Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

На следующий день, во вторник, 8 января, Гарри делится заданием, доверенным ему Директором, с друзьями (по очереди, ибо команда совершенно наглым образом остается безобразно разобранной). Как обычно, добрые дружеские советы оказываются полярно различными, а истина остается хихикать посередине.

Рон полагает, что у Гарри не возникнет никаких проблем со Слизнортом («Он любит тебя. Ни в чем тебе не откажет, разве нет?»). Гермиона настаивает, что к делу нужно отнестись очень серьезно («Думаю, будет сложно получить информацию, Гарри. Тебе надо будет очень осторожно подойти к Слизнорту и продумать стратегию»). Истина же тихонько сообщает, что Слизнорт, конечно, Гарри любит и готов помочь ему в чем угодно, однако такой важный пункт Игры даром для парня не пройдет, и Гарри действительно придется сильно постараться и даже (о ужас) включить мозги.

Мозги такому требованию отважно сопротивляются, бережно храня невежество относительно, например, того же Третьего Закона Голпалотта, который 6 курс принимается рассматривать на Зельях тем же днем и который, судя по всему, не вызывает осложнений только у Слизнорта и Гермиона (бойко его отбарабанившей). И у Принца, который оставил описание закона в учебнике девственно нетронутым («Ты все равно ничего не поймешь, Поттер»).

И лишь под конец урока, обливаясь слезами от язвительных уколов точно представляющей, что делать, Гермионы и осознания, что авторитет зельевара-суперзвезды рушится, Гарри находит это — поперек длиннющего списка антидотов («Ты точно это видишь?») написано: «Просто суй им в глотки безоар». Гарри ошеломленно вытягивает из своего мозга какое-то очень-очень далекое: «Безоар — это камень, извлекаемый из желудка козы, который является противоядием от большинства ядов».

Парень несется к шкафчику с ингредиентами, откуда извлекает сморщенный коричневый камешек, и возвращается к своему котлу ровно в ту секунду, когда Слизнорт объявляет, что время для выполнения его задания по составлению антидота к ядам по Третьему Закону Голпалотта истекло.

Когда Гарри показывает ему камешек (разумеется, Слизнорт подходит к парню в последнюю очередь), он некоторое время молча пялится на безоар — после чего запрокидывает голову и оглушительно хохочет («Да, Северус, очень хорошая шутка!»).

— Ну ты и наглец, мальчик, — грохочет Слизнорт, поднимая выше камешек Гарри, чтобы все видели («Надеюсь, ты понимаешь, что, будь на моем месте Северус, ты бы уже болтался на вертеле над собственным котлом?»). — О, ты в точности как твоя мама… — «Продолжаю, кстати говоря, усиленно свуниться с нее». — Что ж, не могу тебя винить… безоар безусловно подействует как антидот ко всем этим ядам!

Гермиона выглядит так, будто она близка к очень жестокой расправе.

— И ты сам подумал о безоаре, правда, Гарри? — рычит она сквозь стиснутые зубы.

— Это личная моральная сила, которая нужна настоящему зельевару! — счастливо прикалывается Слизнорт, защищая Гарри вместо Гарри («Ну и ну, Северус, мой мальчик!»). — Прямо как его мама, у нее была та же интуиция в области зельеделия, он, без сомнения, берет это от Лили… — «Ужасно свунюсь с нее!»

Когда звонит звонок, Слизнорт бредет собирать свои вещи, все еще посмеиваясь и бросив напоследок:

— И еще десять баллов Гриффиндору за абсолютную наглость! — «Ах, люблю я вас, мальчики мои, хоть вы друг друга и не любите — что один, что второй… Где Северус? Вот наглец, право слово, мне срочно надо с ним поговорить, вот наглец!»

Слизнорт, как обычно оно у него бывает, в легкой и непринужденной манере совершенно неподражаемо Играет. Во-первых, он абсолютно однозначно два раза подряд вновь сознательно показывает Гарри свое слабое место (думаю, не стоит уточнять, что он прекрасно знает, когда и какое задание Гарри получил от Директора и как теперь будет действовать?). Во-вторых, прикрывает Гарри от Гермионы («Никаких намеков не слышу, нет, совершенно никаких») и от самого себя. В-третьих, обращает внимание Гарри на чудесные свойства безоара («Да, Гарри, да, если у тебя под рукой есть безоар, это сработает…»). Наконец, в-четвертых, забирает безоар у Гарри и кладет его не куда-нибудь (например, на место, в шкаф с ингредиентами), а к себе в сумку. Последние два пункта невероятно важны, а потому запомним их — скоро пригодятся.

Попутно, как водится у лучших из команды Директора, Слизнорт не в состоянии не поразвлекаться, прикалываясь над Гарри и открыто выражая восхищение своим лучшим студентом Снейпом (которому где-то сейчас счастливо икается). Неизвестно, когда именно запись о безоаре появилась в учебнике Принца, но совершенно очевидно, что Слизнорт о ней не знал. Хоть он и подготовился к очередной ослепительной вспышке таланта своего бывшего ученика, Слизнорт был сражен наповал проблеском содержащейся в ней дерзости, которую, уверена, абсолютно правильно воспринял еще и на свой счет. Надо сказать, дерзости этой вторят наглость и смелость Гарри, так что Слизнорт от души наслаждается и своим бывшим студентом, и их (Снейпа и Слизнорта) учеником, который прямо ему, бывшему, под стать.

