Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Остаток зимних каникул пролетает незаметно и не несет в себе абсолютно никакой Игровой нагрузки. 6 января обратно в школу детишек провожает одна лишь миссис Уизли, поскольку все остальные взрослые работают. Поэтому в линеечку возле камина выстраивается всего четыре человека.

Кстати, обратим внимание на очередную мелкую деталь, восхитившую меня прямо до слез: в этом году в школе как бы усиление охраны — и тут же организовывают переправу Летучим порохом в один конец, ибо Министерство заботится о том, чтобы все студенты вернулись в замок быстро и безопасно.

Класс. Никакой Филч ни в одном из кабинетов деканов, куда прибывают студенты, ни единого студента не шмонает — приноси в замок, что хочешь, можешь еще и друзей привести… Просто поразительно, с какой милой непосредственностью Министерство в целом и мракоборец-Министр в частности относятся к безопасности детей, о части которых, между прочим, прекрасно известно, что их родители — Пожиратели Смерти.

А что Дамблдор?

А ничего, традиционно. Уж он-то может обеспечить безопасность школы и сделать так, чтобы замок немедленно распознал какой-нибудь принесенный Темный магический артефакт, можно не сомневаться. Более того, полагаю, именно это и позволяет ему вежливо, на настойчиво убедить Министра в том, что Летучий порох — это неплохая, быстрая и безопасная идея. А если в замке вдруг окажется что-то, что никогда бы там не оказалось, досматривай прибывающих студентов лично Филч… что ж, значит, это кому-нибудь очень нужно.

Миссис Уизли плачет, прощаясь с детьми. И нам тут же предоставляют объяснение, предлагая думать, что бедняжку в последнее время легче простого довести до слез — с тех самых пор, как Перси усилиями Джинни и близнецов вывалился из дома, перемазанный пастернаком, и срочно подался в бега вместе с Министром (похоже, на кухне Норы во время беседы Гарри и Скримджера состоялся не менее напряженный разговор домашних с идиотом-Перси). Ну, очевидно, так.

Нет, оно понятно, что и Перси Молли расстроил, и я бы даже поверила, что это и есть главная причина — если бы миссис Уизли не зарыдала сильнее прежнего, заключая в объятья именно Гарри.

— Обещай мне, что будешь приглядывать за собой… избегать неприятностей…

— Я всегда так и делаю, миссис Уизли, — ухмыляется Гарри. — Я люблю тихую жизнь, вы же знаете.

Миссис Уизли прыскает сквозь слезы.

По-моему… кхм… как бы сказать… к Перси конкретно в данный момент слезы миссис Уизли не имеют абсолютно никакого отношения.

Я полагаю, в период каникул Молли узнала чуть больше об Игре от осведомленных Артура и Люпина, чем знала прежде. Вероятно, она чувствует или догадывается, что ждет Гарри и остальных детей в новом семестре, и, принимая это, тем не менее просто не может перестать волноваться и испытывать боль.

— Добрый вечер, Поттер, — приветствует Макгонагалл, мельком взглянув на появившегося в ее камине Гарри. — Постарайтесь не нанести слишком много пепла на ковер.

— Да, профессор.

Идиллия.

Дождавшись Рона и Джинни, Гарри направляется к башне Гриффиндора, где ребят немедленно перехватывает прибежавшая с улицы Гермиона, сообщив перепившей на каникулах Полной Даме новый пароль («Трезвенность»).

У Гермионы, выработавшей за каникулы новую тактику общения с Роном, который, в общем-то, уже и был бы не прочь помириться (а именно: тотальное игнорирование несчастного парня; нет, все-таки глухота в команде Директора ужасно заразна), едва ли не больше новостей для Гарри, чем у него для нее.

Во-первых, она в замке уже несколько часов — ходила навестить Хагрида и Клювокрыла. Во-вторых, именно у нее на этот раз оказывается послание Директора Гарри с указанием даты следующего урока — вечер понедельника. И я, между прочим, склонна данные оба два факта объединять в общую картину. Ибо тому сильно способствует поведение Гермионы после того, как она услышала о подслушанном разговоре Снейпа и Драко на вечеринке у Слизнорта: сначала она в глубокой задумчивости молчит, потом интересуется, не думал ли Гарри, что Снейп специально расспрашивал Малфоя для Ордена, затем медленно признает, что Малфой однозначно планирует нечто коварное, после этого слабо опротестовывает версию, что разговор шел о Реддле («Снейп однозначно сказал «твоего хозяина», а кто еще может им быть?» — «Не знаю. Может, его отец?»), потом, закусив губу, в глубоком раздумье смотрит в пространство, даже не обращая внимания на то, как Рон милуется с Лавандой, а затем… внезапно вспоминает о Люпине:

— Как Люпин?

