Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Так или иначе, разнокалиберные бури более-менее утихают к понедельнику, 10 марта. То есть Игра вновь возвращается на круги своя. Гарри, Рон и Гермиона наконец-то вместе спускаются к завтраку. По пути в Большой Зал Гермиона как бы мимоходом упоминает о новой ссоре Джинни с Дином, а потом не менее умопомрачительным мимоходом долго сверлит Гарри взглядом, недоумевая, чего это он так заинтересовался данной новостью. Подозреваю, об интересе Гарри Джинни станет известно уже к обеду. Ох уж эти девчонки…

Меж тем, Драко Малфой, никакими любовными драмами не озабоченный, продолжает искриться рвением (не исключено, что уже граничащим с неадекватностью): свернув в коридор на седьмом этаже, трио натыкается на Очень Маленькую Девочку (имя которой либо Крэбб, либо Гойл), которая, бедняжка, заприметив больших старшекурсников, от страха роняет огромные медные весы. Добрая Гермиона тут же кидается их чинить. Девочка, видимо, решив не рисковать, не благодарит свою спасительницу и лишь молча проводит трио взглядом до ближайшего поворота (во избежание неловкой ситуации, когда из внутренностей милого ребенка исторгнется жуткий мужской бас Гойла, например).

Три детали приковывают к себе мое внимание.

Во-первых, судя по тому, что Малфой принимается за работу с самого утра, мальчик находится в самом исступленном состоянии. Еще бы. Со Шкафом не получается ничего, а тут еще и неожиданно открывшееся внутри отвращение к убийствам после двух покушений…

Во-вторых, судя по всему, и Драко, и Шкаф находятся в Комнате довольно-таки близко к двери — иначе бы Малфой вряд ли бы услышал предупреждение своих смотрящих.

В-третьих…

— Клянусь, они меньше с каждым годом, — бросает Рон, глядя на девочку через плечо.

Типичная манера Рона комментировать что-нибудь просто так не раз обращала на себя мое внимание, и не раз уже я замечала (и не два, и не три), что его комментарии имеют привычку легко и непринужденно попадать в десяточку. Рон чует вещи на каком-то совершенно тонком интуитивном уровне, и это очень забавно, ибо сам Рон этого не понимает.

Я к тому, что девочка, похоже, в самом деле очень маленькая. Такая маленькая, какими не выглядят 11-летние девочки. Однако откуда у Малфоя волосы или иные частицы столь маленьких детей, чтобы добавлять их в Оборотное зелье?

Ответ находится мгновенно и заставляет холодеть от ужаса.

Кто у нас там любитель маленьких детей и весь год вертится где-то рядом с Драко, помогая ему то прессовать Боргина, то приглядывать за Розмертой? И кого приставили к Драко для пущего контроля и запугивания?

Фенрира Сивого.

Можно только (а лучше не) представлять, что происходило с детьми до или после того, как Сивый изымал у них волосы или, что хуже, иные части тела и отправлял Малфою.

Ибо Драко не может рисковать и делать из Крэбба и Гойла копии младшекурсников, которые в данный момент учатся в школе. Выйдет не слишком здорово, если оригиналы и копии случайно встретятся. Так что Драко придумывает очередной ход, наповал сражающий своей гениальностью. Молчаливо подразумевается, что все педагоги в школе во главе с Директором настолько тупы и слепы, что не обратят ни малейшего внимания на детей, которых они видят впервые в жизни.

Несколько минут спустя трио нагоняет Полумна с очередной запиской от Дамблдора, который, дождавшись, когда все бури улягутся, посчитал нужным задать Гарри новую головомойку и встретиться немедленно, этим же вечером.

Поэтому ровно в восемь Гарри стучит в дверь кабинета Директора, преисполненный энтузиазма (Гермиона согласилась дописать за него эссе по Травологии и в целом была весь день в очень хорошем настроении; должно быть, это как-то связано с ссорой Рона и Лаванды).

— Войдите, — доносится до Гарри голос Директора, однако дверь тянут на себя с той стороны до того, как Гарри успевает повернуть ручку.

В проеме стоит крайне рассерженная Трелони.

— Ага! — вопит она, драматично указуя на Гарри перстом. — Так вот по какой причине меня бесцеремонно вышвыривают из кабинета, Дамблдор!