Кроме прочего, Слизнорт получает отличный повод быть в неприлично хорошем настроении, прямо-таки наталкивающем на мысль поговорить с ним о чем-нибудь конфиденциальном. Чем Гарри и пользуется. Неумело.

Задержавшись после урока, парень спрашивает Слизнорта о крестражах в типично своей манере — прямо в лоб (самостоятельно отмечая, как сильно он с этот момент смахивает на Реддла). Слизнорт же в типично своей манере отыгрывает прекрасную сцену с облизыванием губ, драматическим хриплым шепотом, не менее драматическим повышением голоса, промакиванием платочком побелевшего, но вспотевшего лица (само собой, немного прикрывая глаза) и, наконец, громким хлопаньем дверью.

Прямо представляю, как протекало вечернее чаепитие у Директора:

— …и он действительно думал, что меня возьмешь подобной лобовой атакой, вы только представьте! — весело заканчивает Слизнорт.

— Готовьтесь, Гораций, теперь он от вас не отстанет, — ехидно ухмыляется Снейп. — Я бы на вашем месте избегал всех углов, в которые он мог бы вас зажать. Ребенок неимоверно приставучий, упрямый, наглый -

— Лимонную дольку, Северус? — невинно вставляет Дамблдор.

Снейп отмахивается.

— Уж поверьте, я не дам ему такого шанса, — благодушно кивает Слизнорт. — Кстати, о наглости. Ваша шутка с безоаром, Северус, просто умопомрачительна — сколько самоуверенности, дерзости, сколько ехидства! Браво, мальчик мой, я здорово посмеялся! Ананасовую дольку?

Снейп на всякий случай отодвигается.

— Он его использовал? — соизволяет поинтересоваться он, всячески избегая смотреть на любую из долек, поскольку находится в добром расположении духа (насколько это состояние может его посетить).

— Вытащил из шкафа прямо перед окончанием отведенного времени, — удовлетворенно улыбается Слизнорт. — Знаете, иногда он так сильно напоминает мне вас, Северус, особенно в вопросах -

— Так и что же, Гораций? — спешит вмешаться Дамблдор, пока Снейп не позеленел до поистине устрашающего оттенка. — Где теперь этот безоар?

— Бросил куда-то в сумку, — Слизнорт беззаботно подкрепляется обеими дольками сразу, пожимая плечами.

— Вот и хорошо, мой друг, вот и хорошо, — улыбается Дамблдор, в голову которого только что пришла очередная сумасшедшая идея, доливая всем чаю. — Пусть там и остается, ладно?

И у Снейпа, и у Слизнорта хватает ума не задавать лишних вопросов.

Тем временем, пока Гарри насилует мозг, пытаясь понять, что теперь делать со Слизнортом, Слизнорт размышляет над вопросом, когда именно уступить Гарри, но точно знает, что соберется сдаться парню только после укрощения его недюжинной изобретательностью и точно не в ближайшую пару месяцев. Он прекрасно понимает, что Гарри — на свой исключительный манер — будет пытаться им манипулировать. И поведется лишь на самый блестящий манипуляторский прием. Ибо какой же он в противном случае Бывший Декан Слизерина? Тоже мне, нашли, с кем тягаться.

Воодушевившись отмашкой Дамблдора использовать на Гарри всю свою слизеринистость, Слизнорт долгое время сводит парня с ума своим прекраснейше-благодушным настроением, как бы давая понять, что сцена забыта, но полнейшим прекращением встреч Клуба — как бы давая понять, что забыта не совсем — на которые Гарри твердо намеревается теперь попасть, даже если бы ему пришлось отменить тренировки по квиддичу. Впрочем, Клуб и впрямь исчерпал себя — и вообще, и по Игре, так что смысла в нем больше нет.

В середине января Гермионе выпадает пережить огромный шок — впервые в жизни библиотека Хогвартса не дает ей ни единого ответа на ее вопрос: «Я не нашла ни одного объяснения, что делают крестражи! Ни одного!»

Хех, а она-то думала, что верно истолковала намеки Дамблдора, среди которых, возможно, содержался один про помощь Гарри в деле Слизнорта.

На самом же деле Директор в этом случае отводит девушке в Игре второстепенную роль, предлагая всего лишь приглядывать, чтобы Гарри не забывал о деле Слизнорта. Только и всего. А все остальное — сам, дорогой мой, сам. Поэтому-то, во избежание убиблиотекаривания всей Игры, храм мадам Пинс остается девственно чистым относительно и крестражей, и Принца, и характера травмы руки Директора. А то Директор Гермиону знает…

В общем, Гарри решает залечь на дно и пока не тревожить Слизнорта — и так там и лежит несколько месяцев подряд, в течение которых не происходит ничего интересного. Ну, вот разве только 2 февраля случается первый урок по трансгрессии, который проходит в Большом Зале, с которого Директор милостиво снял антитрансгрессионные чары на целый час занятия (усиление мер безопасности в школе и все такое, ага), да у Сьюзен Боунз происходит расщеп, который немедленно исправляют бросившиеся к ней Макгонагалл, Снейп, Стебль и Флитвик, назначенные единым фронтом помогать Министерскому специалисту Уилки Двукресту.

