Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Фред и Джордж отправляются обсуждать бизнес-возможности с Ли, Гермиона и Рон («…мне это не так уж нравится, я не Перси») вынуждены присоединиться к остальным старостам в отдельном купе для получения дальнейших инструкций от старост школы, а Гарри остается с Джинни, которая, к ее чести, быстро переключает внимание парня с мыслей о Сири и друзьях, которые его бросили, на то, чтобы, собственно, занять оным друзьям купе в переполненном поезде и таким образом сделать хоть что-нибудь полезное.

Студенты неприкрыто глазеют на Гарри и откровенно перешептываются, что вовсе не укрепляет его дух. Что ж, «Пророк» — увы, весьма популярная газета, у которой было целых два месяца, чтобы настроить достопочтенную общественность против Гарри. Скоро ему придется просто принять это как факт.

В последнем вагоне Гарри и Джинни встречают Невилла:

— …везде занято… не могу найти места…

— О чем ты? — перебивает Джинни, которая успевает протиснуться мимо Невилла и заглянуть в следующее купе. — Есть место тут, здесь только Полоумная Лавгуд -

Невилл бормочет что-то про то, что никому не хочет мешать.

— Не будь глупым, — смеется Джинни, — она нормальная. Привет, Полумна. Ничего, если мы займем эти места?

Полумна кивает.

Надо сказать, степень нормальности девушки весьма затруднительно определить вот так сразу: длинные, грязные, всклокоченные светлые волосы, выпуклые глаза, ожерелье из пробок от Сливочного пива, палочка, засунутая за ухо (вот Грюм был бы в восторге — что там привычка Гарри пихать палочку в задний карман!), перевернутый вверх ногами журнал в руках.

Когда Гарри, Невилл и Джинни, уложив вещи на багажную полку, рассаживаются, Полумна продолжает пялиться на Гарри, выглядывая из-за журнала.

— Было хорошее лето, Полумна? — интересуется Джинни.

— Да, — туманно отвечает Полумна, не отрывая глаз от Гарри. — Да, очень приятное было, знаешь. Ты — Гарри Поттер, — добавляет она.

— Я знаю, что это я, — отвечает Гарри.

Невилл хмыкает. Полумна переводит взгляд на него.

— И я не знаю, кто ты.

— Я никто, — поспешно отвечает Невилл.

— Нет, ты не никто, — резко возражает Джинни. — Невилл Долгопупс — Полумна Лавгуд. Полумна на том же курсе, что и я, в Когтевране.

— Остроумие сверх меры является величайшим сокровищем человечества, — нараспев говорит Полумна, подняв журнал так, что он закрывает ее лицо, и замолкает.

Гарри и Невилл переглядываются. Джинни подавляет смешок.

Пока поезд набирает ход, ребята коротают время за болтовней. Невилл показывает свой подарок на день рождения — Мимбулус Мимблетония, страшное растение, которое умеет плеваться гноем и вонючей смесью при малейших признаках опасности. Поразительно то, что данное конкретное ружье в истории еще очень даже выстрелит (и не только гноем), однако об этом — позже.

Очень вовремя в купе вдруг заглядывает Чжоу Чанг, дабы поздороваться с Гарри — и имеет счастье наблюдать парня с ног до головы в гное растения, что Гарри, конечно же, радует еще больше.

Проезжает тележка с едой, и ребята обмениваются карточками от шоколадных лягушек. За все это время Полумна высовывается из-за журнала только один раз — поглядеть на чудесную Мимбулус Мимблетония. Однако ситуация меняется с приходом Рона и Гермионы.

Начинается обсуждение новых старост — конечно, Малфой и Паркинсон в Слизерине, Эрни Макмиллан и Ханна Аббот в Пуффендуе…

— И Энтони Голдстейн и Падма Патил в Когтевране, — говорит Рон.

— Ты ходил на Святочный бал с Падмой Патил, — внезапно рассеянно вставляет Полумна.

— Да, я знаю, что ходил, — отвечает Рон под прицелом пристального взгляда Полумны.

— Она не очень насладилась этим, — информирует девушка. — Она думает, ты не слишком хорошо с ней обращался, потому что не захотел танцевать с ней. Я не думаю, что возражала бы, — задумчиво добавляет она. — Я не очень люблю танцевать.

И Полумна вновь скрывается за журналом.

Рон, не получив никакого разъяснения от Джинни, которая изо всех сил старается не рассмеяться в голос, возвращается к прерванной теме.

Спор Рона и Гермионы насчет справедливости действий старост заканчивается шуткой Рона про то, что он заставил бы Гойла в качестве наказания за что-нибудь писать строчки: «Я не должен выглядеть, как задница бабуина». Смеются все — однако громче всех хохочет Полумна, испустившая возглас такой громкости, что встрепенулись совы и зашипел Живоглот. Сжимая бока, Полумна хохочет так, что на ее глаза наворачиваются слезы — все смеются сначала из-за ее смеха, а затем и из-за вытянувшегося лица Рона, который не может въехать, издеваются над ним или нет. Полумна раскачивается из стороны в сторону и хохочет так, что журнал, который она держит, в конце концов выпадает у нее из рук.

Гарри, узрев на обложке очень плохую карикатуру на Фаджа, тянется, чтобы поднять журнал с пола. Заголовки статей отличаются одна от другой лишь степенью маразма: «КОРРУПЦИЯ В ЛИГЕ ПО КВИДДИЧУ: КАК «ТОРНАДОС» ОДЕРЖИВАЮТ ПОБЕДУ?», «РАСКРЫТЫ СЕКРЕТЫ ДРЕВНИХ РУН», «КАК ДАЛЕКО ЗАЙДЕТ ФАДЖ В СТРЕМЛЕНИИ ЗАПОЛУЧИТЬ ГРИНГОТТС?» И «СИРИУС БЛЭК: ЗЛОДЕЙ ИЛИ ЖЕРТВА?»

Сообразив, что, скорее всего, именно об этом журнале говорили Кингсли и Артур в утро дисциплинарного слушания, когда отмечали, что Сири это понравится, Гарри просит разрешения у Полумны, которая продолжает задыхаться от смеха, его прочесть. Девушка кивает.

В статье про Сириуса («Печально известный массовый убийца или невинная певческая сенсация?») некая Дорис Пёркис утверждает, что Сири — вовсе не Сири, а певец группы «Хоп-гоблины» Коротышка Бордман, который был с ней на свидании в ночь, когда Сириус якобы устроил массовое убийство.

Что ж, это действительно могло развеселить Звезду — особенно если он в годы бурной юности и впрямь для развлечения клеил девушек, представляясь Коротышкой Бордманом.

Гарри читает дальше — статью о Фадже, «убийце гоблинов», который «их топил, скидывал со зданий, травил, запекал в пироге…». В общем, Гарри прекращает чтение.

— Что-нибудь интересное там? — спрашивает Рон, когда Гарри в шоке закрывает издание.

— Конечно, нет, — ехидно отвечает Гермиона. — «Придира» — это чепуха, все знают.

Ну, да. А еще «все» верят словам «Пророка» о том, что Гарри — сумасшедший. «Все» — это, знаете ли, не показатель, и Гермиона судит, не разбираясь в сути. Поэтому я бы подумала — и я подумала — дважды, прежде чем верить ее словам, основывающимся на мнении «всех».

— Простите, — голос Полумны внезапно теряет свою мечтательность. — Редактор — мой отец.

— Я — оу, — Гермиона очень смущается. — Ну… у него есть некоторые интересные… я имею ввиду, он очень…

— Я заберу его, спасибо, — холодно произносит Полумна, вырвав «Придиру» у Гарри из рук, и вновь прячется за перевернутым журналом.

Люблю произносить эту фразу: вот и нашла коса на камень.