— Моя дорогая Сибилла, — немного раздраженно отвечает Дамблдор, — никто ниоткуда не вышвыривает вас без церемоний, — «Что вы такое говорите, я очень церемониально вас вышвыриваю. Если вы хотите узнать, что такое «без церемоний» в моем исполнении, спросите у Долорес Амбридж или Джона Долиша. Увы, к сожалению, у Бартемиуса Крауча-младшего вам получить ответ уже не удастся», — но у Гарри действительно назначена встреча со мной, и я действительно не думаю, что здесь можно что-либо добавить -

— Очень хорошо, — оскорбленно изрекает Трелони. — Если вы не прогоните эту лошадь-узурпатора, так тому и быть… возможно, я найду школу, в которой мои таланты оценятся больше…

Она проталкивается мимо Гарри и исчезает из вида. Судя по звукам, спотыкается где-то на середине лестницы.

— Пожалуйста, закрой дверь и присаживайся, Гарри, — довольно устало просит Дамблдор.

Плохой знак. Очень-очень плохой знак. Дамблдору все хуже.

Возможно, было бы немного лучше, если бы ему давали спокойно проводить вечера за чашечкой чая с дольками, совместно со своими любимыми друзьями, любимым ребенком или Дамой (в хорошем ее настроении), бесконечно наслаждаясь собой, но… Что поделать, если людям, умирающим чуть менее быстро, чем Директор (херес, знаете ли, тот же яд, только в некотором роде даже хуже), весь год и очень усиленно хочется доказать Дамблдору, что… доказать Дамблдору все!! Например, что они, де, гораздо лучшие провидцы, чем всякие там кентавры, занимающиеся гаданиями целыми жизнями и сотнями поколений подряд.

Так и представляю, как несчастному Дамблдору весь год приходится наблюдать то как Трелони раскидывает карты, то как она вглядывается в чаинки, то как всматривается в туманные глубины принесенного с собой хрустального шара, то как вытаскивает руны — и всякий раз с неизменным трагизмом горько вещает о близящейся смерти Очень Значительного Человека. Только никак не может понять, кого именно.

Может, поначалу Директора все это и забавляло, но даже ангельскому терпению Дамблдора иногда приходит конец, посему он, начиная встречу с Гарри с разминки в виде беседы о проблемах, которые неожиданно вызвали Прорицания (нефиговый такой знак признания их с Гарри близости и, страшно сказать, равенства, между прочим — беседа с подростком о проблемах Директора), которых в школе под его руководством изначально и не предполагалось вовсе, позволяет себе даже тяжко вздохнуть.

Какова выдержка, а? Макгонагалл вон с самого начала года прямо плющит — не столько от Трелони, сколько от того, какие тяготы прорицательница обрушивает своими истериками на любимого Директора. А Директор всего лишь издает один тяжких вздох.

Может, отчасти это и смешно. У меня тоже есть коллега, которая годами разговаривает только на четыре темы. Я не шучу. Годами. Только на четыре. На что-то большее и лучшее ее мозг просто не способен. На то, чтобы развиваться в этих четырех направлениях и достигать уровня хотя бы Стива Джобса, раз уж не удается справиться со столь сильной фиксацией и перестать мусолить одно и то же, ее мозга тоже не хватает. Годами. Только на четыре. Только разговаривает. Одними и теми же словами. Так и до Трелони не доходит, что пора уже отпустить ситуацию с Флоренсом. Это как минимум. А как максимум — вплотную заняться своим развитием. Ничего никому не доказывать, а просто делать то, что нравится, и делать это хорошо.

Так вот, может, отчасти все эти гадания, руны, чаинки, хрустальные шары, тяжкие вздохи Директора в результате — это смешно. Но только отчасти. Трелони все 17 лет преподавания в школе прямо-таки выворачивается наизнанку, пытаясь доказать, что все-таки обладает хоть каким-то даром предвидения — и, одновременно с этим, очень своего дара боится, упорно не желая признавать того факта, что тонкий мир уже давно вцепился в нее всеми ложноножками, как говаривал нашедшийся автор с «Астрономической башни», и в любую секунду способен завладеть ее странной головой. А чего, вы думаете, она втихую спивается? Или вы считаете, что она начала одиноко глушить херес только в этот год? Из-за Флоренса?