Нечто, связанное с Игрой, но ею не являющееся (по крайней мере, не в этот миг), случается в момент, когда Макгонагалл на весь Зал призывает к тишине не кого-нибудь, а Драко:

— Малфой, будьте тише и слушайте внимательно!

Все оборачиваются на порозовевшего Малфоя, который в ярости отходит от Крэбба, с которым спорил секундой ранее. Снейп выглядит раздраженным («Маленький идиот! Ты подставишь нас всех, а потом пойдешь и повесишься!»).

Гарри удается подобраться поближе к Малфою, и он слышит, как тот в общем гаме разбредающихся для упражнений по Залу студентов шипит Крэббу, что не знает, сколько еще времени ему понадобится, признает, что его дело занимает больше времени, чем ему казалось, и отказывается сообщать ему и Гойлу, чем занимается.

— Я рассказываю своим друзьям, что я затеял, если хочу, чтобы они постояли на стреме для меня, — громко перебивает Гарри.

Дуэльному Клубу №2 мешает свершиться лишь присутствие деканов, которые по счастливому стечению обстоятельств выбирают именно этот момент, чтобы совместно заорать: «Тихо!» — успокаивая студентов.

Данного инцидента вполне хватает, чтобы мозг Гарри частично включился, и парень впереди всех полетел в гриффиндорскую башню после занятия, чтобы с помощью Карты Мародеров таки узнать, чем занимается Драко, пока его дружки стоят на стреме. Впрочем, Гарри с некоторым разочарованием обнаруживает всех троих в компании Паркинсон и Забини в гостиной Слизерина.

С этого самого дня Гарри сверяется с Картой каждую свободную минуту, часто находит на ней Крэбба с Гойлом, одиноко толкущихся в коридорах, и часто вообще не видит Малфоя. Сие остается для Гарри невероятно загадочной загадкой, и, честное слово, день, когда Гарри не попал в Когтевран, должен стать национальным праздником.

Время идет, Дамблдор продолжает давать Гарри и Драко абсолютную свободу действий, что в случае Гарри выражается лишь в том, что проблеме Драко он начинает посвящать гораздо больше внимания и упорства, чем проблеме Слизнорта.

В случае Драко абсолютная свобода медленно и верно превращается в осознание никому ненужности. В которой в общем и целом виноват он сам. Продолжая помогать Снейпу выходить из себя, мальчик по-прежнему увиливает от общения со своим деканом (уверена, Снейп вновь пытался поговорить с молодым идиотом, когда тот возник в его камине в вечер окончания каникул — безуспешно). Так называемых друзей Драко использует как прислугу и вовсе не собирается делиться с ними своими планами и проблемами, заставляя их торчать у Выручай-Комнаты в образе девочек целыми днями не добрыми дружескими просьбами, а шантажом и демонстрацией Черной Метки (ох, дорого ему это обойдется в следующем году — Крэбб вон уже теряет терпение…).

Возможно, Малфою и удалось протащить в школу что-нибудь запрещенное, вроде Порошка мгновенной тьмы или Руки Славы, когда он возвращался с каникул (в конце концов, для чего была организована переправа Летучим Порохом, сводящая с ума своей невероятнейшей безопасностью для школы?), но это нельзя назвать большой победой.

Ничто не срабатывает. Судя по тому, что Драко был готов кинуться на Гарри прямо на людях в Большом Зале, у Драко сдают нервы. Он становится менее аккуратным и все больше прокалывается в вопросах конспирации (устроить разборки с Крэббом при десятках других студентов!). Он мало спит и все время проводит в Комнате. Его преследуют неудачи даже на его любимых Зельях. Кроме прочего, Реддл хорошенько вдавил его мордой в пол на каникулах, популярно объяснив ему, что будет с ним и его семьей, если Дамблдор не скончается к следующим (летним) каникулам. Часы тикают. Драко годами жил, не испытывая необходимости думать масштабно, а теперь даже не знает, как это делать — думать в принципе.

И, что гораздо-гораздо хуже, над ним, чем дальше, тем все непрерывнее постоянно витает тень хихикающего Дамблдора. Который в самое ближайшее время намерен устроить такое, что до Драко, вероятно, даже дойдет, что пора уже испугаться…

Бедный, бедный, глупый мальчик. Если бы он только принял помощь Снейпа, который, пусть неохотно, подпинываемый Дамблдором, неоднократно эту помощь предлагает…

Ситуация накаляется до такой степени, что Макгонагалл даже позволяет себе прилюдно срываться на Драко при чужих Хогвартсу свидетелях (типа Двукреста), позабыв обо всех формальных любезностях (никакого вам «мистер»). Снейп от нее далеко не уходит и прожигает Малфоя взглядом, который многое сказал бы даже самому неопытному Легилименту. Мало того, что Директор в любом случае продвинет Игру туда, куда ему надо, так он, Снейп, теперь лишен любой информации, кроме Директорской (а в ней, увы, зачастую встречается слишком зашкаливающее количество «очевидно, так»)!

