Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

— Но и вы нормальный! — яростно возражает Гарри, когда Люпин заканчивает сравнивать собственное мировоззрение со взглядами Сивого на устройство общества. — У вас просто есть — э — проблема -

Люпин хохочет.

— Иногда ты очень напоминаешь мне Джеймса. Он называл это моей «маленькой мохнатой проблемой» в компании. Многие оставались под впечатлением, что у меня очень плохо воспитанный кролик.

Мистер Уизли возвращается, передает обоим по стакану яичного коктейля. Люпин заметно приободряется. Гарри — тоже, немедленно вспомнив, что собирался кое о чем его расспросить.

— Вы когда-нибудь слышали о ком-то, кого зовут Принц-Полукровка?

— Полукровка — что?

— Принц, — Гарри внимательно следит за лицом Люпина, чтобы уловить пробудившиеся в нем признаки узнавания.

Иными словами, глазеет на Люпина так внимательно, что забывает видеть. И слышать. Ибо в самый неподходящий — или самый подходящий, это уж как вам нравится — момент Люпина сражает жуткий недуг, валящий с ног практически каждого, кто близок к Игре Директора — тотальная слуховая недостаточность. Ай-яй-яй, а ведь ему всего-то 36 лет…

Впрочем, внезапно нашедшая на Люпина глухота имеет и очевидные плюсы — в частности, дает ему время перегруппироваться и переподготовиться к ответу на внезапный вопрос. Нельзя сказать, что к этому вопросу он был совсем не готов (кого еще Гарри полезет спрашивать?). Просто Гарри, как всегда, едва-едва не застал его врасплох, захваченного воспоминаниями о Джеймсе. Однако Люпин знает Гарри уже не первый год, а потому, организовав себе небольшую задержку с ответом, быстренько берет себя в руки с намерением запираться до последнего.

— Среди волшебников нет принцев, — улыбается Люпин. — Это титул, который ты думаешь принять? Я бы подумал, что достаточно быть «Избранным».

Мое сердечное ему «ха-ха-ха». Очень смешно. Настоящий мужицкий юмор, который в этом году с особым удовольствием используют все Игроки Директора, начиная с самого Директора — ибо Гарри уже достаточно взрослый, чтобы они, не стесняясь, наконец дали волю желаниям, мучившим их так долго.

Однако, если предположить, что Люпин прекрасно знает и об этой части Игры (с учебником), но не знает, как Снейп себя в этом учебнике именовал, ситуация заиграет совершенно другими красками. И будет это смешно весьма, ибо Люпин, получается в таком случае, прикалывается даже не столько над Гарри, сколько над самим Снейпом. Туда же улетает и его это «Полукровка — что?» — он удивлен, и ему смешно.

Зато не смешно Гарри, и это сильно идет на пользу делу — Люпин не может позволить себе напрягаться, говоря на эту тему, следовательно, этим способом от Гарри не отвяжешься (подросток по-прежнему внимателен к деталям, но на дорогих людей давить не станет, если это причиняет им дискомфорт). Тогда необходимо ввести в зону дискомфорта и эмоциональных переживаний его самого:

— Это не имеет ко мне отношения! — возмущается Гарри. — Принц-Полукровка — это кто-то, кто раньше учился в Хогвартсе, у меня его старая книга по Зельям. Он в ней везде написал заклинания, которые сам изобрел. Одно из них — Левикорпус -

— О, оно было очень популярно в Хогвартсе в мое время, — перебивает Люпин с ноткой ностальгии в голосе. — На моем пятом курсе была пара месяцев, когда невозможно было двинуться без того, чтобы тебя не подвесили в воздухе за щиколотку.

— Мой отец его использовал, — говорит Гарри, безуспешно пытаясь притвориться, что для него это ничего не значит. — Я видел в Омуте Памяти, он использовал его на Снейпе.

Улыбка Люпина становится уж слишком понимающей.

— Да, но не он один. Как я сказал, оно было очень популярным… ты знаешь, как эти заклинания приходят и уходят…

Да, Гарри, без сомнения, все об этом знает, очевидно, так.

— Но звучит так, будто его изобрели, когда вы были в школе, — настаивает Гарри.

Ох, видимо, вывести из равновесия парня все-таки недостаточно, чтобы он отцепился. Однако и Люпин просто так в капкан не пойдет.

— Не обязательно, — говорит он. — Заклятья приходят и уходят из моды, как все остальное. — Люпин смотрит Гарри прямо в глаза и тихо произносит: — Джеймс был чистокровным, Гарри, и я клянусь тебе, он никогда не просил нас называть его «Принцем».

— А это не был Сириус? — спрашивает Гарри, бросая притворство. — Или вы?