Флоренс для нее — оскорбление, да, ведь она столько лет прыгала выше головы, но так и не сумела доказать свой профессионализм, а тут приходит какая-то, прошу прощения, лошадь — и студенты за один урок проникаются к ней всевозможным почтением и доверием. Мало того, Дамблдор деятельность лошади всячески поддерживает, оставляя Трелони в школе в качестве бедного родственника на птичьих правах. И, сколь бы громко Трелони ни вопила, что уйдет, в глубине души она знает, что идти ей некуда. Это действительно оскорбительно — оказаться в столь униженном, зависимом положении.

Но повод не главный. Была бы эта проблема единственной, уж Дамблдор бы объяснил ей все про ее пророчество о Гарри и Реддле, извинился бы, провел бы краткий курс психотерапии, в результате которого Трелони бы уверилась в собственной ценности, любимости и значимости просто потому, что потому, извинился бы, и истерики бы мигом прекратились, ибо Трелони бы сразу поняла, почему и за что ее держат в школе. И даже, страшно сказать, может, бросила бы пить, фиксироваться, страдать и занялась бы саморазвитием. Ибо до моей коллеги все ж ей еще падать и падать. Так что из нее вполне бы мог выйти неплохой Стив Джобс от гадания, почему нет?

Но Дамблдор категорически против подобных разъяснительных бесед («Она не знает, — говорит он Гарри, — и я думаю, будет не мудро ее просвещать — что она сделала пророчество…»). Запивая вечера хересом, Трелони пытается именно спрятаться от того, что у нее бывают видения. Они пугают ее. Расскажи ей Дамблдор, что одно из таких ее видений повернуло весь ход истории…

Но одновременно с этим Трелони заливает алкоголем и жуткую неуверенность в собственных талантах (цвести которой помогала сначала Амбридж, теперь — наличие Флоренса в школе). Парадокс.

Вообще, сложная жизнь у нее — не так-то просто годами искренне хотеть быть хорошим провидцем и не быть провидцем вообще. Одновременно. Тут и с нормальной головой можно решительно уехать крышей — что уж говорить о голове, в которую лезут всякие тонкие материи. Кстати, именно хересом она свою ценность человека, умеющего эти материи воспринимать, медленно и последовательно губит. Очень жалко Трелони на самом деле — при ее-то огромном потенциале.

Но, впрочем, как говорит, вздохнув, Дамблдор: «…не важно, какие у меня проблемы с коллективом» («Все равно я скоро умру. Тут, знаешь ли, Гарри, есть еще один такой профессор… благо, хотя бы не пьет… хотя уж лучше бы пил…»).

— У нас есть гораздо более важные вещи для обсуждения. — «В список людей, которые тебя не касаются, смело заноси и Трелони тоже, мальчик мой. И обведи кружком пожирнее фамилии Северуса и Драко. Нет, лучше зачеркни их. Черным маркером. И сожги пергамент. Но не весь».

Собравшись и перенастроившись с Трелони на Гарри, Дамблдор начинает урок именно с того, с чего и собирался его начать — с Очень Взрослого Мужского Разговора. Или с отеческой головомойки, это уж как вам угодно.

— Прежде всего, — произносит он, — выполнил ли ты задание, которое я дал тебе в конце нашего прошлого урока?

А то старенький глупенький дедушка не знает, что, если бы Гарри его выполнил, то уже давно бы прибежал к нему хвастать. И ни у какого Слизнорта он не мог узнать, как успешно Гарри справляется с задачей его, Слизнорта, умаслить и обхитрить. И два флакона со свежими воспоминаниями стоят у Дамблдора на столе просто так.

Ага. Щас. Все, что происходит после этой реплики — прекрасная, педагогически выверенная, тонкая манипуляция с целью возбудить в нерадивом студенте трудовой энтузиазм, совесть, стыд и вообще понимание того, что мы тут как бы не в игрушки Играемся.

— А… — Гарри нервно ерзает. Столько всего ведь все время происходило… уроки трансгрессии, квиддич, отравление Рона, слежка за Малфоем, потрясенный череп… Гарри уже почти забыл о воспоминании Слизнорта.