— Не очень, — Гарри рассказывает ей о делах Люпина среди оборотней. — Ты когда-нибудь слышала о Фенрире Сивом?

— Да! — пораженно восклицает Гермиона, припомнив, что Драко угрожал Сивым Боргину летом в Лютном Переулке.

— Но это доказывает, что Малфой — Пожиратель Смерти! — с чувством говорит Гарри. — Как еще он может быть в контакте с Сивым и говорить ему, что делать?

— Это очень подозрительно, — кивает Гермиона. — Если только… ну… есть вероятность, что это была пустая угроза.

Гарри качает головой, но, вспомнив еще одну животрепещущую новость, благополучно съезжает с темы. Вечер оканчивается тем, что Гарри и Гермиона здорово веселятся, ругая Министерство в целом и нового Министра в особенности.

Итак, что это было? Очень характерна задумчивость Гермионы, которая чувствует, что до разгадки осталось полтора шага. И столь же характерно внезапное торможение и перескакивание на другую тему — помнится, в прошлом году девушка очень часто так делала, когда Гарри начинал слишком близко подкапывать к загадочным делам Ордена. Но тогда она делала так, ибо то была ее задача по Игре. Так неужели и сейчас…

Видимых нам шансов дать своему Юному Игроку парочку намеков на Игру-6 у Директора за прошедшие месяцы было не слишком много (разве только краткий разговор летом), и Гермиона весь первый семестр болтается, не особо принося пользу для Игры. Ситуация меняется в тот краткий период между прибытием в школу Гермионы — и возвращением в замок Гарри, Рона и Джинни.

Откуда у нее письмо Дамблдора Гарри? Откуда она узнала новый пароль в башню Гриффиндора, с которым у Гарри и ребят (только что вышедших из кабинета собственного декана!) возникли проблемы (им забыли его сообщить!)? Сама ли она направилась к Хагриду, или ее позвали? Как она узнала, что пора возвращаться в замок, ибо Гарри и Ко уже прибыли?

Я полагаю, что Гермиона не случайно направилась к Хагриду и провела несколько часов не только с лесничим и гиппогрифом, но и с Директором собственной персоной (который, разумеется, чисто случайно оказался в гостях у Хагрида именно тогда, когда туда заглянула Гермиона, отвечая на приглашение выпить чайку).

Такое ведь не первый раз в ее долгой Игровой жизни случается — в Игре-3, сколь помнится, при схожих обстоятельствах (ссора с Роном, одиночество, вовлеченность в Игру благодаря наличию маховика времени) она тоже попивала чаек с высшим руководством Хогвартса, попутно получая кучу намеков со стороны упомянутого коварного высшего руководства.

И вот если принять сие за правду, сразу становится ясно, о чем задумывается Гермиона в беседе с Гарри — она пытается сопоставить полученную информацию явно по Игре (ибо Снейп) с полученными ранее намеками явно по ней же (ибо Дамблдор (Сам) и Хагрид).

Попытка явно удается не слишком, посему Гермиона мигом обращается к закадровой помощи еще одного Игрока — и попадает точно в цель. Она мигом понимает, что Люпин не случайно подкинул ключ о Сивом — однако тут же резко сдает назад. Почему? Почему она столь упорно отказывается видеть очевидное?

Потому что очевидное нельзя видеть Гарри — намеки Дамблдора и факты Гарри для нее наконец сходятся вместе. Она понимает свою задачу на Игру Года. Снейп дал Нарциссе Непреложный Обет защищать Драко. Точные условия Обета Гермионе неизвестны, но она легко может предположить, что в них входит задача Снейпа защищать Драко от любых угроз, связанных с его миссией. А активные действия в адрес Драко со стороны Гарри вполне подходят под определение слова «угроза». Что абсолютно не нужно Директору, ибо лупанет по Снейпу, который, без сомнения, свой в доску и расспрашивает Драко исключительно по приказу Самого. Все Игроки более-менее в курсе ситуации, предпринимать что-либо самостоятельно не собираются, чтобы не ставить под удар ни Драко, ни Снейпа, ни Игру, однако не в силах тормозить Гарри все время, ибо не находятся в контакте с парнем постоянно.

Честь тормозить Гарри, таким образом, выпадает Гермионе.

Потому-то она всю дорогу упорно и игнорирует очевидное — ибо сказали игнорировать. Само собой, разумеется, девушкой предполагается, что у Директора все под контролем, и он как-нибудь разрешит проблему с Драко, в чем бы она ни состояла — привлекая Гарри, без сомнения. Потому-то Гарри и держат в курсе развития истории Малфоя, тем не менее, не подпуская слишком близко.