— Определенно нет.

В переводе на человеческий это может звучать как: «Не там копаешь».

А где, стесняюсь спросить, надо копать? Полагаю, в коварных объяснениях Люпина насчет моды на заклинания. Точнее, под этими объяснениями, ибо я давно уже берегусь объяснений Игроков любого калибра. Всякий раз, когда кто-то из них начинает что-то объяснять Гарри, эти объяснения, лежащие на поверхности и настойчиво предлагаемые в качестве верных, как правило, лишь еще больше уводят в сторону. Примерам несть числа.

Так, Люпин первым же делом принимается вспоминать, как популярно было заклинание на его (ахтунг!) пятом курсе, а затем начинает буквально открещиваться от этого, длинно и подробно, с троеточиями и намеками на философские размышления об истории заклинательной моды. Это при том, что он и без напоминания Гарри о том, что он видел в Омуте, прекрасно знает, что Гарри видел.

Я бы даже предположила, что Люпин специально вспоминает свой пятый курс первым же делом — на тот случай, если о нем еще не вспомнил Гарри. Однако упорное желание подростка откопать доказательства тому, что учебник принадлежал Джеймсу, заставляет Люпина корректировать угол подачи подсказок — ведь Гарри очень близок к ответу: «Мой отец использовал его <…> на Снейпе». Будь Гарри не настолько одержим идеей связать учебник с отцом, он бы сложил два и два в два счета. Во-первых: «Да, но не он один». Во-вторых: «Джеймс был чистокровным». Ну и: «О, оно было очень популярно в Хогвартсе в мое время. На моем пятом курсе».

Я уж молчу о том, что Люпин жестко отсекает кандидатуры Сири и себя самого на место Принца. Питера Гарри в расчет не берет. Лили девушка, а Гарри чувствует, что Принц — мужчина. Кто остается из участников изъезженной в беседе с Люпином сцены у Озера? Снейп. Подходящий по всем параметрам, включая и полукровность, и то, что учебник Принца — по Зельеварению (честное слово, не зря Гарри не попал в Когтевран…).

И, между прочим, Люпин, если бы он не знал, кому принадлежит этот учебник, из имеющейся у него информации на данный конкретный момент тоже мог бы многое извлечь. Поэтому не надо меня убеждать, что Люпин о Принце тотально не осведомлен — про книгу Принца с самого начала знают все основные Игроки (как иначе объяснить то, что ни Люпина, ни тем более мистера Уизли совершенно не волнует наличие у Гарри книжицы с кучей изобретенных заклинаний — даже Гермиону и дочь Артура Джинни беспокоит эта штука, которая, как выразился бы Артур, почти что думает самостоятельно, но не видно, чем). Примерно с того момента, как Дамблдор попросил их летом не распространяться на тему того, что раньше преподавал Слизнорт. Все одно к одному.

— О, — изрекает Гарри, глядя в камин. — Я просто подумал… Ну, он мне много помог на Зельях, этот Принц.

А ведь сие признание практически равносильно признанию в любви. Что, учитывая, кто такой Принц, вообще-то неслабо. Разумеется, Гарри бы очень хотелось верить, что Принц — это его отец (о, какая ирония, что на самом деле это — Снейп). Возможно, отчасти эта вера и взрастила в Гарри такое глубокое чувство признательности и родства к хозяину учебника — тем лучше для Дамблдора, о, право, тем лучше.

— Насколько стара эта книга, Гарри? — участливо интересуется Люпин, не в силах смотреть, как парень падает духом и отказывается от дальнейших поисков.

— Не знаю, я никогда не проверял.

— Ну, возможно, это подскажет тебе, когда Принц был в Хогвартсе, — сжаливается Люпин.

Разумеется, против интересов Игры Люпин никогда не пойдет — но разве не в интересах Игры воспитать в Гарри хоть толику теплых чувств к Снейпу? Немного развлекая себя, Люпин дает Гарри шанс догадаться. Разумеется, Гарри этим шансом не пользуется, не сочтя полезной информацию о том, что книге почти пятьдесят лет, когда позже ночью лезет проверить дату издания — но, может, оно и к лучшему, а то плакала бы Игра горькими слезами.

Между тем, у Гарри (а следовательно, и у Гермионы) теперь имеется практически вся необходимая информация, чтобы понять, кто ж этот Принц такой. Не хватает только кусочка сведений о представительнице фамилии Принц. Должна ли я упоминать о том, что данный конкретный кусочек не появится нигде, включая библиотеку Хогвартса, ровно до тех пор, пока это не станет нужно Директору?

