмурится («Да-да, совершенно возмутительно, ничего не понимаю, совершенно ничего!»). Ох уж этот непредсказуемый человеческий фактор!

Скорее всего, претензии Макгонагалл были бы пожестче, а намеки — непрозрачнее, если бы рядом не сидели драгоценные гости с лицами цвета перезрелых помидоров, до которых медленно, буква за буквой, начинает доходить, что только что произнес Директор, и которые готовы взорваться в любую секунду.

Дождавшись от Макгонагалл конкретного предложения, Дамблдор кивает (а то вот же ж не представлял без нее, что делать дальше-то), выпрямляясь, и, пообещав себе быстро придумать, куда потом деваться от Макгонагалл, когда все разойдутся, зовет:

— Гарри Поттер! Гарри! Будьте добры, подойдите сюда! — «Не бойся, бить не будем. По крайней мере, я».

На глазах у всех Гарри, выпихиваемый Гермионой, запутавшись в собственных ногах, кое-как спустя вечность добирается до Директора.

— Ну… через ту дверь, — произносит тот, не улыбаясь — в роли еще, в образе, не мешайте!

Отрядив Людо приглядеть, чтобы ничего экстренного в Комнате Чемпионов не случилось, Директор, видимо, заканчивает церемонию («О да, конечно, не волнуйтесь, мы во всем разберемся»). Сидящие за преподавательским столом уже с трудом сохраняют спокойствие.

Людо же, просчитав все еще по пути в Комнату, радостно представляет Гарри Краму, Флер и Седрику. Все трое, естественно, думают, что это очередная глупая шутка Бэгмена (Крам аж мрачнеет), однако вскоре их недоумению помогают смениться недовольством, которое затем перерастает в возмущение.

Но возмущение Чемпионов — это, право же, сущие мелочи по сравнению с тем, что начинается.

Студенты и большая часть профессоров покидают Большой Зал. «Грюм» остается ждать своего звездного часа. Не менее шокированный, чем все остальные, Хагрид, глядевший на Гарри с недоумением, потрясенно пробирается мыслями в том же направлении, что и Макгонагалл со Снейпом: оказывается, несостыковка в планах Директора, состоявшая в том, что Дамблдор устраивает Турнир, в котором Гарри участвовать не сможет по определению, объясняется крайне просто.

Однако Хагрид в Комнату Чемпионов вместе с остальными не спешит. Это объясняется, во-первых, тем, что он еще не привык (спойлер: и никогда не привыкнет) чувствовать себя на равных с другими профессорами.

Во-вторых, Хагрид понимает, что, раз это дело рук Дамблдора, то обвинять Гарри Директор не будет — поэтому нет необходимости защищать мальчика, как два года назад, к примеру, когда он ворвался в Директорский кабинет с дохлым петухом в руке и некоторое время говорил так горячо, что Дамблдор и слова не мог вставить. Раз Дамблдор все начал, значит, сам до конца и доведет. Если ему нужна помощь — позовет, и нечего тут мешаться под ногами. Истинно, в отличие от некоторых, мудр Хагрид.

Ну и, в-третьих, конечно, Хагриду и самому нужно время, чтобы осознать всю масштабность замыслов Директора и убедить самого себя, что в них больше плюсов, чем минусов.

Пока Хагрид медитирует, в Комнату Чемпионов врывается шестеро людей с загадочными лицами: Директор, Крауч-старший, Каркаров, мадам Максим, профессор Макгонагалл и Снейп, которого, вообще-то, сюда никто не звал, но который в любой опасной ситуации, как помним, то целиком, то боком всегда рядом — интересно ж.

Возмущенные господа и дамы разбиваются на три группировки: Каркаров и мадам Максим, готовые рвать волосы на себе и Дамблдоре; Снейп и Макгонагалл, готовые Директора защищать до последнего вздоха и грудью кидаться на две амбразуры (с самим Директором они разберутся позже); Крауч и Бэгмен, которым, если честно, все эти выяснения отношений до одного далекого места, в котором никогда-никогда не светит солнце. Ну, и есть еще Дамблдор, само собой. Который с каждой минутой веселится все больше.

Рассмотрим этот один из самых забавных эпизодов саги внимательнее.

Первыми в бой кидаются единым фронтом мадам Максим и Каркаров. Мадам Максим, при этом, выглядит весьма устрашающе, выпрямляясь во весь свой немаленький рост, задевая головой канделябр, всколыхнув грудью и собираясь топнуть тоненькой ножкой так, чтоб в полу появилась дырка:

— Что это означает, Дамблёдорр?

— Два Чемпиона от Хогвартса? — Каркаров, едва удерживая себя от того, чтобы пожрать Дамблдора на месте, выдвигает главный протест своего тандема. — Я не помню, чтобы кто-то говорил мне, что школе-хозяйке Турнира разрешено иметь двоих Чемпионов.

— Это невозможно, — поддерживает его мадам Максим. — Хогвартс не может иметь двоих Чемпионов. Это очень несправедливо.

Однако следующую претензию Каркаров выдвигает в одиночестве, мадам Максим эта деталь безразлична:

— Мы были под впечатлением, что ваш Возрастной барьер не допустит к участию младших соперников, Дамблдор. Иначе мы бы, конечно, привезли бы с собой гораздо больше кандидатов от наших собственных школ.

Вот поэтому я и настаивала на том, что, похоже, все-таки именно Каркаров предложил ограничить возраст участвующих. До самого конца Турнира, создается впечатление, его беспокоит участие не столько двоих Чемпионов от Хогвартса, сколько лично Гарри.

Да, в самом деле, забавно получается: Каркаров не только провалил свой гениальный план, как не допустить в Турнир против своего драгоценного Чемпиона эту Дамблдоровскую темную лошадку Гарри — на голову бедного Игоря сваливаются сразу два Чемпиона от Директора.

Еще раз отмечу, что, в отличие от Каркарова, мадам Максим беспокоит исключительно неравное количество представителей школ на Турнире.

Вообще, ситуация доходит до смешного: как и в прошлом году, когда Снейп и Люпин в своем споре круто подменили предмет нападок, разоравшиеся директора про Гарри и думать забывают — они доводят ситуацию до прямых наездов на Дамблдора, который, замечу, еще ни разу с момента эффектного влетания в Комнату даже рта не раскрыл. Видимо, боясь гомерической слюной забрызгать все вокруг.

Тем временем, пока директора орут, Снейп, не следуя путем чайников, которые ищут мотив, как настоящий профессионал, по-прежнему прекрасно ориентирующийся в Директорских техниках, прикидывает, у кого была удобная возможность. Однако, когда уровень резкости в нападках на Директора, который — по факту — ничего не делал, повышается, Снейп первым кидается его защищать. В своем неповторимом стиле.

— В этом нет ничьей вины, кроме вины Поттера, Каркаров, — мягко произносит он. Его глаза полны злобы. Нет, они определенно похожи с Барти — в частности, в их реакциях на некоторых Пожирателей. — Нет нужды винить Дамблдора за твердую привычку Поттера нарушать правила. Он перешагивал все границы с тех самых пор, как поступил сюда -, — «Нет! Это Поттер! Это все Поттер! Мой дорогой Директор ни в коем случае не мог!!..»

А мы попутно имеем удовольствие наблюдать умилительное выяснение отношений старой супружеской пары Директора и его любимого сотрудника:

— Спасибо вам, Северус, — произносит Директор твердо («Северус, заткнитесь, вы привлекаете к моему блестяще реализованному алиби слишком много внимания. И вообще, я вас еще не простил»).

Да будут прокляты говорящие то же, что и мы, раньше нас!

Снейп, наш иерархический лидер, замолкает, однако его глаза продолжают недоброжелательно сверкать — теперь к злости на Каркарова прибавляется еще и обида на Директора: «Да я! Да за вас! Да на амбразуры! Да как порву тельняшку! А выыыы!! Да что ж вы!..»

А вообще, мимоходом отметим, как резко преображается Снейп всякий раз в минуту большой бучи — будь то словесная баталия или реальная битва. Два месяца ходил с таким лицом, что его можно было с дементором перепутать, а теперь вот расцвел прямо.

Тем временем, дав прокричаться ошалевшим от творящейся наглости директорам и отвесив, любя, затрещину Снейпу, Дамблдор обращается к Гарри:

— Это ты бросил свое имя в Кубок Огня, Гарри? — «Мальчик мой, соберись и отвечай четко, кратко и ясно, чтобы все вокруг от нас отстали».

— Нет, — говорит Гарри под прицелом всех взглядов.

Снейп, обосновавшийся в тени, тихо хмыкает («Теперь вы ему еще и подсказывать будете, Директор?»).

— Ты просил старшего ученика положить твое имя в Кубок Огня? — спрашивает Дамблдор, игнорируя Снейпа («Мерлин, Северус, ему всего 14, и тут все страшно орут. Конечно, я буду ему подсказывать. Гарри, ты умный, хороший мальчик, а теперь быстро-быстро повтори еще разок, мы тебя уже почти оправдали…»).

— Нет, — горячо отвечает Гарри.

— Ах, ну конечно он лжет! — кричит мадам Максим, теряя терпение.

Снейп теперь покачивает головой, ехидно ухмыляясь. Похоже, Дамблдор в этой Комнате не один, кого откровенно веселит ситуация. Снейп выжидательно устраивается в тени, намереваясь посмотреть, когда же Дамблдор закончит смеяться и предоставит хотя бы один аргумент в свою защиту.

Кстати, этот аргумент где-то примерно в данную секунду встает из-за преподавательского стола в Большом Зале и, возможно, перекинувшись парой слов с Хагридом, начинает хромать по направлению к Комнате Чемпионов, прекрасно видя, что Директор уже два контрольных Гарри задал.

Меж тем, «Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами» — на амбразуру кидается донельзя раздосадованная профессор Макгонагалл (Дамблдор должен гордиться своими сотрудниками). Что происходит потом, превосходно расшифровали Анна и Екатерина, и лично я до сих пор не могу выползти из-под стола от этой расшифровки:

— Он не мог пересечь Возрастную линию. Я уверена, все мы на этом согласились -

— Дамблёдорр, должно быть, ошибся с чертой, — пожимает плечами мадам Максим.

Дама против дамы — как это интересно.

Но тут Дамблдор, борясь с хохотом от такого неожиданного предположения, взрывая мозг ближней окончательно и подкалывая дальнюю, не удерживается:

— Это возможно, конечно.

Снейп во тьме, наверно, с трудом подавляет желание расхохотаться, благо, не издает ни единого звука, а посему никто не замечает, как по его лицу, должно быть, расползается выражение «вы-его-просто-плохо-знаете».

Да, ситуация и впрямь на грани абсурда. Но ее еще можно усугубить.

Макгонагалл, закипая:

— Дамблдор, вы прекрасно знаете, что не ошиблись! — «Не говори ерунды, Альбус! Убью!» — в самом деле, что за вздор! — «Дамблдор не может допустить ошибку. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Кончай ржать, Альбус! Может, еще анекдот расскажешь?!» — Гарри сам не мог пересечь линию, — «У нас в больничном крыле сегодня побывало четыре доказательства того, что Возрастной барьер не допускает учеников младших курсов. С бородами, как анекдоты Альбуса!!» — и, поскольку профессор Дамблдор верит, что Гарри не убеждал старшего студента сделать это за него, — «Конечно, верит, ибо он сделал это сам!» — я уверена, этого должно быть достаточно для всех остальных! — «Вам — достаточно, а я с ним позже поговорю».

Профессор Макгонагалл бросает очень злой взгляд на Снейпа («Ты-то чего ржешь?! Почему я одна должна все это делать?!»).

В общем, одна дама размазала другую даму по стенке логики так, что ей и возразить-то нечего (возражать — значит переходить уже на прямые оскорбления Дамблдору в лицо; а это травмоопасно). Два-ноль в пользу команды Директора. Тут уж даже команда гостей понимает, что им одним Дамблдора не одолеть.

— Мистер Крауч… мистер Бэгмен, — в голосе Каркарова появляются елейные нотки. — Вы наши — эм — объективные судьи, — «Сторонники, которые тоже не хотят, чтобы Директору достались все лавры Турнира, так ведь?!» — Вы, конечно, согласитесь, что это достаточно нечестно?

Город засыпает, просыпается мафия — то есть Бартемиус Крауч. В Игру вступает сторона Реддла.

Отметим: в тени лицо Крауча вообще выглядит похожим на череп, и ведет он себя, как отмечает уже даже Гарри, довольно странно. Но голос Бартемиуса звучит привычно — что лишний раз доказывает нам, насколько обманчива может быть речь, в отличие от тела:

— Мы должны следовать правилам, а правила ясно устанавливают, что те люди, чьи имена выпадут из Кубка Огня, должны участвовать в соревновании.

Что ж, именно на такую отповедь рассчитывали по меньшей мере три человека — Реддл, Дамблдор — и Людо:

— Ну, Барти знает правила от корки до корки.

Оно понятно, Людо в присутствии Крауча-старшего всегда так робеет — однако несколько минут назад, первым влетев в Комнату, он и сам говорил Флер то же: «На этом этапе уже не сойти… это написано в правилах, вы связаны…». Понятно и почему Людо сияет — вот уж третий человек в этой Комнате, кому тоже весело. Ему вообще такие перспективы сейчас открываются, что он готов имена еще половины школы в Кубок побросать.

Каркаров переходит к прямому давлению:

— Я настаиваю на перевыборах имен моих учеников. Вы зажжете Кубок еще раз, и мы продолжим добавлять имена, пока у каждой школы не будет по два Чемпиона. Это единственное, что справедливо, Дамблдор.

Ой, матерь Мерлина, поглядите, кто вспомнил о справедливости!

Тут уж даже Бэгмен не выдерживает:

— Но, Каркаров, это не работает так. Кубок Огня только что погас, он не разгорится вновь до следующего Турнира -

Вообще, если подумать, то, наверное, при большом желании можно было бы организовать экстренное начало нового Турнира и таки добавить Чемпионов школам… но к чему эти заморочки? Сейчас все проорутся, поймут, наконец, что решение Кубка не отменить и Гарри будет участвовать, и разойдутся. Тем более, на подходе тяжелая артиллерия.

— Которому мы объявим бойкот, и Дурмстранг совершенно определенно участвовать не будет!.. Я наполовину готов уйти сейчас!

А говорят, когда выходишь из себя, надо не забывать закрывать рот… Каркаров бежит не от несправедливости, а от страха опозориться — с одной стороны, он боится, что теперь Дамблдор точно выставит его дураком, а с другой, ему не слишком приятно находиться в обществе Крауча-старшего в столь тесном замкнутом пространстве.

Ничего, сейчас станет еще менее приятно. Как говорится, знал, куда ехал.

В Комнату входит «Грюм» — у Барти явная страсть к эффектным появлениям — и Снейп с Макгонагалл начинают медленно понимать, как применять на практике правило «Ищи, кому выгодно. Найдешь и самого виновника, и того, кто за ним стоит». Ибо Игроку невооруженным глазом видно уши другого Игрока.

Задача «Грюма» состоит в том, чтобы перевести разговор в другую плоскость. Во-первых, ему необходимо свернуть диспут, который, как мы помним, является лишь затянувшимся сотрясанием воздуха.

Во-вторых, он способствует оправданию Гарри, превращая мальчика в несчастную жертву Темных Сил (и даже не солгав).

В-третьих, он переводит Каркарова из роли обвинителя в роль подозреваемого, периодически намекая собравшимся, что именно Игорь причастен к тому, что случилось с Гарри.

Надо сказать, Каркаров-то как раз превосходно осознает, что, хотя он во всеобщем ахтунге абсолютно никак не замешан, всех собак хотят повесить именно на него — и это в присутствии Бартемиуса Крауча-то! Совершенно естественна его реакция защищаться, тыча в самые проблемные места «Грюма» — его извечную подозрительность и легкую сумасшедшинку в работе (Игорь не упускает случая и тявкнуть в сторону Дамблдора: «Странное качество для преподавателя Защиты от Темных Сил, Дамблдор, но у вас, без сомнения, есть свои причины». Директор пропускает этот писк мимо ушей и вновь красноречиво молчит, предоставляя работать «Грюму»).

Наконец, и самое главное, «Грюм» не без удовольствия рассказывает всем, как им лично и под прикрытием Дамблдора был обманут Кубок Огня (вызывая, наверно, ярость в глазах Снейпа: «Ну наглец!»).

Однако нельзя не отметить, что сквозь всю речь «Грюма» то и дело проглядывает Барти — а Директор, я напомню, внимательно слушает.

Первое, с чего начинает Барти:

— Пустая угроза, Каркаров. Ты не можешь покинуть своего Чемпиона. Он должен соревноваться. Они все должны соревноваться. Связаны магическим контрактом, как сказал Дамблдор.

Ну, привычка такая у Барти нарисовалась — всегда делать отсылки к Директору. Этим он вообще часто себя успокаивает, мол, все делаю, как говорит Дамблдор, значит, никто ничего не подозревает. И троеточия в его речи в самые ключевые моменты по-прежнему продолжают проскальзывать — позже заговорит его отец, и это сходство окажется особенно заметным.

Затянувшаяся словесная дуэль Барти и Каркарова приводит к тому, что «Грюм» немного заигрывается. Подобно Снейпу, Барти колется именно на Каркарове, ибо, как знаем, оба они к предателям испытывают просто патологическую ненависть.

— Это моя работа, — говорит «Грюм», — думать так, как думают Темные волшебники, Каркаров — как ты, должно быть, помнишь…

— Аластор! — предупреждающе произносит Дамблдор, который не позволит прямо обвинить человека, который в ситуации не виноват совершенно. Кроме того, Гарри еще рано знать о Пожирательском прошлом Игоря, да и в принципе прямой наезд на Каркарова превратится в очередной долгий виток пустого сотрясания воздуха.

Барти замолкает, но с огромным удовольствием оглядывает лицо Игоря — то, чего, я уверена, никогда бы не сделал Грюм. Он, скорее, смотрел бы с презрением. Еще одна деталь в поведении на заметку Директору. Впрочем, это можно списать на провокации Игоря… А Дамблдор пока отвлечен тем, что Барти превосходно справился с заданием по Игре…

В общем, в ходе многочисленных намеков «Грюма» окружающие получают ответы на все интересующие вопросы, не зная, впрочем, что с этим теперь делать. Отмечу, что мадам Максим героически пытается быть объективной, отчего я еще больше ее люблю.

Дамблдор тем временем предлагает уже закрыть надоевший цирк и оставить все, как есть, ибо другого выхода, собственно, и нет:

— Как эта ситуация возникла, мы не знаем… — Ага, действительно. «Вы — нет, а я — да. Но вспомните основные правила дзен и просто примите ее. А я пока быстро-быстро спрячусь от Минервы. И Северуса на всякий случай». — Если у вас есть альтернативные предложения, я буду рад их выслушать.

А ведь их как бы и нет. Слепой Игрок Людо переводит разговор в деловую плоскость, Крауч-старший выходит из небытия и рассказывает правила первого тура — проверка на смелость, 24 ноября.

Дамблдор вглядывается в Крауча с легким беспокойством:

— Вы уверены, что не хотите остаться в Хогвартсе этой ночью, Барти? — то есть Бартемиусу уже поступало это предложение, то есть это — не первый обеспокоенный взгляд Дамблдора.

— Нет, Дамблдор, мне нужно вернуться в Министерство. — Ночью, ага. — Там очень сложное, занятое время сейчас… — удивительно, а Артур, получается, прохлаждается, раз не рапортует ничего интересного?

— Вы хотя бы выпьете перед отъездом? — настаивает Директор.

Итак, у Дамблдора явно растут какие-то подозрения насчет Крауча — распознать Империус он, может, пока и не успел, но не заметить перемены в лице старого знакомого не мог. Отметим это про себя, как и то, что за всей сценой наблюдал Барти-младшенький.

Взбешенные мадам Максим и Каркаров с разгромным счетом покидают поле, уводя своих Чемпионов, отказавшись пить с Дамблдором за свое же поражение — а ведь без дольки от Директора еще никто не уходил…

Сияющий Дамблдор отправляет по гостиным Седрика и Гарри, пронаблюдав, как очень мальчик благодарен ему за свое избрание Чемпионом («Я уверен, Гриффиндор и Пуффендуй ждут, чтобы отпраздновать с вами», — о да, особенно Пуффендуй жаждет отпраздновать избрание Гарри Чемпионом…).

Ну, во всяком случае, уж Дамблдор не упустит случая отпраздновать сей знаменательный день.

В сухом остатке имеем: помимо официального оформления Гарри в качестве Чемпиона посредством мастерского проезжания по ушам директоров, Дамблдор формирует в мальчике нужное представление о том, кому и зачем понадобилось его участие в Турнире. На протяжении всего года это направление будет разрабатывать Сириус, подчеркивая непричастность к произошедшему самого Дамблдора.

Хочет ли Гарри участвовать в Турнире, мальчика никто и не спрашивает. Ибо не совсем он теперь и мальчик. Гарри уже вполне взрослый — по меркам Дамблдора, который знает куда больше самого подростка, Гарри достаточно взрослый, чтобы быть втянутым в довольно серьезные испытания и с честью попытаться их пройти.

Потому что… ну, помилуйте, то, что Гарри — Избранный, тоже свалилось на него само по себе. Никто его мнением не интересовался. Ситуация — и Дамблдор знает об этом с самого начала — складывается таким образом, что рано или поздно именно Гарри надлежит быть тем, кто закончит войну. Эта доля выпала ему ни за что. Но так случилось. Взрослея, подросток должен привыкать действовать на максимуме возможностей в имеющихся обстоятельствах, не задаваясь вопросом «за что?» — как иначе он сможет выжить? И где еще ему отыскать лучший тренировочный полигон для обретения полного дзэна, как не под крылом у любящего Дамблдора, который всегда подстрахует?

Сурово — да. Жестко — да. Сложно — без сомнения. Несправедливо — возможно. Но Гарри выпало быть Избранным, и истинно мудр Дамблдор, что принялся приучать его к принятию такой доли задолго до того, как парень о ней узнал. Могу себе представить, как сложно было Директору отважиться на такой шаг — обрушить на Гарри неминуемую волну страха, сомнений, терзаний и прочих переживаний. Будь его воля, он бы оставил мальчика в покое с самого начала и позволил ему расти счастливым и беззаботным, обычным ребенком. Возможно, еще бы и баловал подарками каждые выходные. Ведь он его и правда очень любит.

В общем, выйдя из воды сухим и довольным, Директор остается в Комнате Чемпионов с Бартемиусом, который вскоре быстро ретируется, младшеньким Краучем и Людо, которые, небось, согласятся составить Дамблдору компанию и выпить по ведрышку рюмочке, Макгонагалл, которая, видимо, тоже уходит довольно быстро, по достоинству оценив, как Дамблдор справился с задачей улизнуть от ее расправы над собой, но полная намерений вернуться к разговору позже, и Снейпом, который, разрываясь под причудливым миксом ярости на Каркарова, гнева на Барти и злости на Директора, произносит нечто вроде: «Отлично. Но, если голова мальчишки отделится от его тела в процессе состязаний — в чем я не сомневаюсь — не рассчитывайте, что я соединю их обратно», — и гордо удаляется, хлопнув дверью.

Дамблдор, ухмыльнувшись в усы от такого нахальства, едва заметно подмигивает «Грюму». Игру-1994 можно считать официально открытой.

Есть один маленький аспект Большого Плана Директора, который он не мог не предусмотреть — очередной бойкот Гарри со стороны большей части школы. Во всем замке нормально поговорить Гарри отныне и вплоть до 24 ноября может только с двумя людьми — Хагридом и Гермионой.

Реакция Рона такой уж неожиданностью для Директора не становится. Все к лучшему в этом лучшем из миров — Гарри предстоит самому решить возникшую в команде проблему. Тем больше шансов, что подобный детский сад в дальнейшем не случится.

Вывод из ссоры с Роном Директор делает очень дальновидный: Рон может срываться в самую неподходящую минуту. Мальчик, которого Дамблдор за прошедшие годы уже изучил вдоль, поперек и по диагонали.

А я вновь не могу не вплести в свой анализ элементы замечательного астроразбора с «Астрономической башни».

Наиболее любимый фон жизни Рона — общий фон не-достатка, не-благополучия и не-комфорта, тонким налетом существующий поверх удачного, в целом, бытия. С другой стороны, конечно, удачного — для кого? У Рона любящие родители и сестра с братьями, у него дружная (в большей своей части) и теплая семья, не страдающая излишним пессимизмом или склонностью впадать в уныние. И тем не менее сам Рон в него не просто нередко впадает, он, такое ощущение, где-то в глубине души из него и не выходит.

По большому счету, Рон страдает всегда. Когда нет повода — просто потому, что жизнь такая. А после истории с Гарри и Кубком повод вырисовывается просто превосходный. И Гермиона, растолковывая Гарри, почему Рон выкидывает вдруг такие фортеля, вообще-то почти мажет, говоря, что тот завидует. Рон не завидует, Рон страдает — причем совершенно искренне и не только из-за Кубка, а почти всегда. Просто настоящих чувств от него добиться не в пример сложнее, чем реакции.

Кидаясь с кулаками на Малфоя, дуясь на Гарри, крича на рискнувшую связаться с Крамом Гермиону, выливая тонну возмущения на занявшуюся своей личной жизнью Джинни, хохоча над проделками близнецов и злясь на Снейпа, Рон в глубине души всякий раз прячет нечто совсем иное. Что именно — вопрос иногда открытый, иногда прозрачный, но факт в том, что в значимых ситуациях он не демонстрирует того, что чувствует на самом деле. Зачастую потому, что сам не разбирается.

В то время как какой-нибудь Люпин (тоже, между прочим, падкий на пострадать) был бы предельно искренен и этим бы покупал с потрохами, Рон страдает — всегда, молча, скрытно, в одиночестве, ставя под сомнение возможность решить хоть какую-либо проблему переговорами.

По существу, вечное страдание Рона — то, что все вокруг занимаются своими делами, а он не умеет — и не хочет — заниматься своими проблемами и вообще собой самостоятельно, ожидая, пока его придут и напичкают нужными эмоциями, и, приложив титанические усилия, возможно, умудрятся протащить куда-нибудь, кроме как по течению. И, конечно, если нужного внимания к потребностям своей тушки мальчик не получает, он тут же начинает выжирать все, что только может, предварительно эмоционально вымотав окружающих, как заправский вампир.

Мазохистская ссора Рона с Гарри — еще один до жути типичный для Рона поступок, и все это — туда же, к выжиранию, несамостоятельности, страданиям и донкихотству, что страшно втройне. Амбиций в мальчике так много, что они лезут через край, временами передавливая даже разумные и осознаваемые потребности. В итоге, как помним, не пройдет и двух недель, а Рон уже начнет выворачиваться наизнанку, проявляя максимум тактики при явно идиотском выборе стратегии, чтобы все же помириться с Гарри, без которого он снова превращается в серую тень. Правильно, потому что паразитировать и выжирать жизненную энергию (а не ту, что жизни мешает, как, например, все тот же Люпин) — это первоочередная потребность, с которой Рон всю дорогу то более, то менее успешно борется. Что ж поделать.

Именно проанализировав поведение Рона сейчас Дамблдор впоследствии примет верное решение оставить мальчику свой Деллюминатор — чтобы Рон смог вернуться, когда перебесится и поймет, что хочет обратно в стаю, обмениваться энергиями дальше, ибо один либо умрет в бою, либо наложит на себя руки, либо плюнет и уйдет в запой (попадись на его пути еще пара кучек егерей).

В общем, утром 1 ноября у Гарри начинаются тяжелые дни. Во время прогулки вокруг Озера Гермиона поддерживает его как может, но интересно не это. Гораздо интереснее знать, где вообще была Гермиона с того момента, как Дамблдор вечером 31 октября отпустил студентов из Большого зала?

Ибо, когда Гарри добирается до гостиной, ее там нет. Никаких признаков того, что она слышала разглагольствования прибежавшей к Полной Даме Виолетте, девушка тоже не подает. Вероятно, и не слышала, сразу пройдя в спальню, чтобы хорошенько обдумать ситуацию и понять, чем она может помочь.

Как результат, утром 1 ноября Гермиона хватает сэндвичи из Большого Зала, перо, пергамент и бутылочку чернил и уводит несчастного Гарри на прогулку, в ходе которой выслушивает все его причитания и железным тоном настаивает на том, чтобы мальчик написал Сириусу. Причем гляньте на ее аргументы:

— Он бы хотел, чтобы ты ему рассказал… Сириус был бы более рад, если бы услышал это от тебя, я знаю, был бы.

Ну да, учитывая, что Гермиона знает Сириуса около часа в общей сложности (лично), и особенно помня то, как топорно она пока что разбирается в человеческих отношениях, она «знает», конечно. Аргумент Гарри, который говорит, что Сириус «вернулся в страну, поточу что мой шрам кольнул — он, наверное, ворвется прямо в замок, если я скажу ему, что кто-то сделал меня участником Турнира», выглядит куда более обоснованным, логичным и тонким.

К слову, не будь Сириус в Игре, он бы точно так и сделал — но сейчас, благо, ему все и так известно, да и Дамблдор с Люпиным сдерживают.

В общем, есть у меня ощущение, что инициатива Гермионы, которая, хоть пониманием тонкостей человеческих отношений не сильно отличается, зато умеет хорошо слушать, делать логические выводы и вообще прекрасно улавливать намеки, продиктована сверху.

Мог Дамблдор, к примеру, завершая вечер, сказать что-то вроде: «Какая интересная ситуация, не правда ли? Не удивлюсь, если завтра «Ежедневный Пророк» отведет ей первую полосу. Что ж, случайности бывают, и именно это делает нашу жизнь такой невероятно прекрасной! Я уверен, вы все хотите побыстрее вернуться в свои гостиные, отпраздновать избрание ваших Чемпионов или закончить празднование Хэллоуина, черкнуть пару слов о замечательных и волнительных событиях, которыми дышит Хогвартс в эти дни, своим близким или, выпив кружечку горячего шоколада, отправиться спать. Так идите же! Марш!» — ибо фраза о газетах в аргументации Гермионы тоже звучит — через троеточия.

Дамблдору действительно достаточно одного легчайшего намека, чтобы направить мысли девушки в нужную плоскость. Смешно, однако в своих измышлениях Гермиона в итоге доходит до крайне близкого попадания в цель: «Он просил тебя писать обо всем, что происходит в Хогвартсе… почти как будто он ожидал, что что-то такое произойдет».

О да, Сириус, без сомнения, ожидал. Дамблдору, как помним, именно через Звезду необходимо знать, как Гарри себя чувствует — однако тут Директор немного просчитался. Гарри пишет письмо, полностью убрав из него всякий элемент эмоциональности. Что ж, то, что есть, тоже неплохо, ибо дает Директору прекрасный повод организовать встречу парня с профессором Блэком — следующий пункт в плане Игры.

А то, о чем Гарри думает и как себя чувствует, Дамблдор может узнать и другими способами. Личным наблюдением за мальчиком, например. Или через Хагрида.

Гарри и Гермиона встречаются с Хагридом на уроке в понедельник, 2 ноября. Примечательно, что, когда возникает необходимость, Хагрид в очередной раз с помощью своих питомцев с легкостью справляется сразу с несколькими сторонними задачами: во-первых, загружает студентов проблемой выгуливания выросших соплов, чтобы у них не было времени наблюдать, чем так занят преподаватель; во-вторых, таким образом расчищает себе путь к Гарри, намереваясь поболтать с ним наедине; и, в-третьих, доставляет удовольствие Малфою прямым общением с природой, вновь рассчитавшись с ним за Клювокрыла и прикрыв от него Гарри (Малфой, услышав задание на урок, потерял дар речи), а затем еще и развеселив: «Кажется, им весело, правда?» — поет он Гарри счастливым голосом, имея ввиду, разумеется, соплов. Нет, все-таки помощники Дамблдора, как и сам Директор, обожают поиздеваться.

Я склонна видеть в непродолжительном разговоре Хагрида с Гарри, помимо личного желания Хагрида посочувствовать (ведь он как никто знает, что это такое, когда тебя обвиняют в том, чего ты не делал), элементы Игры.

Хотя сам Хагрид до конца еще не определился, нравится ему или нет вся эта затея Директора («Ох, я не знаю, Гарри. Чемпион школы… все происходит с тобой, кажется, правда?» — не правда. Не кажется), безусловно, он остается одним из главных помощников Дамблдора. А тому необходимо узнать настроение мальчика, чтобы, вдруг что, немедленно Игру скорректировать.

— Так — ты участвуешь, Гарри. В Турнире. Чемпион Хогвартса.

— Один из двух, — поправляет друга Гарри.

Словосочетание «Чемпион Хогвартса», полагаю, брошено Хагридом далеко не случайно — а с целью проверить, не прошли ли даром уроки Локонса — не прошли. Отношение Гарри к славе не изменилось. А было от чего — стоит вспомнить, в каком свуне находится весь Гриффиндор, выяснив, что Гарри точно будет участвовать.

Кроме того, Гарри достаточно искренне и ясно дает Хагриду понять, что вообще не догадывается, кто бросил его имя в Кубок — с точки зрения Дамблдора, это очень хорошо.

А теперь Дамблдор еще и узнает, каков у Гарри настрой:

— Ну, как мальчик, Хагрид?

— Плохо, но жизнь кончать самоубийством не собирается и из школы пока не бежит.

— Вот и славно. Лимонную дольку?

Наконец, Хагрид успокаивает Гарри, убеждая подростка, что ни он сам, ни Дамблдор, ни другие преподаватели не считают, что Гарри лжет. А это, знаете ли, здорово придает уверенности.

Есть здесь одна маленькая и незаметная, но крайне важная деталь. Хагрид, отвечая на вопрос Гарри, верит ли он ему, ворчит: «Конечно, верю. Ты сказал, что это не ты, и я тебе верю — и Дамблдор верит тебе, и все». В оригинале сие загадочное «и все» звучит как «and all», что, учитывая вольное обращение Хагрида с грамматикой, может означать как «everybody» (все), так и «that’s all» (всё).

И если со «всё» всё понятно, то «и все» наталкивает на новый вопрос: кто — все? Хагрида не было в Комнате Чемпионов, он, по идее, не знает реакции остальных. Или он бегал за каждым преподавателем, тряс его за грудки и припечатывал к стенке с воплем: «Вы же верите Гарри?!»

Маловероятно. Остается лишь заключить, что, пока Гарри и Гермиона прячутся от всех в совятне в воскресенье, Дамблдор собирает экстренное совещание членов команды.

Прослушав полуторачасовое возмущение Макгонагалл, вылившееся, вероятно, в то, что Дамблдору пришлось спасаться, прячась под столом, пока та кидала в него магические приборчики, особо тяжелые тома книг, чашки, вазочку с дольками, феникса и осветительные приборы, Дамблдор, все еще находясь под столом, вежливо сообщает присутствующим, что иного пути не было и нет, Игра принимает именно такой оборот, и всем просто придется с этим смириться (Макгонагалл оглядывается в поисках еще чего-нибудь тяжелого).

Как известно, аргументы у Дамблдора весомые, поэтому, по привычке побегав по кругу в кабинете, команда соглашается не только с необходимостью Игры, но и данной конкретной ее формы.

Происходит раздача ролей — Хагриду, Макгонагалл и Барти (который, я напомню, до сих пор под подозрением, поэтому Директор обставляет все так, что Барти либо при разборках вообще не присутствует, либо что он не понимает, что речь идет о более глобальном нечто, чем эпизод с внезапным избранием Гарри в Чемпионы. Я не думаю, что Дамблдор рискнул бы дать Барти понять об Игре больше, чем тому уже известно. Сказал просто: «Вот, дорогой Аластор, я все решил, Минерва и Хагрид будут нам помогать. Мы можем на них положиться, не беспокойтесь». И Барти ох как положится…).

Собственно, именно Макгонагалл, Хагридом и Барти (и еще Снейпом) и исчерпывается список тех «всех», которые поверили Гарри. Ибо, например, профессор Стебль мальчика явно сторонится.

Наконец, ни единого слова — ни от кого — о таинственной активности неких загадочных Темных Сил, о которых так распространялся «Грюм». В том числе — и от Макгонагалл, которая, сколько помнится, вообще решила запретить Гарри играть в квиддич, когда полагала, что за ним охотится маньяк Сириус. Более того, все рассуждения «Грюма» насчет Темных Сил и их желания поболеть за Гарри в Турнире, ухлопав три пакета попкорна, на протяжении всего года будет поддерживать только Сириус, паранойей, между прочим, не страдающий. Вот что значит Игра.

Следующие две недели Гарри проводит, незаметно для себя превратившись в Рона. У мальчика все валится из рук, включая учебу, он себя жалеет почем зря, искренне полагая, что против него настроена действительно вся школа. Что, конечно же, не так.

Вообще-то есть Гермиона и остальные гриффиндорцы. А также часть когтевранцев. А еще Хагрид, Дамблдор, Макгонагалл, Флитвик, который разумно беспристрастен. И Снейп, который разумно пристрастен — но в его совершенно обычных колкостях и потакании слизеринцам (а как иначе, если, во-первых, он их искренне любит, во-вторых, в классе сидит Драко, и Люциусу было бы крайне любопытно узнать, что Снейп по какой-то причине стал вдруг мягок с Гарри и начал проявлять некое подобие жалости и снисходительности к мальчику на фоне обещеслизеринской травли) Гарри умудряется разглядеть издевательства, безусловно, возникшие именно потому, что он стал Чемпионом. А то, что у Снейпа при одной только мысли об этом, наверное, непроизвольно всякий раз сжимаются кулаки от волнения…

Снейп переживает не меньше Хагрида и Макгонагалл. И не меньше последней злится на Директора.

Собственно слизеринская травля — дело привычное. Просто Гарри, будем честными, хочется всеобщей любви и спокойствия. И Рона обратно в друзья. Мальчику жизненно необходимо положительное внимание. Впрочем, как и любому из нас.

Иногда он, конечно, отвлекается от дум о своей тяжкой судьбинушке и начинает размышлять… нет, не об учебе, а о том, что сказал «Грюм» в Комнате Чемпионов. О грозящей Гарри опасности, о сне, в котором были Реддл и Хвост, замышлявшие его убить (эх, Дамблдору остро не хватает этого кусочка информации)…

Так проходят дни, в которых мальчик пытается себя успокоить — разве Хогвартс — не самое безопасное место в мире? Здесь Дамблдор, здесь нет ничего дурного. Нет — и не может быть. Ну, разумеется, кроме трехголового пса, маньяка, делящего тело с Реддлом, гигантских пауков, змей, способных убивать взглядом, соплохвостов, Гремучей ивы и целой оравы других странных и опасных созданий, прячущихся в щелях и темных закоулках замка. И еще Снейпа. В общем, да, мальчику не позавидуешь. А он молодец, все равно держится.

11 ноября, в пятницу, следующими после занятий с Флитвиком (и неудавшейся попытки освоить Манящие чары) стоят сдвоенные часы Зелий. Перед уроком друга своего отца Малфой, как обычно, спешит отличиться заранее — на сцене появляются знаменитые значки «Поттер — вонючка» («Сударыня, мы, конечно, вашего сына в нашу школу примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем»).

Отмечу: Малфой, как всегда, не отличается оригинальностью. Наконец, спустя три года сообразив, что, как бы он ни относился к Гермионе, ее идеями грех не воспользоваться, Драко в первый и далеко не последний раз крадет ее идею со значками Гавнэ.

Однако, если Гермионе подобные шутки в очередной раз доказывают лишь отсутствие мозга и его подобия у шутника, то Гарри взрывается и, услышав из уст Малфоя оскорбление в сторону Гермионы, хватается за палочку.

Надо сказать, заклинание Малфоя, попавшее в Гермиону, но предназначавшееся Гарри, особой кровожадностью не отличается. Все это так еще… детки в песочнице возятся.

В самый разгар детско-песочных забав — как всегда, вовремя — на сцене появляется Снейп, являя собой все верхушки объективности разом.

Правда, в этот день он даже по его меркам слишком объективен.

Чем объясняется его невменяемое состояние, выражающееся в убийственном спокойствии и злобности при оценке повреждений студентов? Снейпа, конечно, иногда перекрывает, но его комментарии в этот раз переходят все мыслимые границы.

А вспомним, что приблизительно в это время у Барти заканчивается запас шкуры бумсланга (спустя два с половиной месяца после прибытия в Хогвартс) — и Снейп, видимо, вернувшись с обеда пораньше, натыкается на «Грюма» в своем кабинете, который объясняет свой визит без приглашения тем, что Дамблдор приказал ему обыскать данное помещение.

Вот это Повод.

Во-первых, Снейп в принципе не терпит посторонних и рыскающих по его кабинету.

Во-вторых, я сомневаюсь, что он тут же не проверил все шкафчики, шкафы и содержимое всех банок-склянок. И, несомненно, обнаружил пропажу значительного количества шкуры бумсланга (пока не рискну предположить, что он тут же связал факт пропажи ингредиента с обнаруженным в своем кабинете «Грюмом» — все ж, мракоборец, друг Дамблдора… скорее, грешит на студентов. Или студентку, которая однажды, сколь помнится…).

В-третьих, «Грюм» ведь наверняка ушел, далеко не ласковыми словами покрывая Снейпа, чтобы защититься, а тот и ответить-то ему ничем не смог (все ж, старый друг Директора).

И, наконец, самое главное: Директор просил обыскать?!

О, вот это уже серьезный удар и пинок в самую середину мнительного мыслительного несчастного Снейпа: Дамблдор мне не доверяет, неужели он считает, что это я подкинул имя Поттера в этот чертов Кубок, да как он мог подумать, неужели он… — и так далее.

И, поскольку к Директору побежать и выяснить сей вопрос немедленно нельзя, ибо не в тех они отношениях на данный момент, Снейпу остается лишь запереть шкафы, запечатать дверь и идти на урок, по пути накрутив себя еще больше. Ну и, разумеется, очередная детская драчка между Малфоем и Гарри совершенно не прибавляет ему настроения.

Снейп, в силу того, что он Снейп, решает дать выход своей жгучей обиде на Дамблдора, ужалив Гарри (так уж мальчику не повезло, что он все время стоит между супругами). А поскольку бить детей нельзя (ибо влепить затрещину именно Малфою ему сейчас хочется больше всего), он их просто друг с другом стравливает, доводя до истерики даже в общем-то стрессоустойчивого Гарри.

То, что Снейп сейчас взорвется, выдает его голос:

— И к чему весь этот шум? — убийственно вкрадчиво. — Объясни, — указывая на Малфоя пальцем, видимо, желая его застрелить.

— Поттер атаковал меня, сэр -

— Мы атаковали друг друга одновременно -

— … и он попал в Гойла, смотрите -

— Больничное крыло, Гойл, — спокойно выдает Снейп.

— Малфой попал в Гермиону! Смотрите! — горячо вмешивается Рон, демонстрируя Снейпу Гермиону, передние зубы которой растут с ужасающей скоростью.

Снейп холодно смотрит на девушку. И делает один единственный, короткий, но почти смертельный выстрел:

— Я не вижу разницы.

Будем честными, ничто, никакие обыски, Директор, Игра, обида, горечь и прочее, не дают Снейпу права так оскорблять Гермиону. Это — одна из самых мерзких вещей, которые он сделал в своей жизни. Зубы приводятся в норму крайне быстро. Душа — нет.

Гермиона не появляется целый день, и я уверена, как и на первом курсе, она запирается где-то в туалете и плачет все это время.

Да, Снейп находит прекрасный повод отомстить Гермионе и за подожженную мантию, и за развороченный шкаф на втором курсе, и за Маховик времени, и за недавно сворованную шкуру бумсланга (а на кого еще он в первую очередь мог подумать, если принять за факт, что «Грюма» он в список подозреваемых пока даже не включал?) — вспомнилось все. Нашел ли он в этом удовлетворение и покой? Что-то я крайне сомневаюсь.

Гарри и Рон бросаются орать на Снейпа. Точный смысл их слов до Снейпа не доходит, но общий он улавливает, выслушав все возмущение парней с каким-то мазохистским спокойствием, а затем самым шелковым голосом назначает обоим наказание. Снейп уже на грани — и хорошо, что ситуация на этом исчерпывается. Начни, скажем, Гарри спорить дальше, Снейпу пришлось бы в срочном порядке учиться соединять обратно голову мальчика с туловищем — а ведь еще даже первый тур Турнира не начался!

Немного успокоившись, Снейп, наконец, приступает к уроку — но нет, видимо, кое-кому и этого недостаточно. Малфой включает свой значок и нагло ухмыляется, повернувшись спиной к преподавателю и другу отца прямо на глазах у всех. Наверное, в этот момент в глазах Снейпа красной строкой транслируется: «Задушу голыми руками».

Мало и этого — Гарри во всех подробностях воображает сцену расправы над Снейпом с помощью Круциатуса, вылупившись на него. Снейп, должно быть, поражается богатой фантазии мальчика.

— Антидоты! — рявкает он, выныривая из сознания Гарри и нехорошо блестя глазами. — <…> и затем мы выберем кого-нибудь, на ком опробуем один…

Снейп со значением снова смотрит прямо в глаза Гарри, пока тот представляет, как обрушивает ему на голову свой котел. Улет. Да, иногда лучше действительно не знать, что о тебе думают. А ведь почти удавшийся Левикорпус у ворот Хогвартса еще впереди… У Снейпа прямо ангельское терпение.

Однако тут раздается стук в дверь, и терпение Снейпа дает значительную трещину. Входит Колин Криви и, имея наглость улыбнуться Гарри по пути к столу Снейпа, радостно сообщает:

— Пожалуйста, сэр, я должен отвести Гарри Поттера наверх.

— Поттер занимается зельями еще час. Он поднимется наверх, когда закончится урок, — холодно отвечает Снейп, пока держась, но уже начиная скрипеть зубами и костяшками пальцев.

— Пожалуйста, сэр — сэр, его зовет мистер Бэгмен. Всем Чемпионам надо идти, я думаю, они хотят фотографировать…

— Очень хорошо, очень хорошо, — выплевывает Снейп. Всё, он просёк. — Поттер, оставьте свои вещи здесь, я хочу, чтобы вы вернулись позже, чтобы проверить ваш антидот.

— Пожалуйста, сэр — ему надо взять свои вещи с собой. Все Чемпионы -

— Очень хорошо! — всё, плотина прорвалась, Снейп просёк окончательно. — Поттер, бери сумку и вон с моих глаз!

Любопытно было бы и нам просечь, чего же такого просек Снейп.

Для начала, где записка от официального лица с просьбой освободить Гарри от занятия? И почему никто, зная о Церемонии проверки волшебных палочек, не удосужился сделать так, чтобы Гарри пришел вместе с другими Чемпионами? Откуда Бэгмен (да и Колин) знает, где сейчас находится Гарри? Фраза о фотографировании — разумеется, самый веский аргумент, чтобы Снейп отпустил Гарри со своего урока (который, я напомню, святое). И с каких пор Бэгмена стало волновать присутствие Гарри исключительно с сумкой?

Ой, как сильно из всей этой истории опять торчат уши Директора… Я имею ввиду, того самого Директора, по поручению которого, якобы, только что был обыскан кабинет Снейпа.

И Снейп, что не удивительно, взрывается. Ибо Дамблдор, как организатор Турнира и вообще главный в школе, как и в случае с приездом иностранных гостей, мог бы и передвинуть время или даже день Церемонии. Однако же нет, он второй раз за семестр срывает Снейпу урок. Причем самым таким издевательским образом и даже без дольки.

Снейп, конечно, полагает, что это, так сказать, добивающий удар вслед за обыском, и сия мысль приводит его в состояние истеричного припадка. Однако я думаю, что произошедшее — не более чем щелчок по носу Снейпа — за поведение в Комнате Чемпионов, а также за то, что не захотел сдержать нападки слизеринцев на Гарри и позволил себе в какой-то мере к ним присоединиться. Не более. Мол, нечего, Северус, прессовать мальчика, вас никто не просил, а ему сейчас и так тяжело. Снейпу, между прочим, не легче, и это прилюдное укрощение укротителя положительных эмоций не прибавляет. Но что поделать, если некоторые учатся только так?

Посмотрим. Гарри явно опаздывает, но, когда он входит в комнату, обнаруживает, что, хотя все Чемпионы на месте, судей, кроме Бэгмена, нет. Опаздывают и Рита Скитер с фотографом (ибо Дамблдор, освободив Гарри из чулана — как символично — здоровается с ней, явно наткнувшись на нее впервые. Но ведь сам-то он уже был в комнате для фотографирования, видел Людо, проводил в комнату, увел Олливандера к себе в кабинет…).

Складывается ощущение, будто Чемпионам и их директорам либо назначили разное время, либо директоров кто-то, скажем, повел на экскурсию по замку. Или пить бренди. Или смотреть на цветы профессора Диппета. Как занимательно. Зачем кому-то нужен такой разрывчик во времени — поймем позже.

Пока же вырисовывается следующая картина: Дамблдор встречает Чемпионов, попутно, видимо, с чьей-то помощью (Макгонагалл?) отделяет их от директоров.

Директора уходят пить/ смотреть на медали учеников за особые заслуги/ разглядывать поразительные цветы профессора Диппета/ иной вариант.

Директор приветствует Людо и Олливандера.

Мимо из Большого Зала (комната, где проходит Церемония, располагается в холле) пробегает Колин — секунду спустя после диалога Дамблдора с Бэгменом: «Ах, какая неурядица, совсем забыли про Гарри. У него сейчас, насколько я осведомлен, Зелья с профессором Снейпом…» — «Так давайте я -» — «Нет-нет, Людо, я не думаю, что это будет уместно… право, так неудобно отпрашивать Гарри с Зелий, тем более, что, скорее всего, вернуться назад на урок он не успеет… Ой, посмотрите, а вон бежит Колин Криви, горячий поклонник Гарри. Как вы думаете, может, попросим его?»

Дамблдор, беря под руку Олливандера, удаляется к себе.

Людо ловит Колина и просит его пойти к Снейпу, чтобы отпросить Гарри, ибо собираются все Чемпионы — и пусть захватит сумку, это может затянуться.

Колин кивает.

В этот момент подгребает возмущенная тем, что ее никто не хочет встречать, Рита с фотографом.

Наметанный глаз фотографа-любителя Колина замечает колдокамеру, и в момент, когда ему грозит опасность (когда Снейп нависает, доказывая, кто здесь большой и сильный), Колин выдает первое, что приходит в его мальчишескую голову: «Я думаю, они хотят фотографировать…».

Набросок углем закончен.

Стоит отметить, что с момента, как Снейп-таки начал урок, до того, как вошел Колин, проходит около получаса. Правильно, я бы тоже не сразу решилась. Но отступать некуда — позади важное Министерское поручение, впереди встреча с Гарри, а в сердце — гриффиндорская храбрость.

В итоге Колин доводит Гарри до нужной двери (становится понятно, где его, собственно, словил Бэгмен) и ретируется.

В скобках замечу: Дамблдору вскоре станет известно об инциденте с Гермионой (мадам Помфри на страже порядка), и это не сыграет Снейпу в плюс. И, учитывая то, что Колин превратился в гонца с плохими новостями, а несколько ранее Гарри и Рон обзывали Снейпа всякими нехорошими словами, я удивляюсь, как в тот день вообще все остались живы, и никто не получил затрещину. К чести Снейпа, он распускает руки крайне редко — и, когда он это делает, это уже не он. Ну а намек отравить Гарри в конце урока — чистый блеф, чтобы выпустить пар. Посмотрела бы я на реакцию Дамблдора, если бы Снейп действительно ребенка отравил.

На сцену выходит впившаяся в Гарри глазами Рита Скитер. Официально предлагается думать, что она здесь, чтобы сфотографировать Чемпионов и взять интервью у Гарри — и вообще, осветить Церемонию, рассказать читателям о начале Турнира и так далее. Интересно при этом, почему Риты не было в момент появления гостей в замке, в день официального открытия Турнира и выбора Чемпионов? Это же все такие животрепещущие лакомые инфоповоды.

Я полагаю, то, что Рита находится в замке — инициатива лично Риты. То есть Фадж и спецзадание от «Пророка» здесь ни при чем. Рита по большей части навязывается сама. А когда это Директор рубил чужие инициативы?

Дамблдор умело использует сие создание на пользу побочным целям Игры — чтобы еще больше отбить у Гарри всякое желание к славе. Кроме того, Рита, давно знакомая Директору, может оказаться крайне полезной и в будущем. Так что Дамблдор организует Гарри свидание с Ритой в чулане для метел (в том самом, где в прошлом году Гарри и Гермиона прятались сами от себя).

Мотивы же самой Риты тоже весьма неоднозначны. С одной стороны, она лично заинтересована в том, чтобы наконец перестать писать о толщине котлов в своих статейках и перейти на нечто более крупное. С другой, как я уже писала, дополнительную мотивацию придает ей Люциус Малфой.

Посудите сами: откуда у скандальной, 43-летней репортерши «Пророка», с которой, по всей видимости, возникает немало проблем, вплоть до, возможно, судов и выплат компенсаций, сумочка из крайне дорогой драконьей кожи, три золотых зуба (видимо, недовольные нашлись-таки весьма решительные) и очки, украшенные драгоценными камнями? Откладывала на очки долгие годы репортерской службы?

Я полагаю, что сие есть косвенное свидетельство контактов Риты с Малфоем-старшим по одному крайне конкретному вопросу — ослабить авторитет Директора в коллективном сознании, заодно пройдясь по Гарри. Она пришла в замок не только зная, что и как будет писать о мальчике, она придумала даже, где это будет делать — уведя подальше от глаз не столько посторонних, сколько Директорских, Рита достает в чулане свечи из сумочки. Разумеется, чего только не найдешь в женской сумочке. Свечи — можно сказать, первоочередная вещь.

Попутно, отмечу, Рита намылилась — и это ее единоличная инициатива — выбраться из рутины «Пророка» вообще. Именно в этот год Рита собирает информацию о Директоре и всех, кто с ним связан — для будущей книги. Чем-то таким коварным Дамблдор ей явно в прошлом насолил, и я не могу отделаться от мысли, что каждая ее колкость в адрес Директора, приплетаемая даже туда, где о нем и речи нет, является следствием давней женской обиды. Отверг Директор ее что ли?

В общем, заказ Люциуса совпадает с велением сердца Риты. Дамблдор же свободу слова прессы не ограничивает, Риту из школы не выгоняет (изменить я этого не могу — остается извлекать из этого пользу, да), и, пока Рита не совершит ошибку, сделав своей жертвой Хагрида, она будет свободно порхать по замку, занимаясь своим любимым делом.

Однако именно из-за своей чрезмерной активности (как позже одна дама в розовом) Рита однажды нарвется на неприятности и станет подопытным кроликом в ходе реализации одного из побочных заданий Игры Года — специально для Гермионы. Но об этом, конечно, позже.

Сейчас же в потоке света в чулане возникает Дамблдор, собравший по замку всех судей и Олливандера и решивший, что хватит с Риты всяких интервью.

— Дамблдор! — при виде Директора Рита прямо впадает в экстаз (и тут же убирает с глаз Прытко Пишущее Перо). — Как вы? — она протягивает руку для рукопожатия. — Я надеюсь, вы видели мою статью этим летом о Конференции международной конфедерации магов?

— Чарующе грязная, — или «отменно омерзительная» — в зависимости от перевода.

Глаза Дамблдора блестят — но блестят вовсе не так, как когда он смотрел на бородатых близнецов. Директор не жмет протянутую руку.

— Я особенно понаслаждался вашим описанием меня, как престарелого идиота.

— Я просто отметила, — ничуть не смущается Рита, — что некоторые ваши идеи немного устарели, Дамблдор, и что многие рядовые волшебники -, — «Да будет вам, Директор! Я пошутила — вы пошутили, вот и ладно».

— Я буду рад услышать объяснения, кроющиеся за грубостью, Рита, — Дамблдор вежливо кланяется и улыбается, — но, я боюсь, нам придется обсудить это позже. — «Что вы, я еще не пошутил. Когда я надумаю пошутить, это будет так смешно, что даже вы заметите».

Наконец, начинается сама Церемония. И ведь невозможно не спросить: а зачем она вообще нужна?

Ясно, что Олливандеру до Турнира и всего, что с ним связано — примерно так же, как Снейпу до зубов Гермионы, он просто свунится с волшебных палочек, как делает это всегда. Понятно, что его пригласил Директор, и официально нам подают это так:

— Он проверит ваши палочки, чтобы удостовериться, что они в хорошем состоянии перед Турниром.

И Бэгмен говорит чуть ранее:

— Нам надо проверить ваши палочки, чтобы убедиться, что они в хорошем состоянии и полностью функционируют, вы же понимаете, они — ваше самое важное орудие в будущих заданиях.

Не логичнее ли тогда было бы проверять палочки перед каждым заданием? Мало ли, что может с ними случиться за довольно длительные перерывы. К тому же, зачем дергать на эту Церемонию всех судей, которые и слова-то не произносят (только Каркаров все накручивает свою бородку, видимо, страдая из-за случившегося с ним тяжелого приступа идиотизма в Комнате Чемпионов)?

Ну, мадам Максим и Каркаров, очевидно, навязались, абсолютно не доверяя Дамблдору, фотографироваться со своими Чемпионами, чтобы им еще, не дай бог, палочки случайно не сломали. Бэгмен, понятное дело, там, где все самое интересное (и парочка гоблинов в Хогсмиде). Раз Бэгмен есть, нужен и Крауч для полноты картинки — заодно появляется и лишняя возможность для Директора понаблюдать за последним. Да и за первым тоже…

Но все-таки зачем здесь Олливандер?

Я полагаю, вся эта показуха рассчитана исключительно на Гарри. Надо помнить: его палочка и палочка Реддла — не просто родные сестры. Их перья принадлежат не просто одному фениксу, а вполне конкретному — великолепному Фоуксу, домашнему питомцу Дамблдора. Так что родство палочек, так сказать, инициировали сверху. И Директор прекрасно знает о том, что палочки-сестры не могут по-настоящему сражаться друг с другом. Сей факт — еще одна защита для Гарри.

Скорее всего, давным-давно Дамблдор и Олливандер заранее приготовили палочки — один предоставил перья, другой проделал работу, а затем оба проверили, сработает или нет. Тем, что сработало, Олливандер очень доволен и по сей день, приходит в восторг у себя в магазине, поделившись радостью с Дамблдором сразу же, едва 11-летний Гарри его покинул, и любовно встречает свое детище на Церемонии.

Таким образом, думается мне, первоочередная задача Олливандера — проверить состояние палочки Гарри (вдруг с ней что-то не так, вдруг она недостаточно набрала сил и опыта у хозяина, вдруг перо феникса не прижилось — иные неполадки, возможные в палочках, тем более, в палочках столь уникальных, в сути экспериментальных) и напомнить самому мальчику о том, как она его выбрала.

Ведь то, что Олливандер говорил тогда, в 1991, оказывается крайне важным в дальнейшем: «Палочка выбирает волшебника… Очень любопытно, что вам суждена была эта палочка… Действительно, любопытно, как происходят такие вещи. Палочка выбирает волшебника, запомните. Я думаю, мы должны ожидать великие вещи от вас…» — ну и, конечно, далее последовала общая информация о Реддле, процессе изготовления палочек, об их особенностях. То есть лекция, о которой Гарри точно не просил. Зато о ней попросил Директор. Потому что знал, как важна она на самом деле.

Однако на этом задачи Олливандера не заканчиваются. Директор загодя обговаривает их с мастером, возможно, в своем кабинете (заметим, что Олливандер знает Чемпионов поименно и вызывает их сам, на сладкое оставляя Гарри — и Крама): не говорить в присутствии гостей, среди которых минимум один Пожиратель и Рита, ничего об особенностях палочки Гарри; внимательно обследовать палочку на предмет чего-нибудь подозрительного (уверена, после Церемонии у Дамблдора состоится еще один разговор с Олливандером); и, наконец, обратить особое внимание на палочку Крама.

Мастеру, который ее делал, и его компетенции Олливандер дает вполне однозначную оценку: «Неплохой мастер палочек, хотя дизайн вовсе не тот, что я… тем не менее… Гораздо толще, чем обычно используют…» (а вот, исследуя палочку Флер, Олливандер не забыл добавить к своей критике извиняющееся: «…тем не менее, каждому свое, и, если она вам подходит…»).

Создается впечатление, будто Олливандер не слишком одобряет работу болгарского мастера — не только и не столько из-за профессиональной конкуренции…

Как бы то ни было, последняя задача выполнена так же успешно, как предыдущие — звучит имя человека, которое Гарри отлично запомнит, ибо звучит оно в связи с палочкой Крама, выходящего к Олливандеру непосредственно перед Гарри, который волнуется тем сильнее, чем ближе его черед. Впервые — имя, которое не всплывет еще долго-долго, но уже сейчас обозначает себя и сыграет свою роль в будущем, пока же мрачно повиснув в воздухе до поры: Грегорович.

После утомительной фотосессии, продолжительность которой вошла в прямую зависимость от объемов мадам Максим, Гарри ужинает в одиночестве и возвращается к себе в башню. Где сталкивается нос к носу с Роном. Который, не прошло и двух недель, уже начинает изводиться отсутствием общества друга.

— К тебе сова прилетела, — а то бы Гарри сам огромную сипуху не заметил. — И нам надо отработать наши наказания завтра вечером, в подземельях Снейпа. — Да, Снейп бы не вынес общения с Гарри прямо в тот день и точно бы кого-нибудь убил. Предпочел не рисковать.

Сова принесла письмо от Сириуса и Люпина.

«Гарри — я не могу сказать всего, что хотелось бы, в письме, это очень рискованно, вдруг сову перехватят», — Люпин.

«Нам надо поговорить с глазу на глаз», — Сириус.

«Ты можешь обеспечить нам встречу тет-а-тет без свидетелей в башне Гриффиндора в час ночи 22 ноября?» — Сириус и Люпин.

Конечно, совсем не рискованно на тот случай, если сову перехватят, назначать точное время и место встречи в письме, которое подписано именем Сириуса. Верх конспирации.

«Я знаю лучше, чем кто-либо, что ты можешь за собой присматривать, а, пока рядом с тобой Дамблдор и Грюм, я не думаю, что кто-то сможет тебе навредить», — о, как бесконечно тонко и вежливо со стороны Сириуса, снова сыплющего сложноподчиненными. «Я знаю лучше, чем кто-либо…» — скорее уж, Люпин знает.

«Тем не менее, кажется, кто-то сделал хорошую попытку», — о, а вот это уже Сириус.

Ах, эти «кажется», «как будто», «словно бы» и прочие «очевидно, так» команды Директора! Всякий раз, когда они появляются, надо очень внимательно присматриваться к ситуации.

«Вовлечение тебя в этот Турнир было очень рискованным, особенно прямо под носом у Дамблдора», — Сириус, но с маленькой подсказки Люпина. Все у них что-то «очень рискованно» стало внезапно.

«Будь настороже, Гарри», — Сириус с пинка Люпина.

«Я все еще хочу слышать обо всем необычном», — «Римус, ну зачем, я же написал уже». — «Сириус, пожалуйста, будет не лишним напомнить».

«Дай знать о 22 ноября так быстро, как сможешь», — Люпин.

Короче, Мародеры перешли на сочинение абзацами, вновь намекают о грозящей опасности, одновременно давая понять, к кому бежать, вдруг что случится, ну, и подают лучик надежды в темной череде будней.

Вообще, пока профессор Блэк готовится взойти на кафедру, я рискну предположить, что, если бы Сириус был без Люпина или не в Игре, письмо пришло бы примерно такого содержания: «Вау, Гарри! Ты — в Турнире! Вот это круто! Что за жизнь без маленького риска, а?! О, мерлиновы кальсоны, не могу поверить!! Твой отец сейчас точно тобой гордится! Сделай там всех, Гарри, я за тебя всеми лапами и хвостом! Попытаюсь найти способ прибежать и посмотреть, буду болеть за тебя на трибунах! Круто!» — что-то в этом роде.

Статья Риты о Турнире появляется в «Пророке» на следующий день, 12 ноября, и вызывает бурю негодования и насмешек со стороны большей части студентов. Становится понятно, что Турнир сам по себе Скитер примерно до того же места, что и Олливандеру, ее цель — Гарри.

Статья не указывает даже имя Седрика, а имена Флер и Крама перевраны (это всемирно известного ловца Болгарии-то!). Зато в ней есть по крайней мере одна подсказка по поводу моих догадок: Рита приводит слова Колина: мол, что Гарри часто видят в компании Гермионы (саму Гермиону, при этом, видимо, Рита вообще в глаза не знает, ибо в Хогсмиде проходит мимо нее, даже не обернувшись), что свидетельствует о том, что мальчик виделся с Ритой (оттуда и его фраза про фотографирование), и, по всей видимости, она задала ему пару вопросов о компании Гарри. Как всегда — чайная ложка правды в бочке лжи, вот что такое статьи Риты.

Забавно в этой связи другое: в ту же субботу, 12 ноября, Гарри и Рон отрабатывают свои наказания у Снейпа, маринуя крысиные мозги (ну да, а Невиллу достались жабы — Снейп знает, куда бить) — и все выходят оттуда живыми.

Я имею ввиду, Снейп, судя по всему, не выдает практически ни единого язвительного комментария и бескровно отпускает пленников, как только они разбираются с мозгами (как двусмысленно).

Я смело связываю сей факт со статьей Риты, вернее, с фразой из нее: «… да, иногда по ночам я все еще плачу о них [родителях]… Слезы наполнили эти блестящие зеленые глаза, когда наша беседа затронула родителей, которых он едва помнит…».

В самом деле, как же похоже на Снейпа, заботливого агрессора, испепеляющего всех исключительно с любовью, впечатлиться статьей Риты и, сначала вспылив от того, как Гарри, якобы, высокопарно и заносчиво изъясняется, а затем выпав в осадок от слов про слезы, забыть, кто такая Рита Скитер. Снейп — он же такой… на лицо ужасный, добрый весь внутри.

Оставшееся до встречи с Сириусом время Гарри и Гермиона думают над тем, как бы им обеспечить конфиденциальность оной встречи. Могли бы в принципе и не думать — ясно, что Дамблдор, с инициативы которого она и состоится, сделает все, что от него требуется, чтобы Макгонагалл проследила, что все ученики ее факультета отошли ко сну пораньше и в эту ночь лунатизмом страдать не будут.

Отсутствие студентов в гостиной Гриффиндора (ахтунг!), среди которых есть Фред и Джордж (ахтунг-ахтунг!) в час ночи с субботы на воскресенье (ахтунг-ахтунг-ахтунг!) — это, мягко говоря, странно. Только одинокие значки «Поттер реально воняет» (спасибо братьям Криви) напоминают нам о том, что в башне Гриффиндора вообще живут люди.

Однако до встречи с Сириусом еще, как говорится, дожить надо.

На субботу 21 ноября назначена прогулка в Хогсмид — видимо, Директор решает, что Гарри неплохо было бы развеяться и немного снять напряжение перед первым туром — ибо «напряжение» — это сильно мягко сказано. Безумный панический страх преследует мальчика с приближением вторника.

В Хогсмиде у паба «Три метлы» происходит ряд случайных встреч и неслучайных совпадений.

Для начала, Гарри и Гермиона едва не налетают на Риту с ее фотографом — те выходят из паба, о чем-то тихо переговариваясь. Я полагаю, что суждение Гарри о том, что Рита «остановилась в Хогсмиде посмотреть первое задание», не совсем верно. Разумеется, ни Гарри, ни Гермиона не могут думать ни о чем ином, кроме как о первом задании — однако кажется мне, что Рита здесь, чтобы попутно кое-что разнюхать. Посидеть в пабе, полном студентов, вообще милое дело для любого репортера — столько наслушаешься.

А еще тут есть Розмерта, Хагрид и «Грюм», тесно связанные с Дамблдором… И, поскольку «Грюм» ведет свою линию, не сомневаюсь, он-то Риту и прогнал, явно обидев на всю оставшуюся жизнь, ибо Барти мягкостью не отличается и на грациозные оскорбления вроде дамблдоровских априори не способен. Не удивительно, что злопамятная Рита потом отыграется на обоих — и Хагриде, и «Грюме». И Директоре заодно.

Гарри и Гермиона усаживаются за знакомым столиком в углу бара, некоторое время глазеют по сторонам и потягивают сливочное пиво. Гарри, упиваясь жалостью к себе пополам с пивом, размышляет над тем, как проводил бы сейчас время, не будь он Чемпионом. Да, детство кончилось, Бобик сдох. Дамблдор, который и раньше не давал парню скучать, всерьез берется за работу.

Возрождение Реддла неминуемо. Как бы ни хотелось подарить любимому ребенку побольше безмятежных дней, следует помнить, какая ответственность лежит на самом Директоре — от его действий зависит будущее. Не только Гарри.

По существу, Гарри — просто маленький винтик, который родился на свет (как боец, а не вообще) от влияния и работы многих великих людей в команде Дамблдора, включая, в первую голову, самого Директора. И Гарри должен сделать свою работу настолько хорошо, насколько это вообще возможно, чтобы их не опозорить и не похерить главное дело их жизней. Даже если понятия не имеет, в чем эта работа состоит.

Кстати, о великих людях. Какого черта здесь делает Хагрид, склонившийся к столу так низко, беседуя с Барти, что Гарри и Гермиона даже не сразу его замечают?!

Давайте подумаем.

Большое ведро чего-бы-то-ни-было перед Хагридом, без сомнения, дает прекрасный повод посидеть в «Трех метлах» подольше. Однако что вообще Хагрид делает в пабе? Зашел поболтать с Розмертой в субботу? Он мог бы заняться этим в любой другой день, когда ему заблагорассудится, ибо он же преподаватель и в своем праве посещать Хогсмид когда угодно, если это не мешает учебному процессу. И к чему толпиться в «Трех метлах», когда там куча студентов и жутко шумно, если можно отдохнуть от них дома? И, раз уж на то пошло, я вообще не помню, чтобы когда-нибудь видела в Хогсмиде преподавателей в тот же день, что и студентов — если это не есть необходимость Игры.

Зададимся вопросом, в чем Игра? Очень просто: неужели кто-то мог подумать, что Дамблдор собирается выпустить свою крошку против дракона совсем неподготовленной? Я полагаю, если бы Гарри впервые увидел драконов в день первого испытания, он бы просто упал в обморок и зарубил бы весь Турнир, ибо умер бы либо от страха, либо от дракона, даже не начав сражаться. Однако это немного не то, на что рассчитывает Директор.

Казалось бы, прямое нарушение заповеди Не Помоги Ученику Своему, которая дословно звучит как «Чемпионам запрещено просить или принимать помощь от своих преподавателей».

Только вот какая штука: формально Дамблдор и его команда своему Чемпиону вовсе даже не помогают. Потому что Чемпион Хогвартса — Седрик. Гарри — Чемпион, выбранный от какой-то другой, четвертой школы. Ну и что, что он учится в Хогвартсе? О, я уверена, что эту лазейку Директор оставил себе специально.

Да и вообще, при чем тут Гарри? У него в этом Турнире задание особое, поэтому ему собираются помогать лишь в исключительных случаях, иногда вовсе даже усложняя задачу (второй тур). А самодеятельность Барти остается исключительно на его совести. Дамблдор этически и нравственно чист.

Но очевидно, что именно он принимал активное участие в разработке заданий Турнира. Вот, к примеру, первый тур. Где взять драконов — вопрос, решенный летом в кратчайшие сроки: «О, — говорит Дамблдор Краучу и Бэгмену, разлепляя дольки, — мой бывший студент работает в уникальной колонии драконов в Румынии, он руководит специалистами и пару лет назад сумел лично продемонстрировать мне свой огромный профессионализм», — ну да, забирая Норберта.

Ибо Чарли прекрасно знает, что ему придется делать этой осенью: «Возможно, мы увидимся раньше, чем вы думаете», — говорит он, провожая ребят на платформе.

Стараниями Дамблдора о Турнире и его заданиях, напоминаю, знают все старшие члены семьи Уизли — ибо, кроме драконов и драконоводов, в страну собираются ввезти еще и сфинкса, который явно обитал в Египте. А кто у нас тут недавно вернулся из Египта? И как зовут того сотрудника Гринготтса, который обладает неплохими связями?

Вот и получается, что секретность заданий как бы вовсе и не секретна — из трех директоров трех школ о заданиях не знают только мадам Максим и Каркаров. Зато в курсе семья Уизли, замечательно.

Между прочим, знает и Амос Диггори, настоявший на том, чтобы Фадж поставил магловского премьер-министра в известность о ввозе драконов и сфинкса еще летом (Фадж пришел к Джону Мейджору после появления Метки на Чемпионате, в середине августа 1994). То есть Амос знает — и молчит. Да, одно качество Диггори со всей очевидностью перешло по наследству к сыну — порядочность…

Однако зачем Директору так остро необходимо участие в работе с драконами именно Чарли?

Ответ сидит прямо перед вами с большим ведром хмельного, к которому, судя по всему, даже не притрагивается. Хагрид.

Следуя хорошему правилу — научи (это с Норбертом), покажи (это по велению Дамблдора), посоветуй (это позже через Сириуса) — Директор просит Хагрида провести Гарри к драконам, организовав свое очередное «невзначай».

Драконы привезены в ночь на 22 ноября — и Чарли заранее предупрежден, что Хагрид придет их смотреть. То ли мистер Уизли, то ли лично Директор просят Чарли примерно о следующем: «Тут у нас Хагрид прямо весь извелся до не могу, ты уж, будь другом, покажи ему этих драконов — ночью, как только приедут, во всей красе, а то Хагрид точно не удержится и наломает дров. А так — увидит их, повосхищается, успокоится и не будет сгорать от нетерпения и бегать по школе, громко вопя, чтобы ему показали драконов».

Чарли, разумеется, соглашается, однако он и понятия не имеет, что Хагрид придет не один: «Я не знал, что ты приведешь и ее, Хагрид, — станет хмуриться он в сторону мадам Максим. — Чемпионы не должны знать, что будет — эта, конечно, своему расскажет, правда?»

А затем Чарли заведет речь о том, как сильно миссис Уизли переживает о Гарри (еще бы, знать, Чарли не дрессированных канареек в школу везет, и она прекрасно понимает, что к чему). Вряд ли он стал бы так сгущать краски, если бы знал, что Гарри присутствует рядом.

Таким образом, Хагрид со своим ведром сидит в «Трех метлах» не случайно — он должен организовать «невзначай» — громкий разговор с Розмертой о предстоящем туре.

Как мы знаем, на хороший «невзначай» способен не только Хагрид, но и сама Розмерта — стоит лишь вспомнить, как год назад она умело развела Министра на рассказ об аресте Сириуса — между прочим, Гарри с ребятами тогда сидел под той же мантией-невидимкой под тем же самым столиком.