Что, Дамблдор этого не понимает? О, разумеется, понимает прекрасно. Более того, я не думаю, что он верил, что Гарри справится с его заданием без дополнительного мощного пинка. Еще более того — я не думаю, что он хотел этого. Иначе… ну вот узнал бы Гарри о крестражах раньше — и что ему с этим делать до Финала?

Нет, это откровение Директор преподнесет парню в очень точно выверенный момент. Все, что он делает сейчас — его приближает. А заодно на всю жизнь вбивает в лохматую голову парня, что его приказы подлежат безоговорочному исполнению. Очень полезно. Особенно — в свете событий следующего года.

— Ну, я спросил профессора Слизнорта об этом в конце Зелий, сэр, но, э… он не дал воспоминание.

Наступает короткая пауза. Лицо Дамблдора столь блестяще не выражает ничего, что выражает все.

— Понимаю, — наконец изрекает он, разглядывая Гарри поверх очков-половинок. — И ты думаешь, что приложил все силы к делу, не так ли? — ну, куда ж без Жестких Мужских Приколов. — Что ты проявил всю свою немалую изобретательность? — и едва заметных реверансов. — Что ты проник во все глубины хитрости в поисках возможности достать воспоминание? — «Боюсь, коли так, нам придется пересмотреть планы на будущий год. Поясняю для непонятливых: Хитростью и Притворством, Изобретательностью и Творческим Подходом К Делу Надо Брать Горация. Ты меня понял? Ты точно меня понял?»

— Ну… — Гарри вновь замолкает.

От Дамблдора веет тщательно скрываемым разочарованием.

Вынуждена пояснить: есть большая разница между человеком, который скрывает свои чувства, и человеком, который дает понять, что скрывает свои чувства. В данном конкретном случае попавшийся кролик истолковывает поведение Дамблдора именно так, как хочется Дамблдору, и немедленно спешит покрыться испариной. Невероятно тонкая работа. Для сравнения: Снейп бы тут же изрек что-нибудь вроде: «Вы столь же расхлябаны, как был ваш отец, Поттер», — и эффекта от воспитательной головомойки не случилось бы никакого.

— Ну… в день, когда Рон по ошибке проглотил Любовное зелье, я привел его к профессору Слизнорту. Я подумал, может, если я сумею привести его в достаточно хорошее настроение -

Гарри пытается добавить себе хотя бы очко, чтобы его единственная попытка не казалась такой откровенно ничтожной, но Дамблдора это не волнует. Его волнует конечный результат, а не то, сколько раз парень думал о цели. Сколько очков ни набирай таким трусоватым образом, если их все помножить на итоговый ноль…

— И это сработало? — интересуется Директор («Шар — в лузе?»).

Все остальное не имеет абсолютно никакого значения. Важный урок.

Между прочим, Директор имеет полное право интересоваться насчет этого и отчитывать за пустующую лузу. Ибо сам живет по такому же правилу. Шар должен оказаться в лузе — и не волнует, насколько сильно ты при этом устанешь и что для этого тебе придется сделать (в рамках норм нравственности, разумеется). Шар может не оказаться в лузе — только если твоя совесть уверена, что ты сделал все, что мог, но не вышло, и винить в этом некого, ибо ты честно и изо всех сил пытался. Вот и все. Очень просто. Если у вас зудит совесть, прекратите искать бессмысленные, слабые отговорки и примите правду: вы либо ленились, либо вам было все равно. И не надо ныть и винить себя по этому поводу. Просто действуйте. Умнее, энергичнее и более заинтересованно.

— Ну, нет, сэр, потому что Рон отравился -

— Что, разумеется, заставило тебя забыть обо всяких попытках получить воспоминание; я не ожидал ничего иного, пока твой лучший друг был в опасности. — «Это ведь я тебя воспитывал». — Как только стало ясно, что мистер Уизли будет абсолютно здоров, тем не менее, — «О чем тебе было сообщено громко и несколько раз», — я мог бы надеяться, — «Хорошо, что не стал», — что ты вернешься к заданию, которое я тебе дал. — «Мальчик мой, детство кончилось. Так поступают взрослые люди». — Я полагал, что достаточно пояснил тебе, как важно это воспоминание. В самом деле, я очень постарался внушить тебе, что это самое ключевое воспоминание из всех и что без него мы будем зря терять наше время. — «Я придумывал вдохновляющую речь целый день! У тебя, может, времени и много, а вот я не располагаю роскошью спускать свое в унитаз».