Гарри должен знать о Принце почти все, чтобы не тратить ни минуты времени на то, чтобы поверить в предложенную версию, когда эта версия сформируется благодаря входящим (в нужный момент) данным. Гарри должен будет сразу понять, как вдвойне несправедлив к Снейпу были и он, и его отец. А пока подростку предложено проникнуться к Принцу еще большей теплотой — благо, будет и время, будут и поводы.

Сейчас же Гарри просыпается в превосходном настроении утром 25 декабря, чтобы устроить грандиозный глумеж над подарком Рона от Лаванды (огромные золотые буквы «Мое солнышко» на толстой золотой цепочке) и углубиться в собственный улов.

Среди которого подарок от Кикимера является, пожалуй, самым выдающимся. Немного старый заплесневелый сверток с запиской «Хозяину от Кикимера» содержит личинки червей в количестве невероятно огромном и заставляет Гарри с криком выпрыгнуть из постели.

Возможно, это не самый лучший подарок для представителя человеческой расы, но, может, вполне себе здоровская вещь для домовиков, кто знает? В любом случае, я склонна видеть в этом не злую шутку, а вполне себе кончик хвоста Игры — напополам с торчащими ушами Добби, под покровительство которого Кикимер, сколь помнится, и попал.

Видимо, Добби несколько месяцев все-таки прочищает мозги Кикимеру, и результат, как видим, налицо (а еще на волосы, на одежду и на кровать). Может, подарок и дурацкий — но Кикимер постарался же, разве нет? Отвратительный подарок, если быть точной — но ведь постарался же.

Кстати говоря, усилиями Добби даже в Гарри просыпается совесть: «Я не думал что-либо дарить Кикимеру! А люди обычно дарят своим домовикам рождественские подарки?» Правда, она бодрствует ровно до того момента, как Гарри открывает сверток — но ведь бодрствует же! Кроме того, Гарри таки вспоминает о существовании Кикимера, и это еще один неоспоримый плюс. Ибо он вскоре подростку понадобится — как понадобится и Игре. И даже не один раз.

Разговоры за рождественским ленчем шатает от одной опасной темы к другой. Сначала Флер недобрыми словами говорит о Тонкс, естественно, провоцируя на ответ конфидента Тонкс миссис Уизли, которая не забывает воспользоваться случаем и настучать по голове Люпину («Я пригласила дорогую Тонкс заглянуть сегодня. Но она не придет. Ты говорил с ней в последнее время, Римус?»).

Люпин, как положено Люпину, тут же запирается изнутри на все засовы, замки и огромные цепи для драконов («Нет, я ни с кем особо не контактировал. Но у Тонкс есть собственная семья, разве нет?» — ничего не понимаю, нет, совершенно ничего, она — отдельно, я — отдельно, пусть идет к своей семье, зачем вам лишний рот, а я тут вообще ни при чем), что, разумеется, пуще прежнего злит миссис Уизли («Хмм. Может быть, — произносит она, облив Люпина взглядом а-ля Как Ты Меня Достал. — У меня сложилось впечатление, что она планировала провести Рождество в одиночестве, вообще-то», — все вы, мужики, эгоисты и сволочи!).

Гарри в ходе этой беседы внезапно вспоминает, о чем еще собирался полюбопытствовать у Люпина:

— Патронус Тонкс поменял свою форму. По крайней мере, так сказал Снейп. Я не знал, что это может случиться. — «Почему не доложили во время Патронус-лекций, м?!» — Почему Патронус меняется?

Люпин аккуратно дожевывает индейку, проглатывает ее остатки вместе с нехорошими воспоминаниями о летней ссоре, мыслями по поводу новой формы Патронуса, вызванными этой информацией чувствами и желанием задушить Снейпа, ибо он, Люпин, подозревает, как именно Снейп «так сказал».

— Иногда… большой шок… эмоциональное потрясение…

— Он выглядел большим, и у него было четыре ноги, — Гарри останавливается. — Эй… а это не мог быть -?

— Артур! — внезапно восклицает миссис Уизли, вскакивая со стула и хватаясь за сердце, глядя через кухонное окно на улицу.

И очень хорошо, что восклицает — а то впору за сердце было бы хвататься Люпину. Гарри, конечно, имеет ввиду Сириуса — но Люпин-то этого не знает. Впрочем, животрепещущая тема быстро отходит на задний план, ибо ее туда вытесняет еще более живая и трепещущая — по дорожке к дому направляются Перси и Руфус Скримджер.

— Счастливого Рождества, мама, — натянуто желает Перси, когда болезненное молчание, воцарившееся в кухне после того, как он и Министр вошли в дом без стука, становится невыносимым.

Миссис Уизли бросается к сыну на грудь.