Хагрид Гарри, разумеется, не видит. Однако в пабе имеется Гермиона. И даже Рон сидит с Ли и близнецами Уизли неподалеку. Информация дошла бы до Гарри, даже если бы парень остался в Хогвартсе. Однако Директору и Хагриду прекрасно известно, что Гарри все-таки пойдет развеяться — накануне подросток обсуждал это с Гермионой:

— …я думала, мы можем встретиться с ним в «Трех метлах» -

— Нет.

— Не будь идиотом.

— Я пойду, но встречаться с Роном не буду, и я надену мантию-невидимку.

Должна ли я напоминать о разветвленной системе «ушей» Директора, включающей в себя портреты (старушку Виолетту, к примеру), призраков, Пивза, Живоглота и проходящую мимо Макгонагалл?

Хагрид, обозначив себя перед Розмертой, должен был лишь забуриться в «Три метлы», взять ведро для прикрытия и ждать, когда в паб войдет Гермиона. Я замечу: она берет 2 кружки, садится в дальний угол — а потом одна кружка куда-то радостно исчезает. Для Розмерты, оглядывавшей зал, сие есть прямой сигнал, что Гарри на месте.

Тогда, следуя плану, Розмерта должна была подсесть к Хагриду, завести разговор о Турнире, о первом испытании — Хагрид бы, слегка помявшись и выразительно оглядевшись для пущей убедительности (тут залюбопыченный Гарри мог бы и поближе подкрасться), уронил бы намек о драконах или о том, что сегодня в полночь произойдет нечто гениально прекрасное. Все, Гарри бы клюнул и либо впрямую узнал бы о драконах на месте, либо побежал бы к Хагриду их смотреть.

Однако в тот момент, когда Розмерта уже подплывала к Хагриду, к нему за столик сел «Грюм».

Что оставалось бедной Розмерте, как не сменить резко траекторию, принявшись чистить столы вокруг них и бросать косые взгляды на порушившего спектакль «Грюма»? А Гарри-то, добрая душа, решает, будто ее оскорбляет, что «Грюм», ничего не заказав, пьет из своей фляги!

Интриговать, как мы знаем, Барти начинает очень быстро, на первом же уроке подсунув Гарри подсказку ко второму туру. Подсказку же для первого тура Барти решает подкинуть в тот же день, что и Дамблдор — значит, о дате привоза драконов он осведомлен, да и драконов привезли недавно, а потому времени тянуть нет.

Знает Барти и о точном составе команды Директора, поэтому и решает обработать сейчас — Хагрида (ну, как-то уж само собой получается, что, когда речь заходит об опасных существах, в уме всплывает только Хагрид), перед вторым туром — Макгонагалл. На Снейпа он при этом внимания не обращает, следовательно, всех тонкостей его взаимоотношений с Дамблдором не знает. А зря, ибо на Снейпе он прокалывается больше всего.

Впрочем, и 21 ноября Барти, пребывая в полнейшей уверенности в своей виртуозности, допускает крупную ошибку — а все из-за топорной работы.

В самом деле, как неэлегантно: втупую попросить Хагрида, чтобы он рассказал Гарри о драконах и провел к загону, видимо, попутно разливая сладкие речи о родителях мальчика, о том, как ему, должно быть, тяжело и страшно, и как он сам ни за что с драконами не справится, если увидит их впервые только на испытании.

«Кто навел Хагрида на мысль показать тебе драконов? Я,» — станет вопить Барти в конце года. Право же, какая самоуверенность — и ведь Барти всерьез полагает, что сработал блестяще. Не учитывает он лишь одного: Хагрид уже получил задание от Директора сделать то же самое — только, замечу, значительно тоньше.

Изумление Хагрида должны были вызвать по меньшей мере два обстоятельства: откуда «Аластору» стало известно о задании, порученном Директором единолично Хагриду, и зачем просить об одном и том же дважды? Хагрид что — идиот и с первого раза понять не в состоянии?

Зная Директора, Хагрид однозначно усомнится в том, что Дамблдор считает его идиотом — следовательно, «Грюм» ведет какую-то свою игру. Но когда это Игрок команды Директора начинал свою партию без разрешения руководства? Тем более, старый боевой товарищ Аластор Грюм, прекрасно осведомленный в том, что Дамблдору от Гарри в Турнире нужна вовсе не победа, суровый и справедливый друг Директора — разве Грюм мог начать кому-то подыгрывать?

Хагрид, не выпадая из роли простодушного лесничего, ориентируется мгновенно и принимает единственно верное решение, чтобы не поставить под угрозу Игру Дамблдора, но и не вызвать подозрений у «Грюма», что он, мол, ему не доверят — он соглашается на предложение Барти и ничем не выдает, что уже получил такое же задание от Директора.

Помимо формы («Грюм» не знает, что Хагрид не идиот, а потому задание ему дает соответственно), в планах Директора и Барти есть еще одна существенная разница, нравственная — Барти предлагает показать драконов только Гарри. Дамблдор же, хоть, формально, Гарри и не его Чемпион, вину чувствует, а посему изначально закладывает в свой план маленький пункт: о драконах должны узнать и мадам Максим с Каркаровым.

Попутно Дамблдор проверит, как он воспитал Гарри — скажет ли мальчик Седрику или нет. Способ, каким Хагрид должен был донести информацию о драконах до других Чемпионов в рамках восстановления честной игры, Хагрид, я полагаю, выбирает сам. И в ходе разговора с Барти он, между прочим, в своем неповторимом стиле («Ой, мне так нравится мадам Максим, прогуляюсь-ка я с ней перед тем, как показать Гарри драконов!»), наивно хлопая глазами, предупреждает Барти, что его обман не получится.

Барти, уверенному, что Хагрид действительно ничего не понял, остается лишь согласиться на эту небольшую корректировку, чтобы не выдать себя. Конечно, желательно, чтобы у Гарри было больше баллов, чем у остальных, и желательно потому, чтобы остальные о драконах не знали — но как уж вышло. По крайней мере, Гарри не упадет в обморок и не окочурится от страха на испытании.

Очень забавно при этом думать о том, что Барти прогнал Риту, заболтал Хагрида так, что Розмерта даже подойти к нему не смогла, обнаружив Гарри в своем пабе, и вообще поломал весь гениальный (и изящный!) план Директора — и полагает, что вышел сухим из воды. Куда ему, мальчишке.

Однако, едва они с Хагридом встают из-за стола, Барти замечает Гарри — и бедный Хагрид вынужден, не поставив в известность Директора, тут же корректировать его план. Они с Барти подходят к Гарри и Гермионе, и Хагрид шепотом сообщает парню, что ждет его в полночь в своей хижине. Затем и Хагрид, и Барти уходят.

Замечу: время Хагрид оставляет точно выверенное Дамблдором. В час ночи у Гарри встреча с Сириусом, и об этом, естественно, известно сверху. Более того, когда Гарри в хижине скажет Хагриду, что «не может оставаться долго… надо быть в замке в час ночи», Хагрид молча откроет дверь хижины и приступит к исполнению плана, будто даже и не слыша парня. Думается мне, про себя восхищаясь конспираторскими способностями Гарри, да.

Не знаю, связывается ли Хагрид с Дамблдором сразу после того, как сбрасывает с себя Барти (ибо надо учитывать волшебный глаз Грюма — личное посещение Директора Хагридом и отправка ему совы могут быть подозрительно восприняты). Я полагаю, Хагрид решает подождать с новостями до тех пор, пока Дамблдор сам не вызовет его к себе или «случайно» не встретится ему где-нибудь в темном коридоре.

Так что атмосфера невероятного волнения, витающая в полночь в хижине лесничего, вызвана не столько предвкушением встречи с мадам Максим и драконами. Хагрид понимает, что идет на огромный риск, не посоветовавшись с Дамблдором, и ему нужно быть крайне осторожным, чтобы сделать все, что хочет Директор, но не вызвать подозрений у Барти.

Тем временем в половине двенадцатого Гарри проскальзывает мимо Гермионы, открывшей портретный проем по договоренности, и, спрятанный под мантией-невидимкой, шепчет ей: «Спасибо». О чем Полная Дама немедленно информирует Директора — согласно имеющейся у него информации, все идет по плану.

Хагрид берет под руку мадам Максим и медленно и печально ведет ее в обход загона к самой кромке Леса, откуда уже не видно замка — это чтобы Гарри поспевал. А еще затем, чтобы из всех окон всем было хорошо видно, куда идут двое таких немаленьких людей.

В своей башне улыбается Дамблдор, где-то внизу потирает ручки Барти, прекрасно видя и Гарри тоже, а на своем корабле стоит Каркаров в тельняшке и орет: «Право руля! Слева по курсу полувеликаны!» Идиллия.

При том, что до драконов топать минут пятнадцать, плюс столько же Гарри проведет, глазея на драконов, — и лишь на обратном пути врежется в Каркарова. Разумеется, Игорь не может сразу побежать за Хагридом и мадам Максим, и некоторое время следит, где они скрылись.

Надо сказать, учитывая, какой рев поднимают драконы, очевидно, что местность охраняется всеми возможными чарами, на какие только способен Директор, включая и заглушающие. Когда все лишние люди наконец покинут загон, Дамблдор, скорее всего, наложит еще что-нибудь вроде студентоотталкивающих — на всякий случай, ибо до первого тура еще два дня.

Не могу пройти мимо того, что Хагрид, даже волнуясь, не упускает возможности пошутить: «Вам это понравится, — говорит он мадам Максим на пути к загону. — Стоит того, чтобы увидеть, поверьте мне. — О, да. — Только — не говорите никому, что я вам показал, хорошо? Вы не должны знать».

Любимое хагридово зря-я-вам-это-сказал в действии.

Шутит и мадам Максим: «Конечно, не скажу».

Нет, все-таки великий человек Дамблдор и крайне порядочный человек мадам Максим, общающаяся с Хагридом не только потому, что это может помочь ее Чемпиону. Ну, а просьба Директора показать драконов еще и Олимпии добавляет Хагриду тонну очков в ее глазах.

Манипуляции с драконами в загоне явно показательные — разбудить драконов, усыпить драконов, продемонстрировать яйца драконов… Официально — Чарли показывает всю драконью мощь свунящемуся Хагриду. Но мы-то знаем, на кого рассчитано это представление. Так что Хагрид, не забывая старательно свуниться, полностью ведет в диалоге с Чарли.

Из их беседы Гарри в общем и целом узнает все, что можно узнать (замечу: мадам Максим в этот момент тактично отходит в сторону по кромке загона, обозревая поверженных драконов): простым заклинанием Оглушения одному волшебнику с драконом не справиться, так что этот вариант можно отметать сразу; огонь драконов стреляет в длину около двадцати футов; самая опасная — хвосторога, сорокофутова и агрессивна, зад ее опасен столь же, сколь и перед, ибо шипы; драконов только что привезли, и они «совсем не рады».

На этом моменте Хагрид прерывает Чарли: «Какие у вас породы?» — в результате чего Гарри детально знакомится с имеющимися породами. Теперь можно и в учебниках о них посмотреть, попытавшись найти общее слабое место.

Кроме того, на испытании против каждого Чемпиона выставят только одного дракона — мимо них надо будет пройти (хотя Чарли не уверен); драконоводы будут рядом на случай чего… ах да, тут не просто драконы, тут — разъяренные самки, у которых отобрали яйца («Я их все посчитал, Хагрид», — предупреждает изнывающего лесничего строгий Чарли).

Вероятно, Хагрид мог бы впоследствии вывести разговор на тему, как пройти мимо драконов — однако Чарли заводит про то, как сильно беспокоится о Гарри миссис Уизли, и Гарри, не выдержав, потихоньку удирает — возможно, упустив несколько интересных подробностей.

В общем, четыре дракона во всей их красе и свирепости (не потому ли они «совсем не рады», что их специально разбудили, пощекотав по пузикам, по случаю начала экскурсии?) окончательно выводят Гарри из равновесия. Но таков уж принцип обучения, которого придерживается Дамблдор: лучше один раз увидеть, чем тридцать раз услышать. То же и с Реддлом он ребенку устраивал.

Гарри готов бежать куда глаза глядят — однако бежит в заранее заданном направлении, на встречу с Сириусом, по пути наткнувшись на «дорого товарища» Каркарова.

Ровно в час ночи Гарри возвращается в гостиную — Полная Дама, изображающая из себя спящую, чтобы не возникало неудобных вопросов, кто это выкрикнул ей пароль в столь поздний час из-под мантии-невидимки, не открывая глаз, пропускает мальчика внутрь. А сама, надо думать, рапортует Директору. Директор, вероятно, доволен спринтерскими способностями своего студента.

На кафедру выходит профессор Блэк. Вернее сказать, его голова появляется в камине гостиной.

Сириус за время, что Гарри его не видел, помолодел, отъелся и подстриг волосы — видно, что живет он неплохо. Однако зададимся вопросом: откуда наша Звезда вещает, засунув голову в камин? Версия «Я взломал дом волшебников, чтобы использовать камин, но они могут вернуться в любой момент» не выдерживает никакой критики хотя бы потому, что письмо от него приходит 11 ноября. На момент их встречи с Гарри уже 22-ое.

Как мог Сириус минимум за 11 дней знать, что в час ночи с субботы на воскресенье в доме не будет неких волшебников-хозяев? И вообще, почему тогда он решил вломиться к ним именно в этот день? Как он так мастерски выбрал дату, идеальную для поднятия духа крестника, не зная, на какое число назначено первое испытание (Гарри ведь ему не сообщил)?

Сириус, конечно, в своем репертуаре изображает крутого взломщика, которого никто никогда не застукает, однако, зная великие конспираторские таланты Звезды, я уверена, Дамблдор и Люпин, способные придумать куда более хороший план, берут вопрос организации встречи на себя.

Начнем с того, что, по всей видимости, Сириус все это время после возвращения с пляжа живет у Люпина — Дамблдор в конце года скажет Звезде: «Заляг на дно у Люпина, я свяжусь с тобой там».

А где еще ему жить? Явно не на Гриммо — пока. Я подозреваю, что, поскольку за Сириусом до сих пор гоняется Министерство (поиски ведет, еще более их запутывая, Кингсли Бруствер), Мародеры решили, дабы камин Люпина особо не светить, выйти на связь через камин кого-то из Ордена.

Ибо в конце года Директор, раздавая указания, произнесет: «Предупреди Римуса Люпина, Арабеллу Фигг, Наземникуса Флетчера — всю старую компанию». О как. То есть Дамблдор полагает, что «старая компания» с готовностью поверит в предупреждение того, кого все считают беглым маньяком. Что ж, видимо, уже не все.

Хозяева дома — любой из «старой компании», включая Директора — видимо, позаботились о своем алиби загодя, в час утра 22 ноября уехав подальше от камина, туда, где за ними смогут пронаблюдать многочисленные незаинтересованные свидетели. А Сириусу хочется делать вид, что это он вломился… Чем бы дитя ни тешилось…

Впрочем, версия о проникновении в чужой дом нужна не только затем, чтобы Звезда могла лишний раз похвастаться своей крутостью — это еще и удобный предлог вовремя свернуть разговор.

Итак, Сириус начинает — весьма неплохо. Сразу отметает вопрос Гарри о его состоянии: «Про меня не будем, как ты?» — убивая одним махом несколько зайцев: он не врет о подробностях своего пребывания в Британии, дает понять, что Гарри ему очень важен, и предоставляет парню возможность высказаться обо всем, что его мучает. Можно быть уверенным, эта информация будет понесена до Дамблдора в полном объеме.

Далее Сириус, успокаивая крестника, дает маленькую подсказку: «С драконами мы можем справиться, Гарри, но мы доберемся до этого через минуту — у меня не много времени здесь…»

А что, сложно сказать одно слово — Конъюнктивитус? Дальше уже в ход бы пошла Гермиона с ее библиотекой. Однако вспомним, что Директор вовсе не собирается давать Гарри прямые подсказки, поэтому все, на что имеет право Сириус — намекнуть крестнику, что справиться с драконом несложно.

Даже в конце беседы Сириус, сменив темп речи на очень быстрый, вдруг начинает всячески тянуть время: «Есть путь, Гарри. Не пробуй Оглушающее заклинание — драконы сильны и слишком могущественны магически, чтобы их вырубил единственный заклинатель. Тебе понадобится около дюжины волшебников одновременно, чтобы справиться с драконьей -». — «Да, знаю, — не выдерживает Гарри, — только что видел». — «Но ты можешь сделать это самостоятельно, — так и хочется завопить: давай говори быстрей уже!! — Есть способ, и простое заклинание — все, что тебе нужно. Просто -». И тут беседу прерывает Рон.

Мне кажется, если бы Рон Звезду не прервал, Сириус бы, нервно оглянувшись, покинул камин сам. Или увлекшуюся Звезду за шкирку вытащил бы Люпин с той стороны. Ибо Люпин, как и Директор, не может не понимать, что, если Гарри сейчас с легкостью справится с заданием, все равно это усложнит реализацию более отдаленных планов Директора. Пункт С в действии — и Римус стоит над Сириусом с ошейником наготове.

Однако это не главное. Главное в ночной лекции — тема «Некоторые странные события, происходящие в настоящем, вызванные действиями Темных Сил, и их связь с Историей Пожирательства».

То есть определимся наконец с предметом и объектом.

Все проблемы с драконами решительной Звездной рукой отодвигаются на задний план, тогда как на передний выползает важная фигура Реддла с его безликими приспешниками, один из которых в эту ночь обретает имя, лицо и подробности биографии — Каркаров, Пожиратель смерти, который сидел, затем всех сдал, после чего его выпустили.

Версия «Грюма» о том, что во всем виноваты Темные Силы, находит свое продолжение — Сириус последовательно укрепляет Гарри в мысли о том, что за всеми странными событиями стоит Реддл (который, если разобраться, не то что стоять, но даже ползать пока еще может с большим трудом). А чтобы Гарри не задавался вопросом, как это Реддл протянул свои щупальца в школу — вот тебе, милый мальчик, конкретное лицо, Каркаров, «дорогой товарищ»:

— Меня не удивит, если Каркаров вернется к Волан-де-Морту, зная, что он вновь силен достаточно, чтобы его защитить.

Попутно делается маленькая ремарка: именно Грюм — человек, который поймал Каркарова. Значит, Грюму можно доверять.

Хотя, конечно, если так посудить, обвинений и улик против Каркарова в речи Сириуса — ноль целых шиш десятых. Факт один: Каркаров — Пожиратель смерти. Из чего Гарри сам делает выводы. А Сириус остается этически чист — он не врет:

— Но… так ты говоришь, что Каркаров положил мое имя в Кубок? — Сириус этого не говорит. — Потому что, если это сделал он, то он хороший актер. Казалось, он в ярости по этому поводу. Требовал, чтобы я не соревновался.

— Мы знаем, что он хороший актер, потому что он ведь убедил Министерство освободить его, не так ли? — Сириус не подтверждает, но и не опровергает слова Гарри.

Далее — еще один пример в духе отповеди Дамблдора «Я сказал — а вы поймите»:

— Так… так Волан-де-Морт мог узнать о Турнире? Ты это имеешь ввиду? Ты думаешь, Каркаров здесь по его приказу?

— Я не знаю, — медленно отвечает «задумавшаяся» Звезда через троеточие, — я просто не знаю… Меня не удивит, если Каркаров вернется к Волан-де-Морту… Но, кто бы ни положил твое имя в Кубок, он сделал это не случайно, и я не могу не думать, что Турнир — это хороший шанс атаковать тебя и сделать так, чтобы это выглядело, как несчастный случай.

Зайчик попадается, запутавшись в трех соснах. Сириус благодаря Люпину, без сомнения, готов к каверзным вопросам крестника. Но — никакого прямого обвинения Каркарова в том, чего он не делал.

Хотя, если подумать, не так уж все и логично, ибо среди бывших сторонников Реддла Каркаров — наиболее провинившийся, ибо стукач. Реддл таких не прощает. Пожиратели — тем более. Кроме того, ясно, что за ним ведется усиленная слежка со стороны Директора, который, я напомню, не идиот. Гарри мог бы и догадаться.

Тем не менее, эта часть лекции дает подростку представление о среднестатистической модели Пожирателя смерти — это хорошо, ибо модель-то законсервированная и крайне трусливая. Гарри в любом случае надо быть настороже, чтобы не попасться каркаровской индульгенцией Реддлу в руки. Трусы — народец наиболее непредсказуемый.

Профессор Блэк приступает ко второй части лекции и обращает внимание крестника на некоторые факты, которые Дамблдор считает важными, чтобы Гарри получил наиболее полное представление о том, что происходит в мире за стенами замка, где Реддл плетет интриги.

Факт номер раз: «читая между строк» статью Риты (это Сириус-то? читая между строк? не смешите меня), Сириус заприметил, что «Грюм подвергся нападению в ночь перед приездом в Хогвартс». То есть Дамблдор серьезно воспринял нападение, и Звезда, повторяя за Директором, озвучивает Гарри ряд важных выводов самого Директора: кто-то знал, что Грюм поедет в Хогвартс; кто-то знал, что свое дело будет провернуть тяжелее, если Грюм приедет в Хогвартс; никто не обратил на нападение внимания.

Факт номер два: в последнее время Пожиратели оживились; кто-то послал в небо Черную Метку на Чемпионате в ночь их демарша. Связь между событиями Сириус не озвучивает — ибо ее пока не нашел и сам Дамблдор.

Факт номер три: исчезновение Берты Джоркинс в лесах Албании, где Реддл, «по слухам, определенно был замечен». Ага. По каким таким слухам, хочется спросить? Блондинки на пляже нашептали? Попутно дается исчерпывающая характеристика Берты как идиотки. И толстый намек на то, что, раз она знала о Турнире, о нем знает и Реддл (и об этом известно Директору).

Единственное, о чем никому не говорит Дамблдор — подозрения насчет «Грюма» и Бартемиуса Крауча. Ибо их еще надо проверить. Умалчивает Дамблдор и об информации о смерти Фрэнка Брайса, видимо, считая, что ни Гарри, ни Мародеры не найдут ее полезной. Потому что как может Реддл быть связан с маглом? («Простите, а часовню… тоже я развалил?»)

И вот здесь Дамблдор ошибается — узнай Гарри о Фрэнке, он бы сумел связать его смерть со своим сном, убитым старым маглом, Реддлом, Хвостом, змеей и их планом, в котором «Министерство никогда не узнает, что пропал кто-то еще», а к Реддлу должен присоединиться его «верный слуга». Вероятно, Гарри тут же бы выдал это Сириусу, указав, что у Реддла уже есть тело — и в ту же ночь разрозненные догадки Дамблдора обрели бы законченную форму…

На разговоре о драконах Гарри и Сириуса прерывает Рон, забеспокоившийся, где Гарри. Нормальной беседы у парней, разумеется, не получается, Гарри уходит в спальню в ярости, а бедный Рон долго остается внизу, продолжая страдать.

Утром в воскресенье 22 ноября Гарри долго не может прийти в себя от полученной от Хагрида и Сириуса информации. Приоритеты помогает расставить Гермиона во время очередной долгой прогулки у Озера: «Давай просто постараемся продержать тебя в живых до вечера вторника, а затем сможем подумать насчет Каркарова».

И ребята идут, как водится, в библиотеку, где проводят весь день и уходят в гостиную, набрав книг, избегая Крама и его поклонниц. День, проведенный за книгами, ровным счетом ничего не решает, и об этом, естественно, известно наверху: Гарри видели в Большом Зале, когда он выволакивал Гермиону из-за стола, ничего не съев, прогулка у Озера также проходила под присмотром, мадам Пинс наблюдала за Гарри и Гермионой в библиотеке, ну а уж в гостиной-то и следить нечего — самое просматриваемое и прослушиваемое место.

Итак, остается полтора дня, и Дамблдор знает, что Гарри не знает, как справиться с драконом. Известно об этом и Барти.

23 ноября Гарри впервые всерьез задумывается, не сбежать ли ему из Хогвартса. Однако замок уже стал его домом, единственным местом на земле, где мальчик был счастлив. Гарри некуда идти. Дамблдор давно и прочно загнал его в эту ловушку и, подозреваю, всегда был уверен в том, что эту задачу его подопечный решит правильно: лучше смерть от драконов в любимом доме, чем жизнь в нелюбимом.

Гарри четырнадцать. Он уже знает, что есть вещи хуже смерти. Реддл этого так никогда и не поймет. Но Гарри знает это с самого начала. Он уже никуда не уйдет. Здесь, пусть оно звучит высокопарно, сама земля питает и придает сил, мужества, отваги — крайняя точка самого края земли, отступать некуда. Дамблдор будет прекрасно знать, что он делает, приводя Гарри в Хогвартс в мае 1998… потому что — а куда бежать-то? Некуда. И не было никогда. Если уж вы ввязались в такую любовь, ввязывайтесь по-настоящему. Только так — и никак иначе.

В общем, Дамблдор может гордиться тем, как Гарри решает возникшую нравственную дилемму. А по окончании завтрака его ждет еще одна педагогическая награда — со стороны преподавательского стола отлично видно, как Гарри замирает на месте при виде Седрика, затем резко покидает Гермиону, крикнув, что догонит ее позже, и несется за шестикурсником и его свитой.

Седрик реагирует на информацию о драконах с крайне смешанными чувствами. С одной стороны, естественная паника. Совершенно точно становится видно, что отец о драконах ему все-таки не рассказал. И, хотя в его сумке и лежит учебник по продвинутой трансфигурации, я не связываю сие с Игрой, мухлежом или чем-то в этом роде. Это стандартный учебник шестого курса. Скорее уж, по счастливой случайности именно он в последнюю минуту натолкнул Седрика на мысль о том, чтобы трансфигурировать камень в собаку на испытании и так отвлечь дракона.

С другой стороны, для Седрика, как и многих, Гарри — человек, не брезгующий нечестной игрой. Поэтому услышать от него предупреждение о первом туре Седрику странновато. Вероятно, он и не верит-то вовсе — однако решает подстраховаться на всякий случай. При любом раскладе в сухом остатке получается, что лед между мальчиками тает.

А вот Барти эта ситуация совсем не радует — Гарри только что лишился преимущества, добровольно выболтав сопернику суть первого тура. Ничего удивительного, ибо для Барти это всего лишь соревнование. Для Гарри же — в прямом смысле игра на выживание. С такой точки зрения умолчать о драконах равносильно тому, чтобы собственноручно толкнуть Седрика на смерть.

Используя единственную возможность, чтобы, не особо привлекая внимание, дать Гарри толстую жирную подсказку, Барти уводит Гарри к себе в кабинет в тот момент, когда все на уроках и никто его не видит (ибо лично светиться рядом с Гарри Барти всю дорогу упорно не хочет).

Ну, это он так думает, что его никто не видит. Пусть у Директора и нет волшебного глаза Грюма, зато есть портреты и призраки. К тому же, неподалеку ведет урок Флитвик, наш маленький как-бы-вовсе-не-при-делах профессор.

Разбирать акт выдачи подсказки не буду — уж слишком он толст, хоть и прикрыт фразами типа «Ну, я не собираюсь тебе говорить» и «Я не показываю фаворитизма, ясно?» Следует обратить внимание лишь на три вещи.

Вещь первая: вот Барти в образе Грюма судит о поступке Гарри в отношении Седрика: «Это была очень порядочная вещь, то, что ты сейчас сделал, Поттер».

А вот Барти судит об этом же двумя минутами позже, выходя из образа: «Мошенничество — традиционная часть Турнира Трех Волшебников и всегда была таковой». Разница ясна?

Вещь вторая: «Я говорил Дамблдору с самого начала — он может быть таким благородным, каким захочет, но можно быть уверенным, что Каркаров и Максим не будут». Если то, что говорит Барти, правда, то тут он вновь прокололся. Чтобы Грюм (ахтунг!) подбивал Дамблдора (ахтунг-ахтунг!) поступиться нравственными принципами честной игры вслед за другими? Да столько белены в природе не существует, чтобы Грюм вдруг начал так себя вести!

Кроме того, не знаю, насколько настоящий Грюм знаком с мадам Максим, но, если знаком достаточно, должен знать, что она — не Каркаров. Да, она будет помогать своему Чемпиону и надеяться на его победу. Но скорее как тревожащаяся мамочка, чем как злобная бабёнка, решившая любой ценой опустить Дамблдора. Не надо путать ее с Ритой. Ошибка Барти номер я-сбилась-со-счета.

Далее он продолжает: «Они рассказали своим Чемпионам все, что могли. Они хотят выиграть. Они хотят победить Дамблдора. Они хотят доказать, что он всего лишь человек». Это Барти сейчас о Каркарове и мадам Максим — или уже о себе? Крауч грубо смеется — очень многозначительно. Но приятно знать, что враги Директора считают Директора существом неизмеримо выше человеческого — видимо, страх Реддла перед Дамблдором передается всем Пожирателям.

Вещь третья: есть в кабинете Барти три такие любопытные штуки — Вредноскоп, Детектор лжи и Проявитель врагов. Первые две не работают: «Нет смысла, здесь, конечно, слишком много препятствий — студенты на каждом шагу врут, почему не сделали домашнюю работу. Детектор лжи стал гудеть с первого дня, как я добрался сюда. Мне пришлось отключить Вредноскоп, иначе он бы не перестал свистеть. Он экстрачувствителен, покрывает все на милю вокруг…»

Хороший такой «лучший мракоборец Министерства» (Сириус), который «считает утро пропащим, не раскрой он десяток заговоров» (Каркаров) — отключает, видите ли, Вредноскопы…

Думается мне, что такой Вредноскоп, как у Грюма, на мелочь вроде студенческой лжи упорно не реагирует. А вот то, на что они на пару с Детектором лжи с первого дня реагируют, сидит перед Гарри и собирается давать подсказку к первому испытанию. Кстати, если Директор когда-нибудь навещал кабинет старого друга, выключенные приборчики должны были его немножечко смутить.

Наконец, весьма интересная штука Проявитель врагов: «Видишь тех, кто прячутся внутри? Я в безопасности до тех пор, пока не увижу белки их глаз. Тогда я и открываю свой чемодан», — говорит «Грюм» и снова смеется.

Вот что-что, а Проявитель врагов отключать нет необходимости. Мрачные тени, которые видны внутри, я полагаю, полностью соответствуют своей смутностью подозрениям Дамблдора.

Кстати, а что Дамблдор? Барти подает идею использовать заклинание, входящее в программу обучения Гарри, и советует «играть на сильных сторонах». Ну-ка догадайтесь, кто подал ему идею насчет «Молнии»?

«Ты чертовски хорош на метле, насколько я слышал». Один из двух — либо Люпин в своем письме Грюму еще летом, либо Дамблдор. И та, и та версия вполне тянут на самостоятельные, ибо совершенно ясно, что сам Директор очень даже готов был вмешаться (разумеется, не лично), ибо видел, что, поглазев на драконов, Гарри так ничего и не придумал.

Таким образом, раз даже Барти, собирая информацию по крупицам, догадывается, что Гарри лучше всего подойдет вариант с метлой, то уж Директор, три года периодически лично присутствовавший на матчах Гарри и избегающий тривиального Конъюнктивитуса, придумал, как помочь мальчику, и подавно.

Кроме того, как человек творческий и развлекающийся, а также любящий поиздеваться, Дамблдор никогда ничего не повторяет буквально — но всегда исключительно креативно и вариабельно. Вспомним, что турнирные задания этого года есть ужесточенная вариация полосы препятствий на пути к Философскому камню — и было там одно такое испытание, включавшее в себя заколдованные ключи с крылышками и метлу. Вот, пожалуйста. И там, и там — косвенно, между прочим, замешан наш добродушный Флитвик.

Напомню: после того, как Барти просит Хагрида об услуге с драконами, Дамблдор, очевидно, об этом узнаёт. Поощрив рискованную, но крайне успешную самодеятельность лесничего-виртуоза, Дамблдор выпроваживает его из кабинета, уверив, что понимает «Аластора», и в его поступке нет ничего страшного, а сам, откусив лимонную дольку, крепко задумывается.

Либо он, Дамблдор, так за всю жизнь и не узнал Грюма по-настоящему, либо старого друга что-то серьезно изменило за последние три месяца. Как бы то ни было, а факт наличия собственных интересов у «Грюма» становится очевидным. В мастерски выстроенную комбинацию вклинивается нечто непредвиденное, и, как бывает, теперь все зависит от ювелирных действий только и только Директора.

Мог Дамблдор в качестве последней проверки на вшивость, перед тем, как окончательно положить глаз на старого друга и начать внимательно за ним следить, случайно, как это у него обычно получается, и мечтательно сказать Барти что-то вроде: «И все же я скучаю по матчам, знаешь. Турнир — это прекрасно, однако матчи по квиддичу — нечто совершенно особенное… Да и ты был бы рад, я полагаю, увидеть, как превосходно держится на метле Гарри. Совсем как Джеймс — это у него явно наследственный талант…»? Да мог, безусловно.

Эта версия кажется даже более логичной, чем версия о том, что «Грюм» узнал о летательных способностях Гарри из письма Люпина — ведь, если Люпин знал, что в школе будет проводиться Турнир (а он знал), то знал и о том, что матчи отменят, следовательно, Гарри вряд ли будет летать, следовательно, зачем вообще озвучивать эту информацию о мальчике?

Тогда то, что Гарри уходит из Большого Зала 23-го, абсолютно не зная, как быть, затем встречает «Грюма» и, как ошпаренный вылетев на Травологию пять минут спустя, сразу же после урока пропустив и ланч, и урок Хагрида, принимается заниматься Манящими чарами, может быть однозначно расценено Дамблдором как то, что «Грюм» проверку не прошел.

Вот теперь уже Директор практически во всеоружии — и мало никому не покажется.

Сомнений не остается: «Грюм» — это не Грюм.

Посему не стоит делать резких движений. Дамблдор по своей привычке играет в глухонемого слепого слабоумного, прекрасно понимая, что в сражении, подобном этому, победит не тот, кто изворотливее, а тот, у кого крепче нервы.

Никаких резких движений — Дамблдор слишком опытный Игрок. Барти же, напротив, хладнокровием не обладает — в решающий миг все его действия приобретают налет суетливости, как, к примеру, в этот раз, когда Барти опережает Директора с подсказкой. Что ж, на том он и будет колоться дальше. Дамблдор же заведет тетрадку, куда все проколы оппонента станет методично записывать — что, впрочем, скорее, потешит его самолюбие, чем что-то новое прояснит, ибо степень этического несоответствия Барти Грюму и так уже перевалила за критическую отметку.

Замечу: свою подсказку Дамблдор бы подал гораздо тоньше. Например, некстати залетевший Пивз мог бы начать швыряться метлой в Гарри — что-то в этом духе.

Понятно, что пустой класс, в котором Гарри под руководством Гермионы постигает азы науки, на это время взят под наблюдение, а профессуре дано указание тщательнейшим образом обходить его третьей дорогой, чтобы случайно не застать нарушителей. Вечером ребят, между прочим, буквально выпихивает оттуда Пивз, начавший швыряться в них стульями.

Гарри и Гермиона перемещаются в самый удобный для Директора и наиболее недоступный для Филча и Снейпа уголок замка — гриффиндорскую гостиную, и около двух часов ночи Директору рапортуют, что Гарри таки чары освоил. Все, можно расслабиться. То, что три месяца пытался вдолбить в Гарри Флитвик, получается у мальчика под руководством Директора за неполный день (с перерывами на предсказания смерти от Трелони; из чего Гарри для себя решает, что главное — чтобы она не была мучительной; хороший вывод, запомним его).

Никто пока и предвидеть не может, чем обернутся подсказки Барти и Директора о Манящих чарах. Как символично, что получает их Гарри в кабинете преподавателя Защиты от Темных Сил…

Многозначительны и слова Гермионы: «Если ты сконцентрируешься очень-очень сильно на том, чего хочешь, это придет». Кстати, своим «сконцентрируйся» Гермиона до нервного смеха напоминает мне кое-кого.

Наконец, наступает 24 ноября, вторник. Испытание назначено на полдень — то есть после первого урока Истории магии и ланча. Да, Директор в этом году определенно не считает, что Гарри особенно необходимо Зельеварение… С другой стороны, конечно, это мудрый поступок — накануне испытания оградить Гарри от нападок Снейпа, которые неизменно последуют — у него же болезненно-обостренное восприятие всего на свете. Ирония (и наиболее тяжелые ее формы как то: сарказм, жесткая критика, желание загнобить до смерти) помогает ему выжить, сохранить себя. Он бы, может, и хотел сдержаться, да точно бы не сумел. А у Гарри боевой дух и без того на отметке минус десять — лучше не рисковать, а то все может закончиться больничным крылом, наказанием, по странному стечению обстоятельств назначенным именно на 12 часов дня 24 ноября…

Макгонагалл волнуется не меньше — ее голос дрожит так же сильно, как и рука, когда она кладет ее Гарри на плечо: «Так, не паникуй, просто держи голову холодной… у нас есть волшебники, которые контролируют ситуацию на всякий случай… главное — сделай все, что сможешь, и никто плохого о тебе не подумает…»

Вот он — главный принцип, которому учит мальчика Директор в этом году: сделай все, что сможешь. Не победа важна в конечном итоге. Важно сделать для победы все.

Дальше — жеребьевка, попытка жульничества Людо, вызвавшегося оказать Гарри помощь, от которой парень отказывается, томительное ожидание, выход против дракона, триумфальное завершение первого тура, восстановление мира с Роном, выставление честных (мадам Максим, Дамблдор, Крауч-старший) и не очень (Бэгмен и Каркаров) оценок, Гарри делит с Крамом первое место, 40 баллов, отфутболивание Риты, получение инструкций на следующий тур — 9:30 утра 24 февраля.

Все детали виртуозно представлены самой Роулинг, так что смысла их описывать нет никакого. Однако во всей этой мишуре букв и эмоций есть пара важных нюансов.

Во-первых, после испытания Гарри тут же перехватывают Макгонагалл, Хагрид и «Грюм». Ну, Макгонагалл — это понятно, ее отрядили следить за мальчиком в этом туре, вероятно, именно потому, что она женщина — трогательна ее забота на пути в загон и невероятно (по-хорошему) смешна ее фраза: «Так, Поттер, в палатку первой помощи, пожалуйста…» — произнесенная после: «Это было превосходно, Поттер!» — когда она касалась мальчика дрожащей рукой в первую минуту после встречи на земле. Вот это я понимаю — вернулась прежняя Макгонагалл: «Шагом марш в палатку, если ты скончаешься от этой незначительной царапины, я сниму все баллы с Гриффиндора! Да, с собственного факультета!! А потом не поздоровится Альбусу!!!»

То, что рядом с Гарри оказывается Хагрид, тоже вполне естественно. А вот естественно ли для Грюма так буйно демонстрировать радость, размахивая руками, чтобы Гарри подошел к профессорской компании, улыбаясь и спеша к мальчику вместе с коллегами? По какой-то причине я сомневаюсь.

Впрочем, реакцию Барти понять нетрудно — у него тоже только что свалилась гора с плеч, и он радуется, как мальчишка, потому что мальчишка и есть. Пребывающие в состоянии аффекта Макгонагалл и Хагрид, может, этого не замечают. Зато, я уверена, все замечает Дамблдор.

Хагрид произносит: «Ты сделал это, Гарри! Ты сделал это! И против хвостороги и все такое, а ты знаешь, что Чарли сказал, что она худшая -», — и Гарри громко его останавливает. Макгонагалл не реагирует. Значит, определенно в курсе.

Однако зачем Хагрид вообще это произносит? То, что он прекрасно умеет себя контролировать даже в минуту сильного душевного волнения, как доказал его недавний разговор с «Грюмом», очевидно, следовательно, имеется очередной «невзначай». Зачем?

Я полагаю, поскольку Хагрид не знает всех тонкостей отношений Дамблдора и того, кто выдает себя за Грюма, он чувствует свою вину за то, что рассказал Директору о своем разговоре с «Грюмом», и, волнуясь на сей счет, старается обезопасить себя на случай чего — вот, мол, ляпнул при Макгонагалл, она, видно, что-то заподозрила, сказала Директору, а тот сам сделал выводы. Не исключено, что Дамблдор попросил Хагрида найти удобный предлог, чтобы свалить все единолично на него, Директора, дабы роль лесничего не была вскрыта.

Однако Барти не слишком обращает внимание на эти мелочи — он справился с первым туром и находится в не меньшей эйфории, чем Гарри. И самоуверенности тоже — ибо привычки подчищать хвосты, обдумывая свои ходы хотя бы опосля, я за ним не заметила.

Профессора уходят, затолкав Гарри к мадам Помфри, которая борется с Кондратием: «В прошлом году дементоры, в этом — драконы, что они собираются привезти в эту школу дальше?» Амбридж. Что, вообще-то, пострашнее дементоров и драконов вместе взятых — этакая помесь дементора, василиска, соплохвоста, гридилоу и флобберчервя, но не об этом речь.

Либо я становлюсь слишком мнительной, либо загадочное «они» в словах мадам Помфри (разумеется, имеется ввиду Директор) — намек на то, что она знает чуть больше, чем показывает? Типа: формально-то привезло Министерство, но Директор-то разрешил! И драконов, и дементоров — разрешил!!

В общем, первый тур завершился, и Гарри наконец может расслабиться. Расслабиться могут вообще все — и Чемпионы, по итогу сплотившиеся, ибо общая опасность (вроде драконов или тролля), как и общая радость — лучший повод начать относиться друг к другу гораздо теплее, и их директора, и судьи, и профессора Хогвартса, и близкие Чемпионов. И даже Снейп, который расслабляться не умеет (внимательно ли он следил за оценками? заметил ли, что Дамблдор проявляет максимальную объективность к своему «любимчику»?).

А что Дамблдор? В целом, начало положено, что уже неплохо. Однако Гарри пока не сделал ровным счетом ничего сверх меры — Манящие чары, простите, входят в программу занятий, а летать мальчик с пеленок умеет. Ко всему прочему, радость после окончания первого тура затмевают заботы по поводу «Грюма» — Директору предстоит быть максимально внимательным и аккуратным в дальнейшем, учитывая активную самодеятельность этого Игрока — и организовать ход Игры так, чтобы две партии не порушили одна другую. А, ну, еще узнать, Грюм ли «Грюм», и если не Грюм, то кто. Право, какие мелочи…

Чему учит Гарри — и нас вместе с ним — первый тур?

Ну, прежде всего, тому, что наиболее страшное во всем этом — ожидание. Мне кажется, это была самая трудная часть Турнира. Осознавать то, насколько ты, во-первых, далек ото всех безмятежных зрителей, а во-вторых, как далек ты от себя.

Сидеть в палатке и ждать своей очереди — я думаю, Гарри в тот момент испытывал чувство, схожее с тем, что станет владеть им, когда он узнает, что Реддл должен его убить, чтобы Орден и ОД победили. Странно и тяжело ощущать свое живое тело, быть запертым в его клетке и находиться в окружении одних лишь упрямых мыслей — которые, как и сердце, упорно отказываются останавливаться.

Но, как это часто бывает со страхом, когда ты поворачиваешься к нему лицом и идешь на него (отступать же некуда), наступает момент, когда вы встречаетесь — и ничего не происходит. Вы просто расходитесь.

Это был очень хороший урок Директора для Гарри и заслуга лично Флер Делакур (ныне Уизли) — мне на долгое время впился в память именно этот эпизод: Флер, которая вела себя наравне с парнями, не выдавая своего страха, но задрожавшая с головы до ног, когда Людо выкрикнул ее имя — покинула палатку и направилась к дракону, сжав палочку и держа голову высоко поднятой.

Это все о том же, об арене — есть чертова большая разница между тем, что тебя выталкивают туда, где, ты заешь, будет смерть, и тем, что ты сам выходишь на арену — с высоко поднятой головой.

Один шанс из тысячи, что ты победишь — и ты должен сделать все, что можешь, сконцентрироваться полностью и всецело на этом единственном шансе — потому что пришло время сделать то, что должен — и, черт возьми, будь что будет. Слушать, видеть, участвовать в другой, окружающей жизни в этот момент не обязательно — ничто не важно, кроме твоих собственных действий.

И у Гарри уже сейчас наблюдается очень правильное отношение к подобным вещам. Он берет пример со старших. И есть что-то, что у него в крови. Твердое убеждение: в этом нет ничего страшного; просто еще один матч по квиддичу, еще одна команда соперника, еще одна Игра. Нет абсолютно ничего страшного, когда ты уже стоишь на арене. Сделать первый шаг к ней — самое страшное. Но если ты должен — какое значение имеет твой страх?

У Дамблдора действительно очень жесткие, почти жестокие уроки. Скорее всего, с Гарри по-другому было нельзя. Взрослый Гарри благодарен Директору за эти уроки. Он все понимает.

Хотя, разумеется, раз уж на то пошло, реальной опасности не было. Дамблдор, должно быть, мягко намекнул Чарли, что он и его друзья головой отвечают за Гарри. К тому же, на трибунах был сам Директор — а с реакциями у него, если вспомним прошлогодний матч по квиддичу, который пришли посмотреть дементоры с попкорном и одна большая собачка, все в порядке.

Директор выступает личным гарантом безопасности Гарри и других участников Турнира, раз он решился на создание таких испытаний. Да и не только он один — та же Макгонагалл могла в ярости превратить дракона в жука или гусеницу, Хагрид мог броситься на него всем своим телом и заобнимать до смерти, а Снейп лично, плюнув на все, выбежал бы в загон и откусил бы дракону голову, даже и не подумав использовать палочку. Преподаватели Гарри, знаете ли, немного умеют колдовать и справляться с нестандартными ситуациями.

Просто по мере того, как ужас на их лицах одновременно сменялся сначала изумлением, а затем и восхищением, все они приходили к мысли, что четырнадцатилетний мальчик… держит ситуацию под контролем.

Одна деталь (помимо того, что Людо окончательно берет на себя функции Крауча по изложению правил испытания) в том, что случилось сразу после первого тура, меня смущает: едва судьи выставили оценки, Гарри догоняет Чарли и, даже не поздоровавшись, говорит:

— Ты на первом месте, Гарри! Ты и Крам! Так, мне надо бежать, я должен пойти и послать маме сову, я поклялся рассказать ей, что произошло — но это было невероятно! — лучший ловец Хогвартса за многие годы, Чарли знает, о чем говорит. — А, да, и они сказали мне передать тебе, что ты должен подождать здесь еще несколько минут… Бэгмен хочет сказать пару слов в чемпионской палатке.

Чарли ведет себя так, будто почти три месяца назад они с Гарри виделись не в последний раз — мол, уж и здороваться не надо, практически спим вместе в одной комнате. Но это еще ладно, можно списать на волнение, примерно как то, что Гарри вовсе не удивляется его присутствию. А вот то, что, увидев брата, Рон не делает особенное лицо и не кидается допрашивать его, что он тут забыл, немного подозрительно.

Могло ли статься, что за два дня Чарли ни разу не попался на глаза троим братьям и сестре? Судя по всему, в Большом Зале он не питался, иначе бы Гарри его заметил, но почему же Рон брату вовсе не удивляется?

Вероятно, Чарли было дано указание не выходить за пределы загона, чтобы не попасться родственникам на глаза — Дамблдора бы совсем не устроило, если бы Чарли разболтал все Рону (или Рон бы сам шевельнул мозгом на пару с близнецами), а тот бы побежал спасать Гарри. Это — не тот способ примирения, которого добивается Директор.

Вряд ли Чарли, кроме того, смел покинуть четверых драконов, даже учитывая, что он отвечал за них не в одиночку — вот вышел бы казус, если бы, скажем, ночью 23-го четыре дракона отправились прогуляться по территории замка, мимоходом раздавив хижину Хагрида, карету мадам Максим и корабль Каркарова.

Я полагаю, Рон с близнецами и Джинни встретились с Чарли непосредственно перед началом испытания. И тут до мальчика медленно стала доходить вся опасность Турнира для Гарри.

Далее. Чарли говорит, что миссис Уизли заставила его поклясться рассказать, что случилось во время испытания — но, простите, неужели она не могла попросить того же от еще четверых своих детей? Однако Рон даже не думает ей писать. Создается ощущение, что они не переписываются все это время — но почему?

Я думаю, поскольку миссис Уизли — женщина далеко не глупая, она сразу догадалась, по какой причине Чарли едет в Хогвартс. Наверное, возьмись она общаться с другими своими детьми, то не удержалась бы и всяко ляпнула что-то в духе: «Возникнут проблемы — обращайтесь к Чарли. И передайте ему поцелуй от меня». Чего, разумеется, делать нельзя категорически.

Артур, понятно, по чьему указанию, настоятельно просит жену в ближайшее время воздержаться от общения с младшими детьми. Таким образом, единственный источник в Хогвартсе, которому она может приказать держать ее в курсе дел — это Чарли. Надежный источник, прошу заметить, который при Гарри лишнего не взболтнет. Ну, разумеется, если будет уверен, что мальчика рядом нет, то о чем-то таком и обмолвится — например, в ночь, когда Хагрид будет смотреть драконов…

Да, я все-таки считаю, что Чарли в Игре не состоит. Хотя бы просто потому, что, если бы он в ней состоял, их с Хагридом, получается, заранее продуманный диалог в ночь на 22 ноября был бы слишком лицемерным.

Вечером Гарри, слушая слова Рона о том, что он имеет все шансы выиграть Турнир (что доставляет Гарри немало удовольствия, а трезвой и резонной Гермионе — не меньше досады), пишет огромное письмо Сириусу, в котором подробно рассказывает, как справился со своим драконом.

Постепенно мнительный и крайне осторожный в озвучивании кому-либо своих истинных чувств мальчик учится быть максимально откровенным с крестным, что очень скоро сыграет решающую роль в Игре Года.

Надо полагать, Сириус на пару с Люпиным и Дамблдором немало свунятся с письма и резко поднявшегося настроения Гарри. Дамблдор заодно имеет приятную возможность заглянуть в мысли Гарри и отметить про себя, что главный урок с ареной мальчик уже усвоил.

Рон произносит: «Нам лучше спуститься на твою вечеринку — сюрприз, Гарри, — хорош сюрприз. — Фред и Джордж уже должны были украсть достаточно еды с кухонь».

То есть в какой-то момент до того, как Рон пришел мириться, он обмолвился парой слов с близнецами — видимо, уже после того, как Гарри блестяще прошел испытание, ибо к чему иначе быть бы вечеринке? Скорее всего, на трибунах Рон сидел с братьями. Может ли быть, что именно близнецы намекнули ему, что пора наконец перестать устраивать детский сад? Может, почему нет.

Близнецы вечером 24-го вообще ведут себя подозрительно. Фред галантно предлагает Гермионе пирожное с вареньем, после чего та невинно интересуется, взял ли он его с кухни. Ухмыляясь, Фред говорит, что это так, и начинает передразнивать эльфов. Гермиона непринужденно-обыденным тоном спрашивает, как проникнуть на кухню.

— Легко, — отвечает Фред. — Секретная дверь за картиной с корзинкой фруктов. Просто пощекочи грушу, и она захохочет и — А что?

Это Фред-то не догадался сразу, зачем Гермионе знать, как проникнуть на кухню? Тем более, что они тут же на пару с Джорджем начинают над ней подтрунивать, чтобы она, мол, не смущала эльфов, иначе те перестанут готовить. Какая интересная версия хагридова «я-не-должен-был-вам-это-говорить».

Между прочим, идею узнать у близнецов, как попасть на кухню, подает Гермионе Гарри еще днем 21-го в Хогсмиде — тем не менее, она почему-то тянет с вопросом до вечера 24-го. Более того, Гермиона, девушка неглупая и знавшая, что близнецы регулярно таскают еду с кухни, могла спросить их, как туда попасть, без всякой подсказки со стороны с самого 1 сентября. И почему она, узнав о груше 24-го, тянет с визитом к домовикам аж до 30-го?

Совершенно очевидно, что ей личное общение с эльфами интересно примерно так же, как Олливандеру — с Чемпионами. Дело в значках Гавнэ и палочках соответственно, а вовсе не в тех, в честь кого оно создавались. Однако рано или поздно Гермионе просто необходимо было узнать, как проникнуть в кухни — тем более, там скоро будут происходить крайне интересные события.

В сухом остатке имеем: 24-го вечером Фред умело раскручивает Гермиону на давно ожидавшийся вопрос посредством пирожного с вареньем и передразнивания эльфов, говорит девушке, как попасть на кухню, а затем вместе с Джорджем организует прикрытие своего «невзначай» отвлекающими внимание шутками. Очень интересно. Кто мог натолкнуть близнецов на мысль о том, что Гермионе надо рассказать про кухню? Вариантов слишком много, поэтому называть конкретное имя не буду. Отмечу лишь, что живоглотьи уши Директора отныне в курсе, что Гермионе известно о проходе. Остается ждать ее шага.

На сладкое: ребята в гостиной настаивают на открытии золотого яйца. Прослушав его трели, все теряются в предположениях, что бы они могли значить. Симус говорит о банши, Невилл — о Круциатусе. Каждый думает о том, чего боится больше всего. Однако Джордж тут же одергивает Невилла:

— Не будь придурком, Невилл, это нелегально. Они не будут использовать Круциатус на Чемпионах. Я подумал, это звучит немного похоже на то, как поет Перси… может, тебе нужно будет сразиться с ним, пока он в душе, Гарри?

Ах, каким замечательным двойным смыслом полнится сия шутка: Перси работает у Крауча, того, кто разрабатывал правила Турнира — а яйцо следует открыть именно под водой. Либо Джордж обладает феноменальными способностями ясновидения, либо Чарли после первого испытания встретил не только Рона, но и насевших на него близнецов, которые могли получить в письме от отца прямой намек, на то, что Чарли знает, что делать с яйцом.

Недоказуемо, но уж очень хорошо вписывается и объясняет количество подозрительных совпадений, извергшихся из уст близнецов этот вечер. Единственное — время для подсказки выбрано не очень разумно — Гарри пребывает в счастливом анабиозе и не слишком внимателен. Возможно, инициативу близнецов по досадной случайности перехватил Ли, предложив раскрыть яйцо именно сейчас, а Фреду и Джорджу пришлось действовать по обстоятельствам.

30 ноября Хагрид на своем уроке вдруг страшно заинтересовывается тем, впадают ли соплохвосты в спячку.

В результате эксперимента соплы разламывают ящики с подушечками, куда заботливый Хагрид поместил своих милых питомцев, и, пока полкласса баррикадируется в его хижине (во главе с Малфоем, у которого, бедняжки, пропали все оскорбления в адрес Гарри, а ныне он, сидя в хижине, вынужден ожидать, когда Гарри с остальными справится с еще одной опасностью — геройски и без него), Гарри, Рон, Гермиона, Дин, Лаванда и Симус помогают Хагриду поймать разъяренных соплов, достигших уже 6 футов в размерах.

При этом Хагрид еще умудряется ребят учить: «Просто попытайтесь набросить веревку на его жало, чтобы он не поранил остальных». Перевод: «Ребята, самое важное — обезвредить жало».

Зададимся вопросом: зачем вообще Хагриду понадобилось проверять, впадают ли соплы в спячку? Если бы они впадали в нее, то всяко сделали бы это и без его коробок с подушками. По сути, коробки-то их и разозлили больше всего. Вернее, то, что их там закрыли.

Посмотрим. Соплов осталось 10 штук (и Хагрид не слишком страдает по этому поводу). Неужели Хагрид, уже совершенно точно поняв, что они жрут друг друга, не мог держать любимых домашних зверюшек отдельно? Складывается впечатление, что большое количество этих милых маленьких созданий ему вовсе ни к чему. Ему нужно малое количество огромных неуправляемых созданий.

С другой стороны, раз Хагрид сам так и не разделил их по персональным ящикам, значит, знал, что ящики соплам не понравятся. Тогда для чего было пихать их туда на уроке?

В общем, как ни кинь, а выходит, что сражение студентов с соплами есть не более чем результат показательного выступления Хагрида и его зверюшек — мол, глядите, какими они бывают, как с ними можно справиться, а заодно нарабатывайте боевой опыт. Ну, на всякий случай.

В середине урока в орбите места сражения неожиданно появляется Рита: «Так-так-так… ну, это действительно выглядит весело». Хагрид, борясь с соплом, интересуется: «Кто вы?»

Как любопытно — неужели Хагрид не знает, как выглядит Рита Скитер? То, что он о ней по крайней мере наслышан, подтверждает сам Хагрид фразой позже: «Думал, Дамблдор сказал, что вам больше не разрешено посещать школу?» Уж тем более он не мог не читать ее статью о Гарри — вся школа читала. Так что о стиле Риты ему известно — тем не менее, продолжая разговор с ней, даже зная, что лично Директор вообще против ее присутствия в школе, Хагрид соглашается на интервью 4 декабря в пятницу в «Трех метлах». То есть где-то под носом у Розмерты.

А зачем Хагрид соглашается на интервью о соплах, если уже сейчас картинно краснеет и молчит, красноречиво отвечая на вопрос Риты, откуда вообще эти соплы взялись? Он что, не мог понять, что именно об этом Рита и станет спрашивать? И не мог додуматься, что его красноречивое молчание о сущности соплов поставит под удар великого человека Дамблдора, если вскроется, что в стенах его школы происходит незаконное скрещивание видов? И почему Дамблдор вдруг запретил Рите появляться на территории? И откуда Хагриду это известно — ведь Директор не делал громкого заявления, судя по тому, что нигде не висят плакаты с изображением Риты и подписью: «Немедленно сообщить руководству о появлении этой коварной женщины на территории школы». И, наконец, почему вообще Рита вдруг приходит к Хагриду и начинает картинно удивляться тому, что Гарри тоже здесь?

На первый взгляд, ответ на последний вопрос легок и очевиден — жучком пролетала мимо, увидела нечто интересненькое, приземлилась, а тут — вот удача! — еще и Гарри оказался. Пазл, конечно, складывается идеально, если бы не случайности удачливого приземления в класс именно Гарри и не явная нацеленность Риты на Хагрида. И не ее фраза: «Так-так-так… ну, это действительно выглядит весело».

Создается впечатление, будто кто-то специально дал Скитер наводку со словами: «Приходите 30-го на урок по Уходу за магическими существами. Будет весело». Понять, кто именно, несложно — стоит лишь внимательно приглядеться ко всей сцене целиком: после фразы: «Мило. Очень мило. Давно преподаете?» (ох, как сильно она напоминает мне одну особу в розовой кофточке!) — Рита оглядывает сражающихся с соплами, а затем кидает взгляд на хижину, где сгрудились остальные студенты. Белобрысая шевелюра Малфоя выделяется в группке прижавшихся к окну.

Вероятность в девяносто девять процентов, что дело обстояло так: после реплики Дамблдора в адрес статьи Риты («Чарующе грязная») и твердого отфутболивания Гарри Риты после первого тура («До свидания») Скитер, как настоящая женщина, сильно и навсегда обижается на Дамблдора, Гарри и все, что с ними связано. И, естественно, решает придумать страшную мстю. А поскольку ее планы в очередной раз полностью совпадают с планами Люциуса по его мсте, Рита, совмещая приятное с полезным, идет советоваться с Драко — мол, милый мальчик, что у вас там в школе можно интересного узнать?

Милый мальчик Драко, недолго думая, соображает, что подвернулся прекрасный шанс реализовать свою мстю — Хагриду, который до сих пор колет его во все слабые брюшинные места за гиппогрифа, факт счастливого спасения которого, между прочим, тоже не отмщен.

Со словами: «Приходите в понедельник к нам на урок этого увальня, будет весело», — Драко дает Рите, мигом посчитавшей, что курс у Драко такой же, как и у Гарри, прекрасную наводку. Сам Малфой, прячущийся в хижине Хагрида, остается как бы вообще ни при чем — соплы уже надежно связаны, а студенты из хижины до сих пор не выходят.

Понимает ли Драко, что Хагрид Рите до одного места, а жалить она собирается Директора и Гарри, не совсем ясно. Не думаю, впрочем, ибо Люциус мальчика в тонкости своих отношений с Ритой, ее золотыми зубами и сумочкой из драконьей кожи, скорее всего, не посвящал.

А теперь попытаемся понять, почему Хагрид так глупо ведет себя с Ритой — и почему Дамблдор запретил ей появляться на территории?

Начнем с последнего. Вероятно, Директор не был поставлен в известность, что Рита придет на Церемонию проверки волшебных палочек, и он, обнаружив ее в чулане для метел с Гарри, виду, что ему это не понравилось, не подал, но сделал все, чтобы пресечь ее дальнейшие попытки подползти к мальчику. То есть связался с Фаджем. Возможно, после выхода ее статьи и окончания первого тура Директор решил, что морального прессинга Гарри уже хватит. Не вполне ясно, когда именно Дамблдор изрек запрет — до или после первого испытания. Впрочем, судя по тому, что Рита пряталась в кустах перед тем, как попытаться взять у Гарри интервью сразу после окончания испытания, все-таки до.

Однако самая красивая версия иная. Как мы знаем, Люциус поддерживает контакт со Снейпом — и, судя по его характеру, он в определенный момент выбалтывает, для чего Рита штурмует Хогвартс. Зная Снейпа, можно с огромной долей уверенности утверждать, что он этого просто так не оставляет: как это так, какая-то Скитер будет лить грязь на моего Директора?!

Либо прямо, либо (что вернее) посредством тонких язвительных намеков Макгонагалл, Снейп передает Дамблдору, что Рита куплена Малфоем и собирается рыть под Директора — а заодно и под Гарри, задевая его близких. Дамблдор, которому, как и Снейпу, не нравится, когда его близких тыкает кто-то, кроме него, запрещает Рите появляться на территории — только, вот незадача, каким-то образом она все равно умудряется проникать в школу.

Наверное, Малфой не сказал Снейпу, что Рита — незарегистрированный анимаг, а скорее всего, сама Рита не призналась в этом Малфою — просто намекнула, что у нее есть возможность проникать в замок. И вот тут уже Директору становится резко и чисто по-спортивному интересно, как она это делает (ну, и как это можно использовать). Поэтому наш специалист по «невзначай» отряжается лично Дамблдором попытаться прояснить некоторые нюансы — да и в целом последить за поведением журналистки.

То, что Рита обязательно рано или поздно придет к Хагриду — несомненно, ибо Снейп свои отношения с Директором не афиширует, Гарри полностью закрылся, а Макгонагалл и «Грюм» могут и в хорька превратить вообще-то. Кто у нас остается из приближенных к Директорской бороде? Правильно, глупенький Хагрид, который даже не знает, кто такая Скитер, ага.

При этом совершенно ясно, что на первый план выйдут соплы (надо же как-то начинать разговор о Гарри и копать под Директора, а иного о Хагриде Рита и не знает). Что ж, как мудро скажет Рон, «Хагрид был в проблемах и раньше, и Дамблдор его не увольнял». Дамблдор, таким образом, в состоянии прикрыть и Хагрида, и соплов, а Хагрид в состоянии прикрыть Дамблдора и Гарри.

После их с Хагридом встречи в пятницу 4 декабря Рита не выпускает статью — ибо интервью Хагрид вел (именно он, не Скитер) так, что ошалелая муза, получив ноль целых шиш десятых компромата, запутавшись в себе и впав в депрессию, Риту покинула.

Узнает ли при этом Директор о способе, с помощью которого Рита попадает в замок, пока не ясно, однако за красоту организации схватки господ у барьера ставлю один — ноль в пользу Дамблдора. Кто бы сомневался. Как-никак, Рита — всего лишь его бывшая ученица.

На Прорицаниях Трелони весь урок в красках рассказывает о разных способах, какими (ахтунг!) Плутон может нарушать мирное течение повседневной жизни. Не выдержав хихиканья за столиком Гарри и Рона, весьма раздраженная Трелони в конце концов сообщает парням, что, если бы они знали то, что знает она, то не были бы столь веселы — вчера вечером она, мол, ощутила сильный порыв глянуть в хрустальный шар: «Да… смерть приближается все больше, кружит вокруг как стервятник, все ниже… все ниже над замком…»

Может, конечно, профессор и видит что-то такое, но с прошлого года толковать так и не научилась. А ведь смерть действительно неумолимо приближается к замку — первая в череде самых страшных лично для Гарри, мальчика, рожденного под знаком Плутона… /тут автор драматично кутается в шаль, понижает голос и многозначительно выпучивает глаза, спрятанные за стеклами круглых очков/

Не найдя Гермиону вечером того дня ни в Большом Зале, ни в библиотеке, Гарри и Рон возвращаются в гостиную. Девушка нагоняет парней у портрета поднявшей в изумлении брови Полной Дамы и с ведома Дамблдора (и, чую одним местом, по его прямому пинку, ибо прошла уже почти неделя с тех пор, как Гермиона узнала о кухне — давно пора) тащит ребят к домовикам. Точнее, одному конкретному.

— О, не переживайте насчет меня! — кричит Полная Дама ребятам вслед. — Не извиняйтесь за то, что меня потревожили! Я просто подожду здесь, широко открытая, пока вы вернетесь, хорошо?

Представители факультета Гриффиндор с возрастом переходят почти на черный юмор.

Видимо, не зря Розита Гриффиндор, сестра Годрика, которой он удостоил чести защищать своих студентов (источник не укажу, потому что зуб даю, что на «Pottermore» была внушительная статья на тему, но сейчас ее там нет, поэтому можете мне не верить), всегда была разочарована недостатком у них благородства — называть ее Полной и не разу не спросить ее имени, заставлять висеть открытой настежь и нестись куда-то по своим делам, даже не извинившись…

На кухне Гарри, Рона и Гермиону встречают восторженные домовые эльфы и помешавшийся от радости Добби. Он вещает о своей чудесной встрече с Винки и сделке с Дамблдором — и становится понятно, что свидание с Гарри явно входило в его планы.

Добби — вольнонаемный эльф, который служит лично Директору из глубокой к нему симпатии (судя по всему, Дамблдор еще и подарил домовику какую-то деталь из своего гардероба — я склоняюсь к стеганному чехольчику, украшенному яркими значками).

Интересно посмотреть, а что же Винки.

Во-первых, очевидно, что она еще не смирилась с изгнанием из дома Краучей, она ненавидит все, что ей об этом изгнании напоминает, в первую очередь — свою одежду, к которой относится крайне небрежно. Сам вид Гарри, Рона и Гермионы, ставших нечаянными свидетелями ее позора, вызывает у Винки слезы. Утешения Гермионы — новые рыдания. Слова Добби об увольнении — вой громче прежнего. Утверждения по типу «Добби любит быть свободным» — рыдания. Слова о том, что и Винки тоже освободили — истерику с падением на пол. Слова о зарплате — усиление истерики… Только оскорбительный вопрос Гермионы, сколько платит Винки Дамблдор, приводит ее в ярость, заставляет прекратить рыдать и озвучить жизненное мотто всех домовиков: «Винки не пала так низко! Винки стыдно быть свободной!»

Итак, Винки до сих пор не избавилась от чувства вины перед любимым хозяином за свою ошибку. Пережив первую волну страха и отчаяния, страдая на свободе, она все равно не может винить Бартемиуса ни в чем: «Мистер Крауч хороший волшебник! Мистер Крауч прав, уволив плохую Винки!» Да, случай клинический, и Винки есть жертва классическая — более того, в отличие от Добби, за каждую отдельную свою ошибку она не понесла наказания, следовательно, как ей кажется, вина за ней сохраняется.

В-третьих, Винки потеряла смысл жизни: «Я смотрела за Краучами всю свою жизнь…» (проговорочка? обоими Краучами?) — традиция рода Винки прервалась именно на ней, это она утратила древнюю связь. Более того, она полагает, что ее «бедный мистер Крауч» без нее не справляется, ему тяжело — ну, тут она однозначно права.

Все это, конечно, очевидно, однако меня не покидают смутные подозрения, что Винки плачет не только по перечисленным причинам.

Ее уволили более трех месяцев назад — за это время можно было бы уже немного поубавить истерику. Тем более, рядом с ней постоянно находится Добби, который вечно кричит о своей свободе — пора бы перестать реагировать на это слово так остро.

Меня все время волновало два вопроса: почему вышло так, что Гермиона в жутком волнении поспешила показать Гарри Добби (которого и сама-то в глаза не видела прежде — как и он ее)? И что мешало Дамблдору, съевшему всю бороду от нетерпения, тут же расспросить Винки о ночи после Чемпионата — она в замке уже около недели, почему он так долго это откладывает?

Я думаю, ответы на эти вопросы связаны. Таща Гарри за собой в кухню, Гермиона произносит: «Я только сейчас спустилась сюда, чтобы поговорить с ними, и нашла…» (или «узнала», если она не договорила слово «out»). Но почему только сейчас и как нашла (или узнала) Добби?

Полагаю, было использовано нечто классическое: Дамблдор совершенно случайно беседует с неким эльфом неподалеку от кухонь, совершенно случайно на них налетает Гермиона и, слыша от Директора: «До свидания, Добби», — примерзает к месту. Я думаю, что-то в этом роде.

Ибо — ответ на вопрос номер два — Дамблдор совсем недавно таки заходил на кухню и пытался побеседовать с Винки. Потому что плач Винки усиливается всякий раз, когда Добби говорит о работе, зарплате и прочем — упоминая Директора.

Конечно, то, что Директор уже успел пообщаться с Винки, почти недоказуемо. Однако есть три «но».

Во-первых, это же Дамблдор — он в вопросах повышенной важности чрезвычайно требователен. Во-вторых, что-то явно подтолкнуло Винки к возобновлению наверняка поутихшей за три месяца истерики. В-третьих, любопытен следующий кусочек диалога:

— У Винки проблемы с контролем, Гарри Поттер, — сообщает Добби. — Винки забывает, что больше не связана с мистером Краучем, ей разрешено высказывать свои мысли теперь, но она не будет этого делать.

Откуда Добби знает, что она будет делать, а чего не будет? У него что, открыта терапия, направленная на тренировку навыков высказывания мыслей о прошлых хозяевах? И откуда такой вывод, если Винки всего лишь сказала: «Вы не будете оскорблять мистера Крауча! Мистер Крауч хороший волшебник, мисс! Мистер Крауч прав, что уволил плохую Винки!» Добби что, настолько хорошо знаком с Краучем, что знает, что Винки ошибается, называя его правым и хорошим?

— Домашние эльфы не могут говорить, что думают о своих хозяевах? — спрашивает Гарри.

— О нет, сэр, нет, — Добби внезапно становится серьезным. — Это часть рабства домашнего эльфа, сэр. Мы держим их секреты и наше молчание, сэр, мы отстаиваем честь семьи и никогда не говорим о них плохо -, — а вот сейчас, когда Добби запинается, самое интересное: — Хотя профессор Дамблдор сказал Добби, что он на этом не настаивает. — О, как замечательно. Когда сказал? — Профессор Дамблдор сказал, мы свободны называть его — он сказал, мы свободны называть его — глупым старым чудаком, если нам хочется, сэр!

Совсем замечательно. Деталь, при переводе ускользающая: домовики говорят с сильным акцентом и неправильно согласуют времена и члены предложений. Вероятно, во фразах Добби «we is free», «if we likes» и кроются ошибки вроде этой — Добби подразумевает себя. Однако всякий раз, когда Добби говорит единолично о себе, он использует конструкции типа: «Dobby is not wanting to», «he told Dobby».

Таким образом, я делаю следующий вывод: Дамблдор пришел навестить Добби и поговорить с Винки, однако Винки отказалась «говорить то, что думает» о своем хозяине — то есть вообще о нем говорить, ибо она хранит тайны Крауча и не пробалтывается даже о его отношениях с Бэгменом — упоминает только, что Людо «плохой волшебник» и Бартемиус его не любит, но не говорит, что такого Крауч рассказывал ей о Бэгмене. Разумеется, о том, что творилось с Барти на Чемпионате, она не скажет и подавно.

Попробовав подступить к Винки и так и этак, Дамблдор кончил тем, что выслушал краткую лекцию Добби о том, что эльфы хранят «честь семьи» и все такое и отшутился, обратившись к Добби, но говоря еще и для Винки: «Можете называть меня глупым старым чудаком, если захочется, я не против». И ушел.

То есть первая разведвылазка на фронт кухню не увенчалась для Директора успехом. Лишившаяся безусловной связи с Краучем Винки на данный момент новой безусловной связи с Хогвартсом и лично Дамблдором не приобрела (и говорит о Крауче, используя сплошь обороты типа «мой хозяин» — в то время как Добби о Малфоях рассказывает, пользуясь словосочетанием «старые хозяева»). Она не признает Директора своим новым хозяином, поэтому Дамблдор не может просто приказать ей открыть тайну Бартемиуса — да и, видимо, даже не пробует, пока не желая грубо давить.

Таким образом, единственное, что может для себя вынести Дамблдор из разговора с Винки на данном этапе (точнее, обращаясь к ней и слушая в ответ истерические рыдания) — ее тайны можно узнать лишь двумя путями: а) подождать, пока она привыкнет и добровольно согласится побеседовать; б) силой заставить ее говорить.

Поскольку у Дамблдора пока ничто нигде не горит, он решает остановиться на первом варианте. Когда мы с Гарри, Роном и Гермионой увидим Винки в следующий раз, ей будет гораздо хуже — и именно в этот момент станет наиболее интересно.

1 декабря Макгонагалл объявляет о традиционной части Турнира Трех Волшебников — Святочном бале. Сия волшебная новость вызывает такой ажиотаж, что вплоть до самого бала, кажется, никто ни о чем другом и не вспоминает. Уж Гарри точно. Дамблдор замедляет ход Игры, очевидно, давая возможность всем ее участникам отдохнуть и понаслаждаться жизнью.

Впрочем, некоторые аспекты Игры то и дело включаются в предпраздничную суматоху. Например, та же Макгонагалл заставляет всех работать до последней секунды на ее уроках и особенно напирает на межвидовую трансфигурацию и использование трансфигурирующих чар (как помним, чем-то в этом роде решает воспользоваться Крам во время своего выступления во втором туре).

Драко Малфой, окончательно отчаявшись, пытается вернуть любовь Гарри к нему посредством цитирования старой статьи Риты. На последнем уроке Хагрида в семестре Гарри с друзьями узнает, что Рита не выпустила интервью с ним, в ходе которого постоянно сворачивала на тему о Гарри — «хочет новый угол», как мудро комментирует Рон.

Между прочим, забавная деталь: Гарри в ответ на это ершисто замечает, что ей следовало бы в таком случае проинтервьюировать Снейпа, а я вот думаю — действительно, почему Скитер не брала интервью у него? Старый друг Люциуса, декан Драко, о котором ходят слухи, будто он ненавидит Гарри — золотая жила для «нового угла». Тем не менее, не появляется ни одного намека на то, что он давал интервью.

Попросту говоря, я подозреваю, что Рита, сунувшись к Снейпу, получила весьма конкретную инструкцию, куда ей со своим Пером следует отправиться, а посему приблизиться к профессору сэру Зельеварения больше не решалась. То, что в ее статьях не появилось никакой мсти в его адрес, объясняется, вероятно, влиянием Люциуса.