Впрочем, не станем преуменьшать и его долю вины в том, что все оборачивается именно так. У Снейпа была возможность подхватить Драко и стать его добрым советчиком, надежным ментором и просто человеком, которому бы Драко доверял все, однако он эту возможность напрочь профукал. С другой стороны, должна отметить, сделал он это весьма талантливо.

Если Драко выкинет внезапный финт, который Директор, ввиду отсутствия рядом с мальчиком Снейпа, пропустит, оба они, и Дамблдор, и Снейп, окажутся в таком положении, что слово «проблема» станет огромным преуменьшением. В подобных условиях Директору только и остается, что опередить мальчика, выкинув его (только четко и тщательно контролируемый) финт за него, прибегая к помощи Снейпа исключительно как тесака, а не конфидента — и не Драко, а продуктов деятельности подростка.

Одновременно с этим, конечно, нельзя прекращать лечебно-врачевательные разговоры на неприятную тему («Северус, когда умру, прошу, отнеситесь к положению без ликования»), сильно настаивая на своем и регулярно объясняя, что это значит. И здесь я бы вновь повеселилась, в очередной раз представляя себе одну из таких бесед, если бы не Хагрид, вечером 1 марта… м… позволивший себе проболтаться: «Я — ну, я выходил из Леса на днях вечером и подслушал их разговор — ну, спор».

А сопоставив эту информацию от Хагрида с воспоминаниями от Снейпа, я пришла к выводу, что речь идет именно об этой беседе — потому и возьмусь ее анализнуть во всех подробностях, ибо мы с полушариями, когда нам надо и ничто не портит драматичный сюрприз, как известно, кроме прочих, придерживаемся еще и хронологического принципа.

Итак, тысяча пятьдесят первый раунд увещеваний Директора и шипения Снейпа, в которой Дамблдору отказывает даже его толстошкурое чувство юмора, и он, откинув в сторону иронию и даже сарказм, прибегает к сатире.

Сцена называется «Исполненные Праведного Негодования, Спорщики Вдохновенным Шепотом Орут Друг На Друга» (по Пратчетту).

Снейп и Дамблдор бредут в сумерках по территории замка, медленно приближаясь к Запретному Лесу. Таким мирным образом разыгрывается прелюдия к ссоре.

Директор, заложив руки за спину, являет собой живое воплощение фразы «Ах, к чему слова, когда на небе звезды!»

Снейп, по всей видимости, с данным тезисом категорически не согласен. Есть целая куча вещей, которые грызут его изнутри все настойчивей. Поэтому он, в свою очередь, начинает грызть других. Самым любимым, согласно древней традиции, достается больше всего. Потому Снейп внезапно выдает:

— Что вы делаете с Поттером все эти вечера, когда запираетесь вместе? — «И в сотый раз… так я ли всех прекрасней?!»

Дамблдор выглядит усталым («О, Мерлин, опять…»). Но, видимо, чувствует себя не настолько утомленным, чтобы не выдать издевательски-супружески-нежное:

— А что? Вы же не пытаетесь назначить ему еще больше наказаний, Северус? Мальчик скоро будет проводить больше времени на отработках, чем вне их. — «Мальчика ко мне ревнуете или меня к нему? Вы уж определитесь, а то я начинаю смущаться… чувствовать себя лишним…».

Эх… не хотелось бы прерывать супружескую идиллию (ну, такого она у них формата) своими комментариями, но все-таки робко замечу, что всякий по-настоящему чуткий и внимательный зритель обязательно держал бы в уме, что не всему показанному Снейпом, произнесенному им же или Дамблдором — даже вслух, даже наедине, даже наедине с самими собой — следует верить. И это был бы очень верный вывод.

Ибо есть в этой фразе Дамблдора из воспоминаний Снейпа одна крохотная, но сразившая меня, когда я ее заметила, загвоздка: о каких наказаниях говорит Дамблдор?

К концу февраля Снейп назначил всего одно наказание — то, которые было в сентябре и было перенесено в угоду Дамблдору, но не было перенесено в угоду Слизнорту. Все остальные свои наказания Гарри получит от Снейпа значительно позже, в конце весны…

Замечайте, заклинаю, мелочи — потому что, может быть, кто-то пытается достучаться до вас через них.

Признаюсь, когда я впервые увидела эту несостыковку в один эпохальный вечер, то чуть было не бросилась обвинять Снейпа во лжи. Впрочем, я благоразумно решила отложить процесс формулирования суждений до поры, поскольку тогда еще работала над Игрой-5.