Здорово. Вот только всю дорогу Гермионе не хватает одного единственного пазла — информации о том, что Директор умирает. А то бы сразу вывела всю его Игру на чистую воду (и случился бы глобальный коллапс).

Но Директор не был бы Директором, если бы не оставил Юному Игроку сюрприз, а потому, можно не сомневаться, Гермиона до самого конца не узнает, что ж такое странное с рукой Директора, ибо информация об этом будет таинственным образом удалена из всех доступных и недоступных источников, в первую очередь, конечно, включая любимую Гермионой библиотеку Хогвартса (кстати, обратите внимание: ни слова о раненной руке Дамблдора в течение всего года не появляется и в «Пророке», а ведь это была бы сенсация: «Дамблдор теряет хватку. Эксперты — о проклятии руки Директора Хогвартса: незначительная травма или смертный приговор? См. стр. 4»).

В остальном же ничего особенного с Гермионой за время каникул не совершается. Она категорически отказывает Гарри, предлагающему помириться с Роном, и Гарри горестно прячет глаза. Парень всегда был искренне уверен, что уж их-то с Роном и Гермионой дружбы не коснется ощущение беспомощности, но, похоже, второй семестр грозит стать еще хуже первого. Гермиона непреклонна. Отношения между ней и Роном гниют и тухнут. И только Гарри хоть чему-то учится со времен памятного раздрая в команде в Игре-3 — он с самого начала не выбирает ничью сторону, твердо намереваясь быть скрепой для всех троих. Ибо он вот чувствует, как важно им всем оставаться вместе.

7 января встречает всех небольшим сюрпризом, взбудоражившим весь шестой курс школы — начинаются уроки трансгрессии, которым суждено продлиться 12 недель и закончиться сдачей теста инструктору из Министерства (стоимость: 12-мать-их-галлеонов!). Сие вообще-то крайне хлопотно для Дамблдора с точки зрения организации безопасности оных курсов. Полагаю, вполне себе Игра, и совершенно очевидно, для чего она предназначена — Игра-7 не за горами.

Впрочем, и в этот конкретный день есть возможность Поиграть, ибо в 8 вечера Гарри в третий раз за год переступает порог кабинета Директора, чтобы снова окунуться в историю Реддла.

Однако прежде всего, разумеется, Гарри и Дамблдору нужно поделиться новостями, накопленными за период долгой разлуки. Поэтому Директор, который со своей обугленной рукой выглядит примерно таким же здоровым, как фестрал, с ходу приветствует Гарри веселым:

— Я слышал, ты встречался с Министром Магии в Рождество?

Ну, разумеется, Люпин и Артур наперегонки побежали докладываться Директору о произошедшем 25 декабря, а Директор по своему обыкновению, небось, сделал крайне удивленное лицо. И вот теперь настало время, что называется, из первых уст узнать, чему же Гарри научился за все эти годы и что из него воспиталось.

— Да, — кивает Гарри, — он не очень мной доволен.

— Нет, — вздыхает Дамблдор. — Он и мною не очень доволен. Мы должны попытаться не тонуть под грузом нашей тоски, Гарри, но продолжать сражаться.

Гарри широко ухмыляется.

Я его обожаю, правда. Дамблдора. Он либо слишком глуп, либо слишком умен (это уж как вам больше нравится), чтобы обижаться на разнокалиберные палки, вставляемые ему в колеса обоими Министрами и прочими злопыхателями, которые хотят его обидеть. Ибо наблюдать за ними ему смешно воистину. Будто обезьяны, которые кидаются какашками — ты за стеклом, а у них все лапы в неприятной штуке. И, кстати, в подобном отношении к ним Директор задолго до известного события демонстрировал собственную безукоризненную смерть — ибо был недосягаем для суждений всяких идиотов.

— Он хотел, чтобы я сказал волшебному сообществу, что Министерство делает прекрасную работу.

Дамблдор улыбается и посвящает Гарри в некоторые подробности его ссоры со Скримджером — при этом, хоть в его словах и лице нет ни единого намека ни на что конкретное, Гарри как-то мигом становится предельно понятно, что, по мнению Дамблдора, некоторые существа, цепляющиеся за ветки деревьев, в своем развитии прогрессировали куда дальше и Фаджа, и Скримджера. Мимоходом, разумеется, выдается звучный лещ и «Ежедневному Пророку»:

— Так вот почему вы поссорились! — восклицает Гарри. — Это было в «Ежедневном Пророке».

— «Пророк» должен сообщать правду время от времени, — кивает Директор, немало развлекаясь, — если только случайно. Да, поэтому мы поссорились. Ну, кажется, Руфус наконец нашел способ загнать тебя в угол.