Любопытно, почему Снейп упустил великолепный шанс ужалить Гарри?

Ну, во-первых, я бы искренне хотела посмотреть на реакцию Дамблдора. Во-вторых, это же Снейп. Я имею ввиду, на него, дающего интервью, я бы хотела посмотреть не меньше, чем на реакцию Дамблдора. И, в-третьих, конечно, хотелось бы верить, что Снейп… ну, не захотел добивать Гарри поначалу, а затем, вероятно, передумал портить послевкусие от первого тура. Ну, мне бы хотелось так думать.

Впрочем, он отыгрывается за свою маленькую уступку на последнем уроке семестра, устроив проверочный тест по антидотам, который Гарри успешно и весьма ожидаемо проваливает. Спасибо, Снейп хотя бы предупреждает о тесте заранее — а то он чертовски любит устраивать тесты без предупреждения. Видимо, это у него такая форма подарка. Примерно как у Хагрида в подарок, помимо конфет, входит отсутствие прямого контакта с соплами на последнем уроке.

В целом же, до Рождества в Игре — как на Шипке. Спокойно. А потому мы смело можем на некоторое время вынырнуть из хитросплетений планов Директора и отважно прыгнуть в жернова человеческих отношений.

Пока Гарри борется с комплексами («Я не танцую!» — хорошо хоть у Макгонагалл хватило такта поговорить с мальчиком на эту тему наедине, а не при всем классе), робостью перед Чжоу и завистью к Седрику, в остальной части его команды разгораются нешуточные страсти и рождаются всякие угольники.

Так, 14 декабря Рон дает понять всем окружающим, что девушку будет выбирать исключительно по внешности. Нехилая такая оплеуха Гермионе, несколько лет ждавшей, когда же Рон повзрослеет и перестанет видеть в ней «своего парня».

Разозленная Гермиона убегает из гостиной в спальню, 15-го или 16-го декабря принимает приглашение Крама, с самого сентября караулившего ее в библиотеке и, видимо, серьезно влюбившегося в единственную девушку, которая не бегает за ним по причине его известности, а 17 декабря Рон замечает, что Гермиона — тоже девочка, приглашает ее пойти на бал с ним и Гарри (по-дружески — в то время как Гермионе эта «братская» дружба уже приносит мало удовлетворения) и узнает, что ее уже пригласили.

7 дней подряд парень мучается неизвестностью, а 24 декабря узнает, что кавалер Гермионы — Крам. Разумеется, реакция Рона — резкая вспышка ревности, плохо прикрытая малоубедительными аргументами против такого союза. Реакция Гермионы — злость и обида… В общем, красиво и честно в этой ситуации ведет себя только Крам, пошедший на бал, испытывая искреннюю симпатию к своей партнерше.

Вопрос бы задать типа «и все-таки — что ж это было?», ибо накануне Рождества все вдруг начинают помешиваться друг на друге, и градус температуры в замке непозволительно бурно растет: Крам ревнует Гермиону к Гарри и Рону; Рон ревнует Гермиону к Краму, от чего страдает его партнерша для бала Падма Патил; Гермиона ревнует Рона к его собственной тупости, от чего страдает Крам; Гарри ревнует Чжоу к Седрику, из-за чего страдает Парвати Патил (а еще Джинни и — традиционно — Драко, на которого Гарри по-прежнему не обращает внимания)… Хороший такой способ «подружиться школами» и вообще подружиться — этот ваш бал, я вам доложу…

А в центре тайфуна в окологаррином пространстве стоят именно Гермиона и Рон. Вот к ним и приглядимся с помощью до сих пор не найденного автора с «Астрономической башни».

При всей внешней отстраненности Рона по отношению к эмоциональной и чувственной сферам, в просторечии именуемым личной жизнью, он патологически в них нуждается. Он зависим от мнения матери, признает ее верховенство над собой и при всем своем недовольстве ею не склонен «рвать корни» — даже та малая, как ему кажется, часть ее внимания совершенно точно ему нужна, пусть он и не в состоянии ни удовлетвориться ею, ни потребовать больше.

Типичное его качество — страдать молча, вместо того, чтобы хотя бы поговорить. Рон заботится о Джинни, ревнует Гермиону и вообще способен на возвышенную эмоциональную привязанность — правда, не бытового, а, скорее, отстраненного плана.

Чувственность в мальчике присутствует, но она не просто сильна (иначе быть бы Рону романтичным и галантным кавалером, а мы имеем зажатое, нуждающееся в понимании и такте существо. В такте — потому что признавать собственные потребности Рон не больно стремится, а удовлетворять их в глубине души более чем желает) — она экзальтированна.

«Смотреть на вас мне столь мучительно, что лучше я совсем уйду», — такой подход к отношениям лучше всего описывает поведение Рона на балу, когда эта глубоко выстраданная истина вылезает на свет божий, дабы Рон мог искренне швырнуть ее в конце вечера в лицо обалдевшей Гермионе. Не нуждайся он в девушке, история с Крамом зацепила бы его не больше, чем Гарри. С другой стороны, не будь он Роном, чувства проявились бы раньше и куда как проще.

С Гермионой все одновременно и легче, и сложнее. Она решительна, у нее сильная воля, в ней есть стержень, не позволяющий терять себя даже рядом с таким мощным лидером, как Гарри. Но этот стержень ставит во главу угла именно ее убеждения и решения, а не законы внешнего мира.

Да, в ее принципах следовать правилам. Но, будем честными, уж больно легко она их каждый раз нарушает, пусть и за компанию с парнями, чтобы мы могли говорить о реально проработанном солдатском характере (вспомните Снейпа — тот скорее усыновит Гарри, чем нарушит правила. Единственный, для кого он делает исключения, скрипя всем, что скрипится — Дамблдор, но это вообще отдельный разговор).

К тому же, из Гермионы плохой воспитатель, а любой, кто нацелен на претворение в жизнь строгого следования законам внешнего мира и его убеждениям, скорее утопит своих подопечных в ледяной воде, чем даст им поблажку. Так ли уж Гермионе всю дорогу нужно, чтобы Гарри и Рон перестали быть разгильдяями — вопрос риторический.

А вот если предположить, что имеет девушка стержень, который ставит во главу угла именно ее личные убеждения и решения, все становится понятно — ей, как я уже отмечала, в первую очередь важен образ себя, проповедующей хорошее поведение, а уж во вторую — результат.

Артистические таланты в ней присутствуют, притом неплохие — это видно по тем редким моментам с самого первого курса, когда она вдохновенно врет (тролль, Амбридж). Но ее сложно назвать рисующейся, в ней нет склонности быть в центре внимания, она не тянется к свету рамп и равнодушна к массовому поклонению или порицанию. Ей важнее, чтобы в ней признавали недюжинный интеллект.

Отсюда и вьется ее личная жизнь, присутствующая вроде бы походя, но на самом деле — громко вопящая всеми своими неброскими штрихами.

Основных ситуаций к разбору в общем-то две — Локонс и Крам. В целом, вроде как, оба они между собой совершенно не связаны, если не принимать во внимание, что для Гермионы первейшим и неоспоримым авторитетом всегда является книга (почему она и познакомилась с Гарри) — а книг о себе Локонс понаписал немало. Сравним его образ в книгах с Крамом — и красная нить засияет так, что начнет лупить по глазам.

Гермиона, видя в книге информацию, противоречащую реальной жизни, испытывает примерно то же ощущение, что и математический модуль, когда его заставляют поделить что-нибудь на ноль.

Она зависает и впадает в ступор, ибо печатное слово для нее — свято. И девушка в силу юного возраста принимает для себя единственно верное решение — игнорировать не укладывающиеся в книгу факты и продолжать верить в то, что написано.

А написан человек яркий, сильный, смелый, не боящийся заглянуть смерти в лицо, а опасности — в затылок, с легкостью рискующий собой и не стыдящийся своей популярности. Три в одном — сила, твердокаменная, но не выпяченная воля и стоящая за ними слава — вот и весь секрет дороги в сердце Гермионы Грейнджер.

Крам, к слову, как спортсмен, занимающийся весьма опасным видом спорта, да еще и участник Турнира, силой явно не обижен, не назвать его волевой личностью сложно, да и со славой у него отношения сложились.

Гермиона, конечно, не девочка-фанатка — она лишь считает, что должна быть исключительно с равным. А равным, по ее мнению, может считаться только тот, кому, как и ей, чихать на славу с высокой горы.

Но интересно не это. Интересно то, какая именно часть Гермионы так тянется к грубой силе? Ведь у нее самой проявления этой грубой силы отсутствуют как класс — Гермиона не страдает ни зачудительными попытками бросаться в бой прежде, чем станет ясно, с кем воюем (просто ради того, чтобы броситься), ни трусостью и стремлением отсидеться в тылу, пока наши гибнут за правое дело. Агрессивно проявленной силы у нее вообще нет. Никакой (если мы говорим именно о силе, которую обычно стремятся проявлять, нарываясь на споры, соревнования или сражения на поле битвы). А немалая тяга к образу «мачо» есть. Как так и что делать?

Пытаться найти ответ на вопрос, какая именно часть Гермионы так тянется к грубой мужской силе. Подобное возможно лишь в одном случае — при совершенно кривобоком, но мощной негативном влиянии чувственности.

Гермиона аккуратна и одевается строго, по форме и без изысков, так что по ежедневным проявлениям ее чувственность выглядит вообще отсутствующей. Однако же ж — вот вам в лоб ее образ на балу! Этот образ совершенен, недаром даже вроде бы знающий ее вдоль и поперек Гарри с первой пары взглядов не признал свою лучшую подругу в неизвестной красавице. Так что вопрос об отсутствии чувственности снимается — даже если предположить, что ее одевал кто-то другой, то носила она этот наряд сама, из образа не выпадая вообще. Девочку, лишенную чувственности, можно обрядить хоть в королеву, и она все равно останется неуклюжей шваброй в плохо сидящем на ней красивом платье.

Всем своим повседневным поведением личную жизнь Гермиона вроде бы отрицает — она не красуется, не флиртует, не млеет (ну, только при Локонсе, но там вообще абзац). Чувственность есть, но ее как бы и нет, хотя перед нами подросток со всеми полагающимися возрасту характерными переживаниями. Следовательно — негативное (наоборотное) проявление чувственности. Следовательно, самая большая проблема у нашей девушки — социально одобренная необходимость адекватно реагировать на свои и чужие чувства и все, что с ними связано.

Вообще, чувства и Гермиона — штука, на слабонервных зрителей явно не рассчитанная. Нет, конечно, любой провал в своем падении извращается, как может, демонстрируя при этом просто бездну фантазии, но этот случай — один из самых горьких и печальных. Грустнее, наверное, только варианты, когда вся глубинная эмоциональная жизнь превращается обладателем в холодное оружие, и рубит оно непрерывно, то есть по чему попало. Вылечить нельзя, можно только рядом не стоять. Ну, если вы не мазохист, конечно.

Для начала, Гермиона периода 4 курса совершенно не смыслит в чувствах. Она проницательна и умна, пока речь не заходит о силовых раскладах (а на балу их сразу несколько — и все о ней) — в глубине души она спит и видит, что ее подавят, додавят, и выдавят-таки из нее настоящую любовь. Потому что сама она это сделать просто не в состоянии — ее ум зациклен на беспрерывном функционировании настолько, что постоянно препарирует и анализирует каждый нюанс собственных переживаний.

Во-вторых, она же во всем пытается быть совершенной. Ее выворачивает наизнанку при мысли, что есть простейшая сфера, в которой любой идиот способен добиваться успеха, а она хлопает глазами и в упор не понимает, что к чему и почему, комплексуя и размышляя: это она — душевный инвалид, или весь мир вокруг — дружно придуривается?

Влюбиться по уши и потерять рассудок Гермиона не способна. Точнее, если у нее все в порядке с головой — потому что иногда бывает, что она слетает с резьбы, и тогда лучше всем вокруг спасаться бегством. Обычно у девушек, подобных Гермионе, такое случается в весьма юном возрасте (у Гермионы вот случился Локонс), повзрослев, они подобного уже не допустят, они не романтики — в них вопят стремящиеся к совершенству педанты, требующие от них быть не хуже других.

И, однажды решившись, подобные девушки фактически сносят себе башню по самые кочевряжки самостоятельно, отключая мозг в попытках понять, что ж там такого интересного весь мир находит в этих чертовых романтических отношениях. Смотреть на это тошно и жутковато, радует одно — долго такое не длится. Организм рано или поздно берет свое даже у свихнувшейся, и одной попытки подобным персонажам хватает обычно на всю жизнь.

Пережив такой кризис, они, как правило, меняются навсегда — все еще в юном возрасте — и принимают свой собственный, доходящий временами до цинизма практицизм, переставая корчить из себя романтичных барышень. Наша Гермиона, таким образом, больше никогда не ввяжется в ненужные или неперспективные для нее отношения, а всепоглощающей чувственности будет просто не из чего в ней будиться.

Но при чем здесь Крам? Почему Гермиону неизбежно тянет к образу «мачо»? Жажда ощутить рядом сильное плечо проста и понятна, когда видишь подобное в романтичных и чувственных девочках — Гермиону же таковой нельзя назвать совсем, она холодна и расчетлива — при всей ее внешней доброте, которая на самом деле забота, которая на самом деле и есть та самая любовь, как ее понимает Гермиона.

Следовательно, тяга к грубой силе в ней тоже имеет не настоящие корни, а является следствием очередного переноса. Посмотрим.

Маглорожденная Гермиона изначально воспринимает магический мир как агрессивный, чужой и враждебный. Она готова к тому, что ее не примут, и пытается заранее дать себе фору, прочитав все, что читается, и вызубрив все, что зубрится. Знания и книги для нее — единственный доступный щит, и она прикрывается им со всех сторон.

Однако не зря на первом курсе Гарри и Рон застали ее плачущей в туалете (и на третьем курсе плачущей, и на четвертом, и на шестом) — будь Гермиона и впрямь самодостаточной зубрилкой, ей было бы плевать на чужие пожелания дружить или не дружить с ней. Но она горько рыдает — она так и знала, она старается быть лучшей, но волшебный мир все равно против, он не принимает ее, он ее отталкивает!

Гарри, пожалев девочку, буквально вытащил ее — не из пасти тролля, это мелочи все — из начинающегося припадка самобичевания (заодно получив массу пока еще непривычных переживаний на тему «Как Же Классно Я Всех Спасаю»). Впрочем, Гермиона впоследствии заплатила ему искренне и от души — работая мозгом там, где сам Гарри думать уже не в состоянии, и заодно получая вкусные ощущения на тему «Как Прекрасна Я, Воспитывающая Растяпу». Определенно, они друг друга стоят.

Таким образом, Гермиона всю дорогу боится, что ее будут травить и вилами изгонять из волшебного мира — естественно, ее тянет к грубой силе, всегда хочется иметь рядом защитника.

Проблема только в том, что сильный, грубый, немногословный тип, который вдобавок и хорошо могуч, вонюч и волосат, Гермионе совершенно не нужен. Он нужен ее страху и боязни не реализоваться.

Гермиона социально реализуется, интеллектуально превосходя все свое поколение, вместе взятое, агрессивно самовосполняется, проявляя себя еще и в общественном плане (борьба за права домовиков), и полагает, что это вот все и есть она. Только проблема в том, что это — не она, а ее комплексы.

Разумеется, если бы все это была она, образ «идеального самца» Крама очень хорошо бы вписался в ее жизнь — так нет же, вместо романтичной темы все время прет в чем-то покровительственная, в чем-то карательная. Какой уж тут Крам! До тех пор, пока Гермиона не поймет себя, ее все время будет стягивать на пассивно-позитивную тропинку с инфантильным, подверженным комплексу Пилада Роном — в то время как ей, ей самой, глубоко зарытой в недрах страха и комплексов, нужен кто-то, кто мягко бы повел ее за собой. Нечто среднее между Крамом и Роном. Вот такая вот грустная патетика — наша Гермиона, кажется, сама не поняла, что, зачем и как натворила.

Крам, раз уж на то пошло, вообще здесь лицо крайне пострадавшее. Мальчишка, жутко комплексующий по поводу своей внешности и славы, одиночка (раз все время сидел в библиотеке, а не гулял по лужайкам с друзьями), насмотревшийся многого (а раздевалка мужской сборной страны, между прочим, не самое благопристойное место), мнительный и недоверчивый, кажется, впервые на балу раскрывает рот и буквально расцветает, не переставая говорить, радоваться, уже совсем не стесняясь своей внешности, акцента и прочего, строит планы на будущее — в общем, влюбляется по уши.

Можно с уверенностью утверждать, что Крам впервые испытывает подобные чувства к девушке, и это, несомненно, весьма значительное событие в его жизни. Но, будем откровенны, Гермиона-то, вообще-то, его использует. Пусть очень мягко, пусть они так и не прекращают общаться после расставания, пусть он остается ей интересен, как человек — но она его использует.

Далее, кто там у нас? Ах да, Гарри…

Едва Гарри дотаскивается до ухаживаний (пусть мысленных) за Чжоу, в его жизни появляются, во-первых, Седрик, который Чжоу уводит, во-вторых, наша любимая Рита Скитер, развивающая в нем комплекс унижения пополам с наслаждением от публичного внимания. Это второй серьезный после комплекса боязни сильных девушек. И Гарри из подростковой, активной стадии полового созревания отлетает обратно в пассивную.

Это плюс еще к тому, что наш герой вообще не терпит, когда принадлежащая ему штуковина вдруг проявляет желание быть с кем-то другим. Любая штуковина. Пусть даже фактически ему не принадлежащая — он ведь ее рядом с собой уже нарисовал, то есть высочайше разрешил подходить ближе и становиться рядом. Не удивительно, что оскорбленное эго Гарри во время бала больше не думает ни о чем ином — куда там прорваться внутрь его сознания какой-то там Парвати Патил, самой красивой девушке курса.

В связи с Гарри любопытна, однако, вовсе не Гарри, а совсем даже Джинни.

За прошлый год с девочкой произошли разительные перемены, спровоцированные Реддлом — в этом году она еще пока в сосредоточенном одиночестве холодно пытается понять, что именно поменялось и как ей теперь с этим уживаться (жить или не жить — вопрос решенный, Джинни просто пытается понять, как лучше жить с новой собой). Однако уже сейчас можно отмечать: Джинни добра, внимательна — и успешна.

Самое главное с ней, полагаю, происходит именно накануне бала — когда, несмотря на совершенно щенячьи глаза перепуганных Гарри и Рона, Джинни находит в себе силы отказаться пойти с Гарри на бал и бросить Невилла на произвол судьбы. Это — при условии, что априори известно, что ее интерес к Гарри никуда не исчез — выглядит, как поступок девушки мудрой и дальновидной, более свойственный взрослой женщине, чем подростку. Дождаться внимания к себе, а не быть для любимого средством избегания сиюминутных трудностей, всего лишь всячески выразив ему молчаливую поддержку, поскольку в такой ситуации — это максимум, что можно сделать разумного… В общем, покажите мне то болото, в котором водятся столь мудрые юные леди…

Домашние задания на каникулы оказываются чрезвычайно тяжкими (я же говорю: Дамблдор не удовлетворен познаниями Гарри в теории), однако первую неделю ребята решают не напрягаться. За это время многие гриффиндорцы, между прочим, превращаются в Грюма, с опасением относясь к любой предложенной сокурсниками еде — Фред и Джордж разводят свою бурную розыгрышную деятельность вовсю.

22 декабря приходит письмо от Мародеров. В этот раз для разнообразия ответ шел аж 28 дней (в предыдущий — около двух недель). Что-то расстояние до убежища Сириуса оказывается каким-то… блуждающим.

Обратимся к письму (сей эпистолярный шедевр, между прочим, около получаса пропрыгал с Сычиком по мраморной лестнице холла — это я к вопросу о конспирации).

«Дорогой Гарри, поздравляю с тем, как ты справился с хвосторогой, кто бы ни положил твое имя в Кубок, сейчас он не очень-то рад! Я собирался предложить заклинание Конъюнктивитус, потому что самое слабое место дракона — глаза, но ты придумал лучше, я впечатлен. Тем не менее, не успокаивайся, Гарри. Ты только справился с одним заданием; кто бы ни предложил твое имя к участию в Турнире, у него есть еще возможности, если он пытается тебе навредить. Гляди в оба — особенно, когда рядом тот, кого мы обсуждали — и сконцентрируйся на том, чтобы не попасть в беду. Будь на связи, я все еще хочу слышать обо всем необычном. Сириус».

Мда, похоже, Сириус пришел в такой восторг от истории Гарри о хвостороге, что членораздельно писать сам уже не мог — Люпину просто пришлось выводить буквы его рукой, пока Сириус горланил все известные ему гимны.

Реакция Гарри на полученный ответ выражается одной фразой: «Он говорит в точности, как Грюм. Постоянная бдительность!» — мальчика уже начинает подташнивать от постоянных призывов к осторожности, тем более, что он все еще пребывает в эйфории после первого тура да и в теории идею о заговоре усвоил неплохо, только пока не видит, как она подтверждается практикой. К счастью для Дамблдора, дальше этого сравнения Сириуса с Грюмом у Гарри не идет.

А вообще, если весь прошлый год на комическом фронте солировал Снейп, то сейчас знамя это плотно прибирает к рукам Сириус. Звезда, напоминающая об осторожности и рассудительности… право слово…

В суть текста, впрочем, неплохо врубается Гермиона: надо приступать к разгадке воплей золотого яйца. Это намек, безусловно, Дамблдора, который прекрасно осведомлен, что Гарри уже месяц наслаждается жизнью и ни о чем таком не думает.

Тем временем за дело берется Барти и дает Гарри еще две подсказки относительно второго тура — в чем суть задания и как с ним справиться. Ответ на последний вопрос еще в начале сентября появляется в спальне Гарри, а Барти пока решает воспользоваться последствиями поступка мальчика, который вызвал его негодование, чтобы помочь ему с первым вопросом — Седрик явно чувствует себя в долгу перед Гарри.

Таким образом, незадолго до бала Барти помогает Седрику раскрыть тайну яйца. Я думаю так, поскольку иначе — зачем было Седрику ждать окончания бала, чтобы помочь Гарри? Следовательно, он сам недавно все узнал — Барти попытался правильно выбрать момент, воспользовавшись, к примеру, огорчением Седрика, когда тот не смог догадаться сам (ибо, да простит меня Дамблдор, но кто бы, черт побери, вообще смог справиться с яйцом сам? какому идиоту придет в голову пихать его под воду?!).

При том, что лезть с подсказками слишком рано Барти тоже не может — вдруг Седрик откажется так же, как Гарри оказался от помощи Людо?

В общем, Барти, великий знаток людской психологии («Благородными людьми легко манипулировать»), дает Гарри уже третью подсказку, всякий раз изобретая новый способ их донесения. И снова попадается, между прочим.

Рождественским утром наступает минутка подарков. Добби приносит Гарри собственноручно связанные носки, взамен получая «подарки» от парней (Гарри жертвует самые старые и уродливые носки дяди Вернона, Рон — только что полученный от матери свитер). Этот поступок Добби не только переводит их с Гарри отношения в область действительно дружеских, но и оказывает влияние на Игру — постоянно наблюдающий за Гарри Барти во время бала замечает странные носки и узнает о Добби.

Из интересных подарков еще: нож от Сириуса, способный открывать любые двери и распутывать (ахтунг!) любые узлы — запомним, это нам пригодится. Дурсли присылают Гарри носовой платок — и я бы на месте Гарри не язвила на эту тему, ибо родственники (читай — Петунья) все-таки про него не забывают. Кстати, всегда было интересно, как это Дурсли вообще решаются подойти к сове, дабы послать подарок? И откуда вообще у них сова??

Чую, инициатива исходит — нет, даже не от одной лишь Петуньи — а лично от Дамблдора, который посредством посылания совы в дом на Тисовую, так сказать, мягко намекает. И Петунье сей намек игнорировать сложно — он ухает и может больно клеваться…

После ланча Гарри, Рон и близнецы с Джинни играют в снежки, не залепив никому снежками в затылок (он же — чей-то нос) на сей раз, затем возвращаются в замок переодеться, и в восемь часов вечера начинается бал, на котором последовательно случается несколько интересных моментов (часть — сугубо личных, часть — связанных с Игрой).

Вместо Крауча-старшего на балу присутствует Перси (и Барти-младший, танцующий после ужина с профессором Синистрой, не выказывает по поводу отсутствия отца ни малейшего волнения — следовательно, ему сообщили о причинах), и Перси помпезно рассказывает Гарри о последних новостях.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в продвижении по службе Перси удружила его бывшая ручная крыса — Питер знает своих двоих хозяев (Перси и Рона) как облупленных и прекрасно понимает, как легко манипулировать честолюбцем Перси. Новая дорогая мантия, вздетый нос, горделивые беседы со всеми подряд, даже с Людо, которого Перси вроде как не переносит… А меньше чем через полгода Перси предаст семью… 19 лет — примерно во столько же совершили свои ошибки Снейп и сам Питер. Вот и Перси невольно становится пособником лично Реддла.

Впрочем, появление Перси на балу вместо Крауча — лишь очередной сигнал для Дамблдора, который очень давно знает Бартемиуса и тоже знает Перси как облупленного — мелковат помощничек для Крауча, который лично в Комнате Чемпионов, сколь помнится, говорил: «Вместо меня остается молодой Уэзерби… большой энтузиаст… по правде говоря, слишком большой…».

Крауч начинает справляться с Империусом и исчезает с поля между 24 ноября (еще присутствовал на первом туре) и 25 декабря — и мог ли Дамблдор за этот месяц не увидеть ничего странного, не понять, что что-то не так, сидя с Краучем за трибуной для судей? Мог ли не прислушаться к тому, что говорит Гарри Перси на балу: «Мистер Крауч не чувствовал себя хорошо с самого Чемпионата мира»? Как интересно. Перси, разумеется, объясняет это переутомлением — но Директор ведь прекрасно помнит и времена первой войны, с которых, между прочим, прошло всего-то 14 лет — как бы Крауч ни уставал, он всегда трудился…

«Доверенное лицо Департамента» сообщает и еще один интересный факт — Али Башира поймали на ввозе в страну ковров-самолетов. При этом, видимо, Доверенное Лицо даже не соображает, что здесь прямо замешан его отец — следовательно, дома в Норе информация уже тщательно фильтруется.

В общем, записав факт отсутствия Бартемиуса в блокнотик со странностями, Директор, видимо, решает использовать сие привходящее обстоятельство в Игре. Учитывая особенности второго тура, Дамблдор, создается впечатление, окончательно берет управление Турниром в свои руки («А не послать ли все авторитеты куда подальше?»), не считаясь более ни с Фаджем, ни с другими директорами, ни с легко пасующим перед ним Людо.

Так что Дамблдор на балу, простите, не только заигрывает со всеми подряд и танцует с дамами, а еще и выбирает жертв на второй тур. Вот, к примеру, с Гарри и Седриком все понятно. Роджер Дэвис для капризной Флер — явно пустое место, следовательно, надо пойти потанцевать с мадам Максим и узнать, а что вообще нравится ее студентке? Кстати, студентку сию надо бы остудить — Дамблдору, конечно, очень приятно слушать ее громогласное «это ничто» по поводу рождественского убранства замка (еще приятнее — подтверждение ее слов Роджером, собственным студентом).

Впрочем, мадам Максим за отсутствие контроля своей студентки пока тоже судить строго не следует — она поглощена тем, что машет Хагриду в ответ на его приветствие.

С Крамом, в принципе, все тоже уже ясно. Между прочим, не одному Дамблдору — как ни странно это прозвучит, а Рон и Каркаров в какой-то момент полностью совпадают в своих чувствах по отношению к союзу Крама и Гермионы.

В силу своей истеричности, Каркаров думает, что Гермиона использует Крама, чтобы помочь Гарри победить в Турнире (Рон предлагает всем думать, что это Крам использует Гермиону):

— Ну-ну, Виктор, — смех Каркарова не добирается до его холодных глаз. — Не выдавай и все остальные [наши секреты], или твоя очаровательная подружка будет точно знать, где нас найти!

Дамблдор улыбается, и его глаза блестят. Если Директору настолько смешно, можно быть уверенными, сейчас кто-то получит хорошую оплеуху и Рождественскую шляпу в придачу (у Директора уже традиция — дарить шляпы):

— Игорь, вся эта секретность… кто-то может почти подумать, что ты не любишь гостей.

Ну, конечно, учитывая прошлое Каркарова, он прямо жаждет видеть у себя гостей; более того, к нему сами гости в очереди выстраиваются, и он лично каждое утро идет их радостно встречать.

Однако Дамблдор не просто так вклинивается в беседу Крама и Гермионы вслед за Каркаровым. То, что делает Игорь — верх бестактности. Так он еще и не придумывает ничего лучше, чем прямым текстом, при девушке, заявлять о своих интересах и упрекать Крама в болтливости, которой парень, вообще-то, никогда и не отличался.

Да, в самом деле, какое Каркарову дело, что Виктор наконец нашел себе девушку. Его уже трясти начинает — вдруг эта девушка бросится пешком за Крамом до самого Дурмстранга и, делая вид, что осматривает достопримечательности, утащит то, что Каркаров так усиленно оберегает?

Более того, своей фразой Каркаров делает и недвусмысленный намек в адрес Гермионы, павшей, мол, так низко, что она готова лечь под Крама, лишь бы выведать тайны Дурмстранга, которые ж ей прямо больше всех нужны! И вообще, Дамблдор, кого вы тут воспитываете?..

В общем, не удивительно, что Директор, как джентльмен, вступается за Гермиону.

— Ну, Дамблдор, — Каркаров выпячивает свои желтые зубы, очевидно, стараясь прикрыть свое г какашки бумажкой, — мы все печемся о своих личных владениях, разве нет? И не храним ли мы ревностно очаги знаний, которые были вверены нам? Разве нет у нас права гордиться, что только мы знаем секреты наших школ, и разве нет у нас права защищать их?

Ах, какая патетичная высокопарная речь… мы, директора… Полагаю, Дамблдору как-то не слишком хочется входить в сей круг «мы» «дорогого товарища». Да и, сколь помнится, некоторые секреты Дурмстранга известны ему гораздо больше, чем Игорю, который — да — всего лишь бывший ученик Директора. Всего лишь Игорь, троечник с последней парты мальчишка из (кажется) Слизерина.

— О, я никогда не смел и мечтать о том, чтобы утверждать, будто знаю все секреты Хогвартса, Игорь, — Дамблдор, дружелюбно улыбаясь, принимается нахлобучивать шляпу на голову Игоря: «Я преподаю в этой школе почти век и до сих пор не знаю всех ее секретов, Игорь. Но, раз вы утверждаете, что достигли полноты знаний в секретах Дурмстранга, очевидно, это так и есть».

Каркаров внимательно вслушивается в речь Дамблдора, видимо, надеясь компенсироваться хотя бы выведанным хогвартским секретом — а Дамблдор, подтверждая свою позицию не скрывать, а рассказывать своим студентам и вообще людям то, что им может пригодиться, радует окружающих и взрывает мозг Игорю историей о замечательной Комнате с коллекцией ночных горшков, которая, вероятно, может быть доступна исключительно в 5:30 утра, «или когда фаза Луны в одну четверть, или когда у входящего в нее невероятно полный мочевой пузырь» («…который я сейчас радостно опорожнил на вас, Игорь. Главное в нашей жизни — все делать с радостью»). Директор весело подмигивает Гарри.

О, если бы Каркаров когда-нибудь узнал, что Дамблдор раскрыл ему весьма значительный секрет Хогвартса, а Игорь это проворонил, он бы повыдирал всю свою козлиную бородку от ярости. Ведь в этот момент Дамблдор не просто показывает, что ему важны не секреты, а воспитанники — он посвящает Гарри в тайну Выручай-Комнаты.

Более того, Директор подсказывает и основное: желание. Любое желание. Все, что хочешь найти, можно найти в ней.

Однако Гарри таких тонких намеков не понимает. Хотя задел на будущее есть. Когда Комната действительно пригодится, можно будет намекнуть и посильнее. В лоб.

Возможно, примерно в это же время о Комнате узнает Добби — чтобы через него Директор когда-нибудь мог открыть доступ в Комнату и Гарри. «В Хогвартсе тот, кто просит помощи, всегда ее получает».

Дамблдор ведь не просто свернул не туда — он целенаправленно в 5:30 утра по какой-то причине трижды прошел мимо голой стены, чтобы попасть в Комнату. Зачем? И зачем Гарри это знать? Первый вопрос отложим пока в долгий ящик. Может, Директор за горячим шоколадом топал, кто ж его знает. Или — после принятия данного напитка. Может, вообще не с той стороны в Комнату топал — сколь помнится, попасть внутрь можно по меньшей мере двумя способами.

Ответ на второй вопрос: вероятно, предполагалось, что Гарри намекнут на Комнату в случае, если ситуация перед вторым туром станет совсем уж угрожающей. Ведь в Комнате действительно можно найти все — и нужные книги, и жабросли, и акваланги…

Тем временем, от души поиздевавшись над Каркаровым и понаслаждавшись тем, что, кроме него, его шутку никто не понял, Дамблдор приглашает всех танцевать.

Рон и Гермиона ссорятся. Фред и Джордж пытаются поговорить с Людо, который стремится поговорить с Гарри по поводу второго тура, однако с мальчиком заговаривает Перси, и Гарри с Роном, пользуясь моментом, уходят от обоих подальше во двор замка, где натыкаются на Снейпа и Каркарова.

Видимо, под шумок танцев Каркаров, счастливый обладатель Директорской шляпы, сбежал от человека, мозг выносящего, наконец-то любить человека, мозг страждущего, и теперь мучает его уже некоторое время — Снейп, судя по всему, очень, очень зол и, руководствуясь принципом «Есть Два Типа Поведения — Мое И Аморальное», занимается тем, что выдергивает из кустов целующиеся парочки — явно скрывая раздражение, которое у нормальных людей именуется волнением.

— … не вижу, к чему здесь волноваться, Игорь.

— Северус, ты не можешь притворяться, что это не происходит! Она становилась четче и четче месяцами, я начинаю серьезно беспокоиться, не буду отрицать -

Итак, Игорь нервничает из-за Метки и, до смерти перепуганный, бежит к «Северусу», которого когда-то на заседании Визенгамота хотел сдать с потрохами, лишь бы спасти свою шкуру, и предлагает податься в бега вместе. Судя по всему, это редкая или вообще первая встреча Каркарова наедине со Снейпом и первое объяснение между ними, которое просто не может Снейпа не злить.

— Тогда беги, — коротко бросает Снейп. — Беги, я придумаю для тебя оправдание. Я, однако, остаюсь в Хогвартсе.

Снейп замечает Гарри и Рона и, прорычав: «Идите дальше, в таком случае!» — проносится мимо них с трусящим следом за ним Каркаровым.

Вечер Снейпа уносится от томности все дальше в бесконечность — это ж надо так подставиться и наткнуться на этого вездесущего Поттера именно в тот момент, когда его, Снейпа, наконец зажал в угол Каркаров!

Снейп как никто знает, как опасна бывает зажавшая его в угол крыса, когда корабль начинает тонуть — и заложит его, Снейпа, и еще мальчишке шею свернет — чисто в качестве откупа. А уж какая у Гарри богатая фантазия персонально в отношении Снейпа… Гарри даже повод не нужно давать, чтобы он мог мгновенно дофантазировать, почему и как именно Снейп плохой, а тут… как много услышал Поттер?

Но браво все-таки немного повзрослевшему профессору сэру Зельеварения — в довольно короткие сроки он успокаивает разбушевавшуюся насчет Гарри мнительность, сбрасывает с себя Игоря и умело управляется с последствиями ситуации в свою пользу — ищет Дамблдора, к которому, наконец, можно подступиться, не уронив при этом собственное достоинство. По делу то есть.

Пока Снейп сбрасывает с себя Игоря и ищет Дамблдора (а Дамблдор, я уверена, некоторое время, заметив, что Снейп его ищет, кокетливо не находится, продолжая щекотать всем вокруг нервы отдыхать по полной), Гарри, Рон и жук-Рита подслушивают другой откровенный разговор — Хагрида и мадам Максим, из которого становится понятно, что мать Хагрида была великаншей, его отец умер, когда Хагриду было 12, и мальчику очень помог Дамблдор.

Мадам Максим отказывается признаться даже Хагриду, что она тоже полувеликанша: «Я просто — широка в кости!» Ну да… так широка, что повернется к солнцу задом — солнца не видать…

Она уходит в Большой Зал, где сидит остаток вечера в состоянии крайне грустном, но публичном, а Хагрид, душа прямая и незамысловатая, понурив голову, плетется к себе в хижину и даже не думает досаждать мадам впредь. А ведь мадам ждет. И вовсе не своих студентов. И грустнеет еще больше.

В общем, как показывает практика, когда дело доходит до эмоциональной сферы, не только подростки Гарри, Рон и Гермиона ведут себя, как полные придурки.

До окончания бала Гарри и Рон обсуждают мадам Максим, Хагрида и великанов, Гермиона, Крам и Дамблдор танцуют, Снейп убегает и ищет… в общем, идиллия.

В самом конце вечера Седрик задерживает Гарри и дает ему подсказку о золотом яйце — и ни Седрик, ни Барти не учитывают характер Гарри. Возревновав Чжоу, Гарри позволяет собственной мнительности расцвести пышным букетом. «Поверь мне», — говорит Седрик, не понимая, что так просто Гарри людям, знакомство с которыми и началось плохо (победа в матче по квиддичу в прошлом году), и продолжается плохо (Чжоу), верить не будет до тех пор, пока его кто-нибудь куда-нибудь не клюнет.

Растолкав Полную Даму и Виолетту (а в прошлом году, помнится, Рождество с Полной Дамой праздновали монахи и сэр Кэдоган — то ли Полная Дама столь общительна, то ли Директор очень разнообразен), Гарри попадает в гостиную под самый занавес громкого скандала Рона и Гермионы. Девушка уносится прочь, рыдая, а Рон поворачивается к другу: «Совсем ничего не поняла».

Ну, кто тут чего не понял, так это не будем анализировать громким шепотом, все хороши хотя Гермиона поняла гораздо больше Рона. В команде Гарри очередной раскол — и как же хорошо, что расколовшиеся благородны и все-таки решают зарыть топор войны ради друга, которому вообще-то смертельная опасность угрожает, а не увеличивать его в размерах.

Примерно в то же время, в которое ссорится одна парочка, внизу в холле мирится вторая — Снейп наконец находит Дамблдора и просит его о разговоре.

Дамблдор, понимая, что людям всегда нужно давать второй шанс (но не третий), да и в целом уже давно всячески ища повода его наконец-то дать, то ли прощается с кем-то, то ли просто предлагает Снейпу немного отойти в сторону, чтобы не пересечься с последними гостями бала, спешащими по кроваткам, после чего тихо произносит:

— Ну?

Ситуация складывается такая, что Снейп оказывается в очень неопределенном положении. Очевидно, что Реддл становится сильнее, и сколько бы Снейп ни пытался убедить Каркарова в том, что не понимает, чего тот от него хочет, Снейп прекрасно понимает все.

Сколько продлится молчание Дамблдора — неизвестно, да и закончится ли оно вообще? В этой связи Снейпа не могут не терзать вопросы: знает ли Дамблдор о происходящем с Реддлом, и что ему, Снейпу, нынче делать? Нужен ли он вообще Дамблдору? Если нужен, то что от него сейчас требуется — и почему, если Дамблдор знает о Реддле, он молчит? Если не знает, то можно смело заказывать отпевание. Если знает, но больше не нуждается в помощи Снейпа и предоставляет ему самому сделать выбор, уйти из Хогвартса или остаться («Никого не держу, если хочешь — иди»), то нужно ли Снейпу уходить? И куда?

В кабинете Дамблдора несколькими месяцами позже Гарри увидит в Омуте Памяти лицо Снейпа, которой произнесет: «Она возвращается… у Каркарова тоже… сильнее и четче, чем обычно…». Дамблдор вздохнет: «Связь, которую я мог бы восстановить и без помощи, но ничего».

Я полагаю, что фраза: «Она возвращается…» — была произнесена Снейпом гораздо раньше Святочного бала — осенью или даже летом. Вероятно, Снейп уже использовал возвращение Метки, как предлог для разговора. Тем не менее, Дамблдора эта информация не впечатлила, и состоявшийся тогда разговор не принес ожидаемого Снейпом результата. Снейп не мог не задаться вопросом: раз Дамблдор молчит, значит ли это, что ему многое и так известно?

Выпив несколько пузырьков валерианы, Снейп уверил себя в том, что Дамблдору и так все известно в самом деле — в конце концов, он, Снейп, не единственный источник Директора. И если Директор не впечатлился полученной информацией, значит, ситуация не столь серьезна, как может показаться. В конечном счете (видимо, валериана подействовала), Снейп мог прийти даже к тому, что, если Дамблдор хочет выиграть войну, Снейп нужен ему не меньше, чем сам Дамблдор — Снейпу.

Оба понимают, что, случись что действительно серьезное, один из них переступит через свою гордость ради общего блага — следовательно, ничего серьезного пока не произошло. Черная Метка на руке — лишь подтверждение гипотезы Дамблдора, что рано или поздно Реддл вернется, о чем и Дамблдор, и Снейп знали с самого начала. И со своими задачами определились давным-давно: подойти к этому готовыми и подготовить Гарри.

Поэтому Снейпу нужно лишь продолжать свою работу и ждать сигнала от Дамблдора. Единственное, что могло вызывать его беспокойство, с которым он был не в силах справиться — запуск Черной Метки на Чемпионате, однако вряд ли это дело рук Реддла — он слаб, это ясно по Метке на руке.

Ну и, наконец, самый главный вывод Снейпа: он никогда не вернется к своей бывшей Пожирательской деятельности и к Реддлу. Если это не будет прямым указанием Директора, разумеется. Добровольно Снейп лучше сдохнет в адских муках, чем предаст Дамблдора. Не надо менять апельсин на клизму, сколь бы горькими ни оказались некоторые апельсиновые дольки.

Сей самый главный вывод Снейп, как это у него водится, озвучивает Каркарову одной убийственно емкой фразой: «Я, однако, остаюсь в Хогвартсе». Всё. Он свой выбор сделал — притом уже давно — и ему действительно не за чем обсуждать всю эту тему с трусом и предателем Каркаровым, и здесь (конкретно в этом пункте) действительно нет причин для беспокойства, и Снейпу действительно (конкретно в этом пункте) нечего бояться — в отличие от Каркарова.

Однако, повторюсь, разговор с Каркаровым можно использовать как Повод, что Снейп и делает.

— Ну? — тихо спрашивает Дамблдор («Не забывайте, Северус, я все еще на вас крайне обижен. Но, коль уж вы настаиваете, что это важно для дела…»).

— Метка Каркарова тоже темнеет.

«Тоже» — следовательно, Дамблдору должно быть известно, что темнеет и Метка Снейпа. А еще это «тоже» — отличный сигнал о том, что Снейп прикрывается Каркаровым, дабы рассказать о себе — это он в панике, потому что не знает, чего от него хочет Дамблдор — и хочет ли он вообще что-нибудь.

— Он в панике, опасается возмездия; вы знаете, как сильно он помог Министерству после падения Темного Лорда, — Снейп косится на профиль Дамблдора — стена между ними, безусловно, есть, ибо Дамблдор даже не удостаивает Снейпа взглядом, однако они убирают ее именно сейчас.

Снейп пытается определить реакцию Дамблдора, чтобы понять, как воспринята его новость и стоит ли ему продолжать.

— Каркаров намерен бежать, если почувствует жжение Метки.

Однако Дамблдору важна не крыса. Ему интереснее человек.

— Вот как? — мягко отвечает он, пока Флер и Роджер, хихикая, проходят мимо с лужайки. — А вы испытываете соблазн присоединиться к нему? — («Я просто уточню, потому что мы же с вами так давно не беседовали, я не знаю, может, в вашей преданности трещина пошла? Никакой иронии в голосе, слышите, Северус? Меня действительно интересует ответ».)

Однако Снейп, по счастью, уже принял решение — самостоятельно. Он готов самостоятельно за него отвечать, примет ли это его решение Дамблдор или нет — это не имеет значения. Это — самый правильный и трогательный шаг Снейпа, который и начал разбивать стену между ними. На долю Дамблдора выпал очень редкий шанс педагога услышать признание своего ученика, который, как настоящий мужчина, прямо никогда не скажет — тем символичнее, что это происходит в Рождественскую ночь.

— Нет, — Снейп смотрит в спины Флер и Роджера. Он знает, о чем говорит. Он принял решение. — Я не такой трус.

Несколько по-детски, разумеется, но как еще ведут себя люди в присутствии человека, которого любят? Будь Снейп готов к такому вопросу, он бы дал ответ серьезней. Однако именно детскость его ответа играет Снейпу на руку — Дамблдор чувствует, что Снейп не врет, и глубина его проработки вопроса действительно заслуживает уважения. В переводе на человеческий, Снейп только что сообщил Дамблдору: «Я знаю, что будет трудно. Я знаю, что есть причины паниковать и бояться возмездия, ибо моя вина перед Лордом больше, чем вина Каркарова. Я знаю — но, как бы там ни было, я остаюсь с вами. Я трудностей — ради вас — не боюсь».

Дамблдор, между прочим, мог бы изначально связать Снейпа Непреложным обетом, но он не сделал этого. Черт, он так сильно его любит, так сильно ему верит, что доверяет ему сделать выбор самостоятельно — и Снейп его не подводит.

Подарил ли Дамблдор подарок Снейпу на Рождество? В ответ на только что преподнесенный подарок ему, Дамблдору, от Снейпа — да, подарил:

— Нет, — соглашается Директор. — Вы, безусловно, храбрее Игоря Каркарова. Знаете, иногда я думаю, что мы проводим Распределение слишком рано…

Стороннему наблюдателю может быть не совсем понятно — это Дамблдор сейчас похвалил или унизил. Однако эти двое друг друга поняли. Дамблдор благодарит Снейпа за его готовность остаться с ним до конца. Он признает, что выбор Снейпа входит в число настоящих Поступков — и является Поступком несравненно более храбрым, чем тот, который выбирает Каркаров.

Дамблдор также отмечает, что Снейпу было не место рядом с такими, как Каркаров, на одном факультете, в одной орбите — к трусам и сумасшедшим нельзя было приближать такого человека, как Снейп, способного любить чистой любовью, и признает в этом свою вину и ошибку. Порода у слизеринцев одна — но разница между ними огромна. Над силами и способностями человеческими следует задумываться гораздо серьезнее — 11-летние мальчики, какими бы они ни были в день Распределения, еще могут нам подкинуть много увлекательных сюрпризов в этой области…

Снейп, судьба которого, казалось, была определена в момент Распределения, благодаря одной лишь своей воле сумел все изменить. Несомненно, он очень храбр. Вероятно, один из самых храбрых людей, которых знал Дамблдор — и Директор это признает.

Дамблдор уходит (ну, в самом деле, не хватало только обняться и в дружеском хороводе пронестись по лугам), оставляя Снейпа напряженно смотреть ему вслед.

Начиная этот разговор, Снейп и сам не подозревал, что всего через пять (если брать их общее количество) реплик сумеет убедить Дамблдора простить его — и Дамблдор простит. Они сломали стену. Кажется, это Рождество самое лучшее — для них обоих.

Как это говорится?.. Ах, да. Слова, по моему отнюдь не скромному мнению, наш самый неиссякаемый источник магии, способный одновременно причинить боль — и вылечить ее.

26 декабря отмечено послебальной ленью. Рон и Гермиона держатся учтиво-вежливо, и понемногу все страсти стихают — тем более, насколько можем судить, Гермиона редко видится с Крамом после бала (держу пари, Каркаров тоже устроил ему сцену).

Гарри и Рон рассказывают Гермионе о подслушанном ими разговоре Хагрида и мадам Максим. Надо сказать, подробности разговора узнает не одна Гермиона — на коленях у девушки лежит Живоглот, так что уже 26 декабря Дамблдору становится известно о том, что Хагрид себя выдал, а также о том, что его подслушали Гарри, Рон и жук, на которого Гарри уставился.

Может ли Дамблдора смутить факт наличия жука в непосредственной близости от признающегося в своем происхождении Хагрида? Пока нет, не думаю. Однако, когда выйдет статья мадам Скитер, Директор прямо-таки вынужден будет задуматься над тем, как Рите удается пробираться в замок.

Тем временем Гарри вновь начинает волноваться насчет Турнира — но не хочет воспользоваться подсказкой Седрика в первую очередь потому (ну, у ревнующего Гарри это — во вторую), что Седрик говорит загадками: «Прими душ и — эм — возьми это яйцо с собой и — эм — просто обдумай все в горячей воде. Она поможет подумать…» Это что вообще такое? Почему Седрик не мог сказать прямо, как сказал ему Гарри про драконов? Гарри же не подкатил к Седрику с репликой: «Посмотри на Хагрида, и — эм — это поможет тебе… Просто — эм — покушай его бетонного печенья — эм — бетонное печенье помогает думать…»

В принципе, конечно, подсказка неплохая — раз яйцо было вытащено буквально из-под огня, вероятно, его следует опустить в воду. Только Седрик не учитывает, что предубежденный Гарри тонкие намеки понимать отказывается. Не думаю, что это Барти надоумил его быть столь тонким. Вероятно, сам Барти подал подсказку Седрику именно в таком стиле, и Седрик просто повторил его слова для Гарри. «Все-таки мы — соперники, — решил Седрик перед тем, как очистить свою совесть, — так вот пусть Гарри сам подумает, я просто подскажу правильное направление».

Гарри же думать над тем, что в голове у двойного соперника (Турнир плюс Чжоу), не желает категорически, поэтому мысли о загадке яйца ложатся на его голову все больше тяжелеющим грузом. Некоторые люди просто обожают создавать себе дополнительные сложности.

Наступает второй семестр, и 9 января 1995 года, в понедельник, Хагрида заменяет профессор Граббли-Дерг, которая в довольно грубой форме дает ребятам понять, что не хочет говорить о причинах отсутствия своего коллеги — не при некоторых ушах:

— Что не так с Хагридом?

— Не ваше дело.

Думается, Вильгельмина Граббли-Дерг-то статью Риты о Хагриде, вышедшую аккурат утром 9 января, уже прочитала, так что ее грубость — попытка оградить Хагрида от дальнейших слухов, а также — скрыть от детей то, что их преподаватель с самого утра заливает горькую и находится сейчас, мягко говоря, в разобранном состоянии.

Интересно, кстати, само появление Граббли-Дерг, которая приводит на урок единорога. Разумеется, издавна в руки женщин единороги даются гораздо легче, чем в руки мужчин, однако не думаю, что профессор, не окончив завтрак, побежала ловить единорога по указанию Директора. Дамблдору, я напомню, о всех поползновениях и признаниях Хагрида известно как минимум с 26 декабря — и у Директора есть связи в Министерстве.

Я полагаю, Дамблдор заранее предусмотрел возможность невыхода Хагрида на работу, издерганного ссорой с мадам Максим и добитого статьей Риты. Директор заблаговременно предупреждает старую знакомую Вильгельмину о том, что ее помощь может понадобиться — и Граббли-Дерг располагает достаточным количеством времени, чтобы подготовиться к первому уроку в семестре. Если Рита и хотела ударить по Дамблдору сорванным уроком Ухода за магическими существами (в качестве бонуса), у нее это не получилось. Два-ноль в пользу Дамблдора.

Из толпы студентов, разумеется, выскакивает Малфой и стремится побыстрее проинформировать Гарри о том, что случилось — и кто тому виной. И почему («Меня атаковал гиппогриф», — так начинается маленькое интервью Драко. Всем все ясно?).

Пока Гарри с ребятами читают статью, момента вставить свою реплику дожидается не только Драко («Ну, я думаю, это положит конец преподавательской карьере этого олуха»), но и Граббли-Дерг, склонившаяся над единорогом вместе с остальными девушками и случайно выкрикнувшая: «Вы там слушаете?» — именно в тот момент, когда Гарри уже готов кинуться на Малфоя. Видимо, кто-то успел сказать профессору, что не надо мешать Гарри узнавать правду о том, что случилось с Хагридом — но смертоубийств при этом было бы лучше избегать.

Присмотримся повнимательнее к статье Риты, и сразу станет ясно, что ее работа целиком укладывается в одну единственную, замечу, заранее проплаченную, линию — ибо главным объектом нападок Риты является не Хагрид. И даже не Гарри.

«Гигантская ошибка Альбуса Дамблдора» — вопит название статьи. Замечательное название. Абсолютно точно эту статью прочитают многие, увидев такую шапку в газете. А чем больше людей прочитает, тем больше камней полетит в Дамблдора, эту самую «гигантскую ошибку» допустившего. В кого метит Рита, очевидно.

«Альбус Дамблдор, эксцентричный директор школы чародейства и волшебства Хогвартс, никогда не боялся делать спорные кадровые назначения». Для полноты картины Рита напоминает, что нижеописываемая ошибка Дамблдора является спорной, не единственной и вообще — чем дальше, тем очевиднее, что у Дамблдора потихоньку едет крыша. Легонько и осторожно Рита прохаживается и по репутации свихнувшегося мракоборца в отставке Грюма, который, между прочим, друг Дамблдора — но исключительно легонько, ибо Рита в хорька превращаться желанием абсолютно не горит.

«В прошлом году, тем не менее, Хагрид использовал свое таинственное влияние на Директора, чтобы обеспечить себе дополнительную должность преподавателя по Уходу за магическими существами, более квалифицированным кандидатам в которой было отказано <…> Пока Дамблдор закрывает глаза, Хагрид калечит нескольких учеников…» — дескать, в силу возрастных особенностей (изменения мозга и отсутствия воли), Дамблдор легко подвергается чужому влиянию да еще и покрывает Хагрида, потому что, скорее всего, боится его.

Далее идет портрет Хагрида как человека, не желающего прекратить запугивания учеников и переступающего через все законы Министерства, разводя соплов и совершая все более жестокие выходки.

Однако соплы и рядом не стояли с раскопанной Ритой информацией о том, что мать Хагрида — великанша Фридвульфа. Это — больше, чем замечание, что Хагрид полувеликан. Фактически, это обвинение Хагрида в пособничестве Темному Лорду: «… горстка оставшихся примкнула к Тому-Кого-Нельзя-Называть, став впоследствии ответственной за некоторые ужасающие убийства маглов <…> сын Фридвульфы, судя по всему, унаследовал ее жестокий характер».

Неслабо.

Далее следует вставочка: «Говорят, Хагрид развил тесную дружбу с мальчиком, из-за которого Вы-Знаете-Кто потерял свою силу», — действительно, ведь тот, чья мать из-за этого вынуждена была податься в бега, просто не может дружить с виновником падения Реддла. Следовательно, либо Хагрид хочет Гарри отомстить, либо Гарри — мальчик не столь хороший, каким может казаться.

Ну, и на сладкое Рита не отказывает себе в удовольствии дать пару советов Дамблдору, который прямо не знал, что ему делать без ее помощи: «Но Альбус Дамблдор, конечно, сочтет это за свой долг — удостовериться в том, что Гарри Поттер и другие студенты предупреждены об опасностях общения с полувеликанами». То есть, опять же, либо Дамблдор, нанимая на работу Хагрида, ни о его происхождении, ни о великанах в армии Реддла даже не догадывался, либо к Директору (как и к Гарри) и его скрытым мотивам у общественности должны возникнуть серьезные вопросы.

Ай да Рита! Все ткнула, абсолютно всех — кто насолил Малфою. Уизли, Гарри, Грюм, Дамблдор, Хагрид — на очереди только Гермиона (которая удар на себя вызовет самостоятельно). Как мило.

Обратим внимание: с ночи Рождества до 9 января проходит две недели. Чем вызвана задержка в выходе статьи? Разумеется, Рита ждет первого рабочего дня. А еще роет картотеки в поисках упоминания о матери Хагрида. А еще ждет кое-чьего сигнала «На старт — марш!». Чьего — чуть позже.

В статье проскальзывают и намеки на то самое интервью о соплах с Хагридом: «Рубеус Хагрид, который признает, что его исключили из Хогвартса на третьем году обучения, наслаждался должностью лесничего в школе с тех самых пор — работой, предложенной ему Дамблдором». То есть Рита спрашивала Хагрида об этом — их беседа опять-таки вышла на Директора. «Я просто развлекался, — говорит он перед тем, как поспешно сменить тему разговора», — это о соплах, которые, следуя Рите, являются «очень опасным симбиозом мантикор и огненных крабов». Ей это Хагрид сказал? Или тоже сама нарыла?

Да, вся эта статья, конечно, штука крайне печальная и для Хагрида, и для Гарри, волнующегося о Хагриде, однако попробуем понять, что мог вынести из нее Директор?

Очевидно, что Рита наметила себе целью именно его. Однако зачем? И почему с самого сентября не выходит ни одной статьи о промахах Министерства, где, между прочим, Берту еще не нашли, Крауч перестал появляться на работе, Сириуса и того, кто запустил Метку на Чемпионате, до сих пор не поймали, таинственный Темные Силы проникли в подведомственный хотя бы Совету попечителей в Министерстве Хогвартс, и организаторы Турнира, в числе которых две важные фигуры Министерства, допустили участие двоих Чемпионов от Хогвартса… В общем, на сто статей хватит — тем не менее, последний удар по Министерству был нанесен 2 сентября в статье о нападении на Грюма.

Почему? И почему Рита так легко спускает с крючка одну из двух своих жертв и, неожиданно проявляя несвойственную ей политкорректность, не копается в прошлом директора иностранной школы, тоже очевидной полувеликанши мадам Максим? И, наконец, как она вообще узнала о прошлом Хагрида и его семьи?

Хагрид, понятное дело, грешит на мадам Максим, однако Дамблдор в ее предательство верить не спешит. В голове у Директора, стремящегося из всего вокруг извлечь выгоду, рождается один маленький планчик: узнать точно, как Рита попадает в замок, и подумать, что из этого может получиться. Как узнать — вопрос интересный. Директор ждет.

Относительно других вопросов — Дамблдор мог их решить одним махом, смело построив такую логическую цепочку: Рита Скитер — специальный репортер «Ежедневного Пророка» — газета подчиняется Министерству — Фадж.

Как интересно, — думает Дамблдор, кушая лимонную дольку. Очевидно, что Рита почти оставляет работу, кружась в окрестностях Хогвартса, явно нацелившись на Директора — вряд ли «Пророк» оплачивает ей эту внезапную командировку, учитывая то, что статей в целом она пишет не так уж много (принимая во внимание дальнейшие события, вообще могу предположить, что остальную работу Рита буквально забросила. Тем не менее, Скитер решается пойти на такой шаг, одно из последствий которого — перспектива написания книги о Дамблдоре), однако вовсе даже не голодает, скорее наоборот — меняет наряды, разгуливает с дорогой сумочкой… В общем, понятно, что командировку ей щедро оплачивают — и вовсе даже не руководство «Пророка».

С другой стороны, Директору может быть уже давно известно, что стати Риты пишутся с прицелом на него (может быть, Снейп какой-то намек отпустил) — не трудно понять, что тот, кто заказал его Рите, ей же и платит. А кому выгодно принизить авторитет Дамблдора — и одновременно отвернуть взгляд прессы от ошибок Министерства?

После бегства Сириуса и неприятностей на Чемпионате Фадж откровенно ерзает в своем кресле, прекрасно понимая настроения общественности, которая, к слову сказать, как и Фадж, прекрасно помнит, кто были его главными конкурентами в борьбе за Министерское кресло — Крауч, не попавший туда по семейным обстоятельствам, и Дамблдор, отказавшийся от должности. И Фадж, вероятно, не может с точностью решить даже для себя, кто из них сейчас опаснее.

После церемонии открытия Турнира Фаджа из участия в его организации, мягко говоря, выперли — очевидно, что его репутация теперь полностью зависит от исхода оного Турнира. Однако Дамблдор не то что не допускает Фаджа в школу — он вообще перестает даже делать вид, что с ним советуется. Ибо я подозреваю, что на каникулах, помимо поедания долек, Директор занимается еще и тем, что связывается с Фаджем и ставит его в известность, что выбрал жертвы на второй тур. Единолично.

Спасибо, хоть сказали. Дергающийся Фадж, воображение которого уже несется в ста разных направлениях на субсветовых скоростях, соображает, наконец, что все вокруг им просто пользуются. Незамедлительный ответ — статья Риты, вышедшая аж 9 января. Я же говорю, кто-то явно крикнул: «Фас!»

Однако Дамблдор прекрасно понимает, что Фадж — не интриган, он скорее как флюгер — куда подует ветер, туда он и повернет (сам Фадж это свое качество, наверное, именует гибкостью мышления). За ним явно должна стоять некая сила, во-первых, подсказавшая услать Риту куда подальше и запретить ей подмачивать репутацию Министерства, а во-вторых, имеющая в рукаве весомый (читай: денежный) аргумент, чтобы Рита услаться согласилась.

И с какого это периода ее усылают? Правильно, с 11 ноября, прямиком на Церемонию проверки волшебных палочек — то есть через две недели после того, как Фадж поплакал, что его не пригласили ни на открытие Турнира, ни на отбор Чемпионов.

Единственный оставшийся для Дамблдора вопрос: кто ж это у нас такой сердобольный, стоящий за Фаджем, не жалеющий денег, лишь бы (официально) Министру было хорошо, меценат-добродетель, которому одинаково с Министром выгодно, если в Дамблдора и Гарри начнут лететь камни? И вот перед глазами умявшего вазочку долек Дамблдора всплывает лицо Люциуса Малфоя.

Что ж, — думает Дамблдор, приступая ко второй вазочке, — это значительно упрощает дело. Теперь нужно лишь улучить момент и пригласить на чай Северуса. Ибо все это легко объясняет тот факт, что Рита взяла интервью у Драко — явно в школе, ибо в Хогсмид дети выходили давно. Следовательно, Драко может быть известно, как Рита проникает на территорию замка. Следовательно, это может быть известно Люциусу. Следовательно, Люциус может сказать об этом Северусу. Если уже не сказал. Стоп, а кто там на самом деле предупредил меня о том, что Рита здесь с очень нехорошей целью? Это спустя всего-то несколько недель после выхода первой, в целом, не обидной статьи. Ах, Северус, это так трогательно…

Таким образом, перед Дамблдором вырисовываются дополнительные задачи: утихомирить Риту; узнать точно, как она попадает в замок и откуда черпает информацию; помочь Хагриду справиться с последствиями поступка Риты (который являет собой пример простейшей низости, и о котором, по-хорошему, не философствовать надо, а бить по морде, ясное дело); использовать новые обстоятельства с пользой для Игры.

Тем временем Хагрид, окончательно раскиснув при мысли, что его сдала мадам Максим, пишет Директору заявление об увольнении — дабы уйти подальше от обоих и предоставить Дамблдору возможность в ответ на разгневанные письма родителей (которые ведь ни капли не замечали, что с размерами Хагрида что-то подозрительно не то) говорить, что Хагрид-маньяк уже уволен.

Однако Дамблдор не был бы Дамблдором, если бы не согласился выдать Хагриду, как и Рите, веревку с мылом. Он не станет увольнять Хагрида, но не станет его и уговаривать. Он станет воспитывать, ибо лучший способ справиться со своими комплексами — справиться с ними самому. Хагрид сам должен понять, что ему необходимо перестать убиваться по крайней мере из-за статьи. Задача Дамблдора — вернуть его в Игру и убедить в том, что доказательств виновности мадам Максим нет, и лично он, Директор, в ее причастность не верит.

Кроме этого, видя злость Гарри и попытки мальчика достучаться до Хагрида, Дамблдор принимает решение как-нибудь привлечь к борьбе за лесничего и его моральный дух и Гарри тоже. Чуть позже. Трио сможет оказаться полезным Хагриду и вернуть его веру в себя, а Хагрид сможет хорошенько пнуть Гарри, ибо Дамблдору известно, что за разгадку яйца мальчик так и не принимался.

Услав 14 января всех студентов в Хогсмид, Дамблдор лично идет к лесничему, очевидно, не дождавшись от него сдвигов в борьбе с комплексами и решив, что время, отведенное Хагриду Директором на «пострадать», закончилось.

Пока Дамблдор ведет просветительскую беседу, в пабе «Три Метлы» происходит много интересного и крайне полезного.

Пообщавшись с подозрительно убегающим от гоблинов и близнецов Уизли Людо, Гарри, Рон и Гермиона нос к носу впечатываются в Риту Скитер. Гермиона взрывается, когда Рита вновь нацеливается на Гарри и Хагрида:

— Вы ужасная женщина! Вам не важно, верно — всё ради истории — и все сойдут, так? Даже Людо Бэгмен -

— Сядь, глупая девчонка, и не говори о вещах, которых не понимаешь. Я знаю вещи о Людо Бэгмене, которые заставят твои волосы встать дыбом… Не то чтобы в этом была необходимость -

Вот и нашла коса на камень… Вообще, когда отношения начинает выяснять слабый пол, сильному лучше постоять в стороне, желательно, чем-нибудь прикрывшись. Результаты таких разборок не возьмется предсказать никто. Ну, в самом деле, что там Малфой и Гарри могут придумать, кроме как шлепнуть друг друга парочкой заклинаний или нос разбить? Ну и что это за разборки в кабинете Директора, когда Дамблдор уложил пятерых одним заклинанием и, весело помахивая бородой, смылся?

Право же, какие все это мелочи по сравнению с тем, когда за дело берется женщина. И полбеды еще, если сие прекрасное создание защищает собственное достоинство, ущемленное другим прекрасным созданием — но, когда женщина вступается за поруганную честь небезразличного ей мужчины… вот тут, уважаемые, пригнитесь. В следующем году вот, к примеру, разборки Макгонагалл и Амбридж за Дамблдора и Фаджа соответственно закончатся больницей и кентаврами…

Сейчас же мы наблюдаем, как обиженная на «ужасная женщина» и «все сойдут для истории» Рита пытается разобраться с Гермионой, которая вступилась за Хагрида и Гарри — и окончательно взорвалась от «глупой девчонки» (Снейпа она еще стерпеть может, тем более, он тут же искупил вину, словив три заклинания одновременно — но не Риту). Изначально силы не равны — и Рита, создавая эшафот для Гермионы и затачивая топор возмездия, даже не подозревает, что сама под ним и окажется. Ибо никогда не надо злить Гермиону.

— Пусть попробует! — вопит девушка ошалевшим Гарри и Рону. — Я ей покажу! Маленькая глупая девчонка, да? О, она за это ответит, сперва Гарри, теперь Хагрид -

Гермиона первой прибегает к хижине Хагрида и начинает молотить кулаками в дверь:

— … никого не волнует, была ли твоя мама великаншей, Хагрид! Ты не можешь позволить этой глупой Скитер делать с тобой такое!..

И сияющий Дамблдор, легко поднимаясь открыть дверь, начинает понимать, как можно точно узнать, каким образом Рита добывает свои интервью, попутно решив не только и не столько эту задачу (ибо, ну, я вас умоляю — что, Дамблдор, на пальцах одной руки перечислив для самого себя, как кто-то может попасть в школу незамеченным, не догадался, как это удалось Рите?).

— Добрый день, — улыбаясь, здоровается Директор.

— Мы — эм — мы хотели повидаться с Хагридом, — пищит Гермиона в ответ, забывая поздороваться («Вас тут не стояло, мистер, мы к Хагриду хотели, отодвиньтесь…»).

— Да, я подозревал об этом, — глаза Директора блестят. Всё, план сложился. — Почему бы вам не зайти?

— Ох… эм… хорошо… — мямлит Гермиона.

К моменту, когда трио добегает до домика Хагрида, все взрослые интересные разговоры, разумеется, уже закончились — так что нам остается лишь созерцать их результаты.

Попытаемся понять, каковы основные причины огорчения Хагрида.

Ну, во-первых, то, что мадам Максим якобы его сдала: «Мне все равно на нее теперь, обещаю. Широка в кости… я ей покажу широкие кости». Тут Дамблдор, увы, не может сказать ничего, кроме как: «Я в это не верю. Обещаю, Хагрид, я найду доказательства. Я не верю в то, что это она». Когда Хагрид успокоится, слова Директора на него подействуют.

Во-вторых, Хагрид боится, что Гарри изменит отношение к нему, потому что его мать помогала тому, из-за кого мальчик лишился родителей — и тогда Хагрид не только потеряет друзей, но станет бесполезен для Игры. Это опасение Директор с легкостью разбивает сразу после того, как прибывает трио: «Гермиона, Гарри и Рон все еще хотят знать тебя, судя по тому, как они пытались выломать дверь». (То есть Хагрид так и плакался: «Да они меня знать теперь не пожелают!»)

— Конечно, мы все еще хотим тебя знать, Хагрид! — восклицает Гарри, уставившись на лесничего. — Ты же не думаешь, что то, что говорит эта корова Скитер… простите, профессор, — Гарри виновато смотрит на Дамблдора.

— Я временно оглох и не представляю, что ты только что сказал, Гарри, — Дамблдор глядит в потолок, сплетя пальцы и невинно крутя большими («А? Что? Ну надо же, забыл вытащить ушные затычки, которые так нахваливала мадам Помфри! Повтори, Гарри, пожалуйста, еще раз, а то, я думаю, для Хагрида одного раза будет не вполне достаточно»).

Дамблдор делает то, что нужно делать в данной ситуации — собственные аргументы для успешной борьбы Хагрида с комплексами Дамблдор уже привел, но, раз уж детки пришли, пусть тоже помогают.

— Э — да, — застенчиво повторяет Гарри. — Я просто имел ввиду — Хагрид, как ты мог подумать, что нас волнует, что эта — женщина — написала о тебе?

Две огромные слезы выкатываются из глаз Хагрида. Совершенно очевидно, что он только что услышал прямое подтверждение слов Директора.

— Живое доказательство того, что я тебе говорил, Хагрид, — Дамблдор тактично делает вид, что не замечает, что подчиненный плачет.

Плюс ко всему этому не только Гарри, но и другие волшебники, «несчитанное количество родителей», не только не восприняли обвинения Риты, но и чуть ли не угрожали Дамблдору, что резко встанут в позу, если он после такого уволит Хагрида — с этими письмами Дамблдор и пришел к лесничему. Полагаю, среди писавших были и чета Уизли, и Люпин.

В-третьих, Хагрид боится, что подставил Дамблдора, однако Дамблдор ясно дает понять, что нападки Риты для него — что комарик носорогу. Из того, что говорит Хагрид о Дамблдоре после ухода последнего, ясно, что говорил сам Директор Хагриду: «Из людей может выйти толк, даже если из их родителей не вышел… Всегда будет кто-то, кто попытается использовать это против тебя… встать и сказать: «Я тот, кто я есть, и я не стыжусь».

Ну и, наконец, Директор, видимо, акцентирует внимание Хагрида на том, что без него Игра — не Игра. Где-то тут и прилетает небесная похвала Директору в виде разгневанной Ритой Гермионы: «Ты слышал, что кричала мисс Грейнджер, Хагрид?» Гермиона краснеет, но Дамблдор ей улыбается.

Под завязочку: «В самом деле, Хагрид, если ты ждешь всемирной популярности и признания, я боюсь, ты останешься в этой хижине на очень долгое время». А далее следует пример из личного опыта Директорствования.

Кстати, Дамблдор впервые при Гарри вспоминает брата — Аберфорта, которого обвиняли в использовании каких-то неразрешенных чар к козлам, а он, мол, не обращал внимания.

— Конечно, я не до конца уверен, может ли он читать, так что это могла быть и не храбрость… — добавляет Дамблдор, и я не совсем понимаю, к чему это.

Дамблдор знает, что Аберфорт далеко не глуп, он не может быть «не до конца уверен» — и чем Аб заслужил подобное оскорбление? Или Дамблдор не уверен, мог ли Аб читать конкретно те газеты, где было написано про него и козлов? Или Дамблдор, скажем, посылал ему письма, на которые тот не отвечал? Или это такой воздушный привет-прикол от старшего брата младшему, с которым они совсем недавно, скажем, шутили вместе именно на эту тему?

В любом случае, вот вам первый отзвук неоднозначных отношений Директора с братом, который докатился непосредственно до Гарри…

Гермиона Хагрида буквально добивает: «Пожалуйста, вернись, мы действительно по тебе скучаем».

Ну и, чтобы Хагрид не выдал еще чего-нибудь по типу «Я — полувеликан, меня никто не любит», Дамблдор быстро раскланивается и уходит — притом на своих условиях, оставляя вопрос закрытым, а последнее слово в нем — за собой:

— Я отказываюсь принять твое заявление, Хагрид, и я жду тебя на работе в понедельник. Ты присоединишься ко мне за завтраком в 8:30 утра в Большом Зале. Оправдания не принимаются. Всем хорошего дня.

Дамблдор покидает хижину, остановившись лишь затем, чтобы почесать Клыка за ухом. Ах, какой мужчина! Всех одарил любовью. Кроме брата.

Да, попробуй после такого прямого приказа не выйти на работу. Хагрид не то что выходит — он вылетает и, не сходя с места, приступает к службе, даже толком не вытерев слезы, и использует свое состояние, чтобы ударить по совести Гарри:

— Знаешь, чего бы мне хотелось, Гарри? — говорит он очень серьезно. — Мне бы хотелось, чтобы ты выиграл, реально хотелось бы… ты бы показал им… как ты справляешься с яйцом, Гарри? — «А знаааааешь, что надо сделать, чтобы я перестал плакать?..»

Да, Дамблдор явно дал понять Хагриду, что Гарри снова тянет гиппогрифа за перья — иначе откуда он, казалось бы, знает, что загадка именно в яйце? В палатке Чемпионов, где Бэгмен давал задание, Хагрида не было — вот вам и большой-большой секрет.

— Хорошо. Правда хорошо, — врет Гарри.

— Вот это мой мальчик, — улыбается Хагрид, а Гарри дает себе клятву воспользоваться подсказкой Седрика и поумерить гордость. Ибо солгать Хагриду — совсем не то, что солгать другим. На что и расчет.

Не вполне ясно, куда направляется, радостно мурлыкая, Дамблдор после того, как он покидает Хагрида — то ли к себе в кабинет, то ли в «Три Метлы», пропустить рюмочку-другую сливочного пива, а заодно спросить Розмерту, не знает ли она, часом, почему это мисс Грейнджер была столь разъярена — однако совершенно точно новости от Розмерты настигают его достаточно быстро. А Розмерта, между прочим, может много чего интересного сообщить.

Во-первых, обеспокоенный Людо Бэгмен и его маленькие друзья. Может, конечно, Розмерта и не слышала, о чем он там шептался с гоблинами, но видеть их в зеркало — прекрасно видела. И нельзя не признать, что в поведении Людо много странностей: он что-то быстро говорит гоблинам, те, скрестив руки на груди, явно недовольно и угрожающе на него смотрят. И если уж даже Гарри задается вопросом, что Людо делает в пабе, а не в Министерстве, то Дамблдор — и подавно.

