Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Наступает пятница, 15 декабря, и последнее перед праздниками занятие Отряда Дамблдора, на которое Гарри решает прийти пораньше, чему невероятно радуется — кто-то украсил Комнату к Рождеству, развесив под потолком сотню шаров с изображением лица Гарри и подписью, которую я приведу в оригинале — уж больно непереводимая игра слов: «Have a very Harry Christmas» (вместо «happy» стоит «Harry»). Решив, что оное чудо сотворил Добби, Гарри принимается уничтожать несчастный элемент декора.

Меж тем, мне не совсем ясно, по какой такой причине парень подумал, что во всем виноват Добби? Нет, конечно, будучи абсолютно уверенным в том, что о Выручай-Комнате известно только членам ОД и Добби, подсказавшему, где проводить занятия, Гарри как-то сразу легко и безоговорочно заключает, что декоратором Комнаты выступил эльф. Но я не стала бы так торопиться с выводами.

Во-первых, о месте проведения занятий ОД знает не только Добби, как нам известно. Во-вторых, этот шедевр поздравлений для эльфа, вежливо говоря, работа слишком тонкая. Нет, ставлю на Дамблдора — уж очень сильно пахнет его стилем (стоит лишь вспомнить его изящное поздравление на Рождество 1991 года, с мышками и шахматными фигурками, и легендарное Рождество 1993 тоже).

Да и не мог Директор просто так взять и не потешить душу милой шуткой, мимоходом обозначив свое присутствие и показав полную поддержку детишкиных действий. Акт веселый, невинный и абсолютно безопасный, ибо Гарри не зря не учится в Когтевране. Добби… тоже мне…

Висящая посреди Комнаты ветка омелы тоже как бы усиленно намекает… но — оставим это, чего уж тут.

Последнее занятие ОД в году проходит превосходно. Гарри решает повторить с подопечными пройденный материал, и ребята оказываются настолько хороши в заклинаниях, что Гарри буквально распирает от гордости. Парень, сияя, обещает, что после праздников можно будет заняться заклинанием Патронуса.

Пока все, поздравляя друг друга с Рождеством, прощаются и расходятся, Рон и Гермиона оставляют Гарри наедине с Чжоу под омелой, и получасом позже парень плюхается в кресло в гостиной рядом с Гермионой, строчащей письмо Краму, с видом, будто по нему проехался Хогвартс-экспресс.

Далее следует серия уморительных диалогов, в течение которой Рон, лежа на коврике перед камином, немало веселится («Ну? Как это было?» — «Мокро». — «Э?» — «Потому что она плакала». — «О… так плохо целуешься?» — «Не знаю… может». — «Конечно, нет». — «Гермиона! Откуда ты знаешь?»), а Гермиона отвешивает Рону («Ты — самое нечувствительное существо, с каким я когда-либо имела несчастье встретиться <…>. Если у тебя эмоциональный диапазон, как у чайной ложки, это не означает, что у всех такой же») такие речевые выкрутасы, какие не снились даже Снейпу — вот оно что значит быть с кем-то в одной команде…

Забавно, кстати, еще и то, что такой большой эксперт в области людской психологии, как Гермиона, разложив по полочкам все чувства Чжоу, совершенно не понимает Гарри, которого после всего услышанного начинает пугать даже сама мысль о возможном продолжении отношений с девушкой.

— Что если он не хочет идти с ней на свидание? — спрашивает обладатель эмоционального диапазона чайной ложки.

— Не будь глупым. Она нравилась Гарри годами, разве нет, Гарри?

Вот это — полностью Гермиона, которая математически помнит, что Чжоу нравилась Гарри, и знает, что свидание — всегда логическое продолжение начала любых отношений. Однако психолог-Гермиона в упор не видит, что теперь все поменялось, и Гарри сильно напрягает возможное сближение со слабой, плачущей Чжоу (что, откровенно говоря, уже клиника).

Поэтому я все-таки ставлю на то, что кажущееся всезнание Гермионы еще и в вопросах психологии личности — не более чем следствие долгих бесед с гораздо лучше разбирающейся в отношениях Джинни, чьи выводы Гермиона просто-напросто трансформирует под ту или иную ситуацию. Ну нет в ней тонкой психологической проницательности Директора или Люпина, хоть убей — от природы. Однако ей очень хочется, чтобы всем казалось, что есть. Очень хочется оставаться выше своих друзей-балбесов и покровительствовать им — и, поскольку оставаться выше в учебе с течением времени оказывается все менее интересным, ее внимание переключается на область межличностных отношений. Тем более, что друзья-балбесы все прелести пубертата уже на эти самые отношения давным-давно навострили.