— Простите нас за вторжение, — произносит Скримджер, наблюдавший за семейной сценой с умиленной улыбкой. — Перси и я были неподалеку — работа, вы знаете, — «Да-да, Министерство активно работает. Днями и ночами. И в Рождество тоже», — и он не смог удержаться и не заглянуть, чтобы увидеться со всеми вами.

Перси торчит рядом с матерью и Министром, как облитая помоями ворона на осенней ветке, и сконфуженно-натянутое выражение его лица само по себе является оскорблением всего духа Рождества. Мистер Уизли и близнецы глядят на него с каменными масками на лицах.

— Не хочу вмешиваться, меня бы здесь вообще не было, если бы Перси так сильно не хотел вас всех увидеть, — произносит Министр, любезно отказывая миссис Уизли присоединиться к столу.

— О, Пирс! — миссис Уизли, вновь разбрызгав слезы, тянется поцеловать сына.

— …мы только заглянули минут на пять, — продолжает Скримджер, — поэтому я погуляю в саду, пока вы с Перси. Нет, нет, уверяю, я не хочу вмешиваться! Ну, если бы кто-нибудь показал мне ваш очаровательный сад… а, этот молодой человек уже закончил, почему бы ему не прогуляться со мной?

Атмосфера в доме мгновенно меняется — даже Гарри не верит, что Министр его не узнал.

— Ага, ладно, — тем не менее соглашается парень. — Все в порядке, — тихо говорит он Люпину, который уже приподнялся из-за стола («Отставить»). — Все в порядке, — бросает подросток Артуру, который уже открыл было рот («Отставить, я разберусь»).

— Замечательно! — радуется Скримджер, пропуская Гарри на улицу. — Мы пройдемся вокруг сада, и Перси и я уйдем. Продолжайте! — «Да, всем — отставить, не съем я вашу драгоценность, положи палочку на место, оборотень, Уизли — исполнять приказ веселиться и радоваться возвращению блудного сына!»

Гарри выходит в сад и останавливается у заснеженной изгороди. Скримджер хромает следом, опираясь на трость.

— Очаровательно, — произносит он, обозревая снежную даль. — Очаровательно.

Гарри ничего не говорит. Ничто в разыгранном представлении его не обмануло. Парень же не вчера — и не позавчера — родился и вполне способен объять умом заядлое варварство нового Министра, который использовал Перси, как повод увидеться с Гарри — совершенно не заботясь о чувствах семьи Уизли в целом и Молли в частности.

Впрочем, и миссис Уизли прекрасно все понимает. Помнится, я уже отмечала странность внезапного обсуждения Перси, случившегося летом между Дамблдором и Молли при Гермионе. По моим предположениям, это обсуждение возникло тогда вовсе не на пустом месте — объясняя Молли, когда и как он намерен доставить в Нору Гарри, Директор не мог не коснуться вопроса о том, что Скримджер, с самого своего назначения мечтавший о встрече с Гарри, может попытаться добраться до парня в Норе (а где ж еще? явно не в замке), используя Перси.

— Я хотел встретиться с тобой очень долгое время, — произносит Министр, когда становится ясно, что хитрый Гарри ничего говорить не собирается. — Ты знал об этом? — «Ну, признавайся, что про меня болтал Дамблдор?»

— Нет, — честно отвечает Гарри.

— О да, очень долгое время. — «Что, правда? Да ладно!» — Но Дамблдор тебя очень защищал. Естественно, конечно, естественно, после всего, через что ты прошел… особенно, после того, что случилось в Министерстве… Я надеялся, что представится случай поговорить с тобой, — продолжает Скримджер, после паузы, в течение которой Гарри продолжает молчать (и совершенно правильно делает — позвольте им говорить; о, ради всего святого, позвольте; нервничая все больше, они кончат тем, что выболтают вам все), — с тех самых пор, как я занял должность, но Дамблдор — наиболее объяснимо, как я сказал — не допускал этого.

Вот зря он, конечно — наиболее объяснимо и естественно, как говорится — позволил себе два раза подряд в самом начале разговора ткнуть иголками в Директорское имя, ой зря. Министра Гарри не знает, зато очень давно знает Директора. Ну, и на чьей стороне стоит подросток изначально? Обиженного на Дамблдора Министра — или Дамблдора, в имя которого тычет Скримджер?

А, кстати, что Дамблдор? Который уж так Гарри защищал, не допуская Скримджера к хрупкому подростковому тельцу, так защищал — и вдруг пропускает такой серьезный шах от Министра.