Увидев Гарри, Людо резко меняется в лице, натягивает прежнюю улыбку и, уведя подальше от Розмерты и Рона с Гермионой, начинает разговор — явно нервничая, то и дело понижая тон, низко склоняясь к мальчику — пока гоблины неотрывно смотрят на них обоих. Затем Людо хмурится и глядит на Гарри почти оскорбленно. Затем буквально бежит от разочарованных Фреда и Джорджа, одарив Гарри таким грустным взглядом, будто мальчик его предал — гоблины торопятся за Людо на улицу.

Далее, учитывая, что Гарри голос особо не понижает, Розмерта слышит, о чем он говорит с Роном и Гермионой: Бэгмен предложил ему помощь в разгадке того, что скрывает яйцо — и не предложил ее Седрику. А привязанность к нему гоблинов он объяснил тем, что они ищут Крауча, который болен и до сих пор отсутствует на работе.

Тут, кстати, наш великий предсказатель Рон говорит: «Может, Перси травит его. Наверное, думает, если Крауч умрет, его сделают главой Департамента…» — и ведь, как всегда, в точку! Готова поставить на то, что, по замыслу Реддла, в какой-нибудь прекрасный день Крауч, посылающий сейчас инструкции из дома, напишет приказ о назначении Перси на должность — таким образом у Реддла появилась бы еще одна ниточка в Министерстве, за которую можно будет активно дергать. И какая! Глава Департамента международного магического сотрудничества! Удачно, что план сорвался…

Но — вернемся к Бэгмену. Тут же зашедшая в бар Рита бросает своему фотографу, что Бэгмен сказал ей, будто «показывает достопримечательности» гоблинам… Как интересно должно стать Дамблдору. Нет, ясное дело, что ни в чем Темном Бэгмен (по крайней мере, по своей воле) замешан быть не может, но в его действиях явно что-то нечисто. Тут Дамблдор мог бы припомнить, что уже не в первый раз видит его сбегающим от близнецов…

В общем, цепочка вырисовывается довольно просто: Бэгмен задолжал гоблинам и, видимо, поставил на победу Гарри в Турнире, чтобы отыграться — посему и предлагает парню помощь. Фреду и Джорджу, вероятно, Людо тоже задолжал — можно аккуратно узнать у Артура, не делали ли мальчики ставок в последнее время. В принципе, ничего интересного в плане Игры — разве только дополнительный тест для Гарри на честность, который, к радости Директора, мальчик проходит успешно.

Барти Крауч до сих пор отсутствует на работе — а вот это уже весьма интересно. Чем же он так переутомился? Еще одна деталь, достойная занесения в блокнотик со странностями.

Ну и, наконец, подробности ссоры Гермионы и Риты, вопивших на весь паб — замечательно, раз это настолько задевает личные интересы Гермионы, следует дать девушке зеленый свет. Что Дамблдор и делает еще в хижине Хагрида, улыбаясь Гермионе, всячески блестя глазами и выразительно разглядывая потолок. Пусть теперь мисс Грейнджер подумает над двумя задачами: как и чем вывести Риту на чистую воду. Все лучше, чем бегать и убеждать домовиков бросить работу.

То, что Гермиона найдет ответ на любой вопрос, был бы вопрос — факт общеизвестный, поэтому Директору лишь остается приглядывать за действиями девушки и в случае чего прикрывать или подталкивать в нужное русло.

От того, насколько успешно она справится с заданием, зависит будущее участие Гермионы в Игре, а Дамблдор может пока отвлечься на другие проблемы, заодно прикидывая, как в дальнейшем удобнее будет использовать Риту, ибо уже сейчас Директор может с большой долей вероятности утверждать, что после возрождения Реддла Фадж сделает все, чтобы удержаться в кресле — и информационная война в это «все» очень даже входит.

Великий человек Дамблдор, как приговаривал Хагрид, вытирая слезы, великий.

А к чести Бэгмена, между прочим, можно добавить следующее: он, как бывший спортсмен, не может не понимать степень низости предлагаемого им жульничества. Именно этим объясняется то, что он упорно хочет услышать от Гарри согласие на его подсказки — и не пытается подсказывать в лоб, как это делает Барти, которого мнение Гарри мало интересует.

Оба они очень сильно зависят от того, как Гарри справится с участием в Турнире. Подсказки «Грюма» Гарри принимает, на подсознании принимая его самого, ибо он — друг Дамблдора. Бэгмен же мальчику чужой. Однако Людо пытается придать своим действиям хотя бы намек того, что в нем когда-то было или в среде чего он когда-то круглосуточно варился — спортивной чести. У Барти этому взяться неоткуда.

Я с особым трепетом и волнением подхожу к разбору последующих событий, ибо помимо того, что Директор, наконец, именно в этот период разворачивается и начинает пороть (сильно; всех, кто этого заслуживает), зимой происходит еще много всякого значительного. Однако обо всем по порядку, мы же придерживаемся основополагающего хронологического принципа.

Приступим к разбору одного из самых замечательных эпизодов всей саги, известному под кодовым названием «Вечеринка В Пижамах».

Пристыженный собственной совестью за свое вранье в лицо заплаканному Хагриду, Гарри решает наконец умерить свою гордость и воспользоваться советом Седрика. Продумав все до мелочей, дабы избежать поимки в неположенное время в неположенном месте Филчем (уроки Дамблдора трехлетней давности с грехом пополам выучены), Гарри берет яйцо, мантию-невидимку, Карту Мародеров и отправляется купаться в ночь с четверга на пятницу 20 января.

Посмотрим на ситуацию глазами Директора. Совершенно очевидно, что, какими бы мотивами ни руководствовался «Грюм», он не просто симпатизирует Гарри — он, вопреки правилам Игры Года, откровенно подсказывает мальчику. То есть в наглую жульничает.

Драконы, метлы — плевал «Грюм» на всякие Игры. По какой-то причине ему жизненно необходимо, чтобы Гарри Турнир не просто прошел — а, видимо, выиграл. Почему? Дамблдор может узнать это, лишь поняв мотивы «Грюма». Если это вообще — Грюм. В чем, кстати, уверенности у Дамблдора все меньше и меньше, ибо работа «Аластора» крайне топорна, следовательно, остается лишь ждать очередного провала — вероятно, тогда ситуация несколько прояснится.

Так что Дамблдор очень рассчитывает на активные действия «Аластора» перед вторым туром — и вовсе не собирается ему мешать. Я бы даже сказала, наоборот. После первого тура стало очевидно, что подсказки «Грюм» старается подсовывать, сведя личные контакты с Гарри до минимума — и причин менять тактику сейчас у него нет. Таким образом, следует лишь внимательно присмотреться к последствиям его действий, ибо чересчур откровенное присматривание к самому «Грюму» может вызвать ненужные подозрения. Вот отсюда и будем плясать. Вернее говоря, не мы, а Дамблдор.

Прежде всего, Директору необходимо выяснить, через кого еще «Грюм» может дать подсказку Гарри. Хагрид уже отпадает, Снейп — однозначно тоже. Остаются Макгонагалл, которой нужно аккуратно напомнить, что подыгрывать нехорошо, а также Седрик, Рон, Гермиона и Невилл, о котором «Грюму» все известно от Люпина. И еще часть сокурсников Гарри.

Я более чем уверена, что Директор усиливает наблюдение за Гарри и внимательно слушает, кто и где что-то может парню подозрительно шепнуть. То есть о том, что Седрик переговорил с Гарри после Святочного бала, Дамблдору известно с вероятностью в 80 процентов.

Хотя, в принципе, через кого поступит подсказка — не слишком важно. Скорее, просто любопытно. Важно то, что сия подсказка неизбежно приведет Гарри в одну из ванн Хогвартса — и вот за ними-то Директор и устанавливает наблюдение. Ну, разумеется, не лично, а с помощью главной по трубам. Миртл то есть.

Ванн в Хогвартсе, не считая преподавательских, куда Гарри точно не полезет (а вот я бы посмотрела на лицо погрузившегося в пену Снейпа, который внезапно стукнулся обо что-то мягкое, поднатужился и вытащил бы из недр собственной ванны вездесущую наглую очкастую физиономию — правда, это было бы, скорее всего, последнее, что я бы увидела в своей жизни), по всем законам логики, десять — по две на каждый факультет и две для старост.

В общем, проще следить за теми двумя, которыми пользуются гриффиндорцы — для простых студентов-мальчиков и для старост.

Вот именно из ванны старост и поступает первый звонок Дамблдору еще до 25 декабря — Седрик уже побывал там, опустил, простите, яйцо в воду, послушал песню и так долго думал, что она означает, что аж «все пузыри полопались». Это Гарри узнает от Миртл. Следовательно, пока Седрик думал, Миртл торчала из крана. А на единственной в ванной картине, как расскажет Гарри Миртл, не спала русалка. А раз не спала, значит, наблюдала.

То есть Дамблдор действительно ждет действий «Грюма» и имеет все возможности наблюдать за их последствиями. Из рассказа Миртл Директору легко сделать вывод, что Седрик знал лишь, как быть с яйцом, а разгадать загадку ему предстояло самому. И он ее разгадал. Отлично. Теперь Дамблдору лишь остается уточнить некоторые инструкции с Миртл, запарить веники и подождать, пока Гарри таки решит устроить себе банно-прачечный день. А поскольку парень — подросток типичный и купаться, а также париться над какими-то яйцами, а также прислушиваться к советам соперника не слишком любит, Директор решает хорошенько его стегануть одним из веников, который называется плачущий Хагрид. Все, дело сделано.

Из обсуждений Гарри и Ко в гостиной Дамблдор прекрасно осведомлен о том, как именно Гарри собирается никому не попасться ночью — знает он и про мантию, и про Карту. Впрочем, это особо и не нужно — судя по тому, какими пустыми и тихими становятся коридоры замка в день Икс, Дамблдор ясно дал понять всем педагогам, привидениям, полтергейстам и домовым эльфам, чтобы в ночь с 19 на 20 января они спали очень, очень крепко.

Я люблю разбирать ночные прогулки. Мало того, что все это романтично, так еще и нити Игры просматриваются наиболее четко, ибо все лишнее спит. Или делает вид, что спит, и не мешает.

Рон открывает Гарри портретный проем и желает ему удачи — что, разумеется, слышит Полная Дама. Информация о том, что кролик вышел из норки, тут же поступает Дамблдору (который несказанно радуется улучшению конспираторских способностей Гарри — сколь помнится, в прошлые годы мальчик с друзьями тупо невидимкою открывал портрет сам).

О том, что в ванной Гарри очень даже ждут, свидетельствуют два факта — зажженные свечи в канделябре (возмутительное расточительство случайно забывших их потушить на ночь эльфов, ага) и преувеличенно громкий храп грациозной русалки на картине.

Позабавившись с кранами и продемонстрировав всем свой атлетический торс, Гарри залезает в воду и открывает золотое яйцо, которое вопит, как прежде, и звук усиливается эхом мраморных стен ванной комнаты. То, что на звук не прибегает Филч, может объясняться либо тем, что на помещении стоят звукопоглощающие чары, либо тем, что Филчу дано указание изображать глухого где-нибудь максимально далеко от ванной комнаты старост. Ставлю на первое.

Из крана совершенно случайно появляется Миртл, которая обычно занимает туалет тремя этажами ниже, и совершенно невинным тоном сразу заявляет:

— Я бы положила его в воду, будь я на твоем месте.

С перепугу наглотавшись пены, Гарри вопит:

— Миртл! На мне — на мне ничего нет!

По какой-то причине Гарри решает, что привидение сидело в кране с самого начала — и интуиция его не подводит, ибо, уверив мальчика, что она закрыла глаза в самый драматичный момент, и переведя тему на то, что Гарри ее совсем не навещает, Миртл, вдруг подозрительно быстро взяв себя в руки, возвращается к сути:

— Ну… в общем… Я бы попробовала открыть его в воде. Как Седрик Диггори сделал.

— Следила и за ним тоже? — возмущенно интересуется Гарри. — Что ты делаешь? Выбираешься по вечерам посмотреть, как моются старосты?

— Иногда, — откровенно лукавит Миртл. — Но я раньше никогда не заговаривала ни с кем.

— Какая честь, — буркает Гарри.

Ах, то Дамблдор спускается вниз за горячим шоколадом, а потом объявляется Макгонагалл в ночной рубашке и ведет беседу о Василиске, то Миртл, торча из крана, изучает достопримечательности мужских тел, между делом выполняя задания Директора… А нам с Гарри усиленно предлагается думать, что озабоченной Миртл скучно у себя в туалете, и, поняв, что в ванную старост заходят исключительно красивые мальчики, пребывающие там в костюме Адама, Миртл находит затруднительным пропускать подобные мероприятия.

А что она не показала свое присутствие Седрику — так все понятно, Гарри просто нравится ей больше. Хороший крючок, и все на него радостно попадаются. А Директор, между прочим, хулиган. Мог бы послать на задание кого-нибудь менее заинтересованного — Ника, например.

Миртл со времени ее последней встречи с Гарри совсем не изменилась, однако ее поведение выглядит странноватым. Не отвлекаясь ни на мальчишеские достопримечательности, ни на отговорки, что она их не видела, ни на требование Гарри закрыть глаза (будто привидение через свои же руки и веки совсем ничего не увидит), Миртл занята исключительно тем, что подсказывает Гарри — причем, исключительно из любви, причем, исключительно из безответной.

И, между прочим, весьма наслаждается своей властью над голым мальчиком: «Давай теперь… открывай под водой!.. Тебе надо самому нырнуть. Ну!.. Услышал?» Стиль, конечно, у нее так себе, но, учитывая ее якобы дикую влюбленность в Гарри, пойдет. Тем более, что ничего преступного она не делает — Гарри так и так нужно опустить яйцо в воду и услышать песню, и ее главное задание состоит в том, чтобы подтолкнуть мальчика просто сделать это побыстрее.

Миртл знает все, что знает Седрик, однако она терпеливо сидит и ждет, пока Гарри с четвертой попытки запомнит песенку очередных музыкальных Дамблдоровских помощников и наконец примется думать, что она значит.

Тут стиль подачи довольной своим превосходством Миртл резко меняется: ты скажи, что думаешь, а я скажу, правильно или нет. Ну и, разумеется, пинок под зад придание мотивации:

— Медленный ты какой-то… О, очень хорошо, — тут характерный для всех сотрудников Дамблдора блеск глаз. — У Диггори ушло гораздо больше времени!

В общем, ее поведение ни капли не укладывается в действия той, кто в ванной торчит затем только, чтобы поглядеть на беспомощный предмет своих воздыханий и понаслаждаться своей значимостью. Нет, она явно наслаждается — но время и удовольствие не тянет.

А вот это вообще не укладывается в поведение пылающей любовью девушки:

— Миртл… что живет в Озере, кроме гигантского кальмара?

Гарри задает правильный вопрос, однако отвечать на него Миртл не торопится:

— О, да всякие. Я иногда туда спускаюсь… иногда не имею другого выбора, если кто-нибудь смывает мой унитаз, если я этого не ожидаю…

Вот, казалось бы, мужчина ее мечты снизошел к ней (еще и в таком откровенном наряде), просит о помощи — но вместо того, чтобы упасть в его объятья, рассказать все, что известно, и придаться грезам о совместной туалетной жизни, Миртл принимается рассказывать о содержимом унитаза, в котором ей периодически приходится плавать… Потому что рассказывать об ином ей запрещено.

Однако Гарри сам догадывается о русалках — и Миртл расцветает:

— …у Диггори ушло гораздо больше времени! А это еще она не спала, хохотала, выделывалась, била хвостом, — Миртл кивает в сторону русалки на картине, глядя на нее с большим неудовольствием.

Я полагаю, русалка здесь не только затем, чтобы служить живой подсказкой Чемпионам (и думать о том, какие же они тупые, устав бить хвостом), но и чтобы следить за Миртл. И Миртл об этом прекрасно известно. Ибо Дамблдор никому из своих не позволит подсказывать Гарри больше, чем нужно. Даже Миртл, которую от прилива эмоций легко может занести. И тогда, я полагаю, русалка очень быстро проснется.

Впрочем, Миртл держит все под контролем:

— Миртл, а как там дышать?

Глаза Миртл наполняются слезами, и она, спрятав лицо в платок, закатывает истерику сначала потому, что не может дышать (а плакать, значит, может, да?), затем по поводу того, как легко забыть про ее смерть, затем отвлекается на злорадство по поводу Оливии Хорнби, которую привиденьицем преследовала после своей смерти… В общем, совершенно очевидно, что Миртл лишь находит разные способы уйти от ответа на вопрос Гарри — ибо Гарри его должен найти сам.

Все повторяется в точности как перед первым туром. С одной лишь разницей: тогда решающая подсказка (как сделать?) последовала после общей (что сделать?), а сейчас и Барти (Невилл с книжкой), и Дамблдор (Выручай-комната) свои подсказки о том, как пробыть под водой час, уже дали.

Итак, совершенно ясно, что Дамблдор инструктирует Миртл, как, что и в каких количествах Гарри подсказывать — и, выполнив свое задание, Миртл исчезает в кране, даже не поинтересовавшись, чего это все так носятся со своими золотыми яйцами.

Однако, если вдуматься, зачем Директор вообще влез в это дело, зная, что Гарри уже получил подсказку от «Грюма» (не заметить книжку в руках или на тумбочке влюбленного в нее Невилла Директор за все эти месяцы даже при большом желании не смог бы)? Казалось бы, наоборот, самым логичным было бы не вмешиваться, посмотреть на реакцию «Грюма» в случае, если Гарри не справится с загадкой, чтобы окончательно его разоблачить.

Но в сложившейся ситуации сие недопустимо.

Если Дамблдор не проконтролирует процесс, Гарри вряд ли справится, ибо загадка оказалась непростой даже для Седрика, тогда «Грюм» будет вынужден подсказывать еще раз, и выбор у него будет крайне ограничен — либо через Макгонагалл, либо прямо Гарри и его друзьям.

То есть велика вероятность возникновения в команде Директора серьезных подозрений насчет старого друга Директора. А Дамблдору остро необходимо, не только чтобы детки в этой Игре ничего не поняли, но и чтобы подозрения Дамблдора оставались только при Дамблдоре.

Если что-то заподозрит Макгонагалл или, Мерлин упаси, Гарри, может провалиться не только «Грюм» и Игра Года, но и вообще вся Игра — ибо Гарри и без того подозрителен до не могу и тяжело доверяется людям. К тому же, как провал «Грюма» отразится на действиях самого «Грюма» — тоже большой вопрос. Посему Директор, чтобы не провоцировать «Аластора», делает поразительную вещь — он его втихую прикрывает.

На пути обратно в башню Гарри замечает, что по кабинету Снейпа на Карте Мародеров мечется точка, подписанная прелюбопытным образом — «Бартемиус Крауч».

Вот это — ключевой этап Игры Года. Любопытный нос Гарри тащит Гарри к подземелью Снейпа, и этим мальчик путает карты всем. Вообще всем. Притом, окончательно.

Итак, очевидно, что у Барти закончились ингредиенты для Оборотного зелья, и он полез в кабинет Снейпа. Напомню, не в первый раз. 11 ноября Барти уже побывал там — спустя два с половиной месяца после начала учебного года. Теперь же со дня последнего «обыска» проходит примерно то же количество времени. То есть нехило так он «обыскал» кабинет Главного Зельевара Всея Замка.

И Главный Зельевар Всея Замка должен быть полным идиотом, чтобы не заметить пропажу такого количества шкуры бумсланга.

Однако Барти видит, что Дамблдор никак не реагирует на новость о том, что «Грюм» пришел обыскивать Снейпа якобы по его же, Дамблдора, приказу. Следовательно, приходит к выводу Барти, Снейп Дамблдору ничего не рассказал. Следовательно, они находятся не в тех отношениях. Или, возможно, Снейп пропажу не обнаружил (я напомню, Барти считает себя хитрее всех на свете — что там ему какой-то Снейп, он же самого Дамблдора уже полгода за нос водит, ага!).

В общем, Барти решается на вторую вылазку — ночью, дабы избежать неприятных встреч на сей раз.

А Гарри сворачивает с намеченного пути к башне Гриффиндора и топает в сторону подземелий — портреты замка, слыша шорох халата и шаги, отмечают, что мальчик вдруг изменил маршрут.

Задумавшись о поведении Крауча (старшего, как решает парень), Гарри пропускает потайную ступеньку в коротком проходе к подземельям и застревает в ней ногой. Карта Мародеров приземляется на шесть ступенек ниже. Яйцо с грохотом катится по лестнице и в самом ее конце раскрывается и начинает вопить. На вопли прибегает Филч, который орет не хуже, чем тритоны в песенке:

— Пивз! Ты перебудил весь замок! — и я даже стесняюсь предположить, что именно с большей вероятностью способно и впрямь перебудить весь замок — яйцо или крики Филча, который его нашел и теперь опять вопит: — Пивз! Ты украл!

Какой плохой шаловливый мальчик Пивз. Интересно, догадывается ли сам Филч, что, убери кто Пивза, жить в Хогвартсе ему станет тяжко?

Кстати, Пивз носится по комнате с наградами этажом выше — тем не менее, на вопли яйца и Филча он не реагирует. Почему? Кажется, не только Дамблдор, когда надо, внезапно глохнет…

На крики Филча прибегает Снейп — в серой ночной рубашке и в ярости. Очевидно, что сработали сигнальные чары его кабинета, и Снейп, приближаясь к двери, «услышал стук и вой и пошел посмотреть», что происходит.

Стук и вой услышал не он один — Барти смывается из кабинета Снейпа так быстро, что не успевает даже задвинуть полки шкафов и ящиков или закрыть дверь. Или не смывается, а замирает посреди кабинета в собственной мантии-невидимке.

Снейп приказывает Филчу помочь ему в поисках того, кто взломал его кабинет, Филч же собирается топать к Директору (то есть знает, что Директор еще не спит), однако Снейп резко прерывает его:

— Филч, мне плевать на этого жалкого полтергейста, в мой кабинет <…>, — «Пивз, Директор, Игра — на все плевать! У меня кабинет обчистили!» — Снейп находится в таком состоянии, что уже не контролирует, что именно говорит. Ну, и детей, вроде бы, рядом нет, так что как бы и можно…

На этом бы сцена и закончилась, однако, услышав знакомый стук деревянной ноги о каменный пол, Снейп резко замолкает — в поле зрения появляется «Грюм», с видом борца с Темными силами намылившийся разобраться, что тут, собственно, происходит.

Эх, иногда не нужно усугублять ситуацию и пытаться представить себя в более выгодном свете — пережди Барти некоторое время, не являй себя миру, и Снейп бы, скорее всего, погрешил на взлом кабинета студентами.

Филч бросается объяснять, что случилось, Снейп заставляет его замолчать, и в этот момент лицо «Грюма» резко меняется от удивления — он видит Гарри под мантией-невидимкой. Забавная картина ему открылась.

Надо отдать должное Барти — соображает он быстро. Теперь ему нужно как-то спасти Гарри и напустить побольше тумана для Снейпа, чтобы тот ни в чем его не заподозрил.

— Я правильно услышал, Снейп? Кто-то вломился к тебе в кабинет?

— Это неважно, — холодно отвечает Снейп.

— Напротив, это очень важно. Кому понадобилось взламывать твой кабинет?

— Студенту, я полагаю. — На виске Снейпа начинает биться жилка («Действительно, Грюм, кому могло понадобиться, скотина ты эдакая?!»). — Это случалось раньше. Ингредиенты для зелий пропадали из моего личного хранилища… — «Да, Грюм? Ингредиенты для зелий. Я прекрасно знаю, что ты украл». — Студенты пытаются готовить запрещенные зелья, нет сомнений… — «Очень запрещенные зелья, Грюм».

Снейп явно не договаривает, он прекрасно знает, что пропало и на этот раз, у него же каждая скляночка подписана и занесена в картотеку, которая поставлена на отдельный учет, он не может не оценить масштабы потерь. И Барти прекрасно понимает это в данную минуту, в конце концов, мог и глазом Грюма проследить, и лично при сверке наличия присутствовать.

Вся методика беседы, которую ведет Барти, отработана на Каркарове — Снейпу предъявить нечего, кроме конкретного пропавшего ингредиента, следовательно, самому Снейпу предъявит «Грюм» (отмечу, что мысли Снейпа очень быстро движутся в сторону Оборотного зелья — и вспоминает он не просто каких-то студентов, готовящих что-то запрещенное, а Гарри, Рона и Гермиону на втором курсе).

— Думаешь, они пришли за ингредиентами для зелий, да? — «Знаю, к чему ты клонишь. Доказательств нет». — Ничего больше в кабинете не прячешь, а? — «Ничего у тебя там не крали, понял? Филчу будешь рассказывать. И вообще, расскажи вон теперь еще Поттеру, что ты белый и пушистый, а то парень уже очень долго думает, кто его имя в Кубок подкинул…»

Таких наездов Снейп бы не потерпел — Повод дан, да еще какой! Однако «Грюм» и Снейп изначально находятся в неравных весовых категориях. Помимо того, что «Грюм» — друг Дамблдора, он еще и тот самый человек, который когда-то давил Пожирателей и, возможно, лично Снейпа после падения Реддла — и Снейп физически не может преодолеть этот иррациональный страх, засевший глубоко в его подсознании, чтобы переиграть «Грюма». Барти прикрывается авторитетом Грозного Глаза, а максимум, который может позволить себе Снейп — поменять цвет лица на кирпичный и разрешить жилке на виске забиться сильнее.

— Вы знаете, что я ничего не прячу, Грюм, поскольку вы сами весьма тщательно обыскали мой кабинет, — говорит Снейп своим самым опасным голосом. Вообще, восхитимся же выдержкой сего великого человека! Я бы уже давно в глаз дала.

— Привилегия мракоборца, Снейп. Дамблдор сказал мне приглядывать -

Ой, а вот этого уже Снейп не потерпит — не после Рождества:

— Дамблдор, случилось так, мне доверяет, — прерывает он «Грюма» сквозь стиснутые зубы. — Я отказываюсь поверить, что он дал вам приказ обыскать мой кабинет!

Вот. Снейп одной лаконичной, но предельно точной (как это вообще ему свойственно) фразой сообщает нам, что, во-первых, у него нет точной информации о том, давал ли Дамблдор такой приказ или нет, во-вторых, что Снейп не вполне уверен, что Дамблдор не давал такого приказа, в-третьих, Снейпа очень мучает сей вопрос, но он все еще не в таких отношениях с Директором, чтобы его прояснить.

— Конечно, Дамблдор тебе верит. Он доверчивый человек, не так ли? Верит во вторые шансы. Но я — я бы сказал, что есть пятна, которые не сходят, Снейп. Пятна, которые никогда не смываются, понимаешь, что я имею ввиду?

При этих словах Снейп конвульсивно хватается за левую руку. Да, он прекрасно понимает, о чем говорит «Грюм». Не знаю, говорил ли Барти с Аластором насчет Снейпа, но сейчас младший Крауч попадает точно в цель, выдав в манере самого Грюма: «Один раз Пожиратель смерти — всегда Пожиратель смерти».

Но это не единственная причина такой реакции Снейпа. Для него в этот момент все сошлось — и исключение из Игры, и то, что Директор пригласил на его место мракоборца, и то, что приказал ему присматривать за Снейпом — Директор считает, что он, Снейп, может переметнуться обратно к Реддлу! Но как же? Они же все решили в Рождество — неужели Директор и впрямь так считает…

В общем, случай тяжелый. Узнай Дамблдор, что понавыдумывал себе за эти месяцы Снейп, я полагаю, Директор бы долго пребывал в растерянности — плакать ему или смеяться?

Впрочем, надо отдать должное самообладанию Снейпа — он отметает и мысль о том, что Дамблдор действительно дал приказ обыскать его кабинет осенью, и мысли о том, что Дамблдор ему не доверяет, ибо они это уже выяснили, с субсветовой скоростью. Ибо, когда «Грюм» смеется и отсылает его спать, Снейп, злясь на самого себя (еще бы), резко отпускает руку:

— У вас нет полномочий посылать меня куда бы то ни было! У меня есть такое же право бродить по этой школе ночью, как и у вас! — «Не забывай, Грюм, я теперь не тот мальчишка, которого ты видел раньше. Ты стал на одну ступень со мной — в моей школе!!»

Пусть, конечно, у Снейпа вышло немного (скажем шепотом) по-детски поставить «Грюма» на место, он это, тем не менее, сделал.

Барти, в целом, это до одного места — ему нужно как можно скорее спровадить и Снейпа, и немого свидетеля Филча, а посему он бросает:

— Броди прочь. Я с нетерпением жду встречи с тобой в темном коридоре однажды… — и тут черт его дергает быть вежливым! — Ты, кстати, обронил там что-то…

Ух… Барти натыкается на те же грабли, на которые в прошлом году наступил сам Директор — Карта Мародеров. Желание поскорее закончить вечеринку приводит к тому, что Барти невольно открывает вторую ее часть.

Мигом обернувшись, Снейп в момент узнает Карту (такое забудешь), складывает факт ее наличия с наличием яйца Чемпиона в руке Филча и тем, как перекосилось лицо «Грюма», когда он посмотрел чуть выше головы Снейпа в начале вечеринки…

На волосок от провала, пока еще не догадываясь об этом, стоит, между прочим, Барти — если бы Снейп развернул Карту и прочитал на ней «Бартемиус Крауч» в месте, где стоит «Грюм», то факт пропажи шкуры бумсланга со стопроцентной точностью мигом указал бы ему на вора. И по сравнению с этим то, что на той же Карте Снейп бы узрел точку с именем Гарри — это милые полевые цветочки, не значащие абсолютно ничего, а потому не стоящие никакого внимания.

Однако спасает Барти не кто-нибудь, а Гарри:

— Это мое! Мое! — беззвучно артикулирует мальчик.

Крауч ориентируется мгновенно. Призвав к себе Карту, он произносит: «Ошибся, это мое — должно быть, уронил ранее -», — и знакомым жестом прячет ее в карман.

Но жест знаком не только Гарри.

— Поттер, — тихо произносит Снейп.

Он идет прямо на Гарри, будто видя, где стоит мальчик (ну, видел же, куда именно метнулся взгляд «Грюма»), вытянув руки и принюхиваясь — нет, конечно, Снейп чует банные ароматы уже минут пятнадцать, однако, думается мне, он не просто унюхивает Гарри своим тонким зельедельческим носом. Ноздри Снейпа раздуваются еще и от мысли, как эта чертова Карта снова попала в руки Гарри и что с помощью этой чертовой Карты Гарри только что сделал. Ну, разумеется, обокрал Снейпа!

— Поттер! — выплевывает он. — Это яйцо — яйцо Поттера! Этот пергамент принадлежит Поттеру! Я видел его раньше, я узнал его! Поттер здесь! Поттер в своей мантии-невидимке! — Мерлин, по-моему, больше раз употребить слово «Поттер» в одной реплике может только Драко.

В отчаянии Барти случайно тычет в волшебную кнопку:

— Там ничего нет, Снейп! Но я буду счастлив рассказать Директору, как быстро твои мысли перескочили к Гарри Поттеру!

— И что это значит? — Снейп поворачивается к «Грюму», однако рук не опускает, держа их в дюйме от лица Гарри.

— А то, что Дамблдору будет очень интересно узнать, у кого есть что-то к мальчишке. — Барти от волнения аж подходит ближе к лестнице и вновь начинает разговаривать троеточиями. — И мне тоже, Снейп… очень интересно… — а также снова давит авторитетом Грюма.

Оба они знают, что Гарри здесь. Ибо я проверила — не мог Снейп не чувствовать рукой дыхания Гарри. Однако Снейп почему-то резко опускает руки.

— Я просто подумал, — с напускным спокойствием произносит он, — что, раз Поттер снова бродит после отбоя… это его неудачная привычка… его нужно остановить. Для — для его собственной безопасности.

На самом деле, Снейп просто подумал, что, раз Гарри снова бродит после отбоя под прикрытием «Грюма», значит, без Игры тут не обошлось — ибо Снейп отлично знает, с чьего позволения Гарри обычно бродит по ночам. И что значит мешать Игре.

Посему Снейп вынужден не только сдержаться и не броситься «Грюму» на шею за его колкости, чтобы Гарри не услышал ничего лишнего, не только оставить мальчика, но и признать свое поражение перед «Грюмом» при двух свидетелях. Он и так уже допустил, что Филчу стало известно о том, что у Гарри есть мантия-невидимка.

Несколько минут Снейп буравит глазами «Грюма» после его реплики: «Ах, я вижу. Носишь его интересы в сердце, верно?» — видимо, пропуская слова, которые при детях — раз теперь уже известно, что ребенок тут имеется — не произносятся, а затем коротко говорит: «Полагаю, я вернусь обратно в кровать», — и проходит мимо «Грюма» («Полагаю, вы полагаете правильно») без единого лишнего слова.

Барти забирает яйцо у Филча, и смотритель уходит, обещая миссис Норрис, что они пожалуются на Пивза Директору утром, а Крауч начинает понимать, насколько близко стоял от провала — и что именно держит в руках. Какая-то нелепая случайность, чья-то шутка могла разрушить план Реддла. Для Крауча это настоящее потрясение — Гарри видел его на Карте, которая показывает всех, вне зависимости от мантии-невидимки или Оборотного, как они есть. Все эти месяцы Барти ходил по лезвию бритвы, и относительным спасением было лишь редкое присутствие в Хогвартсе отца.

Не сходя с места Барти решает узнать, что Гарри понял из этого всего, и немного успокаивается, ибо Гарри ничего не понял. Одновременно с принятием успокоительного Барти то ли случайно, то ли нарочно отпускает парочку нехилых намеков:

— Эм… профессор Грюм… почему, вы думаете, мистер Крауч хотел осмотреться в кабинете Снейпа?

— Давай так, Поттер, — произносит Барти после пристального глазения на мальчика, высчитав, что сказать. — Они говорят, старый Грозный Глаз помешан на поимке Темных волшебников… но Грозный Глаз ничто — ничто — в сравнении с Барти Краучем.

Ну, это для разрядки, о себе любимом. Но дальше:

— Странные слухи разносятся в последнее время… Они заставляют многих людей нервничать, я считаю, — «Грюм» ухмыляется. — О, если есть что-то, что я ненавижу, — он опускает взгляд на Карту, в область кабинета Снейпа, — это Пожиратель смерти, разгуливающий на свободе.

Не вполне ясно, потерял ли Барти контроль или произнес это специально, однако он заставляет Гарри вновь подозревать во всех смертных грехах не кого-нибудь, а Снейпа.

Ну, и самое главное — забрать у мальчика Карту.

— Она мне очень пригодится… это, должно быть, именно то, что я искал…

И напоследок:

— Ты когда-нибудь думал о карьере мракоборца, парень?

Все, Гарри растаял.

Барти определенно в курсе, как следует приблизить мальчика к себе. Не знаю, говорит ли он это искренне, учитывая, что думает, будто прекрасно знает, что произойдет с Гарри в конце года, но… черт, все равно приятно такое слышать, разве нет?

Итоги ночи: Гарри узнает, что зашифровано в воплях яйца, начинает пылать к «Грюму» большой любовью, а также огромной подозрительностью — к Бартемиусу Краучу и Снейпу.

Снейп пытается забыться сном, что у него вряд ли получается, и в конце концов решает набраться духу и прямо спросить у Директора, что, собственно, происходит, и почему «Грюм» второй раз подряд приходит к нему, Снейпу, с обысками, после которых таинственным образом пропадают ингредиенты для зелий, и как здесь замешан Поттер. Момент настал, тем более, Снейп может рассчитывать на долю снисходительности к себе со стороны Директора после того, что случилось между ними в Рождество.

Барти понимает, что Гарри узнал, что зашифровано в воплях яйца, свунится с этого, с того, как врезал Снейпу, а также с того, как сильно благоволит ему судьба — Карта Мародеров открывает перед ним большие возможности.

Впрочем, Барти не подозревает, что везет ему в последний раз, ибо следующие несколько дней Директор проведет, одну за одной получая крайне интересные, ничего хорошего для Барти не несущие новости.

20 января, в пятницу на уроке Заклинаний Гарри шепотом пересказывает Рону и Гермионе события прошедшей ночи. Ребята, разумеется, расходятся во мнениях, но как показательны все эти знаки свыше (а свыше у нас — Роулинг)!

Гермиона последовательно произносит: «Мы и раньше думали, что Снейп пытался убить Гарри, а выяснилось, что он спасал ему жизнь…» и «Дамблдор не глупый, — божечки, что, правда, что ли? — Он был прав, доверяя Хагриду и профессору Люпину, даже несмотря на то, что многие люди не дали бы им работу, так почему он не может быть прав насчет Снейпа…». Ребята тренируются применять Отталкивающие чары на подушках, и подушки глаголющей истину Гермионы всегда попадают точно в коробку. Рон, выступающий против Снейпа, выразительно мажет. Изумительно.

Тем временем Дамблдор, поскольку не глупый, веселится вовсю. Попробуем реконструировать его день и тоже повеселиться.

Первым делом, выполняя свою угрозу, у Дамблдора с самого утра должен появиться Филч, который не спал всю ночь, репетируя обвинительную речь. Все начинается с давно уже приевшейся жалобы на Пивза — и Директор бы, благодушно позевывая, как обычно успокоил бы смотрителя и отправил заниматься своими делами, если бы не одно но: Пивзу, судя по тому, что он не реагировал на вопли Филча и визжание яйца той ночью, будучи довольно близко от места вечеринки, было приказано сидеть тихо. А кто у нас тот единственный, кто может Пивзу что-то приказывать и знать, что Пивз послушается? То-то же.

Следовательно, жалобы Филча на то, что Пивз украл золотое яйцо Чемпиона, не имеют никакого основания. Но что тогда случилось ночью? Понятно, что виду о том, что он знает, что Пивз здесь ни при чем, Директор не подает, однако может аккуратно выведать у Филча, как ночью дело обстояло в принципе. Таким образом, в речи смотрителя просто обязаны были всплыть слова «Грюм», «какой-то пергамент» и «Снейп, к которому кто-то забрался в кабинет».

То есть Дамблдор узнает, что, пока он выслушивал доклад Миртл о продуктивном купании Гарри с музыкальным сопровождением, а также рапорты портретов о том, что, выйдя из ванны, мальчик свернул с маршрута и надолго где-то застрял, в коридоре Хогвартса разворачивалась развеселая пижамная вечеринка.

Из жалоб Филча Дамблдору в конце концов становится понятно, что в секретном проходе, ведущем в подземелья, Гарри уронил яйцо и не просто «какой-то пергамент», а Карту Мародеров. На вой яйца прибежали Филч, Снейп и «Грюм», последние двое устроили разборки, в которых Снейп попутно нажаловался на обокраденный кабинет.

Я полагаю, Филч, дружный со Снейпом, попытался максимально причесать эту часть истории, чтобы не подставить Снейпа, однако Дамблдор все равно догадывается, в ком конкретно сей упрямец упорно видит вора. И имеет все основания усомниться в том, что Снейп прав — даже если Гарри в припадке вдохновения сумел придумать способ, как пробыть час под водой (что вообще-то на мальчика мало похоже), он имел возможность сделать все тихо и аккуратно (с Картой Мародеров-то) и хотя бы закрыть дверь кабинета перед тем, как начать убегать. Следовательно, вора что-то вспугнуло. И это что-то, скорее всего — вой яйца.

Интересно. Я не думаю, что Дамблдор приглашает к себе «Грюма», уже давно и прочно находящегося у него в списке подозрительных лиц — это могло бы его вспугнуть. Логичнее было бы после беседы с Филчем вызвать Пивза и спросить, не присутствовал ли он невидимкою на месте столь любимых им скандальных событий — и, если присутствовал, то что видел и слышал?

Со стороны вообще может показаться, что Дамблдор заинтересовался ночной историей только из-за факта кражи яйца, поэтому и вызвал Пивза сразу после Филча для подробных «а-та-та». Это — идеальный для Дамблдора вариант, учитывая наличие в замке одного большого обеспокоенного голубого глаза.

История Пивза может прояснить некоторые мелкие детали: Гарри в момент ограбления даже не успел дойти до подземелий; Снейп и «Грюм» сцепились, выясняя отношения; Карта оказалась в руках «Грюма», и Снейп ее узнал, а Филч — нет; «Грюм» сделал все, чтобы Гарри не попался в руки Снейпа, а также обыскивал его кабинет (ахтунг!) по просьбе Дамблдора ранее. То есть взлом кабинета Снейпа прошедшей ночью свершился не в первый раз.

А поскольку Дамблдор, будучи профессионалом, доказывает утверждения, а не отрицания, он может тут же доказать несостоятельность минимум двух обвинений: Гарри — в том, что он обокрал Снейпа, и самого себя — в том, что он давал «Грюму» приказ обыскать кабинет Снейпа. Таким образом, увеличивающееся количество неясностей во всей истории заставляет Дамблдора заинтересовываться все больше.

Далее. Карта Мародеров. Не нужно быть Трелони, чтобы понять, что Гарри ее отдал Люпин. И вот она вновь всплывает безобидным куском пергамента — на сей раз, на пижамной вечеринке. Может ли Дамблдор не узнать кусок пергамента, чуть не поломавший ему всю Игру-3? О нет, тем более, в хижине Люпин, Сириус и Снейп довольно подробно говорили о его свойствах.

Сложить два и два труда не составляет: Гарри изменил маршрут и понесся, сокращая путь, по потайной лестнице в подземелья, потому что увидел на Карте что-то крайне любопытное — например, имя того, кто находился в тот момент в кабинете Снейпа. Кого?

В решении этой загадки Дамблдору помогает Гарри же — 20-го вечером мальчик пишет письмо Сириусу с подробным рассказом о том, как Крауч взломал кабинет Снейпа, и о разговоре Снейпа с «Грюмом».

Если вспомнить, что результатом этого письма станет не что-нибудь, а переезд Сириуса в Хогсмид, лично организованный Директором («Ты не единственный корреспондент Сириуса. Я тоже с ним переписываюсь с прошлого лета, когда он покинул Хогвартс. Это я предложил ему укрыться в горной пещере»), а также то, о чем станет говорить Сириус во время встречи с Гарри, Роном и Гермионой в Хогсмиде, нельзя не предположить, что содержание письма Гарри (а именно — тот факт, что в ночь на 20 января в кабинете Снейпа был замечен Барти Крауч) было донесено до Директора.

Эта информация слишком важна, чтобы Мародеры могли себе позволить ее утаить (смею предположить, что попытка Мародеров деликатно промолчать об источнике сведений Гарри Дамблдором была оценена по достоинству). Разумеется, Дамблдор должен был еще больше озадачиться полученными данными, приказать Мародерам ждать и пока ничего не писать Гарри в ответ и крепко задуматься о здоровье, местонахождении и мотивах поведения Бартемиуса.

Ибо ситуация более чем странная — не в характере Крауча-старшего пробираться в чей-то кабинет в час ночи. Тем более — зачем это делать так поздно, если он мог радостно нагрянуть в школу в любой момент, когда пожелает, будучи одним из судей и организаторов Турнира? И вообще — неужели защиту замка не усиливают на ночь, и внутрь может попасть любой, кому заблагорассудится, и никто не будет об этом знать? К тому же, Бартемиус, вроде как, болеет — отсутствовал на Святочном балу, странно вел себя осенью…

Выяснить, что происходит с Краучем, Дамблдор может, задействовав еще двоих свидетелей — Снейпа и Винки. Вот они-то как раз самые важные.

Я долго думала, с кем же Директор поговорил первым. Не будем забывать, что Дамблдору прекрасно известно, что за ним наблюдают как с помощью волшебного глаза, так и с помощью Карты Мародеров, следовательно, ему необходимо:

а) не делать резких телодвижений;

б) максимально отвлечь внимание «Грюма»;

в) дать «Грюму» понять, что все хорошо, его ни в чем не подозревают, чтобы он мог заняться своими делами. В частности — наблюдением за Гарри.

В конце года, говоря о втором туре, Барти произнесет: «Я следил за тобой все время». Следовательно, Дамблдор умудряется сделать так, чтобы «Грюм» успокоился и уменьшил свою постоянную бдительность по отношению к нему, Директору.

Поэтому я полагаю, что идти сразу к Винки Дамблдор не стал. Письмо Гарри доходит до Сириуса от силы 21 января, в субботу, письмо от Мародеров Директору — максимум 22-го, в воскресенье. Ничто не мешает Дамблдору, скажем, за завтраком 23-го, в понедельник, громко сказать: «Северус, хотел поговорить с вами насчет вашей программы!» А затем тихонько шепнуть: «Вечером в моем кабинете». Или добавить ту же фразу после: «Возьмите пудинг, Северус, он превосходный!»

Снейп — не идиот, а потому делает все, чтобы после «пудинга» и приглашения в лице не измениться, однако резкое потепление к нему Дамблдора заставляет его крепко задуматься о том, что же будет ожидать его вечером (упаси Мерлин, какой-нибудь тортик!).

Вариант один из двух — либо свинья-«Грюм» рассказал Дамблдору о вечеринке в пижамах, и сейчас Снейпа начнут пороть, исключив из Игры навеки (но зачем тогда такая секретность и теплота?), либо Дамблдор хочет что-то такое важное прояснить (но что может он, Снейп, исключенный из Игры, ему подсказать?).

Еще одна деталь — глаз «Грюма» не должен ни с помощью своих волшебных свойств, ни с помощью Карты увидеть, что между начальником и подчиненным произошло глобальное примирение. Вариантов воспрепятствовать глазу не много. Как помним, Выручай-комната на Карте не светится, и, я полагаю, волшебный глаз сквозь ее стены также смотреть не может. Идеальное место, чтобы организовать встречу, которую не сумеет никто ни подслушать, ни подсмотреть. Либо необнаружимость заложена в свойства Комнаты изначально, либо ее слегка модернизировал Дамблдор (например, в 5:30 утра 25 декабря, о чем потом и хвастался Каркарову на Святочном балу).

Конечно, чары необнаружения можно было бы наложить и на Директорский кабинет, но, если он внезапно исчезнет с Карты, это будет выглядеть подозрительно. Ставлю все-таки на то, что рандеву супругов состоится в Комнате, ибо так оригинальнее. То есть после приглашения Снейпу пришлось очень постараться, чтобы его брови в изумлении не поползли вверх.

Оговорюсь сразу: назвать точную дату разговора Дамблдора со Снейпом и точную дату возвращения второго в Игру невозможно, ибо заданный интервал времени, когда произошло сие важнейшее для судеб мира событие, слишком велик. Пораскинув мозгами, я могу лишь максимально его сузить, выявить причины воссоединения и попытаться восстановить картину того, как это происходило.

Встреча супругов состоялась абсолютно точно между 20 января и первой половиной февраля. Событие, подтолкнувшее к воссоединению — письмо Гарри к Сириусу (о, какая ирония) после вечеринки в пижамах, на которой присутствовал «Грюм».

Ясно, что после нее и второй за год кражи Снейп, как и после первой, сам бы к Дамблдору жаловаться не пошел, однако начальство, узнав о несанкционированном обыске «Грюма» и долго пытаясь вспомнить, когда же это оно, начальство, такой приказ «Грюму» отдало и зачем, само вызвало упрямого гордого несправедливо обиженного подчиненного на разговор.

Кроме того, что разговор давно уже назрел, Дамблдор понимает, что и отговорка «Грюма», и то, что Снейп винит во второй краже Гарри, получая в сумме Игру — это оскорбительная каменюка в огород Директора. Да и ситуация на фронте такова, что Снейп нужен Дамблдору и Игре, а Снейп жить не может без Дамблдора и Игры. Потому что воспитательные меры — воспитательными мерами, но дело принимает такой оборот, что без дальнейшего участия Снейпа Дамблдору будет весьма затруднительно вести свою уже не Игру, а самую настоящую войну с Реддлом.

Анна и Екатерина уже говорили, а я довольно скоро добавлю о том, как тщательно Дамблдор и Снейп выстраивали легенду, которая позволит правой руке Директора вернуться в нестройные ряды Пожирателей и войти в доверие к Тому. Возрождение Реддла уже близко, и это сильно влияет на скорость примирения, как бы серьезно Дамблдор ни был рассержен на своего любимого сотрудника. К тому же, Снейп уже произвел первый крохотный шажочек, показав, что наказан достаточно, выводы сделал и жаждет вернуть доверие Директора и сыграть свою роль, к которой так тщательно готовился, чтобы не сидеть в стороне в грядущей магической войне.

Ну, а раз Снейп стал в позу и продолжает упорно в ней стоять с самого Рождества, посчитав шажочек достаточным, что ж, навстречу пойдет Директор, ибо повод в то самое Рождество, что называется, был дан.

Разговор у заинтересованных сторон, надо полагать, получается интересный. Именно после него начинается период важнейшего перераспределения ролей в баталиях Игры. Первый ход Дамблдора после вечеринки в пижамах, таким образом — негласно восстановить Снейпа в правах своего ближайшего помощника, а на его место плавно переместить «Грюма».

Анна и Екатерина в свое время набросали углем свою версию воссоединения старой супружеской пары (вовсе не утверждая, что разговор проходил именно так), в значительной мере опуская его эмоциональную составляющую. И, поскольку я с этой версии ржу до сих пор, игнорировать ее я не посмею — но и не удержусь от того, чтобы приукрасить.

Итак, Дамблдор, Снейп и Лимонные Дольки.

— Северус, добрый вечер, проходите, берите дольку.

Пауза.

— Северус, вы ни о чем не хотите мне рассказать?

Многозначительная пауза и напряженное сопение.

— Северус, вам плохо?

Снейп кидается Директору на грудь и долго рыдает:

— Директор! Вы больше меня не любите, так? Вы не пускаете меня в Игру, все время носитесь с этим чертовым — э… — в общем, с вашим другом Грюмом, вы только ему теперь доверяете, да, ему теперь все можно, даже обыскивать мой кабинет, верно?!

— Ну что вы, Северус, — Директор сдержано хлопает его по плечу. — Я не приказывал вас обыскивать, как вы могли подумать. Хотя я, конечно, был несколько разочарован вашим поведением в прошлом году… из-за которого, кстати, мне и пришлось взять Аластора на должность вместо милейшего и деликатнейшего Римуса, который ни в коем случае не допустил бы подобной самодеятельности. Кстати, о вашем кабинете — у вас там ничего не пропадало?

— Пропадало! И все ваш драгоценный Поттер!

— И что же пропало?

— Шкура бумсланга в основном, — Снейп, отстраняясь, смахивает слезы.

— Бумсланга? Северус, при чем же здесь Гарри? Зачем она ему?

— Потому что он бродил по замку в мантии-невидимке со своим яйцом Чемпиона, я его почти поймал, да этот ваш Грюм помешал! А Люпин, Люпин, представляете, он Поттеру Карту отдал, между прочим!!

— Ну-ну, — Дамблдор, глядя в потолок и ковыряя пальцем в ухе: «Какая Карта? Ничего не слышу! Нет, совершенно ничего!». — Да, Гарри явно не спалось той ночью, однако у меня есть информация, что он видел в вашем кабинете Барти Крауча.

— Крауч болеет, — сообщает Снейп, высморкавшись в платочек. — И чего ему там быть? Это все отговорки Поттера!

— Северус, давайте рассуждать логично, остыньте. Много шкуры пропало?

— Много, — печально кивает Снейп, складывая носовой платочек ровно по линиям сгибов и пряча в карман. — И уже не в первый раз.

— Северус, вы понимаете, что это может значить? Зачем кому-то так много шкуры бумсланга?

— Чтобы варить много Оборотного зелья, — с видом знатока сообщает Снейп, и Дамблдор кивает.

— Давайте сделаем так: с этой минуты надо внимательно следить за всеми, кто находится в Хогвартсе. Особенно за теми, кто появился недавно. Обо всех странностях немедленно давать мне знать. Ситуация крайне серьезна, очень вероятно, что Волан-де-Морт узнал о Турнире еще летом, от Берты Джоркинс… похоже, в школе бродит его шпион.

— Кстати, о Темном Лорде. Я говорил вам, он набирает силу, Каркаров тоже это чувствует, — Снейп чешет глаз кулаком.

— Вот-вот, — глубокомысленно кивает Директор. — О чем и речь. У Гарри тоже шрам побаливает. В Турнире он, разумеется, как вы догадались, по моей инициативе, но, похоже, кто-то — не будем говорить, кто — хочет эту инициативу перехватить. Ну что же, Северус? Я могу рассчитывать на вас, как раньше? Вы меня больше не подведете своими личными проблемами? Ибо ситуация накаляется, и недопустимо, чтобы -

— Директор, я весь ваш! — вскакивает Снейп. — Только прикажите — хоть сейчас побегу прямо к Лорду исполнять!

— Нет, сейчас еще рановато, но позже, видимо, я должен буду попросить вас об этом, благодарю. Ну что же, возьмите еще дольку, и я не смею вас задерживать.

Снейп с Дамблдором обнимаются и таки в дружном хороводе проносятся по лугам, лихо отплясывая.

Это, конечно, лишь реконструкция, но, вне всяких сомнений, разговор был, и в нем были затронуты именно эти темы и именно с таким результатом.

Более того, полагаю, Анна и Екатерина упустили два момента. Во-первых, Снейп, стремясь тут же оказаться полезным, сообщает Дамблдору все, что знает про Риту Скитер, включая ее анимагические способности. С этой секунды Дамблдору абсолютно точно известно, как Рита попадает в замок — и становится понятно, как это может пригодиться в дальнейшем.

Во-вторых, в свою очередь стремясь немного реабилитироваться перед Снейпом, Дамблдор предупреждает его, что Гарри почти точно вновь безосновательно грешит на него, Снейпа, как главного злодея школы («А надо было быть сдержаннее в Комнате Чемпионов, Северус… да и вообще по жизни…»).

В общем, узнав о пропаже шкуры бумсланга, Дамблдор наконец получает стопроцентное доказательство того, что в роли преподавателя Защиты в этом году в Хогвартсе работает некто, перевоплотившийся в Аластора Грюма с помощью Оборотного зелья.

Возвращение Снейпа в Игру, по иронии судьбы, в некотором роде чуть ли не организовано (по крайней мере, сильно ускорено) лично Гарри, Сириусом и Люпиным. У жизни все-таки очень хорошее чувство юмора. Как и у Роулинг.

Тем временем, получив доказательство, что «Грюм» — не Грюм, Дамблдор, естественно, стремится узнать, кто же такой «Грюм». Сделать это возможно только с помощью Винки.

Уже возникал вопрос, почему Дамблдор не допросил Винки сразу после ее прибытия в Хогвартс. На него не грех будет ответить еще раз. Дамблдор — не Реддл. В отличие от Тома, Директор предпочитает пользоваться источником так, чтобы оный источник сам ничего не понял, а также с наименьшим для этого источника ущербом.

Однако сейчас становится ясно, что период ухлестывания за Винки с помощью Добби результатов не дал, к тому же, ситуация и в самом деле крайне серьезна. Поэтому Директор отправляется на кухню с твердым намерением сделать по-плохому, если по-хорошему и на сей раз не выйдет.

Замечу, что с самого начала, еще до разговора со Снейпом, Дамблдор сводит разоблачающее действие Карты к минимуму — ибо, уворачиваясь от сиятельного и полного любви взгляда «Аластора», все время про Карту помнит. Винки нужно срочно спрятать. Отобравший у Гарри Карту «Грюм» будет не просто проводить с ней много времени — она вообще станет работать у него круглосуточно, потому что он не знает, как ее выключить.

Вероятно, пока очи «Грюма» и не обращались в сторону кухни — для чего? — но после того, как он увидит, что туда шлепает Директор и с кем он там разговаривает, я полагаю, оба его глаза станут одинаковыми по размеру. Думаю также, что Дамблдор не использует Выручай-Комнату, ибо 7 марта Гарри с друзьями застанет Винки на кухне. Скорее всего, Директор делает необнаружимой саму Винки, о присутствии которой в школе Барти не знает до самого конца. Вероятно, тем же образом незамеченными проходят и встречи Снейпа с Директором.

7 марта Гарри, Рон и Гермиона увидят Винки во второй раз. Нельзя не обратить внимание на произошедшие с ней перемены. Перед трио Винки предстанет не просто несчастной — она уже будет пить по шесть бутылок сливочного пива в день и по-прежнему страдать, что мистер Крауч остался без ее помощи (7 месяцев прошло — сколько страдать-то уже можно?). Однако при этом она еще и станет твердить о ком-то, кто выведывает секреты ее хозяина:

— He’s nosing into y master’s private and secret, — заметьте, один секрет. — Winky is a good house-elf, Winky keeps her silence — people trying to pry and poke -

(«Он сует нос в личное и секрет моего хозяина. Винки — хороший домашний эльф, Винки хранит молчание — люди, пытающиеся подглядывать и вмешиваться -» — привожу цитату, убирая икания, которые сильно отвлекают.)

А потом Винки зальется горючими слезами, громко причитая.

Кто же этот загадочный people, который ходит и сует нос не в свои дела? Причем, судя по тому, что бедняжка не просто расстроена, а конкретно заливает свое горе сливочным пивом, очень даже преуспевший в совании? А Добби в это же время уговаривает ее, что теперь она должна слушаться нового хозяина — профессора Дамблдора…

В общем, ответ очевиден. «Pry» (подглядывать) — это о Берте, а «poke» (вмешиваться) — о Директоре. Или наоборот. Или все вместе. Не важно.

Рассказала ли Винки сама, не посмев ослушаться нового хозяина, или Дамблдору пришлось немного поднажать, пользуясь тем, что он «неплохо владеет легилименцией», как в случае с Кикимером — факт налицо: Дамблдор узнает все, мигом получив ответы на мучающие его с самого лета вопросы.

Сын Крауча жив. Это он запустил Черную Метку на Чемпионате, он сидел на пустом месте в ложе рядом с Винки, когда после запуска Метки поймали Винки, именно из-за сына разъярился Бартемиус, именно его нашел мистер Крауч, лично перепроверив кусты (два и два сложить не трудно), именно Барти Крауч-младший (вот Сириус расстроится — не он первым бежал из Азкабана, ох, не он…), используя Оборотное зелье, находится в школе под видом Аластора Грюма, которого атаковал летом.

«Ухты! Вот так ученички…» — думает, вероятно, Дамблдор, несясь из кухни в кабинет и возбужденно размахивая бородой. Становится ясно и то, зачем Барти так усиленно помогает Гарри — видимо, в конце Турнира Гарри ждет Реддл. Вообще говоря, шагну еще дальше и предположу, что Дамблдор уже знает, зачем Гарри Реддлу понадобился.

Вот именно поэтому, думается мне, Дамблдор, подозревая, что от Винки можно узнать много интересного, оставляет разговор с ней на сладенькое — ведь ему же надо делать большие чистые глаза, если Снейп вдруг спросит, кто скрывается под личиной Грюма, и отвечать в стиле: «У меня много предположений, Северус, одно невероятнее другого…». Ибо вплоть до самого Финала Снейп не будет знать, кто именно играет роль Грюма.

Зачем Дамблдору снова что-то скрывать от Снейпа? А не дай Мерлин тот снова сцепится с «Грюмом» и брякнет что-нибудь, не подумав? Директору нужно максимально убедительно делать вид, что он ни о чем не подозревает, никаких тайн Краучей не знает, подозрительного поведения «Грюма» не замечает и вообще страдает от прогрессирующего слабоумия. Одним словом, единолично делать все, чтобы не провоцировать Барти и Реддла на непредвиденные и не выгодные Дамблдору действия. Однако же — так же единолично разворачиваться и начинать втихую лупить по тандему Барти-Реддл, сохраняя иллюзию, что они продолжают его успешно дурачить.

Таким образом, с маниакальным удовольствием Дамблдор включается в предложенную Реддлом Игру. Ну любит он многоходовые комбинации, а особенно — переплевывать своих ученичков, немного дополняя их первоначальные замыслы и ювелирно возводя из их карт нужный ему превосходный домик.

В механизм Тома попадает вездесущая деталь «Альбус Дамблдор», и включается она, посидев тихонько до поры, именно в этот момент. Один единственный выстрел — самый решающий — будет произведен несколько позже, однако весь реддлов механизм уже начинает работать в обратную сторону, как бы сворачиваясь внутрь себя, в конце концов закономерно самоуничтожаясь.

Конец января — середина февраля 1995 — это ключевой этап не только Игры Года. Это поворотный момент во всей Большой Игре.

А пока у взрослых разворачиваются такие душещипательные интриги, Гарри с 21 января вновь заседает в библиотеке, умудрившись притащить туда с собой не только Гермиону, но и Рона. Однако убиблиотечивание каждой свободной минуты в течение месяца и более результатов не дает, что лично оскорбляет Гермиону, искренне считавшую библиотеку источником всех знаний. Ребята даже выпрашивают у Макгонагалл разрешение пойти в Особую секцию, даже обращаются за помощью к мадам Пинс — все безрезультатно. Как-то странно, не правда ли?

Все задания Турнира не должны выходить за рамки школьной программы, а значит, Чемпионы должны иметь возможность к ним подготовиться. Но по какой-то причине из библиотеки вдруг резко исчезают все книги о жаброслях (неужели Барти сунул Невиллу последнюю? да ни в жизнь не поверю), и даже мадам Пинс не в состоянии не то что подсказать ребятам, где искать, но даже повозмущаться, мол, вот, были же книги о жаброслях, куда ироды их подевали?! Нет, она молчит. То есть вообще. Следовательно, тому должна быть причина. А единственная причина, способная заставить мадам Пинс молчать, когда надо, называется Дамблдор.

22 февряля, в понедельник, спустя 33 дня после того, как Гарри отправил Сириусу письмо (очень плавающее у него место жительства), приходит, наконец, ответ крестного: «Пошли дату следующего выходного в Хогсмиде с обратной совой».

Возрадуемся же, господа, первому письму Сириуса, не отмеченному повышенной лохматостью! Люпин там заснул что ли?

Гермиона тут же настаивает на том, чтобы Гарри послал письмо с датой — видимо, ясно просекла, что происходит. До Гарри же, мигом приунывшего вновь, что не ускользает от внимания ясных глаз за преподавательским столом, так и не доходит, что письмо — отголосок только что окончившихся бурных закулисных расследований и погонь со стрельбами.

Грустный Гарри тащится на урок к Хагриду. Нет, я, конечно, уже давно убедилась, что Хагрид — человек своеобразный, со своими тараканами в голове, однако тут уж, извините, его заклинивает окончательно: «Все хорошо, Гарри? Просто волнуешься, да? Гарри — я волновался перед тем, как увидел, как ты с хвосторогой справился, но теперь я знаю, ты можешь сделать все, на что нацелился. Я вообще не волнуюсь. Все с тобой будет в порядке. Решил загадку-то, верно?»

Да сколько же можно спрашивать — Гарри же давно ответил, что решил! Разговор с Дамблдором, в ходе которого Директор вслух и с выражением зачитывал заплаканному Хагриду письма от родителей, видимо, так подействовал на сентиментального лесничего, что он уж и не помнит, спрашивал про яйцо, чи не спрашивал — ну, еще раз надо спросить, для верности…

Склероз Хагрида (равно как и однотипная глухота Дамблдора) объясняется легко, если глянуть на календарь — за два дня до второго тура Хагриду необходимо точно узнать, нашел ли Гарри способ пройти испытание. И Хагрид просекает не только вранье, но и то, что ему теперь нужно срочно доложить Дамблдору о критическом положении дел.

Не думаю, что Директор будет слишком поражен, услышав эту новость, он и сам в курсе о нулевых результатах поиска (еще бы — сам же все и устроил, даже преподавателям на уроках запретил заикаться о воде и всем, что с ней связано — иначе бы внимательная Гермиона точно активизировалась), но ему нужно знать все до мельчайших деталей. Вдруг Гарри случайно что-то найдет. Тогда Директору нужно будет срочно корректировать свои действия, а также дать понять Барти, что творческую активность следует снизить.

Впрочем, Хагрид прекрасно понимает, что Дамблдор не даст провалу случиться, посему Гарри он, выполняя роль Сириуса (о которой Звезда забыла), пытается хоть немного приободрить: «Ты выиграешь. Я знаю. Я чувствую это. Ты выиграешь, Гарри». Потому что Гарри, пожалуй, как никто, крайне зависим от теплоты близких.

Вечером 23 февраля уже становится понятно, что пришла пора использовать запасной вариант в качестве подсказки для Гарри — жабросли, о существовании которых в природе Дамблдор, разумеется, догадывается.

Но спросим себя: для чего Директору понадобилось заблокировать всю информацию, способную Гарри помочь, и не возникало ли у него вопросов, почему Барти ничего не предпринимает?

Я полагаю, второй вопрос является ответом на первый: Дамблдор не оставил Гарри ни единого шанса найти ответ самостоятельно именно потому, что хотел, чтобы Барти вновь активизировался, занервничал — и сделал Гарри еще одну подсказку. Ну, любит Директор издеваться и развлекаться. А еще — ну вдруг все-таки ошибся? ну вдруг Винки что-то напутала?..

Попутно Дамблдор получает замечательную возможность пронаблюдать, как Гарри, не в силах подставить и школу, и друзей, старается не отчаиваться даже в самую последнюю минуту, заставляет себя продолжать искать ответ, уже ночью накануне испытания сидя в библиотеке снова и снова упрямо повторяет себе: «В следующей книге… в следующей… следующая…» Ах, услада для Директорских ушей — какого бойца воспитал!

Жестко? Да, без сомнения. Наверное, стоило воспитывать ребенка в тепличных условиях. Это бы очень сильно пригодилось ребенку в последний год войны, да.

Но я отвлеклась. Итак, понятно, что Барти тоже ставит на жабросли, но, поскольку он чудовищно ограничен во времени, подсказка будет весьма прозрачна. Посему Директору стоит лишь, смеясь в усы, сделать так, чтобы мальчик не засветился, ибо именно накануне каждого тура его действия становятся наиболее неряшливыми.

Нет, конечно, Дамблдору стоит только захотеть по-настоящему, чтобы нужная книга не просто появилась в библиотеке, а совершенно случайно легла рядом с Гарри, аккуратно раскрытая на нужной странице. Но тогда абсолютно очевидно, чем закончится ее чтение. Ибо в Хогвартсе жабросли можно достать только в одном месте.

Но Дамблдор никогда в жизни не позволит Гарри обокрасть Снейпа. А вот Барти пусть пройдет маленький тест на вшивость. Потирая ладошки, Дамблдор готовится ко второму закулисному сражению с Краучем.

Надо сказать, что состояние, в котором пребывает Барти, гораздо хуже того, что испытывает Гарри. Ибо Гарри волнуется, что вылетит из Турнира, а Барти сжимается от ужаса посерьезнее, второй раз испытывая на себе действие принципа Что Дамблдору Хорошо, То Всем Остальным — Не Очень.

Сам Гарри готов помочь всем, кто в этом нуждается, однако просить помощи для себя (тем более, после напутствия Гермионы после первого тура, что Гарри, мол, должен делать все сам, которое прочно засело у мальчика в голове) не в его правилах. Дамблдор эту особенность знает отлично — Барти с нею знакомится по программе ускоренного курса шоковой терапии.

Нет, в общем-то, идея с книжкой хороша, однако в этом году Невилл сознательно удаляется из команды, куда его активно пихали — Гарри, Рону и Гермионе нужно сильнее сплотить свое трио. Барти этого также не знает. Однако мне кажется, что он тянет с подсказкой еще и потому, что боится вызвать подозрения и старается отойти в тень. В конце концов, он пытается манипулировать самим Дамблдором, опасаясь действовать через других лиц, понимая, что Директору нужно участие Гарри в Турнире.

Дамблдор, поняв, что хочет провернуть Барти, только хихикает, решает его план немного дополнить и обставить так, как выгодно лично ему. А вообще, за такие выходки он, попутно с использованием их на пользу делу, имеет обыкновение круто и больно обламывать зазнавшихся ученичков. Годом позже в Министерстве на себе это почувствует лично Реддл.

Барти и понятия не имеет, что подсказка Дамблдора, которую он так ждет, последует через него, Барти, которого Директор решает использовать в качестве наглядного пособия для тех, кто тонкие намеки не понимает. Таким образом, два Игрока за несколько часов до начала второго тура устраивают бой на нервах друг друга — и нервы, как обычно, сильнее оказываются у Дамблдора.

Ибо ситуация для Барти складывается хоть волком вой — ко всему прочему, в 7:30 вечера Дамблдор, посчитав, что раскланивания с оппонентом пора заканчивать, легким и непринужденным пинком кладет Барти на лопатки, уводя Рона и Гермиону и оставляя Гарри вариться в собственном соку в одиночестве.

После заданного ускорения бедный Барти идет ва-банк и одновременно задействует для подсказки тех двух фигур, через которых еще может помочь Гарри — Макгонагалл и Добби. Как он сам признается в Финале, зная о дружбе Гарри с Добби, Крауч приглашает эльфа в учительскую забрать какие-то мантии в чистку и заводит громкий разговор с Макгонагалл по поводу второго тура и того, догадается ли Гарри использовать жабросли — эльф, мол, бежит прямиком к Снейпу, а затем находит Гарри.

Крауч со своим менталитетом 19-летнего мальчишки думает, что в очередной раз гениально выкрутился. Но, чтобы понять, кто, кого, куда на самом деле выкрутил, попытаемся разобраться в ситуации.

Из вариантов у Барти остается одна Макгонагалл, которая, как известно, в особых отношениях с Директором, так что ее роль в подсказке Барти пытается свести к минимуму. Остается Добби. Однако разве Барти не мог просто объяснить Добби, что надо делать? Зачем впутывать сюда Макгонагалл?

Ну, ясное дело, Рон и Гермиона вызываются в кабинет декана, где Дамблдор объясняет им, в чем, собственно, дело. Понятно, что там находятся еще Чжоу и Габриэль, как и остальные судьи Турнира (кроме Бэгмена и Перси — им-то как бы не за чем). Вопрос в том, почему Директор решает усыпить студентов в столь ранний час — в 7:30 вечера?

А чтобы Барти было лучше видно.

Недоказуемо, но подозреваю, что, увидев скопление имен на Карте, Барти, находясь в предынфарктном состоянии, сам подхрамывает к кабинету Макгонагалл, аргументируя это тем, что желает последить за поведением Каркарова, возникающего по поводу секретности заданий.

— Конечно-конечно, — сияет Дамблдор, — заходите, Аластор, — как бы показывая, что у него от «Грюма» секретов по-прежнему нет.

В целом, состав участников сего таинства не так уж важен. Важно то, что Барти, до последнего ожидавший мыслительного подвига от Гарри и подсказки Директора, теперь жутко ограничен по срокам.

Поэтому после эпизода с усыпляющими чарами в исполнении Директора Барти мягко берет Макгонагалл под руку и ведет в учительскую, по пути вызывая Добби. Ибо напрямую к эльфу обращаться опасно — если его поймают, на закономерный вопрос, где он взял жабросли, Добби прямо ответит, что профессор Грюм был так добр, что решил помочь… А запретить говорить Барти Добби не может, ибо тот — вольный эльф. Беда какая. В общем, Макгонагалл нужна для отвода глаз — и эльфийских, и сиятельных Директорских.

Пока «Грюм» орет на всю учительскую о чудесных свойствах жаброслей, появляется Добби. И уж это чудо в галстуке, джемпере, шапке, шортах и разноцветных носках Макгонагалл никак не могла не заметить. Вряд ли она заподозривает что-то коварное — скорее всего, тут же разыскивает Дамблдора и, строгая к исполнению правил, докладывает, что произошла утечка информации. То, что Макгонагалл за этим очень даже следит, доказывает невозвращение близнецов (ребята уводили Рона и Гермиону) к Гарри в библиотеку. Правда, тут первенство в слежке за тем, чтобы поведение Фреда и Джорджа было адекватным Игре, себе приписывают и она, и мистер Уизли — не зря любопытные близнецы в дела Чемпионские весь год не суются.

Дамблдор, охая и ахая, выводит «Грюма» из-под подозрений, пеняя на Добби и отмечая, что, видимо, сделать уже ничего нельзя, и вообще — шли бы вы, Минерва, баиньки, а то я за горячим шоколадом побегу. Потому что Дамблдору необходимо, чтобы как можно меньше народу косо смотрело на «Грюма» — а Макгонагалл Директорские намеки прекрасно понимает.

Косвенно эта версия подтверждается тем, что радостной Макгонагалл уже нет поблизости от Гарри после окончания очередного тура.

Хотя все могло быть и наоборот: сначала учительская, затем разговор с Дамблдором (неоконченный в связи с прибытием директоров), затем усыпление детей — и тогда становится понятно, почему Макгонагалл, следуя близнецам, выглядела «немного мрачно». Станешь тут мрачной. Директор опять Играет.

А что делает Директор? Да ничего. Более того, возьмусь утверждать, что очевидный ход Барти позволил ему переговорить со Снейпом заранее — на предмет Игры Года, о том, что Гарри вовсе не должен обязательно победить, он должен сделать все, что может, поучиться, поэтому вылететь из Турнира ему никак нельзя, вы же три года подряд в первых рядах вопили, Северус, что я ничему не обучаю подростка, который должен сыграть решающую роль в грядущей войне…

Приняв за факт, что кражи в Хогвартсе Дамблдор никогда не допустит, я полагаю, что Снейпу в конце объяснений прилетело нечто вроде: «Северус, вы согласны помочь мальчику? Разумеется, то, что у вас исчезнет, я возмещу сам. А вы сможете даже немного пошипеть на мальчика для профилактики. В разумных пределах. Позже». Попробуй тут не согласиться.

Таким образом, заручившись согласием Снейпа на то, чтобы его кабинет опять обокрали, Директор снимает для себя последние моральные препятствия. А информация от Макгонагалл запускает весь механизм.

Директор телеграфирует Снейпу, чтобы он очистил место преступления, чтобы Добби мог беспрепятственно попасть к нему в кабинет.

Я вообще не удивлюсь, если окажется, что в то время, пока Барти разглагольствовал о жаброслях с Макгонагалл в учительской, Снейп сидел так же, сцепив зубы и думая о Дамблдоре исключительно хорошее, прилагая все усилия, чтобы не пнуть проходящего мимо с ворохом мантий и наставленными на «Грюма» локаторами Добби…

Нет, все-таки я ставлю на то, что перед вызовом «пленников» Дамблдор предупредил Макгонагалл — ибо надо же ей было сохранять беседу в непринужденном тоне, а не шипеть на «Грюма», чтобы Добби его не услышал. Этим и объясняются и ее мрачность, и вызов именно близнецов — единственных, кто не будет вмешиваться в отчаянное перерывание Гарри библиотеки…

Тогда получается еще веселее. Снейп, сцепив зубы и пытаясь не пнуть Добби, наблюдает за тем, как Макгонагалл с каменной улыбкой на лице, похожей на гримасу зубной боли, выслушивает, как распинается перед ней «Грюм», пытаясь не пнуть его.