Зачем Гермионе все это надо, если она гораздо больше за счастье Гарри с Джинни, чем с Чжоу? Что ж, конфидент обязан сохранять свою позицию — и, с этой точки зрения, к Гарри лучше всего подбираться, именно помогая распутываться в вопросах личной жизни. Или кто-то думает, что отношения Гарри и Чжоу ей действительно так уж интересны? Сами по себе? Ну, разве лишь в той мере, что и переписка с Крамом, к которому Рон, узнав, кому Гермиона пишет роман, вновь начинает ревновать с прежней силой.

Ведь дружить с Виктором по переписке — это не самоцель, сколь бы Гермиона ни пыталась убедить в этом себя и окружающих — как не самоцель и ее вязаная одежда для эльфов. Это средство достижения некоей цели, которую она, вероятно, пока даже не видит (как было с эльфами и подсказкой Добби о Комнате), но о которой знает, что она где-то есть (не зря же Дамблдор такие жирные намеки о массовом объединении раскидывает). Средство, которое со временем перетекает в категорию хобби, чего уж тут, и очень полезно, что таким образом оно сохраняется — ведь Гермиона, не станем забывать, остается единственным проводником, который соединяет Гарри с болгарским знакомым. А связь эта для будущего крайне важна.

Конечно, все это вовсе не значит, что Гермиона, строча письма Виктору, не искренна. Она видит в Краме настоящую отдушину. Кстати, Гарри, который никогда не претендовал на пост штатного психолога команды, это понимает значительно лучше, чем та же Гермиона понимает его отношение к Чжоу:

— И что она нашла в Краме? — интересуется Рон, когда они с Гарри отправляются в спальню мальчиков.

— Ну… я думаю, он старше, так?.. и он международный игрок в квиддич…

Сила и умение вызвать уважение — это, без сомнения, то, что Гермиону привлекало всегда.

Но все это так, на заметку и на полях. Настоящая Игра начинает свой ход, когда Гарри, мирно посапывая в своей кроватке, вдруг совершенно неожиданно видит, как один сон — чепуха — сменяется другим, крайне натуралистичным и откровенно страшным.

…Уф. Вот я очень сильно не люблю данный конкретный эпизод, но, к сожалению, без него никак нельзя — ибо поворотный момент Игры Года. Уже глубокий вечер, а меня все еще продолжает ломать — столько всего нужно непременно объяснить и непременно здесь (да еще и объяснить доходчиво), что опускаются руки. Но Игра есть Игра, и мне придется продолжить — что вовсе не означает, что продолжать я буду, не оставляя себе простор для веселья. Нет, разумеется, тема серьезная и даже трагичная, но если рассуждать о ней в стиле научного исследования, которое тянет минимум на диссертацию, то анализ получится либо убийственно скучным, либо однозначно убийственным.

Так что, уважаемые и прочие, приготовьтесь скакать вместе со мной по полям мысли и времени, постоянно сменяя точки фокусировки, потому что иначе вывернуться из всего, что нам здесь предлагает товарищ Гроссмейстер, вряд ли удастся — «по моему мнению, что-то как-то слишком закручено, как сказал кучер почтовой кареты, когда его настигла метель» (Диккенс).

Итак, в ночь с 15 на 16 декабря Гарри снится… ну, назовем его сном. Имея тело длинное и гибкое, Гарри скользит меж металлических решеток по темному полу на животе, в темноте наблюдая причудливо сменяющиеся контуры предметов — поворачивает голову в Нужный Коридор — и видит силуэт спящего на полу человека под мантией-невидимкой — страстно желает его укусить, но понимает, что (ахтунг!) должен подавить импульс — потому что у него есть более важное дело — и он ползет дальше, но человек внезапно просыпается и вскакивает на ноги, роняя на пол мантию-невидимку и вытаскивая палочку — и тогда Гарри кусает его несколько раз — человек кричит, затем замолкает, сползая вниз по стене, разбрызгивая во все стороны собственную горячую кровь — и тут Гарри просыпается в своей кроватке от зова Рона, перебудив собственными криками всю спальню.