Если отношения лояльной и воинственно честной Джинни с Полумной, чем дальше, тем больше будут напоминать отношения Лили Эванс с какой угодно другой девушкой, то вот в отношениях Гермионы и Полумны во многом можно будет заметить сходство с отношениями профессоров Макгонагалл и Трелони.

Полумна (особенно поначалу) — безусловный антипод Гермионы, поскольку мировоззрение последней целиком базируется на логике и рациональности, а для Полумны главное — вера и воображение. Гермиона считает Полумну легковерной, а та, в свою очередь, думает, что Гермиона просто ограниченная.

Притирка характеров будет идти с переменным успехом почти год, Полумне удастся сблизиться с Гермионой значительно позже, чем с Джинни, однако дело кончится тем, что в конце концов все они станут подругами. И продолжат дружить до глубоких седин. Тем смешнее мне разбирать непосредственно начало их отношений.

Однако шут с ними, с дамами — дверь купе отъезжает в сторону, и в компанию Гарри весьма ожидаемо вторгается Его Величество Староста Факультета Драко Малфой, мучимый непрекращающейся любовной горячкой. Куда ж без него.

— Что? — агрессивно интересуется Гарри, не дав Малфою и рта раскрыть.

— Манеры, Поттер, а то я назначу тебе наказание, — изрекает Малфой подражая Снейпу (но, к слову сказать, так за весь год возможностью назначить наказание Гарри и не воспользуется; впрочем, и Рон не обрушится на Гойла за то же время; и не то чтобы никто из противоборствующих банд не станет давать друг другу повода). — Видишь ли, я, в отличие от тебя, был назначен старостой, что значит, что я, в отличие от тебя, имею полномочия назначать наказания.

Ах, ну хоть в чем-то, хоть в чем-то мальчик наконец превзошел своего кумира!

— Ага, — произносит Гарри, — но ты, в отличие от меня, мерзавец, поэтому оставь нас и убирайся.

Рон, Джинни и Невилл с Гермионой смеются. Губы Малфоя весьма знакомо кривятся:

— Скажи мне, каково это — чувствовать себя вторым после Уизли, Поттер?

Ой, прям в больное место. Не в первый раз, но все ж до поразительной способности Снейпа тыкать носком ботинка в самое ядро внутренних проблем жертвы Драко еще далеко.

— Заткнись, Малфой, — резко бросает Рон.

— Кажется, я задел нерв, — ухмыляется Малфой. — Что ж, просто смотри за собой, Поттер, потому что я буду внимательно смотреть, — dogging, — за твоими шагами — на случай, если ты переступишь черту.

— Пошел вон! — выкрикивает Гермиона, вскочив на ноги.

Хихикнув, Малфой бросает на Гарри мстительный взгляд и удаляется. Гермиона с силой захлопывает дверь и внимательно смотрит на Гарри, однако разговаривать при Полумне и Невилле ребята не могут — могут лишь нервенно гадать, случайно ли Драко употребил слово «собака», или вылазка Сири, которая теперь стала казаться Гарри безрассудной, привела к тому, что Люциус узнал его на платформе?

О, да, не узнать Сириуса после однозначно звучавшего предупреждения Питера, что Сириус — анимаг, было невозможно. Люциус усиленно вертелся рядом с Гарри и Ко на платформе и явно обратил внимание на собаку в самом начале, послы выкрика Ли: «Классная собака, Гарри!»

Фактически, конечно, ничего нового из того, что он видел и слышал, Малфой не вынес — к 11 часам утра Орден все еще не в курсе, что у Стерджиса проблемы; зато Орден знает об Амбридж и предупреждает детей, что они должны вести себя осторожно. Сириус — действительно анимаг, и дети, а также чета Уизли, Люпин, Грюм и странная бабуля (Тонкс в образе) знают, где он скрывается. Тоже мне, большие новости.

Интерес для Люциуса может представлять только тот Хатико-эпизод, когда поезд отходил от платформы. Крупица информации — но именно с нее начинается наполнение доселе пустой копилки Реддла под названием «Что мы знаем о Поттере и Блэке» — Сириус привязан к Гарри. Казалось бы, мелочь, учитывая, что пока Реддл не знает, что и Гарри привязан к Сириусу — но крайне неприятно.

Зачем о собаке упоминает Драко, который, сам того не заметив, даже более внушительно, чем Грюм, посоветовал ребятам быть осторожнее и вообще залечь на дно? Что ж, я полагаю, это не более, чем детское эго. «Я вот не только староста, в отличие от тебя, вонючка-Поттер, я еще и важной информацией обладаю. И вообще за тобой слежу. Бойся меня, я крутой».

И смешно, и страшно.

Нет на свете ничего хуже мстительных, самоуверенных болванов — а в Малфое все три качества возросли в разы с последней их с Гарри встречи (Драко, Крэбб и Гойл, сколь помнится, тогда обрели вид бессознательных и неаппетитных слизней в поезде на пути в Лондон, попытавшись зажать Гарри у туалета). Этот год — это вообще расцвет малфоевского, с позволения сказать, нутра. Всех его качеств.

Ведь что такое Драко к этому моменту? Обратимся к Роулинг.

Мальчик вырос единственным ребенком в Малфой-мэноре, великолепном особняке в Уилтшире, который был семейной собственностью на протяжении многих веков. С момента, когда Драко научился говорить, ему стало совершенно ясно, что он трижды особенный: волшебник, чистокровный, Малфой. Ну, последнее, конечно, не столько его вина, сколько беда — и тем печальнее, что он всю дорогу упорно это не осознает.

Драко воспитывался в атмосфере сожаления, что Реддл провалился в своих планах завоевать волшебное сообщество, хотя Люциус и предусмотрительно напоминал, что подобное сожаление не должно озвучиваться вне маленького круга друзей и семьи, иначе папочка может попасть в беду.

В детстве Драко в основном общался с детьми Пожирателей и иных приятелей отца, поэтому прибыл в Хогвартс уже со своей маленькой шайкой. Как всякий ребенок своего времени, Драко рос на историях о Мальчике, Который Выжил.

Надо сказать, годами среди волшебников распространялось множество разных теорий о том, как именно Гарри выжил после смертельной атаки. Самая популярная из них утверждала, что Гарри и сам был Темным волшебником («Пророк», между прочим, весь год всячески ездит именно на этой теории — прямо ничего не заявляя, но прекрасно намекая на).

Факт, что Гарри был удален из поля зрения магического сообщества, только подтверждал эту теорию, и Люциус был как раз одним из тех, кто горячо в нее верил. Было удобно и утешительно думать, что он, Люциус, может получить второй шанс на мировое господство, как только мальчишка Поттер докажет, что он — новый, более великий, чистокровный лидер.

Надежда на то, что он может оказаться полезным, привела к тому, что Драко протянул Гарри руку, когда понял, кто едет с ним в «Хогвартс-Экспрессе» в 1991 году. С его непререкаемой уверенностью в собственном исключительном статусе, внушенной ему родителями, он предложил Гарри дружбу, как равному.

Отказ Гарри и тот факт, что он уже был верен Рону, чья семья была предана анафеме в семье Малфоев и жила, в отличие от семьи Драко, очень бедно, повернули мальчика против Гарри. Он сразу понял, что дикая надежда Пожирателей на то, что Гарри — новый, лучший Волан-де-Морт — безосновательна, и их с Гарри взаимная вражда, помноженная на чувство ущемленного самолюбия Драко, которому впервые в жизни отказали в ответных чувствах, была уже неминуема.

Практически в каждом своем аспекте Драко — эталонный задира. Его тип знаком всем, потому что кто-то, похожий на него, так или иначе встречается каждому. Уверенность подобных людей в собственном превосходстве может злить, смешить или пугать — зависит от того, при каких обстоятельствах вы их встретили. У Драко в разные моменты получается вызывать у Гарри, Рона и Гермионы все эти чувства.