И вот тут Гарри со всей своей детской непосредственностью, нарушив хихикающую идиллию, возьми да внезапно брякни:

— Он обвинил меня в том, что я «человек Дамблдора до мозга костей».

— Как грубо с его стороны.

— А я ответил ему, что так и есть.

Дамблдор открывает рот, но тут же закрывает его обратно. За спиной Гарри Фоукс издает мягкий и мелодичный звук. Глаза Директора внезапно наполняются слезами. Гарри опускает взор.

Вот оно. Дожил. 7 января 1997 года жить ему остается несколько несчастных месяцев — и в этот вечер он понимает, что делал все правильно, черт возьми.

Ибо Гарри, как настоящий мужчина, конечно, прямо этого никогда не скажет — но Дамблдору и не нужно. Подросток только что признался ему в любви, и он это услышал. О, горько-сладкая минута, наполненная радостью и немного болью, той, которая появляется почему-то, когда понимаешь, что тебя любят — в сей светлый миг не грех и пустить скупую, мужскую и растроганную. Гарри — его, его целиком.

И дело не в том, что Министерству наплевать на парня, а Дамблдор о нем заботится, что Гарри очень четко понимает (хотя это и есть несомненный бонус от встречи со Скримджером — видеть такой контраст), дело не в том, что Министерство — это Министерство, а Дамблдор — это Дамблдор (хотя, поскольку все всегда должно идти на пользу Игре, это тоже приятный бонус, отвечающий цели Директора отдалить Гарри от Министерства на Игру-7). Дело в том, что Гарри дорос до любви к Директору. Он пойдет за ним до конца. Дамблдору это очень важно. Не только для Игры и манипулирования. Просто потому, что он тоже любит Гарри.

И, естественно, когда в тебя так внезапно шандарахает признание в ответной любви, говорить сразу не получается. Труден век педагога — но, честное слово, иногда бывают такие чистейшие моменты, когда очень ясно понимаешь — оно того стоит.

— Я очень тронут, Гарри, — спокойно произносит Дамблдор спустя время.

— Скримджер хотел знать, куда вы уходите, когда вы не в Хогвартсе, — сообщает Гарри своим коленям, и Директор вновь веселится, рассказывая парню историю о Долише и одним лишь выражением лица позволяя подростку ясно прочитать все, что думает об идиотах.

— Так они до сих пор не знают, куда вы уходите? — невинно интересуется Гарри.

Дамблдор улыбается, глядя на него поверх очков-половинок («О, хорошая попытка, мальчик мой»):

— Нет, не знают, и время совсем не то, чтобы об этом узнал ты. Так, я предлагаю нам поспешить, если ты больше ничего -?

Первый из двух ключевых поворотных рубежей с успехом пройден. Гарри не только признается Директору в любви, он доверяет ему все:

— Вообще-то есть кое-что, сэр, — спешит признаться он. — Это о Малфое и Снейпе.

— Профессоре Снейпе, Гарри, — мягко поправляет Дамблдор, которого совершенно не смущает то, что Гарри называет его «сэром» впервые за вечер.

— Да, сэр. Я подслушал их на вечеринке профессора Слизнорта… ну, я следил за ними, на самом деле.

Дамблдор слушает рассказ Гарри с абсолютно бесстрастным лицом и молчит несколько мгновений после того, как Гарри заканчивает, прежде чем высказаться (видимо, вспоминает тот самый вечер после вечеринки Горация, когда ему пришлось успокаивать бурно сморкавшегося в платочек Снейпа, до глубины души задетого поведением Драко):

— Спасибо за то, что рассказал мне это, Гарри, — очень, очень тактично — ибо Гарри проявил несвойственное ему доверие взрослому, и с этим хрупким Новым надо обращаться неимоверно аккуратно, — но я предлагаю тебе выкинуть это из головы. Я не считаю это очень важным.

Гарри глазеет на Директора, будто тот предложил заняться уроками бальных танцев.

— Не очень важным? Профессор, вы поняли -

М-да… может, с любовью к Дамблдору у Гарри проблем и нет, но вот точно есть проблемы с верой в то, что он и близко не идиот. Ну, понятно, дедушка старенький, слышит плохо, соображает туго, надо, наверное, повторить рассказ и разжевать подробнее… И это, между прочим, обидно.

— Да, Гарри, благословленный выдающийся силой ума, — причем, откровенно скажем, постоянной, — я понял все, что ты мне сказал, — немного резко отвечает Директор, вооружившись лещом. — Я полагаю, ты мог бы даже рассмотреть возможность, что я понял больше, чем ты. — Но, разумеется, поскольку Гарри — ребенок любимый, вслед за лещом тут же идет поглаживание по пузику: — Опять же, я рад, что ты доверился мне, — ни слова лжи и очень откровенно, — но позволь мне уверить тебя, что ты не сказал мне ничего, что вызвало бы во мне беспокойство.