Голос Дамблдора по-прежнему остается бесстрастным. И очень, очень вежливым. Такой тон невольно наводит на мысль, что где-то шипит бикфордов шнур и лучше не ждать, пока пламя доберется до бочки с порохом, как выражался Терри. Овеваемый со всех сторон наводнившим кабинет холодным разочарованием его хозяина, кролик сгорает от стыда.

Должна отметить, разочарование Директора — Игра лишь частично. Ибо в своих жалких попытках оправдаться Гарри действительно выглядит в лучшем случае как ребенок (что наводит на определенные мысли насчет того, не переоценил ли его Директор — и это не самые лучшие мысли накануне Игры-7), а в худшем — как трус, которому все равно. На него.

— Сэр, — немного отчаянно зовет Гарри, — это не то, что мне не было дела или что-то, — уже лучше. — У меня просто были другие — другие вещи… — нет, нет, хуже, стоп!..

— Другие вещи на уме, — любезно подсказывает Дамблдор. — Понимаю.

Его тон, выражение лица все еще не меняются. Но есть что-то такое в повеявшем от него холоде, что заставляет Гарри очень-очень беспокойно ерзать.

Воцаряется тяжелая тишина. Только Диппет похрапывает на своем портрете. Для Гарри было бы лучше, чтобы Директор накричал, чтобы он хоть как-нибудь его обозвал — Гарри привык к подобной манере отчитывать (взять хотя бы того же Снейпа). Было бы лучше, если бы он дал понять, что Гарри заслуживает хотя бы оскорбления. Мерлин, да даже у меня от нервов ладошки потеют всякий раз, когда я читаю этот эпизод. Не дай вам бог испытать на себе разочарование Директора. Не удивительно, что вся его команда всегда выполняет его «просьбы», не удивительно, что у Люпина такой нервенный пунктик на этот счет: «Доверие Дамблдора для меня — все».

Дамблдор не собирается нарушать тишину первым. Он дает Гарри столько времени, сколько ему потребуется (думаю, не надо отдельно объяснять, что именно потому, что любит его и верит в парня?). Он хочет, чтобы стыд проник в Гарри так глубоко, как только возможно, чтобы Гарри раз и навсегда понял Директора и ключевую особенность его Игры, залог ее успеха (пусть даже парень сейчас очень далеко от понимания самой Игры).

Очень правильная, верная комбинация (впрочем, и ученик крайне способный): Дамблдор вызывает в Гарри жгучее чувство стыда — но не унижает, как было с 11-летним Томми. Он просто играет на том, что Гарри не выносит: а) когда его перестают любить любимые; б) делать больно любимым людям. И мастерски дает понять, что Гарри таки сделал ему больно.

«Ну, и как будем исправлять? Ты же считал себя таким умным и взрослым, решив, что следить за Драко Малфоем гораздо важнее, хотя я говорил, что важнее воспоминания нет ничего. Что ж, я огорчен. Реши эту проблему по-взрослому, Гарри, будь добр, вперед».

И Гарри, надо отдать ему должное, действительно находит в себе силы поступить по-мужски, а не как пацан.

— Профессор Дамблдор, мне очень жаль, — наконец тихо признается Гарри. — Я должен был сделать больше… Я должен был понять, что вы бы не попросили меня сделать это, если бы это не было очень важным.

— Спасибо тебе за эти слова, Гарри, — тихо говорит Дамблдор. Ибо он тоже — мужчина. И какими еще могут быть вопросы к тому, к раскаялся в своей ошибке? Никаких. Разбор полетов следует закрывать, Гарри все понял. Но выходить из образа надо медленно. — Могу я надеяться в таком случае, что с этого времени ты отдашь этому делу более высокий приоритет? — «А не Северусу и Драко». — В наших встречах будет мало толка после сегодняшней, — «Эти два воспоминания у меня по чистой случайности. Забыл их показать раньше», — если мы не получим это воспоминание. — «Закрепили? Уважай свое и мое время. В любом случае, я не хочу оказывать на тебя никакого давления».

— Я сделаю это, сэр, я достану его, — кивает кролик, исполненный трудовым энтузиазмом («Закрепили!»).