У Гарри же выходит вызывать у Драко совершенно унизительную для него, такого исключительного, зависть — что, конечно, только усугубляет ситуацию. Хотя Гарри никогда не искал славы, он с самого начала был, несомненно, самым обсуждаемым человеком в школе, и это коробило Драко, воспитанного в уверенности, что он занял практически королевскую позицию в волшебном мире. Кроме прочего, Гарри оказался талантливее в квиддиче — единственном умении, в котором Драко был уверен, что сможет всех превзойти. То, что Снейп всегда был мягок с ним (надо сказать, чем дальше — тем меньше), но ненавидел Гарри, оказалось незначительной компенсацией.

Очень многое в поведении Драко было скопировано, разумеется, у самого впечатляющего человека, которого он когда-либо знал — его отца. Мальчик добросовестно всю дорогу подражает манере Люциуса холодно и презрительно общаться со всеми, кто находится вне его круга. Найдя второго прихвостня (Крэбб стал им еще до Хогвартса) в школьном поезде, менее внушительный физически Драко стал использовать и Крэбба, и Гойла как нечто среднее между прислужниками и телохранителями на протяжении всех лет школьной жизни.

С их помощью и поддержкой Драко перепробовал множество разных некрасивых тактик в своем бессрочном квесте задеть Гарри посильнее или дискредитировать парня в глазах других, включая (но не ограничиваясь) ложь о недруге в прессе, создание оскорбительных значков, попытку заколдовать парня со спины и переодевание в дементоров.

Однако, конечно, и Драко получил свои моменты унижения — в частности, на поле для квиддича или в эпизоде незабываемого позорного превращения в белого хорька «Грюмом». Вот в тот миг, кажется, мышку по-настоящему сильно обидели, накакав в норку. Я думаю, именно после того эпизода бесконечные баталии Драко и Гарри перестают быть безобидными.

Ведь что, по существу, пришло тогда в так называемую голову униженного Драко? Преподаватель напал на студента. Малфою было 14 лет, и он не сильно много умел. Это вам не школьные потасовки с ровесниками. Преподаватель напал на студента и остался безнаказанным — только Снейп, наверное, пытался как-то заступиться, но (по своим причинам) быстро сник.

Малфой ведь был не в курсе взаимоотношений своего декана и «Грюма», того, что «Грюм» был в Игре, а также того, что это был и не Грюм вовсе, на Барти Крауч. Для Драко, как и для всех, это был прославленный мракоборец, преподаватель Защиты от Темных Сил. «Грюма» не выставили из школы после произошедшего, Снейп не поцеловал болячку, мадам Помфри не утерла слезки, Дамблдор свой шрам на коленке не показал — надо думать, Драко в ярости воображал, как бы все забегали, случись подобное с Гарри. Или с любым другим студентом любого другого факультета, исключая Слизерин.

Вот, видимо, примерно тогда несчастный Малфой и сделал вывод, что никакое это ваше зло не может быть хуже кое-чьего добра. Поворота назад и тормозов у парня не стало. Началась история с Ритой Скитер и прочие — серьезные — гадости. А потом возродился Реддл.

Пока многие люди считали, что Гарри, очевидец его возрождения, лгал, Драко оставался в той малочисленной группе, которая знает правду. Его собственный отец весь год чувствовал, как горит Метка, бегал воссоединяться с Реддлом и был свидетелем дуэли Тома и Гарри на кладбище. Обсуждение этих событий в Малфой-мэноре, по словам Роулинг, взрастили противоречивые ощущения в Драко.

С одной стороны, парень трепетал от осознания, что Реддл вернулся, и скоро наступит то, что его отец всегда описывал, как возвращение былых дней славы и расцвета силы. С другой стороны, беседы шепотом о том, что Гарри вновь избежал смерти от руки Тома, вызывали в Драко приступы злости и зависти, усугубляя его темные чувства.

Сколь бы сильно Пожиратели ни ненавидели Гарри, это препятствие и символ сопротивления, они серьезно обсуждали парня, как врага, в то время как Драко они все еще рассматривали, как простого школьника. Мальчик завидовал статусу Гарри, хоть и был с ним по разные стороны, но подбадривал себя, представляя триумф Реддла, почет семьи при новом режиме и чествование его самого, как важного и влиятельного сына правой руки Темного Лорда.

Именно в этот год школьная жизнь Драко идет высоко вверх, несмотря на запрет обсуждать в замке все, что он слышал дома — Драко пытается испортить существование Гарри, удовлетворяя себя и чуть-чуть помогая Реддлу. Он получает дикое удовольствие от любой мелкой победы (он — староста, а Гарри — нет) и, конечно, стремится уколоть Гарри посильнее, видя, что, благодаря «Пророку» и настроениям в школе, парень находится в крайне уязвимой позиции.

Поэтому тычок по поводу Сириуса, которого, видите ли, раскрыли и вывели на чистую воду, целиком укладывается в манеру поведения и мотивы Драко, которые, при условии, что Игры усложняются и становятся по-настоящему опасными, все еще продолжают оставаться на уровне откровенно детских. Недостойно интеллекта, переданного ему родителями. Думаю, потому Снейп и бесится.

Однако Гарри, мнительный параноик, всего этого не понимает и остаток пути пребывает в глубокой тревоге и мыслях о Сириусе.

Между тем, поезд потихоньку замедляет ход. Рон и Гермиона, оставив на попечение друзей Живоглота и Сычика, отправляются выполнять свои обязанности старост, так что Гарри, Джинни, Невилл и Полумна, предложившая свою помощь с Сычиком, выходят из поезда без них.

Тут же ребят ждет первое разочарование в том, как обстоят дела в школе — вместо Хагрида первокурсников встречает уже известная нам профессор Граббли-Дерг.

— Первокурсники, выстройтесь здесь, пожалуйста! Все первокурсники, подойдите ко мне!

Как, должно быть, любит Граббли-Дерг Директор, в частности, за то, что не только не позволяет другим задавать слишком много вопросов, но и сама их не задает, просто выполняя вверенные ей обязанности. Между тем, вопросы зреют — и очень быстро. Гарри взволнован отсутствием Хагрида и ищет его в толпе. Однако Хагрид в данный момент развлекается где-то в другой стране, и на станции Хогсмида его нет.

Людской поток выносит Гарри к безлошадным каретам и новому потрясению — кареты не безлошадные. Парень с удивлением пялится на запряженных в них огромных существ с телом бесплотного скелета, обтянутого черной лоснящейся кожей, с драконоподобными мордами, белесыми глазами, лишенными зрачков, и широкими кожистыми крыльями — которые спокойно стоят и ждут, пока кареты наполнятся студентами, и можно будет тронуться в путь к замку.

Фестралы.

Гарри не может поднять челюсть с пола.

Появляется Рон, следом за ним — Гермиона, в ярости от грубого обращения Малфоя с первокурсником (ну дайте мальчику насладиться властью!), и Джинни. Все, кроме Рона, залезают в карету. Гарри с другом остаются снаружи ждать Полумну с Сычиком.

— Что за штуки, как думаешь? — интересуется Гарри у Рона, кивая на скелетоподобных лошадей.

— Какие штуки?

— Эти лоша -

— Вот, держи, — Полумна, вынырнув из толпы, протягивает Рону совенка. — Он такой маленький и сладкий, правда?

— Эм… да… он нормальный, — хрипло соглашается Рон. Если бы не тотальное отсутствие у Полумны даже самой слабенькой романтической линии на протяжении всего повествования, я бы грешным делом даже решила, что она пытается подкатить к Рону. — Ну, давайте тогда, внутрь… что ты говорил, Гарри?

— Я говорил, что это за лошадиные штуки?

— Что за лошадиные штуки?