Прямое доказательство того, что Снейп здесь по уши замешан — он накладывает на свой кабинет не привычные после двух взломов 394 заклинания, среди которых часть явно относится к Темной магии, которая может отправить нарушителя на месяцы в больничное крыло (убивать — негуманно; к тому же, Снейпу хочется поймать нарушителя живым, чтобы потом лично и очень долго ему мстить), а что-то простенькое вроде Коллопортуса.

Это при том, что еще месяц назад на вечеринке в пижамах Снейп кричал Филчу, что запечатывает свой кабинет «заклинанием, которое не может взломать никто, кроме волшебника». А Добби благополучно влезает в кабинет, находит там аккуратненько уложенные на полочке на уровне его глаз жабросли под большой одноименной табличкой, транслируемой на эльфийский, и с красной неоновой стрелкой рядом. И делает ноги.

Все счастливы, особенно Крауч.

Невинно замечу, что взять эльфа за шкирку в тот момент ничто не мешало ни Дамблдору, ни Снейпу. Однако оба проявляют исключительную крепость сна, а Снейп — еще и поразительную слепоту на следующее утро.

Дамблдор, разумеется, учитывает заинтересованность Барти в удачном исходе — и, следовательно, его слежку за Добби. А самому Дамблдору Живоглот доносит, что Гарри вернулся в библиотеку. Отлично. Кролик снова в норке. Где там Добби?

— Гарри Поттеру надо спешить! Второе испытание начнется через десять минут, а Гарри Поттер -

Дрыхнет в библиотеке. Удивительно, правда?

Самый маленький (к тому ж — невольный) Чемпион не пришел на завтрак, дрыхнет в библиотеке, и никому нет до этого абсолютно никакого дела — ни Макгонагалл, ни Дамблдору, ни Хагриду, ни «Грюму», ни даже Снейпу. Тем более, в 9:20 утра здесь уже, по идее, вовсю должна бродить мадам Пинс. Но никого нет. Есть Добби, разбудивший Гарри за 10 минут до начала второго испытания Турнира, чтобы торжественно вручить мальчику жабросли, которые он стащил ночью.

Ну хорошо, безусловно, Добби только что Гарри нашел, более того — увидел его под мантией-невидимкой исключительно из-за того, что ее капюшон съехал с головы мальчика. Ну, еще минут 30, как у него водится, посвунился при виде спящего Гарри Поттера. И сам до всего допер:

— Добби знает, что Гарри не нашел нужную книгу, так что Добби сам нашел за него!

В оригинале Добби произносит: «… did it for him». И что же это он такое загадочное it сделал за Гарри? Разумеется, он горит желанием спасти друга исключительно по собственной воле:

— Добби знает, сэр! Гарри Поттер должен пойти в Озеро и найти своего Визи!

И, очевидно, у Добби отвратительно с английским и еще хуже с памятью, ибо он не в состоянии правильно произнести имя друга Гарри — но уже лихо заворачивает сложноподчиненными с абсолютно правильным согласованием времен, объясняя, откуда узнал про жабросли…

Все так, только вот Дамблдор, абсолютно точно знающий, где Гарри провел ночь (это что же — мальчика за ночь даже миссис Норрис не обнаружила?), позволяет ему проспать официальное оглашение правил второго тура! Ну, к примеру, какого пленника кому надо спасать, где они находятся (или судьи рассчитывали, что Чемпионы за час все Озеро исплавают?)…

Будучи знакомой с внезапными припадками склероза у Дамблдора, не могу не задаться вопросом: а может, так надо? И тогда все встает на свои места. Даже то, что вместо Бэгмена правила Гарри оглашает Добби (откуда, спрашивается, узнал?), и то, как он их преподносит:

— То, без чего Гарри Поттер будет больше всего скучать, сэр! А после часа -

Позвольте, а что, Добби тоже слушал песенку? Я помню в ванной только русалку, Миртл и Гарри. Или Добби сидел на дне как можно ближе к кумиру? А для чего вообще в качестве жертв в туре выбраны друзья Гарри, девушка, которая нравится Гарри, и маленькая беззащитная девочка?

О, мы подходим к глубинной сути Игры — серьезное восприятие Гарри песни русалок и тритонов является ключевым для правильного решения мальчиком поставленной задачи.

Для этого создаются все условия: Гарри до последнего не знает, кого или что ему придется искать в Озере (а Дамблдор делает все, чтобы отвлечь его от правильного понимания песенки, в течение целого месяца — но Гермиона-то догадалась! и молчит!), а ошарашивание мальчика за 10 минут до начала, что ему придется спасать Рона, не оставляет и шанса понять, что слова в песенке — шутка.

Ибо после драконов Гарри готов поверить во что угодно (у меня уже решительно кончились силы восхищаться Дамблдором, поэтому я лишь слабо пропищу про умение Директора использовать все входящие обстоятельства на пользу делу — в том числе и удвоенное рвение Гарри помочь Рону после их последней ссоры).

Ну и, наконец, проинструктированный Дамблдором, Добби доносит Гарри информацию именно в том ключе, что Гарри обязательно необходимо Рона именно спасать — и именно от страшной беды. А что с Директором эльф поговорил, мы знаем точно: «Добби знает, что Гарри Поттер не нашел нужную книгу…»

Получается, Добби блуждал всю ночь по замку, прежде чем найти Гарри. А согласно версии Барти, эльф «поспешил» к Гарри сразу после того, как ограбил кабинет Снейпа. Но «Грюм» может это утверждать, только если видел по Карте, что Добби в библиотеке был (ибо, судя по тому, что Барти думал, что Гарри утонул в Озере, дальнозоркость волшебного глаза все же имеет свои пределы).

Но быть в библиотеке и отдать жабросли — не одно и то же. Следовательно, Добби был в библиотеке дважды. И в первый раз отдать награбленное ему явно помешали.

Дамблдор, для которого Карта не является препятствием, должен был провести разъяснительную беседу с Добби по нескольким причинам. Во-первых, воровать нехорошо. Во-вторых, раз уж взял, нужно отдавать, ибо после третьей кражи Снейп ором и пинком не ограничится. В-третьих, ах, какая жалость, что Гарри сам не нашел нужную книгу… а ведь ему во что бы то ни стало нужно спасти Рона, которого утащили на дно Озера…

В общем, Добби прекрасно понял, что и когда ему говорить: «Я должен быть на кухне, сэр! Добби хватятся -», — то есть Директор услал Добби на кухню, но намекнул, что вернуться ему необходимо именно в 9:20 — ровно на пять минут. Чтобы не сказать Гарри ничего лишнего, но и напугать достаточно:

— Ах, да, мой дорогой Добби, мальчик недоверчив, особенно после того казуса со случайным исчезновением костей в его руке, в чем вы, разумеется, совсем не виноваты. Пожалуйста, упомяните, что слышали о жаброслях из разговора преподавателей — так Гарри поверит легче. Благодарю вас. Глоточек сливочного пива?

Итак, Гарри сломя голову несется к Озеру — и Дамблдор ему улыбается.

Всё. В связи с этим мне остается лишь развести руками и констатировать, что «идеальная комбинация» Крауча меркнет и рассыпается перед сияющей улыбкой Директора и всеми его манипуляциями. Ибо Директор не просто переиграл Крауча. Он сделал это настолько чисто и ювелирно, что бедный Барти этого даже не заметил.

Испытание начинается — и Бэгмен как-то само собой не забывает спросить у Гарри, есть ли у него план (что не ускользает от очей Дамблдора), но забывает рассказать мальчику, в чем суть задания. Ну, волнуется, понятное дело.

Недовольный Перси (пожалуй, кроме Гарри, единственный, кто серьезно относится к угрозам в песенке и все не может понять, как Дамблдор мог такое допустить… а потом вы спрашиваете, по какой причине Перси так легко поверил в коварство Директора в следующем году и встал в позу против него…) и еще более недовольные мадам Максим и Каркаров, у которых аж лица своротило при виде Гарри, разумеется, тоже забывают, что Гарри инструкции не получил.

Вообще, надо сказать, второй тур — поворотный в воспитании отношения к происходящему многих.

Для Гарри наступает очередной момент из серии «do or die», он глотает жабросли и ждет, стоя на ветру в февральской воде (Директор совсем не жалеет его… чувства) под улюлюканьем слизеринцев. Однако трансформация проходит успешно (кто бы сомневался, что под табличку с надписью, транслируемой на эльфийский, были положены самые лучшие, самые отборные, самые стопроцентно работающие жабросли), и мальчик ныряет в воду.

А пока он плывет, снова зададимся вопросом, насколько секретны секретные задания Турнира. Начнем с того, что весь второй тур было бы затруднительно организовать без Дамблдора, поскольку все переговоры с водяными жителями мог провести только Директор, ибо вряд ли кто из Министерских (вроде полиглота-Крауча) пользовался у независимых тритонов и русалок (живущих в Озере у Хогвартса) таким уважением, как, собственно, Директор Хогвартса (что они докажут двумя годами позже).

Кроме того, после окончания тура вождь Муркус станет беседовать именно и только с Дамблдором (умеет же он не только человеческих женщин очаровывать). Более того, поведение русалок и тритонов со всей очевидностью свидетельствует, что они выполняют не только инструкции ко второму туру, но и особую просьбу Директора.

Начнем с того, что очень удобно для Дамблдора — и крайне скучно для зрителей — что то, что происходит в Озере, никто не видит. А происходят там прелюбопытнейшие вещи.

Во-первых, за Гарри следят, и это совсем очевидно — мальчик видит движущиеся впереди фигуры, которые принимает то за водоросли, то за камни. Следят вообще за всеми — когда Флер не справляется с гриндилоу, ее же как-то вытаскивают. Следовательно, была какая-то система знаков, вроде красных искр в лабиринте, чтобы Чемпион мог дать понять, что выходит из соревнования.

Судя по тому, что Седрик позднее сообщит Гарри, что «Флер и Крам скоро будут», они втроем изначально плывут одним маршрутом — видимо, тоже указанным. Но Гарри на пути попадается лишь одна единственная стайка гриндилоу — и Миртл.

Вот Миртл здесь — прямое свидетельство Игры, ибо, простите, вся школа на Озере, смыть ее случайно никто не мог. И что она делает?

— Тебе плыть вон туда! Я не пойду с тобой… я не слишком люблю их, они всегда гоняются за мной, если я подхожу ближе…

Отлично. Миртл в этот раз даже не смущает, что она, видите ли, не дышит.

Разумеется, Дамблдор, понимая, что Гарри не знает, что плыть надо к середине Озера (Седрик позже скажет: «Потерялся», — значит, знал, куда надо, но запутался), решает восстановить справедливость. Задача Миртл — дать Гарри понять, куда ему путь держать, и смыться под любым предлогом, дабы не брякнуть лишнего. Что ж, задача выполнена.

Помимо Миртл Гарри помогают и поющие тритоны, которые не упускают возможности нагнать на мальчика больше страху:

— … не медли, если не хочешь, чтобы то, что ты ищешь, превратилось в гниль… — очень мило.

Наконец, Гарри достигает цели. Стоит отметить, что его действия для водных жителей — неплохое развлечение, возможно, почище, чем для болельщиков. Тритоны и русалки с копьями и вилами ничего не делают — не гоняются, но и не помогают. Только смотрят. И смеются. Любое действие Гарри, направленное на спасение остальных, вызывает смех тритонов. Особенно сильно их смешит фраза: «Я не хочу, чтобы они умерли!»

Похоже, водные жители избрали довольно оригинальный способ подстегнуть мальчика к действию — смех. Пока они держат Гарри, подплывает Седрик, хватает нож из кармана (значит, знал), освобождает Чжоу и, бросив Гарри пару фраз, исчезает, даже не попытавшись узнать, почему Гарри держат тритоны. Для него все происходящее — в первую очередь соревнование. К его чести — чистое.

Следующим является Крам, почти перекусывает Гермиону пополам, хватает предложенный Гарри камень, пилит веревку и уплывает, даже не поглядев на Гарри. У него акулья голова — плохо примененная межвидовая трансфигурация. Ни Седрик, ни Флер не решились к ней прибегнуть. Между тем, Крам знает о задании по меньшей мере с 14 февраля (трио, направляясь в Хогсмид в тот день, видело его, прыгающим в воду с корабля). Достаточно времени, чтобы подготовиться.

Я полагаю, поскольку мировой спортсмен звезд с неба в учебе не особо хватает, Каркаров решил взять все мозговые штурмы на себя (запрет преподавателям помогать Чемпионам на Дурмстранг, конечно, не распространяется). Именно Каркаров, пользуясь своими знаниями и опытом, придумывал, как Крам мог бы пройти оба тура — этим же объясняется и то, что Виктор использовал простенький Конъюнктивитус для дракона, даже не подумав о метле. Без души, без фантазии — Каркаров настаивает на своем, полностью зарубая инициативу Крама. Ибо, если его Чемпион не выиграет, Игоря кондрашка хватит — и плевал он там на особенности и сильные стороны своего ученика.

Флер все не появляется, и Гарри решается. Наставив палочку на тритонов (никто из которых и не думает наставить на мальчика свои трезубцы), Гарри отвязывает Габриэль, берет Рона и тащит обоих вверх.

Водные жители плывут с ним. И больше вроде как будто и не возражают, что Гарри утащил двоих пленников вместо одного. По-моему, и слепому уже очевидно, что они здесь затем, чтобы помочь Гарри, если он окончательно выдохнется. Но Гарри умудряется не только не выдохнуться, но еще и поразмыслить над тем, едят ли они людей…

В общем, с таким подходом к делу, как у мальчика, принцип «do or die» работает в полную силу — когда ты находишься в чертовом Озере на черт знает какой глубине с двумя людьми без сознания и думаешь, что тебя вот-вот утащат тритоны, которые, к слову, не выглядят безобидными, у тебя как-то не стоит вопрос, плыть ли дальше к поверхности или нет.

Поэтому Гарри выплывает и втроем с пришедшими в себя Роном и Габриэль, сопровождаемый улыбающимися и затянувшими свою скрипучую песню тритонами, плывет к берегу, наслаждаясь возможностью дышать. На берегу к Гарри бросаются Бэгмен и Дамблдор. Оба — правда, по разным причинам — абсолютно счастливы.

Гермиона летит к Гарри. В этот момент ей не важны ни Крам с его предложениями провести лето в Болгарии, ни жук-Рита в волосах — команда Гарри сплачивается до предела. Полностью белый Перси, стоя по колено в воде, вытаскивает из нее Рона — в этот миг он не более чем 19-летний мальчишка, растерявший все, чем ему так хотелось казаться, очень беззащитный и трогательно любящий брат.

Мадам Максим пытается удержать Флер — в этот момент девушка тоже понимает многое, и ее благодарность Гарри не заставит себя долго ждать. Флер на грани истерики — решив, что она едва не потеряла сестру, девушка раз и навсегда теряет свою напыщенность и, вознаградив Гарри и Рона поцелуем (Гермиона чуть не взрывается), уходит с перепуганной сестренкой.

Седрик смотрит на Гарри по-новому. Не меняются лишь Каркаров и, пожалуй, Снейп с Краучем и Роном. Последний предельно ясно выражает свое отношение к поступку друга: «Играешь в героя… Так ты не болен, оказывается! Ты показывал нравственные качества характера!» Что, в общем и целом, в современном мире — примерно одно и то же. Гарри немного стыдно.

И зря. Постоянная бдительность, в которой, даже не замечая этого, практически все время пребывает подросток — типа его же шрама — и благословение, и проклятие одновременно. Это тяжкое наследие десяти лет тесного контакта с, будем прямы, не вполне адекватными взрослыми, коими являются Дурсли. Взрослыми, которые 10 лет были для него самым большим авторитетом — читайте: властью. И вот от этой власти 10 лет исходила перманентная и самая настоящая угроза.

Гарри буквально выучился быть все время настороже и воспринимать любое событие в своей жизни серьезно — к месту или не к месту — не имеет значения, если существует хоть бы даже и крохотная вероятность того, что сейчас станет опасно. А такая вероятность чуть ли не каждую секунду сопровождала Гарри 10 лет кряду в доме Дурслей. И — чего уж тут — три с половиной года обучения Гарри в Хогвартсе.

Поэтому стыдиться тут нечего. Подросток расценивает каждую потенциальную угрозу, как однозначно реальную — и он в этом не виноват, и это не делает его дурачком. В этом виноваты Дурсли, и это делает их очень плохими взрослыми. А Гарри — замечательным маленьким человечком, который растет и учится жить с травмой, полученной в детстве — не проводя вечера, обвиняя Дурслей и жалея себя, но постепенно превращая ее в свое оружие (не без помощи Дамблдора, стоит отметить).

Да, это оружие часто дает сбой (в следующем году, пожалуй, этот сбой станет самым ужасным в истории школьной жизни Гарри). Но такова вторая сторона медали.

А вот первая сторона медали раз за разом демонстрирует нам, что в условиях, когда опасность-таки оказывается реальной, Гарри реагирует лучше и быстрее всех остальных. Именно потому, что бдительно ждал и внутренне был готов как раз к худшему.

Судьи, наконец, приходят «к согласию в решении» (то есть заставляют Каркарова оставить свое мнение при себе). Гарри занимает первое место вместе с Седриком, набрав в сумме 85 очков. Теперь можно ни о чем не беспокоиться до 24 июня.

Дамблдор доволен свыше меры. В этот раз Гарри действительно показал нечто значительно более высокое, чем школьная программа, и Директор может по праву мальчиком гордиться. Его гордость увеличивается еще и от осознания того факта, что сам Гарри нисколько не возгордился — скорее наоборот.

Директору вообще легко в этот день — он переиграл Крауча (тому тоже легко), проверил и подучил Гарри, способствовал тому, что в голове Перси, Флер, Седрика и мадам Максим многие вещи встали на нужные места… В общем, и собой Директор тоже может гордиться.

Гарри в очередной раз наслаждается ощущением «ой как классно я всех спасаю», одновременно его стыдясь, и окончательно узнает, что такое Бороться. В полном смысле этого слова. Он чувствует себя увереннее, ибо, кроме прочего, вырастает в глазах взрослых соперников — ни Седрику, ни Краму в голову не пришло остаться. Обоих будет мучать чувство вины.

24 февраля 1995 года Гарри открывает для себя слово нравственность — и это сыграет огромную роль во всей последующей его жизни.

А еще он понимает, как прекрасна и хрупка эта жизнь: глоток холодного воздуха — и ты уже счастлив.

Мальчику также открывается, что за хорошие, нравственные поступки всегда положена награда. Подобно тому, как Директор дарит Гарри дополнительные баллы (не в первый раз — но с тех дней в Финале Игры-1 храбрость мальчика, как и сам мальчик, выросла в разы) за проявленные качества, а Флер (Дама) целует Гарри (Храброго Рыцаря), сам Гарри собирается накупить тонны носков для Добби в следующую же вылазку в Хогсмид.

Впервые за весь учебный год все наконец-таки очень, очень хорошо. Даже слизеринцам сказать нечего. Ибо сказать тут и вправду нечего.

Дамблдор — великий человек. И совсем не идиот, как могут считать умы непросвещенные и узкие. Вовсе наоборот. Он Играет с людьми в довольно Большую Игру, целью которой является вложить в их дурные головы хоть немного понимания реальности, воспитать в них правильное отношение к жизни, в которой мы все живем. И, судя по тому, как окончился второй тур, это у него получается.

Пока Рон наслаждается вниманием публики после второго тура, а Гермиона пожинает плоды своей суперковарной операции «Святочный бал», всю неделю отмахиваясь от насмешек студентов по поводу того, что она стала той вещью, по которой Крам будет больше всего скучать, Игра Дамблдора вновь набирает ход.

Спустя неделю после окончания второго тура, в пятницу, 5 марта, становится окончательно ясно, что Реддл, что называется, в самом соку — судя по реакции Каркарова, чья Метка налилась и «не была четче с тех самых пор», надо полагать, Реддл распрямляет плечи.

Косвенно это подтверждается и воспоминанием Дамблдора о Снейпе, которое Директор позже покажет Гарри в своем Омуте Памяти: «Она возвращается… у Каркарова тоже… сильнее и четче, чем когда-либо…» Если предположить, что первые две фразы уже были им произнесены (осенью и после бала), то вот, видимо, третья следует именно в начале марта.

Что в связи с этим следует предпринять Директору? Да, собственно, шаг один из одного. Единственное, чего Директор не знает — болел ли у Гарри шрам в августе просто так, или он болел, потому что мальчик видел некий сон? И, если сон был, каково его содержание? И как Гарри его видел? «Наблюдал ли сцену сверху или стоял рядом»?

То есть наступает время выхода Снейпа, который ждет своего звездного часа целых 9 дней — немыслимое терпение. Задачи Снейпа сводятся к тому, чтобы, во-первых, узнать про сон, во-вторых, предупредить о том, что Гарри следует быть внимательным (Сириус со своими предупреждениями уже начинает подростка конкретно раздражать), в-третьих, намекнуть на то, что в Хогвартсе кто-то снова варит Оборотное зелье. Ну и, в-четвертых, снять с парня стружку, напомнив, что второе испытание он прошел не совсем честно, поэтому зазнаваться ему не следует.

Надо сказать, со всеми задачами Снейп по обыкновению справляется блестяще, в своем неповторимом стиле, немного пережимая. И попутно получая массу удовольствия.

Прекрасный повод начать освежевание ему подают его же собственные слизеринцы, перед уроком рассматривающие статью про Гермиону, Гарри и Крама в «Ведьмополитене».

— Тебе должно быть это интересно, Грейнджер, — громко говорит Пэнси Паркинсон и бросает ей журнал.

В этот момент (разумеется, совершенно случайно) дверь класса распахивается, и Снейп впускает всех внутрь. Я уже говорила, что странные вещи начинают твориться на его уроках всякий раз, когда дело напрямую касается интересов Игры?

Вот и сейчас Снейп благодушно отворачивается к доске, чтобы записать задание и список ингредиентов (дело одной секунды и одного взмаха палочкой, если очень надо), дав Гарри, Рону и Гермионе прекрасную возможность не только прочитать статью целиком, но и обсудить измельчавшие писательские способности Скитер, помахать слезиринцам, завести разговор о том, как Рита узнала о подробностях общения Гермионы с Крамом сразу после окончания второго испытания, порассуждать об этом и понаслаждаться зрелищем, как ревнующий Рон пытается растолочь ступкой стол вместо жуков.

И только тогда Снейп замечает, что в его классе совсем испортилась дисциплина. Поразительная блуждающая глухота то и дело атакует команду Директора…

— Увлекательна, без сомнения, ваша общественная жизнь, мисс Грейнджер, но я должен попросить не обсуждать ее в моем классе. Минус десять очков с Гриффиндора.

Эх, вот любит, просто обожает Снейп подкрадываться сзади и пугать. Сейчас его задачи сводятся к тому, чтобы пересадить Гарри поближе к себе, при этом лишив мальчика моральной и не только поддержки друзей. Следовательно, нужен Повод. В принципе, Повод уже дан, но Снейп не был бы Снейпом, если бы не доставил себе еще больше удовольствия:

— А… ко всему прочему, читаем журналы под столом? Еще десять очков с Гриффиндора, — Снейп берет журнал в руки. Хотя, конечно, ребята сами виноваты, что оставили его лежать на стуле, а не спрятали в сумку. — О, ну конечно… — глаза Снейпа блестят. Повод нашелся. — Поттер должен идти в ногу со своими газетными вырезками… — губы Снейпа изгибаются в усмешке («И я тоже должен идти с ними в ногу. От чего еще ты плачешь по ночам, гаденыш? Всю душу мне вымотал!»), слизеринцы ржут. — Душевная боль Гарри Поттера… Боже, боже, Поттер, чем же вы больны на этот раз?

К ужасу и злости немедленно покрасневшего Гарри, Снейп принимается читать статью вслух, останавливаясь после каждого предложения, чтобы слизеринцы могли вдоволь нахохотаться.

— Как трогательно, — усмехается Снейп, закончив чтение («Святой Мерлин, я уж подумал, что-то серьезное!»). — Я полагаю, лучше вас рассадить, чтобы вы могли сосредоточиться на своих зельях, а не на запутанных любовных историях.

Помимо того, что все это имеет прямое отношение к Игре, в зачитывании статьи вслух целому классу заключается еще один прямо-таки глубочайший экзистенциальный смысл — и я даже боюсь его раскрывать.

Скажем так… Снейп с журналом «Ведьмополитен» в руках посреди класса, часть которого явно ждет от него издевок над Гарри, выглядит значительно менее… кхм… примечательно, чем Снейп, выписывающий себе этот журнал лично и расплачивающийся за него, скажем, во время завтрака в Большом Зале. Или одалживающий его у какой-нибудь Стебль. Хотя Дамблдору и Макгонагалл, разумеется, увидь они такое, сцена бы очень понравилась.

Ну хотел человек прочитать статью, прямо дождаться не мог, чего уж тут.

Замечу: после прочтения Снейп бьет не по Гермионе, развратным похождениям которой, собственно, статья и посвящена, а по Гарри. Хотя Гарри тут как бы вообще ни при чем. Разумеется, ему нужен Повод. А еще у него отлегло от сердца, когда он понял, что ни о какой серьезной «душевной боли» речи не идет. А еще, вероятно, помнит эпизод с зубами Гермионы и решает девушку не трогать, ибо виноват и знает это. Но о последних двух пунктах — шепотом, чтобы профессор не услышал.

В общем, Рон остается на своем месте, Гермиона присоединяется к Паркинсон (вот уж замечательная возможность расспросить, когда она успела дать интервью Скитер, которую не пускают в школу, и как), а Гарри плюхается за первую парту перед самым столом Снейпа, который, все больше любя свою работу, следует за мальчиком, а затем с видом готовящегося атаковать удава наблюдает, как Гарри раскладывает вещи.

И переходит к задаче номер два: теперь Снейпу необходимо вывести Гарри из себя, чтобы было легче проникнуть в его сознание. Делает Снейп это в четыре фразы.

Раз: «Все это внимание прессы, кажется, вскружило вашу и без того не отягощенную голову, Поттер».

Гарри не реагирует.

Два: «Вы, должно быть, находитесь в заблуждении, что весь волшебный мир впечатлен вами, но меня не волнует, сколько раз ваши фотографии оказываются в газетах».

Гарри продолжает толочь жуков, которые уже давно превратились в порошок.

Три: «Для меня, Поттер, вы остаетесь не более чем гадким маленьким мальчишкой, который считает, что правила писаны не для него».

Гарри трясущимися руками ссыпает жучиный порошок в котел, не поднимая глаз.

Четыре: «Поэтому я даю вам честное предупреждение, Поттер: маленькая знаменитость или нет, если я поймаю вас на том, что вы вломились в мой кабинет, еще раз -».

Все, добивающий, самым мягким голосом, на какой Снейп только способен — и зайчик попадается.

— Я близко не подходил к вашему кабинету!

Снейп тут же впивается своими черными в глаза мальчика:

— Не ври мне. Шкура бумсланга. Жабросли. Из моего личного запаса, и я знаю, кто их украл.

Ни слова лжи, прошу заметить. Он действительно знает, кто их украл. И знает, что это не Гарри. Снейп не случайно называет шкуру бумсланга — он дает понять, к чему она относится. И Гарри понимает. Превратно. Он грешит на Гермиону и Оборотное зелье трио на втором курсе — и ему даже в голову не приходит связать «Бартемиус Крауч на Карте в кабинете Снейпа ночью» и «Оборотное зелье». Меж тем, Дамблдор бы хотел именно этого.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — холодно шипит Гарри Снейпу в тон.

Снейп покрепче впивается в его глаза, и мальчик во всем играет ему на руку, отчаянно стараясь не моргнуть.

— Тебя не было в кровати в ночь, когда мой кабинет был взломан! Я знаю это, Поттер!

Что ж, Гарри действительно там не было, и Снейп это знает — прямое доказательство его воссоединения с Дамблдором и шибко хорошего нюха. Но почему, позвольте узнать, Снейп напирает именно на вечеринку в пижамах? Он точно знает, что шкура и жабросли были украдены в разное время, тем не менее, из его слов может сложиться впечатление, будто он считает, что оба ингредиента пропали в ночь на 20 января — тогда что-то уж больно долго он ждет, чтобы поймать Гарри на горячем и припереть к стенке.

Подобная неясность в речах Снейпа, которые, кстати, отличаются именно четкостью и предельной точностью формулировок, объясняется лишь одним: у Снейпа есть инструкции, согласно которым он должен вернуть мысли Гарри к ночи 20 января и заставить мальчика сложить вместе два простых факта. Дамблдору нужно переключить внимание Гарри с Каркарова, как предложенной опасности номер один, на Крауча. Пока не важно, какого. Но Гарри прямо непрошибаем.

Поэтому Снейпу приходится намекать прямым текстом, кто, куда и зачем:

— Теперь: Грозный Глаз Грюм мог и вступить в твой фан-клуб, но я не стану терпеть твое поведение! Еще одна ночная прогулка в мой кабинет, Поттер, и ты заплатишь! — ну, это так, для острастки.

— Хорошо, — отвечает Гарри, возвращаясь к зелью. — Я буду иметь это ввиду, если когда-нибудь соберусь туда пойти.

Глаза Снейпа вспыхивают. Это мальчик явно зря сказал. Снейп и так на взводе — после того, как он заглянул к парню в голову и понял, что там увидел, он начал говорить с восклицательными знаками, и реплика Гарри на тему «Да Упаси Мерлин Мне Когда-Либо Вообще К Вам Приблизиться» несколько срывает Снейпа с резьбы. Посему он, как оно обычно и бывает, щедро вливает в работу личное.

— Знаешь, что это? — спрашивает он, снова опасно блестя глазами и показывая флакончик с Сывороткой правды. Которая, разумеется, всегда у него под рукой. А не с помощью ли Сыворотки Дамблдор узнает историю Винки?.. Как бы то ни было, очевидно, что Снейпу Сыворотка нужна не просто затем, чтобы Гарри попугать — она готова, потому что об этом попросил Дамблдор. Ну, а Снейп нашел ей дополнительное применение.

— Нет, — говорит Гарри.

— Это Веритасерум — Сыворотка правды такой мощи, что трех капель будет достаточно, чтобы ты выдал все свои глубочайшие секреты перед всем классом, — злобно отвечает Снейп.

О, разумеется, он догадывается, каковы секреты Гарри. И, разумеется, он блефует. Ибо секреты Гарри — еще и секреты Игры. Дамблдор бы очень обрадовался, если бы оные секреты всплыли. Но помечтать же можно, правда? Тем более, на благо делу.

— Без сомнения, использование этого зелья контролируется очень серьезными директивами Министерства. Но, если ты не будешь смотреть по сторонам, — ахтунг! — ты можешь внезапно обнаружить, что моя рука случайно скользнула над твоим тыквенным соком, — Снейп выразительно смотрит на Гарри. — И тогда, Поттер… тогда мы узнаем, был ли ты в моем кабинете или нет, — и вновь приходит к старому знаменателю.

Цепочка получается крайне четкая: кража — шкура бумсланга — Оборотное зелье — Грюм — ночь на 20 января, когда Гарри увидел имя Крауча на Карте — надо быть бдительным и смотреть по сторонам — особенно смотреть, кто что пьет — ночь на 20 января.

Причем мысли-то у Гарри идут в правильном направлении — дескать, не начать ли ему пить из собственной фляги, как Грюм — но не доходят. Отчасти потому, что слишком сильны его предубеждение к Снейпу и мнительность в целом. Отчасти — потому, что раздается стук в дверь, и в классе появляется взбудораженный Каркаров, к которому предубеждение Гарри еще сильнее.

Таким образом, хоть Снейп и успел выполнить все задачи (а может, не успел — может, готовил намек посильнее), за то, что он впаял Гарри, прекрасно зная, что он ни в чем не виноват, сильно увлекшись, Снейпу с неба на голову сваливается надоевший Каркаров, который ломает весь эффект воспитательной беседы.

Снейп злится — Каркаров буквально зажал его в угол, на сей раз очередной беседы не избежать. Но и выгнать Каркарова он не может — вдруг у него что-то крайне важное и серьезное, и не дай Мерлин, в таком случае, он отпустит труса гулять по полям одного и делать глупости.

Снейп решает обернуть ситуацию в свою пользу:

— После урока! — обрубает он Игоря («Слышал, Поттер? Все самое интересное будет происходить после урока. Без тебя»).

Памятуя информацию от Дамблдора насчет того, что Гарри снова считает его виноватым во всем нехорошем на земле, Снейп пытается воспользоваться уже однажды отработанным на Квиррелле приемом — показать Гарри, что он ошибается. Только этим можно объяснить, что Снейп не заметил, как за две минуты до конца урока Гарри разбивает склянку с желчью броненосца и остается в классе, спрятавшись за котлом и притворяясь, будто убирает за собой. Ибо если он действительно не заметил пару Больших Ушей, то, простите, он плохой шпион.

— Что такого срочного? — шипит Снейп на Каркарова.

— Вот, — Каркаров мигом рушит все самооправдательные планы Снейпа, закатав левый рукав. — Ну? Видишь? Она никогда не была четче, с тех самых пор, как -

— Убери! — рычит разъяренный Снейп («А то руку откушу!»).

— Но ты должен был заметить -

— Мы можем поговорить позже, Каркаров! — рявкает Снейп. — Поттер! Что вы делаете?

О, все оборачивается не только против Снейпа, которого Каркаров подставил, но и против самого Игоря. Оба не знают, видел ли Гарри Метку — и оба не могут не волноваться по этому поводу. Каркаров вылетает из кабинета, Гарри, собрав желчь и захватив с собой сумку — практически сразу же за ним. Снейп, очень, очень злой, проследовав за парнем по пятам, хлопает дверью. Гарри узнал значительно больше, чем требовалось изначально, и это может иметь свои последствия, лишь ухудшив и без того непростую ситуацию. Снейп зол на всех — себя, Гарри и Каркарова.

А утром 5 марта приходит письмо от Сириуса: «Будь у перелаза в конце дороги из Хогсмида (мимо «Дэрвиш и Бэнгз») в два часа дня в субботу. Принеси так много еды, как только сможешь».

Должна сказать, это — второй эпистолярный шедевр Сириуса, из которого не торчат уши Люпина. Оно и понятно — Сириус в Хогсмиде без Люпина. Кстати, а сколько уже Сириус находится в деревне?

Это письмо от него шло 11 дней с того момента, как Гарри отправил ему записку с датой следующего похода в Хогсмид — однако есть у меня большие подозрения, что Сириус сидит в этой пещерке числа примерно с 20 января, может, чуть позже. Доказательств тому вообще-то нет, однако все возможно. А раз лучше возможного ничего нет, то возможное вероятно — особенно если вспомнить, что на свидание с трио Сириус является в азкабанской мантии и виде заброшенно-оголодавшем.

К тому же, он, судя по всему, не то чтобы очень этим доволен: «Курица! — нет, курицей он доволен, без сомнения. — Спасибо. Жил на крысах по большей части. Не могу воровать слишком много еды из Хогсмида; привлеку к себе внимание». Какой поразительно продуманный пункт С! Но, позвольте, записку с датой Гарри отправил 22 февраля — неужели за 11 дней можно так оголодать и похудеть? Ой, чуя я, тут очередная комедия.

Посмотрим. Видным нам результатом письма Гарри от 20 января становится переезд Сириуса не куда-нибудь, а прямо под нос Министерству в Хогсмид. Неужели того действительно так требовали обстоятельства? Я имею ввиду, свою вторую лекцию Сириус мог бы прочесть так же, как и первую — торча в камине.

Дело в том, что, как выразится Сириус, «вещи становятся подозрительнее». Тучи сгущаются, иными словами. Дамблдор понимает, что теперь, когда ситуация все ближе к развязке, ему необходимо как никогда плотно держать руку на пульсе. Недопустимо, чтобы он узнавал, что у Гарри болел шрам или он видел сон, спустя 7 месяцев после этого — вдруг Гарри снова увидит что-то важное? Вдруг Гарри не захочет пойти к Дамблдору, а решит написать Сириусу?

Теперь, когда Игра становится столь напряженной, Дамблдор должен получать всю информацию немедленно, а не ждать несколько дней или пусть даже часов, пока письмо Гарри прилетит к Сириусу, а тот, на пару с Люпиным профильтровав информацию, покажет ее Директору. Как беспроводной телеграф между Гарри и Директором, Сириус должен работать быстро и без перебоев. Ну, и Гарри как никогда нужно и важно знать, что крестный рядом.

Есть еще одна важная причина. Дамблдору необходимо узнать, что конкретно сейчас делает Бартемиус-старший, а сделать это можно только через Перси (я имею ввиду, чтобы не вызвать подозрений). То есть нужен Рон. Но троим ребятам в камине гостиной разговаривать долго, обстоятельно и без перерывов с беглым маньяком, мягко говоря, не совсем удобно. Нужно организовать личную встречу так, чтобы на ней присутствовал и Рон — и уговорить мальчика выяснить у Перси, чем именно сейчас занимается Крауч. Общается ли он с подчиненными? Как выходит на связь? Это важно, поскольку дом Крауча, как ребята узнают из газет, пустует.

Ну и, наконец, Сириус должен провести Гарри вторую лекцию, ибо материал, прямо скажем, необходимый.

Таким образом, по моим представлениям, в какой-то момент, проживая все еще далеко не в пещере, Сириус сознательно перестает следить за собой, отпускает волосы и, возлюбя Люпина сильнее прежнего, садится на его строгую диету. Затем Дамблдор дает сигнал, и Сириус прибегает в Хогсмид.

Нам же предлагается думать, что все 9 месяцев с момента побега Сириус ублажал блондинок в азкабанской мантии, бродил по миру в обнимку с гиппогрифом и, собственно, залетел в узкое (ахтунг!) ущелье горы у Хогсмида прямо на нем. Лихо распевая индейские песни. Посередь бела дня на виду у всей деревни. Без палочки, ибо откуда палочка у беглого маньяка, претерпевшего столько лишений, чтобы скрыть и себя, и Клюва? Ну, очевидно, так!

Только вот Директор сам признается Гарри, что именно он предложил эту пещеру в качестве укрытия — следовательно, организовал отвлечение жителей деревни в момент высадки Звездного десанта. Ну, там, Аберфорт, например, полчаса за козами бегал по центральной улице.

А Дамблдор уже успел не только увидеться с Сириусом и триста раз прорепетировать, что и в какой последовательности говорить да как на каверзные вопросы детишек отвечать, а еще и запретил ему воровать еду из Хогсмида, мотивируя это и собственный отказ таскать Звезде еду первое время тем, что Сириус должен выглядеть как можно более правдоподобно настрадавшимся. На месте Сириуса, я бы тоже была не очень довольна Дамблдором.

Вообще, крайне забавно наблюдать, как Сириус, даже не поздоровавшись (что уж там спрашивать у Гарри, как прошел второй тур!), принимается выполнять задание Директора и, помахивая куриной ножкой, старательно хмурясь и издавая глубокомысленные «Хм…», ведет основную линию повествования, с трудом удерживая на лице выражение познавшего жизнь мыслителя. Помнится, в качестве комика в прошлом году всю дорогу солировал Снейп? Так вот, Сириус радостно перехватывает это знамя.

Линия его повествования, собственно, одна: да, Крауч-старший был против Реддла, но тогда многие были против, и это вовсе не означает, что Крауч белый и пушистый. Попутно с историей его восхождения к власти Гарри и Ко узнают и историю его падения — арест и смерть сына в Азкабане, смерть жены от горя, общественное порицание.

Одна деталь очень резко бросается в глаза, если все внимательно посчитать: Барти Крауч-младший лишь на два года моложе Сириуса, он наверняка общался с его братом Регулусом, и все трое явно учились в одно время. Только Сириус, говоря о Барти, использует лишь одно слово — мальчик (тоже мне, старик нашелся, жизнью умудренный и побитый). Он не называет его по имени. И я полагаю, это не случайно.

Зададимся вопросом, а к чему, собственно, столь резкая смена курса — вместо лекции об истории Пожирательства ребята слушают лекцию о личной жизни Крауча-старшего? Подробнейшее жизнеописание Бартемиуса — и ни слова о Каркарове, который, вроде как, согласно прошлой лекции, и есть враг номер один. При этом и самому Краучу не предъявляются никакие обвинения. После разговора Сириуса с ребятами вообще остается ощущение, которое можно выразить лишь единственной фразой: И Чё? О чем они только что поговорили, к чему пришли и зачем собирались? Курицу съесть?

Дело в том, что ни Каркарова, ни Крауча Сириус в этот раз обвинять — даже намекая, даже косвенно — не может. Не потому, что это в принципе нехорошо, а потому, что при разговоре присутствует активно думающая Гермиона. И Сириус может радостно проколоться. Ибо, добавь он хоть немного конкретики, всплывет куча несоответствий, и все косвенные обвинения рассыпятся в пух и прах, потому что Гермиона в этот раз лично слушает Сириуса, а не получает отфильтрованную информацию от уже обработанного, предвзятого и впечатлительного Гарри.

В общем, кроме прочего, Сириус заодно обращает внимание ребят на то, что тучи сгущаются — исчезли Берта («Сириус, прошу тебя, давай в этот раз ты будешь отзываться о Берте чуть сдержаннее?» — «Хорошо, Римус, отвяжись!»), которая не могла просто так потеряться в Албании, и Крауч, который не мог просто так не выйти на работу даже при сильной болезни. На Чемпионате с Краучем и его эльфом происходило много странного. Ну и — разговор о днях минувших.

Никакой конкретики относительно сегодняшних странностей — ничего вообще, ни обвинений, ни загадок, ни подсказок. Иначе Гермиона допрет. Да Сириус и сам многого не понимает. Гарри же всего лишь должен знать историю Краучей, усвоить, что с Краучем надо быть внимательней, а также еще раз припомнить Чемпионат — для Дамблдора будет просто идеальным вариантом, если Гарри сам догадается о многих вещах.

Но куда там! Сириус, похоже, не просто запутывает ребят — он запутывается сам!

Естественно, стараниями Дамблдора подготовленный к тому, что Гермиона будет отстаивать права Винки, а Рон — настаивать на причастности ко всему Снейпа, Сириус отважно отметает в сторону споры об эльфе («Если хотите узнать, что за человек перед вами, хорошенько присмотритесь к тому, как он ведет себя с подчиненными, а не с равными», — явно слова Дамблдора, явно дополненные личным опытом Сириуса, наблюдавшего за матерью), но не выдерживает свою линию, отвлекаясь на Крауча-младшего в Азкабане (здесь его винить не в чем — слишком свежи воспоминания, слишком жалко было и мальчишку, устроившего такой знакомый бунт против родителя, и всех остальных, кто кричал по ночам, кого хоронили под крепостью) и на Снейпа.

Вот на Снейпе Сириуса опять ведет. Надо же — концентрируясь на Винки, Берте и Крауче, Сириус пропускает мимо ушей даже всплывшее имя Люциуса (про которого вообще надо забыть, ибо обвинять человека в том, чего он не совершал, когда Дамблдор уже точно знает, кто виновник — подло), но спотыкается на все том же Снейпе:

— Каркаров показал Снейпу что-то на руке?

Прошу заметить, во-первых, что, поскольку даже предвзятый Сириус говорит: «Насколько я знаю, Снейп даже никогда не обвинялся в причастности к Пожирателям», — Дамблдор явно и очень сильно надавил на Скитер, присутствовавшую на суде Каркарова, когда тот выдал Снейпа, чтобы эта история в газеты не попала. Вот, откуда, видимо, и давняя обида Риты (оттуда же, одновременно с этим, и доказательство причастности Люциуса к дорогим аксессуарам Риты — при всех наездах на штат сотрудников Директора, ни единого в адрес Снейпа и его прошлого не наблюдаем).

Во-вторых, в связи с тем, что с вечера пятницы Дамблдору известно, что Каркаров позволил Гарри увидеть, как он закатывает левый рукав и чего-то хочет от Снейпа, Директор быстро дает Сириусу новую установку: Снейпу надо доверять (всем) — и точка. Он никак не связан с тем, что тучи сгущаются.

Сириус, загоревшийся было интересом, что ж это там такое Каркаров показывал Снейпу, резко вспоминает недавно выученную, а потому плохо усвоенную установку и почти усыхает, несчастно повторяя за Дамблдором и Гермионой, которая эту часть Игры просекла уже давно и теперь всячески отводит от Снейпа подозрения, защищая его: «Все равно остается факт, что Дамблдор доверяет Снейпу».

Однако из четверых присутствующих (ну, Клювокрыл у нас аполитичен) вслед за Дамблдором Снейпу доверяет только один человек — Гермиона. А потому фраза Сириуса не убеждает даже его самого. А уж тем более — мнительного и предвзятого Гарри.

Ну, и напоследок: «Грюм никогда не убивал, если была возможность», пара слов о Берте — и гигантский вздох. Миссия, что называется, выполнена. С грехом пополам. В 15:30, резко справившись о времени, Сириус сворачивает разговор, запрещает Гарри к нему ходить и спускается с ребятами вниз. Официально — чтобы «посмотреть, не смогу ли я выпросить другую газету». Неофициально — докладываться Дамблдору. И пропустить кружечку-другую у Аберфорта.

В принципе, ребята с успехом запутаны. Рон спросит у Перси о Крауче, формальность «Давайте Все Просто Доверимся Снейпу» произнесена. Ничего нового от детишек Директор не узнаёт. Впрочем, как и детишки — от Сириуса. Если не считать истории про сына Крауча.

Облегчения разговор не приносит. Скорее, наоборот — кроме того, что ребята ничего не понимают в происходящем вокруг, внутренности Гарри режет фраза Рона: «Бедный Нюхалз. Он, должно быть, и вправду любит тебя, Гарри… представь — жить на одних крысах».

А вот у меня есть огромные подозрения, что Сириус, даже не обнявший мальчика при встрече, любит скорее не Гарри, а крыс. Точнее, то, что они символизируют для него — жизнь интересную и яркую, полную погонь, шпионства и тайн…

На следующий после встречи с Сириусом день, в воскресенье, 7 марта, Гарри, Рон и Гермиона отправляют письмо Перси и решают заглянуть к Добби на кухню, чтобы вручить ему носки в качестве подарка за помощь во втором туре.

Именно там ребята обнаруживают совершенно пьяную и убитую горем Винки, и становится понятно, что к 7 марта, то ли благодаря своему умению продуктивно поболтать с собеседником, то ли благодаря Легилименции, то ли благодаря Сыворотке правды, коей размахивал перед лицом Гарри Снейп в пятницу, 5 марта, так или иначе, Дамблдору уже совершенно точно известно, что такого «самого важного, самого секретного» хранит Винки о тайнах Крауча. Тайнах, которые ребятам она отказывается выдавать, даже будучи в самом пьяном виде. Поэтому все же я ставлю на широкие познания Директора в области Легилименции.

Примечательно, что, судя по тому, как эльфы заворачивают в скатерть плачущую Винки, а Добби опасливо относится к разговорам о своей свободе при остальных эльфах, эти двое находятся на кухне в большой эльфийской опале. Тем не менее, находятся. И я не могу в этом не усмотреть кончик длинной бороды Директора.

Равно как и в том, между прочим, что после попыток Гермионы вразумить эльфов насчет праздников, зарплаты и права быть несчастными, эльфы буквально выталкивают трио из кухни. Очень грубо. И крайне странно наблюдать такое поведение от тех, кто, вроде как, считает своей прямой обязанностью прислуживать всем обитателям замка.

Причины подобного я усматриваю лишь в одном — хозяин замка дал эльфам прямой приказ жестко пресекать любые попытки их взбунтовать (в лексиконе Гермионы это называется «вразумить»). Дамблдору это нужно не только для того, чтобы сохранить эльфов в здравом рассудке, но также и затем, чтобы показать Гермионе, что пора завязывать со своими глупостями на этом фронте и переключаться на дела более насущные. На Риту Скитер, например.

Ну и, кроме того, горюющий о плюшках Рон, скрывая свои мотивы, снова попадает пальцем в небо: «Они больше не захотят, чтобы мы навещали их! Мы могли бы попытаться вытащить больше из Винки о Крауче!» И ведь, черт побери, он прав. Дамблдору вовсе не нужна очередная случайность — чтобы Гарри раньше времени узнал хотя бы о том, как зовут сына Бартемиуса Крауча. Иначе ребята распутаются очень легко — и с чрезвычайно нежелательными для Игры последствиями.

Вечером того же дня Гарри отправляет Сыча с посылкой для Сириуса, подвязав в помощники к совенку еще двух ушастых школьных сов. Тут я не могу перестать ржать не отметить, как, должно быть, в очередной раз позабавили и Сириуса, и Дамблдора гениальные конспираторские способности мальчика, очевидно, передающиеся по наследству. Три совы несут огромный пакет в какую-то пещеру. Класс. Нет, ну, в конце концов, приметную белую полярную сову Буклю Гарри не использовал, как Сириус и просил. Хороший мальчик.

Стоя в совятне и провожая взглядом совиный арт, автором которого он явился, Гарри становится свидетелем двух событий.

Во-первых, в замок залетает явно пришлый филин (мы еще с ним увидимся). Ставлю на что угодно — письмо от Реддла Краучу, вероятно, ответное. В конце концов, не стоит забывать, что Барти весь год то шлет отчеты о проделанной работе, то получает новые инструкции — прямо под носом у Дамблдора. Разумеется, молчаливо подразумевается, что Дамблдор ничего не замечает. Замечать-то он замечет, только, я полагаю, почту задерживать и вскрывать не решается, дабы не привлекать к себе внимание.

Во-вторых, мадам Максим пробует мириться с копающим землю у хижины Хагридом — что тот делать категорически отказывается. Предубеждения, в общем и целом, свойственны нам всем, а кроме того, Хагрид до сих пор не уверен, не виновата ли мадам Максим в том, что его историю узнала Рита.

Кстати, о Рите. В понедельник, 8 марта (очень примечательная дата), Гермиона на себе ощущает все последствия статьи Риты в «Ведьмополитене».

Вместо ожидаемого «Ежедневного Пророка», на который мудрая девушка подписалась, чтобы прекратить получать новости от слизеринцев, ей начинают приходить письма от читателей журнала с угрозами. И неразбавленным гноем бубонтюбера. Тем же вечером Гермиона объявляет Скитер войну не на жизнь, а на смерть — и уже очень даже всерьез принимается за расследование того, как Рита попадает в замок. Дамблдор, в которого та статья тоже воткнула пару шпилек, надо полагать, довольно потирает ладошки.

Однако на данный момент счет один-ноль в пользу Скитер, и я бы сказала, что не в письмах дело. Рита на всю страну называет Гермиону в статье маглорожденной. Лично я не вижу в этом ничего такого, однако мы знаем, как некоторые члены магического сообщества относятся к подобным нюансам. И как остро на них реагирует Гермиона… В общем, Скитер я, мягко говоря, не завидую.

Тем временем Хагрид на своем уроке прокачивается до нового преподавательского уровня. И я почему-то не могу избавиться от подозрения, что из этого очень сильно торчат уши его старого друга Люпина, всегда готового помочь советом. Хагрид организовывает целое состязание с участием нюхлеров, и урок получается действительно классным. Вообще, надо сказать, короткий депрессняк пошел Хагриду на пользу — люпинова была идея или нет, Хагрид ее воплотил и сделал это блестяще, показав себя в качестве крайне внимательного и очень уверенного преподавателя.

Собственно, на уроке у Хагрида Рон, наконец, узнает, что лепреконье золото исчезает спустя несколько часов. Я уж было подумала, не очередное ли это «невзначай» Хагрида — но нет, не Игра. Если бы Хагрид хотел об этом сказать, сказал бы давно, а тут… Гойл мог не начать тырить золото, которое принес ему его нюхлер, Хагрид мог бы не заметить…

В общем, Рон устраивает Гарри настоящую истерику по поводу того долга за Омниокуляры на Чемпионате, что он ему этим золотом и отдал. Глубинная сущность Рона вновь расцветает во всей красе — очень уж показательна его реакция на то, что он вдруг оказался кому-то должен (к провальному и неинтересному ему аспекту учебы это не относится).

Рон искренне не видит разницу между подарками и подачками, если речь идет не о праздниках, и не способен перешагнуть через собственную гордыню, в глубине души всегда ставя знак равенства между несамодотаточностью и унижением, не понимая, что самодостаточность — качество, вообще-то, имеющее слабое отношение к бытовым вопросам.

Единственный из всей семьи (кроме, возможно, Перси) Рон очень стыдится своей бедности. И он единственный из всей семьи, кто не пытается делать ничего, чтобы из нее выбраться. «Хотел бы я, чтобы и я мог», — говорит он за ужином о Фреде и Джордже, которые пытаются заработать немного своих денег, забывая о том, что он, собственно, и не пытался сделать ничего, чтобы понять — а может ли он вообще?

Ладно, шут с ним, с Роном, не всем же к 14-15 годам развивать в себе качества взрослых людей, к кому-то это приходит позднее. Главное — чтоб таки пришло.

Вплоть до 23 мая в Игре наступает период полного затишья.

Гермиона носится за компроматом на Риту Скитер. Гарри и Рон еле успевают со своей домашней работой (правильно, больше знаний в хрупкие детские головы! и чтоб не думали ни о чем другом! а то ведь и додуматься могут!). Гарри заводит привычку регулярно посылать Сириусу еду (не забыл, каким, бывало, сам ходил голодным у родственников). Сириус, надо полагать, сидит в пещере с Клювом, обложившись посылками от Гарри, Дамблдора, Аберфорта и Люпина, чешет репу и все думает, что это он здесь делает. «Грюм» устраивает классу Гарри тест-контроль по обнаружению проклятий (вот уж спасибо — Гарри на всю жизнь пригодится, не только в лабиринте). Около 8 апреля прилетает письмо от раздраженного Перси, сообщающего, что Крауча-старшего он не видел, но регулярно получает от него инструкции. Вот, собственно, и все.

А чем занимается Дамблдор?

Намеренно приостанавливает Игру. Ясный намек на это — торжественный вытолк трио из кухни домашними эльфами. По сути, сейчас главная задача Директора — довести Гарри в целости и сохранности до третьего испытания (и, желательно, вывести целым из него).

Забавно, но и тут тактики Барти и Директора совпадают. Дела обстоят так, что ситуация крайне накаляется, и ни Дамблдор, ни Барти не стремятся делать поспешные шаги. Нет уж, лучше тихо, плавно дотащиться до Финала.

От Винки и благодаря Снейпу, выудившему из Гарри воспоминания об августовском сне, Директору, в целом, известно все. Реддл убил Берту, предварительно выведав у нее информацию о Турнире и сыне Крауча, связался с Барти-младшим и с его помощью хочет заполучить Гарри.

При этом совершенно ясно, почему горят Метки Пожирателей — Реддл не просто становится сильнее, у него есть тело. Из чего Дамблдор делает закономерный вывод, что получить полноценное тело Реддл может в любой момент. Однако Том еще в августе ясно дал понять Хвосту, что для обретения тела хочет использовать именно Гарри.

Имея такие данные, вряд ли даже идиоту удастся связать слова «мальчик» и «тело» каким-либо иным образом, чем через понятие «ритуал Кость-Плоть-Кровь». Дамблдору известно не только то, как Реддл хочет чего-то добиться, но и то, чего он хочет добиться. И это не может его не волновать.

Вечером 23 мая Хагрид в сердцах скажет: «Я не знаю, когда я видел Дамблдора более обеспокоенным, чем он был в последнее время», — и я прямо связываю беспокойства Директора с тем, что он до мелочей продумывает, наконец, свой план.

Дамблдор хочет отправить Гарри Реддлу.

Подробности и причины я намерена осветить позже, когда придет время. Сейчас же стоит отметить, что Директор очень сильно не уверен в правильности своего решения. И вообще в том, стоит ли это решение принимать. Поэтому, остановив Игру, Дамблдор буквально изводит себя, пытаясь понять, верно ли он поступает — и имеет ли он право так жертвовать Гарри. И я прямо всей кожей ощущаю степень его тревоги, а потому углубляться в Игру становится все тяжелее.

Еще один крайне важный аспект волнений Директора — то, что он потерял Бартемиуса из вида. Явное подтверждение тому — 23 мая на территории Хогвартса Барти успеет добраться до отца первым, пользуясь Картой, переиграв Директора.

Сова с приказом Тома любой ценой перехватить Крауча-старшего приходит Барти, по его собственному признанию, 16 мая — за неделю до того, как Бартемиус появится в Хогвартсе. То есть Барти-старший сбежал от Реддла как минимум 15-16 мая, а то и значительно раньше.

Если бы Дамблдор знал о побеге, он поднял бы на уши каждого преподавателя, призрака, информатора и половину Министерства, стройной стеной выстроив кордон с букетами по всему периметру школы (и особенно — Леса), чтобы не дать Барти добраться до отца. Но, поскольку он этого не сделал, железно вытекает грустный факт: Дамблдор о побеге не знал, то есть не знал, где сам Крауч вместе с Хвостом и Реддлом находится.

Не думаю, что у дома Краучей и особняка Реддлов в Литтл-Хэнглтоне не выставлены наблюдатели Директора — тем не менее, оба дома пусты, иначе наблюдатели бы заметили Крауча, выбегающего за пределы антитрансгрессионного барьера. Или за пределы действия заклятия необнаружения (ведь репортеры «Пророка» сунулись было в окно дома Крауча, и он показался им пустым — либо и впрямь был пуст, либо был под заклятием).

Ситуация настолько серьезна, и никто в Министерстве настолько не стремится ее прояснить (а зачем Фаджу конкурент? он прекрасно помнит, что общественность спала и видела на месте Министра не его, а Дамблдора и Крауча — ну вот и хорошо, что один исчез с лица земли, может, второй последует его примеру), что еще в марте Директор пытается узнать от Перси (который, хочется верить Дамблдору, может сказать брату, которого он так трогательно вытаскивал из Озера, чуть побольше, чем отцу) хоть что-нибудь о Крауче. И узнает лишь то, что и Перси начальника не видел, а лишь регулярно получает от него инструкции. Налицо все признаки Империуса. Дело плохо.

Дело плохо, и усугубляется оно еще и тем, что Дамблдор стеснен в действиях. С одной стороны — Барти, находящийся под боком в школе, которому ни в коем случае нельзя дать понять, что что-то на душе у Директора противно скребется. С другой стороны — Министерство, часть которого, должно быть, во главе с мистером Уизли, пытается отыскать следы Берты (безуспешно), а другая часть упорно стремится не замечать странностей. И заставить Дамблдора их не замечать. Я говорю, разумеется, о Фадже и серой тенью маячащем за ним Малфое (и прочих прихлебателях).

Рита молчит с самого марта по середину мая. Понятное дело, что Метка Малфоя, как и Каркарова, и Снейпа, тоже проступила четче 5 марта, и Люциус не может не запаниковать и не начать готовить себе прикрытие. Не только Дамблдор и Реддл концентрируются для третьего тура, уходя в тень до поры — Малфой дает Рите спецзадание нарыть подходящий убийственный компромат для печати 24 июня.

А тем временем Люциус радостно науськивает и без того предубежденного Фаджа против Директора. И Фадж, обиженный минимум на то, как с ним поступили в Турнире, активно помогает Люциусу, во всем играя ему на руку. Фадж отказывается верить в тревожные звонки от Директора и, более того, видимо, дает ему понять, что ничего, компрометирующего Министерство, не потерпит.

Иными словами, и в Министерстве, и в Хогвартсе Дамблдору приходится ступать очень осторожно, оглядываясь по сто раз через оба плеча — и это не может не затруднять его и без того серьезное положение.

Кроме того, разумеется, Директор поддерживает связь с Сириусом и Люпиным, как может, увиливает от расспросов Макгонагалл, резко возросшей в подозрительности после концерта «Жабросли» в исполнении «Грюма» перед вторым туром, и — редко, незаметно, тихо общается со Снейпом на предмет последних новостей.

В задачи Снейпа в это время входит общение с Каркаровым — достаточно частое для того, чтобы убедить его перестать истерить и не делать глупости. Есть у меня подозрение, что Снейп исподволь, готовя Каркарова к событиям третьего тура, о которых сам еще толком не знает, настраивает его на то, что бояться надо не только Реддла, но и Дамблдора с «Грюмом» и Краучем-старшим, которые, не дай бог случись что нехорошее, понятно на кого подумают первым.

И все бы и дальше шло себе вполне таким тихим сапом до самого третьего тура, если бы 23 мая в окрестностях замка не объявился Бартемиус Крауч-старший.

В 9 вечера все Чемпионы встречаются с Бэгменом на поле для квиддича, чтобы получить инструкции к третьему туру: лабиринт с препятствиями. Кто первый доберется до Кубка в центре лабиринта — победитель.

Любопытна, опять же, степень так называемой секретности задания. Бэгмен произносит: «Дайте им [изгородям] время, и Хагрид вырастит их под 20 футов <…> Хагрид обеспечит нас несколькими существами…».

Как мы уже знаем, кроме завезенных заморских чудовищ, Дамблдор еще летом решил использовать в лабиринте достижения отечественной селекции. За лето Хагрид создал соплохвостов, помесь мантикор с огненными крабами, причем с согласия Департамента по контролю за магическими существами (читай: Амоса Диггори) — которого, скорее всего, не без помощи Фаджа просто поставили перед фактом.

Особенно рьяно эти существа (я не про Министерских служащих, а про соплохвостов) борются друг с другом, чему всю дорогу совершенно не препятствует так любящий живую природу Хагрид, и, собственно, как верно подметила Лаванда Браун на самом первом уроке, феееее — это почти все, что можно о них сказать.

И, надо же, какое чудесное совпадение — именно эти существа станут бегать по лабиринту! То есть Гарри целый год выращивает и изучает своих прямых противников.

Должна сказать, Дамблдор бы не был Дамблдором, если бы одним скупым движением не убил сразу несколько зайцев: третий тур; творческая работа для Хагрида; спасение положения с преподаванием предмета. Занимаясь любимым делом, Хагрид приобретает уверенность в себе как преподаватель. К тому же — выполняя поручение самого Директора. Более того, Хагрид не просто вырастает к концу года в глазах студентов, но и с легкостью справляется с такими сложными детьми, как слизеринцы в целом и Драко в частности.

Эх, хороший и полезный такой большой секрет из третьего тура получился!

Впрочем, я отвлеклась.

Почему необходимо было созывать Чемпионов почти ночью? Я долго пыталась усмотреть в этом Игру и не нашла. Вот в том, что само испытание проходит ночью, Игра ох как присутствует. Здесь и сейчас же, я полагаю, нет ничего такого — Хагрид, покончив со своими основными преподавательскими обязанностями, во второй половине дня высаживает живые изгороди (раньше было нельзя — иначе бы они вымахали в высоту футов на 60; да и игроков в квиддич кондрашка бы хватила, увидь они, что стало с их полем, и не получив объяснений), и Чемпионы отправляются их смотреть, дабы иметь представление, чего им ждать в примерно таких же сумерках через месяц.

Нет Игры и в том, что после инструктажа Крам отводит Гарри за загон с лошадьми Шармбатона подальше от Каркарова и глаз досужих и в тени кусов собирается поговорить о Гермионе.

Нет Игры и в том, что в это время, двигаясь со стороны, где раньше размещали драконов, на голоса из Леса бредет маловменяемый Крауч-старший. С этого момента идет уже не Игра — начинается страшное.

Барти-младший, притаившись рядом под мантией-невидимкой (конечно, он видел отца на Карте: «Чертова нога! — яростно скажет он Дамблдору, появляясь позже. — Был бы здесь быстрее…» — и иметь ввиду Барти станет вовсе не помощь Директору, а то, что из-за этой ноги он чуть не упустил отца — а если бы Гарри потащил Крауча к Дамблдору?), ждет, пока Гарри убежит.

Крауч цепляется за мантию Гарри. Ему важно знать, что мальчик из Хогвартса, а не Дурмстранга («Ты не… его?.. Дамблдора?..»). Усилием воли он пытается собрать в кучу расползающийся рассудок и говорит, что сбежал, что смерть Берты и то, что делает его сын — это его вина, что Реддл становится сильнее, говорит о самом Гарри — и о том, что он должен предупредить Дамблдора.

Есть ли в этом раскаяние? Мне бы хотелось верить.

Однако я, подозрительно оглядывая всю картину отстраненным взглядом, вижу лишь человека, раскаявшегося только за то, что вывел сына из Азкабана, тем самым открыв к нему доступ своего заклятого врага (Реддла). Крауч всю жизнь боролся против Тома и всего, что с ним связано — и нет в том, что он пытается предупредить Дамблдора, ничего от раскаяния за серию собственных нравственных ошибок. Краучем руководят остатки холодного расчета: либо мы — их, либо они — нас.

Впрочем, лучше уж так, чем никак. Крауч — очень сильный волшебник, духовно сильный, волевой и вовсе не трус. Он проделал огромный путь, борясь с собственным помешательством, только ради того, чтобы сделать последний в своей жизни выстрел в Реддла. Он воин. Безнравственный, крайне жестокий и совсем не такой, как Дамблдор или Грюм, но воин, который скоро умрет в борьбе против Темных сил. И самого себя, ставшего их частью.

Крауч сделал слишком много ошибок, чтобы можно было надеяться, что это легко сойдет ему с рук, но я никогда не была настроена к нему резко. Лично мне искренне жаль, что он умрет и как он умрет. И я искренне полагаю, что в конечном счете его смерть достойна — как бы там ни было, пусть и с оговорками, но Крауч умрет, пытаясь сделать мир лучше.

Однако почему Крам так пугается при виде Крауча, что поначалу даже не хочет к нему приближаться?

С одной стороны, его страх свидетельствует, что Виктор — пока еще не совсем боец, и с настоящей опасностью он прежде не сталкивался.

С другой же стороны, юноша ни капли не разобрался в настоящей подоплеке событий, происходивших во время и после террора Реддла. Крам видит в Крауче сугубо злобного судью, когда-то отправлявшего людей в Азкабан, и его страх — отражение страха Каркарова, который, без сомнения, активно приседал на уши своему Чемпиону, опасаясь воздействия на него и Дамблдора, и «Грюма», и Крауча.

Ну и плюс — подсознательное чувство вины Крама, поскольку изучение Темных искусств в школе ставит его чуть ли не на одну ступеньку с собственным директором. В общем, парень еще сильно не в ладах с собственным мировоззрением.

Оставив Виктора с Краучем, Гарри несется к замку. Барти пользуется этим моментом, оглушает Крама и убивает отца. Пока Гарри добегает к кабинету Директора, Барти оттаскивает тело отца дальше в Лес и накрывает его мантией-невидимкой. С помощью Карты Барти видит, что у кабинета Дамблдора Гарри сталкивается со Снейпом.

— Поттер!

Что он там делал? Что? Говорил о Метке? О Каркарове? О Малфое и Рите? О третьем туре? Просто заходил на чай с дольками? Могло ли случиться так, что Дамблдор решил (естественно, завуалированно) спросить, что думает Снейп, который всегда был прекрасной лакмусовой бумажкой в вопросах нравственности, по поводу плана Директора? Ибо Снейп явно чем-то очень доволен и выпендривается по типу: «Мой Директор! Захочу и не пущу тебя к нему!»

— Что вы здесь делаете, Поттер?

Гарри летит обратно к Снейпу и застывает в нескольких сантиметрах от него.

— Мне нужно увидеть профессора Дамблдора! Мистер Крауч… он только что появился… он в Лесу… он просит -

— Что за чушь? О чем ты говоришь? — глаза Снейпа блеснули. В переводе с эльфийского на менее взволнованный человеческий сие значит: «Расскажи подробнее, что произошло? Все целы? Не тараторь. По очереди: что случилось, где случилось, с кем случилось?»

— Мистер Крауч! — орет Гарри («Вы идиот или глухой?!?!» — у этих двоих явно большие нелады с умением формулировать свои мысли. Примерно в той же манере Сириус, помнится, орал что-то вроде: «ДА! ДААА! ЭТО Я — Я УБИЛ ПОТТЕРОВ!!» С известными последствиями). — Он болен или что — он в Лесу, он хочет увидеть Дамблдора! Просто дайте мне пароль, чтобы -, — («Отойдите, вы ничего не понимаете, взрослые сами разберутся, короче!!»)

— Директор занят, Поттер, — губы Снейпа изгибаются («Чего ты сказал, гаденыш мелкий?»).

— Мне нужно сказать Дамблдору! — орет Гарри громче прежнего (ну, тут уже подразумеваются маты).

Однако ничто в Хогвартсе, включая профессоров, никогда не двигается только потому, что Гарри кричит на это. Разве только Дамблдор сам, потеряв терпение, в конце концов решает выйти к увлекшимся своими разборками мальчикам с невинным вопросом:

— Какие-то проблемы?

Услышав о Крауче, Директор без лишних слов несется за Гарри по коридору, оставив Снейпа стоять у двери (Снейпу нельзя. Он же в тени. И с Дамблдором вовсе не дружит). Дамблдор спрашивает, о чем говорил Крауч, и, услышав ответ, ускоряет шаг, произнеся: «В самом деле». Что ж, примерно этого он и ждал.

После вести о том, что Гарри оставил Крауча с Крамом, Директор начинает нестись к Лесу еще быстрее. При этом его мысли вообще летят с субсветовой скоростью:

— Кто-нибудь еще видел мистера Крауча? — разумеется, Дамблдор думает о Барти-младшем.

Тем временем Барти, проследив по Карте за Директором и Гарри, огибает место, где валяется оглушенный Крам.

Увидев Виктора, Дамблдор, судя по блеску его глаз, мигом догадывается обо всем и не отпускает Гарри от себя — действий не Барти он опасается в этот момент, а Каркарова.

Не давая Краму встать («Так, всем дышать носом и сохранять место происшествия таким, как оно есть, пока его лично не увидел Каркаров!»), Дамблдор вызывает Хагрида с помощью Патронуса, видимо, сообщив, что дело серьезное — Хагрид бежит с Клыком и арбалетом.

— Хагрид, мне нужно, чтобы ты привел профессора Каркарова. На его студента напали. — Опасный объект номер раз. — Когда сделаешь это, будь добр, предупреди профессора Грюма -, — опасный объект номер два, который, обогнув дугой место, возвращается туда, где горит шапка.

— … Снейп сказал что-то о Крауче.

Самый сильный прокол Барти, с которым Снейп даже не встречался в указанный промежуток времени (из чего можно окончательно сделать вывод, что Дамблдор и Снейп не оповещали широкую общественность о своем примирении).

— Крауч? — повторяет Хагрид.

— Каркаров, пожалуйста, Хагрид! — резко говорит Дамблдор.

Вот чего Директору сейчас не нужно, так это того, чтобы о Крауче знал кто-то еще. И чтобы кто-то еще отправился искать его с Барти и попал под еще одно заклинание. Или проклятье. При этом Барти и Каркарова желательно развести:

— Я не знаю, где Барти Крауч, — («Так что выдыхай, резких движений не делай и больше никого не убивай, все в порядке, я абсолютно не врубаюсь в происходящее, блестящая работа, выдыхай») говорит Дамблдор Барти-младшенькому, когда Хагрид уходит, — но нам необходимо его найти.

И Барти отправляется обратно в Лес к телу отца.

Появляется Каркаров и начинает вопить о вероломстве и заговорах против него, драгоценного, после чего плюет Дамблдору под ноги, и милый добрый Хагрид, прорычав: «Извинись!» — прокатывает Игоря на аттракционе «Дерево и рука полувеликана на горле у Пожирательской твари, у которой хватило наглости так себя вести с Моим Директором». Вся обработка Каркарова Снейпом летит коту под хвост.

Успокоив Хагрида («Хагрид, поставь, пожалуйста, человека на место». — «Ну, Директор…» — «Пожалуйста, поставь. Он нам еще нужен»), Дамблдор отправляет его довести Гарри до гостиной, запретив мальчику выходить оттуда даже затем, чтобы написать Сириусу (а то еще один буйный прилетит). Сейчас очень важно убрать Гарри как можно дальше от Каркарова и Барти — ибо Дамблдор не уверен, что план Барти не поменялся.

Каркаров тоже крайне опасен, ибо его неконтролируемый страх толкает его на самые необдуманные, импульсивные, а потому труднопредсказуемые поступки. В моменты, подобные этому, Каркаров способен на все — крыса, загнанная в угол, от отчаяния может вдруг набраться храбрости и выцарапать глаза тому, кто ее туда загнал. Ну, к примеру, принести Гарри Реддлу на блюдечке. Или попытаться.

Ради своего спасения Игорь будет топить всех, кого видит (Дамблдора, вон, попытался утопить в слюне; эк как человека перетряхнуло — мне думается, сей акт слюнометательства будет преследовать его в страшных кошмарах до конца жизни: «Мерлин и его Моргана, а если б я попал?!»). Посему сейчас нужно срочно его успокоить — то есть дать Краму высказаться, чтобы мальчик лично подтвердил, что а) говорить он еще в состоянии, жив, цел, орел, б) ни Гарри, ни Дамблдор к нападению на драгоценность Каркарова отношения не имеют.

Гарри и разъяренный Хагрид уходят. Барти, наблюдая по Карте, дожидается, пока разойдутся и все остальные. После этого он трансфигурирует тело отца в кость и в мантии-невидимке зарывает ее на свежевскопанной земле перед хижиной Хагрида. Веселая его ждет ночь. Но о ней я расскажу позже.

Сейчас я лишь думаю о том, до какой же степени надо быть фиксированным на Реддле, как далеко нужно было запустить эту грязь в свою душу, чтобы так хладнокровно, так легко убить собственного отца…

В ночь на 24 мая Гарри, Рон и Гермиона практически не смыкают глаз, пытаясь понять, что происходит, а утром отправляются в совятню, чтобы отправить письмо Сириусу, где наталкиваются на перешедших к активным наступательным действиям на Людо близнецов, и тревоги трио еще больше усиливаются.

В принципе, даже имея в расположении великолепные мыслительные способности Гермионы, при анализе событий прошедшего вечера ребята не приходят в своих выводах ни к чему конкретному. Либо мистер Крауч атаковал Крама, либо кто-то напал на них обоих — при этом Крауч либо сумел покинуть территорию замка, либо его похитили. Версию убийства дети вообще не рассматривают. И, как ни удивительно, даже представить себе не могут, кто мог быть тем третьим, кто напал на Крауча и Крама — очень хороший ход Дамблдора, запретившего Сириусу упоминать что-либо о Каркарове на своей последней лекции.

Впрочем, как и три года назад, в детских великолепных мыслительных изяществах вновь возникает знакомое имя:

— Если бы Снейп меня не задержал, мы могли бы добраться туда вовремя. «Директор занят, Поттер… что за чушь, Поттер?» Почему он не мог просто убраться с дороги?