Вот бессмысленно спорить с Дамблдором, в самом деле. Даже если ты думаешь, что скоро победишь, на самом деле оказывается, что тебя просто плохо информировали. Это какая-то магия, честное слово, совершенно недоступная обычным людям, как говаривал Терри.

Гарри насупливается и молчит, уверена, очень сильно напоминая Директору Снейпа. Парень всерьез задумывается над сложным метафизическим вопросом, не предполагает ли призыв Директора к спокойствию странного подмигивания более взрослым и умным людям и слов: «Не беритесь за ваши палочки, ребята, за ваши прекрасные палочки, которые сложены вот тут, в шкафу… нет, не в том, а рядом… да, вот за них совершенно не беритесь и не следуйте за мной сегодня в полночь».

А ведь Дамблдор высказался совершенно прямым текстом, чего хватило бы всякому, кто способен понимать что-то более тонкое, нежели летящий в лицо кирпич.

Директор приказывает не фиксироваться на причастности к истории с Драко Снейпа — а не на самой истории с Драко. Ну вот куда уж прямее? Прямее только заявить: «Да-да, я знаю, что профессор Снейп спрашивал Драко о его планах, все в порядке, успокойся, тебе правильно подсказывают все вокруг, что он делал это по моей просьбе», — но такая отповедь неизменно родила бы в Гарри целую кучу новых неудобных вопросов.

Начиная от: «Так вы знаете, что Малфой что-то замышляет? И почему никак этому не мешаете?» — сейчас — и заканчивая: «Кажется, Дамблдор хотел этого, разве нет? Он странный человек, Дамблдор. Я думаю, что он просто хотел дать мне шанс. И что он, в общем, знает обо всем, что здесь происходит. Так что Дамблдор был в курсе того, что Драко задумал. Однако вместо того, чтобы остановить меня от вмешательства в историю Малфоя, он меня кое-чему научил, подготовил меня к тому, что должно было случиться. Не думаю, что я случайно подслушал их разговор — и с Боргином, и со Снейпом — это он подталкивал меня к тому, чтобы я его услышал…» — когда Драко доберется-таки до Директора (с дозволения Директора).

Я уж молчу о том, что, согласись Дамблдор с тем, что Драко у него на личном контроле, Гарри бы, скорее всего, вообще перестал бы обращать внимание на историю Малфоя — а сие недопустимо, ибо Гарри надо воспитываться на этой истории.

И все бы хорошо, если бы речь шла о любом другом шпионе Дамблдора, кроме Снейпа. Тут уж, как бы сказать, Гарри клинит не на деле, а на личности. Потому-то сия сцена и приобретает яркий оттенок ревности (впрочем, а что — у Снейпа в разговорах с Директором о Гарри как-то по-другому бывает?):

— Так, сэр, — максимально вежливо и спокойно начинает Гарри, — вы определенно до сих пор доверяете -?

— Я был достаточно терпелив уже ответить на этот вопрос, — произносит Дамблдор тоном, который ясно дает понять, что терпение у него почти закончилось (чай, не один Гарри уже который год мучает его этим). — Мой ответ не поменялся. — «А ну не сметь трогать моего супруга! Порву, честное слово, ну сколько можно-то?»

— Еще бы, — ехидно комментирует Финеас, явно обладающий большим количеством информации, чем Гарри. Директор не обращает на него никакого внимания.

— А сейчас, Гарри, я вынужден настаивать, чтобы мы поспешили. У меня есть более важные вещи, которые необходимо обсудить с тобой этим вечером.

Опять же, прямым текстом: «Профессор Снейп — не твоя забота, нечего тут повторять Игру-1. Твоя задача — эти уроки. У меня нет времени на сцены ревности, Гарри, мне и Северуса хватает».

Гарри обиженно сопит, всерьез прокручивая в голове возможность взбунтоваться и продолжить разговор о Снейпе и Малфое, заодно потирая ушибленную лещом фигуральную макушку. Вот вечно так с Дамблдором. Приходишь к нему с абсолютно железными наездами, уверенный в своей правоте, но вскоре уже пятишься к дверям, кланяясь и благодаря небеса просто за то, что жив. Да уж, надо отдать Директору должное. Иначе он, мило улыбаясь, очень вежливо возьмет это должное сам.

Однако Дамблдор, как человек более взрослый, первым идет на мировую и качает головой:

— Ах, Гарри, как часто это случается даже между лучшими друзьями! — «И уж тем более — между любящими людьми». — Каждый из нас верит, что то, что он может сказать, гораздо важнее всего, что другой может добавить!