— Эти лошадиные штуки, которые запряжены в кареты! — нетерпеливо поясняет Гарри, поскольку Рон недоуменно глазеет на друга, стоя как раз рядом с фестралом.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о — смотри! — Гарри поворачивает Рона лицом к существу.

— На что я должен смотреть? — аккуратно уточняет Рон спустя две секунды.

— На — вон, между валами! В упряжке! Она прямо перед — Ты не — ты не видишь их? — внезапно снисходит на Гарри.

— Что не вижу?

— Ты не видишь, что в упряжке кареты?

Теперь Рон выглядит всерьез обеспокоенным. Ну, да — три года назад Гарри, сколь помнится, слышал то, что Рон и Гермиона слышать не могли — теперь вот вещи видит… впору поверить «Пророку» насчет психического состояния парня…

— Ты в порядке, Гарри? — аккуратно спрашивает Рон (да, потому что, когда у людей такая форма шизофрении, с ними надо говорить медленно, вежливо и постепенно увеличивая дистанцию).

— Я… да… — Гарри сникает, вовремя сообразив, что пора заткнуться.

— Пойдем внутрь тогда? — неуверенно предлагает Рон.

— Да… ага, пошли…

Гарри уже начинает даже пересматривать свое отношение к «Пророку», когда Рон скрывается в карете, а Полумна мечтательно заявляет:

— Все в порядке. Ты не сходишь с ума или что-то. Я тоже их вижу.

— Видишь? — Гарри набрасывается на Полумну.

— О, да. Я могла видеть их с самого первого дня здесь. Они всегда везли кареты. Не волнуйся. Ты такой же нормальный, как и я.

Слабо улыбнувшись своей типично Дамблдоровской шутке, Полумна залезает в карету. Все еще не до конца уверенный, Гарри следует за ней.

Итак, я думаю, настало время поговорить о Полумне и ее роли в тяжелой-тяжелой жизни Гарри и Ко. Начну с более-менее легкого, потому что Роулинг и с этим значительно помогла. Как и печально потерявшийся автор с «Астрономической башни».

Что из себя представляет Полумна?

Ее отец — эксцентричный редактор журнала «Придира» Ксенофолиус Лавгуд, мать — Пандора, любила экспериментировать с заклинаниями, одно из которых сработало неправильно, и она умерла на глазах у дочери. Этим и объясняется способность Полумны видеть фестралов — существ, которых видят лишь те, кто видел смерть.

После гибели Пандоры Ксенофолиус остается с дочерью, и поток его воображения заполняет их жизнь, создавая вокруг Полумны свой доброжелательный мир, в котором живут выдуманные чудища, которых можно побеждать. Ксенофолиус пытается перенести их с Полумной жизнь в сказку, закрыться от реальности, которая с каждым годом становится все страшнее — и Полумна охотно ему в этом помогает, веря в его рассказы и не сильно страдая от того, что весь остальной мир находит их, мягко говоря, неправдоподобными.

Создается ощущение, что с этим самым остальным миром у Полумны проблем вообще не возникает. Легкая потусторонность, связь со всяким космически-эфирным проявлена в ней так четко, что я даже не уверена, требуются ли пояснения.

Она меланхолично-задумчива, погружена в себя и непрестанно пребывает в какой-то личной, своей реальности, отделенной от действительности милями и милями. Лишь периодически она оттуда выныривает, что-то делает, а затем ныряет обратно. О ее социальной неадекватности кричат и ее несуразный внешний вид, и привычки, и манера говорить, и неспособность не только вписываться в чужую среду других подростков, но даже хотя бы конструктивно взаимодействовать с ней. Исключения составляют лишь те случаи, когда окружающие сами подстраиваются под ее образ мыслей.

Полумна варится в собственном соку, и этот сок ей до истомы комфортен. При совершенно другом развитии всякого эфирно-космического в ее характере, она столь же далека от социума, как Трелони и Невилл — каждый из них выбирает жизнь в том мире, который им нравится больше, оставляя человеческий где-то на задворках, в некотором роде, даже возвышаясь над ним — причем Полумна и Невилл отстраняются от него, как от чужого, безо всякой гордыни.

Как и Невиллу, Полумне свойственны отрешенность и потерянность — разве что она не так забита. Что и не удивительно — ее-то не строгая бабуля воспитывала. Жесткости и требовательной строгости к ней, похоже, вообще никогда не применяли, позволив самой разнообразной оригинальности пустить корни и развиться до полновесной грани с шизофренией.

Кто-то считает девочку, как и ее отца, чокнутой, кто-то — самобытной. При этом все ее выверты никак не являются попыткой выделиться или обратить на себя внимание — скорее она пытается отделиться от остального мира, не очень понимая, для чего вообще быть, «как все». Одновременно с этим — очень четко этих «всех» ощущая.

Плюя с башни Когтеврана на социум, его правила и идеалы, Полумна на удивление здорово этот мир чувствует — практически каждое ее замечание свойственно скорее взрослому и мудрому волшебнику с длинной-длинной седой бородой, но никак не девочке-подростку. Однако Полумна, не проявляя никаких внешних признаков внимательности и наблюдательности, видит тех, кто живет в социуме, куда лучше, чем они сами и их рядом стоящие близкие.

Более того, для нее устройство мира крайне важно — она не просто живет, стоя одной ногой на тонких материях, она искренне верит, что там, где она, должен быть свой социум. Судя по существованию «Придиры», ее отец полагает точно так же — нести в массы новости «тонких миров» можно только в том случае, если признаешь массы (именно в этой части реальности) хотя бы наличествующими.

С другой стороны, конечно, вычленить из Полумны то, что она реально думает, но сказать не желает, невозможно. Такое ощущение, что Полумна утекает сквозь пальцы, сияя собеседнику в глаза своей поистине безмятежной улыбкой, и прижимать ее бесполезно. Так же, как Люпина, еще одного вестника всяких высших эфиров.

От прочих изгоев, Гарри окружающих, Полумну отличает, во-первых, высокая оригинальность при наличии мощнейшей энергии, а во-вторых, то, что ее оторванность от мира и социума поддерживается иным социумом, не вполне адекватным ей под стать. Полученная возможность не тратить жизнь на рефлексию и комплексы позволяет Полумне, принятой изначально и полностью еще родителями, развивать кое-что, приобретенное в довесок — полноценное усиление имеющихся свойств личности, резонирующих с теми же свойствами личности у близкого человека, что увеличивает и плюсы, и минусы в разы.

Впрочем, глобальных космически-эфирных талантов, кроме убойной эмпатии, у Полумны всю дорогу не наблюдается, и я долго не могла понять, почему. Ведь все остальные люди, на нее похожие, такие же неземные и порхающие, свои таланты уже заявили: у Трелони ясновидение, у Невилла — связь с природой в огромных количествах. Аналогичный талант у Полумны быть просто обязан, скрыть его невозможно, однако я его не вижу.

Ответ кроется именно в очевидном — собственно, та самая эмпатия. Причем не простая эмпатия к человеческим существам, но раздутая эмпатия к миру в целом — только такие люди могут быть проводниками в реальность всего, что «не отсюда» — веры, религий, знаний о космосе, мифических существах, о которых прежде думалось, что их не существует…

И хорошо, что высокая осознанность всю эту неземную эфирность все-таки прикрывает плотно, иначе неизвестно, во что бы это вылилось в дальнейшем. Мать Полумны, насколько мне известно, была одаренным экспериментатором (то бишь тут активно включены как минимум воображение и мечтательность), отец неземной порхающей эфирностью наделен явно не меньше, раз выпускает такие журнальчики, но шкалит его серьезнее — папе интереснее просвещать, исследовать и оповещать мир о том, как он, мир, собственно говоря, устроен.

Дикий и продолжительный свун семьи Лавгуд по поводу морщерогих кизляков — апофеоз неземной эфирности в кубе. Прекрасный пример того, что бывает, если три человека с тремя одинаковыми качествами соберутся вместе и объявят себя семьей.