Когда подошло время, и я смогла более-менее отчужденно все оценить, то решила, что либо все воспоминания Снейпа — гнусная ложь, либо в данном конкретном воспоминании он напутал с фразой Директора. Первая версия отметается, поскольку в общем воспоминания очень уж ладно укладываются в общую картину характеров и обстоятельств. Остается принять за факт, что Снейп, пребывая, прямо скажем, в не лучшем состоянии в момент передачи воспоминаний Гарри, что-то немного напутал, оставив, тем не менее, правдивой всю основу. С тем и двинемся дальше, ибо, если закрыть до поры глазки на подробное разбирательство с тем, как именно вышла путаница и почему, воспоминание действительно прекрасно.

Отношения Снейпа и Дамблдора, конечно, всю дорогу не могут быть до конца объяснены ни отношениями типа «начальник-подчиненный», ни общим делом, ни даже мужской дружбой, как говаривала Анна, но вот в данном конкретном воспоминании (и следующим сразу за ним, но до него я уж точно доберусь не сейчас) это прямо-таки лезет в глаза.

Нет, все эти подвиды отношений в паре есть, но они не главные. Личный компонент слишком огромен, силен и явен. Реддлу с присными Снейп никогда бы не посмел закатывать таких домашних и откровенных до беззащитности истерик.

Нет, я не о постели и вообще не понимаю, при чем тут она. Наверное, потому, что у меня ничто нигде не чешется. А у кого чешется — уберите глазы от моей работы и переведите их на соответствующие форумы, будьте добры. Тут нигде ни разу вообще не об этом. Интонация совсем другая. Если уж на то пошло, то это не любовники, а отец с сыном. Все мелочи и немелочи сюда ложатся идеально, включая то, что у Снейпа не все благополучно с родителями, а также сыновьи сцены ревности и результативные отеческие головомойки как прямые, так и косвенные.

Конечно, это неравные отношения. А то. У родителей есть жизнь и помимо детей. Ревнивый (и недополучивший любви) ребенок типа профессора сэра Зельеварения будет истерично требовать, чтобы вся любовь и все внимание были ему! ему! всегда ему и больше всех!

Разумеется, Дамблдор это понимает и иногда это допускает, а иногда от этого устает. Правда в том, что Снейп — человек воистину прекрасный, и это невероятно здорово — быть любимым им. Когда он вас любит, можете смело доверять ему не только свою жизнь (жизнь в целом-то многим доверить можно — еще в Игре-1 Дамблдор признается, например, что доверил бы ее Хагриду), но и свою душу — Директору и впрямь неимоверно повезло, что у него есть Снейп.

Однако правда и в том, что Дамблдору нужно очень, очень посочувствовать, ибо Снейп его много лет отчаянно и преданно любит (и ревнует) сильнее всего на свете. А быть объектом любви (и ревности) такого тяжелого человека, знаете ли, очень тяжело.

У жизни, кстати говоря, на сей счет изволит наблюдаться несгибаемо правильная, красной нитью тянущаяся через все существование мира, позиция: человек оценивается по тому, как он ценит тех, кто его любит. И точка.

Души просвещенные заботятся и любят тех, кто их любит. Вон Дамблдор любит Снейпа прямо аки Снегурочка в одноименной опере: «Последний взгляд тебе, тебе, мой милый! (Слышь, и заодно чтоб быстро перевоспитался, понял меня?!)». Или аки Ваймс — Витинари. Или наоборот.

«Да, я прекрасно понимаю, что он в данный момент находится далеко отсюда и, скорее всего, вновь занят тем, что препарирует где-то очередную лягушку, но все же, Гарри, будь так любезен, не забывай употреблять его фамилию исключительно со словом «профессор» — ему было бы приятно, и я не могу об этом не помнить, благодарю тебя».

Он всегда — всегда — настаивает на этом, что всегда раздражает Гарри и всякий раз является признаком безмерного уважения, заботы и любви Директора к чувствам Снейпа, даже если сам Снейп об этом не узнает. Он уважает память о нем. Когда Гарри позволяет себе говорить о нем, Директоре, не используя «сэр» или «профессор», Дамблдор глохнет на оба уха сразу. Себя он может Гарри простить — но не Снейпа.

Далее. Души непросвещенные, но активно просвещаемые (когда из-под палки, когда из-под шляпки, и всегда не без здорового мужицкого хохота, и всегда с нежностью) рычат, фырчат и вообще больно кусаются, но все же любят, любят. Аки тот же Снейп. Который, между прочим, из года в год как-то где-то в чем-то немного растет, и, хотя их с Дамблдором отношения так и остаются неравными, немного приближается к уровню Дамблдора. Что и дает мне право с удовольствием называть их супругами, хоть это и не совсем верно, но мне нравится.

Кстати, души конченые, вернее, то, что от них осталось, обращаются с теми, кто их любит, с крайней степенью эгоизма, свинства, ублюдочности и… ээ… ладно, вырезано цензурой. Например, Беллатриса, конечно, тупая и недоцелованная, но даже это не оправдывает того, как обращается с нею Тот-Кого-Совсем-Конченым-Следует-Считать.

Очень понимаю Анну и почему многие homocacas будут недовольны подобной теорией. Само собой. При такой-то четкости и последовательности всяко получается, что они в лучшем случае на уровне тупой неудовлетворенной бабы, а в худшем — трусливого и влюбленного в себя извращенца и импотента.