Он ведь умеет сердиться тоже, умеет и угрожать, умеет больно дать в челюсть — как словами, так и вполне себе кулаком. Но использует эти свои умения, как змея использует яд — выпускает его, только когда необходимо. А когда он не нужен, его будто и нет вовсе. И только золото сердца в результате. Будь Гарри постарше, он бы непременно понял, что таких лещей можно раздавать только — и только — тем, кого очень любишь — в надежде, что они поймут. Понял бы — и перестал бы злиться.

— Я не думаю, что то, что вы хотите сказать, не важно, сэр, — натянуто бурчит подросток (Мерлин, это кресло напротив Директора заколдовано обращать любого в Снейпа что ли?!).

— Ну, ты прав, поскольку это не так, — оживленно отвечает Директор («И только попробуй возразить»).

Нет, все-таки Дамблдор прав, что не позволяет Гарри узнать большего о линии Малфоя в Игре. Гарри ведь получает такое удовольствие, гоняясь за Драко и обвиняя Снейпа во всех смертных грехах… нет, положительно, узнай Гарри об истории с Малфоем и Обетом чуть больше, это сказалось бы на нем очень плохо. Во всяком случае, мировоззрению подростка это могло бы сильно-сильно повредить.

— Этим вечером я собираюсь показать тебе еще два воспоминания, — звенящим голосом продолжает Дамблдор, — оба получены с невероятной сложностью, и второе из них, я думаю, самое важное из всех, что я собрал. — «Я тут стараюсь, а ты… что за качельные отношения?!»

Гарри вдруг разом теряет интерес спорить дальше.

Предваряя первое воспоминание кратким рассказом, Дамблдор сообщает парню, что тихонький, скромненький мальчик Том, появившись в Хогвартсе в мантии из секонд-хенда, был немедленно отправлен в Слизерин и очень скоро завоевал пламенную любовь «почти всех» преподавателей, успешно создавая впечатление о себе, как о скромном, симпатичном, тянущемся к знаниям ребенке.

Впрочем, Дамблдора подобный перформанс всю дорогу не впечатлял, ибо он, повторюсь, не дурак. У Тома хватило ума держаться от еще-не-Директора подальше, а Дамблдор, хоть и приглядывал за мальчиком, не спешил ни как-либо влиять на него, ни пытаться открыть глаза очарованным коллегам (ибо, видимо, понимал, что они ему не поверят — да и давал Тому хоть какой-то шанс измениться, пусть даже, вероятно, почти не верил, что это возможно).

И его, и его коллег следует все же понять. Шел 1937 год. За стенами замка буйствовали Гитлер и Грин-де-Вальд. Ну не до Тома Дамблдору было. По крайней мере, поначалу.

А Том умудрился собрать вокруг себя группу почитателей, предшественников Пожирателей Смерти — таких же, по крайней мере, закомплексованных ублюдков, жаждущих славы, власти или защиты. Директор подозревает их в серии разных преступлений, самым громким из которых стало открытие Тайной Комнаты, убийство Миртл и исключение Хагрида из школы.

Из того, что Дамблдору удалось установить значительно позже, с огромным трудом отыскав тех, из кого можно было что-то вытянуть (поздно спохватился, не так ли? надо было самому внимательнее смотреть за Томом в бытность того студентом), Том был одержим своей родословной, что, в целом, весьма объяснимо.

Не найдя ни единого упоминания о отце в хрониках, Том отрекся от имени и придумал себе Лорда Волан-де-Морта. Он обратился к поискам информации о матери и имени Марволо. Наконец, после изнурительного исследования он нашел сведения о линии Слизерина (как скоро он узнал о том, что основатель его факультета тоже мог говорить со змеями, Директор не знает — вероятно, в вечер Распределения; можно себе представить, каков был взрыв самомнения). Летом шестого курса Том отправился на поиски Мраксов.

Дамблдор показывает Гарри воспоминание, в котором Том впервые встречает своего дядю Морфина. Морфин рассказывает Тому — урывочно — о его отце-магле, который живет в большом доме на холме, о матери, убежавшей с маглом и укравшей медальон Слизерина… а затем воспоминание заполняет темнота, и, уже сидя в кабинете, Директор рассказывает Гарри остальную часть истории — что Морфин проснулся утром, а по всей округе уже неслась весть, что Томас Реддл и его родители с большого дома на холме мертвы — признаков насилия не обнаружено, на лицах — ужас.