По сухому остатку же, если брать эмпатию Полумны как действительно сверхсильное проявление талантов ее личности, то вся эта шизофрения ей явно идет на пользу и круто усиливает данное качество — то есть уже в 14 лет Полумна делает серьезную заявку на то, чтобы стать эмпатом от бога.

При этом у нее достаточно стойкое ощущение себя — она не теряется в какофонии захлестывающих ее видений тонкого мира, как Трелони, в ней нет растерянности, колебаний или испуга, как у Невилла, первая же стычка с Гермионой ясно доказывает: Полумна прекрасно умеет за себя постоять и способна мгновенно поставить на место любого, кто нарушит ее границы. Она просто есть — и такую себя по жизни носит. Можно сказать, даже с достоинством. А что то достоинство, если снаружи смотреть, социальными мерками в ноль проецируется, так на это Полумна, как было заявлено, с башни Когтеврана плевала. У нее и социум свой есть — не вдвоем же с папой они весь журнал на себе тянут и читают потом. Здесь однозначно никак без поддержки узкого круга фанатов.

При этом — смерть матери во все эти тонкие энергии Полумны вписывается, как бы странно это ни звучало, даже очень хорошо. Люди типа Полумны (или вон — Люпина) должны быть несчастными и, желательно, жизнью обиженными. Даже если вообще-то в глубине души они очень даже гармоничны, философичны и всем довольны.

Полумна — редкий пример подростка-философа, способного приложить свои взгляды на жизнь к реальным проблемам. Она никогда не обращает внимание на оскорбления. Ее травят все подряд, даже ученики с ее собственного факультета, которые, вроде как, должны были стать для нее «второй семьей». Я напоминаю: когда Гарри впервые встречает ее, ей 14. То есть она три долгих года имела дело с людьми, которые смеялись у нее за спиной и в лицо, выдумывая прозвища, воруя и пряча по замку ее личные вещи, потому как, вроде, смешно (кто прятал-то, кстати, если в спальни к девочкам мальчикам не попасть? соседки, да; та же самая Падма Патил, например).

«Вернут, — в ответ пожимает плечами Полумна. — Всегда так делают. Они просто играют». Много ли подростков способны так реагировать на неприятие их коллективом? Точно не Гарри. И не Гермиона, между прочим (ну-ка, кто и почему хныкал в туалете в ночь, когда Квиррелл выпустил тролля?). Полумна не опускается до уровня шутников и ни разу не отвечает им тем же, сохраняя в себе отзывчивость и готовность помочь вместо разочарования и замкнутости.

При этом она никогда не проявляется как инфантильная, незрелая, неумелая или позволяющая вытирать о себя ноги — ей просто действительно без разницы этот умозрительный коллектив, в который она чего-то ради вдруг должна полагать себя однозначно включенной только потому, что туда определили. Она сама выбирает, на кого смотреть, кого слушать, как говорить, за кого болеть на матчах по квиддичу, как читать журнал, носить палочку и с кем общаться.

Конечно, в Хогвартсе, вдали от отца семейный резонанс слабеет, и степень социальной адекватности медленно повышается — впрочем, отлавливать кизляков и говорить не «как все» она все равно никогда не перестает, ибо любого подобного человека в нормального не переделать никакими судьбами. Зато вероятность найти общий язык с окружающими — и даже его удержать — у нее увеличивается. Тем, собственно, отчасти и объясняется то, что ей удастся в конце концов поладить даже с Гермионой.

Всю дорогу Полумна — редкий пример гармоничного и, пожалуй, счастливого человека в большой-большой компании Гарри. Ее тонкая грусть, лежащая мягким таким налетом поверх крепко вросшей мечтательной отрешенности, по факту, есть всего лишь следствие нормального эфирно-космического ощущения мировой гармонии.

Как и у Люпина, и у Невилла, у Полумны есть понимание себя, своего пути и будущего — и совершенно нет фиксации на всем этом. Как и Люпина с Невиллом, ее можно выдрать из чего угодно, поместить в какие угодно условия — ее свобода воспринимать мир таким, каким она его видит, у нее все равно останется. А ей большего-то и не надо.

Что ей смерть близких и прочие мелкие неурядицы — для подобных ей людей это и не неурядица, можно сказать, они, страдая, лишь еще больше облагораживаются. Тонкие слои отчетливее ощущают. Думаю, Люпин в 1993 году был от нее в восторге.

Вот другим страданий Полумна, конечно, пожелает очень вряд ли. Несовершенство мира колбасит любого эфирщика, если только он не завален заколбасами на самого себя, разнесчастного, как в случае с Трелони. Вот при ее раскладе — да, экспонату уже не до общества с его проблемами, тут бы хоть самому выбраться.

В случае же с гармоничным и развитым эфирщиком — как Люпин, например — на себя будет, в общем-то, плевать глубоко и отчетливо. Тут же вон — целый мир вокруг, сам в себе запутавшийся, как же он без меня? Люпин под это дело готов облагораживать каждого, вычищая из него яд, успокаивая, напитывая гармонией и подравнивая пилочкой змеиные клыки. Полумна же по примеру папы просвещает и открывает людям глаза на дичайшее множество значимых мелочей, человеку простому неведомых. И действительно в это верит.

Кстати, провести грань между «я вижу то, чего не видят другие» и «я вижу то, чего нет» — это и есть разделить человека еще здорового и уже больного на всю голову. В случае космических эфирщиков, сразу скажу, грань сия невозможна — с точки зрения социума, они неадекватны все до единого и в лечебницу запихиваются по мере роста назойливости, агрессивности или неспособности поддерживать хотя бы видимость социальных контактов.

Большинство спасаются тем, что залезть в их голову мало у кого получается, а фильтровать слова до некоторой степени они все же способны. Если же фильтр убрать — все. Абсолютно любой из них с точки зрения медицины покажется шизофреником, различаться будут лишь стадии и степень проблемности.

Отчасти это и есть та самая причина, по которой люди шарахаются от «странных», продолжая высмеивать их или просто держаться подальше. Им неловко находиться рядом — психика «странных» действительно здорово отличается от психики человека, влиянию ничего тонкого не подверженного, и это сложно не чувствовать. Общаться с ними можно, только тоже чуть подвигаясь крышей — некоторым при этом такое занятие доставляет удовольствие, а некоторым добавляет адреналина — попробуй удержи крышу, когда она рядом с определенными экспонатами сама начинает съезжать. Кто-то возвышается в собственных глазах, оказывая покровительство несчастному «странному», кто-то видит в этом то самое милосердие, толкающее людей на помощь юродивым… Главное-то не в этом.

Главное в том, что люди типа Полумны, во-первых, мотивы и суть всегда прекрасно читают, а во-вторых, они им тоже до одного места. Поэтому Полумна не может не понимать сначала агрессивного отторжения, а затем снисходительности Гермионы, воинственной защиты и интереса Джинни и напряжения временами сбегающего в ее общество Гарри. Как и Невилл, она очень четко чувствует истинные подоплеки поступков окружающих. Только, в отличие от Невилла, не уходит к цветочкам.

Что, опять же, косвенно указывает на именно эмпатический талант. Способность к целительству душ — раз в 14 лет девочка с такой легкостью перешагивает и через здоровую неприязнь эмпата ко всему, что он видит, и через собственный дискомфорт, неизбежно в таких случаях возникающий.

Полумна, в отличие от 15-летнего Невилла, не одиночка, и это огромный показатель. Пусть она и ходит с таким видом, будто случайно оказалась поблизости, тем не менее, поблизости она очень часто оказывается. И спокойно включается. Более того — не является балластом в условиях быстро меняющихся ситуаций и свою полезность доказывает не один раз. Взять хотя бы того же Сычика.