Если совсем коротко, Нагайна только что поползла в Отдел Тайн добывать пророчество для Реддла, но наткнулась на мистера Уизли, задремавшего на дежурстве, и атаковала — а Гарри наблюдал всю сцену глазами змеи.

Тут бы все и закончить — но нет, увы, тут-то как раз все только начинается.

Пока перепуганный Гарри, запутавшись в простынях, вопит частично от шока, частично от боли в шраме, предлагаю задаться самым первым из последующей бесконечности вопросов: какого черта это вообще было?

Ладно, поставим чуть более узкий вопрос: зачем Тому понадобилось змейкой ползти в Отдел — и делать это именно сейчас?

А вот я совершенно не случайно ранее упомянула, что некто Бродерик Боуд попал в больницу. Наш старый знакомый мистер Боуд, которого Гарри в компании с исследователем магии времени Солом Крокером имел счастье мельком наблюдать еще на Чемпионате мира по квиддичу летом 1994 года — и с которым столкнулся летом 1995 в лифте в Министерстве, спеша на собственное слушание с мистером Уизли — описывая ту сцену, я, сколь помнится, обещала еще к Боуду вернуться. Ну, что ж. Вот и возвращаюсь.

Не стану воспроизводить здесь всю ту длинную цепочку размышлений, которая привела меня к тому, что я впечаталась мозгом в Боуда и продолжаю настаивать на том, что он тут по уши замешан — лучше сразу перейдем к делу, пока приняв данное утверждение за факт (не совсем же я идиотка, чтобы предлагать так сделать, предварительно тысячу раз все не перепроверив).

Итак, Боуд, невыразимец, который работает в Отделе Тайн — и с которым знаком Артур. Боуд, который летом 1995 подозрительно в курсе места и времени слушания Гарри, того, что мистер Уизли — сопровождающий парня — и вообще, кажется, не сильно удивляется происходящему. Боуд, о котором после зимних каникул в газете напишут так: «…был ранен на рабочем месте в результате несчастного случая за несколько недель до его смерти».

«Несколько» — это, конечно, понятие для многих растяжимое, однако в день, когда в Мунго окажутся Гарри и Ко, в очереди к ведьме за стойкой информации будет стоять некий старичок со слуховым аппаратом, вознамерившийся посетить Боуда: «Я здесь, чтобы увидеть Бродерика Боуда!» — «Палата сорок девять, но боюсь, что вы потеряете время. Он полностью не в себе, знаете — все еще думает, что он чайник. Следующий!»

То есть 16 декабря Боуд уже достаточное время лежит в больнице «не в себе», чтобы целитель употребляла слова типа «все еще» в его адрес. Оно, собственно, и верно, ибо, как Гарри и ребята обнаружат на Рождество, Боуд лежит в палате для «долгих» — с тяжелыми повреждениями разума, вызванными магией.

То есть репортеры «Пророка» вкладывают в понятие «несколько» нечто, существенно превышающее период в три недели (о Боуде в газете напишут 9 января). Но пять-шесть недель — это, по-моему, уже край, так что ставлю недельки на четыре — приблизительно 10 декабря Боуд попадает в больницу.

Однако все это — математика, которая не слишком уж и важна в сравнении с тем, почему он оказывается в Мунго? В результате какого такого несчастного случая?

«…то, что мы знали с самого начала — что пророчества в Министерстве Магии сильно защищены, — много позже будет рассказывать Гарри Дамблдор. — Только те люди, к кому они относятся, могут взять их с полки, не сойдя с ума». Нет, Дамблдор, бесспорно, будет говорить об этом, вспомянув о видении Гарри с Руквудом в главной роли — мол, это Руквуд Тому все вот это увлекательно пришел (из Азкабана) и рассказал — ну так он ни в чем Гарри убеждать и не станет — он скажет, а Гарри уж будет предложено понять, как может. А может Гарри плохо.

Гораздо логичнее будет смотреться, если предположить, что не после сообщения Руквуда Том сию загадочную загадку наконец разгадал (про Руквуда мы еще отдельно поговорим, когда время наступит) — а именно после казуса с Боудом. Какого рыжего дьявола ему тащить в Отдел змею в противном случае?