— Тогда больше не будем об этом сейчас, — приложив несчастного кролика всеми частями морды о все углы виртуального стола с виртуозностью мастера и добившись необходимого эффекта, Директор вновь превращается в милого доброго дедушку; обожаю этот эпизод. — Но продолжим с нашей историей с момента, на котором остановились.

Впрочем, удержаться от последнего прикладывания мордой об стол Директор не может, а потому в качестве преамбулы выдает: «…после этого я буду рад услышать твое мнение относительно того, верны ли мои выводы». Гарри стыдливо ерзает вновь, до глубины души тронутый тем, что Дамблдор так высоко ценит его мнение. Должна ли я отмечать, что никаких мнений (кроме тех, которые по типу: «Вот козел!!») Гарри так и не сформулирует — и, более того, о них парня даже не спросят по итогу?

Найти воспоминания о молодом мужчине Томе Реддле оказывается еще сложнее, чем о мальчике Томе, Дамблдор в этом признается открыто. Судя по всему, Реддл тщательно заметал следы. Однако он, как обычно оно у него бывает, прокололся на Хогвартсе — и самом «простом», вроде домовых эльфов.

Прежде всего, Том, которому после окончания школы прочили место едва ли не Министра Магии, подал прошение стать преподавателем в замке. Профессор Диппет посоветовал ему набраться опыта и возвращаться через несколько лет. И Реддл выбрал набираться опыта не где-нибудь, а в Лютном Переулке — в магазине Боргина и Беркса.

Очень скоро его сделали ассистентом по особым поручениям — шантажом и обманом, хитростью и лестью он должен был убеждать владельцев продать свои необычные, древние и сильные магические артефакты, с чем Том, конечно, справлялся отлично. Спасибо Боргину и Берксу — именно навыками и опытом, полученными у них на работе, Том впоследствии будет пользоваться, чтобы властвовать над людьми.

Прошло довольно длительное время, и эта работа вывела Тома на нечто совершенно уникальное — богатства некоей Хепзибы Смит (возможно, дальней родственницы нашего любимого Захарии), состоявшей в родстве с Пенелопой Пуффендуй и когда-то в далекие годы успевшей приобрести у Боргина и Беркса медальон Слизерина — фамильную драгоценность семьи Мракс, откуда есть (или бысть, если точнее) пошла мать Тома.

О, превратности судьбы, ее крутые повороты и завихрения, неумолимая цепочка событий, выстроенных так, а не иначе, или просто относительно малочисленное магическое сообщество Британии, где каждый так или иначе со всеми шапочно знаком, а также мозг Роулинг, начитавшейся Бронте!

Да, в воспоминании домовика Хепзибы Похлебы Том по-прежнему выглядит молодым, однако это, как отмечала Анна, понятие весьма растяжимое, и некоторые косвенные признаки указывают на то, что ему все-таки не 20 лет, и школу он закончил действительно долгое время назад.

Во-первых, его внешность сильно изменилась. Самым страшным в ней (а выглядел он по-прежнему весьма привлекательным и безукоризненно ухоженным) стал красный проблеск, появляющийся в его глазах в моменты, когда Том испытывал сильное волнение и невероятную алчность. Я подозреваю, причиной тому стало создание второго (кольцо), а то и третьего (диадема Когтевран) крестража. Его душа к тому моменту уже была разорвана хуже и больше, чем у кого-либо в истории. Но тут, конечно, нельзя сказать наверняка, прошло два года после того, как Том окончил Хогвартс, или десять лет, так что это действительно сильно косвенно.

Во-вторых, Гарри видит его не просто молодым сотрудником, а уже доверенным лицом хозяев фирмы, которые поручают ему особо сложные и щекотливые дела. Он уже успел сделать карьеру, зарекомендовав себя, то есть прошло некоторое время. Даже с Хепзибой он знаком уже явно давно («Поторапливайся, Похлеба! Он сказал, что будет в четыре, сейчас без пары минут, а он еще никогда не опаздывал!»), а это его последнее дело. Сколько их было до того? Оно и понятно, он одних и тех же клиентов мог окучивать годами, чтобы войти в их доверие. Страшно представить, сколько лет он вился комнатной змейкой Боргина и Беркса вокруг их жертв.