— Может, он не хотел, чтобы ты попал туда! — быстро говорит Рон. — Может — погоди — как быстро он мог добраться до Леса, как считаешь? Как думаешь, мог он обогнать вас с Дамблдором?

Но эта версия кажется слабой даже Гарри:

— Если только он может превращаться в летучую мышь или что-то.

— С него станется, — бормочет Рон.

— Нам нужно увидеть профессора Грюма, — переводит тему Гермиона, у которой уже не осталось сил убеждать Рона, что он не прав насчет Снейпа.

Почему Снейп не помог? Ведь у него явно вспыхнули глаза, едва он услышал о мистере Крауче, как делали всякий раз, когда рядом была опасность, и ему было интересно. В конце концов я прихожу к выводу, что в тот момент он был полностью фиксирован на Дамблдоре.

Посмотрим. Ведь они не могли встречаться часто. Это вызвало бы ненужные вопросы по типу: «Я гляжу, ты зачастил к Директору?» — со стороны того же Барти. И Каркарова.

Однако Дамблдору Снейп нужен сейчас, пожалуй, больше даже, чем он сам — Снейпу.

Во-первых, это отличная тревожная кнопка малейшего изменения активности Реддла.

Кроме того, отличный слуховой аппарат в непосредственной близи от Каркарова — Дамблдору необходимо знать настроения крысы, вертящейся среди стольких детей.

Далее. Снейп выступает проводником от Дамблдора к Малфою и обратно, а Директор очень стремится узнать все планы Люциуса на ближайшее время — и относительно действий в Министерстве, и касательно Риты, и по поводу того, что его Метка тоже стала небывало черной.

Наконец, как я уже говорила, бескомпромиссный Снейп — отличный советчик Директора. Готовый за добро порвать кому-нибудь пасть, Снейп никогда не допустит, чтобы Дамблдор поступил откровенно аморально. А именно это сейчас волнует Директора больше всего.

С кем он может поговорить о своем плане? Макгонагалл впутывать в это нельзя по определению, Хагрид недостаточно тверд, чтобы перечить Дамблдору. Остается Снейп.

Я больше чем уверена, что Директор не посвящает его во все детали своего плана в этот период, однако пытается узнать, что Снейп вообще думает о сложившейся ситуации и как в принципе относится к поступкам Директора. Насколько на него можно положиться, если дело обернется так, как задумал Дамблдор. Сможет ли он вынести.

Со стороны, разумеется, разговор выглядит, как обычная беседа двух друзей вечерком за чаем с лимонными дольками. «Как вы себя чувствуете, Северус?» — и все в таком духе. Поэтому Снейп выходит из кабинета донельзя умасленный неожиданным и полным вниманием Директора.

И сталкивается нос к носу с Гарри, что само по себе не слишком приятно. Гарри подлетает к нему и начинает кричать. У Снейпа срабатывает защитная реакция. Кроме того, мальчик говорит слишком быстро и путанно, из его речи попеременно выскакивают слова «Крауч» (глаза Снейпа настороженно блещут) и «Дамблдор» (кривая улыбка).

Решив не будить «Грюма» ранним утром, трио направляется на Историю магии, где дремлет даже Гермиона. Традиционный вопрос: чем в это время занимается Дамблдор?

О, у него масса всякого важно, что требует максимальной концентрации его внимания.

Начнем с самого легкого: очумелый Крам, обезумевший от страха Каркаров и оба Крауча.

Как я уже сказала, Дамблдор уводит Барти от Каркарова, ибо чего ему в тот момент было не нужно, так это чтобы один нервный налетел на другого. Потому что раз уж детки за день доперли, что в кустах прятался кто-то третий, то Дамблдору в первую же секунду стало понятно, кто прятался в кустах и для чего ему это было необходимо.

Зная привычку Барти очень сильно нервничать и прокалываться на всем подряд в моменты наивысшего напряжения, Дамблдор, смею предположить, всю ночь не выпускает Барти из Леса, чтобы тот никому не попадался на глаза. И чтобы оставался в неведении относительно того, что предпринимает Директор. Ибо днем 24-го Барти выглядит невероятно уставшим. У меня прямо руки чешутся сделать небольшую зарисовку углем.

Час ночи. Стук в дверь кабинета Директора.

— Дамблдор, я все обыскал, его нигде нет.

— Он должен быть где-то здесь, Аластор. Будь любезен, поищи еще.

Три часа ночи. Барти ногой открывает дверь.

— Нет его! Все осмотрел.

— А подземелья? Совятню? Кабинет профессора Трелони?

Пять утра. Барти, еле доползая до кабинета, скребется в дверь.

— Все осмотрел, Дамблдор. Нигде нет.

— Бог мой, Аластор! Мы не подумали о Хогсмиде!

Полдевятого. Барти встречает Директора в холле. Директор, задумчиво напевая себе под нос, направляется на завтрак.

— В деревне тихо, — заплетающимся языком говорит Барти.

— Какая жалость, — качает головой Директор. — Что ж, я и не думал, что он здесь задержится. Пойдемте, Аластор, завтрак.

— Но я подумал -

— Вам надо подкрепиться, мой друг. И никаких возражений — у вас еще сегодня уроки, не забывайте.

Барти с трудом проглатывает просящиеся на язык слова.

— Ума не приложу, где может быть Крауч, — говорит он, с усилием жуя булочку в Большом Зале. — Что ты думаешь, Альбус?

— О, — дружелюбно отвечает Дамблдор, разглядывая потолок, — у меня много предположений, Аластор, одно невероятнее другого.

Сидящий неподалеку Снейп ехидно ухмыляется в кубок с соком.

В общем, пока Барти «ищет» отца, Дамблдор на месте происшествия поворачивается к Каркарову и, пользуясь тем, что его… эм… попросил сохранять спокойствие Хагрид, спешит дать слово Виктору, пока Игорь приходит в себя, потирая горло.

Крам рассказывает, как было дело, Дамблдор обращает внимание Каркарова на то, что Крауч-старший явно был сильно не в себе и вряд ли мог атаковать Крама, тем более, он исчез сам, что означает — скорее всего, вероятно, очевидно, так — похищение. С вежливым интересом разглядывая плевок Каркарова, Дамблдор успокаивает Игоря тем, что вероятного похитителя и нападавшего ищет лучший мракоборец Грюм, поэтому волноваться, мол, нечего, все меры приняты.

— Хотя, разумеется, — задумчиво добавляет Директор, присыпав плевок землей, — у Аластора есть привычка в первую очередь подозревать в Темном тех, кто в прошлом имел к нему отношение. Тут уж я на него повлиять не могу.

Каркаров намек понимает прекрасно и мудро решает убраться на корабль с Крамом, ибо, как известно, «Грюм» очень жаждет встречи в каком-нибудь темном коридоре с тем, кто любит бродить по ночам.

Таким образом Дамблдор убирает всех троих с дороги.

Он может быть спокоен — Барти, конечно, не побежит в Министерство болтать об отце, Каркаров — тем более, он благодаря Хагриду и рыщущему по территории «Грюму» вообще высовываться в ближайшее время не будет и, надо полагать, даст своему студенту понять, что рот следует держать на замке. Впрочем, Крам и без того не слишком болтлив.

Быстро осадив и отправив спать Игоря, Директор, судя по всему, возвращается в замок. Потому что позже Барти признается, что он «вернулся к телу отца. Наблюдал за Картой. Когда все ушли, я трасфигурировал тело отца. Он превратился в кость… Я закопал ее, будучи в мантии-невидимке, на свежевскопанной земле у хижины Хагрида». Следовательно, все разошлись еще до того, как Хагрид, проводив Гарри до гостиной по просьбе Директора, вернулся в хижину.

Дамблдор идет обратно к себе в кабинет и, надо полагать, застает у двери Снейпа, до которого за эти минут двадцать дошло, что только что случилось.

Кроме Хагрида, из команды Директора Снейп пока единственный, кто знает о Крауче. Следовательно, намечается быстрый разбор полетов — ибо Дамблдору еще необходимо связаться с Министерством.

Прежде всего, Снейп радостно получает по голове за свое поведение с Гарри — впрочем, скорее, ради испуга, чем по делу, потому что Дамблдор понимает, что, даже если бы Снейп среагировал немедленно, они бы все равно не успели спасти Крауча.

В принципе, Снейпу, поскольку он все равно не отвяжется, пока дается общая информация — оглушенный Крам и пропавший обезумевший Крауч. До остального он скоро дойдет сам.

Возможно, что на пути к себе в хижину в кабинет Дамблдора (по приглашению или без) заворачивает и Хагрид. Он — второй член команды, которому известно о Крауче, и очень важно, чтобы в ближайшее время из его уст не вырвался незапланированный «невзначай» — ибо о странностях не должна услышать Макгонагалл, которая, в отличие от мягкого Хагрида и опасающегося давить Снейпа, очень даже может прижать Дамблдора к стенке и с помощью серии правильных вопросов выжать из него все ответы. Чего Дамблдору вовсе не нужно, учитывая прорывающееся наружу в критические моменты волнение дамы — на третьем испытании она нужна ему с холодной головой. Хагриду ввиду усложнившейся ситуации дается спецзадание начать медленно, но настойчиво налаживать мосты с мадам Максим. И, по возможности, не приближаться к Каркарову.

После быстрых объяснений с командой Директор остается один, стараясь прикинуть, чего ожидать и что делать с остальными фигурами на поле. Добби должен спрятать Винки далеко и надежно — это раз. Не дай Мерлин Барти случайно столкнется с нею нос к носу.

О Крауче-старшем, к сожалению, уже можно забыть — ибо у Дамблдора нет сомнений в том, что в его пропаже замешан Барти, особенно после того, как Снейп сказал, что с «Грюмом» не встречался и не говорил ему, куда пошел Дамблдор. Следовательно, Барти сидел в кустах с самого начала, видимо, заметив отца на территории по Карте и поспешив его перехватить. Все должно было пройти тихо — однако, на несчастье Барти, к Лесу пошлепали Гарри и Крам.

Кстати, какого черта они туда пошлепали?

Дамблдор очень зол и обеспокоен. Он пишет записку Сириусу о произошедшем («Однако все уже хорошо, так что, дорогой Сириус, лететь сюда бессмысленно, пожалуйста, оставайся на месте и передай Римусу, чтобы держал тебя на месте, потому что все под контролем») с указанием дождаться письма Гарри и смачно впаять мальчику за неосторожность.

Далее. О Грюме пока тоже можно не беспокоиться — судя по тому, что на Гарри Барти не нападал, мальчик нужен ему в третьем туре, план Реддла остается прежним, следовательно, Барти все еще необходимо Оборотное зелье — Грюм будет жить.

А что там со второстепенными? Людо — болван, и о нем тоже можно забыть, ни во что опасное он ввязываться не будет, но вполне может быть полезен в качестве лишних ушей в Министерстве. Плюс надо продолжить поиски Берты.

Гермиона, которая, без сомнения, может помочь Гарри понять в ситуации больше, чем требуется. Нужно направить ее рвение в другую сторону. Например, в сторону подготовки мальчика к третьему туру. Это будет всем полезно.

Есть еще Реддл, который, судя по всему, в это время меняет дислокацию и вновь оказывается замечен в доме Реддлов в Литтл-Хэнглтоне. Дамблдор не сомневается, что Барти пошлет ему сову с отчетом о проделанной работе, а значит, в ближайшие дни можно надеяться на сильную реакцию Тома. Это хорошо, будем ждать ее с нетерпением.

Наконец, необходимо послать еще две записки. Одну — Фаджу, с тем, чтобы, во-первых, обратить внимание Министерства на возрастающую угрозу, а во-вторых, дать понять лично Корнелиусу, что у Директора от него секретов нет, никакую игру он с ним не ведет (ну, почти), не стремится подставить, сместить, скинуть и вообще — свято чтит его, Министра, интересы.

Любопытно до крайности: Фадж прибывает в школу лишь в понедельник, 29 мая. То есть спустя целых пять дней после пропажи Крауча он наконец разродился осмотреть место происшествия.

Надо полагать, все эти пять дней Дамблдор методично капает ему на мозги, что ему, мол, необходимо это сделать, ибо общественность не поймет. Пока же первое, что делает Фадж, узнав о проблеме — запрещает «Пророку» что-либо писать на эту тему. Ибо 25 мая (четверг), когда Гермиона пробегает глазами газету, ни слова о Крауче она там не обнаруживает.

С сим фактом тесно связана вторая записка Директора — мистеру Уизли, который должен, во-первых, навострить свои Министерские уши, во-вторых, вероятно, задействовать еще и уши Амоса Диггори. Ну и предупредить о готовности стартануть по первому сигналу (вдруг что) Билла и Чарли.

Кроме того, мистеру Уизли следует предупредить Перси, на которого просто не может не начаться облава. Которая и в самом деле начинается — 24 июня миссис Уизли скажет Гарри: «Министерство хочет замолчать исчезновение мистера Крауча, но Перси втянули в расспросы о тех инструкциях, что мистер Крауч ему посылал. Перси под большим давлением. Они не разрешили ему приехать за мистера Крауча сегодня. Вместо него будет Корнелиус Фадж».

Ну, разумеется, Министерство быстро находит козла отпущения и, вероятно, чуть ли не обвиняет Перси в том, что это он лично куда-то дел Крауча, чтобы занять его место. Дамблдор спешно предупреждает мистера Уизли, чтобы дать ему фору подготовить сына. Фадж, тем временем, находит долгожданную возможность примазаться к Турниру и судейскому местечку и не понимает, что тем самым сильно играет на руку Директору и его плану.

Однако мистер Уизли необходим Дамблдору еще и затем, чтобы проконтролировать действия, которые совершенно определенно станут предпринимать наши старые знакомые — Люциус Малфой и Рита Скитер. Потому что Дамблдор не может не понимать, что Люциус попытается сделать все, чтобы, отлично зная, что происходит, усидеть на двух стульях сразу (желательно, в живом качестве), еще и попытавшись пнуть самого Директора.

Ибо по крайней мере в общих чертах Малфой догадывается о том, к чему все эти странности ведут — входящих данных, на основе которых можно сделать верные выводы, у него немало, да и, к сожалению, мозговые способности позволяют.

Во-первых, Реддл набирает силу и, вероятно, готовится к воскрешению — Метка становится четче, Пожиратели волнуются, люди вокруг начинают исчезать.

Во-вторых, имеется незнакомый Люциусу Пожиратель, выступивший против их компашки на Чемпионате, и Люциус не может не записать его в помощники Реддла. Между прочим, возможно, сидя в ложе, Люциус видел, как упархивает палочка Гарри из заднего кармана мальчишки — тем больше поводов видеть в Гарри цель Тома.

В-третьих, в Хогвартсе вокруг Гарри определенно творится что-то непонятное — взять хотя бы участие парня в Турнире.

В-четвертых, Малфой, сам немало лет проведший в армии Реддла, отлично знает истеричное, дамблдоро-фиксированное начальство.

Если собрать все эти данные в единую кучу и хорошо подумать, можно сделать следующий вывод: Реддл восстанавливает силы и ведет охоту за Гарри (чтобы убить ради мести или как-то использовать — не суть), причем апофеоз оной охоты, судя по всему, должен разразиться во время третьего тура Турнира — не зря же парня в него запихнули. Знает ли Директор об этом, точно не известно, но он, к сожалению для Малфоя, не дурак и Гарри в обиду не даст.

Вывод: что бы там ни воротили великие и могучие, нам, людям помельче, нужно прикрыть собственную жо обеспечить свою безопасность. Если Реддл восстанет, а Дамблдор об этом как-то узнает и сможет всем рассказать, нам определенно станет грустно, поскольку на двух стульях — Реддл и Министерство — не особо усидишь.

Но если поступить по-умному, загодя приготовившись, то можно выкрутиться. Раз и Реддл нацелен на Поттера, и Дамблдор делает на него ставку, надо мальчика дискредитировать, дабы не смущал умы не такие светлые, как у Дамблдора, россказнями о произошедших — или не произошедших, кто знает? — событиях.

Эта идея привлекательна еще и потому, что Малфою удастся одновременно и ударить по Дамблдору, по которому уже 4 года нога чешется ударить, да никак не получается, и попасть в милость к Реддлу. Вот, к примеру, Министр, наша цель и стремление, в то, что Реддл возрождается, верить не хочет, на Директора обижен и ищет способ ему насолить — так почему бы ему не помочь? Где там Рита?

Замечу вновь: Скитер молчит с начала марта, Малфой-младшенький тоже не высовывается, следовательно, ему строго наказали сидеть тихо и копить силы.

Таким образом, Люциус концентрирует удар на дне проведения третьего тура, а Рита пока летает по замку за Гарри, ища сенсацию. Только беда в том, что Гарри и Ко, стараниями Дамблдора, загрузившего их домашней работой и подготовкой к третьему туру, почти три месяца тоже сидят тихо и ни во что не вляпываются.

Гоняться за Ритой в образе жука по всей школе Дамблдор позволить себе не может по определению. Это он великодушно оставляет Гермионе. На себя он берет ответственность с помощью мистера Уизли следить за действиями Люциуса, который, к великой печали, дав задание Рите, тоже залег на дно и лишь время от времени нашептывает на ухо Фаджу всякое коварное — надо полагать, оставаясь с ним наедине, то есть мистер Уизли тут поделать вряд ли что-то может.

Наконец, ближе к утру 24 мая, покончив с делами, Дамблдор с грустью вынужден констатировать, что лично заняться поисками тела Бартемиуса, дабы не вызывать подозрений у «Грюма», он не может. Впрочем, может намекнуть Хагриду, чтобы тот, выполняя свои обязанности лесничего, потихоньку проверял территорию замка.

И последнее: Гарри (точнее, Гермионе) необходимо твердо дать понять, что его дело — подготовка к третьему туру, а не игра в следователя. Этим пусть займутся вызывающий у всего трио уважение «Грюм» («Дамблдор сказал мне, что вы изображаете из себя следователей, но здесь нет ничего, что вы можете сделать для Крауча. За ним по следу пойдет Министерство, Дамблдор их проинформировал. Поттер, ты сконцентрируйся на третьем задании… Вы двое — держитесь близко к Поттеру, хорошо?» — говорит ребятам Барти в обед 24 мая, когда они приходят к нему узнать, нашел ли он Крауча. Разумеется, не нашел. Он говорит с детьми общими фразами — понабрался от Директора — отбрехивается и обращает их внимание на две главные для него и Дамблдора вещи: третий тур и безопасность. Ибо кто знает, что предпримет Каркаров?), Хагрид, отчитавший Гарри за безответственность, не отходя от кассы 23-го, и Сириус с Люпиным, приславшие письмо 25-го в четверг.

А Дамблдор собирается ждать дальнейших новостей, которые, он почти уверен, последуют, а также — впредь ни на шаг не отпускать от себя Барти Крауча-младшего.

Обратимся к более чем странному письмо Сириуса.

«Гарри — ты вообще о чем думаешь — идти в Лес с Виктором Крамом?» — вот и прилетела Гарри по шее звонкая затрещина от разозленного и взволнованного Директора.

«Я хочу, чтобы в следующем письме ты поклялся, что больше не пойдешь никуда с кем бы то ни было ночью», — ой, как сложно для Сириуса. Я определенно вижу здесь чьи-то уши. Только вот понять не могу — Директорские или Люпина?

«В Хогвартсе находится кто-то очень опасный», — ну, хорошо, Сириус, его стиль.

«Мне предельно ясно, что они хотели остановить Крауча прежде, чем он увидит Дамблдора, и ты, вероятно, был в футе от них в темноте», — Сириус, которому все «предельно ясно» — зрелище не для слабонервных. Снова уши — и какой высокий слог!

«Тебя могли убить», — о, а вот это определенно Сириус. Правда, вовремя остановленный и не успевший прибавить к фразе что-то вроде: «Круто! Вот так экстрим!»

«Твое имя не попало в Кубок Огня по случайности», — Сириус, но вдохновленный со стороны.

«Если кто-то пытается напасть на тебя, у них остается последний шанс», — то же самое.

«Держись вместе с Роном и Гермионой, не покидай гриффиндорскую башню после отбоя и готовься к третьему заданию», — «Как-бишь зовут его друзей? А, помню-помню. Не смотри на меня так, Римус... Так, что еще?» — «Третий тур, Сириус!!!» — «А, точно…»

«Практикуй Оглушающее и Обезоруживающее», — «Может, ему еще Левикорпус подсказать? Или это… когда язык у противника отсыхает?» — «Не надо, Сириус». — «Но почему??» — «Давай на чарах остановимся».

«Несколько чар не помешают. Ты ничем не можешь помочь Краучу», — «Сириус, напиши еще о Крауче, а то его вечно тянет кого-то спасать». — «Прям как Джеймс!»

«Не высовывайся и будь внимателен», — «Может, хватит уже? Он и так, небось, уже перебежками по школе передвигается. Да он сам кого хочешь…» — «Сириус!» — «Ну ладно…»

«Я жду твоего слова в следующем письме, что ты больше не будешь нигде шляться. Сириус», — «Да сколько можно?!» — «Сириус, вот именно, сколько можно? Пиши давай!»

В целом, вполне возможно, что к письму свои руки приложили одновременно и Дамблдор, и Люпин, ибо, как мы помним, «у членов Ордена Феникса есть способы связываться друг с другом, не используя камин в кабинете Амбридж». Это не столь важно, важно другое: весь год Мародеры всерьез пытаются убедить Гарри — и убеждают — что в Хогвартсе под носом у Дамблдора и «Грюма» Темный Лорд может выкинуть что-нибудь эдакое, вроде избрания Гарри Чемпионом. Апогея абсурдности их заверения достигают именно в тот момент, когда уже даже Гарри догадывается, что в объяснениях, которые ему упорно подсовывают, явно что-то не так:

— И кто еще будет читать мне лекции о правилах? После всего, что он делал в школе! Никто не пытался атаковать меня весь год. Никто вообще мне ничего не делал -

— Да, если не считать, что твое имя попало в Кубок Огня… Может, именно в третьем туре они хотят напасть на тебя.

— Послушай, скажем, Нюхалз прав, и кто-то оглушил Крама и похитил Крауча. Но они должны были быть за деревьями рядом со мной, верно? Но они ждали, пока я уйду, прежде чем действовать, так? Это не выглядит, будто я их цель, верно?

— Они бы не смогли сделать это похожим на несчастный случай, если бы они убили тебя в Лесу! Но если ты умрешь во время задания -, — ох, не зря Дамблдор упомянул в начале года, что Турнир прекратился из-за смерти участника — чтоб боялись.

— Их не волновало, что они напали на Крама, так? — милый добрый Барти просто оглушил парня. Как разумно — иначе пришлось бы прекратить Турнир. — Они бы могли представить это так, будто у нас с Крамом была дуэль или что.

Любопытно, что разговор происходит в Большом Зале. Дамблдор понимает, что Гарри видит несоответствия, и решает дать мальчику шанс увидеть картину целиком. Позже.

А пока, несмотря ни на что, предупреждения Барти, Хагрида и Мародеров попадают точно в цель — Гермиона несчастно заявляет, что сама ничего не понимает, но нужно готовиться к третьему туру, и заставляет Гарри пообещать Сириусу, что он умерит свою активность и станет вести себя прилично.

Нельзя не отметить, что после того, как Мародеры узнают о появлении Крауча на территории и его последующем исчезновении, кое-кто припирает кое-кого к стенке. Благо, опыт есть.

Если уж даже Сириус видит некие странности в той версии событий, которую Дамблдор предлагает для Гарри, то Люпин тем более. А после истории с Краучем требовательность назойливо гудящих в его голове вопросов только усиливается.

Зачем Дамблдор вдруг переводит тему лекций с Каркарова на Крауча? Зачем ему так было нужно, чтобы Сириус рассказал Гарри о сыне Крауча? При чем здесь — снова — Снейп? И как Крауч замешан в том, что произошло на Чемпионате? Наконец, где сам Крауч?

Люпин не может не чувствовать, что с некоторого момента Игра Года изменила свою первоначальную цель, он не может не чувствовать, что Гарри усиленно куда-то тащат. И что в этом — снова — по самую бороду замешан Директор.

Со своей стороны, Дамблдор не может не чувствовать, что Люпин вновь смотрит на него со старой подозрительной укоризной в глазах. Директор понимает, что, если игры в молчание продолжатся дальше, Мародеры могут поломать всю Игру. И в первую очередь — Сириус, которому, если ему по пунктам не объяснить, к чему происходит то, что происходит, в конце концов может сильно надоесть сидеть в пещере и ничего не делать.

Я более чем уверена, что Дамблдор раскрывает Мародерам свой план — и вообще почти все карты, в том числе и ту, что приткрывает истинную личину «Грюма».

Сириус приходит в восторг. Люпин — в ужас.

Впрочем, Директору удается убедить обоих, что безопасность Гарри будет обеспечена на высшем уровне, а также что иначе — никак нельзя. Кроме того, Дамблдор пока еще сам не уверен, что приведет план в исполнение, но Сириус на всякий случай должен находиться рядом.

Люпин, видимо, пока занимается в основном тем, что воет на луну, периодически диктует Сириусу, что писать Гарри в письмах, временами убеждает его слушаться Директора и продолжать сидеть на месте, днями напролет читает аффирмации для себя, что Дамблдор и в этой Игре прав, ну и, скорее всего, наводит мосты со старыми товарищами из Ордена Феникса. Когда начнется война, они не должны тратить время на то, чтобы долго вводить людей в курс дела — для успешного претворения в жизнь плана Директору, кроме прочего, надо знать, что у него есть люди. И сколько их.

Тем временем Гарри приступает к тренировкам, особо налегая на Оглушающее заклинание — заклятье Обезоруживания, спасибо Снейпу, мальчик неплохо знает уже года два с половиной как.

29 мая, в понедельник, Гермиона отправляется на Нумерологию, а Гарри и Рон — на Прорицания. Пока Трелони разглагольствует о Марсе и Нептуне, которые ведут себя очень интересно в последнее время (Марс — война, Нептун — сумасшествие… нет, у Трелони определенно есть по крайней мере большой багаж теоретических знаний — ну как можно было, не ведая, что творится на земле грешной, так точно указать на трио Дамблдор-Реддл-Барти? первые двое — война; последних двоих, скажем откровенно, нелегко обозвать нормальными), Гарри, приоткрыв окно и слушая, как снаружи жужжит Рита, начинает медленно засыпать.

И мальчику вновь снится типасон о Томе — тот получает сову от Барти; в письме сказано, что Крауч мертв, ошибка Хвоста, его упустившего, исправлена. Реддл мучает Питера для порядка и обещает Нагайне, что скормит ей Гарри. Тут мальчик просыпается от невыносимой боли в шраме, катаясь по полу среди сгрудившихся над ним однокурсников.

Сразу обращают на себя внимание некоторые странности. Почему в такую жару Трелони оставляет гореть камин, пары из которого делают класс невыносимо душным, а запахами их вдвойне невозможно дышать? Почему она оказывается единственной из всего класса, кто откровенно радуется тому, что сталось с Гарри: «Что это было? Предчувствие? Явление? Что вы увидели?» И почему она вообще решает, что Гарри что-то увидел? Мальчик ведь держится за голову, у него просто мог заболеть шрам. Или голова. И почему, если на то пошло, Гарри что-то увидел? Позже Дамблдор в своем кабинете скажет, что шрам Гарри болит, когда Реддл рядом или испытывает особенно сильный приступ ненависти. Но во сне сова принесла ему хорошие вести — с чего ему так истерить?

В общем, у меня складывается подозрительное впечатление, что сон Гарри был спровоцирован по приказу сверху, и Трелони заведомо знала, что мальчик может что-то увидеть.

Вспомним: Директору, в целом, довольно легко рассчитать, когда прилетит сова от Крауча в дом в Литтл-Хэнглтоне, где сейчас находятся Реддл и Хвост, о чем наблюдатели Директору уже доложили. И, конечно, Дамблдору бы не мешало узнать, как там поживают его ученички. Впрочем — на этой версии не настаиваю.

Зато очень настаиваю на том, что Дамблдору известно, что случилось с Гарри на уроке. Получасом позже об Омуте Памяти, куда Гарри к тому времени уже успеет сунуть свой любопытный нос, Дамблдор скажет так: «Я использовал Омут Памяти, когда прибыл мистер Фадж на нашу встречу, и отложил его довольно поспешно. Без сомнения, я не закрыл дверцу шкафа правильно. Разумеется, это привлекло твое внимание», — то есть нам вновь предлагается думать, что Дамблдор, невнимательный старичок, так стремился скрыть существование модного девайса от Министра, что позабыл закрыть дверцу шкафа.

А я больше чем уверена, что все эти «без сомнения» и «разумеется» — сигналы внимательному читателю. Из прошлогоднего Финала мы помним, что Директор ничуть не удивился новости Гарри о пророчестве Трелони — что однозначно свидетельствует о том, что в ее классе у Директора имеются свои глаза и уши (а как же? вдруг что важное напророчит и даже не вспомнит, а свидетелей не будет?).

Оные глаза и уши быстренько передают Дамблдору информацию о том, что Гарри кричит во сне, схватившись за лоб — а Дамблдор не менее быстренько использует Омут Памяти, после чего намеренно оставляет дверцу шкафа приоткрытой. О, Директору есть что показать Гарри, который, конечно же, понесется к нему — зря что ли Сириус весь год напоминал ему, куда нестись, случись что?

А пока Гарри несется к Директору, в его кабинете хлопает глазами растерянный Фадж, наконец разродившийся на то, чтобы сделать «короткую прогулку» к месту, где пропал Крауч. Гарри замирает под дверью и слушает часть разговора.

В принципе, ничего нового — как и сразу после происшествия на Чемпионате, когда Фадж поставил об этом в известность премьер-министра маглов, явившись к нему встревоженным и измотанным и заявив, что появление Черной Метки «ничего не значит», так и теперь Фадж упорно считает, что исчезновение Берты, Фрэнка Брайса и Крауча ничего не значат и никак не связаны. В последнем, между прочим, он готов винить кого угодно — даже Хагрида и мадам Максим. Крепко же ему на уши подсел Люциус.

Барти сворачивает разговор, заметив под дверью Гарри:

— Привет, Поттер. Входи уж.

Вот спасибо, а то Дамблдор бы, вероятно, забыл мальчика пригласить. Барти наглеет донельзя — впрочем, это на руку Директору, ведь сие означает, что Барти не чувствует опасности от него.

Зададимся вопросом, что здесь вообще делает Крауч-младший — в обществе с Министром и Директором посреди урока? Я не знаю прямого ответа. Вполне вероятно, что Барти пришел сам, стремясь узнать, что думает Министерство насчет исчезновения Крауча. Но это глупо — бросать урок и плестись за Министром, придумывать отговорку для Дамблдора, проводить лишнее время в обществе последнего, если можно потом невзначай спросить, и это будет выглядеть естественнее.

Скорее всего, Дамблдор сам вызвал «Грюма» — во-первых, предоставив Фаджу того, кто якобы непосредственно занимался поисками Крауча, во-вторых, показывая Барти, что всецело верит своему старому другу «Грюму».

Фадж пока пытается быть радушным, значит, за месяц до третьего тура его голова еще не сильно съехала набекрень:

— Гарри! Как ты?.. Мы говорили о той ночи, когда мистер Крауч оказался на территории. Это ты нашел его, верно?

— Да, — отвечает Гарри. — Но я не видел нигде мадам Максим, а ей было бы трудно спрятаться, верно?

За спиной Министра Дамблдор, оценив шутку, улыбается Гарри.

Ну-ка, что происходит в моменты, когда Директор сильно улыбчивый? Верно, приближаются большие проблемы.

Смущенный Фадж стремится спровадить Гарри обратно на урок, однако Гарри обращается к Директору:

— Я хотел поговорить с вами, профессор, — «Ша, Министр, у нас тут важные дела, идите-ка сами прогуляйтесь».

Дамблдор одаривает мальчика быстрым изучающим взглядом. Затем, определив, что Гарри здесь явно говорить собрался не о погоде, мягко произносит:

— Подожди меня здесь, Гарри. Наш осмотр территории не займет много времени. — «…учитывая, как важен сей акт дорогому Министру».

Высокопоставленные чины и Барти уходят, а кролик остается в норке, ибо, разумеется, нигде в другом месте, кроме как в святая святых кабинете Директора, он подождать Директора не мог. Например, на уроке. Или в коридоре.

Минуту посидев спокойно в обществе Фоукса и помедитировав, наслаждаясь воспоминаниями, которое вызвало в Гарри созерцание меча Годрика Гриффиндора, парень замечает белое сияние Омута Памяти и, даже не дав себе труда поубеждать себя в том, что так делать нехорошо, в буквальном смысле сует свой нос в чужие дела.

И — о удивительная случайность! — смотрит 3 воспоминания Дамблдора, которые дают окончательное представление обо всех четырех темах, весь год затрагивавшихся в лекциях Сириуса: Каркаров, Крауч, Бэгмен и Снейп.

Попутно Гарри имеет возможность наблюдать все прелести общения Дамблдора с настоящим Аластором Грюмом, между которыми с первой секунды чувствуется теплая связь. Они понимают друг друга с полуслова, иронично относятся к странностям друг друга. Грюм любит поболтать с Дамблдором и подколоть его, но в большинстве его реплик, обращенных лично к Дамблдору, слышится мягкость — они расходятся в некоторых вопросах, и Грюм не боится спорить, однако они сохраняют уважение друг к другу. Вот они — настоящие дружеские отношения. А не та жалкая пародия, которую всю дорогу пытается выжать из себя Барти.

Дав Гарри досмотреть судебные процессы, Директор вытаскивает мальчика из своих мыслей и проводит краткую лекцию об Омуте: «Становится легче определить закономерности и связи, когда мысли имеют такую форму».

Дамблдор показывает Гарри принцип работы девайса — лицо Гарри сменяется лицом Снейпа: «Она возвращается… у Каркарова тоже… сильнее и четче, чем когда-либо…» — и только сейчас я понимаю слова Директора («Связь, которую я мог бы восстановить и без помощи. Но тем не менее»).

Дамблдор говорит не о словах Снейпа — Снейпу. Он говорит о том, что Омут сменил лицо Гарри лицом Снейпа, который произнес то, что произнес — Омуту. Действительно, эту связь он мог бы восстановить и без помощи девайса.

Тема, которую Директор показывает Гарри лично — Берта Джоркинс.

«Он проклял меня, профессор Дамблдор, а я всего лишь дразнила его, сэр, тем, что видела, как он целуется с Флоренс за теплицами в прошлый четверг…».

«Но почему, Берта, — грустно спрашивает Дамблдор, — почему тебе вообще понадобилось за ними следовать?». Дамблдор говорит не о Берте, последовавшей за мальчиком и некоей Флоренс — он говорит о Берте, последовавшей за Хвостом.

Дамблдор знает все, его разговор с Гарри — лишнее тому подтверждение. «Любопытство — не порок. Но мы должны обращаться осторожно с любопытством… да, в самом деле…» — и он вновь говорит о Берте, а не о Гарри.

Мальчик рассказывает ему о типасне — и Дамблдор едва смотрит на него. Что ж, ничего нового и удивительного Гарри ему не открывает. Кроме, может быть…

— Понимаю. Понимаю. Твой шрам болел еще когда-либо в этом году, кроме того раза, когда он разбудил тебя летом?

Нет? Я так и думал, отлично.

Дамблдор немного более откровенен с Гарри, чем обычно. Он признается в переписке с Сириусом, в том, что подсказал ему пещеру в Хогсмиде — то есть, фактически, в том, что сам его сюда привел. Отвечая на вопрос Гарри, реален ли сон, он быстро исправляется: «Это возможно. Я бы сказал — наиболее вероятно».

Когда Гарри спрашивает, становится ли Реддл сильнее, Дамблдор внимательно смотрит на мальчика, прежде чем высказать свои предположения. «А сколько правды ты вынесешь в этот раз? Ты должен быть готов».

Предположения Дамблдора, как правило, оказываются верны. Он спрашивает Гарри, видел ли мальчик Реддла во сне. Его не интересуют рассуждения Гарри о том, есть ли у Тома тело и как он держал палочку. Дамблдор это знает. Его беспокоит другое, и, получив ответ («Нет. Только спинку его кресла»), Директор успокаивается. Сущности разделены.

Дамблдор то и дело добавляет мысли в Омут. Он крайне задумчив и, я бы сказала, непривычно нервозен.

Он думает об ужасах войны и разрушительной деятельности Реддла — смерть Берты, Фрэнка Брайса… «Я обращаюсь к нему [Омуту Памяти] очень часто, но некоторые суды возвращаются ко мне яснее, чем другие… особенно сейчас…», — тяжело говорит Директор.

Людо Бэгмен, передававший информацию Руквуду из Отдела Тайн, думая, что «он на нашей стороне» — прославленный игрок в квиддич, схлопотавший себе судимость по наивности…

Игорь Каркаров, попавшийся спустя шесть месяцев после падения Реддла — его поймал лично Грюм — и готовый сдавать своих же, лишь бы спасти свою жалкую шкуру…

Он называет имена: Антонин Долохов, мучивший маглов, попавшийся вскоре после Каркарова… убитый, скорее всего, Грюмом Ивен Розье, лишивший Грюма части носа… Трэверс, помогавший убить Маккиннонов, также попавший в Азкабан… Мальсибер, заставлявший людей делать ужасные вещи под Империусом, тоже в тюрьме… Северус Снейп —

— За него поручился Альбус Дамблдор.

— Нет! Уверяю вас! Северус Снейп — Пожиратель Смерти!

— Я уже давал свидетельства по этому поводу, — поднялся Дамблдор в воспоминаниях. — Северус Снейп действительно был Пожирателем Смерти. Тем не менее, он присоединился к нашей стороне до падения Лорда Волан-де-Морта и стал нашим шпионом, пойдя на огромный личный риск. Сейчас он не более Пожиратель Смерти, чем я сам.

Сколько жизни стоит за этими словами — сколько разбитых судеб и смертей — и одно лицо Грюма, выражающее глубокий скептицизм — «один раз Пожиратель Смерти — всегда Пожиратель Смерти» — что-то в этом роде…

Лестрейнджи, мучавшие Фрэнка и Алису Долгопупс, приговорены к пожизненному заключению в Азкабане. После падения Реддла Беллатриса, видимо, хотела добраться хотя бы до Невилла — одного из двух мальчиков. Каким-то чудом Невилла удалось спасти, а его родители лишились рассудка и не узнают собственного сына, когда он приходит их навестить в больницу святого Мунго. «Разве Невилл тебе не рассказывал, почему он вырос с бабушкой?» — в голосе Дамблдора до сих пор звучит горечь…

Руквуд, пойманный примерно в этот же период по наводке предателя-Каркарова…

Барти Крауч-младший, 19-летний мальчик, пойманный на месте преступления Беллатрисы — и никто, даже Дамблдор, до сих пор не знает, был ли он действительно причастен к тому, за что его осудили на пожизненный срок в Азкабане…

— Я не делал этого, я не делал этого, я не знал! Не позволяй ему, не посылай меня туда! Мама!..

Миссис Крауч, падающая в обморок на заседании… Через год она уговорит мужа поменять местами ее и сына — и сгниет вскоре вместо мальчика...

— Я твой сын! Я твой сын!

— Ты мне не сын! — взрывается Крауч. — У меня нет сына! Уведите их! Уведите их, и пусть они там сгниют!..

Всех поломала война. Всех. Я все время думала, что Гарри выпала жуткая жизнь — я заблуждалась. Снейп, Сириус, Люпин, супруги Долгопупс, Невилл, Регулус, Барти, Драко — даже Беллатриса, хотя там особый сдвиг по фазе — всех перемололо — один чертов неправильный выбор каждого из них обрек на вечные страдания. Один чертов выбор — иногда чужой — и столько боли. У меня не всегда умещалось это в голове, но 14-летний Гарри благодаря Дамблдору понимает главное — это был Реддл. Это все возвращалось к Реддлу — разрывавшему семьи, рушившему жизни…

Разговаривая с Гарри, это в который раз понимает и Дамблдор.

Из Омута вновь возникает лицо Снейпа, и Гарри задает острый, краеугольный вопрос, положивший началу будущему выбору:

— Что заставило вас думать, что он действительно перестал поддерживать Волан-де-Морта, профессор?

Дамблдор задерживает взгляд на глазах Гарри на пару секунд, и, я полагаю, его сердце пропускает пару ударов. Слишком многое хочется сказать — того, о чем дано обещание молчать. А потому:

— Это, Гарри, остается между профессором Снейпом и мной. — «Пока. Но потом я обязательно что-нибудь придумаю, и вы все упадете».

Первый вопрос — вопрос веры. Пока еще он звучит мягко. Гарри уходит.

— Гарри, — говорит Дамблдор. — Пожалуйста, не говори никому другому о родителях Невилла. У него есть право рассказать самостоятельно, когда он будет готов.

— Да, профессор.

— И -

Гарри оборачивается.

Дамблдор стоит над Омутом Памяти, свет от которого делает его более старым, чем когда-либо.

Он смотрит на Гарри некоторое время. Воспоминания о страшных потерях прошлого, вероятно, помогают ему собрать силы, чтобы исполнить задуманное. Да, ребенка жалко, для него это может оказаться… слишком.

Но Избранными не рождаются.

Это — один из немногих, если не единственный, путь, способный повергнуть зло. И Дамблдору необходимо пройти по нему. И провести еще двоих мальчишек.

Лицо одного из них сейчас глядит на него из Омута Памяти. Второй недоуменно разглядывает его, стоя у двери кабинета…

— Удачи тебе в третьем туре.

Дамблдор решился.

Итак, Директор отважился способствовать возрождению Реддла с помощью Гарри. О том, зачем ему это было нужно, поговорим, когда придет время. Сейчас же следует отметить, что с 29 мая Игра выходит на финишную прямую.

А это значит, что Директору вновь необходимо предпринять некоторые шаги. До Финала остается меньше месяца. Прежде всего, нужно связаться с Мародерами и поставить их в известность о том, что решение принято. Их задача на ближайшее время — следить, чтобы Гарри не думал ни о чем, кроме подготовки к третьему туру.

Далее. Необходимо предупредить о своем решении весь Орден Феникса — разумеется, без деталей, но так, чтобы все были готовы действовать сиюминутно.

По-прежнему ведется работа в Министерстве — мистер Уизли приглядывает за Малфоем, а Дамблдор пытается убедить Фаджа, что пора перестать спускать всех собак на Перси и вплотную заняться расследованием исчезновения Крауча. К несчастью, усилия Дамблдора в этом направлении безрезультатны.

Плюс слежка за телодвижениями Реддла, который в ожидании скорого Финала, надо полагать, с трудом удерживает себя от буйных индийских танцев, а также наблюдение за Каркаровым и Барти — чтобы оба хорошо себя вели и не делали резких движений.

Впрочем, Барти, как и его хозяин, сам решает притаиться и бросает все силы на то, чтобы в ближайшие недели ничем себя не выдать. Разумеется, с обратным эффектом, однако Дамблдор предпочитает делать вид, что этого не замечает.

Наконец, возникает естественный вопрос о степени информированности команды Директора.

Даму мы, естественно, галантно оставляем за бортом — своим волнением в решающие часы она может, не желая этого, выдать всех. Да и негоже это — так портить нежные женские нервы, которые все равно придется испортить в Финале. Но лучше уж меньше, чем больше.

Хагрид определенно знает немного больше, чем Макгонагалл — хотя бы потому, что невольно услышал о Крауче. Кстати, именно на грядке возле его хижины в решающую ночь будет находиться Сириус в образе собачки, поэтому о чем-то Хагрид однозначно осведомлен. Но — не сильнее, чем необходимо, ибо у лесничего тоже наблюдаются проблемы со сдерживанием своих чувств. Хагриду поручается отдельное задание — приглядывать за порядком на территории, потихоньку искать Крауча, обеспечить Сириусу доступ к своим грядкам и наладить контакт с мадам Максим так, чтобы у той не возникли подозрения насчет быстроты примирения.

Снейпу, ввиду того, что он Снейп, известно все. Я уж не буду о том, что, продуктивно поработав мыслительным в ночь убийства Крауча, Снейп, вероятно, по большей части до всего дошел сам — слишком уж хорошо он знаком с Директорскими технологиями.

Учитывая, что Снейпу скоро возвращаться к Реддлу, Дамблдор просто не может держать его в неведении и относительно планов Реддла, и относительно своих планов. Снейпу в Финале отводится особая роль, посему он знает все, что ему необходимо знать, чтобы успешно справиться со своим заданием. Впрочем, коварный Директор оставляет интригу и не называет имя реддлового шпиона в замке (а то Снейп его придушит).

Логично предположить, что Снейп введен в общий курс дела примерно за неделю до третьего тура. Я бы, по крайней мере, сделала именно так. Идеальный промежуток времени для того, чтобы Снейп успел покричать, потопать ногами, сказать свое непреклонное нет, затем еще раз все обдумать и согласиться под давлением обстоятельств, в числе которых — приближающаяся дата Х. Сей срок удобен еще и тем, что не оставляет Снейпу времени передумать обратно.

О, я совсем не уверена, что он согласился легко. Напротив, скорее всего, была устроена сцена с разбрасыванием вещей в кабинете Директора, хватанием самого Директора за отвороты мантии и обвинением его в садизме.

Терпеливо дождавшись, пока у Снейпа сядет голос, Дамблдор, на всякий случай заткнув супругу рот парой долек и тортиком, спокойно и вежливо объяснил ему, что иного выхода, собственно, нет. Либо они дают Реддлу возродиться на своих условиях, либо он возрождается сам, и тогда никто будет не в состоянии предсказать последствия. Выбор невелик, поэтому Снейп, задумчиво дожевав тортик, в конце концов соглашается.

Наконец, последнее, что делает Дамблдор, прежде чем залечь на дно перед выходом на финишную прямую — составляет расписание окончания учебного семестра, которое оказывается каким-то плавающим. Вспомним, когда закончился семестр в прошлом году? Когда был последний экзамен? 6 июня. В этот же раз назначается милая такая дата — 24 июня, день третьего тура. Учебный семестр заканчивается неделю спустя — 30 июня.

Ах, какие совпадения — а у Рона и Гермионы (Гарри освобожден от экзаменов, у него они будут покруче) последний экзамен еще и самый простенький — История магии, где Рон успешно выдумывает имена гоблинов. Удачно. Тем более удачно, что полнолуние к тому моменту уже 10 дней как прошло, следовательно, Люпин снова в строю. Игра — в чистом виде.

Гермиона полностью берет на себя вопросы организации тренировок Гарри — она намеки Директора поняла хорошо. Так хорошо, что не отвлекается целый месяц не то что на подготовку к экзаменам и Драко Малфоя, который в начале июня дает свое самое важное интервью Рите, что ребята наблюдают из окна, но даже на саму Скитер.

Гарри, разумеется, занимается тем, что готовится и волнуется. Правда, волнуется значительно меньше, чем перед первыми двумя испытаниями, и сам это признает, ведь в этот раз он действительно делает все, что в его силах, чтобы подготовиться. Наконец-то мальчик доползает до изначальной цели, которую ставил перед ним Дамблдор: «Главное, сделай все, что в твоих силах, и никто плохого о тебе не подумает», — так говорила Макгонагалл семь месяцев назад перед первым туром.

И Гарри действительно честно старается сделать все, что может. Кажется, именно теперь парень начинает понимать, даже не осознавая этого, что его удел — не удача, коей не было бы, не помогай ему Директор, его удел — труд. Когда ты готовишься по-настоящему, результат, как правило, получается предсказуемо хорошим — посмотрите на Гермиону во время экзаменов. Только так можно достичь своих целей, в том числе, и высших — только неустанным трудом. И никак иначе.

Тем временем, Макгонагалл, будто бы устав натыкаться на трио по всей школе (кто, спрашивается, просил? почему бы не обходить занятые ими классы стороной? но мы-то знаем, кто просил…), предоставляет ребятам отдельный кабинет для тренировок.

Итог: Гарри, Рон и Гермиона выучивают больше заклинаний за один месяц, чем за четыре года обучения. Флитвику бы Дамблдоровские методы…

Сириус посылает Гарри сов ежедневно. Вообще, забавно наблюдать за Сириусом, так заботящимся о Гарри и дающем столь мудрые советы: «Что бы ни происходило в Хогвартсе, это не твоя ответственность, и ты не можешь на это повлиять», «Если Волан-де-Морт действительно набирает силу, в моем приоритете твоя безопасность». Ух, как завернул.

В приоритете Сириуса — быстрее ринуться искать с целью задушить набирающего силы Реддла. А вот безопасность Гарри — в приоритете Дамблдора и Люпина, по буквам продиктовавшим ему это и все остальные письма за июнь: «Он не может надеяться наложить на тебя руки до тех пор, пока ты под защитой Дамблдора…» — да, я лично весь год убеждал тебя, что в Хогвартсе под носом у Дамблдора рыщут Темные силы, но сейчас давайте не будем обращать на это внимание, успокоимся, сконцентрируемся на задаче и смиренно признаем: что бы ни случилось, Дамблдор тебя в обиду не даст.

«…но все равно не рискуй: сконцентрируйся на безопасном прохождении лабиринта, а затем мы сможем обратить внимание на все остальное», — ну! уши Люпина и кончик бороды Директора прямо лезут в глаза!

Наконец, наступает утро 24 июня. Грандиозный Финал Игры Года. Все фигуры расставлены по местам.

Сириус присылает Гарри поздравительную открытку — отпечаток лапы на кусочке пергамента. Вот это — всецело в духе Звезды.

Я полагаю, сие красноречивое пожелание удачи свидетельствует сразу о двух вещах. Во-первых, Сириус в образе собаки уже находится в хижине Хагрида. Во-вторых, Сириус однозначно знает о том, что будет происходить вечером — подозреваю, нечто в этом духе он мог бы прислать Джеймсу в день особо важной битвы Ордена в былое время. Не могу удержаться и не поусмехаться напоследок, представив, с каким трудом Сириус, наш вечный двигатель, удерживает себя на месте в этот решающий день.

Похихикать в последний раз — ибо дальше хихикать будет не с чего — нам дает и Драко Малфой, орущий тем же утром через весь Большой Зал со слизеринского стола: «Эй, Поттер! Как твоя голова? Чувствуешь себя в порядке? Уверен, что не набросишься на нас?»

Я замечу, что стол слизеринцев находится в противоположном конце Большого Зала. И Малфой очень часто отпускает какие-то ремарки в сторону Гарри — и Гарри их прекрасно слышит. Кроме того, он все время прекрасно видит, чем за своим столом занимается Драко. То есть прилагает огромные усилия, чтобы заметить его через весь Зал. А когда он этого не делает, Малфой прилагает огромные усилия, чтобы Гарри его заметил. Не удивительно, что, когда кто-то из них оказывается в поле зрения другого, это обязательно заканчивается ором на всю школу.

— Извини, Поттер, но ты все еще обращаешь на меня внимание!

— Нет, Малфой, я тебя вообще никогда не замечаю! Черт! Он что, постоянно будет вести себя так, чтобы я не забывал о его существовании? Да его через четыре стола слышно! Я не замечаю тебя, Малфой!.. Что-то он тихий в последнее время, не замечали?!

/шутка бесстыдно утащена мной из «Типичного Поттеромана», потому что она прекрасна/

Однако утром 24 июня Драко вопит на весь Зал, не только желая привлечь внимание Гарри к себе — он радуется удачно сделанному большому ходу. Вернее, удачно и вовремя сделанному ходу Люциуса — против Директора.

На первой полосе «Пророка» за несколько часов до начала третьего тура появляется статья Риты: «Гарри Поттер тревожно опасен».

О, это отличный выстрел Малфоя-старшего прямо в цель — и Директор его пропускает. Статья о «странном поведении» Гарри, о «сомнениях по поводу его способности продолжать участие в Турнире и даже — учиться в школе Хогвартс».

«Влияние на мозг», «магические травмы и повреждения», «глубоко загнанное смятение», «может притворяться», «потерял контроль», «общение с великанами и оборотнями», «может сделать все для получения власти», «Темные искусства», «волшебник, который может разговаривать со змеями, вызывает у меня подозрения», «злодей», «любитель жестокости», «может прибегнуть к Темной магии в своем желании выиграть Турнир» — все это слова из полностью, до последней буквы заказанной статьи Скитер.

При этом Драко, как видно из текста, давая интервью и упирая в нем на то, что Гарри умеет говорить со змеями и общается с великанами и оборотнями, отлично проинструктирован, что именно говорить.

Неслабо достается и Дамблдору: «Волнующие факты о Гарри Поттере, которые Альбус Дамблдор, Директор Хогвартса, приложив усилия, скрывал от магической общественности». То есть мало того, что Гарри называют чуть ли не прямым продолжателем дела Реддла — Рита делает Директора главным соучастником скверных деяний Гарри. Или даже подстрекателем.

Однако Гарри пока еще не понимает, чем все это может обернуться: «Прошлась и по мне немного, а?». Не понимает и Драко, для которого все это — только повод лишний раз поиздеваться над Гарри, строя рожи с однокурсниками с другого конца Зала.

Зато прекрасно понимают все остальные. Вспомним, как отлично сыграет эта статья Малфою на руку вечером того же дня — благодаря ней Фаджу очень легко будет отказаться от мысли, что Гарри говорит правду, и Реддл действительно возродился. Да, выход этой статьи — звездный час обоих Малфоев и серьезный удар по планам Директора.

Всю серьезность положения понимают и Гермиона, и даже Рон. Именно в этот момент Гермиона догадывается, как Скитер попадает в замок, и несется в библиотеку проверить списки зарегистрированных анимагов, которые завершаются профессором Макгонагалл — глаза Дамблдора, сидящего за профессорским столом, вероятно, блестят.

Все, Рита попалась. Конечно, было бы совсем идеально, если бы гениальная мысль пришла в голову Гермионе хотя бы на день раньше. Но, поскольку в это время девушка исключительно ответственно подходила к другому заданию Директора (подготовке Гарри), что уж есть, то есть. Впрочем, как есть — тоже неплохо.

А пока Директор подмигивает Макгонагалл, и она, перепугав Гарри до смерти, отправляется к парню.

— Но испытание вечером!

— Мне это известно, Поттер. Семьи Чемпионов приглашены посмотреть последнее задание, знаете ли. — «А? Нет? Не знаете? Ну надо же, забыла сообщить…» — Это просто возможность для вас побыть с ними.

Дамблдор дарит Гарри последний кусочек счастья перед долгими месяцами тревог и трудностей — Гарри приезжают поддержать миссис Уизли и Билл, и это очень, очень приятный сюрприз. У Кинга в «Зеленой миле» процесс прекрасно описан — перед казнью вас и намоют, и накормят, и помолиться дадут, и родных пригласят, и сделают вообще все, что пожелаете.

А кроме прочего, даже этим шагом Дамблдор придавливает сразу несколько зайцев: Директору нужен какой-нибудь официальный представитель узлового института магического сообщества (а в Британии их три: Министерство, Хогвартс и Гринготтс), который поверит в происходящее и примется действовать. А еще Дамблдор понимает, что в эту ночь Гарри как никогда понадобятся материнское тепло и забота.

Обратим внимание на несколько деталей. Во-первых, на картинах в Комнате Чемпионов присутствует Виолетта — разумеется, ведь Директор в этот день не просто хочет посмотреть, понравился ли Гарри сюрприз. Он вообще не спускает с мальчика глаз — не дай Мерлин что-то случится до того, как Гарри войдет в лабиринт.

Во-вторых, мистер Уизли и Чарли отсутствуют. Как и Перси, но с ним как раз все понятно — он на допросах, а Фадж радостно пользуется возможностью присутствовать хотя бы на завершении Турнира, что Директору вообще-то только на руку.

Билл говорит, что Чарли «хотел прийти, но не смог отпроситься», — и у меня, в общем, нет оснований видеть в этом Игру. Впрочем, Чарли на рабочем месте — тоже весьма полезная для Директора фигура.

А вот отсутствие мистера Уизли выглядит крайне подозрительно. Ставлю на то, что Дамблдору вечером будут особенно необходимы уши в Министерстве, дабы сразу понять, как меняется политическая обстановка.

А кое-что он может понять уже сейчас — Амос Диггори откровенно агрессивен по отношению к Гарри, и это наблюдает Виолетта: «Уверен, ты уже не так собой доволен теперь, когда Седрик догнал тебя по очкам, правда?»

Причем причины злости отца понимает и сам Седрик:

— Не обращай внимания. Он был зол с самого выхода статьи Риты Скитер о Турнире — ну, той, где она написала, будто ты — единственный Чемпион от Хогвартса.

— Не потрудился ее исправить, верно? — громче говорит Амос. — Но ничего… ты покажешь ему, Сед. Уже побил его однажды, так? — ой, подозреваю, что не одна статья Риты Скитер виновата в таких настроениях Амоса.

И знал бы он, какую крупную ошибку сейчас допускает, влияя на сына — чтобы он, мол, доказал, что зря его ни в грош не ставят… Хотя, конечно, с другой стороны, так поступил бы любой нормальный отец — поддержал бы сына, попытался бы настроить на победу… Никогда не знаешь, чем слово наше отзовется. Благие намерения отца скоро обернутся страшным.

Гарри, Билл и миссис Уизли отправляются на прогулку вокруг замка, и миссис Уизли рассказывает всякие истории о своих школьных днях, вспоминая, как ходила на свидания с мистером Уизли, который однажды попался завхозу Аполлиону Принглу, который был до Филча, и что у мистера Уизли «до сих пор остались следы» — правильно, ведь телесные наказания отменили только после того, как Дамблдор стал Директором.

Я спотыкаюсь на том, как миссис Уизли долго рассказывает о человеке по имени Огг — лесничем, который был до Хагрида. Ведь, позвольте, Хагрид родился в 1928 году, поступил в школу в 1940, был исключен в 1942 (или первой половине 1943). После этого Дамблдор уговорил директора Диппета оставить его в Хогвартсе, и вскоре Хагрид получил работу лесничего.

Миссис Уизли родилась в 1949 году, в школу попала в 1961 — у нас, таким образом, имеется зазор, когда миссис Уизли еще училась, Хагрид уже был исключен, но лесничим все еще оставался некто Огг. Неужели получается, что Хагрид либо где-то болтался по миру в этот период, либо — учился у Огга? Для Игры не особо важно, но очень уж интересно…

Появлению миссис Уизли и Билла в Большом Зале на обеде удивляется только Рон — близнецы и Джинни вообще не дают никакой реакции. Следовательно, я вижу еще одно доказательство тому, что старшие дети и Джинни знают гораздо больше Рона, который плохо шифруется и находится в постоянном контакте с Гарри.

Один из последних милых моментов: Гермиона увядает под холодным взглядом миссис Уизли, пославшей ей на Пасху маленькое шоколадное яйцо вместо такого же огромного, какие были посланы Гарри и Рону, и Гарри по-мужски тактично проясняет ситуацию:

— Миссис Уизли, вы же не поверили всей той чепухе, что Рита Скитер писала в «Ведьмополитене», верно?

— О! — говорит миссис Уизли. Конфликт решен.

В компании Уизли и Гермионы Гарри совсем расслабляется и, забыв волноваться по поводу Турнира, с наслаждением проводит обеденное время, гуляет по территории и возвращается на ужин, к которому присоединяются сияющий Людо и хмурый, ни с кем не разговаривающий Фадж.

Скорее всего, послеобеденное окучивание Дамблдором Министра не увенчалось успехом, но Дамблдор был бы не Дамблдором, если бы не подколол упрямого Министра напоследок, посадив его не куда-нибудь, а рядом с мадам Максим.

Кстати, судя по красным глазам последней и рассеянному взгляду Хагрида, созерцающего свою тарелку, Хагрид-таки принялся за выполнение задания Директора, организовав Откровенный Разговор.

Много блюд, много шума, разговоров, волнений — наконец, трубят в фанфары, и в свете прожекторов в мгновенно затихшем Зале на ноги поднимается Директор.

— Леди и джентльмены, — говорит Директор, — через пять минут я попрошу вас пройти к полю для квиддича, где начнется третье и последнее задание Турнира Трех Волшебников. Чемпионы, пожалуйста, проследуйте к стадиону за мистером Бэгменом.

Вообще, поразимся выдержке Директора, для которого сейчас начинается настоящая война — без декораций и репетиций — и от которого именно в этот момент как никогда прежде зависят судьбы всех, сидящих в Большом Зале. Как восхитительно спокойно он ведет себя в течение всего ужина, перед которым Барти вызвался отнести Кубок в лабиринт, где превратил его в Портал!

Самое время задаться вопросом, почему третье состязание назначено на ночное время?

С одной стороны, конечно, все более-менее логично: первый тур — днем, второй — утром, третий — вечером. И, разумеется, если время состязания было утверждено заранее перед началом Турнира, то все вопросы отпадают — ведь «темнота и неизвестность — вот то, что пугает нас больше всего». Это, без сомнения, прекрасно — и можно списать на желание Дамблдора добавить состязанию остроты.

Однако студентам приходится ждать на трибунах довольно долгое время — значительно после отбоя. Недопустимое нарушение правил.

Ставлю на то, что Директор, произнеся: «О, темнота и неизвестность пугают нас больше всего», — настоял на изменении времени начала третьего испытания где-то после 20 января (то есть после того, как узнал, в чем именно заключается план Реддла), но до 24 февраля, ибо сразу после окончания второго тура Бэгмен уже сообщил Чемпионам, что испытание состоится на закате.

Итак, почему Дамблдор поставил такое время?

Ну, во-первых, ночь — идеальное время для того, чтобы Реддл возродился. Я имею ввиду, идеальное для Дамблдора, ибо Реддл, фиксированный на собственной новоприобретенной персоне, не будет обращать внимания на то, что там происходит в темноте кустов вокруг.

Во-вторых, как мы помним, высота лабиринта — около 20 футов. То есть его стенки недостаточно высоки, чтобы с верхних мест на трибунах никто не увидел, что ж там, собственно, в лабиринте творится. А вот если сделать стенки достаточно толстыми, чтобы они не пропускали звуки, и поколдовать, чтобы никто снаружи не слышал, что происходит внутри, да еще дождаться, когда лабиринт окончательно погрузится во тьму — что явно произойдет до того, как Гарри доберется до Кубка — тогда можно быть уверенным в том, что даже через значительное количество времени никто не догадается, что Гарри-то с Кубком в лабиринте и нет.

Это необходимо для того, чтобы сдержать на трибунах всех, кто находится на территории замка — Дамблдор должен видеть каждого, и каждый должен видеть, что произойдет. А также для того, чтобы среди зрителей не прошла паника. А Бэгмен пока может заняться любимым делом — пару часиков поразвлекать толпу. Пока Гарри там истязают.

Чемпионы проходят на стадион к лабиринту. Спустя пять минут трибуны начинают заполняться, к Чемпионам подходят патрульные, и профессор Макгонагалл сообщает, в чем состоит задача. Она нервничает лишь едва — и это явно указывает на то, что она ни о чем не подозревает.

Однако давайте разберемся. Патрульных четверо.

Хагрид — это понятно, его монстры населяют лабиринт, а четыре года назад его же Пушок охранял один такой до боли знакомый вход на третьем этаже, открывающий другую полосу препятствий.

Далее — «Грюм» (четыре года назад вместо него весьма символично присутствовали Дьявольские силки профессора Стебль). Что он собирается делать, тоже ясно, Дамблдор ему мешать не будет.

Потом — Флитвик. Разумеется, как и четыре года назад, его задача — чары.

И Макгонагалл. Благо, хоть здесь обошлось без шахмат, но она — член команды Директора и среагирует лучше всех, если что-то начнется или Чемпионам понадобится помощь.

А вот дальше возникает вопрос: где и.о. Директора? Где профессор-чтоб-его-флобберчерви-обслюнявили-Снейп?

По всем правилам Дамблдоровских технологий, он должен быть где-то рядом, восстановленный в своих прежних правах. Но его нет. Почему?

Потому что в те пять минут, разделявшие приход Чемпионов на стадион и приход туда же публики, Дамблдор, наклеивая звезды на шляпы и одежду патрульных, успел устроить маленький Канзас Сити Шаффл — пока все дружной толпой шагали налево из замка к стадиону, и Барти был отвлечен, Снейп, получив сигнал Директора, отстартовал направо. Прямиком в Литтл-Хэнглтон.

А что, кто-то полагал, что Дамблдор отправит Гарри к Реддлу, не обеспечив прикрытием? Как и два года назад в Тайной Комнате, Снейп невидимкой присутствует на кладбище.

Да, прямых доказательств тому у нас нет и быть не может — зато косвенных и очень косвенных предостаточно.

Во-первых, вспомним, как о возможном наличии Снейпа в Финале Игры-2 писали Анна и Екатерина. Дословно:

«И вот тут у авторов возникает трудно доказуемое, но очень четкое ощущение, что в подземелья за ними спускается кто-то еще.

То движение, которое в тишине «неожиданно послышалось сзади», могло быть звуком, который производит Локхарт, упавший на колени. Но ситуация на подступах к ТК выстраивается так четко и хорошо, что это мало похоже на случайное стечение обстоятельств.

<…> Но на сей раз у кого-то наверху закончилось терпение, и Гилдерой наказан потерей памяти и безумием.

Однако это совпадение, воля свыше? Или все-таки кто-то прикрыл детей, заодно рассчитавшись с подонком?

Далее, завал приходится чрезвычайно кстати — он отделяет Гарри от Рона, так что Гарри получает возможность встретиться в ТК с Волдемортом один на один. Рон в ТК остро лишний. Локхарт — тем более.

Технически кто-то вполне может находиться рядом с детьми. Более того, это было бы необходимым и достаточным прикрытием со стороны Директора. Некто из команды в мантии-невидимке спускается в подземелье вслед за Гарри, Роном и их неверным Гилдероем, чтобы уж окончательно вывести ситуацию к нужному финалу…

Кроме Снейпа, некому. Макгонагалл и Дамблдор — наверху, из текста ясно, что они к моменту появления детей уже некоторое время находятся в кабинете. Хагрид в подземелье попросту не поместится и уж наверняка очень нашумит. А вот Снейп умеет передвигаться бесшумно, да и в финале книги блещет своим отсутствием.

Может быть, он и не отсутствует вовсе, но в очередной раз спасает Гарри жизнь?

Как было бы красиво. И в свете сложных отношений Гарри со Снейпом. И психологически: устроить Локхарту подобный прикол с обломом — именно в стиле мстительного и горящего жаждой справедливости Снейпа. Профессор зельеделия, как он ни старается это скрыть, очень любит детей. Подонок получит по заслугам, ибо дал Повод с большой буквы…

Увы, недоказуемо. Во всяком случае, пока».

Я еще проведу подробный разбор параллелей и закольцовок в книгах — но пока что ограничусь простым заявлением: Финал Игры-4 недоказуемым, но сильно напрашивающимся предположением о присутствии Снейпа в нем очень четко закольцован с Финалом Игры-2. Уберите из текста Анны и Екатерины Локонса и вставьте на его место Тома с Барти — и получите полноценный разбор окончания «Кубка Огня».

Во-вторых, начало и окончание Игры-2 не менее четко закольцованы меж собой (невидимый Добби в кустах VS невидимый Снейп в подземельях на подступах к Тайной Комнате).

В-третьих, Игра-4 так же четко закольцована на саму себя.

Завязка завязывается на Чемпионате, где главные действующие лица — невидимый неизвестный Пожиратель, его отец и Винки (которая подвергается допросу), рядом с которыми всю дорогу вертится Гарри, которого пасет невидимый Назем, присутствие которого тоже вроде как не очень доказуемо, и у которого не получается выполнить свою миссию безошибочно.

Развязка развязывается на Турнире, где главные действующие лица — уже известный Пожиратель, который всю дорогу вертится рядом с Гарри, Винки (которая вновь подвергается допросу), Отец Всея Хогвартса и… еще один невидимый неизвестный Пожиратель, который пасет Гарри и выполняет свою миссию не слишком гладко.

В-четвертых, в очередной раз вспомним Оккама и его бритву. К чему множить сущности без необходимости? Я имею ввиду, как нам — так и Дамблдору. Зачем ему отправлять прикрывать Гарри кого-то другого? Ведь для этого Директору придется ввести в Большую Игру еще какого-то человека — и предоставить ему крайне высокий уровень доступа к глубинным вопросам Игры. Не слишком ли это рискованно, закручено и неоправданно?

И не лучше ли дать Снейпу, который справится с задачей едва ли не успешнее всех остальных, возможность привыкнуть к морде томовой до того, как эта самая морда наконец сподобится провести допрос с пристрастием, чтобы Снейп получше держал себя в руках, уже пройдя все стадии шока?

Наконец, у нас нет ни единого доказательства, что Том чует своих Пожирателей просто потому, что у них имеются Черные Метки. Напротив, если бы он чуял своих Пожирателей (всех; одновременно) просто потому, что у них имеются Черные Метки, полагаю, он сошел бы с ума гораздо быстрее.

Поэтому я думаю, что наличие пятна на руке Снейпа Дамблдора не сильно смущало — не смущало же оно его в Финале той же Игры-2 (кто знал, как отреагирует на Метку крестраж, который, если так посудить, в некотором смысле будет пострашнее, поумнее и посильнее самого Тома? никто; и тем не менее).

Том, фиксированный на новой тушке, Гарри, бросивших его Пожирателях и собственной неотразимо сиятельной гениальности, в Финале вообще очень сильно невнимателен к тому, что происходит вокруг. Так что я полагаю, что Снейп с Меткой на кладбище подвергается не большей опасности быть обнаруженным, чем подвергся бы Снейп без Метки.

Ну, и… да, я крайне предвзята. А потому в дальнейшем буду исходить именно из того, что Снейп на кладбище был. Причем впервые. Ну, а каким образом он попал туда — не знаю куда, нам весь Финал громко поясняют — Портал.

Итак, задача Снейпа — прикрыть Гарри, если особую активность начнут проявлять Пожиратели.

Кто-то может сказать, что нужно быть сумасшедшим, чтобы добровольно отправиться прикрывать мальчишку от десятков Пожирателей во главе с жаждущим крови Реддлом в одиночку. Я же скажу, что для этого нужно быть таким же сумасшедшим, как сам Дамблдор, у которого быть сумасшедшим получается очень хорошо.

В общем, наблюдатели и телохранители расставлены по позициям, третье испытание Турнира Дамблдора, Тома и Снейпа Трех Волшебников вот-вот начнется.

Мне очень нравится, как представлена эта сцена в фильме — когда Директор собирает всех Чемпионов перед началом состязания и произносит: «В лабиринте вы не найдете ни драконов, ни подводных существ. Вместо этого вы столкнетесь с чем-то более сложным. В лабиринте люди меняются. Постарайтесь найти Кубок, но будьте очень осторожны — на пути к нему вы можете потерять себя». Очень, знаете ли, созвучно духу Игры этого года.

Амос обнимает сына. Гарри машет Уизли и Гермионе — они машут в ответ. Людо дует в свисток. Дамблдор одаривает Гарри мимолетным, нечитаемым взглядом. Началось.

Гарри и Седрик входят в лабиринт.

Вообще, у Дамблдора не просто восхитительная выдержка — она у него непрошибаемо железная: несколько часов кряду спокойно сидеть на месте, слушая глупые разглагольствования Бэгмена и веселое волнение студентов, прекрасно видя, что делает «Грюм», зная, что творится с Гарри — и ни одним мускулом не дать окружающим догадаться, даже подумать о том, что сейчас происходит в его собственной душе, как напряженно он вслушивается в каждый звук, как сконцентрирован на том, чтобы в любую минуту выхватить палочку, сорваться с места, ринуться в бой…

Не стану описывать то, что случается в лабиринте — Роулинг сделала это блестяще. Мою душу каждый раз холодит крик Флер, отчаянная, страшная, отвратительная мысль Гарри: «Одним участником меньше», — и то, как Гарри хотелось выиграть, как боязно было оступиться, как трудно ему было удерживать в душе волнение, предвкушение и ужас от давящих стен, неестественной пустоты и тишины, ощущения, которое никогда не подводило Гарри, будто за ним кто-то наблюдает.

Пока мальчик мечется по лабиринту, Барти устраняет препятствия — какие может. В том числе — Чемпионов. А Гарри, пока Барти занят Флер и Крамом, умудряется-таки пару раз попасть в опасность, но выбраться из нее самостоятельно. Без сомнения, Барти позже будет прав — в лабиринте Гарри значительно легче, чем остальным.

Крауч пропускает только боггарта, потому что, спасибо Люпину, знает, что Гарри может с ним справиться. Мерцающий золотой туман, перепугавший Гарри до смерти, едва мальчик в него вступил, Барти, скорее всего, был не в состоянии убрать, но он знал, что опасности туман не представляет — стоит только оторвать ногу, и мир вернется на прежние места (мы боимся лишь неизвестности — и не более того, ага). Поэтому, вероятно, именно в тот момент, когда Гарри думает, не повернуть ли обратно, Барти впереди оглушает Флер — ее крик заставляет Гарри не терять время и идти вперед.

Соплохвоста Хагрида, наверное, Барти тоже убрать не смог — либо он отвлекся на Крама, накладывая на него Империус, чтобы его руками избавиться от Седрика. Как бы то ни было, Гарри, буквально вырастивший сию зверюшку, справляется с нею самостоятельно.

В конце концов мальчик натыкается на сфинкса, которого Барти однозначно сдвинуть с пути не в состоянии. Сколько времени Гарри будет разгадывать загадку, если вообще ее разгадает, неизвестно, поэтому Барти бросается задерживать Седрика (это при условии, что рядом с другими патрульными и в присутствии зрителей он делать резкие движения не имеет права).

Но так уж случается, что Гарри быстро ладит со сфинксом и несется к Кубку — одновременно с Седриком, который тоже вырывается вперед благодаря исключительно своему искусству. Барти, испуганный перспективой отправить Реддлу не того мальчика, насылает еще одного монстра — акромантул несется только на Седрика, на Гарри он вообще не обращает внимания.

Барти, в принципе, со своей колокольни рассуждает весьма логично: будь он на месте Гарри, оббежал бы свалку из паука и Седрика и взял бы Кубок. Однако в Гарри просыпается благородство, и он орет:

— Седрик! Слева!

Седрик успевает избежать столкновения, но теряет палочку, и Гарри приходится палить в паука проклятьями — тот кидается на Гарри, и ядовитые зубы впиваются в ногу мальчика, поднимая его в воздух на 12 футов… Как, должно быть, матерится Барти на заднем плане…

Наконец, совместными усилиями Гарри и Седрик оглушают паука, и Гарри, упав с высоты, сворачивает лодыжку. Начинаются жаркие споры, кто кого переблагородит — раздражаясь от упрямства Седрика и не понимая, что сам не лучше, Гарри стоит на своем насмерть, несмотря на то, что он страстно желает выиграть:

— Прекрати играть в благородство. Просто бери его, и мы сможем выбраться отсюда…

— Нет, — Седрик, сложив руки на груди, отходит от Кубка.