— Он снова его отец -, — заводит Снейп («Вас к нему! И вообще, я бы его не трогал, если бы не… ну, вот я иду мимо, вижу: он! Вот и скажите мне, как его после этого не тронуть?!»).

— Так выглядит, возможно, — «А вы надеялись, что мальчик перестанет быть его сыном?» — но его глубинная природа гораздо более походит на его мать. — «Попытайтесь не забывать об этом и успокойтесь, присмотритесь — много интересного обнаружите». — Я провожу время с Гарри, потому что мне нужно обсудить с ним некоторые вещи, передать ему информацию прежде, чем станет слишком поздно. — «И я умру. Нет у меня времени, Северус, на разборки. Лучше присоединяйтесь к воспитательному процессу, хватить арканиться».

— Информацию, — вторит Снейп. — Вы доверяете ему… вы не доверяется мне. — «Так, я не понял, кто на свете всех милее?!»

— Это не вопрос доверия. — «А?» — У меня, как мы оба знаем, ограничено время. — «Боже, Северус, вы всерьез считаете, что у взрослых больше нет никаких дел, кроме любви к своим детишкам?» — Очень важно, чтобы я дал мальчику достаточно информации, чтобы он сделал то, что ему нужно сделать. — «Если вы понимаете, о чем я говорю. Или, точнее, о чем я не говорю».

— А почему я не могу получить ту же информацию? — «В смысле у взрослых есть другие дела?!»

Мерлин, как трогательно он беззащитен в этом вопросе, как безнадежно открыт… «Люби меня больше него! Люби! Люби! Ты забыл про меня! Я хочу больше внимания! У тебя уходит время! Люби меня! Будь со мной!»

— Я предпочитаю не складывать все свои секреты в одну корзину, особенно в корзину, которая проводит так много времени, болтаясь на руке у Лорда Волан-де-Морта.

Бедное сердечко профессора сэра Зельеварения заходится от возмущения.

— Я делаю это по вашему приказу! — «Не сметь ставить мне в вину болтание на руке у этого куска копролита! Вы что… не любите меня, потому что от меня им воняет?!»

— И вы делаете это в высшей степени хорошо. Не думайте, что я недооцениваю настоящую опасность, которой вы себя подвергаете, Северус. Давать Волан-де-Морту то, что представляется важной информацией, умалчивая о существенном — это работа, которую бы я не доверил никому, кроме вас. — «Да ты, ты на свете всех милее, успокойся. Кто вообще сказал, что я тебя не люблю?»

— И все же вы гораздо больше полагаетесь на мальчишку, который неспособен в Окклюменции, чья магия посредственна и который прямо связан с разумом Темного Лорда! — «Ничего не слышу! Скажи яснее, четче, громче, добавь нежности в голос и не забудь упомянуть, что я во всех отношениях лучше, умнее, способнее, талантливее и опытнее шестнадцатилетнего ребенка!»

— Волан-де-Морт боится этой связи. — «А?» — Не так давно он немного попробовал, что значит для него делить разум с Гарри по-настоящему. Это была боль, которую он никогда не испытывал. Он не станет пытаться завладеть Гарри вновь, я в этом уверен. Не таким образом.

— Я не понимаю.

Мерлин, я его люблю. Дамблдора. Только он может таким изящным крабиком отползать от ссоры, ловко, мягко и незаметно меняя предмет дискуссии. И Снейп ведется, кто бы сомневался. Он, конечно, может сколько угодно вопить, что заинтересован лишь в получении информации, но мы с коммунистической прямотой знаем, что Гарри безразличен ему далеко не так сильно, как он стремится всем показать.

— Душа Лорда Волан-де-Морта, столь сильно искалеченная, не может вынести близкого контакта с душой, какой обладает Гарри. Как язык на замороженной стали, как плоть в огне -

— Души? — «Эй, Дамблдор, не увлекайтесь своими сравнениями!» — Мы говорили о разумах! — «Попался!»

— В случае Гарри и Лорда Волан-де-Морта, говорить об одном — значит говорить и о другом. — «Фигушки».

Снейп прекрасно знает о крестражах Тома, а также о том, что Гарри уготовано отправиться в квест, целью которого будет их уничтожение. Знает Снейп и о том, что Гарри — тоже крестраж Тома. И Дамблдор знает, что Снейп об этом знает. Снейп вообще много чего знает и о многом догадывается, и Дамблдору об этом известно. Как иначе объяснить, что он то и дело производит такие вбросы, какие может производить только человек, знающий, что ему не придется пояснять их подробно («…чтобы он сделал то, что ему нужно сделать…», «Душа Лорда Волан-де-Морта, столь сильно искалеченная...»)?

Но вот не надо этим двоим проговаривать все это вслух. Хотя бы для того, чтобы у Снейпа всегда сохранялась возможность чистыми невинными (насколько это возможно в его случае) глазами смотреть на Реддла и сообщать ему абсолютную правду: Дамблдор Мне Ничего Не Говорит.