Отсутствие включенной чувственности перекрывает для нее перспективу повторить мать Терезу — скорее всего, Полумна, как личность, имеет совсем другое предназначение. Она слишком далека от окружающего ее реального мира и слишком погружена в вопросы мироустройства, чтобы тратить свою жизнь на любовь. Хотя та в любом случае фоном всегда из девочки хлещет, ибо Полумна не фиксируется на вопросах принятия и непринятия себя и своих особенностей (чем и объясняется отсутствие ломок и мучительных поисков собственного пути, отличающее ее от всех сверстников). Соответственно, на вопросах принятия и непринятия других она тоже фиксироваться не собирается.

Впрочем, факт того, что у девушки всю дорогу нет ни единой романтической линии, не умаляет ее значимость. Полумна замечательная, правда. Она знает себе цену и умеет ценить других людей даже тогда, когда они сами еще не осознали свою важность. Да и каков есть самый лучший роман на свете? Верно, роман с самим собой. Значение всякой остальной любви слишком сильно преувеличено.

Вот — вкратце — то, что представляет из себя Полумна. По существу, остается нерассмотренным один вопрос, который, собственно, и подтолкнет нас к определению роли девушки в истории Гарри: если ей так уж действительно без разницы на этот умозрительный коллектив, в который она чего-то ради должна полагать себя включенной, чего же она весь путь до замка так активно навязывается в компанию Гарри? Сидела бы, читала журнальчик, мечтала о кизляках и молча распрощалась бы с ребятами на станции Хогсмида — я сомневаюсь, что именно так бы она не поступила с любыми другими простыми смертными. Однако с компанией Гарри она по какой-то причине упрямо взаимодействует до самого Большого Зала. Почему?

В своих ранних записях периода начальной работы над Игрой-5 я оставила такую пометку: «Будь крайне внимательна с Полумной». Разумеется, лишь в сильно и запредельно надмозговой версии можно счесть девушку продвинутым Игроком, и я, помнится, первое время вообще решительно отодвигала ее за рамки Игры — сильно при этом радуясь, что еще не совсем выжила из своей единственной активной извилины. Однако чем дальше, тем больше мои глаза начинали сощуриваться в подозрении.

Ну, вот интересно: много ли народу заметило, как похожа Полумна не просто на Люпина, а совсем даже на Дамблдора? Тоже с виду и на взгляд средненького обывателя совершенно придурочная. Странно одетая (у того туфли на каблуках, у этой — ожерелье из пробок и редиски в ушах), имеет странный круг увлечений, странные шуточки. Дамблдор уверен в своей неотразимости (правильно), Полумна на такое не претендует (все-таки быть странной девушкой в стандартном обществе куда труднее, нежели чокнутым мужчиной; ко второму социум относится куда лояльнее), но ей тоже все равно, что о ней думают, за людьми она не бегает.

Более того, к окружающим оба относятся очень спокойно, с юмором и некоторой нежной снисходительностью, и в общем умеют все равно добиваться того, чего хотят (Дамблдор это делает куда лучше Полумны — ну так у него и опыт чуть ли не на полтора века побольше). Еще они крайне тонко разбираются в человеческой психологии, и за маской дурачка (дурочки) скрываются очень наблюдательные, веселые и добрые люди. В общем, одного поля ягоды.

С Полумной вообще шибко интересно получается. С одной стороны, маска дурочки, но учится она в Когтевране. С другой стороны, подозрительна свобода Полумны в обращении с фестралами. Она их не только видит, она на них еще и ездит, как заправский наездник — по-дамски. На скользком фестрале. На летящем скользком фестрале. На огромной скорости летящем скользком фестрале.

А где в Британии единственное фестральное стадо? В Хогвартсе — об этом позже будет говорить Хагрид. А где и по каким причинам, таким образом, девушка может пройти курс верховой фестральной езды? И к чему отовсюду торчит масса подобных деталей — если моя развившаяся паранойя развилась-таки некачественно?

Но если прибавить к этому проговорку Полумны в Финале? И то, что она заранее знает, на чем ребята в Министерство полетят… хотя к тому времени уши Игры будут торчать у нее уже из каждой редиски… А это знаменитое интервью, устроенное Гермионой и Полумной (впрочем, Гермиона к тому времени тоже уже редисок скрыть не сможет…)? Наконец, это крайне своевременное и нужное попадание Полумны в окружение Гарри — хоть они учатся на соседних потоках уже четвертый год…

В общем, прелюбопытный индивид. И ведь, как ни плюнь, а чем дальше, тем правильнее и лучше все детали укладываются именно в Игру — взять хотя бы то, что вся Игра-7 целиком запустится с легкого пинка не кого-нибудь, а Ксенофолиуса, отца Полумны.

Короче, очередная сова — и ведь правильно Гарри через два с половиной года твердо заметит: «Полумна выдержит даже заключение в Азкабане. Она гораздо крепче, чем кажется».

Итак, весь мой обзор в свое время просто не оставил мне шанса увериться, что Полумна не в Игре — проблема заключалась лишь в том, чтобы определить, насколько сильно она в Игре на момент 1 сентября, когда ребята впервые встречают ее в поезде. Посмотрим.

Случайно или нет Полумна прибивается к команде Гарри именно в тот период, когда Ксенофолиус выпускает журнал с весьма странными статьями о Сири и Фадже, а Гарри срочно необходимо подтверждение, что он не сходит с ума, и фестралы, которых он отныне видит, действительно существуют?

Что ж… как известно, кто верит в случайности, тот верит в Бога. Я бы добавила к этому: кто не верит в случайности, тот верит в Игру.

Я уверена, что Полумна помогает Рону с Сычиком, поддерживает беседу с ребятами, поддерживает Гарри и охотно лезет ни с того ни с сего с компанией Гарри в одну карету — то бишь многократно и настойчиво включается в их социум — потому что кто-то сказал, что так надо. Кто — вычислить тоже нетрудно.

Конечно, Полумна похожа на Дамблдора во многом, но еще она, как ни странно, совершенная копия отца. И я не верю, что два таких экстравагантных человека, имеющих много общего, ни разу за всю долгую-долгую жизнь в таком тесном-тесном мире волшебников Англии не общались. Более того, я не верю, что, пообщавшись раз, они смогли отказать себе в удовольствии насладиться обществом друг друга еще — и еще — и еще раз.

А потом в школу поступила Полумна, которая однозначно вызывала некоторые маленькие проблемы поначалу, так что общение ее декана (тоже такого ни разу ни при чем профессора Флитвика) с ее отцом состоялось — а там уж Ксенофолиусу и до Директора добежать недалеко, за чашечкой чая с лимонными дольками и экстрактом мозгошмыгов поговорить о том о сем, а еще о том, как нравятся Полумне фестралы — и нельзя ли ей… может быть… немного за ними поухаживать… и, возможно, полетать?..

«Отчего же нельзя? — удивляется Дамблдор, который, я напомню, никогда не рубит инициативу студентов. — Вот у нас есть Хагрид, который поможет девочке, думаю, они найдут общий язык…»

В общем, очевидно вполне себе тесное знакомство Дамблдора с Ксенофолиусом, который вполне мог в определенный момент попросить дочь попытаться наладить контакты с компанией Гарри, а заодно сделать то-то и то-то. Потому что Дамблдор так попросил.

А Дамблдору это зачем надо? Давайте по порядку.

Появление Полумны в жизни Гарри и Ко так похоже на появление Люпина в жизни Гарри и Ко, что я аж сомневаюсь, должна ли я все это так подробно расписывать.

Как и два года назад, все купе оказываются занятыми, и Гарри усаживается в единственное свободное — два года назад оно пустовало потому, что никто не хотел ехать со спящим профессором (или спящий профессор вовремя просыпался и сообщал всем студентам, что места в купе заняты), сейчас оно пустует оттого, что никто не хочет ехать с Полоумной Лавгуд.