Не, ну, оно понятно — утро Рождества, старенький дедушка Дамблдор просто не ожидал такого подлого налета Скримджера на Нору и в блаженном неведении сейчас нежится в кроватке, потягивая горячий шоколад, радуясь новым ушным затычкам и показывая кое-кому свой шрам на коленке — точную копию лондонской подземки…

Однако вспомним, что еще летом Директору было доподлинно известно, чего именно добивается Скримджер. После зимних каникул Дамблдор расскажет Гарри буквально следующее: «Знаешь, изначально это была идея Фаджа. В свои последние дни в должности, когда он отчаянно пытался уцепиться за свой пост, он искал встречи с тобой, надеясь, что ты его поддержишь <…>. Я сказал Корнелиусу, что на это нет шанса, однако идея не умерла и после того, как он покинул кабинет Министра. В течение пары часов после назначения Скримджера мы встретились, и он потребовал, чтобы я организовал встречу с тобой -», — почему, собственно, так быстро и закончилась любовь старого Директора и нового Министра.

Еще летом был оговорен зимний приезд Гарри в Нору (об этом Гарри 1 сентября сообщила миссис Уизли, прощаясь на вокзале) — то есть еще летом Министр был поставлен об этом в известность, ибо ведь Норе должно пребывать под охраной мракоборцев (а об чем иначе писать в газетах? охраняем-с, охраняем-с вашего Избранного, дорогие избиратели, все в порядке), пока Гарри гостит у Уизли.

А раз так, разве не мог Дамблдор предугадать, что именно в зимние каникулы Скримджер, изведенный к тому времени неудачами в войне с Реддлом, станет особо активно прорываться к Гарри? Да мог, конечно. Более того, смею предположить, Директор этого желал. Ибо он привычно придерживается Определенных Взглядов и, полагаю, сразу же после летней ссоры с Министром пришел к выводу, что, вероятно, бросить одного очкастого котенка в стаю голубей — очень неплохая идея. Только в нужное время.

«Ну, кажется, Руфус наконец нашел способ загнать тебя в угол», — скажет Директор в первую же встречу с Гарри после Рождества и получит мое сердечное «хи-хи-хи!» и главный приз фонда имени Очевидно, Так.

Скорее уж Дамблдору было удобно, чтобы Гарри встретился со Скримджером именно в это время (летом же Перси не приспичило повидаться с семьей — или, если точнее, даже если и приспичило, то наблюдатели Дамблдора не пустили), когда Гарри уже отошел и от потери Сири, и от прошлого года в целом и стал очень сильно привязан к Дамблдору. Да еще и Люпин (разумеется, чисто случайно) оказался рядом — на случай, если кому-нибудь придется в срочном порядке лечить нежную ранимую душу подростка после встречи с коварным Министром.

Кстати, в этой связи любопытна реакция Люпина и Артура — похоже, Директор, чтобы сцена смотрелась реалистичнее, не посвятил Игроков в то, что он, конечно, против встречи Гарри и Скримджера, но не слишком. Впрочем, и Люпин, и Артур сами прекрасно понимают — если Министр и Перси до сих пор не превратились в угольки, ступив на территорию, охраняемую Директором, значит, Директору это зачем-то нужно. Так что они мешать не станут.

Но что стало спусковым крючком? Что потащило Министра в Нору, лишив его сил терпеть то положение дел, при котором никто не считается с его, Министра, мнением?

«Что затеял Дамблдор? — грубо спросит Скримджер, когда его беседа с Гарри начнет подходить к концу. — Куда он уходит, когда отсутствует в Хогвартсе?»

Когда Гарри сообщит об этом вопросе самому Дамблдору, тот сильно развеселится: «Да, он очень любопытствует по этому поводу. Он даже попытался следить за мной. Забавно, в самом деле. Он приставил ко мне Долиша. Это не было добрым делом. Мне уже однажды пришлось проклясть Долиша; я сделал это вновь с большим сожалением».

Да… согласившись следить за Директором, Долиш мгновенно сделал свою жизнь значительно интереснее. Так и представляю: сообразив, что у него появился хвост, Директор позволил своему лицу озариться невинной улыбкой человека, который намерен в самом скором времени превратить жизнь ближнего в сущий ад… Долиш в очередной раз доказал, что пытаться препятствовать Директору заниматься тем, чем Директор хочет заниматься — это как нестись вперед головой в закрытые парадные двери замка: причиняешь тяжкое телесное оскорбление исключительно самому себе…

Вечером того же дня у Скримджера на столе появилась, наверное, аккуратная записочка: «Дорогой Руфус, я там немножко покалечил кое-кого, вы уж займитесь… Искренне не Ваш, Альбус-Ну-Давай-Рискни-Еще-Разок-Попытаться-За-Мной-Следить-Дамблдор, Директор Хогвартса». Ох уж эти бывшие ученички… почему-то каждый из них вырастает и через одного начинает задирать нос…