А что Дамблдор наполовину ссылается на видения с Руквудом — так он не лжет, а просто не говорит всю правду. В конце концов, о Руквуде говорить удобнее, а то история с Боудом, всплыви она в Финальном разговоре Дамблдора с Гарри, потребовала бы целую кучу дополнительных объяснений, которые в тот момент были совершенно не к месту. Нет уж, лучше говорить «Руквуд», а в уме держать «Боуд».

Так. И что там с Боудом? Мы худо-бедно определились с тем, что около 10 декабря Боуд попал в больницу из-за того, что попытался дотронуться до пророчества. Очевидно, пытался он это сделать не сам, ему активно помогали каким-нибудь Империусом — и тут, конечно, не вполне ясно, сошел ли Боуд с ума из-за защиты пророчества или оттого, что активно сопротивлялся Империусу. Или по обеим причинам сразу. Не суть важно, важно другое: когда и по каким причинам околдовали именно Боуда?

Заметьте: всегда держа в уме историю с Люциусом и Стерджисом, я совершенно не волнуюсь насчет вопросов, кто и как это сделал — ясно, что минимум у одного Пожирателя возможностей околдовать кого-нибудь из Министерства масса. Но почему Боуда? Потому что он невыразимец и работает в Отделе Тайн? Но, простите, я могу насчитать минимум еще одного невыразимца (Крокера), которого почему-то не трогают. И то, что выбрали Боуда, случайностью быть не может, ибо, если кто не заметил, кроме него из Министерских вообще никого не трогают. Ну, тронули Стерджиса в августе (хотя он тоже не вполне Министерский, ну да ладно уж) — не получилось — а дальше что? А дальше, как ни удивительно, ничего. 4 месяца практически полной тишины — при условии, что этих невыразимцев в Отделе явно не двое. Отсюда один единственный вывод — Боуда наметили целенаправленно.

Чем так заинтересовал Тома Боуд, понять не так уж и сложно, если сложить два и два, где первое значение проявляется сразу, если поставить себя на место Реддла. Реддл не знает нескольких важных деталей: о том, что Гарри ничего не знает о пророчестве; о том, что к пророчеству может притронуться только тот, о ком оно; где именно в Отделе находится пророчество; ну и, собственно, о чем оно.

Первую деталь Реддл всю дорогу из внимания упорно выпускает, ибо с Директорскими методами воспитания знаком слабо и даже не в состоянии предположить, что Дамблдор Гарри ничего не поведал о такой захватывающей штуковине.

О второй детали Реддл узнаёт в процессе разборок с деталью четвертой (главной) — сначала на примере Боуда, затем со слов бывшего невыразимца Руквуда, окончательно подтвердившего догадки.

Разделаться с третьей деталью Тома и его команду всю дорогу не пускают караулящие вход в Отдел члены Ордена, которые план Отдела сами-то давно уже составили — а другим не дают. Чем сильно усложняют Тому задачу, собаки такие, заставляя его заботиться не только о том, как бы по-тихому попасть за дверь, но еще и о том, куда за этой дверью по-быстрому бежать.

Решить проблему мгновенно и тихо можно либо самому (что не хочется), либо заставив Директора (как человека, при котором пророчество делалось и относилось в, так скажем, архив) или Гарри (который, без сомнения, все-все знает от Директора) указывать себе путь (что невозможно). Трелони, спасибо Директору, абсолютно недоступна в школе, да и вряд ли она ориентируется в Отделе — и вообще помнит, что сделала пророчество.

Но остается еще одна сторона — Хранитель записи пророчества, который однозначно в курсе не только того, в каком зале находятся все эти записи, но и того, на какой полке и под каким номером лежит данная конкретная. Вот на него-то Темнейшество и обращает все свое Лордовское внимание.

Я серьезно засела на этом, анализируя речь Дамблдора в Финале года: «Официальная запись была переименована, — пояснит Директор, — когда Волан-де-Морт атаковал тебя. Хранителю Зала Пророчеств показалось ясным, что Волан-де-Морт мог попытаться убить тебя, только потому что он знал, что ты — тот, на кого ссылалась Сибилла». Меня еще тогда заинтересовало, откуда Дамблдору известно, какими мотивами руководствовался Хранитель Зала Пророчеств, переименовывая запись?

Если мы исключаем версию, что Директор обладает уникальными прорицательскими способностями, то выходит, что Дамблдор знал Хранителя — и, вероятно, даже лично с ним общался. Скажем, когда тот спрашивал у него, может ли он переименовать запись, а Директор произносил свое многозначительное: «Кажется, так…».