Однако, сколь помнится, в предыдущие два года такого не наблюдалось, Полумна ехала себе спокойненько где-то и с кем-то, а Гарри с друзьями благополучно находил места вдали от нее. То ли сейчас учеников прибавилось, то ли Полумна аккуратно всех разворачивала, говоря, что поджидает друзей.

Что ж, дождалась:

— Привет, Полумна, — произносит Джинни, открыв дверь купе. — Ничего, если мы займем эти места?

Глаза Полумны пробегают мимо Невилла и останавливаются на Гарри. И только тогда она кивает. Понятно. Цель прибыла.

Далее. Ничто на свете не было способно разбудить крепко, но чутко спящего Люпина — и практически ничто на свете не может оторвать Полумну от журнала, который она читает так долго, что аж успевают сгуститься сумерки за окном. Хотя сомнений нет — как и Люпин в свое время, Полумна слышит весь разговор Гарри и Ко и, как и Люпин, из разговора Полумна получает полное представление о Гарри и его друзьях, со всеми тонкостями их взаимоотношений (Рон и Гермиона, как и два года назад, умудряются даже устроить небольшой скандал из-за различий во взглядах на то, что правильно), а также с порога врубается в особенности отношений Гарри и Малфоя.

Люпин, конечно, тогда торчал в купе с Гарри вовсе не затем, чтобы шпионить, его степень участия в Игре на тот момент, равно как и степень участия Полумны в Игре сейчас, не надо преувеличивать. Задача Люпина состояла лишь в том, чтобы прикрыть Гарри от дементоров, которые должны были проводить обыск поезда по приказу Фаджа — и сделать это максимально естественно, просто потому, что он якобы случайно оказался поблизости. Разбирая этот эпизод, Анна и Екатерина, сколь помнится, заметили наличие в кармане нищего Люпина огромной плитки дорогущего шоколада, отметив это как главное доказательство его отнюдь не случайного присутствия рядом.

Ситуация с Полумной похожа. Ее основная задача — помочь Гарри понять, что фестралы не являются его галлюцинацией, и сделать это, максимально естественно оказавшись рядом. Деталь, которая к фестралам никакого отношения не имеет, но указывает на отнюдь не случайное появление Полумны и одновременно с этим отсылает нас ко второй задаче девушки в этот день — наличие в ее руках журнала «Придира».

Я имею ввиду, того самого номера журнала, который Кингсли отдал Артуру еще ранним утром 12 августа. Это что ж, неужели я должна поверить, что дочка редактора журнала за три недели не удосужилась его прочесть? Или что она все эти три недели пытается разгадать секрет древних рун, специально для этого держа журнал перевернутым? Это та, которая в Когтевране учится? Да ладно вам.

Почему журнал оказывается у Кингсли ранним утром 12 августа? Неужели он серьезно относится к подобному чтиву? Следит за выпусками, подписан? Зачем отдавать вот это («Придира» — это чепуха, все знают») Артуру?

Официальная версия: чтобы тот передал его Сириусу, которого потешит, что его называют Коротышкой Бордманом. Нет, Сириуса, конечно, это потешит — но, чтобы найти в журнале то, что может потешить Сириуса, это ж надо было его предварительно прочитать. Ну, как вариант.

Посмотрим внимательнее на содержание журнала, уверена, оно поможет нам все объяснить.

Насчет коррупции в Лиге и побед «Торнадос» все понятно, так работает пресса — кто побеждает, тот определенно делает это нечестно. Интервью с волшебником, слетавшим на Луну — Ксенофолиус забивает колонки, ничего интересного. В секретах древних рун, может, и есть какой-то смысл. Однако имеются две статьи, на которые Гарри и обращает внимание — о Сири и Фадже.

Несмотря на то, что никому до сих пор достоверно не известны четыре из пяти исключения к закону Гэмпа об элементарных трансфигурациях в магическом мире, информация вполне может являться одним из них. Даже если не пытаться привязывать ее к Гэмпу.

Сама по себе информация не может взяться из ниоткуда — даже Рите Скитер приходилось добывать хотя бы крошечный факт, чтобы затем раздувать его в нечто невероятное. Следовательно, у любых статей есть некий источник, который может одновременно являться и заказчиком. А может и не являться, конечно.

О коррупции в Лиге могут говорить противники побед «Торнадос». «Слетавшему» на Луну волшебнику нужно продать свои камни, как Лунные, вот он и создает информационный повод. Ученые, работавшие с рунами, может, что-то и открыли.

А каков основной посыл статьи о Сири? «Неожиданное новое свидетельство внезапно вынесло в свет, что Сириус Блэк мог не совершать те преступления, за которые он был приговорен к Азкабану». Правда.

Каков основной посыл статьи о Фадже? «Источники, близкие к Министерству, недавно раскрыли, что самая большая мечта Фаджа — завладеть гоблинскими золотыми запасами, и что он не станет колебаться в вопросе использования силы, если понадобится». Правда? Вот тут надо разобраться.

Дело в том, что данный вопрос отсылает нас прямиком к тому, о чем я когда-то обещала написать: о том, что Дамблдор придумал, чтобы убедить гоблинов сделать выбор в его пользу, перехотев дружить с Фаджем.

Окучивание гоблинов уже ведется вовсю, работа включает действия Билла, который должен был чего-то там добиться с неким Рагноком, однако их переговоры провисли на довольно долгое время — гоблины не хотят пока открыто определяться, верят ли они в возрождение Реддла или нет. С другой стороны, они не слишком-то спешат переходить на сторону тех, кто не Реддл — ибо они в большинстве своем есть волшебники из Министерства, а гоблины очень обиделись на то, что Бэгмен совсем недавно их обдурил, а Министерство ничего ему не сделало. И вообще… плохие они, эти люди… может, нам лучше в своем гоблинском обществе остаться?..

Между тем, гоблины неожиданно становятся нужны всем: Реддлу (само собой), Фаджу (то есть еще и Реддлу, который через Люциуса давит на Фаджа) и Дамблдору (конечно, куда ж в Игре-7 без них?).

Реддл, разумеется, в свое время сделал гоблинам очень больно, поэтому они пойдут к нему лишь в том случае, если он предложит им нечто запредельное. Ситуация с Министерством похожа. Беда в том, что и Реддл, и Министерство гипотетически могут оное запредельное гоблинам таки предложить — в отличие от Дамблдора.

Что может сделать Дамблдор? Сыграть на гордости и чувстве собственного достоинства гоблинов. Реддл их в свое время жутко обидел. Министерство — чуть менее жутко, но, если гоблины вдруг узнают… ну, прочитают где-нибудь, например… что некие «близкие к Министерству» источники (прекрасная манипуляция) говорят, что лично Фадж, который у гоблинов и без того на низком счету, что-то такое нехорошее уже делает или собирается делать с их собратьями в попытке добраться до их золота… О, вот тут-то они все, буде придется, побегут к чистенькому Дамблдору.

Ведь что, по существу, делает статья Ксенофолиуса? То же, что и все статьи Риты — расшатывает позиции определенного человека. В данном случае, Фаджа. Кому это выгодно? Явно не Малфою с Реддлом. А вот Дамблдору очень хочется, чтобы гоблины по меньшей мере сохраняли нейтралитет, кренящийся в сторону поддержки Дамблдора. И Директор, который очень неплохо общается с редактором «Придиры», мог бы попросить… что-нибудь такое написать… в журнальчике.

Замечу: журнал выходит спустя пару дней после того, как Ордену стало окончательно ясно, что переговоры с гоблинами заходят в тупик. Очень своевременно этот некий «источник» дает «Придире» интервью, доложу я вам.