В общем, я полагаю, что Скримджер именно зимой окончательно понимает, что Дамблдор с ним дружить никогда не будет. Случай с Долишем вполне подходит, хотя у меня нет никаких сведений относительно того, когда именно он произошел — может, вообще после встречи Скримджера с Гарри — вон он как в конце беседы станет угрожать, что ему «придется глянуть, не найдется ли другой способ узнать», куда исчезает Директор. Тем не менее, что-то такое случается между Министром и Дамблдором, что сильно расстраивает Министра, и отчего он немедленно бежит прорываться к Гарри. Будто Директор от этого выпадет в аут, честное слово.

Гарри же у него не совсем тупой. Во-первых, парень и сам все про Министров прекрасно чует, понимает и на своей шкуре (периодически — буквально) в прошлом году испытал. Во-вторых, подросток таки ж подготовленный. Причем вовсе не обязательно лично Дамблдором.

Лично Дамблдор всю дорогу поступает очень вежливо, тактично и правильно, не позволяя себе озвучивать собственное мнение относительно истинного лица Скримджера прежде, чем Гарри составит свое суждение и сделает свой выбор.

Но вон, к примеру, Артур накануне довольно четко заявляет: «Я знаю, Директор напрямую пытался обращаться к Скримджеру по поводу Стэна <…>, — Шанпайка, которого до сих пор не выпустили из тюрьмы, которого Директор пытается беречь, как невинного, связанного с Игрой, однако, увы… возможно, в ходе разговора о Стэне Скримджер и предложил выпустить его в обмен на получение доступа к телу Гарри — Директор отказал — и Скримджер обиделся; кто знает, на это тоже очень похоже. — Но верхи хотят, чтобы выглядело, будто они достигают некоторого успеха, а «три ареста» звучит лучше, чем «три ошибочных ареста с последующим освобождением»… но, опять же, Гарри, это совершенно секретно…»

Такая уж секретная информация, да… Что-то я не припомню, чтобы Гарри раньше стремились посвящать в совершенно секретную информацию о делах Ордена в слежках за оборотнями и Министерством. Не, ну, кто знает — может, Артуру душу захотелось отвести (у него же совершенно нет понимающей и поддерживающей жены, или старшего сына, или коллег по Ордену), верно?

Так что, пока Скримджер болтает, Гарри боковым зрением рассматривает его, как обычного, но титулованного идиота.

— Слухи, которые летали вокруг тебя! Ну, конечно, мы знаем, как искажаются эти истории… весь этот шепот о пророчествах… о тебе, что ты «Избранный»… полагаю, Дамблдор обсуждал с тобой эти вопросы?

Гарри медлит, однако решает сказать правду. Ну, поскольку его учителем является Дамблдор, подросток решает сказать не всю правду.

— Да, мы обсуждали это.

— Обсуждали, обсуждали…. — Скримджер изучающе косится на Гарри. Гарри страшно заинтересовывается садовым гномом.

Вообще говоря, 16-летнему подростку впору начать серьезно и обоснованно собой гордиться. Только подумать: Министр Магии стоит и изучающе на него косится. То есть примеривается, как к равному.

— И что же Дамблдор тебе сказал, Гарри?

— Извините, это между нами, — неимоверно любезно выдает парень.

— О, конечно, если это вопрос доверия, я бы и не захотел, чтобы ты разглашал тайну… — еще более любезно кивает Скримджер. Ох уж эти англичане. — Нет-нет… и в любом случае — разве это имеет значение, Избранный ты или нет?

Гарри приходится как следует обмозговать это пару секунд, прежде чем ответить:

— Я не совсем понимаю, что вы имеете ввиду, Министр.

На всякого, кто крадется по тонкому льду, эта отповедь всегда действует одинаково: он начинает нервничать. Ох, Мерлин, а ведь Дамблдор играет в подобные игры все время…

— Нет, конечно, для тебя это будет иметь огромное значение, — нервно смеется Скримджер. — Но для волшебного сообщества в целом… Это все вопрос восприятия, разве нет? Это то, во что люди верят, что оно важное.

До Гарри начинает медленно и смутно доходить, куда движется беседа, однако парень вовсе не собирается помогать Скримджеру достигнуть цели. От Дамблдора Гарри научился еще и тому, что не следует реагировать ни на слова, ни на действия, пока ты в точности не решишь, как намерен поступить. Вариант беспроигрышный — во-первых, ты вряд ли совершишь ошибку, во-вторых, точно заставишь оппонента дрожать и прокалываться.