Не зная, что Гарри облегчали путь на всем Турнире, Седрик считает, что сам он Кубка не достоин: «Ты сказал мне о драконах… Ты остался забрать всех пленных из Озера. Я должен был сделать это…». Распрощаться со славой для Пуффендуя, которой его факультет не знал веками, с надеждами отца, с собственным желанием… Седрик удерживает каждый дюйм решимости, и этот выбор дается ему нелегко. Гарри тоже не в состоянии согласиться.

— Вместе, — говорит он.

— Что? — Седрик не верит своим ушам.

— Мы возьмем его вместе, — поясняет Гарри. — Это будет победа Хогвартса. Мы сравняем счет.

Седрик колеблется с самого начала. И колебания эти — не полностью из самого Седрика. Это в том числе и то самое влияние отца. Те самые его слова утром, которые никогда не знаешь, как отзовутся.

— Ты — ты уверен?

— Да, — говорит Гарри. — Да… мы помогали друг другу, верно? Мы вместе сюда добрались. Давай просто возьмем его вместе.

Для Седрика — да и для Гарри тоже — это идеальный выход из сложившегося этического тупика. Седрик сможет выиграть, не подведет отца и факультет, но и поступит с Гарри честно. Гарри же поступит с Седриком честно и сможет выиграть.

— Ты прав, — улыбается Седрик. — Иди сюда, — и он помогает Гарри добраться до Кубка.

Барти, в общем и целом, все равно — он стал бы действовать исключительно в том случае, если бы Седрик попытался коснуться Кубка первым. Портал рассчитан не по времени, а именно на того, кто первым его коснется.

Мне бы очень хотелось верить, что и в самом Барти сидит эта столь презираемая им черта — благородство. Что он не тронул Седрика, потому что поначалу решил позволить мальчикам разобраться самим.

Однако, увы, хорошо и много лет подумав, я прихожу к выводу, что никакое это не благородство, а самая настоящая подлость. Ведь он мог оглушить Седрика/ подвергнуть его Империусу/ сотни иных вариантов на любой вкус — и тем самым спасти ему жизнь, кинув Кубком в Гарри или Гарри в Кубок.

Рон был остро лишним в Тайной Комнате — Седрик был остро лишним на кладбище.

Но Барти не стал делать никаких движений. Ему все равно.

Мальчики приближаются к Кубку.

— На счет три, да?

И никто не успевает среагировать — ни Дамблдор, ни Снейп, ни тем более кто-либо другой.

Портал срабатывает, и в вихре звуков и красок, будучи не в состоянии оторвать руки от Кубка, потеряв ориентацию во времени и пространстве и ничего не понимая, мальчики бок о бок несутся к смерти.

*

Я не была уверена, что могу продолжать, когда впервые писала об этом. Я думала, как все же счастлив был Гарри — да и Седрик тоже — потому что не знал, к чему ведет его путь.

Я думала, как глубоко несчастен был Дамблдор, потому что он знал.

«Я не уверен, что могу продолжать», — эти слова вполне могли принадлежать ему.

Как и годом ранее, в этой Игре Дамблдор получает, в общем, то, к чему стремится — но платит за это совершенно непредвиденную цену.

Относительный провал Финала Игры-3 соответствует случайной и оттого особенно трагической гибели Седрика в Игре-4.

Я долго пыталась понять, как Дамблдор мог позволить этому случиться.

Дело в том, что Директор действительно в каком-то смысле отпустил ситуацию слишком далеко. Прямо там, во время третьего тура. Он позволил Барти полностью взять инициативу в свои руки, поверил, что он сделает все, как надо, с тем, кем надо. А нужен был Гарри.

Но, если Дамблдор, как и в Игре-2, подверг опасности не только Гарри, но и других детей, разве мог он не взять на себя ответственность защищать их?

Не мог. Однако проблема в том, что в эту ночь сам Директор делает выбор между легким и правильным. Рядом с ним находятся категорично настроенный Министр Магии Фадж, Барти, весь на нервах в столь ответственный для него период и готовый на все, на сражение и смерть, если вдруг его раскроют — на стадионе, полном детей. Рядом с Дамблдором находится и потенциально опасный трус Каркаров, который бог его знает, что может сделать, хоть на секунду пойми он, что происходит. И рядом с двоими Пожирателями — студенты трех школ.

Разве может Дамблдор, учитывая это, сделать хоть малейшее телодвижение по спасению Седрика, даже если и видит, что происходит в лабиринте (ну мало ли, перенастроил подзорную трубу так, чтобы она обозревала не Визжащую хижину, а внутренности лабиринта)?

Страшно подумать, что могло бы начаться, если бы Барти понял, что его раскрыли, если бы Каркаров, перетрусив, ринулся проламывать себе путь к воротам замка, спасая шкуру. Неминуемо бы Каркаров взял в заложники ближайшего к себе ребенка и, вероятно, прикончил бы у ворот — ему терять нечего. Как и Барти, у которого вообще своя философия — если и умирать, так попытаться забрать с собою как можно больше врагов.

Дамблдор не мог спасти Седрика. Все, что ему теперь остается — сидеть на трибуне, приглядывать за Пожирателями, слушать шутки Бэгмена и веселые возгласы в толпе, лепетания Фаджа и сдерживать себя из последних сил. Всей душою надеяться, хоть это и расходится со здравым смыслом, что на кладбище мальчиков пронесет, что ничего страшного не случится, что Реддл решит устроить показательные выступления перед обоими мальчиками сразу, для пущего эффекта, и оба они спасутся, что Снейп каким-то чудом сумеет убрать Седрика с кладбища и не выдать себя … Глупо надеяться, тщетно, но — из последних сил.

Но что может сделать Снейп? Его позиция, судя по всему — дальше, на пятачке земли, где нет могил. Он с ужасом наблюдает, как на кладбище материализуются две фигуры вместо одной, и к ним уже подходит Хвост с Реддлом на руках.

У Снейпа есть меньше минуты. Он может швырнуть Портал в Седрика, чтобы мальчик вернулся в замок. Может трансгрессировать вместе с ним. Может кинуться на Хвоста или под его проклятье. Любое из этих действий неизменно приведет к гибели минимум двоих вместо одного в конечном итоге — и полнейшему провалу плана Директора.

Глупо, ужасно — и абсолютно безвыходно.

Сколько раз ему потом будет сниться озадаченное, тревожное лицо Седрика, который не понимает, что происходит? Как он опускает палочку, увидев человека на руках с тем, что выглядит, как ребенок? Как холодный голос Реддла, который находится в такой эйфории, что даже не думает о нерациональности своих приказов, командует Хвосту:

— Убей лишнего.

И Седрик, который действительно там совсем не нужен, который попал на кладбище по какой-то ужасной ошибке, падает замертво в лучах зеленого света Смертоносного проклятья Хвоста.

Первая необратимая потеря высшего уровня и первая неисправимая ошибка в Играх Директора — гибнет невинный ребенок.

Около 15 человек виноваты в смерти одного единственного мальчика. Пересчитайте сами — начиная с того, что происходило после Чемпионата под только что вызванной Черной Меткой. Череда выборов 15 человек — и вот итог. Измени свой выбор хоть один из них в любой из всех моментов — и этой напрасной гибели можно было бы избежать.

Не стану описывать все, что происходит на кладбище — это нам ни к чему, Роулинг написала достаточно.

Мне бы только хотелось думать, что Хвост трясется не из одного лишь страха потерять свою руку. Что ему хоть немного, самую малость, жаль Гарри. Мне бы только хотелось думать, что то, что он всунет мальчику палочку позднее по приказу Реддла, не глядя на Гарри — признак того, что ему стыдно.

В какой-то мере подтверждение этому — то, что Реддл отдает приказ именно Хвосту. Том чувствует необходимость не только сильнее унизить и наказать Питера, но и увидеть доказательство его верности. Потому что сомневается.

Мне бы хотелось верить, что в душе Хвоста еще осталось, пусть слабое, заглушенное страхом, смятение — Гарри — сын Джеймса, его друга. Мальчик с лицом отца, которого он, Питер, привел на убой — второй раз. Реддлу — Поттера.

Что еще? Гарри видит истинную сущность Тома до того, как Реддл возрождается. Ту самую 1/8 часть разорванной души, коей он стал — жуткую, скользкую, слепую, чешуйчатую, скукоженную, похожую на сморщенного моллюска, красновато-черную… ничтожную.

Собственно, в одном абзаце Роулинг умудрилась сообщить нам всё. Я имею ввиду, вообще всё, весь исход будущей войны.

Хвост берет кровь Гарри, добавляет в уже практически готовое зелье (вот чем, кстати, они занимались все последнее время — готовили основу для зелья, в которое оставалось добавить лишь три ключевых ингредиента).

24 июня 1995 года где-то около полуночи Реддл возрождается.

Вездесущая деталь «Альбус Дамблдор», до поры тихо сидевшая в механизме «Том Реддл и его Гениальный План», запускается именно в тот момент, когда Питер выливает кровь Гарри в котел с зельем. Механизм начинает медленно сворачиваться внутрь себя самого.

После возрождения Реддл некоторое время пребывает в глубоком свуне от исполнения собственного плана и в экстазе от наконец-таки свершившегося восстановления своих невеликих чресл. Смакуя новоприобретенное состояние полноценной телесности и вопли Питера, баюкающего свою отрубленную руку (вот интересно, а каково Реддлу осознавать, что его тело — это как бы плоть не кого-нибудь, а Питера Петтигрю — крысы, хуже которой, пожалуй, лишь Каркаров?), Том спешит созвать на вечеринку Пожирателей:

— Она вернулась, они все заметили это… а сейчас мы посмотрим… сейчас мы узнаем… — должна отметить, красноречие Реддла после возрождения некоторое время остается на уровне волнующегося Сириуса.

Том нажимает на Метку Хвоста, которая тут же становится черной. Некоторое время он дефилирует перед Гарри, обшаривая глазами кладбище — ах, как хорошо, что сейчас ночь, и Реддл не видит, как четко, должно быть, прорисовываются на поляне, свободной от могил, в некотором удалении от них троих, два совершенно явных следа чьих-то невидимых ног…

Слышит ли он чужое присутствие? Чувствует ли? Он очень внимательно вглядывается в темноту. Или он просто ждет своих слуг? Ставлю на второе. Реддл в эту ночь донельзя фиксирован на себе и своей тронной речи, обличающей всевозможных предателей — он ее почти год репетировал, не дай Салазар, хоть слово забудет.

Предатели, надо полагать, спешно принимают последнее решение, хватают мантии и маски, прощаются с семьями — никто не может быть уверен, чем все это для него закончится.

Каркаров в Хогвартсе в это же время спешно пользуется планом «Б» — бежит. Это замечают два человека — Барти, чья Метка тоже жжет, и он, понимая, что все удалось, видимо, с трудом удерживается от того, чтобы завопить от радости, и Дамблдор, который Игоря отпускает (то есть его побегу не препятствует), видя в его сверкающих пятках ясный сигнал: Том возродился. Отлично.

А Реддл уже успевает рассказать Гарри часть своей истории — умершая мать, убитый им отец, детство в магловском приюте. Весь его жизненный путь с самого начала — путь типичного потусторонщика. Реддл не просто влезает в Темные сферы по самые уши — он делает Темную магию если не смыслом своей жизни, то, как минимум, первейшим средством достижения своей цели.

Более того, все окружающие его фанатики — как один, потусторонщики. Общая связующая энергетика буквально заменяет весь кислород в воздухе с появлением Пожирателей — и, занятно, Гарри удивительно легко в нее вписывается. Еще бы.

К Гарри Реддл вообще относится до смешного душевно (если это слово уместно в применении к нему): «Кажется, я становлюсь довольно сентиментальным… Но смотри, Гарри! Моя настоящая семья возвращается!» — это, очевидно, потому, что Гарри в его очах уже однозначно покойник.

С прилетом Пожирателей (значит, антитрансгрессионного барьера нет; но есть чары, заглушающие звуки и, вероятно, отводящие в сторону маглов — не могла же деревня поблизости просто не слышать таких криков) многое становится ясно и об отношениях в сем радостном сплоченном коллективе.

Пожиратели ползают на коленях (забавно созерцать Люциуса в новом амплуа), целуют полу хозяйской мантии, получают дозу Круциатуса для забавы начальства — и у Реддла еще хватает наглости дивиться, чего это они не искали его все эти годы: «Встань, Эйвери. Встань. Ты просишь о прощении? Я не прощаю, — и очень зря. — Я не забываю. Тринадцать долгих лет… Я хочу тринадцать лет платы прежде, чем я прощу тебя». Эх, знал бы Том, что у него в запасе нет и полных трех.

Подозрительность, мнительность и недоверчивость Томми вырастают к этому моменту во всей красе — впрочем, не удивительно, я бы тоже обиделась, если бы те, кто клялся мне в «вечной верности», и не подумали бы мне помочь в течение 13 лет… Впрочем, с теми, кто клянется мне в вечной верности, я не веду себя, подобно Тому.

Весело еще выглядит мотивация персонала по версии Реддла: «Ты вернулся ко мне не из верности, а от страха перед своими старыми друзьями. Ты заслужил эту боль, Хвост. Ты ведь знаешь это? Но ты помог мне вернуть мое тело. Жалкий предатель, ты, тем не менее, помог мне… А Лорд Волан-де-Морт вознаграждает своих помощников…» — и у Хвоста образуется новая рука взамен пожертвованной.

Ясно, что после подобной щедрости помощников у Реддла будет прямо черным-черно: «Ах, посмотрите, как прекрасен я, щедро раздающий руки таким жалким существам, как он!»

«И пусть твоя верность более не поколеблется, Хвост», — говорит Том, который явственно опасается того, кто уже однажды сумел предать.

Любопытный нюанс: Том именует Питера «Хвост» — так же, как Мародеры, в числе которых Сириус, давший Питеру эту унизительную кличку. Вот, вероятно, Питера бьет как ножом по сердцу всякий раз, когда тот, ради кого он предал друзей, использует кличку, ими же данную.

А Реддл, меж тем, подсчитывает убытки. Супруги Лестрейндж в Азкабане (наверное, Беллатриса сейчас с ума от счастья сходит — перецеловала, полагаю, половину дементоров), трое погибли, один трус (Каркаров), он будет убит, один отрекшийся, «кто, я полагаю, покинул меня навсегда… он будет убит, конечно…» — эх, знал бы Реддл, что Снейп сейчас к нему близок как никогда — а, впрочем, хорошо, что не знает. Ну, и один, «самый преданный» — Барти — в Хогвартсе.

Хотя я вот считаю и пересчитываю, и у меня все время получается, что не пришедших гораздо больше, чем восемь — множество в Азкабане, тот же Долохов, которого Том не называет, многих убили мракоборцы… Но не хочется Томми признавать, как сильно на самом деле поредели его ряды. Пусть будет восемь.

Реддл перечисляет свои планы на будущее: взломать Азкабан, пригласить на чашечку чая дементоров, великанов, остальных слуг и «армию существ, которых все боятся» — это, надо полагать, оборотней и инферналов.

Далее он говорит с Пожирателями, и из этой беседы тоже легко сделать ряд выводов: старшие Крэбб, Гойл и Нотт не отличаются особой расторопностью, как и их сыновья. О Макнейре и его гиппогрифоубивательной деятельности Реддл знает от Хвоста.

С Люциусом Реддл говорит… м… мягче: «Люциус, мой скользкий друг. Мне говорили, что ты не отрекся от былых дней, хотя миру ты показываешь презентабельное лицо… твой выпад на Чемпионате мира по квиддичу меня позабавил…» — ага, а уж Люциус-то сколько дней от этой забавы отходил, выпивая литры валерианы.

О деталях насчет того, что Реддл знает о Люциусе и его деятельности на Чемпионате, я уже писала. Сейчас важен другой момент — сколь ненадежна благосклонность Реддла.

Через год он отправит Малфоя на убой, а его сыну поручит задание убить самого Директора (о котором он этим вечером вспоминает в первую очередь и раз 500 кряду). Хороший подарок старому другу Люциусу, а?

Реддл ненавидит Малфоя, но он нужен ему, свежевоскрешенному голодранцу, для восстановления влияния. Не зря потом выяснится, что квартируется Реддл именно в его поместье. А еще у Люциуса есть связи в Министерстве, которое целый год благодаря ему будет отказываться верить в воскрешение Реддла, денюжка на всякие там выкуп и подкуп… Эта необходимая зависимость от Малфоя Реддла, мягко говоря, сильно тяготит. Он не доверяет никому, но Малфою — в первую очередь.

А вот если дать сыночку старого друга, связывающему отца и мать по рукам и ногам так, что Люциус уже и сам не рад, что когда-то вступил в ряды Пожирателей, заведомо невыполнимое задание, тогда да, тогда «скользкий друг» никуда не убежит…

Замечу сразу: у Реддла уже сейчас имеется конкретный план дальнейших действий, и он прекрасно знаком с обстановкой на фронте. Что не удивительно — у Хвоста был целый год, чтобы в красках пересказать Реддлу все, что подслушал крыской, 12 лет живя в доме сотрудника Министерства и 8 лет находясь в Хогвартсе под носом у Дамблдора.

Но все это — и месть Малфою, и планы покорения мира — все потом. Сейчас же Люциус заводит речь по типу: «Дорогой, ну хватит злиться и пуляться во всех Круциатусами, расскажи лучше эту восхитительную историю про то, каким чудом тебе удалось спустя 13 лет вернуться на наши головы? Мы все горим желанием узнать!»

А Реддл, собственно, именно такого запроса и ждал. Не буду скрывать, этого ждали и Снейп с Дамблдором. Первый сейчас может расслабиться — знающий своего начальника не хуже, чем Дамблдор знает своего ученика, Снейп даже вздремнуть может.

Ибо Реддл время от времени в течение всей темномагической карьеры предсказуемо срывается в тупое и бессмысленное позерство. Отказаться от возможности покрасоваться при свете рамп, находясь на всеобщем обозрении? — уж простите, ни за что. В такие моменты актер в нем взыгрывает и отметает любые возражения здравого смысла, не способный пересилить собственные потребности и отказаться от роли себя великого.

Том — человек гордый и мнящий о себе немало, он безгранично верит в силу своей воли и удачи («Посмотрите, как судьба благоволит Лорду Волан-де-Морту…», «…я помню лишь, что заставлял себя бесконечно, бессонно, секунду за секундой существовать…»), он так или иначе вляпывается во власть сам (фатальная ошибка), а все его срывы на помпезные монологи рядом с почти-поверженным-Гарри, повторяющиеся раз за разом, выглядят как минимум неуместно для столь последовательной и сильной личности, коей он всю дорогу так сильно стремится казаться, что аж жилы трещат.

К тому же, он крайне — ну просто крайне — не любит лжи, он злопамятен, как может быть злопамятно только существо исключительно эгоцентричное, носящееся со своим эго, как с писанной торбой, и каждая его речь на публику неизменно вызывает ощущение, что вот сейчас уже просто обязаны пойти мистический дымок, взмыть специальная платформа, унося Его Лордство к звездам под эпичную музыку, и зазвучать заранее приготовленные восторженные крики и аплодисменты.

Все эти особенности, повторюсь, Дамблдору слишком хорошо известны, посему и Директор, и Снейп могут на полчаса вздохнуть спокойно — после вызова Пожирателей начнется традиционный концерт, и Гарри некоторое время будет в безопасности.

Смешно, но особенности хозяина знает и Люциус, сыгравший Дамблдору и Снейпу на руку — Реддл, расщедрившись, заводит свою шарманку и, не прекращая свуниться с себя, долго, красиво и с чувством рассказывает удивительную историю спасения себя из пасти смерти, в которой правда причудливо перемешивается с ложью и большим количеством недоговоренностей, и которую мы уже знаем, и к которой мы еще вернемся, и наконец обращает внимание на Гарри, уже успевшего восстановить немного сил. Снейп вновь встает в стойку.

Момент, конечно, такой… деликатный. Гарри в младенчестве лишил Реддла могущества, поэтому перво-наперво надо быстро-быстро показать всем, что мы все такие всесильные, а этот мальчишка жив до сих пор лишь благодаря стараниям матери и гиппогрифа-ему-в-рот-Дамблдора, которых в данную минуту, разумеется, ни капли нет рядом, поэтому: «Я собираюсь доказать свою силу, убив его».

Реддл вообще-то сильно рискует — после Круциатуса в малолетнего гаденыша Снейп наверняка с трудом удерживается от того, чтобы испепелить бывшего хозяина на месте взглядом («Это чертов мой малолетний гаденыш! Не тронь мою кроху!») — но на потеху себе и публике затевает с Гарри игру в кошки-мышки.

Однако вот беда — во всяких там Играх Гарри уже поднаторел, реакция у мальчика, спасибо квиддичу, развита прекрасно, к боли он привык, а «самый преданный» слуга Реддла его еще и Империусу сопротивляться научил.

В общем, магическая дуэль, как ни старается Том быть джентльменом, протекает не так, как Реддл ожидал. Хотя пару раз Гарри, конечно, Круциатусом долбануть получилось, но мелкая сволочь быстра, проворна, упряма и вовсе не труслива, в ней воспитан культ храбрости — вестимо, чертов Дамблдор постарался…

Короче, чувствуя, что сделать из Гарри шелкового у него не получается, Том, чтобы не опозориться в чем-нибудь перед доблестной свитой, решает быстренько все это дело свернуть: «Это значит, что ты устал от нашей дуэли? Значит ли это, что тебе бы хотелось, чтобы я закончил ее, Гарри? Выходи, мальчик… выходи поиграть… это будет быстро… это, наверное, даже будет не больно… я не знаю… я никогда не умирал…» («Умри уже быстренько, а? Пресвятые инферналы, как я от тебя устал»).

На этом моменте мне бы хотелось немножечко остановиться, чтобы понять, чему нас с Гарри учит эта дуэль — и эта ночь — и, как ни странно, сам Реддл.

Перед началом дуэли Том приказывает поклониться — мальчик упрямо стоит ровно до тех пор, пока Том не заставляет его сделать это с помощью магии. Откуда взялось это в Гарри? Инстинктивное нежелание позволить Тому играть с ним — упрямство или достоинство?

— Очень хорошо, — мягко произносит Том под хохот Пожирателей и скрип зубов Снейпа. — А теперь смотри на меня, как мужчина… прямой и гордый — как умер твой отец…

И Гарри смотрит на него именно так, стараясь не обращать внимания на дрожащую вывихнутую ногу, и Реддл снова бьет по нему Круциатусом — и там, корчась на земле в муках под гогот Пожирателей, Гарри хочет только одного: чтобы эта боль прекратилась. Умереть. Потому что существуют вещи гораздо хуже смерти.

Но мальчику все не умирается. Гарри, дрожа, поднимается на ноги, его шатает в стену Пожирателей, которые, смеясь, отталкивают его в центр образованного ими круга.

— …это больно, не правда ли, Гарри? Ты не хочешь, чтобы я сделал это снова, верно?

Гарри молчит. И откуда-то снова поднимается в нем это чужое — он умрет. Спорить с этим бесполезно — так же, как пытаться использовать фонарик без батарейки в темноте. Умрет, как Седрик. Как родители. Это не изменить. Но у него остается кое-что — последнее оружие, которое не померкнет даже в этой тьме: он не станет повиноваться Реддлу. Не позволит ему играть. Не будет умолять.

Это же явно не его — откуда в Гарри это упрямство? — это от родителей, откуда-то с той стороны, от всех тех людей, которые его растили — от Дамблдора, который, пройдет время, тоже не позволит никому играть с собой. От Люпина, вынесшего в жизни так много и любящего жить несмотря ни на что. От упрямого Сириуса с его сумасшедшей волей к жизни. От строгой и бескомпромиссной Макгонагалл. От преданнейшего Хагрида. От невозможного Снейпа, который лишь один бог знает какими силами удерживает себя на месте, слушая крики Гарри и наблюдая, как Реддл глумится над ребенком…

И Реддла все это очень бесит.

— Отвечай мне! Империо!

В третий раз в жизни Гарри чувствует благостную пустоту в голове: «Просто ответь “нет”» («Ну пазязя, ну дяди смотрят, ну не позорь меня, ну!»).

Но голос, который оказывается сильнее Тома, пустоты, спасительного бесчувствия, блаженной полудремы, не соглашается.

«Просто ответь “нет”…» — Том, кажется, уже почти молит.

— Не буду! — орет Гарри на все кладбище, и к нему возвращаются боль, страх, он едва не падает на землю — но в следующую секунду уже скрывается за могильной плитой Томаса Реддла, уворачиваясь от третьего Круциатуса его сына.

Без надежды. Без помощи. Реддл приближается. Гарри, скрючившись за могилой, тяжело дышит.

У Снейпа, в принципе, сейчас случается либо обморок, либо крайне ответственный миг.

Реддл не убьет Гарри за плитой, он вытащит мальчика в круг, чтобы видели все, а затем уже убьет — он на пределе. И, если бы Гарри не нашел в себе силы сделать то, что сделает, Снейп бы, я полагаю, среагировал именно в этот момент — две трансгрессии — со своего места к Гарри — и, схватив щенка за шкирку, оттуда к воротам Хогвартса.

И плевать на все — на Игры Директора с его инструкциями ждать до последнего, на очумелого Реддла, который бы потом долго приходил в себя, стараясь понять, как это он не досмотрел, что Гарри в 14 лет умеет трансгрессировать, на то, что он, Снейп, раскрыл бы себя и Игру перед Гарри — и вот он уже, предположим, делает шаг… и останавливается.

Потому что Гарри меняется в лице. Страх уступает место… я не знаю, как это назвать — упрямству? мужеству? храбрости? гордости? В других обстоятельствах Снейп бы, наверно, назвал это типичной гриффиндорской глупостью — но это чувство сильнее страха и здравого смысла.

Гарри отказывается умирать, скрючившись, как младенец, играющий в прятки. Гарри отказывается умирать, стоя на коленях перед Реддлом. Он решает умереть — стоя прямо, как отец. Умереть, стараясь защититься, даже если это невозможно. Только так — и никак иначе. И я понятия не имею, откуда это в Гарри.

Мальчик с трудом поднимается и сжимает свою палочку так же сильно, как, наверное, ее сжимает Снейп. Реддл расплывается в улыбке и в следующую секунду кричит: «Авада Кедавра!» — в тот же миг, как Гарри орет не что-нибудь, а безобидный Экспеллиармус (морально-этическое воспитание не спит, Люпин будет гордиться) — первое простенькое боевое заклинание, которое мальчик выучил на втором году обучения на единственном занятии в Дуэльном Клубе. Его показал Снейп.

Создается крайне любопытный эффект, о котором Дамблдор знал, и который, собственно, был его вторым главным аргументом отправить Гарри к Реддлу — Прайори Инкантатем. Эффект обратного вызова заклинаний.

Через час с небольшим Дамблдор скажет об этом так: «Палочки Гарри и Волан-де-Морта имеют одинаковую основу. Они не будут сражаться друг с другом, как надо. Если же, тем не менее, их хозяева приказывают палочкам сражаться… одна из палочек заставит другую воспроизвести те заклинания, которые она исполнила — в обратном порядке».

Дамблдор, конечно, опять не договаривает, что это — не просто заклинания, а Смертоносные — и чем объяснить такой нюанс, я пока не знаю. Важно другое.

Тот самый миг, когда палочки соединяются золотым лучом, становится для Гарри знаменитым мигом Кайрос. Особым, решающим моментом. Самым значимым.

Каждому важному шагу в жизни, большому или маленькому, всегда предшествует этот короткий миг, когда нужно принять решение и действовать, поймав бога Кайроса, стремительно проносящегося мимо, за его длинный чуб.

В древности говорили, что все ценное в нашей жизни начинается с таких «пойманных» мгновений — коротких, но прожитых вместе с Кайросом. Гарри хватает его в тот момент, когда поднимается из-за могилы отца Реддла.

Каждая вещь и каждое начинание, если оно важное, имеет свой особенный срок, который надо почувствовать. «Время Кайроса» — так его называли. Между прочим, эту истину глубоко понимали участники Олимпийских игр (безусловный магловский аналог Турнира): чтобы все предпринятые попытки привели к победе, нужно действовать именно в «момент Кайроса» — когда индивидуальные усилия неуловимо сливаются с волей Судьбы.

По словам мыслителей, вне этой точки любая деятельность либо ничто, либо является лишь стремлением к определенным результатам, не получившим покровительство Неба. О Кайросе еще говорили, что это миг, когда Судьба начинает откликаться на особые и постоянные усилия человека.

Для Дамблдора, к примеру, миг Кайроса наступил в вечер 29 мая, когда он решился отправить Гарри к Реддлу. Думая об этом, я прихожу к выводу, что у нас получается очень интересная философская и простая человеческая закономерность: забавный чуб Кайроса — это слияние длинного пройденного пути и одного короткого мига, когда там, наверху, нам подтверждают, что путь этот мы прошли не зря.

Конечно, он отнюдь не линейный, не легкий и состоит из постоянных конкретных усилий, я бы даже сказала, зачастую, сверхусилий — и сотни, а то и тысячи выборов разной сложности. Путь к Кайросу предполагает сражение за все то и всех тех, кого ты по-настоящему любишь. На этом пути причудливо переплетаются пробы и ошибки, удачи и поражения, отчаяние и надежда, вера и любовь.

Похоже, вся суть его в том, чтобы выстоять и продержаться — до того священного момента, когда наверху решат, что твое испытание закончилось. И в этот миг надо сделать последний рывок, решиться и среагировать мгновенно, ибо было бы грехом упустить его после стольких усилий.

Ровно две секунды, пока Гарри и Реддл пялятся на золотой луч, соединивший их палочки — ровно столько необходимо Снейпу, чтобы отойти от шока, вызванного поступком Гарри и последовавшим за ним эффектом.

Он левитирует обоих туда, где стоит сам, на место, свободное от могил — он должен быть близко. Снейп располагается рядом с Гарри напротив Реддла — а связь палочек распадается на миллионы бусинок, образовавших сферу, которая закрывает всех троих от вновь окруживших их плотным кольцом Пожирателей.

— Ничего не делать! — кричит им Реддл, пораженно обозревая сцену. — Ничего не делать, пока я не прикажу!

Для Тома это очень большая дырка в его Гениальном Плане — о родстве палочек он не знал и знать не мог, это было известно лишь четверым людям на свете: Дамблдору и Олливандеру, изготовителям палочек, Гарри, хозяину одной из них, и Хагриду, приведшему мальчика в магазин Олливандера и бросившему перед этим неслабую такую фразу: «...и у тебя должна быть лучшая палочка».

Поэтому ничего удивительного в том, что глаза Реддла потихоньку равняются в размерах с волшебным глазом Грюма — такой ситуации он явно не ожидал. Тем более, что Прайори Инкантатем работает главным образом на Гарри — в воздухе раздается волшебная песнь феникса. Для Гарри это — звук надежды. Той самой, которая светит даже тогда, когда больше ничего не осталось. Самая прекрасная и добрая вещь в жизни мальчика. Это звук, который напоминает ему о Дамблдоре…

Впрочем, не одному ему. Для не меньше Реддла пораженного Снейпа это знак, что он все делает правильно — и он решается помочь мальчику. В новой войне с Томом, в отношениях с Гарри — это его миг Кайрос.

Ведь это не глюки мальчика — будто кто-то шепчет ему на ухо:

— Не позволяй связи распасться, — это все Снейп, ибо больше некому. Дамблдор — на поле для квиддича, контролирует трибуны, я на этом настаиваю.

Гарри отвечает:

— Я знаю. Я знаю, что не должен.

Реддл в замешательстве и ужасе — и это играет Гарри на руку. Не понимая, зачем, он концентрируется так, как никогда в жизни, на том, чтобы золотая бусина связи коснулась кончика палочки Реддла.

Глаза Тома расширяются от шока (хотя, казалось бы, куда шире?), когда раздаются крики и появляется тень руки, подаренной Реддлом Хвосту. Еще крики боли — и из палочки выскальзывает тень Седрика… Френка Брайса… Берты Джоркинс.

Они кружатся вокруг дуэлянтов, шепчут Гарри слова поддержки и шипят в сторону перепуганного до смерти Тома — он ведь так боится мертвых… Снаружи золотой сферы испуганно кричат Пожиратели, а внутри и Гарри, и Снейп знают, кто будет следующим — женщина, которую оба они, наверно, вспоминали больше всего в эту ночь.

Лили.

— Твой отец идет… — тихо произносит она. — Он хочет тебя увидеть… Все будет хорошо… Держись…

Джеймс подходит вплотную:

— Когда связь распадется, мы задержимся лишь на мгновение, — тихо, чтобы не слышал Том, чье лицо уже бесповоротно перекосило от ужаса, говорит он. — Но это даст тебе время… Ты должен добраться до Портала, он вернет тебя в Хогвартс.

Они знают. Они все видели. Они, выходит, вполне себе живут.

— Ты понял, Гарри?

— Да, — выдыхает мальчик в пустоту, еле удерживая связь.

— Гарри, — шепчет Седрик, — возьми мое тело обратно, хорошо? Передай его родителям… — «А то забудешь ведь, дубина».

— Да, — кивает Гарри, справедливо соглашаясь с тем, что нельзя позволять Реддлу надругаться над телом мертвого мальчика. А то тот с досады мог бы.

— Сейчас, — шепчет Джеймс. — Будь готов бежать… сейчас.

— Сейчас! — орет Гарри и дергает на себя палочку, порвав связь — купол, песня — все исчезает.

Фигуры мертвецов заслоняют Реддла от мальчика, и Гарри бежит. Главное — не оборачиваться. Никогда не оборачиваться, несмотря на всех, кого ты оставил позади — никогда. Do or die.

Скорее всего, в ту минуту, когда Гарри срывается с места, Снейп, тоже не оборачиваясь (мужикам сейчас не до сантиментов), реагирует мгновенно — я сомневаюсь, что маленький и легкий Гарри с травмированной ногой смог так просто сбить с ног двух громил Реддла. Думаю, это Снейп бьет по ним заклинанием и прыгает между ними за Гарри следом.

Гарри несется по кладбищу, преследуемый проклятьями («Оглушить его!» — раздается вопль Реддла), позабыв обо всем на свете, даже о раненной ноге — но в него так ничего и не попадает. В этом мне тоже видится заслуга одного мрачного ангела-хранителя с мерзким характером — Снейп бежит и отбивает проклятья Пожирателей в надгробия — Щитовые чары не оставляют вспышек света.

Скорее всего, Кубок заколдован на возврат лично Дамблдором — Реддл рассчитывал возродиться тихо. Он мог планировать отправить мертвое тело Гарри обратно (одно дело — ребенок исчез, а другое — умер во время состязания), однако почему же Кубок не переносит Гарри обратно в лабиринт? Нет, это Дамблдор — и Джеймс и Лили об этом знают.

Гарри ныряет за ангела, чье крыло разбивается вдребезги — вот тут, думаю, Снейп пропустил. Гарри с трудом поднимается, через плечо широко поводит палочкой:

— Импедимента! — и вновь бежит вперед, не оглядываясь.

Не уверена, что это Гарри попал — вероятно, Снейп сориентировался — один Пожиратель вскрикнул — но, может, у мальчика действительно получилось.

Гарри бросается на землю к Седрику — больше проклятий поверх головы — но не может дотащить его до Кубка, он слишком тяжелый — из темноты появляется лицо Реддла, его губы изгибаются в улыбке (или зубной боли — вдруг мертвецы ему нововозрожденный прикус слегка скорректировали), он поднимает палочку — скорее всего, Снейп не знает, что предпринять дальше, ведь любое его заклинание — равносильно провалу всей операции -

— Акцио! — кричит Гарри и ловит Кубок налету.

Вопль Реддла заглушает хлопок от трансгрессии Снейпа, который понимает, что все получилось. Гарри, Седрик и Снейп уносятся от Реддла вместе, в одно время, подальше от кладбища — возвращаются домой.

Как Реддл секунду за секундой 13 лет заставлял себя существовать, так в эту ужасную ночь Гарри миг за мигом заставляет себя жить.

На трибунах на стадионе находятся студенты трех школ, преподаватели Хогвартса, Директор, команда Гарри, мадам Максим, родители Чемпионов, миссис Уизли и Билл, весь изнервничавшийся Барти и Фадж, против приезда в школу которого Дамблдор нисколько не возражал — согласно его задумке, Министру следовало лично поглядеть на все происходящее. Нет Каркарова, Снейпа и, скорее всего, Хагрида, ибо он, как и Снейп, подозрительно напрочь не попадается Гарри на глаза. Макгонагалл, конечно, тоже не попадается, но, поскольку она однозначно не в курсе Финала Игры Года, за нее можем не беспокоиться — вероятно, она в толпе, но Гарри ее попросту не видит.

Каркаров, понятное дело, сбежал. Снейп где-то у ворот замка. Едва Гарри материализуется у лабиринта, деру дает и Людо Бэгмен. А где Хагрид? Тоже в толпе, как и Макгонагалл? Посмотрим.

Перед взорами собравшихся у входа в лабиринт вдруг появляется Гарри с Кубком и телом Седрика и шлепается лицом на землю. Радостные приветствия сменяются криками. Гарри обступают сотни ног. Начинается паника.

Первым возле мальчика, естественно, оказывается Дамблдор. Он грубо хватает его и переворачивает лицом к себе.

— Гарри! Гарри! — Дамблдор, как бы невероятно это ни звучало, напуган — должно быть, на какую-то страшную долю секунды, пока он бежал к недвижимому телу мальчика, он подумал, что Гарри мертв.

Гарри открывает глаза и цепляется за кисть Директора:

— Он вернулся. Вернулся. Волан-де-Морт.

У Директора, как бы странно это ни звучало, отлегло от сердца.

Вторым к мальчику подбегает белый от ужаса, ничего не понимающий Фадж:

— Что происходит? Что случилось? Боже — Диггори! — шепчет он, взглядом наталкиваясь на тело. — Дамблдор — он мертв!

Да, величайшее событие года оборачивается трупом ученика Хогвартса — и отвечать за это в первую очередь ему, Министру. Но пока никто до конца не понимает, что происходит. По толпе эхом разносятся крики: «Он мертв! Диггори мертв!»

Дамблдор поднимает Гарри на ноги, и только тогда мальчик отпускает тело Седрика. Рядом с Директором и Министром материализуется Барти.

— Ему надо в больничное крыло! — громко говорит Фадж. — Ему плохо, он ранен -, — нет, я все-таки упорно отказываюсь считать Фаджа человеком законченным. Есть в нем что-то хорошее, какие-то начала, которые дают смутную, но — надежду.

— Дамблдор, родители Диггори, они здесь, они на трибунах… — хорошее в Фадже вытесняют беспомощность и страх.

— Я заберу Гарри, Дамблдор, я возьму его -, — а это уже Барти.

— Нет, я бы предпочел -

— Дамблдор, сюда бежит Амос Диггори… он приближается… вам не кажется, что вы должны сказать ему прежде, чем он увидит -? — «Пожалуйста, папочка, Министра Магии жизнь к такому не готовила!»

— Гарри, оставайся здесь -

Так, сейчас притормозим на секундочку. Дамблдор, убедившись, что без больничного крыла Гарри в ближайшее время обойдется, стремится оставить мальчика рядом с собой. Ему нужно, чтобы Гарри был в безопасности, это его главная цель, учитывая, что рядом с ним находится маньяк.

Однако пребывающему в состоянии стремительно расползающегося ужаса Фаджу именно сейчас нужно, чтобы Дамблдор прикрыл его и сам объяснился с отцом Седрика. Фадж приводит Директора в замешательство, но Дамблдор понимает, что в целом Министр прав — кто-то должен взять на себя Амоса, а сил и такта хватит только у него. Директор колеблется, но делает выбор в пользу Диггори, оставляя Гарри на виду в толпе, надеясь вернуться к нему в скором времени. Вероятно, полагаясь на Макгонагалл.

Однако именно в этот миг Барти остро необходимо увести Гарри с поля — несмотря на все Директорские «нет, я бы предпочел». И Барти пользуется просчетом Дамблдора, утягивая Гарри за собой со стадиона.

Что в дальнейшем там происходит, неизвестно. Можно лишь догадываться, что либо Макгонагалл, либо прибежавший Снейп, либо оба увидели, как «Грюм» уводит Гарри, пока Дамблдор отвлечен на Амоса, и почуяли неладное — как мы потом выясним, в команде Директора не принято уводить Гарри от Директора в экстренных ситуациях без особого на то разрешения.

Однако их положение осложняется наличием у «Грюма» глаза, а потому обоим спецам команды приходится двигаться не резко. В какой-то момент Дамблдор получает информацию о том, что «Грюм» и Гарри покинули стадион, аккуратно стряхивает с себя Фаджа и Диггори и, позвав команду, бежит к замку.

Примерно в это время Барти заканчивает свою увлекательную историю о том, как была организована вторая часть марлезонского балета «Крауч-Реддл» в Хогвартсе, и пускается в сентиментальные сравнения себя с Томом — туманные тени в Проявителе Врагов начинают проступать отчетливее.

В принципе, Дамблдор может особо не волноваться, ибо он, в отличие от своих спутников, знает, кто скрывается под личиной Грюма, и, следовательно, имеет некое представление о его характере. Должна сказать, всех, кто находится рядом с Реддлом, отличает одно общее свойство. Я бы назвала это «Синдром Тома» — они прямо не могут удержаться от того, чтобы не посмаковать свой триумф.

Я имею ввиду, я уверена, если бы Снейп вдруг захотел убить Гарри, даже он бы потратил пару минут на то, чтобы в полном объеме донести мальчику, как сильно он его ненавидит, сколько неудобств ему доставило его существование, и как он рад, что наконец избавится от этого заносчивого очкарика.

Так что Барти, который своими успехами явно горд, не стремится скрыть свои заслуги от Гарри. Отчасти потому, что накипело, отчасти из-за того, что Гарри, целый год связанный с ним (ибо главный объект внимания), способен понять всю последовательность событий с полуслова, и, я уверена, Барти уже, что называется, к мальчику прикипел — Гарри неплохой, и, если бы он не стоял как кость в горле его хозяина, Барти бы, в целом, даже не нашел бы повода его ненавидеть. Ну и отчасти потому, что сам уже воспринимает Гарри, как покойника — чего ж с ним не поболтать напоследок? Тяжелейший случай «Синдрома Тома».

Все это, конечно, замечательно (особенно весело слушать реплики Барти в стиле «я смог обдурить даже Дамблдора»), но один вопрос до сих пор остается без ответа: где Хагрид? Почему он не бросился расталкивать толпу, потрясая мертвым соплохвостом с криками: «Гарри! Гарри!» — почему его, человека, которого слышно всегда, когда нужно, в самый необходимый момент не слышно? Почему, в конце концов, если он просто был затерян где-то в толпе вместе с Макгонагалл (такого потеряешь, конечно, но предположим), он не прибежал в кабинет Грюма вместе с отальными?

Рискну предположить, что дело обстояло примерно так: Дамблдор не намеревался отпускать Гарри от себя и в конце концов увел бы со стадиона самостоятельно — не оставив Барти ни единого шанса. Барти бы, до смерти перепугавшись, что его с минуты на минуту раскроют, последовал бы примеру Каркарова и попытался бы бежать.

Однако под взглядами Снейпа и Макгонагалл не особо-то дернешься сотворить Портал, так что выход у него один из одного — ворота. Вообще, сомневаюсь, что Дамблдор, едва увидев, что Гарри вернулся, не наложил обратно чары, блокирующие действия любых Порталов. И не закрыл каминную сеть. И уж точно Дамблдор не был бы Дамблдором, если бы позволил Пожирателю Смерти, на чьих руках кровь Крауча-старшего и частично Седрика, столь полезному свидетелю, которого можно ткнуть в нос Министру, убраться вот так запросто.

Так что, полагаю, в какой-то момент Хагрид по кивку Директора бежит занимать позицию у ворот. Если бы Барти попытался применить силу, Хагрида это бы только рассмешило — благо, великанья кровь спасает, а деревьев, по стволам которых можно прокатить еще одного Пожирателя, вокруг предостаточно. К тому же, рядом оказался бы Сириус в образе собачки — чрезвычайно удобно догонять беглеца с деревянной ногой, используя четыре лапы, я вам доложу.

Короче, если бы не Фадж, быть Барти пойманным и скрученным. Однако случается, как случается. В дальнейшем, я думаю, в обязанности Хагрида входит унести тело Седрика со стадиона — или помочь успокоить толпу.

В общем, Гарри слушает диковатый рассказ Барти, ужасаясь глубиной собственных заблуждений, а нам стоит обратить внимание на некоторые нюансы в речи Крауча-младшего.

Во-первых, он очевидно не знает, что происходило на кладбище: «Что Темный Лорд взял у тебя?» — то есть, сколько бы они с Реддлом ни вопили в унисон о том, что Барти есть самый преданный Пожиратель, Реддл не доверял ему настолько, что даже не рассказал, как, собственно, собирается возрождаться. Ну, такова уж реддлова натура.

Во-вторых, стоит учитывать, что «у Темного Лорда есть способы выслеживать своих врагов» — уж не знаю, какие это способы, но информацию к сведению примем. Или Черная Метка по запросу играет еще и роль маячка?

Далее. Барти говорит: «Было нелегко, Гарри, проводить тебя через все эти задания, не вызывая подозрений <…> чтобы моя рука не была обнаружена в твоем успехе. У Дамблдора бы появились большие подозрения, если бы ты достиг всего легко <…> Второе задание… вот где я больше всего боялся, что мы провалились…». То есть Барти не только до конца уверен, что нигде не прокололся и все сделал идеально — Дамблдор ничем не дал ему понять, что, во-первых, знает, чего он добивается, а во-вторых, тоже помогает Гарри.

То есть с Грюмом это, скорее всего, не обсуждалось — как именно Директор будет вытаскивать Гарри, если он начнет, образно говоря, тонуть на Турнире. То есть об Игре Барти знает лишь ее начало — Дамблдор попросил Грюма подбросить имя Гарри в Кубок. Очень удачно для Дамблдора. То ли Барти не спрашивал, то ли Грюм не отвечал, то ли Грюм сам знал далеко не все.

В-четвертых, о втором задании Барти говорит так: «Я завел громкую беседу с профессором Макгонагалл о заложниках, которых взяли, и догадается ли Поттер использовать жабросли». Как я и говорила, сначала заложников взяли, а потом уже Барти, взяв Макгонагалл под локоток, принялся орать в учительской, вызвав Добби.

Ну и — маленькое замечание в-пятых: «Порядочными людьми так легко манипулировать». Это верно. Барти, без сомнения, прав — в каком-то смысле. И часто именно из-за своей порядочности светлая сторона поначалу проигрывает и пропускает пару ударов, но опыт подсказывает мне, что порядочность же помогает в итоге выиграть.

Я не знаю, как это работает, но я точно знаю, что необходимо до самой смерти, сцепив зубы, работать на это. Седрик, увы, лишь учился быть порядочным, Гарри, спасибо генам, Дамблдору и Люпину, уже был. Порода одна — но разница огромна. Впрочем, к Седрику я еще вернусь.

«Я ожидал, что ты будешь просить о помощи всех и каждого, кого только можешь… У тебя есть жила гордости и независимости, которые могли все разрушить… Но, к счастью, Дамблдор принял твой идиотизм за благородство…» — ну, несмотря на то, что оба этих качества часто идут рука об руку (так что Барти в некотором смысле прав в своей оценке действий Гарри), должна с гордостью отметить, что Дамблдор в своей Игре не просто победил Игру Барти — он разбил оппонента по всем пунктам. В том числе и тем, в которых Гарри отказался от чужой помощи, стараясь быть честным, и пытался спасти всех пленников из Озера… Мальчик — полностью Дамблдоров.

Меж тем, Барти уже не может себя сдерживать, на манер отца начиная выпучивать глаза. Да и Гарри — тоже:

— Вы сумасшедший! Вы сумасшедший!

— Сумасшедший, да? — Барти бесконтрольно позволяет голосу взвиться, что, естественно, слышат уже подоспевшие на белых конях спасители. — Посмотрим! Посмотрим, кто сумасшедший теперь, когда Темный Лорд вернулся, и я на его стороне! Он вернулся, Гарри Поттер, ты не победил его — и теперь — я могу победить тебя!

— Остолбеней!

Дверь кабинета с грохотом отворяется, Барти валится на пол, оглушенный, и в Проявителе Врагов и в проеме двери показываются Дамблдор, Снейп и Макгонагалл (коней, видимо, припарковали дальше по коридору).

Маленькая деталь: заклинание Остолбеней не вышибает запертые на замок тяжелые деревянные двери. Следовательно, за секунду до того, как Дамблдор произнес свое заклинание, кто-то любезно вышиб для него дверь невербально. И почему-то мне ужасно хочется поставить на Снейпа.

Дамблдор в состоянии холодной ярости («Как ты посмел тронуть моего мальчика!»), и смотреть на него очень страшно. Гарри впервые начинает потихоньку понимать, почему самый могущественный Темный волшебник боится старичка с седой бородой и снисходительной улыбкой на лице — мощь, жаром исходящая в этот миг от Дамблдора, просто так ниоткуда не берется. Ее нужно шлифовать в течение многих лет, ее нужно взращивать — располагая при этом крайне острыми и опасными инструментами.

Отбросив всякие намеки на мягкость, снисходительность и любезность, Директор ногой переворачивает Барти на спину. Снейп следует прямо за ним, он в состоянии не меньшей ярости и с трудом удерживает себя от резких телодвижений — из Проявителя Врагов на него смотрит его собственное свирепое, ожесточенное лицо. И нет бы тогда уже догадаться, что Проявитель Врагов, целый год работавший на Барти, врать не может — Снейп, как и Дамблдор, и Макгонагалл, действительно враг Барти. Всей Пожирательской шайки вместе с Реддлом. Но куда там — Гарри слишком занят…

Профессор Макгонагалл на взводе в состоянии, близком к нервному срыву, она направляется прямиком к остолбеневшему мальчику, стремясь увести ребенка подальше:

— Пойдемте, Поттер. Пойдемте… больничное крыло…

— Нет, — резко говорит Дамблдор («Минерва, не заставляйте меня нервничать — один уже увел мальчика с поля, оцените, чем это для него обернулось»).

— Дамблдор, он должен… посмотрите на него — он прошел достаточно этой ночью -, — «Альбус, сухарь ты эдакий! Потом в войнушку поиграешь, отпусти ребенка! И быстро рассказывай, что именно он прошел этой ночью, пока я тебя не убила! И учти, если это что-то окажется слишком, я тебя убью!»

Вообще, будь я на месте профессора Макгонагалл, я бы побоялась спорить с Директором, когда он в таком состоянии. Снейп, к примеру, мудро молчит.

— Он останется, Минерва, потому что он должен понять, — коротко произносит Директор. — Понимание — это первый шаг к принятию, и только с принятием возможно излечение.

Вот она — Директорская цель. Излечение. Единственный способ справиться со смертью — понять ее. А еще Директор спешит оправдаться.

— Он должен знать, кто обрек его на испытания и страдания этой ночи, и почему.

Ну, тут я позволю себе взять пример со Снейпа и мудро промолчать насчет того, кто был в числе тех, кто обрек Гарри на испытания, а лишь отмечу, что в целом Директор, разумеется, прав — все хотят знать причины. Это помогает бороться дальше.

Обращу внимание еще вот на что: Дамблдор говорит так, будто знает, кто виновник произошедшего этой ночью. Что ж, это действительно так, он знает.

Прежде чем приступить к Игре, я долго думала, когда и как Директор узнал, что «Грюм» — это Крауч. У меня было множество вариантов, укладывающихся в промежуток между двумя крайностями: «Да он с самого начала догадался, а дальше уже было делом техники выяснить, кто этот «Грюм» на самом деле» и «До Финала Директор действительно ничего не знал».

Разумеется, ни то, ни другое не могло быть правдой, поскольку в первом случае Дамблдор оказался бы всезнающим монстром, каковым он отнюдь не является, а во втором, напротив, глупым добродушным дедушкой. Каковым он не является тем более. Однако, разумеется, поскольку истина находится где-то посередине, пришлось повнимательнее всмотреться в обе крайности. И вот во второй из крайностей резко становится интересно:

— Это не Аластор Грюм, — тихо говорит Дамблдор продолжающему недоуменно пялиться на тело «Грюма» Гарри. — Ты никогда не знал Аластора Грюма. Настоящий Грюм никогда бы не увел тебя с моих глаз после того, что случилось этой ночью. В момент, когда он увел тебя, я понял — и последовал.

Для начала своруем этот кусок текста у Анны и Екатерины определимся с тем, означает ли эта фраза, что до того момента, как «Грюм» увел Гарри, Дамблдор не знал о том, что это никакой не Грюм, а вовсе даже Барти-младший. Это важно, потому что Дамблдор никогда не врет. Он может умалчивать, может хитрить — но прямая ложь априори недопустима.

И, если бы Директор сказал: «Я понял, что передо мною самозванец», — мне бы пришлось согласиться с тем, что Дамблдор действительно за весь год не догадался, с кем имеет дело. Однако он такого не говорит. Фраза «я понял» (или, если еще точнее, «I knew», что может означать и «я знал», или «я узнал», или «мне дали понять») не сообщает нам ничего конкретного о том, что же такого понял Директор.

Она может иметь ввиду множество вариантов своего продолжения, например: «Я понял, как решить ту задачу по трансфигурации, которую не мог решить с седьмого курса». Или: «Я понял, как самолеты умудряются висеть в воздухе и не падать». Или: «Я понял, что этот подлец решил убить тебя сам, мальчик мой, и пошел следом».

На мой взгляд, наиболее важная информация содержится как раз в другой части Директорского высказывания: «Настоящий Грюм не увел бы тебя с моих глаз после того, что случилось этой ночью». Я полагаю, именно в этом заключается суть ошибок Крауча, которые в совокупности позволили Дамблдору когда-то понять, что перед ним не Грюм.

Дело, повторюсь, в оплошностях этических. Дамблдор, превосходный психолог, великолепно чувствует, на что способен, а на что не способен тот или иной человек. Или — мы можем пойти даже дальше — между Дамблдором и настоящим Грюмом существовала некая давняя договоренность — не уводить кого бы то ни было (или же конкретно Гарри) с глаз друг друга, если наступит какая-то беда. Тогда то, что «понял» Дамблдор, может расшифровываться еще интереснее. Но об этом — чуть попозже.

Тем временем Дамблдор достает из карманов Барти флягу и связку ключей и поворачивается к своей команде. Тут у нас появляется четкое документальное свидетельство, что к моменту Финала Дамблдор уже знал, кто скрывается под личиной Грюма:

— Северус, — говорит он, — пожалуйста, принесите мне самое сильное Зелье Правды, которое у вас имеется, и затем спуститесь на кухню и приведите сюда домашнего эльфа Винки.

Оп! То есть еще до того, как прекращается действие Оборотного зелья и Крауч принимает свой настоящий облик, Дамблдор уже зовет его домового эльфа.

— Минерва, будьте любезны спуститься к дому Хагрида, где вы найдете большую черную собаку на тыквенной грядке. Приведите собаку наверх в мой кабинет, скажите ему, что я скоро к нему присоединюсь, затем возвращайтесь сюда.

Отметим несколько маленьких деталей (когда Дамблдор появляется поблизости, следует с утроенной силой напрягать мыслительный).

Во-первых, судя по тому, что Сириус до сих пор (каким-то чудом) сидит на грядке и, надо полгать, от нетерпения уже съел все тыквы, Дамблдор рассчитывал-таки, что он присоединится к ним с Гарри, едва Директор лично выведет мальчика со стадиона.

Однако теперь планы немного меняются — моральная поддержка будет ждать Гарри в Директорском кабинете (вот я катаюсь всякий раз, представляя, с каким выражением лица Макгонагалл обращается к собаке).

Во-вторых, почему Директор в начале вечера не поручил Снейпу захватить с собой Зелье Правды? Прямое, на мой взгляд, свидетельство тому, что Снейп на кладбище был. Мне могло показаться и придуматься все (не скрою, я предвзята), но то, что готового еще 5 марта фиала с Веритасерумом у Снейпа при себе в этот вечер не было, объясняется лишь тем, что таскать его с собой было опасно — он мог бы разбиться на кладбище. Или, что гораздо хуже, Снейпа бы поймали и радостно зелье к Снейпу же и применили.

Ну и, наконец, к чему поручать три элементарнейших задания сразу двум людям? Я имею ввиду, Снейп мог бы взять зелье, отправиться за собакой (вот собака бы обрадовалась, увидев, кто к ней идет) и Винки — зачем гонять Макгонагалл, которой, на минуточку, не так уж и мало лет?

Но Директор крут даже в таком тончайшем психологическом маневре. Во-первых, Снейпа с Сириусом наедине нельзя оставлять ни в каком виде. Во-вторых, двоим профессионалам Игры, один из которых Дама, а другой в эту ночь насмотрелся уже немало, надо дать выпустить пар. Бег-по-Кругу для разрядки нервов в чистом виде.

Не проронив ни слова, Макгонагалл и Снейп разворачиваются и покидают кабинет. Вот команда у Директора — хоть завтра в бой! И никаких тебе истерик любимому супругу на глазах у любимого ребенка, надо же.

Дамблдор один за другим открывает семь отделов волшебного сундука Грюма и в последнем находит Грозного Глаза.

Я долго думала, в чем заключается глубокий экзистенциальный смысл этой сцены — по логике вещей Грюм и должен был находиться в последнем, так прячут многие.

А дело в простом: Дамблдор устраивает себе небольшую разрядку нервов. Уж не возьмусь предполагать, почему он сразу решает, что Грюм в сундуке — в принципе, это тоже логично — но Директор определенно использует сию разновидность Бега-по-Кругу, чтобы тоже успокоиться.

Решив, что здоровью друга ничего особо не угрожает («Мадам Помфри должна будет его осмотреть, но он не в прямой опасности», — да, поэтому давайте просто оставим его здесь; почти 10 месяцев полежал — и еще полежит), Дамблдор аккуратно укутывает Грюма мантией Барти и вылезает из сундука.

— Оборотное зелье, Гарри, — произносит он, выливая содержимое фляги («Ну же, Северус ведь с марта тебе подсказывал, мальчик мой!»). — Ты видишь легкость этого и великолепие, — эх, слышал бы Реддл, как его плану отдают должное, он бы расплакался. — Потому что Грюм действительно никогда не пьет из чего-либо, кроме его фляги, это известно очень хорошо…

Дамблдор и Гарри ждут превращения Барти, лицо которого Гарри узнает моментально — разумеется, ибо Дамблдор, показывая мальчику свои воспоминания, на то и рассчитывал. Меньше слов.

Прибегают Снейп, Макгонагалл и Винки.

— Крауч! — Снейп останавливается как вкопанный. — Барти Крауч! — для него это настоящее потрясение — увидеть мальчика, который когда-то учился на пару курсов младше него самого, присоединился к Пожирателям примерно в одно время с Регулусом, затем был пойман в 1981 и осужден на пожизненный срок в Азкабане, где, как все думали, он умер год спустя…

Дамблдор оставил Снейпу очень острую интригу на самый Финал — надо полагать, для правдивости реакции. А то со Снейпа сталось бы, знай он, кто есть «Грюм», даже не заметить, что он развоплотился — в острые моменты в присутствии Гарри актер из него не то чтобы очень (а чего играть? все ж свои).

— Боже, — профессор Макгонагалл тоже не может поверить в то, что видят ее глаза.

Под причитания Винки с помощью Сыворотки Правды Снейпа Директор устраивает очную ставку — следует рассказ Барти о первой части марлезонского балета «Крауч-Реддл, события до Хогвартса, или как семья Краучей докатилась до жизни такой».

Барти последовательно отвечает на следующие вопросы Дамблдора: «Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал нам, — Дамблдор говорит это очень мягко; нет смысла срывать свои эмоции на беззащитном, это низко; ну и открывание сундука подействовало, — как оказалось, что ты здесь? Как ты сбежал из Азкабана?»

Далее: «А что с тобой сделал твой отец, когда вы оказались дома?.. Как твой отец подчинил тебя?.. Кто-нибудь когда-нибудь открыл, что ты все еще был жив? Знал ли кто-либо, кроме твоего отца и домового эльфа?.. Расскажи мне о Чемпионате мира по квиддичу… Итак, ты взял палочку («Гарри, уши надеру!») — и что ты сделал с ней?.. И что Лорд Волан-де-Морт попросил тебя сделать?.. Вам понадобился Аластор Грюм… — тут глаза Директора пылают. — Что стало с Хвостом после того, как вы атаковали Грюма? — Вот здесь, я думаю, Дамблдор впервые за весь допрос спрашивает то, на что меньше всего знает ответ. — Но твой отец сбежал…»

А вот дальше становится прямо-таки весело. Барти говорит: «…я использовал Карту, которую я забрал у Поттера. Карта почти сломала все».

И Дамблдор быстро (ахтунг!) переспрашивает: «Карта? Что за карта?» («О Боже, та самая Карта, которая едва не порушила мне всю Игру-3?! И как я мог забыть о ее существовании — ума не приложу! Старый стал, видимо, память ни к черту… Карта? Ты точно сказал «Карта»? Ничего не слышу! Да, Гарри, теперь я официально знаю о Карте»)

Дамблдор продолжает допрос: «Ты убил своего отца. Что ты сделал с телом?» — второй вопрос, на который у Директора, видимо, не было ответа.

После рассказа Барти наступает молчание. Директор, наверное, пытается справиться с приступом тошнотворного отвращения. Наконец он задает последний вопрос: «А сегодня -?»

В общем, сотая совершенно сумасшедшая, безумная улыбка на лице Барти появляется в конце его рассказа при упоминании Реддла, на котором он фиксирован, как никому другому (даже Люпину на Снейпе, а Сириусу — на Джеймсе) и не снилось, и Дамблдор, очевидно, невербально, снова оглушает его, потому что голова Барти вдруг безвольно падает ему на плечо. Допрос окончен.

И вновь обратим внимание на пару нюансов. Во-первых, появление Хвоста в рассказе Барти не удивляет не то что Гарри, но даже Снейпа и — Макгонагалл. Рискну предположить, что обоим в разное время Дамблдор уже дал понять, чем именно закончился прошлый год, так что факт того, что Хвост жив, для них не новость.

Во-вторых, Барти открыто признается, где он доставал ингредиенты для Оборотного зелья: «Я украл шкуру бумсланга из подземелий. Когда преподаватель Зелий нашел меня в своем кабинете, я сказал, мне приказали его обыскать… Однажды ночью Поттер увидел, как я краду еще ингредиенты для Оборотного зелья из кабинета Снейпа…». Гарри полностью оправдан перед Снейпом (если не считать того, что Снейпа бесит сам факт существования мальчика).

Поднявшись и связав Барти с выражением глубокого отвращения на лице, Дамблдор поворачивается к Макгонагалл и Снейпу. Есть один смущающий меня момент: почему Директор не боится, что Крауч разоблачит его Игру перед Гарри в столь длинном и откровенном разговоре? Кстати, Фаджу он вообще всецело готов парня передать: «Он, без сомнения, захочет допросить Крауча самостоятельно».

Я упорно вижу в этом элементы Игры. Вернее, ее отсутствия. Положим, Дамблдор, который знает, что спрашивать, и сам ведет беседу, проколоться не боится — но Фадж в отсутствие Дамблдора может спросить что угодно.

Тут мы вновь наталкиваемся на вопрос о том, что знает Барти об Игре, и что может спросить Фадж. Из монолога Барти в образе Грюма ранее я уже сделала вывод, что Барти об Игре знает лишь ее начало, то есть либо Директор не обсуждал с Грюмом детали Игры (например, как он собирается помогать Гарри), либо Грюм Барти этих деталей не поведал.

Барти допрашивал Грозного Глаза под Империусом — но Гарри понадобилось лишь одно занятие, чтобы впоследствии суметь преодолеть даже действие проклятья Реддла. Да что там, родному отцу Барти понадобилось всего-то около четырех месяцев. Можем ли мы быть столь наивны, чтобы думать, что за истекшие десять месяцев Грюм с Империусом не справился? Ой вряд ли.

Я полагаю, не совершая резких движений, Грозный Глаз сумел убедить Барти, что полностью ему подконтролен — а на вопросы он отвечал в зависимости от степени их важности. Мог и приврать иногда.

Я уже писала о том, что, вероятно, Дамблдор и Грюм договорились не уводить Гарри с глаз друг друга, если что-то случится — и фраза Дамблдора: «Я понял», — с вероятностью в 85% может означать: «Я понял, что он не знает этой и многих других деталей, потому что Аластор не сломался, прикидывался идиотом, сидел и ждал, пока я его спасу, стараясь меня не выдать и между делом матерясь, что я заставляю его ждать так долго».

Так или иначе, мы сходимся в точке номер раз: Барти об Игре знает лишь начало Игры. А вот и точка номер два: ну кому придет в голову спрашивать у Барти что-то вроде: «А был ли кто-то еще, кроме Реддла, кто приказал тебе опустить имя мальчика в Кубок?». Барти, повернутый на Реддле, в своем вольном рассказе будет напирать на то, что это был план-идея-приказ Реддла — про Дамблдора он может сказать, только если правильно спросить. А правильно спросить, к счастью, может только команда Дамблдора. И сам Дамблдор.

Итак, Директор отправляет своих на еще один Бег-по-Кругу. Макгонагалл должна охранять Барти.

— Конечно, — и вот она деталь: хоть Макгонагалл и выглядит так, будто посмотрела, как кого-то стошнило, и ее саму теперь вот-вот вырвет, палочку на Крауча, своего бывшего студента, она направляет твердой рукой.

Макгонагалл, без сомнения, Игрок очень сильный, схватывает все с полуслова и прекрасно ориентируется по ходу ситуации, умея взять себя в руки. Но, увы, она не способна сладить с лицом в самые ответственные моменты. Именно поэтому я продолжаю настаивать, что она до самого конца не знала о том, что предстоит пережить Гарри этой ночью — Дамблдор боялся, что ее волнение может сорвать начало операции, но не сомневался, что Макгонагалл сумеет взять себя в руки по ходу дела ближе к концу.

Снейпу, ввиду того, что этой ночью он пережил больше, достается Бег-по-Кругу большего диаметра — сказать мадам Помфри о Грюме, найти Фаджа и привести его в кабинет Крауча для допроса: «Скажите ему, я буду в больничном крыле через полчаса, если я ему понадоблюсь» («И постарайтесь не орать при Министре, как в прошлом году»).

В ближайшие полчаса Дамблдор не намерен посвящать себя никому, кроме Гарри.

Снейп молча кивает, разворачивается на каблуках и вылетает из кабинета, аки супермен. Как он себя еще держит, я не представляю — остается лишь предположить, что полугодовая взбучка от Директора по-прежнему свежа в памяти, а характер героя таков, что герой неизменно бодрится после коротких пробежек по всяким кладбищам.

Гарри и Дамблдор направляются в кабинет Директора.

В эту ночь Дамблдору необходимо полностью отрешиться от своей боли и начать действовать, потому что лишь от него одного зависит практически все.

Он ведет Гарри к себе в кабинет, ему нужно в подробностях знать о том, что случилось в Литтл-Хэнглтоне. В принципе, он мог бы расспросить об этом Снейпа, но со Снейпом будет отдельный обстоятельный разговор. Он, в отличие от Гарри, пока еще может держаться без помощи Директора (кто б помог самому Директору), Дамблдору же сейчас нужно одним ударом успеть прибить трех зайцев: облегчить душу Гарри, успокоить Сириуса и узнать, что было на кладбище. Последнее крайне, крайне важно.

По пути к кабинету Гарри спрашивает у Директора:

— Профессор, где мистер и миссис Диггори?

Это — то, о чем я все время говорю. Гарри действительно настолько бескорыстен и невероятно самоотвержен, что даже в худшую свою минуту думает не о себе.

— Они с профессором Стебль. Она была деканом факультета Седрика и знала его лучше всех.

Голос Дамблдора, прежде восхитительно спокойный, дрожит впервые за вечер. Потеря Седрика для него — непереносимая личная боль. Поразительно вообще, как Дамблдору удается прожить эту ночь — на его плечи свалилось несоизмеримо больше, чем на всех остальных, взятых вместе.

Белый и изнеможенный Сириус стоит в кабинете (вот увидеть Звезду, сидящую в такой момент, было бы, вероятно, поразительнее даже, чем увидеть Снейпа в розовом) и бросается к Гарри, едва отворяется дверь. Эта ночь — вообще переломный момент для многих. Ладно уж Сириус и Фадж — даже Директор, Макгонагалл и Снейп теряют контроль над собой.

Я думаю, сейчас Сириус впервые по-настоящему понимает, что Гарри ему безумно дорог. Его руки трясутся, он усаживает мальчика в кресло, первым делом спрашивает, в порядке ли он — никогда прежде Сириус не был настолько чувственен по отношению к крестнику, которого-то и не знал толком (Сириус и чувственность — это вообще отдельный разговор). И до самого конца пребывания Гарри в кабинете Директора руки Сириуса лежат на плечах мальчика. Он убирает их только один раз — чтобы закрыть ими лицо после рассказа Гарри о тенях родителей.

— Я знал это — я знал, что-то такое — что случилось? — говорит Сириус с порога, и это вызывает у меня вопросы.

Откуда знал? Не верю я в мощную интуицию Звезды — хоть в решающие моменты он определенно что-то такое чувствует, как, к примеру, в ночь гибели Поттеров, все-таки до эмпатической тонкости ему далеко. Проще еще больше увериться в том, что Дамблдор поставил Мародеров в известность о своем плане. Разумеется, не до конца, но они не глупые люди, чтобы не понять, что что-то назревает — все эти маленькие недоговоренности, обеспокоенность Директора… А потом, разумеется, было недалеко до: «Ох, не нравится мне все это, Лунатик… наверняка что-то такое случится…».

Пока Дамблдор вводит Сириуса в курс того, как обстояли дела с Краучем, Гарри остается спокойным. Но неизбежно наступает момент, когда Директор мягко просит:

— Мне нужно знать, что произошло после того, как ты коснулся Портала в лабиринте, Гарри.

Вообще, это просто невероятно, как в Дамблдоре сочетаются ярость и сила полководца — и изумительная мягкость и тактичность педагога-отца. Я очень люблю его за эту его особенность.

— Если бы я думал, что смогу помочь тебе, — почти нежно произносит он, наклонившись к мальчику чуть ближе, — отправив тебя в заколдованный сон и позволив отложить тот миг, когда бы тебе пришлось вернуться к мыслям о том, что случилось этой ночью, я бы сделал это. Но я знаю лучше. Если мы заглушим боль на некоторое время, станет хуже, когда ты наконец почувствуешь ее. Ты показал храбрость за пределами всего, что я мог ожидать от тебя. — Дамблдор не просто признается, что что-то такое ожидал от Гарри, следовательно, самовольно и лично отправил мальчика к Реддлу. Он гордится мальчиком. Это — признание из серии «Я — человек Дамблдора до мозга костей». Это оно. — Я прошу тебя показать свою смелость еще один раз. Я прошу тебя рассказать нам, что произошло.

Дамблдор невероятно тактичен, вежлив и нежен. Наверное, в этот миг Гарри сильнее всего в жизни впервые чувствует, что, пока Дамблдор рядом, он в безопасности. Чувствует, что любим. Что о нем заботятся. Им гордятся. В нем уважают личность. Поразительно, какой невероятной силой владеет Директор, какой он изумительно тонкий психолог, как многому у него можно научиться.

Гарри помогает Фоукс, обладающий прямо-таки телепатической связью с Дамблдором — его мелодичный рокот, тепло тела — это придает мальчику сил. Он начинает рассказывать. И с молчаливой поддержкой Дамблдора, с его мягкостью и внимательностью, с тем, как изумительно он помогает справиться с той частью рассказа, что касается умерших родителей Гарри, мальчику действительно становится лучше. Рассказ требует от него львиной доли решимости продолжать — но это того стоит.

Когда Гарри говорит, что Хвост взял его кровь, Директор поднимается с места ошеломительно резко. Он осматривает рану Гарри.

— Он сказал, кровь сделает его сильнее, чем если бы он использовал чью-нибудь другую, — поясняет Гарри. — Он сказал, что защита, которую моя — моя мама дала мне, она теперь у него. И он был прав — он мог коснуться меня без боли для себя, он касался моего лица.

В этот момент глаза Дамблдора не просто блестят — на миг в них загорается настоящий триумф.

Страшный триумф, если откровенно.

Поэтому я не могу не остановиться и не задаться вопросом: почему у Дамблдора наблюдается знаменитый блеск глаз при известии о том, что в Реддла попала кровь Гарри? Ибо ответ на этот вопрос увлекает нас прямиком в самую глубинную суть Большой Игры.

На самом деле, это очень сложная и чрезвычайно эмоциональная тема. Тема, которую не по себе не то что развивать, претворяя в жизнь, как это сделал Дамблдор — не по себе даже затрагивать ее теоретически, углубляться в нее и пробовать понять. Эта тема выходит слишком далеко за пределы обычной магии, за пределы человеческих пониманий о родстве, судьбе, жизни и смерти — настолько далеко, что порой это наводит ужас. Пройти сквозь нее мне помогли Анна и Екатерина.

Но даже с учетом их помощи я все еще понятия не имею, как Дамблдор смог все это провернуть за пару часов между тем, как он узнал о гибели Поттеров в Годриковой Впадине, и тем мигом, когда принял решение отдать Гарри на воспитание тете.

Ведь по какой-то причине Дамблдор, прибыв на место трагедии первым, оставил Гарри в развалинах дома — он увидел шрам и понял, что он может означать. У нас образовывается небольшая дыра между тем, как Директор ушел, и приездом Хагрида. Я не знаю, по каким причинам Дамблдор оставил мальчика в доме, но думаю, рыть надо в этом направлении. Хоть в развалинах Гарри один долго не пролежал, но все же.

Кроме того, Дамблдор примерно в тот же миг, как покинул дом, дал Хагриду поручение привезти Гарри вечером к Петунье — следовательно, основное решение было им принято практически мгновенно, в течение дня шел просчет и анализ деталей. Это, между прочим, удивительно — уровень мышления Директора лежит в какой-то запредельно иной плоскости. Он не столько все просчитал, сколько интуитивно нашел верное решение, еще даже не разложив все детально по полочкам. Но мы попробуем разложить.

Итак, в общей совокупности у Гарри стараниями Лили, Дамблдора и Реддла на момент раннего утра 25 июня 1995 года имеется несколько мощных защит от Тома: жертва матери; то, что Гарри является крестражем Его Темнейшества; некая защита Дамблдора; общая с Томом основа палочек — два пера одного Фоукса; а также та сила, которая поселилась в палочке Гарри после Прайори Инкантатем на кладбище, которая содержит не только силу палочки Реддла, но и его (Тома) собственную. Последнее осознает Дамблдор, усевшись на место после осмотра раны Гарри и попросив его продолжить рассказ — он выглядит чрезвычайно задумчивым.