Представляю себе реакцию Томаса — чего ему вообще верить, что Меропа и правда была от него беременна? Думаю, увидев сына на пороге собственного дома, он просто обезумел. Он столько лет прятался от того ужасного времени, когда был как бы не собой — а тут заявляется свидетельство того, что все это правда. Думаю, он либо не поверил, либо до самой последней минуты (которая наступила только после длинной тронной речи сыночка) исступленно утверждал, что все это ложь, ложь, ложь…

Реддл убил своего отца. Убил своих бабушку и дедушку. Вернулся в хижину Мраксов, с помощью очень сложной магической формулы внедрил в голову «уснувшего» Морфина ложное воспоминание, бросил его палочку рядом с ним (разумеется, он не стал пачкать свою), прикарманил кольцо Мраксов (спасибо, что без пальца) и исчез.

Морфина, хвастливо вопившего следующим утром, что это он убил грязных маглов, схватило Министерство, которому любезно предоставили все доказательства вины Мракса. Надзор, естественно, не сообщил Министерским, кто колдовал, хоть Том и был несовершеннолетним. Морфин скончался в Азкабане. За несколько недель до этого Дамблдору удалось его найти и с огромным трудом извлечь нужное воспоминание. Однако Морфина он спасти не успел. Или не очень стремился.

Том убил своих отца, бабушку и дедушку, подставил дядю и прикарманил древнюю реликвию в возрасте 16 лет.

Не скрою, это почти идеальное преступление. Что, впрочем, доказывает лишь одно, известное: «воспитать человека интеллектуально, не воспитав его нравственно — вырастить угрозу для общества». В данном случае росла Огромная Угроза Для Всего Человечества.

Не достигнув совершеннолетия, Том убил минимум четверых (включая Миртл), явился косвенной причиной смерти минимум одного (Морфина), замучил ряд людей, поломав им психику (включая детей в приюте) и искалечив жизни (например, Хагриду), а также врал, крал, угрожал… создал крестраж - дневник — после убийства Миртл — что, собственно, и стало концом Тома Реддла — в шестнадцать лет! Конечно, еще какое-то (к несчастью, довольно продолжительное) время что-то существовало (и приносило жуткие беды окружающим), но то, что это было, не имело к человеку уже ни малейшего отношения.

И вот оно — эта тварь, убившая собственного отца — вернулось в Хогвартс, где продолжило улыбаться очарованным преподавателям и соученикам.

— Это не займет много времени, — произносит Дамблдор, опорожняя очередной флакончик с воспоминанием, которое выливается в Омут как-то неохотно, будто загустело и испортилось. — Мы вернемся очень быстро.

Гарри и Директор погружаются в очередное прошлое — Слизнорт, более молодой, чем Гарри его знает, сидит в своем кабинете в окружении студентов, в том числе и Тома — на его руке красуется кольцо Мраксов — перебирая ананасовые дольки и мирно беседуя с мальчиками.

Когда Слизнорт распускает свой Клуб по гостиным, заметив, наконец, что час уже поздний, Том остается с ним наедине.

— Сэр, я хотел вас спросить кое о чем.

— Спрашивайте, мой мальчик, спрашивайте…

— Сэр, мне было интересно, что вы знаете о… о крестражах?

Происходит то, что уже случалось в этом воспоминании прежде — в беседе о незначительном уходе преподавателя, которую начал Том (разумеется, преподавателя Защиты): неестественный туман наполняет комнату, Гарри может видеть только безмятежно улыбающегося Дамблдора («Мм… какая хорошая работа, друг мой… ну, разумеется, ты не мог не показать себя именно в этом свете…»), и голос Слизнорта, взрывая барабанные перепонки, вопит:

— Я ничего не знаю о крестражах и не сказал бы, если бы знал! Теперь немедленно убирайся и не позволяй мне услышать, как ты спрашиваешь о них, хотя бы еще один раз!

Директор и Гарри возвращаются в реальность.

И начинается Игра во всей своей красе.

— Как ты, должно быть, заметил, — произносит Дамблдор, усаживаясь в кресло, — воспоминание подделали. — «Внимание непонятливым!»

— Подделали? — не понимает Гарри.

— Безусловно. — «Ручаюсь. Сам видел, как подделывали». — Профессор Слизнорт вмешался в собственные воспоминания.

— Но зачем ему это делать?

Дамблдор, видимо, подавляет острейшее желание закатить глаза. Честное слово, день, когда Гарри не попал в Когтевран, факультет должен считать вторым днем рождения.

— Потому что, я думаю, он стыдится того, что помнит. Он пытался переработать воспоминание, чтобы показать себя в лучшем свете, стирая те части, которые он не хочет, чтобы я видел. Это, как ты заметил, сделано очень грубо, и это к лучшему, поскольку показывает, что настоящее воспоминание все еще там, под подделкой. И поэтому я впервые даю тебе домашнее задание, Гарри, — оп! — Это будет твоей работой убедить профессора Слизнорта раскрыть тайну настоящего воспоминания, которое несомненно станет нашим самым ключевым кусочком информации. — «Не, ну я только предполагаю, разумеется, ибо знать наверняка я, конечно же, не могу».