Поэтому Гарри пялится на гнома, роющегося в снегу в поисках червей, пока из Скримджера не начинает литься главное. Главным в этом главном становится поражающее своей милой непосредственностью: «…и я не могу не чувствовать, что, когда ты это поймешь, ты посчитаешь это, ну, почти обязанностью — быть на одной стороне с Министерством и всех поддерживать в определенном состоянии».

Гарри молчит так долго, что Скримджер, наверное, начинает думать, что парень совсем тупой. Впрочем, плевать. Гном умудряется ухватить червяка и теперь пытается вытащить его из промерзшей земли. Гарри, пожалуй, вслед за Дамблдором впервые в жизни сознательно задается вопросом, послать ли все Министерские авторитеты куда подальше прямо сейчас — или еще немного подождать?

— Но что ты скажешь, Гарри? — наконец не выдерживает Скримджер.

— Я не совсем понимаю, чего вы хотите, — медленно произносит Гарри. — «Быть на одной стороне с Министерством»… Что это значит?

— О, ну, ничего обременительного, уверяю тебя, — улыбается Скримджер («Ну, точно! Идиот! Какое счастье!» — Мерлин… а ведь Дамблдор и правда все время так делает…). — Если бы тебя видели забегающим в Министерство время от времени, например, это бы создало правильное впечатление. — Пфф! — И, конечно, пока ты был бы там, у тебя была бы широкая возможность поговорить с Гавейном Робардсом, моим преемником на посту Главы Мракоборческого отдела, — о, а вот и лимонная долька! кислая. — Долорес Амбридж сказала мне, что ты питаешь надежды стать мракоборцем. Ну, это можно легко устроить…

Гарри с трудом удерживает ярость. Долорес Амбридж продолжает работать в Министерстве, вот как? Да, конечно, очевидно, у Министра и без нее забот хватает, кому какое дело, что она вытворяла, если официально она поработала прямо блестяще — даже СОВ студенты под ее руководством сдали хорошо… Но, черт побери, именно потому, что Министерство продолжает держать на постах до сладкого состояния паразитирующих на чужих несчастьях тварей вроде Амбридж, оно и падет в конечном итоге!

Не удивительно, что Директор так резко отмежевался от Скримджера. Просто противно. Скримджер не хочет ни мира, ни справедливости, ему плевать, он хочет выглядеть хорошеньким в глазах избирателей. Директор же, в отличие от него и Фаджа, старается делать что-то, а не быть кем-то. И, если бы Скримджер внимательно слушал не Амбридж, у которой, без сомнения, спрашивал, как к Гарри лучше подступиться, а Дамблдора, возможно, даже вопреки своим желаниям он сумел бы понять нечто важное.

Например, что интеллектуальный уровень существа, известного под названием «толпа», равняется корню квадратному из числа составляющих ее людей — а потому человеку, желающему сделать что-то по-настоящему годное для мира, следует плевать на мнение упомянутого существа три раза через плечо ежедневно по утрам и вечерам. Или, например, что нужно не поезд строить, позабыв о рельсах, а рельсы класть активно и в четыре руки — по которым поезд потом пойдет.

Но Скримджер, конечно, поскольку идиот титулованный, считает, что то, что лучше для него (иногда), знает только Бог. Или Мерлин — это уж как вам угодно. Соответственно, весь свой короткий и глупый век на посту Министра — от первого до последнего дня — ищет выход из сложившегося положения не там, где его потерял (еще Фадж), а там, где светлее.

Не, ну а что? Лезть на Дамблдора или маленького Гарри куда приятнее, чем на Тома — Том ведь и убить, и Круциатусом залепить, и оборотнем покусать, и дементором поцеловать, и еще много чего любит и может себе позволить. А что Дамблдор? Ну, приложил Долиша пару раз хорошенько…

— То есть, в общем, — уточняет Гарри, — вы бы хотели, чтобы создалось впечатление, что я работаю на Министерство?

Скримджер начинает активно кивать своей бесполезной головой, радуясь, что до Гарри наконец дошло:

— «Избранный», ты знаешь… это все о том, чтобы дать людям надежду, ощущение, что происходят значительные, волнующие вещи…

Нет, слушайте, это глубоко неприлично, когда Министр открыто признается в нежелании работать по-настоящему. Остальное тоже неприлично, но хотя бы не так глубоко. Посему тут уж Гарри разворачивается и принимается давать Скримджеру лещей, достойных восхищения даже таких обладателей острых языков, как Дамблдор, Снейп, Макгонагалл и Люпин.