Впрочем, это вовсе не значит, что Снейп не будет закатывать по этому поводу истерики Директору — хотя бы потому, что, никогда не получая четкого подтверждения своим догадкам, ввиду тотальной мнительности и длительной паранойи, не может быть уверен в правильности своих суждений на сто двадцать процентов. Вопрос про «Души? Мы говорили о разумах!» вписывается в общую картину целиком — Снейп не упускает возможности создать Директору классическую ловушку (зная ответ, поймать на правильном вопросе). Впрочем, Дамблдор аки уж ловко уворачивается.

Но, разумеется, главная причина истерик по-прежнему заключается вовсе не в этом, а в нюансах тонких брачных игр старой семейной пары.

То, что следует в этой сцене дальше, в показаниях Хагрида звучит так: «Ну — я просто слышал, как Снейп говорит, что Дамблдор слишком многое принимает как должное, а может, он — Снейп — не хотел больше это делать — <…> звучало так, что Снейп чувствовал, будто немного перегружен работой, вот и все — в любом случае, Дамблдор сказал ему прямо, что он согласился делать это, вот и все. Очень тверд был с ним. И потом он сказал что-то о том, что Снейп проводит расследование на своем факультете, в Слизерине».

В воспоминаниях Снейпа все это выглядит еще более животрепещущим.

Дамблдор оглядывается по сторонам, кажется, убеждаясь, что они со Снейпом одни. Они стоят около Леса, и рядом никого нет. Но, как мы знаем, Кое-Кто очень даже рядом есть, и то, что он слышит, звучит так:

— После того, как вы убьете меня, Северус -

Неслабо.

Снейп, однако, перебивает, ибо задушить прямо сейчас права не имеет:

— Вы отказываетесь все мне рассказать, но ожидаете от меня эту маленькую услугу! — выплевывает он в ярости. — Вы слишком многое принимаете как должное, Дамблдор! Возможно, я передумал!

Я его люблю. Снейпа. Правда. Совсем. Рвется он, рвется, изводится — и не может, не может… Ну ее эту ревность — здесь уж больше сквозит страх.

Ну вот как ему выпутаться из этой нравственной проблемы, из этого ужасающего тупика крайней необходимости? Да никак, только самостоятельно. Дамблдор уже подсказал ему в самом начале — только он один знает, навредит ли его душе убийство немощного, умирающего старика — но, чтобы это сработало, Снейп должен сам сделать этот вывод. А он не может. Не может — и все тут. Его душа рвется на части задолго до того, как ее рвут убийство и смерть самого любимого.

Ну вот как объяснишь ему, что быть неправым «по совести» и «по закону» — разные вещи, генетически полярного происхождения, часто вступающие в конфликт? Конкретное решение этого противоречия в каждом особенном случае есть дело решения личности — ее поступок (вновь встану на сторону Анны). Снейп не в состоянии это принять, его развязка этого узла произойдет лишь в самом конце, а до той поры — так ему и мучиться. И я очень люблю, почти боготворю его за это мучение.

Ведь убийство правильным быть не может. Как и сам человек не в состоянии быть безупречно правильным. Потому что Арда у нас слишком исказилась, и живем мы в эпоху, когда зло — прямо в нас, его невозможно отделить.

И думается мне, что как-то вот и без всяких формулировок должно быть ясно в каждом случае собственной совести человеческой, где будешь по ее суду виноват меньше. И по ее подсказке индивидуум и должен действовать.

А разве у Снейпа что-то развивается не в том порядке, и совесть не зудит? Еще как зудит — иначе он бы так не брыкался! Дамблдор это знает, потому столь многое для него разумеется само собой. Снейп сильный. Он все решит правильно. Директор абсолютно в нем уверен, и это делает обоим очень большую честь. Впрочем, Снейп, разрываемый совестью, разумом и сердцем, пока этого не видит и оценить не в состоянии. У него своя драма и тоже очень мало времени. Только если Дамблдор умирает, Снейп — перерождается (такой же малоприятный и страшный процесс, между прочим).

Я полностью уверена, что веление совести (чистой души нашей) куда ближе к Божескому суду, чем всякие измышления богословов. Когда утверждают, что если убиваешь по закону, то оно правильно (типа государство осуществляет суд Божий на грешной земле), мне становится противно. Не совесть должна строиться на законе и оправдываться им, а закон — совестью. Порядок неправильный. И, если измышления умных богословов, которые и сами не всегда имеют рыльце свободным от пуха во многих вопросах, по этой проблеме — истина, ей-Богу, я, как Достоевский и Анна, предпочту остаться с Христом, а не с истиной. И с Дамблдором и Снейпом — но не с ней.

Беда военного времени и периода террора в том и состоит, что притупляется ощущение ценности человеческой жизни и ощущение великого греха убийства, который иногда, конечно, необходимо взять на душу. И выходит буквально Черт Знает Что.

Крауч-старший, может, изначально и не был плох, но дошел до страшных вещей, не убивая, не пытая, не насилуя самостоятельно, но все поручая другим. В противоположность ему — Дамблдор, который объявляет убийство запрещенным, потому что сам не может убить; Грюм, который всегда старается брать Пожирателей живыми; Снейп, который превзошел своих учителей, на крайне провокационный вопрос Директора («Не будьте шокированы, Северус. Скольких мужчин и женщин вы видели умирающими?») отвечая: «В последнее время только тех, кого я не мог спасти».