Ага, ибо сам старенький дедушка сделать этого ни разу не может. Очевидно, так

Я неплохо повеселилась над окончанием этого урока, попутно отметив для себя, что в объяснениях Директора по поводу воспоминаний, подчищенных так, чтобы даже Гарри понял, что что-то неладно, нет, как обычно, ни слова лжи — но они точно-преточно укладываются в версию, что Слизнорт уже давным-давно рассказал Директору о крестражах. Всего-то и надо предположить, что сделал он это по-честному и добровольно. А петли, которые любовно накручивает Дамблдор, всего лишь призваны создать у Гарри рабочее настроение и трудовой порыв.

Разумеется, бросить своего котенка в клетку к старому ужу Директор не может, не снабдив котенка средствами самозащиты, а потому тут же громким шепотом принимается подсказывать.

— Но, сэр, вам, конечно же, не нужен я, — очень вежливо возражает Гарри. — Вы могли бы использовать Легилименцию… или Сыворотку Правды… — «Напоминаю на случай, если вы, дедушка очень старенький, вдруг о них забыли».

— Профессор Слизнорт — невероятно способный волшебник, который будет ожидать и того, и другого. — «Но который не смог нормально подделать вспоминание». — Он гораздо более искусен в Окклюменции, чем бедный Морфин Мракс, — «Или ты, мой маленький», — и я был бы поражен, если бы он не носил с сбой антидот к Сыворотке Правды с тех самых пор, как я принудил отдать мне эту пародию на воспоминание. — «И разве я лгу? Да ни в жизнь. Я действительно был бы поражен. И пародию, сочиненную нами вместе, я действительно приказал ему сделать, а затем у него забрал… В общем, я веду к тому, что ни тем, ни этим даже не пытайся пользоваться». — Нет, я думаю, будет глупо пытаться вырвать правду из Слизнорта силой, — «Ты хорошо меня услышал? Точно хорошо?» — это может принести больше вреда, чем пользы. — «И даже понял то, что услышал? Хороший ребенок». — Я не хочу, чтобы он покидал Хогвартс. — «А то еще зашибут там. Видал, какое у тебя опасное задание?» — Тем не менее, у него есть свои слабости, как и у всех нас, и я верю, что ты — тот самый человек, который сможет проникнуть сквозь его защиту. — «Ну-ка, собрался и быстро вспомнил, что Слизнорт с самого начала усиленно свунится с а) тебя самого; б) твоей матери».

Под конец, разумеется, Директор вновь отмечает специально для тех, до кого туго доходит:

— Самое важное — чтобы мы завладели настоящим воспоминанием, Гарри… насколько важно, мы узнаем только тогда, когда его увидим. Так что удачи… и спокойной ночи.

Мерлин, дайте ему кто-нибудь дюжину Оскаров за эти Загадочные И Таинственные Троеточия, умоляю! Это ж надо…

Когда Гарри закрывает дверь, он слышит, как Финеас спрашивает:

— Не могу понять, почему мальчишка сможет сделать это лучше, чем вы, Дамблдор?

— Я и не ожидал, что вы поймете, Финеас, — отвечает Дамблдор под аккомпанемент короткой мелодичной трели смеющегося вместо хозяина Фоукса.

Итак, вопрос, собственно, не почему Гарри сможет, а зачем Директору нужно, чтобы именно Гарри смог?

Ну, во-первых, добавленный в нагрузку Бег-по-Кругу здорово учит Гарри вытаскивать информацию из тех, кто ею делиться не хочет — причем не лобовыми методами, а Директорскими. Очень поможет в грядущей Игре.

Во-вторых, это крайне хорошая идея — занять глупую часть мозга Гарри хоть чем-нибудь, чтобы она не мешала умной выполнять свою работу. А то уж больно Гарри в последнее время на всяких Снейпе и Малфое фиксирован. Нет, Драко — это, конечно, хорошо, но, если долго бегать по одному и тому же кругу, он может быстро сузиться. Что пока не надо совершено.

В-третьих, чтобы Гарри не скучал во время долгих перерывов между занятиями с Директором — а то больно эти перерывы подростка обижают, а Директор не в состоянии устраивать занятия чаще — нет ни сил, ни времени, ни достаточного количества воспоминаний. А если воспоминания и есть — зачем ими размывать в голове Гарри четко выстроенную Дамблдором картину волан-де-мортства? Абсолютно незачем.

Наконец, сие задание есть вещь полезная для души. Ибо человек, который одерживает маленькие победы, способен одержать и большую.