В последующие пять минут Скримджер узнает: а) как это низко — делать Стэна Шанпайка козлом отпущения; б) какими Гарри видятся принципы работы с подозреваемыми; в) что Гарри думает о методах ведения борьбы Барти Крауча-старшего, трусости Фаджа и непрошибаемо узколобой плохой игре при не менее плохой мине самого Скримджера (учите историю, дети); г) как Гарри относится к тем, кто пытается его использовать; д) о принципе «Вы к нам лицом — и мы к вам лицом» примененному к тому факту, что Скримджеру все равно, жив Гарри или мертв — и, наконец:

— Я не забыл, Министр… — Гарри поднимает правую руку.

На тыльной стороне ладони парня по-прежнему белеет: «Я недолжен лгать». Подарок на память от Долорес Амбридж.

— Не припомню, чтобы вы бежали меня защищать, когда я пытался сказать всем, что Волан-де-Морт вернулся, — чеканит Гарри. — Министерство не стремилось дружить в прошлом году.

Вообще, спешу пояснить, что за Гарри не особо водится злопамятство. Но Амбридж, что называется, сама собой застревает в памяти подростка, вызывая вполне определенные чувства (как, впрочем, и в дверях; и в корягах деревьев в Запретном Лесу). В связи с которыми почему-то каждый раз приходит на ум никто иной, как Люпин с его мохнатой проблемой, и очередное осознание того, что не совсем понятно, чего уж такого плохо в оборотнях в целом? Куда больше омерзения вызывают и неудобств доставляют всякие идиоты и сволочи, которые постоянно выглядят людьми.

О нет, противники — это не оборотни, не гномы (гном наконец вытаскивает червя из земли и начинает счастливо его посасывать, привалившись к кусту рододендрона — символу верности, между прочим), не гоблины и так далее. Даже не дементоры. В сущности, даже не Пожиратели Смерти. Противники — это злобные, трусливые, нетерпимые твари, которые поступают грязно и уверяют, что это хорошо.

Больше нет Бартемиуса Крауча. Ушел с поста Министра Фадж. Но упрямый дурак вечен, и он вовсе не обязательно носит маску Пожирателя Смерти. И вот Гарри стоит, любовно глядя в глаза новому Министру, который отвечает парню не менее любовным взглядом — и что же он видит? что находит? Его. Титулованного, упрямого, скользкого идиота. Гарри и иже с ним везде и всякий раз находят его.

— Что затеял Дамблдор? — грубо спрашивает Скримджер. — Куда он уходит, когда отсутствует в Хогвартсе?

— Понятия не имею, — отвечает Гарри.

В конце концов, Гарри никому из них ничем не обязан. Так что очень глупо ходить к подростку за отпущением грехов и тем более какой-либо иной помощью. И не надо делать по этому поводу угрожающее лицо маньяка-убийцы. Гарри шесть лет общается со Снейпом, я вас умоляю. Скримджер действительно думает, что в состоянии на парня надавить?

— И не сказал бы, если бы знал, так?

— Нет, не сказал бы.

Когда все крысы разбегутся, корабль Министерства перестанет тонуть. Вот тогда кто-то из Министерских и может попробовать обратиться к Гарри снова. А до той поры…

Угроза Скримджера найти другие способы выяснить, чем занимается Директор, встречается прямым и недвусмысленным предупреждением Гарри, что дальнейшие случаи вторжения Министра (носа Министра, ушей Министра и иных частей тела Министра и (или) его подчиненных) на территорию Директора повлияют на его, Министра, судьбу самым прискорбным образом.

Должна отметить, высказывание Гарри («…но Дамблдор все еще Директор. Если бы я был на вашем месте, я бы оставил Дамблдора в покое») совпадает, скорее всего, лишь с общим направлением мыслей Директора по данному вопросу. Зато выражается парень кратко и емко.

Наступает очень долгая пауза.

Наконец Скримджер холодно и жестко (вообще говоря, 16-летнему Гарри впору продолжить серьезно и обоснованно собой гордиться. Только подумать: Министр Магии заканчивает разговор в холодной и жесткой манере, злой и неудовлетворенный. То есть по итогу беседы понимает, что имеет дело с равным. Съел, Драко? Видал, как нужно разговаривать, если хочешь действительно быть крутым, а не казаться? А все эти твои истерики… детские, в самом деле, Снейп прав) произносит:

— Ну, мне очевидно, что он очень хорошо над тобой поработал. Человек Дамблдора до мозга костей, не так ли, Поттер?

— Да, так, — кивает Гарри. — Рад, что мы это выяснили.

И Гарри, маленький боевой котенок Директора, поворачивается спиной к Министру Магии и шагает обратно в дом, оставив последнее слово за собой.