Не думаю, что Дамблдор опустился до клеветы. Скорее всего, Ксенофолиуса попросили написать о том, что Фадж нацелен на Гринготтс (и не надо меня уверять, что есть власть, на деньги не нацеленная) — а Ксено уж обложил ядро правды фантазиями и жуткими придуманными подробностями. Ну так то на его совести (впрочем, думаю, его совесть не тревожится — в конце концов, если не доказано, что это ложь, то, что Фадж запекал гоблинов в пироге, вполне может быть правдой, так ведь?).

Читатели, конечно, сами выбирают, верить «Придире» или нет — но вся соль в том, что подозрительные, мнительные гоблины с этого момента уже будут помнить: Фадж против них. Ибо сплетни просто так не рождаются.

Гениально.

Думаю, со статьей о Сири то же самое — пусть читающая публика имеет в голове основную мысль: Сириус невиновен. Думаю, Орден потому и выписал данный номер, чтобы посмотреть, как там Ксено подал ядро правды — и потом дружно хохотал над распустившимися пышным букетом фантазиями и Сириусом, который, потрясая кулаком, наверняка обещал, что Ксено ответит за «Коротышку».

Я же говорила, что у Лавгуда много общего с Директором — в частности, очень странные, смешные шуточки. Смешные вдвойне, потому что потом Кингсли, обладателю журнала, придется, как возглавляющему операцию по поимке Сири, долго и всем Отделом бегать за (вполне может быть) вымышленной Дорис Пёркис, чтобы взять у нее показания… И смеяться в ладошку, со стороны наблюдая за взмыленными подчиненными — ибо ж начальство традиционно бегает куда меньше других.

В общем, да, все это действительно очень смешно, вопрос только в том, при чем тут Гарри?

Очень просто: Гарри неплохо было бы — в условиях разворачивающейся информационной войны — знать, что существует такой вот веселый антиправительственный журнал, который не боится писать провокационные статьи, в которых описываются взгляды, отличающиеся от взглядов официальных властей, идущий против мнения большинства и вполне способный, в принципе, пойти на какой-нибудь радикальный шаг. Например, опубликовать интервью какого-нибудь несовершеннолетнего психа, который утверждает, что Волан-де-Морт возродился.

А о том, что знает Гарри, рано или поздно узнает вся его команда — и есть тут у нас такая Гермиона, которая когда-нибудь, если ее хорошо вывести из себя, вполне может предпринять что-нибудь очень радикальное и смелое…

В общем, чисто для общего развития Гарри пытаются подсунуть «Придиру» с самого 12 августа, ведь он пришел тогда в Министерство вместе с Артуром значительно раньше положенного — вот и мог бы заняться чтением, ожидая слушание. Только вот перенос места и времени стал катализатором такой паники, что было уже не до «Придиры». А последующая встреча с Люциусом Малфоем привела к тому, что Артур и вовсе забыл про журнал в кабинете.

Таким образом, необходимо было придумать, как еще невзначай познакомить Гарри с сим шедевром публицистики. Логично для Дамблдора, любящего убивать одним ударом несколько зайцев сразу, обставить все, сведя парня с дочкой редактора этого шедевра публицистики.

Ведь Полумна этот журнал едва ли не тычет Гарри в нос. Она пялится и пялится на парня, не мигая — так, что из-за перевернутого (ахтунг! так ведь еще больше привлекает внимание) журнала видны только ее глаза. Она обращается к Гарри внезапно («Ты — Гарри Поттер»), не убирая журнал от лица, она скрывается за ним и выглядывает снова, никуда не девая, чтобы последить за экспериментами Невилла с Мимбулус Мимблетония. Она внезапно вклинивается в рассказ Рона, вновь выглядывая из-за журнала — а Гарри все не реагирует и не реагирует.

Тогда Полумна решается на радикальный метод — и начинает неправдоподобно, нереально долго буквально биться в истерике от весьма своевременной шутки Рона. Журнал выпадает у нее из рук — и Гарри наконец обращает на него внимание и просит разрешения его прочесть. Как следствие, Рон и Гермиона тоже реагируют на «Придиру», и все мимоходом узнают (учитывая, в каких условиях узнали — еще и надолго запоминают), что редактор — отец Полумны. Браво.

Ибо зададимся риторическим вопросом: вписывается ли в характер Полумны, спокойно реагирующей на перепалки, оскорбления, бои, дуэли, Пожирателей, заключение в плен и смерть близких, дикий ржач беременной самки носорога в период насильственного спаривания с мышью от какой-то простенькой шуточки про задницу бабуина? То-то же.

Что же касается фестралов… конечно, с задачей успокоения Гарри Полумна справляется не до конца, но следует признать, что без нее было бы хуже. С фестралами, разумеется, мог бы помочь Невилл, но Гарри мог бы его и не встретить — а зачем Дамблдору множить сущности без необходимости и толкать к Гарри Невилла, если и без того в Игре предусматривается Полумна с журналом? К тому же, Невилл сам боится фестралов, и я не уверена, что всем студентам, которые их видят, объясняют, что это за существа такие. Хотя так было бы правильнее.

С другой стороны, если бы Гарри не замолк насчет странных лошадей, а спросил бы у всех, видят ли они их, Невилл бы наверняка подтвердил, что видит, а Гермиона бы, вероятно, вспомнила, что что-то такое читала в «Истории Хогвартса».

Однако, увы, Гарри остается довольно замкнутым и мнительным, а потому убеждать его, что он нормальный, достается одной лишь Полумне — которую, к слову сказать, парень отчего-то не стесняется и не прерывает разговор о лошадях с Роном с ее приходом. Потому что это Полумна. С ней хорошо.

Итак, какое же место прочит Директор девушке в этой Игре?

Конфидента — ни больше ни меньше.

Не только из-за разности характеров и взглядов Гермиона поначалу никак не может принять Полумну — она понимает, что та заходит в ее область деятельности в Игре. И останавливает свои нападки лишь тогда, когда до нее доходит, что Полумна делает это не случайно — а значит, так надо кое-кому сверху.

Каждое появление Полумны очень точно укладывается в рамки Игры, помогает Игре, украшает Игру — ибо Гермиона физически не может сделать того, что делает для Гарри Полумна, потому что они слишком разные. Гермиона отвечает за организаторскую, исполнительную, рациональную сторону поддержки парня. Она мозг, у нее, условно говоря, твердые руки. Полумна же — столь необходимая Гарри в этот трудный-трудный год душевная сторона, психологическая разгрузка, озерцо спокойствия, связь со всяким тонким. Рука у нее мягка, и она всю дорогу спасает бедные чувства Гарри.

В принципе, все действия Полумны в рамках этой Игры могут быть даже и не совсем четко спланированы — просто Директор вворачивает ее в орбиту Игры, а Полумна тут же осваивается и начинает работать самостоятельно, об Игре даже не подозревая. Ну, характер такой, Директору известный — во-первых, всегда постарается помочь ближнему (только укажи, папочка, на ближнего), а во-вторых, потоки тонкого мира чувствует прекрасно, вот и укладывает свои действия в орбиту Игры Директора интуитивно и прямо-таки идеально.

Назвать ее Слепым Игроком при этом язык не поворачивается — она изначально знает, что перед ней стоят минимум две задачи, которые однозначно надо выполнить. Она не в курсе, что существует Большая Игра, однако знает, что ей следует делать то-то и то-то — притом методы достижения целей, сроки, а зачастую и сами цели с ней не оговариваются. Я бы назвала ее Игроком Малой Игры (благодарю за изобретение этого термина Flynn_In_Res), который добивается непоставленных, но нужных результатов своими методами, совершенно не мешая и очень даже способствуя развитию Игры Большой.

Если представить себе, что детишкина жизнь — малая проекция жизни взрослых дядей и тетей, сохраняющая всю систему координат и отношений, то я бы… я бы даже осмелилась назвать Полумну Люпино-Дамблдором, очень приближенным к Гарри.