Далее — все просто. Не надо множить сущности без необходимости — я с почти стопроцентной уверенностью утверждаю, что Боуд и есть тот самый Хранитель.

И вот здесь все сходится в единую точку, тут-то и становятся абсолютно ясны причины, по которым у Гарри болел шрам: в ночь перед возвращением парня в школу — Реддл был в ярости, потому что поймали Стерджиса; в начале сентября в кабинете Амбридж — Реддл предвкушал, что «что-то хорошее должно случиться», и я ставлю на то, что в дополнение к тому ряду мелких пакостей тандема Реддл-Министерство, что свалились на Дамблдора сразу после того, как у Гарри заболел шрам, Реддл либо был очень близок, либо уже совершенно точно отыскал ответ на вопрос, кто Хранитель.

Он-то думал, что сейчас они с Люциусом быстренько подберутся к Боуду, как ранее — к Стерджису, однако не тут-то было. Проходит больше месяца, а дело стоит на мертвой точке — в начале октября в раздевалке команды по квиддичу у Гарри вновь болит шрам, парень чувствует, что Реддл «зол… он хочет, чтобы что-то сделали, но это делается недостаточно быстро». Том зол, потому что его людям никак не удается околдовать Боуда — но почему?

Ответ один из одного — мешает Орден. И вот тут-то мы находим объяснение и их шизофреническим дежурствам у Отдела: пророчества караулить бессмысленно, их все равно никто не сможет взять (из тех, кому не положено); Отдел для видимости караулить можно, мешая тому же Люциусу составить план помещений, но это не главное; главное — стеречь людей, оберегая их от атаки Пожирателей. И я могу даже уже: страховать конкретно Боуда.

Ибо Боуд подвергается опасности не просто быть околдованным, а именно повредиться в уме, когда сработает защита пророчеств — что, к сожалению, в итоге и случается (не удивительно, если мистер Уизли дремлет на посту, уж простите, возникает вопрос, частенько ли он этим занимается?).

С тем, когда именно Боуда околдовали, конечно, сложнее, ибо Гарри, загруженный делами по самое не могу, Реддла с октября не чувствует, однако промежуток заметно сужается — явно это период между 10 октября и 16 декабря. Более того, я полагаю, что Боуд околдован где-то ближе к 16 декабря, поскольку в том, чтобы Реддл долго держал его, скажем так, на удочке, но за пророчеством не посылал, нет смысла. Искать пророчество долго и аккуратно Боуд не стал бы, ибо знает, где оно — к тому же, явно находился под Империусом не слишком давно, поскольку не мог начать сопротивляться, как Подмор и оба Крауча.

Нет, Боуда околдовали где-то около 16 декабря, и он тут же попал в больницу, нарвавшись на защиту пророчества — а у Реддла, теперь более-менее знающего, где пророчество лежит, кончилось терпение, и он посылает туда Нагайну. Во-первых, чтобы осмотрелась, во-вторых, чтобы, если никто не помешает, взяла пророчество.

Том же не полный идиот — знать, после того, что случилось с Боудом, все-таки догадался, что пророчество может взять только узкий круг лиц. Например, те, о ком оно. Однако сам, в своем теле, Том идти в Министерство по-прежнему сильно не хочет — и какая удача, что есть Нагайна: а) не человек, может, на нее защита и не подействует; б) как ни крути, в ней часть души Тома — может, сработает, и удастся защиту обмануть.

Мера крайне рискованная и откровенно плохо продуманная, как кажется на первый взгляд — в конце концов, мы говорим об огроменной, мать ее, змее в Министерстве — неужели Том действительно считал, что охрана в Атриуме не заметит это чешуйчатое чудо — и что тем более оное чудо не заметит охрана Директора? И, если оба вида охраны змее полагалось убить, почему она тогда пытается проползти мимо спящего Артура незамеченной, а, вынужденная на него напасть, тут же сматывается («Они обыскали все, но нигде не смогли найти змею, — позже сообщит Тонкс. — Она просто, кажется, испарилась после атаки на тебя, Артур…»)?

Что ж, ответы на эти вопросы лежат уже в той области, где начинается точка зрения на все происходящее самого Гроссмейстера — и, чтобы добраться до этих ответов, придется серьезно попотеть.