Начнем по порядку. Жертва Лили. Понять о ней Директору было легко: вот мать, вот дитя, а вот гнида, которая собирается убить этого ребенка. Любая нормальная мать попытается ребенка собой загородить. Но что это за жертва, как она работает?

Еще в конце Игры-1 Дамблдор объяснил Гарри механизм: «Твоя мать умерла, чтобы спасти тебя. Если есть какая-то вещь, которую Волан-де-Морт не в силах понять — это любовь. Он не понял, что любовь такой силы, которой обладала твоя мама по отношению к тебе, оставляет свой след. Не шрам, не видимый след… если нас любят так сильно, даже если человек, который нас любил, ушел, это навсегда дает нам некую защиту. Она в самой коже. Квиррелл, полный ненависти, жадности и амбиций, разделив свою душу с Волан-де-Мортом, не мог коснуться тебя по этой причине. Это было агонией — прикасаться к человеку, отмеченному чем-то настолько хорошим».

То есть жертва Лили лежит в основе всего. Она дает Гарри «некую защиту» — но это не есть та защита, которая помогает Гарри раз и навсегда. Что логично, ибо вряд ли можно, один раз умерев за кого-то, сделать его навсегда неуязвимым. Результатом жертвы Лили стала защита, которая сработала именно в тот момент, когда Реддл попытался убить Гарри — и которая сохранялась в каком-то виде и дольше, пока Том не преодолел это конкретное препятствие: «Очень хорошо, — говорит Дамблдор, усаживаясь в свое кресло. — Волан-де-Морт преодолел этот конкретный барьер. Гарри, продолжай, пожалуйста».

Об этом пункте знает и Том, ибо он рассказывает Пожирателям на кладбище: «Его мать умерла, пытаясь спасти его — и невольно обеспечила его защитой, которую, я признаю, я не предусмотрел… я не мог коснуться мальчишки <…> Его мать оставила на нем следы своей жертвы… это старая магия, я должен был помнить ее, я был глуп, не учтя это… но не важно. Я могу коснуться его сейчас <…> Я просчитался… мое проклятие было отражено глупой жертвой этой женщины, ударило в меня <…> если я должен был восстать снова, более сильный, чем до падения, мне нужна была кровь Гарри Поттера. Я хотел кровь того, кто лишил меня силы, чтобы длительная защита, которую дала ему его мать, тоже текла в моих венах…»

Однако, как верно заметит Дамблдор на вокзале в конце Игры-7, «в своем невежестве, алчности и жестокости <…> его знание остается прискорбно несовершенным, Гарри! То, что Волан-де-Морт не ценит, он не стремится постичь. О домашних эльфах, детских сказках, любви, верности и невинности Волан-де-Морт не знает и не понимает ничего. Ничего. Что у всего этого есть сила, которая существенно превышает его, сила за пределами досягаемости любой магии — это правда, которую он так никогда и не понял».

Далее Дамблдор на вокзале скажет: «Он разорвал свою душу так непоправимо, что она разломалась сама, когда он совершил акт невыразимого греха — убийство твоих родителей и попытку убийства ребенка. Но то, что сбежало из той комнаты, было даже меньшим, чем он знал. Он оставил больше, чем свое тело, позади. Он оставил часть себя, запертую в тебе, жертве, которая выжила».

Дамблдор говорит, разумеется, о крестражах — о том, что он понял в первую же секунду, едва увидел шрам Гарри. В целом, и в этом вопросе Гарри Дамблдору своим рассказом о тронной речи Реддла на кладбище ничего нового не открывает: «…те, кто знал, какие шаги я предпринял давно, чтобы оградить себя от смерти? Те, кто видел доказательства безмерности моих сил во времена, когда я был могущественнее любого живого волшебника? <…> Чем я был, не знаю даже я… Я, кто прошел дальше, чем кто-либо, по пути, ведущему к бессмертию. И тогда это подверглось проверке, и оказалось, что один — или больше — из моих экспериментов сработал… потому что я не был убит, хотя проклятие должно было это сделать…» — Реддл, разумеется, тоже говорил о своих крестражах. Он уверен, что на тот момент их было шесть — плюс он сам. Нагайна была добавлена им якобы седьмой. Но Реддл и понятия не имеет, что есть еще Гарри, что он невольно стал тем якорем, который держит его живым до тех пор, пока не умрет сам.

И вот в этот момент в то, что наворотил Реддл в Годриковой Впадине, радостно вмешивается Дамблдор, посчитав необходимым собственное добавление в этот коктейль. В Финале Игры-5 он станет рассказывать Гарри: «Моим приоритетом была твоя жизнь. Ты был в большей опасности, чем, возможно, любой другой, кого я знал. Волан-де-Морт был побежден несколько часов тому, но его сторонников — а многие из них так же ужасны, как он — все еще было много, они были злы, отчаянны и жестоки. И мне пришлось решать, также учитывая и долгие годы впереди. Верил ли я, что Волан-де-Морт исчез навсегда? Нет. — О, Дамблдор давным-давно знал о крестражах. — Я не знал, пройдет ли 10, 12 ил 50 лет, прежде чем он вернется, но я был уверен, что он вернется, я так же был уверен, зная его так, как я, что он не успокоится, пока не убьет тебя».

То есть Директор сделал вполне разумный и логичный шаг, предоставив дополнительную защиту младенцу-Избранному, которому предстоит прожить 10 лет у маглов, которые не смогут его защитить от возможной мести Пожирателей или возродившегося Реддла. Но что именно он сделал?

Тогда же, в Финале Игры-5, Дамблдор пояснит: «Я знал, что познания Волан-де-Морта в магии, вероятно, более обширны, чем у любого живущего волшебника. Я знал, что даже самые сложные и сильные мои защитные заклинания и чары вряд ли останутся непобедимыми, если он когда-либо вернется к былой мощи, — «Ну, и в любом случае создадут кучу проблем твоим родственникам-маглам». И я уж тут не упущу мое любимое слово «если» и скромно замечу, что Дамблдор, судя по всему, всю дорогу очень сомневается, что Реддлу еще когда-либо грозит вернуться к былой мощи. — Но я также знал и слабость Волан-де-Морта. Так что я принял решение. Тебя будет защищать древняя магия, о которой он знает, которую он презирает и которую потому всегда недооценивал — на свою беду. Я, конечно, говорю о том, что твоя мама умерла, чтобы спасти тебя. Она дала тебе длительную защиту, которую он не ожидал, защиту, которая течет в твоих венах и по сей день. Я уповал, таким образом, на кровь твоей матери. Я доставил тебя к ее сестре, единственной оставшейся родственнице <…> она все равно взяла тебя и, сделав это, закрепила чары, которые я на тебя наложил. Жертва твоей мамы сделала связь крови сильнейшей защитой, которой я мог тебя обеспечить. До тех пор, пока ты можешь назвать домом место, где течет кровь твоей матери, Волан-де-Морт не сможет там тебе навредить. Он пролил ее кровь, но она живет в тебе и ее сестре. Ее кровь стала твоим убежищем. Тебе нужно возвращаться туда только раз в год, но до тех пор, пока ты все еще можешь назвать это место домом, пока ты там, он не может тебя тронуть <…> Договор, который она [Петунья] заключила, приняв тебя <…>».

Таким образом, Дамблдор, опираясь на защиту Лили, наложил свои чары — и эта усиленная защита, связанная с местом, действовала, пока Гарри ребенком жил в доме Петуньи. И, я думаю, Дамблдор подкрепил защиту, связав ее еще и со временем — то есть продлил привязку к крови до совершеннолетия.

Есть, конечно, тонкий момент: чтобы в будущем Гарри мог избавиться от крестража в себе, он должен умереть. Значит, эту конкретную защиту, связанную с домом, нужно когда-нибудь снять. Возможно, именно поэтому Дамблдор выбрал день совершеннолетия — дальше Гарри уже станет молодым мужчиной и, получив соответствующее воспитание, будет способен сделать то, что необходимо.

То есть и еще раз: от совсем отдельной защиты Дамблдор отказался — он каким-то образом модифицировал защиту, данную Лили. Кроме того, благодаря ему Гарри получил палочку с той же основой, что и у Реддла — которая по определению не может сражаться со своей сестрой, но, раз уж их обеих заставляют хозяева, наступает «очень интересный эффект» Прайори Инкантатем.

Однако после 20 января 1995 года Дамблдор однозначно и бесповоротно узнал, что Реддл собирается возрождаться, и догадался (а его «догадки обычно хороши»), что возрождаться Том собирается при помощи конкретного ритуала. Мог Том использовать кровь не Гарри? Однозначно, это признает сам Том. Но он хотел преодолеть защиту Лили, чтобы, условно говоря, коснуться Гарри.

И мы вновь подходим к пониманию психологической структуры этого мира и глубинной сути Большой Игры — Дамблдор лично способствовал возрождению Реддла, высчитав следующее: в зелье, основу которого сварила Лили, а потом Дамблдор добавил свои ингредиенты, Реддл готовился не только насыпать своего «добра», но еще и добровольно испить из сего кубка, полного чистой, горячей любви. Вычислил Дамблдор и то, что защита, которая, по сути, у Гарри одна, просто она модифицирована, Реддлом будет модифицирована во второй раз — и приготовился триумфально блестеть глазами.

Итак, в ночь на 25 июня 1995 года Реддл запустил свои потные ладошки в очень серьезную магию (крови, любви, рода — я не знаю, как это назвать) и, взяв кровь Гарри, восстановил себе тело, сняв ту часть защиты тандема «Лили-Директор», которая не была связана с домом, а была в самой коже Гарри, в его венах. Том вмешался в целый комплекс сложнейших чар — с отголосками защиты Лили и той магией, которую применил Дамблдор, связав защиту Гарри с кровью Лили.

Этим же самым жестом Реддл снова приковал Гарри к себе (помимо того, что Гарри — его крестраж), создав таким образом второй якорь, который поможет Гарри выжить в самом-самом конце. Вот так на вокзале об этом станет говорить счастливый Дамблдор: «Защита Лили в вас обоих! Он привязал тебя к жизни до тех пор, пока живет он сам!»

Том с мощного пинка Дамблдора сам исполнил вторую часть пророчества: «…ни один не будет жить, пока жив другой». С этих самых пор Гарри живет, пока живет Том — то есть, следуя пророчеству, они оба должны умереть. Есть повод триумфально поблестеть глазами и произнести: «Очень хорошо».

Реддл изменил условия действия защиты Лили, после наступления совершеннолетия Гарри отпадет защита Дамблдора — Директор, таким образом, потихоньку создает все условия, чтобы Гарри мог, с одной стороны, умереть, а с другой — выжить.

«Он взял твою кровь, — станет объяснять Дамблдор, — полагая, что она придаст ему сил. Он принял в свое тело маленькую часть магии, которую наложила на тебя твоя мама, умерев за тебя. Его тело держит ее жертву живой, и, пока магия продолжает жить — продолжаешь и ты, и последняя надежда Волан-де-Морта <…> Что ты должен понять, Гарри — это то, что ты и Волан-де-Морт прошли в сферы магии, до сих пор остающиеся неизвестными и неоцененными <…>. Не зная этого, как тебе теперь известно, Лорд Волан-де-Морт удвоил связь между вами, когда вернулся в свою человеческую форму. Часть его души все еще была привязана к твоей, а желая усилить себя, он принял в себя часть жертвы твоей мамы. Если бы только он мог понять точную и ужасную силу этой жертвы, он бы, вероятно, не посмел прикоснуться к твоей крови… Но, если бы он был способен понять, он бы не был Лордом Волан-де-Мортом и мог бы вообще не убивать».

Тут, конечно, нельзя обойти вниманием маленькую деталь: по существу, возродившись и привязав Гарри к себе через кровь, в эту ночь Реддл мог даже убить мальчика — добился бы лишь того, что уничтожил бы один свой крестраж. Уверена, Директор учел и это — в качестве одной из страховок (ну, если бы Финал уж совсем пополз вкривь и вкось, и Снейп бы ничем не смог помочь) и бонусного аргумента в пользу решения отправить Гарри Тому.

Единственная проблема — Гарри бы, возможно, не захотел вернуться. Так что там и тогда парню умирать было явно рановато, у него еще в замке дела по воспитанию собственной в будущем великой личности имелись в количестве весьма объемном, и на авось ставить в задачи Финала этой Игры чудесное и одномаховое избавление Гарри от крестража Дамблдор бы ни за что не решился.

А Реддл, меж тем, в тысячный раз за вечер совершил очередную глупость, так необдуманно запустив руки в еще более глубокие и страшные законы магии: «Упрочив двойную связь, связав ваши судьбы вместе надежнее, чем когда-либо в истории объединялись волшебники, Волан-де-Морт продолжил атаковать тебя палочкой с той же основой, что и у тебя. И кое-что очень странное, как мы знаем, произошло. Основы среагировали так, как Лорд Волан-де-Морт, не зная, что ваши палочки — близнецы, никогда не ожидал. Он был гораздо более напуган, чем ты, Гарри, в ту ночь. Ты принял, даже заключил в себе, возможность смерти — то, что Волан-де-Морт никогда не был способен сделать. Твоя храбрость победила, твоя палочка одолела его. И в этот момент кое-что случилось с этими палочками, то, что вторило отношениям их хозяев. Я полагаю, твоя палочка впитала часть силы и качеств палочки Волан-де-Морта в ту ночь, она, так сказать, содержит часть самого Волан-де-Морта. Поэтому твоя палочка узнала его, когда он преследовал тебя, узнала человека, который был одновременно и родным, и смертельным врагом <…> Твоя палочка содержит силу твоей огромной смелости и смертельного умения Волан-де-Морта <…> эти замечательные умения были направлены только против Волан-де-Морта <…>».

В общем, выслушав Гарри в ночь возрождения Тома, Дамблдор, ликуя в душе, в который раз убеждается в невероятной глупости и уязвимости своего ученичка, который никогда, никогда в жизни не сумеет постичь, что он сделал и где ошибся.

Потому что для этого ему нужно сначала постичь любовь, веру, верность, надежду, жертву, смерть, род — на что он, создание крайне ущербное, априори не способен. Это — такая страшная высшая магия, способная и уничтожить, и спасти, обладающая ужасающей силой, которую объяснить невозможно. Ее можно только понять, почувствовать на своей шкуре и, постигнув, попытаться ужиться с ней. Понимание — первый шаг ко всему. Том ничтожно слаб даже для этого. А Дамблдор — величайший волшебник из когда-либо живших. Том ему не соперник.

Директор слушает и даже смотрит (после упоминания о Прайори Инкантатем он погружается взглядом в глаза Гарри, и Гарри чувствует, будто между ними вырастает глубинная, невидимая нить понимания — Гарри, конечно, романтик, но то есть нить Легилименции, не иначе) воспоминания Гарри, настойчиво, но мягко предлагая мальчику говорить дальше, а в те моменты, когда Гарри не может справиться, помогает ему вопросами («Твои родители?» — «Да»). Осознавая для себя очень многие, чрезвычайно важные в войне вещи, Дамблдор все-таки остается прекрасным, очень хорошим педагогом в первую очередь, а уже потом — великим полководцем.

Его великолепный Фоукс, вечное отражение Директорской души, залечивает ногу Гарри, едва мальчик справляется с рассказом. Боль исчезает. Не в душе, нет — хотя и на душе Гарри становится немного легче.

Фоукс вознаграждает Гарри за его смелость, и за фениксом следует Дамблдор:

— Я скажу это еще раз. Этой ночью ты показал смелость, которая была выше всего, чего бы я мог от тебя ожидать, — теперь, разобравшись в мыслях Дамблдора, нам нужно понять, о какой именно смелости он говорит: Гарри принял возможность собственной смерти; впервые, по-настоящему; на самом деле, это невероятно много. Важный подготовительный шажок — к самому концу. — Ты показал смелость, равную смелости тех, кто умер, сражаясь с Волан-де-Мортом в расцвете его сил. Ты взвалил на себя груз взрослых волшебников, — ну, давайте не будем шепотом говорить громко, кто на кого что взвалил, — и оказался способным нести его, равным — а сейчас ты дал нам все, на что мы имели право рассчитывать.

Дамблдор прямо поглаживает Гарри со всех сторон по выпяченным чувствам, что и понятно — равный или нет, перед ним ребенок.

Хотя, разумеется, такова уж доля мальчика, что иного выбора, кроме как демонстрировать безграничную храбрость, у него нет. И Директор слишком хорошо знает своего подопечного, чтобы именно такого поведения от него и ожидать.

Но все равно его слова действуют, как слезы феникса — на рану, и Гарри, Сириус и Дамблдор отправляются в больничное крыло («Я не хочу, чтобы ты возвращался в спальню сегодня»), где присоединяются к миссис Уизли, Биллу, Рону и Гермионе, крайне обеспокоенным отсутствием Гарри («Я не хочу, чтобы вы задавали ему вопросы до тех пор, пока он не будет готов отвечать — и определенно не сегодня… Гарри — я подожду, пока ты окажешься в кровати»).

Пока Гарри укладывается, Дамблдор произносит: «Я вернусь проверить тебя, как только встречусь с Фаджем, Гарри. — («Все хорошо, я здесь, я буду рядом, ты в безопасности») Дамблдор действительно ведет себя так… сверхотцовски. — Мне бы хотелось, чтобы ты остался здесь до завтра, пока я не поговорю со школой».

Директор покидает Гарри, мальчик выпивает зелье Сна без сновидений и засыпает.

Впрочем, долго поспать ему не удается.

Я напомню, в те приблизительно полчаса, что Гарри беседует с Дамблдором, команда Директора совершает Бег-по-Кругу №2. Макгонагалл охраняет оглушенного Крауча, а Снейп зовет мадам Помфри (к моменту появления Гарри в больничном крыле Грюм уже лежит там) и, отыскав того на стадионе, сообщает Фаджу, что «мы поймали Пожирателя смерти, ответственного за события этой ночи».

Однако тут Фаджа переклинивает, и он делает крайне неожиданный ход — призывает дементора. Видимо, некоторое время понадобилось на то, чтобы дождаться его прибытия. Затем Фадж, дементор и, наверное, пытающийся аккуратно вразумить (и при этом не орать) Министра Снейп несутся в кабинет Грюма, где дементор сразу налетает на Барти и применяет к нему поцелуй.

Причем крайне странно, почему Снейп в своих объяснениях Директору говорит, что «мы сказали Фаджу», а Макгонагалл вопит: «Я говорила ему, что вы не согласитесь, Дамблдор!» Создается впечатление, будто Макгонагалл покинула пост и, не став охранять Крауча, отправилась на поиски Фаджа и нашла его вместе со Снейпом. Но такого не может быть, потому что не может быть никогда.

То есть Снейп сначала нашел Фаджа, привел его куда-то в область кабинета Грюма, там Фадж, мельком взглянув на Барти, «видимо, подумал, что его личная безопасность стояла под вопросом» (как не преминет едко отметить Снейп, отчитываясь перед Директором, крайне возмущенным тем, что Макгонагалл покинула пост и сейчас волнует пациентов), и призвал дементора под протестные вопли Макгонагалл.

Крайне непонятно также, зачем вообще Фаджу понадобился дементор: «Поскольку я — Министр Магии, это мое решение, хочу ли я привести с собой защиту, допрашивая потенциально опасного -». Видимо, Снейп действительно прав, и Фадж испугался — после всего, что случилось этой ночью, да еще учитывая, сколько лапши ему навешал Люциус за весь год.

Но почему дементор набросился на Барти без приказа? Или это он так понимает свою обязанность «защищать Министра»? Я полагаю, тут сыграл ряд факторов.

Во-первых, эмоциональное состояние Фаджа.

Во-вторых, то, что на это эмоциональное состояние целый год с упорством, достойным барана, влиял Люциус: «Не слушай Дамблдора, у него вон — Поттер с оборотнями дружбу водит, с великанами — помнишь Хагрида? Он опасен. И вообще, мальчишка умеет говорить со змеями. Не удивлюсь, если это Дамблдор его научил. Они оба пойдут на все ради власти. Твоей власти, Корнелиус».

Ну, да, все статьи Риты были посвящены Гарри, но для Фаджа Гарри и Дамблдор, его покрывающий, уже почти синонимы. Фадж боится, что Дамблдор пошатнет и опрокинет его кресло, он видит во всей организации Турнира (куда его до самого конца никто не приглашал) серьезные намеки на посягательство на его авторитет, он вообще сильно недоволен с самого начала вечера — еще во время ужина сидит с очень упрямым выражением лица, не разговаривает, будто его и впрямь накрутили до упора накануне.

Ну и, в-третьих, следует принять во внимание состояние самого дементора, который душу попить никогда не против, а тут и повод есть — тем более, если вспомнить, что весь прошлый год дементоры на положении спецназа находились в Хогвартсе, пытаясь выловить Сириуса. Они слепы и, вероятно, вообще не сильно вникают в разборки волшебников. Фадж сказал: «Беглый Пожиратель в Хогвартсе», — и все, у дементора тут же включилась лампочка: тот, что ли, который два года назад сбежал? Тем более, знакомый дух Сириуса явно витает на территории замка.

Итог безрадостный — единственный полноценный свидетель хуже, чем мертв, и с этой точки зрения Реддлу несказанно повезло.

Однако у нас снова образуется небольшая дыра: Дамблдор выходит из больничного крыла со словами о том, что вернется, переговорив с Фаджем. Фадж, оставив дементора у Крауча, несется в больничное крыло, за ним следуют вопящая Макгонагалл, которая не может прийти в себя от ярости после того, что случилось, и Снейп, передвигающийся критически настроенной ко всему черной тенькой. Практически сразу после них в больничное крыло снова входит Дамблдор.

Вопрос о том, где он был эти 5-10 минут, остается открытым, ибо как-то не похоже, чтобы он сразу отправился к Фаджу в кабинет Грюма — даже если бы они каким-то образом физически разминулись, он бы услышал крики и увидел бы Барти с дементором — но Директор не знает о том, что случилось с Барти, до тех пор, пока ему не рассказывает шокированная Макгонагалл.

Может, он хотел отправиться сначала к чете Диггори? Это выглядит наиболее логичным ответом на то, как так вышло, что Директор с Министром разминулись. А, услышав крики, Дамблдор поспешил обратно — на звук.

Как бы то ни было, после объяснений команды Директора Фадж яростно изрекает:

— В любом случае, не большая потеря! Кажется, он был ответственен за несколько смертей!

Ох, вот не зря говорят: когда выходишь из себя, рот не забывай закрывать. То, что говорит Фадж, это, в общем-то, пример простейшей низости, по поводу которой не разговаривать дальше надо, а сразу бить в ухо. Так что реакция Макгонагалл совершенно ясна.

Тем не менее, Дамблдор, глядя на Фаджа так, будто впервые его рассмотрел внимательно, все же пытается человека вразумить:

— Но теперь он не может свидетельствовать, Корнелиус. Он не может объяснить, почему он убил этих людей.

— Почему он убил их? Ну, тут нет тайны, верно? Он был безумным сумасшедшим! — ну! очевидно, так! («Элементарно же, Дамблдор, чего ж вы тупите-то? вот потому Министр — не вы, а я, да!») — Из того, что Минерва и Северус сказали мне, выходит, будто он думал, что делает все это, следуя приказам Сами-Знаете-Кого!

Вообще, мне вся эта ситуация сильно напоминает другую, когда ровно на этом же самом месте Директору вопил кое-кто примерно то же самое, не желая верить в то, во что ему не нравится верить. Ну, слава Мерлину, теперь этот кое-кто, наученный горьким опытом, благоразумно молчит и лишь испепеляет Фаджа взглядом.

В перепалке выясняется еще один любопытный факт:

— Вы готовы — эм — поверить слову Гарри, верно, Дамблдор?.. Вы готовы поверить, что Лорд Волан-де-Морт вернулся, основываясь на словах безумного убийцы и мальчика, который… который…

О, все вокруг, кроме Гарри, прекрасно понимают, о чем говорит Фадж — Сириус рычит, глаза Дамблдора снова вспыхивают, Снейп вообще чуть не сжигает Министра взглядом. Конечно, это все проявленная в очередной раз Министрова подлость рта, но, повторюсь, данная ночь со всех срывает маски.

— Вы читали Риту Скитер, мистер Фадж, — наконец догадывается Гарри.

Да, Скитер своей утренней статьей сильно дискредитирует не только Гарри, но и самого Директора. Умение говорить со змеями, великаны, оборотни, шрам, который «работает, как будильник» (по версии многомудрого Фаджа) — Министр боится того, чего он не понимает, и, в общем, это объяснимо и прощаемо. Хуже то, что понимать он и не хочет.

Дамблдор уже едва держит себя в руках, он готов защищать Гарри до конца, но все-таки не оставляет попыток переубедить Фаджа. Почему?

Да потому, что в Фадже именно сейчас явно и упорно борются два человека. Один из них в целом неплохой, бывший начальник Отдела обеспечения магического правопорядка, участвовавший в первой войне и не всегда опасающийся называть Реддла Волан-де-Мортом, добродушный, немного нелепый, уважающий Дамблдора и с великой терпимостью относящийся ко многим вещам. Другой — озлобленный, загнанный в угол, перепуганный и очень сильно зависящий от своего кресла, своих амбиций и своей гордыни. Фадж вовсе еще не потерян, и потому за него стоит побороться подольше.

— Слушайте, я видел, как Волан-де-Морт вернулся! — кричит Гарри. — Я видел Пожирателей смерти! Я могу назвать их имена! Люциус Малфой -

Снейп дергается, но, когда Гарри переводит взгляд на него, он уже вновь буравит глазами Фаджа. Наступили на больную мозоль. Между Снейпом и Малфоем вообще все очень сложно.

— Малфой был оправдан! — Фаджа оскорбляет то, что Гарри называет это имя — ведь Люциус Малфой столько лет упорно чистил драгоценные Министровы мозги и облизывал другие части Министрова тела... — Очень старинная семья — пожертвования на благородные цели -

— Макнейр!

— Также оправдан! Теперь работает в Министерстве! — в общем, вот и все, чем можно так легко купить того, второго, сейчас преобладающего, Фаджа — чистота крови, деньги, должность в Министерстве. — <…> ради всего святого, Дамблдор, мальчик был полон сумасшедших историй и в прошлом году <…> мальчик может говорит со змеями, Дамблдор, вы все еще думаете, что ему можно доверять?

И нет ведь повести печальнее на свете, чем повесть о безмозглом человеке…

— Вы идиот! — взрывается Макгонагалл, полностью меня поддерживая. — Седрик Диггори! Мистер Крауч! Эти смерти — не случайная работа безумца!

— Не вижу никаких доказательств обратному! — багровея, взрывается Фадж в ответ. — Мне кажется, что вы все хотите начать панику, которая бы дестабилизировала все, над чем мы работали последние тринадцать лет. — Или так: «…что вы все хотите посеять панику, чтобы сместить меня с должности и посадить в мое кресло вашего обожаемого Дамблдора!» Будто Директор сильно туда рвется все эти годы.

— Волан-де-Морт вернулся, — повторяет Директор. — И, если вы примете этот факт сейчас, Фадж, и примете необходимые меры, мы сможем спасти ситуацию. — Вот наша цель и стремление: спасти ситуацию; не допустить еще больше жертв.

Однако Фадж и слушать ничего не хочет о конкретных шагах, предлагаемых Директором, у него на все один ответ: «Конец моей карьере -».

Тут уж Дамблдор взрывается. Он повышает голос, и в помещении вновь становится очень тесно:

— Вы ослеплены любовью к своему кабинету, Корнелиус! — обожаю эту фразу. — Вы придаете слишком большое значение — и всегда придавали — так называемой чистоте крови! Вы не способны понять, что важно не то, кем кто-то родился, а то, каким он стал! Ваш дементор только что уничтожил последнего оставшегося члена чистокровной семьи, столь же древней, как остальные — посмотрите, что он выбрал сделать со своей жизнью! Я говорю вам сейчас — сделайте шаги, которые я предложил, и вы запомнитесь, в кабинете или вне, как один из храбрейших и величайших Министров Магии, которых мы когда-либо имели. Не сделаете — и история запомнит вас, как человека, который отступил в сторону и предоставил Волан-де-Морту второй шанс разрушить мир, который мы пытались восстановить!

Но Фадж, бормочущий слова о сумасшествии, явно его не слышит. Дамблдор ткнул Министру в самые больные места, включая главнейшее («Я — говорю, а вы — делаете»). Впрочем, мы все иногда этим грешим. У Снейпа, к примеру, это вообще любимая национальная забава.

Директор понимает, что бороться за мыслительный Фаджа уже бессмысленно, а потому быстро сворачивается и выносит вердикт всему положению:

— Если вы и дальше намерены закрывать глаза, Корнелиус, мы достигли того, что наши пути расходятся. Вы должны действовать, как считаете нужным. А я — я буду действовать, как я считаю нужным.

Делай, что должен, и будь, что будет. Фадж пытается рыпнуться, но уставший от сцен Директор мигом его пресекает:

— Единственный, против кого я намерен работать — это Лорд Волан-де-Морт. Если вы против него, значит, мы остаемся, Корнелиус, на одной стороне. — «Но упаси вас Мерлин, если вы ее перебежите».

На секунду Фаджа, которому нечего ответить на эти слова, побеждает его добрая первая сторона:

— Не мог он вернуться, Дамблдор, просто не мог…

Возможно, Дамблдор бы довел эту сторону до победы окончательной, но тут с самыми добрыми намерениями вперед выступает Снейп, который тоже наконец взорвался, и мостит этими намерениями дорожку незнамо куда. Он срывается с места, подходит к Фаджу и, закатав рукав, тычет своей Меткой ему в нос:

— Вот, — резко произносит он. — Вот. Черная Метка <…> Почему, вы думаете, Каркаров бежал этой ночью? Мы оба чувствовали, как горит Метка. Мы оба знали, что он вернулся <…>.

Поразительная ночь, сорвавшая маски со всех участников событий. Снейпу настолько дорог Дамблдор и его интересы, при том, что на Фаджа, в общем-то, ему плевать, что он забывает обо всем — о том, как будет выглядеть, о том, что перед столькими свидетелями показывает свое клеймо, которого стыдится — Снейп готов сделать все, чтобы помочь Директору.

Но достигает обратного эффекта. Первый Фадж при виде Метки прячется обратно в норку, уступая место агрессивному, упертому и тупому второму Фаджу окончательно:

— Я не знаю, чего добиваетесь вы и ваши сотрудники, Дамблдор, но я услышал достаточно. Мне нечего добавить. Я свяжусь с вами завтра, Дамблдор, обсудить управление этой школой. Я должен вернуться в Министерство. — «Люциус, ты где? Мне нужно выплакаться!»

Вот теперь прилетит всем. Боязливые идиоты по части гадства бывают очень изобретательны.

И все-таки есть проблеск, несомненно, есть — Фадж возвращается и отдает Гарри призовые. Мальчику они ни к чему, однако важен сам факт — Фадж мог бы и не вернуться, но он поступил честно. Несмотря на кардинально поменявшееся к мальчику отношение.

Едва дверь за Министром закрывается, Дамблдор раздает всем сестрам по поручению, в который раз мимолетно задавшись риторическим вопросом, а не послать ли все авторитеты куда подальше?

Есть очень много неотложной работы, которую надо сделать очень быстро. Билл тут же отправляется к мистеру Уизли, который «хорошо расположен», чтобы быстро выйти на контакт с теми в Министерстве, кого еще можно убедить — при этом Дамблдор заранее уверен, что на Уизли положиться можно. Хотя миссис Уизли говорит, что Артур остается в Министерстве до сих пор лишь из-за любви к маглам, я полагаю, это немного не так. Дамблдор, разумеется, тому виной, который «скоро выйдет с ним на прямой контакт».

Причем Дамблдор прекрасно понимает основную причину недоверия Фаджа: «Ему нужно будет действовать осмотрительно, тем не менее. Если Фадж подумает, что я вмешиваюсь в Министерство -».

Билл отвечает: «Оставьте это мне». Для него это — начало личной войны, в которой он однозначно примет участие. В том числе и из-за гибели дядей в прошлой.

Макгонагалл отправляется в третий за ночь Бег-по-Кругу с поручением привести Хагрида и мадам Максим в кабинет Директора.

Мадам Помфри великий человек отправляет проследить за Винки и передать ее в заботливые руки Добби — даже в такую минуту Дамблдор не забывает, что эльф страдает не меньше, чем человек, только что потеряв своего хозяина и узнав его страшную правду.

Наступает момент истины — перед темные очи Снейпа является Сириус. «Я доверяю вам обоим, — говорит Дамблдор. — Настало время отложить в сторону ваши старые разногласия и начать доверять друг другу».

И если годом ранее Дамблдор в попытке помирить Мародеров и Снейпа еще мог себе позволить пошутить по типу: «Северус, Римус, да пожмите же друг другу руки — лапы — в общем, давайте, наконец, жить дружно!» — то теперь все серьезно.

— Пока что я был бы доволен отсутствием открытой враждебности. Вы пожмете руки. Вы теперь на одной стороне. Времени мало, и, если те немногие из нас, кто знают правду, не будут вместе, нет надежды ни для кого из нас.

И вновь эти слова — правда, объединение, надежда. Дамблдор, конечно, просит невозможного — доверия — слишком большая пропасть между ними, куда сброшено очень много всего, но ради Директора и ради общего дела (или блага — это уж как угодно) они пожимают руки. Очень быстро.

Сириус по приказу Директора несется поднимать Орден Феникса: «Отношение Фаджа, хотя и ожидаемое, меняет все. Сириус, мне необходимо, чтобы ты отправился немедленно <…> Заляг на дно у Люпина на некоторое время, я свяжусь с тобой там».

Гарри, естественно, не рад, но Звезда «должен сделать, что может». Вечно ускользающий двигатель. Вечный гонщик на своем мотоцикле — очень скоро он сиганет с него в пропасть — а пока он пожимает Гарри руку и мчится в ночь.

— Северус, — произносит Дамблдор. — Ты знаешь, о чем я должен попросить тебя. Если ты готов… если ты можешь…

Это — очень тяжелый момент. Очень. Дамблдор сильно волнуется за Снейпа, он знает, что эта просьба значит для него. И, хотя все было продумано годы назад, миллион раз отрепетировано, никто из них не может быть уверен, что видит друг друга не последнюю минуту.

И Снейп, через столько всего уже прошедший этой ночью, уже сбежавший от Реддла в эти несколько часов, должен снова вернуться к нему и прямо взглянуть в эти безжалостные глаза. Уже преодолев столько страданий, вынужден идти навстречу новым.

Несмотря на весь ужас, отчаяние и боль, Снейп отвечает без колебаний:

— Я готов.

О, какая ирония судьбы: любить так сильно, чтобы без раздумий отдать все, включая, вероятно, и жизнь, для спасения мальчишки, которого ненавидишь.

Снейп выглядит немного бледнее обычного, его глаза странно блестят. Решимость, страх неизвестности, ощущение нереальности происходящего, предвкушение риска, боязнь голгофы. Сколько бы они ни готовились, сколько бы ни репетировали, это все ничего не значит, когда по-настоящему выходишь на сцену.

— Тогда удачи, — произносит Дамблдор, обеспокоенно глядя на супруга.

Долгих прощаний не будет. Снейп не позволит. Он может умереть, и оба это знают. А может и не умереть. Не выяснится, пока они не проверят.

Дамблдор проводит его взглядом до самых дверей.

Несколько минут после того, как Снейп исчезает из вида, Директор не произносит ни слова. Пытается справиться с собой или придумывает эпитафию — в любом случае, это новое начало для них обоих.

Наконец Директор произносит:

— Я должен спуститься. Должен увидеться с Диггори. Гарри — выпей остатки твоего зелья. Я увижусь со всеми вами позже, — и исчезает.

Дамблдору предстоит очень много работы и бессонных ночей. И он это знает. И знает, за что он этим расплачивается. А потому, хоть и подталкивает себя уже через силу (день был очень долгим и не скоро планирует заканчиваться), принимает это со всем смирением, на которое способно его огромное сердце.

Гарри же остается один на один со своим чувством вины, которому давал бой всю эту ночь: Седрик погиб из-за него. В этот момент миссис Уизли обнимает мальчика так, как никто в жизни его не обнимал — как мама. Гарри приходится зажать рот, чтобы задавить горестный вой. Миссис Уизли плачет.

Гермиона, видимо, тоже, ибо тактично отходит к окну, где — восхитимся же самой умной волшебницей ее возраста! — в таком состоянии прихлопывает Риту Скитер. Страшно подумать, какая бы статья по итогам ночи вышла бы в «Пророке» через пару часов, если бы Гермиона случайно не… или не случайно?

Про то, что Рита — анимаг, Гермиона уже знает. Соответственно, понимает, каким образом Рита порхала за сенсациями. В том числе и за последней — инцидентом с Гарри на Прорицаниях. Полагает ли Гермиона, что Рита пропустит такое событие и ни в какое окно ни за каким Гарри или Директором не залетит послушать, что, собственно, творится теперь, когда тело Седрика, скорее всего, уже унесли со стадиона?

Могла ли Гермиона забыть о Рите в такую ночь? Безусловно. Однако — максимум лишь до того момента, как Гарри не напомнил ей, адресуя свой вопрос Фаджу.

Таким образом, девушка окончательно заслуживает свое место в команде и оправдывает высокое доверие Директора, который возможность разобраться с Ритой оставил именно ей. А доверие Дамблдора, как говорил Люпин, очень многого стоит.

Горе я знаю — оно помогать меня учит несчастным.

Вергилий. Энеида

Для Гарри самым тяжелым воспоминанием следующего дня остается то, когда к нему в больничное крыло приходят родители Седрика. Мальчик пытается рассказать, как он погиб. Чета Диггори ни в чем не винит Гарри, напротив, благодарит, что он вернул тело Седрика обратно. Я думаю, отчасти то, как прошла эта встреча — заслуга Дамблдора, который с Диггори поговорил. Еще одна заслуга в сотне прочих.

В порыве отчаяния Гарри пытается отдать родителям Седрика призовые за Турнир, но миссис Диггори пятится: «О нет, это твое, дорогой, мы не можем… оставь себе». Выглядит это, должно быть, так, будто Гарри пытается откупиться за то, что выжил — он. Как будто деньги за смерть Седрика могут унять горе его родителей.

Все последующие дни Гарри избегает появления на людях. Для него вновь наступает период острого одиночества и изоляции — что естественно, ведь многие дети боятся того, что Гарри, вероятно, мог сделать с Седриком. Мальчика одиночество не волнует — наверное, впервые в жизни. В то, что думают об окончании Турнира другие дети, его психика просто не может вникнуть. И это нормально. Мальчик пока находится под надежной охраной ее защитных механизмов.

Смерть Седрика влияет практически на всех. Гарри она помогает начать понимать, что он никогда не станет частью компании беззаботных студентов — он всегда будет сам по себе, и пропасть эта станет только увеличиваться. И это — вовсе не самое плохое, что может случиться. Потому что есть еще и хорошее: Гарри, Рон и Гермиона достигают такого уровня взаимопонимания, что перестают нуждаться в словах.

Гермиона проверяет «Ежедневный Пророк» каждый день, но в нем выходит лишь маленькая заметка о том, что Гарри выиграл Турнир — и ни слова о смерти Седрика. Только в поезде девушка признается друзьям, что поймала Риту Скитер — умирая от желания рассказать о своем достижении всю неделю, Гермиона держится, потому что все понимает.

Близнецы, узнав о побеге Людо, окончательно сдаются в попытках получить обратно свои деньги: «Это не важно. Не теперь, в любом случае». Смерть Седрика заставляет повзрослеть и их.

Единственным человеком в эту последнюю неделю учебного года, с кем Гарри может общаться, помимо друзей, оказывается Хагрид. Трио приходит к нему в четверг 29-го, потому что уроки Защиты были отменены.

У Хагрида получается сделать, казалось бы, невозможное — он заставляет Гарри улыбнуться: «Ты в порядке?.. Нет, не в порядке. Конечно, нет. Но будешь <…>. Я знал, что он вернется. Годами знал. Знал, что он где-то там, выжидает. Это должно было случиться. Ну, и случилось — и нам нужно просто это принять. Мы будем сражаться. Должны остановить его, прежде чем он хорошо вцепится. Таков план Дамблдора, в любом случае… какой смысл сидеть и волноваться об этом? Что идет, то придет, и мы встретим это. Дамблдор рассказал мне, что ты сделал, Гарри, — грудь Хагрида вздувается от гордости. — Ты сделал столько, сколько сделал бы твой отец, и я не могу дать тебе лучшей похвалы за это».

Гарри расплывается в улыбке.

Всю неделю трио ждет какого-то знака, вести о том, что происходит за стенами Хогвартса. Оно и понятно — приближается что-то большое и страшное, но дети понятия не имеют, как это приближение должно происходить. Война — это ведь громко, правда?

Однако два года спустя, как всегда, окажется прав Дамблдор, отмечая, что в схожие моменты «мы страшимся лишь неизвестности и не более того».

В конце концов даже ребята понимают, что смысла плавать в туманном будущем нет никакого, а потому просто погружаются в настоящее, оставаясь вместе.

Гарри боится прощального пира, как, наверно, боятся его в эту неделю многие. Однако Дамблдор знает, что делает. Изменить того, что случилось с Седриком, он не может, но все еще может помочь всем остальным извлечь из этого пользу.

Мне очень нравится его речь на прощальном пиру, и я приведу ее целиком — каждое слово в ней точно выверено и неимоверно важно. А потому я не могу и не хочу анализировать все эти слова в отдельности — но очень хочу, чтобы вы разглядели их по-настоящему, в новом свете Игры:

— Очень многое я бы хотел сказать вам сегодня.

Голос Директора остается спокойным. Изумительный пример мужества для меня. Ведь мужество — это не то, когда ты с криками и песнями кидаешься на амбразуру. Мужество — это когда ты понимаешь, сколько всего и всех от тебя зависит, и, забыв о своей собственной, глубоко личной боли и слабости, забыв о себе и не обращая внимания на рвущиеся внутренности, как бы ни было тяжело, встаешь и говоришь с теми, кто нуждается в твоей поддержке и силе. С идеально прямой спиной и невыразимо ровным голосом. Потому что, в конце концов, какой смысл истерить перед толпой детей?

— Но сначала я должен признать потерю очень хорошего человека, который должен был сидеть здесь, наслаждаясь пиром вместе с нами. Мне бы хотелось, чтобы вы все встали и подняли свои бокалы за Седрика Диггори, пожалуйста.

Что все и делают.

— Седрик был человеком, — продолжает Директор, — который служил примером многих качеств, отличающих факультет Пуффендуй. Он был хорошим и верным другом, трудолюбивым человеком, он ценил честную игру. Его смерть повлияла на многих из вас, знали ли вы его хорошо или нет. Поэтому я думаю, у вас есть право знать, как это произошло. Министерство Магии не хочет, чтобы я говорил вам это. — «Но не послать ли нам все авторитеты еще разок?» — Седрик Диггори был убит Лордом Волан-де-Мортом.

Дамблдор прекрасно осведомлен о будущей реакции родителей его студентов на это заявление. Но:

— Тем не менее, мое убеждение состоит в том, что правда обычно предпочтительнее лжи, что всякая попытка притвориться, будто Седрик умер в результате несчастного случая или по собственной глупой ошибке, будет оскорблением его памяти.

После этого Директор начинает говорить о Гарри, и мальчик опускает глаза. Дамблдор тяжело и серьезно поворачивается к нему и поднимает свой кубок. Он всегда идет первым — чем бы ни был наполнен его кубок, в их истории с Гарри он всегда идет первым.

Почти все в Большом Зале повторяют его действие, встав на ноги и салютуя Гарри, бормоча его имя. Разумеется, некоторые слизеринцы, включая оборзевшего Драко, вызывающе игнорируют Директорскую просьбу. Но дорого бы я отдала за то, чтобы увидеть, с каким выражением лица в честь Гарри пьет Снейп, занявший свое место по правую руку от Директора (то есть остаться сидеть у него в любом случае не получилось бы).

— Целью Турнира Трех Волшебников, — продолжает Дамблдор, когда все вновь затихают, — было укрепление и дальнейшее распространение понимания в магическом мире. В свете того, что случилось — возвращение Лорда Волан-де-Морта — эти связи более важны, чем когда-либо.

Каждый гость в этом зале, — многозначительный взгляд, посланный в сторону студентов Дурмстранга, — будет тепло встречен здесь в любое время, если захочет прийти. Я скажу вам это еще раз — в свете возвращения Лорда Волан-де-Морта мы сильны лишь настолько, насколько объединены, и слабы настолько, насколько разъединены. Лорд Волан-де-Морт обладает очень большим даром сеять раздор и вражду. Мы можем бороться с этим лишь столь же сильными связями дружбы и доверия. Различия в привычках и языках не значат ничего, если совпадают наши цели, а наши сердца открыты.

Я убежден — и никогда прежде я так не надеялся ошибиться — что нас всех ждут темные и тяжелые времена. Некоторые из вас, сидящих в этом Зале, уже пострадали от рук Лорда Волан-де-Морта. Многие ваши семьи были разорваны на части. Неделю назад мы лишились нашего товарища.

Помните Седрика. Помните, если придет время, когда вы вынуждены будете сделать выбор между тем, что легко, и тем, что правильно, вспомните, что случилось с мальчиком, который был добрым, хорошим и смелым, потому что он встал на пути у Лорда Волан-де-Морта. Помните Седрика Диггори.

Дамблдор вновь затрагивает глубинную проблему, и смысл его фразы звучит по-разному для Гарри и для всех остальных. Слова Директора — ключ ко всей предстоящей борьбе.

Для Гарри это — напоминание о порядочности, о нравственности высшего порядка, о том, что Седрик еще только учился этим качествам. Ведь он, колеблясь между совестью и желанием, в решающую ночь действительно выбрал легкое, попав в этическую ловушку. Он согласился с предложением Гарри, но не мог не понимать того, что не понимал даже сам Гарри — пусть Гарри помогали, как и ему, Седрику, именно Гарри спас его от паука.

Точно так же, как сам принял решение рассказать Седрику о драконах — и только после этого Седрик помог Гарри с решением загадки второго тура. И то — не так, как помог ему Гарри с драконами. Точно так же, как сам принял решение остаться в Озере, чтобы спасти всех заложников — а он, Седрик, уплыл с Чжоу, стремясь к победе и даже не подумав об этом.

Для Седрика Турнир был игрой, и, если бы паук задержал Гарри, Седрик бы вряд ли остановился. Гарри принял решение спасти его от Крама и помочь с пауком — и Седрик чувствовал, что Гарри достоин Кубка больше. Но в тот момент легкое — желание выиграть и порадовать в том числе отца — в нем победило. Гарри вышел из этического тупика, предложив свой вариант решения дилеммы. Седрик, согласившись на этот вариант, своего тупика не избежал.

Это жестоко, да. Это не умаляет факта его гибели, не делает легче, и я не стремлюсь оскорбить его память или его фанатов, но я говорю так, как есть: Седрик выбрал легкое — и вот к чему это привело.

С другой стороны, об этом знают единицы. Для всех остальных слова Дамблдора имеют несколько иной смысл: ваша воля выбирать — быть ли честными, добрыми и хорошими, как Седрик, либо же стать убийцами таких людей, как Лорд Волан-де-Морт. Нас ждет непростое время. Но, если мы все будем стремиться выбирать правильное, в этом мире станет больше Седриков, чем Реддлов, и тогда наш мир будет в порядке. Помните Седрика. Будьте, как он — и тогда не останется ни одного Волан-де-Морта — и мы сможем жить. Помните Седрика Диггори.

После речи Дамблдора Гарри становится лучше.

Вскоре студенты покидают Хогвартс. Из интересного в поезде — разоблачение Риты Скитер, Людо Бэгмена и посрамление Малфоя и Ко с помощью близнецов.

Выйдя из поезда, Гарри в припадке вдохновения отдает Фреду и Джорджу призовые. Хорошие дела должны вознаграждаться. А Фред и Джордж, без сомнения, сделали много хорошего для этого — и не только этого — года.

Приложим еще несколько усилий и поглядим, что мы имеем в сухом остатке.

Людо и Каркаров по разным причинам подаются в бега. Что ж, это их выбор, и они сами за него расплачиваются.

Мистеру и миссис Диггори предстоит долгий путь работы с собственным горем, которое у миссис Диггори на следующий же день после смерти сына уже оказалось далеко за пределами слез. Их, разумеется, не надо убеждать в возрождении Реддла, но в ближайшее время они вряд ли смогут помочь.

Старая команда ушей Директора во главе с Живоглотом в компании трио получает свое пополнение — к ней присоединяется Добби, искренне и верно преданный Дамблдору до самого конца. На плечи Добби ложится также забота о доведенной до нервного срыва Винки, потерявшей в этой жизни все — ее раны вряд ли когда-нибудь затянутся полностью.

Возрождение Турнира Трех Волшебников привело к тому, что идеями, которые провозглашал Директор, прониклись по меньшей мере Чемпионы — Флер и Крам тепло прощаются с Гарри, и оба они не собираются разрывать образовавшиеся связи.

Многим дурмстрангцам открылась истинная суть их директора и политика его управления школой — Крама мало волнует, кто придет на место Каркарова, но, я полагаю, это верный сигнал, что еще сохраняется надежда на то, что ученики сами изменят свою школу.

Мадам Максим помирилась с Хагридом и, хотя понадобилось некоторое время, чтобы ее убедить, согласилась помочь Директору в вопросе с великанами — этим летом парочке предстоит долгая дорога.

Аластор Грюм освобожден из 10-месячного заточения и, как только он придет в себя, будет готов присоединиться к старому другу Дамблдору, с которым они, я уверена, не удержались от подтруниваний: «Жестокий ты человек, Альбус». — «О, Аластор, не ты ли мне жаловался, что хочешь отдохнуть? Вот, пожалуйста, у тебя было 10 месяцев». — «А не хочешь ли ты отдохнуть, Альбус?» — «Эм… нет, пожалуй, большое спасибо».

Малфой-старший наконец-таки побил Директора на поле Политических Игр и теперь наслаждается результатом, даром, что Рита сидит в банке. Небо омрачает лишь возвращение Реддла, который, конечно, никому не даст жить спокойно, ну да бог с ним пока что. Хотя нет — не с ним…

Драко, окончательно запутавшись в своих чувствах к Гарри и всему, что связано с отцом, делает неверный выбор и вместе с Крэббом и Гойлом кичится тем, что принадлежит к силе, поднявшей голову. Эх, знал бы он, чем это обернется для них всех — а пока вместо сыновей с поезда к Пожирательским семьям выкатываются осьминоги в волдырях (работа трио и близнецов).

Фред и Джордж получают неожиданное вознаграждение за свои труды в качестве Полуслепых Игроков и возможность исполнить свою мечту — скоро всем понадобится повод посмеяться, без этого никак.

Рон многому научился за этот год и крайне успешно преодолел очередной этап взросления — большим сигналом к изменениям в его голове служит то, что в миг разлуки, поборов себя, он таки просит у Крама автограф. И на этом фронте цели Дамблдора успешно достигнуты, кроме того, Рон теперь готов, как может, помогать Гарри в самой настоящей войне.

Перси, и так не больно окруженный пониманием под родительско-семейным кровом и потому жаждущий самореализации на работе, пережить конфронтацию Дамблдора (родителей) и Министерства не в состоянии. Очень скоро он окончательно встанет на сторону Фаджа, а пока пытается отойти от неимоверного прессинга начальства и известия о подлинной истории семьи его любимого Крауча. Это для него — большой удар, который надолго выбьет его из колеи.

Гермиона, показавшая себя как блестящий, инициативный, самодостаточный и сообразительный Игрок, заслуживает всяческих похвал, место в команде и спецзадание от Директора — стать конфидентом Гарри. Эта девушка прокачалась в Игре с положения Слепого Игрока, и это очень достойно.

Сириус собирает старую гвардию, в которой каждому найдется работа: Флетчера, миссис Фигг, Люпина и многих, многих других. В Ордене Феникса случается пополнение — в его ряды вступают мистер и миссис Уизли, Билл, Чарли, Кингсли Бруствер и Нимфадора Тонкс.

Старшенькие Уизли во главе с отцом начинают работу над наведением мостов в узловых сферах магического сообщества — Министерстве, Гринготтсе, Международной конфедерации магов.

Сириус пока останавливается у Люпина.

Макгонагалл также вступает в Орден — она является одним из самых верных последователей Директора не только на войне, но и в Игре, кроме того, обладает старыми связями в Министерстве и способна в случае экстренной необходимости руководить школой вместо Дамблдора.

Фадж отныне настроен резко против Директора и готов приложить немало усилий, чтобы его недалекое мнение разделяло как можно большее число людей, чем упорно целый год будет играть на руку Реддлу. «Пророк» прибран под крылышко Министерства, и статьи, дискредитирующие Дамблдора и Гарри, станут выходить огромными тиражами с поразительной частотой.

В Министерстве потихоньку оформляются три противоборствующие стороны: люди Ордена и люди Реддла, тянущие на себя Фаджа, как одеяло, а также люди самого Фаджа, стремящиеся сделать все, чтобы сбросить Дамблдора с кресла Директора. Они попортят Ордену немало крови в скором будущем.

Реддл возродился и начинает собирать силы. Меньше всего ему надо, чтобы о его существовании кто-то узнал, поэтому в своей Пожирательской норке он намеревается копошиться предельно тихонько. Кроме того, в его жилах теперь течет кровь Гарри, и, как бы к этому ни относился сам Реддл, у Дамблдора при упоминании о данном факте в глазах наблюдается торжествующий блеск, и мы знаем, что служит тому причиной.

Последние из древнего рода Краучей прекратили свое существование — Бартемиус Крауч-старший убит собственным сыном, который теперь хуже, чем мертв.

Открывая нам Крауча-старшего, думается мне, Роулинг приглашает нас поразмышлять над вопросами методов и средств, личного и служебного, о том, что из этого важнее, в пользу чего следует делать выбор, можно ли их совмещать и, если да, то как?

Это, собственно, все та же философия выбора в жизни каждого человека. Крауч в свое время попробовал выбрать все разом.

Кроме истории со своим сыном, Бартемиус дважды на протяжении пары месяцев допустил фатальную ошибку (которой никогда бы не допустил тот же Дамблдор, в чем мы убеждаемся на примере его отношений с той же Трелони). Оба раза — когда с аристократическим презрением к простым людям и созданиям отрекся от своих подчиненных.

Во-первых, он позволил уйти из своего Департамента и остаться без должной охраны Берте Джоркинс, и она попала в щупальца Реддла, после чего завертелся весь механизм Плана Тома.

Во-вторых, Бартемиус прогнал Винки, вновь избавляясь от той, которая знала его тайну и, кроме прочего, могла бы помочь ему в битве с Хвостом, и стал заложником ненавидимых им Темных сил.

В том, как он отрекся к Винки, очень четко прослеживается параллель с тем, как он отрекся от сына. Собственно, эта цикличность его решений, одна и та же повторяющаяся ошибка (правильно, пока не выучишь урок, он будет повторяться, и повторяться, и повторяться, аж пока не прибьет) и приводит его к однозначному и крайне печальному итогу.

С другой стороны, изгнание Винки сыграло на руку не только Реддлу, но и Дамблдору. Директор подобрал эльфа, и это позволило ему переиграть Реддла.

Вообще, это очень хороший пример, иллюстрирующий, как быстро учится Дамблдор: в прошлом году он не стал жертвовать Клювокрылом, в этом — Винки. Директор, конечно, не знал, каким полезным для него окажется домовой эльф Крауча в последствии, но вот то, чем он отличается от людей, подобных Бартемиусу: один жесток к живым существам, другой — милосерден; один поплатился жизнью за свою жестокость, другой спасет своим милосердием тысячи душ.

Милосердие, к слову сказать, спасет и Гарри. И именно милосердию (наряду с высокой нравственностью) Дамблдор учит подростка все эти годы.

Милосердие. Милое сердце.

У Барти Крауча-младшего были прекрасные задатки и великолепные перспективы. Он изначально был душевно тонким человеком, ранимым, эмоциональным. Но отец никогда не замечал его, а мать была тихой, слабой, забитой женщиной, которая любила сына, но полностью подчинилась мужу. Барти хотелось заслужить уважение и внимание обоих, в особенности — отвергающего отца, поэтому он наверняка лез из кожи вон с самых ранних лет.

Как похожа эта модель отношений отца и сына на ту, что все время демонстрируют Малфои. Страшно подумать, что произошло бы с ними, не возьмись за них Дамблдор (не в последнюю очередь потому, что горький опыт с обоими Бартемиусами его многому научил — он ведь и впрямь ответственен за всех своих Игроков), если бы война не закончилась, если бы никто из них так и не понял, насколько важна семья, что важнее ее вообще ничего нет, если бы Нарцисса все-таки не была настолько сильна своей любовью.

Барти старался добиться успехов в учебе. Он получил 12 СОВ, но из уст отца во время припадка в Запретном Лесу не сорвалась гордая и сердечная фраза типа «Молодец, сынок!», какую произнесли бы и Артур Уизли, и Амос Диггори, окажись они на его месте. Нет, Бартемиус изрек сухое: «Благодарю вас, это очень высокая оценка», — явно адресованное кому-то из чиновников во время светской беседы. То есть даже его подсознание выбросило из себя не личный разговор с родным сыном, а эпизод из беседы с коллегами — следовательно, полагало, что это не в пример важнее.

Мне кажется, то, что он сказал сыну, мало отличалось от этой фразы. Крауч вряд ли когда-то хвалил его по-настоящему, от всего сердца — потому что предполагал, что его сын обязан всегда находиться на таком высоком уровне во всем, потому что ничего сверхъестественного для представителей их семьи в этом нет, потому что его наверняка и самого так воспитывали — и, готова поспорить, это стало еще одним ударом для подростка. Посмотрите на того же Сириуса — горячие, сильные, блестящие, но такие ранимые мальчики его типа нуждаются в одобрении родителей, как в воздухе. И как же больно смотреть на них, когда они его не получают — а они никогда его не получают — не те родители.

Людей с ранимой душой Реддл всегда умел втягивать в свой круг. Барти пошел за ним, с одной стороны, найдя в нем тот интерес к себе, которого не видел дома, а с другой, наверняка в тайне желая, чтобы отец хоть так его заметил. Возможно, в отношении к нему Реддла подросток находил то, что принимал за заботу и понимание.

И вот уже когда родной сын стал сторонником злейшего врага, Крауч вдруг решил, что у него нет сына, что тот обманул все его надежды, но так и не понял главного: виной всему был он сам. В широком смысле именно он, Бартемиус-старший, и стал причиной своей смерти. Причем не единожды причиной.

С того самого момента, как Крауч отрекся от сына, ему уже было Барти не вернуть. Он всю жизнь так ненавидел Темные силы не только потому, что они Темные, но еще и потому, что из-за них (как ему казалось) он потерял семью. И, конечно, пост Министра. Типичный пример пагубности вожделеющего и алчущего карьеризма. И того, сколь жестоко ненависть расправляется с людьми, пустившими ее в свое сердце.

Крауч всю жизнь стремился отомстить, не признавая виновником всех своих бед самого себя, однако правда проста и страшна одновременно: он сам отдал сына в руки Волан-де-Морта.

Ни разу за все те годы, что Барти-младший жил у него после Азкабана, Крауч, судя по всему, не смягчил к нему свое отношение. Он просто механически исполнял клятву, данную жене.

И в голове у Барти наконец что-то щелкнуло. Сломалось. Он перестал считать Бартемиуса своим отцом. Тот стал для него просто врагом и еще одним тюремщиком. Что ж. Тут только и остается удивляться, каким образом в голове у Барти что-то не щелкнуло значительно раньше.

В конце концов, парень действительно долго терпел и на что-то надеялся. Но терпение любого человека не безгранично. Место отца в искалеченной душе Барти окончательно занял Реддл — отсутствующий, а потому наделенный всеми возможными добродетелями.

На Чемпионате мира, куда Барти попал только благодаря тому, что Винки целых полгода умоляла об этом Крауча, собравшись с силами, парень подал знак, распугавший предателей. И, как награда за его верность, вскоре к нему явилось чудо. Реддл спас его, освободив из тюрьмы.

И все, что Барти стал делать дальше, он делал ради самого дорогого человека на свете — своего хозяина.

Возможно, частично он был безумен — в отношении к Реддлу и отцу. Но во всем остальном он был абсолютно нормальным человеком. С блестящим умом, необыкновенной выдержкой и потрясающими качествами хорошего актера, между прочим. Он действительно был крайне талантлив.

Когда в ходе допроса Барти вспомнил о возвращении Реддла в его жизнь, по его пустому лицу расползлась безумная улыбка. Когда он вспомнил о поражении отца, улыбка стала еще шире, словно Барти увидел самый счастливый момент в своей жизни. Скорее всего, таковым он и был.

И это — настоящая человеческая трагедия, страшная трагедия разорванной души. Он действительно был счастлив весь этот год. Он жил, жил, как никогда, находился под опекой своего хозяина, купался в эмоциях всей школы, упивался своими успехами, чувствовал себя лучше, чем когда-либо за 30 лет жизни.

Это ужасное счастье. Счастье от противного, и означает оно лишь то, что Барти был глубоко несчастен всю свою жизнь.

Должны ли мы его пожалеть? Безусловно. Жалость — вообще хорошее чувство, близкое к любви (в самом широком ее понимании). Но должны ли мы, жалея его, оправдать его поступки, приведшие к смерти невинного ребенка?

Нет. У Барти Крауча-младшего были прекрасные задатки и великолепные перспективы. Но, как мудро и очень точно сказал Дамблдор, «посмотрите, что он выбрал сделать со своей жизнью». Вся история Барти, каким бы ни был его отец — исключительно его выбор. Оправдания лжи, насилию и убийству быть не может.

Любопытно, как эта модель отношений в треугольнике Крауч-Крауч-Реддл похожа на модель отношений Снейпа к Реддлу и Дамблдору. Тоже ужасный отец плюс потеря девушки, выбравшей другого, потеря уважения к Директору и безграничная жажда знаний привели его к Реддлу.

Только Реддл успел предать его чувства вовремя, убив Лили, и у Снейпа щелкнуло во второй раз, и он вернулся к Дамблдору. С тех пор модель Барти работает у него по отношению к Дамблдору, с тех пор ради него он готов пойти на все. Как говорится, посмотрите, что он выбрал сделать со своей жизнью.

А Дамблдор умеет учиться и на своих, и на чужих ошибках, поэтому он ни разу не предает Снейпа, чем и заслуживает его безграничное доверие и всепрощающую любовь, которые в итоге приведут к победе.

На данном этапе Снейп восстановлен в должности главного по тарелочкам и любимого сотрудника Директора. За истекший год он продемонстрировал силу, терпение, верность и преданность Директору и весь свой небывало замечательный характер во всей красе. Теперь, когда с возрождением Реддла Игра приобретает крайне опасный оборот, помощников Дамблдора, более-менее посвященных в истинные планы Директора, будет оставаться все меньше и меньше. Доигрывать Игру в итоге останется один он — Снейп. Но он, несомненно, справится — и справится блестяще.

Пока же ему следует возвращать доверие Реддла и с плохо скрываемым удовольствием вести с ним длинные задушевные беседы по типу: «Да, я прибыл к вам полтора часа спустя. Да, потому что меня прислал Дамблдор. Да, я тринадцать лет выполнял его поручения, жил неплохо и, между прочим, втерся к нему в доверие. Разумеется, Дамблдор думает, что я здесь, чтобы шпионить за вами по его просьбе. Но мы-то знаем, какой он дурачок. Что? Почему вы должны верить, что я не обманываю вас? Ах, оставьте, мистер Лорд, Дамблдор не дает мне даже место преподавателя Защиты — боится, что я сверну на старую дорожку. А мне так хочется преподавать Защиту, вы бы знали… Отчасти, кстати, именно поэтому я его и не люблю. А вас люблю. Да-да».

Между прочим, я не шучу — примерно так Снейп с Реддлом и объяснялся. Причем лжи в его словах практически не было. И Реддл поверил, как ни удивительно. В самом деле поверил.

Дамблдору и Снейпу во второй раз удалось невероятное. Как и до падения, Реддл продолжает считать себя лучшим в мире легилиментом. Однако он им никогда и не являлся. В честном поединке однажды его побил 20-летний мальчик, а 15 лет спустя его вернулся добить 35-летний мужчина. Обоих зовут Северус Снейп. Самый храбрый человек — и все такое.

А что Дамблдор? Конечно, трудно проследить его действия в последнюю неделю семестра, потому что информации от Гарри маловато, но попробовать можно.

Ранним утром 25 июня он говорит с Диггори. Затем следуют объяснения с Хагридом, мадам Максим и, вероятно, Макгонагалл, ибо Хагрид признается, что знает, что было с Гарри в ночь возрождения Реддла. Ну, а, раз знает Хагрид, знает и Макгонагалл. Полувеликанья парочка получает ответственное сверхсекретное задание наладить мосты с великанами.

Далее Дамблдор обращается к школе с просьбой не задавать Гарри вопросов по поводу того, что случилось. К чести студентов, они Директора слушаются.

После, вероятно, с Дамблдором связывается Фадж, выполняя свою угрозу обсудить управление школой. Дамблдор, скорее всего, пытается с ним поговорить еще раз — безуспешно. Где-то в этот момент возвращается Снейп — краткая вспышка облегчения для Директора («Слава Богу, вернулся…»).

Вечером 26 июня Директор беседует с миссис Уизли перед тем, как она покидает замок, и настаивает на том, чтобы Гарри ехал домой прежде, чем она заберет его в Нору. Миссис Уизли говорит, что «у него есть свои причины» — и мы о них знаем.

Где-то между 27 и 30 июня (вечер пира) происходит сбор Ордена Феникса — до этого Дамблдор, как и обещал, лично связывается с мистером Уизли и Мародерами. 29 июня он получает от Хагрида известие о состоянии Гарри — все хорошо настолько, насколько может быть хорошо в данной ситуации. Директор снова может свободно выдохнуть.

Первый сбор Ордена Феникса, несомненно, свидетельствует о том, что война началась. И, поскольку доверие Министра утеряно, Директору придется работать на два фронта.

А что Игра? История повторяется дважды: первый раз — как трагедия, второй — как фарс. Это известная поговорка, но в данном случае выходит наоборот. Несомненно, зеркальная этой, Игра-1 была чем-то не очень страшным. Игра-4 же разворачивается во всю мощь. Все очень серьезно. Крупнейший промах в Игре, которая, несмотря на перестроения, прошла в полном (полнейшем, я бы сказала) объеме — невинная жертва, ребенок Седрик Диггори. Крайне болезненны также потери обоих Краучей, ибо Директор ответственен за всех, кто так или иначе вертится на орбите его Игры.

Тем не менее, есть и большие победы. Первая из них — Гарри, который прошел тест-контроль действительно даже лучше, чем ожидал Дамблдор. Мальчик рисковал своей жизнью, чтобы спасти тело Седрика, а этого Директор никак не мог от него ожидать, ибо он не ожидал гибели Седрика. Весь год Гарри демонстрировал все, чего хотел от него Дамблдор — силу, мужество, храбрость и, что самое важное, великую нравственность духа. Гарри сумел доказать, что является полностью человеком Директора — и получил превосходное, самое прекрасное образование из всех, какие только возможны. Кроме прочего, укрепилась его связь с Реддлом.

Вторая большая победа Директора — то, что Реддл возрождается на условиях Директора, а это, без сомнения, очень важно. Все оставшееся время своей «жизни» Реддл медленно разлагается. Не в последнюю — а может, даже и в первую — очередь из-за того, что принял часть жертвы Лили. Кровь убитой течет в венах убийцы. Это ужасная магия.

Таким образом, поскольку медлить нельзя, уже сейчас оформляется Игра-5, разумеется, ввиду обстоятельств, завязанная на политике — из чего Директор, по своему обыкновению, собирается извлекать массу пользы.

Кратко скелет будущей Игры выглядит так: Дамблдору нужно выиграть время у Реддла, сменить власть. Поскольку до дементоров (ввиду упрямства Министерства) Директор пока добраться не может, работа ведется в четырех основных направлениях: великаны (в прошлом составлявшие костяк армии Реддла), оборотни (еще одни любимчики Тома), Снейп (Дамблдору необходимо, разумеется, держать руку на пульсе врага) и единомышленники (работа с Орденом и в Министерстве).

Вот из работы в Министерстве как раз и последует в дальнейшем первое — чтобы выиграть время, чтобы сменить власть, Дамблдору нужно будет отвлечь Тома чем-нибудь труднодосягаемым. Желательно, из Министерства, потому что, судя по всему, единственный способ убедить Министерских в возрождении Реддла — помахать Реддлом у них перед носом.

Ну и хорошо. Они этого хотят — они это получат.

Напоследок отмечу, что Дамблдор… Дамблдор действительно потрясающий человек, и я не устаю им восхищаться. Судите сами: только в этот год он добровольно взваливает себе на плечи Турнир и несет его до конца, не забывая про Игру и заботы о Большой Игре, не обращая внимание на собственную усталость и боль — безропотно продолжает и дальше тащить на себе всю войну.

Это действительно невероятно, и, пожалуй, по степени самоотверженности с Директором может сравниться один лишь Снейп, который тащит на себе почти то же самое.

А что делать? Крест заслужил — носи. Обожаю эту фразу.

В конце концов, завершилась лишь Игра-4. Но разве кто-то сказал, что закончилась Большая Игра?

Она продолжается, и, пока продолжается, как говорил Хагрид, чему быть, того не миновать. Он знает, о чем говорил. Знают все Игроки Директора и, хотя они не знают в точности, что будет дальше, точно знают, что готовы к встрече с этим.

Очень любят Дамблдора наверху. Ему подарили отличную команду, готовую броситься в бой по первому его слову — самых прекрасных, сильных и верных друзей на свете.

21 марта 2015 года я закончила предварительную работу над Игрой-5. Черт, это был неимоверно долгий путь длиной почти в полгода. Начинала я 28 сентября — спустя месяц после того, как закончила Игру-4. Забавно, что ее я начинала тоже в марте — 25-го.

Именно она открывает тот ряд Игр, которые ведут к Большой Игре — с нее начинается новый, гораздо более серьезный виток. Большая спираль, первые неоднозначные итоги, которые позже переродятся в трагические потери — тоже в ней. Уже не так весело, но все еще не настолько грустно… одним словом, Игра-4 значит для меня очень много.

28 марта наконец приступила к самой работе над Игрой-5 — настало время наращивать мясо подробностей на голые кости фактов и выводов. Это было очень волнительно. Накануне неожиданно вновь появилось много вопросов. Пожалуй, за последнее время — даже слишком много. Я вновь начинала сомневаться во всем подряд.

Ну, что ж поделать. Прожив столько годиков в тесном контакте со своей головой, я совершенно определенно заключала, что мои мозги отнюдь не оригинальны. Я способна до бесконечности долго биться над простеньким вопросом — и столь же длительно пребывать в счастливой уверенности, что какая-нибудь моя сумасшедшая теория абсолютно верна. Мое самое любимое занятие — сидеть и вообще не понимать, что, собственно, происходит. И что бы это могло значить.

В моменты особенно значительного перепуга от возросшего количества вопросов я даже подумывала все бросить, отложить начало и поработать мыслительным еще полгода. Или год. Или лет десять. Увы, однако, если не начать тогда, когда следует, лучше вообще никогда не начинать.

Не сомневаются только мертвые, — решила я, — и, в конце концов, многое мне уже известно. А остальное… ну, с остальным можно действительно провозиться до бесконечности. Самое главное и самое сложное — это начало (но не верьте мне слишком уж сильно — едва я подберусь к концу, я буду вопить, что самое сложное — это конец). А после него… что ж, буду пытаться понять то, что не поняла, уже по ходу.

Придя к этой утешительный мысли, я дала себе торжественное обещание, что попытки будут честными и упорными, если надо, из-за них будет надолго приостановлен процесс движения вперед. Но главным было — начать хотя бы с того, о чем мне было известно наверняка. А дальнейшее право на движение вперед я намеревалась добывать, а не халтурить. Кое-какнутость всегда и жутко калечит душу. Я понимала, что не могу позволить себе такой роскоши — и такого свинства.

Теория могла быть верна или нет, в конце концов, но, если уж браться за Большую Игру, следует быть последовательным и дойти по данному пути до конца — а не раздумывать над тем, бросить ли все в середине. Суть в том, что, если уж смотришь с определенной точки, будь смел до упора, какая бы грустная и неприглядная картина ни вырисовывалась.

А картина — начиная именно с этой Игры — вырисовывается крайне плачевная.

Игра-5 — совершенно особая, другая, более сложная и темная. Пожалуй, самая темная. Работая над ней, со всей неотвратимостью приходишь к выводу, что, если и существовал ранее способ вернуться, то здесь его уже нет. Дальше пути назад не будет.

Я имею ввиду, если кто не понял, первые три Игры — всего лишь репетиция, расстановка фигур. Игра-4 — нечто, выходящее, скажем так, на пробный показ после тысяч репетиций — но там, в общем кругу, для своих. С окончанием Игры-4 все только-только начинается.

Игра-5 — это многоголовое чудовище, планомерно выращивающее голову за головой, клык за клыком, коготь за когтем и раз за разом, с увеличивающейся частотой и силой, всаживающее весь свой богатый арсенал в мягкие тельца Игроков. Всех. Любого пола, возраста и ранга.

Ты можешь либо вынести это, извлекая урок (и не один), и хладнокровно и беспристрастно дойти до конца, въедливо вникая в детали и кропотливо разыскивая ответы на порой жуткие вопросы — либо не вынести и скомкать всю Игру к чертовой матери, бросить ее на полпути, понять все неправильно или вообще ничего не понять. Вот почему наедине с собой я всегда говорила, что Игра может кончиться только победой — или только полнейшим провалом. Нельзя быть беременной наполовину.

Слишком уж в Игре тяжело.

Впрочем, как оно всегда бывает, есть и поводы воскреснуть духом. Во-первых, допустить грубые ошибки можно, только если ну совсем не думать головой и ничего не чувствовать сердцем. Во-вторых, если ты очень хочешь найти ответы на вопросы, то непременно этого добьешься. Просто не стоит на этом зацикливаться. Правило железное и подходит для всего.

Мало кто понимает, что 50% своего времени люди работают внерациональными методами. Еще процентов 20% отведу на то, что они вообще не работают — за них работает кто-то свыше, который и без того периодически помогает им в те их 50%. Оставшиеся 30% труда — да, разгул рациональности и логики. Основная задача человека в это время — свести все пойманные в 70% сигналы, правильно их просчитать и выложить связным текстом.