Ради Дамблдора Снейп готов нарушить шесть своих клятв (три — Директору и три — Нарциссе), поступиться своим Словом. Удивительное дело… гриффиндорцы готовы пожертвовать собой и своими близкими, чтобы спасти мир. Слизеринцы способны уничтожить мир, чтобы спасти своих близких. И ведь не поймешь, кто из них неправ…

Самому Дамблдору, конечно, подобная жертва тотально ни к чему, ибо кончина Снейпа в случае, если он наплюет на Обет, не только спутает всю Игру, но и разнесет в щепки доску в целом и одно конкретное старческое любящее сердце, но… как бы сказать… зато какой жест!

— Вы дали мне слово, Северус, — отвечает Дамблдор.

Вот так. Это Снейп-то всегда требовал от Дамблдора конкретных формулировок? Вот формулировка — конкретнее некуда. Ни поспорить, ни порассуждать, ни в морду дать, ни время выиграть. Подобно донжуановской Юлии, остается лишь вздохнуть, вспыхнуть, смутиться, шепнуть: «Ни за что!..» — и согласиться.

Снейп уже дал слово. Все. Говорить не о чем.

— И, раз мы говорим об услугах, которые вы мне должны, — тем не менее продолжает Дамблдор, — я думал, вы согласились внимательно приглядывать за нашим юным слизеринским другом? — «По-моему, я отдал приказ, Северус. Я очень четко ощущал в тот момент, как двигались мои губы. Вы же обещали исполнять — вот и исполняйте, а то еще умрете раньше меня, Северус, не смейте, кто ж меня тогда убьет, слышите?»

Снейп закусывает губу, выглядя очень злым и не менее сильно мятежным, но ничего не говорит, очевидно, прекрасно понимая, что не все то, что произнесли с вопросительной интонацией, есть вопрос. Иногда это может быть требованием, приказом, угрозой или — о ужас — выражением неудовольствия. А это, между прочим, хуже, чем смертельно опасно. Ибо когда Главнокомандующий Орденом Феникса, Отрядом Дамблдора и Школой Чародейства и Волшебства Хогвартс чем-то недоволен, он может начать разбрасывать свое недовольство большой лопатой, не забыв этой лопатой хорошенько к кому-нибудь приложиться.

Впрочем, после краткой паузы, в течение которой спорщики любовно буравят взглядами друг друга, Дамблдор лишь вздыхает, ибо он — человек отходчивый. Ведь существуют повешение и повешение. Снейпу, добрую четверть часа на все лады вопившему: «Люби меня, люби, жарким огнем, ночью и днем!» — достается первое. Вернее даже сказать, Дамблдор показал ему зубы, уколол в пальчик бумажным зонтиком от коктейля и тут же принялся на оный пальчик дуть. Мол, вы, Северус, не забывайтесь, а также помните, к чему приводит неисполнение приказов — мисс Белл до сих пор, кстати, в больнице лежит. И даже это я вам прощаю.

Для сравнения: всю дорогу вопящего то же самое Тома Директор с удовольствием лупит по голове железной арматурой. И на макушку после этого дуть даже не собирается.

— Приходите в мой кабинет сегодня ночью, Северус, в одиннадцать, и вы не станете жаловаться, что я вам не доверяю.

Спасибо хоть, что не залепил что-то вроде: «И я расскажу вам все», — а то я бы с ума сошла.

Директор действительно частично удовлетворяет запрос Снейпа на подтверждение информации позже вечером, сообщив ему: а) что квест на Игру-7 полностью готов («Придет время, когда Волан-де-Морт, станет казаться, начнет бояться за жизнь своей змеи <…> тогда, я думаю, будет безопасно сказать Гарри»); б) что он прав в своих догадках насчет существования крестражей Его Темнейшества; в) что Гарри — тоже крестраж Его Темнейшества; г) что Гарри должен умереть («Если я его знаю, — если он правильно разгадает квест, — он организует все таким образом, что, когда он действительно отправится встречать свою смерть, это на самом деле будет означать конец Волан-де-Морта»).

Воистину, не задавай вопрос, если не знаешь, что будешь делать с ответом. Бедный Снейп.

Теперь к его ужасному конфликту нравственной совести и любящего сердца добавляется еще одно: Дамблдор прямо подтверждает, что убить его — означает открыть для Гарри квест, который закончится смертью подростка. Да, чем дальше в лес, тем больше жути, если честно.

Я сейчас не буду о том, что происходит в душе Снейпа по отношению к Гарри после разговора с Директором. Отмечу лишь, что ужас Снейпа, вызванный столь горячо желаемым получением информации, конкурирует лишь с невероятным счастьем: «Дамблдор любит меня! Меня! Он мне доверяет, забоится обо мне!»

Да, доверяет, верит в его способности в Окклюменции — а также, что гораздо важнее, духовную силу вынести правду и жесточайший нравственный стержень оставаться с ним, Дамблдором, дальше самого конца. Да, заботится — и решается открыться ему, зная, что он поймет и примет. Да, любит.

Любит.