В-третьих, я не стану описывать, как Том флиртует с престарелой Хепзибой, ибо мне отчего-то мерзко, однако скажу, что с дамой он ведет себя как опытный соблазнитель. Том, конечно, юноша талантливый, но это именно мужской опыт, который нарабатывается к возврату постарше. В общем, при внимательном рассмотрении остается все-таки впечатление, что Том уже не слишком юн, но еще молод. Я бы оценила его возраст где-то от 25.

Да, Гарри воспринимает его как молодого человека, в отличие, например, от того же Снейпа. Но Гарри было всего 11, когда он впервые увидел Снейпа, а Снейпу — уже 31. К тому же, он был преподавателем — то есть сразу занял нишу «взрослого». Теперь же Гарри больше 16, он сам взрослый, соответственно, у него сдвинулись временные рамки, и 30-летнего Тома он воспринимает как вполне себе молодого человека. Особенно учитывая, что Том явно следит за тем, какое впечатление производит, а значит и выглядит молодо и интересно. Ну, и природные данные, куда ж без них.

В общем и целом, выходит, Том работал у Боргина и Беркса около 16 лет. Нехило и могло бы показаться глупой, непозволительной расточительностью талантов, потерей времени — если бы он имел целью сделать карьеру. Однако цели у него имелись другие, для которых важно было не название должности, а те возможности, которые она идет.

Я абсолютно уверена, что Том искал — упорно, настойчиво, терпеливо и хладнокровно — магические артефакты Основателей Хогвартса. Разумеется, от иных интересных вещиц он тоже не отказывался, но в основном был сосредоточен именно на вещах Основателей.

Не забудем, что в 16 лет Том узнал о том, что его семья когда-то владела медальоном Слизерина: «И он оставил ее, так ей и надо, вышла за грязь! — шипел Тому Морфин в их первую и последнюю встречу. — Обокрала нас, да, перед побегом! Где медальон, э, где медальон Слизерина?» Он вполне мог догадаться, что нуждающаяся в деньгах Меропа, покинутая мужем, продала медальон. И уж спустя столько лет верной службы мог надеяться получить честный ответ от Беркса и Боргина — мол, да, видели мы медальон, жаль, что продали потом этой, как ее, Хепзибе Смит…

Кроме медальона Том мог отчаянно искать и диадему, ибо где-то между 5 и 7 курсом ему удалось разговорить Хелену, дочь Кандиды Когтевран, по поводу этой реликвии. Вряд ли он сразу же бросился в Албанию (это она только на карте маленькая) — Хелена могла лишь примерно указать район поисков — а вдруг ту диадему давным-давно забрали из леса по ошибке, случайности или намеренно? Нет, проще было устроиться поближе к черному рынку с его обширными связями — возможно, что-то где-то и всплывет.

Как видно, даже не окончив школу, Том активно интересовался тем, куда бы ему спрятать осколки своей черной души. Так что цель у него имелась вполне конкретная (не прятать же часть души в старый носок с дыркой, верно?), и цели этой он добивался последовательно и жестоко.

В какой-то момент судьба соблаговолила будущему Темному Лорду, Том получил задание втереться в доверие к Хепзибе (сильно подозреваю, что именно потому, что расспрашивал своих хозяев, а те и вспомнили о медальоне), и несчастная Хепзиба после многих сеансов окучивания показала Тому два своих самых больших сокровища — чашу Пуффендуя и медальон Слизерина, что Гарри и Дамблдор наблюдают в воспоминаниях Похлебы.

Директор рассказывает, что хозяйка эльфа умерла спустя два дня после этой сцены в воспоминаниях. В смерти Хепзибы обвинили Похлебу, которая честно призналась, что по ошибке как-то отравила какао мадам Смит. Почерк Реддла с модификацией памяти и всем прочем тут вполне узнаваем. Похлебу приговорили к Азкабану. К моменту, когда Дамблдор нашел ее и извлек настоящее воспоминание, эльф была уже на пороге смерти, и Директор больше ничего не смог дня нее сделать.

Семья Смит обнаружила пропажу в многочисленных тайниках Хепзибы слишком поздно — Похлебу уже приговорили, а Том давно покинул магазин Боргина и Беркса и просто исчез.

— И это было последним, что в течение долгого времени можно было увидеть или услышать о Томе Реддле, — подводит промежуточный итог Директор.